Ведьмина кровь

27.

Июнь 1659

Мы прибыли с утренним приливом, и казалось, нас вышел встречать весь город. Мужчины, женщины, дети — все стояли на берегу и выкрикивали приветствия.

Некоторые отправились на нижнюю палубу собирать вещи, но большинство осталось наверху, чтобы наблюдать заход в гавань. Прильнув к борту, люди жадно искали в толпе своих. Чувствовалось, как настроение меняется от эйфории к беспокойству. Все всматривались в лица на причале и переглядывались. Я спросила у Марты, в чем дело.

— Что-то не так. Не видно наших братьев, которые отправились сюда перед нами. Хоть кто-то должен был прийти встречать нас, но никого нет.

Она отошла к стоявшим неподалеку людям. Я не слышала, о чем они говорят, но голоса звучали тревожно.

На разгрузку корабля ушло довольно много времени. Старейшины и преподобный Корнуэлл первыми ступили на землю и теперь беседовали с городскими начальниками.

Наконец и мы сошли на причал. Затем настала очередь скота. Коровы и свиньи, овцы и исхудавшие лошади, спотыкаясь, выходили из трюма, моргая отвыкшими от света глазами. Их сгружали при помощи лебедки, и они беспомощно перебирали копытами в воздухе. Многие погибли за время пути, а те, что остались, стояли на суше неуверенно, будто только что родились, и испуганно кричали в общей неразберихе. Куры Марты — те, что выжили, — лежали в своей клетке неподвижной кучей.

Мне страшно хотелось вернуться на борт. Я чувствовала себя такой же потерянной, как несчастные животные. Земля под ногами казалась непривычной, свет — слишком ярким, воздух — слишком неподвижным. Даже на причале у воды было душно. Какие-то люди меня рассматривали. Больше всего мне хотелось вернуться, найти Джека — но пути назад не было. С корабля спустили последние пожитки, и матросы занялись грузом для нового плавания. Как только мы ступили на берег, мы тут же стали чужими «Аннабелле».

Семьи толпились вокруг своих бочек, коробок, ящиков и тюков в ожидании новостей. Беспокойство нарастало. Никто не знал, что делать дальше.

Старейшины куда-то ходили с сейлемскими начальниками и вернулись мрачными. Элаяс Корнуэлл забрался на бочку и протянул к нам руки. Его черный силуэт, очерченный лучами заходящего солнца, отбрасывал длинную тень.

Сначала он велел нам склонить головы и прочитал благодарственную молитву.

— Смиренно уповая на Господа, мы пересекли океан, дабы присоединиться к нашим братьям в Новом Свете и вместе начать чистую жизнь, не омраченную вмешательством извне. И вот мы прибыли, в целости и сохранности! Вознесем хвалу Господу нашему.

Люди пробормотали «аминь», но тут же посыпались вопросы:

— А где наши братья? Что-нибудь известно?

— Где они?

— Почему они не пришли?

Люди перебивали друг друга. Элаяс Корнуэлл поднял руки, чтобы все замолчали.

— Преподобного Джонсона и его паствы здесь нет.

Гомон превратился в нарастающий ропот. Корнуэлл был вынужден повысить голос, чтобы перекричать толпу:

— Слушайте, братья и сестры, слушайте! Преподобный увел паству в необжитые земли, как Моисей.

Ропот стал еще громче.

— А нам что теперь делать?

— Будем молить Господа направить наши стопы на путь истинный! А пока жители Сейлема как добрые христиане примут нас в своих домах, за что мы безмерно им благодарны. На завтра назначена встреча в доме собраний. До тех пор прошу всех провести время в посте.

Он опустил руки и наклонил голову, что означало призыв к молчаливой молитве. Тени вытягивались в последних лучах солнца, под ногами золотилась пыль. Я поймала себя на том, что раскачиваюсь: тело помнило ритм корабельной качки. Мы плыли так долго и приплыли в страну, где нас никто не ждет. Пыль на носках моих туфель хоть и была похожа на ту, что дома, но все равно она другая. И, хотя на борту я не страдала от морской болезни, сейчас я почувствовала тошноту.

28.

Следующим вечером мы с Ребеккой и Тобиасом гуляли по городу, а мне все казалось, что это происходит не на самом деле, а во сне или в зачарованной стране: вроде бы все как в привычном мире, но если присмотреться, то мелочи выдают разницу.

Здесь жарче, чем летом в Англии, и воздух гораздо влажнее. Жара не уходит с закатом, а лишь нарастает, пока не становится трудно дышать. Сижу у окна и пишу в дневник: не могу заснуть. Столом мне служит полка, врезанная в стену. Ночь выдалась ясная, пишу при свете луны. Она огромная и висит низко, как серебряный фонарь, а над ней по необъятной дуге рассыпаны звезды. Я не смыслю в астрономии, но заметила, что созвездия здесь выглядят иначе, словно некий великан развернул небо под другим углом.

Светлячки отбрасывают на землю крохотные блики, где-то стрекочут сверчки и квакают лягушки. Повсюду запах свежей древесины. Здесь нет ничего старого и почти нет построек из кирпича или камня. Большинство домов — из деревянных каркасов и обшиты досками, а крутые вытянутые крыши выложены деревянной черепицей. Отовсюду веет новизной. Самые старые здания в городе не успели даже толком обветриться. Здесь нет ни слишком больших, ни слишком роскошных домов, в основном они маленькие или среднего размера. Судя по всему, тут нет ни очень богатых, ни очень бедных: я не видела нищеты или излишеств. Хотя по платью судить трудно, поскольку все одеваются похоже, в грустные невзрачные цвета: черный, коричневый, серый, бурый и темно-зеленый, и одежда не украшена лентами или шелком. То, что можно и нельзя носить, диктует закон. А закон здесь строгий — и не только насчет одежды. Уже есть и тюрьма, и позорный столб, и колодки на площади.

Глядя на жителей Сейлема, мы начинаем понимать, что нас ждет. Тут не текут молочные реки с кисельными берегами. Люди выстроили быт с нуля, используя только то, что может дать лес. Вещи, привезенные из дома, всегда выделяются среди самодельной мебели. Оловянной посудой не пользуются, а выставляют ее напоказ для красоты. Даже тарелки, чашки и ложки здесь делают из дерева.

Местные гостеприимны, но довольно замкнуты. Разговаривают тоже по-другому — чуть гнусавя. Они кормят нас кашей, а также мясом с овощами, которые варят вместе. Вся еда свежая и кажется манной небесной после сухарей, пораженных личинками, и полусгнившей солонины из бочки. В Англии мы готовили похожие блюда, только каша здесь ярко-желтого цвета: ее варят из кукурузы, которая растет в полях и в огородах вокруг Сейлема. Еще здесь собирают бобовые и странный плод, напоминающий по вкусу кабачок, только оранжевый, круглый и слегка сплюснутый сверху и снизу. Что ж, по крайней мере почва здесь плодородная. Первое, что сделала Марта, — встала на колени и взяла пригоршню земли.

— Хорошая, — произнесла она, кроша землю между пальцев и показывая Джонасу. Тот довольно улыбнулся и кивнул. Они собираются вместе выращивать овощи, а еще хотят разбить аптекарский огород с целебными травами, чтобы делать лекарства.

Мы живем в одном доме с Джонасом, Тобиасом, Ребеккой и ее семьей. Всех нас приютила вдова Хескет, она же нас и кормит. Это добрая, но неулыбчивая женщина. Как-то Джонас шепотом заметил, что природа ее обидела, и, надо сказать, она правда не красавица: худая, долговязая и угловатая, на лице отразились все тяготы жизни, а руки красные и крупные, как у мужчины. Она живет со своим сыном Эзрой, где-то в городе они держат постоялый двор.

Вдова рассказала нам свою историю сразу, как мы у нее поселились. Оказывается, ее муж умер вскоре после переезда.

Она кивнула за окно:

— Он там, на кладбище, с остальными. Мы добрались сюда слишком поздно, уже ничего нельзя было сажать…

Мы закончили ужинать и сидели у очага. Джон Риверс тяжело вздохнул: мы тоже не успели к посеву. Вдова Хескет продолжала:

— Тяжелое нам выдалось плавание. Постоянные бури, болезни… Когда мы прибыли, съестные запасы подошли к концу, а многие за время пути так ослабли, что их было уже не спасти. Пришла зима и Господь забрал болящих, вот и моего Айзека. — Она посмотрела на платок, который вертела в руках, и помолчала. — Мы голодали, но это было не самое страшное испытание… Впрочем, с тех пор все изменилось. Сейчас всем еды хватает. — Она привстала, чтобы поворошить угли. — А что ждет вас — даже не знаю. Там глушь. Не берите с собой лишнего. Мой совет — запаситесь едой, купите побольше, сколько сможете. Надо протянуть до будущего года, когда вы заведете огороды. Зимы здесь безжалостные. — Вдова Хескет потерла опухшие веки. — Слышите, Джон? Позаботьтесь о детях и о жене, им не перезимовать без припасов.

29.

Мистер Риверс послушал совета вдовы и начал вместе с Тобиасом и Джонасом перебирать припасы из Англии. Все, что испортилось за время пути, следует заменить, а все, чего не хватает, купить до того, как мы отправимся в глушь.

Сегодня был базарный день, поэтому город кишел людьми: и местными, и теми, кто только приехал. Марта осталась помогать вдове Хескет по хозяйству, а мы с Ребеккой пошли на рынок. Кажется, там были все с нашего корабля. В воздухе стояло праздничное возбуждение: морские бури позади, под ногами твердая земля, и можно наконец-то помыться, постирать старую одежду, нарядиться в новую. Почти на каждом шагу кто-нибудь справлялся у Ребекки о здоровье младенца Ноя и миссис Риверс.

— Маме гораздо лучше, спасибо, — отвечала Ребекка, как всегда спокойно и серьезно. — И Ной тоже здоров.

Со мной почти никто не заговаривал. На меня смотрели мельком и тут же отводили глаза. Даже после долгих недель, проведенных вместе на корабле, я не стала своей. Но это неважно. У меня есть Марта, Джонас и Тобиас, и мне не нужна другая семья. А еще с рождения Ноя мы с Ребеккой стали близки как сестры. Когда-то она казалась мне недружелюбной, но с тех пор я поняла, что принимала за враждебность обычную застенчивость. Она и сейчас довольно сдержанна: говорит, только когда ей есть что сказать, а еще очень старается никого не обидеть, поэтому почти не задает вопросов. Ребекка не спрашивала о моем прошлом, и я тоже не стала расспрашивать ее.

Вообще-то здесь все так себя ведут. Люди пересекли океан, чтобы оставить былое позади.

Среди торговцев далеко не все пуритане. Здесь много коробейников и торгующих вразнос. У одного из их прилавков мы увидели Дебору Вейн с сестрой Ханной и подружками — Элизабет Деннинг и Леей Гарнер.

Я их помню: всю первую половину плавания они мучились от тошноты, а едва поправившись, стали кокетничать с матросами и шушукаться между собой о женихах да свадьбах. Сейчас они копались в поисках запретных безделушек, красуясь в своей лучшей одежде. Правда, платья после сундуков были мятые и не успели проветриться, поэтому от девушек веяло плесенью. Их матери не перекладывают вещи лавандой, как Марта.

Деборе, главной кокетке, очень идет ее звучное имя. Она почти ровесница Ребекки, пухленькая и миловидная. Перед выходом из дома она старательно щипала щеки, чтобы разрумяниться, и кусала губы, чтобы стали поярче. По краю воротника — немного кружева, темный лиф окаймлен шелком. Украшений ровно столько, чтобы не вызвать порицания. Рыжие волосы как бы нечаянно выбиваются из-под белого чепчика, обрамляя лицо поразительно аккуратными локонами.

Ханна младше сестры и ниже ростом на целую голову. Заостренные, хитрые черты лица делают ее похожей на хорька. Она тоже рыжая, но посветлее Деборы, и волосы точно так же выбиваются из-под чепца, но торчат в стороны непослушными спиральками. Глаза такие же карие и блестят, как угольки. Вся красота досталась Деборе.

Сестры неразлучны. Ханна смотрит на Дебору снизу вверх со щенячьим обожанием и жадно впитывает каждое ее слово, как и подружки — Элизабет и Лея. Они вечно ходят вчетвером, хихикая и перешептываясь. Я их недолюбливаю. На корабле они смотрели на меня с презрением и сплетничали за моей спиной, а сегодня и вовсе сделали вид, что меня не существует. Они подозвали Ребекку, но не спросили про здоровье ее матери и брата. Их интересовал Тобиас.

— Как там поживает мистер Морси? — спросила Дебора, стараясь держаться чинно, а ее подруги захихикали.

— Старший или младший? — уточнила Ребекка, хотя и так понимала, о ком речь.

— Конечно младший, дурочка! — воскликнула Ханна и тоже засмеялась.

Ребекка сжала кулаки.

— Он поживает хорошо.

— А отчего он не с вами?

— Он с нашими отцами заботится о будущем…

— О твоем с ним? — насмешливо перебила Дебора. Остальные теперь покатывались со смеху. Ребекка делала вид, что ей все равно, но залилась краской.

Мы никогда не говорили об этом, но и так ясно: они с Тобиасом друг другу нравятся. Никаких ухаживаний — дальше улыбок и взглядов дело не заходит, но с недавних пор они проводят вместе много времени, и это не ускользнуло от внимания Деборы. Тобиас — завидный жених, это всем понятно. Статный, сильный и к тому же умеет плотничать — незаменимый навык в мире, где все строится из дерева. Так что у Ребекки появилась соперница.

Ханна внезапно взвизгнула и попятилась, ухватившись за Дебору.

— Ты чего? — Дебора попыталась высвободиться, но сестра вцепилась в нее только сильнее. — Что случилось?

— Смотрите! Смотрите, вон там! — закричала она.

Девушки повернулись, куда она показывала, и их глаза распахнулись от ужаса, словно на них надвигался дикий зверь. В нашу сторону шли два туземца. Местные не обращали на них внимания, будто видели такое каждый день, но те, кто недавно сошел с корабля, не могли отвести от аборигенов удивленных и испуганных глаз.

— Дикари! — завопила Лея. — Они убьют нас!

Элизабет и Лея схватились друг за друга, окаменев от страха. Дебора заверещала, как поросенок.

— Они ничего вам не сделают! — воскликнула Ребекка, и ее карие глаза потемнели от презрения. — Не кричите, они же услышат.

Если туземцы и слышали, то не подавали виду. На обоих были лоскутные безрукавки, под которыми виднелась обнаженная грудь, на ногах — кожаные ноговицы с бахромой и обувь с ремешками. И никаких штанов, только небольшой кожаный фартук, свисающий с узкого бисерного пояса сзади и спереди, — возможно, именно это зрелище так взбудоражило Дебору. Безрукавка младшего была вышита узором: ярко-синие и красные перья, сложенные зигзагом. Я подумала, что это очень практичная одежда: туземцы не потели в ней на жаре, как англичане.

Оба — высокие, ладные, с лицами гладко выбритыми и выразительными. Они держались как друзья, хотя один гораздо старше — возможно, дед и внук. Их смуглая кожа оказалась ничуть не красной, вопреки тому, как говорят о них белые. Скорее это цвет благородного темного дерева. Ничего удивительного, ведь они живут под открытым небом и не прячут тело от солнца. Волосы у юноши были черные, с синеватым отливом, и с одной стороны они падали свободно ниже плеч, а с другой были сбриты наголо. У пожилого волосы были собраны в толстую косу с вплетенными бусинами и перьями, и у виска отчетливо белела одна седая прядь.

Люди настороженно молчали, а индейцы спокойно шли вперед. Джонас когда-то рассказывал мне про коллекцию диковинок мистера Традесканта[6], которую ему довелось увидеть: она состояла из необычных предметов со всего мира, собранных вместе, чтобы поражать людское воображение. Сейчас англичане глазели на аборигенов так, будто это были музейные экспонаты, ожившие среди белого дня.

Я не завопила, как Дебора, и не вцепилась в Ребекку, но тоже не могла оторвать от них глаз. Туземцы шли спокойно и гордо, и когда они проходили мимо, я уловила аромат свежей сосновой хвои и дыма, совсем не похожий на кислый запах пота и давно не мытого тела, присущий моим землякам.

Юноша держался прямо и не смотрел по сторонам. Старик оглядывался, но в его взгляде не было любопытства, словно толпа состояла не из людей, а из неодушевленных предметов, недостойных интереса. Его глубоко посаженные глаза были темные, как чернослив, а лицо исчерчено морщинами, особенно заметными у носа и губ. Внезапно взгляд его застыл на мне и сделался острым и внимательным. Это длилось долю секунды, а затем мужчины пошли дальше сквозь толпу, глядя куда-то перед собой.

30.

Отец Ребекки теряет терпение. Мы уже неделю в Сейлеме, а до сих пор ничего не решено. Дальше тянуть нельзя, надо успеть хотя бы построить жилье до зимы. Сегодня вечером мистер Риверс отправится в дом собраний, чтобы поговорить со старейшинами и поделиться опасениями. Он говорит, что нужно либо выдвигаться прямо сейчас, либо обустраиваться здесь, хотя почти вся хорошая земля уже занята. Джонас считает, что местные предпочли бы, чтобы мы шли своей дорогой.

Вдова Хескет сказала Марте:

— Послушай, у тебя золотые руки и, не скрою, ты здорово мне помогаешь. Дело, конечно, твое, решай, как велят совесть и старейшины. Но ты можешь остаться у меня. Вместе с девчонкой. — Она кивнула в мою сторону, а затем вновь взглянула на Марту. Ее глаза с тяжелыми веками были непроницаемы, как у старого индейца. — Молодые руки всегда пригодятся в хозяйстве. Она умеет шить? — Марта кивнула. — Смотри, город растет, людям нужно во что-то одеваться. Кое у кого даже появляется вкус к модным нарядам, а корабли привозят слишком мало одежды… Мы бы открыли свою лавку.

— Это хорошая мысль, — произнесла Марта и посмотрела на лоскуты, которые обметывала. — Тут жизнь устроена, а в глуши начинать с нуля…

Я удивленно посмотрела на нее.

— Но это моя община, — продолжила она. — Считай, родня. Мы вместе пересекли океан, как нам указал Господь. Негоже будет мне оставлять их сейчас.

Вдова Хескет молча кивнула.

— Что ж, да хранит вас Бог. Дальний вам предстоит путь и тяжелый. — Она поежилась, хотя ночь была теплой, а рядом горел очаг. — Я бы на такое не решилась.

— Почему, миссис Хескет? — Я сидела поодаль от огня, но сейчас придвинулась поближе.

— Там, где заканчиваются дороги, начинаются глушь да тропы зверей и краснокожих. Лес не место для богобоязненных людей. Про него всякое говорят…

— Например, что? — спросила я.

— Что там обитает нечисть. Например, черный дух в человеческом обличье. Индейцы ему поклоняются… — Она вновь поежилась и закуталась в шаль. — Наверняка россказни, но кое-кто клянется, что видел его. В Сейлеме не любят ходить в лес. Не потому, что там можно встретить зверя или дикаря. Не их боятся люди, когда заходит солнце. Не от них несутся домой, загоняя лошадей… — Она наклонилась, чтобы помешать варево в котле над огнем. — Повторюсь, нелегкая предстоит дорога, а люди из Сейлема вам не помогут.

— Потому что боятся нечисти?

Она рассмеялась — как будто залаяла.

— Есть и другая причина. Преподобный Джонсон и его паства ушли от нас не по-доброму. Земли тогда на всех бы хватило.

— И как же они ушли? — спросила я.

— Их к этому подтолкнули. Джонсон — непростой человек. Едва приехал, тут же начал ссориться с местными пастырями. Он хороший проповедник, но человек надменный и упрямый, ярый спорщик. Вечно с ним были неприятности. Ставил свои убеждения превыше всего, а в Сейлеме так не принято. Он настолько уверен в собственной правоте, что это граничит с богохульством.

— И что произошло?

— Одно дело — проповедовать слова пророков. Совсем другое — считать пророком самого себя. Джонсон вел себя как пророк, а община это поддерживала. Тогда наши священники объявили его проповеди опасными, а ему сказали, что он сбился с пути и вверг в заблуждение паству. После этого он ушел в глушь и увел своих со всеми пожитками и скотом, словно Моисей.

— Значит, неизвестно, каким путем они пошли?

— Джонсон уповал на то, что Сам Господь укажет дорогу, и потому выбрал неторные тропы.

— Но хоть что-то от них слышно? Где-то же они остановились?

— Основали поселение на каком-то холме. Больше мы ничего не знаем — они редко здесь бывают. А теперь вы собираетесь за ними… Ей-богу, я бы не советовала.

31.

Нас пригласили в дом собраний — общину и примкнувших вроде меня, Джонаса и Тобиаса. Старейшины хотят знать, что мы выбрали: отправиться в путь или остаться в Сейлеме. Марта и Риверсы выбирают первое, но Джонасу нравится здесь. Он ходит по городу и гавани, обменивается новостями и слухами с моряками и местными жителями. Даже немного зарабатывает, продавая свои зелья и пилюли. Я слышала, как он делится сомнениями с сыном:

— Что ты понимаешь в земледелии? Или я? Ты плотник, я аптекарь. Здесь у нас дела пойдут на лад. Или можно попытать счастья в другом городе — в Бостоне, например. Я слышал, что там…

— Но в общине хорошие люди.

— Люди? Да-да. С Божьим страхом в глазах. Но что мы знаем о тех, к кому они идут? Ничего не знаем. Мы им чужие. Может статься, они не примут нас. Разумно ли рисковать?.. Что скажешь? Идти или остаться?

Тобиас не ответил, только вытянул свои длинные ноги и задумчиво сделал глоток эля.

32.

Отец Деборы, Джеремая Вейн, и ее дядя, Сэмьюэль Деннинг, стояли в дверях и подсчитывали пришедших. Мы отметились и заняли свои места: в зале все сидели строго в соответствии с положением в общине. С кафедры взирал Элаяс Корнуэлл. Обсуждения не предполагалось. Преподобный даже не прочитал нам проповедь, а лишь потребовал, чтобы мы опустили головы и молча помолились о наставлении на путь истинный. Настало время определиться: остаться, идти в другой город или направиться в глушь, искать преподобного Джонсона. Старейшины уже приняли решение: в глушь. Они сидели в первом ряду вместе с Джоном Риверсом.

Главы семей по одному начали вставать — это значило, что они присоединяются к старейшинам. Затем Сара, мать Ребекки, взяла за руки детей, подошла к мужу и встала рядом. Ребекка держала младенца Ноя.

Я разделяю сомнения Джонаса, но когда Марта встала и пошла к Риверсам, я последовала за ней.

Семьи выстроились вдоль стен. Сидеть осталось всего несколько человек. Джонас еще ниже наклонил голову, что-то оживленно шепча Тобиасу. Тот мотал головой, будто отгоняя мух, а затем встал, расправил плечи и пошел к нам. Джонас побрел следом.

Ребекка наблюдала, как Тобиас идет в ее сторону. В другом конце зала Ханна многозначительно пихнула Дебору локтем. Та брезгливо поморщилась. А я улыбнулась. Куда пойдет Ребекка, туда и Тобиас.

33.

Сегодня вдова Хескет попросила меня посидеть с ней после ужина.

— Мне надо починить кое-какую одежду. Поможешь? Заодно погляжу, какая из тебя портниха.

Она, как обычно, расположилась у камина, а я устроилась рядом на табуретке. На полу лежал мешок с чулками и рубашками, которые надо было залатать. Вдова наблюдала за моими стежками, уверенными и тонкими. Убедившись, что я справляюсь, она велела продолжать, а сама уставилась на огонь.

— Я буду рада, если ты останешься у меня, — сказала она, помолчав. — Здесь найдется дело для такой умелицы.

Я удивленно посмотрела на нее, но решила не торопиться с ответом и на какое-то время сосредоточилась на стежках. Затем поблагодарила вдову Хескет за предложение и вежливо отказалась. Джонас прав: неизвестно, что нас ждет впереди. Однако остаться здесь — значит стать служанкой, а мне это не нравится.

— Подумай еще, — в зрачках под припухшими веками отражался огонь. — Марта кое-что про тебя рассказывала, а какие-то вещи я чую нутром. Для тебя безопаснее остаться. Думаю, ты понимаешь почему.

— Как вы можете про меня что-то чуять? — спросила я, озираясь. Мы сидели одни в комнате, но говорить о таких вещах все равно опасно. Если вдова решила, что я ведьма, возможно, и другие так думают? Меня охватил страх.

— Свои узнают своих. Не скажу, дар это или проклятье, но мы не по своей воле такие. — Она по-прежнему смотрела на огонь. — Меня предупредили, что ты приедешь.

— Кто? И каким образом?

— Тебе лучше не знать. — Теперь она посмотрела на меня. В черных зрачках танцевали язычки пламени. — Будь осторожна, куда бы ты ни шла. Особенно в Новом Свете.

— Но почему? Я думала, мы приехали, чтобы оставить позади не только прежнюю жизнь, но и предрассудки…

Она засмеялась, и на этот раз ее смех был похож на кудахтанье.

— Бог с тобой, дорогая, да здесь еще хуже! Люди тащат за собой свои предрассудки повсюду, даже через океан. А здесь они попадают в дремучий лес! И ни одна живая душа не знает, насколько он велик, этот лес, и какие твари в нем обитают помимо дикарей. Их вера — бледная искра в бесконечной тьме. Здесь страх разрастается, как сорная трава, которая душит все живое вокруг.

— Я умею быть незаметной и смогу о себе позаботиться.

Она опять засмеялась.

— Ох, сомневаюсь. Но речь не только о тебе. — Она наклонилась, чтобы повесить чайник над рассыпающимися дровами. — Марта добрая женщина и хорошо к тебе относится…

Мне было нечего возразить.

— Твой язык как острый шип, девочка, и ты слишком себе на уме. Говори поменьше, иначе навлечешь беду не только на свою голову. Следи за собой и ни к кому не поворачивайся спиной.

34.

Путешествие в глушь откладывается снова и снова. Идут дни за днями, но до сих пор не известно, когда мы отправимся. Местные советуют нанять в проводники аборигенов, но преподобный Корнуэлл и большинство старейшин не желают об этом слышать. Дескать, индейцы — язычники, дети Сатаны, и мы должны молить Господа, чтобы он Сам провел нас сквозь лес, как Моисей провел людей через пустыню. Не все разделяют это мнение, и даже старейшины спорят между собой. С последнего собрания Джон Риверс вернулся в ярости. Он сказал:

— Корнуэлл ссылается на Моисея, но тот водил евреев по пустыне сорок лет! Это долгий срок, особенно если предстоит быть бездомными и в пути. Господь не спешил привести свой народ в землю обетованную!..

Местные, в свою очередь, отказываются идти с нами без туземцев. Говорят, что белые люди этой земли не знают, и без помощи индейцев мы точно заблудимся. Мистер Риверс считает, что без помощи местных идти нельзя, что бы ни говорили старейшины. У нас самих не хватит повозок и скота, чтобы переправить всех людей с их скарбом. Жители Сейлема практичны и прижимисты: они не отдадут нам повозки, лошадей и волов, потому что не уверены, что получат их обратно.

После долгих споров Риверс и его сторонники наконец уговорили остальных. Мы пойдем с индейцами. Это вызвало новую волну возмущения. Повозки и волы стоят недешево, а лошадей никто не хочет давать нам взаймы, никто не хочет ими рисковать.