Вечерний день

«Сын» встал, подошел к шкатулке и начал внимательно рассматривать ее:

Понимаешь, если бы у нас было все тихо и красиво, - он взял ларец, поднес к свету, - я бы, наверное, не стал этого делать. Но у нас все то же самое, только хуже, да еще дурной пример перед глазами - я же пьяница, как все менты. А ты вон какой умный и порядочный.

Платонов хмыкнул.

Кстати, - продолжил Сергей, - я, по-моему, нашел тебе ключ от шкатулки.

Глава 29

Сергей спал на нерасстеленной кровати Платонова, оглашая комнату невероятным по мощи и разнообразию храпом, поэтому сам Владимир Павлович пристроился на кухне, плотно прикрыв дверь. Он не сердился на «сына» за оттяжку во времени - в конце концов, тетрадь у них и, значит, Руслану ничего не угрожает, а Сергей не спал всю ночь и еще пол­дня и начал заговариваться. Он и попросился-то всего на час и обещал после этого быть в полной форме.

Платонов дописал последние строчки в свой дневник и решил взяться за тетрадь, при­несенную «сыном». Он не стал упоминать про ключ, обнаруженный Сергеем, тем более что и получить его они могли, только поехав в общежитие, а изложил только историю своего отравления и появление тетради Станислава Петровича.

Это была когда-то обычная ученическая тетрадь на двенадцать листов в непривлека­тельной зеленоватой обложке. В годы юности Владимира Павловича такие тетради стоили две копейки. Чтобы шкаф не шатался, ее сложили вдвое, поэтому там, где ее сейчас можно было раскрыть, видно было сплошное голубое поле в расплывшихся чернильных пятнах с четырьмя более-менее разборчивыми «островками» на разворот.

Мест, где тетрадь можно было раскрыть, было всего два, в остальных листья слиплись и спрессовались так, что разделить их было невозможно. Так что сухих «островков» с раз­борчивым текстом оказалось ровным счетом восемь. Правда, «разборчиво» далеко не всегда равнозначно «понятно».

В трех случаях на сухих местах оказались концы слов и по две-три буквы от начала следующих. Платонов откуда-то знал, что человек во время чтения видит верхнюю половину букв и начала слов. Он не помнил, где это было, в книге или журнале, но тут же был приведен тест, доказывающий правоту такого заключения. Напечатаны были четыре текста, в которых попарно были убраны нижние концы букв и верхние, первые половины слов и последние. Действительно, первый и четвертый тест с трудом, но все же читались, а второй и третий были абсолютно непонятны.

Сейчас в этих трех местах Владимиру Павловичу предстали три третьих варианта: концы слов, а от начала было где две, а где и одна буква. Еще два островка пришлись на абзац, и их занимала в основном белая бумага. В одном случае снизу были видны только неясные верхушки пяти или семи букв, а во втором четко читалось слово «или».

Так что более-менее содержательными оказались только три сохранившихся места. По странному стечению обстоятельств, все они расположились на одном развороте и по крайней мере два касались одного и того же куска текста. Во всяком случае, их не разделяло более светлое пятно, как это было на других местах, где кончался один абзац и начинался другой. Третий был на противоположной странице, и там явно читалось следующее: «.ных при ус- лов.» И ниже верхними половинками букв слово «шкатулка». Куда как содержательно.

Поэтому все внимание свое Платонов сосредоточил на двух «смысловых» местах. Пер­вый выглядел так: «.едний Скосыр.» Вторая строка ниже: «.гиб в Андор.»

Второй островок гласил «.ковую вет.» и ниже опять же верхушками букв хорошо читалось слово «Свердловск» или «Свердловска».

«Скосыр» явно означало Скосырев, а «Андор» с большой буквы, особенно после отме­ченного в «Коде да Винчи» слова, так же явно означало Андорру. Какое отношение имело одно к другому? Неделю назад он пытался узнать что-нибудь про эту страну, и вот сегодня она возникает опять.

Владимир Павлович поднял глаза и посмотрел на книжные полки в поисках какого- нибудь справочника. Здесь в кухне стояли книги утилитарные или ненужные совсем, но по какой-то причине не подвергшиеся продаже или дарению. В основном это были справочники типа «Желтых страниц» или презенты знакомых.

Глаза Платонова остановились на толстой книге «Страны Европы», подаренной ему лет пять назад тогдашним партнером по кличке Лужа. Он тогда часто ездил за границу и все время соблазнял Палыча поехать с ним. Для этого и книга была подарена. Лужа один раз так и не вернулся в Россию, осел где-то в Германии и периодически звонил Платонову, чтобы рассказать, как он счастлив.

Владимир Павлович открыл справочник, нашел по оглавлению Андорру и углубился в чтение. И через пять минут смысл «островка» стал понятен и ясен. Оказывается:

«К интересным фактам истории можно отнести еще и то, что с 1934 года Андорра семь лет была царством, потому что на трон взошел русский монархист Борис Скосырев. Обосновавшись в столице Андорре-Ла-Вьехе, а затем в близлежащем городке Сольдеу, он провозгласил себя в том же году королем Андорры Борисом Первым. Конец этому положили нацисты в начале Второй мировой войны, а самого Бориса отправили в концлагерь, где он и погиб».

Платонов отложил книгу, взял снова тетрадь. Похоже, «Скосыр... гиб в Андор...» озна­чает «Скосырев погиб в Андорре», а разрыв в середине был заполнен словами типа в «1941 году» или «от руки немцев». Хвостик «...едний» по смыслу должен быть только словом «последний».

С этим островком было все более-менее ясно. Непонятно, что Скосырева занесло тогда в эту крохотную страну и почему он принял такое экстравагантное решение, но это все вопросы исторические и риторические. Надо было переходить ко второму куску.

Огрызок «.. .ковую» мог быть хвостиком от «роковую» или от «боковую». Еще суще­ствовало, конечно, «скаковую», но как-то лошади тут были уж совсем ни при чем. Эх, ему бы сейчас «Обратный словарь русского языка» - книгу вроде бы совершенно бессмысленную, но очень полезную для кроссвордов и в подобных идиотских ситуациях. Там были приве­дены все слова русского языка в обратном алфавитном порядке, начиная с «я» до «а».

Но такого словаря под рукой не было, а никаких больше слов, оканчивающихся на «ковую», в голову не приходило. Значит, оставались «роковую вет...» и «боковую вет...».

И «боковая ветвь» становилась единственно возможным вариантом. Тем более что сюда легко пристегивался и Свердловск. Так Станислав Петрович по привычке называл Ека­теринбург, откуда родом был Руслан Скосырев.

В общем, Платонов испытывал некоторое удовлетворение. Одна из загадок пала (про Андорру), не принеся, правда, никакой новой информации. В абзаце явно говорилось о том, что когда последний прямой наследник рода Скосыревых погиб в Андорре (или когда Ста­нислав Петрович узнал об этом), то разыскал на Урале какую-то боковую ветвь этой фами­лии. Он непонятным образом связался со своими дальними родственниками и подружился с ними настолько, что они отправили к ним пожить сына Руслана.

Только похоже, что старик Лерин просчитался, ключа у Руслана не оказалось, и он писал эту тетрадку, чтобы, когда мальчик повзрослеет, тот продолжил его поиски. Мальчик повзрослел и определил для трудов родственника точное место - под ножкой шкафа.

Похоже, из тетрадки Владимир Павлович выжал все. Он отложил ее в сторону и при­слушался к храпу. Потом посмотрел на часы, пусть «сынок» поспит еще минут тридцать.

Перед сном «сын» раскололся и признался, что пережил вчера несколько неприятных минут. Когда он искал Руслана, то вышел на него от несчастного случая со старухой, о кото­ром получил информацию от своих ребят. Они объяснили ему, что ничего криминального во взрыве бытового газа нет. Тогда Сергей установил соседей и подружек по дому, потом побеседовал с ними. Одна вспомнила название института, а дальше все было делом техники.

Вчера, дожидаясь генерала, Сергей позвонил тем же ребятам и осторожно спросил, что у них есть по факту убийства историка. Те страшно удивились и попросили время на то, чтобы все выяснить. Потом один из них разыскал Сергея и долго издевался над ним, не стал ли он там у себя в деревне параноиком, которому везде видятся убийства и преступления. Что такое параноик, «сын» не знал, но слышать подробное было досадно.

Оказывается, по всем документам смерть историка проходила как несчастный случай. Старый человек, вынося ведро в мусоропровод, расположенный между этажами, споткнулся и упал с лестницы, повредив себе шею и разбив затылок.

Поэтому, когда Сергей ехал за «отцом», он был страшно зол на него, но когда нашел его в таком беспомощном состоянии, обида прошла, и опять появились подозрения, что вся эта возня вокруг неспроста.

Платонов сидел, размышляя над вопросом, каким образом совершенно незнакомый человек вдруг так резко вошел в его жизнь и оказался так близок к нему, когда зазвонил телефон.

Глава 30

Ответить на звонок Платонов не успел, но пронзительный звук разбудил Сергея. Он резко сел на кровати, уставившись ничего не понимающими глазами на Владимира Павло­вича. Постепенно на его лице появилось осмысленное выражение, и он улыбнулся.

Сколько сейчас?

Платонов ответил и пошел на кухню ставить чай, а «сын» побежал в ванную приводить себя в порядок:

Бать, можно мне попользоваться твоей бритвой? - послышался его голос.

Можно, - отозвался Платонов. А что ему оставалось делать?

Расскажи мне наконец, что произошло вчера, - попросил он «сына», когда тот вер­нулся на кухню.

На правой щеке был приклеен кусочек туалетной бумаги.

Порезался? - усмехнулся Владимир Павлович. - Не умеете настоящей бритвой поль­зоваться, привыкли к своим жужжалкам.

У меня дома как раз станок, - несмотря на короткий сон, Сергей действительно выглядел отдохнувшим и посвежевшим. - Это твоя подруга меня поцарапала.

Вы что, дрались? - Платонов почему-то сразу подумал о Насте.

Не скажу, чтоб дрались, - усмехнулся «сын», - она пыталась меня покусать и поца­рапать, но когда я объяснил ей, что ты мой отец, то сразу успокоилась.

Владимир Павлович испуганно смотрел на сына. Экстравагантное поведение «блажен­ства и безнадежности» уже перестали его смущать, но драться?.

Представляешь картинка, - Сергей с удовольствием уплетал бутерброд с сыром, запи­вая его крепким чаем, - музыка гремит, народ скачет, а мы с твоей подружкой орем друг на друга, стоя над твоим телом. Просто сцена из оперы.

У Владимира Павловича отлегло от сердца. Все-таки не она.

Хватит болтать, - сказал он, облегченно вздохнув, - лучше по делу расскажи что- нибудь.

Ну, когда я тебя сюда привез, - «сын» перешел к бутерброду с ветчиной, - прикинул, смотрю, клубам этим уже закрываться пора, мне говорили, что они до первого поезда метро открыты, и поехал в общежитие. И оказался прав - эти два хлопчика были уже дома, мне охранник сказал, что только что прибыли. Я думал, они спать тут же завалятся, а они ничего - бодренькие сидят. Оказывается, были они в «Трали-вали», и если бы ты туда доехал, то мог бы их застать.

А я туда не доехал? - удивился Платонов. У него осталось полное ощущение, что за ночь он побывал в трех клубах, а не в двух. Впрочем, чего, наверное, не бывает с людьми, первый раз попробовавшими наркотик. Владимир Павлович на всякий случай спросил у своего организма, не хочет ли он опять повторить вчерашнее, и содрогнулся. Слава Богу, никакого привыкания не обнаружилось.

Не знаю, где ты был еще, только я нашел тебя в «Котельной», - отозвался Сергей. - Ну вот, я ребятам попытался объяснить, кто я, что я и что ищу. Пацаны оба веселые, Руслан не может понять, о чем я речь веду, а Лев, брат его, тем более. Минут через пять сообразили, о чем говорим, они, представляешь, даже не знали, что старуха умерла.

Опять зазвонил телефон, и Владимир Павлович поспешил в комнату, но снова опоздал. Сколько раз он давал себе задание купить радиотелефон: это было одно из немногих нов­шеств, которые он принимал. Но все как-то руки не доходили. Платонов пошел на кухню с аппаратом в руках, длинный шнур волочился по полу, но доставал он только до прихожей, поэтому телефон остался на тумбочке для обуви - сюда бежать было ближе.

Что ты себе не купишь телефон с отдельной трубкой? - спросил его Сергей. - Вещь удобная, да и стоит недорого. Даже у меня дома такой.

Владимир Павлович посмотрел на него с любопытством - может, все-таки это его сын?

Короче, о ком мы говорим, они худо-бедно вспомнили. Осталось выяснить про тетрадь. Тут мы, наверное, с места бы не сдвинулись, если бы случайно не зашел сосед по комнате.

Арбуз, - уточнил Платонов.

Да ты не зря время там провел, - удивился Сергей, - он, Арбуз этот, так нехорошо меня рассматривал, потом говорит: «Ты - мент?» Я говорю, да, мол. А он: «С ментами дела не имею.» Я говорю, мол, не к тебе пришел, а с ментами у тебя еще встреч немало будет, да и сейчас твое личное дело в нужном шкафу лежит. Так мы с ним препираемся, а Руслан вдруг хлопает себя по лбу: «Мы же ее под шкаф сунули. Помнишь, у нас шкаф качался». Вот так и нашли.

Так он что, не читал ее?

Я так понял, что нет. Они, эти ребята, молодые, им все по фигу. Я почему про ключ думаю: Лева, брат Руслана, спать захотел и прямо на моих глазах разделся и лег. Я тогда еще заметил какой-то странный предмет у него на шее. Крест - не крест, талисман - не талисман. Я говорю: «Дай взглянуть.» Он протянул, чудная вещь такая, старая, поцарапанная, во всех неровностях грязь лежит. Я говорю: «Что это?» А он: «Сам не знаю, у отца взял, прикольно». А я вот шкатулку посмотрел, видишь здесь скважина хитрая, как бы с ушками маленькими, и понял, что это ключ.

Это ты уже говорил.

Могло так быть, что они уже позабыли, что к чему?

Все могло быть.

Опять зазвонил телефон, на этот раз Владимир Павлович успел, но никто не ответил, и он вернулся на кухню:

Так ты считаешь, надо начать с общежития, а к бармену в «Чир-ап» потом наведа­емся? - уточнил он у «сына».

Тут все просто, - ответил Сергей, - бармен раньше семи-восьми не появится, а к ребятам, - он посмотрел на часы, - пора уже выезжать. Только не думаю, что мы твоего бармена застанем, они обычно через день работают. А ты уверен, что ничего больше не ел и не пил? Как-то мне с трудом верится, что они купили или как-то еще пристегнули работника в клубе, не зная, что ты туда приедешь? Ты-то сам как считаешь, может такое быть?

Все может быть, - повторил Платонов.

И потом, ты воду пил в одном клубе, а обшмонали тебя в другом - тоже несуразица.

Понимаю, - буркнул Владимир Павлович, - но расспросить сукина сына все равно надо. Давай собираться.

Ты тетрадку посмотрел? - спросил «сын», вставая и потягиваясь. - Не зря мы ее искали?

Не зря.

Они оделись и вышли на площадку.

Соседка у тебя симпатичная, - Сергей сказал это негромко, но Платонов все равно оглянулся на «ее» дверь, - и ты ей нравишься.

Ты что, с ума сошел? - зашипел Владимир Павлович. - Мне все-таки шестьдесят три.

Возраст делу не помеха, - бодро сообщил ему «сын», когда они уже вошли в лифт. - Ты же не в салочки с ней играть собираешься.

Вот судьба меня сыночком наградила, - Платонов уже взял себя в руки. - Два дня как знакомы, а он уже знает, с кем и чем я собираюсь заняться.

Сергей собрался что-то ответить, но Владимир Павлович уже загремел дверью лифта. Он никак не мог понять, хорошо это или плохо, нравится ему или нет появление «сына» в его жизни. С одной стороны, вроде помощник, с другой - все-таки не его породы, с мозгами не богато.

Они вышли на улицу, и прямо перед ними резко затормозил огромный черный лимузин. Передняя дверца открылась, и оттуда показался незнакомый человек. Платонов оглянулся на «сына»:

Это твои приятели в таких машинах ездят?

Владимир Павлович, - услышал он голос из-за спины, - вы не могли бы проехать с нами. Николай Николаевич хотел с вами побеседовать.

Глава 31

Какой еще Николай Николаевич? - недовольно скривился Платонов. - Не знаю ника­кого.

Он хотел пройти дальше, но увидел, что чуть впереди стоит джип с распахнутыми дверями, и оттуда выглядывают по меньшей мере три человека.

Николай Николаевич просил, - незнакомец сделал ударение на слове «просил», - чтобы вы проконсультировали его по одному вопросу.

Да кто он такой, в конце концов? - воскликнул Владимир Павлович.

Присутствие «сына» придавало ему уверенность.

Николай Николаевич, - человек показал глазами на рекламный плакат над их голо­вой, с него смотрел на Платонова его старый знакомый любитель Фаберже и ныне уже при­знанный творец новой России, - депутат и председатель, заместитель и директор, главный эксперт и.

Понял. И прочая, и прочая, и прочая, - Владимир Павлович повернулся к «сыну», взял его под руку. - Пошли, а ты передай Коле, что смогу заехать к нему только завтра, в первой половине дня. Сегодня занят очень и допоздна не освобожусь.

Сергей смотрел на «отца» во все глаза, похоже, что он, в отличие от Платонова, знал, кто такой депутат и председатель, заместитель и директор, а также главный эксперт.

Николай Николаевич просил непременно привезти вас сегодня, - мягко заговорил человек из лимузина, но эта мягкость получалась довольно жесткой, - так что смените гнев на милость, мы вас потом куда надо доставим.

Трое из джипа выбрались наружу и стояли, переминаясь с ноги на ногу.

Может, действительно съездишь? - вступил в разговор Сергей. - Неудобно как-то. Да и к нашим мы по-любому успеем. Хочешь, я один сгоняю?

Соедини меня с ним, - сказал Владимир Павлович человеку в лимузине, - пожалуй­ста.

Он не собирался сдаваться: что это за новости, что его берут на улице, как преступника, и собираются везти куда-то?

Николай Николаевич сейчас проводит важное совещание, - сказал человек в лиму­зине и посмотрел на часы, - он освободится только через восемнадцать минут. Поехали, Владимир Павлович, это на пятнадцать минут максимум, а потом мы вас куда хотите живо отвезем. У нас хоть не вертолет, но ездим мы, - он показал на синий фонарь на крыше, - быстро.

Платонов вскинул голову, хотел было опять возразить, но посмотрел на «сына», на лимузин, на джип и неожиданно осознал, что все против него, и упирается он уже из чистого упрямства. Однако сдавать позиции так сразу было неправильно.

Это - мой сын, - сварливо сказал Владимир Павлович, показывая на Сергея, - и он поедет со мной.

Не возражаю, - сказал человек, перегнулся через сиденье и открыл заднюю дверцу. - Кстати, меня зовут Олег и я - помощник Николая Николаевича.

Окна в салоне были затемнены, и поэтому понять, куда они едут, было довольно трудно. Да Платонов не очень и смотрел: он сидел, надувшись и отвернувшись от Сергея. Все их планы отодвигались на неопределенный срок, надо было найти виновного в этих бедах, и Владимир Павлович нашел.

«Сразу видно - мент. Перед начальством заискивает, а отца родного в грош не ставит. "Один сгоняю." Что ты поймешь из того, что тебе Руслан расскажет? Ему неудобно, а я себя идиотом чувствую».

Они припарковались у высокой башни светло-коричневого кирпича. Здесь Платонов еще не бывал, последний раз он ездил к депутату на дачу в Раздоры. Они поднялись на лифте на седьмой этаж, ребята из джипа остались внизу.

Здравствуй, Коля, - Владимир Павлович пожал протянутую руку хозяина. - У тебя, как всегда, пожар?

Очевидно, восемнадцать минут прошли и важное совещание закончилось. Во всяком случае, Николай Николаевич встречал их в коридоре. На Сергея он не взглянул, хотя явно был не удивлен его появлением. Наверное, переговоры, которые вел Олег вполголоса, пока они ехали, касались и его присутствия.

Не у меня, - непонятно ответил хозяин и жестом пригласил Платонова в кабинет. - Вы подождите тут, в гостиной, - показал он рукой Сергею, - Олег, напои гостя чаем.

Владимир Павлович хотел было возразить и оставить сына при себе, но потом подумал, что он все-таки не у себя дома и хозяин имеет право разговаривать по делу с тем, с кем считает нужным, и в том составе, который ему нравится.

На столе у Николая Николаевича ничего не лежало, хотя обычно то, что он хотел пока­зать Платонову, располагалось именно здесь. Владимир Павлович оглянулся по сторонам. Новых картин и предметов в кабинете прибавилось, и, в отличие от многих других кабине­тов, все они были вполне пристойными. Явного мусора, даже позолоченного, Платонов не обнаружил.

Как живешь, Володя? - спросил хозяин, усаживаясь в кресло.

Они были знакомы почти тридцать лет и, хотя близки никогда не были, всегда остава­лись на «ты». Разница в положении за последние годы стала очень значительной, но этой традиции не отменила. Платонов ценил то, что столь стремительное возвышение не привело старого знакомого к потере сознательности. Многие из тех, кто начинал с низкого старта, а сейчас летал высоко, переставали не только разговаривать, но и просто замечать старых знакомых.

Ты меня для этого украл? - Палыч все никак не мог успокоиться. - Чтобы задать дурацкий вопрос?

Хорошо, давай без реверансов, - согласился хозяин. - Ходят слухи, что ты стал обла­дателем некоего интересного предмета?

Что ты имеешь в виду? - спросил Платонов, хотя, конечно, уже понял, о чем пойдет

речь.

Шкатулку.

Ты начал собирать Средневековье? - спросил Владимир Павлович, стараясь потянуть время.

Больше всего его сейчас интересовал вопрос, откуда идет утечка информации. Болтун? Или Плющ?

Ты уже открыл ее? - вопросом на вопрос ответил Николай Николаевич.

Чего ты хочешь? - опять не ответил Платонов.

Странный какой-то у них получался разговор - много вопросов и ни одного ответа.

А ключ нашел? - продолжал в том же духе хозяин кабинета.

Но не на того напал.

С каких пор это, Коля, ты интересуешься чем-то несуществующим? - не нравился Владимиру Павловичу этот разговор. - Там внутри ведь, вполне вероятно, ничего и нет.

Я хотел тебе предложить, как старому приятелю, - это был первый не вопрос в их беседе, - чтобы ты после того, как найдешь ключ, но до того, как откроешь ларец, позвонил мне.

Зачем?

Чтобы уберечься от многих неприятностей, - спокойно объяснил Николай Никола­евич.

Не понимаю, - Платонов решил закосить под дурака, - антикварный дилер купил предмет. Не ворованный, не криминальный, не очень дорогой - кому какое дело до этого?

Я не могу и не хочу тебе ничего объяснять, - хозяин кабинета достал сигарету, заку­рил, - но только ты оказался втянут в ситуацию, точнее, в игру, в которой ты вряд ли что- нибудь выиграешь, а проиграть можешь много.

Объяснись.

Не могу. - Николай Николаевич отрицательно покачал головой. - Могу попытаться тебе помочь как старому приятелю, но для этого ты должен держать меня в курсе дела.

Как знаешь, - Платонов встал и двинулся на выход, - ты молчишь, и я тебе ничего не могу сообщить.

Я еще хотел тебе вот что на прощание сказать, - уже на пороге кабинета услышал Платонов голос Николая Николаевича, - шкатулка такая вещь, что из нее можно не только что-то достать.

Глава 32

Козел старый. Недоумок паршивый. Кретин левого вращения. - на ходу ругался Платонов.

Они шли от общежития к метро, чтобы поймать машину. Конечно, было жутко обидно опоздать и снова не застать Руслана с Левой, которые опять отправились веселиться, но еще больше в этих словах было страха и растерянности - Владимир Павлович окончательно перестал понимать что-либо в ситуации и событиях, происходивших вокруг него.

Сергей шел рядом, слушал «отца», не понимая, что происходит. Он прикидывал, как завтра будет рассказывать жене, а послезавтра и на работе, что был на квартире самого Нико­лая Николаевича и видел его на расстоянии протянутой руки.

Он совершенно не расстроился из-за того, что они не застали ребят, он давно подозре­вал, что так и будет, и пытался предупредить «отца» о возможности такого варианта. Но тот и слушать не хотел, все время молчал, погруженный в свои мысли.

Они (точнее, Платонов) попросили, чтоб их высадили у станции метро, а не довозили до дверей общаги. Старый конспиратор Владимир Павлович еще некоторое время подо­ждал, покрутился возле киосков, посматривая на джип, который привез их сюда, пока тот не скрылся за поворотом.

Но и тут Платонов не заговорил, а шел молча до самого общежития, и только удостове­рившись, что они опоздали, разразился бранью. Сергей наконец не выдержал и остановился:

Что случилось? - спросил он. - Нормальная ситуация, мы опоздали, ребята ушли. Чего ты взбеленился? Надо просто решить, куда мы сначала отправимся: бармена из «Чир- ап» за цугундер подергать или за пацанами в «Трали-вали».

В кармане у него зазвонил телефон, он вытащил его и, неуверенно нажав кнопку, при­ложил к уху:

Слушаю вас, майор Карданов.

Наверное, он нажал «громкую связь», потому что реплики его собеседника были слышны не хуже, а иногда даже лучше, чем его собственные.

Какой, тра-та-та, майор?

«Тра-та-та» вставлено для того, чтобы не оскорблять читателей репликами на искон­ном русском языке.

Телефон должен быть у капитана Севрюгина, - продолжил голос, - а ты, тра-та-та, кто такой?

Прохожие начали останавливаться, чтобы послушать интересную беседу, но бедный Сергей даже не смотрел по сторонам. Он не знал, как отключить «громкую связь», и что- то мямлил вполголоса.

Что ты там шипишь, тра-та-та?

Владимир Павлович взял «сына» под локоть и увлек его в переулок, подальше от люд­ских глаз и ушей. Он не знал, с кем разговаривает Сергей, и не понимал, знает ли тот сам, на кого нарвался. Но, похоже, майор Карданов знал:

Виноват, товарищ полковник, - громко сказал он, - получил этот мобильный телефон во временное пользование на время командировки в Москву от подполковника Тайгородова.

Как, говоришь, тебя зовут, тра-та-та? - несколько менее агрессивно спросил голос из трубки.

Майор Карданов, Северодвинское управление внутренних дел, товарищ полковник.

Так ты же сегодня должен был уже уехать?

Завтра утром лечу самолетом, товарищ полковник.

И на какие шиши, тра-та-та? - товарищ полковник был явно сильно недоволен. - Доплачивать никто не будет.

Да я знаю, товарищ полковник, я сам.

Вот что, майор, - начальство сделало паузу, наверное, задумалось, - приезжай неме­дленно в управление, сдай трубу и катись к тра-та-та матери.

Есть, товарищ полковник, - четко ответил Сергей.

Он стоял, опустив трубку, из которой уже раздавались короткие гудки, и беспомощно глядел на Платонова.

Ты слышал?

Не сладкий у тебя хлеб, - Владимир Павлович покачал головой, - поедешь сразу или все-таки дела сделаем?

Может, ты пока к ребятам, там ничего сложного нет, - заискивающе спросил Сергей.

Хорошо, - кивнул Платонов и не без доли сарказма добавил: - Только одна загвоздка - я их в глаза не знаю.

А к бармену тебе одному нельзя, - сын покачал головой. - Можешь нарваться на неприятности.

А с тобой, значит, мне будет легко и спокойно? - заупрямился Платонов, хотя уже понимал, что Сергей прав.

Вот так он и оказался в «Трали-вали» в полном одиночестве. По дороге в киоске у метро Платонов купил бутылку минеральной воды, чтобы больше не попадать впросак, и теперь опять сидел на высоком барном стуле, потягивая свой напиток и рассматривая толпу.

Здесь было поприличней, чем в «Чир-ап» и уж никак не сравнимо с «Котельной». Музыка гремела, правда, так же громко и так же мельтешил свет, но было почти не душно и молодежи с совиными глазами встречалось мало.

Задача играющих была проста - найти братьев и распадалась на два возможных вари­анта. Можно было попытаться высмотреть двух похожих парней, одного постарше, другого помоложе, или найти кого-то местного - завсегдатая или работника - и спросить о тех же персонажах.

Пока Платонов играл в первый вариант. Никто на танцплощадке на роль братьев не подходил. То есть пары пацанов попадались, и довольно часто, но или по возрасту, или по абсолютной непохожести были они все явно не братьями Скосыревыми.

Он решил допить воду и заняться опросом, когда, как говорится в известном фильме: «Кажется, пошел цвет».

Из дверей в дальнем конце зала появились двое парней: щупленькие, разница в возра­сте - два-три года, большеглазые. Они о чем-то возбужденно говорили, во всяком случае, младший активно жестикулировал. Владимир Павлович поднялся и пошел им навстречу:

Это не вы, молодой человек, будете Руслан Скосырев? - обратился он к старшему.

Платонову повезло, парни не остались в танцзале, а вышли в вестибюль и, когда он

догнал их, стояли у гардероба, то ли хотели забрать сигареты из куртки, то ли вообще соби­рались уходить.

А что?

Пока ничего. Так ты Руслан?

Ну, я.

А это, - Владимир Павлович повернулся к младшему, - это - Лев? Я правильно говорю?

Глаза у младшего горели, но непохоже было, чтобы он пил или наглотался какой- нибудь гадости, скорее в них читался неподдельный восторг. Старший тоже был возбужден.

А чего надо-то? - нетерпеливо спросил он.

У вас, как сказал мой сын Сергей, он вчера к вам заезжал, имеется один предмет, который меня очень интересует.

Платонов в душе ругал за витиеватость, но никак не мог придумать, как подойти к основному вопросу.

Может, мы пойдем? - вмешался Лева. - Чего он пристал?

У тебя на шее должна висеть одна вещь, - решился Владимир Павлович, - я готов хорошо за нее.

Но ему не дали договорить. Руслан ухмыльнулся и махнул рукой.

Опоздал, дед, - радостно сказал он. - Должна висеть, только больше не висит. Пошли, Левка.

Глава 33

Поиски дамы ничего не дали. Беда была не только в том, что оба брата были настоя­щими пофигистами, выражаясь их же языком, и ко всему относились соответственно, но и в том, что ни тот, ни другой женщину, которая только что в «чилауте» лишила Леву невинно­сти в обмен на красивую штучку, висевшую у него на шее, не запомнили.

Показания расходились до смешного: Руслан считал, что ей было не больше двадцати двух, Лева - практически под тридцать. По словам младшего, она была красавица, старший недовольно кривился на эти же самые слова. Даже рост ее получался разным - у младшего она была выше и стройней, чем у старшего.

И если все эти расхождения легко объяснялись возрастом, ростом и иными обстоятель­ствами, то различные имена (Люба у Льва и Надя у Руслана) были совершенно необъяснимы. Возникало ощущение, что они видели и общались с разными девушками.

Все эти сведения Платонов вытягивал из братьев клещами, пообещав им за помощь денег, но только услышав сумму в пятьсот баксов, они оживились.

Деньги покажи, - на всякий случай спросил Руслан.

Владимир Павлович показал, и братья начали вспоминать уже по-честному. Познако­мились они на площадке, танцуя. Люба-Надя обратила внимание на игрушку на шее Левы и сама вступила в разговор. Братья как таковые ее не интересовали, ей понравилась, как она выразилась, «штучечка».

Видимо, поэтому, когда Руслан, пытаясь отшить приставучую девицу, намекнул, что за все надо платить, она немедленно согласилась и предложила отправиться в темные комнаты. (Как понял Платонов, здесь так называли «чилауты».) После короткой дискуссии, в которой победила Люба-Надя, Лева забрался с ней на дальний диван, а Руслан в одиночестве смотрел телевизор на ближнем. Потом она ушла, забрав «штучечку», и они ее больше не видели.

По просьбе Владимира Павловича братья обошли весь зал в поисках своей подружки, а сам он опять сидел у бара и пытался понять, совпадение это - пропажа ключа - или случай­ность. С одной стороны, как-то уж очень не вовремя все произошло, прямо из-под рук увели, с другой, при нынешней простоте нравов, образчики которой он помнил по прошлому разу, почти ничего удивительного в этом не было. На его глазах в «Котельной» парочка занима­лась любовью прямо на сцене при всех, надеясь выиграть всего-навсего литр пива.

Братья, вернувшись из своего обхода и не найдя никого, озадаченно смотрели на Пла­тонова. Было очевидно, что им очень хотелось заработать, но они не имели ни малейшего представления, где искать мимолетную подружку.

Давайте-ка, ребята, вспоминайте, была ли она одна или в компании? - подсказал им Владимир Павлович. - Может быть, с ней была подружка? Насчет приятеля сильно сомнева­юсь, но подружка должна быть. Как я понял, женщины сюда редко приходят в одиночестве.

Руслан кивнул, соглашаясь, а Лева вспомнил, что когда они шли в «темные комнаты», она крикнула кому-то: «Надь, я сейчас.»

Старший подтвердил, что так оно и было, и добавил, что искать двух подружек, одну из которых зовут Надя, а вторую то ли Надя, то ли Люба, действительно легче. Он, правда, добавил, что, бывая здесь в «Трали-вали» довольно часто, он ни ту, ни другую не видел, но тут же позвал бармена и начал его расспрашивать.

Расспросы почти ничего не дали. Бармен сказал, что таких девиц он, конечно, помнит и что они здесь бывают. Не очень часто, но появляются. Никаких их знакомых он не знает, но, получив от Платонова сто долларов, пообещал еще поспрашивать и обязательно позво­нить, когда они появятся. Затем предложил еще разных девочек на выбор, но, получив отказ, отошел к другим клиентам.

Делать Владимиру Павловичу здесь больше было нечего. Он оставил свой телефон еще и братьям, которые после того, как зеленая бумажка упорхнула к бармену, расстроились еще больше. Когда Платонов уже уходил, он услышал, как старший недовольно сказал млад­шему:

Да за пятьсот гринов мы с тобой таких теток могли два ведра набрать, коммерсант ты тухлый.

Выйдя из клуба, он, несмотря на предупреждения «сына», решил все-таки сразу ехать в «Чир-ап». С одной стороны, он тешил себя надеждой, что Сергей уже будет там, хотя до точно условленного времени встречи оставался еще почти час. С другой, он не собирался с кем-либо вступать в конфликт, а хотел просто провести разведку.

«Его» бармен был на месте. То ли у Сергея оказалась неточная информация, то ли бармен кого-то подменял и вышел не в свою смену, но он был тут, и Платонов узнал его сразу. Узнал и понадеялся, что тот его не вспомнит.

Налить чего-нибудь? - спросил тот дежурно.

Пачку «Мальборо», пожалуйста. Владимир Павлович не собирался курить, но чего- нибудь надо было заказать, а сигареты в этой ситуации были максимально безопасны. «Вин- стон», который он купил в «Трали-вали», перекочевали в карманы братьев Скосыревых.

Платонов устроился так, чтобы видеть бармена, и оглядел зал. Клубная жизнь начинала ему порядком надоедать. Он вспомнил анекдот про котенка, которого взрослый кот пригла­сил «по бабам». Они вместе вышли на крышу, кот сразу нашел себе кошечку и скрылся с ней на каком-то чердаке. А котенок остался один. Прошло полчаса, потом час, начался дождь. Простояв полтора часа и вымокнув до нитки, котенок сказал сам себе: «Ладно, еще пятна­дцать минут похожу по „бабам", а потом домой пойду.»

Ничем, кроме ситуации, Владимир Павлович этого котенка не напоминал. И поколе­ние молодое он не судил, у каждого времени свои заморочки. Эти, нынешние были гораздо более свободными и раскованными, чем предыдущие, правда, с точки зрения Платонова, раскованность эта уже граничила с распущенностью, но это, в конце концов, не его дело. Старики всегда недовольны молодежью, это он помнил по своему отцу, а от этих ребят его отделяли два поколения, а не одно.

Работа у бармена кипела, как суп на раскаленной плите. Он успевал готовить коктейли и раздавать их многочисленным клиентам, ни разу не ошибившись. Но это была только часть его забот. К нему постоянно подходили какие-то люди, задавали на ухо вопросы, так же на ухо получали ответы и отходили.

Владимир Павлович проследил глазами за одним из них. Переговорив с барменом, он отправился в сторону туалета, по дороге перехватил какого-то налысо выбритого парня лет двадцати пяти, пошептался с ним, после чего они друг другу что-то передали и разошлись.

Платонов начал следить глазами за лысым и довольно быстро догадался, что к чему - тот торговал «дрянью». К нему постоянно подходили мальчики и девочки, шептались, отда­вали и получали что-то и после этого двигались в сторону туалета или «чилаутов».

Все это происходило почти открыто, никто ничего не стеснялся. «Интересно, менты тут на откупе или сами заправляют?» - подумал Платонов. Представить себе, что власти ничего не знают о происходящем, было просто невозможно.

Владимир Павлович опять перевел глаза на бармена. Тот что-то говорил мужчине лет сорока пяти в ярком свитере. Мужчина кивнул, но никуда не пошел, а присел у стойки. Минуты через три к нему подошли две девицы, расположились на соседних стульях, и они о чем-то заговорили.

«Получается, не только наркотики, но и девочки.» - отметил про себя Платонов. Ему было, мягко говоря, здесь неуютно, очень хотелось встать и уйти, но дело надо было довести до конца, да и Сергея дождаться.

Здравствуйте, - услышал он незнакомый женский голос за спиной. - Как вы себя чувствуете?

Владимир Павлович повернулся и увидел вчерашнюю девушку с оспинами на лице.

Спасибо, нормально, - ответил он, стараясь улыбнуться. - Спасибо вам за помощь, мне Сергей рассказал.

Ерунда, - отмахнулась она. - Вы действительно похожи на моего отца, и я рада, что все так кончилось. Коктейлем не угостите?

Платонов позвал бармена, и девушка сказала ему:

«Секс на пляже», - потом опять повернулась к Платонову: - Деньги у вас украли?

Да Бог с ними, - Владимир Павлович беззаботно махнул рукой и посмотрел на бар­мена, - ключи пропали, это хуже. Вы не видели, кто меня обыскивал?

Да я в туалет пошла, возвращаюсь, а вы уже в отключке и целая толпа, как стервят­ники, вокруг вас кружит.

Платонову пришла в голову идея спросить девушку о Наде и Наде-Любе, он открыл было рот, но внезапно увидел рядом с собой двух плечистых парней, которых прежде заме­тил на дальнем конце барной стойки.

Марин, - сказал один из них девушке, - ты погуляй чуток, нам с дедушкой потолко­вать надо.

Она отошла, но остановилась неподалеку, нахально, не скрываясь, следя за тем, что происходит.

Ты чего, дед, сюда повадился ходить? - довольно агрессивно спросил один из пле­чистых. - Тебе чего здесь надо? Чего все высматриваешь?

Мы тут таких внимательных не любим, - вступил второй, - если что, можно и гля­делок лишиться.

Глава 34

Запахло жареным. Платонов глянул на часы, до появления Сергея оставалось еще трид­цать пять минут, если не опоздает, конечно. Хотя, похоже, это уже не имело большого значе­ния. Противостоять двум таким тренированным ребятам Владимир Павлович не мог. Впро­чем, даже если бы они были не такими тренированными, с противостоянием это мало что изменило бы. Пауза затянулась, но сказать бойцам Платонову было нечего.

Молчишь, старый пердун? - Одному из плечистых, видимо, надоело ждать. - Пошли- ка на выход.

Он крепко прихватил Владимира Павловича за руку повыше локтя так, что пальцы сразу онемели, и повел к выходу. Причем «повел» в данном случае слишком слабое слово, у Палыча было ощущение, что какая-то непонятная сила несет его по воздуху, а он едва перебирает ногами.

Никаких идей о спасении, кроме самых идиотских, например, бросить в бойцов пустой стакан, схваченный на стойке, не было. Бармен издалека наблюдал за происходящим, почти не пряча злорадной улыбки.

Платонов понимал, конечно, что его не убьют, но перспектива получить разбитое лицо, поломанные ребра, да еще, возможно, проваляться какое-то время на холодной улице, если его будут бить на улице, не радовала. А бить его точно будут и сильно. Он чувствовал, что у ребят самые серьезные намерения. Владимир Павлович уже понял, что, скорее всего, Сергей здесь прав и он действительно случайно влез в чужую ситуацию. Влезть-то он влез, но вот как из нее выбраться?

Попробовать рвануться к бармену и попытаться объяснить ему, что он не имеет ничего против и ему нужна только информация? А кто поверит, да именно информации они, скорее всего, и боятся.

Внезапно Владимир Павлович почувствовал, что хватка ослабла, и ноги ощутили опору. Он, разминая затекшую руку, с трудом обернулся и увидел свою подругу с обезобра­женным лицом. Она что-то говорила бармену, показывая на их небольшую группу, а бар­мен кивнул и потом жестом подозвал к себе одного из плечистых. Второй топтался возле Платонова, но руку почти отпустил, во всяком случае, железной хватки Владимир Павлович больше не чувствовал.

Бармен что-то сказал своему подручному, тот махнул рукой второму, и они оба опять оказались в конце стойки, будто бы совершенно посторонние люди, и как будто не они только что собирались проводить экзекуцию. Марина, а именно так звали спасительницу Плато­нова, подошла к нему.

Нам лучше уйти, - торопливо сказала она, - пока Валерка добрый. Я вас хоть и выку­пила, как Эсмеральда этого придурка Гренгуара в «Соборе Парижской Богоматери», но ведь он может и передумать.

Ты читала Гюго? - удивился Платонов.

Вопрос, конечно, был нелепым для данной ситуации, но события вокруг Владимира Павловича развивались с такой лихорадочной быстротой, что он переставал их не только контролировать, но и просто воспринимать. Он еще не успел поверить, что спасся от бойцов, как вдруг выяснилось, что это еще не конец, и надо побыстрее сматываться. Платонов уже не справлялся с таким темпом.

Кино смотрела, а потом еще в театре была, - Марина, однако, всерьез ответила на глупый вопрос, - классная вещь. Не покидай меня, прекрасная мечта, - вдруг в полный голос запела она, перевирая слова и не попадая в ноты, - меня в безумца превращает кра­сота, - она подхватила Владимира Павловича за тот же локоть и потащила его к выходу. Надо признаться, что хватка была не намного слабее, - и даже в смерти мне не обрести покой, - тут она окончательно сбилась и завершила совершенно невпопад и немузыкально: - Я суку. руку. муку. пьяную отдам за ночь с тобой.

Они уже стояли в вестибюле у гардероба.

Что-то меня не туда занесло, - пожаловалась Марина, - давайте номерок, я вашу куртку получу.

Дело в том, - начал оправдываться Платонов, - что я сейчас не могу уйти. Минут через пятнадцать должен приехать мой сын, и я его обязан встретить здесь. В противном случае он полезет к бармену, и неприятности будут уже у него, и придется вам опять кого- то спасать.

Поселок маленький, а нищих до хрена, - Марина задумалась ненадолго. - Ладно, садитесь вот здесь в углу и дайте денег, я сейчас выпить принесу и сигарет, и мы с вами почирикаем. Вам чего взять?

Ничего, - Владимир Павлович отрицательно покачал головой, - и сигареты у меня, кстати, есть.

Через минуту они уже сидели в закутке слева от гардероба, Марина тянула через трубочку беловатую жидкость, и вели неторопливый разговор. Платонов решился задать девушке вопросы:

Чем ты заплатила Валере за мою жизнь? Неужели отдала ему суку-муку-руку пья­ную?

Да ладно вам, - она смутилась, - я просто слова забыла. А Валере? Я ему иногда помогаю, и он мне платит, а тут я как бы авансом взяла.

Владимир Павлович дальше эту тему развивать не стал, не очень ему хотелось услы­шать ответ.

Я смотрю, ты тут всех знаешь, - пытаясь быть светским, сказал он. - И не только в «Чир-ап», но и в других клубах.

Еще бы, - гордо сказала она, - бываю часто. Я тут за последние годы больше поло­вины ночей провожу.

Тебе здесь так нравится? - удивился Платонов.

Честно?

Ну, конечно.

Приключений ищу.

А, - кивнул Платонов и продолжил, чтобы поддержать беседу, - мальчиками инте­ресуешься.

А это кто даст, - горько сказала Марина. - Я ведь видите какая? А желание-то все равно есть, и с тех пор, как стала уродиной, не только не уменьшилось, но и возросло еще.

А что с тобой случилось? - Владимир Павлович опять почувствовал, что надо менять

тему.

Лаборанткой в химической лаборатории работала, подняла большую колбу с кисло­той, а руки не выдержали, и я ее уронила. А колба была открыта, брызги полетели вверх, хорошо еще глаза не выжгло. А ведь я и вас соблазнить хочу, - сказала она без всякого пере­хода. - Может, трахнемся? - с надеждой в голосе спросила она.

Да я же, Марин, - Платонов совершенно растерялся и почему-то вспомнил Анаста­сию, - я же тебе не то что в отцы, в деды гожусь.

Ну и что? - она жестом прервала его: не волнуйся, мол. - Как мне сказал один человек, пока у меня есть язык и руки, я еще мужчина, а он не чета вам, ему уже под шестьдесят. А хорошо было с ним, не рассказать.

Владимир Павлович сидел, смотрел на Марину и не знал, что делать. С одной стороны одно, с другой стороны другое, но столько надлома и боли было в этой женщине. Ему хоте­лось приласкать и успокоить ее, но он боялся, что она его неправильно поймет.

Слушай, - он опять попробовал поменять тему, - если ты всех знаешь, может, помо­жешь мне еще в одном деле?

Что за дело? - она была явно недовольна вопросом, но все-таки покорно пошла на поводу у Платонова.

Есть тут в ваших клубах две подружки. Они сегодня у Левы, брата Руслана Скосы- рева, обманным путем, - Владимир Павлович смущенно кашлянул, - получили одну вещь, которая мне очень нужна. Я готов заплатить за нее немалые деньги.

Как их звать?

В этом и странность. Одну точно зовут Надежда, а вторую, то ли Надя, то ли Люба.

Знаю я их, - Марина, казалось, обрадовалась, что может опять помочь Платонову, - и все их обманные пути тоже.

Она в двух словах, но очень живописно рассказала Владимиру Павловичу, как, по ее мнению, Надя-Люба получила «нужную вещь», и было видно, что она явно неплохо знала и этих девиц, и их методы. Платонов покраснел и отвернулся.

А почему ее так странно зовут? - спросил он.

Их было три подружки, - охотно объяснила Марина. - Все три Нади и все три - шалавы безнадежные.

Три Нади и никакой надежды, - грустно сказал Владимир Павлович.

Не поняла, - Марина взглянула на него, потом продолжила, - мы путались всегда, знаете, зовешь одну, приходит другая. И они решили тогда взять себе другие имена, вторые. Знаете Вера, Надежда, Любовь? Потянули жребий, и стала одна просто Надя. А две другие Надя-Люба и Надя-Вера. Потом Верка вышла замуж за негра из Верхней Вольты и уехала, а эти две крысы до сих пор здесь тусуются.

Входная дверь распахнулась, и появился Сергей. Платонов извинился и поднялся к нему навстречу.

Как дела? - спросил он.

Ты знаешь, бать, - «сын» почему-то отвел глаза, - а мне командировку еще на три дня продлили.

И Владимир Павлович, глядя на Сергея, вдруг явственно понял, что тот непонятно почему врет.

Глава 35

Вечерняя, такая привычная, смена в гардеробе на этот раз далась Платонову с трудом. Две полубессонные ночи, доза какой-то гадости, да и вся лихорадочная жизнь последних дней явно сказывались на его силах.

Остаток ночных часов и немного утренних как-то компенсировали ему усталость, но полноценно отдохнуть не удалось. «Все-таки старики должны жить размеренной жизнью, - подумал он. - Тем и отличается мое время от молодости, что все болезни становятся неиз­лечимыми, а в привычном ритме воспринимаешь их, не пытаясь оценивать. Болит у тебя всегда по утрам голова и болит, а если проснулся днем, а она болит - это уже событие».

Надвигался ненавидимый именно с этой точки зрения Новый год - ночной праздник, ломающий привычный размеренный ритм жизни, но Владимир Павлович предпочитал о нем не думать. Он жил днем сегодняшним: у каждого дня должны быть свои заботы.

Он вчера даже не попрощался с Мариной, настолько расстроился из-за «сына». Где Сергей был все то время, которое они не виделись, Платонов не знал, да и не хотел знать. Только уехал сын «в Петербург, а приехал, - как пелось в одной известной песне, - в Ленин­град».

Купили его, били или еще как-то сломали, но из какого-никакого союзника и помощ­ника Сергей превратился в соглядатая и шпиона. А поскольку был не очень большого ума, то и скрыть эту перемену у него не очень-то получалось.

Если бы он так не торопился и «не сучил бы ногами», задавая кучу вопросов, если бы у него хватало сил смотреть Платонову в глаза (а ему было явно стыдно лгать, и он глядел все время в пол или в стену), если бы.

Убедившись окончательно, что вся история с его, Владимира Павловича, отравлением к их основному расследованию отношения не имеет, Платонов уехал домой, не дав Сергею даже проводить его и оставив его на улице, где мела сильная метель. Он увидел, обернув­шись, как «сын» поднял руку, голосуя, как сел в проходящую машину, и подумал: «Откуда у мента деньги на ночное такси?»

Ситуацию со вчерашним наркотиком раз и навсегда разрешила та же самая Марина. Случайно услышав вопрос «сына» о бармене, она поинтересовалась, что их собственно интересует и, узнав, что прошлой ночью Платонов «попробовал» что-то именно здесь, рас­смеялась и сказала:

Это Валеркины обычные штучки, особенно если торговля удачно идет. Он смотрит, кто-то сидит такой, знаете, напыщенный и важный, весь из себя. В общем, зажатый человек. Ну и подсыплет чего-нибудь легкого, чтобы клиента, значит, отпустило. Обычно помогает.

В этот момент Марину куда-то позвали, а Владимир Павлович, поняв, что его здесь больше ничего не держит - информация в кармане и «сына» спасать не надо, скорее спа­саться от него, отправился на выход.

Сергей шел сзади и как-то неприятно и глупо канючил:

Ты мне так и не сказал, что там с Русланом и Львом? Ты их нашел? Где ключ? Они отдали?

Памятуя, что на совсем простой вопрос: «Почему тебе продлили командировку?» - «сын» растерялся и понес какую-то ахинею, Платонов, чтобы не городить стену между ними еще выше и мощнее, ничего не отвечал. Он не был готов к такому повороту дела и не решил пока, что можно говорить «шпиону», а что нельзя.

Единственное, чего ему реально хотелось сейчас, это развернуться и дать Сергею пощечину, но он понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Получить из, казалось бы, ставшего тебе близким человека еще одного врага было больно и обидно. Владимир

Павлович вспомнил недавно ночью увиденный фильм, где все оказались шпионами, и вдруг понял, что теперь придется контролировать каждое слово, и почувствовал себя Штирлицем в Берлине в сорок пятом году.

Дома он ворочался на постели и заснул, когда уже машины по улице шли потоком. Разбудил его звонок Плюща.

Ты, Палыч, роман, что ли, крутишь? - заорал он в трубку вместо «Здравствуйте». - Ты дома-то бываешь теперь или у нее живешь?

В не проснувшейся голове мелькнуло: «Откуда он знает про Настеньку?», но тут же он осознал, что Плющ просто «гонит волну».

Российский антикварный рынок скорбит об утрате, - не унимался тот. - Нам тебя не хватает, как переднего зуба знаменитой киноактрисе.

Тьфу на тебя, - сердито отозвался Владимир Павлович. - Знаешь, Виктор, бывает такой возраст у человека, когда шутки о смерти начинаешь воспринимать слишком буквально.

Извини, - сбавил обороты Плющ, - совсем не хотел тебя обидеть. Просто пора за дело, совсем мы с тобой забросили это поле, оно скоро уже и плодоносить откажется. Или у тебя действительно случилось что-то серьезное?

Случилось? - Платонов потянул время, раздумывая над тем, не взять ли Плюща на освободившееся место помощника и наперсника, но потом вспомнил Махмуда, непонятную утечку информации и отказался от этой мысли. - Что может случиться у старого больного человека, кроме геморроя и радикулита? Давай-ка мы, Вить, все наши боевые планы отло­жим на время после Нового года, если, конечно, ничего важного и срочного не появилось.

Недовольный такой отсрочкой Плющ, которому, видимо, как всегда, а на праздники особенно, срочно понадобились деньги, что-то пробурчал и повесил трубку. А Владимир Павлович еще час ворочался с боку на бок, безуспешно пытаясь заставить себя заснуть. Потом встал и начал не спеша собираться на работу.

Выбираться из квартиры теперь тоже стало проблемой. Перед тем как выйти, Плато­нов несколько минут полностью одетый стоял у дверей, рассматривая в глазок лестничную площадку и слушая лифт. Странное сочетание радости и страха при возможной встрече с Анастасией не покидало его. Он готов был все отдать за то, чтобы повидаться с ней, и точно так же за то, чтобы не видеться. Опять и как всегда оказался прав Тютчев:

Увы, что нашего незнанья

И беспомощней и грустней?

Кто смеет молвить: до свиданья Чрез бездну двух или трех дней?

Тихой сапой он выбрался на площадку, удачно (или не удачно?), так никого и не встре­тив, и поехал в цирк.

Смену Владимир Павлович отработал по нынешним его делам почти что нормально, всего два раза заснул, едва не упав со стула.

На приглашение коллег попить чайку ответил вежливым отказом, сославшись на нездоровье. На самом деле он просто устал от людей за эти дни и хотел побыть в одиноче­стве. Толпа клиентов с шубами и куртками его не так раздражала, потому что была факти­чески не персонифицирована и воспринималась единой массой. А тут нужно было слушать, вникать, общаться. Хотя чаю для подогрева сил нужно было все же принять, и Платонов удовлетворился принесенным из дома термосом.

В антракте ему показалось, что вдалеке мелькнули знакомые усы Махмуда. «Этого еще не хватало», - в сердцах подумал Владимир Павлович.

Он спрятался за чье-то пальто и решил понаблюдать. Но ему не повезло, человек по торчащим усам, росту и ширине плеч был Махмудом, но лицом он никак не поворачивался.

Сделав шаг в сторону, чтобы посмотреть под другим углом зрения через соседнее окно выдачи, Платонов вдруг увидел стоящего возле его отсека мальчика лет десяти с номерком в руке. Лицо его было испуганным, а глаза завороженно следили за Владимиром Павловичем.

Тому стало стыдно, он вышел из-за вешалки и, не прячась, отдал мальчику его куртку, повесил номерок, а когда глянул в сторону Махмуда, никого похожего уже не было. Эта встреча-невстреча окончательно утомила Платонова. Он устал настолько, что впервые за много лет не стал мотаться на метро, а поймал машину и доехал прямо до подъезда.

Он автоматически открыл почтовый ящик, хотя уже много лет не получал ничего, кроме рекламы и сообщений о повышении цен за квартиру и услуги. На этот раз среди кучи хлама обнаружился еще довольно тяжелый конверт без адреса. Платонов без любопытства, скорее даже с ожиданием неприятного подвоха, раскрыл его и достал записку:

«Владимир Павлович, я, кажется, нашла и посылаю вам то, что вы просили. Денег не надо, я опять отдала „суку, руку, муку пьяную". Извините меня, дуру, за глупые вчерашние предложения и просьбы.

Марина».

Платонов перевернул конверт, и ему на ладонь скользнул странный металлический предмет, весь в завитушках и прорезях, и только по наличию необычных ушек он догадался, что это ключ от его шкатулки.

Глава 36

Он стоял на лестничной площадке у лифта и крутил в руках ключ. Получалось, что эту несчастную дурочку тоже убили. То, что записка написана не ею, сомнений не было. Несмотря на приближающийся склероз, Платонов точно помнил, что телефон свой, а также имя и отчество он ей не говорил. А адрес вообще никому не давал.

Кроме того, интонация интеллигентского сомнения в этом - «я, кажется», точное, даже изящное использование родившегося в их разговоре оборота - «суку, руку, муку пьяную» в записке не могли принадлежать Марине.

Конечно, в первый раз он увидел ее в студенческой общаге, но, во-первых, она могла там не жить, а просто зайти к кому-нибудь, а во-вторых, даже Литературный институт еще никого не научил писать. Тем более девочку, которая фактически живет в ночных клубах.

Он вошел в лифт, нажал кнопку восьмого этажа и, пока тащился наверх, вдруг поменял свое мнение. А может быть, она и жива. Никто не убил же ни Руслана, ни Льва, хотя от них он получил немало информации. Почему же он должен вешать на свою совесть еще и эту смерть, тем более что кроме предположений ничто ее не подтверждает?

То, что тот, кто писал эту записку, слышал их с Мариной разговор или она его в мель­чайших подробностях пересказала, несомненно. Но на этом все очевидное заканчивается, и начинаются нетвердые гипотезы и неуверенные предположения. И вообще в этой истории все очень зыбко.

Взорвался газ у старухи Лериной или кто-то помог ему взорваться?

Историк сам упал с лестницы или кто-то подтолкнул его сзади?

Били его, Платонова, случайные подонки или это было организовано?

Был у него на представлении сегодня Махмуд или ему это показалось?

Перевербовали «сына» и затем отправили в связи с полной бездарностью обратно в Северодвинск или он просто перестал звонить и появляться?

Кроме того, есть ли все-таки шанс, что у этой несчастной девушки есть литературный талант.

Платонов стоял у своей двери, ключ завис в трех миллиметрах от скважины, но войти он не мог. Он вдруг понял, что единственная реальная информация, которой он владеет, - вчерашний разговор с «депутатом и прочее». Правда, было еще одно: получение всех важных предметов и информации - документов, сведений, ключа, наконец, - странным путем. Как бы через ступеньку.

Внезапно за Настиной дверью послышался какой-то шум, Владимир Павлович испу­ганно вставил ключ, повернул его и, как мелкий воришка, юркнул в квартиру и захлопнул за собой дверь. Он прильнул к глазку и простоял почти минуту, но никто не вышел, наверное, она просто прошла по коридору.

Он вдруг понял, что ужасно расстроился из-за того, что опять не увидел ее, захотелось сесть прямо здесь, в прихожей и поплакать над своей неудавшейся жизнью. Вместо этого Платонов, не разуваясь, прошел в комнату, поставил шкатулку на стол и вставил ключ в одно из отверстий. Ключ вошел как по маслу. Поворачивать его Владимир Павлович не стал, побоялся что-нибудь испортить, просто вынул, положил рядом и вернулся в прихожую.

Усталость и сон прошли, наоборот, его охватили азарт и возбуждение. Шутка ли, он соединил два предмета, разлученные почти двести лет назад. Все эти годы менялись поко­ления, приходили и уходили люди, ломались судьбы и перекраивались карты, революции сметали власть и привычный уклад, войны разрушали жизнь людей, а ключ и шкатулка все эти годы существовали раздельно.

Почти двести лет назад в небольшом имении Брянской губернии человек в напудрен­ном парике и в белых чулках закрыл этот ларец. До войны с Наполеоном еще было больше года, а Пушкин - еще никому не известный юноша, Америка - территория «на краю гео­графии», еще не написан «Фауст», не родились Лермонтов, Достоевский и Толстой, и роди­тели Эйфеля не знают, что встретятся и у них родится мальчик инженер, который создаст всемирно известный символ Парижа.

А сегодня он, Владимир Павлович Платонов, почти в самом центре Москвы, коротко стриженный и одетый в американские джинсы или французский халат, откроет ларец и пой­мет, что именно тогда показалось надворному советнику Якову Валериани таким страшным, что он был вынужден разделить эти предметы и принять все меры, чтобы они не соедини­лись.

Хотя нет, ничего он сегодня, конечно, не откроет. Потому что встреча ключа и шкатулки - это только начало. Платонов пошел на кухню, поставил чайник, вспомнил где-то прочитан­ную историю про Макария Великого, древнего святого. Когда он был еще молодым монахом и про то, что он «великий», знал только Бог, Макарий жил в небольшой келье возле египет­ской деревни, плел корзины, отдавал их жителю этой деревни на продажу и этим кормился. А у одной из тамошних девиц был тайный роман с соседским сыном, и она забеременела. По какой-то причине они не могли открыть, кто именно отец ребенка, и, когда скрывать ее положение стало невозможно, она указала на Макария. Отец, дядьки, братья девицы схва­тили бедного монаха и потащили на городскую площадь с намерением учинить расправу. За Макария вступился его «торговый агент», и тогда его не убили, а только обязали содержать ребенка до совершеннолетия. Возвращаясь в свою келью, Макарий смиренно сказал себе: «Ну вот, теперь у тебя есть сын, и ты должен работать в два раза больше.» Когда же девице пришло время родить, она никак не могла разрешиться от бремени, до тех пор пока не при­зналась честно, кто отец ребенка.

- Ну вот, - сказал себе Владимир Павлович, отхлебывая чай, - теперь у тебя есть ключ, и ты должен понять, как открывается шкатулка.

В последнее время он начал замечать за собой привычку разговаривать с самим собою. Не ворчать под нос, а говорить в полный голос, как если бы дома был кто-то еще, кому и были адресованы его слова.

До открывания ларца нужно было пройти еще немалый путь, потому что, как сказал Болтун, один неверный поворот ключа - и замок заклинит навсегда. Наверное, надворный советник Яков Валериани не зря выбрал именно этот ларец для хранения своих секретов.

Кстати, он, Платонов, хотя давно собирался, так ничего и не узнал об этом человеке и его предках. Владимир Павлович допил чай, помыл чашку, поставил в буфет сахар и пече­нье, к которому так и не притронулся, и прошел в комнату. Он, пока ужинал, решил, что открыванием займется завтра на свежую голову, а сейчас только попробует найти информа­цию о семействе Валериани. Но где лучше искать: в «Русском биографическом словаре» или в «Энциклопедии Брокгауза и Эфрона»? Скорее всего, надо посмотреть в обоих. Он нашел нужный том Брокгауза, положил его на стол, а РБС стоял в другом конце комнаты.

Платонов опять вернулся к полкам и, повинуясь интуиции, достал еще кондаковский справочник «Императорской Академии художеств». Биографический словарь пришлось оставить в покое, потому что том на «В» не был издан, а остался в гранках.

Информация, добытая Платоновым, оказалась довольно скудной. Единственное, что его порадовало, фамилию эту он действительно слышал, и память его не подвела. Правда, обнаружилась некая путаница с именами.

Оказывается, в тысяча семьсот сороковых - тысяча семьсот пятидесятых годах в Петербургской академии художеств преподавал знаменитый итальянский художник и гра­вер Джузеппе Валериани, придворный «искусник» императрицы Елизаветы Петровны.

У него, в частности, учился самый знаменитый высоко-ценимый русский гравер Иван Махаев. Именно в связи с ним Владимир Павлович и встречал это имя.

Платонов, правда, хорошо помнил, что речь в его документах все время шла о некоем Джакомо Валериани, хотя и Джузеппе где-то упоминался. Он подошел к секретеру, достал все бумаги, связанные с этим делом, - «свои дневниковые» записи, сделанный им же список пометок Станислава Петровича из книги «Код да Винчи», тетрадку из-под шкафа Руслана, конверт, за которым он ехал к старухе Лериной, а получил от Анастасии, заметки его прия­теля историка и начал просматривать.

«Сейчас, сейчас, - уговаривал он сам себя, - вот только найду, где об этом упоминается, пойму, кто есть кто, и лягу. Разбираться буду завтра, а сейчас только пойму, и все».

Было бы довольно смешно услышать со стороны эти слова, потому что ничто не мешало Платонову завтра встать в любое время либо в одиннадцать, либо в три, а сейчас заняться тем, что его так будоражило. Но его теория о размеренной жизни вступала в про­тиворечие с таким поступком, и он о нем даже не помышлял.

Кроме того, монолог этот был внутренним, а если бы даже был внешним (не знаю, есть ли такое словосочетание «внешний монолог», но раз есть внутренний, значит, по идее, должен быть и внешний), то все равно в квартире он был один и никто не мог его слышать.

Упоминание о братьях Валериани он нашел в заметках своего приятеля-историка. Ока­зывается, дед Якова Валериани и прадед Александра Лерина и Варвары Скосыревой был родным братом знаменитого художника и педагога Джузеппе. Похоже, что и Яков свое имя получил в память о деде. Его отец, имени которого история не сохранила, просто русифи­цировал Джакомо в Якова. Ясности все эти обнаруженные родственные связи, правда, не внесли никакой.

- Сейчас, сейчас, - опять сказал себе Платонов, на этот раз вслух, - еще чуть-чуть почитаю и спать пойду, - и углубился в бумаги.

Глава 37

К трем часам ночи Владимир Павлович все-таки перебрался в постель. Болела голова, оглушительно бухало в сердце, все признаки прилива адреналина были налицо, а результат на выходе - ноль.

Похоже, что информация об открывании замка хранилась только в письме Якова Вале- риани, но годы стерли именно этот кусок, и он утрачен навсегда. Платонов потер виски, не вставая, протянул руку, взял очки и письмо, которые положил перед сном возле кровати, посмотрел на это место: «Здесь же по воле отца и деда указываю: поелику жид секретный механизм сделал, то и. ки. А буде кто впредь получит сей ларец и открыть его попробует без ключа, то только зло и беду причинит, и все в ней сущее испортит».

Еще ночью он понял, что, судя по интонации второго предложения, в первом речь тоже должна идти об открывании шкатулки. «А буде кто впредь. открыть его попробует без ключа.» можно сказать только в том случае, когда перед этим сказано, как открывать пра­вильно. Да и первая половина предложения говорила об этом же - выполняя волю отца, ука­зываю, как получить доступ к документу, то есть открыть шкатулку. Потому что воля роди­теля была, скорее всего, такой: чтоб кому не надо - не читал, но сохранять всегда.

Во всей этой конструкции непонятен только мастер «жид». При чем тут еврей, изгото­вивший шкатулку? Еще неделю назад читая письмо, Платонов догадался, что первый про­пуск в тексте «.ларец и ключ от него. дом в городе Гамбурге двести лет назад» - должна быть заполнена так «изготовленные жидом» или «сделанные жидом».

Так при чем здесь еврей-мастер, что должно следовать за фразой «. поскольку мастер жид»? Пустое пространство в строке не очень большое - судя по почерку, букв на двадцать пять - тридцать вместе с пробелами. И заканчивается на «.ки». Иронически? Механиче­ски? Автоматически? Последнее вряд ли, тогда и слова-то такого еще не было.

Хотя почему не было? Он же сам продал лет пять назад одному коллекционеру «Авто­мат» Калашникова. Был такой незначительный писатель первой половины девятнадцатого века - Калашников. А один из его романов назывался «Автомат». И клиент, купивший книги, сам их читал вряд ли, скорее показывал друзьям с этой же шуткой: «А я вот тут на днях авто­мат Калашникова прикупил, хотите, покажу? Только им убить нельзя, так, по голове насту­кать только, и все.» Вполне, если можно так сказать, по-новорусски.

Платонов, тяжело поднявшись, уже брел в ванную, но неожиданно для себя, как будто споткнувшись обо что-то, на секунду замер и трусцой побежал обратно в комнату. Он схва­тил письмо Якова Валериани и нашел нужную строчку.

- Какой же я идиот, - вслух сказал он и показал язык своему отражению в зеркале, встроенном в заднюю стенку буфета, - поскольку мастер - жид, то и открывать ее по-жидов­ски.

Открытие настолько обрадовало его, что даже захотелось подпрыгнуть и в воздухе постукать одну ногу о другую, как он неоднократно видел в классическом балете. Но делать этого Владимир Павлович не стал, а только лишь удовлетворился тем, что погладил себя по темечку.

Правда, радость быстро сменилась огорчением. Даже если он прав, а Платонов пони­мал, что прав, шаг оказался не вперед, а в сторону, потому что ничего конкретного не давал. Что это значит - «по-жидовски»?

Он взял шкатулку в руки и начал внимательно ее рассматривать. Ничего еврейского он здесь не видел. Не являясь специалистом в истории и культуре этого народа, не зная иврит, Владимир Павлович продал за свою жизнь немало еврейских предметов (существовал даже в антикварных каталогах особый раздел - «Иудаика») и кое-что в них понимал. Но ни изо­бражения семисвечной ханукии, ни могендовида, ни просто похожих букв нигде видно не было.

Он взял свои записи с пометками Станислава Петровича на полях книги «Код да Винчи». Может быть, здесь что-то есть? Но тут упоминалось только о пентакле.

Он отыскал книгу, отнес ее на кухню и приготовил еду. Сел за стол и начал, почти не ощущая вкуса, завтракать, параллельно тщательно просматривая страницу за страницей. Он хорошо помнил, что в прошлый раз внимательно просмотрел ее только где-то чуть больше чем до середины, а потом делал это уже не особенно тщательно. Поэтому он решил начать с конца.

И через несколько минут (перед ним стояла еще картошка, до кофе дело не дошло) нашел. Причем все было так ясно, что он изумился тому, что не увидел этого раньше. На двести семьдесят второй странице жирной и длинной чертой на полях было отмечено целых два абзаца:

«"Звезда Давида", - подумал Лэнгдон. Нет, это не совпадение. Известная также под названием Соломоновой печати, эта фигура некогда была тайным символом древних звез­дочетов-священников, а позже была принята в качестве символа власти царями иудейскими - Давидом и Соломоном.

Церковный служка заметил Лэнгдона и Софи и, несмотря на позднее время, приве­тливо улыбнулся и сделал жест, приглашающий их осмотреть храм.

Вот так - прямо со знаком. Как он не заметил его раньше?

А с другой стороны - ну и что? Что это дает для открывания шкатулки? Помечен пен- такл, а его нигде не видно. Помечен, как теперь он выяснил, и могендовид, но и его на самой шкатулке нет. «Бред сивой кобылы» в средней полосе России.

Платонов посмотрел в окно и задумался. Может, не там ищет? И дело не в еврейской символике, а в чем-то еще? Он отхлебнул безалкогольного кофе, опустил глаза и рассмеялся. Видно, голова его, когда он сервировал себе стол, была настолько занята своими мыслями, что он, сам того не заметив, положил себе две вилки. Даже три, потому что еще одна, вместе с грязной тарелкой, уже лежала в раковине, а перед ним сейчас красовались пятизубцовая серебряная и трехзубцовая - фруктовая, неизвестно когда попавшая в дом.

Владимир Павлович встал и неожиданно легко шагнул к раковине. Некая интересная мысль мелькнула в голове, и надо было ее срочно проверить. Он, брезгливо поморщившись, вытянул из-под чашки грязную вилку и радостно произнес:

Четыре.

Действительно, у этой вилки было только четыре зубца.

«Ну и что это дает?»

Откуда-то из глубины сознания выплыл мнемонический прием, который преподали ему в школе или еще где-то в детстве по поводу английского языка. Он тогда никак не мог запомнить слово fork, что по-английски означает вилка. И пожилая учительница с голубыми волосами, которую он про себя называл Мальвиной (вроде бы все-таки в школе, откуда в то время репетиторы?) сказала:

Вот смотри, это же просто. У вилки четыре зубца, а как по-английски «четыре», ты помнишь?

Four, - ответил маленький Володя.

И «вилка», запомни, «fork». Запомнить-то он запомнил, оба слова на слух действи­тельно были очень похожи, только Мальвина была не во всем права, и доказательство этого сейчас лежало перед ним. И почему-то это было очень важно, только бы понять - почему?

За окном опять, уже в который раз за эту зиму, противно взвыли тормоза и раздался глухой удар, потом еще один. Звон разбитого стекла, и чей-то пронзительный крик допол­няли картину. Платонов встал, хотел подойти к окну, но в который раз вспомнил, что ничего не увидит. Место, где почему-то в эту зиму постоянно скользили и бились машины, находи­лось в «мертвой» зоне и было из его окна совершенно не видно.

Он опять вернулся к столу, однако авария отвлекла его, и прошло несколько минут, пока ему удалось сосредоточиться.

Почему история с вилкой так важна для него? Может быть, потому что количество - два, три четыре или пять зубцов у вилки для ее сути, функции не имеет никакого значения. Она все равно остается вилкой. Ну и что? Что дальше?

А дальше вот что. Пентакл перед нами или магендовид, по большому счету, это все - просто набор точек в пространстве. Не очень важно, как соединены их вершины: если по краю, тогда это многоугольники, а через центр, тогда одна группа становится пентаклом, или не все подряд, а по нескольку - и тогда это магендовид. Ну и что из этого следует?

Владимир Павлович сидел, уставившись в одну точку и не замечая ничего. Наверное, он мог бы быть неплохим педагогом, непонятно откуда это у него взялось, но он умел выстра­ивать логические цепочки и поворачивать непонятное так, что оно становилось понятным и объяснимым. Ему легче это было делать, когда он беседовал с собой.

«А следует из этого то, что пять скважин шкатулки легко представить себе в качестве пяти точек - чем не пентакл? Правда, не очень ясно, при чем здесь магендовид, дырок-то в ларце или пять, или семь. Но ведь две, „технические", как сказал Болтун, дырки найти не очень просто. Что, если Станислав Петрович нашел одну и все время сомневался: пять их или шесть? Пентакл или могендовид, у него же под рукой Болтуна не было. И тогда „по- жидовски" не имеет никакого отношения к самому знаку, а означает.»

В дверь позвонили, довольно настойчиво. Потом еще раз и еще. Владимир Павлович поспешил в прихожую, и у него мелькнула мысль, что что-то случилось с Настей. Но на пороге стояла киргизка-консьержка:

- Там, эта машина разбилась. Ваша друг, длинный, кричит все время, за рулем был. Раненый очень.

«Плющ», - догадался Платонов.

Глава 38

Домой Владимир Павлович попал только через два с половиной часа, да и то только потому, что к вечеру ему нужно было на работу. Он вчера договорился с Тамарой, что отра­ботает за нее, и она будет должна ему уже три смены. Использовать их Платонов собирался в надвигающиеся детские каникулы и елки, когда работать придется в два раза интенсивнее, чем обычно. Вот тут он и даст себе некоторый отдых.

Плющ пострадал довольно сильно, как сказал врач «скорой», у него была сломана пра­вая нога и сильный ушиб передней верхней части головы. К тому моменту, когда Владимир Павлович отправился домой, желто-синяя гематома начала спускаться со лба, и глаза Вик­тора стали превращаться в узкие щелочки.

Он был в сознании, только мертвецки пьян, что для него было несколько неожиданно. Но именно это его «эйфорическое» состояние, видимо, и давало ему силы переносить боль почти без криков.

К счастью, кроме него никто не пострадал, а «оппонентом» Плюща в аварии оказался бетонный столб, которому тоже досталось.

Владимир Павлович поехал со своим партнером в больницу, раздавая деньги направо и налево, потому что не только по рассказам, но и по опыту знал, как сейчас живут врачи и сестры и за счет чего они выживают. Проблемы с правами Плюща будет решать ГАИ или суд, а сейчас надо было позаботиться о его здоровье.

Молоденький лейтенант с тонкой петушиной шеей еще возле подъезда потерзал Пла­тонова разными дурацкими вопросами о Викторе. Как выяснилось, Владимир Павлович тол­ком не знал даже фамилии своего партнера, и оказалось, что Плющ - это прозвище. Плато­нов отмахнулся от лейтенанта, который все пытался узнать, откуда взялась здесь «шестерка» Виктора, если мимо него она не проезжала. Он, лейтенант, ее непременно бы заметил.

Ну, откуда я знаю? - спросил тогда Владимир Павлович и уехал вслед за «скорой».

Пока он занимался проблемами здоровья своего приятеля, у него не было ни секунды о

чем-то подумать, а когда он отправился домой, то все никак не мог привести в порядок мысли и вспомнить, о чем таком важном и существенном думал он, когда пришла консьержка.

И, только взглянув на шкатулку, он начал соображать. Но и на это времени не оста­лось. До выхода на работу у него было тридцать семь минут, а надо было еще принять душ, побриться и что-то съесть. Первые две операции прошли быстро и более-менее успешно, а во время третьей Платонов принес шкатулку в кухню и поставил ее перед собой, надеясь, что она сама подскажет ему, что именно он хотел вспомнить. Но не тут-то было, в дверь опять позвонили.

На пороге стоял Махмуд, на этот раз ошибки не было, Владимир Павлович хорошо видел его роскошные усы и дикие глаза. Открывать Платонов не стал, слава Богу, он подо­шел к дверям на цыпочках, и тот на площадке явно не заметил его присутствия, а опять же потихоньку вернулся в комнату, набрал «ноль-два» и сказал:

По подъезду бродит чеченский террорист, чего собирается делать - не знаю, но пока звонит по квартирам.

На вопрос, кто говорит, назвал имя и адрес известного пьяницы с шестого этажа и повесил трубку. Теперь оставалось ждать, пока менты заберут Махмуда и освободят дорогу.

С самых первых шагов на антикварном поприще Платонов знал, что под милицию нельзя подставлять никого, даже злейших врагов, сейчас он не чувствовал никаких угрызе­ний совести.

Во-первых, потому что ничего реального за этим кавказцем, скорее всего, не числи­лось, и менты его просто отпустят, а во-вторых, если и числилось, то наверняка что-нибудь такое, что все ограничения на вызов ментов снимались.

В-третьих же, если Махмуд был простым коммерсантом или мелким жуликом и крови на нем не было, то он умеет с милицией общаться гораздо лучше самого Платонова и за те или иные деньги быстро выкрутится из любой ситуации. Как говорил один старый анти­кварный дилер, менты и бандиты социально ближе, чем менты и, например, интеллигенты. Разберутся как-нибудь.

Владимир Павлович такими несложными рассуждениями успокоил себя окончательно и вернулся на кухню. Времени до выхода на работу оставалось всего тринадцать минут. А если взять машину, то и все двадцать. Он отхлебнул чай и опять уставился на шкатулку, прислушиваясь к звукам в подъезде.

Так, шкатулка, ключи, замочные скважины, могендовид и пентакл. Что-то у него кру­тилось в голове три часа назад, мелькал ответ, брезжило решение. Итак, если мы имеем пять замочных скважин и жесткое указание открывать их по-жидовски, то что это может озна­чать?

Пожалуй, только одно (непонятно, правда, откуда только русский дворянин итальян­ского происхождения, живший в начале девятнадцатого века, мог знать такие тонкости) - открывать надо справа налево. И пять отверстий создают идеальную последовательность.

Вернее, ничего идеального, Платонов даже чуть не заплакал, пять отверстий по-жидов­ски - это как минимум два варианта: либо по краям, и получится пятиугольник, либо по лучам звезды, и получится пентакл. А эти два варианта распадаются еще на два - вверх и влево от правой точки или вниз и влево?

И еще - а какая точка самая правая? Он посмотрел на ларец. Форма прямоугольная, значит, должны быть передняя и задняя сторона. Вот здесь, по количеству резьбы - явный верх. Самая заметная скважина была точно посередине одной из сторон, на три с половиной сантиметра ниже крышки.

Это была явная провокация, еврей, который делал шкатулку четыреста лет назад, этой скважиной, как казалось, говорил: «Открой здесь.» Но с другой стороны, если ларец стоит правильно и низ у него внизу - это единственная одинокая точка, а все остальные располо­жены попарно. И тогда это - верх пятиугольника или пентакла, а самая правая точка - вот эта, под правой ручкой.

Владимир Павлович не очень удивлялся, почему он так сравнительно легко разгады­вает сегодня загадки шкатулки. Так и должно было быть после того, как он догадался о смы­сле полустертой фразы. Ларец, если знать его основной секрет, и должен открываться легко и просто. В противном случае он должен был бы навсегда остаться закрытым. Соверши малейшую оплошность - и замок заклинит навечно.

Значит, по большому счету выбор между звездой и пятиугольником должен быть про­стым и легко поддаваться логике. И если сказано «по-жидовски», то это и должно значить

по-жидовски, и не более того. И если его, Платонова, идея о том, что эта фраза касается последовательности скважин и связана с традицией писать справа налево, верна, а она верна, он чувствовал это, то как именно пишут евреи?

Слева направо, а не слева направо вверх или направо вниз. А такое прямое движе­ние возможно только в случае, если подразумевается пентакл, а не пятиугольник, и только в одном направлении - от скважины под правой ручкой к скважине под левой. Затем на дне справа, после нее - верхняя, про которую думаешь, что она - первая. И только потом - последняя, на дне слева. Он отгадал, теперь можно было и открыть, только решиться на действия было все-таки страшновато.

Из коридора, о котором Владимир Павлович и думать забыл, послышался какой-то шум. Платонов вспомнил про Махмуда, на цыпочках подошел к двери и заглянул в глазок. Но то ли он опоздал, то ли все вообще происходило этажом ниже, только шум шел откуда- то издалека.

Он приоткрыл дверь и прислушался.

Чего тебе надо, майор? - говорил знакомый голос. - У меня разрешение на жизнь есть, я через неделю вообще москвич буду.

А здесь в подъезде чего отираешься?

У меня тут девушка живет, пришел, нету дома, вот жду.

Придется тебе с нами проехать, гражданин Джалилов, - прозвучал голос неизвест­ного майора. - Сам знаешь, время какое.

Платонов аккуратно закрыл дверь, взглянул на часы, если ехать на машине, в запасе у него минут шесть-семь. Шкатулка так и стояла посреди стола.

Он принес одежду на кухню и начал одеваться прямо здесь, поглядывая на свое сокро­вище. Стоя в одной брючине, он решился и, прыгая на одной ноге, подошел к столу.

Ключ поворачивался с тихим щелчком, что несколько удивило Владимира Павловича - за двести лет замки обязаны были проржаветь. Или господин Лерин их периодически сма­зывал?

Платонов все просчитал правильно, ошибся только в одном - когда он повернул ключ в последний, пятый раз, открылась не верхняя крышка, а отвалилась с тихим стуком боковая, противоположная той, где была «провоцирующая» скважина. Владимир Павлович, так и не натянув одну брючину, заглянул внутрь.

Глава 39

Если бы кто-то спросил у Платонова, зачем он взял шкатулку с собой на работу, вряд ли Владимир Павлович смог бы дать вразумительный ответ. Не хотел оставлять эту загадочную ценность дома? Боялся оставить ее без присмотра? Боялся последствий, если кто-нибудь обнаружит ларец? Хотел еще раз посмотреть и проверить свои предположения?

Самые разнообразные чувства переплелись в такой невообразимый клубок, что, навер­ное, если бы он не приучил себя к некоему постоянству в привычках, если бы не чувство­вал абсолютно глупой в этой ситуации, но все равно непреодолимой ответственности перед Тамарой и всеми коллегами, то, вероятно, до сих пор сидел бы дома за своим столом. Сидел бы, подперев голову руками и размышляя, что же делать дальше?

А сейчас он, прижимая сумку с ларцом к себе, почти бежал по улице к служебному подъезду цирка, потому что опаздывал уже на три минуты.

Поездка в такси дала ему некоторое время на размышление и анализ. Он довольно безуспешно пытался понять, что в его панике, а это была именно паника, преобладает и как ему выбираться из этого состояния.

С одной стороны, хотелось попросить водителя остановиться в случайном месте и зашвырнуть ларец со всем его содержимым куда-нибудь подальше. И то, что он теряет на этом и деньги, и потраченное время, нимало его не смущало. Никаких денег и никакого вре­мени было не жалко, чтобы спастись из той ситуации, в которую он попал из-за этой шка­тулки.

Но Владимир Павлович, с другой стороны, отлично понимал, что, возможно, именно таким поступком он и навлечет на себя гораздо большие неприятности, возможно, именно этого от него и ждут, к этому и подталкивают.

Сейчас, после прочтения документов из ларца, он начал многое понимать в событиях последних дней. Многое, но еще не все. Самым противным во всей этой ситуации было то, что он оказался в гуще событий, как выбраться из которых он не имел ни малейшего представления. И спросить совета было не у кого.

До тех пор, пока он никому не рассказал о содержимом шкатулки, есть еще надежда проскочить «тихой сапой», как-то стороной просочиться мимо. Но как только он обнародует его, катастрофа, как минимум его личная, а как максимум для всей страны или ее части, разверзнется очень быстро.

Он никогда не интересовался политикой и поэтому абсолютно не мог себе представить, какой эффект произведут эти документы, но имел достаточный жизненный опыт и способ­ность анализировать, чтобы понимать, что результат будет, и довольно существенный.

С другой стороны, если не опубликовать документы, то эффект должен быть не мень­ший, но просто другой. И то, что он не мог ни при каком раскладе предсказать результат того или другого своего действия, злило его. Если тебе поручили встретить делегацию ино­планетян, и от того, улыбаешься ты им или изображаешь мировую скорбь, зависит, погиб­нет планета или будет осыпана невероятными дарами, так и в его случае. Оставалось только выяснить, чего от тебя ждут, но это-то и было невозможно.

Хотя, по представлению Платонова, никаких даров не ожидается, будет катастрофа та или иная - улыбаешься ты или плачешь.

Он машинально носил пальто и куртки, развешивал их на вешалке, выдавал номерки и испуганно оглядывался по сторонам - не видит ли кто-нибудь, что с ним происходит и что у него с собой?

«Пальто, четыре шага, номерок. Куртка, четыре шага, номерок. Пальто, четыре шага, номерок, обернуться». Ларец стоял под стойкой, на которую клали одежду, чтобы он мог все время его видеть.

«Опять пальто, четыре шага, номерок. Куртка, четыре шага, номерок. Пальто, пять шагов, номерок. Просто вальс какой-то. Траурная музыка в ритме вальса.

Можно было бы позвонить другу Коле, Николаю Николаевичу, «депутату и председа­телю, заместителю и директору, главному эксперту и. прочая», но он просил позвонить до того, как ларец будет открыт - до, а не после».

Платонов замер на месте с чужим пальто в руках. А откуда они вообще знали, что там в ларце? Коля, неведомые убийцы, враги и друзья, которые подсовывали ему, Владимиру Павловичу, документы, Махмуд, постоянно отиравшийся вокруг?

Получается, все знали, что там внутри, все, кроме него. А тогда почему шкатулку не забрали, дали ему повозиться с ней, помогали открыть?

- Дедушка, номерок-то дадите? - услышал он детский голос.

«Пальто, пять шагов, номерок. Куртка, пять шагов, номерок. Пальто, пять шагов, номе­рок».

Этому может быть только одно объяснение - откуда-то было известно, что такой-то договор хранится в такой-то шкатулке. Пока она двести лет лежала у никому не известных Лериных отдельно от ключа, о ней все забыли. Где-то в документах значилась, но реально пропала.

«Пальто, пять шагов, номерок. Куртка, пять шагов, номерок. Пальто, пять шагов, номе­рок».

Потом он купил шкатулку, и она оказалась на виду. Кто-то, то ли Болтун, то ли Плющ, о ней где-то рассказал. Кто-то, зная о самом факте существования такого ларца, сопоставил факты и понял, что там внутри.

«Пальто, пять шагов, номерок. Куртка, шесть шагов, номерок. Пальто, шесть шагов, номерок.» И неожиданно вальс прервался, никого возле Платонова не оказалось. Прозве­нел третий звонок, побежали опоздавшие, но, по счастью, не к нему».

Владимир Павлович отбился от очередного приглашения почаевничать с коллегами, сел на стул, задвинул занавеску и, украдкой оглянувшись по сторонам, еще раз проделал все операции по открыванию шкатулки, потом достал содержимое: завернутые в вощеный пакет, сложенные пополам листы бумаги. Еще раз заглянул внутрь - нет ли там чего? Взвесил на руке документы - может, надеялся, что все исчезнет, как видение или кошмар?

Но ничего не исчезло: на голубоватой бумаге начала девятнадцатого века первые пять, нет шесть листов написаны красивой и четкой вязью на непонятном восточном языке. Может быть, арабский, может, фарси, а может, турецкий, Платонов их не различал. Первый раз, еще дома, достав их, он загрустил, находка казалась бессмысленной, во всяком случае до тех пор, пока он не найдет переводчика.

Но искать никого и ничего не пришлось, последние шесть листов документа, теперь он это хорошо знал, и были переводом. Владимир Павлович еще раз глянул по сторонам и опять уткнулся в текст:

«Мы, нижеподписавшиеся старшины, избранные от лица всего народа деревень чечен­ских, восчувствовав наши прежние преступления, повергаем себя со всем народом чечен­ским с чистосердечным раскаянием в вечное верноподданство Всеавгустейшему Всерос­сийскому Императорскому престолу, в чем и даем присягу по нашему обычаю на святом Коране по приложенной форме».

Платонов вытер рукой вспотевший лоб, тряхнул головой, чтобы прийти в себя, и еще раз посмотрел в конец двенадцатой страницы. Где-то в душе еще теплилась отчаянная и бессмысленная надежда, вдруг все - примстилось, вдруг все - ошибка:

«Всех без изъятия российских подданных, как захваченных нами, так и бежавших, у нас теперь находящихся, обязуемся по чистой совести без малейшего промедления времени представить. Кроме тех, кои назад тому пятнадцать лет, считая с сего числа, у нас находятся, принявших магометанскую веру по обстоятельствам или принуждению и водворившихся уже между нас и имеющих семейства. Сим предоставляем это собственной их воле: остаться у нас или возвратиться в недра своего отечества со всем своим семейством».

И ниже четырнадцать коротких надписей на непонятном языке и длинная резолюция, которую он дома не стал рассматривать, а просто сунул бумаги обратно и закрыл шкатулку на все пять замков. Но сейчас он заставил себя их прочитать.

Резолюция начиналась со слов «По повелению его Императорского Величества и само­держца Всероссийского Александра Павловича.» и кончалась датой 11 апреля 1807 года и хорошо различимой подписью министра иностранных дел в правительстве Александра Первого - Андрея Яковлевича Будберга. Еще ниже были видны остатки красной сургучной печати.

- Господи помилуй, - в ужасе прошептал Платонов, - это же договор о присоединении Чечни к России.

Глава 40

У Владимира Павловича был приятель, который в семидесятые годы отсидел за ина­комыслие. То есть статья была другая, вроде двести шестой - хулиганство, но все хорошо понимали, за что попал человек - у него нашли иностранные политические журналы на русском языке. Сейчас этот знакомый жил где-то в Израиле, а Платонов лет двадцать о нем ничего не слышал.

А тогда было страшно до обморока - журналы эти принадлежали Платонову, но чело­век его не сдал. Ничего политического в том поступке Владимира Павловича не было, про­сто из любопытства купил у случайного человека на знаменитом черном книжном рынке на Кузнецком, прочитал и передал другому, а получилось просто ужасно. Кто-то это увидел, стукнул, приехали с обыском.

Все два года, пока человек сидел, а затем еще четыре, пока въезд в Москву ему был запрещен и жил он где-то под Вологдой, Платонов каждый месяц опускал в почтовый ящик конверт с деньгами для его жены и двух дочерей. Конверт был нужен не для того, чтобы изо­бражать Гарун-аль-Рашида, просто зачем ей, жене, знать о его причастности к этому делу? Предсказать ее поведение он не мог, а экспериментировать боялся.

Когда приятель вернулся, он разыскал Платонова, чтобы поблагодарить его за заботу, но еще, кроме того, попросил денег на обустройство после ссылки. Владимир Павлович пожал ему в ответ руку, денег дал, потом давал еще трижды, на гарнитур, перевоз родителей жены из Армавира и на что-то еще.

А потом пошел к своим знакомым блатным и спросил, как быть? Получалось, что восемьдесят пять, если не девяносто процентов зарабатываемых денег уходило теперь на содержание этого самого приятеля.

Блатные попросили подробно описать ситуацию, посчитать, сколько денег выплачено, и долго смеялись над Платоновым. Оказалось, что существуют расценки на отсидку. Сего­дня Владимир Павлович никаких цифр, естественно, не помнил, но фигурировали ставки за общий режим, специальный, особый, за ссылку, за предварительное следствие. В основном это касалось подельников, как у него и было с этим приятелем, когда один садился, а второй находился на свободе и содержал первого и его семью.

Но можно было попытаться и просто нанять человека, который брал на себя вину и садился вместо него. К тому же блатные объяснили, что сидел-то человек все же за себя, а не за Платонова, потому как тот дал кому-то читать журналы сам, не просчитав стукача. Они предложили навестить знакомого и объяснить ему, как и что. Владимир Павлович отказался.

Он собрал большую по тем временам сумму, тысяч пять рублей, принес приятелю и честно сказал, что это в последний раз. Приятель, поджав губы, деньги взял, а потом ославил перед всеми знакомыми как крохобора и предателя. Ну, да Бог с ним.

Эта история вспомнилась только потому, что была единственным фактом в его жизни, когда Платонов хоть как-то коснулся политики. Он даже на выборы ни разу в жизни не ходил, а увидев по телевизору политическую передачу, переключался на другой канал. Он не считал свою позицию правильной, никому ее не предлагал, ни с кем в споре ее не отстаивал, просто так жил, так исторически сложилось.

И сейчас, оказавшись в эпицентре политической ситуации, мало того, в ситуации этой очень много зависело именно от него, он растерялся. Единственное, что он понимал, как говорил известный политик, «однозначно», это то, что ему никак нельзя сидеть на этих доку­ментах. Шкатулка жгла руки, и Владимир Павлович на себя примерял метафору о сидении на пороховой бочке. Необходимо было что-то предпринять. И быстро. Но что?

Вариантов, как всегда, было несколько: выбросить на помойку, передать кому-то из политиков, передать в прессу, в западные средства массовой информации. Версии - продать представителям чеченских боевиков для уничтожения и оставить у себя для коллекции - не рассматривались как слишком экзотические и опасные для жизни.

Четыре первых варианта были доступны: пролистав записную книжку, Платонов обна­ружил, что знаком и с политиками, и с журналистами, как российских средств массовой информации, так и западных. Для него человек не отождествлялся с профессией, и Влади­мир Павлович как-то раз был довольно сильно удивлен, увидев в журнале фотографию сво­его клиента среди пятидесяти самых влиятельных людей России. Другой знакомый на глазах вырос из телерепортера до продюсера канала и теперь, оставаясь в записной книжке, почти не появлялся на экране.

Все это было очень хорошо и здорово, только общаться с этими людьми можно было только после принятия решения, после, а не до, чтобы не стать пешкой в чужой игре. Пра­вильней всего было позвонить Коле, поскольку он был самым старым знакомым и одновре­менно самым вменяемым из этой команды людей с воспаленным самолюбием.

Платонов пошел звонить сразу же после антракта. Но произошло непредвиденное: видимо, обидевшись на то, что Владимир Павлович звонит после вскрытия шкатулки, а не до, как он просил, Николай говорил холодно и странно и встретиться согласился только через три дня.

- Исчезни ты на некоторое время, - в сердцах сказал он под конец разговора. - Нельзя же быть таким идиотом, даже в старости, - и повесил трубку.

И Платонов вдруг ясно осознал, что Коля прав и его, кроме всего прочего, могут легко шлепнуть, чтобы добраться до шкатулки. По его представлению, существовало как минимум три партии и три возможных варианта отношения к тем документам, которыми он обладал, и всем трем он живым и невредимым был совершенно не нужен.

«Чеченские сепаратисты», как их называли в газетах, должны были завладеть бума­гами, чтобы их уничтожить. «Ястребы» из Военно-промышленного комплекса должны были, наоборот, стремиться их опубликовать, чтобы укрепить свою позицию. И наконец, третья и, возможно, самая многочисленная и разношерстная компания - люди, которым эти документы нужны, чтобы спекулировать ими и получать всевозможные прибыли и от пер­вых, и от вторых.

Причем ставки у всех троих могли быть такие серьезные, что одна маленькая жизнь никому не нужного старика не должна была приниматься в расчет. Беда была только в том, что стариком этим был он сам, и жизнь принадлежала ему - Владимиру Павловичу Плато­нову. И он ей пока, во всяком случае, дорожил.

В какой-то момент он махнул рукой на патриотические чувства. Все равно, так или иначе, то, что у него сейчас на руках, будет использовано политиканами в своих интересах, и только в своих. То, что никто из них не будет принимать в расчет интересы России, сомнения не вызывало. Хотя бы только потому, что с определенного уровня политики интересы самих политиков и воспринимаются ими как интересы страны, которая их породила. И не только в России - смотри любые газеты и телепередачи и читай любые книги.

Он опять побежал звонить, решив сдаться телевизионному продюсеру, рассудив, что тому может быть интересен сам материал, а не тот, кто его нашел. Озвучит, все завоют, забе­гают, но его, Платонова, это уже касаться не будет. А уж убивать Владимира Павловича про­дюсеру никакого резона нет.

Но тот был занят, трубку взял его помощник и вежливо сообщил, что шеф перезвонит при первой возможности. Это был какой-то новый человек в окружении продюсера, все пре­дыдущие Платонова знали и не переспрашивали по три раза, кто звонит и по какому поводу.

Представление закончилось, народ повалил из зала к раздевалкам, и Владимир Павло­вич едва успел на свой пост. Начался тот же танец, но в обратном порядке: номерок, четыре шага, куртка. Номерок, шесть шагов, пальто. Два номерка, пять шагов, пальто и куртка.

Чем бы ни закончился сегодняшний вечер, шкатулку, это Платонов решил твердо, он домой не повезет. Лучше всего, конечно, арендовать ячейку в банке, как в кино, но, во-пер­вых, по ночам банки не работают, а во-вторых, он не имел ни малейшего представления, как это делается. Так что подойдут и простые багажные камеры на вокзале.

Владимир Павлович выдал последнюю куртку, пересчитал бинокли и вешалки, под­мел пол. Оделся и направился к выходу. На всякий случай, прежде чем выйти на улицу, он постоял несколько секунд, вглядываясь в темноту. Потом осторожно приоткрыл дверь и занес ногу над порогом. Но в это же мгновение мужчина в стоящей прямо напротив две­рей машине затянулся сигаретой. Слабый огонек осветил его, и Владимир Павлович увидел ставшие уже почти родными усы Махмуда.

Глава 41

Прошло почти полтора часа с тех пор, как Платонов вернулся со своей «экскурсии» на служебный вход. Он сидел в своем отсеке гардероба, никем не замеченный, и терпеливо ждал. Слабая надежда на то, что Махмуд и его сотоварищи (а они были, Владимир Павлович хорошо помнил еще как минимум три силуэта в машине), не дождавшись его появления, уедут, теплилась в его сознании, хотя надежда эта была очень зыбкой.

Из цирка, как знал Платонов, было три выхода: служебный, на котором его ждали, зри­тельский, который к тому времени, когда Владимир Павлович пытался выбраться, был уже закрыт. И ворота, через которые завозили на манеж декорации и животных. На них вообще- то и была вся надежда. Ну откуда человек не цирковой мог знать, что бетонный забор с воро­тами на соседнюю улицу имеет отношение к цирку?

Однако установить это можно было только опытным путем. Если его не цирковые дру­зья знали об этих воротах, то надежды не оставалось никакой. И Платонов тянул время, как человек с признаками сахарного диабета не идет к врачу сдавать анализ крови, боясь, а вдруг - правда, и он уже не просто человек, а почти инвалид?

Надо было, как казалось его воспаленному сознанию, дождаться того момента, когда все утихнет, все разойдутся и ждать его уже будет бессмысленно. Тогда-то он и выберется потихоньку и отправится. Но куда? Куда, собственно, он собирался отправиться?

Первые полчаса своего добровольного затворничества Владимир Павлович пытался пойти кому-нибудь позвонить, найти помощь, хотя бы какую-нибудь поддержку. Но поти­хоньку, по мере просмотра записной книжки, как реальной, бумажной, так и виртуальной, хранящейся в памяти, идея эта увядала на глазах и постепенно захирела настолько, что сей­час Платонов о ней даже не вспоминал.

Плющ лежал в больнице с поломанными ногами, бездарный «сын», похоже, вернулся в свой Северодвинск, что, наверное, было и к лучшему. Коля его послал фактически: куль­турно, но послал.

Пойти путем рядового гражданина - позвонить в милицию - Платонов тоже не мог. Несколько часов назад милиция арестовала Махмуда, и вот, пожалуйста, тот сидит у входа в цирк как ни в чем не бывало.

Был момент, когда Владимир Павлович всерьез рассматривал идею вызвать «скорую» и на ней скрыться отсюда. Болячек для этого хватало, в этом никакой проблемы не было. Проблема была в другом - куда девать ларец, если его, Платонова, положат в больницу. А это могло произойти легко и просто. Никто не будет слушать старика со шкатулкой, погрузят на носилки и увезут. Вкатят какого-нибудь недорогого обезболивающего и оставят прямо в коридоре.

Можно было, конечно, использовать «скорую» как такси, дать денег и попросить, чтобы довезли куда-нибудь. Но во-первых, денег с собой было мало. Он никогда не брал их с собой на работу, опасаясь именно такого случая - станет плохо, начнут укладывать на носилки, а деньги выпадут.

А во-вторых, куда попросить отвезти? Из всех людей, которым Владимир Павлович мог сейчас доверять, осталась только Настя, но он прекрасно понимал, что возле дома его ждут, и так подставлять женщину он не мог. Любую, а что уж говорить о «блаженстве и без­надежности». Гостиница, где он мог бы временно отсидеться, возможно, была наилучшим вариантом, но тут опять смотри «во-первых».

Владимир Павлович обшарил все карманы и наскреб вместе с сегодняшними деньгами за бинокли и вешалки почти две с половиной тысячи рублей. По его представлению, этого должно было хватить на одну ночь, но вот какие гостиницы сегодня существуют, а какие превратились в китайские общежития или интернациональные публичные дома, да и есть ли там места, или их надо предварительно заказывать, он не имел ни малейшего представления.

Внезапно ему в голову пришла идея, ослепительная и идиотическая одновременно, как все гениальное. Можно поехать в студенческую общагу к Руслану, попросить его выдать его за родного деда и остаться переночевать. А назавтра позвонить кому-нибудь из дилеров, попросить взаймы до лучших времен и послать за деньгами Руслана.

Расплатиться с ним за хлопоты и, решив вопрос с гостиницей, на несколько дней лечь на дно. В этом плане тоже были очевидные дыры - что делать, например, если ни Руслана, ни Льва, ни Марины не окажется на месте, но это было хоть что-то. Можно было, к примеру, встретить того охранника, которому он дал пятьсот рублей.

С этого можно было начинать, и Платонов поднялся и направился к закулисной части, чтобы через нее пройти к воротам.

Сторож с недоумением проводил Владимира Павловича глазами, но ничего не сказал. Они встречались иногда в буфете, пару раз перекинулись ничего не значащими фразами, на этом их знакомство и ограничилось. Приготовленная Платоновым история о том, что он заснул на своем стуле, а теперь будить дежурную на выходе не хотелось, поэтому он и идет через ворота, не понадобилась.

Он шел уже мимо клеток с животными, и до выхода на улицу, до небольшой двери, прорезанной в воротах, оставалось метров пятнадцать, когда сзади послышался шум. Вла­димир Павлович обернулся, надеясь, что это какой-нибудь запоздавший рабочий из номера все еще кормит тигра или медведя, приучая их к себе, или сам медведь, почуяв чужака, заво­рочался во сне.

Но шум раздался и впереди, дверь в воротах отворилась, и вошел Махмуд в сопрово­ждении еще двоих крупных и серьезных ребят. Платонов оглянулся, сзади тоже стоял чело­век, отрезая ему пути к отходу.

«Странно, - подумал Владимир Павлович, - звери, как мне кажется, не могут спокойно переносить присутствия посторонних.»

Здравствуй, дедушка, - спокойно сказал Махмуд, как будто они встретились не за кулисами цирка, а на квартире или в офисе, - шкатулка отдай.

Платонов стоял, рассматривая противников. Шансов у него не было никаких, но и отступать просто так не хотелось.

Я устал за ты гоняться, - опять сказал чеченец. Никаких оснований сомневаться в его национальности у Владимира Павловича не было. - Ты очень шустрый дедушка.

За спиной Платонова раздалась какая-то возня. Он обернулся, уверенный, что уж тут- то никого из людей Махмуда быть не должно. На него сквозь решетку смотрели желтые глаза тигра. Откуда-то он знал, что это - тигр, а не тигрица, может, слышал какой-то разговор. Хищник вдруг оскалил клыки и глухо зарычал.

Смотри, Платонов, - засмеялся чеченец, - даже тигр на тебя не доволен. Давай шка­тулка.

Но Владимир Павлович так и стоял столбом, только чуть отклонился от клетки, чтобы тигр не мог его достать сквозь широкие ячейки. Он никак не мог решиться вот так просто отдать ларец. Но что же делать?

Тебе, может, денег хочется? - спросил Махмуд и что-то сказал на непонятном языке.

Его товарищи дружно засмеялись.

Доллары хочешь? Или евро? - что-то было издевательское в словах главаря, что подельники его опять захохотали. - Мы можем дать. Ты только скажи - в банк положить или на могилу. Давай шкатулка.

Платонов машинально и как-то по-детски убрал руки с ларцом за спину и шагнул назад. И вдруг почувствовал, что шкатулка выпала, но стука от падения не было. Он обернулся и увидел, что ларец от его слишком резкого движения проскочил через решетку и упал на дно клетки, покрытое опилками.

Владимиром Павловичем овладел азарт, и он, засмеявшись, изо всех сил пихнул ларец, от чего тот проехал метра два и оказался рядом с почти успокоившимся тигром. Полосатый красавец поднялся и опять глухо зарычал. Платонов, злорадно улыбаясь, отошел в сторону - на, возьми теперь ларец, хочешь - за рубь, хочешь - за двадцать.

Шакал старая, - выругался Махмуд, - козел вонючая. - добавил он, как почти нор­мальный русский блатной.

Затем обернулся и что-то сказал своим спутникам. Один из них огляделся, схватил стоящие рядом вилы и, просунув их сквозь решетку, попробовал достать ларец. Тигр, опять зарычав, лапой ударил по вилам, и черенок с громким щелчком разломился пополам.

Шайтан проклятая. - опять выругался Махмуд.

Он еще раз что-то сказал своим спутникам и протянул руку. В нее тотчас же вложили пистолет с утолщением в конце дула, как понял чуть позже Владимир Павлович, это был глушитель.

Чеченец прицелился, и первый выстрел щелкнул одновременно с запоздавшим криком Платонова «Нет.».

Тигр подпрыгнул и завизжал от боли. Махмуд выстрелил второй раз, третий, но то ли вообще промахивался, то ли не мог попасть в жизненно-важные точки, потому что визг прекратился, и огромное прекрасное животное бросилось в свою последнюю атаку. Откуда ему было знать, что клетка не пустит, не даст наказать обидчика.

Чеченец стрелял без передышки. Тигр в прыжке ударился о толстые прутья, это, видимо, окончательно сломило его или Махмуд, наконец, попал, только яростный боец упал на дно клетки и судорожно задергался, а Платонов закричал в голос и, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, бросился вперед.

Но никуда не добежал: один из людей Махмуда просто выставил руку, и Владимир Павлович, налетев кадыком на нее, перестал дышать и рухнул на пол.

Глава 42

Возвращение шло трудно. Действительность постепенно выплывала из окружающего тумана и совершенно не нравилась Платонову. Во всяком случае, поначалу. Бледно-розовый оттенок слева, ослепительно белый впереди, матово-белый сверху и зеленоватый с непри­ятным коричневым пятном посредине справа. И все это размытое и как-то не в фокусе. И еще какие-то мелкие и неясные детали повсюду.

Четкость изображения пришла позже, а четкость понимания вслед за ней. Стена, окно, потолок, другая стена с дверью посредине. Большая стеклянная колба на кронштейне, от нее трубочки и трубки в разные стороны. Трехногий табурет, на нем чьи-то огромные ботинки, почему-то стоящие на задниках рифлеными подошвами к Владимиру Павловичу. Подошвы пошевелились и поменялись местами.

Платонов испуганно зажмурился, потом медленно открыл глаза и проследил за синим материалом, идущим от подошв куда-то в сторону. На том конце материала обнаружилось лицо тоже рифленое, как подошвы. Или так падал свет?

Где я? - спросил Владимир Павлович.

Скорее ему показалось, что спросил, на самом деле ни одного звука не раздалось, только вдруг резанула боль по горлу. Он непроизвольно дернул рукой в сторону шеи, и поте­рял Рифленого из виду. И сейчас же справа, с той стороны, где лежали подошвы, раздался грохот.

Платонов скосил глаза, над ним возвышался огромный усатый мужичина. На лице его заиграла радостная улыбка.

Владимир Павлович очнулись, - торжествующе заорал он.

Палыч хотел остановить его, но рука слушалась плохо, а попытка говорить была слиш­ком свежа в памяти, и он просто шевельнулся.

Теперь слева послышался какой-то топот, и Платонов скосил глаза в ту сторону. Муж­чина в белом халате, две женщины в таких же одеяниях, мужчина в темном костюме и в галстуке молча смотрели на него.

«Что происходит?» - подумал Палыч.

Он с трудом поднял руку, и тотчас же одна из женщин выступила вперед и протянула ему ручку и блокнот. Владимир Павлович удивленно взглянул на нее и попробовал писать. Получалось отвратительно, руки не слушались, и от каждого движения рукой или любой другой частью тела болело горло.

Однако человек в белом халате взял у медсестры бумажку с каракулями и легко про­читал:

«Где я?»

Видно, такое чтение было ему не впервой.

Вы в госпитале, а я - начальник его - полковник медицинской службы Загода, ува­жаемый Владимир Павлович, - продолжил он.

«С каких это пор полковники зовут меня „уважаемый"? - подумал Платонов. - Наде­юсь, я ничего не натворил.» Он опять потянулся к бумаге, и медсестра тут же оказалась под рукой.

«Что со мной?» - написал он дрожащей рукой.

У вас, дорогой Владимир Павлович, от удара повреждена трахея, - полковник улы­бался, словно то, что он говорил, было замечательной новостью, - но, слава Богу, не сильно. Постарайтесь не разговаривать еще дня два-три, пишите нам записки. «Давно я здесь? Я ничего не помню...»

Пятый, - одна из медсестер хотела что-то сказать, но Загода властным движением остановил ее, - нет, шестой день. У вас был шок, почти кома, поэтому естественно, что вы ничего не помните.

«А почему вы все улыбаетесь?»

Радуемся, - полковник оглянулся по сторонам, словно ища поддержки от своего окру­жения, - что вы пришли в себя.

«Я ничего не помню.» - Платонов писать не стал, а просто дважды подчеркнул напи­санную раньше фразу.

Мужчина в черном костюме и в галстуке отделился от двери, которую подпирал во время этого монолога-диалога, и выступил вперед:

Позвольте мне, уважаемый и дорогой Владимир Павлович, - начал он как по писа­ному, потом все-таки достал это «писаное» и уткнулся в него, - выразить вам признатель­ность и благодарность от всех настоящих патриотов России, а также от нашего правитель­ства.

Платонов с тоской смотрел на человека в костюме, все-таки он явно что-то сделал, пока был в невменяемом состоянии, но вот что? Почему-то слова, которые беспрерывно извергал человек, ничего не проясняли.