Ведомые

Наши взгляды встречаются — двойной удар в сердце и живот. Он никогда не улыбается на работе, никогда не показывает эмоций. Но сегодня я почти теряю равновесие, потому что он делает это. Он еще как это делает!

Его зубы сверкают белизной на загорелом, совершенном лице, на одной стороне появляется маленькая ямочка. Черт возьми, я не могу дышать.

Габриэль спрятан в тени. Он так красиво сложен, что выглядит неприкасаемым. Скала. И эта улыбка — моя погибель. В ней вся радость толпы. Она отражает мои трепет и волнение. Он знает, что я чувствую. Он знает, потому что — невероятно — он тоже это чувствует.

Я понимаю, что он любит эту часть жизни, просто никогда не показывает. Теперь он позволяет мне это увидеть. Этот мужчина за кулисами.

Они его неправильно понимают. Габриэль не холодный и бесчувственный. Он просто прячется. Я хочу выпустить на свободу всю мощь и бурлящие эмоции, которые он скрывает.

Однажды я получу их. К черту гордость, я буду давить и дразнить. Это единственный известный мне путь, чтобы разрушить его стены. И если он, в конце концов, меня не захочет, я найду возможность пережить потерю.

Рабочий сцены встает между нами, торопясь подготовить следующую гитару Джакса. К тому времени, как он проходит, Габриэль удаляется, прогуливаясь по краю сцены, его орлиный взгляд блуждает в поисках потенциальных проблем. Его перехватывает музыкальный продюсер, и они останавливаются поговорить.

Киллиан играет жесткий рифф, и я вырываюсь из тумана, возвращаясь к концерту. Время летит в вихре звуков и красок.

К моменту окончания концерта во мне бурлит энергия. Обычно я уставшая, но не сегодня. Ребята говорят о походе в клуб, и я обеими руками за. После прохладного душа, в котором так нуждалась, переодеваюсь и рвусь в бой. Наношу красную помаду и покидаю ванную, чтобы обнаружить ждущего меня Габриэля.

Я никогда не привыкну видеть его. Этот мужчина слишком красив. Он прислонился к двери в ванную, руки в карманах отлично сидящих джинсов. Белая футболка плотно обтягивает его широкие плечи и натягивается на бицепсах.

Если бы в мире существовала хоть какая-то справедливость, без костюма он выглядел бы нелепо. Однако любая одежда на нем сидит хорошо. Осматривая меня, он искривляет уголок рта.

— Я думал, что обнаружу тебя в пижаме.

Слова звучат почти расстроенно.

— Хочешь установить для меня комендантский час, Солнышко?

Взяв со столика маленький клатч, забрасываю в него помаду и ключ от комнаты.

— Ты будешь его придерживаться?

— А ты как думаешь?

Он недолго смеется низким смехом.

— Думаю, тогда мне придется спать с одним открытым глазом.

Боже, не напоминай, что мы спим вместе. Не сейчас, когда только я могу видеть его таким в уединении нашей комнаты. Когда он наблюдает за тем, как я собираюсь, как будто имеет на это право.

Мне становится все труднее и труднее не наброситься на него.

Вместо этого я долго-долго его оглядываю, и не потому что в этом есть необходимость, а потому что вид уж слишком хорош.

— Никогда бы не догадалась, что у тебя есть джинсы.

— Таскал их с десяти до двадцати одного года, — легко отвечает он.

— Пока не стал «Мужчиной в костюме».

— «Мужчина в костюме» сегодня отсутствует. — Он следит взглядом за моими движениями. — Куда собираешься?

— Парни хотят потусоваться по клубам.

— Я такое слышал.

— Думала к ним присоединиться. Ты тоже идешь?

— Нет. У меня другие планы. — Он отталкивается от двери и выпрямляется. — Пойдем со мной.

Звучит как приказ, но с мягким, словно масло, напором, скрытым за требованием.

— А куда ты собрался?

Это тактика затягивания, потому что, ну кого я обманываю? Пойду с ним, куда бы он ни направлялся. Однако я не хочу, чтобы он это знал.

Габриэль сверкает еще одной редкой полноценной улыбкой, еще сильнее разрушая мою решимость.

— Это секрет. Чтобы узнать, ты должна пойти.

Драматическим жестом я кладу руку на сердце.

— Черт с тобой, Солнышко, ты использовал против меня мою же слабость.

— Любопытство сгубило кошку. Да, я знаю. Это означает, что сопротивляться ты не можешь. — Он кивает на дверь. — Идем, Болтушка. Вся ночь впереди.

Сейчас два часа ночи, но Мадрид только разогревается. Я собираюсь застегнуть крошечные пряжки босоножек на высоких каблуках, но останавливаюсь.

— Они подходят для того места, куда ты меня ведешь, о, таинственный?

Скользнув взглядом по моим голым ногам к месту, где небесно-голубой сарафан прикрывает бедра, он слегка прикрывает веки и делает непроницаемое выражение лица.

— Ты красавица.

О, этот голос, такой рокочущий и грубый, глубокий и богатый, как горячее какао и намазанный маслом тост! Одному мужчине не стоит обладать такой властью. Два слова не должны заставлять мои бедра сжиматься, а кожу — становиться чувствительной.

Может, именно это заставляет мои ступни подняться на носочки, чтобы представить ноги в наилучшем свете?

— Уверен?

Провожу рукой по бедрам, приподнимая подол, чтобы показать немного больше кожи.

Ноздри Габриэля трепещут. Широкая мускулистая грудная клетка расширяется и медленно сужается, когда он выдыхает. Столь явная попытка успокоиться посылает через меня поток чистого тепла, а колени почти подгибаются.

— Софи, — произносит он тихо и натянуто.

— Да?

Черт, слова звучат с таким придыханием!

— Кончай валять дурака.

Я широко улыбаюсь. Попался. Пожимаю плечами и позволяю подолу опуститься на ноги прежде, чем направиться в сторону двери, немного сильнее покачивая бедрами.

Он идет следом с ворчанием, которое может означать как раздражение, так и веселье, трудно сказать. Но я знаю одно: этого человека нужно дразнить и бросать ему вызов больше, чем кому-либо из моих знакомых. Иногда я спрашиваю себя, не ждал ли он этого, не сходил ли с ума от скуки?

Или ждала только я? Теперь все ощущается странным и вовсе не таким, как было раньше. До того, как я начала двигаться по жизни. Теперь я осознаю каждый шаг. Я ощущаю его руку, зависшую над моей поясницей, когда он идет рядом, и ровное дыхание, когда мы спускаемся в лифте.

Предвкушение пронзает меня, и это не потому, что мы выходим вечером, это потому, что я с ним.

Молча мы спускаемся по лестнице и идем к арендованной машине. Не важно. Это комфортная тишина, такая, какая бывает с человеком, которого знаешь вечность. Полагаю, совместный сон сделал происходящее таким.

Он привозит нас в клуб с длинной очередью снаружи. Не удивляюсь, когда подъезжаем прямо к входу, и кто-то проводит нас внутрь к огромному негодованию людей в очереди.

Внутри клуб забит. Красивые женщины, практически раздетые, извиваются и раскачиваются в такт музыке. И с явным интересом наблюдают за передвижением Габриэля. Несколько рук протягивается, чтобы погладить, пробегая по его плечам и рукам. Одна смелая дама даже умудряется схватить его за задницу.

Я даже не осознаю, что шиплю на нее, словно кошка, пока Габриэль не берет меня за локоть и не уводит оттуда.

— Спрячь когти, Болтушка. Моя честь в безопасности.

— Я почти уверена, что называть женщин кошками — это сексизм, — отзываюсь я, не обращая внимания на то, что сама секунду назад думала о себе так же.

Он не удостаивает меня взглядом.

— Сдам свою карту феминиста по возвращении домой.

Домой. Нет, не буду слишком сильно наслаждаться этим словом. Это временно. Все это временно. И если буду повторять достаточное количество раз, в конце концов, сама в это поверю.

Габриэль прокладывает дорогу в бар, а я осматриваю сцену, пока делает заказ. Затем возвращается с двумя холодными коктейлями.

— Черный мохито, — произносит, передавая мне один. — Очевидно, фирменный.

Видеть его выпивающим — настолько редкое событие, что, когда он это делает, я замечаю:

— Ты не увлекаешься выпивкой, потому что твой отец...

— Был алкоголиком? — подсказывает он сухо. — Частично. И мне не нравится терять контроль.

— Нет. Я и не предполагала, что ты станешь.

Хотя я бы хотела это увидеть. Не в уродливом виде, а становится ли Габриэль в постели неконтролируемым? Вся эта ледяная сила, превращающаяся в пороховую бочку тепла и желания.

В этот момент своими голубыми глазами он рассматривают мое лицо.

— Почему ты зарделась?

— Не зарделась. Мне жарко, вот и все.

Делаю большой глоток напитка. Боже, он хорош. И опасен. Не могу напиться с Габриэлем. Боюсь, мой рот будет извергать всевозможные непристойные предложения.

Он с сомнением смотрит на меня, но больше ничего не говорит.

Пока мы пьем, несколько техников возятся на сцене, готовясь к концерту. Я наклоняюсь ближе к Габриэлю, чтобы быть услышанной сквозь шум музыки.

— Ты знаешь, кто играет?

Он самодовольно смотрит на меня.

— Терпение, Болтушка.

К тому времени, как мы заканчиваем с напитками, свет гаснет. Габриэль ставит наши бокалы на барную стойку и берет меня за руку. Я чувствую тепло его ладони и то, как крепко он сжимает мою, пока ведет через толпу, ближе к сцене. И не удивительно, что люди расступаются перед ним.

Он не останавливается прямо перед сценой, а идет немного в сторону, так что мы протискиваемся между людьми. Погаснувший свет резко вспыхивает красным и желтым. Группа выходит на сцену и люди приветствуют ее. Фронтмен группы — женщина. Рядом с ней три гитариста, ударник и парень за микшером.

Габриэль потихоньку движется мне за спину, как будто становится преградой между мной и остальными людьми. Я чувствую кожей тепло его тела.

А потом группа начинает играть. Это не совсем та музыка, которую я ожидала услышать. Фламенко, смешанное с современными стилями — фанком, хип-хопом, даже с нотками Болливуда, создающее звук, не похожий ни на что услышанное мной ранее. Счастье пронзает меня, словно молния. Я вздрагиваю и поворачиваю голову.

Габриэль смотрит на меня с улыбкой. Он не говорит ни слова, нет необходимости. Достает бутон розы из заднего кармана. Когда поднимает его, не успеваю уловить. Я слишком потрясена, стоя с разинутым ртом, пока он заправляет его мне за ухо.

— Вот так, Дарлинг, — говорит Габриэль. — А теперь потанцуем.

Он кладет руки на мои бедра и начинает двигать нас под музыку, подхватывая ритм. Мое тело отвечает. А я настолько шокирована тем, что он добровольно танцует, что даже не могу связно мыслить. Поэтому не делаю этого. Позволяю музыке захватить меня, отдаюсь умелым рукам и покачивающемуся телу Габриэля.

А он умеет танцевать. Не знаю, почему я удивлена. Его поступь лучше моей, и я следую его примеру, смеясь и проявляя больше энтузиазма, чем изящества. Кажется, он не возражает. Наши глаза встречаются, и танцующие люди вокруг меня отступают. Есть только он. Его бедра двигаются вместе с моими, сердце колотится в груди.

Теплые руки гладят мои бока, едва касаясь. Я дрожу, льну ближе, руками обнимая его шею. Его тело твердое и горячее. Ладони скользят по моим рукам. Переплетая пальцы, он поднимает мои руки над головой, полностью контролируя ситуацию.

Этот танец не грязный. Всегда вежливый и сдержанный Габриэль сохраняет между нами небольшую дистанцию. Не важно. Он танцует со мной, и я оживаю, наслаждаясь моментом.

Одним движением запястья он разворачивает меня так, что юбка закручивается вокруг бедер, а затем возвращает назад, опрокидывает и снова кружит.

Я смеюсь и смеюсь. Никогда так не танцевала, движения традиционные, но немного изменены. Мне нравится. Он взял мою мечту и осуществил ее. Для меня.

Наши взгляды встречаются и замирают. В его глазах улыбка и вопрос: «Ты этого хотела?»

И как сказать, что я смотрю на то, чего хочу? Бойфренды всегда давались мне легко. Они хвалили мое тело, говорили, что со мной хорошо проводить время, со мной просто. На самом деле они имели в виду, что я не та, к кому привязываются. И если честно, я тоже не привязывалась.

Сейчас все иначе. Я уже прикипела.

Габриэль видел все, что я могу предложить, но не взял то, что я бы дала ему с радостью. По уши влюбиться в него — все равно, что броситься с крутого утеса. Падать, ни за что не держась и без пути назад на твердую землю.

Моя улыбка яркая и болезненная, но нельзя показать ему свое беспокойство. Не хочу отвечать на эти вопросы. Он выглядит удовлетворенным, улыбка зарождается в его глазах и озаряет все лицо.

Мы танцуем до рассвета и, смеясь, возвращаемся домой, я уже порядком навеселе.

И ни разу он не попробовал большего.

Что подтверждает теорию. Я должна отступить и по его примеру воздвигнуть стены вокруг сердца. А когда защитная башня будет готова, нужно настолько отдалиться от Габриэля Скотта, насколько смогу.

Глава 16

Софи

В попытке занять себя работой, а не мыслями о соседе по комнате, я рано выхожу на место, которое мы выбрали для сегодняшнего представления. Это небольшое пространство, на котором состоится широко разрекламированная встреча перед концертом.

Когда я прихожу, воздух уже влажный и плотный. Толпа снаружи возбуждена и не в хорошем смысле. Высока угроза, что все выйдет из-под контроля. Проведя всего лишь год в качестве папарацци, я могу уловить признаки. По толпе пробегает волнение с ноткой отчаяния, и мне это не нравится.

Я выбрала хорошее место, чтобы поймать парней, когда они будут выходить из лимузинов, а также чтобы сфотографировать зевак. Они расскажут об этом вечере лучшие истории, а еще это удержит меня от Габриэля. Пытаюсь не сожалеть о своем решении, учитывая неприятную атмосферу, витающую в воздухе.

Девочки-подростки ведут борьбу за место, не так уж изящно толкаясь локтями. Происходящее пока не переросло в драку, но шанс близок. Вспышки и толчки усиливаются. Охрана выглядит раздраженной. Они не так уж любезны, расталкивая людей в попытке сдержать толпу.

Меня окружают фотокорреспонденты. Многие из них не знакомы, но некоторых я знаю.

Вопреки желанию, я осматриваю толпу в поисках лица Мартина, опасаясь его решения нанести визит «Килл-Джон» и мне. Лучше увидеть его приближение, чем быть застигнутой врасплох появлением. Я проделывала это каждый вечер, все время, пока посылала парня к черту. Но его, к счастью, нет.

— Как ты получила работу с «Килл-Джон»? — спрашивает меня Томпсон, один из старых коллег, затягиваясь сигаретой. Его лицо выглядит распухшим, а кожа отливает серым в ярком свете под навесом. — Ты с ними трахаешься?

— Ага, со всеми. — Я даже не утруждаюсь повернуться к нему. — По очереди. Слышала, они ищут и мальчика для развлечений, если тебе интересно.

— Мило. — Он бросает окурок, не потрудившись затушить его. Жар на кончике находится близко к моим босоножкам с открытыми пальцами. — Мне бы стоило процитировать тебя, соплячка.

— Потому что на тебя можно положиться, — бормочу я.

Проныра тушит сигарету, едва не задев мой палец. Я не реагирую, хотя и хочу.

Никогда не поддавайся эмоциям. Отличная мантра, но не из тех, которым легко следовать. Я сожалею о своем плане все больше и больше, поскольку воспоминания о днях отчаяния заполняют мою голову и заставляют желудок сжиматься. Я ненавидела работу папарацци. Ненавидела себя за то, кем была. И за то, что чувствовала себя покрытой грязью изнутри.

Мой телефон вибрирует.

Бренна: Мы подъезжаем к зданию.

Время идти. Я собираюсь засунуть телефон обратно в карман, когда звучит сигнал об еще одном сообщении.

Солнышко: Расчетное время прибытия 30 секунд.

Его сообщение делает со мной то, что не смогло сообщение Бренны — заставляет почувствовать заботу и порождает желание заботиться в ответ.

Держаться от него на расстоянии не получается, во всяком случае, когда мы находимся в постоянном контакте. Однако сейчас нельзя беспокоиться. В поле зрения попадает кортеж «Килл-Джон».

Толпа превращается в столпотворение. Девчонки кричат, толкаются, становятся грубыми. Все мы так тесно прижаты друг к другу, что, кажется, колеблемся, как бушующее море.

Я поднимаюсь на носочки и начинаю снимать, пытаясь запечатлеть хаос.

К тротуару подъезжает первый большой внедорожник. В нем ребята. Габриэль, Джулс и Бренна прибудут в следующем.

Первым выходит Джакс и как будто прикасается проводом к толпе. Все усиливается. Изображение в камере дрожит, когда меня толкают. Но я успеваю сделать снимок выражения лица Джакса: вздрагивание, а потом черты разглаживаются, демонстрируя некое смягченное равнодушие. Он улыбается, но мысленно находится не здесь.

Остальные ребята не улыбаются. Не в этот раз. Толпа слишком дикая, чтобы задерживаться. Они ровным шагом приближаются ко мне. За моей спиной люди толкаются и толкаются. Я стою в хорошем месте и очевидно, что этим недовольны несколько девушек.

— Мне не видно!

— Свали с дороги!

— Свали, я пришла сюда первая!

— Пошла ты.

Последние двое не были нацелены на меня, но я оказалась в центре событий. Внезапно руки замахали, ладони захлопали. Уклоняюсь от нескольких ударов, но этот ублюдок Томпсон толкает меня обратно. Я свирепо смотрю на него, когда кто-то хватает меня за волосы и тянет. Сильно.

Слезы покалывают веки, кожа головы горит. Наклоняю голову и разворачиваюсь, мой локоть встречается с животом той, кто схватила меня за волосы. Девушка с визгом их отпускает.

Кто-то хватает мою камеру, и я шлепаю его по руке. Вокруг вспыхивают новые драки.

Периферийным зрением вижу Джакса. Встречаясь взглядом со мной, он хмурится и замедляется.

Нет, нет, нет. Убирайся отсюда.

Остальные ребята тоже останавливаются, замечая меня в рукопашной. Не хорошо. Толпа снова напирает, прижимая меня к Томпсону и охране. Удар приходится мне прямо в глаз, и я вижу звездочки. Мне так больно, что вскрикиваю. Прилетает другой удар. Искры боли и слезы.

Сдаётся мне, Томпсон дважды толкнул меня локтем. На самом деле ударил.

Я собираюсь налететь на него, когда между нами с достаточной силой, чтобы Томпсон растянулся на заднице, втискивается тело. Габриэль стоит передо мной с выражением такой ярости, что по коже бегут мурашки.

Я успеваю только моргнуть, прежде чем он хватает меня и поднимает на руки.

Я не упаду в обморок.

Однако моя голова падает на его плечо. И я льну. Потому что он — стена, отделяющая от мира. Моя стена. Он безостановочно движется через толпу, и она расступается, инстинктивно понимая, что он сметет всех на своем пути.

Один злобный взгляд на охрану, и нас оттесняют к двери, ведущей в тихий темный коридор. По сравнению с яркими огнями и шумным хаосом снаружи это как бальзам для моего напряженного тела. Я еще сильнее расслабляюсь в руках Габриэля.

Он не останавливается и продолжает шагать, бормоча что-то себе под нос. Это поток «раздражающих ублюдков», «чертовых тупиц» и «сукиных сыновей», смешанных с другими словами. Я позволяю его тихому голосу обволакивать меня, словно теплые руки.

Сердце все еще скачет, и я дрожу. Не хочу. Хочу быть сильной. Но адреналин сходит на нет, и мне ничего не остается, кроме как обмякнуть.

Одна сторона лица пульсирует в такт сердцу, боль распространяется во всех направлениях. Я думаю о Томпсоне, ударившем меня локтем. И впадаю в уныние, несмотря на гнев.

Руки Габриэля сжимаются.

— Тише. Я держу тебя.

Мы входим в гримерную «Килл-Джон», ребята быстро встают и окружают нас.

— Какого хрена это было? Что случилось с Софи? — спрашивает Джакс, указывая на меня. — Ты в порядке, милая?

— Предельно ясно, что нет, — рявкает Габриэль, проходя мимо и усаживая меня на стул.

— Блять. Это была катастрофа, — бормочет Киллиан. — Толпу накрыло дерьмом. Нам стоило потянуть тебя с собой, Софи.

— Нет, не стоило, — вяло сопротивляюсь я, когда Габриэль становится передо мной на колени и изучает мое лицо. — На вас бы напала толпа.

— Они бы нас не обидели, — Рай выглядит больным, всегда золотистый цвет его лица тускнеет, когда взгляд задерживается на мне.

— Ты этого не знаешь.

Габриэль хмурится и убирает прядь моих волос.

— Попалась, Болтушка. — Его тело излучает гнев. — У тебя кровь.

— Держи. — Уип протягивает ему аптечку и улыбается мне. — Детка, с этого момента ты остаешься с нами, верно?

Моя губа дрожит.

— Точно.

— Хочу вернуться туда и надрать пару задниц, — бурчит Бренна. Она потеряла очки, а на голове у нее бардак. В потасовке я даже не заметила ее. Она передает мне холодный компресс. — Ублюдки.

За ней стоят Либби и Джулс. Они смотрят с грустью на мое лицо. Я опускаю голову.

— Ладно, — произносит Габриэль фирменным тоном. — Давайте найдем Софи комнату. Займитесь своими делами.

Никто не спорит, а Джакс сжимает мое плечо перед уходом.

Благодаря телу Габриэля, закрывающему меня от всех, ощущение такое, будто мы одни. Он открывает дезинфицирующую салфетку, хмурясь, осторожно касаясь моего нижнего века. Оно горит, но я не двигаюсь.

Когда, наконец, он начинает говорить, его голос мягкий.

— Я мог бы убить его.

— Ты сядешь в тюрьму из-за человеческого мусора, и это будет цирк. И напрасная трата сил.

Прохладная ткань скользит по моему разбитому лицу.

— Нет, не будет.

Хватаюсь за его широкое запястье, чувствуя под рукой быстрое биение пульса. Его потемневший от ярости взгляд встречает мой. Мое сердце смягчается, даже несмотря на то, что именно я здесь должна быть рациональной.

— Никакой мести, Солнышко. Обещай мне. — Когда он не отвечает, я глажу пальцем его запястье. — Пожалуйста, Габриэль. Ради меня.

Его губы сжимаются, пока не белеют, но он кивает, взглядом скользя к моему глазу. Осторожными касаниями очищает рану, а потом смазывает порез толстым слоем мази.

— Продолжай накладывать, пока не заживет. Мазь поможет предотвратить рубцы.

Он передает тюбик с мазью и прикладывает холодный пакет к моему лицу.

— Ты специалист по ушибам? — шучу я.

Приходится шутить или я расплачусь.

Он смотрит на меня с мрачным выражением лица.

— Да.

Накрываю его руку своей, чтобы продолжать удерживать компресс на месте, но он не отпускает. Скользит по моему лицу большим пальцем, царапая уголки губ.

— Уип прав. Больше никаких прогулок в одиночку.

— Я большая девочка. Могу постоять за себя. — Он демонстративно осматривает мое лицо. — Гребаная случайность, — парирую.

И его палец снова поглаживает мою щеку, касается губ. Его веки немного опускаются, когда он резко вдыхает.

— Ты попросила меня об одолжении. А вот моя просьба. Не заставляй меня переживать о том, что это снова случится. — Он пристально смотрит и чувство от этого как удар под дых. — Пожалуйста. Я не смогу нормально работать.

Я сглатываю комок в горле. В глазах собираются слезы. Глупые слезы. Начинаю трястись, все наваливается одновременно.

— Мне было страшно.

Он втягивает воздух и касается своим лбом моего. Его свободная рука путешествует к моему затылку, удерживая меня на месте. Спокойно, твердо.

— Как и мне, — шепчет он, шокируя настолько, что я вздрагиваю.

Неправильно истолковав мое удивление и подумав, что это от боли, он шепчет проклятия. Его пальцы нежно поглаживают меня.

— Ты в безопасности, Софи. Такое больше никогда не повторится.

— Я знаю. — Судорожно вздыхаю и закрываю глаза, когда чувствую его запах. — Ты обеспечиваешь безопасность своим людям.

— Я забочусь о своих людях. — Его губы скользят по моей неповрежденной щеке, касание настолько легкое, что это может быть игрой моего воображения. Только это не так. Я чувствую его до кончиков пальцев. Оно гудит на моей коже, даже когда он слегка отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза. — Я защищаю свое.

Габриэль

Мне нужно чертовски много времени, чтобы прийти в себя. Слишком много, чтобы сдержать ярость, чтобы начать дышать как нормальный человек, говорить спокойным тоном. К тому времени, как выхожу в переулок, руки так сильно дрожат, что едва могу открыть дверь.

Теплый влажный воздух тяжело оседает на моей коже. Я делаю вдох, чувствуя кислый запах мусора, смешанный с мускусным запахом мокрых камней. Не важно. Я снова вдыхаю, медленно, долго. Кружится голова, и я прислоняюсь к стене позади театра.

Костюм будет испорчен. Люди заметят.

Я не обращаю внимания на это. Больше нет.

Глядя на тусклый оранжевый свет, выбивающийся из-под двери, спрашиваю себя, кто я теперь, черт возьми. Скотти распадается. Трещины его доспехов проступают по всему моему усталому телу. А Габриэль? Теперь только один человек называет меня этим именем. Только один человек заставляет чувствовать себя человеком из нежной плоти, а не машиной. И я подвел ее.

Поврежденное лицо Софи заполняет мои мысли. Как этот ебаный челеносос ударил ее локтем. Дважды. Прежде, чем я смог добраться до нее.

Сердце бьется настолько сильно, что рубашка ходит ходуном. И вот я снова задыхаюсь, изо всех сил стараясь набрать в легкие больше воздуха. Земля подо мной качается и кренится. Сейчас меня стошнит.

Два быстрых шага, и я склоняюсь над мусорным баком. Меня рвет, пока ничего не остается. Пока горло не начинает гореть.

Блять, ненавижу, что у меня уходит вечность на то, чтобы выровняться. И даже когда удается, голова пульсирует, ощущение, будто она слишком тяжелая и слишком легкая одновременно. Ненавижу, что рука все еще дрожит, когда из нагрудного кармана достаю шелковый платок, чтобы вытереть рот.

Теплая влага стекает по губе. Белый шелковый платок в малиновых пятнах. Снова кровотечение из носа. Мои пальцы холодеют. Я думаю о маме, когда ее не стало. Головокружение, обмороки, кровотечение из носа.

Меня снова обдает холодом.

В ночи раздается женский смех. Просачиваются обрывки разговоров: как жарко было Джаксу во время его соло, как кто-то предпочитает смотреть на Уипа, играющего на ударных, другая хочет иметь ребенка от Киллиана. Слушатели покидают шоу, насладившись им. Они называют эту ночь лучшей в своей жизни.

Я помог им достичь этого. Эти девушки никогда этого не узнают или им наплевать. Так и должно быть. Однако гордость, которую испытываю от осознания того, что подарил им крохи счастья, присутствует.

Если уйду я, кто-то другой будет делать эту работу. Но будет ли он делать ее хорошо? Будет ли он присматривать за моими парнями и следить, чтобы все шло как по маслу? Или будет думать только о собственной выгоде?

Тот факт, что нет никаких гарантий, раздражает.

Снова раздается хрипловатый смех, ничем не сдерживаемая женственность. Это напоминает мне о смехе Софи, хотя в нем всегда присутствует толика самоуничижения, как будто она является частью шутки, но не насмешки.

Я никогда не мог свободно смеяться и часто находил тех, кто это делает, раздражающими. Жизнь — это не шутка, не для меня. Но я все равно хочу купаться в звуке смеха Софи, позволить ему очистить меня и смыть всю тяжесть моей жизни.

Не знаю, как попросить об этом или даже позволить себе спросить.

Я назвал ее своей. Она захочет объяснений. У меня их нет. Это просто так. Не важно, трахаю ее или нет, я уже принадлежу ей. Даже если она меня не хочет.

Мой телефон вибрирует от полученного сообщения.

Бренна: Машина на месте. Где ты, черт возьми?

Мысль о том, чтобы сидеть в машине с Бренной, Джулс и Софи в то время, пока от меня воняет рвотой и, скорее всего, на лице пятна крови, добавляет в рот кислоты. Мне не хватает воображения, чтобы придумать нормальное оправдание своему внешнему виду и не то чтобы я хотел лгать или говорить правду.

Однако я вру. Большим пальцем быстро печатаю сообщение.

ГС: Уже уехал. Была пара дел. Будьте осторожны.

Последнее предложение предназначается Софи, и Бренна знает об этом.

Софи. Ей больно и она, вероятно, расстроена. Ясно дело, она не привыкла к побоям или жестокому обращению, и спасибо Господу за эту маленькую милость. Мне стоит находиться с ней, даруя утешение. Наша кровать — она и есть наша и стала таковой с того момента, как только Софи легла на нее — будет прохладной и мягкой.

Однако если сегодня вечером лягу с ней в постель, не ручаюсь за свою реакцию. Я и так показал ей слишком много себя. Разоблачение никогда не было простым. Прямо сейчас я не могу больше продолжать делать как прежде и не потерять контроль, которого придерживался годами.

Софи. Мою грудь пронзает сожаление.

Печатаю последнее сообщение Бренне.

ГС: Я ненадолго. Убедись, что Софи устроилась и приложила лед к глазу.

На экране появляются маленькие точки.

Бренна: Будь уверен, босс. Береги себя.

Я подозреваю, что Бренна точно знает, чем я собираюсь заняться, хотя это желание секунду назад возникло в моей голове. Но мне это нужно. Я нуждаюсь в освобождении.

Прокручиваю контакты и нахожу нужный.

ГС: Какие планы на сегодня?

Меньше, чем через пять секунд приходит ответ.

Кармен: Прошло столько времени, С. Начала думать, что ты забыл обо мне. Есть окошко. Два часа ночи.

И дальше адрес.

Убираю телефон, чувствуя себя грязным, развратным. Не стоит. Мне нечего стыдиться, но я стыжусь. Так всегда происходит, когда поддаюсь слабости.

Глава 17

Софи

В автобусе Габриэля я одна, и ощущается это неправильно. Ох, он довольно ясно дал понять, что это место и мое тоже, но я так не считаю. Здесь в каждом дюйме Габриэль, и я на самом деле этим наслаждаюсь. Надоело жить одной. Мне не нужно чувствовать себя как дома. Мне нравится находиться в его владениях.

Обычно, когда вхожу в его автобус, появляется ощущение, что я обернута в этого мужчину: все такое прохладное, спокойное, упорядоченное. Пахнет им, дорого и свежо. Ощущение безопасности.

Однако сейчас все совсем не так. Потому что его здесь нет. И, признаюсь, я желаю его присутствия. Он нужен мне здесь. Как бы я ни ненавидела свою слабость, тело еще не отошло от происшествия. Я продолжаю дрожать, пальцы рук и ног ледяные. Несмотря на болеутоляющее и лед, лицо болит.

Мне нужно отвлечение в виде Габриэля. И, честно говоря, я выполнила обещание ложиться с ним в постель в награду за то, что пережила этот отвратительный вечер.

Он не поехал с нами домой, сказав Бренне, что есть дела. Выражение лица, когда она читала сообщение, подсказывало, что она знает больше, чем рассказывает. И чем бы он там ни занимался, она этого не одобряет.

Я не писала ему. В первую очередь, мне бы не позволила гордость. Он бросил, когда мне было страшно и больно. Возможно, мне не стоит так на это смотреть, но стряхнуть это чувство оказалось невозможным.

Хуже того, Габриэль не вернулся в автобус.

Наступило утро, а моя голова болит после долгой бессонной ночи из-за того, что я крутилась на постели в попытке отключить мозг и дать телу отдохнуть.

Он заставлял меня сдерживать обещание каждую ночь. Каждую чертову ночь.

Разве для него это не значит то же самое? Что он будет здесь. Каждую. Чертову. Ночь.

Ставлю кофейную чашку на гладкую поверхность стойки и наливаю ее доверху. Ага, именно кофе. Не чай. Чай не является решением всех жизненных проблем. Иногда черный, охренительно горький американский кофе — это и есть решение.

Не отрывая глаз от двери, демонстративно делаю глоток, потом кривлюсь. На самом деле не люблю черный кофе. Я отношусь к поклонникам кофе со сливками и двумя кусочками сахара.

— Чертов британец в костюме, вынуждающий меня пить черный кофе, — бурчу я, хватая сахар и сливки.

Капля сливок падает на стойку. Я ее игнорирую. Ха. Могу себе представить, как он ухмыльнулся бы, увидев это.

К сожалению, мелкие, жалкие победы не приносят удовлетворения.

Когда беру чашку и взбираюсь на один из стульев, он присылает сообщение. Очевидно, я потеряла всякий стыд, потому что бросаюсь к телефону.

Его слова как удар в грудь.

Солнышко: Уехал на несколько дней по делам. Уже предупредил остальных. Увидимся в Риме. Веди себя хорошо с моими мальчиками.

Несколько дней? Уже предупредил всех?

Обескураживает, насколько я расстроена. Как это... больно.

Так не пойдет. Он делает свою работу, а я готова топнуть ножкой, как обиженный ребенок.

Прикусывая губу, отвечаю.

Софи: В твое отсутствие устраиваю вечеринку с группой в твоем автобусе.

Очевидно, что быть мелочной еще не значит выбыть из игры.

Его ответ приходит незамедлительно.

Солнышко: Хорошо. Тебе не стоит быть одной. Пускай Джулс все запишет на мой счет. Или найди черную кредитку, которую я засунул в ящик с носками.

Это... это... Я сжимаю зубы. Даже не могу подобрать ругательство, которым могу его обозвать. Оплачивает мою вечеринку, как будто он мой отец. Иди, Софи. Веди себя хорошо, пока меня нет. Однако он ведет себя мило. Святая подливка, он согласился впустить людей в свой автобус. Или он поймал меня на блефе?

Софи: Отлично. Но не полезу в твой ящик с носками. Я могу перепутать цвета, и что тогда ты будешь делать?

Непримиримый придурок с легкостью отвечает.

Солнышко: Переберу носки. Повеселись, Болтушка. Тебе это пойдет на пользу. Увидимся через несколько дней.

И вот так просто он ушел.

Мне нужно задушить это липкое чувство в зародыше. Отложив телефон, я допиваю кофе и иду одеваться. Больше не собираюсь хандрить. Мне нужно планировать вечеринку.

Габриэль

Локоть попадает мне в скулу. Белым светом, как вспышка фотоаппарата, за веками взрывается боль. Проходит через меня, звенит в ушах. Пинок в бок заставляет отшатнуться.

Вокруг насмешки и крики, пятно из лиц. Мне это знакомо. Это удовольствие от насилия и алчности подпитывает меня с самого детства как молоко с тостом, намазанным маслом.

Прилетает еще один удар. Я отхожу и уклоняюсь от него. Блокирую новый коленом. Возьми себя в руки. Сфокусируйся.

Мой противник ожесточен, вероятно, дерется каждую ночь. В молодости я был лучше него, но теперь меня смягчила комфортная жизнь. И все же я знаю, сколько смогу выдержать. Нужно измотать его, подождать, пока устанет. Хотя придется вытерпеть несколько ударов.

Синяки можно спрятать, а вот открытые раны и разбитые губы — уже другая история. На боях это моя вторая ночь. Я уже избит. Если появится еще больше повреждений, придется отдалиться от Софи слишком надолго.

Софи. Софи ударили в лицо. Дважды.

Ярость пульсирует горячим пламенем, пронизывает меня.

Сдерживай ее.

Новым ударом задевает челюсть. Будь это профессиональный бой, меня бы уже нокаутировали. Однако мы участвуем в любительском развлечении, сражаясь друг с другом в чистой белой гостиной — мраморные полы, окна во всю стену выходят на гавань — пока скучающие богачи смотрят.

Это извращение. Попахивающее привилегиями. Кровь забрызгивает белые кожаные стены.

Мне насрать на них. Все, в чем я нуждаюсь — это боль.

Передо мной испанец, высокий, стройный и быстрый. В моей голове он меняет обличие. Теперь это фотограф, жирный и приземистый, тот, что ударил Софи.

Я дал слово не мстить. Она взяла с меня обещание не причинять ему боли.

Я и не буду. Но этому мужику? Он хочет драки.

Ярость, беспомощность и ебаное разочарование нарастают. Гнев становится холодным и бесшумным.

Мой кулак соприкасается с мясистыми мышцами и костями. Это другой вид боли — яркое, чистое освобождение.

Снова и снова. Контролируемые удары. В лицо, коленом в почку, локтем в челюсть.

Пот, горячая кожа и металлический привкус крови. Твердая плоть под костяшками пальцев. Я наслаждаюсь этим.

В драке есть определенный момент, когда ты перестаешь быть человеком. Становишься машиной. Больше никаких мыслей, только реакция, полагаешься на мышечную память и технику.

Мы сталкиваемся, сцепляемся и отталкиваемся. Он отступает, прежде чем атаковать.

Удар с разворота в челюсть прекращает бой.

Мой противник отлетает и с грохотом падает на пол.

Он остается лежать, грудь вздымается, голова опущена.

Раздаются аплодисменты. Вырывая меня из тумана, они раздражают слух.

Я стою, вдыхая и выдыхая. Мое тело пульсирует, горит. Это ощущение чистое и реальное, я подобрался к облегчению настолько близко, насколько смог.

Никто не подходит ко мне, теперь они знают лучше.

Кто-то помогает моему противнику встать.

Посмотрев в окно, вижу, что ночь окрасилась в черный, появились звезды. Софи здесь нет. Она на пути в Рим.

Я уже чувствую ее отсутствие. В моей душе незаживающая прореха. Я избит и истекаю кровью. Придется несколько дней держаться подальше. Пропасть во мне растет. Я игнорирую это чувство. Мне в любом случае нужно время. Чтобы перегруппироваться и успокоиться.

— Скотти, mi hombre hermoso³, еще одна победа для меня, si? — Кармен улыбается мне кроваво-красными губами, ее волосы цвета воронова крыла блестящие и гладкие. — Ах, как я скучала по твоим боям. Я и забыла, каким хладнокровным ты при этом становишься. Идем. — Выкрашенные в золотой цвет ногти скользят по моей руке. — У меня готова комната. Пойдем?

Из-за предвкушения и похоти ее веки опускаются. Она осматривает меня, задерживая взгляд на обнаженной груди. Утонченность никогда не была стилем Кармен.

Отстраняюсь.

— Я нуждаюсь только в такси.

Надув губы, она щелкает пальцами и появляется женщина.

— Тереза отведет в комнату, где ты сможешь переодеться в костюм. — Теперь, когда ее отшили, Кармен — сама деловитость. Я уважаю ее за это. — А твой выигрыш?

— Сделай обычные пожертвования.

Слабая улыбка появляется на ее губах.

— В приют для женщин — жертв насилия. У тебя, mi amigo, извращенное чувство юмора.

Софи считает меня балбесом. Я скучаю по ней. Я нуждаюсь в ней. Не могу вернуться в таком виде.

— Так говорят. Buenas noches (прим пер.: спокойной ночи, исп.), Кармен. Я не вернусь завтра.

Я выхожу в темноту и возвращаюсь в отель. Но не засыпаю.

Глава 18

Софи

Устраивать вечеринку у него дома — это как в школьные годы пригласить друзей, пока родителей нет в городе. Во всяком случае, ощущение именно такое.

Парни, Либби, Джулс и Бренна заходят с осторожностью, осматриваясь, будто в любую секунду из-за угла может выскочить Габриэль и отругать их.

— Ты смелая цыпочка, — произносит Киллиан, занося кулер, полный пива. — Мне нравится.

— У меня есть согласие папочки, — парирую, закатывая глаза.

— Продолжай убеждать себя, — Джакс присаживается и берет охапку чипсов. — У тебя даже подставок нет. За это придется заплатить. — Он широко улыбается, явно получая удовольствие от этой ситуации.

А потом я понимаю, что они хотят быть пойманными. Потому что хотят, чтобы и Габриэль был здесь. Ох, ребята любят дразнить его, но радуются, когда он рядом. Почему он не видит этого?

Бренна запускает караоке, и Рай помогает его настроить.

— Не знаю, почему согласилась это принести, — говорит она. — Условия абсолютно не равны.

— Мы дадим тебе фору, Брен, — обещает Рай и подмигивает.

— Фора не поможет, — отвечаю я.

Их присутствие делает меня счастливой. Автобус наполнен смехом, болтовней и теплом тел. Совсем не то холодное и безмолвное место, каким оно было, пока я оставалась в одиночестве. Однако это не облегчает всепоглощающую боль в груди. Я скучаю по нему.

Но больше не собираюсь вспоминать даже его имя. С глаз долой, из сердца вон. Это должно сработать.

— У меня есть приложение, — произносит Бренна, сворачиваясь рядом со мной на диване. — В нем высвечивается категория и тебе остается только подобрать подходящую песню.

— Ладно, — Рай делает большой глоток пива. — Я готов. Жги.

Она нажимает кнопку на телефоне, и все вытягивают шеи, чтобы посмотреть. Я слишком далеко, но она начинает хихикать, а Джакс с Киллианом стонут. Бренна поднимает телефон и объявляет:

— Йоу! Рэп из плейлиста MTV.

— Как удобно, — тянет Киллиан, даря ей взгляд, который я не могу прочитать. Она избегает этого взгляда, слегка шмыгнув носом.

— Гребаная «А», — говорит Рай, ударяя себя по груди, звук выходит глухим. — Я сделаю вас, ублюдки.

Джакс изображает рукой мастурбацию.

— Конечно, сделаешь!

— Ты дрожишь от ужаса, Джей-Джей.

— Разве не ты копируешь Джей-Джея? — возражает он.

И я едва сдерживаю смех, потому что Рай выглядит как полузащитник Джей-Джей Уотт. Он показывает Джаксу средний палец и потирает руки.

— Ладно-ладно, это должно быть интересно. — Он осматривает комнату. — Выбираю Уипа для музыкального сопровождения и, Джакс, раз уж ты так вдохновлен, будешь со мной на вокале.

Тот изображает мученическое выражение лица.

— Черт!

Рай кивает.

— Будем играть против Киллиана и Либби.

Бренна садится рядом со мной.

— Он замышляет что-то.

— Ты знаешь, детка, — подмигивает ей Рай.

Она вздрагивает, будто он ущипнул ее, а потом возвращается в привычное состояние.

— Ладно, продолжайте.

— Walk this Way в версии Run-D.M.C.

Все начинают смеяться.

Киллиан хватает гитару.

— Понял. Мы с Либби исполняем партию Aerosmith правильно? Потому что кто-то считает, что может читать рэп.

— Знает, Киллиан. Не считает — знает. — Рай берет микрофон и смотрит на Уипа. — Ты справишься с битом? Или нам использовать караоке?

— Ты серьезно меня об этом спрашиваешь? — усмехается парень. Он взял только маленькую ударную установку, но уже возится с ней. — Не беси меня, Райланд.

— Это инструмент, — легко отвечает Рай.

— Получится здорово! — произносит Либби, ее взгляд вспыхивает.

Она не выглядит как человек, приходящий в восторг от перспективы подражать группе Aerosmith, но девушка определенно в своей стихии.

Они с Киллианом склоняют головы, чтобы договориться, и ребята в противоположном углу делают то же самое.

— Знаешь, мы следующие, — говорит мне Бренна.

Я издаю смешок.

— Я в ужасе от перспективы выступать перед этими ребятами. Мое пение как кошачьи завывания, и это еще мягко сказано.

Она улыбается.

— Это раздражает, правда? Ведь они делают это с такой легкостью.

— Ужасно, — соглашаюсь я. — Но читать рэп? Ха. Это я могу.

Бренна поднимает идеально выщипанную бровь, и в сердце я чувствую укол боли. Этот взгляд напоминает мне о Габриэле. Хотя его брови широкие и густые, оба обладают способностью в такой элегантной манере выражать мысли простым взглядом.

— Большинство боятся читать рэп, — говорит она.

— Им нужно овладеть. Кроме того, моя няня любила хип-хоп. Это в буквальном смысле музыка моего детства.

Внезапно Бренна улыбается и придвигается ближе.

— Мне тоже нравится хип-хоп. Вот почему я смухлевала, чтобы выбрать это.

— Ты — злой гений, — задыхаясь, признаю я.

Ее улыбка становится шире прежде, чем она берет ее под контроль.

— Я почти уверена, что Киллиан меня раскусил.

Так вот о чем говорил его взгляд. Я не упоминаю, что Рай тоже выглядит довольным выбором Бренны, будто она и ему сделала одолжение.

— Я думала, ты будешь переживать, — говорит она, встречаясь со мной взглядом.

— Теперь ты знаешь.

Я толкаю ее плечо своим. Она толкает в ответ.

— Если бы Скотти не заявил на тебя права, это сделала бы я.

Настроение резко портится, и это ясно видно по выражению моего лица, потому что Бренна морщится. К счастью, мне не придется выслушивать неловкие извинения или успокаивать ее эго. Уип начинает с бита.

Киллиан заводит партию на гитаре, и они ловят ритм.

Мы с Бренной визжим от радости, когда Джакс и Рай принимаются читать рэп. Я ожидала, что это будет делать Рай, а не Джакс. Мы не можем перестать смеяться, но прекращаем, когда Либби, а не Киллиан берет на себя роль Стивена Тайлера, искажая голос до визгливого и гортанного, как у легендарного солиста Aerosmith.

Киллиан широко улыбается, кажется, скоро у него лопнут щеки. Однако играет он превосходно.

Мне всегда хотелось жить необычной жизнью, видеть мир таким, каким его видят немногие. И я знаю, что не одинока в своем желании. Кто не хочет сбежать от обыденности? Но я всегда понимала, что обычная. Не в плохом смысле, но я просто Софи Дарлинг: в основном счастлива, люблю людей и обладаю талантом делать снимки повседневной жизни. Ничего выдающегося. Я пыталась впитать блеск славы, будучи журналистом индустрии развлечений, но от этого чувствовала себя лишь испорченной и грязной.

Я не уверена в будущем. Однако здесь и сейчас я живу на полную катушку. И моя жизнь неповторима. Для меня поет в караоке одна из лучших рок-групп на планете. Что может быть лучше? Эти забавные, талантливые, щедрые люди — мои друзья. Я им несмотря ни на что нравлюсь.

Я наслаждаюсь моментом, смеюсь и смотрю, как они танцуют. И все же где-то в груди гнездится неприятное чувство, которое не уходит. Я скучаю по тому, единственному. По мужчине, которого здесь нет. По мужчине, который покинул меня.

Это приносит боль и мне приходится проглотить ее, сохранив ускользающую улыбку.

Песня заканчивается, и ребята радостно дают друг другу «пять», пока мы с Бренной кричим и свистим.

Уип плюхается рядом со мной, на его лбу блестит пот. Он откидывает прядь черных волос с лица и улыбается.

— Нас будет трудно побить.

— Выпендрежник, — отвечаю я.

У меня внутри все трепещет от нервов. Песня, которую мы будем исполнять, выбрана сердцем. Тем не менее, я должна спеть ее перед этими долбанными музыкальными виртуозами.

— Не тормози, — произносит Рай, усаживаясь с другой стороны от меня. — Теперь ваша очередь.

Бренна встает и разглаживает юбку, забирая у него микрофон.

— Мы исполняем Shoop.

Все нас приветствуют, и я поднимаюсь на дрожащих ногах. Либби передает микрофон.

Бренна берет на себя партию Пеппы, а я — Солта. И поскольку никто из нас даже ради спасения жизни не сможет играть на инструментах, мы используем караоке-машину. Глаза Бренны блестят, но улыбка нервная.

— Готова?

— Готова, — отвечаю и ударяюсь с ней кулаками.

Песня начинается, и больше я уже не могу нервничать. Бренна, верная своему слову, дерзко исполняет свою партию, вращая бедрами. Она шлепает по своей попе и Рай воет, смеясь так сильно, что по его лицу текут слезы.

И все они смотрят на нее с гордостью и восхищением.

А потом наступает моя очередь.

Я не задумываюсь. Песня захватывает. Я танцую, кружусь и Бренна присоединяется ко мне. Это освобождает, я понимаю, почему ребята ночь за ночью надрывают свои задницы.

— Жги, Софи, — кричит Джакс, аплодируя.

Так я и делаю. Я читаю рэп о красивых мечтах, широких штанах, трясу задницей, когда заходит он.

Это действительно впечатляет, что мужчина может просто войти в комнату и все вокруг останавливается.

В смысле, на заднем плане еще играет музыка, но все застыли, будто он нажал на паузу.

Габриэль тоже застывает, брови сходятся над высокомерно задранным носом. Безупречно одетый в синий костюм, с платиновыми запонками, поблескивающими в тусклом свете, он король всего, что видит. Парни в этой комнате, может, и самые знаменитые рок-звезды в мире, но они стоят перед ним и молчат, как упрямые дети, пойманные на краже спиртного из запасов отца.

Словно подчеркивая эту мысль, Рай внезапно указывает на меня.

— Она заставила нас!

— Мы ничего не трогали, — драматично вопит Киллиан, размахивая руками. — Замок на баре уже был сломан!

Сказанное снимает напряжение, и все смеются. Ладно, все, кроме меня и Габриэля.

Потому что его взгляд сосредоточен на мне. И я не могу отвести своего.

Почему он? Почему один прямой взгляд этого мужчины способен парализовать мое тело, отобрать дыхание, делая кожу горячей и липкой?

Тогда в самолете я не лгала. Он самый привлекательный мужчина, которого я когда-либо встречала. Но то, что я чувствую, когда мы молча оцениваем друг друга, не имеет ничего общего с тем, как он выглядит.

Вовсе не его мужская красота заставляет мою душу болеть как незаживающую рану. Не она заставляет сердце опуститься в пятки, а губы стать чувствительными. И однозначно не она порождает во мне желание преодолеть короткую дистанцию между нами, обнять его и крепко прижаться.

Он выглядит изрядно потрепанным. Худое лицо, тени под аквамариновыми глазами. Взгляд выражает боль, тоску, потребность. Я вижу, хотя и уверена, что он не хочет этого. Я всегда замечаю одиночество.

Может, потому что оно отражает мое собственное.

Мы оба эксперты в сокрытии себя настоящих за публичными масками. Я шучу и улыбаюсь. Он прикидывается роботом.

Караоке-машина со щелчком останавливается. Я все еще не могу отвести взгляд от Габриэля. Я скучаю по нему. Слишком сильно.

Он ни с кем не здоровается, даже не двигается с места в дверном проеме.

— Время уходить, — бормочет Джакс, и все шаркают, хватают инструменты, вещи, Киллиан забирает текилу.

Они выходят без единого слова.

Голос Габриэля звучит хрипло, когда он наконец решает заговорить:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Его взгляд скользит к микрофону, который я все еще держу в руке, и вспышка смеха озаряет его глаза, прежде чем возвращается нейтральное выражение.

Я вспотела и покраснела, мое сердце учащенно бьется от резкой остановки танца.

— Я так плохо выгляжу? — это дешевая тактика, но неуверенная часть меня нуждается в какой-то подсказке. А он так и не сдвинулся от входа.

Он смотрит на мою грудь, изгиб бедер, заставляя все эти места ожить, стать чувствительными и нуждающимися в прикосновениях. И снова встречается со мной взглядом.

— Вообще-то очень хорошо.

Черт, это не должно распалять меня. Я кладу микрофон, делаю глоток пива. Теперь оно теплое и выдохшееся.

— Тебе стоило позволить им остаться.

— Я не просил их уходить, — мягко произносит он со слегка раздраженным и при этом озадаченным выражением лица.

— А тебе и не надо. Ты появляешься, и все разбегаются, как тараканы на свету.

Его ноздри раздуваются от явного раздражения. Я игнорирую это.

— Почему так? Почему ты не позволяешь здесь никому находиться? — Делаю шаг ближе. — Почему ты никого не впускаешь?

— Ты здесь, — горячо возражает он и отводит взгляд, будто ему больно смотреть на меня. — И я впустил тебя.

— В самом деле?

Теперь мое сердце грохочет, разгоняя кровь по венам со слишком большой скоростью. Что заставляет меня нервничать.

Габриэль хмурится.

— А ты не заметила?

Делаю еще шаг, отчего он напрягается.

— Ты действительно уезжал по делам?

— А по какой другой причине?

Еще шаг. Достаточно близко чтобы уловить его запах. От него исходит жар, несмотря на внешнюю холодность. Он смотрит на меня свысока. Высокомерный ублюдок.

— Выглядишь дерьмово, — говорю я.

Он усмехается.

— Что ж, спасибо, Дарлинг. Я всегда могу рассчитывать на твою искренность.

— Да, можешь. — Я смотрю вверх на него. — Ты похудел. Цвет выго...

— Софи, — со вздохом прерывает он. — Я целый день был в дороге. В гребаном самолете. Я устал и хочу спать. — Он наклоняет голову, вызывающе вздернув подбородок. — Ну что, пойдем?

Секунду я могу только моргать.

— Ты, в самом деле, рассчитываешь, что я теперь буду спать с тобой?

Упрямый твердый подбородок поднимается.

— Ты обещала мне каждую ночь, если я захочу. Что ж, я хочу.

— Нет, пока не скажешь, где был.

— Что?

Я наклоняюсь, почти касаясь носом лацкана его безупречного костюма, и делаю глубокий вдох. Выпрямляюсь с сердитым взглядом.

— Ты мог принять душ, но твой костюм пахнет сигаретами и парфюмом.

Его глаза сужаются, превращаясь в узкие щелочки.

— На что ты намекаешь?

— Ты уезжал, чтобы с кем-то потрахаться?

Вот. Я сказала это. И от этой мысли меня тошнит.

— Это не твое дело.

Хоть он и говорит это без интонации, ощущение все равно как от пощечины.

— Мое, если я сплю с тобой, — огрызаюсь в ответ.

Он подходит ближе.

— С самого начала я говорил тебе, что речь не о сексе.

Мои соски задевают его грудь с каждым взволнованным вздохом.

— Ты прав. Это больше, чем секс. Мы — больше этого. И ты, мать твою, это знаешь. — Я тычу его в плечо. — Так что перестань быть трусом и признай это.

С настоящим рычанием он прижимает меня к стене, заключая в капкан своих рук. Наши носы соприкасаются, когда он наклоняется.

— Вот что я признаю: я никого не трахал и меня бесит, что твоя первая мысль была именно об этом.

Он так близко, его гневный жар ощущается как мой собственный. Я не могу пошевелиться или отвести взгляд. И не пытаюсь.

— Почему я не должна об этом подумать, если ты пахнешь другой женщиной?

— Потому что есть только ты! — кричит он отчаянно.

Меня передергивает от его ярости. Словно Габриэль ненавидит правду.

И все равно его признание повисает между нами. И я не могу не положить руку ему на талию. Его тело вибрирует от напряжения. Однако он не отстраняется, просто смотрит на меня, тяжело дыша.

— Габриэль, ты думаешь для меня все по-другому?

Он отшатывается, выражение его лица становится пустым.

Я не позволяю этому остановить меня. Мой голос остается нежным.

— Почему, как ты думаешь, я давлю?

— Потому что не можешь ничего с собой сделать, упрямая Болтушка. — Его взгляд блуждает по моему лицу. — Даже когда тебе стоило бы.

— Почему стоило бы, Габриэль? — Использую его имя, чтобы удержать от бегства. Знаю, как он жаждет его услышать. Даже сейчас, когда злится, его веки трепещут каждый раз, как я произношу его. — Я устала притворяться, что не хочу тебя. Хочу. Мы танцуем вокруг этого ночь за ночью. И это гребаная ложь. Я устала ото лжи. Скажи, почему ты сопротивляешься.

Он поджимает губы.

— Я уже говорил, что подведу тебя, Софи. Господи, посмотри на меня. Я оставил тебя, когда ты в этом нуждалась.

— Ты поступил так, чтобы доказать это мне? — давлю я, из глаз угрожают пролиться слезы. — Поэтому?

Ему такой расклад явно не нравится.

— Нет. Мне нужен был перерыв, время для себя.

Ох, это ранит. И все же Габриэль так долго был одинок, могу ли я винить его за то, что он хотел немного пространства?

Усталость прорезает черты лица, когда он настороженно смотрит на меня.

— Софи, я не могу быть тем мужчиной, какого ты ожидаешь.

Бледно-желтый синяк на щеке привлекает мое внимание. Я поднимаю руку, чтобы дотронуться до него, но Габриэль делает шаг назад, уклоняясь.

— Не можешь или не станешь?

— А есть разница? — парирует он. — В конце концов, результат тот же.

Мне стоит уйти, сохранить остатки гордости. Но я никогда не могла держаться подальше от этого мужчины.

— Ты собираешься сказать мне, где был?

— Нет.

Господи, я хочу топнуть ногой. По его ноге.

— Почему нет?

Теперь он полностью отстраняется от меня, отходит на кухню, берет чайник, чтобы наполнить водой.

— Потому что не хочу.

— Придурок!

— Старая новость, любимая.

Мои зубы щелкают, когда он возится с заваркой.

— Время для чая? — выдавливаю из себя. — Есть проблемы, которые нужно уладить?

— Да, — не поворачиваясь, отвечает он. — Ты.

Я испускаю болезненный вздох еще до того, как могу остановить его.

Он поворачивается на звук и его брови удивленно взлетают.

— Болтушка?

Я быстро моргаю.

— Ты придурок. И здесь нечем гордиться.

Хватаю туфли и направляюсь к двери.

— Софи.

Он делает попытку схватить меня за руку, но я уворачиваюсь.

— Не надо, — говорю, рывком открывая дверь. — Мне нужно немного побыть вдали от тебя.

Он пробегается рукой по густым волосам и хватается за концы, будто ему нужно за что-то держаться.

— Хотя бы скажи, куда идешь, чтобы я не волновался.

Я издаю смешок.

— О, какая ирония! — смотрю на него. — Знаешь что, Скотти? Не скажу. Потому что, черт возьми, не хочу!

Хлопаю за собой дверью и выхожу в ночь.

Глава 19

Габриэль

— Дернешь манжеты еще сильнее, и они отвалятся.

Я даже не поворачиваюсь, чтобы поприветствовать Киллиана. Его это только поощрит. А сейчас у меня нет сил притворяться непробиваемым. Прошлым вечером я обидел Софи. Испортил ей все веселье, а потом заставил думать, будто она — проблема, которую нужно устранить.

И даже не понял, как сильно напортачил, пока она не убежала. Желая защитить свою личную жизнь я, как и всегда, воздвиг стену и отстреливал любого, кто пытается заглянуть за нее.

Способ все еще работает. Софи ушла. Поставив меня на чертовы колени. Словно я прогуливаюсь на обрубках и притворяюсь, что это не агония.

Вокруг суетятся рабочие сцены, светотехники и звукооператоры, готовясь к концерту. По другую сторону массивного экрана, за которым мы стоим, толпа заполняет стадион. Разговоры и смех сливаются в неясный гул.

— Разве ты не должен находиться в гримерной, создавая художественный беспорядок у себя на голове? — спрашиваю я.

— Либби делает его для меня одним особенным способом, — спокойно отвечает он.

— Конечно, делает.

Каждый гребаный человек слышал, как Киллиан и Либби готовятся к концерту. И празднуют окончание каждого шоу. Не знаю, как они могут допустить мысль о том, что делают это тайно.

— Тогда иди и найди свою жену, — говорю я. — Почти уверен, что она ждет тебя в туалете.

— Мужик, не упоминай при ней, что знаешь о нашем трахе в ванной, иначе она больше никогда мне там не даст.

— Было бы здорово, если бы ты сейчас не снабжал меня подробностями.

Он замолкает, стоя с моей стороны и глядя на то, как слаженно трудятся работники сцены. Я знаю, что он делает. Нянчится. Киллиан знает меня слишком хорошо. Так же как я могу сказать, больно ли ему, он может сказать то же самое обо мне. Конечно, прошло больше десяти лет с тех пор, как мне делали больно. Мысли о том времени добавляют еще один булыжник к куче камней в моем желудке.

Сегодня ночью Софи не пришла домой. Дом. Я так долго не называл этим словом ни одно место, и удивлен, что даже помню суть. Мои дома — это жилища, в которых я отдыхаю, когда не работаю. Учитывая, что работаю я всегда, едва ли провожу время хоть в одном из них. Однако в первый же вечер, когда Софи сложила свои вещи рядом с моими и заполнила эти тихие, упорядоченные пространства своей экспансивной натурой, где бы она ни находилась, это место ощущается как дом.

Прошлую ночь в одиночестве лежа на кровати, я провел, будто в аду. И не мог усмирить свою гордость настолько, чтобы спросить у персонала, где Софи. Но был близок к этому. Меня так и подмывало начать умолять. И это тоже бесит.

В конце концов, тур подойдет к концу. Она перейдет в другие проекты, а моя жизнь вернется в нормальное русло. Почему эта мысль заставляет мой желудок сжиматься, словно я не хочу останавливаться на этом?

Зная Киллиана, я не удивляюсь, что он не может слишком долго оставаться тихим. Он издает нетерпеливый звук.

— Серьезно, чувак, из-за чего твой член завязался в узел? — Краем глаза я могу видеть его широкую самодовольную улыбку. — Я был уверен, что твой автобус будет качаться несколько часов.

— Не будь омерзительным, — огрызаюсь, оставляя чертовы рукава в покое.

— Занятие горячим сексом не бывает омерзительным. — Он слегка толкает меня локтем.

— Я могу получить психологическую травму на всю жизнь, услышав, как ты произносишь «занятие горячим сексом». И занимайся своим делом.

— Ох, пожалуйста. Ты вроде как ничего не скрываешь.

Наконец посмотрев на него, вижу, что самодовольная улыбка никуда не делась.

— Ты запал на Софи, — счастливо провозглашает он. — И был таким с тех пор, как выбрался из того самолета.

Она была счастлива, танцевала, как секс-бомба и читала рэп. Слова слетали с ее губ слаженно, без запинки и смущения. Зрелище показалось неожиданным и прекрасным. Мне хотелось смеяться от радости. Хотелось перекинуть ее через плечо, затащить в постель, чтобы Софи покачнулась и прижалась своими бедрами к моему рту. Мой член шевелится от одной мысли об этом, и я вспоминаю, что Киллиан стоит, глядя на меня, будто впервые видит.

— Почему ты лыбишься как идиот? Тебе она даже не нравится.

— Эх. — Он пожимает плечами. — Я злился из-за старого дерьма. Она крутая. Просто мне понадобилось немного времени, чтобы рассмотреть это.

Несмотря на желание содрать с себя кожу и броситься под колеса машины, признание Киллиана немного смягчает это чувство. Для меня оно много значит, и это тоже раздражает.

— Она всем нравится, — добавляет он, словно пытается убедить меня.

— Сложно удержаться, — бормочу я. Ошибка. Это дает Киллиану зеленый свет.

— Так... — начинает он, махнув рукой. — Почему прямо сейчас ты не совокупляешься с Софи? Абсолютно ясно, что вы оба умираете от желания трахаться, словно озабоченные кролики...

— Один хороший удар, Киллиан. Это все, что нужно, чтобы заставить тебя замолчать до конца ночи.

— Чувствительный. Деликатный.

Он явно наслаждается. Броситься под колеса с каждой минутой кажется все привлекательнее.

— Просто говорю, — продолжает он. — Никогда не видел человека, настолько нуждающегося в хорошем, жестком сексе, как...

— Захлопни свою ебаную пасть.

— Ты, — грубо заканчивает он, отодвигаясь на расстояние, слишком большое для удара. — Но приятно знать, что ты защищаешь репутацию Софи. Это значит, что ты заботишься.

Моя рука сжимается в кулак. Киллиан отходит еще на несколько футов, одаривая меня дерзкой улыбкой.

— Я закончил. Больше не буду дразнить медведя. Я ухожу.

— В последнее время в песне Distractify ты нарушал время. Опаздывал с риффом на пару секунд.

Киллиан смеется.

— Подъебал, мужик. Но в тему. Не знаю, почему сбиваюсь, но работаю над этим. — Он замолкает, готовый развернуться. — Что бы ты ни сделал, заставив Софи ворваться в автобус Бренны, просто скажи, что сожалеешь.

На душе разлилось облегчение. Я пытаюсь дышать. Наконец знаю, где она. В безопасности с Бренной.

— Женщинам нужно знать, что мы признаем нанесенную им обиду, — говорит Киллиан, вонзая нож глубже.

— Думаешь, я не знаю?

Его темные глаза внезапно становятся серьезными, и я понимаю, что он собирается выпотрошить меня.

— Она скучала по тебе. Софи видит тебя насквозь и все равно волнуется. Не просри это, мужик. Поверь мне.

Я не киваю. Мне нечего сказать. Я уже все просрал.

Софи

— Возьми свободный вечер, — говорит Бренна не терпящим возражений тоном.

Это не значит, что я не буду пытаться.

— Это абсурд, — говорю, слегка промокая под глазами одолженный у нее тональный крем.

Ни за что на свете не позволю Габриэлю увидеть меня с опухшими, воспаленными глазами. Я плакала не из-за него, но провела большую часть прошлой ночи, попивая водку с тоником и проклиная его имя. Бренна и Джулс сочувствовали и соглашались, что мужчине следует отвалить нахер.

— Я в порядке.

Бренна подкрашивает губы темно-сливовой помадой и протягивает мне тюбик розовато-красной.

— Знаю. Это не значит, что ты не можешь насладиться свободным вечером.

Мы таращимся друг на друга в отражении зеркала ее ванной, у обеих на лице написана непреклонность.

Джулс просовывает голову внутрь.

— Ага, почитать книгу и посмотреть низкопробные фильмы.

Упоминание низкопробных фильмов заставляет меня думать о Габриэле. И его угрозе заставить меня участвовать в марафоне по «Стар треку». Прошло меньше суток, а я уже скучаю по нему как по потерянной конечности.

— Если останусь здесь, — говорю им, — сойду с ума.

Бренна собирает волосы в свой фирменный хвост.

— Тогда иди на концерт и насладись им в качестве фанатки.

Мне эта идея не нравится. Я должна выполнять работу, а не малодушничать из-за того, мои чувства задеты.

К сожалению, если хочу трудиться, нужно вернуться в автобус и забрать свое оборудование. Не могу. Может, я и слабачка, потому что мне нужно еще немного зализать раны.

— Мне нечего надеть.

Бренна меньше меня, по меньшей мере, на три размера, а Джулс — ниже на четыре дюйма.

— Отговорки, отговорки, — говорит Джулс. — Я подберу что-нибудь. Подожди.

Она исчезает, а потом возвращается с развевающейся зеленой эластичной юбкой из джерси и майкой.

— Мне юбка доходит до середины икр, так что тебе, вероятно, будет до колен, но это лучше, чем одежда в пятнах от шоколадного мороженого.

Она широко улыбается, демонстрируя ямочки на щеках.

— Не напоминай.

Вчерашний вечер закончился налетом на их запас мороженого. Меня все еще немного подташнивает.

Надеваю юбку с майкой и смотрю на себя.

— Выгляжу, будто собралась на пляж.

— Ты выглядишь горячо, — произносит Джулс, шлепая меня по заднице. — Я ухожу. Человек, имя которого нельзя называть, написал, что уже на стадионе и злится, если его сотрудники не приходят вовремя.

Она качает головой, но в выражении ее лица нет настоящего раздражения. Если не ошибаюсь, она торопится начать вечер. Я ей завидую.

Подавив вздох, провожу рукой по волосам. Все еще цвета розового золота, они ниспадают волнами по плечам. Крохотная линия более темного блонда показывается у корней. Скоро придется выбрать другой цвет, но сейчас я просто устала.

— Отлично, я пойду, — говорю Бренне. — Но сделаю это по принуждению.

— Как интересно. И слушай, по поводу Скотти...

— Не волнуйся, — прерываю я, ненавидя жалость в ее глазах. — Я с этим покончила.

— Нет, не покончила. — Нежно улыбаясь, она качает головой. — Но ладно. Он... ладно, он может вести себя как задница, но он — один из лучших людей, которых я знаю. За всем этим крахмалом кроется зефир, за который любая из нас убила бы.

Я откидываюсь на стойку.

— Знаю. Слишком хорошо, к сожалению. Просто в настоящее время эта мудацкая натура становится на пути. Как можно заботиться о ком-то, кто тебя не впускает?

Красивое лицо Бренны становится непроницаемым, пока она делает вид, что быстро собирает косметику назад в дорожную сумку.

— Думаю, зная ответ на этот вопрос, все мы стали бы счастливее.

— Черт. Давай просто вернемся к позиции «мужики могут облажаться» и на этом пока остановимся.

Бренна смеется.

— Ага, исключая ту часть проблемы, что нам нравится, когда мужики лажают.

— Правда.

Со смехом мы направляемся к месту проведения концерта. И всю дорогу я притворяюсь, что одновременно не боюсь и не жду встречи с Габриэлем.

Отработав на нескольких концертах, я знаю места, где он бродит за кулисами и как его избежать. Что не мешает мне время от времени мельком видеть этот суровый, четко очерченный профиль. И каждый раз, когда я это делаю, желудок сводит судорогой, а сердце неистово колотится.

Хочу смотреть дольше, но знаю, что он меня заметит. Клянусь, этот мужчина обладает шестым чувством. Даже прячась в тени, я могу сказать, что он, мрачно хмурясь, осматривает местность. Ищет меня? Или просто работает в обычном режиме? Трудно сказать, не рассматривая его слишком долго.

Ненавижу, что мое сознание постоянно настроено на Габриэля. Я едва замечаю концерт, прячась за грудой ящиков в дальней части сцены. Прислонившись к бетонной стене, закрываю глаза и позволяю музыке струиться по телу, а пульсирующим басам вибрировать в костях.

Не думаю, что смогу вынести, если он разыщет меня, только чтобы извиниться и будет ожидать, что все вернется на круги своя. Нельзя вернуться к тому, кем мы были.

Может, из-за того, что у меня закрыты глаза, а остальные органы чувств обострились, или потому что я просто на него настроена, но когда Габриэль подходит ко мне и встает рядом, я чувствую это в ту же секунду.

Смотреть нет необходимости, знаю, это он. Даже в сырой влажности за кулисами я улавливаю его запах. К тому же никто, кроме него не может заставить мое сердце пуститься вскачь, просто находясь рядом.

Габриэль стоит так близко, что я касаюсь лопаткой его пиджака.

Продолжая держать глаза закрытыми, тяжело сглатываю и стараюсь оставаться недвижимой. Тело предает меня, посылая маленькие счастливые мурашки по груди и всей коже.

Я зла на него, но это все равно не останавливает мысль: «Наконец-то ты здесь. Почему так долго?»

Мы стоим, слушая «Апатию», никто из нас не двигается, несмотря на то, что толпа сходит с ума. Последний куплет заканчивается, и Джакс с Киллианом начинают рассказывать о новой песне, которую собираются играть.

За кулисами достаточно тихо, чтобы я услышала Габриэля, когда он заговаривает, голос звучит натянуто, будто он буквально выдавливает из себя каждое слово:

— Я холодный мужчина. Любые счастье и теплота, которые я когда-либо чувствовал, умерли, когда Джакс пытался покончить с собой. До тебя. — Его прерывистое дыхание касается моей щеки. — Ты — мое тепло. — Мое сердце останавливается, дыхание болезненно прерывается. Его голос набирает силу. — В секунду, как ты исчезаешь из поля зрения, я хочу вернуть тебя туда, где снова смогу видеть.

Мне хочется повернуться и сказать, что я тоже скучаю по нему. Все время.

Но потом он двигается. Кончиками пальцев проводит по изгибу моего плеча, и я в шоке застываю. Мы обнимали друг друга ночь за ночью, без колебаний и страха. Однако вне постели Габриэль редко вступает в продолжительный физический контакт.

А это прикосновение не дружеское и не мимолетное. Это исследование — нежное, но собственническое. Мои колени слабеют, голова падает вперед, когда он ласкает шею, медленно скользя по коже, словно наслаждаясь моментом.

Я слышу его тихий, но властный голос:

— Когда вижу тебя, знаю, что ты в порядке, могу дышать немного легче, чуть больше чувствовать себя человеком.

Я льну к нему, и он обхватывает мой затылок, удерживая. Держа меня. Я так нуждаюсь в его прикосновении, что это ранит.

— Тогда почему ты меня оставил? — Мой голос слабый, кажется, я не могу восстановить дыхание.

Он слегка сжимает пальцы. Прежде чем успевает ответить, начинается другая песня. Музыка обрушивается на нас, и разговоры заканчиваются. Я могу только стоять в темноте с Габриэлем.

Он не двигается несколько секунд, а затем, в попытке успокоить, пальцами медленно проводит вверх по моим волосам. Я не сопротивляюсь, когда он притягивает меня ближе, поворачивая к себе.

Я со вздохом прижимаюсь к его боку, положив голову ему на плечо, пока он размеренно поглаживает меня.

Не в силах удержаться, кладу руку на его твердый живот. Он вздыхает, и хотя не двигается, мне кажется, что все его тело сливается с моим.

Мы прячемся в темноте. Вокруг пульсирует музыка. Громкие, ритмичные звуки страха, ярости и вызова... но здесь тишина. Я закрываю глаза, вдыхаю запахи тонкой шерсти, пряного одеколона и неуловимый запах его тела. Габриэль — мой наркотик.

Когда он касается моей щеки, нервы покалывает от осознания. Он деловой человек и должен иметь гладкие руки, но его кожа немного шершавая и очень теплая.

Кончики пальцев он прижимает к челюсти, отклоняя мою голову назад. Я ловлю на его лице выражение боли и сожаления, будто он сделает все, чтобы вернуть нас к жизни. Потом его лицо слегка напрягается.

Я не могу дышать. Потому что этот взгляд хочет завладеть мной. Он проникает в самое сердце и крепко его держит.

А затем он наклоняется. Порхая губами по моей щеке, он легкими поцелуями прижимается к виску. Я хватаюсь за край его пиджака и держусь. Если не буду, то сползу на пол. Потому что Габриэль прикасается ко мне, словно все время испытывает боль.

Он кусает за мочку уха, и я дергаюсь в ответ, придвигаясь ближе. Теплое дыхание щекочет мою кожу.

— Я не могу тебя бросить, Дарлинг. Ты всегда здесь.

Он нежно берет мою руку и прикладывает к своей голове.

Я запускаю дрожащие пальцы ему в волосы. Густые и шелковистые. Габриэль издает стон удовлетворения, утыкаясь носом мне в шею, продолжая прокладывать дорожку из поцелуев по моей челюсти.

— А еще ты здесь, — говорит он, передвигая другую мою руку на грудь, где под массивной стеной мускулов грохочет его сердце.

— Солнышко, — шепчу я, поворачиваясь, чтобы поцеловать его в щеку.

Он содрогается, крепко обнимая меня за талию. Я снова целую его, нащупывая челюсть. Свежий запах и немного солоноватый вкус его кожи заставляют меня хотеть большего. Но он прижимает меня слишком близко, дрожа и делая все более глубокие вдохи.

Подушечкой большого пальца Габриэль находит нижнюю губу, и мое дыхание тоже прерывается. В течение долгого времени он просто водит по моей губе, прослеживая ее изгиб, немного приоткрывая рот. И с каждым поглаживанием я загораюсь сильнее, слыша, как в ушах шумит кровь.

Губы наливаются и пересыхают. Не думая, я облизываю их и задеваю кончик его пальца.

Габриэль хмыкает, сжимая руку. Он оставляет большой палец касаться моей губы, слегка толкаясь им в рот, словно умоляя еще раз лизнуть. Я пробую на вкус его кожу, посасываю кончик.

Он тихо гортанно стонет, его тело напрягается. Взгляд мужчины находит мой, и жар в его глазах зажигает мою кожу.

Мы смотрим друг на друга, тяжело и часто дыша, а потом его взгляд опускается к моему рту.

— Софи...

Кто-то врезается в нас. Габриэль группируется, но чары разрушены. Он оборачивается, чтобы посмотреть через плечо.

— Простите! — кричит парень в плохо сидящем белом костюме.

Габриэль выпрямляется, скользит рукой вниз, чтобы взять меня за локоть. Я остро ощущаю потерю тепла его тела.

Парень смотрит и делает шаг ближе.

— Скотти! Именно тебя я и искал.

Я начинаю подозревать, что чувак точно знает, с кем столкнулся, и по мрачному выражению лица Габриэля предполагаю, что он тоже так думает.

— Эндрю,— произносит он, голос отчетливо слышен сквозь музыку.

На лице Эндрю отражается свет от сцены, и я понимаю, что он один из руководителей звукозаписывающей компании. Делаю шаг назад, осознавая, что момент закончился и мужчинам нужно поговорить о делах. Но хватка Габриэля становится крепче, и он, хмурясь, поворачивается ко мне.

— Иди, работай, — говорю я.

Он хмурится сильнее. Отрицательно качает головой.

Я сжимаю его руку.

— Не хочу, чтобы это произошло здесь.

Потому что если он сейчас меня поцелует, я не смогу остановиться... Не захочу.

На мгновение кажется, что Габриэль меня не отпустит. Однако потом маска возвращается на место, и он уверенно кивает мне. Я начинаю отходить, но внезапно он снова притягивает меня, наклоняясь, чтобы прорычать на ухо:

— Один час. Приходи домой, иначе я разыщу тебя и сам притащу назад.

Глава 20

Софи

Этой ночью мы остановились в отеле. У меня трясутся руки, когда вхожу в номер. Нутром чувствую, что он ждет.

В гостиной пусто, включена только боковая лампа, освещая буфет, кремовые кожаные кресла, глянцевые деревянные столы и серый мягкий диван. На одной стене расположены французские двери, пара из которых распахнута, и газовый белый тюль развевается на теплом вечернем ветерке.

Слышу, как открывается дверь ванной.

— Болтушка?

Спустя секунду заходит Габриэль.

У меня отпадает челюсть, и слабый писк вырывается наружу.

— Гребаный ад.

Он останавливается на полпути в комнату.

— Что не так?

Не так? Ничего. Ничегошеньки. Я с трудом сглатываю, испугавшись, что стою с вывалившимся языком.

Он снял ботинки, носки, ремень. Пуговица на его прекрасных брюках расстегнута, показывая черную полоску трусов. Не знаю, боксеры или обычные. Я хочу знать. Пальцы дрожат от желания потянуть молнию вниз и исследовать.

Но не это заставляет онеметь, а жар, вспыхнувший между моих бедер. Нет. Пиджак и галстук исчезли, рубашка расстегнута и распахнута.

За все время я ни разу не видела Габриэля без рубашки. Он прячет свое тело, как благочестивый викторианец, позволяя мне видеть себя только полностью одетым и отполированным. Теперь я знаю почему. Взгляни я на него хотя бы мельком, наверное, никогда, находясь рядом, не смогла бы сформулировать связную мысль.

Грудь Габриэля — произведение искусства. В ней воплощены все мои фантазии о мужчинах. Даже не знаю, как это возможно, но не собираюсь жаловаться. Боже, его хочется касаться. Оливковая кожа, тугие коричневатые соски, немного темных волос на груди поверх самых невероятно отточенных...

— Ты таращишься, — произносит он сухим тоном.

— Да, таращусь.

Поднимая глаза, вижу, что он озадачен. Широкая бровь поднята. Я пытаюсь подражать ему и терплю неудачу, когда обе брови поднимаются как одна. Его губы подергиваются от удовольствия.

Он переступает с ноги на ногу, заставляя пресс сжиматься. Господи. Это не какой-то чрезмерно развитый поклонник тренажерного зала, просто твердый и сильный. Идеальный баланс между выраженной мускулатурой и здоровым мужчиной...

— Софи, ты все еще таращишься.

— Думаешь, легко отвести взгляд от всего этого великолепия? — спрашиваю я его пупок.

Габриэль фыркает от смеха, открывая чуть больше нижнего пресса, я облизываю губы, наклоняясь к толстой выпуклости его члена, которая прискорбно скрыта брюками.

— Ты невозможная, — бормочет он, хотя в голосе слышится смех.

Он проходит дальше в комнату, а затем практически убивает меня, когда садится в одно из низких кресел. Раскинувшееся тело, широкие, вытянутые бедра напряжены, словно для того, чтобы усадить меня на колени... это слишком.

Я хочу оседлать его и языком проложить путь от впадинки на шее до кончика члена.

Габриэль смотрит так, будто знает, о чем я думаю, и воздух сгущается. Мы многое оставили невысказанным. Теперь я вспоминаю его губы, удивительно мягкие, но сильные.

Глядя, как он опускает веки, я задаюсь вопросом, о чем он думает. Но мужчина не двигается. Напряжение скользит по его телу и змеится по комнате. Я чувствую его в горле и вдоль спины. Мы снова закрываемся, отступаем.

Не прерывая зрительного контакта, медленно стягиваю туфли и ставлю их на пол.

— Я откровенна, — говорю ему. — Смотрю на тебя такого и хочу глазеть вечность.

Он фыркает и качает головой, опершись виском на костяшки пальцев.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «такого»?

— Раздетого.

Габриэль напрягается. И это прекрасно сказывается на его груди. Я пытаюсь сосредоточиться на его лице, в основном для поддержания некоторого подобия приличий.

— Ты думаешь, что я сейчас раздет? — тихо спрашивает он.

— Это начало. — Я тянусь к сумке с фотоаппаратом. — Позволишь тебя сфотографировать?

Если камера разделит нас, станет безопасней. Это даст возможность каждому спрятаться, пока нам комфортно друг с другом.

— Ты серьезно?

— Звучит, будто ты удивлен. — Поднимая камеру, сажусь на диван напротив. — Не говори, что прежде никто не просил сделать твое фото.

— Просили. Я никогда не видел смысла. — Он пожимает плечами. — Я не история.

Ты — моя история. И всегда ею был.

— Это только для меня, — вместо этого говорю я. — Ни для кого больше.

Проницательным взглядом он пригвождает меня к месту.

— Зачем тебе это?

Чтобы я смогла сохранить кусочек тебя навсегда.

— Фотографии запечатлевают моменты времени. Я хочу сохранить этот, когда ты, наконец, позволяешь мне увидеть частичку себя, скрытую под одеждой.

Он раздувает ноздри на вдохе и медленно выдыхает. А потом хрипло произносит:

— Фотографируй.

Так я и делаю, пробуя разные ракурсы. Теплый свет лампы освещает плоскости и впадины его тела. Он сидит неподвижно, как король, развалившись на троне, исполняя мою маленькую прихоть.

Габриэлю это не нравится, мускулы дергаются с каждым щелчком затвора. Однако он не останавливает меня, просто смотрит, как я работаю.

Этого мужчину легко снимать. Камера его любит. Более того, у меня есть уважительная причина смотреть на него, сколько душе угодно.

— Чувствую себя ушлепком, — ворчит он.

— Кем?

Румянец заливает его щеки.

— Придурком. Идиотом. Позером. Делай фото.

Я смеюсь.

— Такой чувствительный.

— Попробуй оказаться по другую сторону этой штуки. — Подбородком он указывает на камеру.

— Не буду извиняться, — говорю я. — Ты красивый, Габриэль.

Он мрачнеет.

— Это оболочка. Ничего общего с тем, что внутри.

Я сжимаю пальцы на гладких краях камеры.

— Думаешь, я тебя не вижу?

Габриэль просто смотрит своими голубыми глазами, поразительными и напряженными под темными бровями. Я никогда не видела столько силы в лице мужчины, его черты сплошная твердость и решительность.

Поднимаю камеру, снимая, пока говорю.

— У тебя крупный ястребиный нос.

Он заметно вздрагивает, и я понимаю, что задела его за живое. Однако не останавливаюсь.

— Горбинка немного смещена в сторону. Я всегда думала, она у тебя из-за поломанного в какой-то момент носа.

Делаю еще снимок, отмечая, что его брови удивленно поднимаются.

— Мне было пятнадцать, — произносит он. — Трое мальчишек набросились, когда я возвращался в комнату.

Мое сердце ускоряется.

— Упрямый нос. Ты принимаешь удар за ударом, но никогда не отступаешь. Бьюсь об заклад, ты не позволил этим парням сломить себя.

— Я не покорился, — шепчет он. — Поэтому они сломали мне нос.

Делаю еще снимок, фокусируясь на его глазах. Они потрясающие, в зависимости от настроения могут показаться холодным льдом или Карибским морем. Сейчас они горят синим пламенем.

— Это они наградили тебя тусклым шрамом, который пересекает левую бровь?

— Нет. Это мой отец.

Габриэль смотрит на меня, словно подзадоривает пожалеть его.

Я этого не делаю. Но сочувствую ему.

— У тебя между бровями две линии, — говорю я, двигаясь. — Ты хмуришься, когда читаешь с телефона, смотришь телевизор или слушаешь, как говорят другие. Это заставляет тебя казаться строгим и слегка раздраженным, но на самом деле все происходит потому, что ты концентрируешься на всех делах.

Его дыхание ускоряется, широкая мускулистая грудь поднимается и опускается.

— Твое тело.

У меня в горле образуется комок, во рту пересыхает.

Наступает тишина.

— Мое тело? — повторяет он тихо и уверенно.

Он откинулся на спинку кресла, разлегся как гребаный пир, но мышцы напряжены.

— Оно безупречное. Произведение искусства. — Лизабельное. Я судорожно вдыхаю, опускаю камеру и делаю снимок его торса: рельефный пресс, твердые грудные мышцы, маленькие соски. Совершенно лизабельное. — Ты тяжело работаешь, чтобы поддерживать форму, некоторые могут, думаю, принять это за тщеславие.

— А это не так? — Его голос грубый, взволнованный и хриплый.

— Нет. Ты используешь свое тело как оружие, идеальная боевая единица, чтобы никто не посмел рассмотреть настоящего тебя.

Габриэль ерзает в кресле, словно борясь с желанием убежать. Я продолжаю:

— И ты делаешь это, чтобы быть сильным. Потому что ненавидишь слабость.

У него перехватывает дыхание, и он расслабляется в кресле.

— Да, — хрипит он. — Только доверие к тебе, Болтушка, сейчас моя самая большая слабость.

Камера опускается, и я смотрю на него, не в состоянии скрыть свою боль.

— Ты ненавидишь меня?

Он моргает, словно пытается вырваться из тумана. Румянец заливает его щеки, дыхание сбивается.

— Думаю, «обожаю» здесь подойдет больше, — говорит он.

Ох. Черт.

Он фокусирует на мне пристальный взгляд, обнажая душу, наполненную болью и потребностью.

— Ты — моя самая большая слабость, потому что я беззащитен перед тобой.

Внутри разливается тепло. Быстро моргаю, губы дрожат, я разрываюсь между желанием широко улыбнуться и заплакать. Он расколол меня на части. И я точно знаю, что он чувствует, потому что внезапно мне тоже хочется спрятаться от этого.

Секс — это одно, но сейчас происходит нечто большее. Я думала о нем как о друге, мужчине, которого хочу заполучить в постель. Однако позволив себе это, потеряю сердце из-за человека, который не позволяет себе впустить кого-то.

Я заставляю себя поднять камеру, направляю на него, пытаюсь сказать мягко. Вероятно, у меня не получается, руки трясутся, голос хриплый.

— Но ты все равно не хочешь трахнуть меня.

Мне хотелось подколоть Габриэля. Мы оба знаем, что это не так. И я проклинаю себя за эти слова, зная, что он тут же ответит. Это витает в воздухе, и мое сердце начинает биться сильнее.

А потом Габриэль улыбается. Это улыбка хищника: легкий изгиб губ, взгляд с прищуром. В его груди звучит глубокий рокот.

— Ты в это правда, веришь? Болтушка, стоит ли мне рассказать обо всех способах, которыми я хочу тебя трахнуть?

Я издаю бессвязный звук, внутренности скручивает.

— Расскажи.

— Ты говорила о шрамах, — произносит он. — У тебя тоже есть один. На верхней губе, справа.

— Когда мне было шесть, игра в Индиану Джонса пошла наперекосяк.

У его глаз появляются морщинки, но Габриэль не улыбается. Выражение его лица граничит с болью.

— Я хотел пососать это маленькое уплотнение с того самого момента, как заметил его в самолете. Каждый раз, когда ты говоришь, мне хочется облизнуть эту губу и попробовать твои мягкие уста.

Я дышу тяжелее, откладывая камеру.

— Меня сводит с ума, — говорит мужчина, — желание охотиться на тебя сутки напролет. Просто чтобы слышать твой голос, видеть, как двигаются твои губы.

Теперь я не могу сказать ни слова, рот приоткрывается, наливаясь от желания.

Похоже, он не возражает против моего молчания. Его взгляд скользит по мне, как горячая рука.

— Ночами тяжелее всего. Но, полагаю, ты и сама это знаешь.

— Да. — Ответ выходит как сдавленный всхлип.

— Обнимая тебя, я лежу и пытаюсь убедить себя, что нельзя перекатить тебя на спину. Нельзя поднять эту тоненькую футболку, под которой просматриваются твои формы, чтобы, наконец, узнать, какого цвета у тебя соски: нежно-розовые или розово-коричневые.

Габриэль делает глубокий вдох, его пресс сжимается, привлекая мой взгляд к очертаниям члена, который становится значительно тверже после его слов.

— Иногда я издеваюсь над собой, думая об этих фантастических сиськах. Как лизал бы их, словно мороженое, пробуя каждый сладкий изгиб. Долго и медленно. — Он опускает веки, глядя на мою грудь, и соски болезненно напрягаются. — Какие они будут на вкус? Понравится ли тебе, если я буду сосать их жестче? Или нужно ласкать их ртом настолько нежно, что ты едва почувствуешь, и будешь вынуждена умолять о большем?

Боже. Теперь я ерзаю от потрясающих ощущений.

Из глубины его горла слышен низкий гул, словно он наслаждается шоу.

— Иногда по ночам все так плохо, что я не хочу затягивать с прелюдией. Хочу поднять твою ногу, устроиться между бедер и двигаться как эгоистичный, жадный ублюдок. Я хочу трахнуть твою сладкую дырочку, почувствовать, как она становится влажной от моего члена.

Его грубый голос звучит так недовольно, что я издаю задыхающийся смех... потому что голова уже кружится, кожа такая горячая, что я чувствую слабость.

— Думаешь, я стала бы возражать?

Он бросает на меня пылающий взгляд.

— Ты хочешь, чтобы я использовал твое тело для своего удовольствия?

Черт, да.

— Настолько сильно, насколько сможешь.

Дрожь сотрясает его тело, и Габриэль впивается пальцами в подлокотники кресла, словно сдерживая себя.

Не могу этого допустить. Я еще больше опускаюсь на диване, слегка раздвинув ноги. Воздух холодит мою разгоряченную кожу.

Его взгляд незамедлительно скользит к прикрытому пространству под юбкой, и я сжимаю бедра.

— Но ты не можешь почувствовать, как она становится влажной, — шепчу я, сердце громыхает. — Потому что я заведомо влажная с тобой в постели. — Он издает низкое, сдавленное ворчание. — Такая охренительно влажная, Габриэль. Каждую ночь. Всю ночь напролет.

Когда он откидывает голову на спинку стула и смотрит томным взглядом, я слабо улыбаюсь.

— Почему, как ты думаешь, я стираю так много трусиков?

Он смотрит на меня почти сонно, но я вижу расчетливый блеск его глаз.

— Они и сейчас мокрые?

— Они стали такими в тот момент, когда ты вошел.

Он раздувает ноздри, будто с такого расстояния может почувствовать мой запах.

— Покажи мне.

Клитор набухает, плотно прижимаясь к ластовице трусиков. Чувствую такое возбуждение, что внутри все дрожит. Я раздвигаю ноги, мягкая ткань юбки скользит по коже. Дрожащими руками задираю юбку выше, полностью открываясь его взгляду.

Румянец заливает его острые скулы, губы приоткрываются. Я представляю свои потемневшие от желания белые трусики, бесстыдно очерчивающие распухшую сердцевину, и хнычу, покачивая бедрами.

— Еще, — отрывисто говорит он. — Дай мне взглянуть на мед, которого я так жажду.

Вот дерьмо. Не могу дышать. Дрожащим пальцем я цепляю трусики и почти застенчиво оттягиваю их в сторону. Чувствую себя настолько непослушной, грязной девчонкой, бросающей недозволенный взгляд, что моя кожа раскаляется добела.

Габриэль стонет, тихо и болезненно, его тело напрягается в кресле. Взгляд остается прикованным к моей обнаженной плоти, когда рука скользит по твердому прессу и останавливается над огромной эрекцией, натягивающей брюки. Он нетерпеливо сжимает себя.

— Красавица, — говорит он, надавливая сильнее.

— Достань его, — произношу, дрожа. — Я тоже хочу видеть тебя.

Он не колеблется. Просто расстегивает молнию и спускает брюки с бельем вниз по бедрам. Его член качается, поднимаясь, чтобы поцеловать впадинку пупка.

Член Габриэля. Секунду я не могу поверить, что действительно смотрю на него. Взглядом скольжу по нежному изгибу тяжелых яичек вплоть до мощной выпуклости члена, налитого настолько, что заметна пульсация. Словно чувствуя боль, он ласкает себя, медленно поглаживая. Всего лишь раз.

Я тяжело сглатываю.

— Я хочу сделать это.

Он снова медленно, лениво поглаживает. Издевается.

— Если ты прикоснешься к этому члену, будешь оттрахана им.

Я так сильно хочу этого. Практически ощущаю его у себя между ног, как он, такой горячий, толстый и твердый, толкается. Каким-то образом я обретаю голос.

— Тебе стоит знать, что я не могу довольствоваться интрижкой. Не с тобой. Если ты меня хочешь, то должен отдаться полностью.

Габриэль хмурится, а когда заговаривает, голос звучит хрипло:

— Я прожил всю жизнь, отказывая себе в том, чего действительно хочу. И все же не могу отвернуться от тебя. Ты еще не поняла этого? Я твой. И всегда буду твоим, независимо от того, прикасаюсь к тебе или нет.

Что-то внутри меня ломается. Хватит ждать. В оцепенении я поднимаюсь со своего места. Юбка развевается вокруг ног, кожа такая чувствительная, что ткань щекочет.

Габриэль смотрит, как я подхожу. С каждым медленным шагом его дыхание становится глубже, точно он изо всех сил старается набрать достаточно воздуха.

Я седлаю его, и это первое соприкосновение — мои обнаженные бедра скользят по его — заставляет меня хныкать. Господи, он ощущается так хорошо. Горячая кожа, покрытая блестящим потом грудь, дрожащее от напряжения тело, тяжелый и толстый член, который лежит между нами, прикасаясь к моему трепещущему животу.

Он рычит и опускает свою большую руку к моей заднице, сжимая ее, словно ничего не может с собой поделать, а потом притягивает меня ближе. Я прижимаюсь грудью к его груди. Второй рукой он хватает меня за волосы, держа именно так, как хочет.

Мы смотрим друг на друга, дыхание смешивается. Габриэль рассматривает мой рот и дрожит всем телом. Когда наши взгляды снова встречаются, в его глазах пожар.

— Я не был готов к тому, чтобы нуждаться в этом настолько сильно. Больше не знаю, кто я без тебя.

Он снова дрожит, едва сдерживаясь.

—Ты тоже нужен мне, — шепчу я, поглаживая его шею. — Так сильно, что это больно. Габриэль, забери эту боль.

— Софи.

Усиливая хватку в волосах, он легонько касается своими мягкими губами моих. Я так долго ждала этого прикосновения. Оно что-то делает со мной, заставляет пульс ускоряться. Живот сладко сжимается, я прерывисто вздыхаю.

А он вздыхает так, будто ждал этого слишком долго. Я закрываю глаза, позволяя себе просто чувствовать, как мужчина неспешно исследует меня: нюхает нижнюю губу, медленно и деликатно посасывает верхнюю.

Мы крепко прижаты друг к другу, его член пульсирует между нами, наши сердца грохочут так сильно, что я могу чувствовать ответное биение напротив своей груди. А он все еще целует меня так, словно запоминает этот момент, наши губы сливаются, а затем отдаляются.

Голова кружится, тело тяжелеет. Я целую сильнее, нуждаясь, просто нуждаясь. Он ощущается так хорошо. Каждый раз, когда я прикасаюсь к нему, внутренности расслабляются от облегчения, а затем сжимаются от жадной потребности.

Кресло скрипит под нами. Второй рукой Габриэль скользит по моей спине и зарывается в волосах. Его поцелуй становится более голодным, глубже, влажнее. Он рычит, а потом перестает быть нежным или почтительным.

Что бы его ни удерживало, оно ломается. Он наклоняется, чтобы поглотить меня с такой силой, что начинает кружиться голова.

Мужчина издает такие звуки, словно смертельно голоден. Нет конца и нет начала, только беспорядочная встреча наших ртов.

Больше и больше, я хнычу от нетерпения, сгораю от нужды и похоти. Своим ртом он движется к моей челюсти и вниз по шее, где находит место, которое скручивает мои пальцы. Грубые руки хватают меня за задницу, притягивая ближе.

Толстая округлая головка его члена прижимается к моей сердцевине и толкается внутрь, едва сдерживаемая трусиками. Но он во мне, кончик пульсирует и растягивает меня. Я балансирую на краю, не желая отстраняться, но не в состоянии получить больше.

Габриэль впивается зубами в мое голое плечо, руками проскальзывая под футболку, поглаживает мои бока.

— Сними.

Он стягивает футболку через голову и швыряет ее через всю комнату. Не утруждаясь снятием лифчика, с ворчанием просто тянет чашку вниз. Грудь высвобождается, и его горячий рот оказывается на моем соске, жадно посасывая его.

— Ох, черт.

Я хватаю его за волосы и качаю бедрами над его членом. Он толкается чуть дальше, натягивая мои трусики. Мне нужно их снять. Хочу его в себе.

Сжимая мою задницу, Габриэль жестко толкается, тоже сгорая от нетерпения. А потом мир кренится, когда он встает, поднимая меня. Моя спина встречается с прохладной стеной, а его рот оказывается на моей шее.

Я прикована, поддерживаемая его бедрами. Издавая нетерпеливый звук, он хватает сбоку мои трусики. Эластичная ткань натягивается, а потом рвется. Еще один вздох, и он отбрасывает ее в сторону.

Мужчина не ждет, не спрашивает. Я такая влажная, что его член легко скользит внутрь. Большой, толстый и увесистый. С каждым дюймом, который преодолевает, его бархатная гладкость растягивает меня. И он должен потрудиться, толкаясь и проникая, используя стену как рычаг. Бездыханная, я развожу ноги шире, давая ему достаточно места.

От каждого толчка глубоко в его груди зарождается рык, наши бедра встречаются с тяжелым шлепаньем. Он чертовски сильно трахает меня, и мне это нравится.

Не успев даже подумать об этом, я достигаю оргазма. Он не похож ни на что испытанное мною прежде — сумасшедшее крещендо, которое поднимает все выше и выше. Удовольствие настолько сильное, что даже больно. Мне остается лишь скользить, насаживаясь на него, крича от беспомощной потребности.

И чем больше я двигаюсь, тем сильнее он становится, словно питаясь моим отчаянием. Стены дрожат от силы наших рывков. Картина с грохотом падает.

Габриэль прижимается ко мне, погружая член так глубоко, что кажется, едва не достает до горла. Он стонет долго и болезненно, когда кончает. Тело наполняет жар, и рвано выдыхая, я падаю, приваливаясь к стене.

Тяжело дыша, он наклоняется ко мне, его губы приоткрыты и дрожат у моего плеча. Я смотрю в потолок и провожу трясущейся рукой по влажным волосам. Сердце бьется как барабан.

Потные и дрожащие, мы остаемся на месте. Он шевелится, и это движение посылает укол в мою ноющую сердцевину.

— Без презерватива, — хрипло произносит он. — Я не подумал.

Чувствую, как улики стекают по моей попке. Издаю сдавленный смешок.

— Думаю, тогда хорошо, что мы оба чисты, а я на таблетках.

Габриэль сгибает пальцы, проводя вверх по моему бедру, будто не может остановиться.

— Ты не расстроена?

— Бесполезно запирать конюшню, когда лошадь сбежала, — произношу я все еще потрясенно. — Или как там это звучит.

Он поднимает голову, и наши глаза встречаются. Меня охватывает странная застенчивость. Черт возьми, у меня никогда не было такого секса, как сейчас. Словно жизнь зависела от того, как я буду кататься на члене. Секса, который сводит с ума от похоти, и я забываю о защите. Черт, если честно, я забыла даже свое имя. Жар во взгляде моего партнера говорит, что он это знает.

Я чувствую его там, глубоко во мне, все еще пульсирующего. Слегка покачиваюсь, и он дергается, длинный член становится тверже.

— Больше никого, — говорит он хриплым голосом.

Габриэль не объясняет, говорит он обо мне или о себе. Это не имеет значения. И так понятно, что теперь есть только мы.

Однако я все равно облизываю припухшие губы и отвечаю:

— Только ты.

Глава 21

Габриэль

Разрушены. Мои отполированные доспехи. Мое упорное сопротивление. Мое закаленное сердце. Она прорвалась через первые два и заявила права на третье. И у меня нет желания бежать.

По правде, я едва могу двигаться. Часы получения одновременных оргазмов, отдыха, встречи взглядами, а потом снова оргазмов взяли свое. Мы уподобились жадным демонам, которые трахаются так, словно мир вот-вот рухнет.

Я сытый и потный завернут в клубок из крохотного тела Софи и простыни, давно уже стянутой с кровати. Ее голова, как и должно, покоится на изгибе моего плеча, и я играю с золотисто-розовыми прядями ее влажных волос.

Сегодня из-за собственной глупости я мог потерять ее, упустить это совершенство. Благодарность нарастает в груди и перекрывает горло. Софи Дарлинг не ушла от меня. Она дала мне шанс.

— Спасибо, что пришла домой, — говорю я, не в состоянии сдержаться.

Дом. Осознает ли она, сколько раз я называл своим домом то место, где мы отдыхаем? Не хотелось так себя выдавать, но не могу остановиться. Хочу, чтобы она знала, что значит для меня. И все же ощущение разоблачения моего сердца настолько чуждо, что мне трудно дышать, когда ловлю ее взгляд.

Выражение ее лица смягчается, карие глаза сияют. Когда Софи тянется, чтобы убрать волосы с моих бровей, меня захлестывает облегчение, оно словно прохладная вода для напряженных мышц.

— Ты первым пришел домой.

У меня не было дома, пока она не вошла в мою жизнь. Эта женщина, не колеблясь, дала мне его, будто ждала все это время, зная, что я предназначен ей. Я касаюсь ее щеки, напоминая себе о том, что она реальна.

Ее голос — связующее звено в темноте.

— У тебя синяки на боку и на лице.

Я не шевелюсь. Понимая, что еще не полностью исцелился, я держался подальше настолько долго, насколько мог.

— Они едва заметны, — медленно произносит она, явно подбирая слова. — Но я заметила их, когда мы были в душе.

Где свет оказался слишком ярким, чтобы удалось что-то скрыть.

Рукой она гладит мой бок. Кожа уже не так чувствительна, но от ее прикосновений появляется гусиная кожа.

— Ты собираешься рассказать мне, где был?

Она не обвиняет, и от этого еще хуже.

Голос звучит грубо, когда я наконец заговариваю:

— Дрался.

— Дрался? — Она приподнимается на локте. — С кем? Где? И какого хрена?

Ужас в ее глазах заставляет почувствовать себя ребенком.

— Я вырос в драках. Когда был моложе, я этим зарабатывал, а еще потому, что они помогают отпустить во мне нечто, нуждающееся в освобождении.

Ее взгляд мечется по моему лицу.

— И тебе снова требовалось расслабиться?

— Да.

— Из-за меня.

Я не могу лгать ей. Больше никогда.

— Да.

Софи с шумом втягивает воздух, а я хватаю ее за затылок, боясь, что она уйдет.

— Потому, Софи, что я идиот, который не мог, не сломавшись, вернуться той ночью в отель. Тогда я не мог сказать тебе правду.

Она не отодвигается, а наоборот, мягко произносит:

— Какую правду?

Я просто говорю:

— О том, что хотел тебя до боли. Что нуждался в тебе больше, чем в чем бы то ни было.

Она вздыхает и прислоняется лбом к моему.

— Габриэль, я тоже в тебе нуждаюсь. Признание этого — не слабость.

Я молча киваю.

Софи гладит мой бок, где потихоньку сходят синяки.

— Пожалуйста, не делай этого снова. Я не смогу вынести мысль о том, что тебе причинят боль.

— А тот факт, что я выиграл, поможет?

В моих словах лишь доля шутки, ненавижу, что из-за меня в ее глазах появилась грусть и хочу, чтобы она исчезла.

— Нет. — Ее мимолетная улыбка дрожит. — Да, немного. — Она проводит большим пальцем по моей травмированной щеке. — Обещаешь, Солнышко? Что вместо этого, когда будешь нуждаться, придешь ко мне.

— Дарлинг, кончать с тобой намного лучше той краткосрочной разрядки, которую я получаю в драке.

Ужасная шутка. Но вот что она делает со мной: я стал болтливым идиотом.

Кажется, это не имеет значения. Выражение ее лица смягчается, становится довольным.

— Тогда ладно.

— Ладно, — согласно шепчу я, чувствуя освобождение от ее простого принятия.

Софи притягивает меня ближе и целует, легко прижимаясь губами — сладкие стрелы, которые достигают моего сердца и заставляют его трепетать.

Посмотри я на себя со стороны, не узнал бы мужчину, который признает, что его сердце трепещет. Мужчину, который улыбается напротив губ Софи, когда она продолжает целовать. Мне нравится это. Я это люблю.

— Больше, — требует она, посасывая мою нижнюю губу. — Целуй меня еще.

Я ухмыляюсь, и она вместе с дыханием ловит этот звук.

— Ты меня целуешь, — напоминаю ей.

— Потому что ты вкусный. — Она просовывает язык между моими губами, медленно поглаживая, лениво пробуя. — Люблю твой рот.

Я наклоняю голову, смакуя ее.

— Я твой больше.

— М-м-м. — Она растворяется во мне, забирает, а потом возвращает мое дыхание. — Дай мне еще.

Проникаю языком глубже, разум затуманивается, рот чувствителен к каждому прикосновению.

— Снова, — говорит она, улыбаясь, целуя.

Я кладу руку на ее щеку.

— Моя жадная Болтушка.

С очаровательным ворчанием она толкает меня на спину, целуя так, словно я кусочек ее любимого шоколада. И я смеюсь, тихое дыхание на ее губах, мое сердце все еще чертовски трепещет. Я бы не удивился, появись в моих глазах мультяшные сердечки, но мне все равно.

Мы дрейфуем, довольствуясь простыми поцелуями и прикосновениями, будто убеждая себя, что это реально. От удовольствия тело становится тяжелым и теплым, движения замедляются.

— У тебя неплохо получается извиняться, — через какое-то время говорит она.

Мы лежим нос к носу, наши конечности так тесно переплетены, что она ощущается как часть меня.

— Неплохо? — Пальцем поглаживаю изящную линию ее ключицы. — Я множество вещей делаю неплохо.

— Даже великолепно, — соглашается она, целуя меня в переносицу. — Тогда отделай меня хорошенько.

Со злой усмешкой я провожу рукой вниз по изгибу ее бедра и хватаю за колено, приподнимая к своему бедру. Обнаженная, она блестит влажной розовой плотью. Мой член одобрительно пульсирует.

— Как пожелаешь, — произношу я, направляя себя в ее теплое, влажное средоточие зависимости, и толкаюсь глубже.

Софи ахает и стонет, звук настолько эротичный, что я толкаюсь сильнее, чем планировал. Но она только усмехается.

— Цитирует «Принцессу-невесту», и у него большой твердый член. Я сорвала джек-пот.

Знаю, что на самом деле это я победитель. Однако это не останавливает меня от того, чтобы взять ее руки и задрать их над ее головой, отчего прекрасные сиськи поднимаются выше.

— А теперь замолчи и раздвинь свои прелестные ножки шире, как хорошая, болтливая девочка. У меня здесь есть над чем поработать.

Утром, когда мы спускаемся на лифте в вестибюль, Софи отходит от меня. Я тяну ее назад — туда, где ей место, и обнимаю за талию, чтобы удержать.

Она улыбается, глядя на меня, и мягкий румянец заливает ее щеки.

— Никогда бы не подумала, что ты любитель распускать руки.

Если смотреть с этой точки зрения, то мои руки касались каждого дюйма ее тела, и этот опыт я хочу повторять. Часто. Я поглаживаю восхитительный изгиб ее бедра просто потому, что могу.

— Я не любитель. Это исключительная привилегия для Софи. Тебя это беспокоит?

Не знаю, что буду делать, если ей это не нравится. Вероятно, придется постоянно ходить с руками, засунутыми в карманы, чтобы удержаться от прикосновений к ней. Но она широко улыбается и кладет голову мне на плечо, рукой скользя по моей груди. Ощущения настолько приятные, что я невольно тянусь к ней.

— Думаю, прошлая ночь прояснила, что мне нравится, когда ты меня касаешься, — говорит она.

Прошлая ночь. Пробежавший по коже жар сосредотачивается в члене. Мы трахались, пока нас не начало трясти. Пока мы не лишились дыхания. Я целовал ее, пока не перестал чувствовать собственные губы. И после тоже немного целовал.

Теперь я хочу большего. Но не уверен, что смогу выдержать. Полученные в драке увечья, бессонница, когда я боялся, что потерял шанс с Софи и недостаток сна, когда я, наконец, получил ее, настигают меня.

Голова кружится, слегка туманится, я испытываю эйфорию и просто усталость. Однако я бы ничего не изменил. Не когда у нас все хорошо и она наконец моя.

Лифт достигает лобби, и мы выходим. На другой стороне ребята вместе пьют кофе в лаунже. Они привлекают к себе внимание, но, похоже, им все равно.

Софи рядом со мной замедляется.

Я тоже.

— Что такое?

Она бормочет уголком рта:

— Как ты хочешь это обыграть?

— Это? — непонимающе спрашиваю я.

Она зыркает на парней.

— Я думаю, ты не большой любитель публичных проявлений любви. Если хочешь, мы оставим все в тайне.

Я приближаюсь, беру ее за щеки и целую. Есть ли мне дело до внимания? Нет. Могу ли я удержать руки и рот от Софи? Черт, нет.

Когда ее губы поддаются, мир рушится. Издав стон, наклоняю голову и углубляю поцелуй, наслаждаясь ощущением ее рта и вкусом ее языка.

Я целую ее, пока не лишаюсь воздуха. И даже тогда, чтобы остановиться, приходиться прикладывать усилия.

Она счастливо вздыхает, снова и снова возвращаясь к моим губам.

Позади нас кто-то по-волчьи воет. По звуку я определяю Рая. Пусть идет на хрен.

Я заканчиваю поцелуй, прикусывая ее нижнюю губу.

— Считай, что ты выдала себя, — шепчу я ей в губы.

Софи улыбается, в карих глазах ошеломление.

— Вот это да, ты действительно пойдешь на все.

— Ради тебя? Да.

Она улыбается.

— Пока комфортно тебе, со мной все в порядке.

У меня снова кружится голова, я немного потею. Мне нужен крепкий чай и хороший завтрак. Но потребности Софи превыше всего. Я успокаивающе чмокаю ее в нос.

— Не волнуйся, Болтушка. Теперь все хорошо.

Я делаю два шага, и мир становится черным.

Глава 22

Софи

— Мне не стоит находиться здесь, — произносит Габриэль. — Вытащи капельницу из моей руки.

Габриэль Скотт — самый худший пациент всех времен. Этого стоило ожидать. Бренна, похоже, разделяет мое мнение.

— Заткнись и лечись, Колосс.

Он предупреждающе хмурит брови.

— Колосс?

Бренна дарит ему лукавый взгляд.

— Ну, знаешь, Колосс Родосский? Одно из чудес Античного мира. Поговаривают, что он очень зрелищно падал.

— Уморительно, — бесстрастно произносит он.

Но я смеюсь, благодарная за эмоции. Когда он потерял сознание, я пришла в ужас. В моих глазах Габриэль вечен. Супермен в костюме. Он не может упасть. Видеть, как он делает шаг и внезапно валится на землю, словно нити жизни перерезаны — зрелище, повторения которого я больше не хочу.

Теперь он сидит на нашей кровати, напряженный и злой. По словам Бренны, компания строго запрещает ставить в известность прессу о попадании в больницу, если ты не умираешь. Это бесило меня, когда любимый мужчина лежал ничком на полу, но оглядываясь назад, я оценила резонность требования. Точно знаю, что Габриэль пришел бы в ярость, очнись он в больничной палате.

Сейчас он настолько разъярен, что распугал парней. Остались только мы с Бренной. Думаю, это потому что Габриэль не кричит на женщин.

В дверь тихонько стучат, и входит доктор Стерн, дежурный врач группы. Очевидно, она много лет гастролирует с «Килл-Джон». Мы встречались однажды. Она держится особняком и летает во все города вместо того, чтобы пользоваться автобусом.

Элегантная, но приземленная, доктор напоминает мне мамочек из Верхнего Вест-Сайда, которые работают полный рабочий день, но все равно по воскресеньям водят детей в Музей естественной истории.

— Как мой пациент?

— Раздражен. — Габриэль приподнимает руку. — Не могла бы ты, пожалуйста, убрать это?

У доктора иммунитет на его дьявольский взгляд.

— Когда закончится. Не мог бы ты рассказать мне, что чувствовал перед тем, как упасть в обморок?

— Будто собираюсь упасть в обморок, но очень надеюсь, что этого не произойдет.

— Упрямец, — бормочу я себе под нос.

Доктор Стерн кивает.

— У тебя бывало такое чувство прежде?

На лице Габриэля появляется упрямое выражение. Когда он не произносит ни слова, Бренна встает.

— Я выйду.

Как только она уходит, доктор Стерн повторяет вопрос.

Он со вздохом отвечает:

— Да.

— Как часто, Скотти? — настаивает она. — И как долго это длится?

Секунды тикают.

— С начала тура. Время от времени. Наверное, раз десять.

— Господи, — выпаливаю я, вставая с кресла и подходя к окну, чтобы не наброситься на него. — Какого черта, Габриэль?

Он отводит взгляд.

Доктор Стерн вздыхает.

— Я бы сказала, что ты очень напряжен и перегружен работой. Ты хорошо спал?

Легкий румянец заливает его щеки.

— В последнее время нет.

Боже, настала моя очередь краснеть.

— Тебе нужно больше, чем просто хороший ночной сон, Скотти. На самом деле я бы прописала длительный отпуск.

— По окончании тура я уеду на выходные.

Обещание звучит не очень убедительно.

Доктор Стерн думает то же самое.

— Ты игнорируешь состояние здоровья, а это не хорошо.

— Я не игнорировал, — огрызается Габриэль. — Я был готов перевернуть свою жизнь с ног на голову, чтобы нормально высыпаться ночью... — Он резко замолкает и щиплет себя за переносицу. — Дерьмо.

— Попросив меня разделить с тобой постель, — заканчиваю за него.

Его взгляд скользит к моему, и я вижу, как он вздрагивает.

— Разочарована? — спрашивает мужчина.

— С чего бы? Ты с самого начала прояснил, по какой причине хочешь, чтобы я была рядом.

Габриэль не может скрыть удивления. Но не говорит ни слова, только смотрит на меня, будто в ожидании взрыва.

Я смеюсь.

— Как я могу злиться? Ты во мне нуждался. Если честно, мне приятно. — Он начинает улыбаться. — Но я злюсь на тебя.

— О, ради бога! — восклицает он, раздраженно поднимая руки, и поворачивается к доктору. — Видишь? Lei è completamente pazza⁴.

Что бы он ни сказал, это заставило доктора Стерн хихикнуть.

Глядя на них, я подхожу к кровати.

— Не болтай по-итальянски. И пусть это звучит горячо, я все еще злюсь.

Габриэль качает головой.

— Почему? Я не понимаю.

— Ты никогда не говорил мне, как сильно страдаешь, упрямый осел. Ты позволил этому зайти так далеко. — Я наклоняюсь, пока мы не оказываемся нос к носу. — Я забочусь о тебе. И не хочу больше видеть тебя без сознания.

— Поверь мне, Дарлинг, я не планирую снова упасть в обморок.

— Обещание должно меня успокоить, в то время как ты, плохо себя чувствуя, отказываешься идти к врачу? Ты не можешь контролировать все.