Вечная Любовь

И увидеть лишь свою плывущую по асфальту тень, что в наступающей темноте уходит с безлюдной станции и идет через старый заброшенный парк к проспекту, где еще ходят автобусы, и люди куда-то спешат по своим делам, и жизнь продолжается, но эта наивная жизнь людей-детей с их детскими радостями и детскими бедами не принесет утешения ни мне, ни тебе.

В этом закатном парке пока еще все живое: эти старые деревья с распускающимися листьями, прошлогодняя трава, просыхающая от солнечного тепла земля и словно впечатавшиеся в воздух чьи-то голоса, движения, шаги...

И рядом мертвый мир: Computerworld, Komputerwelt... "Komputer fuhr den klein Betrieb, Komputer fuhr das Eingerat"... В этом мире нет даже человеческих названий для улиц, лишь номера кварталов и микрорайонов: 6-75-30. Словно ячейки для укладки роботов на ночь.

Но эти деревья еще живы. И живое Солнце завтра снова будет всходить над Старым Городом, вечным Городом...

Но жив ли ты сам? - спросишь себя снова и снова, если тебя преследует этот голос любимой женщины :

- Mon amour, ne me quites pas!

"Не покидай меня, любимый"...

Летящий ветер рвется в окно автобуса. Еще солнце не погасло над Старым Городом.

Но сам ты не стар ли уже душой, как этот Город?

Не умирает ли уже твоя душа под слезы этого плача женщин всей Земли:

- Mon amour, ne me quites pas!

Словно сквозь этот невнятный шум тысяч голосов Города, сквозь шумы телеэфира, сквозь радиовой и скрежет проступает стон миллионов ушедших с Земли душ с другого берега смерти:

"Верни нам молодость"...

Стон седых патриархов другого берега смерти:

"Верни нам молодость"...

Стон седых голосов, замученных на площадях Рима и Византии, в лагерях Соловков и Колымы, в газовых камерах и подвалах инквизиции, стон этих душ, взывающих о спасении, стон поколений, растертых в пыль жерновами истории, раздавленных чашей греха человечества, клубящейся ядовитыми дымами...

А там летящий ветер, вечный ветер, земной ветер, апрельский ветер рвется в окна твоей стремительной электрички, компьютерная девочка, одна из людей-детей, моя первая встречная. И этих седых голосов ты не слышишь, ты слышать не можешь, не сможешь, не выдержишь. И без того уже твоя тайная боль, еще тебе самой до конца не открытая, плачет мне:

- Mon amour, ne me quites pas!

Но летящий ветер еще рвется в окна автобуса. И, может быть, еще можно изменить все с самого начала? И еще можно оживить свою душу?

Но для этого надо вернуться на несколько тысяч лет назад...

Автобус рвется сквозь ветер, и за окном все летящее мимо сливается в одну пеструю полосу, и сама память становится такой же пестрой летящей полосой, где многие и многие женские лица сливаются в одно лицо. Сотни, тысячи женских лиц, любимые актрисы и певицы, Ирина Истомина, Эльвира, Элен, Марианна, портреты Ренессанса и фотографии начала века, фотомодели журналов мод и женщины концлагерей, плачущие японки взорванных атомными бомбами городов и вьетнамки, следящие за военными самолетами, измотанные русские из очередей и сверкающие итальянки всемирных кинофестивалей...

Эти тысячи лиц, тысячи глаз, тысячи морщин, слез, улыбок, гримас сливаются в какое-то одно лицо, тысячелетнее женское лицо, вобравшее в себя всех своих дочерей за века и века, весь бесконечный родовой поток, словно это единое лицо хранится в глубине генной памяти каждого мужчины, а отдельные женские лица только видимость, только иллюзия от деления луча света призмами на три, потом семь, потом тысячу...

И сейчас выйти из автобуса вот здесь, на окраине Старого Города, где никого уже нет, где начинаются уходящие за горизонт пески...

И медленно опуститься на колени.

Создатель... Ты не захотел моей смерти... И не оставил мне этой женщины. Но укрепи меня на великий прорыв.

Я и ты, вечная женщина, снова попали не в то время... Как же теперь вернуться к самому началу, когда на Земле нас было только двое, ты и я, и больше не было никого?

Лишь там мы с тобой сможем исправить все последующие века. И тогда будет исправлен каждый день нашей жизни и каждый день жизни наших бесчисленных потомков.

Надо только сосредоточиться, оживить в себе древнюю силу медитации, которой учили мудрые подвижники всех стран и веков... и - уйти вдоль по спирали времени туда, по его вершинам и пропастям, - туда, в историю первой женщины, той первой женщины, уходящей в пустыню...

Эти пески великой пустыни уходят за горизонт...

Пески на окраине Города, вечного Города, что везде и нигде, вечного Города с тысячью имен, построенного века назад на берегах этой медленной реки, и стоит лишь вглядеться в эти пески, эти холмы на далеких берегах, и сам этот Город кажется лишь миражом, лишь миг, и он растает со всеми его сталебетонными домами и асфальтовыми дорогами, как чье-то зловещее наваждение, как подавляющий с детства массовый гипноз, а сквозь них будут видны те же дикие берега реки, какими они и были века назад, та же вечная пустыня, где ты один перед Небом, и она - одна, эта вечная женщина, что везде и нигде, что еще плачет в сердце своем в уносящемся электропоезде:

- O mon amour, mon amour, ne me quites pas!

Вот уже медленно, словно во сне, сквозь эти тянущиеся за горизонт пески, начали проступать неощутимо и постепенно проявляющимися на фотобумаге изображениями очертания той незабываемой первой пустыни под бескрайним сумрачным небом, когда на планете еще не были построены пирамиды и сфинкс... начали подыматься к поверхности из темных глубин памяти силуэты серых холодных скал на горизонте, еще не знавшем ни одного города на Земле...

Мы снова остались одни. Мое имя было просто "Человек". Твое имя было просто "Жизнь". Авель уже погиб. Каин ушел от нас в пустыню.

Лишь одно бескрайнее небо висело над пустыней, переходящей в далекие скалы, или это только казалось нам? И бескрайнее время, уплывающее за горизонт.

Зачем было считать дни и годы среди мертвого океана серого песка... "Тернии и волчцы произрастит она тебе".

Никого, кроме нас, на земле не было.

- Ты помнишь,что он сказал нам тогда, этот дух небытия? - спрашивал я тебя. - "Будете как боги"... Зачем же поверила ты ему...

И медленно тянулись секунды молчания, и они складывались в минуты, в часы, в дни...

Ты ничего не отвечала мне, да и что ты могла ответить? Лишь молча смотрела вдаль, где темные скалы сливались с темными облаками.

Ты никогда не говорила, что он сказал тебе, чем он прельстил тебя властью надо мною? вечной красотой? вечной молодостью?

Много веков спустя на земле появились книги, и время нашей жизни было исчислено тысячей лет.

О Святые Ангелы, почему Бог создал женщину для мужчины не из земли, как его самого, а из мужского ребра?

Ангелы вопросили Господа об этом.

И Господь сказал:

"Я поступил так, чтобы они болели друг за друга".

Одна эта боль и наполняла теперь собой нашу пустыню.

- Зачем тебе свобода? - говорил я тебе. - Ты и так свободна. Ведь кроме нас на земле никого нет. А ты когда-то была лишь частью меня, лишь моим ребром... Помнишь ли ты это?

Ты снова ничего не отвечала. Лишь молча отворачивалась, сжав губы, и смотрела за горизонт.

И тогда казалось - не мираж ли все, что было когда-то у нас с тобою немыслимо много дней и ночей назад, не мираж ли этого призрачного воздуха, то холодного, то раскаленного?

И однажды ты ушла в пустыню.

Вот уже и не слышны в тишине шаги твои.

Я искал тебя, звал тебя, но твой голос не отвечал мне. Лишь вечный ветер шелестел песком. Лишь Вечное Небо смотрело на меня взглядом без глаз.

Сколько дней я шел по пустыне, сколько лет, этого никто уже не узнает.

И вот - твое бездыханное тело в истлевшей одежде. Волосы уже засыпаны пылью. Окаменевшие руки сжимают прах.

И рядом выложено камнями на песке - "теперь свободна"...

Вот, наконец, и вместе мы...Так что ж я так грустно пою...

Над убитой крылатой невестою я на коленях стою.

Трогаю твои волосы, прикасаюсь к рукам, что когда-то ласкали, смотрю на эти потемневшие губы, что когда-то сказали: "обними меня".

Да была ли наша вечная весна, где наши взгляды тонули друг в друге, и ты, милая, растерянная от нежности, беспомощная от радости, бессильная от сладости в каком-то пронзительном самозабвении открывалась мне, опускалась на землю рядом со мной, падала на землю рядом со мной, обрушивалась на землю рядом со мной, обвивая меня ласковыми руками своими - кому теперь расскажу об этом, если на земле остался теперь один... - обнимала и целовала меня в тени древних деревьев - да ты ли это была?! - ты ли это была?! - ты ли это была, принявшая в себя семя дьявола - ты ли это была, любимая...первая женщина на земле...зачем ты так...зачем ты так... почему не мне лежать сейчас, засыпанному песком и пылью, чтобы ты, нежная, плакала сейчас надо мной, чтобы ты, красивая, вспоминала сейчас нашу вечную весну под синим небом Эдема, где времени еще не было, где были еще цветы, наши нежные милые цветы, где солнце играло в ласковых глазах твоих, где мы засыпали, обнимая и лаская друг друга, и просыпались обнимая и лаская друг друга, где говорил тебе "люби меня, любимая, люби меня, любимая, ты так люби - ты так люби, любимая, чтоб той любви завидовали голуби" - где ты была и пыткой и мечтой, и грешной и святой, как жизнь сама... где ты была одной душой и одним телом со мною, где с летнего неба вечером поздним прямо в ладони падали звезды - листик, тобою сорванный где-то - словно дорога в вечное Лето, и твои слезы радости, и мои слезы радости сливались в реки, и текли из нашего Сада в тот далекий, неизвестный нам мир, где только мертвый океан песков и ветров, где Вечное Небо всегда закрыто серыми облаками, и этот ветер, шелестящий песком ветер летит и летит над временем и пространством, где эти слова мои вдруг проступают кровью на вечных песках рядом со словами твоими, выложенными камнями: "теперь свободна"... вот чему научил тебя тот вкрадчивый голос духа небытия! ты помнишь тот первый день в пустыне - "отныне проклята она за тебя" - ты ли это была - мы еще не знали тогда, что такое время - ты ли была лишь моей, только моей, навсегда моей, где ты была частицей Вечного Тепла, как счастлив я, что ты была... все-таки была... навсегда ушедшая от меня в вечную пустыню.

Человек, не имеющий имени, упал лицом в песок, и долго, долго посыпал голову пылью, и простирал руки к Вечному Небу:

- Отец! Отец наш Небесный! Как же жить мне теперь?!

Отец!

Отец!

Зачем она так?

Жена, которую Ты дал мне?

Отец мой! Возроди ее! Оживи ее! Верни ее!

Ведь Ты Всемилостив...Ведь Ты Всемогущ...Ведь Ты создал нас, чтобы радоваться нам.....

И нам дано обетование: "Семя Жены сотрет главу змия"...

Но... Да будет не моя воля, но Твоя.

Небо над нами и сердце внутри нас. Слезы над нами и кровь внутри нас. Сила над нами и боль внутри нас.

Мощность Огромного Неба сходит в мир.

Открыто Небо.

Невидимые атомы, соединитесь Силой Вечной Милости. Милая душа, вернись Силой Вечной Нежности. Войди снова в это тело, прекрасная моя, воскресни Силой Вечной Радости.

Ты оживаешь, прекрасная моя, возлюбленная моя, нежная...

- Как же долго я спала... Сколько тысяч лет... Что он сделал со мной, дух небытия... Он обманул меня, дух небытия... Отрекаюсь от него. Не хочу никакой власти над тобою, любимый мой, милый. Великая Царица Вселенной, Вечная Весна, прости меня. Я безумна. Я слепа. Я ведьма. Я неизлечимо больна. Мне место на адском дне. Меня лишь сжечь живьем. Но Ты дашь моему любимому силу и власть, Ты исцелишь меня через него. Я откроюсь ему. Я стану твоей, мой сильный, мой нежный, и растворюсь в тебе, и стану твоей тенью - лишь для этого я создана из твоего ребра...

Ты медленно встаешь на колени и тихо простираешь руки к Небу:

- О Блаженнейшая Блаженных, о Тишайшая Тихих, о Кротчайшая Кротких, Агница Завета и Дева Пренепорочная, превыше херувимов и серафимов вознесенная и одесную Пресвятой Троицы поставленная, Премирная София, не остави, но преобрази нас во Преображение Твое...

Темные тучи на горизонте, слившиеся с плотным темным туманом, медленно рассеиваются, и сквозь них пробиваются первые лучи золотисто-белого сияния, исходящие от удивительно ярко засветившихся среди пасмурной пустыни деревьев, трав и цветов, озер и рек, первые звуки пения птиц и шелеста ручьев уже долетают сюда, в пески, где ты встаешь рядом со мной и смотришь с мягким удивленнием и на меня, и на эти льющиеся к нам живые цвета и звуки...

- Теперь это снова для нас?

- Да, Женщина...

Глава 16

Снега Монсальвата

Медленно, очень медленно, как наплыв боли во сне, снова проступают черты привычного бетонного города на месте древней пустыни, снова прямые углы многоэтажных домов, провода над улицами, гул машин после пустынной тишины, и странное, словно чужое, небо.

Теперь многое будет иначе. Теперь все станет иначе... Мы с тобой, вечная женщина, изменили весь ход истории с самого начала, и сейчас... Сейчас надо снова учиться жить, как бы заново. Учиться ходить, говорить, улыбаться и плакать, любить и прощать...

- Нет, не все, - словно далекий внутренний голос раздается внутри сознания. - Теперь тебе предстоит нечто еще более сложное - ваш с нею сын Каин, вечный оружейник. Ты способен победить его лишь один, без нее.

- Но где же его найти? На Земле ли он вообще? И в каком веке? И где?

- Он сейчас в ХХ веке. Когда-то он стал твоим земным сыном, а в этой твоей жизни он - твой земной отец генерал Орлов.

Так вот что!.. И моя победа - заставить Каина перестать быть Каином?

- Искупить его. Прощай...

Голос растаял в неосязаемом мысленном эфире.

Теперь вернуться домой, чтобы придти в силу, собрать волю...

Как странно возвращаться сюда снова после древней пустыни... В доме все остается прежним: те же иконы, православные и католические, те же ноты и репродукции, те же книги на своих привычных за многие годы местах.

Вот и "Великий канон перемен Чжоу И", известный больше как "И Цзин". Цикл шестьдесяти четырех символических ситуаций любой человеческой жизни. Только настроиться на ситуацию, отрешиться от себя, от своих чувств, желаний, ожиданий, и тогда придет ответ...

Две сильных черты, две слабых, снова две сильных.

Что это? Шестьдесят первая гексаграмма, Чжун Фу, "Внутренняя Правда". Шестьдесят первая из шестидесяти четырех возможных, значит, почти самый конец этого цикла жизни. Следом за ней - Сяо Го, "Переразвитие малого", а следом Цзи Цзи, "Уже конец". И последней будет Вэй Цзи, "Еще не конец", но до нее надо дожить...

Эти шестьдесят четыре ситуации, шестьдесят четыре кодона ДНК, скрыто описаны и в Библии, от Ноя до Неемии, где вавилонский плен был ситуацией "Уже конец", но исход из него стал "Еще не концом".

А сейчас посмотреть текст:

"В процессе раздробления Единого возникли отдельные индивидуумы. Процесс этот подвергался ограничению. Но для дальнейшего бытия, для того, чтобы возникнуть в подлинном смысле слова, то есть превратиться из индивидуума в Личность, человек должен быть внутренне самостоятельным, он должен быть наполнен Внутренней Правдой. Независимо от того, насколько развит данный человек, эта Внутренняя Правда должна присутствовать в нем. При ее наличии человек способен к серьезной и большой деятельности, в которой он должен сохранять стойкость, то есть умение гармонировать внешнее побуждение к действию и внутреннюю реакцию на это побуждение. В самом начале данной ситуации, когда она не только не выявлена вовне, но и не найдена внутри, соразмерность и гармоничность являются еще неустановившимися. Но только при наличии их может быть достигнуто счастье. При выходе во внешний мир человек встречает равного себе противника. Но успех или неуспех не может здесь быть заранее определен"...

Равный себе противник... Когда-то сын, а теперь - отец...

Черная "Волга" летела по серому шоссе среди сосен, пожелтевших от многолетних дымов химического комбината, тянувшегося на многие километры вдоль берега древней реки.

В черной "Волге" ехали двое мужчин, молодой и старый.

- Итак, ты в свои двадцать семь уже генерал... Правда, не наш, а какого-то рыцарского ордена. Ну что ж, неплохо. Весь в меня. Яблоко от яблони... сказал старый.

Огонь газовых факелов из этих труб улетал в вечное небо.

И старый генерал задумчиво рассуждал как будто сам с собой:

- Так, значит, Он есть... Скажи мне, почему в вашей Библии сказано лишь о том, как отец готов убить сына, а почему нет обратного? Где сын был бы готов убить отца? - сказал пожилой человек с орденскими колодками, привыкший ездить на этой "Волге" многие и многие годы.

Он вспомнил об Аврааме.

Ветер шелестел за стеклами машины. Ветер склонял желтые сосны.

В машине не было счетчика Гейгера, чтобы знать, сколько рентген излучалось сейчас от сосен, и от шоссе, и от облаков, висевших над трубами, извергающими в небо огонь день и ночь.

Молодой уже знал от одной девочки, в которую был влюблен давным-давно (от тебя, Вероника), что в этом Новом Городе, построенном после победы, одно из самых красивых зданий отдано женщинам, рожающим детей с неправильным набором генов, детей, что не станут моцартами. У них были головы неправильной формы. Иногда две.

Маленький город, большой комбинат.

О Святые Ангелы, с каких пор появилась злоба?

"С Каина начались злоба, ложь и клевета, разбой и душегубство".

Кто совершил семь великих дел, погубивших семь частей света?

"Каин. Он погубил душу, унаследовал ад, осквернил землю, вверг отца в горе, лишил мать чада, отвернулся от Бога, расстался с братом".

Для чего Бог поместил Каина на Луну?

"Для того, чтобы он видел блага, которых лишился, и то зло, которое пошло от него".

Отчего поднимаются сильные ветры?

"Они поднимаются, когда Каин плачет..."

Сколько лежал непогребенным Авель?

"Девятьсот тридцать лет. Пока не погребли Адама..."

- Так почему же? - повторил старик.

- Потому,что сейчас в Древнюю Книгу будут дописаны новые главы.

- Давно пора. Пусть напишут про нас. И читают вслух на ваших службах по средам и пятницам.

- Я ушел от фарисеев. И ты это знаешь. Людей из железа там нет.

- Правильно сделал. Какой позор - петь с ними вместе бабьими голосами: "помилуй"... "помилуй"... А ты хочешь стать железным. Посмотрим, сказал слепой, как будет петь немой.

Вдоль шоссе электровоз медленно тащил черный хвост цистерн с нефтью.

- Ты знаешь, кто этот город построил? Вот пусть про нас и напишут. Двадцать лет спустя. Когда режимность будет снята. Хотя, куда им понять нас. Вы-то, мальчишки, знаете такой анекдот: "Сержанты, кто заходил вчера в этот вагончик? Не сознаетесь? Ну и хрен с ней, с Голландией".

- А если бы вам серый дом велел нажать на все кнопки?

- Дурак ты еще. Ваша хваленая культура сгнила сто лет назад. Для кого ее беречь? А первыми мы сдаваться не собираемся. Тем более, таким, как ты.

- Они бы вам успели ответить. Даже после собственной гибели. Время подлета пятнадцать минут. Сам знаешь. С любимыми женщинами вы попрощаться бы не успели. Тем более, с сыновьями.

- Любимые женщины... Что ты понимаешь в женщинах? Если твоя женщина не готова сгореть рядом с тобой в эпицентре, назови такую женщину кратким словом "б..." и выгони вон. А наши умели закрывать нас грудью от пуль. И всадить нам в лоб девять грамм, чтобы любимый напрасно не мучался, когда уже поздно. Потому твои друзья за океаном так нас боятся до сих пор. Они не умеют отправлять своих баб под пули. Щенки.

"Знал бы ты мою Веронику", - подумал молодой. - "Как она готова была бы со своей безоблачной улыбкой, со своим "Make love, not war" и портретом Маккартни пойти со мной в эпицентр, где взорвалась бы Siivulane rakett, запущенная такими, как ты, даже ценой ее собственной жизни..."

- Чем-то он мне интересен, этот ваш старик... Мы с ним оба старики. И отцы единственных сыновей. Мне ли его не понять? Сколько он ждал своего единородного? Лет двадцать? Или тридцать? Я тебя - чуть поменьше. Да, интересен..."Я тебя породил, я тебя и убью". Ты знаешь - у меня рука тоже не дрогнула бы.

- Если людей считать обезьянами, тогда проблем нет.

- Значит, по-вашему, Дарвин заблуждался...

Пожилой человек остановил свою черную машину, открыл панель под лобовым стеклом и протянул молодому стальной предмет с полной обоймой.

Затем хлопнул дверью. Седые волосы растрепались ветром. Молодой тоже вышел.

- Сынок, сейчас мы проверим, от кого ты произошел. Стреляй. Потом сбросишь меня под откос. И вложишь эту игрушку мне в руку. Если не можешь, давай ее сюда. Я сам тебя отправлю к твоим ангелам. Мне мягкотелые сыновья не нужны.

Ветер шелестел в соснах. Трубы у горизонта медленно и монотонно извергали в небо газовые факелы. Мателлический предмет с полной обоймой оттягивал руку.

Вот и пришла она, эта минута духовной битвы, минута боевой медитации, минута боевой сверх-молитвы...

Горний престол архистратига Михаила, предводителя небесных воинств.

Силища Божия, колеблющая тверди и воздухи, архистратиг Пречистой архангел Михаил, ходи впереди нас.

Расступитесь, полки демонские.

Рассейтесь, дымы смрадные.

Разойдись, тьма геенская.

Пропустите воинов Илии.

Пропустите воинов Илии.

Пропустите воинов Илии.

Грядет Господь во Славе Нового Завета.

Силой и властью, данной мне от Господа моего Иисуса Христа и Госпожи моей Девы Марии, как священник по чину Мелхиседека повелеваю всем злым нечистым духам, одержащим смертных:

Идите в ад на покаяние. Идите в ад на покаяние. Идите в ад на покаяние.

Да пригвоздит Господь сатану. Да гонит его до самых стен гееннских. Да закроются за ним двери преисподней

Запечатано. Запечатано. Запечатано во веки веков. Аминь.

Не имеешь никакой силы, сатана. Не имеешь никакой власти.

Сгинь. Сгинь. Сгинь.

Радуйтесь, радуйтесь: попрана власть дьявола.

Радуйтесь, радуйтесь: поражен дракон в самое сердце.

Радуйтесь, радуйтесь: рассечена утроба веельзевула, и посрамлен престол блудницы вавилонской Именем Пречистой Девы Марии.

Нет больше смерти, зла, искушений и соблазнов, но жизнь вечная со ангелами.

Ветер шелестел в соснах. Трубы у горизонта медленно и монотонно извергали в небо газовые факелы.

Шоссе оставалось пустым. Два генерала, старый и молодой, смотрели друг на друга.

Они оба знали, как долго тянется время подлета: от вечной реки в тайге до вечной пустыни в штате Аризона. Это лишь у штатских часы отмерят пятнадцать минут.

"Этим штатским никогда не понять ни тебя, ни меня, правда, старик?"

"Правда, молодой," - сказал атомный Авраам.

И от чего-то начали друг другу улыбаться.

Им стало легко.

Сколько уже прошло времени с того полудня на пустом шоссе у черной машины, вспомнить сделалось почему-то трудно... Может быть, всего полдня, а может быть, и год... Словно ураган прошелся по памяти, словно смерч, безумно и бешено вращающий в себе не ветер, а время и пространство...

...самым же удивительным представлялось то, что можно, оказывается, жить многие годы, оказавшись за пределом. После того, как в сердце бесконечно давно уже умерло все, чем можно было жить и на что надеяться, после того, как ледяная метель вымела из последних, самых тайных уголков души чудом остававшееся там тепло, и сама душа, казалось, умирала, сжимаясь от холодной пустоты, и представлялось - еще один порыв невидимой метели, и душа умрет в угасающих судорогах, умру и сам, - как вдруг последний предел оказался пройденным, душа действительно прекратила существование - но я не умер. Вместо покинувшей меня души включился ее аварийный заменитель - холодная воля и столь же холодный разум. На месте души еще судорожно клубились темные клочья, несущие боль - так болит ампутированная рука, так болит то пустое пространство внутри, где прежнее живое сердце заменено бесперебойно пульсирующим искусственным. И с этой источающею боль пустотою можно жить после того, как действительно все закончено, и Каин искуплен... и можно сидеть в полумраке этого зала, за окном которого - уставший снежный ветер и ночь, сменяющая без сумерек пустой и холодный день, хотя это, может быть, тополиная летняя метель - сидеть напротив милой молодой дамы, которую сюда привел сам не зная зачем и ...

...да нет, не говорить с ней... о чем говорить? зачем? все уже давным-давно сказано другим в тени других залов и все услышано от других и угадано в них ... Что можно сказать ей после того, как услышаны четыре Веды, поняты четыре Благородные Истины Будды и прочитаны четыре Благих Вести о спасении мира, и по Классическому Канону Перемен выпала шестьдесят третья гексаграмма "Уже конец"?

Сжать всю вселенскую Мудрость до единого Слова и уйти, сказав ей Его, оставив на память свое отражение в хрустальных гранях? Имело бы смысл, если бы чувствовал, что это Слово что-то заденет в ней. Но и у нее, как и у меня, на месте души аварийный заменитель, излучающий боль, на котором лишь можно дотянуть до ухода в иной мир, лишь дотянуть.

Тогда зачем я здесь с ней? А лишь затем, что женская тайная природа излучает таинственные токи - они ощутимы, если даже и не видеть женщину, не вдыхать ее ароматов, не слышать ее - и они заставляют заменитель души сильнее пульсировать и дают иллюзию жизни и обрывок надежды на то, что из ускорения этих сбивчивых пульсаций может родиться нечто, способное вернуть душу из дальних туманов твоего Монсальвата, дорога к которому уже давно потеряна мною среди скал и пропастей... какой-то обрывок надежды на тот тайный путь к забытому подземному ходу, соединявшему всех женщин земли во времена Ады и Циллы и заброшенному еще до Иафета, и если спуститься в тот ход через эту женщину, то потом можно будет подняться и вновь выйти на свет уже через подземелья твоего Монсальвата и подняться к тебе. И потому так мучительно хочется назвать эту женщину Эльвирой и увидеть, как она, услышав твое имя, обернется ко мне и станет тобой. Но знаю, что это - мой бред, а потому молча смотрю на нее и вбираю в себя ее женские магнитные токи, исходящие, конечно же, не из сердца...

А по углам плывут танцующие тени, и негромкая музыка исходит словно от этой женщины напротив, что-то спрашивающей у меня с холодной улыбкой и получающей холодно-любезный ответ от заменителя моей души.

И снова, и снова запульсировали электронно-неуловимыми гармониями эти синтезаторы... Эти электронные перелеты стерео-эффектов в стерео-колонках...

"Ах, лето мое нескончаемое..." - поет певица из тех далеких лет под эти мерцающие синтезаторы, - "Липки худенькие мои... Городские мои, отчаянные, героические соловьи... Безрадостных дней кружение, предгрозовая тишина... На осадное положение душа переведена."

Эти электронные синтезаторы никогда не замолкнут. Это невозможно: "С болезнью, с душевной болью, с предавшей его любовью..." текут слезы электронного сердца.

А где-то в немыслимой дали, за метелями и снегами, за тьмой и холодом, в иных пространствах и временах в твоем замке Монсальват древние рыцари Лоэнгрин и Парсифаль - день и ночь охраняют Святой Грааль с Кровью, пролитой для спасения нас от самих себя, а в моем граде Китеже, ушедшем под воды озера Светлояр и доныне пребывающем там в иных мирах, иных столетьях, древние старцы просят, упав на колени, о нашем спасеньи.

И где-то там, в немыслимой дали - в каком краю? в каком столетьи? - встает древнее Солнце над многотонными льдами древнего севера, нашего севера, где мы летим, бесконечно летим куда-то по этим льдам,

А еще выше ее миров Монсальвата, моих миров града Китежа, сияют миры Царицы Вечной Любви, Вечной Весны, откуда и пришла ты на Землю, таинственная душа, названная после рождения своего Вероникой.

И осталось лишь вечное Солнце над каменными снегами северных гор.

Вечное Солнце будет садиться за горизонт над Северным Ледовитым океаном, и смотpеть, как он и она, - ты и я, - растопят вечные льды. Если смогут. Если будут живы.

И знает ли Солнце крайнего севера, как где-то далеко, среди арабских стран, бегут по цветущему саду, таинственно скрытому среди песков пустынь, маленькие принц и принцесса королевства Пирадор, давно исчезнувшего с лица земли, и это мы с тобой ...

мы с тобой...

мы с тобой...

Конец III части

Часть IV

Волны Света

Глава 17

Феникс

Еще не улетели клочья снов, еще блуждают среди них смутные бессловесные мысли: пора просыпаться, сон уже оборвался... но срабатывает какая-то автоматика подсознания, улавливает в глубинах памяти размытый силуэт вчерашнего дня и выстраивает прогноз, столь же размытый, на день сегодняшний. И прогноз этот неутешителен.

Эта автоматика отключает сознание и снова включает внутреннее зрение, настроенное на картины снов... Какое забытое чувство... Автоматика заботится обо мне. Отдохни еще немного, вбери еще пару киловатт энергии - ничего хорошего тебе сегодня не предстоит. Забытое...

Слишком забытое... Что-то из до-истоминской эпохи... Когда заставлял себя усилием воли снова просыпаться в заколдованном мире поголовных сновидений наяву, мире серых лиц, серых чувств.

Слишком забыты эти утренние споры с самим собой, эти псевдо-утешающие самовнушения, эти внутренние толчки самому себе...

Конечно, и днем тоже видятся сны. Но слабые их образы напрочь заглушаются дневным зрением и слухом, и только из-за этого их не видят. Потому и сама жизнь для большинства, для людей-детей тоже сон, гипнотический сон, что нагоняет на них невидимый вселенский гипнотизер Люцифер.

Что и объясняли Вы мне, Шеф, своими уровнями относительной реальности человеческих ценностей.

А надо проснуться от этого гипноза до конца.

Ущипнуть себя, быть может? Нет, не кончается... Вышел завод внутренней часовой пружины, отработан весь пожизненный запас сил, а пройдено лишь полпути, исполнено полдела.

Все люди - дети. Чеховская интеллигенция, тургеневские идеалисты... Один Иван Карамазов не был духовным младенцем, потому и смог увидеть сквозь толщу веков великого инквизитора, потому и рассудка лишился, что увидел, а победить не смог.

Дух инквизитора - это дух антихриста внутри самой веры, захватившего саму Церковь изнутри, поскольку снаружи ее разрушить оказалось невозможным. Это оно, фарисейское инквизиторство, выращивало зародыши большевизма и фашизма дух красного дракона - своими допросами и пытками, гонениями и цензурами, мертвечиной и догматизмом, казарменной дисциплиной и лицемерием.

Победить дух ветхой Ева, дух Каина еще можно, оставаясь просто человеком. Но победить дух инквизитора человеку не по силам. Для этого надо умереть для мира и переродиться - стать пророком, святым, непобедимым воином духа, рыцарем Искупителя и Марии, Предводительницы воинств Саваофовых.

Умереть для мира.

Надо уйти из дома вообще. Прекратить отношения со всеми, к кому привык. Стать отшельником.

Пойти сейчас на кладбище, превращенное в парк, сесть среди могил и отречься от себя. До конца.

Знают ли люди, с какой сладкой мукой желтые листья медленно падают на землю в лучах бесконечно умирающего осеннего солнца? Знают ли листья, с какой горькой радостью люди смотрят на них, кружащихся в прозрачной пыли, что плавно плывет в падающих лучах, и узнают себя?

Мне ли не знать, что с тобой, когда ты оторвался от своей ветки, и - тебе казалось, ты взлетел? - ты начал падать, но вот - снова! - тебе казалось, ты взлетел? - ты упал еще ниже, и ниже, тебя лишь кружит водоворот времени и воздуха, тебя ничто уже не держит - где оно, пересохшее дерево? - оно сбросило тебя как тлен, как прах... "Зачем же ты вырастило меня?" - спросишь его. "чтобы сбросить? чтобы бросить?"...

Земля. Асфальт. Шорох. Удар.

Мне ли не знать, что с тобой, когда ты оторвался от своей ветки? Тебе ли не знать, что со мной, когда я оторвался сердцем от той, что жила когда-то за окном в тени твоего дерева? Ты помнишь, как я просил прощения у твоего дерева сам не зная, за что, - в тот день бесконечного пути под дождем? За то, что оно не может сбросить листья и вместо них вырастить шипы, а я могу? И буду за это отвечать многие долгие годы перед Тем, Кто меня создал? За то, что оно не может уйти обратно в землю и перестать утешать хотя бы своей тенью, и шелестом ту, что осталась жить одна за окном, а я - могу? За то, что оно не может никого обидеть, а я могу...

Я стоял тогда под твоим деревом. У кого же было еще просить прощения? У людей, что никогда не понимали не тебя, ни меня, ни ее? Да и нет уже давным-давно никого. Все умерли. Лишь тела их все еще автоматически движутся по улицам. Лишь Солнце еще зачем-то крутится вокруг Земли и не знает, что ему уже не для кого светить... И для чего эти деревья все еще распускают и роняют свои листья? Ведь не для кого... Не для кого...

Умерло само Время. Оно лишь как-то еще осталось жить там, у нее, за окном. Что ты знаешь, лист, о Времени? Что ты о ней знаешь?

Ты, лист, падал с ветки. Я падал из стратосферы с перебитыми крыльями...

Титан Тантал усомнился в божественности обитателей Олимпа. И вот - битва с олимпийцами проиграна. И остается держать на себе Небо.

Кара титана.

Держит Атлант, принужденный к тому неизбежностью мощной,

На голове и руках неустанных огромное Небо

Там, где граница Земли, где певицы живут Геспериды...

- Артист, вот ты где, - прохрипел бывший оруженосец, невесть откуда взявшийся. - Может, выпьешь со мной, Артист? Сколько лет не виделись, а ты какой-то весь не в себе.

И правда, почему бы нет? Алкоголь - мощнейшее раз-отождествление с самим собой, раз-отождествление со всей этой мировой культурой, уже лезущей из ушей... Принять такую дозу алкоголя, чтобы стать простым, как евангельский мытарь, самая презренная профессия в тогдашнем Израиле, и почувствовать себя хуже всех на Земле.

Этого и не смог Иван Карамазов - стать мытарем и увидеть: кроме грехов у тебя больше ничего нет и быть не могло. А все, что приписывал себе - только грубое самообольщение.

Чтобы победить фарисейский дух, надо стать мытарем.

- Артист, в магазин еще успеем. Думай, где достать. Ты хоть сядь вот сюда, под дерево, чтобы никто не видел.

Действительно, куда теперь спешить... Сидеть под деревом и смотреть на прошлогодние упавшие листья.

- Да, как Будда, под дерево просветления...

И ласково улыбнуться вам всем...

И устроиться на земле под деревом. И применить психотехнику релаксации. Проще говоря, расслабиться.

А вокруг заброшенное кладбище, превращенное в парк. Невдалеке огромный покосившийся крест...

А "высокая культура", наследница Ренессанса - цивилизованная, построенная на катарсисе и мимесисе, эпосе и лирике?.. Все это лишь слова, как говорил Гамлет...

Гибнущие культуры...

Растрата запаса любви...

И для них буддийская медитация на вспухшие трупы, а тем более самоотреченность в со-распятии Искупителю - это ужас и безумие. Ведь так хочется животному в человеке всего вкусного, мягкого, теплого, сексуально приятного, и цепляться за него, и вспоминать его, и желать снова и снова, и жалеть себя, любимого, если этого лишен... а тут - Мистерия Голгофы, пять ран Искупителя, Дева Мария и апостол Иоанн, единственные на планете, кто смог выстоять у Креста...

А Крест - "для иудеев соблазн, для эллинов - безумие", сказал апостол Павел, прошедший в Риме свою Голгофу.

Так, может быть, лишь смерть и есть путь в Вечную Жизнь?

Погибнуть, чтобы снова получить запас любви от Творца и стать бессмертным душой? И тем победить дух великого инквизитора... Столько раз умирать, чтобы жить... И этого никакая "слишком человеческая" культура никогда не понимала ни античная, ни ренессансная, ни современная...

Чтобы получить твердую пищу, надо отказаться от молочной и пройти испытание голодом.

Да, это единственное, что осталось сейчас

Погибнуть, чтобы воскреснуть... Стать фениксом, возрожденным из пепла.

И каждый день жить с готовностью к гибели. Только тогда станешь неуязвимым для смерти, вползающей в душу из года в год, изо дня в день...

И подлинное чудо наступит лишь после подлинного самораспятия.

И только это приведет к свободе... К настоящей свободе.

"Царство Небесное внутри вас..." А все внешнее? Лишь пути - проснуться духом, чтобы найти это в себе. Найти в себе себя - вечного, сотворенного в Небе тысячи лет назад и всю земную жизнь только одного и ищущего - пути домой, обратно, пути возвращения, и больше ничего. А все, что отвлекает от пути назад - это и есть капканы и плевелы.

Оплакивание земли и ада.

Этого никогда не поймут люди Л 1, 2, 3: перейти в бессмертие через смерть.

Этот Рубикон смерти и надо преодолеть.

А вот и он, бывший оруженосец...

- Ну что, разливай, Артист, если ты еще жив.

Открыты консервы, все уже налито, и теперь можно отключиться и уйти в себя...

- Знаешь, верный мой оруженосец, ведь на свете везде все равно. И ведь как давно я предчувствовал это. И только сейчас как-то вдруг полностью уже убедился. А теперь... теперь мне все равно было бы, существовал ли бы мир, или если бы нигде ничего не было. И ведь казалось же - смешно и подумать-то - что зато было ведь многое прежде... но сейчас-то ясно, что ничего при мне вообще не было... и прежде ничего тоже не было, а только лишь почему-то казалось... Да и никогда ничего и не будет. И это обстоятельство уже бесконечно выше всего меня.

Оруженосец сидит в задумчивости и силится понять. Не рассказывать же ему всю историю последних двух тысячелетий, всю историю церкви, восточной и западной, затем историю философии, культуры, науки...

Это какое-то преддверие, как на картине Босха, где ангелы поднимают прощенного из мрачного тоннеля, за которым Райское сияние.

Запас любви растрачивается каждую минуту на все вокруг... Так смерть и побеждает жизнь в самой моей душе... Так и желтеют, и высыхают, и умирают листья на дереве, еще казалось бы, живые, еще не упавшие...

А любовь? Разве ее можно выжать из собственного сердца, когда вся она очень долго уходила куда-то, словно вода в песок, и теперь как будто ушла уже вся, до конца, и душа превратилась в пески пустыни...

А любовь желает спасения сначала другим, а себе лишь потом. Чтобы прощены были бы все, жившие на земле и ныне живущие, и те, кто в будущем будут жить, а сам был бы прощен самым последним, после всех миллиардов людей, когда уже ад будет закрываться, и больше в нем никого не останется.

С любовью человек будет сидеть на адском дне и радоваться за всех, прощаемых в Сфере Прозрений, на верхних адских кругах, на средних, на нижних и не ждать, не желать прощения себе, а только оправдывать всех, просить за всех, плакать за всех.

Сидеть на адском дне и радоваться за всех, прощать всех, миловать всех... И радоваться тому, что сам на дне. И благодарить за это.

В прошлом этого не было. Там был детский страх: "неужели я такой плохой, боюсь ада, боюсь дна, не хочу в ад".

А надо именно хотеть в ад с радостью и благодарностью. Вергилий вел Данте в Рай через адское дно...

Здесь живут недо-любленные люди. И потому недо-любящие. И от этого недоверчивость, зависть, страх... и жажда всю эту пустоту затопить водопадами спиртного. И самообмана. И сорвать на ком-то обиду за свою и чужую недолюбленность.

В Европе этого нет. Там корректность и порядок вроде как заменяют любовь. И этого вроде как хватает. Или не порядок, а какие-то карнавалы, шоу, презентации, фуршеты и уик-энды. От которых им самим в конце концов скучно. И тогда они пытаются развеять эту тоску сексуальными революциями, наркотиками, триллерами...

Как давно уже переболел Западом... За эти годы столько прочитано их книг, увидено столько фильмов, услышано столько музыки...

И осталось лишь повторить вслед за Шпенглером: "Закат Европы". "Decline of the West". И он может быть таким...

"26 мая 2024 на безотказном электронном дисплее.

...длинные поезда катятся через бесконечную восточную пустыню. Поезда идут медленно. Они перегружены, переполнены людьми всех возрастов, всех стран.

Поезда идут из гибнущих городов огромной всепланетной цивилизации, исчерпавшей себя, пришедшей к своему концу. Задумчивое серое небо над пустыней. И лица людей в ободранных вагонах, исписанных словами на всех языках, словно заволокло облаком печали и надежды. Там, вдали, откуда тянутся рельсы, осталось то, драгоценное и привычное, у каждого свое, остались юность и детство, зимы и весны...

Люди ничего не везут с собой. В этом нет смысла. Там, вдали, там, впереди, все начнется сначала. И все будет иначе.

Одинокий орел с далеких гор медленно летит над поездами: там, вдали, там, впереди, начал всплывать со дна Тихого океана новый материк для новых людей".

Должно прийти что-то новое. Но откуда оно придет? Когда? Как?

И что делать? "Ждать того, кто не придет"?

В принципе, все просто: любить человека, каким бы он ни был. Уметь отделить самого человека от его разрушающих программ. И простить. И в этом все: уметь отделить...

Что-то это спиртное не берет... А над головой то же небо, а вокруг тот же парк, бывшее заброшенное кладбище... Встретить бы сейчас тебя, Вероника, чтобы попрощаться с тобой навсегда...

И как бы это могло начаться? Наверное, во сне.

Может быть, так...

Глава 18

Мир остановившихся мгновений

Что такое сны? Я не знаю этого. А знаешь ли ты? И что это было - для нас с тобой? - наша тайная встреча во сне?

Вначале я не узнавал тебя. Ты была похожа на себя и не похожа.

Но ты в этом сне знала, кто я, ты пришла что-то открыть мне, чему-то научить - и научиться, - и подарить мне себя, и подарить мне - и себе - тайную радость, которой нет названия.

Это был наш Старый Город, твой и мой, вечный и любимый. Ты открывала мне его заново, словно учила меня тайнам времени и вечности в тени старых тополей - это был день, но он длился во сне среди ночи.

И ты вела меня по таинственным безлюдным улицам Старого Города весь день всю ночь, и мы медленно проходили сквозь залы собраний, где важные люди решали, что есть истина, и ты говорила мне без слов, только сердцем, только взглядом:

"Посмотри на них, ведь ты когда-то так хотел стать одним из них - столько лет, столько зим, - а теперь?"

И я понимал, что тебе, просто женщине, только женщине, открыто нечто, неведомое этим ученым мужам, собравшимся в нашем городе из разных стран и городов. И мы смотрели на столы с разложенными книгами, и ты снова спрашивала взглядом: "А что тебе в этом?", и я не знал ответа. А просто обнимал тебя на виду у всех серьезных ученых мужей, и все вокруг нас плыло как в тумане, и вся их жизнь, что мнилась раньше столь глубокой, вдруг становилась детскою игрой, когда я погружался в твой взгляд.

И плыл весь мир в глазах твоих, в глазах твоих.

И мы снова шли по Старому Городу. И ты снова вела меня древними улицами, неизвестными никому, кроме тебя. Они появлялись как будто для нас. И ты говорила без слов: " Об этом никто не должен знать...Лишь мы с тобой и мы с тобой..."

И вечный летний закат, не знающий конца, висел над Городом, нашим Городом, и мы шли с тобой, и куда - не знали сами, и видя все вокруг, и не видя ничего вокруг...

Странная женщина...Вечная женщина... Сколько же лет тебе? Семнадцать? Тридцать? Сорок? Ты так знакома мне и вдруг - столь незнакома... Ты была такою близкой, потом такой далекой, но сейчас вдруг, в этом дне, в этом сне, снова стала близкой и понятной, таинственная и непонятная, откуда ты?

А какой сегодня день? Какая сегодня ночь? И как это называлось многие века?

"Нечаянная Радость"... Ты знаешь это?

"Знаю", - снова отвечала ты без слов. - "Потому я и пришла к тебе в этом дне, в этом сне. Я пришла к тебе, чтобы подарить тебе себя. Но об этом никто не должен знать... не должен знать..."

Вечный летний закат, не знающий конца, висел над Городом. Вpемя не двигалось.

И мы снова шли с тобой по твоим тайным улицам. Нашим улицам.

Женщина, приходящая во сне...

Сколько это длилось? Кто сейчас скажет? Кто сейчас вспомнит?

Мы вошли в этот маленький старый дом под тополем. "Он только для нас, лишь для нас, но никто не должен знать об этом, ты понимаешь?" - снова сказала ты взглядом.

"Понимаю".

День открытых дверей в забытом доме...

"Я всего лишь женщина, лишь женщина, а ты считал меня так долго какою-то другой, совсем другой... Вот смотри, у меня расстегнулся браслет... но ты никому ведь не скажешь об этом, правда?"

"Да, конечно".

"Застегни мне, но только никому не говори, правда?"

"Да, конечно".

"Вот видишь, какая я... А ты привык смотреть на эти афиши, где мое имя то русским, то латинским... Фотомодель... Но разве я в этом? Нет, только с тобой я такая, как есть, вот и все. И не называй меня так, как привык. Я для тебя просто Верочка. Понимаешь? Просто Верочка. Но об этом никто не должен знать..."

"В синие дожди, в синие ветра ты меня с собой позови"...

И почему-то вздрогнуло сердце от этих старых слов нашей с тобою песни, когда-то самой любимой...

"Что теперь? Ты мне обещала улететь со мной в столицу, помнишь? В аэропорт?"

"Конечно".

И опять все заполняет бушующее людское море улиц и аэропорта: топот, скрежет, голоса, обрывки музыки, смех, плач, мерцанье огней, метанье теней, хаос, и суета...

Снова, как в году, бесконечно забытом в белых снегах зимы или в пустыне рыжей, медленно везет трейлер тяжелый лайнер по бетонным плитам к взлетной.

Рядом, со слезами на глазах, ты, вечная женщина. Как мы близки с тобой... Нам даже слов не надо. И там, по бортовой радиосети, как и в том семьдесят девятом, снова Алла.

"Я пришел провожать с парой темных натруженных рук, не с цветами...

Мой ирландыш, мой ландыш, прощай навсегда, ну а может?.. а вдруг?..

До свиданья.

Твое имя прибудет во мне и в последний мой час

Свято, Ланни.

Хоть бы раз

Мы увиделись в жизни еще хоть бы раз...

До свиданья..."

Наш Старый Город видится издали отсюда, с балкона аэропорта. Больно покидать его, правда? Но там, впереди... Там, где бьет в дворцовую набережную балтийская волна, там, где историческая Родина, где еще помнят короля Артура, спящего под гранитной плитой в лесу Брослианда в ожидании Эпохи Света...

И там, где воды вечного Ганга вливаются в южный океан под воздушными волнами раг и мантр, там, где послушники в сангхах учат "Сутру победоносной запредельной мудрости"... И полетим мы с тобой над огромной Россией, ставшей нам приемной матерью, туда, где плещется вечная река Рейн, туда где рассудительная Темза протекает между башнями Тауэра...

"Do you like to fly with me?.."

Какое незабываемое послеполуденное Солнце нашего Вечного Города провожает нас с тобой, видишь?

Там, из невского аэропорта Пулково, идет над Балтийским, потом над Северным, потом над Ла-Маншем серебристая "Каравелла".

И мы с тобой понесем эту удивительную Вечную Россию в подарок:

Вечной Британии

Вечной Германии

Вечной Швеции

Вечной Норвегии

Вечному Израилю

Вечному Токио

И очень современным странам Бенелюкса и Гонконгу.

Это судьба - Россия становится Новым Израилем и вступает в свой собственный "галут", добровольное рассеяние по чужеземным странам. Нас никто не гонит, мы сами считаем нужным отправиться в добровольное рассеяние туда, где "Время варварским взглядом обводит Форум".

Там ждут Россию. Там она нужна. Россия Достоевского и Бердяева, Пушкина и Рахманинова, Блока и Белого, дворянских гнезд и Дворцовой набережной Петербурга.

Россия пустынножителей и затворников, преподобных и чудотворцев.

Следом за многими и многими, "мимо Мекки и Рима Солнцем палимы идут по Земле пилигримы"... а впереди и позади - пески вечного Ханаана, где мы, поколение синайской пустыни, снова будем двигаться сорок тысячелетий ради нашего "дня исправления". И мы доживем.

- Нет, ты как хочешь, я отсюда улететь пока не могу...

- И я не могу... Поедем снова ко мне?

- Поедем.

И снова летний закат тихо падал в окна твоей комнаты...

Ты, вечная женщина, была рядом и вспоминала, и можно было уловить твои воспоминания о будущем:

"...пусть никто не знает, как мы с тобой, Орлов, у телефона правительственной связи в ту самую ночь, когда шли танки, ждали с самыми нашими близкими людьми, когда ответит столица... кто это поймет... и зачем?.. зачем... никому не надо знать, как я берегла тебя от всех других, от той одной, у всех времен, у всех ночей, у всех золотых знамен, у всех мечей... пока не скрещу тебе в последний раз руки на груди, и тебя, укрытого знаменем нашей Небесной Родины, повезет бронетранспортер... едва ли я буду первой идти за тобой... первыми пойдут твои адъютанты, они всегда были первыми... потом пойдут друзья человека. Потом враги человека. Потом официальные лица с орденами и погонами. И зачем им знать нашу с тобой тайну... Не надо и не дано".

Вечный летний закат висел над Старым Городом, нашим Городом, вечным Городом.

Вечный летний закат тихо падал в окна. Как в те дни, когда мы с тобой в том апреле были впервые в этой комнате, где старый тополь шумел за окном.

Эти теплые летние дни...

Пусть между нами стена, даже пусть за стеною...

И не наша вина в том, что жизнь так сложна, и что я не с тобой, и ты - не со мною...

Но мы не будем дом возводить из песка и улетать в облака с тобой не будем.

Только "Вокализ" Рахманинова напомнит о чем-то, никогда не сбывшемся у тебя и меня.

Мы с тобой, вечная женщина, простимся с твоим домом и пойдем прощаться с нашим городом.

- А если нам просто забыть все, что было, как страшный сон? И начать жить заново?

- Годы мои... Видно, так надо... Все равно мы этого никогда не забудем...

- Конечно... Но мы станем жить иначе. И не будет никаких войн. Мы преобразимся. И тогда мы просто не умрем. Мы изменимся.

- Пока мы любим, мы не умрем.

- Не умрем...

Вот снова этот обрыв, откуда виден весь Старый Город, тонущий в лучах весеннего солнца.

Как это странно бывает в снах - зима, весна и лето сливаются в одном дне.

Еще деревья спят под снежной тяжестью. Словно это наша с тобой первая весна.

Еще кружатся белые метели.

Это февральская оттепель.

Зима ушла навсегда.

- Ты не исчезнешь больше?

- Постараюсь.

А мне все кажется, а мне все кажется, что ты вдруг скажешь: "Первое апреля..."

Только спроси, молча спроси меня - я прибегу туда, и рядом ты услышишь "Да".

А где-то далеко, в столице, по Тверской и Неглинной летит тополиный пух там, где когда-то, летом девяносто первого шли танки... И задумчивые ивы смотрят в воды Чистых прудов на Бульварном кольце.

- Помнишь, как мы были здесь тогда, в апреле?

- И как все изменилось. Значит, мы недаром здесь живем?

- Наверное...

Глава 19

Воды Леты

Снова тот же парк вокруг, и те же лица, и продолжается бесконечный день...

Это был лишь сон, прощальный сон...

Снова идет дождь, и течет вода по дороге под низкими нависшими тучами. Просто пойдем за этой водой, по ее течению, и она сама нас куда-нибудь выведет. А она вливается в какой-то тоннель... Вроде бы, его раньше здесь не было. Впрочем, откуда знать, что здесь было, а чего - нет, если почему-то отказали внутренние часы, и уже невозможно понять, в какой стране и в каком тысячелетии нахожусь, да и кто я? и в каком пространстве?

Тоннель между тем уходит все ниже и ниже, начинаются какие-то скользкие лестницы, и надо спускаться... Назад идти смысла нет.

Вроде бы какой-то свет там, в конце тоннеля.

Кажется, оказался в каком-то подземном городе... Это же не тоннель - это небо здесь такое. Черное над багровым горизонтом. Инфра-город. А эти воды под ногами ...

Это воды Флегетона, воды Стикса...

Но ведь еще не умер?

Да... Это схождение в ад заживо. И этот "свет в конце тоннеля" - на самом деле Солнце, отсюда оно не больше булавочной головки.

Орк, подземный город Дита... Впрочем, это так называлось во времена Гомера и Вергилия, а в последние две тысячи лет, после многих изменений подземных миров, здесь многое переменилось... Даже названия этих страдалищ.

Тоннель вел в сторону большого подземного зала внизу, где тысячи оборванных женщин как будто накачивали воздух в огромный аэростат.

Что это?..

"Это последний выдох повелителя этого мира", ответил беззвучный голос. Здесь время движется обратным ходом. Страдающие знают собственное будущее, но не знают собственного настоящего".

Так вот в чем тайна этой петли времени и пространства!

Надо просто сосредоточиться, сконцентрироваться и войти в будущее земного времени и в то пространство...

Вот он, этот день. Город расстилается внизу, видимый с высоты полета орла. Это твой Новый Город. Асфальт у твоего дома, мокрый от недавнего ночного дождя. Лишь подняться по лестнице, такой знакомой, такой забытой.

- Орлов?! Как я рада тебе! - распахиваешь ты мне дверь навстречу. - Где же ты был столько лет? Где же ты был...

- Разве ты хотела меня видеть, Вероника?

- Забудь все это, забудь, забудь, забудь... У нас с тобой целый день сегодня на двоих! Тогда, в наши с тобою первые дни, я была такой наивной эгоисткой, мне казалось, все люди созданы только исполнять мои желания... но сейчас я совсем уже не такая, слышишь?

И мы идем по самым красивым улицам твоего Нового Города и говорим невесть о чем. Старый кинотеатр в квартале "А", сосны среди домов, и Солнце блестит в лужах. Новый ресторан с огромным двухэтажным залом лишь недавно построен и открыт. И в нем почти никого нет в этот солнечный вечер.

- Почему этот ресторан так странно назван - "Баргузин"? - спросила ты. Ты ведь знаешь, я не здешняя.

- Так называется северный ветер на Древнем Озере и Старого Города.

Официант приносит нам меню. Аллегро нон мольто плывет по двухэтажному залу. Кружимся в медленном танце среди немногих пар.

- Храни меня, дождь... - спокойный голос певца растворяется в пространстве, и кажется, мира уже нет, лишь чудом уцелел этот ресторан для двоих на краю света, среди сосен в закатных золотых лучах...Последний вечер последних людей на Древней Планете, последний бал...

И ты, рядом, в медленном танце со мной, но неуловима, но выскальзываешь из моих рук и уже манишь издали, догоняю тебя, и снова манишь издали, и снова ускользаешь в самый последний миг.

Лето плывет как расплавленный асфальт и сердце плывет как расплавленный металл, со мной под руку женщина неотразимой силы действия, одна из самых ярких фотомоделей вечного города, Старого Города, и не верится себе самому это мне дано? Навсегда? Даром?

- Как ты это умеешь, Вероника?

Со мной под руку этим непостижимым летом идет женщина, обласканная взглядами сотен мужчин.

- Мой милый, наивный Орлов, я привыкла ко взглядам не сотен мужчин, а тысяч.

Она включает странный, неизвестный в наше время электронный аппарат, и оттуда вдруг плывет мягкий голос какой-то совсем незнакомой певицы:

"Ласточка в полдень парила

В синих пустых небесах.

Я за полетом следила,

Слезы застыли в глазах..."

И снова она, нежная, что модель иного романтика прошлого века, под руку рядом этим плывущим летом в полутьме у ее TV: в ночном телеэфире над огромной этой чудесной страной плывет клип трех странно возникших неизвестно откуда красавиц:

- Не радись красивой, а родись счастливой,

Не родись красивою...

Милые девочки в телеэфире над огромной страной, что знала иные времена, иные чувства... певицы будущего.

Это будущее мы примем как лучший дар. Это будущее придет к нам под электрогитары твоих любимых "Битлз", потом под синтезаторы иных имен, и под вокалы иных судеб.

На вокзале еще светло поздним вечером.

Подхватываю тебя на руки и кружу в тополиной метели. И снова объятия и поцелуи, как столько лет назад... Но электропоезд уже грохочет наверху.

Сколько зим, - ты тихо скажешь, - сколько лет... На тебе сошелся клином белый свет.

- Так ты решил окончательно - уехать навсегда в столицу к твоим духовным наставникам, в свой рыцарский орден?

И однажды ты услышишь и придешь.

- Да. Поедешь со мной, Вероника?

Долго будет вливаться тишина взгляда любви во взгляд любви. И летит музыка любви откуда-то, знакомая столько долгих лет, но теперь ее поет совсем другая певица, столь напоминающая тебя своими порывами:

"Я могла бы побежать за поворот, я могла бы... только гордость не дает"...

Время утихнет в этой тополиной метели, взлетит мягкое обращение к Царице Вечной Любви, и что-то изменится в твоей душе.

- Конечно. Если позовешь.

Вот и сказаны главные слова.

И снова, как и столько лет назад, ты вдруг вспомнишь твоего любимого Маккартни:

- "Yesterday

All my troubles seems so far away"...

И вот здесь, у ступенек вагона, сделать все, для чего появился - подарить тебе книгу из будущего, одну из Книг Откровения, записанную в середине девяностых, но изданную лишь десять лет спустя после этого нашего дня и книгу, написанную автором с символической фамилией по имени того, кто был первым на Земле воскрешен на четвертый день, изданную еще позже по земному времени.

Такое тоже бывает. Эйнштейновский парадокс времени.

Поскольку в духовных мирах земного времени нет.

Ты сегодня вернешься домой с вокзала и прочитаешь. И это многое изменит в твоей судьбе.

Воспоминание о будущем, как говорил когда-то Поль.

А дальше... Увидим, что будет дальше.

Да будет не моя воля, но Твоя, Царица Вечной Любви.

И еще вложить в твою сумочку этот конверт, незаклееный и неподписанный. Что в нем? Небольшой лист бумаги:

"Создатель желает, чтобы свободный человек свободно признал Его власть, но не в порядке поражения в борьбе с Создателем, а в порядке усмотрения Его абсолютного превосходства по ценности".

С.А.Левицкий, д-р философии

"Трагедия свободы"

Вашингтон, 1958

Это тебе в подарок.

И это нечто решит в твоей жизни.

Уже вижу что-то новое в твоей вечной улыбке счастливой женщины: тайна Двух Начал Непорочности - Небесной и Земной.

Мой поезд уже виден издали, там, на северо-западе, уже подходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных "Шербургских зонтиков" Мишеля Леграна:

- Dis "Je t'aime", ne me quite pas...

Теперь ты прощаешься со мною, чтобы не расставаться уже никогда. И уже не было важно, будем ли видеться с тобой здесь, на земле, ставшие одною душой, но не ставшие одной плотью.

И этот вокзал твоего Нового Города медленно растворяется.

Снова мрачные пространства подземного мира, где время растянуто почти до полной неподвижности.

"Теперь тебе предстоит главное - победить свою собственную "тень", говорит беззвучный голос.

Как бы из ниоткуда нарастает скрежет и шум машин.

Опять и опять Старый Город появляется вокруг, и всегдашние его тополя вдоль улиц. Казалось бы, это просто Земля, но... какая-то не совсем реальная.

Знакомый проспект у плотины.

Чья-то черная "Волга" вдруг останавливается рядом, и из нее выглядывает человек в черном плаще и в темных очках.

- Куда тебе, мой друг?

- Вперед.

- Прошу! Карета подана!

Человек садится, и прежде чем взяться за руль, снимает черные очки.

Какое странное лицо... Словно мое же отражение в зеркале... Но как-то искаженное...

- Кто Вы?

- Твое скрытое "я". Твоя "тень". Сейчас мы с тобой, мой друг, заключим пари. Все твои близкие окажутся тебе совершенно чужими и не нужными. Как и ты им. И за каждого человека ты будешь мне отдавать десять лет жизни. Согласен?

Понятно. Это испытание на страх смерти.

Смерти нет. Это фикция.

"Тень" можно отделить от себя навсегда и отправить в ад на покаяние лишь при согласии на собственную смерть и готовности сойти на адское дно. Только так "тень" и уйдет: на адское дно попадать она не захочет.

- Согласен. Летим к Веронике, мой Вергилий! К Веронике, в студгородок.

Взвыл мотор. Машина разгоняется по пустому проспекту все сильнее и словно уже взлетает над землей. Кажется, будто она несется выше облаков.

Несколько минут, и под колесами другой проспект на другом берегу реки, разделившей Старый Город надвое, и огромное здание, такое знакомое, с зелеными цифрами электрического времени над входом...

Вероника. Она идет по бесконечному коридору, одна, в какой-то задумчивости.

- Вот и ты, Орлов... Десять лет мы с тобой не виделись. Где же ты был, Орлов, где же ты был...

- Я вернулся... Возвратился из небытия.

- Не возвращайтесь к былым возлюбленным... Мы были раньше, теперь нас нет. Не покидайте своих возлюбленных. Но Вы... не выслушали совет.

Ты медленно уходишь по этому бесконечному коридору, твой голос уже доносится издалека.

А куда тебе идти? И мне куда идти? И любому другому? Куда можно убежать от самих себя? Как же устала душа от этого... И от себя самого.

- Ищи меня теперь за тридевять земель, в тридесятом царстве... прозвучали твои последние слова, медленно затухая.

- Десять лет... Десять лет... - напомнил человек за рулем.

Что же... надрезать палец и кровью подписать договор.

- Куда дальше?

- К Бабушке.

Он жмет на газ. Несколько минут, и появляется бабушка в белой шали. Шаль похожа на крылья, а Бабушка - на ангела, готового вознестись.

- Бабушка, подожди, не улетай, пожалуйста! Помоги мне... У меня умирает душа...

- Теперь уже поздно... Чем я могу тебе помочь?

Тот же взгляд, что и всегда, вроде бы и любящий, но беспомощно-детский...

Осталось подписать еще один договор.

Что происходит? Что со мной? Может быть, на самом деле это искусство контролируемого безумия как духовная практика особой интенсивности? Психотехника византийских юродивых и королевских шутов?

- Теперь - моя бывшая "корпорация".

И еще несколько минут тишины и молчания. Появляется вся корпорация. Она с детскими флажками, шариками и барабанчиками марширует и поет:

- Однажды в студеную зимнюю пору

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Гляжу - поднимается медленно в гору

Вскормленный в неволе Орлов молодой.

- Во! Артист! Веди нас в кабак! Баб снимем! А с утра снова бизнес закрутим.

И продолжают на мелодию гимна:

- И шествуя важно, в спокойствии чинном

Мой грустный товарищ, махая крылом,

В больших сапогах, в полушубке овчинном

Кровавую пищу клюет под окном. И уходят прочь...

- Все ясно... Подписать еще договор... Теперь к Марине. Она меня когда-то любила.

Машина летит дальше. Остановка. Звонок.

Выходит маленькая девочка с куклой.

- А вам кого? - испуганно спрашивает девочка.

- Марину.

Девочка, как будто не услышав, поет, укачивая куклу:

- Не обещайте деве юной любови вечной на земле...

И снова тихо поет на тот же мотив:

- А ее нет, ей сделали операцию...

Понятно... Такую же, видимо, как тогда Ирине Истоминой... Какие же еще операции у женщин бывают?

Найти Марину? Зачем, зачем... Дальше-то что? Чем ответить на эту детскую бурю чувств? Пустотой? Температурой вакуума минус двести семьдесят один градус?

Из последних сил опуститься в кресло машины...

- Сорок лет! Тебе уже шестьдесят! Кто же еще? Элен? Ну что ж, полетели.

Вот и ее подъезд. Странно, почему дверь не закрыта на ключ... А вот и ты, женщина, близкая мне когда-то ... Лежишь на полу в распахнутом халате... Что это у тебя надето на голову? Полиэтиленовый мешок... И несет от него чем-то едким. Да нет же - выдавленный тюбик из-под клея рядом. Надышалась...Не смогла ты, ломку не выдержала, вот и схватилась за эту дрянь... Пульс есть, жива, только в глубоком трансе.

Какие-то фотографии и письма разбросаны по полу. Свадьба чья-то. Под фатою - ты, Элен, а рядом с тобой... Не может быть! Да, это он... Шеф... Только моложе лет на пятнадцать, без бороды... И рядом с Элен эта молодая женщина... Кто же эта, со свидетельской лентой? Ирина Истомина... Совсем юная... Лет восемнадцать? А свидетель Шефа - Поль... Да как только сразу не почувствовал этого - тогда еще, столько лет назад... "Мой бывший благоверный, свихнувшийся на мистике"... - всплыло в памяти, - "Поль был приятелем моего благоверного". Кто же это сказал? Элен, тогда, рядом с Ириной Истоминой, в тот день "Чайки".

- Так это Поль тогда, оказывается...

- Конечно, мой друг. Она была безумно влюблена в него. И ушла от него. Потом и с ней все кончилось. А он, сколько ни пытался вернуть ее - помнишь, один поэт написал: "Но для женщины прошлого нет. Разлюбила, и стал ей чужой".

Так это под Вашим влиянием, Шеф, он и стал таким... Он, очевидно, брал у Вас читать всяких "сумрачных германских гениев" и все прочее... Вот почему Вы со мной и встретились - исправить все свои ошибки с Полем... А я был... знаком с Вашей бывшей женой? о чем Вы и не подозревали... Да и я.

Человек за рулем выжидательно смотрит:

- И кто остался? За Истомину можно сразу отдавать десять лет. И за твоего отца, конечно же. И тем более, за Шефа. Разумеется, и за Эльвиру, и за Марианну. Вот уже сто двадцать. Лимит твоей земной жизни исчерпан. Сейчас ты умрешь.

Глава 20

Миллиарды лет боли

Зеленые цифры прыгают на электронных часах.

Что со мной? Мозг болит... Как же мозг болит... Словно раскалился докрасна. И какая-то темная пелена застилает взгляд... Красные кольца пульсируют в глазах.

Какая бетонная тяжесть во всем теле... Давящая пустота в голове и противная ноющая боль в сердце. Что это вокруг?

"Джудекка", - долетает бесплотный голос, - "адский ярус Джудекка... Там, где рожденных Землею титанов могучее древнее племя корчится в муках на дне, низвергнуто молнией в бездну"...

Что теперь осталось? И эта боль в сердце... Словно стеклянный осколок туда воткнулся... И как будто самого пространства не стало вокруг? И времени не стало... Словно оказался в каком-то ином измерении...

Мега-вакуум. Пустота, миллион раз помноженная сама на себя.

Какая же чудовищная невидимая власть вогнала меня еще до рождения в это отдельное от всего мира тело и в эту отдельную от всей Вселенной душу? И почему никак, никак не могу выйти из этой бронированной мумии собственной отдельности и достучаться до бронемумии другого, другого человека?

Вот и преступлены все пределы, рубежи и границы.

Теомания. Так когда-то там, на Земле, называл это Шеф.

Теомания... желать быть выше Юпитера и Сатурна, Брамы и Шивы, Орфея и Диониса. Быть выше самого Закона Воздаяния. Выше звезд. Шесть тысяч футов выше уровня человека. Потом написать, вслед за Ницше, книгу "Почему я так мудр" и лишиться разума на всю оставшуюся жизнь.

Неужели я снова обманул сам себя? Неужели Небо - лишь бетонная плита над землей с нарисованными звездами?.. И больше - ничего?

И появляется Орлов-четвертый. Из ниоткуда... Он слушает, что говорит самому себе Орлов-третий, зависший во тьме. И продолжает:

- Я всегда это знал. Бетонная плита, и больше ничего. Развести водой эти пакеты с белым порошком - получится дьявольская смесь. Потом вколоть это в вену - и в мир лучший. Которого нет. Я - падший ангел на этой планете. Она родная для них, им не надо большего. Им никогда не понять жизни на десять миль выше уровня человека. А для менясами законы этой планеты - ложь и дьяволов водевиль !

Замолкает, вглядывается в меня и повторяет:

- Но правды нет и выше...

- Я не верю тебе. Исчезни.

Только обессиленно расслабиться в этой пустоте, где нет опоры телу... Жизненных сил уже не осталось.

Черный человек, мое отражение, молчит и ждет.

- А... Так ты - дьявол... Пришел за моей душой...

- Я не дьявол. Я Ангел Смерти.

Вот сейчас и пройти сквозь этот ужас вечного уничтожения, сквозь тьму вечного небытия...

Ведь смерти нет.

Обычный солнечный свет. Как всегда, куда-то спешат люди мимо древних запыленных тополей под заходящим солнцем.Это Земля, Земля... ХХ век... Старый Город... Один из бесконечных годов Двадцатого века, уже когда-то пережитый.

Действительно, смерти нет.

Лишь исчез навсегда этот двойник, моя "тень". Смерть страшна лишь для них, а не для человека.

И эти привычные улицы. Пройтись по ним в последний раз и попрощаться с каждой из них, вспомнить всё и попросить прощения у Неба за каждый день своей жизни в этом Городе.

Странно... Вот здесь и было кафе, где прошел тот вечер с Вероникой. Давно ли это было, казалось бы? Но никакого кафе здесь уже нет. Чего же стоять напрасно у этой витрины и вглядываться внутрь?

А здесь был кинотеатр, где бывали с Эльвирой почти каждый вечер... но вместо кинотеатра уже что-то другое, какой-то "видеосалон"... что за странное слово?

Надо медленно повернуться, оглянуться по сторонам, что-то спросить у людей, что-то объяснить...

И я прошел по людным улицам, был город полон отражений, они брели за мной как тени, эти сотни Орловых, прошедших в зеркальных витринах то под руку с Ириной Истоминой, то с Эльвирой, то с Вероникой, то рядом с Полем или Шефом... они брели за мной как тени имолча слушали меня.

Некоторые останавливаются и слушают.

И говорить задумчиво, словно рассуждая самому с собой:

- ...а кто превратил нашу жизнь в ад? Мы сами... Мы порождаем зло, заражаем им друг друга, потом ищем виновного. И вот, мы приобрели весь мир, а потеряли - свою душу. И стали нищими. Был один день, и на Земле стояли три креста... Он приходил к нам, чтобы разомкнуть этот круг. Но мир не понял Его... Я возвращаюсь. Я пойду к Нему - Он каждого из нас поймет и примет. Только Он и Она - Царица Неба и Земли. Прощайте... А это вам от меня на память...

Отдать одному человеку свой плащ. другому - электронные часы, третьему доллары, четвертому - зажигалку, пятому - джинсовую куртку.

- Это тебе... А это - тебе... а это - тебе... Придет время, и всё будет иначе... Мы все станем понимать друг друга... И ни в чем не обвинять. Мы научимся всё прощать друг другу, и тогда...

Еще что-то спокойно и мягко говорю о чем-то, надо просто сказать людям то, что есть, а люди поступают по-разному. Кто-то слушает, кто-то, презрительно усмехнувшись, уходит.

Впрочем, все уже сказано. И теперь можно медленно уйти по этому тенистому безлюдному переулку, чтобы...

Но что это вдруг со мной? Словно какая-то неведимая огненная стрела пробила сердценасквозь, и надо оглянуться, но почему-то вдруг ноги подкашиваются, и всё вокруг плывет в глазах...

Странно... Что это за человек лежит на нижней ступеньке лицом вниз... Он недвижим, кажется, и не дышит. Шум проезжающих машин постепенно стих, все звуки замедляются.

Гаснет свет в глазах, и вдруг откуда-то плывет музыка, спокойная, светлая...

Асфальт еще в полумраке, но он словно покрывается белыми покрывалами. Они ложатся и на этого бездыханного человека с моим лицом, но почему-то совсем не больно вдруг уже ине горько, словно какой-то клапан раскрылся со вспышкой слепящего Света, и такая нежданная легкость на душе, словно ухожу куда-то ввысь, а тело так и осталось лежать там, на асфальте, вот уже и весь Старый Город виден внизу, Река блестящей ленточкой, вот уже и вся Земля кружится в темноте среди звезд маленьким голубым шариком... Как же я к ней привык...

Из мерцающего свечения, из отблеска кометных шлейфов проступает яснее и яснее светящийся живой силуэт. Кто-то заботливый вдруг появляется рядом. Это, как будто, не совсем человек... Светоносное существо...

- Я Малый Страж порога. Ты только что пережил клиническую смерть.

Откуда же медленно плывет эта мучительная музыка струн?..

Струны существовали на Земле тысячи лет.

Пронзительность боли этих скрипичных струн несла в себе лишающий разума жар расплавленного как огненное стекло песка ханаанских пустынь и мертвое молчание гиперборейских ледовых глыб, вырастающих в многотонный гул айсбергов. Такою была Земля задолго до появления человека. Такою она и оставалась.

Еще миллионы лет планета плавилась и остывала, чтобы научить людей плавить металл.

Еще миллионы лет планета учила их, как превратить расплавленный металл в струну тонкости лазерного луча, прожигающего железобетон.

Еще и еще сотни тысячелетий надо было учиться свивать струну для звучания. И это были миллионы лет немой боли.

Эта немая боль гудела в скалах и ветрах, в кристаллах и камнях. Она учила бутоны тюльпанов и роз сворачиваться с наступлением ночи. Она учила животных кричать, выть искулить.

Она учила мужчин любить женщин.

Миллионы лет на извержения вулканов и кипящие гейзеры смотрели те, кто создали человека.

Они уже знали, что такое звук.

Люди учились у них буквам: "берешит бара Элохим".

Люди учились у них именам: "вэ элле шемот", "и вот имена".

Люди учились у них символам планет и созвездий.

Люди учились у них прощению и великодушию.

Люди учились у них долготерпению. Они назвали его потом "ангельским".

Еще через миллиарды лет людей на земле не останется.

Должен быть закат там, где был рассвет.

Над безлюдной планетой еще века и века летел в радиоэфире записанный в незапамятном прошлом голос женщины:

- А если всё умрет, Любовь оставит след, ярчайший в мире Свет, как сотни тысяч Солнц...

Эту женщину звали Анной.

Лишь плыли по океану ледяные айсберги с натянутыми на них скрипичными струнами. Памятники эпохи людей.

Миллиарды лет боли.

И там, между Землей и Небом, на границе космоса и миров Вечной Любви, там стало вдруг видимым то, что, казалось, было на Земле лишь день, один день две тысячи лет назад - там, между Небом и Землей стоял Крест, и Скорбная Мария, Вечная Весна, в черных одеждах траура стояла перед Крестом, склонив голову, и Миллиарды Лет Боли стали океаном с того самого дня, где они кричали "распни Его", и в этот океан боли вливались тысячами и миллионами ручейков страдания каждого жившего на Земле и живущего, и каждый день этих двух тысяч лет, каждый миг этих дней Он снова и снова умирал, но каждый миг снова и снова побеждал смертью смерть, и оживал, чтобы снова принимать в Свое Сердце миллиарды страданий и отдавать людям Свет, Вечный Свет, Райский Свет ...И Новая Ева, искупающая человечество вместе с Сыном Ее, принимала в Себя миллиарды волн боли от Сына, и погибала, но каждый миг снова и снова оживала силою Вечной Любви - и отдавала людям, Своим духовным детям, только нежность, любовь и милость, прощение и терпение, сердечное тепло и утешение...И страдания каждого земного существа вливались в этот океан двух Святых Сердец и растворялись в нем, и переставали быть безутешными, и возвращались назад к каждому уже не потоком боли, а потоком Жизни и Света. И это было тайной взаимопроникновения Двух Начал Непорочности одного в другое - со-распятие Марии Искупителю и и со-распятие Искупителя Марии: Надмирная Голгофа Нового Адама и Новой Евы. Новый Адам в страдании искупал людей, у которых духовное непроникало в земное, Новая Ева в страдании искупала людей, у которых земное не поднималось до духовного.

Какое же удивительное и таинственное переживание согретости души началось вдруг...словно теперь сам стал частью Агнца и Агницы, а Агнец и Агница стали частью меня, словно я же сам и распят на Кресте как мой Новый Небесный Отец, и сам же предстою Его Кресту, как моя Новая Мать...

И я уже не "я", а вживлен в Нового Адама и Новую Еву, влился назад в Отца и Мать, когда-то создавших меня в Великой Любви.

Случилось что-то непостижимое и удивительное в своей светлой радости: таинственное взаимопроникновение... В меня вошла эта мягкая, эта светлая, эта милая агничность Любви, что и была во мне когда-то, задолго, задолго до рождения на Земле, но потом вдруг была потеряна, и о ней-то и тосковал как о потерянном Рае...

И "я" перестал быть только "собой", словно ушла куда-то, ушла навсегда эта холодная боль под сердцем, боль от пустоты под сердцем, из которой кто-то невидимый вытянул всю Любовь, и этот дух небытия потерял всякую силу и власть, и я перестал быть тем Адамом, переполненным скорбью в вечной пустыне, где умирает моя единственная, и перестал быть сыном Адама, посыпающего голову свою пеплом и песком вечной пустыни и сыном Евы, умирающей там, под черным горизонтом, и пустыни больше не стало, и боли больше не стало,и словно Кто-то родился у меня в сердце, Кто-то самый милый и любимый, родной и близкий родился во мне, любящий меня больше, чем я себя, и откуда-то вспомнилось: "Посему рождаемое Святое наречется Сыном Божьим"...

И вдруг сквозь холодный блеск айсбергов и брызги гейзеров, сквозь долины цветущих тюльпанов и золотистые облака в прозрачном воздухе стали проявляться невидимой фотоэмульсией числа, все знакомые, привычные числа, но удивительно выстроенные от единицы,одно вслед за другим, уровень за уровнем, в спираль, бесконечно расширяющуюся во всестороны горизонта ...

Душа ощущающая

1

1

2 3

Луна

Душа рассудочная

2

4 5 6

Меркурий

3

7 8 9 10

Венера

Душа сознательная

4

11 12 13 14 15

Солнце

5

16 17 18 19 20 21

Марс

6

22 23 24 25 26 27 28

Юпитер

7

29 30 31 32 33 34 35 36

Сатурн

8

37 38 39 40 41 42 43 44 45

Уран

9

46 47 48 49 50 51 52 53 54 55

Нептун

10

56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66

Плутон

11

67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78

12

79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91

13

92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105

но числа превращались в нечто иное, в просвечивающие друг сквозь друга знаки разных слоев реальности, и каждое число означало букву санскрита и иврита, латиницы и кириллицы, субатомную частицу и химический элемент, белковую аминокислоту и клетку растения, ноту и символ астрологии, цвет и логическую структуру, мелодию и народ, идею и чувство...

1 означало Луну, принцип унитарности, первоначальное единство мира, из которого вышло все существующее, и в которое все вернется в конце истории, и букву "A", ноту "до", красный цвет, точку в пространстве и времени, и зерно, содержащее в себе все будущее живое существо, и духовный центр, и символ числа, "Маг", был предостережением против ловкачества метафизика, не обращающего внимания на опыт.

2 означало планету Меркурий, закон бинера, минорные тональности, букву "B", ноту "ре", оранжевый цвет, прямую линию, ритм 2/4, мужское и женское начала, плюс и минус природных сил...

Круг из черной и белой половин, разделенных как бы вытянутой латинской "S". Древний даосский символ инь-ян, мировой полярности.

А образ этого числа - "Жрица"- предупреждал об опасности гностицизма, обучая подлинной мудрости.

3 означало планету Венеру, закон трех сил, гармонию противоположностей, единство трех начал человека, три добродетели, мажорные тональности музыки, букву "C", ноту "ми", желтый цвет, равновесие трех суждений в логике, треугольник в геометрии, астральное тело, три колонны Древа сфирот, темпоритм и деление клеток.

Деление клеток напоминало деление народов, и рост организма был похож на рост единого человечества, культура сменяла культуру, человек сменял человека, планета - планету...

И старость благословляла юность... И образ числа, "Императрица", пробуждал мысль об опасностях медиумизма и магии, раскрывая подлинные таинства.

4 означало Солнце и развитие через страдание, и подлинное Я человека, и его крест, и сердце, четырехкамерное сердце всех теплокровных и человека всех, от века знающих радость и страдание, и букву "D", и ноту "фа", и четыре времени года, и четыре стороны света, и четыре пути четырех евангелистов...

"Император" предостерегал от воли к власти и учил могуществу креста. Сквозь эти числа просвечивали процессии сменяющихся лиц, Платон и Аристотель, Авраам и Моисей, Конфуций и Будда, апостолы и пустынники, Альбертус Магнус и Фома Аквинский, фра Анжелико и Антоний Великий, мастер Леонардо и Декарт...

5 означало Марс, путь вниз к произволу и путь вверх к свободе, и пять ран, плату за эту свободу, и букву "E", и ноту "соль", и пять органов чувств пятого человечества, ныне живущего на Земле, и голубой цвет..."Папа" ставил перед лицом человеческого культа личности и магической пентаграммы как его кульминации, и противопоставлял этому святое нестяжание, покорность Небу и мистику пяти ран.

6 означало Юпитер, равновесие небесного и земного, что и называлось мудростью и властью, и букву "F", и ноту "ля", и синий цвет, и шесть направлений объемного пространства, и три степени свободы.

"Возлюбленный" говорил о трех испытаниях в пустыне и трех святых обетах: нестяжание, послушание, целомудрие духа.

7, "Колесница", предостерегала от опасности мании величия и учила подлинному триумфу духовного "я", наступавшему после Распятия. И этот триумф был успешной работой по подлинному освобождению, что было плодом катарсиса, и предшествовало фотисмосу, 8, и это была восьмиконечная звезда, символ Неопалимой Купины, знак Преображения, за которым следовал генезис, 9.

Едущий в колеснице держал под контролем четыре искушения: три в пустыне и объединившее их - искушение самопревозношением. Так он становился господином 4 элементов - огня, воздуха, воды и земли, составляющих его повозку.

Господин 4 элементов - это творческая личность, обладающая чистым и точным мышлением: творчество, ясность, гибкость и точность - проявление 4 элементов на ментальном плане.

У него было нежное, исполненное веры сердце: теплота, великодушие, чуткость и верность - 4 элемента в мире чувств.

Он обладает огненностью, полнотой, гибкостью и устойчивостью воли: 4 элемента - интенсивность, размах, приспособляемость и твердость. Четыре колонны колесницы - 4 стихии в трех мирах: духовном, душевном и физическом. Полог был смирением, отделяющим человека от Неба. И это было единственной защитой от опасности убить любовь. А жизнь любви и состояла из воссоединений и разделений, как дыхание - из вдохов и выдохов.

Простые числа обозначали новый опыт человека и народа, кратные "двум" и "трем" складывались в сложный пересекающийся контрапункт, похожий лишь на органные инвенции Баха...

Все пережитое в собственной жизни непостижимо вырастало из этих мерцающих прозрачных линий и снова растворялось в них.

Спираль уходила всё дальше и дальше, и трехзначные числа обозначали уже что-то, чему на Земле еще не было имени, какие-то еще не открытые изотопы трансурановых элементов, какие-то новые направления науки: спиритуальную физику, астральную химию, мета-математику... какие-то новые искусства: видеокниги, трансполифонию, виртуальные симфонии, интерживопись, мультимедиадраму, биоархитектуру, где храмы и дворцы становились живыми и росли сами, как растения... эти числа передавали еще неведомые Земле сочетания чувство-мыслей, мысле-чувств:

330 =

2x165 Поляризация свободной иерархии

3x110 Гармонизация полярности живого - Преображение биологической материи: изменение ее квантового состояния из корпускулярного в волновое отказом от эгоизма.

5x66 Свободный тонкий баланс точки сборки

6x55 Устойчивость в свободе трансценденции сознания

10x33 Само-осознание в иерархических процессах

11x30 Транценденция уравновешенного само-осознания

15x22 Гармония свободной поляризации

...эти числа были новым языком, новой речью и музыкой, их ритмы, соче+тания и разложения на делители в привычные слова не переводились, привычные слова любых земным языков были слишком плоскими для такой многомерности, многослойности и сверх-объемности, эти ряды и уровни, эти спирали чисел не передавались ни одними лишь нотами, ни одними лишь формулами... Их можно было назвать только "периодической системой сил мироздания".

И было "всё мне дозволено. Но не всё полезно"... И было непостижимым:человек от Творца не мог уйти никуда. Все дороги вели в Рай, даже поначалу уводящие прочь от Рая.

И здесь была скрыта какая-то великая тайна движения по дуге, параболе. Чем ниже человек падал, тем сильнее рвался обратно в Рай. В этом и был парадокс свободы: иди, куда хочешь - любой путь в конце концов вел обратно в Рай. Разница была лишь в длине итяжести пути: лишь от земли, через ад, через Сферу Прозрений...

Весь мир виделся созданным как дуга, на дне которой ад. И любой путь любого человека был в конечном итоге дугой с наложенной на нее сложной спиралью взлетов и падений иповторений на новом и новом уровне...Последние цветные отблески пробежали по сфере, и все исчезает.

Снова огромный тоннель, уводящий вниз, а за ним серебристая пыль звезд.

Голубая планета уже вращается внизу, в пелене облаков. Континент разрастается во все стороны горизонта, большое озеро среди бескрайних лесов становилось все ближе...

Эпилог

Новая Земля

Фиолетовый свет.

Гул.

Зеленый свет.

Плеск.

Тихий шум воды невидимого ручья в долине между холмов, поросших соснами. Низкое солнце, медленный воздух, плавность минут... Редкие старые дома из почерневших бревен.

Вдаль от дороги, по узкому деревянному тротуару, Бабушка ведет за руку пятилетнего Орлова.

Она опускается на колени у прозрачного, звенящего потока воды:

- Попьем водички, мой мальчик. Чистая водичка...

Да, просто попить воду с ладоней под старой лиственницей, шумящей от ветра с близкого берега озера...

- Вот так...

Укрыт чем-то белым... и словно свинцом налито тело... где же это? и рядом склонился кто-то в белом. Надо спросить... спросить...

- Я умер?

Кто-то в белом отвечает со смутно видимой нежной улыбкой:

- Ты жив. Ты в больнице.

Женский голос. Такой сердечный, заботливый...

- Что со мной?

- У тебя был инфаркт. Ты трое суток не приходил в себя. Тебя спасли.

- Спасли? Кто?

- Тише. Не двигайся. Нельзя. Тебя привезли какие-то мужчина и женщина на своей машине и уехали.

- Кто они?

- Неизвестно. Они сказали, что подобрали тебя на улице без сознания. Повезло тебе. Опоздай они хоть на три минуты, было бы поздно.

- Меня спасли... Даже не зная ничего... Ни за что... Просто так...

- Странный ты... Раз человеку плохо, значит, надо помочь. Разве можно по-другому? Ну, отдыхай, раз выжил.

Ты уходишь. Но снова возвращаешься, чтобы напоить водой:

- Вот так...

Но что же это так напоминает, что...

Тихий шум воды.

Бабушка опускается на колени у невидимого ручья.

- Попьем водички, мой мальчик. Чистая водичка... Вот так...

Бабушка зажигает свечу. К ней подходит пятилетний Орлов, берет свечу из ее рук. Орлов-четвертый поднимается на кровати, он словно очень боится встречи с собой-пятилетним. Бабушка тоже приближается к нему.

Пятилетний Орлов со свечей идет вниз к ручейку.

Четвертый Орлов смотрит ему вслед, и на глазах откуда-то слезы... И сосны с близких гор смотрят вслед медленно уходящему мальчику.

Что же было до этого?

Тысячелетние ветра

Авалон

Гиперборея

Слезы звезд

Эхо неслышимых слов

Страна Вечной Радости

Протей

Leave a light of Paradise (Райские бабочки)

Я = Я или Поэма трансформированного времени

Я = ТЫ

Принцесса Турбо-Фортрана

Погружение в воды вечного Рейна или

сверхзвуковые машины королевства Корнуолл

Иномирные радуги

Хроно-реверс

Эхо подземного гула

Сад

Седьмое Небо

Вечная весна

Снега Монсальвата

Волны Света

Феникс

Мир остановившихся мгновений

Воды Леты

Миллиарды лет боли

Новая Земля

Те, Кто создали человека.

И - числовая спираль... Язык будущего... Язык Любви.

Ради этого и надо было ожить - передать этот новый язык всем, кто лишь сможет его усвоить.

Сине-белый цвет неба за окном медленно сменялся золотисто-белым...

Теперь надо как-то дотянуться до окна и посмотреть, где я... Вот. Чуть подвинуться... Еще... Еще... Вот и подоконник.

Кто же это там, под окном?

Неужели вы все ко мне? Поль и Шеф? Ирина Истомина и Наташа? Эльвира и Вероника, вечные мои любимые? Бабушка и старик Орлов со своими орденами? И "верный оруженосец", и Марина, и Элен?

Да, ко мне. Вот увидели меня в окне, машут руками, радуются... Да разве это возможно?

Всеобщее примирение.

Всеобщее примирение...

Так было в мире всегда, так будет в мире всегда.

- Девушка, как бы мне выйти во двор? Только посмотрите - все они ко мне.

- Ну, ладно, я сейчас с дежурной сестрой поговорю, может быть, разрешит.

Милая девушка в белом халате медленно-медленно ведет под руку по двору. Тополя уже летние. Лучи послеполуденного Солнца скользят по ним, словно двадцать лет назад и двести лет назад...

Все окружают нас и просто молча улыбаются.

Странное, почти незнакомое чувство, будто время остановилось... и приходит нежданное, забытое где-то в созерцательном детстве, глубокое умиротворение...

И уходит бесконечное томление души, бесконечное ожидание чего-то - это долгое чувство пути по пустыне, тянувшееся из года в год, уходит тоска по прошлому и по будущему.

Словно путь по пустыне закончен, и начинается медленное вступление в долгожданную обетованную землю, полную воды и прохладной тени деревьев...

Что-то сдвигается в глубине души... какие-то континентальные плиты всего многолетнего ощущения мира и себя, понимания мира и себя... какое-то просветление поднимается к сознанию из скрытых глубин - неужели все, что приносило эти едва выносимые напряжения, борьбу, отчаяние в себе - специально напрявлялось и создавалось из невидимого мира, чтобы побуждать меня изменяться, заставлять развиваться, очищать себя и укреплять, углубиться в смирения и изменения своего восприятия, очищения от чувства собственной важности и прочего и прочего?

Все это была какая-то моя грандиозная иллюзия?

И почему кажется, будто все пришедшие готовы вдруг легко и счастливо рассмеяться, глядя сейчас на мое замешательство и растерянность? Словно все вы давно уже это знали или хотя бы предчувствовали и догадывались, но делали до сих пор серьезный вид, чтобы не нарушить достоверность происходящего и не дать мне догадаться раньше времени?

И по наивности все это воспринимал за чистую монету и ужасался, терялся, считал себя страдальцем за идею, за веру... а что еще подскажет чувство собственной важности? - или как наказание, расплату, искупление? когда привычные люди вдруг становятся как бы безумными, как бы врагами: все это было лишь для того, чтобы полностью изжить всю свою наивность деления жизни на "добро" и "зло"? Когда усыпляющий тебя гипнотическим сном несет "добро", а пробуждающий тебя от него несет "зло"?

А они... они были просто... "будильниками"? Чтобы меня будить и не давать засыпать гипнотическим сном, то одним, то другим? И сам тоже был будильником для Наташи, для Эльвиры, для Вероники, для старика Орлова, железного генерала, и многих, многих других, теперь уже и забытых?

Насколько же все происходящее есть совсем не то, за что его принимаешь взглядом земного рассудка, а только "правила игры"? Их иногда проявляющаяся строгость может иногда угнетать, если эти правила принимать всерьез, а не видеть за ними Великую Улыбку в Небе, полную Любви.

Все так же стоят вокруг и просто... молча улыбаются.

Шеф достает из своей сумки разломленный хлеб и наливает немного вина в небольшую чашу:

- Будем благодарны всем, кто встречался нам в жизни хоть раз.

Вот и Вероника взяла кусочек и выпила глоток, вот и Наташа...

Вот и Поль, вот и сам Шеф...

Вот и Марина, вот и Ирина Истомина...

Вот и Эльвира, вот и Элен...

И Поль начал метафизический диалог с Шефом, руководствуясь примером дискуссии последователей Шри Шанкары с последователями Рамануджи по адвайта-веданте. Речь шла о преображении каббалистического Древа сфирот, произошедшем две тысячи лет назад, что не открыто нынешним каббалистам, и о новом его преображении, что идет сейчас. И тянулся этот диалог тридцать шесть часов без перерыва.

И Марина начала дискуссию с Ириной Истоминой: какая женщина больше способна любить мужчину. И эта дискуссия, кажется, все еще не закончилась.

И Вероника начала дискуссию с Наташей: что считать более важным основанием социального прогресса - гуманитарные науки или точные. И эта дискуссия скоро закончится, потому что платформы мультимедиа примирили то и другое.

И Эльвира начала дискуссию с Элен: что ближе к истине - система Станиславского или эвритмия доктора Штайнера...

И тогда в гремящей сфере небывалого огня

Светлый меч нам вскроет двери ослепительного дня..." - написал однажды Блок Андрею Белому.

Но надо же, наконец, поговорить с тобой, вечная женщина...

- Так сколько же у тебя имен? Ева, Шахерезада, Изольда, Эльвира, Вероника, Ирина, Марианна, принцесса Мелисента из королевства Пирадор?

- А разве ты еще не привык? - улыбнулась вечная женщина. - Кажется, мы с тобой за эти несколько тысяч лет все же стали друг другу настоящими половинами, aren't we? - добавила ты на своем корнуолльском, - разве не так? А теперь тебе пора просто отдохнуть. Твоя жена тебя вылечит лучше всех врачей.

- Мой господин еще не привык, - улыбнулась другая вечная женщина. - Ему нелегко теперь придется привыкать к нашей дружбе, - улыбнулись обе жены, бывшая и настояшая. - Но мы ему поможем, - рассмеялись обе друг другу с шутовским злорадством надо мной. - Мы ему устроим, этому мистику и лирику, лед и пламень.

Как долго тянется пауза для медитации, как долго стоит вспомнить битву потомков Бхараты на поле Курукшетра, как долго стоит вспомнить штурм Илиона, как долго Одиссей плывет к милой своей жене...

- Нам с первого слова покажется снова: мы знакомы с тобой столько лет, столько веков... Но история должна завершиться. Потом она начнется как бы заново, но совсем уже иначе.

Солнечный закат медленно плывет над Старым Городом, словно в каком-то светлом прошлом, и уже возможном будущем, и снова солнце, и лучи света мелькают сквозь листья, как в юности мелькали надежды на что-то прекрасное и неземное...

И словно замирает время, словно остается в памяти этот снимок, цветной автограф дня, и плавно поднимается взгляд над кругом людей, собравшихся вокруг Шефа, и медленно открывается весь Старый Город с его послеполуденными тенями и тополями, лесными холмами вокруг и Вечной Рекой, словно с взлетающего самолета летом, и плывут в прозрачном воздухе проводы любви: город, страна, планета бережно и медленно отпускают от себя...

И будет медленно течь вода, капля за каплей, и будут медленно течь песчинки, одна за другой, сквозь песочные часы, и каждый день будет начинаться новая жизнь, и она никогда не окончится.

Это называлось временем. Это был живой поток тайн, где астронавты экипажа "Аполлон" смотрят на огромную Землю, висящую над горизонтом Луны, а где-то там, в песках Объединенных Арабских Эмиратов, где жил наш пра-отец Авраам, летит по небу ветер над цветущими в оазисах тюльпанами...

И телеспутники медленно скользят в вакууме над миром остановившихся мгновений, миром бесконечного солнечного заката над старыми городами и древними тополями, и снова плывет в эфире над морями и континентами телемолитва - "Не исчезай из жизни моей", и снова в мир приходит Вечная Весна, и снова в плавно падающем дожде висят над дорогами хрустальные радуги, и это значит, что мир не кончится, и никакой войны не будет, и опять серебристый "Боинг" заходит на посадку над океаном, и в нем кто-то чертит алмазом на иллюминаторе "I love you", и нам дан еще целый век, а может быть, тысячелетие, и мы снова посмотрим в Небо со слезами в сердце, и Мудрый Дирижер Вселенной еще и еще простит нас и подождет, когда мы станем взрослыми.

Как охватить разумом этот огромный мир древних пустынь и вечно-молодой радости?

Весь этот бескрайний мир?

И придет к тебе Вечное лето остановившихся мгновений, и старый автомобиль снова и снова и снова поедет по сквозящей аллее в старом-старом кинофильме твоего позабытого за вечными зимами, вечными веснами детства, как столько лет назад... "ничего не потеряно, ничего не потеряно...не забывай, не забывай, не забывай... Этот чудесный город и вечное солнце всегда будут с тобой, если ты этого захочешь...ты просто не знал и не знаешь, что приготовило Небо любящим Его...неужели ты думал, что все это напрасно, и ничего не вернуть из той воздушной полетности духа вечного лета над старым городом - десять лет назад двадцать лет назад - тридцать лет назад? кто вложил в твое сердце эту полетность и зачем? ведь недаром, недаром, недаром..."

И если все умрет, тот звук оставит след, тончайший в мире свет, как сотни тысяч солнц.

Еще взлететь словам над морем можно, еще взметнется музыка, еще вольется в тебя это вечное небесное золото. И время сольется и свернется как свиток, и вечное лето сольется с вечным золотом осени и вечной весной, и солнечный свет все зальет своими лучами, и время растворится в этом плавно текущем золоте Неба, и твой старый город, и твой вечный город медленно-медленно-медленно, плавно-чудесно-загадочно, в отблесках-отзвуках-отсветах выше и выше и выше... станет уходить в закатное вечное небо, растворяясь в том льющемся золоте вместе с тобой.

А потом все двадцать четыре тональности музыки сольются воедино, и станет этой музыкой твой вечный город, станешь и ты сам.

Ты сам превратишься в живую музыку вечного лета, и это навсегда.

И словно идет медленный набор высоты, и вот уже видится весь континент от Запада до Востока...

И снова плавно уменьшается теперь уже вся планета в тающих лучах Солнца, и уже можно охватить взглядом все континенты, все океаны и острова, и летят над планетой реактивные машины стальных рыцарей королевства Корнуолл, оставляя пушистые белые хвосты в воздухе, и сидят седые брахманы на берегах Инда, обучая послушников мудрости Вед, и плачет золотистая Лорелея над водами вечного Рейна, и плывут Тристан и Изольда по северному морю, и шумит старый тополь над окном любимой и единственной, и принцесса Турбо-Фортрана загружает программу компилятора в свою машину виртуальной реальности, и плачет в древней пустыне Адам над телом Евы, засыпанном песками, и атомный Авраам снова бросает свой пистолет в руки сыну Исааку, и прозрачные снега Монсальвата просвечивают сквозь окна ночного ресторана, и пульсируют электронные синтезаторы в поисках утраченного времени, где Я = Я, и девочка-женщина снова едет в солнечном трамвае, и Лунный Мудрец вразумляет космического генерала, и Кришна вдохновляет Арджуну на битву во имя вселенской дхармы, и лестницы в Небесную Россию, ушедшую под воды озера Светлояр вместе с градом Китежем, ведут из старых разрушенных храмов, и летят тысячелетние ветра над Старым Городом, и каждый день на Земле стоят три креста, и кто-то кричит "распни Его"...

Но древние пирамиды Египта хранят в своих погребальных камерах и коридорах столь глубокие тайны истории мира, что измерение - в священных египетских дюймах, равных одной миллиардной части орбиты Земли, пройденной за сутки, покоев жены фараона, названных "комнатой второго и нового рождения", давало дату Рождества Искупителя, названного в "Книге мертвых" "Владыкой пирамиды" и "Владыкой смерти и воскресения"...

И это навсегда.

И можно жить на Земле и - рядом с Теми, Кто создали человека, и над ними Тот, Кто пришел на Землю и повел людей за Собой - в Небо, вечное Небо, бескрайнее Небо, твое и мое, огромное Небо, одно на двоих...

И медленно проходит перед глазами все пережитое, и оно нежданно видится оправданным во всем, слившимся в единой гармонии, во всеоправдании, всепримирении, где все потерянное восстанавливалось, и история становилась своим же собственным зеркалом

В прошлом: В будущем:

Братья продают Иосифа Братья выкупают Иосифа из

в рабство рабства

Братья приходят из-за Братья уходят из Египта

голода в Египет в изобилие земли Авраама

Братья приносят покаяние

Так и плыла сама история вспять к Моисею, потом к Аврааму, потом к новому Заратустре, что снова созерцал духовное Солнце Солнц, потом к Ною, когда всплывет новый материк... потом Каин вернет жизнь Авелю, и все человечество соединится в преображенных Адама и Еву, а они вернутся в Рай...

Вечное Небо всегда над нами. Пройдут годы и века, разрушатся все страны, все культуры, постепенно распадется Земля, медленно растворится время, свернется спиралью пространство, и останется только одно, не поддающееся разрушению ни временем, ни пространством:

На Браке в надмирной Кане Галилейской Новый Адам и Новая Ева, Царь и Царица, Жених и Невеста, Агнец и Агница в белых одеждах благословляют человечество Новой Земли и Нового Неба, пошедшее от Них.

1987, 1991, 1994, 1995 - 1997.

Конец II тома

Irkoutsk

Nikolai V. Krinberg Nagornov

г.Иркутск

Николай В. Кринберг Нагорнов