Ведьмин пасьянс

10. Киевская Русь. Полесье. 6496 (988) год

Из густой лесной чащи показался отряд всадников, блестя на солнце остроконечными шеломами и броней, надетой поверх кольчуг, с развевающимися во время движения алыми как кровь плащами, и направился к городищу, окруженному деревянным частоколом, внутри которого виднелись крыши большого терема На сторожевой башне заметили быстро приближающихся всадников, и дозорный в шеломе и ниспадающей до колен кольчуге, вооруженный длинным копьем и луком, крикнул вниз стражникам, стоящим у ворот:

— К нам едут великокняжеские гридни, более сотни, впереди боярин, пока не разглядел, кто такой.

— Пойду доложу воеводе, а вы сразу ворота не отворяйте — подождем, что он скажет, — приказал старший двум воинам и поспешил в терем.

Тем временем конный отряд перешел с рыси на шаг, от него отделился всадник, который аллюром поскакал к городищу.

— Открывайте, боярин Баян приехал от великого князя Владимира! — громко возвестил, приблизившись к дубовым воротам, здоровенный детина в броне, видно из почета боярина.

— А ты кто такой?

— Я рында[2] боярина, Василь.

— Погодь, доложим воеводе.

— Негоже боярину дожидаться под воротами у воеводы!

— Ты нам не указ! Дождемся, что воевода скажет!

— Боярин у меня крут на расправу — смотри, тебе не поздоровится!

— Пусть у себя в вотчине распоряжается, а скажет воевода — вовсе ворота не откроем!

— Так мы их изломаем, силой к вам войдем!

— У вас что, пороки[3] есть с собой? А без пороков их не возьмешь. Хоть ты, видно, и удалец — поешь громко, но неведомо, каков в бою.

— А ты выйди за ворота и проверь!

— С радостью, да стою на варте — воевода будет гневаться.

Тем временем отряд приблизился и, не доезжая шагов двадцати, остановился. Рында развернулся и поспешил к боярину.

— Не открывают, вражье отродье, — ждут наказа воеводы!

Боярин нахмурился, но не успел что-либо сказать, как ворота заскрипели и открылись. За ними оказалось широкое подворье, а на крыльце перед теремом стоял сам воевода — мужчина лет пятидесяти с грубым красноватым лицом, в остроконечной шапке, покрытой бархатом, в темном кафтане и кожаных сапогах. На боку у него висел меч. Рядом с ним стояли десятка два дружинников в длинных кольчугах, в полном боевом вооружении — щиты, копья, мечи.

— Здрав будь, боярин, — первым поприветствовал воевода гостя, который не торопился спешиться, а внимательно осматривался по сторонам.

— Здоров будь и ты, воевода. Гляжу на твоих воев и не пойму — уж не собрался ли ты воевать со мной?

— Не обессудь, боярин, осторожность нужна всегда — она враг глупости и беспечности. Да и настораживает то, что с тобой прибыло столь многочисленное воинство, — уж ты сам не собрался ли на войну? Здесь лесной край — до половцев, печенегов далеко.

— Ты сам говоришь — край дремучий, дикий. В чащах лесных головников[4] полно — вот князь и дал супровод, чтобы ничего в дороге не случилось.

— А я уж думал, что ты на ляха решил идти. Не желаешь, боярин, с дороги ола[5] выпить прохладного, из погреба?

— Желаю, дорога длинная и утомительная была. Давай ол, сбитень, мед — ни от чего не откажусь. — И он ловко соскочил с коня и взошел на крыльцо. Боярин был молод — не более тридцати лет, красив собой, светлоок, крепкого сложения. Всем было известно, что он удачлив в бою — великий князь Владимир приблизил его к себе после последнего похода на Корсунь, где тот проявил себя во время осады города. На шее у него висела серебряная гривна — знак особого расположения князя. В отличие от сопровождавших его воинов, на нем не было брони. Высокая шапка с меховой оторочкой не скрывала светлые кудри, на нем было богатое платье, а на ногах — красные хзови[6].

— Добро пожаловать! — молвил воевода и посторонился, пропуская вперед боярина, который, проходя через дверь, слегка склонился из-за высокого роста и шапки.

— А ты куда? Иди в людскую! — Воевода преградил путь рослому рынде, собравшемуся последовать за боярином.

— Василь, послушай воеводу — здесь он хозяин! Иди проследи, чтобы сотник и гридни отдыхали, да не очень усердствовали — утром в обратный путь. Сам будь неподалеку — может, еще понадобишься.

В просторной горнице с узким оконцем, обставленной просто и добротно — длинный стол и лавки с обеих сторон, — боярин увидел, как ему показалось на первый взгляд, унотьку[7], одетую в простенький сарафан, однако ее головной убор, скрывающий уложенную кольцами длинную косу, свидетельствовал о том, что это мужняя жена. В ее ушах блестели золотые массивные усерязи[8]. Она протянула гостю глиняную кружку, полную ола.

— Отведай с дороги, прошу тебя.

Боярина поразил нежный мелодичный голос девочки-женщины. Да и лицом она удалась — краше он никого до этого не встречал. Нежная белая кожа, лазоревые глаза, которые манили дивным блеском редкой драгоценности, алые уста — все это заставило сильно забиться сердце молодого боярина.

— Это Пракседа — жена моя, хозяйка терема.

Молодая женщина слегка присела, подавая гостю кружку, и под сарафаном стала заметна округлость живота. Воевода, заметив взгляд боярина, пояснил:

— Пракседа непразна[9] — ждет первенца.

От слов мужа молодая женщина вспыхнула, в один момент стала пунцовой, словно тот сказал что-то неприличное.

— Хозяйка, вели накрывать на стол — видишь, гость с дороги, уморился, проголодался.

— Спасибо, воевода, но не спеши. Много слышал о твоем хозяйстве — хотел бы увидеть воочию. Да и великий князь Владимир об этом молвил слово.

— Как хочешь, боярин, можно и не спешить. Пошли с терема хозяйство смотреть.

Воевода для начала хотел показать житницы, медуши, бретяницы, но, заметив недовольный взгляд боярина, отвел к корченице[10], тот только подивился высокому качеству оружия, ковавшемуся здесь, попробовал в руке обоюдоострый клинок, а затем с сожалением отложил его в сторону и молвил:

— Воевода, не хитри. Ты знаешь, что я хочу посмотреть, — не твой достаток, а то, чем ты служишь князю.

Воевода повел его на задний двор, огороженный частоколом. Здесь боярин увидел десятка три уношей[11] занимавшихся воинскими упражнениями: фехтованием на мечах, прыжками на месте, опоясавшись тяжестями, борьбой по парам. На них на всех была простая одежда из вотола[12], на ногах — поршни[13]. Боярин был явно разочарован.

— Ничего дивного я не увидел. Уноши ничем не выдающиеся, а столько разговоров о них. Однако личная охрана великого князя состоит только из твоих учеников, которым он безгранично доверяет.

— Скажи, боярин, какие качества для воина самые главные?

— Сила, умение, храбрость.

— Ты забыл, боярин, самую важную черту — боевой дух, без которого все остальные качества теряются. Не всегда побеждает сильнейший, умение без боевого духа бессильно, храбрость мимолетна и непостоянна.

— Не со всеми твоими словами я согласен, воевода.

— Слова, бывает, ничего не говорят, а дела нагляднее. Пойдем в терем отобедаем, а затем я тебе кое-что покажу.

За обеденным столом собрались старшины воеводы, его приближенные дружинники и те, что прибыли с боярином: черноризец Ираклий, сотник Нагнибида, десятские, рынды — всего человек двадцать. Пракссды не было, и это опечалило боярина, что-то в ней было такое, от чего непривычно сжималось сердце и хотелось на нее смотреть и смотреть. Прислуживали гостям одни отроки — в этом тереме, очевидно, не было места женщинам, кроме Пракседы.

За столом черноризец сотворил молитву, но перекрестились только прибывшие, и это не укрылось от нахмурившегося боярина.

Боярин много ел, но успевал и рассказывать о недавнем славном походе на Корсунь. Мощные стены этого города долго не могли пробить дубовыми пороками, окованными железом, а если и разбивали, то за разломом успевала вырасти новая стена, и пока не нашли под землей медные трубы, по которым поступала вода в город, крепость взять не могли. Значение этой победы огромно — заключили ряд[14] на вечный мир с Византией, подтвержденный письменами на пергаменте; великий князь Владимир получил титул базилевса и стал равным византийским императорам; сестра императора, Анна, стала его супругой, он сам принял крещение и крестил Русь.

— Слышал, что прежние боги, оберегавшие нас многие годы, повержены, храмы разорены, жрецы-волхвы изгнаны? — хмуро спросил воевода.

— Все так и есть, — подтвердил боярин. — Кумиры, идолы с Горы низвержены: кои порубаны, кои сожжены, а Перуна привязали к коню, стащили к Ручью. При этом всю дорогу двенадцать мужей колотили его палками для поругания, на берегу срубили все злато-серебро, кое было на нем, и сбросили в воду, и поплыл он до Днепра. Отправил князь детского[15] и с ним воев, чтобы не пристал нигде к берегу идол, и так должны были они сопровождать его до самых порогов. И никого гром-молния не поразила — слаб оказался идол по сравнению с настоящим Богом, отцом всего сущего.

— Верно глаголет боярин, — добавил черноризец. — Древнее ушло, теперь все новое, и ныне приблизилось к нам спасение — ночь прошла, а день стал ближе.

— А с богом Хорсом как поступили? — еще больше хмурясь, спросил воевода.

— Отрубили голову и сожгли… Знаю, особо чтим был у вас этот идол, жертвы ему приносили, но теперь Русь христианская — все должны креститься, новую веру принять. Ибо сказал великий князь Владимир, когда повелел киевскому люду идти к Ручью креститься в мороз: «Если кто не придет завтра на речку, будь то богатый или бедный, или нищий, или раб, тот будет мне враг». Все приняли крещение, а кто не принял — того смерть ждет, а двор отдадут на разграбление. Поэтому имею от великого князя Владимира поручение — за этим строго следить.

— Много ли мужей голову сложили за то, что не отказались от веры отцов, а их дворы были разграблены?

— Всякое бывало, воевода, но ведь ты великому князю Владимиру не враг, воев для него готовишь, как я слышал, удивительных, совсем не ведающих страха, каких не имеют сами византийские императоры с их «бессмертными»?

— Верно говоришь, боярин, — не враг я великому князю, но и веры предков придерживаюсь строго.

— Поразмысли хорошо, воевода. Наказ великого князя строг, и никто не имеет права его ослушаться. Время до утра есть… Завтра в полдень дашь ответ. Все, что имел я к тебе, уже сказал, теперь черед за тобой. Хорошенько поразмысли, воевода, ведь у тебя и жена непразна. При ином твоем мнении отведу я тебя завтра в поруб[16] до княжеского решения. А великий князь в вопросах веры строг, очень строг!

— Так ли уж строг великий князь в вопросах веры? Ведь я слышал, у христиан по закону одна жена, а у князя Владимира, выходит, две — Рогнеда и теперь Анна. Как это объяснишь, боярин?

— Никак боярин объяснять не будет! — вмешался черноризец, его глаза метали молнии. — Рогнеда была языческой женой и постриглась в монашки еще до того, как князь Владимир принял христианство! И не твоего ума это дело, воевода!

— А я слыхал другое! — разъярился и воевода. — И Корсунь, где полегло бесчисленное количество русичей, отважных воев, был отдан византийцам обратно за просто так, за Анну. Лишь ей для баловства оттуда привезли четверку медных коней!

— Поберегись, воевода, — гневные слова говоришь супротив великого князя-базилевса Владимира, видно, меду обпился! — Боярин вскинулся и вскочил на ноги, положив руку на меч, который, как и его спутники, не снял, идя на пир к воеводе.

— Наверное, ты прав, боярин, перебрал я хмельного меду — помутилось в голове, — выдавил с трудом воевода, лицо которого стало еще краснее, чем обычно, — значило это, что пытался он себя пересилить. — Эй, отроки! Меду мне больше не наливать!

— Завтра, воевода, жду от тебя решения… И тогда постараюсь забыть твои слова, сказанные спьяну!

— Пусть завтра воевода покажет капище своих поганых идолов и головы им посносит, — вмешался черноризец.

— Ты имеешь в виду храм Хорса, где мы приносим требу нашим предкам? — уточнил воевода, вновь багровея.

— Храм есть один — Господень, а у идолов — капище! — взвился черноризец.

— Воевода, ты обещал нам забаву показать после пира. Где она? — решил прервать спор боярин Баян.

В глубине души он сочувствовал воеводе, которому предстояло принять непростое решение, так как совсем недавно сам был на его месте, подчиняясь приказу Владимира принять веру христианскую. Непросто ему далось это решение, но любил он крепко князя, пожаловавшего ему серебряную гривну на шею. Даст Бог, вскоре и золотую получит. Когда волокли по Боричеву извозу деревянного Перуна, которому столетиями поклонялись предки Баяна, совсем жалкого, оскорбленного, без золотых усов и серебряных волос, словно в одно мгновение ставшего плешивым, покорно терпящего удары палицами недостойных мужей, боярин то и дело со страхом поглядывал на небо, ожидая, что оно разверзнется и огненные стрелы испепелят нечестивцев. Но все было спокойно — деревянный идол безропотно перенес надругательства и оскорбления и под жалобный вой и крики киевлян отправился в свой последний путь. Тогда Баян понял правоту князя, выбравшего более могущественного Бога для поклонения, и отныне его не терзали сомнения относительно поруганной веры.

Боярин испытывал к воеводе двоякое чувство: с одной стороны, он его понимал, жалел, а с другой — завидовал ему! Почему этот краснолицый, почти старик, обладает столь юной красавицей, Пракседой? Удивительные очи жены воеводы завладели сердцем боярина, как некогда красота Елены поразила Париса и склонила того к безумству. И в голову Баяну стали приходить греховные мысли. Жена Баяна, Ярина, с дочерью Благомирой были на вотчине, в Черниговском княжестве, он их уже не видел более двух лет, с тех пор как отправился в поход на Корсунь — ведь после похода он неотлучно находится при князе. На Горе у него имеется свой дом, двор. С женой они не венчаны, так как он до сих пор и не знает — приняла она христианство или пока нет. Поэтому если у него вдруг окажется другая жена, то епископ Анастас, привезенный князем из Корсуня, не будет особо противиться… И добыть Пракседу не так уж сложно — достаточно объявит!», что воевода оказался злостным язычником, хулил князя — черноризец Ираклий, сотник и другие подтвердят его слова. Ведь он только исполняет волю князя… И воинов при нем достаточно… А сына воеводы он воспитает как своего.

Боярин покрутил головой, стараясь отогнать нечестивые мысли, теснившиеся в его голове, прислушался к новому спору, возникшему за столом.

— Гусляры, скоморохи, русалии — это от беса! Они смущают народ, уводят от истинной веры к сатане! — кипел гневом черноризец, видно, отвечая на предложение хозяина.

— Не знаю тогда, чем вас развлечь, гости дорогие! — усмехнулся на гнев монаха воевода, уже полностью овладевший собой.

— Воевода, ты лучше покажи то, для чего здесь был поставлен. Покажи, на что способны твои отроки, которых ты обучаешь воинскому искусству.

— Хорошо, боярин, — после некоторого размышления согласился воевода. — Посвящение отрока Ореля в улофы, ульфхедиары, должно было состояться в зареве[17], а сейчас червен[18] на исходе, но пусть будет по-твоему. — Он отдал какие-то распоряжения рядом сидящему старшине, который поспешно удалился.

Воевода с гостями последовал во внутренний двор, по дороге рассказывая о своих воинах.

— В варяжских дружинах, нанимаемых для походов в составе своего войска, великий князь Святослав сразу отметил воинов, которые бились со звериными тотемами: медведь, волк, кабан. Они сильно отличались от остальных воинов в бою, казалось, только смерть могла их остановить, да и жизнь в них крепко сидела. И тогда он решил, что нужно иметь своих воинов-зверей, и поручил узнать их тайну своим доверенным дружинникам, не жалея для этого злата-серебра. Долгих десять лет мне понадобилось, чтобы раскрыть их тайну, и удалось это мне одному из всех, кому доверили это дело. Тогда уже и князя Святослава не было в живых. Вернулся я на Русь с варяжской дружиной, которую нанял князь Владимир, чтобы сражаться со своим братом, князем Ярополком.

— Ярополком Окаянным, братоубийцей, — строго вставил боярин Баян.

— После я открылся великому князю Владимиру, и он дал мне этот посад для подготовки воинов, с которыми никто не может сравниться в бою.

— Так уж никто? — засомневался боярин.

— Никто. Ты это сейчас сам увидишь.

Они оказались во внутреннем дворе, где днем отроки практиковались в воинском мастерстве, — сейчас здесь было пусто. Все прошли в дальний угол, там раздавался звериный рык; боярин вздрогнул — он узнал рычание волка. Вскоре он увидел его — при свете факелов в сгустившейся темноте. Громадный зверь с налитыми кровью глазами злобно бегал за оградой, то всем весом своего тела пробуя ее крепость, то норовя перепрыгнуть. Когда он поднялся на задние лапы, словно демонстрируя свое налитое силой тело, боярин мысленно прикинул, что зверь будет даже повыше рынды Василя, с которым из всех присутствующих никто не мог сравниться ростом.

— Не желаешь ли, боярин, померяться с этим зверем силой? — хитро прищурился воевода.

— Отчего же — готов. Вот только кольчугу надену — в броне будет тяжеловато, — да щит возьму, — не испугался боярин.

— Нет, боярин, так всяк может. А без кольчуги, меча, с одной палицей, войдешь к этому зверю?

— Это будет верная смерть! — вырвалось у боярина.

— Может, кто из твоих людей согласится? А я не пожалею гривну[19] серебром храбрецу. Так кто отважится?

Боярин Баян посмотрел на своего рынду Василя, известного храбреца, но тот отвел взгляд.

— От зверя сгинуть? Если бы это был хазар поганый или половец-степняк, то не побоялся бы и с двумя биться сразу. А тут, почти без оружия, только с палицей? Я ведь не бесноватый! — пробормотал рында.

— Хитришь, воевода. И я готов дать гривну серебром тому храбрецу, который только с палицей сразится с волком. Может, кто из твоих людей решится? — в свою очередь спросил, усмехаясь, боярин.

— Может, и не один, но сейчас пришел черед Ореля. Позвать его сюда!

Вскоре перед воеводой стоял крепко сбитый юноша, но явно не богатырского сложения, он был на целую голову ниже рынды Василя.

— Орель, тебе выпала честь пройти первому посвящение в воина-волка. Испытания будут трудные и займут не один день, но я верю, ты их выдержишь. Сегодня тебя ожидает первое, — и воевода указал на беснующегося за оградой волка, — не самое сложное испытание. Готов ли ты к нему? Отвечай честно, и если у тебя есть хоть капля…

— Я готов, — поспешил ответить юноша.

— Хорошо. Иди, подготовься к битве с волком, который скоро станет твоим тотемом.

Юноша поклонился и ушел.

— Как он должен подготовиться? Ты же сам говорил, что никакой кольчуги, меча, а только палица.

— Все верно, боярин. Подготовка состоит в укреплении духа, но со временем это войдет в его кровь и он всегда будет готов к битве.

Неожиданно боярин услышал возле уха голос рынды Василя, который старался говорить как можно тише.

— Я проследил за юношей — его чем-то напоили, и теперь он сидит с закрытыми глазами.

— Что за напиток дали этому отроку? — сразу спросил боярин.

— Этот напиток называется сома. Это тайна, которую я не открою никому, так как она мне стоила десять лет жизни. Но напиток не главное — важнее дух воина, который воспитывается на протяжении долгих лет.

Вскоре появился юноша, почти неузнаваемый теперь — черты его лица исказились, в нем было что-то звериное, а в руках он держал короткую дубинку. С ним пришли несколько вооруженных воев. Они выждали момент, когда волк оказался в противоположном углу загородки, и тогда открыли дверь, ведущую за ограду, и туда сразу бросился юноша. Дверь за ним захлопнулась, ее тут же заперли на засов. Волк отреагировал на появление юноши мгновенно — бросился на него. Когда казалось, что вес зверя, многократно умноженный стремительностью движения, сомнет смельчака и тогда в ход пойдут страшные клыки, видневшиеся из оскаленной пасти, юноша ловко увернулся и нанес волку удар дубинкой по затылку, однако это не причинило зверю значительного вреда. Через мгновение повторилась атака зверя с тем же исходом — до мельчайших деталей, только теперь удар по затылку волка был ощутимее, так что тот даже покатился по земле. Зверь стал действовать осторожнее, поняв, что слепая ярость и сила не помогут справиться с этим быстрым юношей. Завязалась смертельная борьба, где уязвимее был человек и любая оплошность могла стоить ему жизни. Но юноша предугадывал каждое движение зверя, и в нужный момент в ход шла дубинка. Вскоре вся морда волка была в крови, пару раз он оказывался на земле от сильных ударов, но продолжал упрямо нападать, желая любой ценой достать противника. И это в конце концов ему удалось — схватив юношу за ногу, он повалил его на землю. Юноша неистово колотил зверя дубинкой по голове, но тот упрямо стремился к своей цели — добирался до горла человека. Вскоре все смешалось — человек и волк катались по земле, уже ничего нельзя было разобрать, кроме того, что юноша теперь безоружен — его дубинка валялась в нескольких шагах от сцепившихся тел. Все понимали, что волк одерживает верх.

Боярин искоса посмотрел на воеводу — намерен ли он помочь своему отроку? Достаточно было отдать приказание, чтобы вооруженные воины вошли за ограду, но воевода бесстрастно наблюдал за схваткой.

Неожиданно все закончилось — тела на мгновение замерли, смертельные объятия разомкнулись. Тело юноши было неподвижным, будто мертвым, а волк подергивался в предсмертных судорогах и вскоре затих. И тут юноша приподнялся, встал сначала на одно колено, а затем во весь рост. Вид его был ужасен — одежда изорвана в клочья, сквозь которые было видно окровавленное израненное тело, но лицо юноши было еще ужаснее — залитое кровью, оно дергалось в гримасах беззвучного смеха. Воины осторожно открыли дверь и вошли за ограду, внимательно наблюдая за неподвижным телом громадного волка, страшного даже в смерти, а еще страшнее своим возможным воскресением. Один воин все же приблизился к мертвому волку, наклонился и сообщил причину смерти того:

— Орель перегрыз волку горло! Он загрыз зверя! Орель страшнее волка!

А рядом с ним стоял Орель, по-прежнему беззвучно хохоча. Неожиданно он наклонился и припал ртом к ране на шее волка, из которой текла кровь. Боярин отвернулся и пошел прочь. Его догнал черноризец Ираклий.

— Кирие, элейсон![20] Воевода одержим сатаной, как и его отроки! Он взращивает исчадий ада — демонов! Их нужно остановить любой ценой — пока они не расплодились и не заполнили наш мир, мир людей!

— Мне нужно подумать, отче. Приходи ко мне, когда все лягут отдыхать, — тогда посоветуемся, что делать.

Но решение уже созрело — перед его внутренним взором, заслоняя собой весь мир, сияли удивительные глаза Пракседы, он словно наяву видел ее алые губы, в которые так и хотелось впиться, нежное тело, скрытое под балахоном-сарафаном. Он подозвал к себе сотника Нагнибиду и шепотом отдал тому распоряжения от имени великого князя-базилевса Владимира.

Воевода оставил ночевать боярина и двух его рынд в тереме, там же, где спал сам. Сопровождавшую боярина многочисленную дружину частично разместили в большом доме, где ночевали дружинники воеводы и отроки, проходившие здесь обучение воинскому делу, а частично в большом шатре, специально для этого разбитом во дворе перед теремом.

Орель, весь в засохшей крови, своей и звериной, подошел к старшему дружиннику, несшему охрану ворот.

— Мечислав, отвори ворота — хочу искупаться в речке, обмою тело.

— Пойду доложу воеводе — он повелел после захода солнца никого из детинца не выпускать, а сейчас уже ночь.

— У воеводы гость, боярин. Зря потревожишь его, а мне обмыться надо.

Старший дружинник посмотрел на истерзанного Ореля и, махнув рукой, приказал открыть ворота.

Юноша устремился в ночь. Полная луна хорошо освещала ему дорогу, лучше факела. Он не стал идти к ближнему месту на речке, неподалеку от посада, куда все ходили по воду и мыться, а поспешил к своему любимому, дальнему, где русло реки сужалось, деревья подходили к самой воде. Там было глубоко — до дна не донырнуть. Вскоре он перешел на бег, спеша поскорее броситься в воду.

Темные бездонные воды неширокой речки встретили его израненное тело прохладой, успокоением. Теперь ему не верилось, что совсем недавно он победил громадного волка, загрыз зверя. Ему казалось, что это произошло не с ним, а с кем-то другим, незнакомым ему, да и помнил он о сражении мало что — лишь близко-близко брызжущая слюной морда разъяренного зверя, рот, забитый шерстью, и соленая горячая кровь, внезапно наполнившая рот. Вначале он ее сплевывал с остатками шерсти, а затем, ощутив вкус, стал жадно глотать, вместе с ней вбирая силу поверженного зверя.

Рядом с юношей в воде плавало отражение ночного светила, перенявшего свет у солнца, являясь его ночным ликом. Бог Хорс, покровитель воинов-волков, находится где-то далеко и в то же время всегда близко. Ведь это сам Хорс даровал ему победу над громадным зверем, тем самым показав свое особое расположение. Надо будет завтра принести ему жертву — поймать в силки зайца или птицу, кровью задобрив древнее божество.

Запахи леса, его звуки, природу которых Орель научился понимать еще в раннем детстве, его заворожили, не отпускали. Ему не захотелось возвращаться в посад, ночевать в душной людской, где кроме него расположился спать на полу еще не один десяток людей. Он наломал веток, устроил себе ложе, устремил взор в звездное небо, подобное бархатному покрывалу. Там изливался светом щербатый месяц и, возможно, обитал бог Хорс. Глаза юноши постепенно закрылись, и он провалился в глубокий сон без сновидений.

Проснулся, когда давно наступил рассвет и уже вовсю разгулялся день. Полный сил, прекрасно отдохнувший, он бегом устремился к посаду, смутно предчувствуя, что ему грозит суровое наказание — строгий воевода не позволял самовольно отлучаться. Но это настроения ему не испортило.

Внезапно он услышал, что навстречу, через чащу, кто-то ломится напролом, большой и грузный. Как он ни спешил в посад, осторожность» взяла верх, он отскочил с тропы и схоронился рядом, под кустом лещины — и вовремя!

Петляя между кустами и деревьями, как зайцы, бежали несколько отроков, товарищей по учебе, и двое воев воеводы, но без оружия, кольчуг, шеломов, а за ними охотились два вооруженных гридня, прибывшие с боярином, во главе с его риндой, не расставшимся с конем даже в лесной чаще, — это он производил сильный шум.

На открытом месте всадник легко догнал бы бегущего человека, но не в лесу. Преследуемые бежали налегке, их не могли догнать и спешившиеся вооруженные воины в броне. Но лес стал реже, перейдя в сосняк, а спасавшиеся бегством выбежали на тропу, по которой только что бежал Орель, и тут запели стрелы. Один из беглецов вскрикнул, упал, тут же поднялся и захромал дальше, превозмогая боль, — стрела попала ему в ногу. Теперь уже ринда Василь на коне легко догнал беглеца, наклонился, прижал его голову к седлу, сделал быстрые движения ножом и, отпустив жертву, рысью стал догонять следующего. А беглец упал на колени, прижимая руки к лицу, по которому сочилась кровь и где недавно были глаза.

Путь второго беглеца пролег мимо убежища Ореля, и тот узнал в бегущем сотоварища по имени Лют. Ринда быстро догнал Люта, который, поняв, что ему не убежать, остановился. Но когда ринда попытался проделать с ним то же, что и с его товарищем, тот ловко поднырнул под круп лошади и неуловимым движением ножа подсек той сухожилие на ноге. Лошадь, захрипев, завалилась на левый бок, придавив ногу ринды, сделав его беспомощным. На помощь ему поспешили гридни, вооруженные мечами, но тут Орель, покинув убежище, напал на одного из-за спины, пустил в ход дубинку и, уже вооруженный мечом, одолел другого. Вскоре вернулись остальные беглецы, и Орель узнал, что произошло в посаде за время его отсутствия.

Ночью княжеские гридни, ночевавшие в шатре, коварно перебили стражников в посаде и напали на спящих безоружных воеводу и его людей, захватив их почти без сопротивления. На рассвете всех выстроили и объявили, что воевода — подлый враг великого князя, язычник, и его постигло заслуженное наказание. Вынесли на крыльцо мертвое тело воеводы, все в крови. Черноризец-грек громко провозгласил: «Где множество грехов, там и всяческое наказание видим».

Боярин объявил, что все должны покреститься, иначе тоже будут причислены к врагам великого князя, а черноризец-грек добавил, что христианская вера — это свет, а языческая — тьма. И кто не примет христианскую веру, для того свет померкнет навсегда. Сотник, командовавший гриднями, объяснил проще: кто не покрестится, тот будет ослеплен — по византийскому обычаю.

Их загнали в речку — или топись, или крестись, или иди на берег, чтобы стать убогим калекой, слепым.

Орелю вспомнились рассказы воеводы о войнах с греками-византийцами в Болгарии, когда те выкалывали глаза многим тысячам пленных, на каждую сотню оставляя поводыря с одним глазом.

Все население посада покрестилось в речке под крики черноризца: «Крестятся рабы Божьи во имя Отца, и Сына, и Духа!»

Затем ринда Василь отобрал с десяток новоявленных христиан, чтобы те показали капище Хорса, собираясь уничтожить его. По дороге посадским удалось бежать, а остальное Орель сам видел.

Орель посмотрел на связанного ринду Василя с кляпом во рту, чтобы тот не сотрясал воздух бранными словами, и задумался.

Ночью при свете факелов в густой чаще леса возле деревянного божества Хорса собралось с полтора десятка человек. Орель в наброшенной на плечи шкуре волка поднял руку, требуя внимания.

— Боярин Баян подло нарушил закон гостеприимства, убил воеводу, захватил его жену Пракседу, побил многих крепко, а кого и насмерть. Навсегда лишил света нашего брата Зриня. Хоть многие из нас приняли силой христианство, но остались внутри верными богам наших предков, и тебе, Хорс. Возможно, нас назовут двоедушниками, оборотнями, но так тому и быть. Против их силы нужны хитрость и терпение, чтобы потом ответить еще большей силой. Нам поможет Хорс, он наделит нас невиданной силой в ночи, делая невидимыми под ночным покровом, а кто случаем увидит, тот ужаснется, ибо нашим тотемом станет волк, а мы, подобные ему, станем его воинами и между собой братьями. В этом клянемся на крови и приносим в дар Хорсу жертву, которую приносили наши предки, когда мир был юным.

На жертвенный камень возложили связанного боярского ринду Василя, перерезали путы и крепко держали по двое за каждую руку-ногу, ибо очень силен тот был и не хотел сдаваться безропотно. Орель передал жертвенный нож слепому Зриню…

В лето 6502 (994) года боярин Баян, гордившийся недавно пожалованной великим князем-базилевсом Владимиром золотой гривной на шею, отправился охотиться с двумя риндами на вепря в своей вотчине, расположенной в Черниговском княжестве. Когда к вечеру не вернулся, его жена Пракседа заволновалась и направила людей с факелами на его поиски в лес, но безрезультатно. Лишь на следующий день нашли растерзанные тела боярина и его слух По ранам на телах убиенных определили, что они стали жертвами волков. Но старые, знающие люди считали, что это был волк-оборотень. Откуда они это узнали? Возможно, от юродивого Овсея, не так давно поселившегося у самого болота.

Боярин оставил сиротами двоих сыновей: старшего, приемного — Светозара, и младшего — Михаила.