Вашингтонская площадь

12

Вторую половину следующего дня доктор провел дома, ожидая мистера Таунзенда. Доктор считал (и, наверное, справедливо, поскольку он был человек очень занятой), что таким образом оказывает поклоннику своей дочери большую честь и что у молодых людей будет меньше причин считать себя обиженными. Когда Морис вошел в дом, вид у него был почти безмятежный — он словно забыл об «оскорблении», на которое жаловался Кэтрин два дня назад, — и доктор Слоупер без промедления сообщил гостю, что знает о цели его визита.

— Кэтрин рассказала мне вчера о ваших отношениях, — сообщил доктор. Позвольте заметить, что вам следовало поставить меня в известность о своих намерениях прежде, чем дело дошло до помолвки.

— Я бы так и сделал, — ответил ему Морис, — если бы не видел, что вы предоставляете дочери полную свободу. Она, по-моему, сама себе хозяйка.

— В смысле свободы действий — разумеется. Но в нравственном отношении, я надеюсь, моя дочь не настолько эмансипирована, чтобы выбрать себе мужа, не посоветовавшись со мной. Я предоставил ей свободу, но мне далеко не безразлична ее судьба. По правде говоря, меня удивило, с какой быстротой созрело ваше решение. Ведь вы были представлены Кэтрин чуть ли не на днях.

— Это, действительно, произошло совсем недавно, — с величайшей серьезностью согласился Морис. — Не могу не признать, что мы довольно быстро пришли… к взаимному согласию. Но это вполне естественно: мы сразу обрели уверенность в своих чувствах… и друг в друге. Мисс Слоупер с первой же встречи привлекла мое внимание.

— А может быть, даже _до_ вашей первой встречи? — спросил доктор.

Морис быстро взглянул на него.

— Конечно, я и раньше слышал, что она очаровательная девушка.

— Очаровательная девушка… Вы находите Кэтрин очаровательной?

— Безусловно. Иначе я не пришел бы к вам сейчас.

Доктор немного поразмыслил.

— Дорогой юноша, — сказал он наконец, — боюсь, что вы чрезмерно впечатлительны. Я полагаю, что, будучи отцом Кэтрин, я в состоянии благосклонно и по достоинству оценить ее многочисленные добродетели. Однако признаюсь вам, что я никогда не находил ее очаровательной и не рассчитывал когда-либо услышать подобный отзыв.

Морис Таунзенд выслушал признание доктора с улыбкой, не лишенной почтительности.

— Не знаю, какой я находил бы Кэтрин, будь я ее отцом. Мне трудно представить себя в этой роли. Я говорю со своей точки зрения.

— Говорите вы прекрасно, — сказал доктор, — но этого недостаточно. Я сообщил вчера Кэтрин, что не одобряю ее помолвки.

— Она мне это передала и очень меня огорчила. Для меня это большое разочарование.

Некоторое время Морис молчал, глядя в пол.

— Неужели вы ожидали услышать, что я буду счастлив отдать вам свою дочь?

— О нет. Я догадывался, что не нравлюсь вам.

— Что ж навело вас на эту догадку?

— То, что я беден.

— Звучит грубо, — сказал доктор, — но, в сущности, так оно и есть… если говорить о вас как о будущем зяте. Отсутствие средств к существованию, профессии, каких бы то ни было ресурсов или видов на будущее относит вас к разряду молодых людей, из коих было бы неосмотрительно выбирать жениха для моей дочери — слабой женщины с большим состоянием. В любом другом качестве вы бы мне определенно понравились. Но как зятя я вас не приемлю!

Морис Таунзенд почтительно выслушал доктора и сказал:

— Я не согласен, что мисс Слоупер — слабая женщина.

— Вы, разумеется, должны защищать ее — ничего другого вам не остается. Но я знаю Кэтрин двадцать лет, а вы — чуть дольше месяца. Впрочем, будь она даже женщиной с сильным характером, у вас-то все равно нет ни гроша за душой.

— О да. И в этом моя слабость. Я нищ, а следовательно, рассуждаете вы, меркантилен: охочусь за деньгами вашей дочери.

— Я этого не говорю. Ничто не вынуждает меня к такому заявлению. Да и сказать такое без особой необходимости было бы дурным тоном. Я просто говорю, что вы не из того разряда.

— Но ваша дочь выходит замуж не за разряд, — настаивал Таунзенд, приятно улыбаясь. — Она выходит за человека — за человека, которого удостоила своей любви.

— И который почти ничего не может предложить взамен?

— Можно ли предложить что-то большее, чем нежную любовь и преданность до гроба? — возразил молодой человек.

— Да как вам сказать?.. Можно предложить невесте и кое-что еще, и не только можно, но и должно. Преданность до гроба оценивается постфактум; заверениям в любви принято давать в подобных случаях и материальные гарантии. Что же можете предложить вы? Весьма привлекательную внешность и превосходные манеры. Сами по себе эти качества прекрасны, но ведь сами по себе они немногого стоят.

— Я могу предложить и еще кое-что, — сказал Морис, — а именно: слово джентльмена!

— Слово джентльмена, что вы будете вечно любить Кэтрин? Воистину надо быть джентльменом до кончиков ногтей, чтобы давать такие заверения!

— Слово джентльмена, что я не меркантилен, что моя любовь к мисс Слоупер — самое чистое и бескорыстное чувство, какое когда-либо зарождалось в сердце смертного. Ее состояние интересует меня не больше, чем угли в этом камине.

— Принимаю ваши слова во внимание, — сказал доктор. — Но все же не могу не вспомнить, к какому разряду общества вы принадлежите. Даже торжественная клятва, которую вы сейчас дали, не может этого изменить. Пусть это всего лишь случайность, а все остальное говорит в вашу пользу; но за тридцать лет медицинской практики я убедился, что случайности подчас имеют далеко идущие последствия.

Морис разглаживал ворс своей шляпы (она и без того отлично блестела) и по-прежнему сохранял самообладание, которое, как вынужден был признать доктор, безусловно делало ему честь. Однако было очевидно, что молодой человек испытывает величайшее разочарование.

— Неужели я ничем не могу заслужить вашего доверия?

— Если бы и существовал способ заслужить мое доверие, я не стал бы предлагать вам его. Неужели вы не понимаете? Я не хочу вам доверять! заявил доктор, улыбаясь.

— Я готов даже землю копать.

— Это было бы глупо.

— Я завтра же соглашусь на первую попавшуюся работу.

— Сделайте милость — но только при чем тут я?

— Понимаю! Вы считаете меня бездельником! — воскликнул Морис, изображая человека, внезапно совершившего открытие. Однако он тотчас почувствовал, что переиграл, и покраснел.

— Какая разница, кем я вас считаю? Считать вас своим зятем я, как вы слышали, не намерен.

Однако Морис продолжал настаивать.

— Вы думаете, я пущу на ветер ее деньги?

Доктор улыбнулся.

— Опять-таки, какая разница? Впрочем, не стану отрицать — грешен, думаю.

— Это, наверное, потому, что я растратил свои, — сказал Морис. — Я в этом чистосердечно признаюсь. Я куролесил. Делал глупости. Если хотите, я вам расскажу обо всех своих выходках, в том числе и о самых безрассудных. Я ничего не скрываю. Но это были увлечения молодости. Знаете, говорят, лучше раскаявшийся повеса, чем… есть какая-то пословица на этот счет.(*9) Я раскаялся — хотя и не был повесой. Это даже лучше — перебеситься в молодости. Зеленый юнец никогда и не понравился бы вашей дочери, да и вам, простите за смелость, не понравился бы. К тому же ее деньги и мои — для меня совсем разные вещи. Я чужого никогда не тратил. Я потому и растратил свои деньги, что они были мои. И я не брал взаймы: кончились деньги, и я успокоился. Долгов у меня нет.

— На какие же средства, позвольте вас спросить, вы теперь живете? поинтересовался доктор, добавив: — Хотя, конечно, я поступаю нелогично, задавая вам такой вопрос.

— На средства, которые у меня остались, — ответил Морис Таунзенд.

— Благодарю вас! — произнес доктор Слоупер.

Да, Морис отличался похвальным самообладанием.

— Допустим даже, — продолжал он, — что я проявляю преувеличенный интерес к состоянию мисс Слоупер. Не кроется ли тут гарантия того, что я о нем хорошо позабочусь?

— Слишком заботиться о деньгах так же опасно, как вовсе о них не заботиться. Ваша бережливость может принести Кэтрин не меньше страданий, чем ваша расточительность.

— Я все же думаю, что вы несправедливы! — воскликнул молодой человек, сохраняя всю свою мягкость, вежливость и спокойствие.

— Воля ваша — думайте обо мне что хотите. Моя репутация в ваших руках. Я отлично понимаю, что ничем вас не порадовал.

— Но разве вам не хочется порадовать свою дочь? Неужели вам будет приятно сделать ее несчастной?

— Я вполне смирился с тем, что она целый год будет считать меня тираном.

— Целый год! — с усмешкой повторил Морис.

— Целую жизнь, если угодно! Я ли сделаю ее несчастной, или вы — разница невелика.

Тут Морис все же вышел из себя.

— Ну знаете ли, это просто невежливо! — воскликнул он.

— Вы меня вынудили. Вы слишком настаиваете.

— Я многое поставил на карту.

— Не знаю, что вы поставили, — сказал доктор. — Во всяком случае, вы проиграли.

— Вы уверены? — спросил Морис. — Вы уверены, что ваша дочь откажется от меня?

— Я говорю, конечно, о вашей партии со мной: ее вы проиграли. Что же до Кэтрин — нет, я не уверен, что она от вас откажется. Но, я думаю, это весьма и весьма вероятно, поскольку, во-первых, я настоятельно ей посоветую так поступить, во-вторых, я пользуюсь уважением и любовью своей дочери, и, в-третьих, она всегда прислушивается к чувству долга.

Морис Таунзенд снова принялся за свою шляпу.

— Я тоже пользуюсь ее любовью, — заметил он, помолчав.

Теперь и доктор впервые выказал признаки раздражения.

— Это что же — вызов? — спросил он.

— Называйте как хотите, сэр! Я от вашей дочери не отступлюсь.

Доктор покачал головой.

— Не думаю, что вы станете всю жизнь вздыхать и тосковать о Кэтрин. Вы для этого не созданы, ваша судьба — наслаждаться жизнью.

Морис рассмеялся.

— Тем более жестоко с вашей стороны противиться моему браку! Намерены ли вы запретить дочери видеться со мной?

— Она не в том возрасте, чтобы ей запрещать, а я не персонаж старинного романа. Но я ей настоятельно порекомендую порвать с вами.

— Я думаю, она не послушается, — сказал Морис Таунзенд.

— Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах.

— Она зашла уже слишком далеко, — продолжал Морис.

— Слишком далеко, чтобы отступить? Тогда пусть просто остановится.

— Слишком далеко, чтобы остановиться.

С минуту доктор молча смотрел на него; Морис уже взялся за ручку двери.

— Вы говорите дерзости.

— Больше я ничего не скажу, — отозвался Морис и, поклонившись, вышел.