В НЕБО!
Вместо последнего класса средней школы Василий Сталин осенью 1938 года пошел в Качинскую краснознаменную военную авиационную школу имени А. Ф. Мясникова под Севастополем. Все время пребывания в Каче Василий был «под колпаком» у чинов НКВД. 8 декабря 1938 года нарком внутренних дел Л. П. Берия направил докладную записку на высочайшее имя:
«Товарищу Сталину.
Мною был направлен с письмом к начальнику Ка-чинской авиашколы комбригу т. Иванову сотрудник, который на месте выяснил, что, узнав о приезде Васи, командование школы сделало для него исключение с нарушением общих условий, существующих для курсантов.
По прибытии Васи в г. Севастополь на вокзале его встретили комиссар школы полковой комиссар т. Семенов и работник особого отдела. По дороге в школу Вася сказал т. Семенову: «В этом году в Севастополь должен приехать папа отдыхать и, вероятно, заедет на Качу».
Поместили Васю не в общежитии для курсантов, а в отдельный дом для приезжих, в так называемую гостиницу-школу.
Первые дни питание ему готовили отдельно в комсос-тавовской столовой. Был случай, когда Вася заказал восточное блюдо, изготовление которого не было известно местным поварам, и специально был послан человек в Севастополь, чтобы узнать, как готовится это блюдо.
Три-четыре раза на машине, предоставляемой командованием школы, Вася ездил в Севастополь и Муха-латку, звонил по телефону ВЧ в Москву т. Поскребышеву и в 1-й отдел ГУГБ НКВД.
24 ноября с. г. Вася с начальником штаба школы Герасименко на территории школы катались на мотоциклах (сегодня бы их назвали «рокерами»; картина забавная — полковник вместе с не очень простым курсантом гоняют по двору училища. — Б. С.). Вася упал, получил легкие царапины на лице и руках. По просьбе Васи этот факт Герасименко скрывал от командования несколько дней.
До укомплектования группы Вася занимается с преподавателями индивидуально по теории полетов, изучению материальной части самолетов «У-2» и мотора «М-11», а также по уставу.
В письме, посланном в адрес начальника Качинской авиашколы т. Иванова и начальника НКВД Крымской АССР т. Якушева, мною были даны следующие указания:
а) снять гласную охрану, как неприемлемую, и организовать агентурную охрану с тем, однако, чтобы была гарантирована сохранность жизни и здоровья Васи.
б) внимание и заботу в отношении него проявлять не в смысле создания каких-либо особых условий, нарушающих установленный режим и внутренний распорядок авиашколы, а оказание помощи в деле хорошего усвоения программы школы и соблюдения учебной и бытовой дисциплины».
Сталин не замедлил согласиться с рекомендациями Лаврентия Павловича и направил сыну письмо. Василий ответил на него 15 декабря 1938 года:
«Здравствуй, дорогой папа!
Большое спасибо за письмо. Я живу хорошо. Занимаюсь много и пока успешно (на сей раз не лукавил! — Б. С.). Товарища себе нашел, некоего Мишу Лепина, очень хорошего и умного парня.
Думаю подать заявление в партию. Придется много готовиться, но ничего, думаю, что примут (и не ошибся — в 39-м стал кандидатом, а в 40-м — членом ВКП(б)! — Б. С.).
Вообще экивем очень хорошо и весело. Приехало новое пополнение курсантов, и все из Москвы. Пятнадцать человек. Погода у нас испортилась. Дуют очень сильные северные ветры, но пока погода летная и я летаю.
До свидания, папа.
Твой Вася Сталин».
Не знаю, перевели ли Васю на курсантские харчи, переселили ли в общежитие, но в авиаучилище он учился гораздо лучше, чем в спецшколе № 2.
Успехи Василия подтверждаются уже первой его летно-строевой характеристикой, представленной 17 февраля 1939 года начальнику секретариата Сталина А. Н. Поскребышеву за подписью начальника Управления ВВС РККА командарма 2-го ранга А. Д. Локтионова: «Политически грамотен. Предан делу партии Ленина — Сталина и нашей Родине. Живо интересуется и хорошо разбирается в вопросах международного и внутреннего положения. Хороший общественник, активно участвует в общественно-комсомольской организации звена. Самокритичный, несколько резковат в быту с курсантами. Вообще с курсантами уживчив и пользуется хорошим авторитетом.
Теоретически успеваемость хорошая. Может учиться отлично, мало оценивает теоретическую учебу, особенно систематическое изучение предмета. Любит учить «залпом» — сразу, не усидчивый. Летным делом интересуется. Летать любит. Усвоение отличное, закрепление хорошее, недооценивает «мелочей» в технике пилотирования, вследствие чего допускает отклонения в полете, которые после серьезного решительного замечания изживает и не допускает в последующих полетах.
Воинская дисциплина хорошая, имел ряд нарушений в начале обучения: опаздывание в Учебно-летное отделение, выход на полеты небритым, пререкание со старшиной группы, стремился оправдать их объективными причинами. В последнее время резко улучшилась дисциплина, откровенно признает и охотно изживает недостатки.
Общая оценка техники пилотирования отличная. Усвоение по элементам: взлет — отлично, набор высоты — отлично. Нормальный профиль посадки усвоил отлично, движения на посадке плавные и соразмерные. Посадку на колеса выполняет отлично…
Пилотаж любит и чувствует себя на нем хорошо. Осмотрительность в полете отличная. Пилотирует энергично, свободно. В полете инициативный, решительный. На контрольных полетах несколько волнуется.
На неудачи в полете реагирует болезненно, внутренняя досада на себя, особенно в элементах полета, которые уже делал хорошо. Считаю, что курсант т. Сталин к самостоятельному вылету готов.
Имеет на 3-е февраля 1939 года налет: вывозных — 54 полета, 19 ч. 07 м. Контрольных — 12 п., 4 ч, 20 м. Всего — 66 полетов, 23 часа 27 минут…
За время обучения имел приступ аппендицита, требует соответствующего наблюдения. Из элементов полета с трудом усваивает расчет на посадку».
Такая характеристика не может быть липовой. Очковтирательство обойдется себе дороже. Ведь курсанту предстоит летать не на бумаге, а на вполне реальных самолетах, которые порой врезаются в землю вместе с пилотами. Не дай Бог, погибнет курсант Сталин — и полетят головы у всех руководителей училища, если выяснится, что летать на «отлично» Василий Иосифович в действительности не умел. Поэтому инструктора старались вовсю. Главное же, сам Василий почувствовал, что наконец нашел дело по душе. Видно, было у него призвание к небу.
Три дня спустя после первой летно-строевой характеристики, 20 февраля 1939 года, комбриг Иванов послал победную телеграмму в Управление военно-учебных заведений ВВС РККА: «Курсант Сталин Василий сегодня выпущен самостоятельно самолете У-два оценкой отлично». Ее копия в тот же день ушла Поскребышеву. Но Иосифа Сталина мучили сомнения: не дают ли сыну опасных поблажек при освоении летного мастерства. И в тот же день Локтионов, явно по указанию свыше, телеграфирует в Качу Иванову и Семенову: «Лично проверьте, не допускались ли перескакивания в летном обучении при проведении вывозных полетов курсанта Василия С. (фамилию даже командующий ВВС полностью написать боится. — Б. С.).
Впредь лично и тщательно за этим следите и этого не допускать, не торопиться. Продолжать дальнейшее обучение выдержкой не переутомлять тщательным контролем и отшлифовкой с инструктором всех элементов полета особо расчета на посадку удлинить тренировку с инструктором. Исполнение донести».
В училище Василий Сталин летал без каких-либо серьезных происшествий, да и полеты его всегда находились под усиленным контролем. К тому же сам курсант буквально рвался в воздух и летное искусство старался освоить, не жалея ни времени, ни сил. Впрочем, силы расходовались и на веселые вечеринки с братьями курсантами и приглашенными девицами, так что взлетать иной раз приходилось с густого похмелья. Отцу же Василий продолжал писать бодрые письма. 13 ноября 1939 года он сообщал: «Я здоров. Настроение хорошее. Занимаюсь и летаю хорошо.
Оказывается, я не понял того твоего письма. Светлушка перепутала и сказала тебе, что я хочу к праздникам приехать в Москву, а ты разрешил приехать.
Папа! Я не приеду больше до тех пор, пока не кончу школу, хотя очень соскучился по тебе. Осталось недолго, и я решил выдержать, потому что, я думаю, тебе будет приятней встретиться со мной уже окончившим школу, да и мне это будет во много раз приятней. Я думаю, что поймешь меня и согласишься со мной».
И из сына Сталина получился в итоге неплохой пилот. Это чувствуется уже в выпускной аттестации на курсанта В. И. Сталина, копия которой была послана отцу. Она датирована 21 марта 1940 года — днем девятнадцатилетия Василия. Руководство школы явно хотело сделать подарок сыну вождя. Аттестация подписана летчиком-инструктором К. Маренковым и утверждена командиром отряда капитаном Слюсаренко, командиром эскадрильи майором Коробко, комиссаром эскадрильи старшим политруком Мясниковым, начальником школы полковником Рябченко и военкомом школы полковым комиссаром Семеновым. Вот ее текст: «Политически грамотный; предан делу партии Ленина — Сталина и социалистической Родине.
Политически и морально устойчивый. Может хранить военную тайну. Хорошо разбирается и Живо интересуется вопросами международного и внутреннего положения страны. Общее развитие хорошее. Пользуется хорошим, деловым и политическим авторитетом среди товарищей, активно участвует в общественной жизни части. Энергичный, инициативный, настойчивый, принятое решение доводит до конца, требовательный к подчиненным, как старшина отряда, внимательный к запросам подчиненных, резковат в обращении, иногда в разговорах с вышестоящими командирами. Лично дисциплинированный, может служить примером для других, охотно делится с товарищами своими знаниями. Теоретическая успеваемость отличная. Больше интересуется практическими занятиями по всем предметам, недооценивает теоретическую часть их. Хорошо усвоил полеты в закрытой кабине и штурманские, отлично выполнял полеты на высоту с кислородом, отлично летает строем. Летать любит, но недостаточно тщательно готовится к полетам, необходим контроль за подготовкой к полетам. Физически развит хорошо. Строевая подготовка отличная.
По личным и летным качествам может быть использован в истребительной части как летчик-истребитель и достоин присвоения военного звания «лейтенанта», так как все предметы и технику пилотирования сдал на «отлично».
Заключение аттестационной комиссии гласило: «Школу закончил по теоретической и летной успеваемости с круглой оценкой «отлично». Достоин присвоения звания «лейтенант» и назначения летчиком в истребительную часть на И-15». А временно исполнявший должность начальника школы полковник Рябченко и военком школы полковой комиссар Семенов пришли к очень благоприятному для курсанта итоговому выводу: «Летным делом интересуется. Летает отлично и любит летать. Теоретические предметы, пройденные, усвоил отлично. Достоин выпуска младшим летчиком в истребительную авиацию с присвоением военного звания «лейтенант».
Перед нами — стандартные положительные штампы. Иногда натяжка видна невооруженным глазом. Если Василий теорией манкирует, «недооценивает теоретическую часть», то почему у него «теоретическая успеваемость отличная»? Как может служить примером для других в отношении дисциплины курсант, который «резковат в разговорах с вышестоящими командирами»? Конечно, командиры-то Васины грубости спокойно сносили — знали, чей сын, но если, глядя на него, каждый курсант начнет начальство нести по матушке, получится форменный развал дисциплины. Правда, как я уже говорил, особенно сильно завышать успеваемость Василия Сталина в освоении практических навыков летного дела было опасно. В случае катастрофы такое могло выйти боком всем авиационным начальникам.
Иосиф Виссарионович не вполне доверял блестящей аттестации на младшего сына. И уже в апреле 1940 года с места службы Василия в 16-м истребительном полку 57-й авиабригады, дислоцировавшемся в Московском военном округе, поступило донесение от начальника особого отдела бригаду сержанта госбезопасности (что соответствовало армейскому лейтенанту) Титова: «Учитывая авторитет отца Сталина В. И. — тов. Сталина, — политкомандование 57-й авиабригады в лице комиссара авиабригады — полкового комиссара Воеводина и нач. политотдела авиабригады — батальонного комиссара Соловьева ставят лейтенанта Сталина в такие условия, которые могут привести к антагонизму между ним и другими военнослужащими авиаполка.
Лейтенант Сталин командованием авиабригады поселен в квартире-общежитии летного состава 16-го АП в отдельной комнате нового 8-го дома гарнизона, который еще не радиофицирован. По распоряжению нач. политотдела бригады Соловьева с занятием комнаты л-том Сталиным был сделан специальный ввод радиоточки в комнату л-та Сталина, даже несмотря на то, что в квартире было 4 комнаты и остальные 3 комнаты остались нерадиофицированными.
Комиссар авиабригады — полковой комиссар Воеводин на один из последних концертов в Д КА привел с собой л-та Сталина, причем раздел его не в общей раздевалке, а в кабинете начальника ДКА, где всегда раздевается и сам, посадил вместе с собой на 1-й ряд, отведенный для руководящего состава авиабригады.
После концерта среди военнослужащих было много разговоров, сводившихся к тому, что вот достаточно л-ту Сталину иметь отца, занимающего высокое положение в стране, так сразу же к нему совершенно другое отношение, даже со стороны комиссара авиабригады».
А тут и первое ЧП не замедлило случиться. 3 июля 1940 года пилотируемый Героем Советского Союза А. П. Пьянковым самолет «И-153» № 8209, изготовленный специально для Василия Сталина, вынужден был сесть на фюзеляж, так как не смог выпустить шасси. При осмотре машины были обнаружены производственные дефекты. В связи с этим командир 57-й бригады полковник Н. А. Сбытов приказал самолет Василию Сталину «не передавать до тех пор, пока на самолете не будет произведен общий налет не менее 10 часов с опробованием самолета как на пилотаже, так и при стрельбе и бомбометании».
В конце июля 40-го Василий съездил в отпуск в Красную Поляну поохотиться, а осенью поступил в Военно-воздушную академию. После первого семестра, в январе 41-го, он отправился в Липецк на курсы усовершенствования комсостава ВВС, где готовили будущих командиров эскадрилий. Однако тут с летной практикой Василия возникли проблемы.
4 марта 1941 года он жаловался отцу:
«Я недавно (22, 23-го и половину 24-го) был в Москве, по вызову Рычагова (начальника Главного управления ВВС. — Б. С.), очень хотел тебя видеть, но мне сказали, что ты занят и не можешь.
Начальник Главного управления ВВС Рычагов вызвал меня по поводу учебы. Летать тут мне опять не дают. Боятся, как бы чего не вышло. Он меня вызывал и очень сильно отругал за то, что я начал вместо того, чтобы заниматься теорией, ходить и доказывать начальству о том, что необходимо летать. И приказал об этом выводе и разговоре доложить тебе, но я тебя не видел.
Все же Рычагов приказал давать мне летать столько же, сколько летают и остальные. Это для меня самое главное, так как я уже 2 месяца не летал, и если бы так пошло бы и дальше, то пришлось бы учиться сначала летать.
Вообще от курсов ожидали все слушатели большего.
В Люберцах и многих других частях летают на новых машинах МиГ, Як, ЛаГ, а у нас на курсах командиры эскадрилий летают на таком старье, что страшно глядеть. Летают в большинстве на И-15.
Непонятно, кем мы будем командовать. Ведь к июню м-цу большинство частей будет снабжено новыми машинами, а мы, будущие командиры эскадрилий, не имеем понятия о этих новых машинах, а летаем на старых. Проходим в классах И-16 и мотор М-63 и М-62. По-моему, лучше было бы нас учить мотору 105 и 35 и самолету Як и МиГ, потому что тот командир, кто не знает новой материальной части, не может командовать летчиками, летающими на ней.
Слушатели получают письма от товарищей из частей и, правду говоря, жалеют о том, что не находятся в части, летают на старых машинах без охоты, а лишь для того, чтобы выполнить задание. Да это вполне понятно. Люди тут собрались по 1000 и 2000 часов летавшие, почти все орденоносцы. У них очень большой практический опыт. И вполне понятно, что им надоело летать на старье, когда есть новые хорошие машины. Это мне все равно, на чем летать, так как у меня этого практического опыта мало. А им, конечно, хочется нового.
К тому же были случаи, когда эти старые самолеты не гарантировали благополучного исхода полета. Например, отлетали фонари, отлетали щитки крепления крыльевых пулеметов. А такие случаи очень редко кончаются благополучно. В данном случае все обошлось хорошо только благодаря тому, что на этих самолетах были старые и очень опытные летчики.
Вот, отец, обо мне и курсах пока все.
Отец, если будет время, то напиши хоть пару слов, это для меня большая радость, потому что без тебя ужасно соскучился.
Твой Вася».
В этом письме бросается в глаза фраза о том, что к июню большинство эскадрилий будет оснащено самолетами новых типов. Василий, естественно, не мог знать, что через неделю, 11 марта 1941 года, на только что принятом плане стратегического развертывания вооруженных сил заместитель начальника Генштаба Н. Ф. Ватутин, явно по сталинскому указанию, поставил резолюцию: «Наступление начать 12.6». Сталин собирался в этот день напасть на Гитлера и поэтому готовился к началу июня завершить перевооружение авиационных частей на Западе новой техникой. Иосиф Виссарионович не имел ясного представления, что на освоение незнакомых машин у летчиков уйдут месяцы. Когда выяснилось, что к 12 июня советские войска не успеют сосредоточиться у границ, а новейшие самолеты — прибыть на приграничные аэродромы, срок вторжения в Западную Европу был перенесен на июль. Однако Гитлер, сам того не подозревая, упредил готовившуюся советскую атаку.
Сын Сталина знал, что еще с января 41-го весь личный состав ВВС приказом наркома обороны переведен на казарменное положение, и понимал, что начало большой войны неумолимо приближается.
До сих пор распространено мнение, что именно письмо Василия Сталина отцу привело к смещению и последующему аресту и казни П. В. Рычагова, Я. В. Смушкевича и других руководителей ВВС. После ареста Василия Иосифовича в 53-м это дело стало одним из пунктов выдвинутых против него обвинений.
Эти обвинения он категорически опровергал. 23 февраля 1955 года в заявлении в Президиум ЦК сын Сталина утверждал: «Смушкевича я никогда не видал и не знал. От отца слышал о Смушкевиче много хорошего: «Прям, храбр, дело знает».
Очевидно, на судьбу Смушкевича повлияла передача письма отцу от Сбытова (в 1940–1941 гг. зам. командующего, затем командующий ВВС МВО) о М-63, которое я передал в 1940 г. И, вернее, не письмо, а вызов Сбытова в правительство и доклад его. Какой доклад — мне неизвестно. Знаю, что Сбытое неоднократно говорил, что Смушкевич не реагирует на его (Сбытова) сигналы о неприятностях с М-63, и нещадно ругал за это Смушкевича, говоря, что он (Смушкевич) обманывал правительство. Могу только предполагать, что Сбытое использовал вызов правительства для доклада этого своего мнения. Если Сбытое использовал вызов правительства в целях свести какие-то счеты с Смушкевичем и позже с Рычаговым, то я действительно виноват в том, что помог Сбытову добиться приема правительством. Мое же мнение о ВВС, Смушкевиче или Рычагове никто не спрашивал. По мотору М-63 я действительно докладывал отцу, что «он не годится для истребителей», так как сам летал на этом моторе и знал его недочеты.
О Смушкевиче, Рычагове и ВВС если бы я и сказал что-либо отцу, то он не стал бы слушать, так как в то время я только начал службу в ВВС, знал мало и заслуживать внимания мое мнение о Главкоме ВВС и его замах не могло».
Согласимся, что содействие в передаче письма Н. А. Сбытова, где тот просил Сталина и правительство принять его, никак не тянет на заговор с целью погубить Смушкевича с Рычаговым. Ведь Василий не мог знать, какие оргвыводы сделает отец в связи со злосчастным мотором М-63, и понятия не имел, справедливы ли претензии Сбытова к руководителям ВВС. Напомню только, что прежде Николай Александрович командовал 57-й авиабригадой, где служил Василий, и хорошо относился к сыну вождя, сквозь пальцы смотря на его проделки. Вот Василий и отблагодарил командира.
Кстати сказать, насчет Смушкевича Сбытов был не прав. Яков Владимирович отнюдь не идеализировал состояние советской авиации. В докладе по итогам «незнаменитой» войны с Финляндией он подчеркивал: «Шла погоня за количеством произведенных самолето-вылетов и сброшенных тонн бомб без учета того, какой тактический и оперативный результат этим достигается… ДБ-3 не оправдал себя как дальний бомбардировщик вследствие своей большой уязвимости и недостаточной скорости. Нам нужен дальний бомбардировщик со скоростью 600 км в час на высоте 7–8 тысяч метров… Опыт войны еще раз показал, что скорость полета является важнейшим качеством, необходимым для всех типов самолетов. Отсюда мы должны неотложно форсировать строительство скоростной материальной части. В этом отношении мы отстаем от основных капиталистических стран, где в связи с войной лучшие типы скоростных самолетов выпускаются промышленностью в крупных сериях». Указывал Смушкевич в том докладе и на недостаточный ресурс работы моторов, уступающий в несколько раз зарубежным образцам.
Беспокоило тогдашнего начальника ВВС и то, что промышленность даже не смогла за период войны восполнить убыль моторов из-за потерь. Указывал Смушкевич и на нехватку горючего, что не позволяло должным образом готовить молодых пилотов. Может быть, подобный критический настрой и сыграл роковую роль: Сталин в конце концов решил избавиться от знаменитого летчика-истребителя, одного из немногих в ту пору дважды Героев Советского Союза.
Сменившего Смушкевича Рычагова погубила резко выросшая при нем аварийность в ВВС, а отнюдь не письмо Василия. Кстати, через четыре дня после получения этого письма, 8 марта 1941 года, Сталин даже повысил Рычагова, сделав заместителем наркома обороны. Впрочем, тут могла быть игра кота с уже пойманной мышью. Через месяц, 9 апреля, Павел Васильевич был снят со всех постов постановлением ЦК и Совнаркома «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии» с убийственной формулировкой «как недисциплинированный и не справляющийся с обязанностями руководителя ВВС».
Строго говоря, при Рычагове аварийность увеличилась не из-за его недисциплинированности или злой воли, а вследствие объективных причин. В преддверии войны резко увеличилось число самолетов, поступающих на вооружение, в том числе и машин новых типов. В связи с этим требовалось срочно подготовить значительное число пилотов, для обучения которых не хватало ни инструкторов, ни специальных самолетов, ни горючего. Руководство страны, начиная со Сталина, не привыкло жить по принципу «лучше меньше, да лучше».
Для того чтобы достичь наилучших результатов, надо было бы уменьшить выпуск самолетов, зато обратить больше внимания на качество их конструкций и производства, одновременно приведя количество машин в соответствие с обеспеченностью авиации горючим и возможностями по нормальной подготовке пилотов. Вместо этого пошли по пути ускоренного наращивания численности ВВС и массовой подготовки летчиков по системе «взлет — посадка» (в училищах большинство курсантов успевало кое-как освоить только эти два элемента полета). Отсюда — большое число аварий и катастроф и огромные потери советских ВВС в годы Великой Отечественной войны, многократно превзошедшие потери люфтваффе.
Если верить данным официального справочника «Гриф секретности снят», наша авиация в период Великой Отечественной войны безвозвратно потеряла 88,3 тысячи боевых самолетов, из них больше половины, 45,2 тысячи машин, — по эксплуатационным причинам. Правда, есть некоторые основания полагать, что эксплуатационные потери в действительности завышены примерно вдвое, поскольку в них включали несуществующие машины, появившиеся за счет приписок в авиапромышленности.
Люфтваффе же в период с 1 сентября 1939 года по 1 января 1945 года потеряло уничтоженными и поврежденными около 72 тысяч боевых машин (без учета потерь в летных школах). Статистика потерь за последние месяцы войны отсутствует, но вряд ли с немецкой стороны потери в этот период были особенно велики. Ведь тогда германские самолеты летали очень редко, как из-за нехватки горючего, так и потому, что авиация союзников обладала почти абсолютным господством в воздухе. Надо также учесть, что около двух третей безвозвратных потерь люфтваффе понесло в борьбе с англо-американской авиацией. К этому выводу приводит анализ распределения безвозвратных потерь личного состава люфтваффе по военным театрам.
В период с начала войны и до конца января 1945 года на Востоке потери личного состава люфтваффе погибшими и пропавшими без вести составили 102 тысячи человек, на Западе, включая территорию рейха, — 87 тысяч и на Юге — 77 тысяч. Таким образом, на Восточный фронт падает лишь 38 процентов всех безвозвратных потерь. А ведь в категорию «Восток» включены также потери, понесенные люфтваффе в ходе польской кампании 1939 года. Тогда немцы лишились более 300 боевых машин. Кроме того, значительная часть потерь германской авиации на Восточном фронте была понесена в борьбе с англо-американскими бомбардировщиками, бомбившими нефтепромыслы и транспортные узлы в Румынии и Венгрии. С учетом этого потери, которые нанесла люфтваффе советская авиация, можно оценить в 36 процентов от общего числа безвозвратных потерь.
Если принять за данность, что из общего числа в 72 тысячи потерянных самолетов примерно половина приходится на поврежденные машины и небоевые потери, то боевые безвозвратные потери люфтваффе на Восточном фронте составят около 12 тысяч машин до конца 44-го года. Даже с учетом потерь за последние месяцы войны общие безвозвратные потери германской авиации на советско-германском фронте вряд ли превысят 13,5 тысячи. Выходит, что сталинские соколы потеряли в 3,5 раза больше машин, чем асы Германа Геринга.
Если же сравнить безвозвратные потери офицерского состава ВВС Красной армии и люфтваффе, то соотношение будет еще более удручающим для советской стороны. С 1 сентября 1939 года по 28 января 1945 года германская авиация потеряла на Востоке погибшими и пропавшими без вести 5067 офицеров. Потери же советской авиации в 1941–1945 годах составили 39 104 погибших и пропавших без вести офицеров, превысив немецкие потери почти в восемь раз. Если прибавить к немецким потерям треть из примерно 3 тысяч офицеров, погибших в школах и прочих тыловых учреждениях, соотношение кардинально не изменится и составит около 6,5:1. Можно предположить, что примерно таким было общее соотношение безвозвратных потерь, включая и небоевые потери, между ВВС Красной армии и люфтваффе. Если принять, что примерно четверть из 26 тысяч самолетов, потерянных немцами на Восточном фронте, пришлась на поврежденные машины, то 88,3 тысячи советских самолетов, безвозвратно потерянных на земле и в небе, соответствуют 19,5 тысячи немецких. Добавим сюда треть потерь люфтваффе, понесенных в летных школах. Исходя из доли этих потерь в общих потерях личного состава германской авиации, в летных школах вряд ли разбилось больше 10 тысяч самолетов, из которых до 7,5 тысячи было потеряно безвозвратно. Из этого числа около 2,5 тысячи можно приплюсовать к потерям, понесенным на Востоке. Это дает суммарные безвозвратные потери немцев на советско-германском фронте в 22 тысячи машин. Соотношение же потерь самолетов наших ВВС и люфтваффе составит приблизительно 4:1. Возможно, действительное соотношение безвозвратных потерь в самолетах было еще хуже для советской стороны и лежит в пределах между 4:1 и 6,5:1.
Не исключено, что соотношение потерь личного состава люфтваффе между Востоком и Западом искажено за счет потерь авиаполевых дивизий, действовавших в качестве обычных пехотных дивизий только на Восточном фронте и в период с октября 1942 года до 1 ноября 1943 года организационно входивших в состав люфтваффе. Может быть, за счет потерь в этих дивизиях среди погибших и пропавших без вести на Востоке военнослужащих германской авиации на одного офицера в среднем приходится 19,4 рядовых, тогда как на Западе и Юге — только 16,3. Та же картина и в случае с ранеными. На западных театрах на одного раненого офицера люфтваффе приходилось 21,8 рядовых, а на Востоке — 26. Если эта разница действительно образовалась за счет потерь в авиаполевых дивизиях, то последние за год своего пребывания в составе люфтваффе должны были бы потерять около 15 тысяч рядовых и около 500 офицеров (если соотношение потерь офицеров и рядовых в авиаполевых дивизиях было примерно таким же, как и в парашютных дивизиях, по которым имеются соответствующие данные). Сведения о потерях в авиаполевых дивизиях за 1943 год дают близкие к этим цифры. Так, известно, что в зимней кампании 1942/43 годов 14 авиаполевых дивизий потеряли около 32 тысяч. Если предположить, что число раненых по крайней мере вдвое превышало безвозвратные потери, то получается, что эти дивизии потеряли около 10 тысяч погибшими и пропавшими без вести. Во второй половине 43-го авиа-полевые дивизии действовали на второстепенных участках фронта и больших потерь не несли.
Исключив из безвозвратных потерь личного состава люфтваффе на Восточном фронте предполагаемые потери авиаполевых дивизий, получим безвозвратные потери тех, кто был непосредственно связан с авиацией. Они примерно равны 86,5 тысячи человек. Тогда соотношение с потерями на театрах, где действовала авиация западных союзников, будет 1,9:1. Вероятно, таковым и было истинное соотношение потерь самолетов между Востоком и Западом. По этому методу подсчета на советско-германском фронте было потеряно не более 34,5 процента всех немецких самолетов, а за вычетом потерь, понесенных в ходе польской кампании и в схватках с англо-американскими бомбардировщиками, урон, понесенный люфтваффе в борьбе против Красной армии, можно оценить в треть от общего числа потерь.
Рычагов если в чем и был виноват, то в частностях, например в переоценке злополучного мотора М-63. Адмирал Флота Советского Союза И. С. Исаков в беседе с писателем Константином Симоновым вспоминал, как однажды на совещании в Кремле, когда речь зашла об аварийности в авиации, Павел Васильевич в сердцах бросил Сталину, что он заставляет летчиков летать на гробах. Иосиф Виссарионович только заметил тихим голосом: «Вы не должны были так сказать!» Возможно, уже тогда участь Рычагова была решена. В июне 41-го он, Смушкевич и ряд других генералов, связанных с авиацией, были арестованы, а в октябре — расстреляны. Сомнительно, чтобы письмо Василия отцу о недостатках устаревших самолетов и моторов сыграло здесь сколько-нибудь значительную роль.
Сам Василий в мае 41-го вернулся с курсов и занял должность летчика-инспектора по технике пилотирования при Управлении ВВС. Но он не только летал. Вот донесение одного из офицеров госбезопасности от 14 июня 1941 года:
«Начальнику 3-го (истребительного) отдела 1 Управления ГУ ВВС полковнику тов. Гращенкову поручено выпустить на самолетах «ЛаГ-3» и «Як-3» сына тов. Сталина, ст. л-та тов. Сталина (после курсов Василию присвоили очередное звание. — Б. С.).
Ст. л-т тов. Сталин ежедневно приезжает к полковнику Гращенкову в 16–17 часов, и едут на аэродром на полеты. Перед полетами ст. л-т т. Сталин много ездит на автомашине, тренируется на скаковой лошади и к концу дня едет на аэродром летать уже достаточно усталым.
По рассказам полковника Гращенкова (со слов ст. л-та Сталина), ст. л-т т. Сталин почти ежедневно порядочно напивается со своими друзьями, сыном Микояна и др., пользуясь тем, что живет отдельно от отца, и утром похмеляется, чтобы чувствовать себя лучше.
9 июня с. г. ст. л-т т. Сталин взял с собой сына т. Микояна, переодел его в свою форму и попросил т. Гращенкова провезти его на самолетах.
Полковник т. Гращенков, потворствуя весьма опасным забавам, взял его на самолете УТИ-4 и произвел полет.
Ст. л-т т. Сталин просил полковника Гращенкова «покрутить» т. Микояна в полете так, чтобы вызвать у него рвоту (и тем самым облегчить тяжесть похмелья. — Б. С.).
Т. Гращенков, правда, не разрешил себе этого (вдруг сын члена Политбюро Владимир Микоян не выдержит перегрузок и отдаст концы. — Б. С.), и ст. л-т т. Сталин сказал: «Вот когда полечу самостоятельно, тогда я его покручу».
Ст. л-т т. Сталин очень молодой, горячий, не встречал соответствующего руководства, а наоборот, поощряемый т. Гращенковым, может в один из дней, никого не ставя в известность, взять в полет кого-нибудь из приятелей и, думая удивить их, может позволить себе то, что приведет к катастрофе, а это вызовет непоправимые последствия в здоровье т. Сталина.
Необходимо установить надзор за поведением ст. л-та т. Сталина и исключить возможность попыток к полетам вне программы его подготовки».
Как мы только что убедились, у Василия очень быстро развился алкоголизм. Этому способствовала служба в авиации. Летчики каждый день подвергаются смертельному риску в полете. Для разрядки используются дружеские застолья, устраиваемые чуть ли не каждый день, — благо казенный спирт всегда под рукой. Регулярные пьянки, а не внепрограммные полеты очень скоро привели к «непоправимым последствиям в здоровье… т. Сталина». Впрочем, не его одного. Спиртным злоупотребляли многие известные летчики, взять хотя бы легендарного Валерия Чкалова.
Если бы Василий Сталин родился и жил в наше время, думаю, он бы запросто мог оказаться среди байкеров. Может быть, придумал бы еще какое-нибудь новое движение «аэробайкеров», соединив вместе столь любимые им самолет и мотоцикл. И байкерский хит «Я люблю кататься» Василию наверняка бы понравился. Он действительно любил кататься — на лошади, велосипеде, мотоцикле, аэроплане… Движение для сына Сталина было все, сама жизнь — ничто. Оттого и почти полное пренебрежение материальными благами, удобствами, бытовой устроенностью. Гонки, полеты, лихачество в воздухе и на земле, дружеские застолья, мимолетные романы — этим исчерпывался для сына вождя смысл существования. Иосифу Виссарионовичу это не нравилось. Вполне возможно, что он смотрел на Василия как на будущего наследника (с Яковом у отца отношения давно расстроились), но где-то в глубине души чувствовал, что на роль правителя великой империи сын не слишком годится.
Вот и двоюродный брат младшего сына Сталина Владимир Аллилуев утверждает: «Больше всего любил Василий быструю езду и компании. Ездить он обожал на всем — от лошадей до самолетов. Техникой владел безупречно, хорошо ездил на мотоцикле, прекрасно водил автомобиль любой марки, классно летал. Я предпочитал с ним ездить на машине, которая в его руках была легка и покорна, как живое существо. На мотоцикле тоже с ним катался, но страшновато было, уж больно лих был на виражах.
Его всегда окружала куча друзей. Он с ними гонял в футбол, ездил на рыбалку, парился в бане. Ребята эти были веселые, бескорыстные. Но, взрослея, эти компании все больше притягивали к себе людей, которым что-то надо было от сынка. Кстати, отец этого терпеть не мог и всегда внушал Василию и Светлане, чтобы они были поразборчивее со своими друзьями и не привечали тех, которые не прочь использовать их в своих корыстных интересах. К сожалению, эти увещевания помогали мало…»
Василий-то, безусловно, как был бессребреник, так и остался им до конца своей короткой и не очень задавшейся жизни. Но многие высокопоставленные авиационные начальники (да и не только авиационные) искали его дружбы, рассчитывая на карьерный рост. Оттого и смотрели сквозь пальцы на его проказы, порой весьма рискованные, и тем самым еще больше развращали сына вождя.
Не остепенила Василия и женитьба. Зимой 1940/41 годов он познакомился с Галиной Бурдонской. Фамилия у девушки была редкая. Много лет спустя сын Василия и Галины Александр Бурдонский вспоминал:
«Мама, Галина Александровна Бурдонская, училась в Полиграфическом институте. Фамилия ее идет от прадеда — француза Бурдоне. Пришел он в Россию вместе с армией Наполеона, был ранен. В Волоколамске женился на русской. С Василием Иосифовичем Сталиным они поженились в 1940 году Я родился в сорок первом, а через полтора года (в 43-м. — Б. С.) появилась на свет сестра Надежда… Мама была жизнерадостным человеком. Она любила красный цвет. Свадебное платье, неизвестно почему, сшила себе красное. Оказалось, это дурная примета…»
Но тогда, в 41-м, об этом не думали. Галина еще не могла знать, что жизнь с Василием у них не заладится. Она так вспоминала их первую встречу:
«Познакомилась я с Василием на катке. Он подъехал ко мне, как-то отчаянно, весело познакомился, дурачился на льду, картинно падал, поднимался и снова падал. Проводил домой…
Василий по натуре был человеком шальной смелости. Ухаживая за мной, он не раз пролетал над станцией метро «Кировская» на небольшом самолете. За такие вольности его наказывали. Но наказывали робко и Сталину Иосифу Виссарионовичу не докладывали».
Галина Александровна умалчивает, что познакомил их с Василием хоккеист Владимир Меньшиков, ее тогдашний жених. Но Василий быстро отбил у друга невесту. Их роман развивался стремительно. Расписались Василий и Галина 30 декабря, в самый канун Нового, 41-го года. Отца Василий известил постфактум, уже из Липецка. Может быть, боялся, что тому не понравятся родители Галины, отец — всего-навсего инженер кремлевского гаража. Сталин ответил правительственной телеграммой: «Что ты спрашиваешь у меня разрешения? Женился — черт с тобой! Жалею ее, что вышла замуж за такого дурака». По отношению к дочери Светлане Иосиф Виссарионович не был столь демократичен. Когда она полюбила киносценариста Александра Яковлевича Каплера, вождь быстренько сплавил несостоявшегося жениха в ГУЛАГ. Трудно сказать, почему не понравился Сталину Каплер — из-за профессии, национальности или потому, что был вдвое старше юной Светланы. Василию же с Галиной он выделил комнату в кремлевской квартире и на свои деньги приобрел им роскошный спальный гарнитур темно-бежевого бархата и бархатные шторы.
Да, сын Сталина был веселым человеком. Удалым, храбрым, грешным и добрым. Любил летать, любил выпить, любил женщин. И редко хранил верность тем, с кем в данный момент состоял в браке.
Начало войны принципиальных перемен в образ жизни Василия Сталина не внесло. 22 июня 41-го года застало его в командировке в Таллине. Затем Василий обретался в запасных авиационных частях. На фронт он выехал 21 августа 1941 года. По этому поводу сохранился любопытный документ. Пять дней спустя начальник секретариата Разведывательного управления Красной армии батальонный комиссар Панов, в ответ на запрос заведующего отделом кадров ЦК ВКП(б) Силина, имеется ли согласие отца на отъезд Василия в действующую армию, сообщал, со слов заместителя начальника штаба Главного управления ВВС полковника Беляева, что «согласие отца имеется, о чем ему (Беляеву. — Б. С.) якобы сказал сам т. Иванов (так шифровали фамилию и отца, и сына Сталиных. — Б. С.), и это ему подтвердил тов. Жигарев (тогдашний командующий ВВС. — Б. С.)». Многоопытный товарищ Силин не рискнул спросить самого Иосифа Виссарионовича, позволил ли ой сыну отправиться на фронт. Поэтому пришлось выяснять истину окольными путями. К тому времени старший брат Василия артиллерист Яков уже томился в немецком плену. Несанкционированное появление старшего лейтенанта Василия Сталина на фронте могло иметь печальные последствия для авиационных и партийных начальников различных уровней. Вот и подстраховывались.
Судьба старшего брата непосредственно отразилась на судьбе Василия: в бой его старались не пускать. Яков-то отправился на войну еще в первый день, 22 июня, когда Иосиф Виссарионович надеялся на скорую победу и даже в страшном сне не мог представить, что дивизия, в которой служил старший сын, будет разбита и старший лейтенант Яков Джугашвили окажется в плену.
В суровую военную пору Василий своим привычкам не изменял. Вот, например, донесение, поступившее 9 сентября 1941 года в Управление особых отделов Наркомата обороны (будущее Смерш): «8 сентября 1941 года т. Василий (смахивает на партийную кличку, вроде «товарища Артема» у отца его сводного брата — Артема Федоровича Сергеева. — Б. С.) в 15.00 прилетел с завода № 301 с механиком т. Тарановым и приказал подготовить самолет через 30 минут, в 18.00 подъезжает на автомашине с двумя девушками, авиатехник т. Ефимов запускает мотор и выруливает на старт. Дает приказание т. Таранову сесть в автомашину и привезти девушек, чтобы видеть, как он будет летать. Во время полета он делал резкие виражи и проходил на большой скорости бреющим полетом, делая затем горки. После полета самолет поставил в ангар и уехал. В ночь с 8 на 9 сентября 1941 года, во время воздушной тревоги т. Василий приехал на аэродром, вместе с ним приехала молодая девушка, он въехал на своей автомашине в ангар. Приказал автомеханику т. Таранову запустить мотор и стал требовать, чтобы его выпустили в воздух. Время было 0.15, причем он был в нетрезвом состоянии. Когда его убедили, что вылет невозможен, он согласился и сказал: «Я пойду лягу спать, а когда будут бомбить, то вы меня разбудите».
Ему отвели кабинет полковника Грачева (между прочим, личного пилота Берии. — Б. С.), и он вместе с девушкой остался там до утра (как знать, не использовал ли Грачевский кабинет с той же целью и сам Лаврентий Павлович. — Б. С.).
Данный факт является серьезным и опасным тем, что он своим приказом может разрешить себе вылет (хороши же авиационные начальники — на старшего лейтенанта Сталина управу найти не могут; а ведь не дай Бог разобьется — с них же головы полетят. — Б. С.).
Вылет же ночью очень опасен тем, что он ночью на этом типе самолета не летал и, кроме этого, была сильная стрельба из зенитных орудий».
Очень уж хотелось двадцатилетнему Василию блеснуть перед девушкой летным мастерством и, если повезет, сбить немецкий бомбардировщик. Но в тот раз ему не довелось открыть счет боевым вылетам. И славу Богу! Иначе для пьяного пилота первый вылет вполне мог бы оказаться последним. Люди Германа Геринга летали трезвыми (мне вообще не доводилось встречать в источниках даже намеков на то, что в люфтваффе процветало пьянство) и готовились не по системе «взлет — посадка». Перед тем как пойти в бой, каждый из них должен был налетать в училище 450 часов самостоятельных полетов. Только в последний год войны, когда в Германии катастрофически не хватало летчиков, подготовку в училищах сократили до 150 часов. После этого пилотов отправляли на более спокойный Восточный фронт, где они могли, без такого сильного риска быть сбитым, как на Западе, налетать оставшиеся 300 часов, перед тем как сразиться в небе над Германией с американскими «летающими крепостями», эскортируемыми дальними истребителями. И даже в последние месяцы войны в люфтваффе соблюдалось правило: первые 100 боевых вылетов новичок без крайней необходимости в бой не вступает, а наблюдает, как сражаются опытные асы, и изучает противника. Все это ни в какое сравнение не шло с советскими пилотами, которые в училище успевали налетать 10–12 часов, да и то часто не самостоятельно, а в спарке с инструктором, а потом — сразу в бой. Сам же Василий Сталин хоть и числился летчиком-инструктором, но, как мы помним, еще в марте 41-го жаловался отцу на недостаток летной практики.
Повоевать сыну Сталина все же пришлось, но не скоро. Виной была трагическая судьба старшего брата. Старший лейтенант 14-го гаубичного полка 14-й танковой дивизии Яков Джугашвили 16 июля 1941 года, находясь в окружении на Западном фронте, в Белоруссии, был взят немцами в плен. Через два дня сына Сталина допросили офицеры люфтваффе, прикомандированные к штабу 4-й немецкой армии, — капитан Ройшле и майор Гольтерс. На допросе Яков, в частности, показал: «К сожалению, совершенное вами окружение вызвало такую панику, что все разбежались в разные стороны… Я командир батареи, но в тот момент, когда нам стало ясно, что мы окружены, — в это время я находился у командира дивизии, в штабе. Я побежал к своим, но в этот момент меня подозвала группа красноармейцев, которая хотела пробиться. Они попросили меня принять командование и атаковать ваши части. Я это сделал, но красноармейцы, должно быть, испугались, я остался один, я не знал, где находятся мои артиллеристы, ни одного из них я не встретил».
Позднее в ходе допроса Яков уточнил обстоятельства своего пленения: «16-го приблизительно в 19 часов, нет, позже, позже, по-моему, в 12 (часов вечера. — Б. С.), ваши войска окружили Лясново. Ваши войска стояли несколько вдалеке от Лясново, мы были окружены, создалась паника, пока можно было, артиллеристы отстреливались, отстреливались, а потом они исчезли, не знаю куда. Я ушел от них. Я находился в машине командира дивизии, я ждал его. Его не было. В это время ваши войска стали обстреливать остатки нашей 14-й танковой дивизии. Я решил поспешить к командиру дивизии, чтобы принять участие в обороне. У моей машины собрались красноармейцы, обозники, народ из обозных войск. Они стали просить меня: «Товарищ командир, командуй нами, веди нас в бой!» Я повел их в наступление. Но они испугались, и, когда я обернулся, ро мной уже никого не было. Вернуться к своим уже не мог, так как ваши минометы открыли сильный огонь. Я стал ждать. Подождал немного и остался совсем один, так как те силы, которые должны были идти со мной в наступление, чтобы подавить несколько ваших пулеметных гнезд из 4–5, имевшихся у вас, что было необходимо для того, чтобы прорваться, этих сил со мной не оказалось. Один в поле не воин. Начало светать, я стал ждать своих артиллеристов, но это было бесцельно, и я пошел дальше. По дороге мне стали встречаться мелкие группы, из мотодивизии, из обоза, всякий сброд. Но мне ничего не оставалось, как идти с ними вместе. Я пошел. Все начали переодеваться, я решил этого не делать. Я шел в военной форме, и вот они попросили меня отойти в сторону, так как меня будут обстреливать с самолета, а следовательно, и их будут обстреливать. Я ушел от них. Около железной дороги была деревня, там тоже переодевались. Я решил присоединиться к одной из групп. По просьбе этих людей я обменял у одного крестьянина брюки и рубашку, я решил идти вечером к своим. Да, все это немецкие вещи, их дали мне ваши, сапоги, брюки. Я все отдал, чтобы выменять. Я был в крестьянской одежде, я хотел бежать к своим. Каким образом? Я отдал военную одежду и получил крестьянскую. Ах, нет, боже мой! Я решил пробиваться вместе с другими. Тогда я увидел, что окружен, идти никуда нельзя. Я пришел, сказал: «Сдаюсь». Все!..
Я не хочу скрывать, что это позор, я не хотел идти, но в этом были виноваты мои друзья, виноваты были крестьяне, которые хотели меня выдать. Они не знали точно, кто я. Я им этого не сказал. Они думали, что из-за меня их будут обстреливать… Они виноваты в этом, они поддерживали крестьян. Крестьяне говорили: «Уходите». Я просто зашел в избу. Они говорили: «Уходи сейчас же, а то мы донесем на тебя!» Они уже начали мне угрожать. Они были в панике. Я им сказал, что и они должны уходить, но было поздно, меня все равно поймали бы. Выхода не было. Итак, человек должен бороться до тех пор, пока имеется хотя бы малейшая возможность, а когда нет никакой возможности, то… Крестьянка прямо плакала, она говорила, что убьют ее детей, сожгут ее дом».
На вопрос, как с ним обращались немецкие солдаты, когда брали в плен, Яков ответил: «Ну, только сапоги с меня сняли, в общем же, я сказал бы, неплохо… Со мной обращались хорошо, ничего не могу сказать. Мои сапоги понравились людям, но я не сержусь, ведь это, в конце концов, трофеи, пожаловаться не могу… Когда я пришел и сдался в плен, я был в крестьянской одежде и в сапогах, но на следующее утро сапоги у меня забрали. Мне было немного неприятно, но я не так уж сердился. Раз взяли, значит, взяли… Сапоги мне дали, эти, конечно, хуже, но для меня они лучше, потому что не жмут».
Можно себе представить, какое унижение испытал сын вождя, когда оказался в плену, да еще вынужден был предстать перед немецкими офицерами в немецкой солдатской форме с чужого плеча, в стоптанных сапогах. На допросе он признал, что Красная армия оказалась не готова к схватке с вермахтом: «Дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне, за исключением артиллеристов, потому что переходы совершались плохо, сплошная неразбериха, никаких регулировщиков, ничего… вы уничтожали бронемашины по частям». Яков считал, что советские войска обладали хорошим вооружением, но не умели им как следует пользоваться. По его словам, дивизия была разгромлена главным образом усилиями люфтваффе, уничтожившего до 70 процентов ее танков.
На допросе Яков твердо отстаивал марксистские догмы. Но вынужден был признать, что фактически его вынудили сдаться в плен крестьяне, которые грозились выдать его немцам. Немецкие офицеры все интересовались, как кулаки и их дети, пострадавшие при советской власти, будут теперь сражаться за эту власть. Один из офицеров спросил Якова, не считает ли он, что «кулак защищал свою собственность в бывшей Русской империи, или же немецкий крестьянин защищает теперь свою собственность только потому, что он еще является собственником, у нас в Германии ведь существует частная собственность, а в России она упразднена». Сын вождя решительно возразил: «Вы забываете, кулак — это одно, а его дети совсем другое, они воспитаны в совершенно ином духе. В большинстве случаев дети отказываются от таких родителей».
Тогда немец ехидно осведомился: «Считаете ли вы, что последние годы в Советском Союзе принесли рабочему и крестьянину преимущества по сравнению с тем, что было раньше?»
«Безусловно!» — выпалил Яков.
«Но мы не видим здесь никаких поселков для крестьян и для рабочих, никаких фабрик с прекрасными цехами, — бесстрастно отметил немец. — Все здесь так примитивно, как не было в Германии даже при социал-демократическом правительстве».
Джугашвили в ответ использовал старый прием советской пропаганды: «Спросите их, как было при царизме, спросите их, они вам ответят».
«За эти долгие годы можно было сделать бесконечно больше, чем сделано, — заметил немецкий офицер. — Стоит только сравнить с тем, что было сделано в Германии за гораздо более короткий срок. Чего только там не было сделано для рабочего человека — во всех отношениях».
Яков возражал в духе «Краткого курса истории ВКП(б)» или, как мы сказали бы сегодня, в духе маоистской концепции «опоры на собственные силы»: «В России построили собственную промышленность. Россия почти ни от кого не зависит… У России есть все свое, может быть, это делалось за счет недовольства, за счет крестьян, за счет рабочих, и вполне возможно, что часть населения недовольна».
«Но для рабочего ничего не сделано, — перебил Якова капитан Ройшле. — Ведь всегда говорят: армия крестьян и рабочих».
«Эта самостоятельность ведь для них, — не смутившись, продолжал старший лейтенант Джугашвили, — самостоятельность — это значит собственная промышленность, а собственная промышленность — это все, все. Для них это делается, ибо плоды всего этого имеются уже сейчас частично, а недовольны потому, что у нас все это делается поспешно, у нас не было достаточно времени. У нас не было времени для того, чтобы раскачиваться, у нас не было времени для того, чтобы претворить в действительность все то, что было задумано, причем сделать это так, чтобы народ сам мог убедиться, на что тратились деньги, народ знает, на что шли деньги, на строительство».
Хитрый немец коммунистическим проповедям не поверил: «Но я видел эти же самые места 25 лет тому назад, во время Первой мировой войны. Тогда они выглядели более зажиточно. За 25 лет дома развалились; я знаю деревни, через которые я проезжал 25 лет назад, когда был солдатом, эти деревни сейчас пришли в упадок и обнищали. Как вы можете объяснить это?»
«Все, что вы здесь видите, — не смутился Яков, — бедная страна, здесь крестьяне не живут так богато, как, скажем, на Украине, на Северном Кавказе, в Сибири. Там хорошая, самая лучшая земля. Обратитесь к этим крестьянам, если вам удастся окончательно нас разбить. Спросите их, довольны ли они. Хорошо, вы хотите, чтобы я вам ответил. Война, в которую Россия была втянута англичанами и французами в 1914 году, эта война настолько ослабила Россию, что мы были совершенно разорены.
Неверно будет говорить о 20 годах строительства. Не было собственных кадров, не было технической интеллигенции, профессоров, учителей, за 10 лет нужно было построить промышленность и создать кадры. Разве это богатая интеллигенция? Я говорю о среднем слое интеллигенции, об учителях, крупные инженеры — это одно дело, другое дело средние руководители и инженеры, которых в России было мало. Очень мало! За 10 лет нужно было все это создать! Россия не имела никакой интеллигенции, никакой!»
Насчет того, что Россия до 1917 года не имела никакой интеллигенции, Яков Иосифович явно погорячился. Понять его можно — все-таки попал в экстремальную ситуацию, оказался во вражеском плену. Кроме того, отец воспитывал детей в духе ленинских заветов. А основоположник Советского государства, как известно, был убежден, что русская интеллигенция — это не мозг нации, а ее дерьмо. Боюсь, что столь же пещерный взгляд на дореволюционную Россию Иосиф Виссарионович привил и Василию. Тот, как и Яков, свято верил, что коммунизм — это светлое будущее человечества и что трудящиеся капиталистических стран стонут под гнетом и спят и видят, когда придет Красная армия — освободительница. Только после войны, во время службы в Германии, воочию увидел, как живут немцы, и, кажется, засомневался в безусловном превосходстве социализма. Светлана Аллилуева вспоминает о своей поездке к брату в советскую зону оккупации: «Встреча с Европой была удручающей. Проехав на машине, за неделю, от Варнемюнде и Ростока — через Берлин, Дрезден и Лейпциг до Йены и Веймара, я видела только разрушения войны и напуганных, молчаливых людей. Но дом бывшего владельца велосипедной мастерской в местечке Kyritz, где жил брат, свидетельствовал о высоком уровне жизни в гитлеровской Германии…»
Вероятно, посещением Германии навеяны следующие строки из датированного 1 декабря 1945 года письма Светланы отцу: «Папа, дай мне «ориентировку» — что же в Европах-то делается? — ничего не разберешь, все на нас фыркают и рычат».
Якову Джугашвили на допросе зачитали выдержку из трофейного письма советского лейтенанта, датированного 11 июня 1941 года. Призванный из запаса командир писал своему другу, что «хотел бы осенью поехать домой, но это удастся только в том случае, если этой осенью не будет предпринята прогулка в Берлин». Старший сын Сталина отверг мысль о том, что Советский Союз действительно собирался напасть на Германию. Он лишь предположил, что в Москве считали, что «Германия может напасть, а для того, чтобы предотвратить это, нужно было быть готовыми».
Тогда немец стал расспрашивать его о советском гербе: «Разве не бросается в глаза, что на всех знаках Советского Союза, на глобусе изображен серп и молот? Видели ли вы когда-либо, чтобы национал-социалистическая Германия изготовила глобус со свастикой? Свастика и национал-социализм — это понятия, принадлежащие одной Германии, и должны быть действительны только для Германии. Почему же Советский Союз всегда изображал земной шар с серпом и молотом? Он ведь должен был указывать на мировое господство красного правительства».
Здесь Ройшле то ли лукавил, то ли добросовестно заблуждался. Гитлер действительно не раз говорил, что национал-социализм не предназначен для экспорта. Однако это отнюдь не означало, что фюрер не стремился к мировому господству. Просто в будущей «Новой Европе» во главе с Третьим рейхом остальным государством отводилась роль простых вассалов Германии, без привнесения туда национал-социалистических порядков. Внутри страны идея мирового господства особо не пропагандировалась, и начавшаяся война преподносилась как борьба Германии за окончательное освобождение от оков версальской системы, против англо-французских, а с 41-го — и против советских «поджигателей войны» и «американских плутократов».
Яков Джугашвили отверг доводы немецкого офицера: «И все же он (серп и молот. — Б. С.) повсюду прокладывает себе дорогу. Факт остается фактом. Ведь вы первые напали, правда? Не Советский Союз первым напал на Германию, а Германия напала первой! Мне говорят, будто бы есть такая речь Сталина, в которой говорится, что если Германия не нападет первой, то это сделаем мы. Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал! Это я могу сказать. Я не знаю».
На допросе Якова Джугашвили всплыл и столь актуальный для нацистской Германии «еврейский вопрос». Ройш-ле поинтересовался: «А почему ненавидят комиссаров и евреев в тех городах и селах, через которые мы прошли? Люди постоянно говорят — евреи — наше несчастье в красной России».
Яков, хоть и сам был женат на еврейке, во многом согласился с немцем: «О евреях я могу только сказать, что они не умеют работать, что евреи и цыгане одинаковы, они не хотят работать. Главное, с их точки зрения, — это торговля. Некоторые евреи, живущие у нас, говорят даже, что в Германии им бы было лучше, потому что там разрешают торговать. Пусть нас и бьют, но зато нам разрешат торговать (бедняги не знали, что такое гитлеровское «окончательное решение еврейского вопроса»! — Б. С.). У нас не разрешается торговать, если ты хочешь, можешь учиться, если ты хочешь, можешь работать, но он (еврей. — Б. С.) не хочет работать, он не умеет, он или занимается торговлей, или же хочет стать инженером, а быть рабочим, или техником, или же крестьянином он не хочет, поэтому их и не уважают».
Можно предположить, что Яков в данном случае повторял оценки отца. Скорее всего, бытовой антисемитизм отца, о котором пишет Светлана Аллилуева, и старшего брата разделял и Василий.
Между прочим, братья в последние годы почти не общались между собой. Это следует из показаний, данных Яковом на допросе 18 июля 1941 года. На вопрос, чем занимается его брат, Джугашвили ответил: «Я не знаю, он должен был поступить в авиацию, он хотел поступить, но в настоящий момент я не знаю. Пошел он или не пошел — точно я не знаю!» Если учесть, что к тому времени Василий давно уже окончил авиационную школу и служил в ВВС Красной армии, можно оценить уровень осведомленности Якова о судьбе брата. По сути, они были людьми разных поколений, мало контактировавшие друг с другом и лишь формально связанные кровными узами.
Потом Якова Джугашвили допрашивал переводчик штаба группы армий «Центр» капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт. Впоследствии Вильфрид Карлович стал одним из ближайших соратников генерала Власова. Он и сына Сталина пытался склонить к борьбе против советской власти, но потерпел неудачу. В мемуарах он дал подробное изложение своих бесед с Яковом Джугашвили: «Однажды в штаб фронта был доставлен майор (в действительности — старший лейтенант. — Б. С.) Яков Иосифович Джугашвили. Интеллигентное лицо с ярко выраженными грузинскими чертами. Держался он спокойно и корректно. Джугашвили отказался от поставленных перед ним кушаний и вина. Лишь когда он увидел, что Шмидт (квартирмейстер штаба. — Б. С.) и я пьем то же самое вино, он взял стакан (Яков, возможно, опасался, что его хотят отравить или подсунуть в еде и питье препараты, парализующие волю. — Б. С.).
Он рассказал нам, что отец простился с ним, перед его отправкой на фронт, по телефону.
Крайнюю нищету, в которой русский народ живет под советской властью, Джугашвили объяснял необходимостью вооружения страны, так как Советский Союз со времени Октябрьской революции окружен технически высоко развитыми и прекрасно вооруженными империалистическими государствами.
— Вы, немцы, слишком рано на нас напали, — сказал он. — Поэтому вы нашли нас сейчас недостаточно вооруженными и в бедности. Но придет время, когда плоды нашей работы будут идти не только на вооружение, но и на поднятие уровня жизни всех народов Советского Союза.
Он признавал, что время это еще очень далеко и, может быть, придет лишь после победы пролетарской революции во всем мире (это светлое время так и не наступило. — Б. С.). Он не верил в возможность компромисса между капитализмом и коммунизмом. Ведь еще Ленин считал сосуществование обеих систем лишь «передышкой». Майор Джугашвили назвал нападение немцев на Советский Союз бандитизмом. В освобождение русского народа немцами он не верил, как и в конечную победу Германии. Русский народ дал выдающихся художников, писателей, музыкантов, ученых…
— А вы смотрите на нас свысока, как на примитивных туземцев какого-нибудь тихоокеанского острова. Я же за короткое время моего пребывания в плену не видел ничего, что побудило бы меня смотреть на вас снизу вверх. Правда, я встретил здесь немало дружелюбных людей. Но и НКВД может быть дружелюбным, когда хочет достичь своей цели.
— Вы сказали, что не верите в победу Германии? — спросил один из нас.
Джугашвили помедлил с ответом.
— Нет! — сказал он. — Неужели вы думаете занять всю огромную страну?
По тому, как он это сказал, мы поняли, что Сталин и его клика боятся не оккупации страны чужими армиями, а «внутреннего врага», революции масс по мере продвижения немцев. Так был затронут политический вопрос, который Шмидт и я считали исключительно важным, и мы спрашивали дальше:
— Значит, Сталин и его товарищи боятся национальной революции или национальной контрреволюции, по вашей терминологии?
Джугашвили снова помедлил, а потом кивнул, соглашаясь.
— Это было бы опасно, — сказал он.
По его словам, он на эту тему никогда не говорил с отцом, но среди офицеров Красной армии не раз велись разговоры в этой и подобных плоскостях.
Это было то, что и мы со Шмидтом думали. Теперь открывалась возможность довести эти мысли до высшего руководства. Ведь с тем, что говорили мы, — не считались! Но взгляды сына Сталина Верховное командование вооруженных сил, генерал-фельдмаршал фон Браухич (главком германских сухопутных сил. — Б. С.) и даже Ставка фюрера могли принять во внимание…
«Сталин, по мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения. Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы подготовить путь к скорой победе» — такова была основная мысль нашего доклада, который фельдмаршал фон Бок (командующий группой армий «Центр». — Б. С.) переслал в Ставку фюрера».
К великому сожалению Штрик-Штрикфельдта и его единомышленников, Гитлер не принял во внимание показания Якова Джугашвили и не счел необходимым поддержать «русское национальное движение», которого фюрер боялся ничуть не меньше, чем Сталин. Гитлеру была нужна не избавившаяся от коммунизма национальная Россия, а полностью зависимая от Германии страна, уступившая рейху значительную часть своей территории.
Интеллигентным, в отличие от старшего брата, Василий никогда не выглядел. Он не был склонен к отвлеченным рассуждениям. Стихия Василия — техника и спорт, практическое дело, а не фантазии и мечтания.
Исчезновение Якова вызвало настоящий переполох в Москве. Светлана Аллилуева, уверенная, что начальники не позаботились оставить старшего лейтенанта Джугашвили при штабе только потому, что знали о его плохих отношениях с отцом, так пишет о последующих событиях в книге «Двадцать писем к другу»: «Яша ушел на фронт на следующий же день после начала войны, и мы с ним простились по телефону, — уже невозможно было встретиться. Их часть отправляли прямо туда, где царила тогда полнейшая неразбериха, — на запад Белоруссии, под Барановичи. Вскоре перестали поступать какие бы то ни было известия.
Юля с Галочкой оставались у нас. Неведомо почему (в первые месяцы войны никто не знал толком, что делать, даже отец) нас отослали всех в Сочи: дедушку с бабушкой, Анну Сергеевну с двумя ее сыновьями, Юлю с Галочкой и меня с няней. В конце августа я говорила из Сочи с отцом по телефону. Юля стояла рядом, не сводя глаз с моего лица. Я спросила его, почему нет известий от Яши, и он медленно и ясно произнес: «Яша попал в плен». И, прежде чем я успела открыть рот, добавил: «Не говори ничего его жене пока что…» Юля поняла по моему лицу, что что-то стряслось, и бросилась ко мне с вопросами, как только я положила трубку, но я лишь твердила: «Он ничего сам не знает»… Новость казалась мне столь страшной, что я была не в силах сказать ее Юле — пусть уж ей скажет кто-нибудь другой (а может, просто побоялась нарушить отцовский запрет? — Б. С.)…
Но отцом руководили совсем не гуманные соображения по отношению к Юле: у него зародилась мысль, что этот плен неспроста, что Яшу кто-то умышленно «выдал» и «подвел», и не причастна ли к этому Юля… Когда мы вернулись к сентябрю в Москву, он сказал мне: «Яшина дочка пусть останется пока у тебя… А жена его, по-видимому, нечестный человек, надо будет в этом разобраться…» (Иосиф Виссарионович готов был подозревать в измене всех, даже собственную невестку, к тому же подкачавшую по «пятому пункту»; ему даже в голову не пришло, что несколько странно для еврейки шпионить в пользу тех, кто собирался весьма радикально и жестоко раз и навсегда решить «еврейский вопрос». — Б. С.)
И Юля была арестована в Москве, осенью 1941 года, и пробыла в тюрьме до весны 1943 года, когда «выяснилось», что она не имела никакого отношения к этому несчастью, и когда поведение самого Яши в плену наконец-то убедило отца, что он тоже не собирался сам сдаваться в плен…
На Москву осенью 1941 года сбрасывали листовки с Яшиными фотографиями — в гимнастерке, без ремня, без петлиц, худой и черный… Василий принес их домой, мы долго разглядывали, надеялись, что это фальшивка, — но нет, не узнать Яшу было невозможно (наверное, в эти минуты младший брат пожалел, что когда-то дрался со старшим, что так и не нашел с ним общий язык. — Б. С.)…
Спустя много лет возвращались домой люди, которые тоже побывали в плену, а освободившись из плена, попадали к нам в лагеря, в тайгу, на север… Многие слышали о том, что Яша был в плену, — немцы использовали этот факт в пропагандных целях. Но было известно, что он вел себя достойно, не поддаваясь ни на какие провокации, и, соответственно, испытывал жестокое обращение…»
По утверждению Светланы, отец получил предложение об обмене Якова на кого-то из немцев, находившихся в советском плену, но не стал его даже обсуждать: «Зимою 1943—44 года, уже после Сталинграда, отец вдруг сказал мне в одну из редких тогда наших встреч: «Немцы предлагали обменять Яшу на кого-нибудь из своих… Стану я с ними торговаться! Нет, на войне — как на войне». Он волновался, — это видно было по его раздраженному тону, — и больше не стал говорить об этом ни слова…» Из этого сообщения родилась легенда, что Гитлер хотел обменять Якова Джугашвили на Фридриха Паулюса, на что Сталин будто бы ответил исторической фразой: «Я солдат на маршалов не меняю!» Немецкие источники по поводу планов такого обмена ничего не сообщают, так что свидетельство дочери Сталина остается пока единственным. Если оно соответствует действительности, то подобное обращение с немецкой стороны могло последовать только до гибели Якова Джугашвили в апреле 43-го. Не исключено, что Иосиф Виссарионович только год спустя решился рассказать Светлане об этом предложении. Возможно, то обстоятельство, что немцы больше не зондировали почву для обмена, навело Сталина на мысль, что Якова уже нет в живых.
Судьба старшего лейтенанта Джугашвили действительно сложилась трагически. Об этом отец и младший брат с сестрой узнали только после войны. 14 сентября 1946 года заместитель министра внутренних дел СССР И. А. Серов сообщал министру С. Н. Круглову: «Оперативным Сектором МВД гор. Берлина 10-го июля с. г. был арестован работник отдела «1-Ц» Гтавного штаба Центральной группы немецких войск — ГЕНСГЕР Пауль.
Будучи допрошенным, он показал, что в 1941 году в городе Борисове он в качестве переводчика участвовал на допросе старшего лейтенанта артиллерии ДЖУГАШВИЛИ Якова. Допрос вел капитан отдела «1-Ц» доктор ШУЛЬЦЕ, работник 5 отдела Главного Управления Имперской Безопасности. После допроса ДЖУГАШВИЛИ был направлен в концлагерь Заксенхаузен.
В дальнейшем нами было установлено, что американцы в 1945 году арестовали более 15 работников лагеря Заксенхаузен (Генриха Гиммлера работнички! — Б. С.). Поэтому была заявлена просьба передать их для дальнейшего следствия нам, так как концлагерь Заксенхаузен находится на нашей территории (строго говоря, не на «нашей», а на территории Советской оккупационной зоны Германии; однако и Серов, и Круглов, да и сам Иосиф Сталин рассматривали Восточную Германию как свою территорию, на которой можно устанавливать те же самые порядки, что и в СССР. — Б. С.). Американцы передали арестованных, в числе которых оказался комендант лагеря КАЙНДЛЬ, полковник «СС», и командир охранного батальона ВЕГНЕР, подполковник «СС».
В целях проверки показаний ГЕНСГЕРА был допрошен арестованный бывший командир охранного батальона «СС» дивизии «мертвая голова», охранявшего концлагерь Заксенхаузен, ВЕГНЕР Густав, 1905 года рождения, с высшим полицейским образованием, член фашистской партии с 1939 года.
На допросе ВЕГНЕР Густав показал, что в концлагере Заксенхаузен находился особый лагерь «А». В этом лагере содержались генералы и старшие офицеры Красной армии, английской и греческой армий.
В марте месяце 1943 года ВЕГНЕР шел по территории особого лагеря «А» вместе с комендантом концлагеря Заксенхаузен полковником «СС» — КАЙНДЛЬ, который обратил его внимание на барак № 2 и сказал, что в этот барак сегодня должны быть переведены из тюрьмы концлагеря два старшие лейтенанта, один из которых является сыном Сталина, а второй родственником Молотова (фамилии «Сталин» и «Молотов» Иван Александрович вписал от руки. — Б. С.).
При этом приказал ему, чтобы в бараке вывесили правила поведения военнопленных на русском языке.
На следующий день действительно в барак № 2 были переведены генерал БЕССОНОВ, два подполковника и старшие лейтенанты ДЖУГАШВИЛИ Яков и КОКОРИН (Кокорин, очевидно, и являлся родственником В. М. Молотова или выдавал себя за такого родственника. — Б. С.). Генерал-майор БЕССОНОВ был у немцев начальником школы диверсантов-подростков в гор. Познань, в настоящее время арестован и находится в Москве.
В последующем ВЕГНЕР несколько раз приходил в барак № 2 и спрашивал у старшего лейтенанта ДЖУГАШВИЛИ, какие он имеет просьбы к комендатуре лагеря. ДЖУГАШВИЛИ никогда ничего не просил, кроме газет, по которым интересовался положением на фронте. Свою фамилию ДЖУГАШВИЛИ никогда не называл. Держал себя всегда независимо и с некоторым презрением к администрации лагеря.
Далее ВЕГНЕР показал, что в конце 1943 года ему стало известно, что ДЖУГАШВИЛИ был убит часовым «при попытке к бегству». Подробностей убийства ВЕГНЕР якобы не знает, так как следствие по этому случаю велось по поручению ГИММЛЕРА.
В связи с такими показаниями нами был допрошен комендант концлагеря Заксенхаузен — КАЙНДЛЬ, полковник СС, член фашистской партии с 1937 года, который подтвердил, что, действительно, старший лейтенант ДЖУГАШВИЛИ в течение трех недель содержался в лагерной тюрьме, а затем по указанию ГИММЛЕРА был переведен в особый лагерь «А». Этот лагерь состоял из трех бараков, огороженных каменной стеной, и, кроме того, на расстоянии 2-х метров от стены были поставлены 3 забора из колючей проволоки. Через один из них был пропущен ток высокого напряжения.
Как показал КАЙНДЛЬ, он каждую неделю входил в барак № 2 и интересовался заключенными.
Генерал БЕССОНОВ по заданию ГИММЛЕРА писал проект о реорганизации России по принципу Германии. КАЙНДЛЮ было известно, что БЕССОНОВ и два подполковника являлись агентами гестапо, работали более года под руководством немцев по разложению Красной армии, но в чем-то провинились, и поэтому их направили в концлагерь.
Старший лейтенант ДЖУГАШВИЛИ держал себя замкнуто, ни с кем не разговаривал, в том числе и с генералом БЕССОНОВЫМ, и никаких просьб к администрации лагеря не заявлял, но весьма интересовался положением на фронте.
КАЙНДЛЬ один раз, по просьбе ДЖУГАШВИЛИ, кроме газет, дал карту с обозначением положения частей Красной армии и немецкой армии. ДЖУГАШВИЛИ долго и внимательно рассматривал карту.
Относительно убийства ДЖУГАШВИЛИ, КАЙНДЛЬ показал, что в конце 1943 года старший лейтенант ДЖУГАШВИЛИ был убит часовым при следующих обстоятельствах:
Арестованные барака № 2 были на прогулке около барака. В 7 часов вечера СС-овец — ЮНГЛИНГ, наблюдавший за ними, приказал зайти в барак и все пошли. ДЖУГАШВИЛИ не пошел и потребовал коменданта лагеря. СС-овец ЮНГЛИНГ повторил свое приказание, но ДЖУГАШВИЛИ отказался его выполнить. Тогда СС-овец сказал, что пойдет звонить по телефону коменданту КАЙНДЛЮ. Во время разговора по телефону ЮНГЛИНГ сказал КАЙНДЛЮ, что слышит выстрел, и повесил трубку. В это время, как показывает КАЙНДЛЬ, происходило следующее: ДЖУГАШВИЛИ, идя в раздумье, перешел через нейтральную тропу к проволоке. Часовой взял винтовку на изготовку и крикнул «стой». ДЖУГАШВИЛИ продолжал идти. Часовой крикнул «стрелять буду».
После этого окрика ДЖУГАШВИЛИ начал ругаться, схватился руками за гимнастерку, разорвал ворот, обнажил грудь и закричал часовому «стреляй». Часовой выстрелил в голову и убил ДЖУГАШВИЛИ.
Арестованный КАЙНДЛЬ, чтобы оправдаться в расстреле ДЖУГАШВИЛИ, на допросе добавил, что ДЖУГАШВИЛИ одновременно с выстрелом часового схватился за проволоку высокого напряжения и сразу же упал на первые два ряда колючей проволоки.
В таком положении убитый ДЖУГАШВИЛИ по указанию КАЙНДЛЯ лежал 24 часа, пока не поступило распоряжение ГИММЛЕРА снять труп и отвезти на исследование в лагерный крематорий. Затем в крематорий приехали два профессора из Имперской Безопасности, которые составили акт о том, что ДЖУГАШВИЛИ убит ударом электрического тока высокого напряжения, а выстрел в голову последовал после. Вместе с тем в акте было записано, что часовой действовал правильно, согласно инструкции.
После заключения профессоров, тело ДЖУГАШВИЛИ было сожжено в крематории, а пепел помещен в урну, которая была отправлена вместе с материалами расследования убийства ДЖУГАШВИЛИ в Главное Управление Имперской Безопасности.
Как показывает КАЙНДЛЬ, он во время следствия боялся неприятностей от ГИММЛЕРА, но дело обошлось «благополучно».
В целях проверки правильности показаний КАЙН ДЛЯ о расстреле ДЖУГАШВИЛИ, ему было предложено описать внешний вид ДЖУГАШВИЛИ.
КАЙНДЛЬ хорошо помнит внешний облик ДЖУГАШВИЛИ и правильно описал его.
Кроме того, был предъявлен снимок ДЖУГАШВИЛИ, вырезанный из немецкого журнала. И на снимке КАЙНДЛЬ сразу показал ДЖУГАШВИЛИ.
Таким образом, показания КАЙНДЛЯ в той части, что у него в лагере в 1943 году содержался и был расстрелян ДЖУГАШВИЛИ, не вызывают сомнения.
Добавление КАЙНДЛЯ о том, что ДЖУГАШВИЛИ убит электрическим током высокого напряжения, является вымыслом КАЙНДЛЯ в целях смягчения его ответственности за расстрел ДЖУГАШВИЛИ.
На заданный мной вопрос КАЙНДЛЮ, где хранилось личное дело на военнопленного ДЖУГАШВИЛИ, он ответил, что дело хранил у себя в сейфе, а перед капитуляцией Германии приказал своему адъютанту сжечь.
В ходе следствия установлено, что комендант концлагеря полковник «СС» — КАЙНДЛЬ и командир охранного батальона «СС» — подполковник «СС» ВЕГНЕР, боясь предстоящей ответственности за совершенные преступления в концлагере, не все говорят. Зафиксированы их попытки покончить жизнь самоубийством, при этом высказывают намерения броситься на часового, разбиться о стены камеры и т. д.
В связи с тем, что при приеме нами арестованных работников «СС» лагеря Заксенхаузен от американцев последние просили пригласить их на суд, поэтому применить меры физического воздействия к арестованным КАЙНДЛЮ и ВЕГНЕРУ в полной мере не представилось возможным. Организованы агентурные мероприятия по внутрикамер-ному освещению арестованных».
Чувствуется, что у чекистов руки чесались применить к Кайндлю и Вегнеру «меры физического воздействия» в самой полной мере. Тогда бы комендант Заксенхаузена точно признался, что лично отдал приказ об убийстве Якова. Но бить арестованных немцев пришлось очень аккуратно — их еще надо было предъявить на процессе союзникам-американцам.
Я уверен, что Кайндль действительно врал, когда утверждал, будто Яков Джугашвили погиб оттого, что схватился руками за находившуюся под напряжением колючую проволоку, а пуля часового вошла уже в мертвое тело. Только причина этой лжи была совсем не в том, что бывший комендант Заксенхаузена опасался быть привлеченным к ответственности советскими органами за убийство сына Сталина. Слишком очевидно было то, что полковник к смерти Якова не имеет никакого отношения. Нет, Кайндлю пришлось выкручиваться гораздо раньше, в 43-м, и не перед руководителями советского МВД, а перед Гиммлером.
Рейхсфюрер СС наверняка был сильно огорчен, что подчиненные не уберегли столь ценного пленника. Вот и пришлось Кайндлю, выгораживая рядового эсэсовца, придумывать, что часовой поразил уже труп, поскольку сын Сталина предпочел добровольно уйти из жизни и помешать ему не было никакой возможности.
Насчет времени смерти Якова Джугашвили Кайндль ошибся. То ли за три года успел позабыть, то ли умышленно пугал следы, хотя не совсем понятно, зачем. На самом деле старший сын Сталина был убит 14 апреля 1943 года, а отнюдь не в конце года. Личное дело Якова Джугашвили, хранившееся в Заксенхаузене, Кайндль действительно уничтожил. Однако такое же дело сохранилось в архиве Имперского главного управления безопасности (РСХА) и было в конце войны захвачено американцами. Уже 30 июня 1945 года исполняющий обязанности госсекретаря Грю писал американскому послу в Москве Гарриману: «Сейчас в Германии объединенная группа экспертов государственного департамента и британского министерства иностранных дел изучает важные германские секретные документы о том, как был застрелен сын Сталина, пытавшийся якобы совершить побег из концлагеря. На сей счет обнаружено: письмо Гиммлера к Риббентропу в связи с данным происшествием, фотографии, несколько страниц документации. Британское министерство иностранных дел рекомендовало английскому и американскому правительствам передать оригиналы указанных документов Сталину, а для этого поручить английскому послу в СССР Кларку Керру информировать о найденных документах Молотова и попросить у Молотова совета, как наилучшим образом отдать документы Сталину. Кларк Керр мог бы заявить, что это совместная англо-американская находка, и презентовать ее от имени британского министерства и посольства США. Есть мнение, однако, что передачу документов следует произвести не от лица нашего посольства, а от госдепартамента. Суждение посольства о способе вручения документов Сталину было бы желательно знать в госдепартаменте».
Однако документы так и не дошли до Иосифа Виссарионовича. Они на десятки лет осели в Национальном архиве США в Вашингтоне. Рассекретили досье № «Т-176» только в 1968 году. Официальная версия гласила: документы не стали передавать советской стороне, чтобы не огорчать «дядюшку Джо». Об этом посла Гарримана известили специальной телеграммой 23 августа 1945 года. Может быть, это была своеобразная месть за отказ Сталина предоставить данные об обстоятельствах самоубийства Гитлера и о том, что тело фюрера было найдено в Берлине советскими солдатами.
Из досье «Т-176» стало известно о мужественном поведении Якова Джугашвили. Незадолго до гибели он, в частности, утверждал: «Скоро германские захватчики будут переодеты в наши лохмотья и отправятся в Россию восстанавливать камень за камнем все то, что они разрушили…»
В связи со смертью сына Сталина Гиммлер 22 апреля 1943 года сообщил Риббентропу о том, что «военнопленный Яков Джугашвили, сын Сталина, был застрелен при попытке к бегству из особого блока «А» в Заксенхаузене близ Ораниенбурга». Фактически же это была не попытка к бегству (Яков прекрасно понимал, что выбраться за пределы лагеря ему не удастся), а род самоубийства. Он, как мы помним, и прежде пытался покончить с собой.
По показаниям Кайндля видно, что Яков Джугашвили все время плена находился в глубокой депрессии, переживал, что подвел отца, оказался заложником в руках неприятеля. Еще на одном из первых допросов, 18 июля 1941 года, в ответ на вопрос, почему он не хочет, чтобы его семья знала о том, что он в плену, может быть, из опасений, что у его семьи будут неприятности, Яков прямо ответил: «Нет, никаких неприятностей, мне стыдно, мне!.. Мне стыдно перед отцом, что я остался жив».
В данном случае старший сын Сталина не кривил душой. Печально знаменитый приказ № 270, объявлявший пленных предателями Родины и предусматривавший репрессии против членов их семей, был издан только 16 августа 1941 года, через месяц после того, как Яков попал в плен. Справедливости ради отмечу, что на себя самого и на семью своего старшего сына Иосиф Виссарионович действие этого приказа в полной мере распространять не стал. Только на всякий случай продержал жену Якова Юлию Мельцер в одиночном заключении полтора года, но затем выпустил без всякого поражения в правах.
Яков Джугашвили держался в плену достойно. Находившийся вместе с ним весной 42-го в лагере Хаммельсбург в Южной Баварии майор Минасян после войны показал, что Яков «показал себя стойким, а своим поведением мужественным и непоколебимым советским офицером, достойным сыном Великого отца, Маршала товарища Сталина. Питание он получал такое, как и остальные советские офицеры, т. е. 150 гр. отварного — «хлеба», в день один раз брюквенный суп без всякой приправы.
Немцы его использовали на хозяйственных работах внутри лагеря, воспользовавшись его способностями — он работал резчиком по кости. Из лошадиных костей он резал фигуры, шахматы, табачные трубки и т. д.
Ежедневно приезжали к нему фотокорреспонденты фашистских газет с сотрудниками гестапо, чтобы принудить Яшу и получить от него им выгодные сведения, на что всегда встречали твердый отказ. «Я люблю свою Родину, я никогда ничего не скажу плохого о моей Родине!» — таков был ответ Яши. Яшу Джугашвили одели немцы в «камуфлет». На его красноармейском мундире (возможно, Минасян что-то путает, из текста первого допроса старшего лейтенанта Джугашвили следует, что вместо изъятой крестьянской одежды и советских офицерских сапог ему выдали мундир, брюки и сапоги немецкого солдата. — Б. С.) в 12-ти местах большими буквами разноцветными красками было написано «S.U.».
Яков не выдержал унижения и мук собственной совести, пошел на проволоку и погиб от пули эсэсовца-часового. А ведь мог бы дождаться в лагере конца войны. Офицеров и генералов в плену кормили скудно, но хватало, чтобы не умереть с голоду. Вот пленных советских солдат порой совсем не кормили, и число жертв среди них исчислялось миллионами. Интересно, как встретил бы Иосиф Виссарионович вернувшегося из германского плена сына? Думаю, в фильтрационный лагерь, как сотни тысяч других выживших пленников, все-таки не отправил бы, но и звездой Героя не наградил бы. Ушел бы Яков из армии в запас и тихо работал где-нибудь инженером. Но гордый грузин был весь в отца и не мог пережить позор плена.
Иосиф Виссарионович еще в годы войны был в курсе, как ведет себя в лагере его старший сын. Маршал Георгий Константинович Жуков вспоминал, как в начале марта 1945 года на «ближней» даче Верховный главнокомандующий, еще не зная о гибели сына, говорил, что Яков в плену держится хорошо, но что немцы его живым не выпустят: «Во время прогулки И. В. Сталин неожиданно стал рассказывать мне о своем детстве.
Так за разговором прошло не менее часа. Потом сказал:
— Идемте пить чай, нам нужно кое о чем поговорить.
На обратном пути я спросил:
— Товарищ Сталин, давно хотел узнать о вашем сыне Якове. Нет ли сведений о его судьбе?
На этот вопрос он ответил не сразу. Пройдя добрую сотню шагов, он сказал каким-то приглушенным голосом:
— Не выбраться Якову из плена. Расстреляют его фашисты. По наведенным справкам, держат они его изолированно от других военнопленных и агитируют за измену Родине.
Помолчав минуту, твердо добавил:
— Нет, Яков предпочтет любую смерть измене Родине.
Чувствовалось, он глубоко переживает за сына. Сидя за столом, И. В. Сталин долго молчал, не притрагиваясь к еде.
Потом, как бы продолжая свои размышления, с горечью произнес:
— Какая тяжелая война! Сколько она унесла жизней наших людей. Видимо, у нас мало останется семей, у которых не погибли близкие…»
Вероятно, размышления о сыне были навеяны донесением наркома внутренних дел Л. П. Берии, поступившим как раз в марте 45-го: «В конце января с. г. Первым Белорусским фронтом (которым как раз и командовал Жуков. — Б. С.) была освобождена из немецкого лагеря группа югославских офицеров. Среди освобожденных — генерал югославской жандармерии Стефанович, который рассказал следующее. В лагере «Х-с» г. Любек содержался старший лейтенант Джугашвили Яков, а также сын бывшего премьер-министра Франции Леона Блюма — капитан Роберт Блюм и другие. Джугашвили и Блюм содержались в одной камере. Стефанович раз 15 заходил к Джугашвили, предлагал материальную помощь, но тот отказывался, вел себя независимо и гордо. Не вставал перед немецкими офицерами, подвергаясь за это карцеру. Газетные сплетни обо мне — ложь, говорил Джугашвили. Был уверен в победе СССР. Написал мне (разумеется, Стефановичу, а не Берии. — Б. С.) свой адрес в Москве: ул. Грановского, д. 3, кв. 84».
Впервые же о смерти Якова отец, по утверждению Светланы Аллилуевой, узнал летом 1945 года. Он сказал дочери: «Яшу расстреляли немцы. Я получил письмо от бельгийского офицера, принца, что ли, с соболезнованием, — он был очевидцем… Их всех освободили американцы…» Светлана вспоминает, что в тот момент отцу «было тяжко, он не хотел долго задерживаться на этой теме».
Дочь Сталина приводит и другие свидетельства о гибели старшего брата: «Валентина Васильевна Истомина (Валечка), бывшая в то время экономкой у отца, рассказывала мне позже, что такое же известие о Яшиной гибели услышал К. Е. Ворошилов на одном из фронтов в Германии, в самом конце войны. Он не знал, как сказать об этом отцу, и страдал сам — Яшу все знали и любили…
Может быть, слишком поздно, когда Яша уже погиб, отец почувствовал к нему какое-то тепло и осознал несправедливость своего отношения к нему… Яша перенес почти четыре года плена (на самом деле — меньше двух лет. — Б. С.), который, наверное, был для него ужаснее, чем для кого-либо другого… Он был тихим, молчаливым героем, чей подвиг был так же незаметен, честен и бескорыстен, как и вся его жизнь.
Я видела недавно во французском журнале статью шотландского офицера, якобы очевидца гибели Яши… В этой статье — похожи на правду две вещи: фото Яши, худого, изможденного, в солдатской шинели, безусловно, не подделка; и тот приведенный автором факт, что отец тогда ответил отрицательно на официальный вопрос корреспондентов о том, находится ли в плену его сын. Это значит, что он сделал вид, что не знает этого, — и тем самым, следовательно, бросил Яшу на произвол судьбы… Это весьма похоже на отца — отказываться от своих, забывать их, как будто бы их не было… Впрочем, мы предали точно так же всех своих пленных…
Во всяком случае, жизнь Яши всегда была честной и порядочной. Он был скромен, ему претило всякое упоминание о том, чей он сын… И он честно и последовательно избегал любых привилегий для своей персоны, да у него их никогда и не было».
О Василии Сталине такого не скажешь. Чем-чем, а избытком скромности он никогда не страдал, всегда помнил, чей он сын, и хотел, чтобы окружающие это тоже помнили. И эксцессов на жизненном пути Василия хватало. Грешил он рукоприкладством. А вот представить Якова, бьющего подчиненного по лицу, просто невозможно. Вместе с тем Василий был человеком добрым (пока не выпьет) и подлости людям не делал. Он был в чем-то талантливее и, как личность, крупнее старшего брата, но в то же время был куда беспокойнее и бесшабашнее Якова.
Вполне возможно, что информатором, сообщавшим в Москву о старшем лейтенанте Джугашвили, был другой старший лейтенант, находившийся вместе с ним в Заксенхаузене, — подлинный или мнимый родственник Молотова, в рапорте Серова названный Кокориным. Сейчас я хочу сделать небольшое отступление и рассказать подробнее об этом человеке. В немецкой и англо-американской литературе его называют племянником заместителя председателя Совнаркома и наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова, в годы войны — второго человека в руководстве страны после Сталина. Этого человека считают одним из самых удачливых германских агентов, ходивших в советский тыл. Однако внимательное изучение его истории привело меня к неожиданному выводу. Тот, кто выдавал себя за племянника Молотова и носил в германской разведке кличку «Игорь», в действительности был двойным советским агентом, первоначально засланным как раз с целью выяснить судьбу старшего лейтенанта Якова Джугашвили. Берия, отправляя его на задание, вполне мог предполагать, что племянника Молотова немцы поместят в какой-то особый лагерь для высокопоставленных пленников, где агент, скорее всего, и встретится с сыном Сталина.
История того, кого Яков Джугашвили знал под фамилией Кокорин, если судить по книгам отставного английского разведчика, грека по национальности, Эдварда Кукриджа (его настоящее имя — Эдвард Спиро) и американского журналиста Чарльза Уайтинга, посвященным бывшему начальнику отдела «Иностранные армии — Восток» и главе Федеральной разведывательной службы Западной Германии Рейнхарду Гелену, была следующей.
В своей сильно беллетризованной книге Уайтинг переносит нас в далекий август 1944 года. Место действия — Белоруссия. Действующие лица — агенты немецкой разведки «Игорь» и «Грегор». Их историю и боевые подвиги на ниве служения Гелену Кукридж и Уайтинг описывают довольно подробно.
«Игорь» — это Василий Антонович Скрябин, родившийся 13 мая 1920 года в Нижнем Новгороде. Родителей его, по утверждению Кукриджа, звали Петр Давыдович и Мария Иосифовна. Тут сразу возникает неразрешимая пока загадка, почему будущий немецкий агент носил отчество, отличное от имени отца. Кукридж вообще смело утверждает, что Василий Антонович Скрябин был ни больше ни меньше, как родной племянник Вячеслава Михайловича Молотова, чья настоящая фамилия была Скрябин. Правда, Кукридж не объясняет, каким именно образом Петр Давыдович Скрябин ухитрился стать родным братом Вячеслава Михайловича Скрябина. Уайтинг не решается на столь сенсационное предположение и никак не обозначает связь своего героя с Молотовым. В чем сходятся Кукридж и Уайтинг, так это в том, что родители Василия Антоновича были репрессированы «за контрреволюционную деятельность», вследствие чего советскую власть он сильно невзлюбил.
Скрябин учился в Московском университете (по другой версии — в Политехническом институте), куда сыну репрессированных родителей тогда попасть было очень непросто. Из университета его призвали лейтенантом в 38-й гвардейский полк, и при первой возможности 17 августа 1941 года «Игорь» сдался противнику. Заметим, что к тому времени советских гвардейских дивизий еще не существовало. Единственным исключением были части реактивных минометов, славных «катюш», которым еще при формировании присваивался статус гвардейских. Возможно, в одном из полков «катюш» и служил В. А. Скрябин. Он прошел специальную подготовку как агент абвера и, по утверждению Кукриджа и Уайтинга, несколько раз с успехом выполнял разведывательные миссии за линией фронта.
Под псевдонимом же «Грегор» скрывался немец Альберт Мюллер, родившийся 11 ноября 1909 года в Санкт-Петербурге. Его отец, Лео Мюллер, представлял в России интересы одной крупной германской текстильной компании. Мать же, по уверению Кукриджа, была русской, Евгенией Павловной Столяр, принявшей позднее фамилию мужа. Заметим, что девичья фамилия матери агента сильно напоминает еврейскую, и не исключено, что «Грегор» имел в своих жилах какую-то толику еврейской крови. Это, однако, не мешало ему служить в германской разведке.
Альберт учился в Ленинграде на инженера-электротехника, а когда в 1928 году после смерти отца они с матерью эмигрировали в Германию, продолжил образование в Лейпцигском университете. За несколько лет до начала войны благодаря свободному владению русским языком он стал сотрудником абвера.
9 августа 1944 года «Игорь» и «Грегор» — эта «сладкая парочка» — начали подготовленную по приказу Гелена операцию «Дрозд». Сперва агенты в роли офицеров Генштаба Красной армии должны были разведать дислокацию советских войск в районе Витебска, а затем, под видом демобилизованных из армии, проникнуть в Москву и поступить работать на военный завод, в Госплан или какой-нибудь наркомат, чтобы собрать сведения о военном производстве и переброске на фронт войск и боевой техники. Странно, правда, почему Гелен такое пристальное внимание уделил Витебску, который к моменту начала операции «Дрозд» находился уже в глубоком тылу наступающих советских армий. Так или иначе, «дрозды» были благополучно сброшены с парашютами ночью в советский тыл и утром явились в штаб 11-й гвардейской дивизии генерала Козлова, расположенный в городе Острове. Остров, кстати сказать, расположен совсем не в Витебской, а в Барановичской области, недалеко от тогдашней линии фронта, так что Кукридж здесь, вероятно, от истины не отклоняется.
Свежеиспеченные генштабисты майор Посухин или Посючин («Грегор») и старший лейтенант Красин («Игорь») встретили в штабе дивизии, как писал позднее «Грегор» в донесении, столь теплый прием, сопровождавшийся обильной выпивкой, что сразу вспомнились сцены бессмертной комедии Гоголя «Ревизор». От Козлова агенты направились в Витебск в любезно предоставленной генералом машине с шофером. Из Витебска они передали по радио собранную информацию и, сменив документы, двинулись в Москву. Теперь они превратились в офицеров, откомандированных из армии для работы в народном хозяйстве как имеющие ценные технические специальности. «Игорь» устроился на работу в Госплан, а «Грегор» — на электрозавод. Они поселились на московской окраине в деревянном бараке с коридорной системой, в одной комнате. Однажды вечером агенты решили вновь выйти в эфир, но обнаружили, что батарейки к рации сели, и ее пришлось подключать к общей электросети дома. Вдруг «Грегор» заметил, что лампочка в комнате мигает, в точности повторяя передаваемые по рации сигналы. И в это время к ним в комнату вошла соседка, молодая симпатичная девушка двадцати с небольшим лет. В связи с манипуляциями «Игоря» и «Грегора» у нее возникли перебои с напряжением в электроплитке, на которой она готовила скудный ужин, и Марфа хотела попросить соседей-инженеров починить плитку. «Игорь» второпях забыл спрятать наушники, и Марфа сразу поняла, что перед ней вражеские шпионы. «Грегор» мучительно думал, надо ли теперь для безопасности дальнейшего течения операции убивать Марфу и куда в случае чего можно будет спрятать тело. Однако беспокоились друзья напрасно. Марфа, на их счастье, оказалась убежденной антикоммунисткой. К тому же она по уши влюбилась в молодого и симпатичного «Игоря». Смышленая девушка не только смогла достать остродефицитное в условиях военной Москвы питание для рации, но и стала выполнять другие деликатные поручения, так что «Грегор» получил у Гелена формальное разрешение завербовать ее.
«Игорю» в Госплане удалось познакомиться с каким-то высокопоставленным чиновником из Наркомата путей сообщения, большим любителем выпивки и денег, выказывающим наклонность к коррупции. «Игорь» решил взять быка за рога и после одной грандиозной попойки прямо попросил своего собутыльника продать график железнодорожных перевозок на ноябрь и декабрь 1944 года (дело было в октябре), на что чиновник вполне трезво запросил солидную сумму в 40 тысяч рублей. Такой суммы у друзей не оказалось, и пришлось просить по радио Гелена срочно прислать курьера с деньгами. Курьер по кличке «Петр» был сброшен с парашютом в окрестностях Москвы и благополучно приземлился. Передав требуемую сумму «Грегору» и «Игорю», «Петр», русский перебежчик, отправился, по утверждению Уайтинга, аж в район Вологды, чтобы установить там контакт с большой группой немецких солдат, бежавших из советских лагерей или каким-то невероятным образом ухитрившихся не попасть в плен и сумевших даже установить радиосвязь со штаб-квартирой Гелена.
Трудно сказать, что именно питало безудержную фантазию американского журналиста. Но его рассказ о поездке «Петра» в Вологду не может не настораживать. Не могли немецкие окруженцы забраться так далеко на север. Ни там, ни в каком-либо другом районе СССР не было немецких партизанских отрядов из бежавших военнопленных. То ли здесь мы имеем дело с какой-то радиоигрой с советской стороны (хотя вряд ли местом дислокации мнимых партизан избрали бы столь отдаленный пункт, как Вологда), либо кто-то эту историю просто выдумал.
Но вернемся к «Игорю» с «Грегором» и их подруге Марфе, которую, кажется, так и звали, без кавычек. Продажный чиновник получил деньги и на одну ночь передал агентам требуемые документы. Пока «Игорь» их фотографировал, «Грегор» на всякий случай, в нарушение инструкции по конспирации, выписал из графика перевозок наиболее важную информацию. Теперь усталым, но довольным шпионам оставалось только дождаться самолета, который за ними должен был прислать Гелен.’ Описание этого завершающего и наиболее драматичного эпизода их многотрудной миссии я хочу процитировать по книге Уайтинга полностью.
Но прежде напомню другое описание: как розыскники-контрразведчики наконец-то встретились с немецкой разведгруппой «Неман» в романе Владимира Богомолова:
«Негромкие голоса приближались. Ни Таманцев, ни Блинов, спрятанные в кустах, не могли никого видеть, но Алехин, метрах в девяноста от них, укрывшись за деревьями, уже рассматривал троих в военной форме, вышедших из леса по другую сторону поляны, и внимательно считал их шаги.
Выждав сколько требовалось, он с помощником коменданта появился на дороге; завидев их, трое, шедшие навстречу, умолкли; пять человек сближались, с интересом разглядывая друг друга.
Они встретились, как и рассчитал весьма точно Алехин, у гнилого пенька, прямо напротив кустов, за которыми притаились Блинов и Таманцев, поздоровались, и помощник коменданта, задержав руку у козырька, предложил:
— Товарищи офицеры, попрошу предъявить документы! Комендантский патруль.
— Ваш мандат на право проверки, — попросил один из троих, бритоголовый, с погонами капитана, так спокойно, будто ему заранее было известно, что здесь, в лесу, у него должны проверить документы и что это малоприятная и пустая, но неизбежная формальность. — Кто вы такой?
Слева от него, ближе к засаде, стоял высокий, крепкого сложения старший лейтенант, лет тридцати или чуть побольше, а справа — молодой лейтенант, тоже плотный и широкий в плечах. На всех троих было обычное летнее офицерское обмундирование (у лейтенанта — поновее), пилотки и полевые пехотные погоны без эмблем. На гимнастерке у капитана над левым карманом виднелась колодка с орденскими ленточками, а над правым — желтая и красная нашивки за ранения».
Разумеется, здесь мы имеем дело с художественным произведением, так сказать, с плодом писательской фантазии. Но согласись, читатель, что изображение в этой сцене, в отличие от опуса Уайтинга, вызывает наше доверие психологической и бытовой точностью деталей. Чем все кончилось в романе Богомолова, читатели хорошо помнят. После короткой схватки немецкие агенты были обезврежены, а их главарь, бритоголовый капитан (он же — матерый враг советской власти и опытнейший разведчик, неуловимый Мищенко), убит. При этом расколовшийся по горячим следам молоденький лейтенант-радист выдал контрразведчикам ценнейшего немецкого информатора по кличке «Матильда», работавшего шифровальщиком в штабе фронта, правда, не у К. К. Рокоссовского на 1-м Белорусском, а на 1-м Прибалтийском у И. X. Баграмяна. Интересно: опирался ли здесь Богомолов на архивы советских спецслужб или просто придумал «Матильду»?
Посмотрим теперь, чем закончилась эпопея «Грегора» и «Игоря», подобно антигероям Богомолова, попавших в засаду. Итак, слово Чарльзу Уайтингу: «Грегор», «Игорь» и Марфа были вне себя от радости, когда узнали, что их собираются эвакуировать через линию фронта. Они немедленно начали искать подходящее место вблизи Москвы, где мог бы сесть легкий самолет люфтваффе, который Гелен обещал прислать. В конце концов они нашли приемлемую для посадки точку поблизости от города Дзержинска, в 60 или 70 милях к западу от Москвы.
Ночь, когда предпринималась попытка спасти агентов, была сырой и холодной, и все трое, ужасно промерзнув на мокрой траве, постоянно сверяли часы и прислушивались, не донесет ли ветер звуки приближающейся долгожданной машины. Когда настало время зажечь сигнальные костры, чтобы показать пилоту спасательного самолета место посадки, «Грегор» и «Игорь» принялись за работу и вскоре зажгли то, что представлялось им гигантским костром.
Огонь поднимался все выше и выше, и казалось, что вся окружающая местность окунулась в яркий кроваво-красный свет. «Грегор» и «Игорь» в ужасе посмотрели друг на друга: огонь наверняка был виден на много миль вокруг. Минуты текли и текли, а самолет все не появлялся. «Грегор» облизывал сухие, потрескавшиеся, губы (Уайтинг постоянно заставляет своего героя делать так во время особо сильного волнения. — Б. С.), пока пламя вздымалось вверх. Напряжение становилось непереносимым. А что, если этот чертов самолет никогда не прилетит? Прошло полчаса. Постепенно испуганные агенты стали думать, что все напрасно. Самолет не прилетит, они будут предоставлены своей судьбе: похоже, что спасение не придет с неба ни в эту ночь, ни в какую-либо другую. В это время «Игорь» вдруг издал сдержанный, но радостный крик. Еще до того, как они распознали его, самолет приземлился, и плохоразличимая фигура выпрыгнула из него, что-то крича им сквозь шум пары моторов.
«Грегор» среагировал первым. В тот момент, когда он начал свой бег к самолету, раздалась неистовая команда: «Стой!» Вслед за этим Нули застучали по траве вокруг них, словно дождь по жестяной крыше. Они обнаружены! Трассирующие пули прорезали воздух. Похожие на мириады красных, злых пчел, очереди чертили неровные линии в ночи.
«Грегор» бежал так, как он не бегал никогда прежде в своей жизни. Пилот заметил опасность и начал запускать моторы. «Грегор» увидел, как хвост самолета начал подниматься, и удвоил свои усилия. У него перехватывало дыхание, легкие грозили в любой момент лопнуть. Но он сделал это последнее усилие! Сильные грубые руки подхватили его под мышки и втащили в самолет. Как только он тяжело рухнул на металлический пол самолета, скорее мертвый, чем живой, машина начала подниматься. В страхе, что он не догонит самолет, «Грегор» не заметил, что ранен в руку. Летчики разорвали на бинты его белье и перевязали кровоточащую рану. Лучшее, что они могли предложить ему, это небольшую дозу морфия. Но «Грегор» не чувствовал боли; его мысли были рядом с бедными «Игорем» и Марфой, оставшимися на земле.
«Боже, — тяжело вздыхал он, сжимая голову здоровой рукой, — что же будет с ними?» И вслед за этим впал в уныние. Микрофильм! Он дал его спрятать «Игорю». У «Игоря» жизненно важная информация!
Несколько часов спустя «Грегор», переодевшись в мундир капитана германской армии, докладывал заместителю Гелена подполковнику Отто Шеферу. В мрачном расположении духа он признал, что жизненно важная информация все еще у «Игоря». И тут же внезапно вспомнил, что его собственные заметки при нем. «Грегор» немедленно попросил принести его гражданскую одежду, бритвой вспорол швы на куртке и достал свои карандашные записи. Триумфальным жестом он передал их своему начальнику, который поспешил уйти с ними.
Через несколько минут эти заметки были уже на столе у самого генерала Гелена, и мастер шпионажа приводил их в порядок, пытаясь осмыслить их значение. В это время капитан Мюллер, чувствовавший себя воскресшим из мертвых, ворочался в постели, полностью истощенный и даже не будучи в состоянии заснуть, снова и снова переживая то, что произошло в одиноком леске недалеко от Москвы всего несколько часов назад».
Кукридж рисует эпизод с эвакуацией «Грегора» иначе, в духе романтической любовной истории. По его словам, на прилетевший самолет никто не нападал. Зато «Игорь», вознамерившийся взять с собой Марфу и получивший на это разрешение от Гелена, опоздал вместе с ней к месту посадки самолета и появился на поляне в тот момент, когда машина уже взлетела в воздух и находившийся на ее борту «Грегор» отчаянно махал своему товарищу рукой.
В чем согласны и Уайтинг, и Кукридж, так это в том, что «Игорь» через несколько недель опять вышел на связь и получил приказ вместе с Марфой пробираться в Восточную Пруссию, однако туда так и не прибыл. Уайтинг утверждает, что сотрудники Гелена упорно молчат в ответ на вопрос о дальнейшей судьбе «Игоря» и Марфы, и высказывает предположение, что они все еще в начале 70-х работали в Москве на западногерманскую и американскую разведку.
Как мне представляется, наиболее правдоподобен рассказ Уайтинга. Вероятно, все так и было: обстрел самолета советскими солдатами, бедняга Мюллер, из последних сил бегущий к спасительной серебряной птице, «Игорь» и Марфа, из-за начавшейся суматохи не успевшие сесть в самолет.
Но признаемся, читатель: вся эпопея двух немецких агентов с самого начала развивалась слишком уж гладко. Тут и дурак-генерал, с готовностью знакомящий их со всеми секретными планами. Тут и хорошая девушка Марфа, только и мечтающая, как помочь Германии в ее борьбе с большевизмом, да еще способная каким-то образом достать остродефицитные батареи для радиопередатчика. Тут и весьма кстати подвернувшийся коррумпированный советский чиновник-пьяница, готовый по сходной цене продать столь необходимый германской разведке график предстоящих железнодорожных перевозок. А чего стоит уникальное совпадение, когда на поляну вблизи Дзержинска под Москвой одновременно приземляется присланный за агентами самолет и врываются советские автоматчики! Кстати говоря, не вполне понятно, что за Дзержинск имеется в виду. В Московской области города с таким названием нет. Есть Дзержинск в Горьковской области, но он находится восточнее, а не западнее Москвы, и расстояние от него до столицы более 300 километров, а отнюдь не 70 миль (около 120 км). Есть Дзержинск в Минской области. Он действительно к западу от Москвы, но уж больно далеко. Скорее всего, речь идет о поселке Дзержинский в Московской области на Москве-реке.
Я думаю, что все чудеса, случившиеся с «Игорем» и «Грегором», несложно объяснить, если принять одну, по моему убеждению, единственно правильную версию. В действительности Скрябин-«Игорь» и Марфа были советскими агентами и вся операция «Дрозд» фактически проходила под контролем НКВД. Главной целью советской стороны было снабдить немцев дезинформацией. Здесь было рассчитано буквально все. Не исключено, что «Игорь» тем или иным образом побудил «Грегора» сделать выписки из подброшенного ему фальшивого плана железнодорожных перевозок. Затем он сделал так, что микропленка с этим документом осталась у него. Далее чекисты устроили засаду на месте приземления самолета таким образом, чтобы легко раненный «Грегор» успел в него впрыгнуть, а «Игорь» с Марфой, вполне мотивированно, не смогли этого сделать. Видно, передавать полный текст документа противнику советская разведка опасалась из-за боязни, что подделка может раскрыться. В этом отношении куда надежнее были отрывочные заметки Мюллера-«Грегора». Любые несуразицы в них можно было списать на спешку, в которой делались записи. Понятным становится и то, почему Скрябин с Марфой не рискнул возвратиться к немцам. У Скрябина не было уверенности, что немецкая разведка не заподозрит его в двойной игре, когда внимательно ознакомится с докладом Мюллера о ходе и исходе операции «Дрозд». Между прочим, вполне возможно, что Гелен в конце концов пришел к заключению о предательстве «Игоря», и потому отмалчивались его сотрудники вместо ответа на вопрос о послевоенной судьбе Скрябина и Марфы. Думаю, бывшие агенты действительно продолжали жить в Москве, но работали, теперь уже вполне открыто, на КГБ. Что же касается Мюллера-«Грегора», то ему повезло гораздо больше, чем придуманному Мищенко из романа «В августе сорок четвертого»: он вернулся к своим, но только потому, что это было на руку советским контрразведчикам.
Не очень преуспев в получении достоверных сведений о судьбе Якова Джугашвили, Кокорин-Скрябин-«Игорь» зато сумел удачно провести операцию по дезинформации противника.
Своей героической гибелью Яков Джугашвили стал удобной фигурой для официального советского мифа. Впервые его попытались канонизировать еще при жизни Сталина. Светлана Аллилуева утверждает: «Была сделана попытка увековечить его (Якова. — Б. С.), как героя. Отец сам рассказывал мне, что Михаил Чиаурели, собираясь ставить марионеточную «эпопею» — «Падение Берлина», советовался с отцом: у него был замысел дать там Яшу как героя войны. Великий спекулянт от искусства, Чиаурели почуял, какой мог бы выйти «сюжет» из этой трагической судьбы… Но отец не согласился. Я думаю, он был прав. Чиаурели сделал бы из Яши такую же фальшивую куклу, как из всех остальных. Ему нужен был этот «сюжет» лишь для возвеличения отца, которым он так упорно занимался в своем «искусстве». Слава Богу, Яша не попал на экран в таком виде…
Хотя отец вряд ли имел это в виду, отказывая М. Чиаурели, ему просто не хотелось выпячивать своих родственников, которых он, всех без исключения, считал не заслуживавшими памяти.
А благодарной памяти Яша заслуживал; разве быть честным, порядочным человеком в наше время — не подвиг?..»
Своя логика в поведении Иосифа Виссарионовича была. Он прекрасно понимал, что все его родственники останутся в истории только благодаря ему, «великому Сталину» (это словосочетание, по свидетельству рада мемуаристов, он не раз произносил с иронией). И не хотел раздаривать свою славу столь дешево. Культ личности был для Сталина определенным капиталом, гарантирующим незыблемость его власти в стране.
Только два десятилетия спустя, в 1970 году, образ изможденного, но не сломленного пленом старшего лейтенанта Джугашвили, гневно отвергающего предложение генерала А. А. Власова присоединиться к его Русской освободительной армии, появился в киноэпопее режиссера Юрия Озерова «Освобождение». Он хорошо запомнился зрителям. Через несколько лет после премьеры фильма, 28 октября 1977 года, указом Президиума Верховного Совета СССР, подписанным Л. И. Брежневым, Яков Иосифович Джугашвили был посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Восемь лет спустя, в последние месяцы правления К. У. Черненко, орден передали на хранение дочери Якова Галине.
Давайте представим себе на минутку, что в июле 41-го в немецком плену оказался бы не Яков, а Василий. Ничего невероятного в таком повороте событий не было. Представим себе, что Василий отправился бы на фронт 22 июня 1941 года в составе одного из истребительных авиационных полков, в первых боях был бы сбит и оказался в плену.
Я уверен, что он никогда не предал бы отца, отказался бы от сотрудничества с немцами. Его могли убить, как Якова, якобы при попытке к бегству Только сам Василий свою смерть не приблизил бы никогда. За восемь лет пребывания в советской тюрьме он на самоубийство не покушался. Если бы Василия все же убили в немецком концлагере, вокруг него наверняка бы создался положительный пропагандистский миф, возможно, еще при жизни Иосифа Висссарионовича. Ведь генералиссимус гораздо больше любил младшего сына, чем старшего. Тогда бы Василий Сталин остался в сознании народа героем войны, погибшим в фашистской неволе, а не генералом-пьяницей, прославившимся кутежами и самодурством (тут уж хрущевские пропагандисты постарались).
В 42-м истребительном авиаполку, где Василий Сталин служил командиром эскадрильи, помощник командира полка Г. В. Зимин получил задушевное напутствие в Управлении ВВС: «Пропустишь Василия за линию фронта — головой отвечаешь!..» Эскадрилья Василия Сталина была вооружена новыми истребителями Як-1, на которых ни сам комэск, ни многие его подчиненные еще не летали. Для тренировки должны были поступить самолеты-спарки (со спаренным управлением), но их все не было. И Василий не вытерпел.
О том, что произошло дальше, рассказал писателю Станиславу Грибанову бывший командир 42-го авиаполка Федор Иванович Шинкаренко: «Однажды утром, работая в штабе, я услышал гул самолета. Погода была облачная, заявок на боевые вылеты не поступило, учебно-тренировочные полеты не планировались. «Кто же самовольничает?» — встревожился я. Подошел к окну и вижу «як», выруливающий на взлетную полосу. Звоню на стоянку. Докладывают: «Командир эскадрильи решил выполнить тренировочный полет». Только этого не хватало! Без единого провозного — и сразу самостоятельный?..
Василий взлетел уверенно. Набрал высоту до нижней кромки облаков, выполнил, как принято, круг — маршрут с четырьмя разворотами в районе аэродрома — и запросил по радио: «Я — Сокол. Разрешите посадку?»
Скорость на «яке», как в воздухе, так и посадочная, была значительно больше, чем на «ишачке». Летчик сообразил, что будет перелет, и принял грамотное решение — уйти на второй круг, чтобы не промазать и приземлить машину в безопасных пределах летного поля. Но только с третьего захода колеса «яка» коснулись земли. Василий справился с посадкой, хотя пробег самолета оказался больше рассчитанного. Многие на аэродроме тогда видели, как истребитель вырвался за посадочную полосу, а затем стремительно понесся на линию железной дороги…
Кто-то сказал, что у пьяных и влюбленных есть свой ангел-хранитель. Василий был трезв. Но того, что произошло дальше, другому хватило бы на полжизни — вспоминать да описывать в ярких красках. Самолет на большой скорости ударился о железнодорожное полотно, вздыбился, перескочил через рельсы, чудом не зацепив колесами шасси, и остановился в нескольких метрах от глубокого оврага…
Конечно, я отчитал тогда Василия, пытался образумить его, но он беспечно отмахнулся, мол, что шуметь — маши-на-то цела. А потом откровенно заявил: «Надоело сидеть, когда другие летают. Я все-таки комэск. Сколько, в конце концов, ту спарку ждать!..» И тут Василий вдруг предложил: «Отпусти в Москву. Даю слово: будут у нас те машины!»
Командир полка отпустил Василия в столицу, и тот слово сдержал. Шинкаренко же постарался избавиться от опасного подчиненного. С помощью комиссара полка Лысенко и начальника ГлавПУРа Л. З. Мехлиса удалось добиться назначения сына Сталина начальником Инспекции ВВС. Так что Василий пригнал в полк обещанные спарки и улетел обратно в Москву к новому месту службы.
Владимир Аллилуев позднее в мемуарах так прокомментировал это назначение своего двоюродного брата: «Услужливое окружение придумало для Василия какую-то инспекторскую должность, чтобы подальше держать его от фронта. Возможно, в этом и был некий политический резон, но на пользу Василию это не пошло. Он маялся от безделья и пристрастился к спиртному (в действительности пить Василий начал значительно раньше, еще в Качинской школе. — Б. С.). На даче в Зубалово, где жила наша семья, начались шумные застолья. Однажды Василий привез сюда известного деятеля кино А. Я. Каплера и произошло его знакомство со Светланой (закончившееся для «известного деятеля» довольно плачевно. — Б. С.). Слухи об этих гулянках дошли до Сталина, и в конце концов произошел грандиозный скандал, Зубалово закрыли, все — и дед, и бабушка, и моя мать — получили «по мозгам».
Впрочем, во время службы в инспекции Василий не только от безделья маялся и водку пил, но и совершил свой первый боевой вылет и заслужил орден Красного Знамени. Случилось это в 42-м году. Артем Сергеев так рассказывал об этом подвиге сводного брата Феликсу Чуеву: «Орден Красного Знамени ему (Василию. — Б. С.) дали за то, что он разогнал немецкие бомбардировщики, летевшие бомбить наш тыл. Поднялся в небо на незаряженном истребителе наперерез строю… Командующий, с земли наблюдавший эту картину, не зная, что там сын Сталина, велел наградить летчика…»
В октябре 41-го во время инспекционной поездки на авиазавод в Саратов Василий Сталин встретился с молодой женой известного кинодокументалиста Романа Кармена Ниной Орловой, с которой когда-то учился в одной школе. Между ними возникла любовь. Финал этой истории был трагикомичным. Связь Василия и Нины стала известна всей Москве. Сын Сталина открыто жил с женой Кармена, забыв о Гале Бурдонской. Через своего друга, начальника личной охраны вождя генерала Н. С. Власика, Кармен пожаловался Верховному главнокомандующему. Вождь начертал юмористическую резолюцию: «Верните эту дуру Кармену. Полковника Сталина арестовать на 15 суток. И. Сталин». Дело было уже в декабре 42-го, когда Василий Иосифович имел три большие звезды на погонах (в полковники его произвели еще в 42-м, прямо из майоров, минуя подполковничий чин). После этого инцидента отец наконец направил сына на фронт.
Служба в Инспекции ВВС не была для Василия Сталина слишком обременительной. Светлана Аллилуева описывает один из визитов брата в Куйбышев, где в эвакуации находился весь московский «высший свет». Он «уже был майор и назначен Начальником Инспекции ВВС, — какая-то непонятная должность непосредственно в подчинении у отца (разумеется, здесь Светлана преувеличивает, Василий подчинялся командующему ВВС, а отнюдь не непосредственно наркому обороны — своему отцу; другое дело, что авиационные генералы и маршалы не очень-то могли командовать скромным майором — Василий всегда мог пожаловаться на них Верховному главнокомандующему. — Б. С.). Недолго Василий был под Орлом, потом штаб-квартира его была в Москве, на Пироговской, — там он заседал в колоссальном своем кабинете. В Куйбышеве возле него толпилось много незнакомых летчиков, все были подобострастны перед молоденьким начальником, которому едва исполнилось двадцать лет (в таком возрасте получить уже власть над людьми; у кого от такого не закружится голова! — Б. С.). Это подхалимничание и погубило его потом. Возле него не было никого из старых друзей, которые были с ним наравне (Тимура Фрунзе, Степана Микояна, Артема Сергеева и других представителей «золотой молодежи», которым не надо было лебезить перед сыном вождя. — Б. С.)… Эти же все заискивали, жены их навещали Галю (Бурдонскую. — Б. С.) и тоже искали с ней дружбы».
С 13 июля 1942 года Василий Сталин от лица Инспекции ВВС руководил действиями 32-го гвардейского истребительного авиаполка, в августе переброшенного под Сталинград. Туда неоднократно вылетал и Василий, впоследствии, как и летчики полка, удостоившийся медали «За оборону Сталинграда». В декабре разбился командир полка майор Иван Клещев. После него командиром полка был назначен Василий Сталин. Из-под Сталинграда 32-й гвардейский полк перебросили на Калининский фронт. Там на аэродроме сын Сталина впервые попал под бомбежку. Сброшенными с «юнкерса» бомбами было повреждено три самолета, но человеческих жертв не было. Командиру полка, спасаясь от осколков, пришлось искупаться в сугробе. К происшествию Василий отнесся с юмором.
Возвращаясь в Москву с фронта, Василий останавливался по-прежнему в Зубалове, где жила Галина Бурдонская с сыном Александром (в 43-м родилась еще дочь Надежда). Там к тому времени произошли большие перемены. Осенью 41-го, опасаясь прихода немцев, дачу взорвали. Светлане Аллилуевой хорошо запомнилось первое посещение родного пепелища: «Стояли ужасные глыбы толстых, старых стен, но строили уже новый, упрощенный вариант дома, непохожий на старый, — что-то было безвозвратно утрачено. Мы поселились пока что во флигеле, а к октябрю (1942 года. — Б. С.) перебрались в только что отстроенный несуразный, выкрашенный «для маскировки» в темно-зеленый цвет, дом. Бог знает как он теперь выглядел: уродливый, с наполовину усеченной башней, с обрезанными террасами. Там мы все и разместились: Галя с ребенком, Василий, Гуля — Яшина дочка со своей няней, я — со своей, Анна Сергеевна с сыновьями».
В несуразном темно-зеленом доме Василий предавался беспробудному пьянству. Его сестра свидетельствует: «Жизнь в Зубалове была в ту зиму 1942 и 1943 года необычной и неприятной… В дом вошел неведомый ему до этой поры дух пьяного разгула. К Василию приезжали гости: спортсмены (вероятно, уже тогда сын Сталина примерял на себя роль спортивного мецената. — Б. С.), актеры, его друзья — летчики, и постоянно устраивались обильные возлияния, гремела радиола. Шло веселье, как будто не было войны. И вместе с тем было предельно скучно, — ни одного лица, с кем бы всерьез поговорить, ну хотя бы о том, что происходит в мире, в стране и у себя в душе… В нашем доме всегда было скучно, я привыкла к изоляции, к одиночеству. Но если раньше было скучно и тихо, теперь было скучно и шумно».
Беда Василия заключалась в том, что так и не нашлось рядом человека, с которым можно было поговорить о серьезных вещах, по-настоящему излить душу. Его окружали только подхалимы, и никто не решался сказать ему правду о нем самом. Сын вождя уверовал в собственную непогрешимость, уверовал, что может делать то, что другим запрещено. И до поры до времени все выходки ему сходили с рук. Отец порой наказывал юного авиатора за «шалости», но неизменно продвигал вверх по служебной лестнице.
После скучно-веселых дней в Зубалове приходилось возвращаться на фронт. Василий Сталин водил свой полк в атаку на Великие Луки, а потом на Демянский плацдарм. 5 марта 43-го полковник Сталин сбил свой первый самолет — «Фокке-Вульф-190». Но вскоре в боевой работе Василия наступил длительный перерыв по его же собственной вине.
23 марта 32-й полк получил распоряжение перебазироваться на подмосковный аэродром Малино для доукомплектования людьми и техникой. Но по дороге к новому месту службы Василий приземлил полк на одном из полевых аэродромов, чтобы пилоты могли несколько дней отдохнуть и развеяться. Развеялись…
4 апреля 1943 года начальник Лечсанупра Кремля Бусалов представил Власику «Заключение о состоянии здоровья полковника Сталина Василия Иосифовича». Там говорилось: «Т. Сталин В. И. доставлен в Кремлевскую больницу 4/IV-43 г. в И часов по поводу ранений осколком снаряда.
Ранение левой щеки с наличием в ней мелкого металлического осколка и ранение левой стопы с повреждением костей ее и наличием крупного металлического осколка.
В 14 часов 4/IV-43 г. под общим наркозом профессором А. Д. Очкиным произведена операция иссечения поврежденных тканей и удаления осколков.
Ранение стопы относится к разряду серьезных.
В связи с загрязнением ран введены противостолбнячная и противогангренозная сыворотки.
Общее состояние раненого вполне удовлетворительное».
Неужели Василию Иосифовичу, как и в 42-м, пришлось отражать нападение «юнкерсов» на тыловой аэродром и получить боевое ранение осколком от авиационного снаряда? Нет, к сожалению, почетной желтой нашивки за тяжелое ранение сын вождя на этот раз не заработал. История оказалась куда прозаичнее. Никакого героизма в происшедшем чрезвычайном происшествии не было, одно сплошное разгильдяйство. Вот что об этом случае, происшедшем 3 апреля 1943 года, рассказал на допросе десять лет спустя, 23 апреля 1953 года, адъютант В. Полянский: «В 1943 году я, будучи адъютантом авиаэскадрильи, принимал участие в рыбной ловле, которая была организована Василием Сталиным на реке в районе гор. Осташково, Калининской области. Эта рыбная ловля кончилась тем, что один из авиаснарядов «РС», которыми мы глушили рыбу, взорвался в руках участвовавшего в ней полкового инженера. Взрывом этот инженер был убит, а летчик Котов и Василий Сталин ранены. Приказом Верховного главнокомандующего Василий Сталин был отстранен от должности инспектора истребительного авиакорпуса (в действительности — от должности командира авиаполка. — Б. С.) и в течение восьми месяцев после этого отсиживался на даче во Внуково».
Несколько подробнее описан данный трагический эпизод в политдонесении замполита 32-го гвардейского истребительного полка майора Стельмашука:
«Происшествие произошло при следующих обстоятельствах. В 15.30 группа летного состава, состоящая из командира АП полковника Сталина В. И., Героя Советского Союза подполковника Власова Н., заместителя командира 3 АЭ, Героя Советского Союза капитана Баклан А. Я., заместителя командира 2 АЭ, Героя Советского Союза капитана Котова А. Г., заместителя командира 1 АЭ, Героя Советского Союза Гаранина В. И., командира звена старшего лейтенанта Шишкина А. П., инженера по вооружению полка инженер-капитана Разина Е. И., вышла на реку Селижаровка, находящуюся в 1,5 километрах от аэродрома, на рыбную ловлю.
Бросая в воду гранаты и реактивные снаряды, глушили рыбу, собирая ее с берега сачком. Перед бросанием реактивного снаряда инженер-капитан Разин предварительно ставил кольцо капсюля-детонатора на максимальное замедление (22 секунды), отворачивал ветрянку, а затем бросал снаряд в воду. Так им лично было брошено 3 реактивных снаряда. Готовясь к броску последнего реактивного снаряда, инженер-капитан Разин вывернул ветрянку — мгновенно произошел взрыв в руке, в результате чего 1 человек был убит, 1 тяжело ранен, 1 легко ранен…»
То ли бедняга инженер-капитан забыл поставить кольцо капсюля на максимальное замедление, то ли снаряд оказался бракованный — точную причину мы не узнаем никогда. Но в любом случае Разин за свою оплошность заплатил жизнью, Котову пришлось долго лечиться, а Василий Сталин охромел на левую ногу. На славу порыбачили летчики-браконьеры, нечего сказать.
Любой другой командир полка за подобные шалости немедленно оказался бы в штрафной роте. Василий Сталин же отделался восьмимесячной ссылкой на подмосковную дачу. Его двоюродный брат Владимир Аллилуев вспоминал: «Сталину об этом доложили, и он пришел в ярость. Василия отовсюду выгнали, и он, выйдя из госпиталя с перевязанной еще ногой, какое-то время жил у нас, часто жалуясь моей матери, что его не хотят послать на фронт: «Этими руками только чертей душить, — возмущался Василий, — а я сижу здесь, в тылу!»
Когда Василий выздоровел, 26 мая 1943 года последовал грозный приказ наркома обороны: «Приказываю:
1) Немедленно снять с должности командира авиационного полка полковника Сталина В. И. и не давать ему каких-либо командных постов впредь до моего распоряжения.
2) Полку и бывшему командиру полка полковнику Сталину объявить, что полковник Сталин снимается с должности командира полка за пьянство и разгул и за то, что он портит и развращает полк.
3) Исполнение донести».
К январю 44-го Иосиф Виссарионович простил сына и разрешил назначить его летчиком-инспектором по технике пилотирования 1-го гвардейского истребительного авиакорпуса.
В мае 44-го, в связи с предстоящим назначением на должность командира дивизии, полковник Сталин получил очень хорошую аттестацию, подписанную командиром 1-го гвардейского истребительного авиационного корпуса генералом Е. К. Белецким. Вот ее текст: «В должности инспектора-летчика авиакорпуса с января 1944 года. За это время он проявил себя весьма энергичным, подвижным и инициативным командиром. Сразу же по прибытии в корпус включился в боевую работу частей корпуса.
Во время проведения операций на Витебском и Полоцком направлениях — в январе — феврале 1944 года — и Идрицком направлении в марте 1944 года — часто находился непосредственно на ВПУ (вспомогательном пункте управления. — Б. С.) командира корпуса, руководил воздушными боями истребителей, анализировал и разбирал бои с летным составом частей.
Провел большую работу по проверке техники пилотирования у летчиков корпуса.
Обладает отличной техникой пилотирования, летное дело любит. По прибытии в корпус на должность инспектора в течение трех дней изучил и самостоятельно вылетел на самолете Ла-5, до этого летал на самолетах типа «Як».
Тактически грамотен, боевую работу авиационных полков и дивизии может организовать хорошо.
С людьми работать умеет, но иногда проявляет излишнюю горячность, вспыльчивость.
Принимает активное участие в партийно-политической работе, является членом парткомиссии корпуса. Лично дисциплинирован, исполнителен, обладает хорошими командирскими качествами. Пользуется авторитетом у личного состава корпуса.
Занимаемой должности соответствует, достоин выдвижения на должность командира истребительной авиационной дивизии».
И выдвинули. 18 мая 1944 года приказом Главного маршала авиации А. А. Новикова В. И. Сталин был назначен командиром 3-й гвардейской истребительной авиадивизии.
Вот еще одна блестящая аттестация, данная гвардии полковнику В. И. Сталину командующим 16-й воздушной армией генералом-полковником С. И. Руденко 20 июля 1945 года. В ней подведены итоги боевой деятельности Василия Иосифовича в годы Великой Отечественной войны: «1921 года рождения, грузин, член ВКП(б) с 1940 г. Образование общее — 10 кл., военное — Качинская ВАШП в 1940 г., 1-й курс при ВВА не окончил в 1943 году, политического образования не имеет. В КА и ВВС с 1938 г. На фронтах Отечественной войны 3 г. 9 м. Офицер кадра с 1938 г. Первичное офицерское звание присвоено в 1940 г. Состояние здоровья слабое: болезнь ноги, позвоночника, особенно на перегрузке, переутомление и расстройство нервной системы. До начала Отечественной войны занимал должность инспектора-летчика по технике пилотирования Управления ВВС КА. Награжден: орденом Красного Знамени в 1942 г., орденом Александра Невского в 1943 г., орденом Красного Знамени в 1944 г., орденом Суворова 2-й степени в 1945 г., медалью «За оборону Сталинграда» в 1942 г., ранений и контузий не имеет. В занимаемой должности с февраля 1945 года.
Летает на самолетах ПО-2, УТ-1, И-15, И-153, ЛИ-2, И-4, МИГ-3, ЛАГГ-3, ЯК-1, ЯК-7, ЯК-9, Харрикейн, ИЛ-2, Бостон-3, ДС-3, ЛА-5, ЛА-7, общий налет — 3145 ч. 45 мин. За время участия в Отечественной войне произвел 27 боевых вылетов, в проведенных воздушных боях сбил 2 самолета противника.
Участвуя на фронтах Отечественной войны с 22. 6. 41 г., занимал должности — пом. нач. отдела истребительной авиации ВВС КА, командира истребительного авиаполка. За успешное выполнение боевых заданий полк под командованием тов. Сталина неоднократно отмечался благодарностями в приказах Верховного Главнокомандующего.
С января по май 1944 г. работал инспектором-летчиком по технике пилотирования 1 ГИАК (гвардейского истребительного авиакорпуса. — Б. С.), после чего командиром 3-й гвардейской ИАД.
Дивизия под командованием тов. Сталина принимала участие в боевых действиях по освобождению городов: Минск, Вильно, Лида, Гродно, Паневежис, Шяуляй и Елгава, где произведен 1781 боевой самолетовылет, проведено 30 воздушных боев, в ходе которых сбито 16 самолетов противника.
Наряду с боевой работой вводился в строй молодой летный состав, не имеющий боевого опыта. С этой задачей дивизия справилась хорошо.
В феврале 1945 года тов. Сталин назначен командиром 286 ИАД. В период подготовки к Берлинской операции в части поступило 50 самолетов ЛА-7, за счет которых перевооружен целый полк.
За время переучивания на новую матчасть лично тов. Сталин произвел 11 учебно-тренировочных полетов, успешно справился с переучиванием и подготовил в целом весь полк для ведения боевой работы на самолетах ЛА-7.
За период проведения Берлинской операции частями дивизии произведен 961 успешный боевой самолетовылет, проведено 15 воздушных боев, в ходе которых сбито 17 самолетов противника, из них только в первый день Берлинской операции сбито 11 самолетов, при своих потерях 1 экипаж.
Сам тов. Сталин обладает хорошими организаторскими способностями, как летчик подготовлен, свой боевой опыт может передать подчиненным.
В работе энергичный, инициативный, требовательный, этих же качеств добивается от подчиненных. В выполнении приказов точен».
Следующая аттестация датирована 3 августа 1945 года и подписана, вместе с тем же Руденко, командующим Группой советских войск в Германии маршалом Г. К. Жуковым и членом Военного совета Группы генерал-лейтенантом К. Ф. Телегиным. Из ее текста следует, что мнение командующего 16-й армией о полковнике Сталине за каких-нибудь две недели радикальным образом изменилось: «Офицер кадра с 1938 г., первичное звание присвоено в 1940 г., состояние здоровья — слабое: болезни ног, позвоночника, особенно при перегрузке, переутомление и расстройство нервной системы. В личной жизни допускает поступки, несовместимые с должностью командира дивизии. В обращении с подчиненными допускает грубость, крайне раздражителен.
Перечисленные недостатки в значительной степени снижают его авторитет как командира-руководителя. Лично дисциплинирован, идеологически выдержан.
Вывод: Для повышения теоретической подготовки желательно послать на учебу в Военно-Воздушную Академию. Занимаемой должности соответствует».
А вот другая аттестация, еще менее мажорная: «В. И. Сталин исполняет должность командира дивизии с мая месяца 1944 года. Лично т. Сталин обладает хорошими организаторскими способностями и волевыми качествами. Тактически подготовлен хорошо, грамотно разбирается в оперативной обстановке, быстро и правильно ориентируется в вопросах ведения боевой работы. В работе энергичен, весьма инициативен, от своих подчиненных всегда требует точного выполнения отданных распоряжений. Боевую работу полка и дивизии организовать может.
Наряду о положительными качествами лично гвардии полковник Сталин В. И. имеет ряд больших недостатков. По характеру горяч и вспыльчив, допускает несдержанность, имели место случаи рукоприкладства к подчиненным (ну, этим в Красной армии кого-нибудь удивить было трудно. — Б. С.). Недостаточно глубокое изучение людей, а также не всегда серьезный подход к подбору кадров, особенно штабных работников, приводил к частым перемещениям офицерского состава в должностях. Это в достаточной мере не способствовало сколачиванию штабов.
В личной жизни допускает поступки, несовместимые с занимаемой должностью командира дивизии, имелись случаи нетактичного поведения на вечерах летного состава, грубости по отношению к отдельным офицерам, имелся случай легкомысленного поведения — выезд на тракторе с аэродрома в г. Шяуляй с конфликтом и дракой с контрольным постом НКВД.
Состояние здоровья слабое, особенно нервной системы, крайне раздражителен: это оказало влияние на то, что за последнее время в летной работе личной тренировкой занимался мало, что приводит к слабой отработке отдельных вопросов летной подготовки (ориентировки).
Все эти перечисленные недостатки в значительной мере снижают его авторитет как командира и несовместимы с занимаемой должностью командира дивизии.
Дивизией командовать может при обязательном условии изжития указанных недостатков».
Такую вот «черно-белую», «полосатую» аттестацию дал Сталину 25 декабря 1945 года командующий авиакорпусом генерал Белецкий и утвердил командующий 3-й воздушной армией генерал Папивин. Фактически сыну вождя записали неполное служебное соответствие. Может быть, причиной стали действительно связанные с именем Василия скандалы? Согласимся, что поездка на тракторе в город и драка с патрулем НКВД — проступок, за который любой другой полковник без разговоров отправился бы под трибунал. Да и одно дело, когда тебе бьет морду просто полковник, и совсем другое, когда этот полковник — сын великого Сталина. Офицеры и солдаты могут подумать: если сын руки распускает, может, и отец не такой добрый, любящий детей, колхозников, ученых и, само собой разумеется, военных, как о нем говорят. Боюсь, однако, что все дело тут в конфликте сына Сталина с командующим ВВС Главным маршалом авиации А. А. Новиковым. Ведь в другой аттестации, появившейся полугодом раньше, как мы помним, инцидент с трактором, относящийся к августу 44-го, даже не упомянут.
Прежде чем разобраться, почему всего за несколько месяцев столь резко изменился тон аттестаций на Василия Сталина, попробуем проследить его боевую деятельность в последний год войны по другим источникам.
Заместитель командира 3-й гвардейской истребительной дивизии Герой Советского Союза Александр Федорович Семенов счастливо дожил до мемуаров. Но в его книге «На взлете», вышедшей в 1969 году, Василий Иосифович Сталин не упомянут ни разу! Словно не его заместителем был полковник Семенов. Правда, о боевых делах родной дивизии Александр Федорович отозвался хорошо: «Плодотворно поработал партийно-политический аппарат дивизии во главе с подполковником Д. А. Матлаховым. Партийные и комсомольские собрания, политические информации, беседы агитаторов, выступления ветеранов дивизии, киносеансы, концерты профессиональных артистов и самодеятельных коллективов — все это било в одну цель: мобилизовать личный состав на безупречное выполнение своего воинского долга, на беспощадную борьбу с врагом.
За месяц с небольшим общими усилиями мы подготовили дивизию к новым боям, и 20 июня 1944 года она перебазировалась на исходные аэродромы. Перелет производился скрытно: на малой высоте, отдельными группами и по разным маршрутам».
Хочется верить, что в «общих усилиях» была толика вклада и комдива и что роль полковника Василия Сталина в безупречной организации скрытого перелета дивизии на прифронтовые аэродромы была несколько большей, чем роль агитаторов и самодеятельных коллективов. Да и пилотом Василий Иосифович был более опытным, чем Александр Федорович: общий налет часов у комдива в тот момент был почти вдвое больше, чем у его заместителя. Спасибо Семенову, что хоть ни одного дурного. слова не сказал о своем опальном командире. Впрочем, может быть, мемуарист в рукописи и написал о сыне Сталина, да эти места, если они были, купировала бдительная цензура.
3-я дивизия, по утверждению Александра Федоровича, только в сентябре 44-го произвела 2240 боевых вылетов. В 65 боях сбила ИЗ неприятельских самолетов, потеряв 16 машин. Даже если принять во внимание, что потери противника в Красной армии обычно завышались в несколько раз, результат вполне пристойный. И свой вклад в успех дивизии наверняка внес и ее командир Василий Сталин. Кстати, за тот же сентябрь 44-го он объявил подчиненным 53 благодарности и наложил только одно взыскание. В отличие от отца, Василий в отношениях с подчиненными полагался почти исключительно на пряник, а не на кнут.
За время боев в Белоруссии и Литве летом 44-го летчики 3-й гвардейской истребительной авиадивизии и ее командир дважды попадали в весьма драматические ситуации. О них хорошо рассказал в боевых донесениях сам Василий Сталин. К вечеру 5 июля части немецкой группировки, окруженной восточнее Минска, прорвались к окраине белорусской столицы в районе аэродрома Слепянка, где размещалась 3-я дивизия. О том, что произошло дальше, Василий написал в донесении командиру корпуса: «Я принял решение спасти материальную часть, гвардейские знамена и секретные документы штаба дивизии и штабов частей. Для этого отдал приказ об эвакуации их на северо-восточную окраину Минска. Начальнику штаба дивизии подполковнику Черепову поручил организовать наземную оборону на подступах к аэродрому для охраны материальной части, так как с наступлением темноты без заранее организованного ночного старта поднять в воздух летный эшелон было невозможно.
Сам на У-2 убыл ночью на аэродром Докуково — для организации там ночного старта. Организовав старт, оставил для приема экипажей капитана Прокопенко и на Ла-2 вернулся в Слепянку. В случае крайней необходимости я уже был готов поднять самолеты в воздух.
К моему возвращению эвакуация штабов была закончена. Она прошла исключительно организованно и быстро. Под минометным обстрелом было вывезено необходимое имущество, знамена, документация штабов.
Начальником штаба нашей дивизии, командирами 43-й истребительной артиллерийской бригады и 1-й гвардейской Смоленской артбригады была организована надежная оборона на подступах к аэродрому.
Утром на штурмовку противника произвели 134 боевых вылета, израсходовали 13 115 снарядов. Штурмовка парализовала группировку противника и раздробила его на мелкие группы.
После штурмовки летный эшелон был выведен из-под удара и перебазирован на аэродром Докуково. Личный состав управления дивизии вместе с техническим составом частей, взаимодействуя с артбригадами, уничтожили в наземном оборонительном бою 200 солдат и офицеров и захватили в плен 222 человека».
Бросается в глаза, что в критический момент боя командир дивизии покинул атакуемую немцами Слепянку и отправился в более безопасное Докуково организовывать ночной старт, который в итоге так и не понадобился — утром на штурмовку вылетели самолеты с осаждаемой неприятелем Слепянки. Строго говоря, не в традиции авиационных командиров было оставлять подчиненных в случае возникновения острой ситуации на земле при прорыве к аэродрому сухопутных частей врага. Вот, например, в декабре 42-го советские танки из 24-го танкового корпуса генерала В. М. Баданова внезапно появились у аэродрома Тацинская, где базировались самолеты 8-го немецкого авиакорпуса. Сухопутных сил для защиты аэродрома у немцев не было. Командир корпуса генерал Мартин Фибиг срочно организовал под огнем советских танковых орудий перелет своих подчиненных в Новочеркасск и покинул аэродром одним из последних, когда танки уже врывались на летное поле. Я отнюдь не хочу уличить Василия Сталина в недостатке храбрости. Хотя отмечу, что положение его дивизии в Слепянке было лучше, чем корпуса Фибига в Тацинской: к самому аэродрому немцы так и не прорвались. Я уверен, что в Докуково Василий улетел только по настоятельной рекомендации смершевцев, отвечавших за безопасность сына вождя. Ведь в начавшейся заварушке полковник Сталин запросто мог погибнуть или, еще хуже, попасть в плен.
Свою смелость и решительность Василию довелось продемонстрировать во время второго сухопутного боя 3-й авиадивизии в августе 44-го под Шяуляем. К нему как раз 17-го числа приехала жена, Галина Бурдонская. А к вечеру того же дня немецкие танки прорвались к аэродрому. Началась паника. Василий прекратил ее несколько своеобразным способом. В открытой машине вместе с женой выехал на аэродром и стал корить растерявшихся летчиков и техников: «Трусы! Вон, смотрите, баба, и та не боится!..» И добавил несколько образных выражений, на которые был большой мастер. По свидетельству дружившего с Василием курсанта Б. А. Шульги, тот «мог дать сто очков форы любому боцману на флоте по части виртуозной матерщины». Да и по морде съездить нерадивому подчиненному Василий свободно мог. Воспитательная работа оказалась действенной. Паника прекратилась, гвардейцы бросились по машинам, которые надо было срочно перегнать на другой аэродром. На этот раз Василий улетел последним самолетом.
Когда немцев отогнали от города, Галина улетела из Шяуляя в Москву. Василий просил захватить ее ценный груз — раненую лошадь для своей конюшни. Галина отказалась, но муж через некоторое время все равно сумел переправить раненого жеребца в Москву, где его выходили. Животных
Василий очень любил, да и людям, по крайней мере в трезвом виде, зла не делал.
Василий Сталин командовал неплохо, лучше многих иных авиационных комдивов и комкоров, которые сами с трудом поднимались в воздух. В целом же в схватках советских и немецких асов победа оказалась на стороне пилотов люфтваффе. Давайте сравним 10 лучших летчиков-истребителей с той и с другой стороны. Оговорюсь, что лучшими я считаю, достаточно формально, тех, кто сбил наибольшее число неприятельских самолетов. Хотя часто самые опытные и подготовленные пилоты оказывались не в истребительной, а в бомбардировочной и штурмовой авиации или на испытательных полигонах. Кроме того, число сбитых самолетов напрямую зависело от числа боевых вылетов, совершенных летчиком-истребителем. Поэтому часто количество вылетов, затраченных на один сбитый самолет, оказывалось наименьшим у тех пилотов, которые отнюдь не находились среди первых по общему числу сбитых вражеских машин. Со всеми этими оговорками я все же приведу десятку лучших асов в люфтваффе из числа тех, кто большинство побед одержал на Восточном фронте: Эрих Хартманн — 352 победы, 1425 вылетов; Герхард Баркхорн — 301 победа, 1404 вылета; Гюнтер Ралль — 275 побед, 621 вылет; Отто Киттель — 267 побед, 583 вылета; Вальтер Новотны — 258 побед, число вылетов неизвестно, но условно примем его равным числу вылетов у следующего в списке пилота — 445; Вильгельм Батц — 237 побед, 445 вылетов; Эрих Рудорфер — 222 победы, более 1000 вылетов; Герман Граф — 212 побед, 830 вылетов; Генрих Эхлер — 209 побед, число вылетов неизвестно, но условно примем его равным числу вылетов у следующего в списке пилота — более 500; Теодор Вайссенбергер — 208 побед, более 500 вылетов. А у нас: И. Н. Кожедуб — 62 победы, 330 вылетов; А. И. Покрышкин, 59 побед, 650 вылетов; Г. А. Речкалов — 56 побед, 450 вылетов; Н. Д. Гулаев — 53 победы, 240 вылетов; К. А. Евстигнеев — 53 победы, 296 вылетов; А. В. Ворожейкин — 52 победы, 400 вылетов; Д. Б. Глинка — 50 побед, 300 вылетов; Н. М. Скоморохов — 46 побед, 605 вылетов; А. И. Колдунов — 46 побед, 412 вылетов; Н. Ф. Краснов — 44 победы, 400 вылетов. Поскольку в люфтваффе самолеты, сбитые в групповых боях, не засчитывались в счет асам, то подобные групповые победы я не учитывал и у советских асов. В сумме лучшие немецкие асы Восточного фронта сбили 2541 самолет, совершив более 7750 вылетов. Советские асы смогли уничтожить только 521 самолет, совершив около 4100 вылетов.
Наши историки традиционно утверждали, что число побед немецких асов сильно преувеличено. Однако подобные подозрения существуют и в отношении боевого счета наших асов. Тем более что общие цифры сбитых немецких самолетов, приводимые в донесениях советских командиров, оказались завышены в несколько раз, как это выяснилось после войны, когда открылись архивы люфтваффе. Например, в ходе Курской битвы авиационные начальники Красной армии докладывали о 3700 вражеских самолетах, уничтоженных только в воздушных боях. Между тем на всем Восточном фронте за июль и август 1943 года немцы, согласно архивным данным, безвозвратно потеряли лишь 1030 самолетов.
Если подойти к проблеме объективно, то сразу бросается в глаза: 10 лучших советских асов сбили примерно впятеро меньше самолетов и совершили почти вдвое меньше боевых вылетов, чем 10 лучших асов люфтваффе, сражавшихся на Восточном фронте. Значит, в среднем они действовали эффективнее советских летчиков всего в 2,5 раза. Такой разрыв вполне объясним более высоким уровнем подготовки и некоторым качественным превосходством немецких истребителей над советскими в первый год Великой Отечественной войны.
Разрыв в боевом мастерстве основной массы советских и немецких пилотов сохранялся вплоть до самого конца войны. Не случайно немцы в 1944–1945 годах рассматривали Восточный фронт как своеобразный учебный полигон, где молодые летчики люфтваффе могли обстреляться и налетать необходимое количество часов в сравнительно спокойных условиях, перед тем как вступить в гораздо более тяжелую схватку с англо-американской авиацией в небе над Германией.
Превосходство советской авиации в 1944–1945 годах было подавляющим. Так, в июне 1944-го люфтваффе располагало на Восточном фронте всего 395 истребителями, тогда как с советской стороны истребителей было более 6 тысяч.
Но Кожедуб, Покрышкин и другие советские асы были классными летчиками, не уступавшими лучшим летчикам люфтваффе. В их числе мог оказаться и Василий Сталин, если бы его всячески не оберегали от воздушных боев.
Наши летчики-асы были настоящими героями. Их подвиги, в отличие от многих иных, — не миф. За их плечами действительно десятки уничтоженных немецких самолетов, и их мастерство признавали их противники из рядов люфтваффе. Как отмечает американский историк авиации Майк Спик, в начале войны советские летчики отличались храбростью, но им «недоставало мастерства и инициативы… Русские пилоты-истребители продолжали придерживаться (вплоть до 1943 года. — Б. С.) старой тактики — полетов тройками в строю «клина», понимая при этом, что индивидуализм и новаторство — вещи политически весьма опасные. В целом летали русские летчики неважно, что было следствием неполноценных и не отвечающих требованиям времени тренировок». Для полноценных тренировок у «сталинских соколов» вплоть до начала Великой Отечественной войны не хватало авиационного бензина. Только после того как его стали поставлять по ленд-лизу в более или менее достаточном количестве, подготовка пилотов несколько улучшилась. Однако и в последние годы войны превосходство в тактике ведения воздушного боя оставалось на стороне люфтваффе.
Вот другие подвиги советских воинов, гремевшие в годы войны, на поверку оказались мифами, имевшими очень мало общего с действительностью. Взять хотя бы знаменитый подвиг 28 героев-панфиловцев у подмосковного разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 года. Впоследствии выяснилось, что кое-кто из тех, кого за этот бой посмертно удостоили высокого звания Героя Советского Союза, на самом деле уцелел и даже успел послужить в немецкой вспомогательной полиции. Когда в 1948 году одного из них, сержанта Ивана Евстафьевича Добробабу (Добробабина), судили за пособничество немцам, лишили звания Героя и щедро отвалили 25 лет лагерей, то в ходе процесса были выяснены истинные обстоятельства боя у разъезда Дубосеково, ничего общего не имевшие с красивой пропагандистской легендой. Оказалось, что гвардейцев было не 28, а 130 или 140. Вот после боя в живых их осталось, действительно, человек 25–30. Количество подбитых панфиловцами немецких танков было не 20, а штук 5–7, причем задержать немцев тогда им не удалось. Танки противника легко прорвали оборону и разгромили полковой командный пункт. Командир 1075-го стрелкового полка И. В. Капров спасся только чудом. Он-то и был одним из главных виновников поражения, равномерно распределив противотанковые средства по всему фронту полка, тогда как наиболее танкоопасным был участок 2-го батальона, и особенно участок 4-й роты этого батальона, которой командовали капитан Гундилович и политрук Клочков. Гундиловичу посчастливилось остаться в живых, поэтому он в герои не попал. А вот из Василия Клочкова сделали культовую фигуру, приписав ему, в частности, «историческую фразу»: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» Василий Георгиевич таких красивых слов в горячке боя, разумеется, никогда не говорил и сказать не мог. Можно уверенно утверждать, что последние слова политрука, нашедшего честную солдатскую смерть у разъезда Дубосеково, были такими, что воспроизводить их в печати неудобно по соображениям приличия. А звонкую фразу придумал написавший очерк о героях-панфиловцах журналист А. Ю. Кривицкий, пороху не нюхавший. В авторстве этих слов он честно признался в 1948 году, во время следствия по делу Добробабина.
Другой подвиг, где советские герои ценой собственной жизни останавливают и уничтожают танки врага, — это бой у селения Дуванкой под Севастополем 7 ноября 1941 года пяти моряков во главе с политруком Н. Фильченковым. Они будто бы уничтожили до 15 немецких танков. Последние вражеские машины Фильченков и его товарищи подорвали, обвязавшись гранатами и бросившись под гусеницы танков. И опять перед нами — всего лишь красивая легенда, не имеющая ничего общего с действительностью. Начать с того, что 7 ноября 1941 года в составе действовавшей в Крыму немецко-румынской 11-й армии не было вообще ни одного танка, так что моряки-севастопольцы при всем желании не могли уничтожить ни 5, ни 10 неприятельских танков, даже если бросались под них с гранатами и бутылками с горючей смесью. Кстати, совершенно непонятно, зачем надо было бросаться под танк, если уже удалось подобраться к нему так близко. Неужели затем, чтобы своим телом смягчить действие ударной волны и защитить днище танка от осколков? Не проще ли было самому швырнуть связку гранат под гусеницу?
Посмотрим, как зарождался миф в этом случае. Капитан I ранга Л. Н. Ефименко, бывший Комиссар 8-й отдельной бригады морской пехоты, осенью 41-го сражавшейся под Севастополем, вспоминал, что о подвиге Фильченкова и его товарищей стало известно буквально на следующий день: «Скоро главной темой разговоров в окопах стал подвиг, совершенный… на участке восемнадцатого отдельного батальона морской пехоты, который был только что сформирован и стал нашим соседом. Первые сведения об этом подвиге дошли до нас через связных и мгновенно распространились по бригаде. Однако сперва никто не знал фамилий героев, да и подробности всего, что произошло, излагались по-разному.
Вечером 8 ноября я соединился с соседями по телефону и спросил комиссара восемнадцатого батальона старшего политрука Мельника, не может ли он прийти на КП ближайшего к нему батальона нашей бригады — второго. Минут через сорок мы там встретились, и вот что я услышал.
— Не зная, что и где предпримет противник, — рассказывал комиссар, — мы в порядке усиления боевого охранения сформировали несколько групп-пятерок, которые назвали разведывательными. Одну такую группу возглавил политрук Николай Фильченков. Она выдвинулась на высоту у дороги, что ведет к северу от Дуванкоя. Вчера утром, когда вы уже вели бой, у нас сперва было спокойно. Потом Фильченков дал знать на КП, что показались танки и что он со своими краснофлотцами постарается их задержать. Шло семь танков, группа Фильченкова залегла на их пути с гранатами и бутылками. Три танка разведчики подбили. Остальные повернули назад — немцы, с перепугу, должно быть, не поняли, что наших всего пятеро… А потом там появилось пятнадцать танков. Мы уж приготовились встретить их на переднем крае. Но Фильченков решил не допустить врага и до батальонного рубежа. И не допустил. Пятеро моряков уничтожили еще несколько танков. Гранат у них было порядочно, но на такой бой, понятно, не хватило. Гранаты кончаются, а танки лезут… Чтобы хоть как-то их задержать, наши ребята стали с последними гранатами бросаться под гусеницы. Первым Фильченков, за ним двое краснофлотцев, кажется, уже раненные… Погибла вся пятерка. Последний, Василий Цибулько, умер уже на руках у нашего военфельдшера Петренко. От него и известно главное. Подробности уточняем — кое-кто видел эту схватку издали…
Старший политрук кончил, и все в землянке некоторое время молчали. С чем было сравнить этот подвиг? (Через несколько дней появилось с чем сравнить — со столь же фантастическим подвигом 28 гвардейцев-панфиловцев. — Б. С.). А он совершен вот тут, рядом. И люди, наверное, самые обыкновенные… Я спросил Мельника, что он о них знает.
— Трех других краснофлотцев звали Иван Красносельский, Юрий Паршин и Даниил Одинцов, а больше мне о них почти ничего не известно, — вздохнул комиссар Мельник и развел руками. — Батальон новый, все незнакомые… Про Фильченкова знаю, что призван из запаса. Он горьковчанин, волжский водник. Срочную служил на пограничном катере на Амуре — вспоминал тут как-то…
Подвиг пяти героев вошел в историю, их имена известны теперь далеко от Севастополя. У того места, где они преградили путь фашистским танкам, стоит памятник. И наверное, каждый, кто к нему приходит, хоть на минуту мысленно переносится в севастопольский ноябрь сорок первого года, ощущает грозное величие тех дней. Ведь в подвиге политрука Фильченкова и четверых его друзей-матросов с изумительной силой проявился тот необыкновенный душевный подъем, с которым вставали на защиту Севастополя черноморцы, готовые остановить врага любой ценой».
Бросается в глаза сходство многих деталей мифов о 28 гвардейцах-панфиловцах и 5 моряках-севастопольцах. В обоих случаях герои ценой своей жизни останавливают немецкие танки, а об их подвиге становится известно от единственного раненого бойца, добравшегося до своих и перед смертью рассказавшего о своем последнем бое. Это — традиционный мифологический прием, в обоих случаях ничего общего не имеющий с действительностью. На самом деле мы уже знаем, как погибла 4-я рота 1075-го полка панфиловской дивизии. Что же касается группы политрука Фильченкова, то сегодня с уверенностью можно сказать только то, что она целиком погибла в неприятельском тылу. Каким именно был последний бой пятерки моряков-севастопольцев, мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Ведь нет практически никаких шансов отыскать в архивах донесение командира того немецкого или румынского взвода, который сражался с Фильченковым и его товарищами.
В очерке Кривицкого «О 28 павших героях» единственным бойцом, рассказавшим, красноармейцам о судьбе своих павших товарищей, стал Иван Натаров: «Все это рассказал Натаров, лежавший уже на смертном одре. Его разыскали недавно в госпитале. Ползком он добрался в ту ночь до леса, бродил, изнемогая от потери крови, несколько дней, пока не наткнулся на группу наших разведчиков. Умер Натаров — последний из павших двадцати восьми героев-панфиловцев. Он передал нам, живущим, их завещание. Смысл этого завещания был понят народом еще в ту пору, когда мы не знали всего, что произошло у разъезда Дубосеково. Нам известно, что хотел сказать Клочков, когда неумолимая смерть витала над ним. Сам народ продолжил мысли умиравшего и сказал себе от имени героев: «Мы принесли свои жизни на алтарь отечества. Не проливайте слез у наших бездыханных тел. Стиснув зубы, будьте стойки! Мы знали, во имя чего идем на смерть, мы выполнили свой воинский долг, мы преградили путь врагу, идите в бой с фашистами и помните: победа или смерть! Другого выбора у вас нет, как не было его и у нас. Мы погибли, но мы победили».
Это завещание живет в сердцах воинов Красной армии. Солнце победы все ярче и ярче горит на их знаменах. Враг отступает. Его преследуют кровные братья героев-панфиловцев, истребляют без жалости, мстят без милосердия».
Сразу бросается в глаза одна странная вещь: как мог человек, страдавший от потери крови, несколько дней блуждать по лесу и умереть только после того, как встретил своих. В очерке Кривицкого немало и других несуразностей, но не будем сейчас тратить время на их разбор. Главное, здесь довольно откровенно объясняется, зачем понадобились героические мифы военного времени. Бойцам и командирам Красной армии, миллионы которых в 41–42 годах сдались в плен, внушали, что выбор у них один: победа или смерть. Истории гвардейцев-панфиловцев политрука Клочкова и десятки других, изобретенные пропагандистами ГлавПУРа и журналистами «Правды», «Красной звезды» и других центральных газет, не случайно убеждали общественность: наш долг — ценой своей жизни уничтожить как можно больше врагов. При этом не надо щадить своей жизни, ибо противник при этом понесет еще большие потери. В действительности в тот момент немецкие потери были во много раз меньше советских. Для поддержания боевого духа требовалось уничтожать немецкие танки и солдат хотя бы на бумаге, что благополучно и делалось.
Характерно также то, что и под Москвой, и под Севастополем в подвигах-мифах борьбу с немецкими танками возглавляют коммунисты-политруки. Это должно было продемонстрировать жизненную необходимость института комиссаров, восстановленного в Красной армии вскоре после начала Великой Отечественной войны, 30 июня 1941 года, специальным указом Президиума Верховного Совета. Фильченков же свой подвиг совершил вообще в день 24-й годовщины Великой Октябрьской революции.
О подвиге 28 гвардейцев-панфиловцев стали говорить вскоре после того, как 1 ноября 1941 года появился приказ командующего войсками Западного фронта генерала армии Г. К. Жукова, где, в частности, говорилось: «В эти суровые дни нашей Родины наш народ и наш Великий СТАЛИН нам с Вами вручили защиту родной и любимой МОСКВЫ. Родина-мать доверила нам ответственную и почетную задачу: стать нерушимой стеной и преградить путь немецким ордам к нашей столице. Ни шагу назад — таков боевой приказ Родины нам, защитникам Москвы (именно эти слова, «Ни шагу назад!», Кривицкий вложил в уста Клочкова в своей первой статье о 28 гвардейцах, появившейся в «Красной звезде» 28 ноября 1941 года. — Б. С.)… В этих решающих боях за Родину, за славную МОСКВУ войска Западного фронта, соединения и части всех родов оружия должны нанести сокрушительные удары по фашистским полчищам. Гордые соколы сталинской авиации, славные танкисты, артиллеристы, минометчики, пехотинцы, кавалеристы, истребители танков, разведчики, саперы и связисты — Родина ждет от Вас бесстрашного сокрушения врага и славных подвигов».
И в тот же день Военный совет Западного фронта предложил Государственному Комитету Обороны впредь поощрять бойцов и командиров за уничтоженные вражеские танки. За 5 танков полагался орден Красного Знамени, а за 10 и более — звание Героя Советского Союза. Правда, в очерках, посвященных 28 панфиловцам, подбитых ими танков в сумме хватало максимум на две Золотых звезды. Однако погибшим щедро выделили 28 таких звезд (несколько потом отобрали у тех, кому посчастливилось уцелеть, но вместе с тем побывать в немецком плену).
А 16 ноября, как раз в день боя у разъезда Дубосеково, Жуков ходатайствовал перед Сталиным о присвоении 316-й стрелковой дивизии генерала И. П. Панфилова звания гвардейской и награждении ее орденом Красного Знамени за то, что «отважными и умелыми действиями в течение 20–27.10.41 отбивала атаки трех пехотных дивизий и танковой дивизии фашистов». При этом дивизия будто бы «уничтожила у противника до 80 танков и несколько батальонов пехоты». По утверждению Георгия Константиновича, «ни один боец не дрогнул перед атаками двух сотен фашистских танков», причем «личный состав дивизии храбро дрался и, не имея танков, с бутылками в руках бросался в атаку на танки противника». Но тут совсем некстати произошел прорыв на участке 1075-го полка легендарной дивизии. Чтобы не портить благостной картины, в штабе фронта поражение успешно превратили в геройский подвиг.
Подвиг моряков-краснофлотцев во главе с Фильченковым тоже пришелся крымскому начальству как нельзя кстати. Как раз 7 ноября из Ставки командованию Крымского фронта и Черноморскому флоту поступила директива, где содержалось категорическое требование «Севастополь не сдавать ни в коем случае» и при этом организовать активную оборону Керченского полуострова. К тому времени советские войска в Крыму уже были разбиты. Остатки 51-й армии откатывались к Керчи, а войска переброшенной из Одессы Отдельной Приморской армии — к Севастополю. Миф о пятерке политрука Фильченкова должен был заставить бойцов забыть о недавних неудачах и воодушевить их на оборону черноморской твердыни.
В том же мифологическом ряду и подвиг Александра Матросова, совершенный 23 февраля 1943 года во время наступления в районе Великих Лук. Здесь немаловажную роль сыграла приуроченность события ко дню Красной армии. И опять перед нами случай, когда герой ценой жизни обеспечивает успех товарищей. Тогда советские войска уже главным образом наступали, неся при этом большие потери при атаках на хорошо укрепленные немецкие позиции. Вот и родилась легенда, впоследствии многократно тиражировавшаяся, будто рядовой Александр Матвеевич Матросов в бою за деревню Чернушки Псковской области закрыл своим телом амбразуру немецкого пулеметного дзота и тем самым обеспечил успешное продвижение вперед роты. Позднее пропаганда утверждала, что в ходе войны подвиг Матросова повторили еще почти 200 бойцов и командиров. Что тут сказать! Фантазия у советских пропагандистов была отменная. Только почему-то никто не задумывался над простейшим вопросом: каким чудом бездыханное тело Матросова удержалось на амбразуре злополучного дзота? Ведь хорошо известно, что даже пистолетная пуля, выпущенная с близкого расстояния, моментально сбивает человека с ног. Что уж тут говорить об очереди в упор из крупнокалиберного пулемета. Она в одно мгновение отбросит тело, живое или мертвое, прочь от амбразуры. В действительности-то все в случае с Матросовым обстояло иначе. Он закрыл своим телом не амбразуру, а вентиляционное отверстие дзота. Пока застрелившие его немцы втаскивали бездыханного Матросова внутрь дзота, они вынуждены были прекратить огонь, что и позволило нашим бойцам преодолеть пространство перед дзотом и вынудить немецких пулеметчиков спасаться бегством. Подвиг, безусловно, был, но не тот, о котором трубила пропаганда несколько десятилетий.
Призывать же бойцов грудью закрывать амбразуры немецких дотов и дзотов командирам и комиссарам понадобилось потому, что путь «вперед, на Запад» Красной армии пришлось буквально устилать телами павших. Артиллерии и авиации, действовавшим главным образом по площадям, редко удавалось эффективно подавить неприятельские огневые точки. Вот и приходилось уповать на самопожертвование красноармейцев, у которых к тому же выбора не было. Или — геройская смерть от немецких снарядов и пуль, или — позорная гибель от рук бойцов заградотрядов и комендантских команд при трибуналах.
С летчиками, танкистами, артиллеристами ситуация была несколько иная, чем с пехотинцами и кавалеристами. Правда, пилотов, особенно в первые два года войны, готовили по ускоренной программе «взлет — посадка» при налете не более 30 часов. Василий Сталин такой участи счастливо избежал. За тем, чтобы сына вождя готовили как следует, бдительно следили из Кремля. Тысячам же советских пилотов, успевших перед схватками с асами люфтваффе освоить с грехом пополам только то, как поднимать машину в воздух и сажать ее на полевой аэродром, повезло гораздо меньше. Они стали легкой добычей гораздо более опытных немецких летчиков.
Офицеры люфтваффе после войны говорили, что в 1941 году с советскими летчиками можно было справиться без особого труда, в 42-м — уже прилагая некоторые усилия, а с 43-го года, когда численность немецких самолетов на Восточном фронте резко сократилась, а советских ВВС, оснащенных новыми машинами, наоборот, возросла, борьба шла уже почти на равных. Правда, немецкие асы по-прежнему превосходили советских. «Чемпион» Эрих Хартманн 351 из 352 своих побед, как известно, одержал, начиная с 27 февраля 1943 года (в их число вошли не только советские самолеты, но и 7 американских истребителей Р-51 «Мустанг» в небе над Румынией). Другой видный ас Восточного фронта, Вильгельм Батц, одержавший там 232 победы, свой первый бой провел только в декабре 42-го, так что практически все его победы приходятся на период 1943–1945 годов. В декабре 42-го впервые вступил в схватку с нашими истребителями другой ас, Гельмут Липферт, уничтоживший за войну 201 советскую боевую машину. Также и знаменитый Вальтер Новотны из 255 своих побед на Восточном фронте 155 одержал после июня 1943 года (из них почти 100 — в период Курской битвы). Кстати, его ведомые Карл Шнорер, Антон Дебеле и Рудольф Радемахер также имели весомый послужной список — соответственно 46,94 и 135 побед. Это опровергает распространенную в советской историографии легенду, будто число побед немецких асов, выступавших в роли ведущих, завышалось за счет того, что им записывались победы их ведомых. В люфтваффе не было советской «стахановщины», когда уголь, добытый всей бригадой, записывался на счет одного, которого начальство назначило на роль героя. Ни один немецкий летчик не стал бы таскать каштаны из огня ради того, чтобы тот же Хартман попал в Книгу рекордов Гиннесса.
Все свои 71 победу одержал на Востоке весной и летом 43-го Гюнтер Шеель, погибший под Орлом. На 1943–1945 годы приходится и большинство из 177 побед, которые одержал на Восточном фронте Вальтер Крупинский. На этот же период приходятся 152 победы Герхарда Тюбена и 150 побед Петера Дютгмана. Альбин Вольф, впервые вступивший в бой в мае 42-го, и Курт Танцер, дебютировавший в марте того же года, одержали соответственно 144 и 126 побед, подавляющее число которых приходится на последние годы войны.
Карл Гратц, стартовавший осенью 1942 года, успел сбить 121 советский самолет. Рудольф Тренкль, открывший боевой счет в феврале 42-го, уничтожил на Востоке 138 боевых машин (в том числе — один американский четырехмоторный бомбардировщик). Эмиль Ланг, первые боевые вылеты совершивший в 42-м, уничтожил до середины 1944 года 148 советских самолетов. Франц Шалль, первый бой которого пришелся на февраль 1943 года, успел одержать на Восточном фронте 123 победы, прежде чем погиб на Западе в апреле 45-го. Вальтер Вольфрум, совершивший первый боевой вылет в январе 43-го, записал на свой личный счет 137 уничтоженных советских самолетов.
Отто Фоннекольд, принявший боевое крещение в самом конце 42-го, до лета 44-го уничтожил 136 машин, прежде чем погиб в схватке с англо-американскими бомбардировщиками в небе над Голландией. Карл Гейнц Вебер, попавший на Восточный фронт весной 42-го, первенствовал в 136 воздушных схватках. А вот на Западе он очень быстро нашел свою гибель. Это случилось 7 июля 1944 года в окрестностях Руана.
В небе над Германией в схватке с авиацией западных союзников в марте 1945 года погиб и другой ас Восточного фронта Ганс Вальдман, попавший туда только в августе 42-го и успевший одержать 121 победу. 127 побед на Востоке одержал Генрих Штерр, впервые вступивший в бой в 1942 году и тоже погибший на Западе в ноябре 44-го. Вольф Эттель, попавший на Восток грозным летом 1942 года, успел сбить 120 советских боевых машин. Столько же побед на Восточном фронте одержал Гейнц Маркуард, но он впервые вступил в бой только в августе 43-го.
Фридрих Облезер, стартовавший в январе 1943 года, уничтожил 111 советских самолетов. Ганс Йоахим Бирк-нер, также дебютировавший в 43-м, одержал на Востоке 117 побед, в том числе однажды — над истребителем американских ВВС типа Р-51 «Мустанг». В 1943–1944 годах одержал все свои 117 побед на Востоке Якоб Норц. На этот же период приходится подавляющее большинство из 117 побед, одержанных Гейнцем Вернике. Их счет он начал весной 42-го. 116 раз добивался успеха Август Ламберт.
Вероятно, в 1943-м одержал большинство из своих 113 побед Бертольд Корте, первый боевой вылет совершивший в июле 42-го. Он пропал без вести 29 августа 1943 года. Бернхард Фехтель, прибывший на Восток в мае 1942 года, добивался успеха 108 раз. Гейнц Заксенберг, первый свой боевой вылет совершивший в конце 42-го, успел уничтожить 103 советских самолета. Ульрих Вернитц, начавший воевать на Востоке только в мае 43-го, уступил ему только две машины, добившись 101 победы.
Пауль Генрих Дане, дебютировавший в 42-м, уничтожил 80 наших боевых машин. На 1943–1945 годы падают и 96 побед, одержанных на Востоке Германом Шлейнхеге, а также большинство из 70 побед Леопольда Мунстера. А Герхард Лоос, первый боевой вылет совершивший в конце 1942 года, записал на свой счет 78 советских самолетов, прежде чем погиб на Западе в марте 44-го. 82 победы на Востоке одержал Оскар Ромм, и 91 — Антон Реш, первый боевой вылет совершивший летом 43-го. 86 советских самолетов сбил Ульрих Вонерт, открывший счет боевым вылетам весной 1942 года. По 84 победы одержали Гейнц Эвальд и Петер Кальден, прибывшие на Восток летом 43-го.
В 43-м начал свою деятельность на Восточном фронте Отто Веслинг. Он погиб на Западе в апреле 44-го, но прежде успел уменьшить боевой состав советских ВВС на 70 машин. Гельмут Мисснер одержал на Востоке 82 победы, а погиб на Западе в сентябре 44-го. Гуго Брох, дебютировавший на Восточном фронте в январе 1943-го, одержал 81 победу. Столько же побед на счету Германа Луке, но он появился на Востоке немного раньше — в 42-м году. 79 советских самолетов успел уничтожить Герберт Бахник, прибывший на Восточный фронт в декабре 1942 года. Он погиб в Силезии 7 августа 1944 года в схватке с американскими бомбардировщиками. Отто Вурфель, стартовавший в 42-м, до своей гибели в Белоруссии одержал 79 побед. Вероятно, большинство из них пришлось на 1943–1944 годы. Иоганн Герман Мейер, открывший боевой счет в 1942 году, уничтожил 76 советских самолетов, прежде чем погибнуть на Западе в марте 44-го.
75 боевых машин сбил Ганс Иоахим Крошинский, первый бой на Восточном фронте проведший в июне 1942 года. Иоганн Бунцек, дебютировав в 42-м, также одержал 75 побед, прежде чем погиб в бою с советскими истребителями 11 декабря 1943 года. Большинство из своих 74 побед одержал в 1943 году Отто Гайзер, пропавший без вести в России 22 января 1944 года. Фридрих Хаас, начавший свою карьеру аса только в конце 43-го, успел тем не менее расправиться с 74 советскими самолетами, до того как погиб в небе над Веной 9 апреля 1945 года.
На 1943–1945 годы приходится и большинство из 70 побед аса Восточного фронта Руди Линца, погибшего в Норвегии в феврале 45-го. 68 побед добился Курт Домбахер, первый бой на Восточном фронте принявший в мае 1943 года. Начавший свою карьеру на Востоке в 42-м, Рейнхольд Хоффман успел сбить 60 советских самолетов, прежде чем погиб в схватке с союзной авиацией в небе над Германией в мае 44-го. В последние годы войны одержал большинство своих побед и Генрих Фулльгрэбе, погибший на Восточном фронте 30 января 1945 года.
Виктор Петерман смог добиться успеха в схватке с советскими самолетами 64 раза. 62 победы, начиная с 43-го года, одержал Вильгельм Хюбнер, прежде чем был повержен в схватке над Восточной Пруссией 7 апреля 1945 года. Гельмут Нойман, стартовавший в августе 42-го, сумел сбить 62 советских самолета.
Таким образом, в 1943–1945 годах в рядах люфтваффе 62 пилота добились больших успехов, чем воевавшие в то же время лучшие советские асы Иван Никитович Кожедуб, совершивший первый боевой вылет 26 марта 1943 года, и Александр Иванович Покрышкин, который дебютировал 22 июня 1941 года, но крайне неудачно, сбив советский бомбардировщик Су-2. Основную часть неприятельских самолетов, 50 из 59, он уничтожил в период с весны 1943 года и до конца войны. Но в люфтваффе, повторяю, в ту пору на Восточном фронте сражались как минимум 62 своих Кожедуба и Покрышкина.
Если же посчитать советские самолеты, сбитые на Восточном фронте в последние два с половиной года войны только этими 62 немецкими асами, т. е. летчиками, сбившими не менее 60 самолетов только в этот период боев, то цифра получится внушительная — более 5800 машин.
Для сравнения — десять лучших советских асов смогли за всю войну уничтожить только 515 неприятельских самолетов — в 11 раз меньше. При этом я суммировал результаты только тех летчиков, про которых достоверно известно, что они большинство своих побед на Востоке одержали, начиная с 43-го года. Если же часть своих побед они одержали в 42-м году, то на 1943–1945 годы я условно относил две трети от общего числа сбитых ими самолетов.
Всего немецкими асами на Восточном фронте было уничтожено 24 тысячи советских самолетов. Как минимум, четверть из них пришлась на долю тех асов, чья активная боевая деятельность приходится только на 1943–1945 годы. Надо учесть также, что в этот период самолеты сбивали и те асы-истребители, кто свой боевой счет открыл еще в 41-м. И не только истребители. Например, Герберт Финдейзен из своих 67 побед на Восточном фронте 42 одержал как пилот самолета-разведчика. А пилот штурмовика Август Ламберт в 1943–1945 годах сбил на Восточном фронте 116 самолетов, 70 из которых пришлись на три недели весны 44-го в Крыму.
ВВС Красной армии несли потери не только в воздушных боях, но и от огня зенитной артиллерии. Во второй половине войны доля этого вида потерь возросла, поскольку у немцев значительно уменьшилось число истребителей на Восточном фронте и они вынуждены были в большей степени полагаться на огонь средств ПВО. Зато резко уменьшилось число советских самолетов, уничтоженных на аэродромах. У люфтваффе уже не было сил осуществлять крупномасштабные операции такого рода.
В целом же потери советской авиации в 1943–1945 годах были больше, чем в 1941–1942 годах. По официальным данным, боевые безвозвратные потери ВВС Красной армии с 22 июня 1941 года по 1 января 1943 года составили 18 100 самолетов, или в среднем 1000 машин в месяц. А с начала 43-го и до конца войны боевые потери достигли 25,5 тысячи боевых самолетов, или в среднем 900 самолетов в месяц. Легко убедиться, что среднемесячный уровень боевых потерь у нашей авиации практически не уменьшился, хотя в этот период боевая активность люфтваффе, равно как и их потери, резко уменьшились. Если в 1942 году немецкая авиация ежемесячно в среднем совершала на Восточном фронте 41 тысячу самолето-пролетов (боевых вылетов, связанных с пересечением линии фронта), то в 1945 году — только 16 тысяч, или в 2,6 раза меньше. Тут сказалась как переброска значительных сил германской авиации с Востока для борьбы против западных союзников, так и начавшая ощущаться со второй половины 1944 года острая нехватка авиационного бензина. К тому времени англо-американские «суперкрепости» разбомбили основные заводы по производству синтетического горючего, где и выпускался авиабензин. Благодаря этому большая часть сил люфтваффе оказалась прикована к земле.
Значительно уменьшились немецкие потери в боевых самолетах. Так, в 1944 году люфтваффе на всех фронтах потеряло более 32 тысяч боевых машин, однако эти потери пришлись главным образом на бои с англо-американской авиацией. В 1943 году уровень потерь был ниже — 17,5 тысячи уничтоженных и поврежденных самолетов, однако почти треть потерь тогда приходилась на советско-германский фронт. За первый год войны против СССР, с июня 1941 года по июнь 1942 года, общие потери люфтваффе (боевые и эксплуатационные) составили 8529 бомбардировщиков, истребителей и штурмовиков, причем большинство самолетов было потеряно на Восточном фронте. Во втором полугодии 1942 года немцы лишились 5240 самолетов, причем эти потери примерно поровну разделились между советско-германским фронтом и сражениями с англо-американской авиацией в Средиземноморье, у берегов Норвегии и на Западе. В целом же начиная с 42-го года отчетливо проявилась тенденция к падению роли Восточного фронта в воздушной войне.
Василию Сталину довелось повоевать уже тогда, когда люфтваффе уже не представляло собой такого грозного противника, как в начале войны. На Восточном фронте появилось немало выпускников немецких летных школ, не имевших еще боевого опыта. Некоторые из них, не успев уничтожить ни одного советского самолета, сами оказывались сбиты.
Младший сын вождя с его богатым летным опытом мог бы легко увеличить свой счет на десятки сбитых неприятельских машин. Однако после пленения Якова Василия берегли как зеницу ока и к боевым вылетам не допускали. Зато полком и дивизией он командовал довольно грамотно. Конечно, донесения о числе сбитых немецких самолетов были, как водится, преувеличенными, но вот собственные потери комдив вряд ли занижал. А они оказались небольшими. За весь 1944 год его 3-я гвардейская истребительная авиадивизия лишилась в боях 66 самолетов и 39 летчиков, что составило по самолетам всего 0,7 процента боевых безвозвратных потерь советской авиации в этом году.
Те наши летчики, кому посчастливилось уцелеть в первые годы войны, к 44-му превратились в настоящих асов. Они на равных сражались с питомцами Германа Геринга. И психология у наших летчиков была во многом иной, чем у красноармейцев-пехотинцев. Пилоты отличались куда большей самостоятельностью, уверенностью в себе, да и по образованию далеко превосходили крестьянских парней, успевших окончить в лучшем случае семь классов. Были и асы-танкисты, уничтожившие десятки немецких машин. Но если в Германии и во время войны, и после ее окончания вовсю прославляли асов — летчиков, танкистов и подводников, уничтоживших большое количество самолетов, танков и торговых судов, то в СССР подвиги собственных асов пропаганда стала выдвигать на первый план только много лет спустя, уже после смерти Сталина. А прежде герои-панфиловцы и Александр Матросов были куда известнее народу, чем Кожедуб и Покрышкин, ас-танкист Д. Ф. Лавриненко и ас-подводник А. И. Маринеско.
Александра Ивановича Маринеско окончательно признали героем вообще уже в самый канун крушения советской власти — в 1990 году, когда автор «атаки века», отправившей на дно Данцигской бухты лайнер «Вильгельм Густлоф», был посмертно удостоен Золотой звезды.
В самом конце войны у Василия Сталина возник конфликт с командующим ВВС Главным маршалом авиации А. А. Новиковым. Его причиной стало поступление в войска бракованной авиатехники. В 53-м году на следствии Василию Иосифовичу предъявили грозное обвинение в том, что он способствовал аресту Александра Александровича. Генерал-лейтенант Сталин это обвинение категорически отверг.
В заявлении в Президиум ЦК от 23 февраля 1955 года он писал: «Мне неизвестно, какие обвинения предъявлены Новикову при снятии его с должности главкома ВВС, так как я был в это время в Германии. Но если на снятие и арест Новикова повлиял мой доклад отцу о технике нашей (Як-7 с М-107) и о технике немецкой, то Новиков сам в этом виновен. Он все это знал раньше меня. Ведь доложить об этом было его обязанностью как главкома ВВС, тогда как я случайно заговорил на эти темы. Ведь было бы правильно и хорошо для Новикова, когда я рассказывал отцу о немецкой технике, если бы отец сказал: «Мы знаем это. Новиков докладывал». А получилось все наоборот. Я получился первым докладчиком о немецкой технике, а Новиков, хотел я этого или нет, умалчивателем или незнайкой. В чем же моя вина? Ведь я сказал правду, ту, которую знал о немецкой технике.
Значимость решения, принятого ЦК и правительством, о перевооружении ВВС на реактивную технику и вывозе специалистов из Германии огромна. А в том, что не Новиков оказался зачинателем этого реактивного переворота в нашей авиации, а ЦК и Совет Министров, только сам Новиков и виноват. И по штату, и по осведомленности Новиков обязан был быть инициатором этого переворота и главой его по линии ВВС. Невольно вспоминается приезд Никиты Сергеевича Хрущева в Германию (невольно ли? Думаю, Василий прекрасно понимал, кому в тот момент надобно польстить. — Б. С.). Никита Сергеевич уехал из Германии не с пустыми руками (строго говоря, все генералы, в том числе и Василий Сталин, из Германии вернулись не с пустыми руками, чтобы было чем квартиры и дачи обустроить, — об этом я еще скажу; однако в данном случае опальный генерал имел в виду только то, что Хрущев прихватил с собой техническую документацию на немецкие реактивные самолеты, а заодно и немцев-конструкторов. — Б. С.). А ведь Новиков был в Германии и должен был знать о немецкой технике в десять раз больше меня и не только мог, а обязан был доложить об этом ЦК и Совету Министров.
Говорить о причинах личного порядка, могущих склонить меня на подсиживание или тем более клевету на Новикова, нет смысла, так как их не было, как не было и клеветы».
Василий ссылался на свой доклад о недостатках мотора, установленного на новом истребителе Як-9, что повлекло многочисленные аварии и катастрофы. В связи с этим Государственным Комитетом Обороны 24 августа 1945 года было принято специальное постановление «О самолете Як-9 с мотором ВК-107А», один из пунктов которого гласил: «За невнимательное отношение к поступающим из строевых частей ВВС сигналам о серьезных дефектах самолета Як-9 с мотором 107А и отсутствие настойчивости в требованиях об устранении этих дефектов — командующему ВВС Красной Армии т. Новикову объявить выговор». С этого началось падение Главного маршала авиации. 16 марта 1946 года его сняли с поста главкома как не справившегося с работой, а спустя пять недель, 23 апреля, арестовали.
С Александром Александровичем поговорили по душам люди министра госбезопасности В. С. Абакумова. Они намекнули маршалу, что пока еще говорят с ним по-хорошему, но могут — и по-плохому. Новиков намек понял и уже 30 апреля написал заявление на имя Сталина, где признавал свою вину в приеме на вооружение бракованных самолетов. Александр Александрович обвинял своего друга маршала Жукова в «политически вредных разговорах», в которых Георгий Константинович будто бы «пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования и в то же время… не стесняясь выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им».
Новиков спешил покаяться: «Я являюсь непосредственным виновником приема на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолетов и моторов, выпускавшихся авиационной промышленностью, я, как командующий Военно-Воздушных Сил, должен был обо всем этом доложить Вам, но этого я не делал, скрывая от Вас антигосударственную практику в работе ВВС и НКАП (Наркомата авиационной промышленности. — Б. С.).
Я скрывал также от Вас безделие и разболтанность ряда ответственных работников ВВС, что многие занимались своим личным благополучием больше, чем государственным делом, что некоторые руководящие работники безответственно относились к работе… Я сам культивировал угодничество и подхалимство в аппарате ВВС.
Все это происходило потому, что я сам попал в болото преступлений, связанных с приемом на вооружение ВВС бракованной авиационной техники. Мне стыдно говорить, но я также чересчур много занимался приобретением различного имущества с фронта и устройством своего личного благополучия».
Ну, в этом последнем пункте Главный маршал авиации был не одинок. «Трофейная лихорадка» охватила едва ли не всех советских генералов и маршалов, вошедших во главе Красной армии в Западную Европу. От Новикова не отставал Жуков, пуще Жукова тащил трофейное добро Телегин, с Телегиным соперничал Руденко. В первых рядах «трофейных героев» был и Василий Сталин. Светлана Аллилуева вспоминает: «Его (Василия. — Б. С.) карьера была стремительной и необычной. После войны его корпус стоял недалеко от Берлина, ему надоела служба в оккупационных войсках, и он прилетел в Москву в июле 1947 года, чтобы «устроить» себе перевод в столицу. Ему это удалось с помощью таких покровителей, как Берия и Булганин. Маршалы и генералы боялись его, зная, что он «устранил» на своем пути маршала авиации А. А. Новикова, относившегося к нему критически: маршал Новиков попал в тюрьму. Василий же, назначенный с одобрения отца командовать авиацией Московского военного округа, не смог отказать себе в удовольствии завладеть опустевшей дачей Новикова, куда перевез из Германии свою семью и награбленное имущество. Я летала с ним тогда в Германию на десять дней, повидать его жену (речь идет о второй жене Василия — дочери маршала С. К. Тимошенко. — Б. С.), только что родившую девочку, и вернулась обратно, тем же «личным самолетом», полным «трофеев» для его дачи».
Когда Иосиф Сталин арестовывал впавших в немилость генералов и маршалов, то трофейные дела шли обычно солидным довеском к более серьезным политическим обвинениям. Василия судили в 55-м, уже при Хрущеве, и трофеи в строку ставить не стали. Но до этого было еще далеко.
Новиков в своем заявлении утверждал: «Жуков на глазах всячески приближает Василия Сталина, якобы по-отечески относится к нему и заботится. Но дело обстоит иначе. Когда недавно уже перед моим арестом я был у Жукова в кабинете на службе и в беседе он мне сказал, что, по-видимому, Василий Сталин будет инспектором ВВС, я выразил при этом свое неудовлетворение таким назначением и всячески оскорблял Василия. Тут же Жуков в беседе со мной один на один высказался по адресу Василия Сталина еще резче, чем я, и в похабной и омерзительной форме наносил ему оскорбления».
А Василий-то искренне считал Георгия Константиновича своим другом. И делился с ним самым сокровенным. Об этом даже Жуков в мемуарах свидетельствует. Василий там упомянут всего однажды, но зато именно с ним связан очень колоритный рассказ о подготовке Парада Победы 24 июня 1945 года. Вот что пишет маршал: «Точно не помню, кажется, 18–19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный. Он спросил, не разучился ли я ездить на коне.
— Нет, не разучился, да и сейчас продолжаю упражняться в езде.
— Вот что, — сказал И. В. Сталин, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.
Я ответил:
— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.
И. В. Сталин сказал:
— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе.
Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека:
— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный…
На другой день я поехал на Центральный аэродром посмотреть, как идет тренировка к параду. Там встретил сына Сталина Василия. Он отозвал меня в сторону и рассказал любопытную историю:
— Говорю вам под большим секретом. Отец сам готовился принимать Парад Победы. Но случился казус. Третьего дня во время езды от неумелого употребления шпор конь понес отца по манежу. Отец, ухватившись за гриву, пытался удержаться в седле, но не сумел и упал. При падении ушиб себе плечо и голову, а когда встал — плюнул и сказал: «Пусть принимает парад Жуков, он старый кавалерист».
— А на какой лошади отец тренировался? — спросил я Василия.
— На белом арабском коне, на котором он рекомендовал вам принимать парад. Только прошу об этом никому не говорить, — снова повторил Василий.
И я до сих пор никому не говорил. Однако прошло уже много лет, и думаю, что теперь об этом случае можно рассказать…»
Стал бы, в самом деле, Василий рассказывать столь деликатные подробности человеку, которому не доверял, а тем более тому, против кого вел какие-либо интриги. Ведь дойди информация о разговоре Василия с Жуковым до Верховного, генералу Сталину бы точно не поздоровилось. А ведь именно Георгию Константиновичу надо было в первую очередь сообщить о происшествии. Василий, сам опытный наездник, понимал, как важно предупредить маршала, что любезно предлагаемый ему конь в действительности с норовом, иначе Жуков мог бы оконфузиться, подобно самому Иосифу Виссарионовичу. Правда, писатель Владимир Карпов утверждает, будто о падении отца с лошади Василий говорил «в кругу собутыльников». Но, во-первых, судя по рассказу Жукова, во время беседы с ним сын Сталина находился в трезвом уме и твердой памяти, и, во-вторых, вряд ли бы Василий рискнул при жизни отца говорить об инциденте в манеже первому встречному-поперечному. Может быть, тот рассказ, который приводит Карпов в своей книге о Жукове со ссылкой на Василия, появился уже после смерти вождя?
Думаю, что с Жуковым летом 45-го у Василия были хорошие, дружеские отношения. Вероятно, сложнее обстояло дело с близким к Жукову Новиковым. Сначала Александр Александрович, возможно, старался произвести на сына вождя самое благоприятное впечатление. Но когда Василий выразил свое неудовольствие поступлением на фронт, и в частности в его дивизию, бракованных истребителей, Новиков решил скомпрометировать его перед Иосифом Виссарионовичем, чтобы тот не придал значения жалобам сына на плохое качество авиационной техники.
Позднее, в 54-м, уже после реабилитации и в связи с проходившим тогда процессом Абакумова, Новиков составил заметки, где старался в благоприятном для себя свете выставить обстоятельства своего ареста и доказать собственную невиновность. Он, в частности, утверждал: «Находясь в состоянии тяжелой депрессии, доведенный до изнеможения непрерывными допросами без сна и отдыха, я подписал составленный следователем Лихачевым протокол моего допроса с признанием моей вины во всем, в чем меня обвиняли…
Причиной создания… комиссии (по проверке деятельности командования ВВС. — Б. С.) и ревизии ВВС послужило письмо Василия Сталина отцу о том, что ВВС принимают от промышленности самолет Як-9 с дефектами, из-за которых бьется много летчиков… Делу о приемке самолетов был дан ход, принявший обычный путь объяснений, разъяснений, обещаний исправить и т. д. Но хитрый, рвущийся к власти Васька хотел выдвинуться…»
Александр Александрович прекрасно знал, что в это время «рвущийся к власти Васька» томится там же, где когда-то держали самого маршала. И валил на него всю вину за возникновение «дела о приемке самолетов». Хотя даже в «оправдательных записках» Новиков вынужден был признать, что сигнал, поступивший от Василия Сталина, был далеко не единственным: «Командующий ВВС МВО генерал Сбытое… написал пространное письмо в ЦК о недостатках в ВВС».
Да и мудрено было утаить шило в мешке. Ведь одних злосчастных Як-9 с недоработанным, прошедшим только заводские, а не государственные испытания мотором ВК-107А поступило в войска почти 4 тысячи. Из них 2267 сразу поставили на прикол. Всего же, по словам бывшего члена Военного совета ВВС Н. С. Шиманова, за годы войны ВВС приняли не менее 5 тысяч бракованных самолетов. В результате вследствие конструктивного и заводского брака, по данным Смерш, в период с 1942 года по февраль 46-го произошло 756 аварий и 305 катастроф. А примерно в 45 тысячах случаев самолеты не смогли вылететь на боевые задания из-за поломок, случившихся на земле. Шиманов на следствии показал, что бывший нарком авиапромышленности Шахурин «создавал видимость, что авиационная промышленность выполняет производственную программу, и получал за это награды. Вместо того чтобы доложить народному комиссару обороны, что самолеты разваливаются в воздухе, мы сидели на совещании и писали графики устранения дефектов на самолетах. Новиков и Репин (главный инженер ВВС. — Б. С.) преследовали лиц, которые сигнализировали о том, что в армию поступают негодные самолеты. Так, например, пострадал полковник Кац (начальник штаба одного из истребительных авиационных корпусов. — Б. С.)».
Выходит, что жалобы на некачественные истребители шли целым потоком, и Василий Сталин в своих претензиях к авиапромышленности был далеко не одинок. Новиков же объяснял приемку представителями ВВС заведомо бракованных самолетов стремлением дать фронту как можно больше техники, чтобы поскорее достичь победы над немецко-фашистскими захватчиками. Как будто на истребителях с неисправными бензопроводами и дефектными моторами (эти «недостатки» Александр Александрович признал) можно было много навоевать.
Все эти свидетельства, как мне кажется, объясняют загадку, почему вдруг появилась не слишком лестная для Василия аттестация от 3 августа 1945 года, подписанная Жуковым, Телегиным и Руденко. Георгию Константиновичу стало известно о письме сына вождя по поводу поступившей в его дивизию бракованной авиатехники. Понимая, какие неприятные последствия может иметь начавшийся скандал для Новикова, Жуков решил срочно подправить прежнюю аттестацию на полковника Сталина. Чтобы отец знал — Василий прежние свои недостатки отнюдь не изжил, поэтому к его письму не стоит слишком серьезно относиться. И вообще лучше убрать его с командных должностей, чтобы меньше было среди солдат и офицеров разговоров о его пьянках и амурных похождениях, и отправить в академию подучиться. Там Василий окажется под присмотром кремлевской охраны, а веселиться станет в любимом Зубалове, за высоким забором, и разговоров меньше будет. Но тем самым Георгий Константинович только укрепил Иосифа Виссарионовича в мысли, что оба маршала, Жуков и Новиков, слишком засиделись на высоких постах, и через несколько месяцев они познали горечь опалы.
Проблема бракованных самолетов, которые принимал на вооружение Новиков с ведома Маленкова, является частью более общей проблемы, насколько соответствуют действительности цифры производства в годы войны советских боевых самолетов, о которых рапортовал наверх нарком авиапромышленности А. Н. Шахурин. Отмечу, что в этом отношении не безгрешны и немцы. Широко известны данные о производстве германских самолетов в 1939–1945 годах — ни много ни мало 113 515 штук, в том числе 104 220 боевых (без самолетов-разведчиков — 97 921). Однако немецкие исследователи почему-то предпочитают не уточнять, что в это число входят не только вновь произведенные самолеты, но и те поврежденные машины, которые пришлось ремонтировать на заводах. Что это именно так, убеждают данные о потерях германских боевых самолетов. Всего в период с 1 сентября 1939 года по конец 1944 года (за последние месяцы войны точные данные отсутствуют) люфтваффе потеряло 71 964 боевых самолета (без учета разведчиков).
Однако, как отмечает германский военный историк О. Греффрат, в это число входят как уничтоженные самолеты, так и те, что были повреждены на 10 и более процентов. Если же допустить, что цифра в 97 921 машину включает только вновь произведенные самолеты, то к концу войны немецкие ВВС должны были бы располагать многими десятками тысяч боевых самолетов. В действительности же к 31 декабря 1941 года люфтваффе имело в своем распоряжении 5575 боевых машин — максимальный показатель за всю войну, из которых боеспособными были только 3888 самолетов. К этому времени было безвозвратно потеряно или частично повреждено, как я уже говорил, почти 72 тысячи боевых самолетов, а производство истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков составило 79 324 самолета. Если предположить, что число поврежденных самолетов составило хотя бы 20 процентов от общей величины потерь (скорее всего, этот показатель был гораздо больше), то к будто бы произведенным 79 324 новым самолетам должно было добавиться, как минимум, 14,5 тысячи отремонтированных и восстановленных машин. В этом случае, учтя в общем балансе самолетов те машины, которыми люфтваффе уже располагало к началу 1939 года (а это — не менее 2180 истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков), германские ВВС к началу 1945 года имели бы в своем распоряжении, как минимум, 24 тысячи боевых машин, а не на 18,5 тысячи меньше, как это было в действительности.
Этот несложный расчет доказывает, что в данные о немецком производстве включали не только вновь построенные, но и отремонтированные самолеты. Не приходится сомневаться, что такая же картина была и в отчетах советской авиапромышленности. Поэтому цифра советского производства боевых самолетов с 1 января 1941 года по 1 мая 1945 года — 101 200 машин наверняка включает в себя не только вновь произведенные, но и отремонтированные самолеты. Бракованные самолеты, которые Новиков принимал у Шахурина, потом опять возвращались на заводы и тем самым дополнительно увеличивали общую цифру производства, обеспечивая авиапромышленности выполнение плана.
Однако есть основания полагать, что не только за счет бракованных и отремонтированных самолетов завышался показатель советского производства самолетов. Похоже, часть боевых машин существовала только на бумаге. Иначе как объяснить, что количество самолетов, находившихся в действующей армии, в 1944–1945 годах составляло менее половины от их общего числа. Получается, что огромное число боевых машин — 20–25 тысяч — постоянно находились в учебных частях, в резерве или в переброске на фронт. Такого большого значения этого показателя не было у авиации других стран — участниц Второй мировой войны. Подозреваю, что значительная часть «бумажных самолетов», о которых отчитались, но которые в реальности не произвели, так и находились в вечной переброске в действующую армию. С учетом этого можно предположить, что в действительности производство самолетов в Германии было больше, чем в СССР. Да и как ухитрилась советская промышленность произвести больше самолетов, чем немецкая, но потребить при этом почти втрое меньше алюминия, остается неразрешимой загадкой.
Зато потери советской авиации, как я уже показал, были гораздо выше, чем у люфтваффе. Напомню, что за время войны ВВС Красной армии безвозвратно лишились 88 300 машин (поврежденные самолеты сюда не входят), тогда как немецкие потери боевых самолетов уничтоженными и поврежденными к концу 44-го на всех фронтах составили лишь 72 тысячи истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков.
Всего же за войну в ВВС Красной армии, согласно официальным данным, приведенным в сборнике «Гриф секретности снят», поступило 115 600 боевых самолетов, из которых около 17 тысяч были поставлены по ленд-лизу от союзников. По тем же официальным данным, к началу войны советская авиация располагала примерно 20 тысячами боевых самолетов (существуют и другие оценки, разнящиеся в пределах от 17 до 35 тысяч самолетов). К концу же войны в ВВС Красной армии осталось только 35 200 машин, но из них всего 8100 — в действующей армии. Даже если считать истинной кажущуюся серьезно завышенной цифру в 35 200 оставшихся у Советского Союза боевых самолетов, то совершенно непонятно, куда делись еще по меньшей мере 12 100 машин. Возможно, это как раз те самолеты, которые были произведены лишь на бумаге.
Кстати, в США в производство самолетов отремонтированные на заводах машины не включали — слишком накладно было везти поврежденную боевую технику через океан. Поэтому 192 тысячи произведенных за войну американских самолетов в действительности не равны германскому и советскому производству авиационной техники вместе взятым, а превосходят их сумму в полтора-два раза.
В целом в Великую Отечественную Василий воевал не лучше и не хуже других авиационных комдивов. С должностью справлялся. Подчиненные выполняли боевые задания, сбивали вражеские самолеты, сами несли потери. Нельзя сказать, что сын Сталина чем-либо обогатил тактику или оперативное искусство боевого применения истребительной авиации. Но этим и мало кто из других начальников советской авиации мог похвастаться. Асом-истребителем Василий также не стал, хотя задатки для этого у него были. Техника пилотирования у полковника Сталина, по отзывам компетентных современников, была отличной. Однако сына вождя очень тщательно берегли, никогда не отпускали в одиночку за линию фронта и старались сделать так, чтобы в рискованных воздушных схватках он не участвовал. Вот и было у Василия всего 27 боевых вылетов и 2 сбитых неприятельских самолета.
Чем отличался Василий в худшую сторону от других, так это своими загулами, которые ему при жизни отца благополучно сходили с рук. Вместе с тем подчиненных он успешно заставлял выполнять все требования воинской дисциплины, что и отмечалось в аттестациях. Пьянством же в Красной армии, и особенно в ВВС, удивить кого-либо было трудно. Начальники Василия пили ничуть не меньше его.
Вот как генерал-лейтенант Сталин описывал обстоятельства смещения командующего ВВС П. Ф. Жигарева в своем письме ЦК от 19 января 1959 года: «Мне приписывают (Серов), что я имел отношение к снятию Жигарева в 1942 году. Это не верно! Меня в то время в Москве не было, и причины снятия Жигарева я узнал от Власика и Поскребышева. Вот что они рассказывали. Жигарев совершенно пьяный явился на вызов в ГКО к т. Сталину и был снят с работы за пьянство в боевое время».
Но и преемник Жигарева Новиков трезвостью не отличался. Генерал Н. А. Сбытов рассказывал писателю Станиславу Грибанову, как на одном совещании в главкомате ВВС было упомянуто имя Булганина, тогдашнего заместителя наркома обороны, который якобы дал иные указания, чем Новиков. Александр Александрович возмутился: «Булганин разбирается в авиации как свинья в апельсинах!» Кто-то из присутствующих доложил о происшедшем Иосифу Виссарионовичу, и тот позвонил Сбытову: «Правда, что Новиков был пьян?» Николай Александрович утверждает, что уклонился от прямого ответа, хотя всем участникам совещания было ясно, что Главный маршал был не вполне трезв.
Ладно, Сбытов — свидетель пристрастный и, как мы помним, написал Сталину письмо о недостатках в ВВС, явно направленное против Новикова. Но вот у Хрущева с Александром Александровичем никаких счетов как будто бы не было. Однако пристрастие Главного маршала авиации к Бахусу Никита Сергеевич в своих мемуарах однозначно подтверждает: «Я хорошо знал Новикова. Он командовал ВВС Советской Армии большую часть войны и во время Сталинградской битвы приезжал к нам в штаб. У него были недостатки. Он пил, возможно, больше, чем ему следовало…»
А главный штурман ВВС генерал Б. В. Стерлигов прежде не считал зазорным выпить вместе с Василием Сталиным. В той части мемуаров, что осталась в рукописи, Борис Васильевич вспоминал, как в 44-м им вместе с Василием довелось ехать на фронт в поезде Главного маршала авиации Новикова (тогда Александр Александрович, как видно, ничего против такого соседства не имел): «Вошли мы в вагон и скоро, по примеру Главного маршала, разошлись по своим купе на отдых (с употреблением немалой толики водки, коньяка и иных горячительных напитков. — Б. С.).
— Войдите, — сказал я, и в дверях показался небольшого роста рыжеватый полковник в авиационной форме, в котором я сразу узнал сына Сталина — Василия.
Я откровенно изумился его появлению, так как на перроне в Москве при отправке нашего эшелона Василия не видел.
— Разрешите, генерал, скоротать с вами время? — спросил полковник, и тут же вслед за ним в купе протиснулся какой-то грузин в форме лейтенанта.
Василий распорядился:
— Коба, сообрази…
Коба исчез, но скоро появился с водкой и закуской.
После двух-трех рюмок мы разговорились. Василий посетовал на отца, на свой арест на слишком большой срок (после злополучной рыбалки. — Б. С.), но потом примирительно, как-то по-мальчишески заключил:
— Ничего, я ему еще покажу!»
Стерлигов представляет дело так, что чуть ли не впервые пришлось выпивать ему с Василием Сталиным. Но некоторые детали говорят, что — не в первый раз. С чего бы это полковник заглянул в купе именно к Борису Васильевичу, а тот, в свою очередь, нисколько не удивился этому визиту. Удивился только, откуда Василий взялся, раз на перроне его вроде бы не было. Чувствуется, что многие из высоких чинов ВВС (и не только ВВС) за честь считали разделить рюмку с полковником Сталиным, надеясь, что замолвит за них словечко перед грозным отцом. Такие застолья еще больше развращали Василия. Он уверовал, что любая выходка сойдет ему с рук.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги