Ведьмина Ласка (СИ)

Глава 22

Емеля

— А ключи? — Фефелка скупо, как моя бабка когда-то, обрисовала права и обязанности постояльцев. То нельзя, это не можно и лучше дышать через раз, лишь бы не попортить казённое имущество. Кощейское то есть. Потому что потом, как я понял, Кощей уже меня самого попортит. Да так, что без Трояна не восстановишь. Кто такой Троян тоже пояснила. Сначала долго возмущалась, про “неучи кругом”, и “богохульники”. Оказывается, это бог-врачеватель. Сын самого ВЕЛЕСА. Про Самого спрашивать уже не стал, а то Фефелка эта выглядела так, что готова за шкирман подхватить да головой об стену, чтобы знания нужные сами туда вбились магическим образом. Не удивлюсь, если этот способ здесь тоже вполне мог сработать.

— Тьфу, тьма тьмущая! — Несуразное это существо закачало головой, охая и сверкая укоризненно своими глазёнками, похожими на мышиные. — Ты ж хозяин! Зачем ключи тебе? Подойдёшь, слово приветственное скажешь, дверь и откроется.

— Какое такое слово? — У нас в селе даже с помощью кочерги и троекратного упоминания чьей-то матери не всегда удавалось заклинивший замок умаслить. А уж если заржавел — только сплеча богатырского и можно домой попасть. Правда, потом туда и другие попасть могли, пока дверь назад не приладишь и замок не заменишь.

— В гостях хорошо, а дома лучше. А как уходить будешь, скажи: без хозяина дом сирота, — буркнула провожатая, махнула рукой, как на пропащего и откланялась, опять шагнув в стену.

— Эй, куда? А дальше-то что?

Огляделся. Просторная комната, два окна, дверь по левой стене: видно, уборная. Стены светлые, всё чистое — точно аккуратней моей заброшенной халупы. Пахнет свежестью, лесом и какими-то травами. Чуть терпко, хмельно, как от медового пива, что варила соседка Агафья и толкала по зиме втридорога взрослым на хмель, а бабам на лекарство от всех хворей разом. — Идти-то куда мне? — Где здесь что, Светослав не сказал, а Фекла эта своенравная ушуршала и теперь поди найди место службы.

Прикрыв двери, переоделся в форму. Белая рубаха тут же сжалась по мне, будто портной невидимый подогнал по лекалам, стоило последнюю пуговицу застегнуть. Галстука, к счастью, не прилагалось. Да и какой галстук охране в клуб? Разве что как оружие использовать в драке. И то, пока снимешь, тебя самого на нём и подвесят. Как по мне, и пиджак тут лишний. Поймают за полу в драке — все, ты как лошадь взнузданный. Спорить и выпендриваться, конечно, не приходится. В чужой монастырь, как бабка любила говорить, свои порядки не носят. Выйдя из номера побрел, как казалось, по памяти туда откуда пришёл.

— Заблудился, красавчик? — Беловолосая девка, примерно Васькиного возраста встретилась по пути в одном из коридоров, куда я забрёл, в самом деле, заблудившись. Думал, на звук пойду, но тут такая шумоизоляция, как будто вообще никакого клуба и в помине нет рядом. Да что клуба — тишина кругом, разве что мёртвые с косами не стоят. Может, стояли б — хоть какой опознавательный знак, а так вот свернул дважды туда, трижды сюда. Стою, как дурак великовозрастный, перед двумя коридорами и лестницей. Бог весть, куда надо.

— Мне б в клуб, — девка заулыбалась, принялась кончик косы на палец крутить. Сразу видно, только и мечтает мужиками вертеть, аккурат как этой косой. Весь арсенал в ход пустила: глазами красивыми аж в душу заглядывает, грудь выпятила, хоть поднос ставь поверх…

— Верхний или нижний? — фальшивая задумчивость отразилась на намалёванном лице вытянутым красным свистком. А я смотрю на предложенный верхний и нижний, возвращаюсь к глазам и, усмехнувшись, рублю скупо, чтоб понятно было: не купился.

— В человечий.

— А, в этот… — отчего-то разочарованная, соблазнительница тут же скисла, небрежно махнув на лестницу: — Вниз, дважды налево, направо, вверх. Запомнил? Ну, бывай. Некогда мне.

Стены казались обычными, но после ее слов подсветились в нужном направлении зловещим красным неоном. По этой путеводной нити я и пошёл к месту работы. И ведь правда, пока тяжёлые двери с руническими надписями и черепами не открылись, ни звука неслышно было. Не знал бы, что там праздник в разгаре, ушёл бы несолоно хлебавши, решив, что выходной у людей.

— Сюда греби! — здоровый бугай за баром, завидев меня сразу замахал рукой, как старому другу. Я аж оторопел и оглянулся, вдруг за спиной кто-то ещё прошмыгнул, и это ему так рад местный бармен. — Да тебе же, тебе! — перекрикивая музыку и гвалт толпы подтвердил здоровяк. Удивительно, но слышал я его, как если б рядом стоял, а не на другой стороне зала.

— Уильрих я. Бармен, — протянув руку через тяжёлую деревянную стойку, мужик улыбнулся. — Что могу для тебя сделать?

— Так, я не пью. На дежурстве, — стоило сжать руку в приветствии, как Уильрих затряс ею, как веером в жару. Думал — оторвёт к чертям.

— Так, я пить и не предлагаю. На дежурстве тем более. У Горыни нашего пригорает знатно, если кто за воротник заливает на посту. Начальство строгое, вспыльчивое, так что советую не испытывать терпения.

Не дождавшись ответа, бугай что-то накапал в выуженный из-под стойки блестящий, чёрный стакан.

— Яд? Чтоб не мучился?

— Настойка, чтоб прозрел, — а улыбка такая… такая, что сразу ясно — чем бы ни воняло пойло, запах подставы сильней остального.

— Ян, — опрокинув в себя всё разом, мотнул головой. Настойка горькая, хуже полынного сока, которым бабка ангины лечила по осени.

— Тебя тут девушка искала, Ян. Блондиночка. Красивая такая, — Ульрих обрисовал красивости в воздухе. — Я б на твоём месте нашёл и больше глаз не спускал. Надо ж было догадаться свою девку в такой вечер сюда привести! — бармен постучал по своему виску горлышком тёмно-зелёной бутылки.

— Так, не моя то девушка, — поняв, что о Ваське речь честно признался я, стараясь, чтоб не звучало жалко и обиженно.

— Так сделай уже своей, пока другие не сделали. Свято место пусто не бывает! Вот туда пошла подышать. Накурено ей, видите ли, — Уильрих усмехнулся в усы и махнул на неприметную дверь под лестницей. — Ты ж сходил бы, намекнул, что это без тебя ей как раз не дышится.

— А пост как же?

— Так всё в клубе твоя ответственность. Девка в клубе? В клубе! Делай выводы. А то дождёшься боевого крещения огнём. — Отвернувшись от меня к синеволосой девчонке, Уильрих перекинул через спину бутыль, ни разлив ни капли. — Что могу для вас сделать, прекрасная дочь леса?

Просачиваясь между танцующими полураздетыми, потными и уже очень нетрезвыми телами, думал, зачем Васька меня искала. Ужель передумала? Или стряслось что-то? Может, помощь какая нужна? Она ж к жизни одна в глуши не приспособлена совсем, а ухажёр её местный ни о чём: дров нарубить, и то без беды не может…

Шальная, безумная мысль, что не забыла — думает, приятно грела душу. Я уже почти смирился, что всё — туда путь заказан, но внутри свербело всё равно. То ли с тоски, то ли от горечи, что расстались вот так паршиво. С того дня ни разу не обратился лаской, ведь. По всему выходило, что Васька излечила проклятье моё. Понятия не имею как, но сработало. Надо бы поблагодарить, что ли? Случай вот как раз подвернулся…

— Так что, красавица, пойдёшь со мной? — из приоткрытой двери ясно доносился мягкий, обволакивающий мужской голос. Чуть шершавый и царапающий что-то внутри. Неприятно царапающий. — Любить тебя буду. Дом из золота, сад яблоневый и подруг веселых стайка. Будешь жить, как у царя за пазухой, — какой-то мажор в оранжевой шелковой рубахе, зажав Ваську у стены, любовно наглаживал её красивые скулы загорелым пальцем. А Васька стоит, как завороженная, в рот ему заглядывает. Разве что вот прям здесь ноги не раздвинула: губы облизывает, дышит тяжело. Лицо счастливое-счастливое…

Искала значит, да?

Эх ты, Емеля… Развесил уши, дурак деревенский. Где ты и где сады яблоневые да комната вся из золота.

И ведь купилась же! На золото и яблочки наливные! Вот и вся цена бабской любви. В который раз убеждаюсь, а всё верит сердце в чудеса… Горько так… Горше, чем когда выставила меня с порога. Там хоть было за что, а тут поманила, как котёнка сметаной, а потом у самого носа опрокинула миску на землю — мол лижи так, коли голодный.

Плюнуть на неё и забыть, а этот холеный красавчик наклоняется медленно, уж на шёпот перешёл:

— Поцелуй меня, Василисушка. Поцелуй сама по доброй воле и никто больше не разлучит нас, свет души моей.