Вашингтонское убийство

Глава I БОЛЬШОЙ САЛОН

Уже у входа в большой салон Сара Бэртон на какой-то момент пожалела, что пришла. Доносившиеся из-за двери звуки — возбужденные голоса, чересчур громкий смех, тоненькое позвякивание льда о бокалы с коктейлями — действовали ей на нервы. В холле она последний раз машинально оглядела себя в зеркало и увидела именно то, что хотела,— непроницаемую маску: выражение лица в меру оживленное, серые глаза смотрят спокойно, высокий лоб, чуть прикрытый темными вьющимися волосами, безмятежно гладок, на макушке — немыслимая парижская шляпка. Она решила, что защищена вполне надежно, словно все это — и затейливая шляпа, и ровный, естественный загар, и изящное черное платье — не что иное, как искусно раскрашенный камуфляж.

— Сара, дорогая моя!

Унизанной перстнями рукой Этель Чивер стиснула ее пальцы, и Сара вежливо улыбнулась в ответ.

— Я так удивилась, когда ты позвонила мне, и до того обрадовалась! Все будут в восторге. Только сегодня утром мы с Джерри говорили: когда же наконец Сара приедет!

Внезапно хозяйка дома сменила светский тон на интимную женскую воркотню и, сокрушенно покачивая стареющей головой с огромной шапкой ярко-рыжих волос, снова, на сей раз с большей теплотой, сжала Сарину руку.

— Господи, боже мой!.. Ну что сказать о несчастье с Томом? Скоро уже полгода, а я всякий раз содрогаюсь от ужаса, стоит мне об этом подумать...

Миссис Чивер снова источала светское обаяние, выработанное многолетней практикой; ее вкрадчиво-лицемерная речь струилась, словно вода из крана:

— А ты хорошо выглядишь, Сар. Как тебе нравится мой парик? Чудной, правда? Но, знаешь ли, в моем возрасте так хочется почудить. И потом он очень удобен для приемов: гости в любой момент могут меня разыскать. Ты остаешься на поздний ужин?

Вопрос был задан так неожиданно, что Сара замешкалась. А миссис Чивер все говорила и говорила:

— Пока тебя не было в Вашингтоне, я раздобыла сущее сокровище — это Пиланг, мой второй шеф-повар. Он готовит изумительные восточные блюда, все от них в восторге. Ах, да, ведь ты же сама бывала в тех краях, так что тебя поразить трудно. Как я тебе завидую: молодая, можешь разъезжать по всему свету, смотреть все, что захочешь, задавать политикам каверзные вопросы и постоянно видеть свое имя в газетах!

Едва переведя дыхание, миссис Чивер снова зачастила:

— Но все-таки мы с Джерри провели зиму изумительно. В Патагвае[1]. Там у Джерри ранчо — это что-то сказочное, ты знаешь? Мы там не были много лет. Но теперь его старый друг, генерал Сильвестре, снова у власти. Милочка, как нас принимали! Ты представить себе не можешь, как эти латиноамериканцы умеют ублажать гостей. Только одно было плохо — их климат просто ужасен для моей астмы. Все ночи напролет в груди у меня хрипело, я жила только на адреналине. Но что ж это я тебя задерживаю, ведь столько народу, наверно, захочет тебя повидать. А вот и Барби! Что-то она бледная, ты не находишь? Барби, Сара вернулась!

Сара приветливо поздоровалась с внучкой Чиверов, высокой светловолосой девушкой лет девятнадцати, которую можно было бы назвать красивой, если бы не вялые движения и застывшее на лице выражение скуки. При виде Сары в глазах ее мелькнул огонек.

— Наконец-то хоть одно человеческое лицо! — воскликнула Барби.— Вот кого я действительно рада видеть! Где вы так чудно загорели? Давайте выберемся из толпы — по сравнению со всеми этими типами даже девицы из нашего колледжа кажутся светилами. Прошлой осенью я поклялась: больше на бабушкины приемы ни ногой, и все-таки я опять здесь...

— Барби! — со смехом прервала ее миссис Чивер.— Я прощаю тебе то, что ты грубишь моим гостям, но зачем же называть меня бабушкой! И чему их сейчас учат в колледжах? Только не хорошим манерам.— С металлической ноткой в голосе она добавила: — Что это у тебя, еще один мартини?

Девушка оглядела свой бокал так, словно только что увидела его.

— Да, Этель, совершенно верно — еще один мартини.— И, повернувшись к Саре, сказала: — Как только вы сможете, давайте где-нибудь сядем и поговорим, очень вас прошу. А то тут полным-полно старых развратников и потаскух, стоит чуть-чуть зазеваться, и обольешь коктейлем какого-нибудь там генерала, или сенатора, или собственную мамочку, или еще кого-нибудь.

И Барби отошла.

Глядя ей вслед, миссис Чивер покачала головой.

— Ох, эта девочка! У нее сейчас весенние каникулы, и она гостит у нас: не ладит с матерью. Никки тоже где-нибудь тут. Между ними такое соперничество! По-моему, это не дело, чтобы мать и дочь были в таких отношениях, как ты считаешь? Но эти современные девицы, до чего они трудные! Я никогда не знаю, что Барби скажет в следующую минуту. Сейчас она очень переживает, у нее был неудачный роман, потому она такая колючая, но вообще-то она славная девочка, ты же знаешь. И фигурка у нее прелестная, правда? Она выше матери, и бюст не такой огромный.

Насилу дождавшись паузы, Сара спросила:

— А что, Керк Норвин здесь?

— Он где-то тут. Ты хочешь с ним поговорить? Попробую его разыскать. Такая уйма народу — сегодня у нас человек двести.

Окинув взглядом большой салон, у дверей которого они стояли, Сара заметила среди гостей много смуглых военных в броских мундирах. Из сада до нее донеслась испанская мелодия — кто-то умело наигрывал на гитаре.

— Мы по-прежнему культивируем наши латиноамериканские связи,— пояснила Этель Чивер. В слово «мы» она умудрилась вложить двоякий смысл: оно должно было означать и семейство Чиверов и правительство Соединенных Штатов. Ибо миссис Чивер была твердо убеждена — пусть даже другие и не разделяли этой уверенности,— что приемы свои она устраивает в качестве неофициальной представительницы государственного департамента.

Но если знаменитые званые вечера Этель Чивер и не были, строго говоря, ценным вкладом в американскую дипломатию, все же для многих важных персон в Вашингтоне они служили приятным развлечением, а кто еще, кроме Этель, мог позволить себе закатывать такие роскошные приемы?

На сей раз она щеголяла в одном из своих знаменитых нарядов, о которых так часто писали в прессе: брюки в обтяжку из переливчатой золотой парчи обрисовывали ее стройные ноги, а длинный свободный жакет из той же материи скрадывал все, что было менее совершенного в ее фигуре. Отражая свет люстр и бра, костюм сверкал, словно начищенные доспехи.

Этель быстро обшарила зал своими пронзительными блестящими глазками, и взгляд ее остановился на рослом, плечистом человеке.

— Да вон он, с министром юстиции говорит, Всегда ищи Керка рядом с самым высокопоставленным из гостей. По-моему, он все еще влюблен в тебя. Ты не собираешься за него замуж?

Сару ее вопрос не удивил.

— Нет,— ответила она просто.

— Жаль,— вздохнула Этель.— А то можно было бы посплетничать всласть! Смотри, не промахнись, Сар. Тебе известно, что он ушел из государственного департамента? Решил ехать к себе на Запад, баллотироваться в сенат. Честолюбив донельзя. Джерри считает, что он своего добьется. Если учесть, как долго он тебя дожидался, ты, пожалуй, перед ним немножко в долгу, тебе не кажется? Ладно, не утруждай себя ответом, это я просто так, в шутку. Только вот что, Сар. Прежде, чем мы войдем, я должна тебя предупредить: тут насчет тебя идут кое-какие разговоры, не слишком лестные.

Сара бросила на нее безразличный взгляд.

— Ну, это насчет того,— заторопилась Этель Чивер,— что ты не приехала на похороны Тома. Прошел слух, что перед самым твоим отъездом у вас с Томом чуть не дошло до разрыва.

— Это неправда, Этель.

— Разумеется. Но ты же сама знаешь, как Вашингтон обожает сплетни. Мне, например, довелось слышать, что ты с ним порвала из-за...— ты только не сердись, дорогая,— из-за моей невестки.

— Из-за Никки? — Сара едва сдержала улыбку.— Этель, мы с Томом любили друг друга. Эта его история с Никки кончилась еще до того, как мы поженились.

— Серьезно, Сар? А ведь мы все видели их своими собственными глазами — тогда вечером, в саду...

— Что ж, я хорошо это помню, еще бы! В тот вечер Том выпил лишнего, Никки воспользовалась случаем и полезла его целовать — нарочно у всех на виду. Конечно, я была взбешена, но мы с ним все это обговорили и помирились до моего отъезда.

Этель только вздыхала в ответ и удрученно качала головой, так что тряслись сизоватые мешочки у нее под глазами.

— О господи, какая досада!.. Это я не о Никки — все знают, что, когда дело доходит до брюк, она сущая разбойница. И зачем ей только понадобилось женить на себе моего сына — ну, да ладно, я не о том... Какая досада, что мы всего этого не знали раньше!.. Понимаешь, когда ты не явилась на похороны...

И она сделала вид, что не в силах совладать со своим волнением.

После короткой заминки Сара сказала ровным голосом:

— Когда пришла телеграмма о Томе, я была в Дамаске, лежала в больнице со сломанной ключицей и вся в синяках. Я попала в Сирию в разгар антиамериканских волнений, и мою машину перевернули вместе со мной.

— Да что ты говоришь! А мы понятия не имели.

— В газетах об этом ничего не было. Как раз в тот момент я засекла интереснейший материал, и, чтобы не упустить его, мне лучше было не поднимать шума. Именно тогда и пришла телеграмма о Томе. Я поднялась с кровати, упала, вывихнула ту же ключицу, и тут со мной случился шок — так мне по крайней мере. потом сказали. Когда я очнулась, то лежала в постели в сильном жару. Один из сирийских врачей запросил телеграфом мою газету, нельзя ли отложить похороны до моего возвращения. Они ответили, что, когда смерть наступает от столбняка, кремацию лучше не откладывать, и не буду ли я возражать, если панихида состоится в назначенный день,— Керк так советует, а когда я вернусь, можно будет отслужить другую панихиду. Так что я им телеграфировала, чтобы они действовали без меня.

— О господи! — воскликнула Этель.— Тогда все ясно. Ведь мы знали о тебе только то, что нам сообщили в твоей редакции, а они сказали, что связались с тобой и что сейчас ты вернуться не можешь. Вот мы все и решили, что ты на Тома в обиде.

Она горестно развела руками — засверкали бриллианты на перстнях, тихонько звякнули усыпанные драгоценными камнями браслеты.

— Да, Сар, но почему же ты не приехала сразу, как только вышла из больницы? Ведь тут у тебя была масса дел — всякие практические вопросы.

— Все эти практические вопросы — наследство и тому подобное — уладило за меня информационное агентство, где работал Том. У него с ними был контракт: все, что он у них печатал, и все его архивы принадлежат им, так что мне тут делать было нечего. Чего же ради было мне приезжать? Моя газета предложила, чтобы я осталась за границей в качестве специального корреспондента, а мне работа была просто необходима. Я должна была полностью взять себя в руки, прежде чем возвращаться в Вашингтон. Ведь это нетрудно понять.

Вдруг Сара почувствовала, что слова ее могут быть истолкованы как попытка оправдаться, и внезапно умолкла, раздраженно нахмурив брови. Потом спросила:

— Как бы это нам попасться на глаза Керку?

— А мы сделаем проще,— сказала Этель и звучным голосом выкрикнула: — Керк!

Крепко сколоченный молодой человек с преждевременными морщинами на лице тотчас же обернулся и, невнятно извинившись перед собеседником, опустил свой бокал на поднос и торопливо направился к ним.

— Сар! Вот ты и вернулась!

Он взял ее руки в свои.

— Налей ей чего-нибудь, Керк. А я поищу Джерри. То-то он обрадуется!

Этель вихрем помчалась через зал, и парик ее пламенел, как сигнальный огонь.

— Ты не сообщила в телеграмме, каким самолетом летишь. А то бы я встретил тебя в аэропорту,— посетовал Керк.

— Вовсе незачем было тебя беспокоить. Я позвонила Этель, переоделась с дороги и сразу поехала сюда.

Он оглядел ее с головы до пят — тщательно, вдумчиво.

— Ты похудела. Лицо стало... ну как бы это сказать... тонкое. Прямо точеное. Но ты, как всегда, прелестна. Мне нравится твоя прическа. Кажется, это называется «поэтический сумбур»?

Но Сара словно не слышала его.

— Вот что, Керк. На прошлой неделе, когда я добралась до Гонконга, меня там ждало письмо. От Тома.

— От Тома?

Керк недоверчиво посмотрел на нее.

— Вот именно,— подтвердила она спокойно.— Он написал мне дня за два до смерти. Письмо шло за мной чуть ли не полгода, через всю Азию. Дело, видимо, в том, что я нигде не задерживалась надолго, и оно никак не могло меня нагнать.

Керк молчал. Между бровями у него пролегла чуть заметная складка.

— Том писал мне, что напал на след одного очень важного материала, что в истории этой замешан один из наших друзей, дело крайне неприятное, и чтобы я не удивлялась, когда до меня дойдут об этом слухи.

Помедлив немного, Керк спросил:

— И он этого друга назвал?

— Ну, об этом я предоставляю тебе догадываться самому. Во всяком случае, сопоставив письмо с тем, что его уже... в общем, со всем случившимся, я основательно призадумалась.

— Понятно.

Керк снова посмотрел на нее долгим взглядом.

— У меня и у самого возникли кое-какие подозрения.

— Вот как? Почему же ты ничего мне не сообщил?

— Фактов-то у меня не было. Ну, просто так,— сомнения, что ли.— Он еще сильнее нахмурился и теперь глядел на Сару довольно сердито.— Да и потом, я решил, вряд ли стоит тебе докучать.

— Ох, Керк, и ты туда же!

— А чем я, собственно, виноват? Когда ты наконец стала писать мне, письма твои были такие — ну, сухие, холодные, деловые, иначе не скажешь.

Она поежилась.

— Сколько раз я пробовала описать тебе, что у меня на душе. И ничего у меня не выходило — слова, слова. В конце концов я и пытаться перестала. Да и что тут можно сказать? Я любила Тома, а его уже нет. И точка.

Керк раздраженно пригладил мальчишеские вихры, странно контрастировавшие с его озабоченным лицом.

— Что же заставило тебя вернуться сейчас? Письмо Тома?

Она помедлила. Потом сказала:

— Я все-таки не могу до конца разобраться: что же случилось в тот вечер? В вырезке, которую мне прислали из редакции, сказано только, что Том оцарапался в саду у Чиверов о розовый куст и заболел столбняком. Я так и не поняла, почему помощь не была оказана своевременно, но мне оставалось одно — смириться с фактом. Я чувствовала себя — ну, как тебе объяснить — совершенно пустой. И все-таки в этой пустоте все время шевелилось что-то... Какое-то сомнение... А когда я получила его письмо, то вдруг...

Она замялась.

— Ты решила, что это не был несчастный случай — сказал он напрямик.

— Просто я хочу во всем удостовериться сама.

— Что́ же ты надеешься разузнать? Ведь прошло уже столько времени!

— Сама ни знаю. Но я должна сделать все, чтобы выяснить, что же все-таки произошло. Должна, понимаешь? — Она уже не говорила, а кричала. На них стали оборачиваться, и Керк предостерегающим жестом коснулся ее руки.— Я подумала: если приеду сегодня к Чиверам, то смогу повидать всех разом. Ты мне поможешь?

— Конечно, помогу. Если только вообще что-нибудь можно сделать. Откровенно говоря, я даже не представляю себе, с чего начать. Я думал об этом все ночи напролет, и кое до чего додумался. Но что касается доказательств...— Он пожал плечами.— Где письмо Тома? Пожалуй, начнем с него.

— Оно у меня с собой.— Сара потрогала свою черную сумочку.— Я тебе его потом покажу.

Тут на плечи ей легли чьи-то руки, и густой бас у нее за спиной прогудел:

— Добро пожаловать, Сара Бэртон!

Высокий, красивый седоволосый человек в спортивных брюках и в куртке явно от другого костюма обнял ее — не совсем по-родственному — и крепко поцеловал в щеку.

— Привет, Джерри! — сказала она с улыбкой.

— Что это ты собираешься показать Керку? Я подслушал. Надеюсь, такое, что можно и мне посмотреть?

Смех его прозвучал с неподдельной сердечностью, с этакой заразительной веселостью мальчугана, восхищенного собственным остроумием.

— Письмо от Тома,— ответила Сара, оставив без внимания хмурый, предостерегающий взгляд Керка.

У Джерри Чивера сразу стало серьезное лицо.

— Сара,— проговорил он,— передать тебе не могу, до чего эта история меня потрясла и как тяжело я ее переживал.

Он удрученно покачал массивной головой.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой, Джерри, когда у тебя выдастся свободная минутка,— сказала Сара.

— Ради бога, в любое время. Но послушай, сперва тебе надо выпить. Сейчас мы это устроим. Шотландское виски, как обычно, правильно я говорю?

Керк фыркнул:

— Лучшая в мире память по части того, кто что пьет.

— Не смейся надо мной, мой мальчик. Когда я был послом, это считалось главным моим достоинством — наряду с миллионами Этель. А кроме того, в доме, где потребляют только «Бурбон»[2], человек, пьющий шотландское,— белая ворона.— Он сделал знак одному из лакеев, обходивших гостей, снял с переполненного подноса стакан и подал его Саре.— Как видишь, у нас по-прежнему людно: вертимся, словно белка в колесе,— добавил он с насмешливым цинизмом.— Сам не пойму, почему мы все это не бросим.

— Я все жду, что тебя пригласят в Белый дом и предложат министерский портфель или что-нибудь в этом роде,— сказала Сара.

— Никаких шансов,— весело возразил Чивер.— Этель, правда, еще надеется, но для этих ребят там, наверху, я почему-то «персона нон грата». Даже не знаю, в чем тут дело. Вот Керк, пожалуй, мог бы мне объяснить — государственному департаменту все известно. Но выудить что-нибудь из Керка трудней, чем открыть бумажкой банку сардин. И потом, откровенно говоря, какие у меня для этого данные? Деньги моей жены? Но богатых людей у них и так полно. Нет, я себя не обманываю. Мы ведем такой образ жизни просто потому, что привыкли, нам обоим так нравится, особенно Этель. Ведь в этом ее жизнь. Если уж ей не удается попасть моими стараниями в заголовки политических статей, то, угощая всех и вся, она фигурирует хотя бы в светской хронике.

Он рассмеялся и пожал плечами.

Стоявшая неподалеку дама заговорила с Керком, и Сара, отпив глоток виски, тотчас же обратилась к Чиверу:

— Джерри, а мы не могли бы потолковать сейчас, как ты считаешь?

— Сейчас? Вот сию минуту?

Во взгляде его засветилось любопытство.

— Я понимаю, момент неудачный, но ничего не поделаешь. Может быть, это мой единственный шанс, Я должна знать все, Джерри. Как на твой взгляд, в обстоятельствах смерти Тома не было ничего загадочного?

— Загадочного? Нет,— сказал он и, подумав, повторил: — Нет.

— Мог бы ты мне рассказать точно, как все это произошло? Может, выйдем куда-нибудь?

— Ну ладно, раз тебе так хочется...

— Если только тебе не будет неловко перед гостями.

Он широко ухмыльнулся:

— Удаляясь с хорошенькой женщиной, я никогда не испытываю неловкости. Вот даме моей иногда бывает неловко, это да.

Керк поглядел им вслед, и Сара негромко бросила ему:

— Потом.

Сделав вид, будто он заподозрил тут амурную историю, Чивер, как бы подтрунивая над собой, вздохнул:

— Ох, молодость, молодость! Будь я лет на двадцать — тридцать моложе, такой парень, как Керк, не имел бы у тебя никаких шансов. Во всяком случае, если бы я был поблизости. Уж я бы задал тебе работку не из легких, будь уверена.

И, взяв Сару под руку, он повел ее через зал.

— Ты не сердись, что я болтаю всякую чепуху. Я приучаю себя нести бремя старости с некоторой элегантностью или хотя бы смотреть на это дело реалистически. Как сказал пожилой шотландец молоденькой девушке, которая страшно нервничала из-за того, что очутилась с ним в двухместном купе: «Не надо волноваться, деточка. Больше всего на свете меня интересует выпивка».

Вдруг Сару схватила за руку женщина в пестром ситцевом платье и экзотических серьгах.

— Сар, лапочка! Вернулась, а мне даже знать не дала. Ну как, надо мне обижаться на тебя?

— Не обязательно, Никки. Ведь я только сегодня приехала.

Но Никки не слушала ее:

— На тебе так и написано, что ты побывала в Париже. Ах, Париж — туалеты, свобода, любовь!..

— Звучит очень мило. Особенно, если учесть, что приехала я из Азии, туалетов оттуда не привезла никаких, свободы не обрела и любви тоже не испытала.

— Но ты стала какая-то... другая! — воскликнула Никки, лихо помахивая бокалом с мартини.

Волосы у нее были ярко-золотые, высокая грудь вонзалась в сознание, словно трубный глас. Синими, уже слегка остекленевшими глазами она изучала Сару — пристально, с интересом, словно врач, ставящий диагноз.— Да ты вся какая-то новая!

— Просто только что из чистки, если ты имеешь в виду платье. А как Фред?

Вдруг Никки понизила голос.

— Я тоже переменилась,— объявила она с грустью.— Все уверяют, что у меня стал тревожный, затравленный взгляд.

Сара рассмеялась:

— А ты по-прежнему никого не слушаешь, кроме себя,— изумительная способность!

— Вот еще, слушать кого-то на званых вечерах! По-моему, и пытаться не стоит. Это было бы так утомительно! А ты заметила?

— Заметила — что?

— Перемену во мне. В моем взгляде.

Посмотрев на ее безмятежное красивое лицо, в сорок лет совсем не тронутое морщинами, Сара с внезапным раздражением бросила:

— Да что там, Никки! Если взгляд у тебя и бывает тревожный, так только при мысли о минувшей ночи.

— Ого! — задумчиво проговорила Никки.— Не очень-то ты любезна. Знаешь, Сар, язык твой — враг твой. Мне-то, в общем, все равно, но ты его лучше попридержи — для своей же пользы, если только ты поняла, что я имею в виду.

— Да, поняла. Но ты сама знаешь, язык не всегда нас слушается: проявляет излишнюю самостоятельность.

Сара взглянула на Чивера — тот беспокойно озирался по сторонам.

— Никки,— вставил он поспешно.— Кто это, вон тот высокий, в генеральской форме? Даже фамилии его не припомню.

Но Никки только небрежно улыбнулась в ответ и снова обратилась к Саре:

— Правда, люди вроде Керка и Джерри считают тебя страшно умной, и ты должна все время тянуться, чтобы не уронить марку. Бедняга Том тоже так считал, но могу поручиться: любому мужчине просто тошно слушать с утра до вечера умные разговоры.

Сара спросила бесстрастным тоном:

— Ты хочешь сказать, что жизнь со мной была для Тома невыносимой — из-за того, что я страшно умная, как ты выражаешься?

Что-то в ее голосе заставило Никки пойти на попятный.

— Нет-нет! — сказала она, слегка отпрянув.— Не приписывай мне того, чего я не говорила, Сар.

Поспешное движение Никки, выдававшее смутный физический страх, возмутило Сару еще больше, чем ее слова. А Никки уже опять болтала, так же весело и беспечно, как вначале:

— Я в самом деле рада, что ты вернулась. Мы по тебе ужасно скучали. Всякий раз, когда я проходила мимо вашего домика и видела закрытые ставни, я представляла себе, как ты прожигаешь жизнь в Париже и в Риме. Но я тебя не осуждаю. Я и сама поступила бы точно так же. Нельзя же требовать от женщины, чтобы она пребывала в трауре до конца своих дней.

Чивер раздраженно махнул рукой:

— Прекрати, Никки! Поболтаешь с Сарой потом. Нам с ней нужно кое-что обсудить.

— Отлично. Но если вы собираетесь говорить о Томе, не забудь объяснить ей, отчего он так много пил в тот вечер.

Она повернулась, чтобы уйти, но Сара довольно резко удержала ее за плечо.

— Нет, это я должна знать,— сказала она.— Так почему же Том много пил в тот вечер, а?

В синих глазах Никки молнией мелькнуло злорадство. И Сара почувствовала: вот сейчас на нее обрушится удар и надо собрать все силы, чтобы выстоять. Она поднесла стакан к губам.

— Ах, Сар,— с упреком проговорила Никки,— ты женила его на себе, а сама стала носиться по всему свету. Он тут мыкался, как неприкаянный. И, ясное дело, нуждался в утешении. Бедный мальчик! Мне стало так жаль его, когда я увидела, что он опять напивается. А уж потом я обнаружила его в саду.

Усилием воли Сара заставила себя сдержаться, спросила только:

— Так это ты его обнаружила? Где именно?

— Ну как где — под розовыми кустами. Мы с Артуро наткнулись на него.

Сара бросила на Чивера вопросительный взгляд.

— С Артуро?

— С Артуро Оливаресом. Я тебе все расскажу,— сердито ответил Чивер.— Пошли.

Никки отвернулась, недовольно тряхнув головой.

— Не обращай внимания,— пробормотал Чивер, ведя Сару через зал.— Не будь она моей невесткой... А, да что там, я объявил Фреду напрямик: пускай либо ее приструнит, либо разводится; но у него, видимо, не хватает духу ни на то, ни на другое. Может, его как врача страшит мысль о скандале — боится потерять практику. Вот и предпочитает на все смотреть сквозь пальцы. А она отбивает поклонников даже у собственной дочери. Многие видят в ней всего-навсего пустенький одноактный фарс, но для Фреда это трагедия. Полагаю, ты, как и все остальные, поняла, почему он вообще на ней женился: ведь ему тогда было всего двадцать...