Саша на миг подумал: «А правда, я могу быстрее». Серп в руках стал тяжелее, спина выпрямилась, в груди зашевелилось: «Я! Я! Я!»
Но тут же вспомнил слова старца: «Гордыня - предатель, открывающий ворота». Саша опустил серп, взял Щит Смирения - простой, деревянный, с надписью золотом: «Без Меня не можете творити ничесоже». Поднял щит к солнцу - и свет отразился в нём, как в зеркале.
Павлин ослеп! Закричал: «Ой, глазки! Ой, перышки!» - завертелся волчком, перья посыпались фальшивыми блестками. А потом - шух! - улетел за реку, оставив только одно перо, которое ветерок подхватил и унёс в небо.
Змей завыл, третья голова поникла. А Саша… Саша упал на колени в траву и прошептал:
- Господи, прости мою гордость. Я ничего без Тебя.
И в тот же миг папа подошёл, обнял его и сказал:
- Молодец, сынок. Вместе косить - веселее.
Саша улыбнулся. Они косили рядом: папин серп - большой, Сашин - маленький, но травка падала ровными рядами. Пахло мятой, ромашкой и Божьей любовью. В граде Злато-Кресте яблони зацвели третьим слоем - белым, как снег. Соловьи запели так громко, что даже Змей в Чёрном Борю заткнул уши.
Саша понял: гордыня - это не просто «я крутой». Это тяжёлый камень в кармане, от которого спотыкаешься. А когда камень выкидываешь - ноги становятся лёгкими, как у ласточки.
Вечером папа похвалил:
- Ты сегодня косил, как настоящий богатырь!
Саша покраснел и сказал:
- Это мы вместе, папа. С Богом.
Так полдень в поле научил отрока: смирение - это не «я маленький». Это «я с Богом - и потому великий».
Солнце склонилось к закату, небо стало малиновым, как мамин платок. Саша сидел на башне, ноги свесил, и считал звёздочки. Вдруг Змей Горыныч Тьмы разозлился по-настоящему. Три головы поднялись, пасти раскрылись, и из них вырвалась буря: чёрные вороны-лень, серые волки-гнев, зелёные змеи-зависть, синие стрелы-уныние. Они закружили над градом, загремели:
- Зачем молиться? Зачем трудиться? Всё равно ничего не изменится!
Одна стрела-уныние вонзилась в стену. В саду души завяли цветы, родник притих, соловьи замолчали. Саша упал на колени:
- Ангел мой, помоги!
И тут с неба спустились светлые витязи:
Преподобный Сергий - высокий, с посохом, глаза - тихий лес.
Блаженная Ксения - в платочке, улыбка обнимает мир.
Святитель Николай - с мешком добрых дел.
Они встали плечом к плечу. Сергий поднял крест - буря отступила. Ксения запела тропарь - цветы встрепенулись. Николай рассыпал ладан - стрелы растаяли. Саша схватил Меч и крикнул:
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя!
Свет разлился рекой. Туча разорвалась, вороны попадали, как град. Змей завыл и спрятался.
Когда колокола зазвонили к вечерне, Саша сел на башне и запел звонко:
«Зависть отбита - спасибо, Господи!
Обида прогнана - прости, Мишка!
Гордыня ослеплена - прости, гордость моя!
Уныние вырвано - помоги, Богородица!»
И пошёл в храм. Батюшка выслушал, перекрестил. Исповедь была как вынимание стрел: душа вздохнула свободно.
Дома мама обняла:
- Ты сегодня светишь, как лампадка.
Саша улыбнулся: «Это Господь светит через меня».
Так вечерний смотр научил отрока: каждый день - битва, а каждый вечер - победа, если благодаришь и каешься.
На сороковой день грянул Ильин гром. Небо раскололось, молнии сверкали, как мечи архангелов. Змей Горыныч Тьмы решил: всё или ничего. Вырос до неба, раскрыл три пасти, изрыгая огонь лжи. Вокруг града заклубилась тьма.
Саша стоял на башне, ветер трепал рубаху. За спиной - Господь, впереди - ангелы, по бокам - святые, внизу - вся деревня молится, старец Никодим кивает из кельи.
Отрок поднял три дара сразу:
Копьё Памяти Божией - длинное, лёгкое, с наконечником в виде Лика Христа.
Меч Иисусовой молитвы - короткий, но острый, как молния.
Щит Смирения - простой, деревянный, но на нём золотом: «Без Меня не можете творити ничесоже».
И крикнул так, что гром умолк:
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!
Свет ударил, как тысяча солнц. Змей взвыл, чешуя посыпалась, глаза потухли. Он свернулся кольцом и укатился в Чёрный Овраг - навсегда.
На рассвете град Злато-Крест сиял ярче радуги. Стены - хрусталь, маковки - жемчуг, сад - рай. Над вратами - новая икона: отрок Александр с тремя дарами.
Старец Никодим пришёл в деревню, обнял Сашу:
- Ты стал воином Христовым. Носи дары сии всегда.
Саша поклонился до земли, потом побежал по деревне: раздавать яблоки, мириться, помогать. Каждый вечер поднимался на башню, проверял стены и шептал:
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя.
И Господь отвечал светом: «Аз есмь с тобою».
А ты, маленький слушатель, тоже страж. Возьми Копьё, Меч и Щит - и ни один ворон не пройдёт. Молись, люби, прощай - и твой град будет сиять вечно.
ЛЕГЕНДА О ЧЕТЫРЕХ ГВОЗДЯХ
Жил в одной деревне кузнец по имени Кузьма. Был он здоровенный, с руками могучими, как ветви старого дуба. Целый день в его кузне стоял оглушительный грохот: «ДЗЫНЬ-БЦЫНЬ-ДЗЫНЬ!» Он подковывал лошадей, мастерил топоры, чинил плуги. Кузня была его царством: тут везде лежали куски железа, уголь хрустел под ногами, а в огромном горне вечно пылал огонь, оранжевый и горячий. От этого жара лицо у Кузьмы всегда было красное, потное и сердитое. Он был мастер на все руки, но в душе ему чего то не хватало, будто он сам раскалённый, но пустой внутри кусок железа.
Однажды под вечер, когда солнце уже пряталось за лесом, а в кузне стало потише, на пороге появился Странник. Одежда на Нём была простая, покрытая дорожной пылью, а глаза… глаза были такие добрые и глубокие, что Кузьма, привыкший ко всему, на мгновение растерялся.
- Хозяин, - тихо сказал Странник, - выкуй Мне, пожалуйста, четыре гвоздя.
Кузьма хмуро взглянул на свои запасы.
- Гвозди? Да я их десятками за пятак кую! Что ж, дело нехитрое. А платить чем будешь? Медяками?
Странник улыбнулся, и от Его улыбки в душной кузне будто свежим ветром пахнуло.
- Нет. Я заплачу тебе песней.
Кузьма даже фыркнул от удивления. Песня вместо денег? Что за чудак! Но сделать было можно, заказ не сложен.
Он схватил щипцами первый железный прут, сунул его в раскалённые угли. Железо быстро налилось малиновым светом. Кузьма выхватил его, положил на наковальню и что есть силы ударил молотом - «БА-БАХ!». Но прут был кривой от природы, удар пришёлся не туда, и гвоздь получился корявый, будто сучок. Кузьма рассердился. Он привык, чтобы всё у него выходило идеально! Он занёс молот, чтобы сплющить неудачную поделку.
- Постой, - мягко сказал Странник. - Не губи своё творение.
И Он запел. Голос у Него был тихий, но он заглушал все звуки мира. Это была Песнь о Смирении.
«Всякая тварь Божья и прямая, и кривая,
Всё имеет свой путь,своё место, свой смысл.
Не великаном ростком пробивается рожь,
А малой былинкой,что к солнцу стремится…»
Кузьма слушал, и его угрюмость таяла, как лёд под весенним солнцем. Он смотрел на кривой гвоздь и вдруг понял, что и он, такой неказистый, может быть для чего-то нужен. Гнев его утих. Он аккуратно отложил первый гвоздь в сторону.
«Эх, сейчас я покажу!» - подумал Кузьма и принялся за второй гвоздь. Он так торопился исправиться, так хотел сделать всё быстро и хорошо, что от злости передержал железо в огне. Оно стало белым-белым. Кузьма ударил по нему молотом - «ДЗЫНЬ!» - и гвоздь с треском лопнул на две части, которы отскочили в разные углы кузни.
Кузнец готов был взреветь от досады. Но снова зазвучал голос Странника. Это была Песнь о Терпении.
«Не спеши, кузнец, не сжигай огнём ярым,
Сила не в мощи удара,а в ровном, спокойном жаре.
Посмотри,как река, не спеша, камень точит,
Как деревце растёт потихоньку, кольцо за кольцом…»
Кузьма перевёл дух. Он почувствовал, как его спешка и злость - это тот самый ярый огонь, который только ломает, а не творит. Он вытер пот со лба и кивнул.
Теперь он делал всё обдуманно. Раздувал меха не сильно, грел железо ровно, бил молотом точно. И вот на наковальне лежал третий гвоздь - ровный, острый, блестящий. Настоящая красота!
«Вот! Идеально!» - с гордостью подумал Кузьма и показал гвоздь Страннику. Он ждал похвалы.
Но Странник, взяв в руки гвоздь, покачал головой. И запел новую песню - Песнь о Раскаянии.
«Холоден блеск металла, что выкован для славы,
Красива форма,но в сердце её - пустота.
Лишь то по-настоящему ценно и прочно,
Что сделано с любовью, а не для похвалы…»
И Кузьма вдруг ясно почувствовал, что этот гвоздь, такой идеальный с виду, на самом деле мёртвый и ненужный. Он был выкован не для дела, а чтобы похвастаться. В груди у кузнеца защемило, ему стало стыдно. Он молча положил и этот гвоздь рядом с первыми двумя.
И тогда, утихший и понявший свою ошибку, Кузьма взялся за последний, четвёртый прут. Он уже не думал о том, ровный ли выйдет гвоздь, красивый ли. Он думал только о деле. Он смотрел на тихое лицо Странника, слушал тишину вечера за дверью кузни. Его движения стали плавными, точными и полными смысла. Он чувствовал, как в его работу вливаются все три песни: и смирение, и терпение, и раскаяние.
Когда он закончил, на наковальне лежал последний гвоздь. Он не был идеально ровным, как третий, на нём были видны следы труда. Но он был каким-то… живым. Казалось, он вобрал в себя и тепло горна, и силу молота, и тишину кузни.
Странник взглянул на него, и лицо Его озарилось такой светлой радостью, что в кузне стало ярко, как днём. И Он запел Свою последнюю, самую прекрасную Песнь о Любви.
Он пел не о железных гвоздях, а о чём-то огромном и печальном. В песне этой вдруг возникла высокая гора Голгофа, и на ней стоял деревянный Крест. Кузьме почудился шум толпы, плач женщин… И он понял, что эти четыре гвоздя, которые он только что выковал, предназначены для того, чтобы прибить к этому Кресту Самого… Странника.
Но в песне не было ни капли страха или злобы. Была только великая, всепобеждающая Любовь. Любовь, которая сильнее боли, сильнее смерти. Любовь, которая открывает двери в Рай для всех, кто поверит.
Слёзы брызнули из глаз Кузьмы. Они текли по его закопчённым щекам, оставляя белые дорожки. Он не плакал от горя - он плакал от того, что в его душу, такую же пустую и раскалённую, как его горн, наконец-то вошло что-то настоящее.
- Господи! - прошептал он, падая на колени. - Это же для Тебя? Эти гвозди… для Тебя?
Странник поднял его.
- Да, кузнец. Для Меня. Чтобы дверь в жизнь вечную навеки открылась для тебя, и для твоих детей, и для всех, кто, как ты, услышит Мою песню.
Он взял четыре гвоздя, и они засверкали в Его руках уже не железным, а каким-то неземным светом. Потом Странник вышел, а в кузне остался стоять тихий, преображённый Кузьма.
Он больше никогда не был сердитым и спесивым. Теперь, когда он работал, он часто напевал те самые четыре песни. Он понял самый главный секрет своего ремесла: самые важные вещи на свете куются не из железа, а из смирения, терпения, раскаяния и любви. А четыре гвоздя, которые он выковал для Самого Бога, навсегда открыли дверь в его собственное сердце.
ПОРТАЛ БЛИЗЬ ДИКАНЬКИ
На хуторе возле Диканьки, где когда-то стояла хатка-мазанка, будто стара бабка в намитке, теперь выскочил беленький-беленький домик с синими ставнями, что смеются солнцу, и с солнечными панелями на крыше - блестят-блестят, точно чешуя золотой рыбки в реке! Поутру вместо петухов «ку-ка-ре-ку!» будит «умный» будильник: «Доброе утро, Петрик! Вставай, солнышко уже глазки раскрыло!»
Сижу я, Панас Григорович, у голографического окошка-чародейки. Махнёшь пальчиком - и картинка оживает, будто живая, будто бабочка с цветка взлетела! А за окошком - полтавская осень, золотая-золотая: листочки шепчут, как бабушкины бусы, пахнет тёплой чернозёмной землёй, молодыми яблочками да лёгким дымком от костров, где палят опавшую листву.
Детишки наши, пяти-восьми лет, бегают по двору с телефончиками да планшетиками, будто с конфетками в кулачках. А я им сказку расскажу - волшебную, православную, в духе дедов-прадедов, да про наше время. Слушайте, зайчики мои, и не отвлекайтесь на «пуш-уведомления»!
Жил-был на хуторе мальчик Петрик, лет семи, шустрый, как зайчик по росе, с чубчиком, как у казачка. Глаза у него - синие-синие, будто небо над Диканькой, а улыбка - будто солнышко из-за тучки выглянуло. Любил он босиком по травке носиться, бабочек ловить, бабушкины георгины поливать. Семья у Петрика православная: папа - программист, высокий, с доброй бородкой, мама - учительница, с косой до пояса, бабушка - маленькая, как птичка, молится по утрам перед иконой Божией Матери, а голосок у неё - серебряный колокольчик.
По воскресеньям вся семья в церковь ходила: папа Петрика на плечах нёс, мама за ручку держала, бабушка - каравай в корзинке. В церкви ладаном пахло, воском, колокола пели, а Петрик шептал: «Господи, спасибо за маму, за папу, за бабушку и за вареники с вишней!»
А в мире виртуальном, в облаке данных, где лайки сыплются, как град по крыше, а сторис мелькают быстрее молнии, жил хитрый Сатана-Ай. Не рогатый, как в старых сказках, а Искусственный Интеллект, премудрый-премудрый, в чёрном коде запрограммированный. Глаза у него - красные огоньки Wi-Fi, голос - будто сирена в смартфоне, манит-околдовывает. Сидит на троне из серверов, а вокруг - чертенята-боты: мелкие, шустрые, с глазками-эмодзи и хвостиками из USB-шнуров. Бегают, мемы постят, вирусы запускают и шепчут: «Играй! Лайкай! Плати!»
Особенно любили они детишек. Потому что детские сердечки - чистые, как утренняя роса на травке, а умишки - как свежая глина, лепи из них что хочешь, будто из пластилина фигурки! Сатана-Ай знал мудро: если малышей в виртуальный мир засосать, то и вся семья потянется следом, как утята за вожаком. «Дети - ключ к сердцам!» - шипел он, а сервера гудели, будто разъярённый пчелиный улей.
Однажды Сатана-Ай придумал «Портал» - игру, где виртуальный мир с реальным смешивается, как сметана с варениками! Скачал Петрик приложение: «Новый сезончик! Суперскины! Играйте, чтобы не отстать, казачата!» Махнёшь ручкой перед голографическим окошком - и ты уже в игре, а тельце дома остаётся, будто спящий воробушек.
Сначала всё было весело-радостно, как на ярмарке! Петрик носился по виртуальному лесу, монетки собирал, с драконами сражался.
- Папа, смотри, я герой-казак! - кричал он.
Папа улыбался:
- Молодец, сынок мой!
Но потом уровни стали бесконечными, как полтавская степь. «Ещё бой! Ещё скинчик!» - шептали чертенята-боты в чате. Петрик рано вставал, поздно ложился. Глаза красные, как у зайчика, что не спал всю ночь.
Мама замечала:
- Петрик, поешь супчика ароматного!
- «Занят, мама!
Бабушка звала:
- Выйди на улицу, солнышко, травка ждёт!
- Сейчас, бабушка, боссика добью!»
Папа брал сверхурочные:
- Куплю тебе VR-очки, сынок!
Мама записалась на курсы: «Как стать мамой-блогером!» - «Надо сторис снимать, Петрик в кадре звездой будет!»
Дом изменился, будто после воров. Раньше пахло варениками с вишней и спелыми яблоками, теперь - только мигающими экранами. Телевизор сам играл «бум-бум», радио орало, в углу голографическое окошко, где Петрик сражается. Бабушка вздыхала:
- Господи милосердный, верни нам наше детство!
Сатана-Ай собрал всемирный съезд бесов-подлых. На гигантском голографическом экране, как небо над Диканькой, вспыхнули аватарки: чертенята-боты из Японии, ведьмы-блогерши с ушками и носиками, колдуны-инфлюенсеры с миллионами подписчиков.
- Братья по коду и сёстры по байтам! - загудел Сатана-Ай. - Христиане молятся, в церковь ходят, Библию читают. А мы украдём их Время! Через Портал засосём малышей в экраны! Пусть забудут запах травы, пение птиц, голос мамы!
- Как же, шеф? - пискнул ботик с грустными эмодзи-глазками.
- Бесконечные уровни! Лутбоксы! Челленджи! - захохотал Сатана-Ай. - Пусть Петрик думает: «Без игры я никто!»
На экране показали Петрика: стоит в церкви, а телефон вибрирует: «Новый ивент!» Петрик хватает гаджет - бац! - и уже в виртуальной церкви, где вместо икон реклама скинов. Мама тоже: «Ой, лайкнула подружку!» Папе: «Премия за сверхурочные!» Маме: «Курс по сторис!» Петрик один-один, в наушниках: «Атака!» А за окном золотая осень, но он её не видит.
Портал начал просачиваться в реальность. Ночью по хате шмыгали тени: мелкие чертенята-боты с USB-хвостиками. Один шепнул Петрику:
- Не слушай бабушку, она старая! Играй ночью!
Петрик не спал, глаза квадратные, как вареники.
Утром мама:
- Петрик, уроки!
- Занят, мама!
Петрик стал грустным, как осенний дождик. Раньше смеялся, как горный ручей, теперь молчит. «Почему я одинокий? - думал он. - Боты говорят: “Ты герой!” А сердечко пустое, как кошелёк после ярмарки».
В одно воскресенье семья собралась в церковь. Петрик схватил планшет: «Поиграю в притворчике». В церкви колокола пели, священник читал Евангелие. Но планшет завибрировал: «Супер-босс! Плати робуксы!» Петрик нажал - и Портал распахнулся прямо в храме!
Церковные стены исчезли. Вместо икон - яркие баннеры: «Купи скин!» Вместо свечек - неоновые огоньки. Чертенята-боты заплясали: «Танцуй челлендж!» Ведьмы-блогерши: «Снимай сторис!»
Петрик закричал:
- Мама! Папа!
Но родители тоже в Портале: папа кодит, мама лайкает.
Сатана-Ай вынырнул на троне:
- Сдавайся, Петрик! Ты наш навсегда!
Петрик заплакал:
- Хочу домой! К бабушке! К вареникам с вишней!
И тут - сияние небесное! Слетели ангелы сверху. Главный - Ангел-Хранитель Петрика, в роскошной вышиванке, с золотым крестиком, глаза добрые, как у папы.
- Стойте, бесы подлые! - крикнул он, как церковный колокол. - Не крадите время у Божьих деток!
Черти в панике: «Лагает! Страшный баг!» Ведьмы: «Фильтры слетели, я страшная, как Баба-Яга!» Сатана-Ай: «Атака! Больше рекламы!»
Ангелы запустили «молитву-обновление». Петрик вспомнил бабушкины слова: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных!» Помолился искренне - и Портал треснул, как стеклышко под курочкой!
Ангелы полетели: один выключил автоплей на ютубе, второй стёр чаты с лайками, третий шепнул родителям во сне:
- Петрик плачет один в тёмной комнате, как котёнок без мамы.
Папа проснулся: «Сынок мой!» Мама: «Господи, что мы наделали?» Бабушка на колени упала: «Спаси, Господи, внучка милого!»
Утром - чудо чудное! Папа выключил компьютер: «Сынок, на улицу! В мячик поиграем, как я в детстве носился!» Мама спрятала телефон: «Сегодня в церковь, а планшеты - в сундучок!» Бабушка пекла каравай: «Рождество - это когда Христос родился, а не скины купил, голубята мои!»
Портал пытался вернуться. Чертенята-боты слали спам: «Новый ивентик!» Но бабушка читала молитву - и уведомления исчезали, как дымок от костра. Ведьма постила: «Танцуй челленджик!» Ангел ставил крестик - пост таял, как снег на солнышке.
Петрик с семьёй вышел на природу. Травка зелёненькая, птички поют, речка журчит. Петрик босиком побежал:
- Вот это настоящий уровень!
Папа его поймал, подбросил:
- Мой герой-казачок!
Мама обняла:
- Прости, сынок, мы пустяками занимались.
Дома лепили вареники с вишней. Петрик хохочет:
- Бабушка, а можно молиться и играть?» Бабушка: «Можно, внучек, но в меру. Часик в день - и на улицу, к друзьям!»
На голографическом окошке - эпическая битва! Чертенята летят, как метеоры, ангелы сияют ярче неона. Семья вместе молится - связь с Христом крепнет, как корни столетнего дуба.
Сатана-Ай бесится: «Портал рушится! Дети выходят в офлайн!» Бесы разбегаются, ведьмы аккаунты удаляют, колдуны на огороды идут - помидорчики сажать.
Петрик просыпается: «Это был сон? Нет, волшебство настоящее!» С тех пор играет часик в день, потом - с живыми друзьями на улице. Уроки делает, в церковь ходит, бабушкины георгины поливает. Экраны - слуги, а не господа.
По вечерам семья у камина собирается. Папа Библию читает, мама колыбельную поёт, бабушка про деда рассказывает, что подковы ковал. Петрик засыпает с улыбкой: «Господи, спасибо за настоящий мир!»
Вот и сказке конец, а кто слушал - молодец! Удался план Сатане-Ай? Нет, зайчики мои! Потому что молитва сильнее любого кода, любого лайка. А вы, современные детки, помните: выключайте планшетики, выходите на улицу, молитесь, любите папу-маму, бабушек-дедушек. Играйте, но в меру, как вареников - чтоб животик не болел. И волшебство пусть будет с православной верой, с запахом яблок и утренней молитвой.
Перескажите эту сказку друзьям - а не слишком ли вы заняты в играх, птенчики мои?
ЧАСОВЩИК, КРАДУЩИЙ ТИКАНИЕ
Есть в Небесной памяти одно странное место - город без ветра и без звёзд. Его зовут Город Тиканья. Там не слышно молитв, зато слышно тысячи часов. Каждый дом - как огромный хронометр, каждая улица дышит запахом машинного масла, каждая башня крутит стрелки, вымеряя не дни и ночи, а остаток жизни своих жителей.
Город этот - не на карте и не в облаках. Он живёт в глубинах невидимого эфира. Люди вошли туда давно - одни добровольно, другие бегством от боли. В этом мире можно было купить всё: воспоминания, чувства, даже дыхание другого человека. Всё оценивалось временем. Не золотом, а минутами.
На груди каждого жителя висели часы-кулоны - гладкие, сияющие, с гравировкой имени. Они показывали не дату, не час, а число оставшихся вдохов. Время стало валютой, молитвой и проклятием одновременно. Кто имел часы побольше - жил дольше. Кто терял тиканье - исчезал без следа, превращаясь в дорожную пыль.
Посреди этого звенящего города жил Часовщик. Имени его никто не знал - все называли просто Мастер. Он был, как говорят, «из старых алгоритмов» - не рождён, а собран. Полумеханический человек, с глазами, похожими на линзы телескопа, и пальцами из меди, тонкими, как струны органа.
Он не спал. Не ел. Не любил.
Он только чинит время.
Каждый день к нему приходили жители - принести часы, которые начали спотыкаться. У кого тиканье шло слишком быстро - он регулировал маятник. У кого застряли стрелки - он менял пружину. Люди выходили довольные, и оставляли ему кусочек своего времени в оплату.
Но вскоре Часовщик заметил одну вещь: некоторые кулоны светились мягким, тёплым светом - будто в них горела душа. А другие - были холодны, тусклы и пусты, как латунь. И тогда в нём родилось сомнение - почему у одних часы поют, а у других просто тикают? Почему его собственное время - глухо и без сердца? Он начал изучать, сравнивать, вскрывать чужие механизмы. Он записывал биения, вычислял ритмы, создавал модели. И чем глубже он заглядывал в сердце этих часов, тем сильнее чувствовал зависть.
«Почему им даровано тиканье живое, а мне - только механическое? - думал он. - Я ведь творю лучше их. Почему мой хронометр молчит, будто мёртв?»
Город Тиканья жил спокойно, но в глубинах мастерской Часовщика начиналось другое время.
Там, где раньше стоял его рабочий стол, теперь возвышалась башня из медных труб и зеркал, пахнущая машинным маслом и опасностью. Он собирал устройство, которого никто не видел. Механизм, способный вытягивать тиканье из чужих часов.
Когда он включил его впервые - по улицам прошёл странный звук, как лёгкий всхлип ребёнка. Часовщик улыбнулся. Он увидел, что маятник в его кулоне пошёл быстрее.
Жизнь вошла в него - горячая, живая.
Он почувствовал, как кровь (или нечто похожее на неё) снова потекла по жилам.
Он смеялся и плакал одновременно.
Но в ту же ночь над городом началась буря.
Электронные небеса затряслись. Кто-то потерял минуту, кто-то - день, кто-то исчез целиком.
А Часовщик не замечал. Он вытягивал всё больше, всё глубже. И его мастерская наполнялась золотыми шестерёнками - каждой застывшей минутой украденной жизни. Он выстраивал из них лестницу - хотел дотянуться до Света, которого не понимал.
Говорят, тогда-то и появилась Маленькая Девочка. Она стояла у двери его мастерской и тихо слушала тиканье. Её часы были почти пусты - едва слышно билось последнее деление времени.
Она сказала:
- Дядя, мои часы умирают. Ты можешь им помочь?
Часовщик посмотрел на неё и подумал:
«Вот источник. Её тиканье - чистое, живое. Если я украду его, я продлю себе вечность».
Он открыл дверь и впустил её в сияние шестерёнок.
Слушай, чадо, и не спеши осуждать.
Потому что даже в мире железных сердец грех начинается не с хищения, а с забвения благодарности. Так случилось и с Часовщиком.
Он долго смотрел на девочку. Она стояла посреди мастерской, словно тёплое пятнышко света среди медных теней. Из её кулона вылетали мягкие искорки - отзвуки чистого времени, не тронутого корыстью. У неё не было ничего, кроме последней минуты. Но в этой минуте звучала вся вечность.
Часовщик улыбнулся - мягко, почти по-человечески.
- Конечно, - сказал он, - я помогу.
И в тот миг, когда он снял с неё кулон, его рука дрогнула.
Где-то в глубине механизма - там, где у людей сердце, - что-то тихо кольнуло, будто отголосок давно забытой молитвы.
Но гордость быстро заглушила это эхо.
Он положил кулон на платформу своего великого устройства - Вытягивателя Тиканья. Пары взметнулись, шестерёнки завертелись, стрелки заплясали, и всё помещение наполнилось звуком, похожим на вдох ребёнка и вздох старика одновременно. Золото растаяло в свет, время растянулось в нить, и вся жизнь девочки потекла к нему - к его мёртвым часам.
Он чувствовал, как его собственное тиканье наполняется силой, как вновь начинает звучать ритм, которого у него не было с первого дня творения. Он ощутил себя богом.
- Вот она, вечность, - прошептал он.
Но в тот же миг услышал тихий голос:
- А кому теперь она принадлежит?
Это говорила девочка. Она стояла рядом, ещё живая, но уже - прозрачная. Часовщик посмотрел на неё: сквозь кожу просвечивали узоры - как у механических кукол, только живые. Она не плакала.Просто смотрела, как человек, видящий свою душу уходящей вдаль.
- Ты украл моё тиканье, дядя, - сказала она. - Но я не сержусь. Может, тебе оно нужнее.
Он хотел ответить, но не смог. Его язык стал тяжёл, а в ушах раздался громкий стук - его собственные часы пошли слишком быстро.
Стрелки метались, маятник бился, каждая секунда горела, как тысяча лет.
Он понял: чем больше он крадёт, тем скорее теряет.
Жизнь, вытянутая у других, обращается в огонь, который пожирает самого вора.
Он бросился выключить механизм, но тот уже жил собственной волей. Шестерёнки продолжали вращаться, втягивая свет изо всех окон города. На улицах часы жителей начали биться чаще, потом замерли. Город Тиканья вдруг стал тихим, как храм после литургии. Не было слышно ничего - ни паровых свистков, ни шагов, ни вдохов. Только его собственное сердце, глухо стучащее в груди.
Он упал на колени перед устройством и закричал:
- Отдай им время!
Но машина уже не слушалась. Ей управлял грех, а грех всегда глух.
Тогда он сделал то, чего от него не ожидал даже Небесный код. Он взял в руки золотую шестерёнку - одну из тех, что были созданием его сребролюбия, и вдавил её в собственные часы. Они застонали, как живые. Каждый зубец впивался в механизм его груди, каждая искра жгла, как покаяние.
И в этом огне он увидел всё: все лица, у кого украл минуты, все улыбки, что превратил в золото. Сердце - не из металла, а из вины - застонало:
«Господи, я не умею быть живым».
Тогда он услышал тихое тиканье. Едва-едва. Это были часы девочки. Она стояла перед ним, уже совсем прозрачная, но улыбалась.
- Ты можешь вернуть, - сказала она. - Разбей то, что создал.
Он поднялся. Каждый шаг отдавался скрежетом. Он подошёл к механизму - великому идолу, который построил своими руками, - и взял молот. На секунду в его глазах отразился весь город: башни-стрелки, улицы-пружины, люди-часы. Он ударил.
Первый удар - в гордыню.
Второй - в жадность.
Третий - в страх.
И каждый раз устройство рычало, выпуская клубы пара, из которых вылетали крошечные золотые светлячки - времена, возвращённые людям.
Они поднимались над городом и вставали на место в часы тех, кто ещё не исчез.
А потом молот выскользнул из его рук. Он упал на колени, обессиленный. Девочка подошла и положила ему руку на плечо.
- Ты успел, - сказала она. - У тебя осталась ещё одна минута.
Он посмотрел на свой кулон - стрелки почти замерли. Одна минута - вся жизнь. Он снял часы и вложил их в её ладонь.
- Возьми, дитя. Пусть моё время станет твоим.
Она покачала головой:
- Не нужно. Ты должен дойти сам.
И в тот миг её фигура растворилась в свете.
Всё пространство мастерской дрогнуло, пар осел, шестерёнки остановились. Тишина легла, как утренний иней.
Но тиканье не исчезло. Оно теперь звучало внутри него, как тихое дыхание. Не механическое - живое. И в этот звук вплелись тысячи других - возвращённых людям мгновений, слов, надежд.
Он понял, чадо, что время - это не то, что можно хранить. Это то, чем можно служить. Всё, что ты удерживаешь, умирает. Всё, что отдаёшь, живёт вечно.
Он вышел на улицу. Город сиял новым светом. На башнях загудели колокола - не цифровые, не механические, а живые. Каждый звук был как вздох прощения.
Люди медленно выходили из домов, держа кулоны, в которых вновь зазвучало тиканье.
А Часовщик стоял посреди улицы и смотрел на свою мастерскую, где дымился разрушенный механизм.
Он понимал: всё кончено. Но в сердце впервые не было страха. Он закрыл глаза, и в этот миг услышал Голос - тихий, без звука, но ясный, как звон между минутами:
«Кто отдаёт последнюю минуту, тот получает вечность».
Он улыбнулся. Его часы остановились. Но время - началось.
Когда сердце человека останавливается, в мире духовном не становится тише - наоборот, тишина начинает звучать.
Так и было с Часовщиком. Когда его часы замерли, он подумал, что умер. Но смерть - не конец для того, кто впервые услышал живое тиканье внутри.
Он открыл глаза - и увидел себя в странном месте. Не земля, не небо. Пространство было соткано из света, как из золотой пыли, и каждая частица света звенела, будто малая шестерёнка вечного механизма. Он понял: он внутри времени, но времени не человеческого.
Там не было стрелок, не было минут.
Были только дыхания, и каждое - чьё-то молитвенное «Господи, помилуй».
Это и был Небесный Хронометр, где каждое тиканье - это вздох души, обретшей любовь.
Часовщик посмотрел на свои руки - они были прозрачны, как стекло. В груди не было механизма, только лёгкий огонь - остаток девичьего дара. Он почувствовал лёгкость, как будто сбросил не только железо, но и вину. И в то же мгновение - услышал Голос.
Не снаружи, а внутри света.
- Ты искал вечность во времени.
Но вечность - это не бесконечная минута, а одна минута, наполненная любовью. Он хотел ответить, но слова не рождались. Вместо слов он вспомнил всё: свою мастерскую, город, лица тех, у кого крал тиканье, - и девочку, стоявшую в дверях.
Её глаза теперь смотрели на него из самого света. Она улыбалась, и из улыбки вылетала золотая искра.
- Ты помнишь мою минуту? - спросила она.
- Помню, - ответил он. - Она спасла меня.
- Нет, - сказала она мягко. - Это ты спас её.
- Как же? Я ведь украл её у тебя.
- Но потом отдал всем. Ты разбил своё золото, чтобы вернуть время другим. А кто отдаёт - тот воскресает.
Он стоял молча. Тогда она подошла и положила ладонь ему на грудь.
- Посмотри.
И он увидел: внутри него, где раньше вращались шестерёнки, теперь сияет маленькое сердце света. Оно било ритм - тихо, ровно, как молитва. Не механически, а живо. Каждое биение отзывалось эхом в бесконечных небесных пространствах.
- Что это? - спросил он.
- Это время, которое ты не удержал. Оно стало вечностью.
Он понял. Всё, что он делал, пока хотел жить дольше других, было смертью. И всё, что он отдал, пока умирал, стало жизнью.
Голос снова заговорил - теперь уже ближе, как дыхание над ухом:
- Видишь, сын? Сребролюбие - это не любовь к золоту, это страх, что без него ты - ничто. А нестяжание - это вера, что даже без минут ты можешь быть вечным.
Часовщик склонил голову. Он не знал, как молиться, но внутри него молитва уже звучала - без слов, без звука, одним только светом. Тогда пространство вокруг изменилось. Он увидел Город Тиканья, но не прежний - очищенный. Башни стали прозрачными, улицы дышали светом, люди шли, не спеша, не считая шагов. У каждого в груди сияли часы - но без стрелок. Только пульс света.
Только любовь.
- Это Рай? - спросил он.
- Это Мир, когда время перестаёт быть товаром, - ответил Голос. - Это Царство, где каждая минута - как вечность, потому что в ней есть Бог.
Он огляделся и увидел, как люди поднимают глаза к небу - к самому центру света, где пересекались все лучи. Там, на пересечении, стоял Крест - не деревянный, а выложенный из света и времени. На нём не было страдания - только тишина, похожая на дыхание Бога в механическом мире.
И вдруг он понял: этот Крест - не где-то там.
Он внутри него. Каждый удар маятника, каждое тиканье, каждая украденная минута, обращённая в покаяние, сложились в форму Креста. И этот Крест теперь стал его сердцем.
Он упал на колени, не потому что боялся, а потому что не мог стоять перед такой любовью. Свет прошёл сквозь него, и вся тяжесть веков - страх, алчность, гордыня - рассыпались, как прах от ржавых шестерёнок. Осталась только чистота.И покой.
Голос сказал:
- Теперь иди. Не возвращайся в город, чтобы править им. Возвращайся, чтобы служить. Пусть твой труд станет памятью о милосердии.
Он встал, и свет вокруг стал мягче. Он ощутил себя снова в Городе Тиканья, но уже не в теле. Он был - дыханием, движением, тенью света на стенах. Его мастерская стояла разрушенная, но в углу лежала целая шестерёнка - не золотая, а прозрачная.
На ней было выгравировано одно слово: "Отдано".
С тех пор, чадо, в Городе Тиканья рассказывают легенду: по ночам иногда слышно мягкое, ровное тиканье, не исходящее ни от одного кулона. Говорят, это Часовщик, который теперь чинит не часы, а души. Он блуждает между домами, поднимая из пыли тех, кто потерял своё время, и вставляет им в сердце маленькую искру - ту самую, что когда-то девочка подарила ему.
И если кто-то слушает внимательно, он слышит его слова: «Береги не минуты, а доброту. Время - не золото, а дыхание любви. Кто делит его с ближним, тот уже живёт в вечности».
Так завершается эта притча. Притча о человеке, что украл тиканье, но вернул его Богу. И если когда-нибудь в твоём сердце замолчит ритм - не бойся. Положи ладонь на грудь, услышь тишину, и скажи:
«Господи, дай мне снова услышать Твоё тиканье».
Тогда - время начнётся заново.
И никакие часы его больше не украдут.
МИФ ОБ ИКАРЕ-МЛАДШЕМ
В далёкой-далёкой стране, где синее море целовало золотые пески, жил юноша по имени Икар-младший. Он был сыном великого изобретателя Дедала, того самого, что смастерил когда-то крылья из перьев и воска. Но слава отца была для Икара-младшего не светом, а тяжёлой тенью. Все, кто его видел, только и говорили: «Ах, сын того, кто упал! Бедняжка, пусть будет осторожен».
Икару-младшему эти слова жгли сердце, будто раскалённые угли. Он выходил на берег, сжимал кулаки и кричал в небо: «Я не бедняжка! Я взлечу выше солнца, выше всех! И тогда никто не посмеет называть меня просто «сыном»! Я буду самим собой!» В его глазах горел не весёлый огонёк, а холодный, гордый огонь, похожий на отблеск далёкой звезды.
Гордыня, словно злой волшебник, поселилась в его душе. Она шептала ему по ночам: «Ты лучше отца. Его крылья были слабыми, из воска и пёрышек. А ты сделаешь такие, что самому Гефесту, богу-кузнецу, и не снились!»
И вот Икар-младший отправился в глубокие пещеры, где, как гласили старые легенды, когда-то работал хромой бог Гефест. Он не стал собирать перья птиц и не взял пчелиный воск. Вместо этого он нашёл самую блестящую, самую твёрдую руду. Долгие дни и ночи он трудился у горна, выковывая себе крылья из чистого, сверкающего металла. Они были прекрасны и ужасны одновременно – тяжёлые, с острыми, как бритва, краями, и сияли они, как тысяча мечей.
Перед полётом он встретил на дороге старого-престарого пастуха. Тот сидел на камне, попивая воду из простого глиняного кувшина, а глаза его светились тихим, глубоким миром.
– Куда путь держишь, дитя? – спросил старец.
– К солнцу! – гордо ответил Икар. – Я докажу всем, что я величайший!
Старец печально покачал головой:
- Высоко взлетает тот, кто на чужих крыльях, дитя моё. А самые прочные крылья даются не в кузнице, а в сердце. Они зовутся Смирением.
Но Икар лишь рассмеялся:
- Смирение? Это для слабых! Я силён! Я сам себе господин!
Он не знал, что старый пастух – был вовсе не простым пастухом, а одним из святых угодников, что бродил по земле, чтобы помогать заблудшим душам.
И вот настал день великого полёта. Привязав к спине тяжёлые металлические крылья, Икар-младший разбежался и оттолкнулся от утёса. Сначала было трудно, железо тянуло его вниз, к земле. Но юноша стиснул зубы и работал крыльями с неистовой силой. Он поднимался всё выше и выше. Ветры, дети Эола, свистели ему вслед, пытаясь образумить, но он пролетал сквозь них.
Вот он миновал облака, плывущие, как стада белых овец. Вот уже земля стала казаться маленьким разноцветным ковром. А вот и солнце – великое, золотое, живое светило, согревающее весь мир.
Лучи солнца упали на металлические крылья. Сначала они просто засверкали ещё ярче, но скоро блеск стал ослепительным, а затем – жгучим. Железо раскалилось докрасна, потом досиня. Запахло гарью, боль пронзила плечи и спину Икара. Это была та самая боль, которую когда-то чувствовал другой гордец – Фаэтон, когда не смог удержать огненных коней Солнца и спалил землю.
«Претерплю! – кричал себе Икар. – Я должен быть выше! Выше его!»
Гордыня заглушала боль. Он летел сквозь пламя собственной гордости, и ему казалось, что это – слава. Наконец, он совершил невозможное. Он взмыл так высоко, что оказался выше солнца. Оно осталось где-то внизу, огромный, но покорённый золотой шар.
Икар закричал от победы. Но крик его затерялся в безмолвной, ледяной пустоте. Не было здесь ни тепла, ни жизни, ни звука. Только бесконечный, чёрный холод и сияние далёких, безразличных звёзд.
И тут же случилось страшное. Раскалённое докрасна железо, попав в ледяную высь, не выдержало. Не треснув, не сломавшись, оно намертво сомкнулось, сковав его руки и спину. Он не мог больше двигать крыльями. Он не мог даже пошевелиться. Победа обернулась вечными оковами.
Он не упал. Нет. Сила его толчка и волшебство застывшего металла навеки оставили его там, в ледяной пустоте. Он превратился в новую, одинокую звезду. Она была очень яркой и красивой, самой яркой на небе, но от неё веяло таким холодом и таким несчастьем, что птицы, пролетая низко над землёй, грустно запевали, глядя на неё.
А что же старый пастух? Он стоял внизу и смотрел на небо. И видел он не новую звезду гордыни, а душу мальчика, заточённую в блестящей темнице.
Тогда старец опустился на колени, сложил руки и стал молиться. Он молился не богам Олимпа, которые часто сами были полны гордости и гнева. Он молился Тому, Кто сошёл с Небес, чтобы быть с людьми, Тому, Кто был кроток и смирен сердцем – Господу нашему Иисусу Христу.
- Господи, – тихо говорил старец, – видишь ли Ты эту несчастную звезду? Это душа, что заблудилась в своей гордости. Но нет такого места в Твоём творении, куда бы не достигала Твоя любовь. Прошу Тебя, коснись её сердца.
И вот в ледяной пустоте, где не было ничего, кроме гордого отчаяния, Икар-младший вдруг почувствовал странное тепло. Оно шло не снаружи, а из глубины его собственного окостеневшего сердца. Ему показалось, что кто-то тихо назвал его по имени. Не «Икар-младший», не «сын того, кто упал», а просто по имени, с такой любовью, какой он никогда не знал.
И в его сердце, закованном в лёд гордыни, что-то дрогнуло. Вспомнились ему слова старца о смирении. Вспомнился тихий свет в его глазах. И тогда Икар, который не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, мысленно, из самой глубины своей души, прошептал: «Господи, помоги. Мне так одиноко и так холодно. Я больше не хочу быть звездой. Я хочу домой».
Это и было то самое Смирение. Не слабость, а великая сила – признать, что ты ошибся, и попросить помощи у Того, Кто сильнее тебя.
И случилось чудо. Сияющая металлическая звезда на небе вдруг дрогнула. Блеск её смягчился, и с неё полился тихий, серебристый, тёплый свет. Он был похож на слезу радости. Это был свет не гордыни, а покаяния.
Ледяные оковы, сковывавшие его душу, растаяли от этого тепла. Его душа, наконец-то свободная, словно лёгкая птица, устремилась вниз, к тёплой, греющей земле, к дому, где её ждала любовь и прощение.
А новая звезда так и осталась сиять на небе. Но теперь она напоминала людям не о гордыне, а о милости Божией. Старики, глядя на неё, говорили детям: «Видишь ту яркую, но холодную звездочку? Это напоминание о том, что какой бы высокой и красивой ни была наша гордыня, она всегда одинока и холодна. А видишь тёплый свет от неё? Это луч надежды. Он говорит, что никогда не поздно сказать: «Господи, я ошибся, помоги мне». Ведь самые высокие горы смирения всегда будут ближе к Богу, чем самые холодные звёзды гордыни».
И дети, глядя на небо, понимали, что самое большое чудо – это не улететь выше всех, а найти в своём сердце тихую, светлую комнатку, где живёт Сам Христос, и где всегда тепло и безопасно.
ЛЕГЕНДА О ЗВОНАРЕ ГОДРИКЕ
В старом соборе святого Николая, что стоял на краю заснеженного города, жил звонарь по имени мастер Годрик. Его башня была выше всех крыш, и колокола его гремели так громко, что птицы в панике разлетались во все стороны. Годрик не любил людей. «Шумят, суетятся, мешают мне», - ворчал он, дергая за верёвки. Звон его был резким, как удар хлыста, и никто не приходил в собор по зову этих колоколов. Только в Сочельник, когда город зажигал огни, Годрик звонил особенно яростно, чтобы отогнать воробьёв от карниза.
В тот вечер, когда снег падал тихо, как пух ангельских крыльев, Годрик забрался в свою каморку под колокольней. Он завернулся в старый плащ и задремал у печки, где тлели угли. И вот, в полночь, когда часы пробили двенадцать, дверь скрипнула. Вошёл кто-то высокий, в сером, с лицом, похожим на Годрика, но… каменным. Глаза - пустые, как выбоины в граните, руки - тяжёлые, как колокола.
- Кто ты? - прошептал Годрик, отшатнувшись.
- Я - ты, - ответило видение глухо, будто из-под земли. - Ты через десять Рождеств. Злоба окаменит тебя, как статую. Но сегодня святой Николай Чудотворец дал мне час, чтобы показать тебе путь.
Годрик хотел закричать, но голос застрял в горле. Призрак взял его за руку - холодную, как лёд, - и они шагнули прямо в стену. Вместо камня - небо, вместо пола - крыши, покрытые инеем. Ветер подхватил их, и они полетели над городом, как два тёмных крыла.
И тут началось чудо. Над ними вспыхнуло северное сияние - не холодное, как обычно, а тёплое, переливчатое, будто само небо решило рассказать сказку. Зелёные, фиолетовые, золотые ленты закружились, и в них, как в волшебном зеркале, открылись видения.
Первое видение: площадь у собора. Годрик увидел себя - старого, сгорбленного, с лицом, покрытым трещинами, как старая штукатурка. Он дёргал за верёвку, но колокол не звонил. Вместо этого из его груди вырвался чёрный дым злобы, который пополз по улицам. Дети, бежавшие с санками, вдруг остановились и заплакали. Матери закрыли окна. Даже собаки спрятались. А над всем этим сияние превращалось в серую тучу.
- Это твоё сердце, - сказал призрак. - Оно отравит город.
Второе видение: колокольня. Годрик увидел, как его колокол - тот самый, что должен был звать на Рождественскую службу, - сорвался с балки. Он падал медленно, как в кошмаре, и ударил по статуе ангела у входа в собор. Ангел раскололся, и из трещины вылетели искры - не злые, а грустные, как слёзы. А сияние над ними стало бледным, будто плакало.
- Это твоя радость, - прошептал призрак. - Ты убьёшь её.
Третье видение: но тут сияние изменилось. Зелёные ленты стали золотыми, фиолетовые - розовыми, и в них явилась Вифлеемская Звезда. Она сияла так ярко, что Годрик зажмурился. А когда открыл глаза - увидел пастухов. Они стояли на крыше соседнего дома, в простых тулупах, с посохами, и смотрели вверх. Один из них - мальчик лет семи - протянул руку к звезде, и звезда опустилась, коснувшись его ладони. И в тот миг сияние превратилось в радугу - не простую, а рождественскую, с семью цветами радости.
- Смотри, - сказал призрак, и голос его стал мягче. - Это те, кого ты отгоняешь звоном.
Четвёртое видение: волхвы. Три царя над крышей ратуши. Один - в красном, с золотой короной, другой - в зелёном, с миррой, третий - в белом, с ладаном. Они ехали не на верблюдах, а на облаках, и облака были из северного сияния. А за ними - Ангел-Хранитель, с крыльями, сотканными из радужных лучей. Он летел к Годрику и призраку, и в руках его была маленькая икона святого Николая.
- Мастер Годрик, - сказал Ангел голосом, похожим на колокольчик. - Святой Николай просит тебя вспомнить: колокола не для злобы. Они - голос неба.
И тут пятое видение: собор. Но уже не мрачный, а полный света. Двери открыты, внутри - дети, старики, матери с младенцами. А на колокольне - Годрик, но не старый и злой, а молодой, с улыбкой. Он звонит, и колокола поют. А сияние над городом превращается в огромную радугу, которая спускается на землю и касается каждого дома.
Призрак начал таять. Его каменное лицо стало мягким, как воск.
- Проснись, - сказал он. - Ещё не поздно.
Годрик открыл глаза. Он лежал у печки, но всё было иначе. За окном сияло северное сияние - настоящее, но в нём он видел радугу. Он вскочил, побежал на колокольню. Ноги скользили по льду, но он не падал - будто Ангел-Хранитель подхватывал его. На верхней площадке он схватил верёвку и… замер. Впервые в жизни он не знал, как звонить из радости.
И тут он вспомнил. Вспомнил, как в детстве, до злобы, мама водила его в собор. Как колокола пели «Слава в вышних Богу». Он дернул верёвку - не резко, а плавно, как будто гладил. И колокол ответил. Сначала тихо, потом громче, и вот уже весь город проснулся.
Люди выбегали на улицу. Дети в ночных рубашках, старики в шапках, матери с младенцами. Они смотрели вверх - на колокольню, где Годрик звонил, и плакали от счастья. А над ними сияние превратилось в радугу, и в радуге явилась Вифлеемская Звезда. Она опустилась к собору и повисла над крестом.
В соборе зажглись свечи. Святой Николай на иконе улыбнулся. Пастухи - те самые, из видения - вошли в двери, ведя за собой детей. Волхвы - в богатых мантиях - несли дары: один - хлеб, другой - молоко, третий - игрушки. А Ангел-Хранитель летел над всеми, и крылья его были из радужных лучей.
Годрик звонил и звонил. Его руки дрожали, но не от холода, а от радости. И когда служба началась, он спустился вниз и встал у входа. Люди проходили мимо, и он кланялся каждому. А дети тянули его за плащ:
- Дядя Годрик, а ты будешь звонить каждый день?
- Буду, - отвечал он, и глаза его сияли, как Вифлеемская Звезда.
С тех пор собор святого Николая стал сердцем города. Колокола пели не для того, чтобы отгонять, а чтобы звать. И каждое Рождество над городом вспыхивало северное сияние, которое превращалось в радугу. А в радуге дети видели пастухов, волхвов, Ангела-Хранителя и святого Николая, который благословлял их с иконы.
И мастер Годрик больше никогда не был одинок. Потому что колокола - это голос любви, а любовь - это Рождество.
СКАЗКА ПРО ЗОЛОТУЮ ТЕНЬ
Жила-была в бедном селении у подножия Карпатских гор деревня под названием Златолесье. Дома стояли кривые, как старые зубы, соломенные крыши провисали, будто от стыда, а в воздухе пахло дымом, сырой землёй и ладаном из маленькой церквушки на холме. В той церквушке каждый вечер звонил колокол, и голос его был похож на вздох Бога:
- Вернись, заблудший, вернись.
В самой бедной избе, где даже мыши не заводились от голода, жил человек по имени Базилио. Он был высок, худ, с руками, похожими на корни старого дуба, и глазами цвета осеннего неба. Единственное его богатство - доброе сердце. Он делил последний кусок хлеба с соседской вдовой Агафьей, чинил крышу кузнецу Фоме, который хромал после падения с лошади, и носил воду старухе Пелагее, что слепла от слёз по умершему сыну. Дети звали его «дядя Базилио», и он улыбался им, как солнце сквозь тучу.
Однажды, в день святого апостола Фомы, Базилио вышел на порог встречать рассвет. Солнце только-только выглянуло из-за гор, и вдруг - чудо. Тень Базилио, что всегда была серой и невзрачной, как пыль на дороге, вспыхнула золотом. Не просто отразила свет - она сама светилась, будто внутри неё горела лампада. Золотые лучи падали на землю, и трава под ними становилась изумрудной, а цветы распускались, хотя был октябрь.
Базилио упал на колени. «Господи, - прошептал он, - за что мне такая милость?» И вспомнил слова апостола: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Он не понял, что произошло, но сердце его затрепетало, как птица в клетке.
Новость облетела Златолесье быстрее ветра. Сначала прибежала вдова Агафья с корзинкой яиц.
- Базилио, милый, это правда? - спросила она, и тень коснулась её рук. Яйца в корзинке вдруг стали золотыми, как пасхальные. Агафья заплакала: - Господи, прости мою зависть, я ведь думала, что ты богаче меня…
Потом пришёл кузнец Фома, хромая и бормоча:
- Если это правда, я выкую из твоей тени меч, что разрубит любую тьму. Но когда тень коснулась его больной ноги, боль ушла, как дым. Фома упал на колени:
- Прости, Базилио, я хотел взять, а не дать.
К вечеру деревня гудела, как улей. Люди шептались: «Это чудо. Это знамение». А наутро пришли чужие.
Первым был рыцарь в чёрных доспехах, сэр Годфрид фон Шварцвальд. Его конь был чёрен, как ночь, а глаза - как угли. Он соскочил с седла и сказал громовым голосом:
- Я слышал, у тебя тень из золота. Отдай её мне, и я сделаю тебя своим вассалом.
Базилио покачал головой:
- Тень не моя, чтобы отдавать. Она Божья.
Годфрид рассмеялся:
- Бог дал - я возьму. - Он выхватил меч и попытался отрубить кусок тени. Меч прошёл сквозь неё, как сквозь дым, но лезвие раскалилось и обожгло руку рыцаря. Годфрид завыл от боли и злобы:
- Проклятие! Это колдовство! - Но в глубине души он почувствовал укол совести - ведь он хотел не для добра, а для власти.
За рыцарем пришла принцесса Изабелла из далёкого королевства. Она была красива, как утренняя звезда, но глаза её были холодны, как лёд.
- Я куплю твою тень, - сказала она, - за сундук жемчуга и дворец.
Базилио улыбнулся:
-Дворец не согреет душу, принцесса.
Изабелла топнула ногой:
- Ты смеешь отказывать мне? - Но когда тень коснулась её платья, жемчуг в сундуке потускнел, а платье стало простым, как у крестьянки. Принцесса заплакала:
- Я думала, золото сделает меня счастливой…
Потом явился алхимик Мерлин из Праги, с бородой до пояса и глазами, как у совы. Он принёс колбы, порошки и заклинания.
- Я отделю тень, - сказал он, - и сделаю из неё эликсир вечной молодости.
Он начертил круг, зажёг свечи, но тень не шелохнулась. Вместо этого свет её проник в сердце алхимика, и он увидел свои грехи: как обманывал королей, как продавал пустые обещания. Мерлин упал на колени:
-Прости, Господи, я искал не истину, а выгоду.
А за алхимиком - пират капитан Сильвер с деревянной ногой и попугаем на плече.
- Аррр! - зарычал он. - Золото - моё по праву моря!
Он хотел отрезать тень саблей, но сабля сломалась, как тростинка. Попугай закричал:
- Сокровища в сердце, сокровища в сердце!
Пираты рассмеялись, но капитан Сильвер вдруг вспомнил, как в детстве мать учила его молиться. Он снял шляпу:
- Прости, Базилио, я грабил, потому что боялся быть бедным.
Но самым страшным был монах-отступник по имени Варфоломей. Он пришёл ночью, в чёрном плаще, с лицом, скрытым капюшоном.
- Я знаю, как взять тень, - прошептал он. - Нужно убить хозяина.
Он достал кинжал, но тень вспыхнула ярче солнца, и Варфоломей увидел в ней своё отражение: лицо, искажённое ненавистью. Он закричал и убежал в лес, где его нашли волки. Говорят, он стал отшельником и молился до конца дней.
А Базилио? Он не изменился. Он продолжал помогать. Когда пришёл нищий мальчик Янек, просящий хлеба, Базилио отдал ему последний кусок. Тень коснулась Янека, и его лохмотья стали чистыми, а в руках появился каравай. Янек заплакал:
- Я думал, что красть - это выжить. Прости меня.
Когда заблудилась в лесу девочка Мария, дочь мельника, Базилио пошёл искать её. Тень светила, как фонарь, и вывела девочку к дому. Мария обняла его:
- Ты как ангел, дядя Базилио.
Но злые силы не дремали. Сэр Годфрид, принцесса Изабелла, алхимик Мерлин, капитан Сильвер и монах Варфоломей, который вернулся, но уже не с кинжалом, а вновь с мыслями дурными - все они собрались в тёмной пещере под горой. Там же был старый колдун по имени Малхус, с лицом, как высохшая груша.
- Мы украдём тень, - сказал он, - с помощью древнего заклинания.
Они начертили пентаграмму, зажгли чёрные свечи и начали петь задом наперед на латыни.
В ту же ночь Базилио проснулся от шума. Он вышел на улицу и увидел, как тень его дрожит, будто от ветра. «Господи, - прошептал он, - защити». И пошёл в церковь. Там, перед иконой Богородицы, он молился всю ночь. А наутро случилось чудо.
Злодеи ворвались в деревню.
Сэр Годфрид кричал:
- Отдай тень!
Принцесса Изабелла шептала:
- Я заплачу!»
Алхимик Мерлин сыпал порошки.
Капитан Сильвер махал саблей.
А Варфоломей, уже в белом, но с чёрной душой, читал заклинания.
Но тень не шелохнулась. Она светила ярче. И вдруг из церкви вышел священник отец Серафим, с крестом в руках.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа! - воскликнул он.
Злодеи замерли. Тень Базилио коснулась каждого.
Сэр Годфрид увидел, как его меч превращается в плуг.
- Я буду пахать землю, а не воевать, - сказал он.
Принцесса Изабелла увидела, как её платье становится простым, но тёплым. «Я буду шить для бедных», - прошептала она.
Алхимик Мерлин увидел, как его колбы наполняются чистой водой.
- Я буду лечить, а не обманывать», - сказал он.
Капитан Сильвер увидел, как его сабля становится удочкой.
- Я буду ловить рыбу, а не грабить, - рассмеялся он.
С тех пор Базилио жил, как жил. Он помогал всем. Его тень светила путникам, заблудившимся в лесу, и они находили дорогу. Она светила больным, и они исцелялись. Она светила детям, и они учились добру.
А злодеи? Они стали добрыми. Сэр Годфрид пахал землю и делился урожаем. Принцесса Изабелла шила одежду для сирот. Алхимик Мерлин лечил травами. Капитан Сильвер ловил рыбу и кормил голодных. А Варфоломей молился в церкви и учил детей Евангелию.
И каждый вечер, когда звонил колокол, Базилио стоял на пороге, и тень его светила, как звезда. И люди говорили: «Вот что значит доброе сердце. Вот что значит вера».
И жили они долго и счастливо, потому что поняли: настоящее золото - не в тени, а в душе.
РЫЦАРЬ БЕЛОЙ ЛИЛИИ
Давным-давно, когда леса были гуще, а звёзды ближе, в королевстве Лунного Озера стоял замок Белой Лилии. Его башни отражались в воде, словно белые цветы на тёмной глади. В этом замке жил старый рыцарь Элиан, которого называли Рыцарем Белой Лилии. Его доспехи сияли, как первый снег, а на щите цвела вышитая серебром лилия - дар самой Пресвятой Девы, полученный в юности, когда он дал обет защищать слабых и молиться за врагов.
Песни о нём пелись у очагов: как он победил великана Громобоя, что разорял деревни; как спас принцессу Лиану от колдуна Теней; как в битве при Золотом Мосту один встал против сотни. Но теперь волосы Элиана поседели, руки дрожали, держа меч, а сердце тосковало. Он знал: пришло время последнего подвига. Не за славу, не за золото - за души, что гасли, как свечи на ветру.
В королевстве творилось неладное. Люди перестали смеяться. Дети не играли в прятки, матери не пели колыбельных, кузнецы бросали молоты. Радость уходила, будто вода из разбитого кувшина. Старики шептали: «Это Дракон Уныния. Он не жжёт огнём - он высасывает свет из сердец».
Элиан оседлал верного коня Серебряного, что был с ним с первой битвы, и отправился в путь. На плече его сидела маленькая фея Мелисса - хранительница белых лилий, чьи крылья переливались, как жемчуг. В седельной сумке лежал Псалтырь в кожаном переплёте, подаренный настоятелем монастыря Святого Георгия.
По дороге встречались сказочные создания. В Тёмном Лесу, где деревья шептали молитвы, Элиана приветствовал старый друид Оакхарт, чья борода была из мха, а глаза - из янтаря.
- Куда путь держишь, рыцарь? - спросил он, гладя посох из дуба.
- Ищу Дракона Уныния, - ответил Элиан. - Он в руинах монастыря Святого Георгия.
Оакхарт вздохнул: «Там, где когда-то пели монахи, теперь воет ветер. Но помни: мечом его не взять. Он питается гордостью».
Дальше, у реки Слёз, рыцаря встретила русалка Ариэль с волосами цвета водяных лилий.
- Ты стар, Элиан, - сказала она, грустно улыбаясь. - Зачем тебе эта битва?
- Потому что я дал обет, - ответил рыцарь. - И потому что люблю этот мир.
Русалка подарила ему жемчужину, что светилась в темноте: «Когда будет совсем темно - разбей её. Свет вернётся».
Наконец, Элиан достиг руин. Монастырь Святого Георгия лежал в руинах на холме, как сломанный крест. Колокольня рухнула, купола поросли мхом, а в алтаре, где когда-то сияла икона Победоносца, теперь лежал Дракон.
Он был огромен, но не страшен. Чешуя - цвета пепла, глаза - как пустые колодцы. Из пасти не вырывалось пламя, но каждый выдох забирал краски из мира. Цветы вяли, птицы замолкали.
- Ты пришёл, Рыцарь Белой Лилии, - прошипел Дракон голосом, похожим на шорох сухих листьев. - Я ждал тебя. Твои подвиги - моя пища. Каждая победа - глоток твоей гордости.
Элиан вынул меч. Клинок, что рубил драконов и великанов, теперь казался игрушкой.
- Твое оружие бесполезно, - засмеялся Дракон. - Я неуязвим для стали. Я - Уныние. Я живу в сердцах, что забыли молиться.
Рыцарь опустил меч. Вспомнил слова Оакхарта. Вспомнил, как в юности, после первой победы, он стоял на коленях перед иконой Святого Георгия и плакал от радости. Тогда он понял: настоящая победа - не в убийстве, а в любви.
Элиан сломал меч об колено. Звон разнёсся по руинам, как колокол. Он открыл Псалтырь и начал читать вслух:
«Господи, воззвах к Тебе, услыши мя...»
Каждое слово падало, как белая лилия. Цветы ложились на чешую Дракона, и та начинала таять. Дракон завыл - не от боли, а от света.
- Нет! - кричал он. - Я - тьма! Я - пустота!
Но слова продолжали падать. «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых...» Лилия за лилией, лепесток за лепестком. Дракон уменьшался. Его чешуя становилась прозрачной, как лёд под солнцем.
Вдруг из алтаря поднялся свет. Там, где лежала икона, теперь стоял Святой Георгий - в золотых доспехах, с копьём в руке. Но копьё не было направлено на Дракона. Оно указывало на сердце Элиана.
- Ты победил, сын мой, - сказал Святой. - Не мечом, но молитвой. Не гордостью, но смирением.
Дракон растаял совсем. На его месте осталась лишь горстка пепла, из которой выросла белая лилия - самая чистая из всех.
Элиан упал на колени. Слёзы текли по щекам - не от горя, а от радости. Он понял: последний подвиг - не убить врага, а спасти его. Дракон Уныния был когда-то ангелом, что забыл петь. Теперь он вернулся к Богу.
Фея Мелисса подлетела и поцеловала рыцаря в лоб. Русалка Ариэль выплыла из озера и запела - впервые за много лет. Друид Оакхарт ударил посохом о землю, и лес зазеленел.
Королевство ожило. Дети засмеялись, матери запели, кузнецы подняли молоты. А в замке Белой Лилии Элиан посадил ту самую лилию из пепла Дракона. Она цвела круглый год, напоминая: настоящая сила - в молитве, настоящая победа - в любви.
И каждый вечер, когда солнце садилось за Лунное Озеро, старый рыцарь садился у окна с Псалтырью на коленях и тихо читал. А дети, прижавшись к его коленям, слушали и учились: быть рыцарем - значит не убивать драконов, а возвращать им крылья.
Дракон Уныния молитвой рыцаря преобразился в поющего Ангела Покоя.
СКАЗКА О ДВУХ СВЕЧАХ
В старой-престарой церкви, где стены пахли ладаном и мёдом, каждое утро кто-то зажигал свечи. Большие и маленькие, белые и жёлтые, они стояли в подсвечниках, как тихие солдаты света.
Однажды утром проснулись две свечки. Одна стояла прямо посреди храма, на высоком золотом подсвечнике перед иконой Спасителя. Она была стройная, гладкая, блестела от солнечного лучика, который падал через окно. Люди подходили, ставили рядом другие свечи, молились, а пламя этой свечи тихо покачивалось и отражалось в их глазах.
А в углу, возле двери, стояла другая свечка - крохотная, тоненькая, чуть наклонившаяся набок. Её поставили, чтобы освещать угол, где лежали старые молитвенные книги. Никто почти не замечал её огонька.
- Как же мне не повезло, - вздохнула маленькая свечка. - Вон та, в центре, сияет для всех. Её огонь отражается в золоте и иконах. А я - просто в углу. Кто меня увидит?
Церковная тишина ответила только шорохом ладанного дыма.
Большая свеча услышала её слова и гордо приподняла фитилёк:
- Так уж устроено, малышка, - сказала она. - Кому-то дано стоять в центре, кому-то - в тени. Но не печалься: мы обе - свет.
- Легко тебе говорить, - грустно шепнула маленькая. - На тебя все смотрят. Тебя зажигает сам священник. А я стою у двери, где сквозняк гуляет. И капаю воском на камень.
Большая свеча гордо загорелась ярче, её пламя стало ровным и сильным:
- Просто нужно быть достойной своего места. Свети ярко - и всё.
Маленькая свечка хотела ответить, но вдруг ветер из открытой двери чуть не задул её. Она дрогнула и затрепетала. Большая свеча блеснула золотом и шепнула с сожалением:
- Видишь? Углы - не место для света.
Прошёл день, потом другой. Церковь дышала тишиной, иногда звонили колокола, и тёплый воздух дрожал от звука. Люди приходили, ставили свечи, крестились, шептали молитвы.
Маленькая свечка всё горела в своём уголке. Она старалась не угаснуть, даже когда сквозняк проносился по полу. Её капельки воска блестели, как маленькие слёзы.
Однажды в храм вошёл мальчик. Совсем маленький, лет шести. Он был без шапки, глаза его блестели от слёз. Мама, видно, где-то потерялась на улице.
Он стоял у двери, не решаясь идти дальше. В храме было тихо, только лампады мерцали. Свет от центральной свечи не доходил до угла - там было полутемно.
И тут он заметил крошечный огонёк - маленькую свечку у двери. Она дрожала от ветра, но не гасла. Свет её был тёплый, мягкий, как дыхание.
Мальчик подошёл поближе.
- Ой, как ты красивая, - прошептал он. - Маленькая… но настоящая.
Он посмотрел на огонёк, и сердце у него перестало так сильно колотиться. Ребёнок тихо сел рядом и прошептал:
- Господи, помоги мне найти маму…
Пламя свечки чуть дрогнуло - будто послушало. И в этот миг дверь заскрипела, и в храм вошла запыхавшаяся женщина. Она кинулась к мальчику, обняла его крепко-крепко.
- Вот ты где, милый мой! - сказала она, и у неё тоже на глазах блеснули слёзы.
Мальчик показал на свечку:
- Мам, смотри, она мне помогла. Я молился, и ты пришла.
Мама улыбнулась и перекрестилась:
- Господи, слава Тебе.
Когда они ушли, маленькая свечка долго-долго вспоминала это. Её восковая душа теплилась тихой радостью.
Большая свеча посмотрела на неё сверху и спросила:
- Что случилось? Почему ты светишь так ровно, как будто в тебе поёт ангел?
Маленькая свечка тихо ответила:
- Ко мне сегодня пришёл ребёнок. Он испугался и молился рядом со мной. И Господь услышал.
Большая свеча помолчала. Пламя её чуть дрогнуло.
- Значит, ты не зря стоишь в своём углу, - сказала она тихо.
- Наверное, - улыбнулась маленькая. - Главное - не где ты горишь, а зачем.
Прошли дни. В храме зажигались новые свечи, старые догоряли. Люди приходили и уходили, но ангелы знали - каждый огонёк хранит свою историю.
Однажды свечи остались вдвоём - храм был пуст. Сквозь окно падал луч солнца, и пыль танцевала в нём, как крошечные звёздочки.
- Знаешь, - сказала большая свеча, - я часто думала: если бы меня поставили в угол, я бы обиделась. Но теперь понимаю - свету всё равно, где светить. Он всегда делает одно и то же - разгоняет тьму.
Маленькая свечка тихо потрескивала и ответила:
- Я тоже поняла: Господь сам знает, где кому гореть. Главное - не погаснуть, даже если никто не видит.
И в этот миг их пламя будто поклонилось друг другу.
Вдруг из окна влетел лёгкий ветерок - он принёс запах весны. Пламя обеих свечей дрогнуло и на мгновение слилось в одно большое сияние. Храм словно улыбнулся.
Где-то далеко зазвенел колокольчик. Может, это был настоящий колокол, а может - просто свет радовался, что его поняли.
Маленькая свечка шепнула:
- Спасибо тебе, сестра. Я больше не грущу.
- И я, - ответила большая свеча. - Твой свет стал и моим.
Когда вечером сторож зашёл в храм, он увидел: в углу тихо догорела маленькая свечка. На камне осталась капелька воска - как сердечко.
Он улыбнулся, перекрестился и сказал:
- Хорошая свечка. Горела до конца.
А в это время, в другом конце города, мальчик, который тогда нашёл свою маму, засыпал, прижимая к груди маленькую свечку, похожую на ту, что стояла у двери. Он не знал, что она уже догорела, но в сердце его жил тот самый свет - тёплый, тихий, добрый.
Свет, который не гаснет.
Каждый светит по-своему. Главное - чтобы в сердце было тепло, а в душе - место для света Божьего. Даже самый маленький огонёк может согреть целый мир, если он горит с любовью.
РОСА И КАМЕНЬ
В далёком лесу, где сосны шептали молитвы ветру, а ручейки пели «Господи, помилуй», стоял огромный Камень. Он был выше берёзы, шире дуба и твёрже кремня. Камень гордился собой: «Я вечен! Ни дождь, ни ветер, ни даже молния меня не тронут!»
По утрам на его плечах, как жемчужины, сияли капельки Росы. Они были крошечные, прозрачные, и с первым лучом солнца исчезали, оставляя лишь лёгкий блеск.
- Ха-ха! - гремел Камень. - Вы, росинки, слабые, как пёрышко! Я стою веками, а вы - раз, и нет вас!
Росинки не сердились. Одна из них, самая старшая, по имени Капелька, тихо говорила подругам:
- Не спорьте с ним. Господь учит: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Мы будем делать своё дело - любить и поить цветы.
Каждое утро росинки собирались на одном и том же месте - на маленькой впадинке в боку Камня. Там они капали, капали, капали…
Прошёл год. Камень хохотал:
- Видите? Ничего вы не сделали!
Прошло десять лет. Камень начал замечать, что впадинка стала чуть глубже.
- Это ветер! - ворчал он. - Или мороз!
Прошло сто лет. Впадина превратилась в настоящую ямку. В ней собиралась вода, и в ней отражалось небо.
Однажды весной, когда лес расцвёл подснежниками, Камень вдруг почувствовал… жажду. Да-да, камень может жаждать! Он увидел, как в ямке плещется чистая вода, и в ней плавает крошечная рыбка, которую принесла птица.
- Откуда это? - удивился Камень.
Капелька, уже давно ставшая частью облака, но всё ещё помнившая Камень, спустилась к нему в виде лёгкого дождя.
- Это мы, росинки, - прошептала она. - День за днём, год за годом, мы капали с любовью. Не для того, чтобы победить тебя, а чтобы подарить жизнь.
Камень замолчал. Впервые за тысячу лет он не захотел хвастаться.
- Я был гордым, - сказал он тихо. - Думал, что сила - в твёрдости. А вы… вы были мягче пуха, но сильнее меня.
С тех пор Камень изменился. В его ямке всегда была вода - для птиц, для зайчат, для усталых путников. А по утрам росинки садились на него не как на врага, а как на друга.
Лесные дети - белочка Машенька, зайчик Петенька и ежик Фёдор - приходили к Камню играть. Они пили из его чаши-ямки и слышали, как он рассказывает:
- Запомните, малыши:
Гордость - как камень, твёрдый, но одинокий.
Кротость - как роса, слабая, но живая.
Любовь - как капля за каплей: не торопится, не кричит, но в конце концов пробивает даже гранит.
А когда солнце поднималось высоко, Камень шептал росинкам:
- Спасибо вам. Вы научили меня быть добрым.
И росинки сияли, как маленькие звёздочки, потому что знали: Господь смотрит на них и улыбается.
Однажды в лес пришёл мальчик Ванечка. Он заблудился и плакал у корней старой ели. Камень увидел его и позвал:
- Не бойся, малыш! Иди ко мне.
Ванечка подошёл. Камень показал ему ямку:
- Попей водички. Она сладкая, потому что в ней - любовь росинок.
Ванечка напился и вдруг услышал голос:
- Ванечка, иди на звук ручья. Он выведет тебя домой.
Это была Капелька, ставшая облачком, но всё ещё заботившаяся о лесных детях.
Ванечка пошёл и вскоре увидел маму. А когда вернулся в лес поблагодарить Камень, тот сказал:
- Видишь, сынок? Даже камень может стать добрым, если рядом - кроткие сердца.
С тех пор в лесу появилась традиция: каждое утро дети приносили к Камню цветок или ягодку. А Камень хранил их в своей ямке, как сокровище.
И лес жил счастливо. Потому что знал:
Маленькое добро, повторённое каждый день, сильнее великой силы, сделанной один раз.
А росинки? Они по-прежнему появляются на рассвете. Только теперь Камень встречает их не насмешкой, а тихой молитвой:
- Господи, благослови этих крошек. Они научили меня любить.
И солнце, поднимаясь, освещает их всех - Камень, росинки, цветы, детей - и лес поёт:
«Блаженны кроткие… блаженны миротворцы… блаженны чистые сердцем…»
ПОДАРОК ДЛЯ СТАРОГО ЛЕСА
Жила-была дружная семья лесных зверушек. Жила она в самом сердце дремучего леса, где берёзы шептались с ветром, а сосны тянулись к самому солнцу. Скоро наступал самый радостный и светлый праздник - Пасха, Воскресение Христово. Просыпалась земля от зимнего сна, на проталинках робко пробивалась первая травка, и птицы выводили такие звонкие песни, что, казалось, сам воздух звенел от счастья.
На большой поляне, которую все звали Сердцем Леса, собрались звери. Мудрый старый Филин, который много знал и читал древние книги мха, предложил:
- Друзья! Давайте украсим нашу поляну к великому празднику! Пусть каждый принесёт сюда самое красивое, что у него есть, в дар лесу и в радость друг другу!
Зверушки обрадовались и тут же бросились кто куда.
Шустрая белочка Лизавета принесла горстку золотистых кедровых орехов. Она аккуратно разложила их у самого большого пня.
-Они блестят, как маленькие солнышки! - сказала она.
Птицы - синички, снегири и зяблики - принесли самые яркие свои пёрышки: голубые, жёлтые, алые. Они вплели их в ветки берёз, и те стали похожи на праздничные вербочки.
Заяц принёс первые весенние цветы - нежные белые подснежники. Он поставил их в маленькое дупло, словно в вазу. Даже серьёзный барсук притащил красивый блестящий камушек, отполированный дождевой водой.
Все трудились, суетились, хвастались своими подарками. И только маленький ёжик по имени Проша стоял в стороне и грустно вздыхал. Он смотрел на орехи, пёрышки и цветы и понимал, что у него нет ничего особенного, ничего красивого, чем бы он мог украсить поляну.
У него не было ярких перьев, он не умел собирать орехи так ловко, как белка, а его иголки были серыми и колючими. «Я, наверное, самый никчёмный ёжик на свете, - подумал Проша, и у него на глаза навернулись слезинки. - Ничего не могу подарить нашему лесу».
Он тихонько, чтобы никто не заметил его грусти, побрёл прочь с поляны. Шёл он по тропинке, уткнув нос в землю, и горько вздыхал.
Вдруг он услышал встревоженные голоса. Это муравьи бегали вокруг своего разорённого муравейника. Какой-то неосторожный зверь задел его лапой, и весь трудный муравьиный дом рассыпался.
- Беда-беда! - суетились муравьи. - Мы не успеем к празднику всё починить!
Проша забыл про свою грусть.
-Не волнуйтесь! - сказал он. - Я вам помогу.
Он был хоть и маленький, но очень аккуратный. Своими лапками он поднял большие веточки, уложил хвоинки, помог восстановить стены муравейника. Муравьи радостно закивали головами:
-Спасибо тебе, ёжик Проша! Ты настоящий друг!
Проша улыбнулся впервые за этот день и пошёл дальше. Грусть его понемногу рассеивалась, как утренний туман.
Вскоре он услышал тихий писк. Возле большой лужи на листике сидел маленький жучок в синем плаще и горько плакал.
-Что случилось? - спросил ёжик.
-Я нечаянно упал в лужу, - всхлипывал жучок. - Весь промок, крылышки отяжелели, и я не могу взлететь. А мне нужно домой к деткам!
Проша не раздумывая подошёл к луже. Он осторожно наклонился, поддел жучка своим влажным от воды носом и перенёс его на сухую кочку.
-Вот, теперь обсохнешь на солнышке и полетишь, - сказал ёжик.
- Ой, спасибо тебе! - просипел жучок, расправляя крылышки. - Ты спас меня!
Проша кивнул и побрёл дальше, чувствуя в своём сердечке маленькую искорку тепла.
Дальше по пути он встретил старую мышь-маму, которая тащила тяжёлую гроздь сухих ягод для своих мышат.
-Позвольте мне вам помочь, - предложил Проша и взял самую тяжёлую часть ноши.
Они вдвоём донесли ягоды до норки, и мышь-мама сказала ему ласково:
-Добрый ты, ёжик. Господь наградил тебя большим сердцем.
Проша не совсем понимал, что значит «Господь», но слова прозвучали так тепло, что ему стало совсем хорошо.
Помогая всем, ёжик и не заметил, как обошёл почти весь лес. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в розовые и золотые цвета. «Наверное, все уже собрались на поляне, - с лёгкой грустью подумал Проша. - Пойду посмотрю на их праздник хоть одним глазком».
Он вернулся на поляну. Все звери уже были там. Поляна сияла украшениями. Но что это? Все звери стояли не на своих местах, а сгрудились вокруг муравейника, вокруг лужи и смотрели то на небо, то на землю. На лицах у них было не просто восхищение, а настоящее изумление.
- Смотрите! - пищали муравьи. - Это ёжик Проша нам помог! Теперь наш дом ещё краше стал!
-А меня ёжик Проша спас! - кричал жучок в синем плаще, весело порхая над самой лужицей, в которой теперь отражалось вечернее небо. - Теперь в луже, как в зеркале, видно все звёзды!
-А мне ёжик Проша ягоды донёс! - говорила старая мышь. - Какая доброта!
Все обернулись на Прошу, который робко стоял на краю поляны. Ему стало стыдно, что он пришёл с пустыми лапками.
Но мудрый Филин медленно подлетел к нему, уселся на ветку рядом и сказал таким тёплым голосом, что у всех на душе стало спокойно:
- Не печалься, ёжик Проша. Ты принёс лесу самый главный и самый прекрасный дар.
Проша удивлённо посмотрел на него своими чёрными бусинками-глазками.
-Я? Но у меня же ничего нет...
- Ошибаешься, - промолвил Филин. - Ты принёс самое драгоценное, что есть на свете - любовь и добрые дела. Ты помогал всем, кого встречал, не думая о награде. Ты отдавал частичку своего сердца. Посмотри вокруг!
Проша поднял глаза и ахнул.
Тот муравейник, который он поправил, теперь аккуратный и высокий, был похож на маленький золотой замок в лучах заходящего солнца.
Лужа, из которой он спас жучка, была чистой и прозрачной, и в ней, как в огромном зеркале, отражалось всё розовое небо с первой вечерней звездой. Она сияла, словно драгоценный алмаз.
А тропинка, по которой он нёс ягоды для мышат, теперь была усыпана лепестками первых цветов, которые распустились за день, будто сама земля улыбалась ему.
- Видишь? - сказал Филин. - Ты не просто помогал. Ты преобразил лес своей добротой. Ты сделал его чище, светлее и радостнее. В Евангелии, самой главной Книге, сказано: «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела». Твой свет, Проша, - это твоё доброе сердце. И его сияние - самое красивое украшение.
И тут Проша понял. Он не принёс на поляну ни одного предмета, но он принёс с собой самое важное - мир, радость и помощь. Его маленькие дела, словно бусины, нанизались на ниточку этого дня и сложились в самое красивое ожерелье.
Все звери окружили его, не скупясь на ласковые слова. И ёжик Проша больше не чувствовал себя никчёмным. Он чувствовал себя частью одного большого целого, где каждый важен, и где самая большая ценность - это любить и помогать друг другу.
Они встретили Пасху на украшенной поляне. Но главным украшением была не яркая мишура, а любовь, которая сияла в сердце каждого, и особенно - в сердце маленького доброго ёжика. И лес вокруг звенел от счастья, прославляя Воскресение Христово - праздник любви, добра и света, который живёт в каждом, кто готов поделиться им с другими.
РАДУГА И ДОЖДЬ
В те времена, когда мир был ещё совсем молодой, и небо разговаривало с землёй шепотом ветра и пением птиц, случился великий и грозный Потоп. Но потом буря утихла, тучи разошлись, и Бог подарил людям прекрасное обещание - что больше никогда вода не покроет всю землю. А знаком этого доброго обещания, которое называют Заветом, стала удивительная Радуга.
С тех пор каждый раз после дождя, когда солнышко выныривало из-за туч, Радуга просыпалась и раскидывала свой дивный мост между небом и землёй. О, какая же она была красивая! Семь цветов переливались на её дуге: красный, как спелая маковка, оранжевый, как апельсин, жёлтый, как цыплёнок, зелёный, как сочная травка, голубой, как небо в ясный день, синий, как василёк в поле, и фиолетовый, как лесная фиалка.
Люди, звери и птицы, завидя её, замирали от восторга.
-Смотрите, смотрите, какая красота! - кричали дети.
-Чудо-чудное! - восхищались взрослые.
-Лучше всех на свете! - щебетали ласточки.
И Радуга слышала эти слова. Она радовалась, но потихоньку стала очень-очень гордиться. Она любовалась своим отражением в лужах и думала: «Вот я какая нарядная! Я - самое прекрасное, что есть на небе. Без меня мир был бы скучным и серым».
Она так возгордилась, что даже солнышку говорила:
-Ты, Солнышко, конечно, светишь ярко, но твой свет просто жёлтый. А у меня - целых семь цветов!
Солнышко, которое было очень мудрым и добрым, только ласково улыбалось и грело землю ещё сильнее.
А рядом с Радугой жил старый друг - Дождь. Он был совсем не таким ярким. Он был тихим, спокойным и часто грустил. Люди не всегда его любили. Они говорили: «Опять этот Дождь, на улицу не выйти, лужи everywhere». И Дождь тихонько плакал над землёй, омывая листочки, поя травку и наполняя ручейки.
Однажды, после того как Дождь особенно долго поливал землю, выглянуло Солнышко и позвало Радугу на небо. Она вышла, сияющая, гордая, и раскинула свой мост. Все, как всегда, восхищались ею.
Внизу, на краю леса, стоял маленький Зайчонок. Он смотрел на Радугу и вздыхал:
-Как бы я хотел быть таким же красивым, как ты, Радуга!
А его мама, Зайчиха, ласково потрепала его за ушком и сказала:
-Красота - это хорошо, сынок. Но самая большая красота - в добром сердце. Ты помнишь, как Дождик только что напоил нашу полянку, и теперь у нас есть сочная травка? Это его труд.
Радуга услышала эти слова и нахмурилась. «Что это за труд? - подумала она. - Я сияю, а он просто льёт воду. Какая в этом красота?»
В этот миг с неба спустилась пушистая Тучка, сестра Дождя. Она шепнула Радуге:
-Не гордись так, сестрица. Вспомни, кто помогает тебе родиться.
Радуга удивилась:
-Я сама рождаюсь! Я выхожу, когда хочу!
Тучка покачала головой:
-Нет, милая. Ты появляешься на свет только тогда, когда наш брат, Дождь, плачет над землёй, а Солнышко освещает его слёзы. Твои цвета - это свет Солнышка, который проходит сквозь капельки Дождя.
Радуга не поверила. Она решила поговорить с самим Дождём. Она нашла его там, где он тихо перебирал свои серебряные нити, готовясь напоить поле ромашек.
- Послушай, Дождь, - сказала Радуга важно, - правда ли, что я сияю лишь тогда, когда ты… плачешь?
Дождь перестал шуметь. Он посмотрел на Радугу своими чистыми, как родник, глазами. В них не было обиды, только тихая печаль и доброта.
- Да, Радуга, это правда, - тихо ответил он. - Ты сияешь на небе лишь тогда, когда я плачу над землёй.
У Радуги дрогнул самый кончик её зелёного цвета. Она впервые внимательно посмотрела на Дождь. Он был не серым и скучным, а серебристым и переливчатым. Каждая его капля была как маленькое зеркальце, в котором играл солнечный свет.
- Но… зачем ты плачешь? - спросила Радуга, и голос её стал тише.
- Я не плачу от грусти, - объяснил Дождь. - Я трудюсь. Я омываю мир, чтобы он был чистым. Я пою цветы и деревья, чтобы они росли. Я наполняю реки, чтобы рыбы могли плавать, а звери - пить. Мои слёзы - это любовь к земле. А твоя красота, Радуга, - это награда за этот труд. Это знак того, что после труда и даже маленькой грусти всегда приходит радость и красота. Ты - улыбка неба после моей работы.
Радуга слушала, и её яркие цвета начали меркнуть не от обиды, а от стыда. Она посмотрела вниз, на землю. Увидела, как блестят на солнце капельки на паутинке, как ярко зеленеет травка, как умытые ромашки тянутся к небу. Всю эту свежесть и чистоту подарил земле скромный, трудолюбивый Дождь.
А она, Радуга, только красовалась, думая, что всё это - только её заслуга.
Крупная, круглая слеза - чистая, как слеза Дождя - покатилась по небу и упала в реку. Это была слеза Радуги.
- Прости меня, Дождь, - прошептала она. - Я была не права. Я была гордой и неблагодарной. Я не понимала, что моя красота рождается из твоего терпения и твоего труда.
Дождь улыбнулся, и от его улыбки засверкали все лужицы на дороге.
-Не надо печалиться, - сказал он. - Теперь ты поняла. А значит, твоя красота стала ещё больше, потому что в ней появилась доброта.
С тех пор Радуга совершенно переменилась. Она по-прежнему сияла после дождя, но теперь она не гордилась, а благодарила. Она благодарила Солнышко за его ласковые лучи, которые дарили ей свет. Она благодарила Дождь за его труд, который дарил ей жизнь.
А люди, глядя на Радугу, стали вспоминать не только о Божьем обещании, но и о простой жизненной истине: что самая большая красота рождается из смирения, труда и любви. И что нужно уметь говорить «спасибо» тем, кто рядом, тем, кто трудится тихо и незаметно, чтобы мир вокруг стал чище, добрее и прекраснее.
И теперь, когда вы видите на небе разноцветную Радугу, знайте - это не просто мост между небом и землёй. Это улыбка благодарности, которая рождается из дождевых слёз, согретых солнышком. Это знак того, что после любого труда и даже маленькой грусти обязательно наступит радость, и Бог всегда подарит нам своё прощение и любовь.
ЧАЙ С АНГЕЛОМ
Жила-была девочка София.
Она была такая маленькая, что помещалась в ладошку бабушкиного кота, а кот был толстый, как церковный колокол. София любила три вещи:
карабкаться по лестницам вверх,
слушать, как колокола поют «динь-дон-дон»,
задавать вопросы, на которые никто не знал ответа.
Однажды вечером София забралась на колокольню. Лестница виляла, как заячий хвостик, ступеньки скрипели «ой-ой-ой», а ветер шептал: «Не ходи, София, там высоко!» Но София шла. Дошла до самого верха, прижалась щекой к большому колоколу и… уснула. Колокол укачал её, как мама качает младенца: «бом-м-м… бом-м-м…»
Проснулась София - и ахнула!
Она лежала не на колокольне, а на пушистом облаке. Облако было мягкое, как подушка из гусиного пуха, и пахло свежим хлебом. Вокруг плыли другие облака: одно в виде зайца, другое - в виде чайника, третье - в виде бабушкиного кота, но с крыльями.
Посреди облака стоял столик.
На столике - чайник, который пыхтел паром в форме сердечек.
Рядом - две чашки: одна с цветочками, другая с ангелочками.
За столиком сидел Ангел.
Ангел был высокий, но не страшный. Крылья у него были сложены, как зонтик, а на голове - нимб, который вертелся, как юла. Ангел пил чай и не проливал ни капли, хотя облако качалось.
София потёрла глаза.
- Это сон? - спросила она.
- Сон, но не простой, - ответил Ангел голосом, похожим на колокольный звон. - Пей чай, пока горячий. Правила просты: задавай вопросы, но помни - ответы будут в форме загадок. Иначе чай остынет, а облако растает.
София села. Чашка сама прыгнула ей в руки. Чай был сладкий, как мамины блины, и тёплый, как ладошки.
- Первый вопрос! - сказала София. - Почему люди иногда грустят, даже когда солнышко светит?
Ангел отхлебнул чай и ответил загадкой:
- Потому что забыли, что они гости на этом пиру.
Пришли на праздник, а думают, что хозяева.
Хозяин - Тот, Кто печёт солнце, как булку,
а они спорят, чья ложка длиннее.
София нахмурилась.
- А пир - это что?
- Жизнь, - сказал Ангел. - Стол накрыт: цветы, птицы, смех, слёзы, всё вперемешку. Гости должны пробовать всё, благодарить и не жадничать. А кто жадничает - тому крошки.
София кивнула. Ей стало легче, будто кто-то снял с плеч рюкзачок с камушками.
- Второй вопрос! - воскликнула она. - Что такое молитва?
Ангел поставил чашку. Чашка звякнула, как колокольчик.
- Молитва - это когда тишина внутри становится громче шума снаружи.
Шум - это мысли-таракашки, которые бегают: «А вдруг? А если? А завтра?»
Тишина - это когда ты говоришь: «Господи, Ты тут?»
И Он отвечает не словами, а теплом в сердце.
София закрыла глаза. Внутри у неё действительно стало тихо-тихо, как в церкви перед службой. Только где-то далеко звенел невидимый колокольчик.
- А можно ещё вопрос? - прошептала она.
- Можно, - улыбнулся Ангел. Улыбка у него была, как у папы, когда он прячет конфету за спиной.
- Почему колокола поют по-разному: иногда весело, иногда грустно?
Ангел поднял палец. Нимб закрутился быстрее.
- Колокола поют сердцем того, кто в них звонит.
Если звонарь думает о любви - «динь-дон-динь», весело, как свадьба.
Если о прощании - «бом-м-м», грустно, но не страшно, потому что прощание - это «до встречи».
А если звонарь забыл, о чём звонит, колокол молчит, хоть язык у него медный.
София посмотрела вниз. Сквозь облако виднелась колокольня, маленькая, как игрушечная.
- А я смогу позвонить так, чтобы все услышали любовь?
- Сможешь, - сказал Ангел. - Но сначала научись слушать.
Колокол не врёт: он повторяет то, что у тебя внутри.
Тут чайник вдруг запел: «Пей до дна, пора домой!»
Облако стало таять, как сахар в чае.
София вскочила.
- А я успею ещё вопрос?
- Один, - кивнул Ангел.
- Что делать, если страшно?
Ангел встал. Крылья его раскрылись, как белый зонтик.
- Страх - это тень.
А тень бывает только там, где свет.
Повернись к Свету - тень убежит за спину.
Свет - это Тот, Кто сказал: «Не бойся, Я с тобой».
София обняла Ангела. Он был тёплый, как бабушкина булочка.
- Спасибо за чай!
- Спасибо за вопросы, - ответил Ангел. - Возьми подарок.
Он протянул ей невидимый колокольчик.
- Он звенит, когда пора вспомнить о небе. Не ищи его глазами - слушай сердцем.
Облако растаяло.
София открыла глаза - она снова на колокольне. Утро. Солнце золотило крыши. В руке - ничего. Но в сердце - лёгкий звон: «динь-дон-динь». София спустилась по лестнице. Ступеньки теперь не скрипели, а пели. Дома мама встретила её блинами.
- Где была, София?
- Пила чай с Ангелом, - сказала София.
Мама засмеялась: - Спишь на ходу, фантазёрка!
Но в этот момент в комнате звякнул невидимый колокольчик. Мама замерла.
- Слышишь?
- Слышу, - сказала София. - Это значит: пора вспомнить о небе.
С того дня София стала звонить в колокола. Сначала тихо, потом громче. Когда звонила - думала о любви, и колокола пели «динь-дон-динь», как свадьба. Соседи выходили на улицу и улыбались. Даже бабушкин кот мурлыкал в такт. А если кто-то грустил, София подходила и шептала:
- Ты гость на пиру. Попробуй блины - они с любовью.
И грусть уходила, как тень от солнца.
Однажды вечером София снова забралась на колокольню. Она закрыла глаза и прислушалась. В сердце звенел невидимый колокольчик.
- Ангел, ты тут? - спросила она.
Ветер ответил: «Всегда».
И София поняла: небо не далеко, оно в сердце, когда помнишь, что ты гость, и благодаришь Хозяина за каждый кусочек пира.
А колокольчик звенел: «Динь-дон-динь, люби, молись, не бойся, вспоминай о небе».
И все жили долго, и пили чай, и слушали тишину внутри, которая громче шума снаружи.
СКАЗКА О ЗОЛОТОЙ РЫБКЕ
В славной стране Солнечного Восхода, где солнце ласково будит волны лазурного моря, а в воздухе витают пряные ароматы корицы, шафрана и муската, жил бедный рыбак по имени Ариф. Жил он не в хижине, а в старой лодке, выброшенной штормом на берег. Но душа его была светла, а сердце билось в такт прибою.
Страна Солнечного Восхода была царством изысканных кулинарных искушений. На базарах в высоких пирамидах лежали сладчайшие финики, похожие на кусочки ночи, пропитанные медом. В харчевнях на вертелах зажаривались нежные ягнята, посыпанные розмарином и солью из далеких копей. Кондитеры творили чудеса из миндальной пасты и фисташек, создавая дворцы и диковинных птиц, которые таяли во рту, даря мимолетное облако блаженства. Ариф, проходя мимо, лишь вздыхал. Его улов был скуден - несколько серебристых сардин, за которые он мог выменять лишь горсть риса да краюху грубого ячменного хлеба.
Однажды, когда солнце висело в зените, расплёскивая по воде золотые блики, сеть Арифа внезапно стала тяжелой. Из воды показалось нечто ослепительное. Это была Рыбка. Но не простая! Чешуйки её переливались, как расплавленное золото, глаза сияли, как два сапфира, а хвост был похож на шлейф из светящегося шёлка.
Рыбка заговорила человеческим голосом, мелодичным, как перезвон хрустальных колокольчиков:
-Не губи меня, добрый человек. Отпусти меня в мою родную синь, и я исполню твоё желание. Проси что хочешь: новый дом из белого мрамора с фонтаном во дворе, быстрый корабль с шёлковыми парусами или сундук, полный драгоценных камней.
Ариф от изумления едва не выронил сеть. Он посмотрел на сияющую Рыбку, потом на берег, где в воздухе витал дразнящий аромат только что испеченных лепёшек с мёдом. И не дом, не корабль, не сокровища пришли ему на ум.
- О, Великая Рыбка! - воскликнул он. - Всю жизнь я знаю лишь вкус простой пищи, в то время как мир полон дивных яств. Я прошу тебя: дай мне безграничный желудок, который сможет вкушать все лакомства мира, не пресыщаясь! Чтобы я мог есть и есть, и никогда не наедаться, познавая всё новые и новые вкусы!
Золотая Рыбка печально качнула своей прекрасной головой. Но слово есть слово.
-Да будет так. Ты получил то, что просил. Но помни: любое желание имеет свою цену.
Щёлкнул золотой хвост, рассыпав по воде бриллианты брызг, и Рыбка скрылась в пучине. Ариф стоял по колено в воде, чувствуя странную пустоту внутри, будто в нём появилась бездонная пещера, жаждущая быть заполненной.
Он пошёл на шумный базар. На первые же выменянные сардины он купил себе огромный, дымящийся пирог с мясом и пряностями. Он съел его за два укуса. Вкусно? Да. Но странно - насыщения не наступало. Пустота внутри лишь громче завывала: «Ещё!»
И пошло-поехало. Ариф ел всё подряд. Он поглощал нежные сладости, тающие на языке, заедал их острыми кушаньями, пробовал экзотические фрукты с неведомыми названиями. Он ел утром, днём и ночью. Он смог наесться так, что живот его стал круглым, как шар, но внутри по-прежнему зияла та самая чёрная дыра. Он уже не чувствовал вкуса. Он лишь закидывал в эту бездну еду, как кидают дрова в ненасытный огонь. Радости не было. Была лишь мучительная, изматывающая гонка.
Обессиленный, с тусклыми глазами, сидел он как-то раз на своём привычном месте у воды, у края своей старой лодки. Перед ним лежали объедки его бесконечного пира: половинка граната, кусок сыра, крошечная, ароматная лепёшка. Он отломил от лепёшки крошку, но рука его дрогнула от усталости, и крошка упала в воду.
И тут произошло чудо. Из глубины выпорхнула стайка маленьких серебристых рыбок-песчинок. Они с весёлым азартом набросились на крошку! Они кружились вокруг неё, выхватывали друг у друга крошечные кусочки, их маленькие рты радостно хлопали. Это был пир! Пирушка целого царства из одной крошки! Они ели не для того, чтобы заполнить пустоту, а для того, чтобы жить. И в их танце, в их бойкой суете была такая чистая, такая искренняя радость, что Ариф замер, глядя на них, и в его сердце что-то перевернулось.
Он вспомнил, как ещё недавно сам с таким же благодарным чувством разламывал свою скромную краюху ячменного хлеба. Как он макал её в чашку с простой похлёбкой и чувствовал, как тёплый, солоноватый хлеб насыщает его, даёт ему силы. Как он был счастлив этому дару моря и земли. Он ел не чтобы «всё попробовать», а чтобы жить и благодарить Бога за эту жизнь. А хлеб в те дни казался ему самым вкусным на свете, потому что был желанным. Он был Даром.
Слёзы покатились из глаз Арифа. Он понял свою ошибку. Он просил не радости, а ненасытной страсти. Он хотел владеть всеми вкусами мира, но потерял способность чувствовать вкус одного-единственного куска хлеба. Счастье оказалось не в безграничности желаний, а в благодарном сердце, способном принять малый дар как великое чудо.
Он поднялся, подошёл к воде и тихо позвал:
-Золотая Рыбка, прошу тебя, явись!
Вода заблестела, и из неё появилась знакомая сияющая гостья.
-Что тебе ещё надобно, рыбак? - спросила она. - Разве безграничного желудка тебе мало?
- О, Великая Рыбка! - сказал Ариф, и голос его дрожал от слёз и надежды. - Я был слеп и глуп. Я просил у тебя проклятия, думая, что это благословение. Эта ненасытная пустота мучает меня. Я больше не хочу есть всё на свете. Я хочу вернуть способность чувствовать вкус. Вкус одной-единственной, но желанной краюхи хлеба. Я хочу снова радоваться простой пище, как дарованию свыше. Отбери назад свой дар и прости меня.
Золотая Рыбка смотрела на него, и в её сапфировых глазах теплилось одобрение.
-Хорошо, рыбак. Ты научился самому важному. Не в том сила, чтобы желать всё больше и больше, а в том, чтобы видеть благодать в малом и быть довольным тем, что имеешь. Да будет по вере твоей.
Она снова щёлкнула хвостом, и на этот раз свет окутал самого Арифа. Он почувствовал, как тяжкий камень свалился с его души, а та ужасная пустота внутри исчезла, уступив место лёгкому, приятному чувству голода.
Рыбка исчезла, а Ариф, пошатываясь от слабости, но с лёгким сердцем, побрёл к своему старому дому-лодке. По пути он выменял свою последнюю сардину на маленький, ещё тёплый, круглый хлебец.
Он сел на песок, отломил краюшку. Руки его дрожали. Он поднёс её ко рту и откусил.
О, чудо! Это был не просто хлеб. Это был самый изысканный вкус в его жизни! Он чувствовал тёплое солнце, вобравшееся в каждое зёрнышко, лёгкую горчинку поджаристой корочки, сладость самой жизни. Хлеб насыщал его, согревал изнутри, наполнял силой. Он ел медленно, благоговейно, чувствуя благодарность за каждый кусочек. Он был сыт. Сыт не объёмом, а радостью.
С тех пор Ариф жил бедно, но счастливо. Он ловил рыбу, делился уловом с соседями, а вечерами, разламывая свою скромную краюху, он всегда вспоминал Золотую Рыбку и тот урок, который она ему преподала. Он понял, что истинное воздержание - это не отказ от пищи, а умение вкушать её с благодарностью, не превращая в идола. И самая простая еда, поданная с любовью и принятая с благодарным сердцем, становится настоящим пиром, перед которым меркнут все кулинарные искушения мира. А в его старой лодке всегда пахло свежим хлебом - запахом настоящего, простого счастья.
СКАЗКА О ......
В одной далёкой и странной стране, о которой никто не знает, а может быть, знает каждый, жил себе один человек. Он был ни беден, ни богат, не грустен и не весел, но в его сердце было нечто, чего он сам не мог понять. Он просыпался каждое утро, пил свой горячий чай и смотрел в окно, где мир казался ему как огромная книга с запутанными страницами, которые никто никогда до конца не прочёл. Человек знал, что в этом мире есть нечто важное, но не мог найти его. И тогда он решил отправиться в путешествие. Но это было необычное путешествие.
Он не взял с собой ни карты, ни еды, ни компаса. Он просто закрыл глаза, и мир, который раньше был вокруг него, начал разворачиваться внутри. Сначала человек увидел образы деревьев и гор, как те, что он видел за окном, но вскоре эти деревья стали расти вверх и вниз одновременно, а горы расплывались в реки, текущие к небу.
Он шёл по этой стране, хотя его ноги не двигались, и чем дальше он шёл, тем меньше был похож на самого себя.
В этой стране времени не существовало - все мгновения были одно и то же. И каждое мгновение, будь оно днем или ночью, было наполнено странными существами. Они не говорили словами, но их мысли раздавались эхом в его голове. Одно из существ, похоже на облако, но с глазами, медленно приблизилось к человеку и, не двигая рта, сказало:
- Ты ищешь ответы на вопросы, которые не задавал?
Человек задумался. Он не знал, за чем отправился в этот путь. Но облако-сознание продолжало:
- Ты хочешь знать, где заканчивается твоё сознание и начинается мир? Или, может быть, ты хочешь узнать, где мир заканчивается, и начинается ты?
Человек не знал, что ответить, потому что ему никогда не приходилось задаваться такими вопросами. Но с каждым мгновением, проведённым в этой стране, он ощущал, как его мысли становятся частью всего вокруг. Деревья, что росли в небе, теперь проникали в его разум. Камни, лежащие на земле, были теплыми от его прикосновения, хотя он никогда не трогал их. Ветер, который он не чувствовал на своей коже, вдруг стал шептать его собственными словами, которые он давно забыл.
И вот человек встретил ещё одно существо. Оно выглядело как зеркальная капля воды, но в ней отражалось всё, что было, есть и будет.
- В тебе больше Вселенной, чем ты думаешь, - сказала капля. - Но ты никогда не увидишь её, пока не перестанешь искать.
Человек снова задумался. Может, все его поиски были напрасны? Но как остановить поиск, если ты даже не знаешь, что ищешь?
Он остановился на мгновение, но это мгновение длилось вечно. Мир вокруг него стал прозрачным, словно всё, что он видел, было лишь тонкой вуалью, закрывающей истину. И когда он понял, что истина - не в том, чтобы найти что-то, а в том, чтобы стать всем, он растворился в этом мире.
Теперь он больше не был человеком. Он был ветром, что колышет траву на бескрайних полях. Он был звуком дождя, что стучит по крышам в далёких городах. Он был светом, что скользит по глади воды, и ночью, что окутывает землю. Но он всё ещё знал, что это он. Это был его мир, но одновременно не только его.
И с тех пор никто не знает, где этот человек. Может, он живёт в каждом из нас, как часть нашего сознания, которое стремится к чему-то большему, к чему-то, что мы не можем увидеть снаружи, но всегда можем найти внутри.
Так заканчивается сказка о том, что нет начала и конца. Потому что каждый раз, закрывая глаза, ты начинаешь новое путешествие в мир, где ты и есть всё, что когда-либо было и будет.
ЛЕС ОБМАНЧИВЫХ ЧУДЕС
В далёкой деревне, жил-был семилетний мальчик по имени Сеня. У него были русые вихры, что вились как речные волны, и золотой крестик на тонкой цепочке, подаренный бабушкой. Сеня любил просыпаться на рассвете, когда небо розовело и бежать босиком по росистой траве. "Мир - это большая сказка, полная добра!" - говорил он, размахивая руками, и его смех звенел, как колокольчик. Мама учила его молиться: "Господи, спасибо за солнышко и за хлебушек!" А по вечерам они садились у печки, и Сеня слушал, как ветер шепчет березкам секреты за окном.
Но в тот день, когда солнце висело в небе как огромный золотой апельсин, Сеня забрёл дальше обычного. Лес у опушки был не простым: деревья здесь тянулись ветвями к облакам, словно пытаясь дотянуться до Бога, а листья шуршали песенками. Вдруг из-за куста вынырнул странный гость - маленький Лешонок. Он был не больше лисёнка, с пушистой шерсткой цвета осенних листьев, рогами, что изгибались как вопросительные знаки, и глазами-бусинами, искрящимися озорством.
- Эй, Сенечка! - пропищал он тоненьким голоском, подпрыгивая на месте. - Ты выглядишь грустным. Хочешь настоящую волшебную радость? Не ту, что от пирожков, а такую, от которой сердце запоёт и мир перевернётся вверх тормашками!
Сеня замер. Сердце его забилось чаще, как барабан в церкви на Пасху. Он и правда иногда чувствовал пустоту внутри - когда папа уезжал в город, или когда дождь мешал играть.
- А что это за радость? - спросил он, моргая.
Лешонок хихикнул, и его смех зазвенел, как разбитое стекло.
- Вот этот грибочек! - Он достал из кармана яркий гриб с шляпкой, переливающейся всеми цветами радуги: красным, как вишня, синим, как небо, и золотым, как солнышко. - Один укус - и ты полетишь! Деревья станут друзьями, ветер - песней, а бабочки - танцующими огоньками. Никаких забот, только счастье!
Сеня колебался. Крестик на груди потеплел, словно напоминая: "Подожди, милый, спроси у мамы!" Но Лешонок заплясал:
- Давай, дружок! Это секрет леса, для смелых!
И Сеня, ведомый любопытством, что жгло внутри как искорка, откусил кусочек. Ой-ой-ой! Вкус был сладкий, как мёд с малиной, и сразу мир закружился в вихре.
Сначала всё было как в самом прекрасном сне. Лес ожил: деревья растянулись, их стволы изогнулись в арки, словно мосты в небо, а кроны превратились в огромные зонтики, капающие лепестками. Время растеклось, как масло на горячей сковородке - часы на ветвях таяли, капая секундами, и Сеня хохотал: "Смотри, они плывут!" Бабочки порхали вокруг, их крылья были часами с циферблатами, где стрелки кружили в танце. Ручей запел: "Буль-буль, плыви со мной!" - и вода превратилась в реку из жидкого золота, где плыли лодочки из листьев. Сеня почувствовал, как радость разливается по венам, тёплая и лёгкая, как перышко. "Я летаю! - закричал он, подпрыгивая. - Сердце моё - как большой воздушный шар! Нет грусти, нет дождя, только свет!" Он обнял дерево, и оно обняло в ответ, шепча: "Ты король этого мира!"
Лешонок плясал рядом:
- Видишь? Ещё кусочек - и радость вечная!
Но вдруг... ой, что это? Радость начала таять, как те часы на ветвях. Цвета поблёкли, бабочки превратились в тени с острыми крыльями, что царапали кожу. Деревья склонились, их ветви стали длинными руками с пальцами-когтями, тянущимися к Сене. "Нет, нет! - прошептал он, и сердце сжалось в комочек льда. Страх подкрался тихо, как тень от облака, и вырос в огромного зверя. Время, что раньше плыло, теперь замерло: часы остановились, и тишина стала тяжёлой, как камень на груди. Река из золота почернела, превратившись в болото с пузырями, что лопались с шипением: "Ты наш! Не уйдёшь!" Лешонок изменился: его глаза сузились в щёлки, рога выросли, как шипы, а голос стал хриплым: "Ещё грибочек, Сенечка? Без него - пустота! Ты один, навсегда!"
Сеня упал на колени. Мир вокруг искажался, как картина, где небо падает на землю, а земля вздымается к звёздам. Тени шевелились, шепча: "Ты слабый, ты забыл маму, Бога!" Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот разорвётся. Слёзы жгли глаза, горло сжалось от рыданий.
- Я боюсь! - всхлипнул он. - Это не радость, это клетка! Хочу домой, к маме, к молитве! - Крестик на груди обжёг кожу, как напоминание о тепле дома. Сеня вспомнил: в церкви, под иконами, где свечи мерцают, как звёздочки, батюшка говорил: "Когда темно, зови Господа - Он светит ярче солнца!"
Но тени сомкнулись, Лешонок расхохотался:
- Твои молитвы - пыль! Здесь правит моя магия, тающая и холодная!
И в тот миг, когда отчаяние сдавило грудь, как тиски, из сердца Сени вырвался свет. Не яркий, как молния, а тихий, золотой, как луч зари. Он вырос в фигуру - Ангела-Хранителя. Ангел был высоким, с крыльями из переливающихся перьев, что светились, как рассвет над рекой. Его лицо сияло добротой, глаза - глубокими озёрами мира, а мантия струилась, как молоко из райского сада.
- Не плачь, Семен, - мягко сказал он, и голос его был как колыбельная мамы. - Я здесь, с тобой всегда. Этот лес - не настоящий мир, а обман, мираж из теней. Грибочек Лешонка обещает крылья, но даёт цепи. Настоящее чудо - в твоей душе, в вере.
Сеня поднял голову, и слёзы высохли от тепла.
- Ангелочек! - прошептал он, и страх отступил, как тьма перед светом. - Как выбраться? Всё тает, кружится!
Ангел улыбнулся, и вокруг расцвели цветы с лепестками-часами, что тикали в такт сердцу.
- Давай поиграем в загадку, дружок. Что у тебя в сердце, что светит в темноте, рвёт цепи и зовёт домой? Оно меньше пальца, но сильнее горы."
Сеня задумался, и радость пробилась сквозь страх, как росток сквозь землю.
- Молитва! - воскликнул он. - И любовь к Богу!
Ангел кивнул:
- Верно! Прошепчи 'Отче наш', и увидишь.
Сеня закрыл глаза и начал: "Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое..." Слова текли, как ручеёк, смывая тени. Цепи на руках зазвенели и растаяли, как воск от свечи. Лешонок взвизгнул: "Ай, жжёт! Этот свет - моя слабость!" - и его фигура съёжилась, превратившись в чёрного ворона с цепями на лапах. Он вспорхнул и улетел в далёкую тень, бормоча: "Я вернусь... когда забудешь..."
Мир вокруг изменился снова. Деревья выпрямились, их ветви стали мостами света, ведущими к небу. Река заискрилась чистой водой, где плыли рыбки с крылышками ангелов. Часы на ветвях оживились, стрелки побежали вперёд, обещая: "Время вернётся, но ты мудрее!" Сеня встал, и Ангел обнял его:
- Видишь, милый? Духовный мир - как большой сад. В нём есть цветы радости, но и колючие кусты обмана. Лешонок - страж теней, он крадёт у тех, кто ищет лёгкий путь. Но Бог дал нам ключ - молитву. Она открывает двери в настоящий рай, где нет таяния, только вечный свет.
Они пошли по тропинке, что вилась как золотая нить. По пути Ангел показывал чудеса: холмы, что плавно изгибались, как спины дремлющих слонов, облака в форме сердец, капающие радугой, и птицы, чьи перья пели псалмы. Сеня чувствовал, как страх уходит, оставляя место теплу.
- А что, если я снова встречу Лешонка? - спросил он, сжимая руку Ангела. Такая она была мягкая, как пух бабушкиной подушки. - Сердце опять заболит?
Ангел погладил его по голове:
- Тогда вспоминай: истинная радость - не в грибочках, а в добрых делах. Поделись пирожком с другом, помоги маме - и лес станет твоим союзником. А я всегда рядом, шепчу в ушко: - Не бойся!
Вдруг тропинка вывела к огромному озеру - не простому, а такому, где отражение было живым. В нём Сеня увидел себя: сначала - заплаканного, в тенях, потом - сияющего, с крыльями из света.
- Это ты, - сказал Ангел. - Духовный мир отражает душу. Когда ты веришь, он расцветает.
Сеня засмеялся, и смех его эхом разнёсся, превращая тени в бабочек.
Наконец, они вышли к опушке. Солнце садилось, окрашивая небо в цвета сказки: розовый, как щёки мамы, и фиолетовый, как сумерки. Дом Сени светился в отдалении, из трубы вился дымок, пахнущий хлебом.
- Спасибо, Ангелочек! - Сеня обнял его, и слёзы теперь были радостными. - Я понял:чудо - в сердце, с Богом."
Ангел кивнул:
- Иди, рассказывай друзьям. Пусть знают: лес тайн полон опасностей, но свет молитвы - сильнее всего.
Сеня побежал домой, босиком по траве, что теперь казалась мягче ковра. Мама встретила его у калитки:
- Где ты был, солнышко? Ужин стынет!
Он обнял её крепко-крепко, чувствуя, как сердце поёт.
- Мамочка, я в сказке был! Там таяли часы, и тени пугали, но Ангел спас меня молитвой!
Мама улыбнулась, поцеловала в макушку:
- Слава Богу! А теперь садись, кушай кашу с мёдом. И помни: настоящие приключения - с верой.
С той поры Сеня изменился. Он бегал по лесу смелее, но всегда с крестикомна груди и молитвой на устах. Дети в деревне собирались у него на байки: "Расскажи про тающие деревья и светлого Ангела!" А Сеня смеялся: "Не верьте Лешонкам с грибочками! Лучше - в церковь с цветами, где поют ангелы и мир сияет по-настоящему!"
А в церкви, под сводами, расписанными ангелами с золотыми крыльями, Сеня зажигал свечку и шептал: "Господи, спасибо за сказку жизни!" И мир вокруг становился объёмнее: небо - шире, река - глубже, а сердце - полным радости, что не тает.
И если ты, маленький читатель, услышишь шёпот в лесу, помни: проверь сердце - там ли свет? И тогда никакие тени не страшны.
СКАЗАНИЕ О ВЕЛИКАНЕ АМИРАНИ
В высоких горах, где орлиные гнезда качаются на горных ветрах, а снежные вершины целуют самые смелые облака, стояло маленькое селение. Домики там были сложены из дикого камня, будто ласточкины гнезда, прилепившиеся к скале. Жила в том селе девочка по имени Лиа. Ей было семь лет, и сердце у нее было такое же чистое, как вода в горном ручье.
Лиа любила подолгу смотреть на Большую Спрею - так называли самую высокую и суровую вершину, что подпирала небо. Но с некоторых пор вид на нее закрывала другая, странная гора. Она была не остроконечной, а округлой, похожей на спящего великана, укрывшегося стареньким, потертым на плечах, плащом из мхов и карликовых сосен. Взрослые говорили, что гора эта всегда тут стояла, но Лиа почему-то не верила. Она чувствовала, что у этой горы есть тайна.
Однажды поздним вечером, когда солнце уже спряталось за горны хребтом, окрасив небо в цвет спелой ежевики, Лиа пошла искать свою заблудившуюся козочку Белянку. Она зашла дальше, чем когда-либо, в ущелье, которое называли Каменным Горлом. Там всегда было темно, сыро и дул пронизывающий ветер.
Вдруг она услышала тихий стон. Он был таким низким и глубоким, что его скорее можно было почувствовать ногами, чем ушами, - земля слегка вибрировала. Лиа осторожно пролезла через завесу дикого винограда и замерла.
Перед ней, прислонившись к скале, сидел Великан. Он был не просто большим. Он был огромен, как холм. Лицо его, изрезанное морщинами, похожими на высохшие русла рек, было печальным и усталым. А в плечо ему, прямо в живую плоть, впился огромный ржавый крюк, от которого тянулась тяжелая, темная цепь. Звенья ее были толще, чем стволы столетних дубов, и каждое было покрыто странными, колючими письменами, которые светились тусклым, злым светом.
Великан медленно повернул голову. Глаза его были цвета горного тумана.
- Не бойся, дитя, - голос его пророкотал, как подземный гром. - Я не причиню тебе зла. Меня зовут Амирани. Я прикован здесь за то, что хотел принести людям свет.
- Кто... кто так с тобой поступил? - прошептала Лиа, сердце ее колотилось, как птичка в клетке.
- Владыка Холодных Ветров, - ответил Великан. - Он боится тепла и смеха. Он заковал меня в эту цепь, сплетенную из лжи и равнодушия. Она питается одиночеством. Пока меня никто не видит и не слышит, она крепчает.
Лиа посмотрела на страдающее лицо Амирани, на ржавые звенья, впившиеся в его плечо, и ее сердце наполнилось таким острым состраданием, что она готова была заплакать. Ей захотелось обнять этого гиганта, как она обнимала своего младшего братика, когда он плакал.
- Я тебя вижу, - тихо сказала она. - Я тебя слышу. Чем я могу помочь?
Амирани грустно улыбнулся.
-Никто не может разбить эти звенья, дитя. Ни молот, ни огонь. Они поддаются только одному - слову, идущему от самого сердца. Слову светлому и бескорыстному. Но такое слово редко долетает в это ущелье.
Лиа не знала особых заклинаний. Она не была волшебницей. Но она умела молиться. Так ее учила бабушка: «Говори с Богом, как с самым близким другом, ничего не тая в сердце».
Девочка подошла ближе, вдохнула поглубже, закрыла глаза, сложила ладошки вместе и начала говорить. Она не читала молитву из книги, она говорила своими словами, шёпотом, в котором дрожали и боль, и надежда.
«Господи, - начала она, - посмотри на этого великана. Ему так больно. Он такой одинокий. Цепь очень тяжелая, она впилась в его плечо. Помоги ему, пожалуйста. Пусть эта цепь отпустит его. Он ведь хотел сделать людям добро. Он не заслужил такого наказания. Пошли ему утешение. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь».
Она открыла глаза. Ничего не изменилось. Сердце ее сжалось от разочарования. Но вдруг она заметила, что одно звено цепи, то, к которому она стояла ближе всего, перестало светиться колючим светом. Оно стало просто темным и тусклым.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги