Слить веру и разум в себе. А потом веру превратить в Любовь.

Сигнал электронных часов. 18 апр 198... вс 7:05. Черные графические секунды сменяют друг друга ритмично и уверенно. Настроить по ним свой биоритм: планета медленно приближается к XXI веку.

Сначала начнется быстрое движение секунд на микроэкране. Позже двинутся минуты. Еще позже - часы. Далее - дни. Далее месяцы. Потом пойдут и года двигаться вдоль по одной прямой, имя которой - время.

Мы гиперборейцы. Мы живем в самой ледяной земле. Мы живем на планете зимы. Наши спутники летят по орбите в температуре абсолютного вакуума. В наших голосах скрежет замерзающей стали. Севернее нас лишь Ледовитый океан.

Много лет искал на земле самое чистое. Это лед. Искал на земле самое ясное. Это лед. И искал самое твердое на земле. Лед и это.

Самое могучее - ледяная плита, одиноко плывущая по холодному океану.

Сколько же нужно огненных водопадов любви, чтобы растопить эти мировые льды...

Подойти к окну и посмотреть на людей, идущих внизу. Все как всегда.

И Вы, Шеф, сегодня, конечно же, там, на книжном рынке. Много лет Вы там меняете свои философские книги, и никто не знает Вашего имени. Вам давно уже не нужно ничего земного, но что же Вы обрели взамен?

Покой. Свободу. Равновесие. Полную удовлетворенность.

И потому чувствую себя рядом с Вами будто бы пока еще погруженным в зависимость. Не у кого-то - об этом и думать было бы странно... А у самого себя. У собственных перепадов из крайности в крайность.

Да, Шеф, надо достигнуть того же, что и Вы: покой и свобода - высшие ценности жизни. И они парадоксальны: и даруются свыше, и должны быть найдены самостоятельно. Надо научиться этому у Вас.

Изучать философию и психологию, историю культуры и мировых религий в Вашем неформальном частном университете - несравнимо с государственным, филфак которого благополучно окончен недавно.

Нельзя же называть духовной жизнью и гуманитарной культурой историю заблуждений разума и омертвления душ...

Правда, там остались друзья, много друзей...

Один из них, герой борьбы за свободу, анархо-синдикалист с бородой Че Гевары, с лозунгом "Революция продолжается!" готов идти в огонь и воду для освобождения порабощенных, готов хоть сейчас расклеивать листовки с призывом не подчиняться тоталитаризму...

Другой, влюбленный в Россию дворянских гнезд, тихих монастырей и университетских дискуссий, готов восстанавливать по песчинке, по страничке все самое лучшее из той самодержавной и православной России, которую все потеряли...

Третий, знаток восточной философии, специалист по адвайта-веданте и санкхья-йоге, махаяна-буддизму и суфийской поэзии, сам похожий на древнего Чжуан Цзы, премудрый и отрешенный...

Четвертый, декадент, пост-модернист и символист, продолжающий импульс Верлена и Блока...

Но... "Почему вы, друзья, все во мне одном, но чужие между собой?" - снова и снова поет "Машина времени" со старой пленки... Ваши бесконечные дискуссии не приводят ни к чему...

Мы все говорим на разных языках, каждый - на своем, как строители рухнувшей Вавилонской башни...

Это и стало целью: найти новый язык, единый язык понимания для формул точной науки и символов Вечной Библии, для искусства и созерцания, для Запада и Востока, веры и разума.

Чтобы найти этот новый общий язык, надо прорваться в такой слой реальности, где все взгляды на мир сливаются в единство. А чтобы это стало возможным, надо полностью преодолеть в себе свою "личность": плод социума, воспитания, образования...

Но сколько лет еще надо для этого... А теперь... Единственный выход теперь - предоставить вас самим себе на какое-то время и вести работу только с Вами, Шеф.

А еще оставить на память свой сборник стихов, не так давно изданный благодаря лишь ослаблениям цензуры и благоволению ко мне столичной поэтессы, наследницы Серебряного века Изабеллы, известной более как Белла...

И можно жить теперь как скрытый шейх - так это называется в далеких Арабских Эмиратах и других удивительных странах, где в Аравийских пустынях растут цветы забвения и текут реки памяти среди песков, еще помнящих нашего вечного пра-отца Авраама, жить как тайный исповедник, - жить вне социума, вне коллективного подсознания с его санкциями или вето, работать и дальше сторожем, как уже привык за долгие студенческие годы, не погружаться в эту газетно-журнальную суету с ее интеллигентскими полу-правдами, ведь Солженицына пока еще не издают, не смотря на всю гласность, - не участвовать в этой вечной войне гвельфов и гибеллинов, либералов и консерваторов с их противоположными полу-правдами, - а жить так, как подсказывает тебе твоя духовная интуиция.

И еще уметь ощущать вокруг тончайшую таинственную созерцательность: язык растений, язык шейхов, язык Солнца и ветра, шелестящей листвы и шороха дождя по крышам, язык женских едва уловимых улыбок и дружеских рукопожатий...

Хотя воспринять этот невидимый Свет, скрыто пронизывающий все в мире, несущий чудо и светлую тайну во всем вокруг, словно на древнем острове Авалон, дарующем вечную молодость, стало уже почти невозможно...

Таинственный мир, где собеседники твои - Омар Хайям и доктор Рудольф Штайнер, система искусственного компьютерного интеллекта на Турбо-Прологе и вагнеровские медные трубы Вечной Германии, седые пророки древнего Израиля и созерцательные монахи-доминиканцы, согласующие вслед за великим Аквинатом веру и разум... Он прозрачно просвечивает сквозь обычный земной мир.

И эти часы и минуты просветления важнее любых дел в социуме. Только ради них и стоит жить.

Поль... Ты давно уже уехал из Старого Города в столицу...

Наш бизнес до этого пришел к какому-то кризису, он просто надоел. Хотя вначале был и полезен - не из-за денег, хотя они и не лишние, а потому, что учил свободе от всякого фарисейского морализаторства и отрывал от витаний в облаках безудержного мечтательного идеализма с его Прекрасными Видениями и Чудесными Созданиями...

И в бизнесе ли дело? Ты чего-то не понимал. Чего-то самого глубинного.

Карма. Закон. Шестьсот тринадцать заповедей. И каждый поплатится: здесь, в аду, в следующей жизни. Космограмма рождения: расположение планет по зодиаку. Все предписано. Все предустановлено: каждый миг, каждый шаг. Транзитный Сатурн вошел в Скорпион - все знают, чего ожидать. Колесо сансары. "Умрешь - начнется все сначала. И повторится все как встарь".

Ради чего? Ради чего?

Где та загадочная свобода, таинственно обещанная когда-то всем, ее ищущим, там, вдали, где был день, и на Земле стояли три креста, и наступал Поворот Времен? Где та свобода? Свобода, подаренная Любовью к Небу, потом любовью к людям и миру?

А те, кто не находят эту свободу?

Им тогда остается лишь искать каких-то замен любви. Каждому свою: кому в винных парах, кому - в мнимом всемогуществе науки, кому - в воспарениях эстетизма, в политических битвах, желтом металле, знакомствах с женщинами с их бесконечными капризами и сюрпризами...

Но все эти занятия свободным не сделают. Они могут быть лишь приложениями к чему-то, самому важному.

И надо просто жить и учиться быть свободным, как бы странно это ни звучало... Не таким простым это оказывается - изжить всякое внутреннее законничество, всякое закрепощение, всякое требование чего-то от других и навязывание чего-то им. Чего угодно: вероучения, науки, правил поведения, культуры, традиций, ценностей, идеалов...

Можно ли так изменить свое мироощущение, что эти стены просто перестанут существовать? Разве что вспомнить снова и снова Пьера Безухова: "Кто поймал в клетку мою бессмертную душу? Не пустил меня француз, в плен меня взяли? Кого меня? Кого меня? - засмеялся Пьер Безухов"...

Но как войти в такое состояние?

А что без этого? Жить так, будто и не было того дня, где стояли на Земле три креста? Это безумие. Потому Ницше и написал самые горькие книги на Земле...

Вот этого ты и не понимал, Поль. При всей твоей многоумудренности...

Какое было удивительное небо над аэропортом Домодедово тогда, весной начала восьмидесятых...

Как все до сих пор было просто с женой из Прибалтики...

Все ограничивалось лишь шутками: мышь в эстонском национальном черно-сине-белом платьице, кукла Томас, подаренный тебе заезжими эстонцами, Урмас Отт с его смешным и понятным стилем, тесть, похожий на Рональда Рейгана, теща с ее неумением говорить без акцента...

"Кого только не бывало", - писал Солженицын, - "но среди эстонцев ни одного плохого человека не было"...

И кто бы мог знать тогда, под аэропортовским закатным небом Домодедово, что умирали мы, но что-то нам мешало уверовать в мое, в твое небытие... Любовь еще жила, любовь еще дышала на зеркальце в руках у слабых уст ее...

Старый друг шутил тогда, в апреле, три года назад: "Но когда-то же ведь тебе с этой эстонкой надоест бесконечно говорить о поэзии"...

Не надоедало уже который год.

Закат над Домодедово, казалось, был бесконечным. Ты уже пела мне вместе с твоей прибалтийской Лаймой... Но главная песня Лаймы была еще впереди. До нее оставалось целых три года...

Как долго садилось солнце над Домодедово... Как долго тянулось время до посадки. Как долго мы с тобой, дочь Лоэнгрина и Парсифаля, жили в этой огромной стране...

"Грюнберг, Стриндберг, Седерберг"... Любимая шутка моего оловянного солдатика, любимая шутка маленькой моей девочки-солдатика, любимая шутка моего честнейшего немца...

"Как? У тебя сразу два родных?"

"Да... Папа немец, мама эстонка"...

Как и когда научиться передавать на русском эту интонацию исторической судьбы, которая с прибалтийского на русский непереводима?

Как и когда научиться передавать на русский эту честность и надежность золотистых блондинок?

Где и когда научить передавать на русский этот многосложнейший язык, где ни одного рода, зато четырнадцать падежей?

Кто и когда переведет на русский это эстонское "Minu kallis"...

Кто и когда научит меня перевести ставшее нашим "hirikene" на ставшее твоим "мышка"...

Да, умирали мы, но что-то нам мешало...

Еще оставался этот вечный закат над Домодедово, еще можно было быть иногда таким счастливым: успеть купить билет "Домодедово-Абакан", и когда-то для вас это называлось "ссылка", а для нас с тобой это стало нашим земным раем, сибирской Швейцарией.

"Облака плывут в Абакан, в милый край плывут, в Колыму. И не нужен им адвокат, им амнистия ни к чему". Это и вспоминалось, когда самолет взлетает на Абакан из Домодедово, когда сидишь с женой в ресторане на вокзале или в аэропорту Абакана.

Синтаксис с твоего родного на мой родной переводим только этим твоим вечным "не плачь"...

До чего ты похожа на Лайму, правда?

"Как будет на вашем "жена"?

"Naine".

Орфография была тоже непереводима.

Только и было радостью и счастьем, что орфография на персональных компьютерах переключалась с быстродействием в несколько мегагерц.

Еще любили мы, а значит, были мы...

Как долго летит самолет от нашего Старого Города до Таллинна? "От пляс Пигаль до Строгино пять тысяч лет, но все равно..."

А ты всегда отвечала: "Я не могу без исторической родины"...

"Кем же там будет твой муж? "Неграждане"... Так у вас называют нас..."

"Ничего, сдашь экзамен на владение языком, и..."

Это многоточие тянулось уже который год.

Я искал в твоих глазах чудесные радуги острова Авалон...

И сейчас мы с тобой врозь. Ты целыми днями пропадаешь в своем концертном зале, госпожа Эльвира Грюнберг. А вечерами возвращаешься в свой старый дом под тополем. Прибалты замкнуты и сдержанны, им не нужны какие-то задушевные излияния или застолья. Они любят одиночество.

Что же у нас с тобой будет дальше?

Неизвестно... Время покажет.

А сегодня? Конечно, ехать к Шефу - к Вам, Сергей Петрович. Надо вернуть Вам том Аврелия Августина, "Психологию буддизма" Ламы Анагарики Говинды и диски "Лоэнгрина", а взять у Вас... Впрочем, у Вас всегда какие-то неожиданности. И предугадать их невозможно.

Хочется встать и быстро идти, но что-то не дает. Человек в зеркале напротив останавливается, опускается в кресло.

Что это болит во мне?

Отражающийся человек, превозмогая боль, идет к зеркалу, затягивает галстук, надевает пиджак.

Мозг болит. А не душа. Души нет. Что научно-партийно доказано. Есть лишь формула основоположников: товар-деньги-товар. А Вы, Шеф, о каком-то Сократе... Да был ли он?

Глава 2

Гиперборея

Машина несется по пустынным проспектам. Холодный ветер бьет в ее окна. Холодные тени бросают дома от холодного солнца.

Холодная монотонная музыка в машине: повтор одной и той же ритмической фигуры электронного синтезатора.

Мы живем в самой ледяной земле. И мы должны говорить друг с другом, когда птицы замертво падают на землю глыбами льда. И деревья лопаются от стального холода. И лица людей синеют и каменеют. Мокрая от слез сентиментальность апреля ни на что не годится.

Что самое могучее? Ледяная плита, одиноко плывущая по холодному океану. Об нее разбиваются люди в своих многотонных машинах. Куда исчезают слезы самых чистых людей? Они превращаются в айсберги. И чем становятся мечты самых чистых людей после их смерти? Льдом. Исчезает ли бесследно огонь их душ? Нет. Под водопадами холодной воды он твердеет и каменеет. Он тоже становится льдом, этот каменный огонь. Куда улетает время самых чистых, ушедших с Земли? Оно сгущается и замерзает. Оно становится льдом Вечности. И если бы Земля могла нести на себе много чистых людей, вся она покрылась бы льдом после их ухода. Но не для них создана Земля. И они - не для нее. Плывут их окаменевшие души по северному океану, и солнце блистает на зеркальных гранях ледяных плит. Горе человеку, если дерзнет он пересечь их путь. Последнее, что увидит он в своей гибели - его земную жизнь, пролетающую молнией в исполинском ледяном зеркале, запрокинутом над его хрупкой головой.

Сколько же нужно тепла Небесной Любви, чтобы растопить эти мировые льды...

Что же среди людей сходно со льдом? Электронный аппарат.

Кто познал аромат новой пластмассы и металла? Самый тонкий, самый стерильный аромат - в нем нет ничего "живого". Кто познал мистическую игру света на сверкающих гранях электронного тела в прохладном озоне? И что вся "человеческая" музыка рядом с запредельными гармониями компьютерных секвенций, где синтезированный генераторами звук в бесконечно тянущейся секунде переливается из надежды в ужас?

Но что сходно со льдом среди стихий?

Ветер.

Он холоден и свободен.

Ветер Бессмертия вырывается из грозовых разрывов и летит над ледяным миром. И повинуются его властным мановениям звери, люди и автоматические машины. Сталь ударных волн трепещет блистаниями в этих порывах. Холод фиолетового пламени, выжигающего ветхие страхи из темных углов. Гул и дрожь лопнувших древних скал поет в его полете: "Возьми этот мир! Он - твой!" Стрелки земных часов улетают на волю - Время сворачивает свою пружину в миллиардах световых лет - разверзаются бетонные створы неба. И звук, пока изливалась секунда, проскальзывал из надежды в ужас - хрустальный смех Бессмертия несет ветер - смех летит рассекающим воздух мечом, и остается за ним ровная гладкая полоса на лице Земли - лишь шуршащий пепел на ней. "Омен" звенит в этом смехе - и Небеса отражают зеркалом - "Nemo", "Никто", "никто"...

Сквозь створы неба устремляется в долины ветер времени - так молот устремляется на камень, - так захлестывает Землю ветер Бессмертия - струна времени гудит в порывах ветра, так несется ветер над пустынями и городами, храмами и небоскребами - одинокий как время и свободный как пространство, но водовороты Вечности закручиваются над полюсами Земли - туда устремляется ветер Бессмертия, там исчезает ветер Времени. Он летит в ожидании человека. Он бросает вызов человеку: "Кто ринется первым в мой поток? Кто - первым?"

Струящийся воздух над бескрайним морем человеческих голов и тел уже виден отсюда, с холма, сквозь стекла стремительной машины. Каждый седьмой день недели бушует здесь это море раскрасневшихся лиц с льющим градом потом, жадно ловящих воздух ртов, бешено толкающихся локтей... Строительство Вавилонской башни. Смешение языков и наречий.

Когда впервые приехал сюда с Полем много лет назад, казалось тогда - все эти тысячи людей собрались сюда, чтобы предаться здесь какому-то постыдному извращению. Как удобно изучать здесь человека: все судороги его души пульсируют здесь - страх и жадность, хитрость и зависть... Сам воздух уплотнился над этим морем голов и стал упругим и твердым, как резиновая дубинка для разгона толпы, как замерзшая глина под тысячами этих ног.

Странно вспомнить сейчас, как поразило это десять лет назад. Как вдруг стало ясно тогда - пульс Старого Города бьется здесь. Сюда стягивается вся кровь Старого Города каждый седьмой день недели и отсюда выталкивается в его огромное тело, чтобы на седьмой день снова стянуться ...Как странно было в первый раз извлечь здесь за несколько часов столько денег, сколько умещается в карманах. И знать - за эти хрустящие бумажки можно получить в этой жизни все...

И потом, год спустя, именно здесь, глядя на тысячи людей, толкающихся в круговерти вещей и денег, стало вдруг ясно: их нельзя изменить. Ничем. Они могут только погибнуть. Или переродиться физически.

Об этом мы и поговорим сегодня снова с Вами, Шеф. Здесь ли это сделать? Да, именно здесь. Здесь, где идет торговля душами и вещами. Самый лучший фон. Замкнутое вращение людей, денег, вещей, пространства и времени. Именно здесь и к Вам, как и ко мне, должно придти сила разомкнуть этот круг и вытянуть его в бесконечно длящуюся прямую.

Впрочем, мы с Вами и не "говорим", это называется как-то иначе. Еще тогда, вскоре после знакомства, Вы напомнили мне о лжи всякой изреченной мысли и говорите очень мало. Все звучит между словами, а слова только поясняют то, что осталось до конца не понятым без слов, они нужны только мне. Вот и все. "Словеса суть орудия века сего, молчание - язык будущего".

Толпа штурмует ядовито-зеленый забор среди гула машин, застрявших в пробке. Холодная пыль плывет над морем голов. Как всегда, тянется хвост к кассе. Толпа стискивает и несет ко входу. Охранница с повязкой надрывает талон.

Что было здесь самым странным в тот первый раз шесть лет назад?

Женщины. Казалось, все красивейшие женщины Старого Города собрались тогда здесь. Это были, конечно же, не интеллигентные аристократки с холодно-жеманными взглядами и пуритански сжатыми губами. Нет - от этих женщин веяло Камасутрой, от этих женщин веяло тайнами... И каждая из них чем-то напоминала Ирину Истомину. Правда, лишь внешне...

Феи электро-бетона.

Их "любовь" была полетом над бездной. Когда пустой зал ресторана растворялся в сером полумраке зимнего дня, и лицо одной из них - или другой было так близко, и тело было так близко, и звон приборов был неслышим из-за далекой тихой музыки, пронизанной болью, и было известно и неизвестно все, что последует - опять будут речи, и свечи, и плечи, свет гаснет, потом ритуал твой извечный... и когда, наконец, все заканчивалось, и оставалось лишь встать после ласк этой женщины, на душе становилось так пусто и ясно, и приходило отчаянье, и оно было как дно океана, покрытое холодной слизью, где хлюпающие присоски осьминога волокут по камням твое раздавленное тоннами воды мертвое тело.

Каждая из них знала себе цену. И имела точную цену. И цена эта заключалась в цифре.

Словно некий Кибер-Ангел отключал сердце и включал программу: integer-real-array-begin- FOR... NEXT... GOTO... END...

Да, Шеф. Именно здесь.

Вот они, вокруг - шотландский шарф, кожаный плащ, австрийские сапоги, зеркальные очки - гетеры Железного Века.

В Вас, Шеф, странно все: и это прозвище, и стиль жизни, и взгляд на мир... Вы не укладываетесь ни в какую схему. Стоит лишь пять минут провести с кем угодно на этой грешной Земле, и можно уже почувствовать и понять в нем все самое главное: что он любит и что ненавидит, чего боится, чего хочет, что способен понимать, а что - нет:

Люди Л 1 живут тремя своими низшими центрами, инстинктивным, половым и двигательным, они живут так, как им "скажут" в газетах, по ТВ, на собраниях... Они живут лозунгами и подражанием.

Люди Л 2 живут эмоциями, чувствами, впечатлениями, настроениями и "веяниями", и вертятся как флюгеры, обдуваемые этими "веяниями"... Ничего постоянного у них нет и быть не может.

Люди Л 3 живут умозрительными идеями, концепциями, доктринами и непрестанно ищут новой и новой пищи для ума, но при этом ничего не могут и не умеют...

Есть люди, соединяющие в себе эти три типа в разных пропорциях.

И люди этих трех типов всегда и везде составляли большинство. И пусть на Земле переменится что угодно - эти три типа такими же и останутся.

Но Вы, Шеф, человек внутренне таинственный и неисчерпаемый до конца... Вы словно на пути к человеку Л 4.

Уже видно издали - говорите с кем-то. Он взял у Вас книгу, отдал свою, Вы склонились над сумкой, достали другую, положили перед собой

Золотая восточная вязь на обложке: "Бхагавадгита". Величественный диалог Кришны с Арджуной. То, что когда-то рассказывал по памяти Поль, тоже, казалось бы, вышедший из границ жизни людей 1-2-3, но словно застрявший на полпути...

Больше всего Вы похожи на одного удивительного артиста словно во всех его ролях сразу: и добродушного Папы Карло, и наставника Андрея Рублева монаха Даниила Черного, и оставшегося на Земле отца Криса Кельвина в "Солярисе" Тарковского... Соединение премудрой учености и великой милости, как сказали бы тысячи лет назад.

Вы заметили меня, обернулись, улыбаетесь:

- Ну и как? Еще не надоело?

- Надоело. Но это карма, как говорил мой старый друг. Чаша греха.

Вы вдруг подняли палец и показали с хитрой улыбкой на птичку, пролетевшую над нами.

Понятно... "Если хочешь быть свободным, помаши руками и полети. Кто тебе мешает?"

Молча рассматриваете свои книги. Ваша легкая улыбка обращена толкающейся мимо нас между рядами толпе - всем вместе и никому особо. Ваша обычная улыбка... Вы улыбаетесь почти всегда. И Ваша улыбка не имеет повода, а исходит откуда-то изнутри Вас и вовнутрь себя же возвращается. Улыбка Будды-Канта-Джоконды. В ней что-то слегка горькое и благожелательное, слегка насмешливое и словно немного сожалеющее о чем-то, оставленном за горизонтом лет... Как будто о своем же юношеском наивном романтизме, когда Вы были, наверное, чем-то похожи на нынешнего меня... Неужели и мне когда-нибудь станет сорок? Если сохраню разум... Если буду жив...

Да, свободным. Как ветер и лед. От чего свободным? От привязанностей и ненависти. "Лишь тот, ставший мудрым, бессмертья достоин, кто ровен в несчастье, кто в счастье спокоен."

От привязанностей и ненависти... Привязанность желает чего-то для себя, а любовь для себя ничего не желает.

Вы спокойно кивнули мне в ответ.

Бесконечная толпа проходит и проходит справа налево, слева направо.

"И вот - все в мире суета сует и томление духа". - Сказал древний и вечный царь Соломон, сын великого Давида.

Нежный и грустный голос певицы дарит нам трепет своего сердца из микрорадио:

"Но нет разлук, ты знай - на свете нет разлук... Есть только память, память губ моих и рук"...

До чего женщина способна притянуть своей нежностью и утопить в ней... Что это? Опять вспомнил Эльвиру...

Как же настолько подняться над собой, чтобы стать выше и этого, и любить больше жизни только Вечное Небо, и лишь потом - женщину?..

Глава 3

Плач железных звезд

- Не лучше ли нам с Вами просто пройтись?

- Да, пожалуй, - Вы спокойно кивнули мне в ответ.

Легкий ветер гонит пыль по длинной безлюдной улице с редкими машинами. Здесь еще прошлый век, в этих деревянных домах, палисадниках, клумбах под окнами. И лишь один из разрушенных храмов, заметный издали, напоминает о чем-то ином, уходившем за грань простой и понятной жизни людей в этих домах. И наш разговор двигался столь же медленно, как и сама прогулка.

Это состояние сердца, когда ничего земного не хочется. Созерцание человеческой жизни со стороны, когда чувствуешь себя не включенным ни в какое земное дело, ни с кем не соединенным, пустынником в миру и странником, идущим в какую-то таинственную землю, о которой когда-то в прошлом кто-то знал немногие мудрые люди, а сейчас не знает никто.

Это странное чувство восстановления чего-то утраченного, тонкого, забытого: "неужели это когда-то было..."

Давно ли, кажется, был и тот разговор с Вами, Шеф, и Вы сказали тогда:

"- Все безумные идеи, идеологии, доктрины, которыми переболело человечество в последние пятьсот лет, с точки зрения вечности не более чем просто некие прививки ментальных болезней. Как детям ставят прививки, чтобы они переболели оспой в легкой форме за три дня и получили иммунитет на всю дальнейшую жизнь, так и человечество получило прививки руссоизма, "гуманистической" теомании, фашизма, большевизма, терроризма, технократии, сциентизма и так далее, и так далее... И все эти болезни длились лишь миг по сравнению с жизнью звезд и планет. Но иммунитет получен навсегда. И мы ведь не будем считать своим врагом врача, из-за прививки которого мы три дня поболели.

- А гибель миллионов людей, а деградация целых культур, а вырождение? Не слишком ли дорогая цена иммунитета?

- Тогда представь себе аналогию: все люди лишь отдельные клетки огромного все-планетного организма - единого Адама. Когда человек болеет или даже когда вполне здоров, в его организме каждый день и час гибнут сотни и тысячи клеток и нарождаются сотни и тысячи новых взамен. Это тебя не возмущает ведь.

- Клетки обладают очень малым разумом. Они не личности. В них нет ничего уникального и неповторимого.

- Чем более человек уникален, тем менее он будет подвержен массовым психозам общества. Тем с большим спокойствием он готов принимать свою судьбу в истории такою, как есть, и не бунтовать попусту. Чем более развит человек, тем более осознанно он способен прозревать цель существования и развития всего человечества как целого. А физическая смерть - это не самое страшное.

- Но что ожидало таких людей после их смерти? Да и у всех ли душа бессмертна? Не умирает ли она сама, постепенно и почти незаметно, пока тело еще живо?

- Что ты хочешь найти? Утешение?

"Стучите, и откроется вам"... "Толците, и отверзится"...

Как одухотворенно это могло звучать сотни лет назад... И как карикатурно звучит теперь. Мертвая страна. Мертвая религия. Мертвая наука.

"Кто это ходит утром на четырех ногах, днем на двух, вечером - на трех?" спросил царя Эдипа мудрый вечный Сфинкс.

"Человек!" - ответил ему Эдип, уже убивший своего отца, совокупившийся со своей матерью, выколовший себе глаза, чтоб не смотреть на этот мир.

"Человек!" - ответил ему Эдип, и был прав.

"Человек!.." человек...

- Не хочу снова обманывать себя какими-то псевдо-утешениями. Их так много - искусство, наука, философия, обтекаемые утешения обычных религий...

- Если человек готов узнать истину, он выбирает мужество полного отчаяния. И идет в отчаяние до конца. Тогда на самом его дне он найдет то, что ищет. Это еще во времена Лютера могли думать, будто Страшный Суд, Последний Суд, как говорят католики, начнется, когда история закончится. Но почувствуй сам, на что похожи кинокадры о Второй мировой и скелеты лагерей...

"Так он уже идет с начала века!" - вдруг пронзительно ярко и подавляюще ясно стало тогда, после этих Ваших слов... Он шел и до сих пор идет над всеми. Правых нет. История уже закончилась перед выстрелом в Сараево...

Это и запомнилось, это и осталось в душе от того дня и того разговора: мужество отчаяния.

Мы садимся на старую скамейку невдалеке от этих огромных руин. Потемневший кирпич закругленных стен, пустые черные проемы выбитых рам нависают над старыми тополями, покосившимися домами в один этаж, электрическими проводами, и солнце уже медленно переходит через полуденный зенит.

Отчего-то не могу вспомнить, что же было здесь, на месте этого пустыря, много лет назад... Или только кажется, будто что-то было, и память обманывает? Лишь кажется, будто из земли видятся едва заметные обломки деревянных стен некогда стоявшего здесь дома, где кто-то жил еще в бесконечно далекие прошедшие века? И когда мог видеть этот дом? Если он вообще был когда-то...

Разве лишь в то незапамятное время, когда бабушка еще водила за руку пятилетнего Орлова в храм мимо этих старых деревянных домиков в один этаж... Или это мы с тобой, Эльвира, ходили здесь много раз? Но зачем приводил тебя сюда? Не потому ли, что в тайне от себя самого и от тебя надеялся увидеть эти домики и запыленные улицы, безлюдную дорогу из потрескавшегося от времени асфальта и собор на берегу реки, видный отсюда, с холма, сквозь воздушную дымку, и зайти вместе с тобой в незаметный магазин, где бабушка тогда покупала угощения для гостей, и потом мы с ней шли в один из этих домиков, где жила ее давняя подруга, и у нее было старинное пианино, на котором учился играть, и кресло-качалка, и часы с кукушкой, и старинные иконы...

Зачем же я брал тебя с собой сюда? Только сейчас и становится вдруг понятным, как же тогда хотелось передать тебе все это, виденное когда-то пятилетним, ведь ощущалась какая-то загадочная связь между тобой и этими старыми домиками на холме, и полуразрушенным собором на берегу реки... И какая же тут, казалось бы, могла быть связь между тобою, последней, быть может, на Земле, наследницей средневековых рыцарских орденов и этими бесконечно и безнадежно русскими домиками?

Но в каждом этом домике ощущался какой-то таинственный центр пространства и времени, как то непостижимо связанный с таким же таинственным центром в моей душе и душе твоей, и верилось: если вдруг наши души услышат какой-то таинственный, неслышимый звук, скрытый внутри них, то тогда эти домики и храм на берегу реки доверят нам свой тайный смысл, если мы сможем его ощутить, и тогда может случиться что-то неожиданное - время вдруг остановится, и мы с тобой и с этими домиками, и с этим храмом, и с этой рекой вдруг плавно выйдем из течения времени и окажемся в каком-то ином мире, где по внешней видимости все, вроде бы, и останется таким же, но на самом деле станет совсем иным: в таинственном мире, где нет тления, где ничто не рассыпается от времени, но остается неизменным, хотя при этом и живым, и меняющимся, и где все остаются живыми: люди, животные, деревья, и все они живут в вечном покое и мире, и тогда и мы с тобой сможем погрузиться в этот покой вместе с людьми, живущими в этих домиках, и людьми, молящимися в этом храме, и людьми, плывущими по этой реке, и людьми, идущими по этой запыленной дороге на холме, и всеми людьми, когда-то жившими здесь, и молившимися, и плывшими, и шедшими, что давным-давно ушли от нас и смотрят на нас незримо с Вечного Неба и любят нас, оставшихся здесь, и пытаются чем-то помочь всем нам, оставшимся...

И для этого снова и снова мы с тобой приходили сюда в поисках этого таинственного созвучия, и снова и снова надеялись на него...

Стоило только всмотреться в эти древние стены, и можно незаметно погрузиться все глубже и глубже в иные времена, когда этот собор только строился, и еще дальше, в глубь веков, где каждое утро начиналось с чудесного воспоминания о будущем, и Андрей Рублев радостно читает по памяти девочке-княжне Апостола: "Любовь долготерпит, любовь не надмевается, не ищет своего...", а та смеется от радости, ничего еще не понимая. А вокруг - белые стены только что побеленного храма, где еще нет никакой росписи, ни одной иконы...

В воздухе летает белый пух. И проливается молоко из кувшина девочки-княжны.

Словно предчувствие Новой Святой Руси, ангельской страны будущего...

"Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся", - рассказывал Андрей Рублев девочке-княжне, - "Блаженны кроткие", "Блаженны милостивые...", "Блаженны изгнанные за правду..."

Это и есть свобода.

Да, - ответили Вы без слов, одним взглядом и улыбкой. - Истинно лишь то, что идет изнутри нас, из сердца. А все остальное - лишь умозрительные идеи, измышления человеческого разума...

И это уходило вглубь тысячелетий... официальная религия, уподобленная царству кесаря, и - жития святых, достигших полного преображения самого своего человеческого естества запасом любви, вплоть до парения в воздухе, вплоть до воскрешения мертвых.

Они и перешли на новую ступень человека, они и стали подлинными сверхлюдьми... Те, кто достиг любви к врагам, вообще - все-любви, при полном очищении от низшего в себе.

Они были гонимы от своих, но опускали себя на адское дно - и оказывались выше всего слишком человеческого... Они знали: иным ход всемирной истории не станет, и в любой человеческой жизни не может быть ничего "случайного", "неважного", "бессмысленного" - любой миг жизни человека в глубочайших своих таинственных корнях связан с каким-то событием истории священной и вселенской и потому несет в себе глубокий тайный смысл, и Провидение ведет человека, когда ему и на ум этого не приходит, когда тот живет в глубоком унынии или безверии, но на самом деле в жизни нет ни одной минуты, когда человек был бы оставлен Творцом "на произвол судьбы", потому что никакого "произвола судьбы" не бывает и быть не может. Есть только слепота человека: непонимание чудодейственности Провидения.

Они это знали...

И что осталось теперь от того их мира?

Только руины...

Гигантская вакуумная яма меж адом и раем...

Космические миры. Гигантская пропасть между пространствами ада и рая, сотни и тысячи световых лет... Миры фантомов и иллюзий, призраков и миражей. Космический сон, транс. Тысячелетняя прострация, анабиоз.

Руины культур в вакуумной пустыне, распавшиеся мраморные тела Афин и Рима, Египта и Вавилона... Мегаломания, теомания величия, душевная болезнь гениев и героев, императоров и полководцев - быть выше Юпитера и Сатурна, выше сфер неподвижных звезд - стать самому себе и всем вокруг богом вместо Бога, творцом вместо Творца...

"Космическая Одиссея 2001 года".

Вакуумная яма и внутри, вокруг сердца: пространство окраденной любви, прочерченное лишь флюидами холодных люциферических фантомов. Мега-вакуум. Пустота, миллион раз умноженная сама на себя.

И тянется тонкой, почти невидимой нитью, одними лишь мерцающими искрами света в этой громадной угрожающей грандиозности, путь - между адом и раем, от Земли до Неба...

И устало тянутся по этому пути от Земли среди звезд и планет потомки древних жрецов Хроноса и Ареса, Венеры и Меркурия, Озириса и Пта, потомки седых волхвов, благородных брахманов, премудрых друидов, несущие в самих своих генах, в самих своих врожденных сверхчувственных способностях всю эту скрытую память древней мудрости - Sofia Perennial, - потомки, заблудившиеся в пространствах и времени, две долгих тысячи лет идущие в Ханаан - через пески пустынь, мимо Мекки и Рима, через горы и степи, через леса и океаны, сдирая свою плоть до крови среди скал и пропастей - идут, падают и снова идут принести золото, ладан и смирну, но так и не дошли до сих пор...

Вы оглянулись на меня, как бы приглашая к вниманию, подобрали сухую веточку и стали рисовать ею что-то в придорожной пыли.

В то время предчувствие тайны во всем вокруг было постоянным, и казалось, будто везде есть какие-то невидимые двери, за которыми скрыты разные удивительные и загадочные миры, с другим временем и пространством, совсем не похожие один на другой, как в компьютерных играх... И одна из таких дверей открылась, когда познакомился с тобой, Эльвира, там, где куда-то зовет небо над столичным аэропортом...

"Открываются двери - там мерцания..." - так увидел это Поэт, заблудившийся в таких дверях между мирами...

Эти двери вели в другие событийные русла, в нашем земном мире как бы параллельно существующие в одном городе, в одном доме, даже в одной комнате... в другие пространства, в другие времена, где иные связи причин и следствий, совсем иные чаши, иные эманации человеческих чувств, иные испытания, скорби, радости, иное укрепление. И, может быть, мое постоянное искушение - в вечной жажде моментально перейти, перепрыгнуть из своего жизненного потока в чужой...

"И я не пойму, от кого их закрыли..." - увидел другой поэт, много лет спустя...

В темноте вдаль несет облака ветер...

Глава 4

Эхо неслышимых слов

Каким же белым был снег, какой прозрачною - талая вода весной, каким пронзительно свежим и чистым - воздух тогда, много лет назад, в детстве, в юности, во времена мелькнувшей призраком иной жизни, цветным видеофантомом Ирины Истоминой, каким таинственно-манящим был мир остановившихся мгновений в каждом шаге, в каждом миге, здесь и сейчас... какими сильными были восходящие потоки ветра, готового нести в космические миры, к Андромеде и Кассиопее, к островам в небе, будущем небе двадцать первого века, где все на древней планете давно уже стали друг другу братьями и сестрами, и не могло быть иначе, и осталась лишь светлая грусть памяти об этом мире двадцатого века с его багульниками, цветущими на сопках и электрогитарами:

"И скоро у порога решить, куда шагнуть,

И нас позвал в дорогу далекий Млечный Путь"...

Как верилось в это тогда... и куда же все это утекало незаметно из года в год водою в безжизненный серый песок, куда же все это исчезало день за днем, куда же уходило... и мы незаметно оказывались в мире, населенном суконно-серыми мертвыми манекенами, мире, лишь каким-то чудом сохраняющем лишь слабые, слабые отблески самоцветов той былой и ушедшей таинственной многомерности, лишь искры той непостижимой светлой загадочности, когда словно невидимые руки были протянуты с неба:

- Возьми весь этот мир, он твой.

...ты тоже когда-то жила в том мире и помнила его... но теперь словно не знала уже, как вернуться в него самой, а тем более, вернуть меня.

Зачем же тогда стою здесь, за углом, часами напролет и смотрю на твой дом, скрытый тенью старых тополей? Словно слежу за кем-то... или подстерегаю что-то. Но за кем? И - что? Ведь если ты и мелькнешь вдруг в окне, разве увижу тебя? Слишком далеко... И стекло отражает лишь отсветы сонного солнца на маленьких деревянных домиках напротив окна, лишь редкие машины, лениво ползущие мимо, и очень редких прохожих, неторопливо, как в полусне, бредущих перед твоим окном.

Или зачем-то снова надеюсь, что ты сама вдруг пройдешь по той, дальней, стороне улицы в своем пути откуда-то, или выйдешь из дома? Нет. Ведь знаю - в эти часы, когда солнце перешло через зенит, ты никогда не бываешь дома, да и быть не можешь. Или, наверное, смотрю вовсе не на твое окно - когда-то оно было нашим, твоим и моим, - а на старичков, сидящих на скамейке в тени тополей рядом с твоим домом, - когда-то нашим, и на голубей, что-то ищущих в медленном оседании пыли, поднятой редкими машинами, и на пустые детские качели, одиноко висящие в тишине, и на водокачку, с которой медленно падают капли поблескивающей воды в маленькую лужицу, и на кошку, осторожно пьющую из этой лужицы, и на воробьев, следящих за этой кошкой, и на червячков, уползающих по высохшей от солнца земле от этих воробьев?

...Той белой ночью, так много лет назад, в этом доме, тогда нашем с тобою, моем и твоем, время медленно перетекало в прошлое, и невозможно было понять, когда начался рассвет, долгий и ранний, в тихой комнате старого квартала, где мы еще жили вместе, где мы еще любили друг друга, где было так странно учиться произносить совсем новые, ни на что не похожие слова: "жена"... "Эльвира"...

И тогда еще просто любили друг друга как дети, как люди-дети, любили так, что мечты наши сливались и сны сливались, сливался и тонкий сердечный трепет со звуками таких старых слов, "We were in love", когда твои волосы мерцали в призрачной рассветной полутьме, но что-то незаметно и неощутимо менялось в нас, менялось в наших сердцах, и волны, исходившие из них, растворялись в волнах времени, словно лучи утреннего солнца уносили их... но мы еще любили, еще бился этот слабый пульс в твоей руке, в моей руке, и мог ли тогда знать, и могла ли ты знать тогда... но время текло, как волны пульса в синей жилке твоего виска...

В тени тополей стоял и стоял этот маленький дом, словно забытый всеми, погруженный в полусон-полумрак, и остановившееся время медленно пульсировало в волнах близкой реки, и твои беззвучные слова - или это только казалось мне? словно повторяли все тише и тише: "Не возвращайся ко мне, возлюбленный...", а вокруг стоял мир, и он казался почему-то чужим и холодным, таившим в себе неведомые еще угрозы, и в этом твоем беззащитном маленьком доме, словно эхо забытых тобою слов, неощутимо пульсировало в тишине рассвета: "Не возвращайся ко мне, возлюбленный..." - чужой, холодный мир, казалось, проползал, извиваясь, между нами, оставляя на тебе и на мне холодный скользкий яд своих неотвратимых законов, неизбежных, как выстрел в затылок... и что-то в нас предательски менялось... но мы еще любили на какой-то последней пульсации сердца, а за окном слышались воздушные шелесты голубиных крыльев, и тихие шорохи крадущейся кошки, и шаги ранних прохожих, и далекий шум проснувшегося завода, где невесть кто уже включал железные машины, подчиненные неслышным законам холодного времени, где - мы это знали тогда, - мы еще любили друг друга, и тиканье часов на столе отдавалось эхом в узких высоких стенах нашей комнаты, словно это был часовой механизм мины, неведомо кем подаренной нам под видом часов, мины, предназначенной чьим-то нечеловеческим, холодным разумом взорвать полусон-полумрак тихой комнаты, где, мы знали тогда, мы еще любили друг друга, тихой комнаты, по окнам которой невыносимо медленно стекали капли воды от холодной ночной росы, словно отзвук твоих невысказанных слов - "Не возвращайся ко мне, возлюбленный"... - стекали, неудержимо увлекаемые вниз той же силой, что и эхо неслышимых мною слов, повторяемых, казалось, сотнями холодных голосов, отдающихся эхом в железных водосточных трубах, и голоса эти, казалось, тихо отдавались эхом в колоколах близкого храма за рекой, над которой плыло еще последнее дыхание нашей нежности, сливаясь с неслышимым ответом ушедшего навеки под эти воды колокольного звона моего града-Китежа и звона мечей рыцарей твоего Монсальвата, и откуда-то вдруг слышался шелест кроткого старо-славянского моих давних предков и мужественная латынь давних предков твоих, глядящих на нас уже из небесных миров, сливающиеся звуки этих древних языков, таких разных, но обращенных к единому Вечному Небу, что смотрело на маленький тихий дом и ничем не могло нам помочь, ведь мы и сами не знали, чем помочь друг другу, а значит, самим себе, но все же мы знали и знали тогда: мы еще любили друг друга, еще мерцали над землей и над рекой крылья тихой белой птицы, охраняющей покой наш, и еще не сказано последних слов, от которых станет так ясно и холодно, как от лучей белого вечного Солнца, медленно всходившего над тихим маленьким домом, где неуслышанное эхо повторяло неуслышанные твои слова: "Не возвращайся ко мне, возлюбленный"...

Но неужели только затем лишь и прихожу сюда, чтобы долгими часами напролет, бесконечными часами подряд смотреть и смотреть на голубей и старичков, водокачку и кошку? Ведь снова уйду, все равно уйду, когда Солнце сядет за низкие дома, и старые тополя тихо зашумят от вечернего ветра с близкой реки, тысячелетнего ветра, летевшего с этой реки, когда еще не было ни этих тополей, ни этого дома, когда-то твоего и моего, ни кошки, ни водокачки, ни меня, ни тебя, - именно тогда и уйду, когда ты и можешь, наконец, появиться, и уйду безлюдной боковой улицей, а не мимо твоего окна, и этим не буду обманывать себя.

Ведь самый главный обман себя был давным-давно - пытаться вернуться в эту твою наивную радость жизни, в это твое детское жизнелюбие, в эту невинную моцартовскую идиллию гармонии со всеми людьми, со всем миром, где ты любишь людей лишь потому, что тебе не открыты их грехи и пороки, любишь лишь по неведению всей глубины их падшести. И пытаться столько лет вернуться в это твое наивное человеколюбие, когда давно уже стал взрослым и вижу всех людей насквозь, как в рентгеновских лучах?

Но... любить людей, зная о них так много, почти невозможно. А как любить людей во грехах их - этому ты меня научить ведь не сможешь, если сама ты, вечная школьница, грехов в людях не видишь по наивной своей доверчивости, по детской своей непосредственности.

Так для чего же тогда приезжаю под твое окно снова и снова?

Или пытаюсь расслышать тихое тикание часов, подаренных нам кем-то давным-давно и словно заведенных лишь до того времени, когда ты ушла из моего дома и вернулась в свой - когда-то наш, твой и мой - и унесла с собою эти часы? Но как их расслышу через дорогу и сквозь наглухо закрытые двойные рамы, утонувшие в тени тополей?

Так зачем же?

Ведь встречи с тобой не ищу, в этом не обманываю себя. И что мог бы сказать тебе, если бы мы вдруг встретились здесь якобы случайно? Что

Мир останется прежним. Да, останется прежним.

Ослепительно снежным. Сомнительно нежным.

Мир останется лживым. Мир останется вечным.

Может быть, постижимым. И все-таки бесконечным.

И ты вспомнишь человека, впервые написавшего это, и ответишь, что и меня ждет та же судьба, и ответишь, что эта огромная страна оказалась слишком велика, чтобы вместить его, и столь же слишком великой окажется и для меня, а потому никто мне в этом не поможет, тем более - ты. Ответишь, и губы твои дрогнут, и ты не сможешь больше смотреть мне в глаза, твоя рука горячо скользнет по моей, и ты быстро отойдешь от меня и войдешь не оглядываясь во двор твоего дома, когда-то нашего, твоего и моего, - и ты знаешь, что этим обманешь себя, ведь если ты оглянешься и увидишь, как стою посреди безлюдного тротуара в тени тополя и смотрю тебе вслед, а в воздухе еще плывет мое "Мир останется прежним"... то что-то дрогнет в тебе, и тогда...

Поэтому ты не оглянешься.

Глава 5

Страна Вечной Радости

Уже остался позади тот большой старый тополь, прячущий в своей тени твое окно...

Что теперь? Поехать к сестре, любимой сестре Марианне, сестре в очень дальней степени родства...

Да, поехать к ней, ведь не был у нее так давно - просто вспомнить то давнее лето, где мы с тобой, Эльвира, бывали у нее долгими вечерами, лето Марианны...

Если посмотреть на этот тоненький прозрачный лед, сочащийся талой водой от весеннего солнца, медленно плывущего к горизонту над деревянными домиками, как оно и могло неощутимо плыть лишь в детстве, когда торопиться некуда, и можно смотреть на эти сосульки целый час, то что же это напомнит? Что это напомнит, если рядом с тобой стоит эта спокойная стройная женщина с неуловимой улыбкой и переводит удивленный взгляд то на этот тающий лед, то на тебя?

Это напомнит, как мог часами следить за такой капелью мечтательный женский взгляд в тихом поместье двести лет назад, триста лет назад... у окна за роялем под большими портретами своих прадедов, и потемневшее от долгих волн времени резное дерево портретных рам и кресел словно само было погружено в воспоминанья о тех давних годах, когда деревья были большими...

И что хотелось спросить у этой задумчивой женщины, напоминающей молодую Марианну Вертинскую в фильме "Мне двадцать лет", знакомой тебе столько весен и зим с тех незапамятных времен, когда талая вода так медленно падала с тонким звоном?

"Расскажи мне о России".

"Странно..." - могла бы ты ответить, задумчивая и удивленная, - "ты ведь и сам живешь в России почти столько же лет, что и я. Ты в ней родился. Что же я могу рассказать о ней нового и неизвестного?"

И здесь только и можно тихо пожать тебе руку и сказать вдруг по-английски:

- My sister...

И вдруг ощутить и твое едва уловимое пожатие руки и услышать:

- My brother...

И ответить:

- Не плачь, у нас встреча с тобой, а не проводы... Знаешь, как по-индийски "сердце"? Анахата...

И можно достать из твоего старинного книжного шкафа маленький сборник поэта, что был рожден под теми же созвездиями, что и ты: "за поворотом, в глубине лесного лога, готово будущее мне верней залога"...

"Что же нового?" - можно было продолжить свой вопрос без слов. - "Расскажи мне просто о себе, о своей дочери, о своей любимой музыке, ведь так странно видеть твой лазерный плейер на старом рояле... Расскажи о твоей работе в старой академии, ведь твоя работа называется так загадочно - био-логия, наука о живом... Разве может о живом быть какая-то наука? "Поцелуй названья не имеет, поцелуй не надпись на гробах. Яркой розой поцелуи веют, лепестками тая на губах"...

"Это ты вспомнил, как моя мама была в долгой дружбе с сыном Есенина?"

"Конечно. Потому и о России ты знаешь больше, чем я. И тебе очень подошло бы имя Марианна, но тебя назвали Надеждой, и сделали это вовсе не случайно... Ты родилась под созвездием России, потому тебе и дано лучше чувствовать Елену Стахову и Татьяну Ларину, 2-й концерт Рахманинова и "Вальс цветов" Петра Ильича... лучше, чем мне, лучше, чем кому-то... Ты существо воздушной стихии, ты похожа на эльфа с прозрачными крыльями, и ты умеешь жить в этой российской воздушности, неуловимой ни для какой кантианской логики, и если не смогу научиться этой плавной и тихой воздушности у тебя, то как же смогу дальше жить в России и оставаться самим собой?"

"Расскажи лучше ты, почему ты не был у меня столько лет?"

"Боялся ничего в тебе не понять и просто обольститься попусту этой тургеневской гармонией - "Средь этой пошлости таинственной скажи, что делать мне с тобой, непостижимой и единственной, как вечер дымно-голубой?"

Ты просто слегка улыбнулась и ничего не ответила на это. А только посмотрела на сирень за твоим окном.

"Ты можешь сказать в одной фразе об этих годах, сколько мы с тобой не виделись?", спросила ты.

Ничего сказать было невозможно...

Надо было начинать с чего-то незапамятного, с Лета Любви калифорнийских хиппи, Лета Любви, улетевшего на Луну вместе с "Аполлоном-11", где только еще поют "Битлз" свою "Мишель", начинать с того, как этот звон "Мишель" висел в воздухе над ночной Москвой-рекой долгим фантастическим летом, когда выходил затемно из гостиницы, стоявшей на набережной этой реки, к воде, чтобы выкурить сигарету с ментолом в долгом ожидании, когда же Изабелла, неуловимая ни для кого воздушная поэтесса Изабелла, пришедшая из страны, где никто никогда не бывал, дочитает мою рукопись в своем саду, запомнившем, как она меня проводила со своей дачи на электричку после нашего первого разговора о "Докторе Живаго" и Аксенове, и ты теперь напротив меня после стольких лет, и ты думаешь - можно передать эти годы одной фразой? Почти Мишель...

Что сказать тебе одной фразой?

"Пусть все это послужит уроком для тех, кто хочет вознестись к власти; ведь если вся наша Вселенная находится в чайнике у некоего Люй Дун-Биня, что же такое тогда страна, где побывал Чжан? Недаром товарищ Ли Чжао из Хуачжоуского крайкома партии говорил: "Знатность, богатство и высокий чин, могущество и власть, способные сокрушить государство, в глазах мудрого мужа немногим отличны от муравьиной кучи".

И снова, как тем бесконечно далеким летом, пел чей-то голос:

"Он настиг меня, догнал, обнял, на руки поднял, а за ним беда в седле ухмылялася..."

Это осталось так далеко... То время, где генеральный конструктор космических машин Андрей Башкирцев запускает на орбиту первый спутник, где холодная война еще не проиграна.

Странная задумчивая музыка далекого лета... Андрей Кончаловский, его первый фильм за океаном... "When I looking in your eyes".

Как сорок тысяч нежных сестер были белее снега свадебные цветы, и чувство времени стало утраченным полностью, день и ночь шли вне всяких хронологий... Возможно, планета сошла с орбиты, или изменила вращение на оси...

"Мне слабость этих рук знакома, и эта шепчущая речь, и стройной талии истома, и матовость покатых плеч..."

Были белее снега свадебные цветы и на моей давней свадьбе с Эльвирой, и на твоей, Марианна... А сейчас... Остались одни воспоминания и у тебя, и у меня.

Может, сейчас, в царстве снегов, бродит одна наша любовь?

Давно, казалось, все забыто - и ты, и тот весенний сад...

И все кажется рядом с тобой ясным и простым - из России уезжать не надо, пока здесь еще звучит с твоей старой пластинки "И не то, чтобы "да", и не то, чтобы "нет", неуловимое, как воздушный эльф...

Старые тополя на улицах остаются теми же самыми, хотя огромная империя уже рассыпается на глазах. И полуденное солнце так же медленно плывет над Вечным Городом, поделенным надвое рекой.

И снова полетит летний ветер свободы под тенью древних тополей, и снова в твоей квартире в вечерней прохладе поплывет "Не покидайте своих возлюбленных", и снова друзья и подруги на новых презентациях и старых премьерах спросят о тебе: "Кто эта загадочная красавица, что пришла с тобою под руку из петербургских туманов Блока?", и наша психоаналитик скажет о тебе с удивлением: "Она умеет никого не осуждать...", и впереди будет еще столько встреч и знакомств, столько музыки и стихов, столько весен и зим, что "Боинг" на Женеву взлетит пока без меня.

И кто стал бы заживо хоронить Россию, когда можно научиться у тебя твоей воздушности, и просто раствориться в синем свеченьи изменчивом, когда искрящийся радугой снег на крышах тает под весенним солнцем, как при князе Владимире и при Карамзине, и так же будет таять в Двадцать первом веке, когда начнется Эпоха Света, предсказанная еще древними израильскими пророками, еще мудрецами Индии и волхвами Персии, эпоха Разделения добра и зла, сменяющая на пороге тысячелетий нынешнюю эпоху Смешения добра и зла...

"Не участвуя в сюжете, я смотрю со стороны", - словно в зрительном зале

на спектакле обо всем этом весной, приближающейся к третьему тысячелетию:

"Как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны...

Как сплетается с другими моя тоненькая нить,

Где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить.

И над собственною ролью плачу я и хохочу.

То, что видел, с тем, что вижу

Я в одно сложить хочу.

То, что видел, с тем, что знаю,

Помоги сложить в одно

Жизнь моя, кинематограф,

Черно-белое кино..."

И сколько бы ни взлетать к все-планетным высотам, уже не забудется эта тоненькая нить падающих талых капель, похожая на прозрачные проблески летящей осенней паутинки в золотистом воздухе...

Далекий, забытый май отлетал в синем небе: "Чистый букет надежды свадебные цветы..."

Это было сюрреалом, Марианна.

Трижды северное солнце обошло подвластный мир.

Были белее снега свадебные цветы... это было как во сне...

"It's a dream", Марианна...

И чем ответить на эту мечту?

"Праджняпарамита-сутрой":

- "О Шарипутра, - сказал Авалокитешвара, - пустота - это форма, форма это и есть пустота"...

Ты снова слегка улыбнулась и ничего не ответила на это. И снова посмотрела на сирень за твоим окном.

Вот и твой дом тоже растаял позади в сгустившейся вечерней тени, почти уже ночной...

Нет, Шеф был прав сегодня днем: не искать никаких псевдо-утешений этой эфирной тонкостью чувств, этой изысканной чуткостью женской души, этой чистотой отношений, этими петербургскими туманами с их неуловимой изменчивостью, где любая иллюзия тут же готова

воплотиться в некий образ Прекрасной Незнакомки, чьи шелка, слегка колышащиеся от ветра Невы, веют древними поверьями...

Твой мир прекрасен - для тебя, для таких же, как ты. У тебя много любви к людям и миру. Для тебя, для твоего духовного возраста эти иллюзии простительны, как детям простительны и естественны их наивные игры в принцесс и героев... Но не для меня.

Мне это непростительно уже со дня знакомства с Полем.

Сколько еще опьяняться этими туманами, этими чарующими призраками? Всю оставшуюся жизнь? Гипноз о-чаро-вания... Чары...

Нечто дьявольское, лишающее воли и трезвости разума. Само-гипнотизация.

Фантомы в гигантской вакуумной яме между адом и Раем, протяженностью в тысячи световых лет.

И что же? Парить над бездной, надышавшись этими наркотическими парами и дымами еврокультуры, странной культуры, созданной странными духами отреченными демонами, что дьяволу служить отказались и отреклись от него, но вернуться к Всевышнему не пожелали и стали строить в этом космическом вакууме свою собственную цивилизацию, культуру само-дерзновения, само-обожествления, само-показа, само-утверждения, культуру Евангелия без Христа - а потом стали учить этому гениев Европы, позже России...

Плачевная судьба...

Нет, предпочесть мужество полного отчаяния... Вслед за Кьеркегором, вслед за Ницше. Вслед за Иваном Карамазовым.

Надо пойти в Вам, Шеф. Уже почти ночь. Тем лучше, все дневные иллюзии и обольщения ночью засыпают.

"Я мысленно вхожу в Ваш кабинет. Здесь те, кто был, и те, кого уж нет, но чья для нас не умерла химера, и бьется сердце, взятое в их плен..."

Вы живете в спокойном одиночестве. Когда-то у Вас была жена-актриса, но Вы расстались с ней, о чем однажды рассказывали. И это тоже какая-то параллель между Вашей жизнью с ней и моей жизнью с Эльвирой. Таким женщинам, видимо, трудно понять, зачем мужья-гуманитарии все бросают в социуме и становятся медитирующими сторожами и философствующими дворниками.

Располагаетесь напротив меня в кресле. У Вас своя Суперстена - из тысяч книг от пола до потолка: тома Бердяева, Соловьева, Штайнера, Мережковского, Вышеславцева, Лосского... Вся серия "Философское наследие"... Фрейд, Юнг, Вивекананда, Блаватская, Безант, Рерихи, Гурджиев и Успенский... И сколько всего на английском, немецком... Не охватить взглядом. Касталия Германа Гессе, хранилище всей мировой мудрости.

Но все эти сокровища Востока и Запада оказались похожими на мертвую воду из сказок: она нужна, чтобы срослось рассеченное надвое тело. Но живым она не сделает.

И потому Вы сейчас понемногу распродаете все эти книжные сокровища, когда-то столь драгоценные и для Вас, и для меня, собранные за столько лет с такой любовью и такими трудами... А оставляете себе только книги Отцов Церкви, древних аскетов Византии, католических мистиков и российских старцев.

Но разве это стена? Скорее, это лестница в Небо.

Такая лестница есть у каждого, кто ищет путь.

Из чего она сложена?

Из представлений о мире и о себе, постепенно сменяющих друг друга с годами.

Вначале человеку достаточно самого простого ответа: "реальность состоит из материи".

Если же достанет проницательности понять до конца, что установлено Эйнштейновскими уравнениями и квантовой механикой, то откроется нечто, вначале поражающее: основа реальности - энергия. А физическая материя - лишь сгущенная энергия, доступная пяти органам чувств. И основа жизни - биополе, "жизненная сила", "витальная сила", как это называлось в прежние века. В этом тайна всех боевых искусств, всех традиций целительства и сверхчувственного восприятия. Все это и было изучено с помощью Поля за последние годы...

Но и эти представления - не предел. Они дают огромный простор, если не остаются только теорией. Самым трудным было не зацепиться за эти преимущества, не счесть себя "сверхчеловеком" и двигаться дальше...

Тогда прояснялось нечто новое: реальность сложена из художественных образов и настроений. Иначе говоря, состояний души. Они и определяют заряд энергии человека. И искусство управлять своими настроениями, чувствами, желаниям выше всех экстрасенсорных талантов. Это уже искусство медитации. Ему научиться гораздо сложнее.

И когда оно изучено и освоено, наступает новое понимание мира: основа реальности - идеи, сознание, "эйдосы" Платона. И основа жизни человека - его установки сознания. Изменяя их, можно напрямую изменять и окружающую реальность и любые внешние обстоятельства. Это классический идеализм.

Но и это еще не все. И открывалась невозможность перевести интуитивно ясное в точные логические формулы. И тогда приходит прозрение: основу реальности составляет Дух. И духовные истины постижимы лишь интуицией, логика здесь только препятствие. И начинаются логические парадоксы даосов, коаны дзен, внешне абсурдные послушания православных старцев.

Но и здесь ждут свои опасности: интуиция, живущая в духовных потоках из высших миров, может давать очень сильные сбои - принимать демонов за ангелов.

После такого опыта открывается: сверхъестественные способности вовсе не самоцель. Они тоже могут лишь мешать продвигаться дальше. И приходит новый взгляд на мир: основа реальности - Свет. Все живое во Вселенной, все, что существует - лишь емкости для получения Света Создателя, лишь формы, несущие Свет. И весь мир видится единым целым. Все кажущиеся противоречия уходят.

Можно зацепиться за любой этот уровень и застрять на нем на всю оставшуюся жизнь. Но можно и не задерживаться, а только вспоминать их как уже когда-то, в прошлом, пережитые...

Это чем-то похоже на странную компьютерную игру с многими уровнями сложности.

Но что-то должно быть и сверх этого... Какой-то новый уровень, еще выше...

- Мне теперь понятно, о чем Вы говорили сегодня... Мужество полного отчаяния, отказ от всех псевдо-утешений - это и будет поворотным пунктом. Я только приближаюсь к своему Поворотному Пункту. В этом и будут испытания... А Вы свой Поворотный Пункт, видимо, уже давно прошли... И вся множественность жизни для Вас свелась к ясной полярности Света и Тьмы...

- Любви и разных форм не-любви, лучше так сказать. Любовь превыше всех форм и Любовь то созидает формы, когда они служат ее проявлению, то разрушает формы, когда это также проявление Любви, чтобы люди не зацепились за старые формы и могли бы отказавшись от них получить новые, несущие в себе больший Свет. Так и уравновешивают друг друга созидающие и разрушающие силы. Иначе, при одном лишь созидании, все формы отвердеют, и всякое развитие людей остановится. И при одном лишь разрушении все старые формы распадутся, а новые не появятся, и развитие тоже остановится.

Видимо, это само собою раскроется где-то в будущем. И сейчас незачем спрашивать о том, что можно лишь пережить самому, а не передать в каких-то словах, что будут звучать только бесплотной абстракцией.

Искусство нейтрализации бинеров. Легкий сдвиг логических нюансов, и не тезис и антитезис сливаются в синтезе, а происходит плавный взлет над тем и другим - по вертикали, в иное измерение, прочь от двумерной плоскости "да" и "нет".

Это символ людей, достигших равновесия, они уже не застревают ни в чем и не бросаются из крайности в крайность.

Как же стать таким? Да и можно ли стать...

Как же отличить подлинную гармонию от замаскированной под нее чисто земной привязанности, отнимающей свободу и дающей только застревание на чем-то?

Как стать таким, если линия знания и линия жизни словно разъехались в разные стороны... Начать все заново, расплавить себя, чтобы потом снова кристаллизовать:

"Я жажду. Небесного жажду Огня.

Чтоб он поразил, уничтожил меня".

Это - вечный Ницше. Это Ницше...

Вы спокойно киваете мне в ответ.

"Nel mezzo del cammin di nostra vita

Mi retrovai per una selva oscure", начал этим Данте свою огромную поэму:

"Земную жизнь пройдя до половины,

Я оказался в сумрачном лесу"...

Это и был для него Поворотный Пункт, и Вергилий повел его сквозь круги ада, чтобы найти выход к Свету лишь на адском дне.

Встаю, чтобы попрощаться и уходить, но Вы вдруг достаете из своего стола какие-то распечатки на машинке, переплетенные от руки, и даете мне.

"Старец Катакомбной Истинно-Православной Церкви Иоанн (Береславский). "Огонь покаяния", "Глас вопиющего", "Россию спасут праведники"...

"Пророческое Откровение Божией Матери в России, данное старцу о.Иоанну: "От скорбей к Свету", "Литургия у Голгофы", "Ангельский покров"...

Что-то поразительное исходит от этих книг... Словно изменяется само пространство и время вокруг, словно эти книги принесены на планету Земля откуда-то из миров иных, такими Волнами Света от них веет, такой Силой и неземным покоем... что можно просто забыть о себе и Земле, чтобы только впитывать все душой этот неотмирный Свет и Мир, утешение и покой...

- Почему же Вы мне раньше ничего не говорили о них? Словно после смерти Даниила Андреева визионеров и пророков в России не осталось ни одного... И Россия оказалось словно закрыта черной плитой от духовного Неба, от ангельских миров... Оказывается, нет!

- Почему не раньше? Ты только сегодня избрал до конца мужество полного отчаяния во всем, что несет дух мира сего, и отказ от всех псевдо-утешений.

- Ведь это и есть Роза Мира, предсказанная когда-то Даниилом Андреевым, только еще более запредельная, чем даже его видения и пророчества.

- Да, - задумчиво ответили Вы, - Это и есть начало Эпохи Света, которую ты ждешь столько лет. Власть сатаны над Землей тянулась целый век с тысяча восемьсот восемьдесят четвертого и завершилась в девятьсот восемьдесят четвертом, как следует из этих Книг.

Если она уже рухнула в духовных мирах, значит, скоро рухнет и на Земле.

Что же в них? Открыть наугад любую страницу:

"Иоанн! Пробил час церкви ДУХА и ОГНЯ, церкви Света. Перепишите заново старые книги. Человеческое безнадежно устарело, и условное прошло.

Представляйтесь церковью Сиятельной Царицы Светов, говорите о себе: мы новые христиане, рыцари Божественного Света Приснодевы"...

"Мои нежно любимые дети, Я принесла Державу Света. Вступите в землю без греха, где Царство истины и мира. Я жажду повести вас к Свету.

Я пришла вас простить. Я пришла повести вас в новый несказанный мир Божественного Света, веры, упокоения и блаженства. Ниспосланы сонмы ангелов, готовых нежно обнять каждого из вас.

Мои нежно любимые дети, населите мир Марии: светлые песни, новые гимны.

Вас ожидает только Свет. Ничего не бойтесь!"

Коронованная Царица Светов... Госпожа Любви... Царица Любви... Как же раньше не открывались эти Таинственные Имена Царицы Неба и Земли?

Золото Любви

Царица огненных Престолов

Дарующая Любовь

Страна Вечной Радости

Коронованная Любовь

Тишина Любви

Веяние Любви

Свет Любви

Сияние Любви

Волны Любви

Безмерность Любви

Трепетность Любви

Чистота Любви

Прозрачность Любви

Воздушность Любви

Прозрачные слезы Любви

Животворение Любви

Жизнеодарение Любви

Всеумиление Любви

Вознесение Любви

Преображение Любви

Воскрешение Любовью

Так вот он, Свет на адском дне!

Теперь можно и умереть с радостью... или... начать жить заново.

Конец I части

Часть II

Протей

"Ты всегда волен передумать и выбрать себе какое-нибудь другое будущее или какое-нибудь другое прошлое".

Ричард Бах, "Иллюзии"

Глава 6

Leave a light of Paradise

(Райские бабочки)

...как символы величия, могущества, вечности ваши гранитные полуколонны. Девятнадцатый век. Парящее в воздухе каменное и бронзовое кружево балконов, карнизы с античными барельефами, кадуцеи Меркурия - две змеи, обвивающие жезл, башенки со шпилями - тогда они могли позволить себе это.

И вокруг ваших гранитных тел извиваются хрупкие неоновые трубки. Нарушают ли они гармонию стилей ваших, пропорций ваших? Нет. Два века сплетают объятия, словно жезл Гермеса - утреннее Солнце апреля появляется из-за ваших крыш и благословляет слияние времен.

Сыны человеческие приходили и уходили. Одни оставили гранит, иные - неон. Словно вы, безмолвные здания, сплетались в некую неосязаемую сеть, связующую их, одушевленных, и сеть эта раскинулась во времени отдельно и независимо от вас, воплощенных и осязаемых, - сеть любви-ненависти-покаяния-горечи-гнева-восхищения-отчаяния-радости-и-снова-л

юбви... А мы появляемся, попадаем в эту вечную сеть, запутываемся в ней, рвемся... исчезаем. Что значит она, эта сеть? Что она такое?

Но будем надеяться, история не закончится конструктивизмом и модулером ле Корбюзье, давшим в результате потолки высотой два двадцать - словно символ верхней планки понимания мира, себя и других. История еще не закончилась.

От реклам в глазах свет багряный, и блестит асфальт, как стеклянный.

Это наш Старый Город. Он почти человек. Которому уже несколько веков.

Ступени спускаются к площади. Площадь заполнена спешащими людьми. Все еще утро.

Теперь все будет иначе, после вчерашнего просветления, после этих удивительных Книг Откровения, после вчерашнего вхождения в полное вверение себя Небу.

Начать с себя.

Перейти Рубикон.

За Рубиконом - неизвестность. Но лучше погибнуть в ней, чем жить в таком скучном потоке событий.

В конце концов, вся наша жизнь - эксперимент.

Надо в реальности пройти то, что называется "точкой без жалости" к себе.

Чтобы войти в Вечную Жизнь, надо пройти через временную смерть самого себя: во всем. Чтобы умерло все, к чему привязан, за что привык цепляться и считать "своим".

Путь фанатика: отвергать очевидное ради предвзятой идеи.

Путь доверчивого: принимать все как реальное.

Путь дурака: сомневаться.

Путь воина: принимать, не принимая, отвергать, не отвергая.

"Безупречный воин предоставляет других самим себе. Только освободившийся от формы человека может позволить себе помогать кому-то", - учили древние воины духа.

Фантом "спасения духовно погибающих" - приписывание себе способности вообще кого-то "спасти", плод тайной мании величия.

Это лишь обольщенность само-мнением.

Спасти кого-то может только не имеющий грехов.

Сесть сейчас в этот трамвай и - куда глаза глядят. С надеждой. Теперь Само Небо поведет вперед и устроит все. Теперь есть в руках карта и компас.

Шум колес по рельсам как-то странно успокаивает: трамвай сам знает, куда везет. И ни о чем думать не надо. Так трамваи везут по улице Пикадилли, по токийской Гиндзе, по парижскому Шампс-д'Элизе, по Западному Берлину...

Свет выделяет лицо девушки, стоящей напротив. Она внимательно смотрит в глаза. Странно... Совсем незаметно одета, обычное синее пальто, черные сапожки из синтетики, никакой фантазии в прическе - темные волосы в перманентной завивке, и не исходит флюидов "Мадам Роша" или "Шанели". Мы, видимо, деловые, занятые, "в поте лица своего"...

Но какая поразительная грациозность... И лицо, фотомодельное лицо, необычайно притягательное, ослепительно красивое, невозможно глаз оторвать... Чем-то похожа на актрису Ким Бессинджер. Или на Полу Абдул с обложки альбома "Forever your girl". Как бы будущая принцесса, но пока еще Золушка.

Зачем это? Ей ли понять, чем сейчас живу... Какая-нибудь наивная оптимистка...

Зачем же ты все еще смотришь на меня, милая, наивная девушка? Разве ты поймешь это хоть когда-нибудь...

Но, однако же... Но нет. Очень ясное, слегка детское, но и очень женское лицо. И полуулыбка... Словно манящая куда-то, слегка вызывающая своей уверенностью в себе, победным торжеством и каким-то тайным женским умом и как бы некой опытностью... Будто бы завлекающая... Как это может быть вместе на одном лице? Очень странное, почти невозможное сочетание.

Сколько мы уже едем? Три минуты?

И вдруг, вдруг - но такого не бывало еще ни с одной - словно начинается наш диалог - беззвучным шепотом, безмолвный, никому, кроме нас, не слышимый:

- Что это? Сама судьба посылает мне живой ответ?

- Да, судьба.

- Но это разве не твоя остановка?

- Нет...

За окнами деревянные домики спускаются по склону холма. И словно за горизонтом детской памяти, они таинственно хранят какую-то древнюю тайну и светлую мудрость. В них нет суеты. В них нет страстей. Они находятся в глубоком созерцании вечных смен зим и весен, летних закатов и осенних листопадов.

А вот и храм. И тонкий звон колоколов плывет над Старым Городом. Солнце висит над золотыми куполами, светит тебе прямо в глаза, но ты все равно не отводишь взгляд.

- Над куполами храма парят голуби в синеве... И снова не здесь?

- Нет...

Трамвай поворачивает на улицу, когда-то названную Амурской.

Может быть этот диалог - лишь воображение? Или слуховые галлюцинации? Чем бы он ни был, таких телепатических диалогов никогда ни с кем еще не бывало.

Тебе, наверное, очень хочется жить, вдыхать с наслаждением этот весенний воздух, радоваться Солнцу, синеве, теплу? А мне? Когда-то немыслимо давно, под многотонными залежами памяти, весь мир казался пронизанным Солнцем, радостью, любовью... Таинственная благодать была разлита во всем вокруг, и люди казались исполненными каким-то светлым и таинственным значением... Весь мир любил меня, и я любил весь мир...

Но сколько воды утекло в Вечной Реке...

Можешь ли ты понять это, девочка с доверчиво-насмешливым взглядом? Видимо, ты такая, каким был сам в до-Истоминскую эпоху. Но ведь это прекрасно правда? - все повторить на новом витке спирали времени.

Вот уже виден из окна и театр, где когда-то играла Элен... И на нем афиша, "Фауст"...

Фауст... Он устал от жизни. Как вся Европа. Как и сам устал. Он чертит на полу пентаграмму, знак Микрокосмоса - внутренней Вселенной, что в каждом из нас.

Внутренняя Вселенная... Сотни людей связаны в ней между собой причудливыми переплетениями, сотни событий... Каждый день, каждый час случается нечто между ними, и влияю явно и неявно на эти переплетения... Но ничего неожиданного не происходит ни в Микрокосмосе, ни в Макрокосмосе - все идет изначально установленным чередом. И уже всякий раз ясно до боли: какие-то похожие книги, фильмы, спектакли, музыку уже слышал, видел, читал... И чем больше ищешь нового, тем меньше находишь.

Но уже начинается время новых тембров и нового мышления, новой мистики и трансфизического реализма...

Новое Средневековье, оно уже наступает...

И скоро начнутся новые сюжеты и новые персонажи - рыцари новых мистерий. И люди будут подражать им: королю Артуру и Лоэнгрину, апостолам и Парсифалю, чудотворцам и пустынникам, пророкам и мученикам молитв... Трехмерное искусство с трехмерными героями уже исчерпало себя и уходит...

Назад, в будущее!

А ты все смотришь на меня, девочка-женщина.

И снова наш беззвучный диалог:

- Мост... А те, кто его построил, погибли давным-давно...

- А как все красиво - синяя река, стройный мост, белые корабли...

- И эту остановку пропускаем?

Ты киваешь.

Это уже за гранью вероятного. Едем почти полчаса. Какой силы должны быть твои чувства? Какою же ты в любви должна быть? Или совсем людей не знаю? Что это - вызов? Или просто бесстыдство? Или - любовь с первого взгляда?..

- И вокзал?

Ты киваешь.

...ты сейчас то же самое думаешь обо мне, уверен. Но я не знаю, что это. Значит, и ты, наверное, не знаешь...

А трамвай уже разворачивается на кольце рельсов. Дальше пути нет, словно это край света. Мы приехали, наконец? Салон пустеет, пустеет... Ты идешь к двери позади всех, словно выжидая, чтобы толпа схлынула, медлишь, чтобы мы с тобой остались одни.

Голос водителя в динамиках:

- Студгородок. Конечная.

Резкие темные тени оконных рам на полу. Эхо уличного шума резонирует среди металлических стен. Уже в который раз... И неужели это знакомство снова впустую... Несколько шагов вниз по ступеням.

Вот уже все вышли и словно тут же куда-то исчезли.

И медленно идет эта странная девочка-женщина. И оглядывается на меня, привлекая к себе, предлагая подойти с фотомодельной улыбкой Ким Бессинджер. До чего же она уверена в себе, независима как американка и вместе с тем покорна мужчине с такой ангельской кротостью, будто ее с детства воспитывали для жизни в гареме - невероятно, как это может сливаться в одной женщине.

Медленно идет.

Медленно...

Вдруг ты оглядываешься. Пора.

- Извините, с Вами можно познакомиться?

- Можно. А сколько Вам лет?

Вот и первые слова вслух.

- Несколько тысяч... Я бессмертен.

- Такой старенький... И чем Вы занимаетесь все эти тысячи лет?

- Учусь нечеловеческим языкам.

- Значит, в ин-язе.

Что тут сказать? Какая обезоруживающая доверчивость...

- И потому у Вас такой пронзительный взгляд - от старости? Вы видите все и всех насквозь?

- Лучше бы иной раз и не видеть...

- Что же Вы увидели во мне, интересно?

- Вам семнадцать. Верно?

- Да. А еще?

- Вы учитесь вот в этом огромном политехническом институте.

- Верно. А еще?

- И сейчас Вы не знаете, как провести этот весенний день, пока не начались лекции. А потому не прочь поехать ко мне в гости, послушать музыку и выпить кофе или сухого вина.

- Великолепно! Вы ясновидящий!

Да, очень странная ты... И что-то есть в тебе такое... Рядом с тобой отчего-то сердце щемит какой-то сладостной болью...

Словно какое-то воспоминание о будущем...

- Кстати, Вы еще не представились.

- Андрей Александрович Орлов, по происхождению князь Мещерский, а сейчас неизвестно кто...

- Неплохо! Вероника Светлова. Просто Вера, если Вам так нравится. Без титулов и прочего. Всего лишь факультет кибернетики, первый курс. А куда мы идем, кстати говоря?

- Мне все равно. Мы в некотором роде напротив Вашего колледжа. А уж зачем мы здесь? Мне некуда спешить, я ехал сюда лишь ради Вас.

- Какой Вы романтик, Орлов! Вы всегда изъясняетесь таким высоким штилем? Ну, не смущайтесь, пожалуйста. Просто я такая... Ах, такая, такая... Все, стоп. Сколько сейчас?

Берешь мою руку с часами как свою и смотришь на электронные цифры:

- Одиннадцать сорок? Чудесно! Итак, Вы меня приглашаете?

- Да. Я живу в Солнечном. Пятнадцать минут на такси. Другой берег Реки.

- Вы знаете, я живу в Новом Городе, мне это ничего не говорит. Ладно, едем. Так и быть, первую лекцию я прогуляю ради Вас.

- Я так Вам понравился?

- Представьте себе. Очень. Сама не знаю чем. Вы удивлены? Не стоит. И бросьте называть меня "на Вы".

- Хорошо. И ты брось тоже. В отцы я тебе ведь все-таки не гожусь.

Мы мчимся вниз по широкому бульвару, машина взлетает на мост, дома вдруг отступают, и горизонт распахивается беззвучным всплеском во все стороны. И лес на холмах неподалеку, и скорый поезд звенящий под мостом, и старые избушки на ближнем берегу рядом со стеклобетонными громадами Академгородка, и телебашня на крутом дальнем берегу среди уходящих уступами вверх домов, и огромная серая полоса плотины в солнечной дымке - все словно стало живым, словно скрывает в себе какое-то таинственное значение, неведомое раньше, неведомое и сейчас... И ты, девочка-женщина, так странно живая и яркая, радостная и порывистая на фоне суконно-серых живых манекенов!

Что ждет нас с тобой?

- И мы уже несемся вдоль водохранилища...

- А на берегах весь Старый Город... И мы уже приехали?

Ты входишь в эту комнату, рассматриваешь бесконечные ряды книг на стеллажах, улыбаешься. Лишь включить музыку. И смотреть друг на друга.

- Хочешь потанцевать?

Улыбка. Словно ты уже давно ждала этих слов.

- Да!

Певица с каких-то далеких Карибских островов поет о красивой бабочке, зачем-то бьющейся в ее окно, словно принесла ей какую-то радостную весть:

"Leave a light, leave a light in my window home..."

А за окном - далекий шум машин и самолетов из близкого аэропорта, звук шагов внизу, лужи последние островки снега, что тают на глазах под косыми лучами солнца... Суета, шум, работа и кипение жизни царят везде вокруг, но мы с тобой словно отгорожены какой-то чудесной силой от всего мира, хотя и видим, и слышим его, но словно перенесены на не видимый никому остров, и поток жизни огибает его со всех сторон и уносится вдаль.

Leave a light, отблески света таинственных миров иных на крыльях большой и разноцветной невидимой бабочки, залетевшей к нам из тех чудесных пространств, где длится Вечная Весна, и волны Света сменяют одна другую.

Танцевать бы с тобой и танцевать, но вдруг какая-то душевная усталость заставляет сесть в кресло.

Слишком прекрасно...

Душа не выдерживает.

- Что с тобой?

- Ничего. Просто я очень рад. А ты танцуй, танцуй...

Танец, радостный, энергичный и вольный. Орлов-три, видимый в зеркале, пораженно смотрит на нее, эту чудную девочку-женщину. Как теперь называть себя? Орлов-три... И думать о себе в третьем лице: "он", "Орлов"...

В этой привычке думать о себе в первом лице есть что-то бесконечно наивное... "Я"... Кто это теперь - "я"?

"Wher're you coming, foolish?.." - спрашивает певица у своей бабочки. "Куда же ты летишь, глупая?"

И насколько же это о тебе, Девочка-Женщина.

Вот ты какая... Что же кроется за твоей радостью, девочка-женщина?

- Ты так радуешься каждой мелочи...

- Вся жизнь - праздник!

- Ну, конечно! Да, ты не видишь обратную сторону Луны в жизни, у тебя не было никаких несчастий, никто не обманывал тебя? Да ведь бывает такое, что после жить уже нельзя. Или надо полностью переродиться и стать совсем другим.

- И ты перерождался?

- Сколько раз...

- Ты, наверное, все усложняешь.

"Valley of the Dolls" медленно плывет с магнитофона, "Долина кукол"... Видимо, это какая-то мечта многих и многих добродушных людей... Кукольный домик, где милая девочка, сама похожая на куколку, воспитывает со своим мальчиком их малышей, и все это лишь нежная и безобидная детская игра "во взрослых", в "больших".

Словно детство в 60-х годах: эта смешная и милая культура городского мещанства, в которой все тогда жили... И как это было похоже на какую-то повесть о Незнайке и его друзьях Пончике и Сиропчике, Торопыжке и Кнопочке, как все они все время ходят друг к другу в гости, угощают друг друга разным печеньем и вареньем, сочиняют стишки в альбомчиках, дарят подарки...

Милые и смешные люди-дети, они так учились взрослой жизни... учились друг друга любить...

Но сейчас этим уже не проживешь.

Ведь предстоит нечто неописуемо более прекрасное.

Глава 7

Я = Я

или поэма трансформированного времени

- Ты, наверное, все усложняешь, - прозвучало эхом. - Может быть, ты хотел бы рассечь скальпелем живую жизнь, пронумеровать, описать интегральными уравнениями... Может быть, ты - Сальери, и хочешь математически высчитать, почему цветок - красивый, а небо - голубое?

- Высчитать? Да я, напротив, всю жизнь живу принципом "sola fide", "одною верой". Сальери... А ты понимала когда-нибудь вот это его: "Нет правды на земле, но правды нет и выше"? А жить в абсурдном мире нельзя. Надо соединить веру и разум. Иначе - финиш.

- Ему потому весь мир казался абсурдным, что он никого не любил. И его, видимо, никто не любил.

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров...

Тебя зовут Верой. Жить одной верой, одною Верой.

- Он любил искусство, а значит - весь мир.

- Нет, Орлов, ты просто гений... Стой. Сколько времени? Второй час? Мне пора. Я могу опоздать.

Это ли проблемы? Лишь набирать номер на телефоне.

- Можно вызвать такси? Прямо сейчас. В Солнечный. Жду.

- Но у меня нет денег, а еще и за вызов платить.

Достать из "дипломата" эту пачку банкнот, протянуть тебе.

- Бери, сколько надо.

- Ничего себе! Откуда у тебя столько?

- Ограбил нищих.

- Орлов, ты просто артист...

- Не обращай внимания. Бывает. Я циник.

- Вот как? Отчего же?

- Как-нибудь расскажу. А теперь - есть у нас еще одна минута на двоих...

Включить музыку, подойти к тебе, подать руку...

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.

По-детски открытая и по-женски загадочная... И это сейчас, когда душе уже не надо никаких расслабляющих женских ласк! Милая девочка, где же ты раньше была?! Словно тебя и ждал тогда, в Белый День, а вовсе не Ирину Истомину... И не Эльвиру пять лет спустя...

- Ты веришь во что-нибудь?

- Верю? Да, Малыш, верю: все, что ни делается, все к лучшему.

Какая банальность, казалось бы... Но разве не так?

В этой простой фразе скрыта какая-то глубокая тайна твоей ничем не нарушаемой радости.

- Это тебе в подарок.

- Что это? "Андрей Орлов. "Иллюзион". Стихотворения". Надо же... Так вот откуда у тебя столько денег. Подпиши на память.

Напишу тебе на латинском, все равно ты его не знаешь:

"Amata nobis, quantum amabitur nulla".

- А что это значит?

- Потом как-нибудь скажу.

- Хочешь, я буду делать иллюстрации к твоим стихам?

- Конечно. Только я еще не знаю, в каком стиле ты рисуешь.

- Соедини вместе Сальвадора Дали и Обри Бердслея.

- Так ты и в цвете, и в черно-белой графике?

- Да. Постой, Орлов... Сколько времени?

Снова берешь мою руку с электронными часами как свою:

- Бежим!

Вот мы и в прихожей.

- Где тебя найти в твоем огромном политехническом?

- У тебя есть записная книжка? Давай.

Достаешь из сумочки авторучку, ровные красивые буквы бегут по листу строка за строкой.

Застегиваешься. Достаешь помаду. Красишь губы, глядя в зеркало...

Смотрю на твое отражение и не вижу самого себя. Ведь я должен отражаться рядом с тобой. Да может ли быть вдруг...

Перехватываешь в зеркале мой взгляд, замираешь на миг:

- Ты так смотришь на меня, Орлов... Поцеловать меня хочешь?

- Да.

Стоп. Есть еще одна минута на двоих. Надо сказать последнюю правду.

- Ты знаешь, я женат.

- Ваше величество, по этому дому видно, что если вы и женаты, то ваша жена не бывала здесь страшно долго, так долго, что вы почти забыли о ней. Но вам совсем не надо расставаться с ней ради другой женщины, если вы не хотите этого.

Вот теперь это зеркало отражает и меня, и зазеркальные руки Верочки вдруг ложатся на плечи Орлову и сплетаются у него на шее. Какая-то пружина разжалась и бросила нас навстречу друг другу... и лицо... твое лицо... вот оно - ближе, ближе, еще ближе...

Что это? Поцелуй. Когда же последний раз так трясло, словно под током, при таком легчайшем прикосновении к женщине...

Поздно... Дожди рекою стали...

Поздно... Давно вернулись стаи в гнезда...

Зачем ты пришла, скажи...

Ты, сводящая с ума, дана мне в испытание. И смысл его еще не понятен. Но Шеф предупреждал об испытаниях, предупреждал... Время теорий закончилось.

В открытую форточку долетает сигнал такси. Мы на ходу одеваемся и убегаем... но вдруг возвращаюсь - нет, к себе как постороннему - Орлов возвращается, мелькая в зеркале.

Сколько уже смеха и слез довелось повидать этим зеркалам.

Остается лишь расстегнуть пальто, бросить шарф...

Нет, надо разорвать все прямо сейчас, пока еще не поздно, пока еще сможем забыть друг друга...

Слушай, может быть, потому мне надо расстаться с тобой, фотомодель, чтобы не влетать в амбиции: "если такая женщина со мной, то я лучше многих, лучше большинства"...

Слышен звук твоих шагов. Зачем тут метаться по комнате, исчезнуть все равно некуда. Только упасть в кресло.

Вот уже ты и вбегаешь ко мне.

- Ну и шуточки! Что с тобой?

Молчание. Ты садишься на пол. Смотришь нежданно задумчиво и вдруг говоришь:

- Без тебя мне будет грустно.

Снова сигнал такси долетает в открытую форточку.

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.

Таких странных, слегка печальных, нежных слов никто из женщин и никогда еще не говорил... И никогда уже не скажет. Это последний шанс. Конечно, последний шанс.

Это что-то немыслимое: "будь с ней, такой яркой, такой фотомодельной, такой, созданной для киножурналов, но помни: ты хуже всех"...

Ангелы, друзья мои ангелы, укрепите меня в этом.

- Едем!

Машина набирает высоту вверх по асфальтовому шоссе к плотине гидроэлектростанции.

- Что это рядом?

- Парк.

- Это на тебя похоже.

- Чем?

- Уже весна, а там снег под деревьями еще и не начал таять.

Да, действительно... Сколько должно изойти тепла и света из бушующих глубин Солнца, чтобы растаяли все эти белые островки, столь безнадежно утонувшие в густой тени сплетенных ветвей...

Как же научиться быть естественным и свободным рядом с фотомоделью?

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.

Такси вдруг остановилось у бензоколонки. Время замерло.

- А вдруг я и вправду Сальери? И уже кого-то отравил?

Эльвиру, видимо, Эльвиру...

Помнишь, Эльвира, как мы с тобой смотрели с обрыва на весь наш милый Старый Город: "Ты последний романтик этого города, непонятный никому и талантливый как никто".

На тебе сошелся клином белый свет.

- По тебе видно!

Рассмеялась. Шаловливо подергала прядь моих волос. И не верь. Не верь.

- Осваиваем сельскохозяйственную технику! - снова рассмеялась ты, поймав мой взгляд на твоем пакете с каким-то разноцветным западноевропейским трактором.

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров. Эльвира никогда не рассмеялась бы так.

Мы с тобой вдвоем на заднем сиденьи. Такси летит по пустынной послеполуденной дороге вдоль высокого берега над электростанцией. Пусть все будет как будет. Надо учиться принимать свою судьбу, какою бы она ни была. "Amor fati", не правда ли, Ницше?

"Amor fati" - прижать к сердцу свое страдание, как сделал Ницше, не ждать ни от кого никакой помощи, поддержки, понимания.

Не ждать любви к себе, не искать ее для себя - самому быть готовым отдать свою любовь тому, кто будет послан Провидением Неба.

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров...

Любовь - не эмоция, это структура Вселенной, это структура человека. Любовью невозможно распоряжаться по своему желанию, по своему произволу.

Да не шла ли все эти годы с Эльвирой приклеенность к желанию благополучия, успеха в социуме, благоденствия? Можно ли представить себе Ницше, благополучно женатого? Все это искушения "слишком человеческим".

За-человеческие истины можно постигнуть только вне всякого "человеческого благополучия".

Благословить свое страдание, войти в глубокую удовлетворенность своим страданием, благодарить Небо за свое страдание и этим выйти из злого маятника: "услаждение пессимизмом // услаждение оптимизмом".

Всегда и шло движение к истине этим путем удовлетворенности в страдании, гонимости, отверженности... Радость во скорбях.

Солнце, вечно любящее солнце висит над берегом водохранилища, и лучи его играют на стеклах машины, на зеркальце, отражающем тебя и меня, взявших друг друга за руки, и в самом твоем взгляде, что сделал все слова уже лишними.

Смешно и подумать: ты совсем еще не знаешь ни о каком Ницше, как он благословил свое страдание, что дало ему выйти за пределы "слишком человеческого", и не знаешь еще, как этот Орлов рядом с тобой и сам благословил свое страдание в тот год встречи с Ириной Истоминой, с Полем и тоже получил выход за пределы "человеческого", но при этом превратился в лед.

И ты совсем еще не знаешь: "слишком человеческая" любовь к любой женщине только "связь", тупик на пути. И годы жизни с Эльвирой уже показали это.

А может быть, наше с тобой усталое послеполуденное солнце тоже наделено душой и тоже страдает, глядя долгие тысячи лет на людские злоключения, но оно не уходит с неба и не отворачивается от людей - оно терпит и ждет с вечной любовью.

Трансформа замедленного времени

- Смотри, не опоздай! В пятнадцать минут шестого!

Прощальный взмах твоей руки отпечатывается в воздухе, раздваивается, множится, множится... Взлетаешь по исполински широким бетонным ступеням к огромному зданию. Твоя фигурка на фоне бесконечно распахнувшегося в пространство гранита - как младенческая куколка.

"Женщина стоит у циклотрона.

Стройно.

Слушает замагниченно. Свет сквозь нее струится"...

Этого, конечно, ты тоже знать не можешь. Поэма "Оза".

Складываю ладонь в трубочку, смотрю на тебя сквозь отверстие песочных часов: миллиметр времени в секунде пространства - отблеск иного мира, иного мира, где Свобода как-то должна перейти в Любовь, а не рассыпаться в прах... Если такое бывает. Если такое вообще может быть.

Ты научишь меня этому?

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.

А потом Любовь перейдет в Мудрость. А Мудрость - в Истину.

Можно устроиться здесь, на прошлогодней траве холма, откуда видно всех идущих по этим огромным ступеням, и ждать конца твоих лекций.

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.

Стеклянные двери поглотили тебя, захлопнулись и на прощание отразили и меня, стоящего вдали, провожающего взглядом - едва различимую фигурку. Миллиметр времени в секунде пространства, проскользну квантом света между отразившимися тенями - станем с тобой двумя частичками солнечного ветра, двумя всплесками звездных вибраций: мир людей, лети путем своим, что нам до тебя? Мы, вдвоем с этой чудесной, с этой прекрасной девочкой уйдем незаметно, растворимся друг в друге и сольемся со всем миром. Канем в вечную пульсацию солнечного ветра среди звездной пыли.

Пространство и время исказятся, отразятся и выбросят нас по ту сторону зеркала, где отражаешься ты во мне, я - в тебе, где ты - это я, где я - это ты...

Трансформа электронного времени

Электронное время за стеклянными дверями. Уже? Но где же ты? Лица, лица, и лица вокруг... Сколько их? Сто? Тысяча? Больше?

Не слышишь. Бросаешь в лицо мне секунды.

Где же тебя теперь найти... Ты говорила о Новом Городе. Да, о Новом Городе. Если твой электропоезд уже не летит по рельсам. Но здесь до вокзала четверть часа, еще можно успеть.

Стены, крыши, деревья сливаются за окном машины в летящую пеструю полосу.

Разделились. Остановились. Деревья, крыши, стены.

"Восток - Запад" над расписанием в прохладном зале. "Старый Город - пасс. - Новый Город. 17.30 ежедневно". И снова электронное время над головой: 17.37.

Такие невозможные опоздания просто так не бывают.

Значит, мне дано время на размышления до завтра: хорошо подумать, зачем ты мне послана, странная женщина - чтобы сбить с цели или, напротив, привести?..

Или для того, чтобы расколдовать тебя как Спящую Красавицу.

Или для чего-то другого...

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.

Зачем же и сам дан тебе... И как быть теперь с Эльвирой, где-то ждущей меня в дневной тиши своих концертных залов, в дневной тени своих библиотек... А может быть, совсем уже не ждущей.

Светло-матовый от весенней пыли Старый Город плывет за окнами трамвая.

Вот и вечер. И будут тихо вздыхать гитары, и снова влюбленные в плывущих сумерках будут медленно идти по улицам юности моей. И как же это прекрасно: все снова повторится, просто повторится, и не надо ничего нового, и пусть жизнь будет вечным возвращением, вечным повторением чудесных мгновений радости и надежд, тайным ожиданием чуда, снова и снова приходящим к новым и новым людям, и это вечное чудо придет и к ним в вечерней мягкой тени тополей и тайно благословит их, и они поймут это не сразу, но запомнят навсегда, и память об этом тайном чуде даст им силу и свет в дни, когда им будет трудно...

Женщина, каких не бывало. И это после того, как за последние годы научился быть свободным от всякого женского гипноза обаяния. Для чего ты мне дана?

Или это встреча со своей Анимой, женской половиной своей души. Победить "тень" женщины - преодолеть сотни подводных камней женских хитростей, уловок, мнимых слабостей, игры на жалость, боевых вспышек...

Одна ли земная жизнь дана человеку?

Возможно, мы были рядом с тобой уже не одну земную жизнь, если человеку вообще дана возможность возвращаться на Землю для какого-то свершения... И завязали много узлов, что сейчас надо развязать.

Поэтому от такой женщины все равно никуда не исчезнешь.

Но если сейчас стараться избежать тебя, этим завяжется только новый узел.

А можно ли сейчас, за одну жизнь, развязать с тобой все наши узлы, хоть бы они тянулись уже тысячи лет?

Но можно погрузиться в свою генетическую память и пере-прожить все прошедшие жизни моих предков и ее - в разных мирах, странах и тысячелетиях, перепрожить с полным все-прощением, всюду побеждая твою "тень" и свою...

И у тебя будут разные имена и облики. Как и у меня.

Как странно, какой затягивающей утешительной болью начинают переливаться электронными слезами сердца арпеджио синтезаторов - так похоже это на музыку Римского-Корсакова с его мистическими мирами, на взлеты духа Фридриха Ницше, на Александра Блока с его бесконечно любимыми Прекрасными Незнакомками, на отца психоанализа Зигмунда Фрейда, на Иосифа Бродского в нобелевском фраке, на Александра Грина с его летающими людьми, на непонятного никому и непонятого никем Николая II, святого царя-мученика...

Чем все эти люди похожи? Они рождены в один и тот же год цикла времени.

В этом цикле 12 лет. По числу апостолов. И люди, рожденные в один и тот же год цикла, живут под эгидой этого апостола и могут принять всю полноту его благословений... Или не принять.

А в гигантской вакуумной яме, названной космосом, каждый год обозначен каким-то нелепым именем зверя - "крыса", "змея", "свинья"...

Трансформа дискретного времени

Такси снова стоит у бензоколонки.

Той же самой, что и вчера.

"Yesterday

All my troubles seems so far away"...

И серая лента трехкилометровой плотины уходит вдаль, к медленно клонящемуся за далекие лесные холмы солнцу. Горизонт открыт. И солнце за светлыми золотистыми облаками.

- Осваиваем сельскохозяйственную технику! - снова рассмеялась ты, поймав мой взгляд на твоем пакете с каким-то разноцветным европейским трактором, - на сей раз уже не рядом, уже не наяву, а только в памяти о вчерашнем таинственном дне.

Запрокинутый спокойный взгляд неба отражается в окнах нечеловеческого твоего дворца науки над моей головой.

Такси вчера так и стоит там, у бензоколонки, словно выпавшее из времени. И всегда будет стоять там вчера. И солнце вчера будет висеть в этот миг в одной точке эклиптики уже вечно.

Я не движусь во времени из прошлого в будущее - время само наплывает на меня. Или я, неподвижный, въезжаю в будущее вместе со всей планетой из прошлого... И будущее - неощутимо, как воздух, но сгущается в настоящем и, затвердевая на глазах, навсегда отъезжает в прошлое неразрушимыми уже пластами, срезами, похожими на годовые кольца спиленного дерева, равными по толщине: - 1 с - 1 с - 1 с - ... Одна секунда - Одна секунда - Одна секунда -...

Если извлечь их из памяти и запустить с какой-нибудь постоянной скоростью, как кинокадры, каждый из которых неподвижен, то время в прошлом поплывет, пойдет или полетит с той скоростью, какую мы придадим ему сами, и тогда отпечаток твоей руки в воздухе, в пространстве, сложится с другими, отстоящими от него на миллиметр-миллиметр-миллиметр-... И твоя рука вдруг оживет во времени и протянется ко мне, и прозвучит твой голос, застывший во времени на одном звуке.

И это уже навсегда, навсегда.

Вчера там все еще поет Прешес Уилсон: "2Up up up and away! To the sky flying I!"

И колея уходит в Небо - вверх - вверх - вверх... И девочка боится взлетать туда. Ей просто страшно, сама не знает почему.

Что же такое бесконечное множество форм Времени?

Время может ускоряться или замедляться, становиться дискретным или кольцеобразным, хаотическим или безграничным, многомерным, безмерным или останавливаться... или плыть назад в каком-то таинственном хроно-реверсе, или захлестываться в хроно-петли, или развязываться из этих петель-узлов и распрямляться в линию, или сворачиваться в спираль - и это чудо, это чудо...

Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.

Но это же всего лишь формы времени!

А содержание времени?

Какое же вдруг странное предчувствие поднимается откуда-то из глубин сердца... Надо отойти от этого дворца точных наук как можно дальше, по траве, к берегу Вечной Реки, чтобы не упустить это прозрение, чтобы холодный дух рацио не окрал это таинственное пред-ощущение, и сесть где-нибудь на берегу, и вслушаться в себя.

А содержание времени... а наполнение времени - это волны любви Неба к человеку и человека к Небу, волны времени - это волны любви, что приходят и уходят, возвращаются и нарастают, наполняют собой душу, и время помнится по силе, огненности или мягкости любви или... пустоте, где не осталось уже любви. А не по датам и хронологиям.

И отпечаток твоей руки во вчерашнем воздухе нальется любовью и оживет.

Глава 8

Я = ТЫ

или поэма виртуальной реальности

Отпусти нас, чудовище-Время, в полет сквозь тоннели столетий.

Бывают ведь добрые и мудрые чудовища. Как премудрый змей Каа в сказке о Маугли.

Стеклянная дверь бросила блики в лицо, приняла, но не отразила. АСУ-88-II. А/яз. Б-213. ASCII-коды твоей группы, лекции, аудитории.

Для чего мы с тобой вдруг посланы друг другу, девочка-женщина?

Для того, чтобы соединять веру и разум в духе взаимной любви. Наверное, так.

"Credo quia absurdum".

Эта формула Тертуллиана была когда-то полезна, чтобы рассоединить веру и плоский, "слишком человеческий" земной рассудок. Но далее шло очищение соборной души человечества и пришло время новому, когда люди уже могли справиться с ним

"Credo ut intelligam".

"Верую, чтобы понимать".

Формула святого Ансельма Кентерберийского, а позже - Аквината.

И мы с тобой будем жить надеждой - эту формулу Россия усвоит. Поучится у Соловьева. А не усвоит - начнутся процессы группового самоуничтожения, как у китов, что выбрасываются на берег из океана, и у людей просто начнет истощаться желание жить, если... а здесь лучше перейти от латинизированной научной лексики в генетически заложенную в подсознание понимающих кириллицу: "Аще ся токмо не покаете". Если не изменить сознание.

Эта премудрость мира сего...

Автоматические системы управления: "Cogito ergo sun" - "мыслю, следовательно, существую" всплыло из снов воспоминанием о Декарте, авторе этой фразы. О, как же они ошибались, уверенные в этом... Лейбниц был куда дальновидней и глубже. Заблудившиеся потомки вечного Фауста. Как это было наивно - в той до-истоминской до-античности полагать человеческую душу лишь каким-то подобием киберблоков... разве с этим можно войти в счастье такого странного, электронного, синтезированного слезами звука, вобравшего в себя всю Вечную Женственность? Не правда ли, Великий Олимпиец? Не правда ли, вечный Гете?

И можно очень хорошо перевести для тебя, милая математик, законы древних духовных традиций на современный язык информатики:

Кто такие "демоны"?

Аналоги компьютерных вирусов в сознании человека: различные блокировки, закупорки желаний, влечений, чувств, мышления, ведущие себя так, словно они живые разумные существа с собственной волей.

Существуют ли они объективно, вне внутреннего мира человека? Вопрос непростой... Сознание обладает свойством проецировать на внешний мир свои внутренние состояния и этим искусственно объективировать их. С другой стороны, аналогичные блокировки в сознаниях миллионов людей входят друг с другом в резонанс, дают эффект всплеска волновой интерференции, проявляются как внешнее поведение людей и тем самым становятся действующим фактором истории...

Быть может, сама привычка сознания делить все на два полюса - "внешнее" и "внутреннее" - наивна и ложна? И на самом деле "внутренний мир" человека и "внешний мир" одновременно неслиянны и нераздельны? Как волновые и корпускулярные свойства субатомных частиц?

Так что же такое вирус?

Негативный информационно-энергетический заряд.

Его можно нейтрализовать?

Безусловно.

Справимся с ними, девочка-женщина? Победим?

"Постараемся", - ответила волна твоих чувств, дошедшая ко мне сквозь стены.

Лишь вчера вечером была эта встреча с Шефом:

Книжные полки в Вашей квартире словно лестницы в Небо. Все как всегда. Время варварским взглядом обводит Форум.

Вы отдали мне лист, скопированный на "ксероксе":

- Это тебе в подарок. Здесь вся сумма наших с тобой изысканий за эти годы. Взгляни. Серединный путь Будды, принцип равновесия между крайностями у Аристотеля и Отцов Церкви, линия "дэн" между инь и ян у даосов, система трех колонн каббалы... Подсознание человека работает по принципу маятника: центр влево - вправо.

Правая колонна

|

Центральная колонна

|

Левая колонна

|

Любовь к Закону Создателя

|

Любовь к Создателю

|

Любовь к благам Создателя

|

Ариманическое (иллюзии самоуничтожения)

|

Искупитель и Мария

|

Люциферическое (иллюзии самовозвышения)

|

Мужской принцип

|

Равновесие

|

Женский принцип

|

Восток

|

Россия

|

Запад

|

Лунный календарь

|

Солнечно-лунный календарь

|

Солнечный календарь

|

Сим

|

|

|

Иафет

|

Идеализм

|

Одухотворение земного

|

Материализм

|

Религия

|

Духовная наука

|

Эмпирическая наука

|

Содержание

|

Воплощение

|

Форма

|

Пассивность

|

Равновесие

|

Активность

|

Разрушающая сила

|

Стабилизирующая сила

|

Созидающая сила

|

Единство

Неизменность

|

Единство духа любви в разнообразии форм

|

Разнообразие

Изменчивость

|

Сверх-Я

|

Я

|

Оно

|

(+) Танатос

|

(n) нейтрал

|

(-) Эрос

|

протон

|

нейтрон

|

электрон

|

Унижение женщины

|

Равностность к женщине

|

Возвышение женщины

|

Отказ от любви и от любимого человека

|

|

|

Любовь с готовностью получать, но не для себя

|

|

|

Любовь матери: природа, индивидуальность, те, кто нуждается

в любви, а не те, кто ее заслужил

|

Отдавать другим без любви, не получать

|

Получать, чтобы отдавать

|

Получать от Создателя только для себя

|

Принцип долга извне

|

Свобода

|

Принцип удовольствия

|

Негативные эмоции

|

Бесстрастие

|

Позитивные эмоции

|

Отталкивание (отвращение, страх наказания, ненависть)

|

|

|

|

Притяжение (влечение, ослепленность)

|

Презрение к земному

|

|

Принятие в гармонии земного и духовного

|

Презрение к духовному

|

|

Абсолютное "нельзя"

|

|

|

Абсолютное "можно"

|

Отказ от контроля над ситуациями

|

Вверение Создателю контроля над ситуациями

|

Захват своего контроля над ситуациями

|

Зацепленность за этические нормы

|

Любовь как источник морали и духовности

|

Зацепленность за бунт против этических норм

|

Отказ от сверх-чувственных способностей

|

Использование сверх-чувственных способностей не для

себя

|

Использование сверх-чувственных способностей в личных

целях

|

Абсолютизация духовности, святости, справедливости

|

|

|

|

|

Абсолютизация удовольствий, наслаждений, земного

|

...............

|

|

|

Управление материей, энергией, пространством, временем

|

..................

|

|

|

.......................

.......................

.......................

- А эти многоточия внизу?

- То, что со временем дополнишь сам.

Да... Словно основа самой Вселенной и самой души. Макрокосмос и микрокосмос, подобные друг другу.

Это и пытался найти Фауст. Это и не может найти ни Запад отдельно от Востока, ни Восток отдельно от Запада.

Диалектика трех линий, трех колонн, трех начал. Триалектика... То, в чем непрестанно блуждает разум, словно в трех соснах.

Об этом Вы и говорили раньше: двигаться по нейтральной полосе, по центральной колонне, быть свободным и от жажды удовольствий, и от кем-то навязанного долга. Это и значит - быть свободным.

Находить в любой паре противоположностей третью силу, третий принцип.

Двигаться вдоль по одной прямой, имя которой - Время.

Вечное Небо дарит свой серый задумчивый взгляд сквозь огромные окна.

Семнадцать мгновений апреля.

Суждено тебе ждать меня.

И можно ощутить это заранее, это бесконечное повторение встреч и прощаний, это "суждено тебе ждать меня" через год и два, десять лет спустя и двадцать лет спустя, и семнадцать мгновений апреля будут бесконечно повторяться у нас с тобой, пока вера не соединится с разумом. А это не устроится так просто.

14:37 - зеленое электровремя за стеклянной дверью. Беззвучные движения губ, быстрые, летящие жесты, калейдоскопические переливы взглядов.

Выходишь из аудитории. И что скажу тебе? Не знаю...

Судьба мужчины и женщины:

1. Борьба.

2. Игра.

3. Нежность.

- Орлов? Как же ты... Где ты пропадал? Я думала, ты никогда больше не появишься. Что же ты?! Я так ждала тебя...

- Мы с тобой вчера просто разминулись в толпе.

Переход в не-словесность, где все слова умолкают в сердце из-за их грубости, невозможности ими ничего выразить. И вдруг почему-то могут тайно всплеснуться огненные слезы в сердце за пределами слов. Отрыв от самого своего сознания.

Это и есть прорыв сквозь себя - настолько нежданный, словно новое сердце родилось внутри старого.

Изменилось пространство. "Я искал в твоих глазах радуги острова Авалон". Изменилось время.

Вот - эта сила твоя, эти чувства твои, эта энергия... Вот - миг - и я в твоей ауре, ты - в моей!

Но это лишь кажется. Не ты в моей, ни я в твоей - во власти этого чувства, этого духа любви, а он выше тебя, выше меня, он дан нам в дар. Мы его не потеряем, правда?

Что это? Не можешь отвести от меня взгляд, не могу отвести взгляд от тебя. Не можем отойти друг от друга. Не можем отвернуться друг от друга. Не можем отпустить друг другу руки.

Суждено тебе ждать меня семнадцать мгновений апреля, семнадцать лет, семнадцать апрелей со снегопадами и дождями. Да, семнадцать лет, весен и зим.

Предчувствовать будущее с полным спокойствием и благодарностью, научиться принимать его таким, как есть - это мой урок, что необходимо выучить.

И сколько радости в тебе... Твоей душе было больно без меня, ты ждала - и знаю это без слов - и вчера вечером, в фиолетовом апрельском закате, и сегодня.

Смотрим друг другу в глаза и не отрывая рук шатко бредем куда-то, словно пьяные, натыкаясь на всех вокруг в бесконечных коридорах твоего храма науки...

И не стоит ли одна такая безумная минута всех лет свободы?!

Свободы от чего? Еще один фантом - подавление любви будто и есть свобода. Свобода - перестать давить в себе любовь. И отдать всю свою любовь Тому, Кто нас создал, Кто научил нас летать высоко-высоко, и всем, посланным мне в подарок...

- Куда же мы идем? Что мы будем делать? Может быть, ты снова прогуляешь хотя бы одну лекцию?

- Да уж придется... Убьет меня наша доцент... А, ладно! Гори все синим пламенем! Чего не сделаешь ради тебя, такого странного и непонятного?

- Скорее, ты странная и непонятная... Почему ты всегда всему рада?

- В который раз ты у меня это спрашиваешь... Потому что всех люблю. Хочешь научиться у меня этому?

- Конечно.

- А сейчас ты и сам всему радуешься.

- Потому что вижу тебя.

- И я - тоже.

Анима... Amata nobis, quantum amabitur nulla... на вечной нашей латыни. Так любить можно только самого себя в женской ипостаси. Но не даром и сказано: "Возлюби ближнего, как самого себя". А если себя не любишь, как же ты сможешь любить кого-то?

Проходим фойе со стеклянными дверями под зеленым электровременем, спускаемся по исполинским гранитным ступеням.

Безлюдный бульвар под снеговыми тучами расстилается перед нами.

Автопотоки справа налево, слева направо.

Ты идешь молча под руку со мной, и смотришь то в землю со скрытой улыбкой, то на меня. Странно: после стольких лет медитации вдруг захотелось выпить и закурить. Какое падение, посмеемся сами над собой...

Ты, конечно, не можешь знать в этой твоей жизни, как испепелил Шива демона, принявшего облик прекраснейшей из женщин только чтобы помешать Шиве в его сверх-глубинной медитации... Восемь ступеней вечной йоги: йама, нийама, асана, пранайама, пратьяхара, дхарана, дхьяна, самадхи... Формально тебе неоткуда это знать, но интуиция говорит, что когда-то, за пределами всякой земной памяти, и ты знала это... В каком краю, в каком столетьи?

И, может быть, сами эти нынешние формы, твоя и моя - лишь дань земной условности?

Может быть, тысячи раз мы могли меняться ролями - в разных странах, в разных веках?

Бульвар ведет нас вниз, к реке. А ты словно погружаешься вглубь себя, улыбка впервые разгладилась, видны две морщинки над уголками губ. От постоянной улыбки и счастливого смеха?

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги