Рис. 20 Урна с лицом и пупком
Глина, Троя, пятый слой
Фигура матери-ребенка, таким образом, не означает регрессии к инфантилизму, в котором «взрослый» становится ребенком или движим ностальгией по любви матери к своему ребенку; скорее, человек в своем высшем отождествлении с ребенком переживает Великую Мать как символ жизни, от которого он сам, «выросший», зависит.
(Илл. 4) С «царским рельефом» в Абидосе мы оказываемся в ином контексте. Здесь появляется нечто новое, к чему мы можем прикоснуться только во время ухода. В фигурах, стоящих лицом к лицу, глаз к глазу, отношения матери-ребенка загадочным образом преображаются. Чарующее лицо юной матери обращено к мужчине, который, действительно, все еще является ребенком у нее в ладонях, но нежность Богини, держащей его лицо в ладонях, направлена к любимому сыну, а больше не к ребенку.
Женское состоит не только из кормящей груди, но в большей степени из живота-сосуда, порождающего все вещи. (Илл. 48) Потому кувшины в настоящих изображениях во всех отношениях «пузаты». У некоторых в центре круг, символизирующий и пупок, и женские гениталии. (Рис. 20) Здесь, как и в изображениях Изначальной Богини, этот «порождающий центр» несет на себе символ жизни.
Пупок как центр мира тоже архетипичен. Характерно, что многие святилища рассматривались как пупы мира, как, например, Храм34 в Иерусалиме, святилище в Дельфах и так далее. Для нас значимо, что этот символизм бессознательно «включал» в себя женский символизм земли. Земля в смысле лона реальности рассматривается как женская, как пупок и центр, из которого питается вселенная.35 Ср. сияющую парфянскую богиню светящей луны, (Илл. 49) у которой были не только сверкающие глаза, но и пупок, испускающий свет.
Сосуд с жизнью-пупком и ручками-руками, располагающийся в группе богинь с поднятыми руками, (Илл. 27а)является только одним примером распространенного по всему миру отождествления богини с «горшком», символом живота parexcellence.
(Илл. 68) Великая Богиня, например, Иштар, с ветками или колосами злаков, растущими из ее спины,36 находит соответствие в изображении на монете из Финикии, отлитой в эпоху римского императора Гордиана III (Рис. 21), большого сосуда, пифоса, который с двух сторон подпирают сфинксы, а из-за «плечей» растут ветви или колосы, т.е. из-за пространства между «телом» и «горлышком» сосуда. На Кипре горшки, называемыеkernophorai37 тоже почитались как богини, но отождествление Богини-Матери с горшком не ограничено древней средиземноморской культурой. Дж. Э. Смит верно сказал: «Мать-Горшок - это действительно фундаментальная концепция во всех религиях, она распространена практически по всему миру. Отождествление горшка с Великой Матерью глубоко укоренено в древних верованиях на большей части мира».38 Бриффо39 также продемонстрировал присутствие Богини-Матери как горшка в южной Индии, где, например, группа из семи богинь почиталась в форме семи горшков,40 так же, как и в Северном Борнео и на Филиппинах.
Рис. 21 Пифос, дающий побеги
Монета, Финикия, III в. н.э.
Священные сосуды находились на особом попечении жриц не только в Элевсине, но и среди весталок в Риме, в Перу, в Дагомее.41 Это установление укоренено в фундаментальном символическом и социологическом значении горшка. Это один из первоначальных символов женщин, ведь изготовление и украшение гончарных изделий находятся среди изначальных обязанностей женщин.
В этой связи Бриффо пишет: «Гончарное мастерство - это женское изобретение; первым гончаром была женщина. Среди всех примитивных народов керамическое искусство оказывается в руках женщин, и только под влиянием продвинутой культуры оно становится мужским занятием. В каждом уголке мира, где среди аборигенов существует производство гончарных изделий, мужчины в нем в не участвуют; как в британской центральной Африке, где для мужчины считается неуместным заняться изготовлением горшков. Это искусство находится исключительно в руках женщин в Северной Америке, Центральной и Южной Америке, и в тех местах Малайского архипелага и полуострова, Меланезии и Новой Гвинеи, где это искусство практикуется как местное производство. На Никобарских островах гончарным делом занимаются только женщины, а на Андаманских островах им занимаются только женщины на северном острове, тогда как как на южном и мужчины тоже делают горшки. На высокогорье Памир в Центральной Азии женщины производят все гончарные изделия, и их посуда ценится за их художественный вкус. Среди народа кота в горах Нилгири гончарным делом занимаются только женщины; то же самое и среди диких племен в Бирме. Общепризнанно, что на большей части Африки гончарные изделия производятся только женщинами. Зулусская традиция приписывает изготовление первого горшка первой женщине. Среди некоторых хамитских народов Уганды это производство под азиатским влиянием взяли в руки мужчины, как и в некоторых частях Конго. Это, однако, исключительные случаи. Из семидесяти восьми племен, открытых этнологами, приписанных к Бельгийскому Музею Конго, мужчины не прикасаются к изготовлению гончарных изделий в шестидесяти семи; остальные - это исключения, возникшие в особых обстоятельствах, которые почти в каждом случае легко можно отследить».42
Бриффо далее приводит примеры и доказательства из Конго, Уганды, Новой Гвинеи, Тенерифе, Алжира, Туниса, Нубии, Пиринеев, Гибридов, Мексики и Бразилии; среди пигмеев, бушменов и других. Доисторическая культура изготовления гончарных изделий также находилась в ведении женщин, ведь это сакральное, творческое действо, одна из «изначальных мистерий Женского».43
Сакральное отношение женщины к горшку происходит от символического значения формы, которое мы уже обсудили, а также от символического значения материала, из которого сделан горшок, а именно, глины, ведь глина принадлежит земле, которая находится в отношении соучастия с Женским. Как один пример из многих, мы процитируем индейцев Эквадора, о которых написано: «Так, например, индейская женщина должна производить глиняные сосуды и заниматься этой утварью, ведь глина, из которой они сделаны, как и сама земля, женская - то есть, обладает душой женщины».44
Из этих символических оснований возникает сакрально подчеркнутое разделение труда между полами, которое всегда покоится на символическом и мифологическом, и никогда на «практическом» основани. По этой причине область, принадлежащая изначальным мистериям Женского, является табу и опасна для мужчин. «В Восточной Африке, среди нанди, ни один мужчина не может приближаться к хижине, где женщины занимаются изготовлением горшков, или же наблюдать за их изготовлением. Если мужчина возьмет женский горшок и поместит его на огонь, он непременно умрет».45
Дальнейшие патриархальные религии и мифологии приучили нас рассматривать мужского бога как создателя, который, как Хмун в Египте или YHWH в Ветхом Завете, создал человека из глины. Созданный из земли (adamah), первый человек был назван Адамом, и параллели этому мифу можно найти в Греции, Индии и Китае.46 Но изначальный, лежащий в основе слой знает о женском созданном существе. Около 2000 г. до н.э. средиземноморский регион переживал возрождение Богини-Матери, которая, по-видимому, была доминирующим божеством двумя тысячами лет раньше.47 Вавилонский фрагмент содержит заклинание по рождении ребенка, в котором упоминания об Аруру-Иштар как о горшечнице48 и создательнице сохранились с гораздо более раннего периода. В его ассирийской версии мы читаем:
[...они целов]али ее ноги,
[говоря:«Создательницей человечества] зовем мы тебя;
[Госпо]жой всех богов да будешь ты прозываться!»
[Они вышли] к Дому Судьбы,
[Нин]игику-Эа [и] мудрая Мама.49
[Четырнадцать материнских] лон слились,
Чтобы топтать перед ней глину.
[...] Эа говорит, читая перед ней заклинание.
Сидя перед ней, Эа заставил ее читать заклинание.
[Мама чит]ала заклинание; когда она закончила
заклинание,
[...] она приблизилась к глине.
[Четырнадцать кус]ков она отщипнула; семь кусков она
положила справа,
[Семь кус]ков она положила слева; между ними она поместила
кирпич.
[Эа] стоял на коленях на циновке; он открыл свой пупок;
[...он п]озвал мудрых жен.
Из [семи] и семи материнских лон семь породили мужчин,
[Семь] породили женщин.
Материнское Лоно,50 создательница судьбы,
Парами она сочетала их,
Парами она сочетала их перед собой.
Формы людей образовала Мами.
В доме рожающей женщины в родах,
Семь дней должен лежать кирпич.
... из дома Ма, мудройМами.
Раздосадованный утешится в доме рожающей.
Пока Рождающая рожает,
Путь мать ребенка родит [сам]а.51
Создание горшка - это такая же часть творческой активности Женского, как и создание ребенка, т.е. человека, который, как горшок, часто мифологически создавался из земли.
Там, где нечто загадочное, нечто непостижимое для человеческого сознания движет всего человека к его глубинам, всегда присутствует мистерия. В этом смысле творение - это нуминозная мистерия, и от этой мистерии человек «отвращается», что часто неправильно понимают как «стыд».
В изготовлении горшков женщина переживает эту изначальную творческую силу; Женское переживает себя как Создателя жизни. Такие переживания поражают сильнее всего, когда образуется нуминозная фигура, культовый сосуд, например, и мы знаем, какую огромную роль сакральный сосуд играл в изначальной эре, в частности, как носитель магического действия.52 В этом магическом приложении сущностные особенности женского трансформируюшего типа связаны с сосудом как символом трансформации. Именно это имелось в виду, когда о тех, кто переродился в ритуале инициации, говорилось: «И теперь, когда белый цыпленок выбирается из яйца, мы как свеже-обожженные горшки».53
Женское, дающее укрытие и защиту, объемлет жизнь семьи и группы в символе дома. Этот аспект появляется в так называемых домовых урнах, сосудах, созданных в форме домов.54 И до наших дней женский тип сосуда, поначалу пещеры, позднее дома (смысл в том, чтобы быть внутри или находиться в укрытии, под защитой, согретым в доме), несет с собой связь с изначальной вмещенностью в матку.
Рис. 22. Женский торс
Рельеф в святилище, Истрия (Югославия), ок. 700-300 вв. до н.э.
В своей функции зачатия и рождения Женское, конечно, по большей части не подходит для пластического изображения. Мирские изображения родов не принадлежат к настоящему контексту, за исключением уникального истрийского рельефа, на котором Женское показано питающим, защищающим и рождающим одновременно.55 (Рис. 22)
(Илл. 50) Безусловно сакральна статуя рожающей мексиканской богини; однако, на ее позитивный элементарный тип наложен и ее ужасный аспект - ведь ясно, что она носит кожу жертвы.
(Илл. 48) В фигурах Баубо из Приены живот женщины как тип представлен не сосудом; скорее, живот богини представляет нуминозный символ плодородия. Поскольку фронтальная позиция богини во всех ее женских особенностях проникнута нуминозным, исходящим от нее как очарование добром и злом, эта ограниченность зоной живота или матки выражаетнечеловеческий ужасающий аспект, радикальную автономию живота против всех «высших центров» сердца, груди и головы, придавая ему священный статус. Здесь снова акцент делается на нуминозную силу порождающего принципа, а не на сексуальную привлекательность.
Рис. 23 Цилиндрические печати
Ур, Вавилония
Воцарившиеся обнаженные женские фигуры микенских культов,56 из которых фигура из Дельф57 (Илл. 55а) представляет собой позднее ответвление, находятся в группе, простирающейся от Ура58 и Лагаша59 в Вавилонии; от Крита60 и Египта до Индии,61 имея точные соответствия в Центральной Америке со всем ее совершенно независимым развитием.
Хотя у нас нет точной информации о фигуре из Икстлана де Рио, она, безусловно, изображает богиню.62(Илл. 53) Само-выставление рожающей женщины или богини, раздвигание ног, чтобы показать генитальную область, представляет собой ритуальный акт, что доказано в широко известной сцене, когда Баубо раздевается перед горюющей Деметрой, а также ритуальным раздеванием Хатхор.63
Маленькая фигурка Исиды с раздвинутыми ногами, сидящей на свинье64 и держащей мистическую лестницу в руках, (Рис. 25) характерен для настоящего контекста. Свинья - это символ Архетипического Женского, и она появляется везде как жертвенное животное Богини Земли; она приносилась в жертву Деметре в Тесмофории,65 и с той же целью использовалась в Риме. Пикард группирует нашу эллинистическую терракоту с другими, на которых обнаженная Исида сидит в той же позе на перевернутой корзине, «корзине мистерий», а Деметра сидит на урне Лователли (в Александрии) или сакркофаге из Торре-Нове.66
Рис. 24 Цилиндрическая печать
Лагаш, Вавилония
Изображение щенящейся суки на древней греческой печати в форме скарабея (Илл. 51) было истолковано ее владельцем как «териоформическое изображение Гекаты-Артемиды».67 Он показал, что позу, в которой выставлены гениталии, принимают многие животные, такие как собака, кошка или лошадь, рожая своих детенышей, и что это характерное нуминозное изображение, которое иначе было бы невозможно понять. Но «с точки зрения наиболее очевидной особенности, общей для всех этих изображений», - наконец заключает он, - «выставление генитальной области, истолкованное как символизация плодородия, наиболее вероятно, чем любое другое». Здесь, как и в большинстве работ, охарактеризованных как «изображения родов», беременное лоно бросается в глаза своим отсутствием; таким образом, выставление генитальной области и преувеличенные соски определенно ведут к их наиболее общей интерпретации как животной богини, символизируюзей плодородие.
Рис. 25 Исида, сидящая на свинье
Терракота
(Илл. 54) В случае обнаженной богини на сирийских цилиндрических печатях, которая наследует обнаженным богиням евфратской культуры,68обнажение генитальной области имеет безусловное сакральное значение. Тогда как на двух из этих цилиндров (Илл. 54d, g) богиня поднимает низ одеяния, демонстрируя свою обнаженность, на третьем (Илл. 54e) она отбрасывает назад свое одеяние, чтобы обнажить себя. На четвертом (Илл. 54b) она так не делает, «но мантия, опадающая на одну ногу, совершенно не прикрывая наготу, служит только для того, чтобы ее подчеркнуть».69
Особую важность, однако, имеет печать, (Илл. 54g) показывающая верующего между обнаженной богиней и сидящей божественной фигурой, держащей в руке сосуд. То, что мужской бог с сосудом - это бог луны, предполагается и приношением зайца, который является архетипическим лунным символом,70 и знаком полумесяца и сферы, соответствующей ему. Тогда как круг с полумесяцем обычно считается указывающим на связь между солнцем и неполной луной, скорее, он указывает на полную луну, т.е. лунный символ полноты. Звезда, с другой стороны, принадлежит обнаженной богине, рядом с которой находится рыба, символ богини плодородия,71 богини воды и морей. (Мы несколько раз упомянули архетипический характер лунного оплодотворяющего значения для Женского.72)
Сосуд, который на печати держит божественная фигура, соответствует микенскому золотому сосуду;73 и сосуд, и поза держащего его соответствуют держащему сосуд мужскому богу на кабирском фрагменте из Фив, появившемся на тысячу лет позже. (Илл. 159c)
Сцена на цилиндрической печати, вероятно, изображает оплодотворение Великой Богини мужским лунным богом, понятое как соединение луны и Венеры; это событие происходит в области Архетипического Женского, материнского божества грифов, правящего здесь. Это подтверждает интерпретацию мистерий Кабиров, начатую Кереньи;74 таким образом, эти мистерии оказываются продолжением гораздо более древних матриархальных мистерий Великой Матери, истолкованных в патриархальных терминах.
Рис. 26 Дочь на голове матери
Мраморная статуэтка, Эгейские острова, ок. XVI в. до н.э.
Интересно отметить, что обнаженную богиню сопровождают две одетые девочки,75 тогда как в другом случае маленькая обнаженная дочь-богиня стоит перед одетой богиней-матерью. (Илл. 54f) Оба примера указывают на преемственность религиозных отношений, связь между матерью и дочерью-богинями. Такая связь очевидна здесь и на Крите (Илл. 146a,b), где многие печати изображают «служанок» или, скорее, дочерей, стоящих перед Богиней. Эти отношения приобрели свою самую значимую форму в мистериях Деметры-Коры в Элевсине.76 Эгейская фигура,77 (Рис. 26) показывающая генеалогию матери-дочери как женское семейное древо с дочерью, стоящей на голове матери, также принадлежит к этому контексту.
Как мы уже можем понять, зачинающая женщина часто появляется как приемлющий сосуд; изображения женщины со змеями почти всегда указывают на эти отношения женщины с производящим потомство мужчиной.78 Лучше всего известны изображения женщины со змеями, найденные на Крите. (Рис. 27) Здесь Женское может принять форму сосуда или соответствующего женского символа - гробницы, чаши и так далее - или же может появиться в человеческой форме как богиня или жрица, неся змею в руках или дважды обвитой вокруг тела. В любом случае, змея общается с Женским со знанием дела.79
Рис. 27 Сосуд со змеей
Глина, Крит, поздний минойский II период
Связь между сосудом и змеей играет важную роль в Элевсинских мистериях; (Рис. 28) это также иллюстрируется спартанской монетой и поздним изображением алхимической реторты, (Илл. 57) чей характер женского сосуда очевиден, обвитой стеклянной змеей. Связь между богиней и змеей появляется в греческих и римских изображениях, а также на египтианизированных изображениях Атаргатис и на монете, изображающей Исиду. (Илл. 58-61; Рис. 29)
Рис. 28 Амфоры, обвитые змеями
Монета, Спарта
Рис. 29 Исида со змеями
Монета, Египет, I в. до н.э.
Змея столь универсальна и поливалентна как символ, что в этой работе мы не не сможем углубиться во все области ее значений.80 Наряду со своей уроборической природой, символ змеи может оказываться и женским. Поскольку женский сосуд творит, матка - это священная территория, подлинно нуминозная особенность символизма тела, и как все нуминозное, она амбивалентна и двусмысленна. Змея связана с ней в подчиненной роли. Как мужской и фаллической роли, она появляется как часть Женского или один из ее спутников. Потому змея на Крите и в Индии - атрибут женского божества, и в то же время ее мужской фаллический спутник.
Сексуальный характер змеи становится отчетливым только после преодоления уроборической фазы и кристаллизации принципа противоположностей, например, змеи и сосуда.
Для наших целей достаточно указать на связь между мужским оплодотворяющим символизмом и сосудом; связь, которую можно проследить через многие символические сферы. Как низшая земная змея плодородия, змея является частью Богини-Земли, и как подземная вода она оплодотворяет ее лоно; или же она может представлять верхние или небесные воды, змею духа-nous, который входит в женскую душу и наставляет ее (например, как Святой Дух) или же оплодотворяет через соблазнение.
Двусмысленное, то есть дарующее жизнь и приносящее смерть очарование матки Великой Богини было еще живо тысячью лет спустя на картине, где обнаженная Венера в мандорле, символизирующей женские гениталии, появляется в группе мужчин различных времен, которые были известны как ее великие любовники. (Илл. 62)
Смена времен очевидна на картине Венеры эпохи Возрождения. С развитием патриархата Великая Богиня стала Богиней Любви, и сила Женского была сведена к силе сексуальности. Ибо мужчины очарованы блестящим лоном Богини, божественное сияние которого видимо, бесплодно.81
Амбивалентность целого, которое символически означает Женское, которое стало амбивалентным, очевидно в странных гениях, сопровождающих Богиню. Эти крылатые создания, поздние формы душ, изображенных в форме птиц, над которыми правит Богиня - это Купидоны, но у них уродливые птичьи когти. Эти лапы, которые раньше были естественной частью птичьего тела, теперь производят впечатление архаичного остатка, означающего зло. Угрожающие когти птиц - среди разрывающих атрибутов Архетипического Женского, как у сирен и гарпий;82здесь, как это часто бывает, они были перенесены на мужские фигуры-спутники.
Птичий характер женщины в первую очередь указывает на ее связь с небесами. Но этот архетипический символ обладает позитивным дарующим жизнь и негативным приносящим смерть аспектами. Египетская Богиня-Мать как гриф дает защиту и укрытие, но она в то же время является приносящей смерть, пожирающей трупы богиней смерти. Подобным же образом гарпии имеют и позитивные, негативные значения. На картине эпохи Возрождения, однако, гении держат оружие, а птичьи когти символизируют ненасытные импульсы, вращающиеся вокруг Золотой Афродиты, околдовывающей и сокрущающей людей, порабощенных ее земным раем.
(Рис. 126) Среднее звено между месопотамской богиней и Венерой Возрождения, чьи негативные компоненты уже дифференцировались, можно найти на эллинистическом рельефе, (Илл. 63) изображающем сирену с крыльями и птичьими когтями. Это обнаженное женское создание появляется как инкуб, восседающий на столь же обнаженном и очевидно спящем мужчине; она, как показывают дионисийские символы на рельефе, к области мистерий. Она - очаровывающая, соблазняющая, оргиастическая и кошмарная форма Женского,83 чей амбивалентный характер по отношению к мужскому эго начинает тогда, когда избыточная сила и притяжение нуминозного становится дезинтегратором сознания, и потому воспринимается как негативная и разрушительная.
(Илл. 64) На первый взгляд, изображение богини плодородия из Бали с подчеркнуто беременным животом и упругими фаллическими грудями, кажется, принадлежит к группе богинь, представляющих позитивную сторону Женского. Но выражение лица и, в частности, рта, несомненно, имеет в себе нечто демонически негативное, нечто похотливо жестокое. (Илл. 50) Как и мексиканская богиня деторождения и Горгона, (Илл. 70) она является Ужасной Матерью, проявляющей негативный элементарный тип Женского.
Иллюстрации
Илл. 31а Женская культовая статуэтка
Глина, Пруссия, IX-VII вв. до н.э.
Илл 31b Сосуд с изображением
Глина, Пруссия, VIII-IV вв. до н.э.
Илл. 32 Мать и ребенок
Терракота, Кипр, XX-XVIII вв. до н.э.
Илл. 33а Сосуды с изображениями: женщины-вазы
Терракота, Кипр, XII-VI вв. до н.э.
Илл. 33b Богиня дождя с богом погоды в колеснице
Цилиндрическая печать, Месопотамия, аккадский период
Илл. 34 Сосуд с четырьмя грудями
Терракота, Перу, до-колумбова эпоха
Илл. 35 Диана Эфесская
Алебастр и бронза, Рим, II в. н.э.
Илл. 36 Богиня Нут
Потолочный рельеф, храм Хатхор, Дендера, Египет, римский период
Илл. 37 Богиня, держащая ребенка, на льве
Бронза, хетты, ок. 1300 г. до н.э.
Илл. 38 Исида с Гором
Медь, Египет, ок. 2040-1700 г. до н.э.
Илл. 39 Мать и ребенок
Дерево, Бельгийское Конго
Илл. 40 Мать и ребенок
Разрисованный сосуд, Перу, до-колумбова эпоха
Илл. 41 Мать и ребенок
Разрисованный сосуд, Перу, до-колумбова эпоха
Илл. 42 Мать и ребенок
Дерево, йоруба, Нигерия
Илл. 43 Мать и ребенок
Дерево, йоруба, Нигерия
Илл. 44 Исида-Хатхор, кормящая Гора
Бронза, Египет, VIII-VI вв. до н.э.
Илл. 45 Кельтская Богиня-Мать
Камень, II в. н.э.
Илл. 46 Богиня с юным богом
Бронза, Сардиния, доисторический период
Илл. 47 Богиня с мертвым юным богом
Бронза, Сардиния, доисторический период
Илл. 48 Статуэтки Баубо
Терракота, Приена, Малая Азия, V в. до н.э.
Илл. 49 Богиня
Парфия, ок. I-II вв. до н.э.
Илл. 50 Богиня Земли Тлацольтеотль
Из Ацтекского Кодекса
Илл. 51 Геката-Артемида как щенящаяся сука
Печать в форме скарабея, архаический ионийский стиль
Илл. 52 Крылатая богиня
Терракота, Мексика, до-колумбова эпоха
Илл. 53 Женская статуэтка
Глина, Мексика, до-колумбова эпоха
Илл. 54 Обнаженная богиня
Цилиндрическая печать, Вавилон, I династия, и Сирия,XV в. до н.э.
Илл. 55а Обнаженная фигура на престоле
Терракота, святилище в Дельфах
Илл. 55b Сосуд: женская фигура и змея
Терракота, Крит, ранний минойский II период
Илл. 56 Змеиная богиня
Фаянс, Крит, средний минойский III период
Илл. 57 Алхимический сосуд
Из Флорентийского Кодекса, XIII в.
Илл. 58 Змеиная Богиня
Терракота, Греция, VI в. до н.э.
Илл. 59 Атаргатис, или DeaSyria
Бронза, Рим
Илл. 60 Церера
Терракотовый рельеф, эллинистический период
Илл. 61 Церемония в честь Цереры
Фреска, Помпея
Илл. 62 Триумф Венеры
Изображение на подносе, Школа в Вероне, начало XV в.
Илл. 63 Сирена как инкуб
Эллинистический рельеф
Глава одиннадцатая
Негативный элементарный тип
Тело-сосуд и ситуация матери-ребенка, т.е. позитивный элементарный тип Женского, происходит из глубочайшего личного опыта, из опыта вечно человеческого; и даже будучи спроецирована за край небес и земли, все равно сохраняет свою близость центральному личностному феномену женской жизни.
Негативный элементарный тип, однако,появляется в проективном кольце символов, которое, в отличие от позитивного элементарного типа, происходит не из видимых отношений матери-ребенка. Негативная сторона элементарного типа скорее зарождается во внутреннем опыте, и мучение, ужас и страх перед опасностью, которые означают Архетипическое Женское, не могут быть выведены из каких либо действительных или очевидных атрибутов женщины. Но поскольку мы постоянно обнаруживаем этинегативные психические реакции в столь частой связи с Ужасной Матерью, то следует задать вопрос: какова основа этого изначального человеческого страхаи как его интерпретировать?
Мы неоднократно привлекали внимание к тому основному психическому факту, что человеческое сознание переживается как «мужское», и что мужское отождествляло себя с сознанием и его ростом везде, где развивался патриархальный мир.
С другой стороны, как мы показали, бессознательное, т.е. слой, из которого сознание появляется в процессе человеческой истории – и в процессе индивидуального развития – воспринимается относительно этого сознания как материнское и женское. Это не означает, что все бессознательные содержания символически появляются как женские. Бессознательное содержит как женские, так и мужские силы, тенденции, комплексы, инстинкты и архетипы, как и в мифологии есть мужские и женские боги, демоны, духи, животные и так далее. Но в целом сознание рассматривает бессознательное символизированным как женское, а себя видит мужским.
Фазы развития сознания затем являются как эмбрионическая вмещенность в мать, как детская зависимость от матери, как отношения возлюбленного сына с Великой Матерью, и, наконец, как героическая борьба мужского героя против Великой Матери.Иными словами, диалектическое отношение сознания к бессознательному принимает символическую, мифологическую форму борьбы между Материнским-Женским и ребенком, и здесь растущая сила мужчины соответствует увеличивающейся силе сознания в человеческом развитии.
Поскольку освобождение мужского сознания от женско-материнского бессознательного – это трудная и болезненная борьба для всего человечества, ясно, что негативный элементарный тип Женского происходит не из тревожного комплекса «мужчин», а выражает архетипическое переживание всего вида, мужчин и женщин одинаково. Ибо в той мере, в какой женщина участвует в развитии сознания, она также обладает символическим мужским сознанием и может переживать бессознательное как «негативное женское».
Символизм Ужасной Матери преимущественно заимствует свой символизм «изнутри»; можно сказать, что негативный элементарный тип Женского выражается в фантастических, химерических образах, которые происходят не из внешнего мира. Причиной тому то, что Ужасная Мать – это символ для бессознательного. И темная сторона Ужасной Матери принимает форму чудовищ, в Египте ли, Индии, Мексике, Этрурии, на Бали или в Риме. В мифах и сказках всех народов – и даже в нынешних ночных кошмарах – ведьмы и вампиры, упыри и призраки нападают на нас, одинаково ужасающие. Темная половина черно-белого космического яйца, представляющего Архетипическое Женское, порождает ужасные фигуры, которые проявляются как темная, страшнаясторона жизни и человеческой психики. Как мир, жизнь, природа и душа переживались как порождающая и питающая, защищающая и согревающая Женственность, так и их противоположности воспринимаются в образе Женского; смерть и разрушение, угроза и боль, голод и нагота являются как беспомощность в присутствии Темной и Ужасной Матери.
(Рис. 30) Так лоно земли становится ужасной пожирающей людей утробой преисподней, и рядом с плодородным лоном и защищающей пещерой в земле и горе разверзается бездна ада, темная дыра в бездны, пожирающее лоно могилы и смерти, тьмы без света, ничто. Ибо та женщина, что порождает жизнь и все живые вещи на земле, также забирает их обратно в себя, преследует своих жертв, ловит их западнями и сетями. Болезнь, голод, неприятности, война, наконец – ее помощники, и среди всех народов богини войны и охоты выражают человеческое переживание женщины как жаждущей крови. Эта Ужасная Мать – голодная земля, которая пожирает своих детей и жиреет с их трупов; (Рис. 31) это тигр и гриф, гриф и гроб, поглощающий плоть саркофаг, прожорливо лакающий кровавое семя людей и зверей и, будучи оплодотворен и насыщен, выбрасывает их к новому рождению, швыряя их к смерти, снова и снова к смерти.
В Индии переживание Ужасной Матери приняло свою самую грандиозную форму в Кали, «темной, вечно пожирающей Госпоже с гирляндой из костей, стоящей посреди черепов».
(Рис. 32) В самой ранней индийской культуре, то есть, в храмовых поселениях в долине реки Жоб, в северном Белуджистане, мы находим фигуры Ужасной Матери. О них Стюарт Пиггот пишет: «… под капюшоном из чепца или шали у них высокие, покатые лбы над широкими глазницами, носом в форме совиного клюва и зловеще искаженным ртом. Общая картина ужасающая, даже на маленькой модели не больше двух дюймов в высоту, а на двух из Дабар Кота все напускное отброшено, и лицо являет собой оскаленный череп. Что ни скажи о статуэтках из Кулли, но они никак не могут быть игрушками, скорее грозным воплощениембогини-матери, которая также является стражем мертвых – подземным божеством, одинаково связанным и с трупом, и с зерном злака, закопанным под землю».
В этой богине смерти мы находим одну из самых ранних форм Богини, которая в сегодняшней Индии, как нам сообщает Циммер, «почитается как Дурга, «Неприступная», или как Парвати, «дочь гор», т.е. Гималаев. Ее великий храмовый фестиваль весной — для оплодотворения природы — проводится пилигримами из близлежащих равнин и с гор, которые их окружают. Англичанин, который участвовал в фестивале в 1871 г., сообщает, что каждый день в храме забивали двадцать быков, двести пятьдесят козлов и столько же свиней. Под жертвенным алтарем была глубокая яма, наполненная свежим песком, который впитывал кровь обезглавленных животных; песок обновляли дважды в день, и когда он наполнялся кровью, его закапывали в землю, чтобы придать ей плодородия. Все проводилось аккуратно и опрятно; не оставалось кровавых остатков или зловония. В подготовке к новому сельскохозяйственному году жизненный сок, кровь, должен был придать обновленную силу и плодородие богине природы, дарующей всякое пропитание, дочери гор, чья громадная производительная сила воплощалась в возвышающихся горах.
Сегодня храм Кали в Калигате в Калькутте знаменит своими ежедневными кровавыми жертвоприношениями; это, без сомнения, самый кровавый храм на земле. Во время великого осеннего паломничества на ежегодный фестиваль Дурги или Кали (Дургапуджа) в три дня забивается около восьми сотен козлов. Храм становится просто скотобойней, потому что проводящие жертвоприношение забирают своих животных, оставляя в храме только голову как символический дар, тогда как кровь истекает к Богине. Ибо Богине принадлежит кровь как жизнь всех созданий — ведь она ее даровала — и потому в ее храме должен быть убит зверь; потому храм и скотобойня — одно и то же.
Этот обряд проводится среди ужасающей грязи; в пыли, состоящей из земли и крови, головы животных лежат кучами, как трофеи перед статуей Богини, тогда как приносившие жертву возвращаются на семейное празднество с телами своих животных. Богиня желает в подношение только кровь, потому обезглавливание — одна из форм жертвоприношения, ведь быстрее всего кровь вытекает из обезглавленных животных. Поэтому действующие лица в сказках о Хитопадеше иКатасаритсагаре отрезают свои головы, хотя вполне возможно, что голова означает цельное, тотальное жертвоприношение.
(Илл. 65) В своем «ужасном» аспекте (гхора-рупа) Богиня, как Кали, «темная», поднимает к губам череп, полный бурлящей крови; на изображении для поклонения она облачена в кроваво-красное, стоящей на лодке, плывущей по морю крови: посреди крови жизни, жертвенного сока, который нужен ей, чтобы она в своих милосердных проявлениях (сундара-мурти) как Мировая Мать (джагад-амба) могла даровать существование новым жизненным формам в процессе непрекращающегося порождения, чтобы как мировая кормилица (джагад-дхатри) она могла питать их из своих грудей и давать им благо, «полное пропитания» (анна-пурна)».
Самое ужасное из трех изображений Кали — это не то, на котором нечеловечески много рук, где она сидит на корточках в ореоле огней, пожирая внутренности, образуя смертельную пуповину между отверзнутым животом трупа и собственной глоткой. И не то, где она, покрытая ночной чернотой богини земли и украшенная отрубленными руками и головами своих жертв, стоит на трупе Шивы — дикий дух, преувеличенно ужасающий до нереальности. Третья фигура кажется гораздо более пугающей, поскольку она спокойнее и менее дикая. (Илл. 67) Здесь руки поразительно человеческие. Одна протянута, другая прикасается к головам кобр почти так же нежно, как Исида, ласкающая голову своего ребенка; и хотя фаллические животные груди отталкивают, они напоминают похожие груди африканских богинь-матерей. Но со своей головой-капюшоном кобра, обвившаяся вокруг ее шеи, как ожерелье, предполагает матку — здесь в своем смертельном аспекте. Это та же змея, что свернулась на руках критской змеиной богини, (Илл. 56) образует змеиную мантию мексиканской богини Коатликур и подпоясывает греческих Горгон. (Илл. 69-70) И ужасающий кровавый тигриный язык богини тот же, что, выплевывая пламя, свисает между клыков и звериных грудей ведьмы Рангды, или выстреливает меж скрежещущих зубов Горгон. (Илл. 71)
Эти фигуры ужасающе подобны. Страх, который они внушают, бросает нас в оцепенение, изображают ли они череп, голову змеи или гиппопотама, лицо, имеющее человеческое подобие, или голову, состоящую из двух костяных ножей, порожденную телом, составленным из частей змей, пантер, львов, крокодилов и человеческих существ. (Илл. 33) Нечеловеческое, внечеловеческое и сверхчеловеческое качество этих переживаний ужаса столь велико, что визуализировать его можно только в фантомах. (Илл. 34)
Рис. 33 Южный круг ада
Ацтеки, страница из кодекса
Но все это — и об этом не следует забывать — образ не только Женского, но в частности и в особенности Материнского. Ибо глубочайшим образом жизнь и рождение тесно связаны со смертью и разрушением. Потому эта Ужасная Мать «Великая», и это имя также дано Та-урт, беременному чудовищу, гиппопотаму и крокодилу, львице и женщине в одном. (Рис. 34; Илл. 72) Она тоже смертельно опасна изащищает. В ней есть пугающее сходство с Хатхор, благой богиней-коровой (Рис. 34), которая в форме гиппопотама является богиней подземного мира. У нее есть позитивный аспект, и в то же время она богиня войны и смерти. Богиня-корова с ней, поднимающая голову из погребальной горы, у подножия которой могила — это Мехурт, богиня начала. У обеих одинаковые коровьи рога, как и у Исиды, прижимающей голову Гора к своей груди. (Илл. 44)
Рис. 34 Та-урт и Хатхор
Из Папируса Ани, Египет, XVI-XIV вв. до н.э.
В процессе дальнейшего развития патриархальных ценностей, т.е. мужских божеств солнца и света, негативный аспект Женского исчез. Сегодня его можно встретить только в содержаниях изначальной эры, или бессознательного. Таким образом, ужасная Та-урт, как и ужасная Хатхор, Исида, Нейт и другие, могут быть восстановлены только по тем изображениям, которые были «закрашены», но никак не напрямую. Только чудовище Ам-мит или Амам, (Рис. 35) пожирающее души, осужденные на суде мертвых, указывает своим параллелизмом на ужасный аспект Та-урт. Ам-мит описана так: «Ее передняя часть — крокодилья, задняя часть от гиппопотама, середина — от льва». Женский, животно-материнский характер этого многогрудого создания очевиден, как и у чудовища, держащего ужасный нож, охраняющего одни из врат в подземный мир, через которые должны пройти души умерших. (Рис. 36)
Рис. 35 Ам-мит на суде мертвых
Из папируса, Египет
Ам-мит пожирает души, которые не выдержали полуночного суда мертвых в подземном мире. Но ее роль стала подчиненной, поскольку религия Осириса и Гора с ее мистериями ныне обещала возрождение и воскрешение всем человеческим душам, а не только, как раньше, душе Фараона. Уверенность в магическом успехе в следовании по пути солнца, которая сообщалась каждому после смерти жрецами, преодолела изначальный страх, воплощенный в Ам-мит. Но изначально она была ужасным родовым духом матриархальной культуры, в которой Женское забирает себе все, что было из него рождено — как среди примитивного населения меланезийского острова Малекула или в высокой культуре Мексики.
Рис. 36 Чудовище, охраняющее врата в подземный мир
Из Папируса Ну, Египет
Подземный мир, земное лоно, как опасная земля мертвых, через которую должны пройти умершие, или чтобы быть здесь осуждены и отправлены в хтоническое царство спасения или смерти, или чтобы пройти через эту местность к новому и высшему существованию — это один из архетипических символов Ужасной Матери. Он переживается в архетипическом ночном странствии солнца или героя по морю, которое душа умершего должна выдержать.
Мы дадим лишь фундаментальные черты этого часто анализированного архетипа. Солнце тонет на западе, где умирает и входитв лоно подземного мира, который его пожирает. Потому запад — это место смерти, а опасная и разрывающая «Старуха на Западе» - это образ Ужасной Матери.
Наряду с пещерой и телом-сосудом врата как вход и матка являются изначальным символом Великой Матери. Два столпа дольмена, накрытые поперечным камнем — это одно из самых ранних изображений тройственного Женского, для которого четвертая часть часто добавляется как одинокий фаллический столп Мужского. История об этой мегалитической тройственности, воплощенной во вратах-матке, входе в подземный мир, и в жертвенном алтаре детально описанав книге Дж. Рейчел Леви.
Уже в древнейших культах Месопотамии мы находим крылатые врата, почитаемые в связи с коленопреклоненным быком, богиней с сосудом и луной. Что этот символ значит, неизвестно. Бык в связи с загородкой для скота предполагает ритуал плодородия. Священные врата Богини появляются как врата в ограде, за которой рождаются и растут телята. (Илл. 73c) Над вратами установлен столп Великой Матери, эмблема Великой Матери-Коровы.
Как храм является поздним развитием пещеры, и потому символом Великой Богини как дома и укрытия,так и храмовые врата – это вход в богиню; это ее матка, и бессчетные обряды входа и порога выражают это нуминозное женское место. Загородка, врата и столпы храма – это символы Великой Матери: «Пучок тростника и, следовательно, связанный из него столб, сделанные для установления запора, чтобы охранять домашних животных – это определенные символы Великой Матери как врат святилища, которое само по себе (судя по домашним амулетам) считается ее телом («Он есть Агнец, и я – паства»), и эта идея, предположительно, сформировалась уже у палеолитического человека».(Илл. 124, 74)
Женский принцип дольмена и врат всегда связан с перерождением через женскую матку. Это очевидно из фольклора тех стран, где встречаются дольмены, и где душевнобольные до сих пор их рисуют, а также из ныне существующих культур каменного века. Следовательно, название дольмена на Малекуле связано с корнем «выходить из, рождаться».
Дольмен – это также сакральный дом; расширенный, он становится храмом и «сакральной территорией» в целом. Самой ранней сакральной территорией изначальной эры была, вероятно, та, на которой женщина рожала. Это место, где правит Великая Богиня, и из которого – как и в последующих женских мистериях – исключены мужчины. Место деторождения – это сакральное место не только в ранних и примитивных культурах; очевидно, оно также стоит в центре всех культов, посвященных Великой Богине как богине рождения, плодородия – и смерти. На Малекула, например, название «родовой запор» дается и той ограде, за которой рожает женщина, и той, за которой празднуются мужские мистерии перерождения.
Таким образом, примитивная загородка,окружающая женское место деторождения, стала знаком священной территории в целом, а процесс рождения стал прототипом процесса перерождения, «высшего» рождения на небесах в виде звезды или бессмертного. И символизм перерождения всегда возвращается к символизму рождения. Потому возможно, что «крылатые врата» Шумера уже означали перерождение на небесах, которые всегда символически соотносились с «крылатым».
Когда в мистериях поздней античности кандидат на инициацию должен был предпринять опасное путешествие через подземный мир, чтобы достигнуть перерождения, он следовал пути солнца. Потому у Апулея посвященный в мистерии Исиды должен пройти через двенадцать часов ночи, в соответствии с египетской концепцией подземного путешествия солнечной ладьи, тогда как Иштар должна пройти через семь, или иногда четырнадцать, врат на пути в ад.
Похожим образом в раннем египетском тексте «Главы о Тайных Пилонах» душа должна пройти через двадцать одни ворота подземного мира. В противоположность пути солнца, это указывает на древнейший лунный символизм, связанный с Осирисом.Подземный мир Осириса состоит из семи залов, или аритов, с семью вратами, тогда как в тексте об Иштар число приумножено, но остается в связи с лунной семеркой, так сказать, в архетипическом отношении с богиней земли и плодородия. Везде, где число семь играет доминирующую роль в путешествии в подземный мир, оно связано с лунным героем. Солнечное путешествие героя, соотнесенное с числом двенадцать, и, в целом, патриархальная мифология солнца с ее психологией дня и сознания появились позже (матриархальной) лунной мифологии и связанной с ней психологией ночи.
Семь обителей подземного мира — это семь аспектов Женского, к сфере которого принадлежит Осирис, луна, как повелитель, сын и оплодотворитель богини. По этой причине глава 147 Книги Мертвых, глава о семи домах, следует за главой о семи коровах и их быке, от плодовитости которого они зависят.
У каждых врат в доме Осириса детально описано женское божество-страж, тогда как сопуствующий мужской бог лишь упомянут по имени. Характеристики богинь двадцати одних врат предлагают нам уникальное описание всех проявлений Великой Богини в ее преимущественно ужасном аспекте.
О Владычица Ужаса, Величественная стенами, Верховная Правительница, Повелительница разрушений, изрекающая слова, что останавливают вихрь и шторм, избавляющая от гибели того, кто шествует по своему пути.
О Владычица Небесная, Хозяйка Мира, которая уничтожает пламенем, Госпожа смертных; знающая человечество.
Госпожа алтаря, госпожа, которой приносятся обильные подношения, которой каждый бог радуется в день отплывания в Абту (т.е. в Абидос).
Она, побеждающая ножами, повелительница мира, уничтожительница врагов Спокойного Сердца, распоряжающаяся ко спасению нуждающегося от несчастного случая.
Огонь, госпожа пламени, вдыхающая просьбы, направленные к ней, не повзоляющая … войти.
Госпожа света, госпожа, которой делаются обильные подношения; разница между ее высотой и шириной неведомы; подобной ей не найти с самого начала. Здесь же и змея неведомой длины; она была рождена в присутствии Спокойного Сердца.
Одеяние, укрывающее божественным слабого, оплакивающее то, что он любил и укутывающее тело.
Сияющий огонь, пламя, которого не погасить, языки которого достигают далеко, убивающее, неуязвимое, через которое человеку не пройти из-за наносимого им вреда.
Она, та, что впереди, госпожа силы, тихая сердцем, дающая рождение своему господину; та, что в охвате три сотни и пятьдесят мер; посылающая лучи, как камень юга уатх; воздымающая божественную форму и укрывающая слабого; делающая подношения своему господину каждый день.
Ты, громкая голосом, поднимающая тех, кто плачет и тех, кто обращает к тебе мольбы, чей голос громок, ужасная, госпожа, которую следует бояться, не уничтожающая то, что в ней.
Она, всегда уничтожающая топку, полную демонов, повелительница каждого пилона, госпожа, к которой обращены восклицания в день тьмы. Она судит немощного, перевязанного бинтами.
Ты, призвавшая две свои земли, уничтожившая тех, кто пришел со вспышками и огнем, госпожа сияния, прислушивающаяся к речи своего господина.
Осирис принес обе свои земле к ней и создал бога Хапи (т.е. Нил), чтобы послать сияние из своих сокрытых мест.
Госпожа мощи, танцующая на красных, хранящая празднество Хакер в день выслушивания вины.
Демон, с красными волосами и глазами, выходящий ночью, связывающий демона в своем логове; да будут ее земли отданы Спокойному Сердцу в его час и да выступит она и пойдет вперед.
Ужасная, госпожа ливней, устанавливающая (?) руины в душах людей, пожирательница мертвых человеческих тел, управительница и изготовительница, создающая убийство.
Рассекающая-на-куски, вся в крови, Ахабит (?), госпожа волос.
Любящая огонь, чистая убийствами, которые она любит, отрубающая головы, почитаемая (?), госпожа Великого Дома, уничтожительница демонов вечером.
Управительница света в период своей жизни, следящая за огнями, госпожа силы и письмо самого бога Птаха.
Она, обитающая в пещере своего господина, Одевающая ее имя, она скрывает то, что создала, она владеет сердцами, она проглатывает (?).
Нож, что режет, когда произнесено его имя, и убивает тех, кто выступил к ее огням. У нее тайные земли и советники.
Как мы видели, Женское — это лоно-сосуд как женщина, а также как земля. Она — сосуд смерти, правящий ночным движением звезд через подземный мир; она — лоно «кита-дракона», который, как в истории с Ионой, глотает солнце-героя на западе каждую ночь; она «уничтожающая по вечеру».
Великая Мать как Ужасная Богиня земли и смерти и сама является землей, из которой разлагаются вещи. Богиня Земли — это «пожирательница мертвых человеческих тел» и «повелительница и госпожа гробницы». Как Гея, Великая Мать-Земля, она повелительница сосуда и то же время сам великий подземный сосуд, в который входят мертвые души, и из которого они снова воспарят. (Илл. 75a) Пифос, большой каменный кувшин, изначально служил для погребения мертвых и потому имел значение сосуда подземного мира. Согласно Джейн Харрисон, каждый грек был знаком с идеей о том, «что пифос был погребальным кувшином, что из такого погребального кувшина души спасались и т.д.»
Впоследствии Элевсинские мистерии основывались на это м символизме, который был обогащен обычаем сохранения пшеницы в подземном pithoi. Весенний символизм произрастания из земного сосуда (ср. Адониса и Осириса) и символизм изъятия семени из «подземного кувшина» укрепляли друг друга.
Рис. 37 Детский скелет с погребальной урне
Выкопано возле Назарета, Палестина
Погребение мертвых в кувшине появилось в доэллинистическом периоде, и примеры тому можно найти в эгейских культах бронзового века. (Рис. 37) Оно, возможно, пришло из Малой Азии. Но присутствие этого обычая в древней Америке и тот факт, что оно все еще практикуется в Южной Америке, подтверждает то представление, что кувшин, принимающий мертвых, принадлежит к архетипическому символизму Женского.
Форма этого кувшина – это урна, в которой мертвец лежит как дитя в позе эмбриона – в Элевсине, например, и, гораздо раньше, на Ближнем Востоке; другая форма – это пепельная урна, в которой хранился пепел погребенных трупов.
Домашняя урна как контейнер для пепла появилась в бронзовом веке в Италии и на севере, т.е. в центральной Германии, Дании и южной Швеции, а также в халколитической (Гассулиановой) Палестине, чьи обитатели «помещали кости умерших в домашние урны, выполненные в форме домов живых. Этот обычай можно также найти в неолитической Европе».Домашние урны также использовались на Крите и в Перу, хотя, если быть точными, не для хранения пепла, но это никоим образом не отменяет их сакрального значения.
(Илл. 76) Вариант погребальной урны – это мексиканская чаша для крови, в которой сердца, вырванные из тел принесенных в жертву, предлагались солнцу. Он принадлежит Ужасной Матери, чей символ, земная черепаха, изображен на его дне.
Самые замечательные выражения этого отношения Богини-Матери к мертвым – это египетские саркофаги, (Илл. 90-91), на дне которых изображена небесная богиня Нут, обнимающая мертвого. Нут – это богиня перерождения, но она также несет характер смерти как Нюит, черное ночное небо, которое отождествляется с пожирающей тьмой земли и с водой. (Илл. 91а) Смертельно черные одеяния на этом изображении в гробу наряду с головным украшением черной Хатхор так же поражают, как и обнаженные груди, напоминающие груди индийской Кали. Она тоже является ночным Западом, убивающим и пожирающим.
Ужасная Мать – это богиня смерти также в аспекте птицы мертвых, стервятника и ворона. Стервятник – это символ Некхет, одной из древнейших богинь-матерей в Египте, которая в своем благом аспекте наблюдает за мертвыми в подземном мире, но изначально разрывает тела на кусочки как ворон-трупоед, форма кельтской богини-волшебницы Морриган. Как показал Нинк, германские образцы этого женского слоя смерти и рока – это валькирии, приносящие смерть героям. Валькирия, утверждает Нинк, «это waelgrimme (смертельная ярость); и толкования связывают староанглийскоеwaelcyrge (валькирия) с именами древних демонов войны и смерти (эринии, Тисифона, Алекто, Беллона). Это полностью соответствует ее темному аспекту в песне валькирий и ее отождествлению с вороном, темной птицей смерти, которую называют waelceasig(избирающая трупы), этот термин в точности согласуется с waelcyrge. На севере мы также находим форму ворона в Хльод, виночерпии Одина в саге о Вёльсунгах».
Но если германские народы движимы странной тоской по смерти, египетский подход строго противоположен. Египтяне боялись разложения больше, чем смерти; особым стремлением их культа мертвых было сохранить, мумифицировать труп, и это стремление определяло характер их религиозной жизни и их искусства. Глава из Книги Мертвых даст нам значительное понимание этого:
Глава о том, как не дать телу разрушиться. Осирис Ну, смотритель печати, триумфант, говорит: -
«Почитание тебе, О мой божественный отец Осирис. Я пришел бальзамировать тебя, чтобы ты бальзамировал мои члены, чтобы я не разрушился и не скончался, [но чтобы] стал подобным моему божественному отцу Хепра, божественный образ которого не знал разрушения. Приди же, укрепи мое дыхание, о повелитель ветров, превозносящий божественных существ, ему же подобных. Укрепи меня вдвое, усиль меня, повелитель погребального ковчега. Даруй мне вход в землю вечности, как то было сделано для тебя с твоим отцом Темом, чей тело не знало разрушения, и чье существо не знало разрушения. Я не делал того, что ты ненавидишь, нет, я кричал среди тех, кто любит твое Ка. Да не станет мое тело червями, но избавь меня, как это сделал ты. Я молюсь тебе, да не сгнию я, хотя ты и позволил каждому богу, каждой богине, каждому животному и каждой твари узреть разрушение, когда душа вышла из них после смерти.И когда душа удалилась (или разрушилась) человек видит разрушение, и кости его тела гниют, и становятся зловонны, и члены постепенно гниют, и кости крошатся в беспомощную массу, и плоть становится зловонной жидностью, и он становится братом разрушению, приходящему к нему, и превращается во множество червей, и сам становится заодно с червями, и приходит ему конец, и он разрушился в свете бога Шу, как и каждый бог, и каждая богиня, и каждая крылатая птица, и каждая рыба... и всякая вещь... Да [выйдет] жизнь из его смерти, и да не положит [мне] конец разрушение, вызванное какой-нибудь тварью, и да не обратятся они против меня в своих [различных] формах. Не отдай меня тому убийце, который обитает в своем пыточном чертоге (?), убивающему члены и оставляющий их гнить, [сам] скрываясь — разрушающему многие мертвые тела и живущему убийством. Да буду я жив и исполню это послание, да буду я исполнять то, что ему заповедано. Не отдай меня в его руки, да не овладеет он мной, ибо я под твоей властью, о повелитель богов.
Почитание тебе, о мой божественный отец Осирис, ты живешь в моих членах. Ты не сгниешь, ты не превратишься в червей, ты не угаснешь, ты не разрушишься, ты не разложишься, и ты не превратишься в червей, я — бог Хепра, и мои члены обретут вечное существование. Я не разрушусь, и я не сгнию, я не превращусь в червей, и я не увижу разрушения пред очами бога Шу. Я буду сущим. Я буду сущим; я буду жить, я буду жить; я вернусь к жизни, я вернусь к жизни, я вернусь к жизни; я проснусь в мире; я не разложусь, мои кишки (?) не сгниют; я не буду ранен; мои глаза не сгниют; очертания моего лица не исчезнут; мое ухо не оглохнет; моя голова не отделится от шеи; мой язык не унесут прочь; волосы мои не будут отрезаны; мои брови не сбреют; и никакого губительного ранения мне не нанесут. мое тело будет неизменным, и не разрушится, и не будет уничтожено на этой земле».
Фигура Ужасной Матери доминирует в до-эллинистическом мире, как и в раннем греческом, с тем же архетипическим символизмом.
Превращающий в камень взгляд Медузы принадлежит к той же области Ужасной Великой Богини, ведь быть недвижимым значит быть мертвым. Это воздействие ужасного противоположно мобильности жизненного потока, который течет во всякой органической жизни; это психическое выражение окаменения и склероза. (Илл. 70,80) Горгона — двойник жизненного лона; она лоно смерти или ночное солнце.
(Илл. 68, 77) Череп — это символ не только смерти, но и мертвого солнца, которое во время своей жизни было наделено волосами-лучами силы; а когда герой, ночное солнце, поглощается в живот кита, у него «выпадают волосы». Связь между смертью, лысой головой, жертвоприношением и кастрацией характерна для посвященных Великой Матери, от бритых жрецов Исиды до тонзуры католических монахов. Змеи-волосы Ужасной Богини с другой стороны соответствуют «негативному сиянию».
Позитивное женское лона появляется как рот; поэтому «губы» соответствуют женским гениталиям, и на основе этого позитивного символического уравнения рот, как «верхнее лоно», является местом рождения дыхания и слова, Логоса. Похожим образом деструктивная сторона Женского, разрушающая и смертельная матка, чаще всего появляется в архетипической форме как рот, усеянный зубами. (Илл. 78) Мы находим этом символизм на африканской статуэтке, где усеянная зубами матка заменена искаженной маской, наподобие ацтекской богини смерти (Рис. 38), оснащенной различными ножами и острыми зубами. Этот мотив vaginedentata лучше всего различим в мифологии североамериканских индейцев. В мифологии других индейских племен пожирающая мясо рыба обитает в вагине Ужасной Матери; герой — это человек, преодолевающий Ужасную Мать, вырывающий зубы из ее вагины и так превращающий ее в женщину.
В Египте тоже можно продемонстрировать соотношение Женского с губами и Мужского с зубами.Негативное Мужское как атрибут Женского часто принимает форму деструктивного мужского спутника, например, дикого вепря. (Илл. 76b) И клыки вепря или другие зубы животных часто появляются рядом с зубами Ужасной Женщины. Как и другие очаровывающие и связанные со смертью женские фигуры, Сейлла, пожирающий водоворот, имеет верхнюю часть в виде прекрасной женщины, а нижняя часть состоит из трех адских гончих. Мы знаем фаллическое значение единственного зуба грай - тех женских фигур, чьи имена Страх, Кошмар и Ужас, живущих на границах ночи и смерти, на далеком западе, на берегу океана. Их сестры – горгоны, дочери Форкия, «Серого», сына Понта, «изначальной бездны». От них произошли все мифические монстры. Крылатые горгоны со змеями на головах и поясе, с клыками вепря, бородами и высунутыми языками – это уроборические символы изначальной силы Архетипического Женского, образы великой до-эллинистической Богини-Матери в ее пожирающем аспекте земли, ночи и подземного мира.(Рис. 40)
(Илл. 80) С распростертыми ногами Горгона, душащая животное, принимает ту же форму, что и эксгибиционистские богини. Здесь, вернее, гениталии сокрыты и невидимы, что они представлены в виде ужасного лица с оскаленными зубами. Уроборический мужеско-женский аспект Горгоны очевиден не только из-за бросающихся в глаза клыков ее матки-глотки, но и из-за высунутого языка, который – в противоположность женским губам – всегда имеет фаллический характер. Мы находим эту архетипическую чертуна любых изображениях чудовищ по всему миру. Эта связь полностью очевидна в Океании. На Новой Зеландии высунутый язык – знак силы, динамической энергии; и на Лифу, одном из островов Луайоте, половой орган известен как «его слово», выражение, которое придает этому термину его полный смысл как зарождающей силы всех действий, а также всех слов».
Таким образом, ужасный аспект Женского всегда включает в себя уроборическую женщину-змею, женщину с фаллосом, единство деторождения и отцовства, жизни и смерти. Горгона наделена каждым мужским атрибутом: змея, зуб, клыки вепря, высунутый язык, а иногда даже борода.
В Греции Горгона как Артемида-Геката также является повелительницей ночной дороги, судьбы и мира мертвых. Как Энодия она страж перекрестков и врат, (Рис. 40) а как Геката она увитая змеей лунная богиня призраков и мертвых, сворой женских демонов. Ее основное животное – собака, лающая в ночи, находящая путь, которая в Египте, как и в Греции или Мексике является спутницей мертвых. Как повелительница пути вниз и низшего пути она имеет в качестве символа ключ, фаллическую открывающую силу мужчины, эмблему Богини, которая повелевает рождением и зачатием.
Таким образом, когда она в ярости, Богиня, как Деметра или Иштар, как Хатхор или Геката, может закрыть лона живых созданий, и вся жизнь остановится. Как Добрая Мать, она повелительница Восточных Врат, врат рождения; (Илл. 79) как Ужасная Мать, она повелевает Западными Вратами, вратами смерти, засасывающим входом в подземный мир. Врата, дверь, канава, ущелье, бездна – это символы женской земли-матки; (Рис. 30-31) это нуминозные места, которые отмечают путь в мифическую тьму подземного мира. В своем негативном аспекте пещера, один из самых древних храмов женского символизма сосуда, это ад и Хель, германская богиня подземного мира. Характерно, что Хель – сестра уроборической змеи Мидгарда, которая обвивает землю, а также пожирающего волка Фенрира; она – разверзающаяся бездна, которая без устали поглощает смертных.
В христианском мифе Дьявол соотносится с адом как пожирающей утробой земли; среди ацтеков он соответствует Ксиутечутли, повелителю огня, сидящему в центре земли. В облике христианского дьявола есть много от языческого Пана и его сатиров; его предтеча – египетский Сет, враг души, противник Осириса и Гора. В Книге Мертвых он появляется в связи со змеем Апопом как мужской уничтожающий аспект подземного мира. Он убийца, разрушитель, разрывающий на куски, партнер пожирающей души Ам-мит. Он назвал «демоном, красноволосым и красноглазым, выходящим ночью, сковывающим демона в своем логове». Он злой, противник, ассоциированный с красным, который является не только позитивным цветом плодородия, но и цветом беды, зла, крови, смерти и пустыни, где тысячи лет спустя дьявол появится, чтобы искушать избранных.
Ад и подземный мир как сосуды смерти – это формы негативного приносящего смерть живота-сосуда, в точности соответствующего его приносящей жизнь стороне. Вход в сосуд рока – это матка, врата, глотка, которые активно проглатывают, пожирают, разрывают и убивают. Его засасывающая сила мифологическим символизируется его привлекательностью и притяжением для человека, для жизни и сознания и индивидуального мужчины, который может его избежать, только если он герой, да и то не всегда.
Это метко выражено в германском мифе и его этимологических соответствиях. Древненорвежское gina, «зевок», древневерхнегерманское ginen и geinonсвязаны с древненорв. gin, «глотка», «расселина»; староанглийское giwian, «требование»; древненорв. gja, «расселина» и «сладострастная жизнь»; староангл.gipian, «тявкать» и gipen, «задыхаться без воздуха, жаждать чего-то».
Зевание, жадность глотки и расселины в мифологическом восприятии представляют единство Женского, которое как жадная матка привлекает мужчину и убивает фаллус внутри, чтобы удовлетвориться и оплодотвориться, и которое как земля-лоно Великой Богини, как лоно смерти, привлекает и вовлекает все живое, опять таки для своего удовлетворения и оплодотворения.
Здесь глубочайшее переживание жизни сочетается с человеческой тревогой, чтобы образовать архетипическое единство. Мужчина, незрелый в своем развитии, воспринимающий себя лишь мужским и фаллическим, воспринимает женское как кастратор, как убийцу фаллуса. Проекция его маскулинного желания и, на более глубоком уровне, его стремления к уроборическому инцесту, к сладострастному саморастворению в изначальном Женском и Материнском, усиливает ужасный характер Женского. Таким образом, Ужасная Богиня правит над желанием и соблазнением, которое ведет ко греху и разрушению; любовь и смерть — это аспекты одной и той же Богини. Как в Египте, так и в Греции, как в Месопотамии, так и в Мексике богини любви, охоты и смерти сгруппированы воедино. В Спарте и на Кипре Афродита — это также богиня войны, а Пандора — чарующий, но смертельный сосуд Женского.
Даже сегодня сексуальный символизм все еще окрашен пищевым символизмом. В ритуале плодородия сексуальность и питание взаимосвязаны; половой акт, стимулирующий плодородие, гарантирует плодородие земли и отсюда пропитание человека, и даже лингвистически эти сферы тоже взаимосвязаны. Голод и сытость, желание и удовлетворение, жажда и ее утоление — это символические понятия, которые равно верны и для того, и для другого.
Похожим образом, магия, которой изначально правило Женское, без сомнения появилась как «пищевая магия» и развилась посредством магии плодородия в половую или «любовную магию».
Здесь снова этимологические связи указывают на архетипическое единство. Нинк продолжает развивать основу gina: старонорв. geifla, «шептать»; староангл.gifre, «похотливый»; и наконец, старонорв. ginna, «очаровывать, приманивать, приводить в оцепенение»,gizki, «магический инструмент» и gyzki, «чудеса». Развитие значения слова от «зевать» до «желать или требовать» легко понять в связи с голодной зияющей пастью волка. Переход к значению «очаровывать» может быть разъяснен ссылкой на норвежское volvas, или волшебницы. Сага о Хрольфе Краки, например, сообщает, что вольва, прежде чем пропеть свои видения с высокого магического стула, «раскрыла челюсти и мощно зевнула». И снова, когда король не прекратил засыпать ее вопросами: «Она мощно зевнула, и магия была для нее весьма болезненной».
Мы можем много говорить о зияющих глубинах, из которых восходит магическое заклинание, и о сумеречном состоянии сознания. Пока будет достаточно упомянуть о связи между плодородием матки, смертью, сексуальностью и магией в нуминозном образе Ужасной Матери.
Символизм Ужасной Богини в Меланезии
В совершенно ином месте, далеко от центров древней средиземноморской и нордической культур, на меланезийской острове Малекула, одном из Новых Гибрид, мы находим тот же ужасный элементарный тип, что и в Европе. Здесь ритуал инициации по исполнении пятнадцати лет сохранил изначальный характер, который еще не трансформировался в систематизированную и усложненную религию. На Малекуле мир западной доисторической и ранней исторической культуры каменного века можно наблюдать в живых обрядах.
Из обширного материала, который Джон Лайярдсобрал и истолковал, мы воспользуемся только тем, что он говорит об Ужасной Богине и роли, которую она играет в жизни этих людей. Обряд, который принял патриархальный оттенок, вращается вокруг борьбы группы с духом-охранителем, который противостоит богу света. Сегодня этот бог света играет важную роль, но только в последние годы он принял нынешнее значение.
Дух-охранитель или женского или неопределенного пола, но его ужасный, женско-матриархальный характер в любом случае очевиден. Его уроборическая бисексуальность объясняется смесью с разрушительной силой Женского, которое на «поздней» стадии часто изображается мужским. Характерно, что этот пожирающий дух-охранитель представляет гнев предков. И эти предки ни кто иные, как «мужские представители материнской линии… брат матери, брат матери матери» и так далее; иным словами, это матриархальные предки, а дух-охранитель – это злая маскулинная сторона матриархальной женщины, в точности соответствующая связи Сета, брата матери, с Исидой, которую мы обсуждали в другом месте. Имя этих ужасных созданий – Ле-хев-хев, что означает «То, что приводит нас к Этому, чтобы Это пожрало нас».
Это чудовище принадлежит к подземному миру, пещере, символу изначальной земли мертвых, и представляет собой «разрушающее влияние могилы».Обряды, как показывает Лайярд, изображают борьбу за достижение маскулинным принципом света-солнца-сознания, с которыми отождествляет себя мужская группа, против разрушительной силы этого женско-негативного чудовища. Здесь мужской бог света и небес снова символизирует «сознательное стремление», «стремление… забираться все выше и выше». По этой причине этим божествам и психическим тенденциями, которые они представляют, принадлежит символ лестницы, и это верно как для Осириса, так и для малекуланского бога света. Множество возвышенных монументов, от ступенчатых башен Шумера и Мексики до Боробудура на Яве, все они связаны с устремленностью в небеса преимущественно мужского духа.
Для обитателей Малекулы чудовище Ле-хев-хев представляет «бессознательные страхи», «страх… быть поглощенным первобытной силой, от которой он [первобытный человек] с такими усилиями избавлялся и перед которой с такой постоянной тревогой боится снова пасть».
Но что заботит здесь нас, так это не мужская групповая ритуальная борьба против этой опасности и не ее отождествление с небесной силой – символом которой здесь, как и в Египте, является сокол, соответствующий орлу ацтеков и «красному попугаю» инков. Для наших задач достаточно увидеть здесь фигуру Ужасной Богини со всем ее архетипическим символизмом. Когда Лайярд говорит, что дух-охранитель представляет «обратную сторону социальной структуры» слишком узка, в частности ограничена его собственными психологическими интерпретациями. Вся жизнь человечества и, несомненно, первобытного человечества – и ведь до какой степени все человечество первобытно! – вовлечена в борьбу против засасывания в бессознательное и его регрессивной привлекательности; это и есть ужасный аспект Женского.
Вся жизнь на Малекуле наполнена попытками преодолеть нисходящее притяжение психической гравитации посредством постоянного ритуального восхождения. Удачен этот процесс или нет, проявляется в «путешествии мертвого», которое предпринимается в ритуале инициации. В этом путешествии мертвый встречает пожирающее чудовище и выясняет, может он ему противостоять или нет.
Все инициации – как первобытных народов, так и те, что описаны в египетской или тибетской Книгах Мертвых; а равно и инициации в мистических культах, гностических или сакраментальных религиях – нацелены на то, чтобы защитить индивидуума от аннигилирующей силы могилы, от пожирающего Женского. Представлено это Женское как могила или подземный мир, как ад или Майя, как heimarmene или судьба, как чудовище или ведьма, змея или тьма, здесь не имеет значения. Смерть – это в любом случае угасание индивидуума и сознания как света; выживание для индивидуума состоит в том, чтобы указать, что он не принадлежит тьме, а лишь миру света.
Лайярд показал связь между ритуальным начертанием лабиринта на песке и этим мифом о пожирающем чудовище. Эти рисунки служат для того, чтобы представить путь через подземный мир и ночное путешествие по морю, так сказать, путь, который по всему миру является изначальным компонентом самых ранних ритуалов. (Рис. 41) (На конкретном уровне рисунки на песке, которые мы здесь воспроизводим, как считается, изображают четырех летучих лисиц.)
Рис. 41 Изображение лабиринта на песке
Малекула, Новые Гибриды
Согласно Лайярду, главные архетипические особенности лабиринта таковы:
1. Он всегда связан со смертью и возрождением, относящимся либо к жизни после смерти, либо к мистериям инициации.
2. Он почти всегда связан с пещерой (или, реже, с построенным жилищем).
3. В тех случаях, когда ритуал сохранился, сам лабиринт, или его изображение, неизменно находится у входа в пещеру или жилище.
4. Главенствующий персонаж, мифический или действительный – это всегда женщина.
5. Сам лабиринт, или его изображение, всегда проходит мужчина.
Принимает ли лабиринт бесконечно запутанный и запутывающий «путь» или форму «духа-охранителя», реально ли проходится или только изображается замысловатый запутывающий лабиринт, «через» который проходит душа мертвого, в любом случае перед нами «концепция божественного тела как дороги, по которой оно же или ищущий его путешествуют». Леви стремится найти корни этих лабиринтов и соответствующих рисунков на земле у австралийцев в палеолитической пещерной религии, рисунки которой, предположительно, содержат символы посвятительной пещеры и так далее.
Здесь самое важно снова лежит не в генеалогии использований и толкований, а в архетипическом процессе. Ритуал как путь начинается всегда как «идущий» или танцующий архетип, как лабиринт или спираль, как образ духа, или как путь через врата смерти и рождения.
Путь через лабиринт – это всегда первая часть в путешествии по ночному морю, в спуске мужчины, следующего за солнцем в пожирающий подземный мир, в смертельное лоно Ужасной Матери. Этот путь по лабиринту, ведущий к центру опасности, когда в полуночный час, в земле мертвых, посреди путешествия по ночному морю, решимость угасает, появляется в суде мертвых в Египте, в мистериях как классических, так и первобытных, и в соответствующих процессах психического развития современного человека. Ввиду своего опасного характера, лабиринт также часто символизируется сетью, а в центре ее паук.
В обрядах на Малекуле чудовище Ле-хев-хев, как негативная сила Женского, также отождествляется с пауком; с пожирающей людей «мифической людоедкой», с «женщиной-крабом» с двумя безмерными клешнями; с подземным животным, крысой; и с огромным двустворчатым моллюском, который, открывшись, напоминает женские гениталии, а закрываясь, угрожает человеку и зверю.
Группа архетипических символов дополняется «луной». Лайярд сообщает нам, что эта ритуальная фигура состоит из двух лун, обращенных друг к другу, как губы, и что они тождественны фигуре «пути», которую пожирающая женщина рисует, чтобы испытать мертвеца. Иными словами, ужасная глотка смерти или пожирающая матка, через которую он должен пройти, состоит из двух полумесяцев, которые повсюду связаны с великой темной Богиней ночи и тождественны клешням краба-чудовища.
Тот факт, что на Малекуле женские дольмены принадлежат к древнему матриархальному слою культа и ритуала, тогда как вертикальные мужские мегалиты принадлежат позднему патриархальному слою, подтверждает повсеместность архетипического символизма. Обозначение высшей стадии женской инициации как «каменный алтарь» возвращает нас к кровавой, требовательной к жертвам природе Великой Богини, которая в Мексике, например, появляется как жертвенная кровавая чаша в той же функции. (Илл. 76)
Давайте еще раз обратимся к глубокому психологическому смыслу мужской инициации в опасности, которые составляют Женское. Архетипические роли распределяются отождествлением стремящегося вверх сознания с мужским, а регрессивного, пожирающего, опасного бессознательного с женским. Именно эта проекция символического полового качества на мужчин или женщинопределяет социальные и религиозные положения полов до тех пор, пока психологическое значение символов не станет осознанным.
Следовательно, пол монстра, или мира мертвых и так далее, не может быть социально заимствован, и он не дополняет, как считает Лайярд, патриархальную или матриархальную социальную структуру. Подземный мир, как бессознательное, всегда «символически женский» как сосуд, который засасывает и уничтожает, и выстраивает, преображает и вынашивает; он всегда бисексуален. Более того, пожирающее Женское различным образом связано с разрушительным Мужским. Даже когда матриархальный слой подавлен, он может появиться в мужской форме; например, как брат матери, представляющий властный и карательный комплекс матриархального общества, как на Малекуле Ле-хев-хев представляет мужскую сторону матриархата. В патриархальном христианстве, с другой стороны, подземный мир обладает женской природой, как ад, и мужской, как дьявол, который- как Мефистофель в «Фаусте» Гете – стоит в сыновней зависимости от «бабушки Дьявола», матриархальная фигура которой все еще различима на заднем фоне.
Рис. 42 Лунный бог-птица
Рисунок на глиняном изделии , индейцы чиму, Перу
Матриархальный мир Америки
Если мы снова окинем взором архетипический символизм Ужасной Богини, на этот раз по большей части на основе центрально-американского и южно-американского материала, то только потому, что последние исследования позволяют быть уверенными, что американские культуры развились независимо от культур Старого Света. Поразительные соответствия между символизмом двух миров, таким образом, должны покоиться на архетипическом основании. Тогда как в Мексике солярная мифология почти полностью покрыла собой изначальный матриархальный слой и связанную с ним лунную мифологию, последняя доминировала в береговых областях Южной Америки и, в частности, в Перу. Здесь Женское – это «Женщина Луны» и «Женщина Моря», и снова становится очевидным, что море, ночное море и ночное небо – это одно и то же; ибо ночь – это Великий Круг, единство подземного мира, ночного моря и ночного неба, объемлющее все живущее.
Рис. 43 Битва с драконом
Рисунок на глиняном изделии, индейцы чиму, Перу
(Рис. 42) Таким образом, в матриархальной культуре чиму мы находим лунную мифологию с луной как героем и повелителем ночи, а также находим людей и героев, появляющихся из яйца, символа луны. (Рис. 43) В битве дракона, изображенной на кувшине чиму, чудовище – это морской дракон, но также и дракон ночи и смерти. Герой охарактеризован как лунный герой посредством знака полумесяца на змеях, которых он держит в руках. (Рис. 42) Этот знак в связи со спиралями характерен для лунного бога; мы находим его в Египте и в символе обоюдоострой секиры на Крите. (Илл. 82а) Невозможно решить точно, является ли ночная сова женским символом ночного неба или же это сама луна.
Соответствующая фигура из той же культурной сферы, также связанная с Ужасной Матерью – это краб с головой Горгоны на панцире; это тоже пожирающее чудовище из морских глубин. На другом сосуде пожирающие клешни стали пожирающими звериными пастями, и Горгона-краб появляется как тело или матка человеческой фигуры. (Илл. 84b) Существо, которое краб утаскивает в бездны, можно истолковать как звездного бога. (Илл. 83a, b) Фигура, на которую напали, тоже похожа на краба. Здесь, как обычно в мексиканской мифологии, мы, вероятно, имеем дело с небесной битвой, происходящей в ночном море. Эта атакованная и пораженная фигура, вероятно, является лунным богом.
Краб, улитка и черепаха – это частые символы обратно движущейся луны, скрывающейся во тьме, которая, будучи пожрана, часто ассоциируется с негативными символами. (Илл. 82b) Таким образом, бог-улитка в Перу – это лунное божество в негативной фазе. Щупальца бога-улитки, явно схожего с фигуркой, атакованной крабом на другом кувшине, это видимо движущаяся луна; т.е. они движут ее в панцирь улитки или поднимают.
Наше истолкование краба-Горгоны как богини ночи подтверждается тем фактом, что- как ночь во всех мифологиях – она изображается дающей рождение солнцу. (Илл. 84c) Для завершения картины, мы обращаем внимание на другой перуанский сосуд с двумя змеями, символами земли и ночного неба, на котором Горгона нарисована как живот со змеями. (Илл. 84b) (Их рты – это пожирающая сила, которая проглатывает светящиеся тела на востоке и западе.) Как солнечный герой пожирается мексиканской богиней земли с двумя змеиными головами, соответствующими черепахе, так и светящийся герой, солнце он или луна, удавливается (?) двумя змеями Матери-Земли на перуанском кувшине. (Илл. 84а)
Но тогда как матриархальная лунно-ночная психология доминировала в Перу и была заменена патриархальной культурой инков только в поздний период, патриархальное доминирование в культуре Мексики гораздо более очевидно, а матриархальная основа менее различима.
Великое множество ацтекских богинь, проявляющих Архетипическое Женское, кажется, лишает всякой возможности сориентироваться; но тем не менее, единый архетип, лежащий в их основе, может быть явлен посредством анализа существующих между ними отождествлений.
В начале находится божественная пара, «Повелитель и Повелительница Нашей Плоти», чье происхождение и обиталище находятся на тринадцатом и высшем небе, «о происхождении которого никто ничего не знает». Они – первые боги-творцы; они также известны как «Повелитель и Повелительница Двух», что, предположительно, означает «властители производящей дуальности». У них первое место в календаре, поскольку они являются творящим качеством начала и изначальной эры; мужская часть отождествляется с небесами и огнем, а женская часть с землей и водой. Изначальные боги майя, соответствующие этим уроборическим фигурам, считались бисексуальными, что также предполагается ацтекским определением «Повелитель и Повелительница Двух». Эти эпитеты высшей божественной пары указывают, «что каждый из них по отдельности воплощает творящую силу произведения потомства». Концепция изначальной божественной пары, обитающей в высших, удаленнейших небесах, смешана с представлением об Отце-Небе, лежащем на Матери-Земле, которое мы также встречаем в североамериканских мифах. Два первичных бога составляют уроборическое «высшее божество»; несмотря на их центральное значение у них нет храма и культа, они не связаны с отдельными вещами в природе; несмотря на их трансцендентность, они также являются «пищевым уроборосом». Их имена, «Повелитель и Повелительница Нашей Плоти», означают не только «Повелители Нашей Живой Сущности», но в то же время и «Повелители Кукурузы»; так сказать, они являются божеством и начала, и растительности.
Ужасная Великая Мать с юным сыном также играет важную роль в Мексике. Чикомекоатль, кукурузная мать с семью змеями считается божеством древнейшего местного населения, с которым отождествлялась Мать-Земля, «Сердце Земли», мать богов и бабушка; она была Деметрой древней Мексики, Богиней-Матерью.
«Древняя богиня», как легко можно понять, отождествляется с изначальной богиней и богиней земли, которая также носит имя «Наш Предок и Сердце Земли». Она – богиня сладострастия и греха, но также великая прародительница, обновляющая растительность посредством полового акта; как богиня луны и земли, она является богиней запада, смерти и подземного мира. У нее голова смерти, и женщины-жертвы, которых подносят ей, обезглавлены. Как зимний аспект смертельной земли, она противостоит детородящей земле, которая связана с востоком и весной. Она – изначальная богиня материи, чей ужасный характер с ее глазами и прожорливой пастью вырывается из всех ее сочленений. Облаченная в одеяние из змей, она держит смертоносный кремниевый нож и обладает клыками ягуара. (Рис. 38) Это животное – архетипический враг света, негативный мужской атрибут и спутник Ужасной Богини, которая, как Великая Мать, облачена в ночную мантию лун.Как символ жертвенного зверя ягуар – это газель пещер и земли, пожирающей тьмы и ночного неба. Есть миф, в котором единство земли и ночного неба, означающее изначальное единство бытия, разделяется: Богиня Земли нисходит с изначальных небес и разрывается на куски; из двух половин создаются небеса и земля, как в случае с вавилонской Тиамат. Именно из-за этого разрывания она становится источником всякого пропитания, но – в компенсацию за ее благой характер – затем она становится Ужасной Матерью: «Иногда Богиня Земли кричала в ночи, требуя человеческих сердец. И она не успокаивалась, пока их ей не приносили, и она не рожала, пока не получала в питие человеческую кровь». Ягуар как сила тьмы – это враг орла, солнечного символа, и мифическая борьба между светом и тьмой, стоящая в центре ацтекского мировоззрения, принимает форму битв между воинами ягуара и воинами орла. Каждый вечер солнечный бог на западе пожирается земным чудовищем, ибо «представление о земле как о черепахообразном пожирающем чудовище доминировало в мексиканском искусстве», и «земля – это ненасытное чудовище, которое не только пожирает мертвых, но и солнце и звезды, когда они садятся».
(Илл. 85) Также и в Мексике западная нора, в которую спускается солнце, считалась архетипическим лоном смерти, уничтожающим то, что было рождено. Но для ацтеков и родственных народов запад означает больше; это «место женщин», первобытный дом, где человечество однажды выползло из изначальной дыры в земле». Ибо до появления земли и человеческого сознания все пребывало в мире мертвых на западе.
Место женщин – это не только темная пещера, из которой вышел человеческий род; это также «дом, и которого он поднялся». Подземный мир, ночное небо и бессознательное – это одно и то же: запад – это место изначальных богов, дом кукурузы, изначальный мифический дом племен. На западе стоит «Храм Пропитания» и кукурузное дерево с колибри, которое как символ пробужденной растительности связано с солнечным героем.
Союз позитивных и негативных символов в месте истока и их связь с едой типичны изначально уроборической природы людей. Таким образом, запад – это место мира до мира, того уроборического существования бессознательного совершенства. Только после создания мира, после сотворения света, после того, как солнце начало свой путь и начали взаимодействовать антитетичные принципы враждующих сил, т.е. после того, как было срублено символическое дерево изначального дома, запад стал местом смерти.
Души женщин, которые, умерев при родах, стали демонами, сочетающими смерть и рождение, также принадлежат к символизму запада. Как пауки, в особенности опасные для мужчин, они свисают с небес; и как демонические силы изначальной тьмы, они сопровождают солнце от зенита до места смерти на западе. Это силы времени до времени, так сказать, «до рождения солнца». Но эти демоны ранней матриархальной эры также демоны последних дней, которые поглотят человечество, когда приблизится конец мира, и солнце, луна и звезды столкнутся.
Для ацтекского мировоззрения характерно, что роковая ночь висит надо всеми живыми созданиями. Не только каждая из четырех мировых эр заканчивается ужасной катастрофой, но и конец каждого календарного деления из пятидесяти двух лет является судьбоносным временем, когда с ужасом перед наказанием ожидают конца мира, а продолжение жизни празднуется как чудо и возрождение. Пятидесятидвухлетний интервал соответствует полночи целого дня и зимнему солнцестоянию года. В это время уничтожаются все сосуды; все огни гасятся. Это «судное время», как, например, еврейский Новый Год, и, как во многих мировых празднествах Нового Года, прохождение этой опасной точки празднуется с оргиастической радостью, возжиганиями огня и так далее.
Сознательное мировоззрение ацтеков «патриархально»; сила Богини нарастала почти невидимо, а мужской принцип света и солнца оставался доминирующим. Но более близкий анализ позволяет получить совсем иную психологическую картину. Бок о бок с царем здесь правит фигура, которая, хотя и почти всегда изображающаяся мужской, носит имя ужасной Матери-Земли: «Змеиная Женщина». Она «обладала решающим голосом во внутренних делах племени, где гражданские обряды и религиозные требования управляли почти каждым действием…» «В Теночитлане Вождь Мужчин и Змеиная Женщина несли двойные обязанности в отношении гражданских и религиозных дел, первый активно возглавлял посты, а последняя наблюдала за храмами, формой обрядов и внутренними делами жречества».
Здесь нет сомнений в том, что на изначально матриархальную констелляцию были наложены патриархальные установления. Среди племен Северной Америки мы часто обнаруживаем, что старухи, не обладающие официальной властью, управляют внутренними делами племени, тогда как военные вожди управляют делами внешними. Это соответствует изначальной матриархальной ситуации, в которой группа женщин и детей управляется Старухой, тогда как сражением и охотой в мужском обществе заведует военный вождь или демократическая мужская группа.
Анализ ацтекской констелляции с ее матриархальными чертами, на которые наложены патриархальные особенности, весьма поучителен для истории человеческого развития. Изначально мужчины как воины стояли на службе женского божества, которому они приносили кровавые жертвы; так это и осталось в ацтекской культуре, хотя политико-социально-экстравертное доминирование уже было в руках мужской группы и хотя патриархальный солярный принцип – по видимости – заменил матриархальный лунный принцип. Все ацтекские намерения были подчинены войнам, которые развязывались для захвата пленников, которых приносили в жертву культу Змеиной Женщины, которая даровала плодородие, только будучи удовлетворена ужасными кровавыми жертвоприношениями.
Жесткость мексиканских обрядов, которые, как считалось, гарантировали плодородие земли, а также укрепляли маскулинную, солярную, сознательную жизнь, выражала чудовищный страх мужского сознания перед поглощением женским темным аспектом бессознательного.
Характерной ацтекской формой жертвоприношения было вырвать сердце из живого тела и предложить его солнцу; это давало уверенность в приносящем плодородие дожде, оживляющем землю. В другой форме жертвоприношения с жертвы сдирали кожу, а жрец «облачался» в эту кожу – типичная форма трансформирующего символизма. Этому, очевидно, предшествовал другой тип жертвоприношения: обезглавливание. В Египте обезглавливание и расчленение зародились в превзойденном матриархальном слое, остатки которого все еще различимы в мифах и обрядах ацтеков, как, например, в концепции «южного круга ада», круга обезглавливания и расчленения.
Обезглавливание злой богини луны-сестры было первым деянием героя-бога Хуитцилопоцтли. Обезглавливание женской жертвы было центральным обрядом в весеннем фестивале змеиной подземной богини, и боевой жертвенный фестиваль гладиаторов заканчивался танцем с головами жертв.
В Мексике также запад, как показывает его символизм, ассоциировался с бессознательным; это «Великое Море». И поскольку среди мексиканцев и индейцев кора, открытых Пройссом, ночь и ночное небо также являются ночным океаном небес, луна – это ночная змея, которая движется по воде, и смертельная западная угроза Ужасной Матери также представлена опасностью потопа. «Индейцы кора верят, что на западе мира живет могучая змея, ночь воспринимается как вода, которую восходящая утренняя звезда убивает, и орел, дневное небо, пожирает. Если этого не случится, мир наполнится водой».
В западной символьной группе Ужасной Матери – ночь, бездна, море, водные глубины, змея, дракон, кит – все символы окрашивают друг друга и сливаются друг с другом. Пожирающая вода, разрывающее лоно земли, бездна смерти, опасная змея ночи и смерти, кит, море и кит в море – все это аспекты негативного бессознательного, «водных глубин», которое живет в ночной тьме рядом с миром людей и угрожает залить весь мир водой.
(Рис. 44-45) Следовательно, Женское, как майянская богиня Иксчель, богиня разрушительных потопов и луны, является фатальным водным кувшином. Ее символ – перевернутый сосуд рока, на голове покоится смертоносная змея, на руках и ногах у нее острые звериные когти, а ее одеяние украшено пересеченными костями, эмблемой смерти.
Катастрофу потопа может предотвратить только солнечный герой сознания, который снова и снова поражает змею бездны. Эта победа героя свершается на востоке, где восходит солнце, или, как в Мексике, в полуденном зените, и это в точности соответствует почитанию лунного героя как новой луны или полной луны.
Поскольку ацтеки, как это показывает экстраординарная живучесть архетипа Ужасной Матери среди них, находились под действием страха смерти, напоминающим страх египтян, архетип подземного путешествия героя, преображения и возрождения тоже играет среди них важную роль.
Рис. 44 Древняя богиня Искчель, уничтожающая мир водой
Майя, из кодекса
Кровавое жертвоприношение и расчленение принадлежат к ритуалу плодородия Великой Матери. И то, и другое оплодотворяет лоно земли, что можно видеть из многочисленных обрядов, в которых части жертвы – человека или животного – торжественно разбрасывались по полям. Греческие Тесмофории, в которых поросята, символизирующие детей утробы земли, и фаллические символы забрасывались в ущелье, в котором кишели змеи, также принадлежат к этому контексту. Ущелье – это лоно земли; взятые вместе, змея и ущелье здесь снова представляют собой плодородие земли. Распавшаяся плоть жертв позже доставалась из ущелья и распределялась по полям для магии плодородия.
Рис. 45 Иксчель
Майя, из кодекса
Необходимость в оплодотворении и оживлении феминной земли кровью, смертью и трупами – эта концепция, укреплявшаяся течением жизни и смерти в природе – констеллирует Великую Мать ужасной, убивающей и расчленяющей. Поэтому великие богини – это богини охоты и войны, занимающиеся жизнью и смертью. Поэтому ацтекская Богиня-Мать также является богиней обсидианового ножа, которым расчленялись тела, и поэтому в своем аспекте лунной богини ее называют «белым каменным ножом».Соответственно и Сет, мужской спутник ужасной Исиды,обладает атрибутом первобытного кремниевого ножа, «ножа Сета». В Америке обсидиан как наконечник копья, охотничий нож, жертвенный нож и меч является инструментом смерти. Обсидиановая богиня, связанная с богиней охоты, изначально была драконоподобной фигурой. Позже она сама стала богиней охоты. Ее крылья бабочки были тронуты обсидианом. Культ магического оружия был связан с ней, как и со всеми первобытными богинями смерти и охоты.
Тецкатлипока, один из самых важных богов ацтекского пантеона, также был обсидиановым богом и играл сакральную роль обсидианового ножа. Луна как серповидное оружие, меч и нож – это архетипический символ борьбы юного героя против дракона тьмы, который предшествовал солярной мифологии.
«Мексиканская традиция весьма ясно являет нам, что обсидиан из-за своих дающих пропитание свойств начал почитаться как источник всякой жизни, даже как сам принцип существования. Творящая богиня Тонакачихуатль (Госпожа Нашего Бытия), как считалось, родила обсидиановый нож, из которого произошли шестнадцать сотен полубогов, населивших землю. Как показывают ацтекские художественные манускрипты, маис часто изображался в форме жертвенного ножа из обсидиана».
Спенс выражает то мнение, что изначальная вера ацтеков была «обсидиановой религией», и не без основанийвыводит ее из до-агрикультурной охотничьей фазы. Потому обсидиан – это магические оружие, спустившееся с небес, жизнь и смерть приносящий центральный символ кровавой первобытной Великой Матери, которая сама расчленена (см. выше) и оттого становится источником всякой жизни. Позже, когда охота уступила место сельскому хозяйству – неважно, случилось ли это до или после завоевания Мексики ацтеками – аспекты изменились. Как сообщает нам древний гимн, обсидиановая богиня охоты, обсидиановая бабочка, стала «богиней мелокактуса», и Великая Богиня изменилась от богини охоты, крови и ночи до земной богини. Сын ее плодородия теперь стал пшеницей, тождественной обсидиановому ножу – а сама она стала богиней плодородия пшеницы. Но ее древняя ужасная природа сохранилась, ведь плодородие, смерть и жертвоприношение связаны друг с другом, и лущение зерновых тождественно вырыванию сердца из жертвы с помощью обсидианового ножа.
Великая Богиня рождает жизнь, зерно, которое может появиться как фаллический зерновой бог или как сын зерна, и она также рождает смерть, обсидиановый нож. Этот двойственный аспект, в котором жизнь становится смертью, а смерть – жизнью, и одна зависит от другой, повторяется в ацтекском мифе и ритуале снова и снова. Это очевидно из жертвоприношения крови, «которая посредством божественной алхимии преображается в дождь», и жертвоприношения живых существ в целом.
Повсюду Великая Мать связана с дуальностью луны и земли, и тайна плодородия земли тоже связана с луной и ее расчленением: здесь луна оплодотворяющий и расчлененный сын.
Поскольку ритуальное убийство и расчленение – это важный переход к возрождению и новому плодородию, гибель сверкающих богов на пути в подземный мир является космическим эквивалентом рождения нового дня. В ацтекском мифе о путешествии через ад мир мертвых – это созданный из крови череп, центр мира. Это смертоносная сторона дающего жизнь мирового пупа. (Рис. 46) Подземные сосуды смерти и преображения имеют форму пожирающих черепов с глазами и оскаленными зубами. В Мексике южная область обезглавливания и расчленения соответствует ужасному миру подземных врат в Египте. (Рис. 33) В его центре – ужасная фигура с двумя обсидиановыми ножами на голове и смертоносными лезвиями, торчащими из суставов; ее территория огорожена частоколом ножей.
Как богиня смерти, Великая Мать носит обсидиановый нож; юный бог луны Ксипи-тотек с маской из обсидиановых ножей ассоциирован с ней и входит в ее ритуал, в котором юного сына расчленяют или кастрируют. Это типичное само-жертвоприношение луны, ведущее к ее возрождению.
Если теперь, на основе ацтекского материала, мы снова попытаемся описать связь между культом Великой Матери и жертвоприношением ее юного сына, который является и ее любовником, и оплодотворителем, то потому что здесь ясно различим древнейший матриархальный ритуал Ужасной Богини, хотя и с наложенными патриархальными элементами. Есть основания полагать, что материнскому жертвоприношению мужчины, ее сына, в ранние времена предшествовало жертвоприношение дочери, или даже что они появились одновременно.
Рис. 46 Подземный сосуд смерти и преображения
Ацтеки, из кодекса
Мы действительно находим свидетельства жертвоприношения женщин или девочек, т.е. богинь, ведь в Мексике принесенные в жертву всегда отождествлялись с богами. Но даже жертвоприношение воина, играющее важную роль в ацтекском ритуале, не обязательно предполагает жертвоприношение мужского начала. Мы знаем, например, что в культе Ксипе, освежеванного бога, пленников убивали стрелами, символизирующим сексуальное соединение с землей.Иными словами, сочетание и убийство идентичны, и смерть представляет собой оплодотворение.
Мы уже указали на лунный и «западный» характер Ксипе. Относительно его отождествления с Женским Пройсс пишет: «Ксипе – это мужская параллель богине луны и земли, матери богов или богине сексуального наслаждения, которая также персонифицирует кукурузу и кукурузные запасы. В настоящем случае Ксипе заменяет богиню луны и земли как представитель земли. Это наиболее очевидно из короткой юбки из листьев запоте, которую он носит, а также из того факта, что она соединена с дырой посреди круглого камня, эта дыра представляет центр и вход – как в сексуальном, так и в других отношениях». Отождествление мужского бога Ксипе с Богиней земли в другой форме повторяется в празднестве сбора ракитника, посвященном той же Матери-Земле. Жертва – женщина, а на другой день маленькая девочка, играющая роль богини земли; она обезглавливается, и ее кровью орошают фрукты, семена и так далее, чтобы гарантировать их прирост. Обряды этого празднества, включающего танцы и бутафорские сражения, являют очевидные аналогии со свадебными обрядами. Очевидно, что основой для празднества служит женитьба матери и сына, и это же объясняет особенности, которые до сих пор не были поняты: «Половые акты и деторождение символизируются носителями фаллуса и раздвинутыми ногами богини перед образом Хуитцилопоцтли в определенных фазах. Это рождение кукурузы, изображаемое столь странными обрядами».
Важнейшие элементы этого ритуала плодородия – это обезглавливание женщины как богини, оплодотворяющее жертвоприношение ее крови, сдирание кожи с ее тела и облачение сына-бога-жреца в ее кожу. Об этом Фрезер говорит: «Скорее нам следует ожидать, что как одна женщина исполняла божественную смерть, так другая должна исполнить божественное воскрешение».
Объяснение составляет центральное содержание мистерии преображения: смерть матери зерна и земли ведет к рождению зерна, ее сына. Сын зерна, облаченный в кожу принесенной в жертву Матери-Земли является образом живой беременности его матери, в которой женское преобразуется в мужское, созданное из крови принесенной в жертву женщины. Кровь трансформации укрепляется жертвоприношением. Сын бог-зерно носит маску из бедренной кожи жертвы, и это повторение того же символизма трансформации и рождения или перерождения.
Тождество матери и сына в этой мистерии плодородия усиливается тем фактом, что до жертвоприношения богиня зерна носит облачение из американской агавы, характерное для зерна-сына. Главная церемония празднества свежевания – это жертвоприношение битвы на мечах, сражения между избранными пленниками с бутафорским оружием и полностью экипированными воинами – сражения, которое, конечно же, заканчивается смертью и жертвоприношением пленников.
Пленники, чья смерть в битве образует содержание битвы, стоят на большом камне около десяти футов в диаметре. Они связаны веревкой, «продовольственной веревкой», которая начинается с центра камня, «представляющего центр и вход в землю – как в сексуальном, так и других отношениях», веревкой, очевидно напоминающей пуповину. Пленника, который устал или просто не может сражаться, убивали в позе, которую Данзел обозначает как приемлющую, но ее можно равным образом назвать позой при рождении.
В этой связи следует упомянуть, что мать, давшую рождение ребенку, называли «создавшей пленника», и что женщину, умершую при рождении, называли «принесенным в жертву пленником». Чтобы понять ритуал, важно отметить, что богиня древних чичимеков,«богиня, умершая при родах», известная как «древний герой» и как «принесенная в жертву богиня». С ней связаны женские демоны запада, души женщин, тоже умерших при родах.
Убитый пленник – это мужчина и женщина, мать и сын, земля и бог света, почва и зерно в одном. Он – умирающее женское начало и обновленное мужское, которое представляется сердцем и символически идентично солнцу и колосу пшеницы. Жертвенное действо, типичное для ацтеков, в котором сердце, драгоценный камень, плод орла, вырывается из груди жертвы и подносится солнцу, соответствует «лущению зерна». Солнце как плод дневного неба, как «бирюзовый принц» и «восходящий орел», питается жертвенными сердцами и их кровью. Существование мира зависит от его восходящего полета.
Зерно – это фаллический символ плодородия; зерно и бог зерна соответствуют богу пшеницы в западно-европейской культурной сфере. Вырывание и поднимание сердца – это магическое средство для восхождения солнца, а также для роста зерна; его подъему следует помочь; «подъем», как и «прыжок» - это магические пособники роста.
Последнее подтверждение связи между солнечным богом как юным любовником и Великой Матерью можно найти в фигуре Ксочипилли-Чинтеотля. Ксочипилли – это юный бог жизни, утра, потомства и продовольствия, типичный бог солнца, любви и растительности. Это фаллический бог, стоящий между ночью и днем, как юный Эрос-Амур; он также является бабочкой и «цветочным повелителем».
Как и в Египте, юное утреннее солнце принадлежит материнскому ночному небу; как и фаллические юные любовники в европейской и азиатской мифологии, он – прекрасный повелитель цветов, связанный с землей. Он возлюбленный ацтекской мадонны, которая также носит его на руках, как ребенка.
Ксочикветцаль, лунная дева, это богиня любовных наслаждений и грехов; развлечений, танцев, песен и искусства; прядения и плетения. Она богиня свадебной связи и покровительница шлюх.
Тождество девы с уроборической изначальной матерью возвращает нас к фигуре великой изначальной матери как девственницы. Наряду с этой архетипической идентичностью, она также считалась «первой женщиной, что родила близнецов»; отсюда, как и все изначальные материнские фигуры, как изначальная мать принципа противоположностей, жизни и смерти, смерти воскрешения.
Архетипическое бракосочетание Великой Матери с сыном, который появляется как бог света, кукурузы и цветов, отмечается также и в Мексике, и здесь снова омоложенная богиня-дочь появляется наряду с ужасной богиней-матерью, которой она идентична. По этой причине юная лунно-девственная богиня любви и шлюх«с примечательной частотой «приравнивается» к женской уроборической богине начала». Спенс верно считает, что богиня зерна стоит в том же отношении к матери зерна, как Персефона к Деметре. Все богини, как и боги, это «вариации на тему».
Двуединость Великой Богини как матери-дочери можно продемонстрировать уже в очень раннем периоде. Так, до-ацтекские глиняные фигурки (Илл. 86, сверху) «обычно были женскими и могли изображать богиню-мать, символизирующую рост и плодородие – концепцию, общую для религиозных идей человечества». «За этими статуэтками, должно быть, стояло суровое осознание сложных ритмов рождения, роста и смерти в природе, вкратце выраженных в чуде женщины, рожающей детей».
Относительно другой группы фигур (Илл. 86, внизу) Вейлант пишет: «Эти статуэтки, в противоположность матронам на других местных изображениях, обладают некой девичьей грацией». Без сомнения, эта юная богиня – Ксочикветцаль, чей юный сын-любовник Ксочипилли также был юным богом зерна Чинтеотлем. По этой причине в празднестве Чинтеотля Ксочипилли появляется в форме бога зерна.
Дальнейшее подтверждение связи юного бога зерна с его матерью можно найти в празднестве летнего равноденствия, когда юный Ксочипилли-Чинтеотль принимает участие в сакральной игре в мяч как противник ужасной старой Богини-Земли зимнего солнцестояния.
Смысл этого празднества космический - это победа восходящего юного бога весны над старым аспектом Матери-Земли. Но это космическое значение связано с плодородием, ведь рост пшеницы образует архетипическую связку с солнцем, светом и сознанием.
Цель игры в мяч заключалась в том, чтобы с помощью сложных маневров направить мяч в каменное кольцо, и Дензел верно уравнивает полет меча с половым актом: «Указанием на это является крик, который зрители обращали к удачливому метателю: «Он великий прелюбодей». Судя по этому, игра в мяч изначально имеет частичное значение ритуала плодородия». Это толкование поддерживается тем обстоятельством, что кольцо называлось «весной», и сквозь него выливали воду. Союз сына и матери завершается течением плодородия через материнскую матку, весну, что также является уроборическим, бисексуальным символом творения. Текущая, оплодотворяющая вода маскулинна, но весна в целом – утробный символ детородной феминной земли, которая рождает ручьи и потоки.
В инцесте со своей матерью герой зачинает себя. Но поскольку сын-любовник становится жертвой Великой Матери в «матриархальном инцесте», «великому прелюбодею», победоносному «быку его матери» предсказывается ранняя смерть.
Ацтекская мифология отличается от знакомых мифов Старого Света об умирающем мужском начале в одном важном пункте: в ацтекском мифе Ужасная Мать убивает не только юного фаллического «Адониса-сына», но и его зрелую форму, воина.
Таким образом, становится понятно, почему воин, которого приносили в жертву на круглом камне, тоже считался Хуитцилопочтли. Его символ – колибри, «символ растительности начала сезона дождей». Как дух плодородия, бог носит лапку этой колибри, которая связана с маисовым деревом на западе, в мире Великой Матери. Он – бог солнца и войны; он рожден девственной матерью, которая зачала от волана с небес, это вариант мотива «сверхъестественной матери» или оплодотворения солнечным фаллосом как источником ветра. Как сын облаченной в змей матери, он обвит змеями; его скипетр – змея; его барабан – змеиная кожа. Как и солнечном фаллосе, отношения сына, змеи и ветра повторяются в фигуре Хуитцилопочтли. Он символизирует производящий сияющий аспект, который также является доминирующим элементом в другом героическом боге ацтеков, Кетцалькоатле, пернатом змее.
Как бог войны, Хуитцилопочтли также был оплодотворителем, ведь развязать войну значит захватить пленников, чья кровь важна для плодородия и богов, и мира. На одном из его празднеств его образ замешивался в тесто, смоченное кровью принесенных в жертву детей и протыкался стрелой в знак его смерти до времени воскресения на следующий год. Священный пятидесятидвухгодичный ритм ацтеков и ритуальное добывание нового огня также были связаны с протыканием и сакраментальным поеданием его образа в тесте. Сакральное существование Хуитцилопочтли символически приравнивалось к жизненной сущности огня-солнца-крови-пшеницы, ведь он был не только оплодотворителем, но в роли бога зерна он также был убит, принесен в жертву, съеден и воскрешен. Он, как и другие мужские божества света, должен был «стать костями», т.е. умереть.