Ведьмина кровь

43.

Август 1659

Нас поджидала не только радость. Марта выяснила, что одна из ее сестер умерла, а другая изменилась до неузнаваемости. Малютка Энни стала миссис Энн Фрэнсис — супругой Эзикиела Фрэнсиса, уважаемого члена совета общины. Марта рассказывала, что в Англии Эзикиел был простым рабочим, но здесь он крупный землевладелец, один из главных людей в поселении. И миссис Фрэнсис изъявила желание, чтобы сестра была при ней служанкой, а я — на побегушках.

— Я не за этим пересекла океан. И ты, Мэри, не за этим. Мы приехали быть свободными людьми, — сказала Марта.

Джонас и Тобиас предлагают нам четверым объединиться. Они будут строить дом, а мы — вести хозяйство. Собственность мы поделим поровну. Никто из нас не хочет никому прислуживать. Миссис Фрэнсис не в восторге от этой новости, но ничего не может поделать.

Марта не единственная, кто разочарован. Джон Риверс надеялся найти здесь братьев, а узнал, что они ушли. Когда он спросил куда, поселенцы пожали плечами. Когда он спросил почему, то ответили, что это место не для всех. Зато миссис Риверс встретила родню: сестру и зятя. Они здесь влиятельные люди. И Сара стала уговаривать мужа остаться, объясняя, что слишком устала от дороги, чтобы искать его братьев, да и детям нужен дом. К тому же земли здесь в достатке для каждого, кто готов ее возделывать.

Ребекка призналась мне, что отец недоволен. Мистер Риверс здравомыслящий человек, его опасения понятны: братья знали, что он приедет, так что заставило их уйти, даже не оставив записки? Но лето заканчивается, а куда они держали путь — никто не знает. В итоге он поддался на уговоры жены и Ребекки. Риверсы остаются.

Я этому рада. Ребекка — моя единственная подруга за целую жизнь, и я бы по ней ужасно скучала. Тобиас молчит, но я знаю, что он тоже рад.

44.

Сентябрь 1659

Вейны — большая семья, поэтому строят они быстро. У них практически отдельная деревня, где правит Джетро Вейн — жадный и вздорный мужчина, который уже пытался оспорить часть выделенной нам земли. У него нет никаких бумаг, поэтому он ничего не может доказать, но это не мешает ему постоянно возмущаться. Еще он держит стадо вредных свиней, которые бродят повсюду, — мне кажется, он нарочно выпускает их на волю, чтобы они вытаптывали наш надел. Тобиас обещал построить забор, но пока их вынуждена гонять я.

У нас нет родственников, и мы должны справляться сами, а дел невпроворот. На постройку остается мало времени: до холодов всего два месяца, максимум три. Нам выделили много земли, но ее предстоит еще расчистить от леса и возделать.

Работы бесконечно много, но по воскресеньям никто не работает, потому что сказано: «…шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему. Не делай в оный никакого дела…»

День воскресный здесь строго соблюдается. Не зажигают огня, не готовят еду, не кормят скот. Большую часть времени люди проводят в доме собраний на вершине холма. Туда ведут все дороги в поселении, словно спицы в центр колеса, и это самое заметное здание в Бьюле: с фасадом на юг, с четырехугольной крышей и башенкой посередине. Фундамент сложен из крупных, видавших виды камней, которые возвышают дом над землей. К дверям ведет каменная лестница. Стены — из грубых некрашеных досок, и с одной из них неровным рядом свисают волчьи головы. Доски испачканы кровью и ржавчиной. Это напоминание людям об опасностях, таящихся в лесу, и предостережение волкам: здесь появился новый хозяин.

Не знаю почему, но волки вызвали у меня восхищение. Раньше я никогда их не видела — ни живых, ни мертвых. Эти — мертвее некуда. Одни головы совсем разложились, на черепах висят клочья гнили, а другие относительно свежие, и на мордах застыла ярость. Шерсть пересохла, а смерть подернула глаза мутно-синим, но окровавленные клыки все еще скалятся, сопротивляясь судьбе.

— Этого я сам пристрелил.

Я вздрогнула. Рядом со мной стоял старик и тыкал узловатым пальцем в одну из голов.

— Я сам, Том Картер! А вон та тварюга мне в капкан попалась…

Я уже видела этого чудака и знаю, что он живет у самой опушки леса. Когда я впервые набрела на его шалаш, сляпанный из грязи и соломы, то приняла его за стог сена. У Тома нет зубов, и от него разит дешевой выпивкой.

— Ты тут недавно, да?

Я кивнула.

— Это, часом, не ты по лесу шляешься?

Я снова кивнула. Несколько раз я ходила в лес, чтобы получше узнать окрестности.

— Остерегайся их, деточка, — он кивнул в сторону волчьих голов. — Они не больше собаки, но в каждом столько ярости, что растерзает мигом — пикнуть не успеешь.

Дверь дома собраний завешана объявлениями — некоторые новые, другие пожелтели и текст на них не различить. Здесь в основном сообщения о свадьбах, а также разнообразные приказы и запреты:

«Сим строжайше воспрещается…»

Бьюла живет по строгим законам в соответствии с Господними заповедями. Любого, кто пойдет против правил, могут заковать в колодки, высечь или вовсе выгнать из поселения.

На воскресную службу приходят все как один. За пропуск строго наказывают. Проповеди длятся часами. Теперь преподобный Корнуэлл у нас в роли Авраама, а преподобный Джонсон — в роли Моисея, они часто вещают по очереди.

Мы сидим на деревянных скамьях — на одной половине дети и женщины, на другой мужчины. Спину нужно непременно держать прямо. Если кто начнет сутулиться или клевать носом, получит толчок от блюстителя, а то и хорошую затрещину.

Преподобного Джонсона действительно держат за пророка. Паства буквально поклоняется ему: люди жадно впитывают его слова, считая их посланиями Господа, и, следовательно, беспрекословно верят во все сказанное. Многие записывают его проповеди, чтобы затем перечитывать. Я сижу, склонив голову, и тоже пишу. На кафедре нарисован огромный глаз, чтобы мы помнили: Бог без устали наблюдает за нами. Под Его взором я веду свой дневник.

Как и положено пророку, у преподобного Джонсона длинные волосы, ниспадающие на плечи, и густая борода торчком. При этом он коренастый, широкогрудый и довольно упитанный. Честно говоря, на кузнеца он смахивает больше, чем на проповедника. Рука, которой он лупит по кафедре, размером с хороший окорок и густо покрыта волосами.

Он мне не нравится. У него неприятные глаза: слишком темные, похожие на дыры. Пустые и бездушные, как дула мушкета. Я стараюсь не встречаться с ним взглядом. Не хочу, чтобы он вообще меня замечал.

Я сижу рядом с Мартой. Нас как новых членов общины посадили в задних рядах правой половины, прямо у тяжелых двойных дверей. Зимой здесь будут сквозняки, но все равно я довольна. Сидеть ближе мне бы не хотелось.

Первый ряд занимают супруга преподобного Джонсона и его дети. Миссис Джонсон настолько же худа, насколько ее муж упитан. Лицо у нее сероватое, губы поджаты, и она все время держится за поясницу. Марта прошептала, что она, похоже, ждет ребенка, и плохо дело, если так. Рядом сидит около десятка ее детей — старшей девочке лет четырнадцать, а младший едва научился ходить.

— У нее и так хлопот полон рот… да еще двух бедолажек похоронить успела.

Шепот Марты едва различим, но один из блюстителей поворачивается к нам и хмурится. Сестра Марты, миссис Фрэнсис, сидит во втором ряду с женами других членов совета общины. Она очень гордится этой привилегией и, когда мы заходим в зал, снисходительно хмыкает в нашу сторону вместо приветствия.

Сара и Ребекка Риверс вместе с детьми сидят перед нами. Джон — на другой половине, но ближе к кафедре. Хоть он и новый человек в общине, но пользуется большим уважением.

Преподобный Корнуэлл спускается с кафедры, уступая место преподобному Джонсону, и тот начинает очередную проповедь:

— Помните сей день, в который вышли вы из Египта… Мы — богоизбранны, как народ Израилев! Разве не страдали мы в землях необжитых? Разве не рука Господня указала нам путь? Разве не видели мы луч, как перст указующий, приведший нас на это место? Мы нашли гладкий холм для нашего поселения. Мы пришли голодными — и были накормлены. Стоило взрыхлить землю — и она заплодоносила. Мы пережили зиму — и ни в чем не нуждались. Мы нашли здесь добротные пастбища и чистую воду в достатке, чтобы и люди, и скот благоденствовали. Все это не что иное, как свидетельства Божьего Провидения, Его заботы о нас как о своих чадах. Мы назвали поселение Бьюла, что значит — Невеста Господня. Здесь мы будем готовиться к Его пришествию, и истинно говорю вам, ждать осталось недолго! Ибо Сатана уже ступил на эту землю. Он правит всюду, и слуги его окружают нас теперь даже здесь! — Преподобный поворачивает лохматую голову и хмурит брови, обратив взгляд на новых поселенцев: — Добро пожаловать, братья и сестры наши, и благодарствуйте, ибо Господь привел вас в целости и сохранности. Однако если вы надеялись оставить Дьявола позади, в старых землях, — вы обманывались! Не теряйте бдительность, если радеете о спасении. Разве не знали вы, что зло коварно и многосильно? Разве не известно вам, что индейцы в сговоре с Дьяволом и молятся ему в своем лесу? Зло поджидает нас всюду, ждет в засаде за всяким кустом, в каждом дупле. Оно уже здесь, среди нас, юркое, как змея, хитрое, незримое глазу, рыщет по щелям, подобно мерзкой твари…

В конце концов нас выпускают, и мы расходимся по домам. Работать сегодня возбраняется, и мужчины маются. Тобиасу не терпится взяться за пилу, как и мистеру Риверсу. Джонас предпочел бы трудиться в своем огороде, но это тоже запрещено, так что все просто стоят, засунув руки в карманы, и рассматривают наполовину готовый каркас и наполовину вскопанный надел земли.

Наши дома будут стоять рядом. Нам дали участки на окраине, рядом с лесом. Ближайший сосед — старик Том Картер. Но наши жилища будут получше, чем у него: из дерева, чтобы простояли многие годы.

Вся тяжелая работа легла на плечи Тобиаса и мистера Риверса — они рубят, таскают и пилят бревна. Джозефу, старшему сыну Риверсов, уже тринадцать, и он работает наравне с отцом. Время от времени им помогают другие. Все дома должны быть готовы до зимы. Джонас знает все о строительстве: он рассказал, что нужно строить из цельных брусьев, подогнанных друг к другу, и перекладывать их мхом, чтобы не было щелей, как делают в Богемии. В таких домах никакая стужа не страшна.

Лето уступает место осени, и мы уже вовсю готовимся к холодам. Важно скорее закончить работы, иначе мы замерзнем насмерть, и наши животные вместе с нами. Мистер Риверс решил построить хлев поближе к дому. Если животных оставить на пастбище или в лесу, они наверняка погибнут. К тому же так будет удобнее ходить в хлев, когда выпадет снег.

Помимо кур, которые пышут здоровьем и несутся, мы обзавелись еще коровой и свиньями. Тобиас обменял кое-какие ненужные инструменты на деньги, а Джонас начал зарабатывать своим мастерством. Поскольку в поселке нет врача, люди стали ходить к нему и щедро платят за помощь.

45.

Все трудятся не покладая рук, а работы не убывает, но дом Риверсов уже построен. Мы живем в нем все вместе — пока не закончили свой.

Я хожу в лес, собираю мох для строительства и травы для Джонаса. Они с Мартой наконец разбивают аптекарский огород. Тобиас сейчас обносит его забором от свиней, а Джонас делает грядки для семян и саженцев, привезенных из Англии. Шалфей, чабрец и розмарин сажают в горшочки, чтобы их на зиму забрать в дом. Девичья трава, черноголовка, щавель, пижма, пионы и маки взойдут только к весне. Джонас прекрасно разбирается в растениях, но часто расспрашивает Марту и записывает ее слова, когда слышит что-то новое.

— Да что я знаю, я же простая женщина! — отмахивается Марта.

— Вы знаете очень много, — возражает Джонас. — Побольше, чем иные ученые-натуралисты.

Марта краснеет и снова машет руками, но я вижу, что ей приятно. Она помогает Джонасу с удовольствием, и ей действительно есть что рассказать: знания о травах она получила от своей матери, а та — от своей, но раньше их передавали устно, а Джонас все записывает. Он собирается издать книгу и назвать ее «Полный и исчерпывающий перечень растений и трав Старого и Нового Света авторства Джонаса Морси». Всю жизнь, куда бы он ни приезжал, он зарисовывал и описывал различные растения и их свойства. И здесь он продолжает свою работу. Но пока это беспорядочное собрание заметок.

Когда он отправляется в лес, я иду с ним. Мы бредем наугад и собираем местные травы. Многие нам уже знакомы или похожи на те, что росли дома. О других Джонасу рассказали индейцы за время нашего путешествия в Бьюлу, а что-то он знает от мистера Традесканта, ученого-натуралиста, который привозил в Англию растения из Вирджинии. О некоторых мы не знаем ровным счетом ничего — ни как их использовать, ни как они называются. Такие Джонаса интересуют больше всего. Он хочет первым описать их свойства в своей книге.

— Это одна из причин, по которым я отправился сюда, Мэри. Понимаешь? Это дело всей моей жизни.

46.

Иногда я выбираюсь в лес одна. Тем более что Джонас часто занят на стройке.

Чувствуется, что скоро осень. Днем все еще жарко, но к ночи спускается прохлада. В лесу много ягод, орехов и грибов, и я собираю все, что можно добавить к нашим запасам.

Тут мне надо кое в чем признаться. У меня появился ужасный секрет. Если кто-нибудь узнает, меня накажут.

Я надеваю мужское платье, когда хожу в лес без компании.

Дело в том, что тропинки здесь узкие. Колючки и кустарники цепляются за юбку, а ветки срывают с головы чепец и портят одежду, так что я стащила пару штанов Джозефа, которые лежали у Сары в ожидании починки, а заодно выкрала шляпу у Тобиаса и кожаный жилет у его отца. Я храню все это в промасленной ткани, чтобы не промокло, и прячу в дупле.

47.

Сегодня было так тепло и ясно, что я забрела дальше, чем когда-либо раньше. Когда спохватилась, было за полдень. В лесу стояла духота, ни ветерка, мне стало тяжело нести котомку и захотелось отдохнуть. Я как раз вышла к большому пруду, от которого веяло прохладой, и спустилась к большому гладкому камню, который выступал у берега, а там наклонилась зачерпнуть воды. Она оказалась холодной, но не ледяной, и очень мягкой. Под одеждой я вся взмокла. Мне, конечно, не привыкать: мы каждый день ходим мокрыми от пота, ведь днем жарко, а мы работаем не покладая рук. Но сколько раз я мечтала окунуться в воду всем телом! Только в поселении всюду люди, и помыть что-нибудь, кроме рук и лица, почти невозможно.

Я огляделась. За целое утро мне не встретилось ни души, а Бьюла осталась далеко, так что я быстро сняла одежду и вошла в пруд. Вода приятно ласкала тело, словно темно-зеленый шелк. Я оттерла себя, насколько смогла, а затем сполоснула и выжала волосы. Потом доплыла до середины пруда, легла на спину и стала смотреть на небо. Я лежала так, пока по коже не побежали мурашки, тогда я выбралась на камень, чтобы согреться на солнце.

Должно быть, я задремала, потому что, когда открыла глаза, солнце уже спряталось за кроны деревьев. Я вспомнила, где нахожусь, и схватила лежавшую рядом одежду. Из нее что-то выпало. Небольшой пучок какой-то незнакомой травы, на ощупь немного мыльной. Когда я раздевалась, здесь ничего подобного не было. Откуда же она взялась? Я сжала находку в руке и осмотрелась.

Вокруг — никого: тихо и безветренно, а пруд был гладкий как зеркало. Внезапно раздался птичий крик.

Сойка! Здешние сойки — ярко-синие и кричат не так пронзительно, как наши, в Англии. Я попыталась разглядеть синее пятно в листве, но ничего не увидела. Тогда птица закричала вновь, уже из другого места. Эхо подхватило крик, и в лесной тишине он напомнил человеческий смех.

Я убрала пучок травы в котомку.

По коже у меня забегали мурашки — и всю дорогу домой мне казалось, что кто-то за мной наблюдает. Я никого не заметила, но на всякий случай заторопилась к дереву с тайником, опасаясь, что меня увидит кто-то из поселенцев. Но когда люди заходят в лес, чтобы охотиться, рубить деревья или собирать хворост, от них всегда много шума, который слышно издалека. А тут — тишина. Неужели призраки существуют?

Джонас с большим интересом рассматривал траву сквозь лупу, крутил ее и вертел и наконец заявил, что это какая-то разновидность мыльного корня и что она очень полезна, когда нет настоящего мыла.

— Где ты это нашла?

— Возле пруда, — призналась я.

— Хм-м. Прекрасно.

Джонас не заметил, что я залилась краской. Он высвободил из пучка стебелек и начал его аккуратно зарисовывать для своей книжки, бормоча, что я должна показать ему тот пруд. Я кивнула, хотя не представляю, где эта трава растет на самом деле.

48.

Когда я в следующий раз очутилась в лесу, то снова почувствовала, что на меня смотрят. Я огляделась, однако опять не заметила ничего необычного. Тогда я продолжила путь, оставаясь настороже, но по-прежнему никого не замечала.

Он появился так внезапно, что я приняла его за призрака и отшатнулась. Молодой индеец — тот самый, что провожал нас до Бьюлы. В одной руке у него был короткий лук, а через плечо висел колчан со стрелами. Другую руку он поднял, обернув ко мне ладонью в знак добрых намерений — вероятно, решив, что я брошусь наутек, как сделала бы Дебора, Лея или любая другая девушка из поселка. Они ходят только по опушке и смотрят на лес с опаской. Но я не трусиха и быстро собралась с духом.

— Я не боюсь тебя. Что тебе нужно?

Он пожал плечами и опустил взгляд. У него оказались длинные густые ресницы, а на щеках были нарисованы черные полосы. Когда он снова на меня посмотрел, взгляд у него был лукавый.

— Часто тебя здесь вижу. Сперва думал, что ты мальчишка, но потом…

Если это он оставил мыльный корень у пруда, значит, он видел, как я моюсь.

Эта мысль напугала меня сильнее, чем могли бы напугать нож, лук или его грозная раскраска. Он звонко рассмеялся, и откуда-то из леса на смех откликнулась сойка, сперва одна, затем другая. Он засмеялся еще громче, когда увидел по моему лицу, что я узнала этот звук. Я повернулась, чтобы убежать, но индеец схватил меня за руку.

— Останься. Наши женщины часто ходят нагишом. В этом ничего такого нет.

— Для меня — есть. — Я вырвала руку и помчалась прочь со всех ног.

— Постой! — закричал он вслед. — Подожди! Вы с этим стариком, с Джонасом…

Больше я ничего не расслышала и бежала, не оборачиваясь, пока не очутилась возле своего тайника.

49.

С Джонасом приключилось несчастье. Он помогал Тобиасу и мистеру Риверсу на стройке, и когда они поднимали бревно, оно выскользнуло и упало ему на ногу. Теперь лодыжка нехорошо вывернута, и Марта считает, что там может быть перелом, но наверняка не поймешь, поскольку все распухло. Она дает ему маковый настой, чтобы снять боль, и говорит, что для лечебного компресса нужны зверобой, бриония, окопник, укроп и скабиоза. Но ничего из этого здесь не растет. Не знаю, как быть.

50.

Марта сделала все, что могла, но лодыжка Джонаса стала чернеть, и у него не спадает жар. Врача в поселении как не было, так и нет. Во всей Новой Англии докторов не больше десятка, и вряд ли удастся кого-нибудь из них быстро найти и уговорить приехать в Бьюлу. К тому же, несмотря на положение Джонаса, многие вообще считают, что врач не нужен. Преподобный Джонсон говорит, что все в руках Господа.

Тобиас собирается ехать за помощью. У нас нет лошади, и мистер Риверс обещал одолжить свою. Только сейчас уже далеко за полдень, он советует ехать завтра с утра. Ясно одно: если Джонасу не помочь, он останется без ноги, а то и умрет. Марта кусает губы. Ей кажется, что уже слишком поздно. Я вижу это по ее глазам.

Не могу больше сидеть без дела.

Возьму котомку и пойду в лес. Это уже не погоня за научными открытиями, а вопрос жизни и смерти.

51.

Заблудиться я не боюсь, даже на незнакомых тропах. Мое детство прошло среди детей лесорубов и угольщиков. Я умею помечать путь.

Индейца я разглядела не сразу, но почувствовала его, как только он появился. Все те же мурашки. На этот раз я первая положила конец игре в кошки-мышки и окликнула его.

— Ты меня искала? — спросил он.

— Нам нужна помощь. — И я рассказала о нашей беде.

Он внимательно выслушал меня.

— Дедушка помнит Джонаса. Говорит, это хороший человек. Не то что другие. Настоящий целитель. Мой дедушка сам — паувау, — индеец задумался, подбирая слова. — Это значит, что он лечит не только тело, но и дух.

— Вроде священника?

— Нет. Не как ваш Джон-Сон, — он произнес имя по слогам. — Знаешь, дедушка сразу понял, чем Джонас занимается в лесу, и велел ему помогать. Это я оставил тебе мыльный корень. Хотел признаться, но ты убежала.

— Ты нам поможешь?

— Поговорю с дедушкой. Он скажет, как поступить.

— Можно с тобой?

— Нет. Но я вернусь и позову тебя.

— Когда?

— Скоро.

У меня были и другие вопросы, но он исчез раньше, чем я успела опомниться.

52.

Бедному Джонасу не лучше. Жар усиливается, нога чернее прежнего. Его перенесли в дом, который он строил с Тобиасом. Там пока одни стены, зато тихо и не слышно гвалта детишек Риверсов. Марта ухаживает за ним, а он только ворочается и стонет. Весь вечер его лихорадило, а ночью начался бред.

Я собиралась помогать Марте до утра, но меня все-таки сморило. Когда я проснулась, уже рассвело и на улице разливалось пение птиц.

— Да что ж она так раскричалась! — Марта потерла виски. Только тут я поняла, что из общего хора голосов выделяется крик сойки. Настойчивый, он повторялся снова и снова.

Я вскочила и распахнула дверь. На пороге стояла большая корзина с травами. Мясистые стебли и крупные листья блестели от росы — такие свежие, что даже не подвяли. Рядом — корзинка поменьше, накрытая тканью. В ней были маленький сосуд из тыквы, глиняный горшочек и берестяной сверток. Я огляделась. Сойка кричала где-то близко, очень близко. Я отправилась в лес.

Он ждал среди деревьев. И сразу начал рассказывать, как лечить Джонаса. Листья из большой корзины надо было отварить, а остывшей массой обложить ногу и обвязать. Порошки в берестяном свертке — смешать с водой и пить, чтобы снять жар. Жидкость в глиняном горшочке — пить для очистки крови от ядов. Наконец, содержимым тыквы надо было растирать ногу, пока не спадет опухоль — и только тогда можно ставить на место кость.

Я не знала, как его благодарить.

— Благодарить рано. Посмотрим, что будет дальше. Встретимся завтра.

— Постой! Как тебя зовут?

— Ты разве не догадалась? Я — Сойка!

Он рассмеялся, и птицы всего леса отозвались на его смех.

Когда я вернулась в дом, Марта уже занесла корзины внутрь. Она сразу поняла, что делать с листьями, и уже кипятила их в чайнике. Они источали чистый и свежий запах, вытесняя зловоние болезни, исцеляя самый воздух в комнате.

Я призналась, откуда взялись лекарства. Марта недовольна, что я хожу так далеко в лес, общаюсь с туземцами и принимаю от них языческие снадобья. Но понимает, что выбора у нас нет. Посмотрим, что будет дальше.

…Тобиасу не пришлось ехать за доктором. Лекарства сняли опухоль, а порошки — жар. Нога выглядит гораздо лучше, чернота сошла.

— Настоящее чудо, вот что это такое, — сказала Марта, разбинтовывая ногу Джонаса. — Что ж, видать, все мы одного Господа дети. Может, индейцы и язычники, но кое в чем они получше иных христиан. — Она повернулась ко мне. — Только это не значит, что я тебя простила! Твои прогулки могут привлечь внимание. А уж если бы тебя кто увидел… да еще в его компании…

— Я следила, чтобы этого не случилось.

— А если бы не уследила?!

Она смотрит на меня с искренним беспокойством, и я вижу, что ей еще есть что сказать, но Джонас пока не выздоровел и нуждается в ее внимании.

Мы готовимся ставить кость на место. Нужно позвать Тобиаса, чтобы он при этом держал отца.

53.

Пришлось послушаться Марту. Правда, я не перестала ходить в лес, а просто реже туда выбираюсь. Хотя у нас из соседей — одни Риверсы, а старый Том Картер не в счет, потому что вечно либо пьян, либо дрыхнет с похмелья. Никого другого я даже издалека не видела, так кто же может за мной подсмотреть?

Джонас тоже говорит, что Марта зря тревожится. Напротив, он считает, что мне надо разузнать побольше. Сумах, сассафрас, змеиный горец, пурпурный посконник, зимолюбка, змеевидный кирказон, шлемник — список новых для нас растений становится все больше. Сойка показывает мне, где искать целебные травы и коренья. Одни он называет индейскими именами, другие — теми, что придумали поселенцы. Я узнаю от него про свойства каждого растения, учусь различать ядовитые и съедобные, запоминаю, какие болезни чем лечить. А потом пересказываю Джонасу.

— Как его здоровье?

— Намного лучше. Скоро сможет ходить с палочкой. А пока сидит с поднятой ногой и пишет свою книгу.

— Дедушка говорит, что это очень интересно. Он хочет с тобой встретиться.

— Наверное, не со мной, а с Джонасом? Но я же говорю, он пока не ходит.

— Не с ним. С тобой.

— Зачем?

— Он сам расскажет.

— Когда?

— Не сегодня. Уже поздно. Я тебя найду вскоре.

С этими словами он исчез за деревьями. Я понимаю, что следовать за ним нельзя. Впрочем, я бы и не смогла: как только он скрывается в тени, его не разглядеть, и шагает он неслышно — ни шуршания листьев, ни треска веток. Не угадаешь, в какую сторону он идет.

54.

Я никогда заранее не знаю, встречу Сойку или нет. Он появляется из ниоткуда. Иногда оказывается на расстоянии вытянутой руки, а я не подозреваю, что он так близко. Он учит меня не шуметь в лесу и двигаться так тихо, чтобы подойти к животному и не напугать его. Еще я научилась у него кричать по-птичьи. Из меня почти такая же хорошая сойка, как из него. Так что теперь, когда мне нужно, я его зову. Кричу как сойка — а он откликается.

Иногда он оставляет на нашем пороге подарки: корзиночки из тростника или ивы, полные орехов и яблок, слив и голубики. Он знает, что Марта любит голубику — она напоминает чернику, но крупнее и слаще.

Дальше нашего дома Сойка в поселение не заходит. Другие индейцы, кажется, вообще у нас не появляются. С тех пор как мы здесь, он единственный туземец, которого я видела.

55.

Октябрь (?) 1659

— Хочешь знать, почему мой народ не ходит в этот лес?

В лесу есть место, где земляника растет до первого снега. Мы сидим здесь друг напротив друга и едим ягоды. Нам легко общаться оттого, что я одеваюсь по-мальчишески: Сойка относится ко мне как к брату.

— Первые поселенцы без нас бы погибли. Мы научили их выживать, показали, что можно выращивать, объяснили, когда возделывать землю, когда собирать урожай. Когда они пришли, мы думали, что земли хватит всем и мы сможем жить вместе. Но белых людей становилось все больше, и они забирали все больше земли. А потом стали присваивать земли, которые мы расчистили для себя, потому что там удобнее строить дома. Но мое племя погибло не поэтому.

— Погибло?! На вас напали?

Он покачал головой.

— Никто не приходил к нам с оружием. Но белые люди привезли болезни. Это началось много лет назад, задолго до того, как основали Плимут. Из Европы приплывали рыбацкие шхуны. Каждую зиму они возвращались к себе, но их болезни оставались с нами. Потом появились торговцы, которые скупали меха — они тоже приносили болезни. С англичанами пришла страшная пятнистая хворь. Наши знахари не справились с напастями из чужих земель — никто не знал, чем их лечить. Многие заболели и умерли. А те, кто остался, настолько ослабли, что не могли ни охотиться, ни рыбачить, ни заниматься земледелием, ни собирать урожай. Мы назывались пентукет — племя народа пеннакук. Наше главное поселение было на севере, у реки Мерримак. Из-за болезней там почти никого не осталось, и земля досталась англичанам. А мой отец был сахем — вождь небольшой деревни у притока реки. Он надеялся, что нас минует напасть, убившая людей на Мерримаке, но увы. Однажды белые люди пришли к нам за помощью — и принесли болезнь с собой. Отец умер, а следом моя мать, сестра, братья и многие-многие другие. Один добрый белый человек сделал для больных все что мог, но этого было мало. Тогда он забрал меня и еще нескольких сирот. Он воспитал нас, выучил и относился как к родным.

— И ты от него ушел?

— Это было нелегко. Но чтобы жить среди белых, мало говорить и одеваться как они. Человеку лучше быть среди своих, и я решил вернуться в племя. Но вернулся — и узнал, что моя деревня превратилась в поселение белых людей и теперь называется Бьюла.

— Но кто-то же остался? Где они?

— Мы не живем на одном месте круглый год. Тот холм, где вы поселились, был нашей летней стоянкой. Зимой мы уходили в лес, чтобы охотиться, а весной возвращались заниматься земледелием и рыбачить. Так было всегда. И однажды весной люди — те немногие, кто выжил, — вернулись и увидели, что наши святилища разрушены, могилы предков осквернены, а на их месте стоят дома. Наши запасы еды расхитили. Ничего не оставалось — только уйти.

— Значит, ты никого не встретил из своих?

— Только дедушку. Он остался присматривать за камнями. Хорошо хоть они сохранились…

— Ты о чем?

— На вершине холма раньше стояли камни. Они были там с начала времен, и мои люди почитали это место. А теперь…

— …на них стоит наш дом собраний.

Я давно обратила внимание на необычные камни его фундамента — не обточенные и с виду очень древние.

— У нас в Англии тоже есть такие камни, — сказала я и рассказала Сойке про камни Мерлина.

— Но твои люди их не разрушили.

Я покачала головой.

— Они считаются языческими.

— Это же ваши древние святыни!

— Теперь это ничего не значит… А ты бывал в Бьюле?

— Да уж, бывал.

Он замолчал, а я поняла, что больше он в Бьюлу не придет.

56.

— Вот и слухи поползли. А я предупреждала! — ворчала Марта.

Наш дом достроен. После ужина, когда за окном темнеет, мы сидим у очага. Сегодня Марту навещала сестра, а это всегда портит ей настроение.

— Что за слухи? — я оторвала взгляд от вышивки. — О чем?

— О том, что ты шатаешься по лесу. И если бы только это!

— Что-то случилось? — спросил Джонас, которого встревожило беспокойство в ее голосе.

— Джетро Вейн жалуется, что его поросята хворают. Говорит, на них порчу навели. А кто-то видел, как Мэри ходит, где они пасутся. Якобы посмотрит на них, а потом как закричит, будто проклятьями сыплет…

— Ты же сама велела мне гонять их с наших грядок! Конечно, я кричала, их так просто не прогонишь — это же наглые, полудикие твари…

— Это кто же принес такие слухи? — спросил Джонас.

— Сестра моя, миссис Фрэнсис. Видите ли, хотела предупредить, что «люди поговаривают».

— Она просто хотела вас позлить, — сказал Джонас, но сам помрачнел. — По-моему, она любительница сплетничать и пакостить людям.

— Она, конечно, сплетница. — Марта покачала головой. — Но это как раз значит, что на ее слова нужно обращать внимание. Мимо сестрицы Энни и муха не пролетит незамеченной. Поверьте, Джонас, вы плохо знаете этих людей, а я их знаю.

— Пусть даже так, но ведь всему есть разумное объяснение! Ну что значит «навели порчу»? — Джонас человек ученый, и суеверия ему чужды. — Скорее всего, свиньи подхватили хворь от поросят, которых привез его брат. — Он вернулся к своей книге. — Я сразу подумал, что они какие-то чахлые.

— Может, они от самого Джеремаи заразились? — предположила я.

Тобиас засмеялся. Джеремая Вейн, как и его дочь Дебора, действительно напоминает свинью английской породы темворс: рыжий, бородатый, с маленькими глазками, узким подбородком и вытянутым носом.

— Ничего смешного! — воскликнула Марта, и глаза ее позеленели от возмущения. — Это все опасные разговоры. Знаете, к чему они приводят? Нам не нужно, чтобы против нас тут все ополчились. — Она повернулась к Тобиасу: — Ты, юноша, шел бы да починил забор. Не хочу, чтобы эти мерзкие свиньи совали к нам свои рыла. А что касается тебя, — тут Марта повернулась ко мне, — брось свои чудачества! Никаких больше походов в лес. Не давай лишнего повода злым языкам.

57.

— Эти люди живут в лесу, как звери, ходят голыми, предаются разврату и другим грехам. Они даже не возделывают землю! Они хуже, чем опустившиеся попрошайки…

Миссис Фрэнсис снова у нас в гостях: на этот раз нагрянула вечером, чтобы всех застать. Тема ее проповеди — туземцы.

Марта сидит с непроницаемым лицом. Если бы не туземцы, которых ее сестра так презирает, Джонас лежал бы сейчас в могиле. Но она бросает в нашу сторону строгий взгляд, чтобы мы не вздумали возражать. Джонас зарисовывает какую-то веточку, лежащую перед ним на столе. Тобиас сидит в углу и мастерит куклу для одной из сестренок Ребекки. Мне хочется спорить, кричать, что миссис Фрэнсис ничего не понимает. Индейцы просто живут в ладу с этим миром. Они строят себе укрытия между живых деревьев и берут от земли только то, что им нужно, чтобы не опустошать ее. Но я молчу. Сестра Марты — глупая, узколобая и необразованная. Надувает пухлые щечки, вынося непрошеные суждения, а потом еще поджимает губки веревочкой. И везде ей надо сунуть свой нос!

— Что ты там пишешь, девочка? Покажи мне.

Я вздрогнула. Острие пера сломалось, превращая аккуратный восклицательный знак в уродливую кляксу.

— Мэри помогает мне. — Джонас протянул мне нож, чтобы я заточила перо. — Мы работаем над заметками для моей книги.

— Покажите, покажите!

Миссис Фрэнсис требовательно протянула руку.

Джонас деловито покопался в бумагах, заботливо и как бы невзначай накрыв листами мой дневник. Наша гостья определенно хотела взглянуть именно на то, что писала я, но Джонас протянул ей свои наброски. Она взяла папку, открыла, и страницы зашуршали под ее пальцами. Она изучала заметки с подчеркнутым вниманием, нахмурившись с видом знатока, но губы ее неуверенно шептали слова, и она водила по строчкам пальцем, что выдавало в ней человека малограмотного.

— Что это такое?

Ее заинтересовала страница про мандрагору. Корень на рисунке выглядел как маленький человечек, гомункул. Ближе к стеблю растения корень делится на три части. Изображение возмутило миссис Фрэнсис до глубины души.

— Это похоже на восковую куклу для колдовства! — воскликнула она и брезгливо поежилась. — Нечисть!

Джонас моргнул.

— Такая же нечисть, как морковка или пастернак.

Она поджала тонкие губки и хмыкнула, а затем принялась по слогам читать описание. Ее пухлая физиономия побледнела.

— Я слышала про этот корень! Он растет под виселицами, а когда его выдирают из земли, то кричит человеческим голосом!

— Неправда. Эти сказки рассказывают бродячие лекари-самозванцы. На самом деле мандрагора весьма полезна. Помогает от бессонницы, снимает боль… Вам следует повнимательнее выбирать, кому верить, миссис Фрэнсис.

— А вам следует повнимательнее выбирать, о чем писать в своей книге! — она захлопнула папку. — Такими вещами занимаются приспешники Дьявола!

— Я аптекарь, — спокойно сказал Джонас, забирая папку. — Моя работа — изучать свойства растений и исследовать, какие болезни ими можно лечить.

Миссис Фрэнсис упрямо сложила руки на груди.

— От вашей работы разит колдовством!

Джонас вздохнул.

— Миссис Фрэнсис, подумайте сами. Вы, помнится, не жаловались, когда я вылечил вашего мужа? Он порезался косой, а я подобрал травы которые заживили рану и уняли боль. В общине я — единственный, кто смыслит в медицине. Я пишу книгу про свои открытия, пишу ее уже много лет, и буду продолжать свои исследования.

Миссис Фрэнсис не собиралась уступать, но, видимо, поняла, что ей не удастся переспорить Джонаса. Тогда она переключилась на меня.

— Говорите что хотите, мистер Морси, но чтобы у девушки пальцы были в чернилах — это неслыханно. Вы тут, как я посмотрю, все много себе позволяете! — Она бросила взгляд на сестру, которая не отрывалась от шитья. — Лучше бы тебе, Мэри, оставить это занятие и помогать Марте.

Она помолчала, приосанилась, набрала воздуха в легкие и выпятила грудь, а затем выдохнула. Было понятно, что сейчас она что-то провозгласит. Даже Тобиас замер и поднял взгляд.

— Должна сказать тебе, сестрица, — она повернулась к Марте, — что вообще вот этот ваш… союз… — она обвела комнату рукой, чтобы показать, что имеет в виду наш дом, — видится многим сомнительным.

— Сомнительным? — Джонас нахмурился. — Как это понимать?

— Негоже девушке жить под одной крышей с мужчинами, которые не приходятся ей родственниками.

Она многозначительно посмотрела на Джонаса и на его бумаги, как бы подчеркивая, что к нему особенно много претензий.

— И кто же так считает? — спросила Марта. — Мы живем как одна семья.

— Вот именно! — фыркнула миссис Фрэнсис. — Вы живете неправильно. Было бы куда уместнее, чтобы девочка, — она махнула рукой в мою сторону, — жила с Риверсами. Они — правильная семья. Это соображение уже донесли до преподобного Джонсона.

— И кто же это донес? — от гнева у Марты так дрожали руки, что она отложила шитье.

— Преподобный обсудит ваше дело со старейшинами. Решение вам сообщат.

С этими словами она встала, чтобы уйти.

— Постойте, миссис Фрэнсис, — всполошился Джонас. — Разве у нас нет права голоса в собственном деле?

— Вы вообще не из нашей общины, у вас нет никакого права голоса.

— А как же Риверсы, неужели их даже не спросят? Вы же хотите поселить девочку в их дом!

— Они сделают так, как велит совет. Джон Риверс — человек богобоязненный и не посмеет ослушаться, — миссис Фрэнсис отвечала терпеливо, словно обращаясь к глупым детям. — Благодаря преподобному Джонсону совет всегда принимает верное решение. Через него Господь говорит нам о Своих намерениях. Воля совета будет всеобщей волей.

58.

Как только миссис Фрэнсис ушла, Марта бросилась распекать нас с Джонасом за нашу писанину. Я пыталась объяснить, что ничего страшного не произошло: ее сестра явно безграмотна и не может разобрать, о чем речь в записях. Но Марта покачала головой и напомнила нам, что в городе нет недостатка в грамотных людях, и не исключено, что вскоре они придут поинтересоваться, что такое мы пишем.

Любительница скверных новостей, миссис Фрэнсис лично явилась сообщить, что мне пора собирать вещи и переезжать к соседям. Она даже не пыталась скрыть злорадство. Марта расстроена, и это еще мягко сказано, но говорит, что, возможно, все к лучшему: раз она не может уберечь меня от сплетен, то хоть у Риверсов я буду в безопасности.

Для меня переезд не трагедия. Ребекка мне как сестра, и если Марта для меня как мать, то Сара — все равно что любимая тетка. Джон Риверс — хороший человек, благоразумный и справедливый. Жизнь с ними не будет для меня наказанием.

И все-таки я бы предпочла самостоятельно решать, где жить.

59.

Конец октября (?) 1659

Осень на исходе, но дни стоят погожие. Кроны деревьев играют красками, листья словно пылают. Мне так хочется в лес, но я обещала Марте, что не буду уходить из Бьюлы.

Дома достроены, теперь их предстоит обживать. Они получились маленькими: две комнатки внизу и одна побольше наверху. Впрочем, при необходимости можно сделать пристройки. Дом Риверсов просторнее нашего, и это очень кстати, учитывая, что мне пришлось их потеснить.

По-прежнему много дел. Когда мы не заняты по дому, то помогаем соседям со сбором урожая, да еще предстоит запастись дровами на зиму.

60.

Дни становятся все короче. Птицы улетают на юг. Огромные косяки уток и гусей проносятся в небе, издавая протяжные крики, похожие на грустные вздохи.

Я слушаю их и думаю о Сойке. Мы не виделись много недель. Может быть, они с дедом уже покинули эти места. Может, они тоже зимой перебираются на юг.

61.

Ноябрь 1659

По утрам небо все еще ясное, но вода в бочке подернулась льдом, а на земле лежит иней. Зима приближается, и мы к ней готовы. Урожай собран, дома достроены, а поленницы — до скатов кровли.

Погода в ноябре непредсказуема. Джон Риверс слышал, что со дня на день может пойти снег, так что после завтрака я взяла котомку и отправилась в лес. Может быть, это последний шанс, пока все не занесло снегом. Я нарушаю слово, но ведь я больше не живу с Мартой и, значит, не подвожу ее.

Из оврагов поднимался туман, и мои ноги тонули в нем по колено, словно я шла сквозь остриженную овечью шерсть. Солнце едва поднялось над горизонтом, и в его причудливом свете красные листья казались кровавыми.

Я помечала путь, как меня учили лесорубы и угольщики, — делала зарубки на стволах и загибала ветки. В лесу было удивительно, даже неестественно тихо. И вдруг по моей спине забегали мурашки. Я замерла и стояла неподвижно довольно долго, изучая все вокруг, всматриваясь в каждую мелочь, пытаясь, как учил меня Сойка, подметить малейшую перемену в пейзаже, но когда из кустов под моим носом раздался знакомый громкий крик, я все равно подпрыгнула от неожиданности.

Сойка вышел, смеясь.

— Вблизи тоже надо искать, не только вдалеке. Дедушка хочет тебя видеть. Идем.

Мы шли довольно долго. В полдень устроили привал и поели. У меня были хлеб и сыр, у него — орехи и вяленая оленина.

Потом мы поднялись вверх по длинной и узкой лощине, заваленной упавшими деревьями. У ног, пенясь и струясь по камням, журчал ручей. Мы пробирались к расщелине в холмах, где он превращался в водопад и поток каскадом падал на ярусы гладких камней. Я вопросительно посмотрела на Сойку, не понимая, куда мы идем. Он улыбнулся и показал наверх. Я подумала, что он шутит: подъем казался очень уж крутым. Но мы его осилили, и я в очередной раз порадовалась, что на мне штаны, а не юбка.

Ярусы водопада напоминали узкие ступени и были довольно скользкими. Сойка помогал мне преодолевать трудные места, объяснял, что надо идти осторожно, не торопясь и не смотреть вниз, пока не поднимемся до самого верха. Один раз я все-таки опустила взгляд: огромные камни казались крохотными, а потоки воды сходились в узкую струйку.

То, что ждало наверху, волновало меня гораздо больше.

Камни громоздились над нашими головами, как небрежно сложенная кипа книг, которая вот-вот развалится. За те, что снизу, можно было ухватиться, но верхние торчали отвесно, а с широкого выступа на вершине срывалась вода. Я не понимала, как мы туда заберемся.

И тогда Сойка шагнул куда-то вглубь скалы и жестом пригласил меня следовать за ним по каменному уступу — по ту сторону водопада. Отсюда поток был похож на хрустальный занавес. Воздух пах влагой, а уступ под нашими ногами был мокрым и скользким, но достаточно широким, чтобы спокойно по нему идти. Стену покрывали мхи и папоротники. Мы шли вдоль нее, пока не добрались до глубокой расщелины. Сойка уверенно ступил в темноту. Я отправилась следом.

В пещеру проникал тусклый свет, который просачивался сквозь водопад, бросая на стены блики и причудливые тени. Мы словно очутились в подводном царстве. Сойка потянулся к нише в стене и достал сосновую ветку, обмазанную с одного конца смолой. Затем высек огонь при помощи кремня, и я смогла оглядеться. Пещера перед нами сужалась, разделяясь на несколько тоннелей. Сойка взял меня за руку и повел, дымя факелом, в тот, что справа. Тоннели постоянно ветвились — настоящий лабиринт. Было ясно, что самой мне никогда отсюда не выбраться.

Мы шли так долго, что факел почти догорел, но тогда же темнота начала расступаться, а тоннель расширился. Сойка вывел нас к большой пещере, посередине которой горел костер.

Видимо, мы прошли гору насквозь. В тоннелях царила темнота, как ночью, но это место заливало послеполуденное солнце. Мы были невероятно высоко. Под горой зияла пропасть, а вдалеке золотился бескрайний лес, истончаясь в сиреневую дымку на изогнутом горизонте.

— Мой народ считает это место священным.

Пещера действительно напоминала храм. Но бледно-серые своды в ребристых складках и тонкие колонны были творением природы, а не человека.

— Здесь хорошо и зимой и летом. — Сойка поворошил угли. — Мы защищены от ветра и снега. Пещера выходит на юг, поэтому, если на небе есть солнце, его лучи сюда попадают. А снизу нашего огня не разглядеть. Бывает, сюда заглядывают медведи, но увидят, что место занято, и уходят. У нас тут есть все, чтобы пережить зиму.

Я посмотрела вокруг. В пещере были две постели, сделанные из упругой хвои и мягких мхов, с покрывалами из звериных шкур. Вдоль стен стояли корзины и глиняные горшки. Старика нигде не было видно.

Он словно услышал мои мысли и вышел из тени.

Он что-то сказал на своем языке, и Сойка перевел:

— Он рад, что ты пришла.

Старик вновь что-то произнес. По звучанию мне показалось, что это имя, но я не смогла бы его повторить.

— Что он говорит?

— Он дал тебе имя: Махиган Шки-ижиг. Волчий Глаз.

— Почему он меня так назвал?

— Как почему? Меня зовут Сойка, потому что мой смех похож на крик сойки и потому что я люблю яркую одежду. Дедушка — Белый Орел, потому что у него белоснежная прядь и потому что он носит орлиные перья. А у тебя глаза волчицы.

Я удивилась. Ведь я никогда не видела волков, если не считать мертвых голов на стене дома собраний, но их глаза были подернуты смертью или выедены червями.

— В твоей стране не водятся волки?

— Разве что к северу, в Шотландии. В Англии их истребили.

Сойка перевел мой ответ старику, тот покачал головой и что-то произнес.

— Он говорит, что это плохо.

— Почему? — удивилась я. — Они убивают овец и ягнят, иногда и детей, да и на взрослых нападают.

Старик снова заговорил, а Сойка стал переводить:

— У всякого существа в этом мире должно быть место — и у волка, и у человека. Дедушка говорит, ты ему напоминаешь молодую волчицу, которую он когда-то знал. Она была яростной, гордой и смелой и жила особняком от стаи: другие волки отгоняли ее, но она не могла совсем уйти, потому что еще не вошла в полную силу и одна бы не выжила. Дедушка видит ту же ярость и гордость в тебе. Ты не хочешь жить по чужим законам, но еще слишком юна, чтобы жить по своим и не погибнуть.

— И что случилось с той волчицей?

Старик ответил, но Сойке как будто не хотелось переводить.

— Что он говорит?

— Он просит рассказать про зайчиху.

— Какую зайчиху?

«Поселенцы поговаривают, что индейцы безумны. Быть может, это правда?» — подумала я.

— Он видел зайчиху в лесу у Бьюлы. Раньше ее здесь не было. Она появилась сразу после того, как твои люди сюда пришли.

— В твоей стране не водятся зайцы? — спросила я, передразнивая его вопрос про волков.

— Конечно, водятся. История о Великом Зайце — важное сказание нашего народа, поэтому деду важно понять, кого он видел. Он думает, что это может быть каким-то знаком от Великого Зайца.

Старик кивнул. Он прислушивался к нашему разговору и явно понимал английский, хотя не говорил на нем.

— Эта зайчиха, — продолжал Сойка, — отличается от наших. Она меньше и другого цвета.

Глаза старика поймали мой взгляд. В его зрачках сверкнули красноватые искры — отблески костра. Я внезапно подумала о бабушке и вспомнила ее так явственно, словно она сидела тут же, рядом со мной, в пещере. Вспомнила, что о ней говорили, будто она могла превращаться в зайчиху. Сама она никогда об этом не упоминала, и я не знала, правда это или нет. Она о многом не говорила. Возможно, ждала, когда я подрасту, но так и не дождалась.

И тут же вспомнилось, что Джек рассказывал, будто на борту видели зайца. То ли зайца, то ли кролика. Я тогда только посмеялась.

Старик что-то произнес.

— Он говорит, что ты поняла, о ком речь.

— Но если это бабушка, то зачем она здесь? И зачем превращается именно в зайца?

— Душа твоей бабушки принимает облик зайца, потому что у нее связь с этим зверем. Точно так же, как твой зверь — волк, его — орел, а мой — синяя сойка.

— Разве это возможно?

Старик посмотрел на меня так, словно я усомнилась в существовании луны или солнца. Он взмахнул руками, огонь взметнулся вверх, и я увидела, что стены пещеры покрыты изображениями. Некоторые рисунки напоминали простые квадраты или треугольники, но в других угадывались олени с огромными ветвистыми рогами, медведи, волки, львы; там были также горбатые и рогатые твари, которых я не знала. Вокруг были нарисованы люди — кто-то охотился, кто-то танцевал, одни были обнажены, другие одеты в шкуры.

Некоторые изображения были сделаны углем, а другие — яркими красками. Кое-что было просто вырезано в камне. Старик взмахивал руками, и эти движения словно оживляли рисунки. Силуэты танцевали в такт его взмахам в свете костра. Они двигались по стенам — то звери и люди по очереди, то все вместе.

— Это дом наших предков, — объяснил Сойка. — Мы здесь окружены их присутствием.

Меня снова посетило чувство, что я в великом храме, живом, как Храм Ветров, населенный духами тех, кто жил в прежние времена.

Я рассказала индейцам про бабушку и то, что с ней сделали.

Старик вновь заговорил.

— Ее душа не может успокоиться из-за великого зла, которое с ней сотворили. Вот почему она последовала за тобой через океан, — перевел Сойка.

— Что ей нужно?

Старик уставился на огонь. Прошло немалое время, прежде чем он вновь заговорил.

— Возможно, она хочет предупредить о чем-то, или защитить тебя, или же просит о возмездии. Дед не может сказать наверняка: зайчиха отличается от местных, и дух тоже чужестранный — он не очень хорошо его понимает. Но говорит, что она пустилась в такое путешествие от большой любви или большого страха, а может, от того и другого сразу. Ему кажется, что она здесь, потому что боится за тебя. Боится, что тебе грозит то же, что сделали с ней.

На этом разговор был окончен. Старик быстро и легко поднялся, зажег от костра лучину и ушел к дальней стене. Там он взял покрывало, вышитое полосками и витиеватыми узорами, и скрылся в углублении в стене.

Сойка повел меня обратно по тоннелям, но возвращались мы другим путем.

— Что он ответил про волчицу? Что с ней случилось? — спросила я, как только мы вышли на вечерний воздух.

— Он не знает. Однажды она просто исчезла. Может быть, стая прогнала ее, а может…

— Что?

— Может, ее растерзали.

Неудивительно, что он не хотел это переводить. Но вдруг старик ошибался? Вдруг все это — плод его фантазии, порождение местных суеверий?..

— Как твой дедушка получил свое имя?

— Эту историю я расскажу в другой раз.

Мы были еще довольно далеко от Бьюлы, когда раздался лай собак и шум пробирающихся сквозь лес людей.

— Это ваши охотники.

— Откуда ты знаешь?

— Здесь на много миль вокруг нет других белых. Мои люди двигаются бесшумно. Мне придется тебя здесь покинуть. Постарайся, чтобы тебя не увидели в такой одежде.

Я успела забыть, что одета в мужское.

— Когда мы снова увидимся?

— Наверное, весной. А может, летом.

— Так нескоро?

— Мы на пороге зимы. На запад и на север наступают могавки. Идет война, наши племена разобщены. Дед собирается разыскать своих братьев, узнать, что можно сделать.

— У нас ничего не слышали о войне.

— Конечно. Индейцы убивают индейцев. Белым людям это не интересно.

62.

Конец ноября (?) 1659

Иногда Тобиас ходит в лес охотиться и берет с собой двух приятелей: Джосайю Кромптона, сына одного из первых поселенцев, и Неда Кардвелла, который работает на Джетро Вейна. Возможно, их мы и слышали в лесу, но те люди так шумели, что вряд ли что-то поймали, а Тобиас с друзьями никогда не возвращаются с пустыми руками.

Сегодня я их встретила у лесной опушки — они несли домой индюков и диких гусей. Рядом бежали, тяжело дыша, пятнистая гончая и два спаниеля в колтунах. Собаки были почти целиком перемазаны грязью, чистыми оставались только спины.

— Смотрю, вы удачно поохотились.

Мы вместе пошли домой, ускоряя шаг. Час был не поздний, но темнеет сейчас рано. Над крышами струился дым из труб, в тяжелом сером небе слегка золотились края закатных облаков. Раздался вечерний звон — это значило, что все должны разойтись по домам. Еще один закон, обязательный к исполнению. Оказаться на улице позже звона — преступление.

— Охота удалась, — кивнул Тобиас и показал свою добычу. — Индюк для Марты, гусь для Сары.

— Подарить женщине гуся — значит напроситься на ужин, — подмигнул ему Нед. Тобиас улыбнулся. Про них с Ребеккой уже всем все понятно.

— Вообще-то нам могло повезти и больше. К югу отсюда видели зайца! Раньше они здесь не попадались. Этот, правда, старый, видать: держался как-то странно, но скакал шустро.

— То есть вы его не поймали?

— Нет, — вздохнул Джосайя. — Удрал от старины Мерита. — Он показал на трусившего рядом пса. — Сбежал куда-то в лес.

Я наклонилась, собираясь почесать чистый островок шерсти на длинной испачканной морде.

— Осторожно, он чужих не признает, — предупредил Джосайя, но то, что случилось в следующий момент, удивило даже меня.

Встретившись со мной взглядом, пес наморщил лоб и заскулил. Затем сел, положил морду на лапы, прижал уши к голове, виляя задом и размахивая хвостом, и наконец перевернулся на спину и предъявил нам грязное брюхо со слипшейся шерстью.

— Ну ничего себе! — воскликнул Джосайя, почесывая затылок. — Впервые такое вижу.

— Кто ж не расстелится перед такой красоткой, — усмехнулся Нед, окинув меня плотоядным взглядом.

— Но-но, — Тобиас по-братски приобнял меня за плечи и увел прочь от друзей. — Пойдем, Мэри. А то Марта опять будет ворчать, и Сара небось уже беспокоится.

63.

Волки вернулись. Прошлой ночью я слышала вой, и до этого тоже.

Дует северный ветер.

— Он принесет снег, — утверждает Джонас.

Они с Тобиасом и Джоном Риверсом отправились на луга, чтобы пригнать скотину. В доме Риверсов стоит детский гвалт, а я люблю писать в тишине, поэтому сижу сейчас у Марты, возле очага, а Марта что-то печет. Невозможно понять, который час: окна затянуты промасленной бумагой, и свет с улицы тусклый. Но, пожалуй, сейчас — слишком тусклый. Вроде день, а кажется, будто сумерки. Пойду погляжу, что там снаружи…

Открыв дверь, я увидела, что с неба падают хлопья — крупные и изящные, похожие на перья. Поначалу они падали редко — медленно и красиво. Я позвала Марту. Она поспешила ко мне, вытирая руки о фартук, не понимая, что меня так всполошило.

Мы вместе смотрели на кружение снежинок, которые падали все быстрее.

— Старушка перины перетряхивает, — улыбнулась Марта, но тут же с опаской огляделась. Языческие присказки здесь порицают, и если кто услышит, то беда.

… Вечер, снег уже валит стеной: из-за густой белой ряби на сером фоне даже в двух шагах ничего не видно. Мужчин все нет. Ребекка заглядывала узнать, не вернулись ли они. Марта то и дело выходит их высматривать, и каждый раз через порог задувает снежинки. Она ворчит, что не хватало только мужчинам заблудиться или увязнуть в снегу. Я напоминаю ей, что снега выпало еще слишком мало, но она, конечно, не успокоится, пока все не вернутся домой в целости.

… В конце концов Тобиас и Джонас появились на дороге. Шагая вразброд, заснеженные, они придерживали шляпы и щурились от летящих в лицо хлопьев. Коровы тоже были укутаны в белое, словно отрастили вторые шкуры. Ребекка спросила, где отец. Оказалось, он пытается собрать овец, чтобы привести в хлев всех месте, пока они не растерялись.

Мы стали заводить коров в хлев, а мужчины ушли помогать Джону.

64.

Овцы — глупые создания. Если их не пасут собаки, они разбредаются, и тогда собрать их в стадо — нелегкая задача. Большинство все же удалось вернуть домой, но двоих наутро нашли наполовину сожранными. Снег вокруг был пропитан кровью.

65.

Дом собраний не отапливается. Из ртов и ноздрей клубится пар и покрывает стены влагой, а морозный воздух наполняет туманом.

Сегодня преподобный Джонсон избрал темой для проповеди овец. Все говорил, говорил, а у нас руки и ноги дубели от холода, носы и щеки коченели.

— Все мы, подобно овцам, порой сбиваемся с пути…

Пожалуй, если выбирать из всех Божьих тварей, сравнение с овцой мне наиболее неприятно.

— …Как овец, заключат их в преисподнюю; смерть будет пасти их… Я взываю к старейшинам, сидящим среди вас…

Он посмотрел на переднюю скамью, где сидели мужчины в черном, неподвижные, словно высеченные из угля.

— Подавайте пример стаду! …И когда явится Пастыреначальник, вы получите неувядающий венец славы… Также и младшие, повинуйтесь пастырям…

Он обвел взглядом задние ряды и детей: мальчиков, сидевших с отцами, и девочек, сидевших с матерями. Они, конечно, и так следуют этому наставлению. Упрямых и непослушных здесь наказывают.

— …подчиняясь друг другу, облекитесь смиренномудрием, ибо Бог гордым противится, а смиренным дает благодать.

Его пронизывающий взгляд застыл, казалось, он смотрел одновременно на каждого из нас.

— Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить.

В его глазах такая же ярость, как в оке, изображенном на кафедре.

66.

Декабрь 1659

Зима наступает со всех сторон. Сугробы уже доходят до самых крыш, и каждый день дается нам труднее, чем предыдущий. В мире остались только серый, черный и белый цвета. Большую часть времени мы проводим в доме, я выхожу лишь изредка, чтобы забежать к Марте.

Чем ближе к Рождеству, тем дни короче. Только Рождество здесь не отмечают[7]. Это обычный рабочий день, как все другие, если не выпадет на воскресенье.

Мы с Ребеккой почти неразлучны. Когда я иду к Марте, она тоже приходит, чтобы повидать Тобиаса. Они садятся в уголке и о чем-то разговаривают. Чем дальше от очага, тем в комнате холоднее, но они предпочитают мерзнуть, лишь бы оказаться поближе друг к другу. Марта обязана следить за приличиями, но она с пониманием относится к их желанию побыть наедине.

Ребекка часто ходит с Тобиасом проведать животных в хлеву рядом с их домом. Мы с Мартой складываем лоскутки ткани из ее запасов и шьем одеяло для их брачного ложа. Тобиас соорудил специальный каркас, а Марта попросила шерсти у всех, кто держит овец, и добавила ее к той, что собрала сама. Я помогла ей все это вымыть и разровнять, чтобы было чем набить одеяло. На все материала не хватит, но мы восполним недостающее кусками старых покрывал, ковриков, рубашек и чулок, которые уже не починить.

Изнанка прикреплена к каркасу прищепками, по ней разложена шерсть, а поверх лежит лицевое полотно. Марта размечает его перед вышивкой, рисуя узоры кусочком мела: розы — в честь тех, что растут в ее саду, желуди и дубовые листья — в честь леса, окружающего Бьюлу, поцелуи — символ подлинной любви, сердечки — символ свадьбы, улитки и спирали повсюду — символ бесконечности. Мы начинаем вышивать с середины и движемся к краям, где нарисована непрерывная лоза — символ долгой жизни.

Ребекке не разрешено помогать нам. Она смеется и говорит, что тоже вышьет мне одеяло, когда будет престарелой замужней дамой. Это она меня так дразнит. В последнее время Ребекка изменилась — перестала стесняться, все время улыбается и хохочет, щеки горят, глаза сияют, словно ее подменили.

67.

Январь 1660

Наступил январь, а с ним и лютые холода, которые приносят все новые напасти. В Англии я несколько раз обмораживала ноги и руки, но здесь морозы такие страшные, что тело начинает гнить. Помимо ревматизма и кашля появилась легочная хворь с кровохарканьем. Джонас столько времени проводил с больными, что заразился сам.

Болезнь отразилась и на воскресных собраниях: в это воскресенье на лавках много мест пустует. Даже Элаяс Корнуэлл не смог прийти, и преподобный Джонсон читает проповедь один. Его супруга тоже отсутствует, как и почти все дети.

После проповеди преподобный подозвал к себе Марту.

— Помоги моей жене.

— Она болеет? — забеспокоилась Марта. Миссис Джонсон вот-вот должна родить.

— Нет. Дети.

— Что с ними?

Преподобный растерянно посмотрел на нее, как человек, которого меньше всего волнуют подробности о здоровье его собственных детей.

— Вот ты и разберешься.

— Я спрашиваю о симптомах. У них жар? Они кашляют?

— Кашляют. Да так, что не заснуть. Я едва могу сосредоточиться. Нужно, чтобы ты это прекратила.

— Я сделаю, что смогу. Мэри… — Марта повернулась ко мне, собираясь попросить принести ее корзинку со снадобьями.

— Ты — Мэри? — преподобный уставился на меня пустыми дулами глаз.

— Да, сэр.

— Мэри, сирота, которую приютили Риверсы?

Я кивнула.

— Слышал о тебе.

— Надеюсь, хорошее, сэр.

— Не вполне, — он погладил бороду. — Говорят, ты ходишь в лес.

— Я собираю там травы и коренья для Джонаса и Марты.

— Еще говорят, что ты себе на уме. Скажи, Мэри: отвергаешь ли ты Сатану и все дела его?

— Да, сэр.

— Веруешь ли в Господа? Блюдешь ли заповеди?

— Да. Да, конечно!

К чему он клонит?

— Надеюсь, это правда. Ибо я — Его наместник в общине. Не забывай об этом. Здесь нет ничего — ничего! — о чем я бы не знал. — Он помолчал, затем спросил: — Ты бы назвала себя смиренной?

— Да, сэр, — ответила я, опустив глаза и стараясь выглядеть кротко.

— Следи за собой. И запомни: …непокорность есть такой же грех, что волшебство, как сказано в Первой Книге Царств. Марта, займись детьми. Пусть затихнут сегодня же.

Он резко развернулся и ушел.

68.

Дом преподобного Джонсона — самый большой в поселении. В последний раз я видела такие в Сейлеме: он двухэтажный, с пристройками по бокам и с фронтоном. Миссис Джонсон попросила нас приходить каждый день, пока дети не поправятся.

Марта лечит их мать-и-мачехой и солодкой, сваренными в меду с каплей уксуса. Она растирает им грудь гусиным жиром, затем укутывает и заставляет дышать над паром из чайника, в котором заварены лесные травы: зимолюбка, бергамот и местная мята.

Дети пошли на поправку, но Марта беспокоится о миссис Джонсон: очень уж она худа, если не считать огромного живота. Марта опасается, что супруга преподобного так истощена, что не вынесет родов.

69.

Зима все суровее. Мы еле выживаем в жестоких холодах, а теперь еще запасы еды иссякают. Свежих продуктов достать негде, и Джонас боится, что в общине начнется цинга, как было на корабле. У него почти закончился лимонный сок, и он никому не сможет помочь.

Мужчины по возможности выбираются на охоту, но дичь покинула эти леса, а если и удается подстрелить животное, то обычно очень тощее, кожа да кости. Однако мы пока держимся и помогаем друг другу всем, чем можем.

Сегодня миссис Джонсон послала за мной. Марта хотела пойти сама, но миссис Джонсон сказала, что нужна именно я, Марта ей не поможет. Наверное, хочет просить о чем-то.

70.

Миссис Джонсон пригласила меня в дом. Глаза на ее исхудавшем лице кажутся огромными, а когда она улыбается, кожа натягивается и подчеркивает костлявые скулы. Я принесла ей какое-то снадобье от Марты, но, похоже, от него не будет проку. Ребенок будто пожирает ее изнутри, оставляя от матери один скелет.

Она добрая женщина и понимает, что нам живется голодно. Ее дети поправились, и она хочет нас с Мартой отблагодарить. Поэтому она дала мне еды: кукурузу, фасоль, горох, овсянку, хлеб, который сама испекла, и даже яблоки — неслыханная роскошь в такое время года; их кожица сморщилась, но все равно нет лакомства слаще. Все это мы разделим с Риверсами, Джонасом и Тобиасом.

— А теперь поговорим о деле. — Она взяла меня за руку. Кожа на ее холодных пальцах была полупрозрачной. — Племянник преподобного Джонсона, Элаяс, работает над своей «Книгой чудес», но от холода у него ломит суставы, и писать стало трудно. Я вела записи под его диктовку, но теперь обессилела. Он сказал, что ты владеешь грамотой и можешь меня заменить. Согласишься? Если да, будешь обедать с нами, а я каждый раз буду заворачивать тебе гостинцы.

Разве я могла отказаться? Она дала мне с собой столько еды, что нам хватит на неделю.

71.

Когда я прихожу к Джонсонам, самого пастыря обычно не видно, и я этому рада. Мне не понравился его допрос. Он никогда не обедает с семьей и живет на своей половине дома, подальше от галдящих детей. Когда мы все-таки сталкиваемся, он молча проходит мимо, будто я пустое место.

Элаяс Корнуэлл проводит все время у себя в кабинете над витой лестницей. Там тесно и темно, а стены обиты досками. Но в камине горит огонь, а на заваленном бумагами столе стоят толстые свечи. Здесь преподобный трудится над своей книгой, которую он решил озаглавить «Книга провиденциальных чудес и удивительных явлений, которым было или же будет суждено случиться, в изложении Элаяса Корнуэлла».

Мне кажется, что название невозможно длинное, но кто я такая, чтобы высказывать мнение?

Весной, как стает снег и появятся дороги, преподобный собирается съездить в Бостон и отдать книгу издателю, но до той поры предстоит немало работы. Сейчас у него кипа разрозненных историй: некоторые — из его жизни, некоторые — про чудеса и перипетии нашего мореплавания, а некоторые — о пути в Бьюлу. Есть и вдохновенный рассказ об основании поселения, записанный со слов преподобного Джонсона и его паствы. Остальное — бессистемные описания каких-то знамений и снов. Что-то о загадочных огнях, рассекающих небеса кометах, домах с привидениями, о каком-то невидимом барабанщике, о том, как женщины рожали чудищ от зверей, о книгах заклинаний, которые не горят в огне. Не знаю, откуда он это все берет, но суеверий и слухов у него больше, чем у любой деревенской бабки.

Я записываю, а преподобный страстно диктует, меряя шагами кабинет и хрустя длинными пальцами, чтобы размять больные суставы. Он сочиняет на ходу, и его бледные глаза горят одержимостью, от которой продирает такой же мороз по коже, как от холода за окном.

— Зима все набирает силу. В бостонской гавани овцы замерзают насмерть. Волки наглеют день ото дня. Дети маются болезнями. Скотина мрет.

— Но ведь такое происходит каждую зиму?

— В этом году хуже, чем раньше, а в следующем будет еще хуже и так далее, пока снег не будет идти круглый год. Сейчас тысяча шестьсот шестидесятый, и нас настигли Последние Времена. До тысяча шестьсот шестьдесят шестого, Года Зверя, осталось недолго. Дьявол уже повсюду. Мы должны быть бдительными, чтобы не поддаться искушению. Только чистые душой, устоявшие против сатанинских соблазнов, будут достойны встретить возвращение Мессии.

Иногда он подходит ко мне, чтобы разглядеть, что я записываю. Его зловонное дыхание касается моей щеки и шеи, и я всякий раз борюсь с отвращением.

Он искренне верит во Второе пришествие и в то, что Царство Христово выстроится вокруг Бьюлы. Единственное, что его тревожит, — это что пришествие может случиться раньше, чем он успеет издать свою книгу. Мне кажется, он совсем сошел с ума.

72.

К поселку подкрался голод, и волки действительно наглеют, на этот счет Элиас Корнуэлл не ошибается. Ночью выпал свежий снег, а утром Тобиас показал мне следы на главной улице. Отпечатки передних лап — широкие, задних — узкие.

— Собачьи?

— Нет.

Стоявший рядом Нед брезгливо сплюнул, и плевок замерз на лету. Следы вели к дому собраний. Зверь явно задержался под рядом прибитых голов, а затем пошел дальше. У входа снег был окрашен желтым.

— Выразил свое отношение к нам, — усмехнулся Нед, обнажив тусклые зубы, измазанные кровью из воспаленных десен.

73.

Старшие дочери миссис Джонсон заболели, так что я часто провожу время у нее, помогая с младшими детьми. Но я не чувствую себя служанкой. Миссис Джонсон вот-вот рожать, и она попросту не может обойтись без меня. Кроме того, она к нам по-прежнему очень добра. Если бы не она, мы бы ели посевное зерно или голодали. Когда моя работа закончена и дети затихают, миссис Джонсон поит меня на кухне теплым элем со специями, угощает куском пирога и расспрашивает о моей жизни. Я рассказала ей, что могла, но она чувствует, что я недоговариваю.

Неловкое молчание повисало за столом каждый вечер, пока однажды она не спросила прямо:

— Ты говоришь о себе не всю правду, не так ли, Мэри?

Я не могу ей врать. Она такая добрая, такая заботливая, солгать ей было бы грехом.

— Лучше не спрашивайте.

Как об этом говорить? Да еще здесь.

Я вспоминаю слова преподобного: «Ибо я — Его наместник в общине».

«Ворожеи не оставляй в живых», — гремел он со своей кафедры.

— Кажется, я знаю твою тайну. Я тоже не всегда была такой, как сейчас. — Она глянула на меня, и к ее выцветшим глазам, казалось, вернулся цвет, синий, с фиолетовой искоркой. — В твоем возрасте со мною не было сладу. Как и ты, я росла с бабушкой. Отца не знала — он был солдатом. Мать поехала его искать, и больше никто ее не видел. Когда я повзрослела, страна была разорена войной. Вокруг творились беззакония, мы были растеряны и разобщены, и в город пришли злые люди, которые хотели на этом нажиться. Они якобы радели о борьбе с колдовством, а на самом деле лишь о награде. Затребовали двадцать шиллингов, чтобы истребить всех ведьм в городе, и объявили охоту, а я попала под подозрение. Бабушка к тому времени умерла, и слава Богу, что она этого не застала…

Она говорила, а меня охватили воспоминания, и кровь моя то закипала от ненависти, то стыла от страха.

— …Меня выслеживали, как дикого зверя, а когда поймали, то бросили в пруд, чтобы проверить, всплыву или нет. Но я была связана по рукам и ногам и не могла удержаться на воде, а если бы удержалась, меня бы вздернули как ведьму. И я утонула. Лежала на дне и смотрела на них снизу, сквозь мутную воду. До сих пор вижу их лица: они стоят полукругом и ждут, что будет. Но внезапно раздался всплеск — кто-то нырнул за мной. Меня обхватили сильные руки, и вскоре я очутилась на берегу. Это был молодой проповедник, который ехал в свой первый приход. Он пришел на шум и крики, а когда увидел, что произошло, то бросился спасать меня во имя Господа. Он объявил охотников на ведьм шарлатанами, которые ищут наживы, а не спасения душ. И он изгнал всех моих демонов прямо там, они вышли вместе с водой, которой я наглоталась. — Миссис Джонсон улыбнулась, но потом улыбка стала горькой, словно жизнь так и не сдержала обещания счастья, данного в тот день. — Он крестил меня в том же пруду, а заодно и еще нескольких человек. И когда он ушел из города, я последовала за ним.

— Стало быть, он спас вам жизнь?

— Да. Я поклялась, что стану ему хорошей женой, и сдержала клятву. Молилась, была покорной и благочестивой, родила ему детей. — Внезапно она схватила меня за руки. — Я изменилась, слышишь? И ты можешь измениться!

— А если не смогу? — прошептала я.

Она отвернулась и отпустила мои руки.

— Тогда пусть Господь тебя помилует.

— Я постараюсь измениться, миссис Джонсон. Очень постараюсь.

Я ответила то, что она хотела слышать, поскольку она была ко мне добра и мне хотелось ее порадовать. Я не могла сказать, что думаю на самом деле: если бы мне пришлось выбирать между такой жизнью, какой жила она, и смертью, я бы выбрала смерть.

74.

Сегодня я видела волчицу.

Я искала орехи на опушке: разгребала снег, осматривала кусты. Пусть они и испортились и стали безвкусными, но их можно перемолоть с желудями и сделать муку. И вдруг — мурашки по спине. Я удивленно огляделась в поисках Сойки, но увидела волчицу, буквально в нескольких шагах от меня. Она была чуть крупнее собаки, шерсть — серая с подпалинами, ближе к загривку гуще и жестче, а оттуда к спине шла черная полоса. Крупные лапы, широкие плечи и грудь. Брюхо было впалым, а бока худыми и ходили ходуном при вдохе и выдохе. Сзади тело сужалось. Между длинными белыми клыками свисал язык, а из пасти шел пар. Глаза у нее были золотистыми.

Я не испугалась, но мысленно попросила ее уйти — на окраине леса расставлены капканы.

Еще несколько секунд мы стояли неподвижно и смотрели друг на друга, замерев, а затем она развернулась и побрела прочь, словно услышав мою просьбу. Вскоре серый силуэт затерялся в темноте среди деревьев.

75.

Февраль 1660

На второй неделе февраля миссис Джонсон не стало. Она умерла при родах.

— И зачем ей было снова беременеть? Это ее погубит! — причитала Марта, выходя из комнаты, где мучилась роженица. Спохватившись, она обернулась: вдруг кто-нибудь слышит? Решат еще, что это сглаз. Повитухе надо быть осторожной.

Мы вместе принимали роды. Миссис Джонсон рожала много раз, но сейчас разрешалась от бремени изнуряюще долго — закончился один день, начался следующий. У нее был узкий таз, а силы, нужные для потуг, истощились. Младенец был крупный; когда он показался на свет, вокруг его шеи была обмотана пуповина. Мне буквально пришлось тащить его наружу. Когда я перерезала пуповину и передала ребенка Марте, она на него лишь раз взглянула и тут же накрыла простыней.

Затем она посмотрела на неподвижную миссис Джонсон и побледнела.

— Боюсь, их похоронят вместе.

Марта испробовала все, но миссис Джонсон медленно угасала. Лишь один раз пришла в себя и спросила про ребенка. Марта покачала головой. Тогда она отвернулась к стене, опустила тяжелые покрасневшие веки и больше их не открывала.

Марта позвала преподобного Джонсона. Он верил, что женщина после родов нечиста, и сомневался, входить ли в комнату, пропахшую кровью и потом.

— Если хотите попрощаться с ней, вам лучше войти, — сказала Марта. — И детей приведите.

Казалось, миссис Джонсон уже отправилась в свое последнее и самое тяжелое путешествие, но голоса и плач детей ненадолго привели ее в чувства. Ее веки чуть вздрогнули, и она пошарила рукой по покрывалу. Преподобный начал звучным голосом читать молитву.

Мы с Мартой вышли, чтобы не мешать.

На улице валил снег. Мы пробирались через заносы.

— Еще одной доброй женщиной стало меньше, — вздохнула Марта. Она выглядела подавленной, а от усталости казалась по-настоящему старой. — Нелегкая это работа. Новая жизнь и смерть слишком часто идут рука об руку. Будем надеяться, что нас не обвинят в гибели миссис Джонсон и мальчика.

Она замолчала, однако я понимала, о чем она думает. Быть повитухой, лечить людей — опасно: пока все идет хорошо, тебе благодарны, но случись что плохое, а это бывает нередко, — и люди вспоминают поговорку: «Кто лечит, тот и калечит». Раз умеешь спасти жизнь — значит, умеешь и отнять ее.

Мы шли мимо дома собраний. Жители поймали очередного волка: с отрубленной головы капала кровь, на морде застыл непокорный оскал, а глаза, помутневшие от смерти, еще светились желтым.

Надеюсь, это не та волчица, которую я видела на опушке.

76.

Начало марта 1660

Земля стала твердой, как металл. На дворе март, но зима никак не ослабит хватку. Миссис Джонсон и младенца не могут похоронить уже две недели, потому что невозможно выкопать могилу.

Они лежат в сарае, завернутые в один саван, и тела не разлагаются благодаря холоду. Приходится ждать, когда земля оттает и поддастся лопатам.

77.

Март 1660

Сегодня наконец были похороны. Службу провел преподобный Корнуэлл, а преподобный Джонсон стоял, опустив голову, в окружении ревущих детей.

— Человек, рожденный женою…

Промозглый ветер разносил слова над укутанным снегом холмом. Миссис Джонсон с мальчиком опустили в яму. Преподобный Джонсон вытирал нос и усиленно моргал, но скорбь была тому причиной или ветер — неизвестно.

78.

Конец марта 1660

В это воскресенье преподобный Джонсон цитировал апостола Павла:

— …лучше вступить в брак, нежели разжигаться.

Все знают, о чем он. Преподобный ищет новую жену, хотя на могиле прежней не успела вырасти трава. Он хочет, чтобы кто-то ухаживал за выводком его детей и грел ему постель, и он этого не скрывает.

Желающих хоть отбавляй. Девушки и их матери выскребают остатки припасов из кладовых и пекут ему хлеб и пироги. Каждый вечер его приглашают в очередной дом на ужин.

Среди прочих на него имеет виды Дебора Вейн. Она больше не ерзает и не зевает на проповедях. Блюстителям не приходится, как раньше, трясти ее за плечо, чтобы разбудить. Теперь она сидит, вытянувшись в струнку, и жадно ловит каждое слово, несущееся с кафедры, не спуская с преподобного Джонсона глаз, и отводит взгляд, только чтобы сделать пометки в блокноте, который держит на коленях. Впрочем, когда проповедует Корнуэлл, она, как и прежде, хихикает и перешептывается с сестрицей.

Поодаль сидит Нед Кардвелл и, покраснев до ушей, изучает свои сапоги. Сейчас он простой наемный работник, но у него большие планы на будущее, и он неровно дышит к Деборе. В том же ряду сидит мрачный Джосайя Кромптон, который, по словам Тобиаса, к ней также неравнодушен. Но Дебору интересует только преподобный Джонсон.

79.

Март — апрель (?) 1660

Зато Дебора нисколько не интересует преподобного Джонсона. Мне бы злорадствовать, но неприятно видеть ее унижение. Лучше бы преподобный женился на ней, да поскорее. Это было бы гораздо, гораздо лучше для всех.

Но преподобному приглянулась Ребекка. Он знает, что она помолвлена с Тобиасом, но все равно пришел к мистеру Риверсу просить ее руки.

Сегодня Ребекка плакала. Я бы на ее месте тоже рыдала — самыми горючими слезами.

— Что сказала мама?

— Она на моей стороне.

— А отец принял решение?

— Еще нет.

— Тогда иди к нему, уговори. Он же не хочет испортить тебе жизнь.

Я потянула ее за локоть, но она отдернула руку.

— Ну будет тебе, Ребекка. Все не так плохо.

— Все хуже, чем ты думаешь.

— Хуже?

Я не понимала: что может быть хуже, чем стать женой преподобного Джонсона против воли?

Она раздраженно посмотрела на меня. Ее обычно бледное личико раскраснелось и опухло от слез.

— Ты сама не догадываешься? Надо непременно сказать вслух? Я жду ребенка!

Я опустилась на скамью рядом с ней.

— Ты беременна?..

— Да! И прекрати говорить так громко! — прошипела она.

— Как же так вышло?

— А как ты думаешь? — она скрутила в руках носовой платок. — Мы с Тобиасом должны были пожениться весной. А теперь… — ее губы опять задрожали.

— Поговори с Мартой. Она знает, как это исправить…

Она схватила мою руку и больно вцепилась в нее ногтями:

— Не вздумай ей ничего говорить! Это смертный грех, и потом, это же ребенок Тобиаса!

— А он знает?

— Еще нет.

— Так скажи ему прямо сейчас! Пусть немедленно идет к твоему отцу и просит благословения.

— А если отец не согласится?

— Признаешься, что ждешь ребенка.

— Я не могу!

— Выбора нет! Он разрешит вам пожениться, иначе будет слишком большой позор. Если люди узнают, мистер Риверс этого не переживет.

— Я сама не переживу! — Она покраснела еще сильнее. — Не хочу, чтобы отец узнал.

— Тогда иди к матери, скажи ей. Но поторопись, пока отец не решил в пользу преподобного.

80.

Апрель 1660

Снег почти сошел, началась пахота. Джон Риверс работает с утра до ночи: набрасывается на землю, как на врага, и гонит воловью упряжку с таким рвением, словно собирается вспахать весь поселок. Выходит в поле на рассвете, возвращается с закатом и ни с кем не разговаривает. Черные брови нахмурены, зубы стиснуты.

Марта быстро смекнула, в чем дело, когда Сара осторожно поинтересовалась, не приходила ли Ребекка за советом. Она предложила помощь, но Сара тоже отказалась.

Теперь они вечерами сидят у огня и разговаривают вполголоса. Меня не приглашают. Я ухожу к Ребекке, которая теперь почти не выходит из комнаты, все только плачет и вздыхает в ожидании решения отца.

Тобиас как в воду опущенный, старается никому не попадаться на глаза, а когда все-таки появляется, Джонас и Марта смотрят на него с упреком. Большую часть времени он проводит в хлеву, с животными, или в лесу.

Все ждали, что скажет мистер Риверс. И он наконец принял решение — отчасти поддавшись уговорам Сары. Сказал, что любит дочь и всегда хорошо относился к Тобиасу, во всяком случае, до недавнего времени. Молодым разрешили пожениться.

К воскресенью на дверях дома собраний будет висеть объявление о свадьбе, а к концу месяца ее сыграют.

81.

Преподобный Джонсон поймал меня после воскресной проповеди, когда я читала объявление.

— Хочу с тобой поговорить, — сказал он.

— Со мной, сэр? О чем?

Он не ответил. Возможно, мой вопрос показался ему дерзким. Он впился в меня своими черными глазами и схватил за подбородок, чтобы я не отводила взгляд.

— За красивой внешностью нередко скрывается дьявол, не так ли, Мэри?

Меня тут же бросило в дрожь. Я хотела помотать головой, но он по-прежнему держал меня за подбородок.

Похоже, он и не ждал ответа.

— Я теперь не понаслышке знаю: ты вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются. — Он наконец отпустил меня.

— Во что я вмешиваюсь? Не понимаю.

— А я думаю, понимаешь.

Он замолчал, сложил руки за спиной и многозначительно посмотрел на объявление о свадьбе.

«Мистер Тобиас Морси берет в жены мисс Ребекку Риверс…»

Я поспешно отвела взгляд.

— Если я вас чем-то обидела, сэр…

— Ты не обманешь меня своей фальшивой учтивостью! — Он говорил тихо, но в голосе рокотала угроза, подобная грому перед бурей. — В тебе есть что-то такое… я тебе не доверяю. Элаяс считает тебя безобидной, но меня одурачить непросто. Он руководствуется не разумом, а кое-чем другим. Может, ты его околдовала?

— Что вы, сэр, я…

— Стоило тебе появиться в моем доме, — перебил он, — как у меня умерли жена и сын. Может, и это твое колдовство?

— Да нет же, сэр…

У меня пересохло во рту. Кровь отхлынула от лица, дыхание перехватило. Казалось, я вот-вот потеряю сознание. Он говорил с такой убежденностью, что я окончательно растерялась.

— Я надеялся жениться снова, и вот — мои планы расстроены! Когда неудачи идут таким чередом, причина очевидна.

— Какова же причина, сэр?

— Ворожба! — Он наклонился и прошептал это так тихо, что я даже подумала, что ослышалась. Он сверлил меня взглядом. Неизвестно, что бы случилось дальше, если бы один из старейшин не подошел к нему в этот момент с вопросом.

— Ступай, Мэри, — сказал преподобный. — Но учти: если я услышу о тебе еще хоть что-нибудь неподобающее, твои дни здесь сочтены.

Я пошла прочь, а в голове звенели его слова. Преподобный — человек проницательный и верно угадал, что это я встала между ним и Ребеккой, но вера в порчу и колдовство заставляет его искать всему объяснения, далекие от здравого смысла.

Наш разговор длился не дольше минуты. Иногда мне хочется верить, что он мне померещился, но увы. Как вспоминаю — не могу заснуть и дрожу от страха.

Марте ничего не скажу. Она бы сделалась сама не своя от беспокойства. Постараюсь как можно меньше попадаться на глаза преподобному и больше ничем, ничем не привлекать к себе внимания.

82.

Зима, к счастью, закончилась. Сильный дождь растопил остатки снега. Солнце греет землю, и повсюду журчат ручьи. Мудрый ритм природы царит даже в Новом Свете с его дикими зверями и необъятными лесами, страшной жарой и невыносимым холодом.

Каждый день над нами пролетают огромные косяки гусей и уток. Они возвращаются с юга. Я думаю про Сойку и Белого Орла и волнуюсь, вспоминая, что Сойка говорил о войне. Вот бы узнать, где они, вернутся ли сюда и увидимся ли мы еще когда-нибудь.

Некоторые травы, которые индейцы показали Джонасу, дали ростки, и он возлагает большие надежды на семена, которые я для него собрала. Я гляжу на ровные геометрические грядки аптекарского огорода и вспоминаю дом. Шалфей и чабрец так по-родному пахнут, что я снова всей душой скучаю по бабушке.

О зайчихе я почти забыла — целую зиму она не появлялась. Но вчера я ее увидела.

Я шла по нижнему пастбищу, что недалеко от опушки леса. Вечерело, пора было доить коров, и я повела их домой. И вдруг зайчиха выскочила передо мной неизвестно откуда. Обычные зайцы боятся людей, а эта и не думала бежать. Она смотрела на меня круглыми карими глазами, и взгляд был человечий. Широкий носик зашевелился, раздвоенная губа приподнялась.

Конечно, я ее узнала, но зачем она пришла? Предостеречь? Просить отмщения? На миг мне показалось, что она вот-вот заговорит, но где-то залаяла собака, и зайчиха, петляя, умчалась в заросли.

83.

Я снова живу с Мартой, а Тобиас переехал в комнату, где раньше жили мы с Ребеккой. Они поженились. У него есть свой надел земли, и он со временем построит там дом, но пока молодые будут жить с Риверсами. Мы с Мартой помогали Саре готовить комнату для молодоженов. Наше одеяло отлично смотрится на новом брачном ложе.

Более того, гости на свадьбе так восхищались вышивкой, что некоторые захотели такое же одеяло. Марта считает, что на этом можно заработать, особенно если я буду ей помогать, но у нее почти не осталось ткани, а новую взять неоткуда. Если только из Сейлема.

Бьюла и так находится далеко от других поселений, да еще и дороги по весне развезло, но Тобиас собирается при первой же возможности съездить в Сейлем с телегой товаров. Он всю зиму мастерил столы, стулья и бочки. Их можно будет обменять на ткань, гвозди, семена, замки, петли и прочие вещи, которые нам нужны и которых не сделать самим. Он привезет их и будет здесь продавать. Тобиас всегда много работал, а теперь и вовсе трудится не покладая рук. У него множество идей, как заработать денег. Он хочет обеспечить Ребекке с младенцем достойную жизнь.

84.

Конец апреля 1660

Не всем нравится, что Ребекка и Тобиас поженились. В это воскресенье преподобный Джонсон ворчал на них с кафедры, а его проповедь была пропитана ядом. Дебора Вейн, ее сестра Ханна и подружки Лея Гарнер и Элизабет Деннинг тоже злятся. Они косо смотрят на нас в доме собраний и о чем-то перешептываются каждый раз, как видят меня с Ребеккой. Прежде я думала, что они вздорные, но безобидные, как комары, но недавно мы столкнулись с ними на лесной опушке. У них были корзины с цветами. Лесная земля сейчас покрыта ими как ковром. Из корзин выглядывали лобелии, нежные розы, орхидеи и лилии, но под ними я разглядела и другое: фиолетовые головки аконита, что-то похожее на болиголов, пахучие сорняки с мясистыми листьями и аронник, который вовсе не похож на цветок.

— Куда ты все время отлучаешься из Бьюлы? В лесу гуляешь? — спросила Дебора с невинным видом, а остальные захихикали. Я поправила садовый совок в своей корзине.

— Сейчас иду встречаться с Джонасом. Собираем растения, чтобы пересадить их у дома.

Хихиканье превратилось в издевательский смех.

— Брось, ты вовсе не за этим ходишь в лес, — сказала Лея.

— И не с мистером Морси там встречаешься, — добавила Элизабет.

— Неужели? А чем же я там занимаюсь?

— Мы все про тебя знаем, — сказала Дебора и хитро посмотрела на подружек.

— Мы все про тебя знаем, — повторили те хором.

— Вот как? И что же вы знаете?

— Знаем, что ты вытворяешь, — ответила Дебора и, наклонившись ко мне с нарочито заговорщическим видом, прошептала: — Мы все-все про тебя знаем!

— Так что же именно?

— Ты говоришь со зверями! Силою мысли заставляешь деревья гнуться! Заклинаешь духов, знаешься с краснокожими, и еще танцуешь голая! — Последние слова она процедила сквозь зубы и рассмеялась: — Вот видите? Она покраснела!

Я действительно почувствовала, что вся горю. Подружки прыснули со смеху, наслаждаясь моим смущением.

— Как тут не покраснеть! — воскликнула я. — Такие бесстыжие слова!

— Ты покраснела, потому что виновна. Нам твой промысел известен. — Дебора ткнула в меня пальцем. — Ты наводишь на людей морок. Но не волнуйся, — она переглянулась с подругами, — мы никому не скажем. Если пообещаешь кое в чем нам помочь.

— О чем ты? — я пыталась держаться спокойно, но вся взмокла.

— Не прикидывайся дурочкой. Нас не проведешь. Сегодня канун Майского праздника, а насколько я знаю, ведьмы очень его почитают[8]! — она многозначительно улыбнулась. — Нынче ночью можно увидеть будущее.

— Да, и узнать, кто твой суженый! — подхватила Ханна. — А еще можно приворожить кого-нибудь! — Она даже взвизгнула от возбуждения, и ее лицо еще больше вытянулось. — Вот для этого ты нам и нужна.

— Я ничего такого не умею.

— Умеешь-умеешь, — улыбнулась Дебора. — Ты наколдовала счастье Ребекке, значит, наколдуешь и нам.

— Я наколдовала счастье Ребекке?!

— Ты приворожила к ней Тобиаса!

— У них, конечно, волшебная любовь, — усмехнулась я, пытаясь свести все к шутке, — но я тут ни при чем.

— Брось, всем ясно, что без приворота не обошлось. Иначе зачем Тобиасу Ребекка? Она же страшненькая. Хуже того, ты приворожила к ней еще и преподобного Джонсона, чтобы он мне не достался! — Дебора прищурилась. — Может, ты сама за него хочешь?

— Я? За преподобного Джонсона? — На этот раз мой смех был искренним. — Ну ты и выдумщица.

— Значит, за Элаяса Корнуэлла! — выпалила Лея. — Слепому видно, что он к тебе неравнодушен, вечно тебя расхваливает!

— Даже если так, я ничего для этого не делала.

— Нет, делала! — прошипела Дебора.

— Вы все с ума сошли!

Простоватая, рослая Лея давно мечтала понравиться Корнуэллу. И, наверное, она могла бы стать ему хорошей женой. Девушки между тем составили целый план. Дебора хотела приворожить преподобного Джонсона, Элизабет — Джосайю Кромптона, Лея — Корнуэлла, а я должна была обеспечить, чтобы все пошло как надо.

— А ты за кого собралась? — Я взяла за подбородок маленькую Ханну. — Или ты еще мала думать о женихах?

Я улыбнулась, еще все надеясь обернуть разговор в шутку. Девчонке на вид — не больше десяти. Она улыбнулась мне в ответ, обнажив остренькие зубки.

— Нет, я уже большая. И я хочу за Тобиаша, — заявила она. — Ты наведешь порчу на Ребекку, и он мой. Шделаешь куклу и потыкаешь в нее булавками.

— Ребекка — моя подруга! — Я сжала ее подбородок. — Если ты хоть как навредишь ей или ее малышу…

— Пусти! — крикнула она, вырываясь. — Дебора, она в меня вцепилась!..

— Еще не так вцеплюсь, если что узнаю! — Я окинула взглядом остальных. — От меня вы помощи не дождетесь. И по-хорошему советую: оставьте вашу затею.

Я развернулась и пошла домой, уговаривая себя, что девицами движут обычные зависть и вредность. Они отправились своим путем с корзинами, полными цветов для гирлянд на Майский праздник, хотя такие обряды здесь запрещены. На дне корзин лежал сбор для колдовского зелья. От одной мысли об этом кровь моя холодеет, а на сердце опускается тяжелый камень.

85.

Май 1660

— В нашем лесу обнаружены следы ворожбы, дьявольского промысла!

Голос преподобного Джонсона гремит с кафедры. Разговаривать во время проповеди запрещено, но в зале разносится тревожный шепот, похожий на шелест листьев. Я рассматриваю прихожан. Дебора заметно побледнела, как и ее сестра. Лея и Элизабет старательно изучают носки своих туфель. Слухи всю неделю будоражили поселение. На лесной поляне нашли кострище, пепел, капли воска и остатки подозрительного зелья: зловонные травы, отваренные до белизны лягушки.

— Происки Сатаны настигли нас здесь, в Бьюле! Это неслыханное святотатство! Будьте бдительны как никогда. Слуги лукавого всюду, рыщут, резвятся и бормочут богомерзкие заклятья, исполняя нечистые обряды в богохульной близи от Дома Господа!

Преподобный имеет в виду индейцев. Он продолжает развивать тему, остерегая нас, что «они» повсюду и в нашем лесу их как блох на бродячей собаке. А то, что мы их обычно не видим, делает их опасными вдвойне. Они в сговоре с Сатаной и хотят выселить нас с нашей законной земли, а посему отныне назначается патруль, чтобы прочесывать лес с мушкетами.

Я вижу, как девушки с облегчением откидываются на лавках, прикрыв глаза и беззвучно радуясь своей удаче. Ханна даже издает смешок, переглядывается с сестрой и начинает играть с куклой, которую держит на коленях.

86.

Я все время надеюсь, что Сойка вот-вот вернется: вслушиваюсь в лесные звуки, вдруг его голос прозвучит среди пустой птичьей болтовни. И сегодня вечером мне показалось, что я слышала его — размеренный, настойчивый зов где-то недалеко от дома.

Марта строго-настрого запретила мне гулять, так что я с трудом дождалась, когда она уйдет к Саре Риверс, и только тогда бросилась в лес. Мне надо предупредить Сойку об опасности. Патруль не дремлет. Если его или Белого Орла поймают, их застрелят.

Он стоял на опушке, недалеко от нашего дома. Я страшно обрадовалась встрече, а он принес мне подарок: пару вышитых бусинами мокасин, какие сам носит в лесу. Но едва я успела его поблагодарить и рассказать об угрозе, как услышала голос Марты. Я спрятала мокасины в шаль и надеялась вернуться незаметно, но Марта увидела, откуда я иду. Она ужасно разволновалась, и ее лицо, обычно румяное, побелело. Джонас ушел помогать Тобиасу на стройке, так что мы были дома одни.

— Зачем тебя понесло в лес?

— Просто прогуливалась.

— Я же тебе запретила! Забыла, какие ходят слухи? Особенно теперь…

— Да, и я тебя слушалась! Но сегодня у меня было важное дело.

— Это же не ты вызываешь духов?..

Марта задала вопрос так тихо, словно стены могли услышать и предать нас. Она тоже понимала, что улики в лесу оставили отнюдь не индейцы.

— Марта! Ты же знаешь, я бы не стала заниматься такими глупостями!

— Думала, что знаю. Но посмотри, разве это — не глупость?

В руках у нее был мой дневник.

— Где ты его нашла?!

— В твоем сундуке.

Я схватила его и потянула на себя, но она держала крепко. Первая страница порвалась.

В моей руке осталась строчка:

«Я — Мэри. Я…»

— …ведьма! — прошипела Марта побелевшими губами. — Ты с ума сошла — писать такое!

— Я не скрывала от тебя, что веду дневник!

— Но я понятия не имела, что в нем, потому что никогда не совала свой нос в чужие дела! У меня нет такой привычки. Думала, ты пишешь, как остальные девчонки, — о повседневных вещах, о мальчишках и о мечтах. Надо было мне раньше догадаться. — Она смяла страницу в руке. — Ты, конечно, не такая, как остальные.

Она замахнулась, чтобы бросить бумаги в огонь, но я ее опередила и встала перед очагом.

— Марта, нет. Не делай этого.

— Тогда сделай это сама.

— Хорошо. Я обещаю.

— Медлить нельзя. Еще чуть-чуть — и перестанут подозревать индейцев. Начнутся обыски, придут искать улики: кукол, заклинания, записи. И если я нашла твой дневник, значит, они тем более смогут! Если его найдут, тебя ничто не спасет. — Она бросила бумаги на стол. — Уничтожь его, пока он не уничтожил тебя!

С этими словами она ушла. Я отправилась в свою комнатку в задней части дома и вытащила из-под кровати сундук. Сверху лежало новое одеяло, которое мы с Мартой начали вышивать. Под ним — мешочек, в котором небольшой запас денег, бабушкин оберег, кольцо моей матери и половинка шиллинга, подаренная Джеком. Я в несколько раз сложила оторванный кусок страницы и положила к остальному. Затем спрятала мокасины на самое дно сундука и вернулась в гостиную, чтобы сделать то, что обещала Марте.

Я долго собиралась с духом: сидела в кресле и смотрела, как огонь превращает дрова в золу.

Шум наверху привел меня в чувство. Я вскочила, испугавшись, что Марта решила спуститься и вот-вот обнаружит, что я так и не сдержала слова. Но шум тут же затих: ни шагов на лестнице, ни других звуков. Должно быть, она ворочалась в постели. Я вздохнула с облегчением, но продолжала смотреть наверх.

Я поняла, как мне поступить.

87.

В ту же ночь я принялась за дело. Плотно сворачивала каждую страницу в узенькую трубочку и аккуратно прятала в набивку между изнанкой и лицевым полотном одеяла. Пусть теперь ищут сколько хотят.

88.

Июнь 1660

Скоро солнцестояние, и на улице светло допоздна. Закончив дневные дела, Джонас и Тобиас заворачивают с собой ужин и, пользуясь светлыми вечерами, продолжают строить новый дом. Иногда им помогает мистер Риверс. Сара и Ребекка сидят у нас с Мартой и помогают вышивать одеяло. Оно будет плотное, из отличной полушерстяной ткани, которую Тобиас привез из Сейлема. Ткань глубокого синего цвета, оттенка полночного неба, и я намечаю орнамент: цветы — в честь бабушкиного сада, паруса — в память об «Аннабелле», сосны и дубовые листья — в честь нашего леса, перья — в честь тех, кто в нем живет, и маленькие домики — в память о нас.

Марта ворчит: это не традиционные узоры. Но это мое одеяло, и мне все равно, что она думает. Пусть добавит свои привычные завитушки по углам и окаймит все лозой. Я хочу, чтобы остальные рисунки были моими, и делаю их крупными, чтобы из некоторых получились карманы. А когда все уходят, я, как Пенелопа, аккуратно распускаю сделанные днем швы и прячу внутрь свои страницы.

89.

Сегодня был праздник середины лета. День выдался невероятно душный, а солнце пряталось за облаками, затянувшими небо. От этого покрова неуютно, словно сидишь под горячим и мокрым матрасом. Сумерки обрушились хором сверчков и лягушек, а когда хор замолчал, наступила ночь, такая черная, будто на дворе зима.

Стало слишком темно, чтобы заниматься вышивкой, да к тому же одеяло было влажным на ощупь. Марта предложила переместиться в дом и зажечь свечи. Ей казалось, что надвигается буря, и, словно в подтверждение, на горизонте в южной части неба появились всполохи. Они были еще далеко, но мы поторопились убрать рукоделие.

Ребекка на пятом месяце беременности. Тобиаса вечером не было — он расчищал надел и строил дом. Джонас ему помогал, как и Джон Риверс со старшим сыном Джозефом. А мы с женщинами отправились шить в дом к Риверсам. Ребекка попросила меня составить ей компанию, а я была и рада. Марта пошла с нами: она не любит грозу и не хотела оставаться одна.

Мы легли спать, ожидая непогоды, но проснулись среди ночи с чувством, что наступил конец света. Я не боюсь грозы, как Марта, но эта была самой яростной на моей памяти. Мы с Ребеккой вцепились друг в друга и смотрели, как комнату озаряют бело-голубые вспышки, сопровождаемые громом, и каждый раскат был оглушительнее и страшнее предыдущего. Дождь лил с бешеным напором, грохоча по крыше и стенам. Наверху заплакали дети. Сара, скрипя ступенями, поднялась к ним, и вскоре плач превратился в жалобные всхлипы.

Внезапно сквозь рычание бури, сквозь хаос адских звуков раздался человеческий голос. Это был вопль ужаса, но ни у кого из нас не хватило смелости выйти и узнать, кто кричит, продраться сквозь стену дождя и прийти на помощь.

К утру дождь закончился и небо стало ясным, но буря за ночь натворила бед. Дороги и тропинки размыло, колосья на полях прибило к земле, с цветов Марты посбивало лепестки.

Вскоре мы узнали, кто кричал в ночи. Это был Том Картер — старик, который живет у леса. По его словам, во время бури он вышел на опушку облегчиться. Внезапно вспышка молнии озарила все вокруг, и он увидел бледных призраков, которые метались меж деревьев.

Он бросился звать на помощь, на ходу натягивая штаны и даже не заправив рубаху, и орал так, словно все демоны ада гнались за ним.

Некоторые над ним потешались, особенно те, кто его в это время увидел, и винили во всем пьянство. Но кое-кто отнесся к его истории всерьез.

Призраки и яростные бури — не шутки. Тома доставили к преподобным Джонсону и Корнуэллу, и он все им рассказал. Они проследовали за все еще дрожащим стариком на то место в лесу. С ними были Джетро Вейн, Натаниэль Кленч и Эзикиел Фрэнсис — старейшины и блюстители, — а также те, кто ходит в патруль.

Они что-то нашли. Слух разнесся по поселку быстрее, чем огонь ползет по жнивью, но подробностей никто не знает.

90.

Они не заставили себя долго ждать. В дверь громко постучали. Марта открыла. На пороге стояли Джетро Вейн и Эзикиел Фрэнсис, с ними был один из блюстителей.

— Вы обе пойдете с нами.

— В чем дело? — спросила Марта, глядя на зятя. — Что случилось?

— Приказ преподобного, — ответил он и покраснел как свекла.

— Мы что, арестованы?

— Нет, но…

«… этого не миновать», — ответили его глаза.

— Тогда ступайте себе. У меня дел невпроворот. Не у всех есть время шататься по поселку и пугать народ. Наши мужчины вот-вот вернутся с поля, и мне надо их накормить.

— Это приказ преподобного, — повторил он.

— Если преподобный хочет со мной поговорить, он может прийти сюда сам.

Джетро Вейн шагнул в ее сторону, но остальные мялись в нерешительности. Они переглядывались, явно не зная, как поступить. Такого отпора они не ожидали.

Наконец Эзикиел произнес:

— Мы еще вернемся.

И они ушли, а Марта так и стояла, застыв на месте. Потом пришла в себя и сказала:

— Иди позови Сару. Когда они вернутся, мы должны быть здесь все вместе. На мужчин не стоит рассчитывать, они будут только поздно вечером, я солгала.

Они действительно вернулись, на этот раз большой компанией. Буквально ворвались в дом. С ними были преподобный Джонсон и Натаниэль Кленч, судья. Последний явился, якобы чтобы проследить, что все делается по закону, но все понимали, что он марионетка пастыря.

— Где вы были ночью, во время бури? — начал допрос преподобный.

— Спали в своих постелях, — ответила Марта.

— Меня не ты интересуешь, Марта, — сказал он и повернулся ко мне: — А ты.

— Я тоже спала в своей постели.

— И не выходила из дома?

— Нет.

Он поднял брови. Казалось, он хотел возразить, но заговорила Сара:

— Она была с нами. Мужчин не было дома, так что мы держались вместе. Мэри спала рядом с Ребеккой.

Преподобный не ожидал такого вмешательства и раздраженно посмотрел на Сару, тяжело дыша, как хищник, от которого ушла добыча.

— Мы были вместе, — повторила она спокойно, а Ребекка и Марта кивнули в подтверждение.

Тогда он повернулся к Ребекке.

— И вы действительно никуда не выходили? Ни по отдельности, — он сделал паузу и вдруг улыбнулся, и голос его сделался вкрадчивым, — ни вместе?

Мы покачали головой.

— Зачем вы нас допрашиваете? — сердито спросила Сара. Натаниэль Кленч — ее родственник. Он уставился в пол.

— Тебя никто не допрашивает, — ответил преподобный Джонсон. — Я допрашиваю их. В лесу был шабаш. У нас есть доказательства.

— Что еще за шабаш?

— Там вызывали духов, глупая ты женщина! — воскликнул Эзикиел. — Том Картер свидетель.

— Свидетель чего? — спросила Сара и усмехнулась. — Белой горячки?

— Улики указывают, что в лесу было несколько женщин, — преподобный бросил взгляд на нас с Ребеккой.

— Моя дочь ждет ребенка! — воскликнула Сара и сделала шаг вперед. Теперь ее трясло от возмущения. — Неужели вы думаете, что она стала бы рисковать его жизнью, чтобы скакать по лесу во время бури?! Вы пришли не туда.

— Возможно, вы просто не заметили их отсутствия, — предположил Эзикиел, сощурившись.

— В нашем доме только одна входная дверь. Чтобы до нее добраться, им бы пришлось через меня перелезть. Или вы считаете, что я тоже ходила на шабаш? — спросила она ледяным тоном. — Вы к этому клоните?

Она вызывающе смотрела на мужчин. Натаниэль Кленч совсем стушевался. Мы с Мартой были легкой добычей, но Сара — другое дело. У них с Джоном благочестивые родственники и знакомые, и сами они уважаемые люди.

— Ни к чему такому мы не клоним, — сказал Джонсон. — Но факт остается фактом: мы нашли улики. Девичью одежду. Вам знакомы эти вещи?..

Он показал нам чепчик и подъюбник. Они были до сих пор влажные от дождя, помятые и грязные. Чепчик был таким маленьким, что мог бы принадлежать ребенку. Подъюбник был с вышивкой.

— И зачем вы пришли к нам? — спросила я. — Юбка мне велика, а Ребекке мала. Чепчик же мал нам обеим. Ищите миниатюрную девушку или девочку, а также ту, которая любит украшать даже исподнее.

Я перевела взгляд на Джетро Вейна. Описание подходило его племянницам, и он это понимал.

91.

Сара негодует, что нас посмели заподозрить, но мы с Мартой молчим. Нам известно, как строятся такие обвинения. Джон Риверс говорит, что нам всем надо быть осторожными, но при этом считает, что у этой истории должно быть какое-то простое объяснение, а о деле пошумят и забудут, как о летней буре.

92.

Июль (?) 1660

Вне всяких сомнений, Дебору и Ханну тоже допросили, и, конечно, они успели договориться о показаниях. У них было предостаточно времени.

Версия у них такая: они гуляли по лесу за несколько дней до бури, и внезапно их так одолела жара, что Ханна решила снять чепчик, а Дебора — подъюбник. Затем сестры продолжили путь как ни в чем не бывало, от духоты забыв вещи там, где разделись.

Им верят. Конечно, верят. Это же племянницы Джетро Вейна, а он в поселке влиятельный человек.