Вексельное право

НЕУДАЧА БУРДУКОВА

Был январский день 1926 года.

На улицах бушевала пурга, затянув все окрест белым пологом. Ветер гремел крышным железом, свистел в водостоках и рвал с петель ставни, швырял в лица прохожих охапки колючего снега.

В тот день дежурила по угрозыску группа инспектора Автономова. Сам он сидел за столом, листая какое-то дело и попивая чаек с печеньем «Альберт».

Внезапно с шумом распахнулась дверь и вместе с буранным облаком в дежурку вбежал, весь облепленный снегом, смешной старикашка, похожий на сказочного гнома.

– Сидите? – выкрикнул он жиденьким фальцетом. – Сидите? А там – убивство! Кровь текет рекой. Стрельба…

В таких случаях надо сразу привести в чувство. И Автономов рявкнул:

– Молчать! Помолчи две минуты!..

Старикан захлопал мокрыми ресницами и… умолк.

Потом инспектор спросил:

– Где?

– Ну… Общежитие которое, для эр-ка-пе…

– Что именно вы там видели?

В конце концов выяснилось следующее.

Проходя мимо общежития совпартшколы, старикан услышал чьи-то крики, а затем и выстрелы. Он остановился ни жив ни мертв, и в этот момент из ворот вынеслась упряжка, за ней другая. Один из сидевших в первой кошеве пальнул в старика из нагана, но промахнулся. Гном кинулся во двор, к сеням, и на пороге остановился, дрожа от ужаса…

– Кровь увидел! – снова заголосил он. – Кровушка людская – на койках, на стенах… Поспешайте скорей, поспешайте!..

Пока старикан причитал, инспектор Автономов восстанавливал в памяти картины, навеянные только что прочитанной им «Неделей» Либединского: «В город ворвалась банда…»

И – метнулся к телефонам.

Спустя несколько минут по улицам промчался конный резерв милиции и понеслись наши упряжки.

Начальник угрозыска Викентий Юзефович Кравчик был большой знаток лошадей, и с нашими могли соперничать только самые лихие упряжки конокрадов, а знаменитые пожарные кони всегда оставались «за флагом».

Тем не менее, наши санки прибыли на место не первыми. Здесь уже стояли кошевки горкома и, несмотря на буран, толпились любопытные: весть о вооруженном нападении на общежитие молнией облетела город.

С револьверами в руках мы бросились вперед. Но – увы – поздно! Всюду – настежь раскрытые двери с филенками, пробитыми пулями. Всюду – щепа; в столовой – опрокинутый стол и сломанная мебель; в спальных комнатах – сдвинутые койки без одеял, подушки сброшены на пол.

А главное – кровь. Сказочный гном говорил правду. На брошенной скатерти, на простынях и матрацах, на полу – всюду красные лужи. Все здесь говорило о недавней жестокой схватке.

Но где жертвы? Были они или не были? В помещении, что называется, – ни души.

Ан, нет! Вот тоненькая струйка крови повела от покалеченной койки на кухню и тут исчезла в щели подполья. Вот оно что! Скинули убитых туда…

На западне подполья стояла огромная кадка с квашеной капустой. Мы начали сдвигать ее, и вдруг из подполья послышался слабый стон…

Сколько раз я замечал, что посторонние лица, оказавшиеся случаем на месте происшествия, обязательно считают себя приобщенными к «сыщицкому» делу и потому не скупятся на всевозможные замечания и советы. Это очень нервирует, подчас сбивает с толку, ибо встречаются, на первый взгляд, и дельные советчики, однако они уводят тебя в сторону от твоих собственных выводов и догадок.

В работе советского детектива опыт и умение разобраться в «почерке» преступника всегда очень важны. Талантливых пинкертонов в природе не существует. Они выдуманы писателями, а успех любого агента уголовного розыска находится в прямой зависимости от его личного опыта и умения распутать сложное хитросплетение уловок преступника.

Кадушка была сдвинута и западня поднята.

Перед нами открылся черный зев подполья, где среди множества каких-то баночек, склянок, мешков и горшков лежал человек – полураздетый, в кальсонах. Грудь у него была залита кровью, а руки связаны за спиной проволокой. Лежал он головой вниз, а ноги были наверху, на лесенке…

Подобные зрелища нередко можно было видеть в городах с деревянными строениями, с домами-пятистенниками и с обязательным подпольем в каждом.

В подполье сажали и живых во время грабежей.

В землю, под полом, закапывали убитых.

Хранили в подполье и винтовки, и револьверы. На случай, ежели переворот.

Наш враг обладал завидным терпением: он умел ждать. После двадцатого года он, затаясь, ждал новой интервенции. Когда интервенции не получилось, он возложил надежды на нэп: авось, настанет реставрация! Но… лопнули и эти мечты. Однако, он все еще не терял надежды. Он полагал, что советскую власть подорвет коллективизация.

И тут не вышло!..

В нашем городе было много подпольных тайников. Мы находили там ротаторы и шапирографы, антисоветские листовки, разобранные пулеметы и офицерские погоны с царскими вензелями «Н-II», американские доллары и мешочки с царскими полтинниками, цианистый калий и патроны.

Однажды в одном таком подполье обнаружили замурованный винный склад, портативный, роскошной отделки, самогонный аппарат и сюртук с петлицами действительного тайного советника.

О, эти хранилища тщетных надежд и мечтаний – обывательские подполья двадцатых годов!..

Мы осторожно подняли наверх окровавленного парня.

Было ему лет восемнадцать. Развязав ему руки, вытащили изо рта тугой кляп – носовой платок, положили беднягу на койку, перевязали грудь, вкривь и вкось изрезанную ножом.

Парень перестал стонать и все порывался что-то сказать, но язык не повиновался ему.

– Сильнейший шок, – определил врач. – Нервно-психическая травма. Немедленно в больницу!

Парня увезли.

Он оказался сыном здешней поварихи, которая была по совместительству также и сторожем. Парень только два дня как приехал из деревни, проводил мать на лесозаготовки, а сам остался домовничать. И вот – угодил в такой переплет!..

Составив протокол осмотра, инспектор Автономов отправился в больницу, но ему не разрешили свидания: раненый был еще слишком слаб.

Допрос начался спустя три дня.

– …Когда подъехали сани, – через силу рассказывал паренек, – я подумал: кто-нибудь из начальства. Заходят трое, в черных масках. Наставили на меня наганы. Я – шасть в спальную: там у курсанта Твердохлебова револьвер был под подушкой – Смитильсон…

– Смит-Вессон? – строго спросил Автономов. – Откуда знал о нем?

– А в прошлый раз Твердохлебов сам мне показывал.

– Значит, ты и раньше приезжал к матери?

– Осенью. Гостил с недельку…

– Ну, продолжай!

– …Значит, схватил я тот Смитильсон, и по бандюгам: рраз, рраз!.. А они – из наганов, да не угадали. Одного я задел, а тут двое на меня накинулись, Смитильсон выбили, связали, и на койку. Один бандюга кричит: «Говори, сволочь, где коммунисты деньги прячут?» А другой, мордастый, в смушковой папахе, вроде офицерской, стал чемоданы да сундучки ломать. Потом кричит товарищу: «Распиши его перышком!» Это меня, значит. Тот вытащил финку и давай меня полосовать. Я света невзвидел! Изловчился и… ногой его в причинное место. Тогда его товарищ вынает наган – и меня по голове рукоятью… Больше ничего не помню. Очнулся, когда вы кадушку с западни стаскивали, а после опять ничего не помню…

Застонав, он упал на подушку. Допрос пришлось приостановить.

Наглый вооруженный налет всполошил город, только об этом и судачили: кто такие? Разумеется, этот вопрос больше всего касался нас, и мы приняли все «соответствующие и зависящие от нас» меры, как было сказано в официальном сообщении окружному исполкому.

Да, «зависящие» меры были приняты, а вот толку – никакого.

Милицейские конники, сразу отправленные в поиск, воротились на второй день без результата.

– Прощупали все пути отхода, а также по деревням, – докладывал начальник резерва. – Никаких следов! Буран перемел все дороги – одна целина снежная лежит да холмы саженные.

На третий день к Автономову зашел начальник секретной части Подкопаев.

– Проверили все хазы и малины. Агентура утверждает, что работающих «по громкой» в городе нет. Была осенью шайка Рубинчика, но она уже давно перебазировалась в Читу. Не знаю, что и думать…

– И я не знаю, – отозвался инспектор Автономов.

Но то была неправда: он как раз думал. О самом себе. И нехорошо думал. Было одно важное упущение: в горячке позабыли допросить единственного очевидца ЧП – старика, похожего на гнома.

Кто он? Где живет? Доступная нам проверка установила, что среди блатных старикана нет и не было. Автономов тщательно восстанавливал в памяти внешние его приметы. Одежду не определишь, – вся была залеплена снегом. На ногах… А черт его теперь знает, что у него имелось на ногах! Только и осталась в памяти карликовая фигурка.

С лесозаготовок возвратились курсанты и с ними повариха Лукерья Степановна Бурдукова.

Начали проверять имущество: недосчитались одеял, нескольких пальто, двух костюмов и коробочки из-под шприца, в которой один из жильцов хранил старинные серебряные монеты. Обнаруживались и вовсе мелкие пропажи – стираные рубашки, латаные сапоги. Но кому и зачем это потребовалось? Был нэп, магазины ломились от обилия разных товаров. Очевидно, бандиты хватали впопыхах что попадет под руку.

Однако через два дня выяснилось, что преступники взяли не только «Смит-Вессон», из которого отстреливался боевой парнишка, но и еще два револьвера – наган и «Стейер», принадлежавшие курсанту Изотову, бывшему чекисту из Красноярска.

– Почему у вас было два револьвера? – спросили Изотова. – И кто вас надоумил держать оружие в сундучке под койкой?

Оказалось, что австрийский автоматический пистолет «Стейер» – очень громоздкий и неудобный, к которому нипочем не найдешь патронов, Изотову подарил бывший сослуживец, проездом в Москву. Случилось это за неделю до чрезвычайного происшествия.

– Хотел я один револьвер сдать в милицию, но пришлось выехать на лесозаготовки, так и остался «Стейер» без последствий.

– Ну, положим, «последствия» мы все видели… Патроны были?

– Четыре штуки. Самодельные, из гильз японской винтовки «Арисака», а пули отливал прежний владелец Виктор Прохоров из Красноярского ГПУ…

– Придется вам отвечать в партийном порядке, Изотов! – предупредил Автономов.

– Что ж… Я понимаю. Сам чекист…

Мы осмотрели изотовский сундучок: крышка была взломана, топором или отверткой оторваны шарниры-петли.

При осмотре выяснилась интересная деталь: сундучок не был закрыт на замок. «Язычок» внутреннего замка – заподлицо с торцовой плоскостью стенки'.

– Сами открыли? Ключ у вас?

– Ключ – пожалуйста, вот он. Но сундук, вообще, был не закрыт: мы не прячем свои вещи под замок – у нас это не принято: все – коммунисты. Живем коммуной, и мой сундучок всегда стоял открытым.

– Так, так, интересно! Весьма любопытно, товарищ Изотов!

Автономов не стал вслух излагать свои мысли, хотя ему было о чем подумать: зачем, например, понадобилось взламывать открытый сундук?

Исчезновение трех револьверов нас огорчило больше всего. Правда, в те времена можно было, предъявив партбилет, купить в магазине «Динамо» барабанный револьвер за тридцать – сорок рублей.

Взяли «на пушку» все наиболее подозрительные хазы, провели серию обысков: нашли два револьвера, но… не те!

И вдруг телефонный звонок из общежития:

– Товарищ Автономов! Говорит курсант Твердохлебов. «Смит» нашелся. Стала наша стряпуха капусту из кадушки доставать, а там он и лежит. Ох, и рад я, товарищ инспектор!..

– В капусте?

– Так точно.

– Не поржавел?

– Как был,- новенький! В клеенку завернули, прохвосты!

Обрадовался и Автономов.

Старинная американская фирма «Смит и Вессон» выпускала два типа револьверов – гражданские, никелированные, с эбонитовыми или фибровыми рукоятками, и военные, длинноствольные, так называемые «железнодорожные», 44-го калибра. У этих рукоятки деревянные, но без насечки, как, например, у нагана. На его рукоятке попытки «проявить» отпечатки пальцев всегда безрезультатны – рифленость мешает. А на «Смитах», особенно на «военных», где щечки рукоятки гладенькие, да и на «гражданских», фибра прекрасно сохраняет отпечатки.

«Чудно! – подумалось Автономову. – Минимум, четыре отпечатка – большой палец, средний и безымянный. Указательный не в счет, он на спусковом крючке. Мизинец – еще бог весть как, вышел или не вышел: на «гражданских» типах этого оружия рукоятки маленькие…»

– Товарищ Твердохлебов, развертывали клеенку?

– Что вы! Я ведь знаю про отпечатки…

– Молодец! Посылаю лошадь, везите сюда вашу «пушку», но не развертывайте ни в коем случае!..

В барабане оказалось пять стреляных гильз, в стволе – свежий пороховой нагар. Несомненно: тот самый «Смитильсон», которым отстреливался паренек.

Рукоятку исследовали под лупой: да, имеются отпечатки.

И поехал «Смит» с нарочным в Омскую криминалистическую лабораторию.

Автономов снова направился в больницу. Но врачи – в один голос:

– Нельзя допрашивать. Натура очень экзальтированная. Состояние депрессии, может повториться шок.

Инспектор обозлился и ушел.

На следующий день Автономова вызвал начальник розыска.

– Даю неделю сроку. Не найдете эту шпану – пусть вся твоя группа пишет заявление и – до свидания! А ты давай тогда в распоряжение райкома. Возражать не будем. Правильно народ говорит – хлеб даром жрем!..

И тут… «хлеб»!

Ведь и до сих пор милицию еще попрекают этим «хлебом», хотя многое изменилось. Обидно бывает слышать: «Стоит на посту день, словно пень, – палочкой помахивает, а зарплата – инженерская!».

Обывательский скепсис трудно поддается истреблению именно потому, что – обывательский…

К инспектору Автономову снова пришел курсант Твердохлебов. В руках у него был сверток.

– Здравствуйте! Черепки принес…

– Черепки? Что еще за черепки?

– Бутылочные… Хорошо сохранились отпечатки пальцев, как на моем «Смите». Из Омска ответа нет?

– Пока нет. Ну, выкладывай черепки! Э… э… тут жидкость какая-то! Где нашел?

– У нас сегодня аврал был, снег убирали. Ну, мой участок пришелся как раз возле уборной. Копнул раз, копнул два… Звяк! Ну, откопал вот да спрятал…

– Спасибо, студент! А ты уверен, что не ваша бутылка и отпечатки – чужие?

– Наша бутылка, наша, инспектор! Вино было в ней, курсант Николенко покупал. Все держал до приезда жены, а нынче сказал: пропала, мол, бутылка еще до налета.

– Гм… А ты не оттаивал жидкость, что осталась на донышке? Вино тут или…?

Автономов передал бутылку субинспектору Смирнову. Тот наскреб ножиком со дна и положил крошки на раскаленную печурку. Нет, не похоже на вино. Автономов попробовал на язык и сплюнул: соленое. Кровь!..

– Слушай-ка, – обратился он к курсанту. – Ты сыну Бурдуковой не показывал револьвер? Не говорил ему – где хранишь?

– Ну… говорил, показывал. Осенью, когда он впервой приезжал.

Автономов разочарованно вздохнул.

– Ну, а зимой я упрятал «Смита» в сундучок под кроватью.

– А когда на лес уезжал, где он был у тебя?

– Натурально, в сундучке.

Тут инспектор вздохнул с облегчением и отпустил Твердохлебова с миром.

Смутные подозрения, которых Автономов и сам стыдился, все более укреплялись в сознании, и перед официальной версией – грабеж с тяжким насилием над личностью – встал барьер.

Снова, уже в который раз, инспектор отправился на место происшествия: он решил выверить оси пулевых траекторий. И тут выяснилось черт знает что! Получалось, что стреляли из трех пистолетов, но… из одной точки – из кухни. Как будто двое палили через дверь сперва в одну торцовую стенку, а потом начали палить в другую.

Двое… Впрочем, двое ли? И пули ложились рядышком.

Автономов выковырял из торца три пули, сидевшие в подмерзшем бревне, одна к одной, и зеркало на стене отразило торжествующую инспекторскую улыбку: на его ладони лежали – «смитт-вессоновская», 38 калибра, свинцовая и без оболочки, вторая – обычная пуля от нагана и третья – подрезанная штуцерная самоделка к «Стейеру». А вот гильзы, сделанной из патрона «арисаковской» винтовки, инспектор нигде не мог обнаружить. «Стейер» же был полуавтомат.

Так смутное подозрение становилось твердым убеждением. Но все же Автономову было немножко стыдно: слишком уж пакостная мысль одолевала его…

В тот же вечер Автономов созвал свою группу.

– На завтра назначаю обыск в известном вам общежитии, – сказал он. – Все обыскать, подчистую! Комнаты, кухню, надворные постройки.

Утром начался повальный обыск.

Такие операции лучше осуществлять летом – непременно найдешь что-нибудь. А вот зимой… В сугробах можно и быка запрятать. Тут главное – дворницкая работенка: поделить всю дворовую площадь на квадраты и каждый квадрат, что называется, перелопатить до земляного основания. Работенка не очень веселая в декабре или январе, тем более, что двор общежития – огромный. Но помогли курсанты.

Субинспектору Смирнову Автономов поручил заняться надворными постройками, агенту Маркину – перенести на другое место поленницу, а сам отправился на кухню, к поварихе Лукерье Степановне Бурдуковой.

Однако не успели разговориться: прибежал агент Маркин.

– Нашел!

– Что нашел?

В полузанесенной снегом поленнице был обнаружен мешок, а в нем – костюм и пальто. Не успели разобраться, чьи вещи, как в дверях сарая показался Смирнов с двумя револьверами в руках.

– Продаю по сходной цене! Наган пустой, с расхлопанными гильзами, и «Стейер» с тремя патронами и стреляной гильзой: застряла в патроннике.

– Где взял?

– Да недалеко, в каретнике, под козлами ходка.

– Ищите, ребята, ищите! – потребовал Автономов. – Мне нужно двенадцать одеял, на меньшее не согласен!

Но одеял так и не обнаружили. Зато у забора нашли какие-то полуистлевшие тряпки и металлическую булавку от галстука.

Курсант Соколов повертел булавку в руках и признал за свою.

Все становилось на место.

Второй вопрос: зачем это понадобилось? Инспектор отправился к начальнику.

– Разрешите выписать ордер на арест?

– Кого?

– Бурдукова, сына поварихи.

Кравчик даже привстал со стула и постучал пальцем по лбу:

– У тебя тут… как? Все в порядке?

– Конечно! Я никогда не просил у вас безосновательно ордеров…

– Спятил! Не ордер, а орден этому парнюге надо дать!

– Но вы послушайте…

– И слушать не буду! Ищите бандитов! Ишь, ловкачи какие: Шемякин суд хотите устроить? «Шапка-то чья? Сеньки? Стало, Сенька и тать, стало, Сеньке и дать таску!»

– Позвольте рассказать…

– Выводы, разумеется? Да меня за эти «выводы» и горком и прокурор… Нет уж, уволь, голубчик! Уходи, сделай милость! От таких «открытий» у меня в печени приступы.

– Слушаюсь!..

Очень обиделся Автономов и пошел к себе.

А в группе – опять Твердохлебов. Сидит и терпеливо ждет.

– Что у тебя еще?

– А вот, взгляните…

Он выложил на стол какие-то обгоревшие железки.

– Сегодня утром повариха попросила вынести золу из печки. Я понес к помойке, стал вытряхивать, смотрю, что-то блеснуло. Цоп – угольники от портфеля! То есть, значит, портфель сгорел, а угольники остались. Вот, думаю, оказия! Начал всю кучу разгребать, вот – результаты раскопок…

– А это что еще за металл?

– Этот слиток – коллекция монет. Вот знаменитый рублевик с крестом. Наполовину расплавился, а если потереть – крест видно.

– Спасибо, Твердохлебов!..

Собрав все данные, Автономов направился к наблюдавшему за угрозыском народному следователю Танбергу, и тот выписал ему ордер на арест Бурдукова.

После этого Автономов отправился в больницу – в полной форме с зелеными петлицами. Там он сразу прошел в палату, не надевая халата и не отвечая на вопросы дежурного персонала.

Бурдуков, сидя у окна, играл в шахматы.

– Ну-с, как мы себя чувствуем? – участливо спросил инспектор. – В шахматы сражаешься?

– Да, маленько…

– Тогда готовься к мату. Выходи в коридор!

В коридоре Автономов предъявил главврачу ордер на арест Бурдукова.

– Предлагаю выбор: либо откровенность и подписка о невыезде, либо – немедленно за решетку. Для начала сообщите, Бурдуков, где, в каких закромах находятся двенадцать одеял и прочие вещи, кроме сожженных вами? В поленнице не оказалось, а в сарае – только револьверы.

Бурдуков побелел.

– К… какие одеяла?

– Шерстяные. Ну?..

Тут парень взвыл по-волчьи.

– Брось! Ишь, артист! Где одеяла, спрашиваю? Хватит нам цацкаться с тобой, жертва бандитизма!

– В Ересной одеяла… – опустив глаза, пробормотал Бурдуков.

– Яснее!

– Ну, у дядьки…

– Фамилия?

– Лоштаков фамилия…

– Это что ж – магазинщик?

– Брат евонный…

Автономов доставил арестованного прямо в кабинет Кравчика.

– Товарищ начальник! Бурдуков признался в симуляции вооруженного грабежа. Вещи и оружие найдены… Не желаете побеседовать?

Викентий Юзефович молча подвинул к себе графин с водой и, меланхолично постучав по нему толстым карандашом, проговорил с мольбою в голосе:

– Уйди, пожалуйста! Оба уйдите! После…

Я поглядел на Бурдукова.

– Вот до чего ты довел начальника! А ведь он – пуще твоего нервный… Эх, Ленька, Ленька, и не совестно тебе?

Он потупился.

– Маленько совестно… Вообще…

– Ну, ладно! Побудешь у нас денек-другой, побеседуешь с начальником…

Сдав арестованного коменданту, Автономов вызвал субинспектора Смирнова:

– Скажи, чтоб запрягали. В Ересную поедем.

Деревня Ересная находилась тогда в пригороде.

Сотрудники угрозыска разыскали председателя сельсовета, и он повел их к обширному пятистеннику с застекленным крыльцом-верандой.

Со двора послышался заливчатый лай – видимо, собака была не одна, и на пороге крыльца появился… гном. Тот самый!

– Вот и есть Лоштаков, – представил хозяина председатель. – Родион Степаныч…

Радушно улыбаясь, гном засеменил вперед.

– Пожалуйте, пожалуйте!.. Сейчас графинчик спроворю… С холодка-то. Уж не обессудьте!..

– Я тебе покажу графинчик! – загремел Автономов. – Где одеяла?

Не переставая улыбаться, Лоштаков поочередно оглядел нас, и в глазах его читалось удивление.

– Одеялы? Какие одеялы?.. А, Ленькины-то? В целости, в сохранности. У нас, милые, и спичка зря не пропадет. Все в наличности! А ить говорил Ленька, будто подарили ему…

– Хватит болтать, божий старец! Показывай!

– А в сараюшке, в сараюшке, – захлопотал гном. – Все в целости.

– Смирнов! – скомандовал Автономов. – Пойди с ним!

Одеял было десять. Они лежали в ящике из-под папирос и были переложены сверху и снизу пачками махорки.

– А это зачем? – полюбопытствовал Автономов.

– Махорочка-то? От моли, от моли, мила-ай! От всякого гнуса.

– Откуда столько махорки? – наседал на гнома инспектор.

– У… у!.. Еще с Колчака осталось. При нонешной-то власти не ахти как разживешься! Вот и храню, шестой годок пошел…

Двое одеял сняли с кроватей, а похищенные вещи нашли в кладовке.

– Ить подумать только! – сокрушался Лоштаков по поводу племянничка. – Каку комедь выломал и меня втравил! Я ведь ни сном ни духом…

– Почему же в угрозыск пришел, если сам не участник?

– Было, было, – не моргнув глазом, ответил гном. – Как в меня пальнули бандисты-то, я свету невзвидел и к вам побег.

– Хватит врать, Лоштаков! И не стыдно на старости лет?

Тут даже спокойный всегда Смирнов не выдержал:

– Ух, как охота его по лысине съездить! – шепнул он Автономову. Тот так же в тон ответил:

– Думаешь, мне не охота?.. Ну, гражданин Лоштаков, одевайтесь!

На следующее утро инспектор Автономов возобновил допрос Леньки Бурдукова.

– Как ты затащил на западню кадку с капустой?

– Так пустая была кадушка-то. Как я в подпол спустился, дядька с другой кадки капусту таскал, что в сенях была. Тогда и Смитильсон… Я из его попалил и в клеенку обернул да в пустую кадушку и сунул: ну хотел, значит, себе оставить, когда все кончится. А дядька начал ведрами таскать капусту-то и второпях недоглядел, да и темно было…

– А почему ж наган и «Стейер» в капусту не спрятал?

– На что они мне? Я не бандит какой… Я мамке наказывал после всей заварухи побросать револьверы в прорубь. Да не сделала мамка, а где Смитильсон – не знала. Когда энтот револьвер отыскался, в кухне курсанты были: грелись. Мне мамка уже в больнице рассказывала…

– Для чего же ты столько вещей пожег?

– Да мне они ни к чему, старье все!

– Кровь где взял?

– Дядька боровка забил, как раз…

– Вино с дядей вылакали?

– Не… е… Еще раньше в деревню увез, а оттуда кровь доставил.

Автономов вздохнул и покачал головой.

– Н-да!.. Значит, давно хозяйничал в курсантских вещичках?

Тут Ленька Бурдуков попросил закурить и твердо сказал:

– Боле ничего не знаю. Хочь убивайте!

– Пули на тебя еще не отлили, парень! Не будем убивать.

– А… бить?

– И бить не будем. Ты сам себя… убил. Вот в газете пропечатаем… Ну, а на кой черт все это понадобилось, Бурдуков? Славы искал?

Ленька поперхнулся дымом, оскалился и стал похож на хорька.

– Ничего боле не скажу!

– Ну, что ж, и на том спасибо. Отведите его!..

Вечером к инспектору Автономову явился комендант:

– Бурдуков хочет показание дать.

Привели Леньку. Он всхлипнул:

– Куды хочете, только из этой каморы уберите!

– Чего так?

– Их там десять душ: ширмачи-карманники. На мне ездют…

– Как это ездят?

– Зануздают и ездют. Катаются. Игра у них такая. А я слабый, невмоготу мне…

– Видишь ли, Бурдуков, места у нас нету. Перенаселение. Вот, хочешь – свобода под подписку? Но тогда – разговор начистоту.

– По дурости я… Людей послушал и… мамку.

И Ленька Бурдуков «открыл душу»…

Дом, в котором находилось общежитие совпартшколы, некогда принадлежал династии Лоштаковых – Бурдуковых. Советская власть конфисковала владение. И тогда родилась мысль: кому-то надо свершить нечто героическое и потом начать ходатайствовать о возврате недвижимого имущества. Такое во времена национализации и денационализации домов встречалось не раз.

– И ты решил отличиться? Орел!

– У нас и бумага была заготовлена: прошение-заявление. Опосля думали справку взять из уголовки и приложить, а дядьку в Москву отправить… Как думаете, вернули бы дом?

– Не знаю, Бурдуков. Ну, а одеяла?

– Да что ж, бросать их, что ли?..

Суд приговорил младшего представителя домовладельческой династии к двум годам лишения свободы; старшему, Родиону Лоштакову, определили год, но по старости заменили принудработами.

Если полистать подшивку газеты «Советская Сибирь» за 1926 год, в ней можно отыскать заметку под заголовком: «Неудача Бурдукова».

Так я и назвал этот рассказ. Но дело не в фамилии. Дело в другом: может ли такое случиться теперь, в наши дни?

Думаю – нет.

А вы как полагаете?..