Вечные хлопоты. Книга вторая

ЭПИЛОГ

Старик Антипов стоял у могилы жены.

Снежное безмолвие окружало его. Лишь где-то поодаль громко кричали вороны. Легкий мороз почти не ощущался, и старик Антипов стоял, ссутулив плечи, с непокрытой головой, комкая в руках шапку.

Покосилась ограда, бесцветной сделалась некогда красная пирамидка, потускнела, поблекла от времени латунная звезда, венчающая пирамидку, схватилась ржавчиной дощечка из нержавеющей стали, однако все еще можно было прочесть надпись на ней:

Засохла, облысела приметная кривая сосна, но рядом с нею подросли другие сосны, стройные и молодые, нацеленные в светлое небо, к солнцу и теплу, дающему жизнь всему сущему на земле.

Безлюдно было на кладбище и тихо, так тихо, как и должно быть на погосте, где живые обращаются к мертвым... Кто в надежде получить ответ на свои вопросы, не найдя ответа в себе; кто — чтобы обрести хоть мимолетный покой или, прочувствовав вину перед усопшим, вину, которой не бывает прощения, ибо некому уже прощать, уйти отсюда на помост, где свершается пожизненная душевная казнь...

Каждый, кто приходит сюда, приносит наболевшее, но далеко не каждый уносит отсюда то, что хотел бы унести в своем сердце, за чем приходил.

Тишина была мертвая, как и бывает только на погостах в будний зимний день. Казалось, что слышно шуршание снежинок в воздухе. Никто не мешал старику Антипову думать и беседовать с женой, никто не мог подслушать его мыслей и слов, а сказать жене было что — накопилось по крохам, по крупицам за четверть-то века, и посоветоваться тоже было о чем. Вдвоем легче разобраться, что и как, легче понять и правильно оценить происшедшее и происходящее в антиповской семье. Случались за это время и большие радости, удачи, но и немалые тревоги, которых не удавалось избежать.

Может быть, старику Антипову необходимо было поделить на двоих вину, если уж он виноват в чем-то перед людьми вообще, перед внуками и детьми, перед жизнью, которая не была простой, хотя, по его счету, жил он — по крайней мере, старался жить — всегда честно и прямо, не чурался никакой работы, не бежал от трудностей, понимая их как неизбежность, как обязательность, не искал мимолетных и оттого ненастоящих утешений, жалости и сочувствия к себе, а нес сочувствие и жалость другим, оставаясь, однако, непреклонным, даже жестоким ко всякому злу и несправедливости, сохраняя в сердце своем милосердие к людям, достойным того...

Так он думал, но вдруг пришло чувство неуверенности, явились сомнения, и сделалось тяжко нести одному не только тревоги, сомнения и собственную неуверенность, но и радости, которые — увы — не скапливаются, как горе, прибавляясь к прежним радостям, а убывают заметно с годами.

Согнулись немощно плечи, нет-нет и кольнет остро, пронизывающе в груди, рождая неведомый прежде страх за жизнь, а в сырую ненастную погоду ломит поясницу — к старости привязался и к нему проклятый радикулит, извечная хвороба кузнецов. Ослабели ноги, стала подводить память, но по-прежнему сильны, мускулисты его руки, как сильна и неугасима страсть ко всему живому...

А что руки, что эта страсть, когда нет — и это самое горькое, что можно придумать во зло человеку, — ни настоящего, ни будущего, а груз прошлого все ниже, ниже пригибает к земле, и временами кажется старику Антипову, что недостанет у него больше ни сил, ни мужества, чтобы распрямиться, поднять высоко голову, так высоко и гордо, как пронес ее все прожитые семьдесят с лишним лет...

Значит, пришел конец, и здесь его будущее — рядом с могилой жены. Мало они пробыли вместе при жизни, но будут вечно рядом после смерти: он велит родным, чтобы тело его, когда умрет, привезли сюда и захоронили здесь.

Не было в его жизни ничего такого, за что могло бы ему быть стыдно перед людьми, что могло бы заставить опустить глаза, но откуда, отчего взялось тогда чувство неуверенности в своей правоте, виноватости и, что всего страшнее, обреченности?..

С этим он ехал на Урал. С этим пришел к могиле жены.

Придя сюда, на погост, старик Антипов поклонился могиле и, с трудом удерживая слезы, прошептал: «Прости, что так долго не приходил. Прости, если можешь, за все...» И почудилось ему, что жена ответила также шепотом, далеким и потому чуть слышным — то сосны шептались на ленивом ветру, — ответила и простила, понимая, что не по лености или забывчивости он долго не навещал ее на чужбине, где она осталась совсем-совсем одна, а что был он всегда занят — хлопотал, работал не покладая рук, старался, как бы получше, поудобнее устроить не свою жизнь, нет, а жизнь семьи, дочери и внуков, взявши на себя пожизненной обязанностью и долгом быть им отцом, матерью, дедом, взвалив всю ответственность на свои плечи, и никогда не было у него времени, чтобы остановиться, оглянуться назад, осмотреться окрест и подумать: «А так ли делаешь, так ли живешь?..»

— Может, не все хорошо и ладно получалось у меня, — проговорил старик Антипов вслух. — Может, не всем ты была бы довольна... Но жил, мать, как умел, как велела совесть. Рано ты оставила нас, рано... Но зато и не знаешь, что такое одиночество...

Он вдохнул глубоко морозный воздух, полез было в карман за папиросами, но вспомнил, что жена не любила табачного дыма и только терпела его, раз уж попался курящий муж.

Солнце, поднявшись на полуденную высоту, достало лучами могилу, и заиграла прежним блеском, отбрасывая слепящий глаза свет, латунная звездочка на обелиске.

— А может, мать, и зря я пришел к тебе с жалобами?.. Смотри ты, как удачно сложилась судьба нашей Клавдии, хоть и не всегда у них было гладко. Да не беда это, мать. И у внуков наших все складывается хорошо. Хорошо, правда...

Он напрягся, прислушиваясь.

То ли показалось, что скрипит снег, то ли в самом деле... Он обернулся и увидел старуху. Она приближалась от ворот кладбища, волоча ноги и с трудом опираясь на суковатую палку. Что-то знакомое вроде было в ее изможденном, изъеденном морщинами лице, в ее по-старчески внимательных, острых глазах, которыми она как бы прощупывала, щурясь от солнца и слепящего снега, окружающий ее близкий мир.

— Любопытничаешь или навестить кого пришел?.. — Старуха по-вороньи наклонила голову, укутанную прохудившимся шерстяным платком.

— Навестить, — ответил старик Антипов, напряженно думая, где и когда он мог встречать эту старуху.

— Вот гляжу на тебя, как будто личность твоя мне знакомая... — проговорила старуха, вглядываясь внимательно в его лицо.

И он узнал бабку Таисию.

— Здравствуйте! — сказал обрадованно.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — закивала она. — Приехал, стало быть? Давно, давно не был...

— Все никак...

— Я знала, что приедешь еще. Все когда-нибудь приезжают! А старый тоже стал. Идет, идет времечко, и нас с тобой не спрашивается. Меня господь не хочет призывать к себе, живу... — Она вздохнула и перекрестилась. — Узнал, значит, и ты меня?

Старик Антипов кивнул молча.

— А я себе так думаю, что ежели, мол, не узнает, то и не надо.

— Что вы! — сказал старик Антипов. — Я сразу узнал. Сколько же вам лет?

— Лета мои не считаны, не меряны, — ответила бабка Таисия, взмахнув палкой.

— Лет, наверно, девяносто? — спросил он, подумав, что уже тогда, во время войны, она была старухой.

— Поболе, однако, будет, поболе... — Она пошевелила ввалившимися губами. — Выходит, что девяносто седьмой пошел. А тебе?

— Семьдесят два.

— Молодой совсем, жить тебе и жить. А долго не ехал... Некогда людям нынче. Работают, спешат, строят все чего-то. Столь много настроили, ужасть прямо берет, как посмотришь! Что там, теперь и на погост быстро возят... В городе-то был?

— Нет, прямо с поезда сюда.

— Посмотришь еще. Женился в другой раз?

И опять старик Антипов молча покачал головой.

— Ишь ты!.. — удивилась бабка Таисия и с любопытством уже оглядела его. — Любил, стало быть, покойницу?

— Любил, — сказал он.

— Это хорошо, когда любил. Нынче редко кто любит других, все больше себя. А живешь-то как, внуки есть?

— Трое.

— Богатый. А вот по глазам вижу, что не больно-то ты весел. Поди, пришел пожаловаться ей? — Она ткнула палкой в могилу.

Он промолчал и отвернулся.

— А ты не жалься, не надо! Кто имеет, тому дано будет и приумножится... — Она перекрестилась еще. — Блаженны уши, что слышат, блаженны очи, что видят!.. Живешь — и радуйся, что господь не прибрал покудова. И худая, говорю тебе, жизнь лучше и краше смерти... — Бабка Таисия наклонилась ближе к старику Антипову, опираясь на палку обеими руками. — Помру я скоро. Все помрем. Не стану врать, что смерть избавление от всяческих мук и трудов земных, неправда это. А приготовиться надо, чтобы совесть перед людьми и богом была чистая... Ну, пойду я. А ты побудь, побудь, поразговаривай, оно и полегчает на душе-то. Мертвые всех прощают... Захочешь — ко мне после приходи. Найдешь ли?..

— Найду.

— А не найдешь — тоже ладно... Посиди, подумай на спокое, и обретется в душе твоей господня благость. Все, все от него, сущего на небесах! — Она подняла палку и ткнула ею в небо. — И роптать на ближних своих не след, слышишь ли?..

— Слышу, слышу, — тихо сказал Антипов.

— А ведь ропщешь?

— Да...

— То-то и есть! А ты спроси-ка себя, так ли сам жил, как родителям твоим хотелось?.. Нет двух одинаковых жизней, и сердце у каждого человека бьется по-разному. Честно ли живут дети и внуки твои, в труде ли хлеб насущный добывают, не обирают ли ближнего, не зарятся ли на чужое в зависти черной?..

— Честно живут.

— Чтят тебя, отца и деда?

— Уважают, ничего не скажу.

— Вот и ладно... — удовлетворенно вздохнула бабка Таисия и пошла прочь, согбенная, маленькая, тяжело волоча больные ноги.

На кривой лысой сосне примостилась ворона. Склонив голову, она долго разглядывала старика Антипова, потом, взмахнув шумно крыльями, каркнула удивленно и улетела.

Снег просыпался с веток и не оседал, повиснув в воздухе.

Старик Антипов простился с женой, понимая, что теперь уже навсегда, до самой собственной смерти, и заспешил с кладбища. Он был спокоен и радовался этому.

Возможно, слова бабки Таисии (была она или показалось?), а возможно, и что-то другое привело старика Антипова к осмыслению простой, как все вечное и мудрое, истины, которая прежде не давалась ему: он честно и до конца исполнил свой долг, свою миссию и обязанность на земле, как исполняют ее все Антиповы — и дочь, и зять, и внуки... Все они правы, но каждый наравне с другими прав еще и по-своему, и эта отдельная правота каждого не выходила и не выходит за границы общей Правды, не противоречит ей, потому что все они, Антиповы, живут на земле открыто, как должен жить человек, им нечего и незачем прятать что-то от остальных людей.

Это главное, а все другое — как снег и ветер, как мороз и зной, как времена года — преходяще и временно.

Он шел по дорожке к воротам, нагоняя бабку Таисию, которая задержалась еще возле чьей-то могилы, и думал обо всем сразу, думал сумбурно, но всякая мысль между тем обретала какой-то живой, знакомый образ, и образы эти, будучи памятью, выстраивались друг за другом нескончаемой вереницей, проходили сквозь сознание старика Антипова, составляя одно, единое целое со всем тем, что было хорошего, что было плохого.

И с тем, что будет...

1974—1976 гг.