Ватага из Сан Лоренцо

ГЛАВА I Команда гуляет в центре Рима

Летом, когда солнце близится к закату, воздух в Риме свежий, золотистый, — так и хочется пойти прогуляться. В это время по тротуарам центральных улиц движутся целые процессии, но лица у людей спокойные и радостные — сразу видно, — римляне сейчас в отпуску. В общей толпе можно различить семьи: дети с криком бегут впереди, под руку идут родители, а за ними служанка и бабушка, обмахивающаяся старым веером.

Все ходят не спеша, разговаривают и после каждого слова делают глубокие вдохи, чтобы унести домой в лёгких немного свежего воздуха, — ведь за него не нужно платить. Стремительно проносятся автомобили, выпуская клубы бензиновой гари. Время от времени появляются пролётки; они тащатся медленно, шаг за шагом, оставляя за собой здоровый запах конюшни.

В общем, в летние вечера в Риме даже те, у кого нет денег поехать в горы или на море, чувствуют себя, как на даче. Прогулки по центральным улицам совершаются с невозмутимым спокойствием. Но вот тишину нарушают крики, из-за угла выбегает шумная ватага ребят с широко расставленными руками — они изображают самолёты — и люди шарахаются в разные стороны, словно на них движется полчище кровожадных комаров.

— Что вы делаете? Это безобразие!

— Хулиганы, вы чуть не сбили меня с ног! — раздаётся отовсюду.

Но шестеро ребят, не обращая внимания на эти выкрики, понеслись ещё быстрее и загудели, точно самолёты во время пикирования. Так именно всё и произошло в пятницу на главной улице Рима.

Откровенно говоря, игра сама по себе не была такой уж интересной; шалунам нравился только переполох, который они производили. Конечно, если бы за ними погнался полицейский, было бы ещё интересней, но на сей раз детям не повезло, — ни один полицейский не обратил на них внимания.

Поэтому они вскоре прекратили игру и очутились на большой красивой площади, освещённой последними лучами заходящего солнца.

— Что будем делать? — спросил Марко, самый старший из ребят, опуская руки, игра была окончена и надо придумывать другую.

— Пойдёмте смотреть витрины, — предложила Джованна, единственная девочка из всей команды. — Женские платья бывают такие забавные, вот посмеёмся!

Мальчики снисходительно посмотрели на неё.

— Ты всё-таки баба! — воскликнул Пертика, высокий худощавый мальчуган. — Пошли лучше к театру, туда, где устраиваются концерты нудной музыки, поглядим на этих ненормальных, которые не знают, куда девать деньги. Однажды я встал у выхода и потешался над ними целых пятнадцать минут: все они одеты в чёрное, будто могильщики, а женщины понацепляли на себя бусы, браслеты, словно папуаски… и низко кланяются…

Пертика так здорово изобразил поклоны старых дам, что все расхохотались и решение было принято.

Но Джиджино, двенадцатилетний мальчуган, единственный из команды прилично одетый и причёсанный, состроил гримасу:

— А мне музыка нравится, и я здесь не вижу ничего смешного…

— Музыка — дело женское! — презрительно воскликнул Марко, — может нравиться только таким маменькиным сынкам, как ты!

Все рассмеялись, в том числе и Джованна, которая в мальчишеской команде изо всех сил старалась походить на мальчишку.

Ребята направились к театру. Последним, опустив голову, шёл Джиджино.

Типы, выходящие после концерта, и в самом деле были очень смешными. Публика в основном состояла из людей пожилых, хорошо одетых, степенных. У дверей они проделывали тысячу, всяческих церемоний:

— Прошу вас, сначала вы…

— Ну что вы, только после вас!..

И снова поклоны и улыбки.

Ребята, стоявшие у дверей, хихикали.

— Плошу вас, плежде вы! — эхом вторил Пертика.

Другой мальчик, с живыми умными глазами, по прозвищу

Казначей, каждому проходившему синьору отвешивал глубокий поклон:

— Карету синьору! — кричал он, подражая швейцарам. А затем удивлённо спрашивал: — Как, у вас нет кареты?! Тогда я велю подать ваш экспресс. Поезд синьору, быстрее!

— Убирайтесь отсюда, негодные!

— У синьора нет даже поезда?! — невозмутимо парировал Казначей. — Значит, на концерты ходит такая же беднота, как мы!

Люди бросали сердитые взгляды и вынуждены были обходить. шестерых ребят, которые, словно кегли, торчали в дверях и мешали проходу.

Дети были в восторге от создавшейся сутолоки: впервые они играли в эту увлекательную игру.

Пертика, ты молодец! Тебе в голову пришла чудесная идея! — воскликнул Беппоне, десятилетний мальчуган. Но Пертика даже не удостоил его ответом. Толстяк Беппоне был самым маленьким и очень простодушным.

— Эй, Пертика, разве ты не слышишь? — не унимался мальчик. — Я сказал, что ты моло…

Но Джованна не дала ему докончить.

— Замолчи! — оборвала его девочка, прислушиваясь к голосу, который она внезапно уловила.

Все посмотрели на неё и, проникшись любопытством, тоже навострили уши. Тоненький дрожащий голосок доносился неизвестно откуда.

— В 1859 году во время войны за независимость Ломбардии… — говорил кто-то, отчеканивая каждый слог. Ребята были потрясены. Голос, который они различали, звучал как-то особенно, загадочно, хотя слова произносились по-итальянски, без акцента.

— … небольшой отряд всадников из Салюццо двигался медленным шагом…

Расталкивая локтями прохожих и не обращая внимания на окрики, дети, привлечённые необъяснимым любопытством, искали того, кому принадлежал этот таинственный голос.

И вот они увидели его.

Это был мальчик, примерно их возраста, но худой и бледный, в коротком, старом, выцветшем плаще и шапчонке, из-под которой выбивались космы плохо расчёсанных каштановых волос. Он сидел на складном стуле, прислонившись к стене, у самого входа в театр. Лицо незнакомца было в тени, а руки он держал на большой открытой книге, лежавшей у него на коленях. Мальчик выглядел слабым, хрупким; друзья смотрели на него, словно зачарованные.

Взрослые ругали ребят, которые мешали движению, но дети их не слушали; они не могли оторвать глаз от мальчика, который, казалось, говорил сам с собой:

— … отрядом руководили офицер и сержант, всадники пристально всматривались в даль…

В этот момент одна разодетая синьора второпях споткнулась о ноги мальчика. Она остановилась, смущённо взглянула на него и тихим голосом пролепетала: «Прости, бедняжка». — Затем, пошарив в сумке, вытащила несколько монет и бросила их в чашку, почти скрытую под книгой, которую мальчик держал на коленях.

— Благодарю вас, — сказал он без малейшего заискивания и снова принялся читать. Его пальцы, худые и длинные, легко двигались, перелистывая страницы. Только теперь ребята заметили, что мальчик читал начало рассказа «Маленький ломбардский часовой», который они все хорошо знали. Но читал он его с высоко поднятой головой, не заглядывая в книгу.

— Так читают только слепые! — прошептала Джованна.

— Ты права, он и в самом деле слепой! — тихо произнёс Джиджино. — Для слепых существуют специальные книги с выпуклыми точками на страницах…

Никто больше не решался заговорить, все в смущении смотрели на мальчика, а он даже не знал, что за ним наблюдают. Слепой сидел, забытый, среди шума столицы. Толпа проходила мимо, не обращая на него внимания, а он продолжал читать.

Теперь уже вся публика покинула театр, и шестеро ребят очутились перед мальчиком одни. Испугавшись, что он заметит их присутствие и обидится, дети молча пересекли улицу и уселись на парапете, как раз напротив слепого.

Машины, автобусы и прохожие порой заслоняли мальчика, а от уличного шума дети не слышали его голоса, но этот голос всё ещё звучал у них в ушах; они видели, как шевелились губы мальчика, как скользили его руки по страницам книги, которую он продолжал читать, весь захваченный рассказом.

— Обидно, такой же мальчик, как мы, а слепой… — пробормотал Джиджино.

— Да, очень жаль, что бывают слепые, — тяжело вздохнув, сказала Джованна.

Двенадцать ног, оцарапанных и грязных, свисали с парапета; на двенадцать рук опирались упрямые подбородки; двенадцать взволнованных глаз смотрели на слепого.

Уже смеркалось, но ребята забыли всё: игры, шалости, время… Они очутились перед лицом чудовищной несправедливости, которая была могущественнее их. Дети болезненно ощущали своё бессилие и не знали, как помочь горю.

Но что это? Старуха, одетая в чёрное, словно вышедшая из мрака, стояла перед слепым и трясла его за плечи. Тот

испугался и поспешно закрыл книгу. Затем, шатаясь, он поднялся со стула.

Ребята не успели опомниться от ужаса, как слепого уже не было на своём месте: он шёл, держа в руке книгу, а под мышкой складной холщовый стул.

Старуха с раздражением тащила мальчика за локоть, а он, взволнованный, неуверенными шагами, изо всех-сил старался поспевать за ней.

Когда они переходили дорогу, из-за невнимательности старухи слепой, поднимаясь на тротуар, споткнулся и упал. Пинком ноги она заставила его встать.

— Тупица, ты не умеешь даже ходить! — проворчала злая ведьма.

— Извините, впредь я буду осторожнее…. — пролепетал испуганный мальчик, как бы прося о помощи. Яркий свет фонаря осветил высоко поднятое худощавое лицо слепого, и ребята на один миг увидели его глаза: голубые, чистые, прозрачные, которые, казалось, не умеют плакать, но вместе с тем очень грустные, будто застывшие в непрерывном страдании. Старуха грубо схватила мальчика за руку, потащила его; и слепой, спотыкаясь, исчез в сумерках.

Только тогда шестеро ребят, сидевших на парапете, встрепенулись, точно пробудившись от сна. Огни на площади были уже зажжены, и сверкали неоновые вывески магазинов. Не разговаривая друг с другом, опустив головы, дети покидали площадь, и у каждого из них перед глазами всё ещё стоял этот испуганный слепой мальчик.

Недалеко от театра, на площади, светилась витрина кафе. Когда дети подошли ближе, они увидели гарсона в белой куртке: опрятный и тщательно причёсанный, с белым галстуком в крапинку, который придавал его лицу очень смешное выражение, ученик официанта с важным видом вытирал мягкой тряпкой зеркальное стекло витрины.

— Скажи, пожалуйста, ты ничего не знаешь о слепом? — спросила его Джованна.

Гарсон — ростом он был немного ниже девочки — выпятил колесом грудь, спрятал за спиной тряпку и тоном необычайно услужливым, каким всегда разговаривают с клиентами, спросил:

— Что вам угодно?

И только когда Джованна повторила вопрос, он ответил:

— Я работаю здесь шесть месяцев помощником официанта… Все это время я видел слепого каждый день: какая-то старуха приводит его утром к театру, а вечером приходит за ним. Вас интересует ещё что-нибудь?

— Нет, благодарю, нас больше ничего не интересует, — сказал раздосадованный Марко, который терпеть не мог барских мзнер.

Гарсон сделал полупоклон.

— В таком случае, извините, — сказал он, преисполненный самодовольства, — мне нужно работать. Вытирать витрину вообще-то не моя обязанность, — добавил он со вздохом, — но хозяин попросил меня, и я не смог ему отказать…

Гарсон снова принялся натирать стекло, а ребята направились к дому.

Они шли молча, опустив, головы, и даже не замечали докучливых прохожих. Дети думали о слепом: кто он? Как он живёт? Кем приходится ему старуха?

Малыши задавали себе эти вопросы на всём протяжении пути, а путь был длинным — от центра Рима до Сан Лоренцо, рабочего квартала, где они жили.