В конце концов, все религиозные учения постигает одна и та же участь: в период гонений, когда приверженцы новой веры терпят лишения и рискуют жизнью, их духовный подъем достигает огромной высоты, а идеалы их витают над действительностью, как бы в самом деле осиянные каким-то небесным светом. Но стоит только светильнику веры выйти из-под спуда, стоит религии завладеть правами главенствующей церкви, как тотчас же она обращается в гроб поваленный, полный нечистот и всяческой мерзости.
Словно какой-то дьявол желает еще и еще раз доказать человеку, что, как бы высоко ни взлетал он в мечтах своих, в конце концов, непременно шлепнется в грязь!
Разительнейшим примером такого падения служит христианство. Оно действительно подняло человечество на такую нравственную высоту, какой оно еще никогда не достигало. Благодаря этому возникло даже убеждение, что когда христианство завладеет всем миром, то и самая миссия человечества будет закончена. И однако, с непостижимой быстротой овладев умами и точно распространившись по всему свету, в качестве морально главенствующей религии, христианство так же стремительно выродилось в официальную церковь, не чуждую самого грубого идолопоклонства. Внешнее благочестие, мертвящее ханжество и гнусное изуверство свили себе теплое гнездышко под куполом христианского храма. Христос, выгнавший из храма торжников, обративших дом молитвы в вертеп разбойников, с ужасом отшатнулся бы от современной христианской церкви, в которой благополучно возвратившиеся торжники дружно уживаются с палачами, по-братски деля меж собой лепту бедной, но в достаточной мере глупой вдовы.
Еще ни одна религия не доходила до такого цинизма, чтобы сделать орудием угнетения и предметом торговли заветы всепрощения и бескорыстия!
Впрочем, так и должно быть, ибо чем выше идеал, тем глубже его падение.
Мрачное иудейство или воинствующий ислам не могли пасть так низко, ибо не залетали так высоко. Внутренний смысл этих учений не превышал нравственного уровня человеческой массы. Христианский же идеал горел, как звезда утренняя, высоко над житейским болотом глупости, невежества, жестокости, жадности и пошлости толпы.
Именно для того, чтобы популяризировать идею и сделать ее понятной для духовно-ничтожного большинства, преемники Иисуса должны были низвести его учение до уровня общего понимания.
Массы жестоки — церковь стала воинствующей, благословляющей крестовые походы, устраивающей гонения и терзания. Массы косны и консервативны — церковь застыла в мертвых догмах и канонах, как ересь преследуя всякую живую, свободную мысль. Массы грубы — церковь изгнала из жизни языческую радость и красоту. Массы раболепны — церковь создала пышную духовную иерархию и благословило власть. Массы тщеславны и любопытны — церковь настроила великолепных храмов, создала пышные обряды. Массы дики и глупы — церковь дала им фетиши, кресты, иконы, мощи, хоругви, колокола, кадильный дым и прочую мишуру, прельщающую дикарей и заменяющую им недоступный темному сознанию нравственный смысл религии.
Официально христианство еще живо... Целые народы именуют себя христианскими, патриархи все еще считаются духовными руководителями, храмы пышны, богослужения великолепны. Но под знаком крестного страдания и любви к ближнему царит беспримерное и наглое лицемерие: христианские народы ведут между собою кровавые войны, служители Бога стали чиновниками духовного департамента, в храме духа царит мертвый фетишизм. Если кое где еще и лепечут о Христе, то это не идет далее простого словоблудия. Весь строй жизни противоречит самым основам Христова учения, и связь христианства с народными массами держится всецело на грубом суеверии.
Слово Христа осталось только словом, не претворившись в дело.
Да и как могло быть иначе, если все условия борьбы за существование и самая природа человека противятся тем высоким нравственным требованиям, которые ставит перед человеком идеал? Жизнь есть борьба, а борьба немыслима без победителя и побежденного, без торжествующего и страдающего. Отказ же от борьбы есть отказ от тех свойств, которые органически свойственны человеку и в которых залог непрерывного развития жизни.
Всякое религиозное учение создает свой идеал. Без идеала религия — ничто. Создавая же идеал, она тем самым отходит от действительности, за что жизнь и мстит беспощадным крушением всех упований.
Если социализму когда нибудь суждено победить мир, его постигнет та же печальная участь. Официально человечество будет жить в социалистическом строе, под знаком братства, равенства и свободы, а за этими пышными декорациями будет процветать самая своекорыстная и беспощадная борьба за личное благо.
Великолепные лозунги останутся внешними признаками новой религии, как любовь к ближнему осталась внешним знаком христианства, а под этим величественным куполом воцарится та же мерзость запустения. Официальное равенство явится новым оружием в руках правящих групп для удержания масс в повиновении, а за спиной братства образуется новая каста — каста привилегированных специалистов-организаторов, которые будут свирепо охранять свои права и преимущества от покушения толпы, на основании, якобы, своей особенной полезности для общественного порядка.
Как ныне христианские священнослужители кощунственно благословляют оружие христолюбивого воинства, идущего на уничтожение своих братьев по Христу, так и социалистические вожди будут вынуждены создавать грозные армии и для братьев-социалистов.
Как единое Христово учение, в толковании и бездарных и низких духом, раздробилось на множество догматических течений, питающих друг к другу большую ненависть, чем даже к язычникам, так и социализм неминуемо разобьется на целый ряд учений, с различной тактикой и различными программами. Постыдная картина войн между христианскими народами сменится не менее постыдной грызней социалистических общин.
Для доказательства этого положения даже не нужно указывать на то дробление социалистических партий, которое существует уже и ныне и кипит такой ненавистью.
Это логически неизбежно, ибо — раз весь смысл жизни и все законы ее будут низведены до справедливого распределения труда и его продуктов, то каждый человек, оставив для парадного употребления лозунг братства, будет напряженно заинтересован только в сохранении равенства в праве на жизненные блага.
Как каждый отдельный человек, так и целые группы людей, разъединенных природными условиями быта, будут поглощены той же заботой, а потому естественные богатства той или иной части света явятся предметом завистливого вожделения и яблоком раздора.
Тяжесть труда и количество добываемых продуктов не могут быть равны для всех стран, благодаря их климатическим и геологическим особенностям, что неминуемо и возбудит совершенно справедливое сомнение в правильности равномерного распределения труда и продуктов. Группы, не столь обеспеченные естественными богатствами и более отягченные условиями труда, явятся "законными" претендентами на долю всех благ, добываемых по лицу земли.
Для того же, чтобы удовлетворить их претензии, обладатели более счастливых условий будут вынуждены соответственно и бескорыстно повысить свою производительность, а следовательно и принять на себя лишние тяготы труда. То же самое, конечно, будет наблюдаться и в отдельных отраслях промышленности. В награду за эти жертвы они получат или очень мало или ничего; ибо другим нечего будет предложить им в обмен. А между тем это самопожертвование не будет уже оправдываться никакими нравственными соображениями, ибо нравственным соображениям нет места в психике общества, основанного исключительно на материалистических положениях. Поэтому принудительное уравнение, со всеми своими аппаратами власти, закона и кары, явится неизбежной необходимостью, послужив к возбуждению недовольства, протестов, вражды и борьбы. И социалистический строй окажется лишь новой иллюзией, в бесконечной смене вечных миражей, которыми, в погоне за лучшим будущим, тешится человечество из века в век!