Великая Отечественная на Черном море. часть 1

Как уже говорилось, на должность командующего Филипп Сергеевич был назначен Наркомом Петром Александровичем Смирновым. Заступивший Нарком Михаил Фриновский совместно с начальником главного политуправления РККА Львом Михайловичем Мехлисом деятельность Октябрьского проинспектировали и, судя по всему, одобрили. Успехами в боевой подготовке при таком дефиците опытных кадров в бригадах и отрядах флотилии Филипп Сергеевич вряд ли мог похвастаться. Чем же мог так очаровать этих двух кровожадных евреев флагман 2 ранга Октябрьский? Правильно, – только тем, что настойчиво и успешно выполнял их указания по выявлению и искоренению врагов народа на флотилии. Быть может, у вас какие-то другие соображения на этот счет?

Как же комментирует в своих воспоминаниях подобную обстановку на флотилии дочь Филиппа Сергеевича – Римма Филипповна? «…На памяти у меня один странный разговор, состоявшийся в нашей семье. Отец пришел хмурый со службы, чем-то расстроенный. На мамин вопрошающий взгляд ответил раздраженно:

– Я ему сказал: что же ты делаешь? Мне скоро не с кем будет работать. Знаешь, что он мне ответил? «Погоди, погоди, скоро и до тебя доберемся».

– И что же ты? – спросила мама.

– Говорю: руки коротки.

Этот короткий диалог запал в детскую память, видимо, в связи с названной в разговоре фамилией Кротова – начальника Особого отдела флотилии. Эта фамилия наводила страх…».

Любопытные воспоминания. Чем же объясняется такая смелость Филиппа Сергеевича в разговоре с начальником Особого отдела флотилии? Да только тем, что Филипп Сергеевич хорошо представлял уровень тех, кто стоял за его спиной, кто, сохранив его на прежней должности, решительно назначил на более высокую и ответственную должность.

По свидетельству Николая Герасимовича Кузнецова, в то время командующего ТОФ, в начале апреля 1938 года во Владивосток приехал глава недавно образованного Наркомата ВМФ бывший начальник Политуправления РККА Петр Александрович Смирнов. Прямо с перрона вокзала Смирнов заявил Кузнецову: «Я приехал навести у вас порядок и почистить флот от врагов народа».

О «плодотворной» деятельности Смирнова в ходе этого приезда мы уже вели речь. Для нас важен лишь тот факт, что Филипп Сергеевич Октябрьский, назначенный командующим Амурской флотилии, – ставленник, или если вам будет угодно, – «назначенец» наркома ВМФ Петра Смирнова. Наверняка, назначая его на эту ответственную и вполне независимую от командующего ТОФ должность, Смирнов придал Октябрьскому особые полномочия и права по наведению «порядка» на флотилии, что и давало Филиппу Сергеевичу основание сдерживать неуемную прыть того же особиста Кротова.

При этом стоит обратить внимание и на то, что в разговоре с Кротовым, обнаруживается не столько желание защитить своих непосредственных подчиненных от явного произвола, сколько сохранить штат полезных для дела сотрудников… А это, как говорят в Одессе, «…две большие разницы».

Объективности ради, следует признать, что Филипп Сергеевич делал попытки вывести из-под удара отдельных офицеров. Обратимся к воспоминаниям Ивана Зарубы. Иван Александрович очень точно передает ситуацию, сложившуюся на флотилии в период репрессий: «В конце 1937 года, 12 ноября меня вызвали в штаб сдать должность. Значит, дела мои плохи. Я сдал за два часа. Лялько у меня принял. Я ушел домой, и вдруг звонит Октябрьский. Я удивился, в чем дело? Он говорит: «Я ничего не могу сделать. Все делается без меня. Я дам совет: получите все ваши деньги и уезжайте. Никаких вопросов не задавайте. На следующий день я уехал, а вещи попросил продать соседа».

Остается уточнить, что Заруба ошибочно датирует события 1937 годом, вместо 1938-го, так как Октябрьский принял дела командующего флотилией не ранее марта 1938 года. Что же касается самого эпизода с Зарубой, то Филипп Сергеевич, выводя его из-под удара, ничем особенно не рисковал, исполняя приказание штаба флота о представлении капитан-лейтенанта Ивана Зарубы к демобилизации… Нас ждет еще не один эпизод общения с Иваном Зарубой, поэтому мы с ним надолго не расстаемся. Очередная встреча с Иваном Зарубой, ставшим к тому времени капитаном 2 ранга, произойдет 11-го ноября 1941 года. Именно в этот день крейсер «Червона Украина», которым командовал капитан 2 ранга Заруба, благодаря странному упрямству командующего флотом Октябрьского, был буквально «подставлен» под удар немецкой авиации и утоплен в Южной бухте рядом с Графской пристанью. Не особенно дорожил Филипп Сергеевич свидетелями своей «плодотворной» (?) деятельности на Амуре… Еще через 8 месяцев, в июле 1942 года, наш «заботливый» Филипп Сергеевич, убывая с Херсонесского аэродрома на Кавказ, бросит своего сослуживца по Амуру в числе многих десятков тысяч человек, обрекая всех на смерь и плен… По обоим упомянутым эпизодам, в которых Ивану Зарубе пришлось фигурировать и как участнику и как невольному свидетелю, нам предстоит в свое время уточнить многочисленные детали.

Возвращаясь к событиям 1938-1939 годов, приведем выдержку из воспоминаний очевидца: «…Но этому «набору» (имеется в виду группа, арестованная в августе 1938 года – Б.Н.) повезло: все они в начале 1939 года были выпущены на свободу и уехали с базы флотилии к новым местам службы на западе и на других флотах. В то время мы, конечно, были рады тому, что справедливость восторжествовала, но не могли понять, что происходит. Только теперь, десятилетия спустя, что было тайным, становится явным. В конце 1938 года, когда еще продолжалось следствие над арестованными «последнего набора», нарком внутренних дел Ежов и Фриновский были сняты с занимаемых должностей и арестованы. Ежова сменил Берия…».

Действительно, процесс репрессий завершал свой очередной кровавый цикл. 30 июня 1938 года Смирнов Петр Александрович был арестован как участник военно-фашистского заговора. Расстрелян он был 22 февраля 1939 года.

26 марта 1939 года арестован Смирнов-Светловский Петр Иванович, занимавший при двух наркомах должность первого заместителя. Расстрелян 6 марта 1940 года.

6 апреля 1939 года арестован по обвинению в «…организации троцкистско-фашистского заговора в НКВД» Фриновский Михаил Петрович. Расстрелян 4 февраля 1940 года.

Казалось бы, и некоторым «назначенцам» последних наркомов могло не поздоровиться?

Я специально выписал даты арестов двух наркомов и их первого заместителя, чтобы не было сомнений в обстановке очередного назначения Филиппа Сергеевича Октябрьского теперь уже на очередную должность – командующего Черноморским флотом.

Обратимся к уже проверенному «первоисточнику» – воспоминаниям Риммы Филипповны Октябрьской: «…В начале марта 1939 года в Москву с Дальнего Востока отправился специальный поезд с делегатами 18-го съезда партии. В числе делегатов был и мой отец. Мы уезжали всей семьей. Родители решили совместить поездку на съезд с очередным отпуском. Но мог ли военный человек планировать свою жизнь?

Все вышло совсем иначе. Съезд закончился, папа приехал в Ленинград, где мы его ждали, и сообщил о полном изменении планов. Отпуска не будет, он назначен командующим Черноморским флотом, и мы сейчас же едем в Севастополь…».

Детская память очень цепкая: сказано весна, значит – весна, сказано март, значит – март. Очевидно, что в кулуарах съезда высшим военно-политическим руководством страны было принято решение о назначении флагмана 2 ранга Октябрьского командующим Черноморским флотом. Мог ли как-то повлиять на это назначение Николай Герасимович Кузнецов? Не мог, потому, как решение о его назначении заместителем Наркома ВМФ было принято в процессе того же съезда и озвучено на совещании, которое собрал Врио Наркома ВМФ флагман 2 ранга Смирнов Петр Александрович. С ходом этого совещания мы уже знакомы по воспоминаниям Николая Герасимовича Кузнецова. Зачем же тогда годами писать в биографиях и в различных справках, что назначение Октябрьского на Черноморский флот состоялось в августе 1939 года? Да потому, что уже 26 марта 1939 года был арестован флагман 2 ранга Смирнов-Светловский, который первым предложил назначить Филиппа Сергеевича командующим… Тихоокеанским флотом. Да, я не ошибся, именно – Тихоокеанским. Но вот тут уже, что называется, «удила закусил» Кузнецов, в присутствии которого обсуждалась кандидатура Октябрьского, и было принято компромиссное решение – Октябрьский назначается командующим Черноморским флотом, а флагман 2 ранга Иван Юмашев направляется из Севастополя во Владивосток, командовать Тихоокеанским флотом. С учетом того, что с Юмашевым нам предстоит встретиться только в 1947 году, когда он сменит на посту Главкома ВМС Кузнецова, имеет смысл кое-что о нем узнать.

Наш нездоровый интерес вызван, прежде всего, тем, что при неожиданной смене начальников, невольно возникают разные вопросы. Прежде всего, – чем была вызвана эта замена? На этот вопрос, несколько невнятно, но мы получили ответ. Вопрос второй,- равноценная ли это была замена? Для ответа на него следует знать человека, кому на смену пришел Филипп Сергеевич Октябрьский. И только, выполнив это условие, имеет смысл вести речь о том, что потерял или что приобрел флот и Севастополь от этой замены.

И так, что за человек был бывший командующий Черноморским флотом Иван Степанович Юмашев?

Чтобы не спугнуть боязливого читателя, я не стану знакомить с биографией Ивана Юмашева с момента его рождения. В нашем случае уместно начать с начала его командной карьеры, которая привела его на должность командующего флотом. Без фантазий, только факты: 1924 году в должности старшего артиллериста служил на сторожевом корабле «Воровский», на котором участвовал в межфлотском переходе – Архангельск – Владивосток. Так вот, непосредственным начальником «военмора» Юмашева являлся старший помощник командира «Воровского» Смирнов Петр Александрович. Если же учесть и тот факт, что в период гражданской войны оба они служили матросами на кораблях в Кронштадте, затем воевали в составе Волжской военной флотилии, то очень велика вероятность их общения в процессе дальнейшей службы. Вот они хитросплетения флотских судеб – безотказный служака, отличный моряк, прошедший все основные ступени флотской службы (в отличие от Филиппа Сергеевича Октябрьского), а в клубок интриг все-таки попал.

Филиппу Сергеевичу впоследствии очень уж не хотелось, чтобы оба последних его назначения как-то ассоциировались с именем «врага народа» Смирнова-Светловского. Но это была только одна из причин последующей подтасовки дат назначений на должности и сроков передачи дел. При фактическом положении дел получалось, что Октябрьский не пробыл в должности командующего Амурской флотилией и календарного года. Когда же дата назначения на должность командующего Амурской флотилией плавно сместилась с апреля на февраль, а дата принятия дел командующего Черноморским флотом так же плавно переместилась с апреля на август – здесь уже все в соответствии со стандартами кадровой политики. Ведь не бросился же Филипп Сергеевич, прямо со съезда в Хабаровск, сдавать дела по должности командующего флотилией своему преемнику – капитану 1 ранга Арсению Головко, и не спешил он в штаб Черноморского флота принимать дела у флагмана 2 ранга Юмашева, убывающего командовать Тихоокеанским флотом. А времена то были ох какие суровые – спешить явно не следовало. Не успели разъехаться делегаты 18-го съезда, как 26 марта был арестован Смирнов-Светловский, а 6 апреля был арестован Нарком ВМФ Фриновский. Послужной список офицера, даже с учетом помарок, затушевок, писарских ошибок – это документ серьезный. И по нему выясняется, что отпусков за 1938-1939 годы флагмана 2 ранга Октябрьского Нарком ВМФ не лишал, и два весенних месяца 1939года вполне вписываются в выверенные до мелочей поступки Филиппа Сергеевича.

Кузнецов по натуре был не злопамятный, но очень впечатлительный и эмоциональный. А повод для смертельной обиды на Филиппа Октябрьского у него был, и не у него одного. Нам трудно будет объективно оценить дальнейшие взаимоотношения Филиппа Сергеевича Октябрьского с Николаем Герасимовичем Кузнецовым и Сергеем Георгиевичем Горшковым, если мы не познакомимся с некоторыми подробностями гибели эскадренного миноносца «Решительный». Но для этого нам придется вернуться на Дальний Восток – в Хабаровск и Владивосток осени 1938 года.

8 ноября 1938 года в Татарском проливе недалеко от Советской гавани погиб в шторм эсминец «Решительный». Казалось, какое отношение к этому событию имел Октябрьский, который находился в Хабаровске, командуя Амурской флотилией? Дело в том, что по приказанию наркома ВМФ Михаила Фриновского, флагман 2 ранга Филипп Октябрьский возглавил комиссию по расследованию катастрофы с эсминцем.

Теперь по сути дела. Осенью 1938 г. руководство флота приняло решение перевести строившиеся в Комсомольске-на-Амуре лидер «Орджоникидзе» и эсминец проекта «7» «Решительный» во Владивосток, где они должны были достраиваться на «Дальзаводе». Эсминец, как говорилось выше, погиб 8 ноября. А уже 17 ноября была создана особая комиссия по расследованию причин его гибели. Председателем комиссии был назначен командующий Амурской флотилией флагман 2 ранга Октябрьский.

С 17 по 24 ноября комиссия осмотрела место катастрофы, ознакомилась с документами в штабе Тихоокеанского флота, опросила лиц, имевших отношение к делу, и 24 ноября отправила докладную записку в Москву наркому ВМФ командарму 1 ранга М.П. Фриновскому.

Далее я, дабы не быть обвиненным в предвзятости в столь деликатном деле, приведу текст записки без купюр.

«По имеющимся предварительным данным о предполагаемом переводе из Комсомольска во Владивосток двух кораблей «Серго Орджоникидзе» и «Решительный», Военсовет Тихоокеанского флота 13 сентября с.г. [1938 г.] приказом № 0082 назначил отряд по переводу кораблей во главе с командиром 7 морской бригады капитаном 3 ранга Горшковым и военкомом отряда старшим политруком Мещеряковым. Тем же приказом был объявлен план перевода кораблей, предусматривающий одновременный перевод обоих кораблей по двум вариантам: перевод кораблей своим ходом, или же перевод последних под буксирами с соответствующим обеспечением в обоих случаях: в случае перевода кораблей под буксирами, при следовании последних от Де-Кастри до Владивостока буксирующими средствами были помечены: ледокол «Казак Хабаров» для эсминца, а буксир «Посьет» для лидера. Этим же планом предусматривался заход отряда в Совгавань для осмотра механизмов переводимых кораблей. Связь на переходе должна была быть обеспечена разработанным в июне месяце с. г. планом отдела связи Тихоокеанского флота. Каких-либо планов политического обеспечения перевода кораблей для военкома отряда разработано не было.

26 сентября с.г., получив Вашу телеграмму № 557 с решением правительства о переводе кораблей и с Вашим требованием о необходимости обратить серьезное внимание на подготовку кораблей к морскому переходу, на организацию связи, организованность и бдительность всего личного состава при выполнении ответственного задания правительства, Военсовет Тихоокеанского флота никаких изменений в ранее утвержденный план перевода кораблей не вносил, никаких дополнительных указаний Горшкову, имевшему у себя этот план, не дал, работникам штаба флота никаких задач по корректировке плана не поставил, и этот план действовал до прибытия кораблей 9 октября с.г. в Совгавань.

Несмотря на телеграфное приказание Вашего заместителя флагмана флота 2 ранга т. Смирнова от 1 октября с г. № 578, запрещающего задерживать корабли в Совгавани для приведения в порядок механизмов с целью следования кораблей во Владивосток своим ходом, Военсовет Тихоокеанского флота категорически не запретил Горшкову приводить в порядок механизмы переводимых кораблей, а наоборот, 6 октября с.г. запрашивает Горшкова, «какое время нужно для того, чтобы корабли могли идти во Владивосток своим ходом?», и 8 октября с.г. дает указание коменданту СГУР-8 обеспечить стоянку кораблей у завода Совгавани.

Об игнорировании Военсоветом Тихоокеанского флота приказания Вашего заместителя, а также о задержке кораблей в Совгавани по причине приведения в порядок механизмов на последних, и в связи с выбором буксирующих кораблей, – нами установлены следующие факты:

а) 9 октября с.г. Военсовет намечает ориентировочный срок выхода кораблей из Совгавани 20 октября 1938 года и требует от Горшкова план его работы;

б) 10 октября с.г. Горшков доносит Военсовету о том, что по одной машине будет готово: на лидере к 15 октября 1938 г. и на эсминце к 18 октября 1938 г.; что «вторые машины сомнительны, завод в помощи отказал»;

в) 11 октября с.г. Военсовет предлагает Горшкову «приготовиться к выходу на 18 октября 1938 г.» и одновременно штафлот Тихоокеанского флота доносит в Главморштаб о выходе кораблей ориентировочно 15–18 октября с.г.;

г) 18 октября с.г. Горшков донес комфлотом о том, что по одной турбине на обоих кораблях окончен монтаж и идут испытания. В это же время Военсовет принял решение о переводе кораблей из Совгавани двумя эшелонами. И 22 октября 1938 г. лидер под руководством Горшкова был выведен из Совгавани.

После получения Вашей телеграммы от 23 октября 1938 г. № 0026, с категорическим запрещением приводить в порядок механизмы на кораблях, комфлота, через начштаба, 23 октября 1938 г. ограничился передачей обезличенного распоряжения на имя коменданта СГУР (майора В.Н. Моложаева) следующего содержания: «Комфлот запретил всякого рода испытания машин эсминце до прибытия Владивосток. Проследите исполнение», не дав прямого указания оставшемуся в Совгавани на эсминце капитану 2 ранга т. Капустину и строителям.

25 октября 1938 г. во время личного доклада Горшкова командующему флотом т. Кузнецову о приводе лидера во Владивосток, Горшков вновь докладывал т. Кузнецову о целесообразности испытания механизмов на эсминце, против чего Кузнецов не возражал, и молчаливо соглашался с Горшковым, на основе чего последний, то есть Горшков, потребовал от Капустина доклада о ходе проворота турбин на эсминце.

В связи с таким, на первый взгляд непонятным, а по существу преступным отношением комфлота к выполнению Ваших и Вашего заместителя прямых и четких приказаний, 28 октября 1938 г. комендант СГУР запрашивает комфлотом следующее: «Вами запрещены испытания машин на эсминце. Комбриг требует доклада проворота турбин, на имя строителей распоряжений нет».

Ни комфлот, ни Военный совет на этот запрос коменданта СГУР не ответили и никаких указаний последнему не дали. Горшков же, узнав о том, что работа по опробованию машин на эсминце прекращена, самовольно и без ведома комфлота приказал Капустину продолжать производство испытания машин на эсминце.

Таким образом, мы констатируем, с чем согласен и Военсовет, о том, что Военсовет Тихоокеанского флота Ваших и Вашего заместителя прямых указаний и категорических запрещений об испытании механизмов на кораблях не выполнял и их игнорировал, что, несомненно, имело отражение на своевременном выводе кораблей, в особенности эсминца «Решительный» из Совгавани. Мы считаем, что у комфлота, до последних дней вывода эсминца из Совгавани, была тенденция на осуществление возможности привода эсминца во Владивосток своим ходом.

15 октября начальник Главморштаба Галлер в адрес штафлота телеграммой № 632 снова подтверждает Ваше приказание о скорейшей выводке кораблей из Совгавани с расчетом использования благоприятной погоды.

Однако в связи с отсутствием твердого плана перевода кораблей и это приказание не выполняется. Подтверждением этому может служить то обстоятельство, что Военсоветом еще не было выделено определенных кораблей в качестве буксировщиков. Так, например, наштафлот 12 октября сообщает Горшкову, что для буксировки в Совгавань направляются «Партизан» и «Полярный».

Горшков 18 октября, в свою очередь, доносит комфлоту о подготовке к буксировке «Кулу» и вторым буксиром просит разрешить использовать минный заградитель «Астрахань», на что получает отказ за непригодностью «Астрахани».

17 октября Военсоветом неожиданно принимается решение выводить корабли по одному, о чем даются указания Горшкову с предложением выводить лидер с помощью «Кулу» и одного тральщика, а для эсминца, в отмену прежних буксиров, намечается уже «Казак Хабаров».

Военсовет объясняет, что решение о раздельном выводе кораблей было основано на меньшем риске.

22 октября лидер на буксире «Кулу» был выведен из Совгавани и доставлен во Владивосток.

Несмотря на то что, казалось бы, после перевода лидера можно было твердо определить и сроки, и наметить корабли для буксировки эсминца, этого не делается и на всем протяжении подготовки к переводу эсминца продолжается возмутительная свистопляска с подбором буксирующих кораблей и сроков готовности к выходу.

26 октября комендант СГУРа доносит комфлоту, что в Совгавани находится гидрографическое судно «Океан», и запрашивает о возможности отправки с ним «Решительного».

Военсовет, приняв решение, что переводом «Решительного» также будет руководить Горшков, прибывший к этому времени во Владивосток с лидером, запрещает отправку эсминца до возвращения в Совгавань Горшкова, но не дает никаких указаний об использовании «Океана».

28 октября комендант СГУРа снова запрашивает комфлота, когда и каким буксиром будет отправлен «Решительный», на что получает ответ Военсовета, что 2 ноября в Совгавань прибудет Горшков, который будет руководить буксировкой.

В отношении же буксиров опять-таки неопределенно указывается, что будут буксировать гидрографические суда «Охотск» или «Океан».

Эта неразбериха с буксирующими кораблями, помимо отсутствия у Военсовета твердого плана перевода «Решительного», объясняется еще тем, что перевод не рассматривался как целевая задача, а совмещался, или, вернее, был подчинен, другим перевозкам Тихоокеанского флота. Отсюда и сроки перевода не были установлены, и когда начальник Главморштаба Галлер телеграммой № 072 от 1 ноября запросил о сроке перевода эсминца, заместитель комфлота Арапов донес, что «Решительный» будет отправлен ориентировочно 7 или 8 ноября.

Из предыдущего изложения видно, что даже для такого «ориентировочного» ответа у Арапова оснований не было.

Это подтверждается теми безобразиями в части подбора буксиров, которые имели место и после определения сроков выхода по запросу Главморштаба. Отсутствие плана и твердого руководства со стороны Военсовета широко используется Горшковым, который берет инициативу в свои руки и, по существу, самостоятельно решает вопросы и плана, и срока буксировки. Так, телеграммой от 2 ноября Горшков, сообщая комфлоту о том, что «Охотск» задерживается под выгрузкой, выдвигает предложение выводить эсминец буксиром «Самоед» и назначает срок выхода 3 ноября, на что получает разрешение комфлота. При этом ни в телеграмме Горшкова, ни в телеграмме комфлота нет никаких указаний о средствах обеспечения перехода.

Как оказалось в последующем, «Самоед» не был готов к буксировке, в связи с чем Горшков, опять-таки сам, переносит выход на 12 часов 4 ноября, о чем доносит комфлоту, и здесь же просит выделить в качестве обеспечения одну подлодку.

В связи с ожидающимся штормом, комфлот 4 ноября запрещает выход Горшкову до особого распоряжения и одновременно доносит в Главморштаб о задержке эсминца в связи со свежей погодой.

Казалось бы, что к этому времени вопрос с буксирующими кораблями разрешен окончательно, что подтверждается телеграммой Горшкова 4 ноября, когда он доносит: «К переходу готов, ожидаю разрешения».

Задержка в переводе уже может быть отнесена исключительно за счет неблагоприятной метеообстановки, что также подтверждается телеграммой наштафлота от 4 ноября, в которой Горшков ориентируется, что «ближайшие три дня ожидается сильный тайфун», и в связи с этим выход запрещается до особого приказания комфлота.

В той же телеграмме, несмотря на донесения Горшкова о готовности к переходу под буксиром «Самоеда», наштафлот снова поднимает вопрос о буксирах и запрашивает Горшкова, чем лучше буксировать, «Самоедом» или «Охотском». На этом факте мы останавливаемся потому, что вместо проверки пригодности буксира установленным порядком, то есть по судовым документам или через бюро регистра, вопрос решается усмотрением Горшкова.

То же и в части метеообстановки, вместо того, чтобы, имея прогноз об ожидающемся в ближайшие три дня тайфуне, твердо решить вопрос о запрещении выхода эсминца до 7 ноября, делается другое. На запрос штафлота, чем лучше буксировать, Горшков выдвигает совершенно новый план буксировки одновременно двумя судами, который без всякой проверки и изучения утверждается комфлотом. Одновременно и Горшков, и комендант СГУРа запрашивают, когда выходить, на что комендант СГУРа от начштафлота, а Горшков от комфлота получают разрешение отправлять эсминец 5 ноября, фактически отменяя отданное ими же накануне запрещение и тем самым грубо игнорируя неблагоприятную метеообстановку.

Это особенно важно, имея в виду Ваши неоднократные указания Военсовету Тихоокеанского флота об учете метеообстановки при организации перехода. Разрешение на выход 5 ноября становится еще более непонятным, если учесть, что в этот день комфлоту докладывалась специально по его вызову метеообстановка и снова был подтвержден неблагоприятный прогноз погоды.

Игнорирование метеообстановки имело место и со стороны Горшкова, который в телеграмме от 4 ноября, донося о плане буксировки, одновременно сообщает. «Завел три буксира, штормы не опасны». На это лихачество и зазнайство Горшкова Военсовет никак не реагирует.

В последующие дни, вплоть до выхода миноносца из Совгавани 7 ноября, безобразно-преступное отношение к выполнению важнейшего задания правительства достигает своего предела.

Горшков, донося 4 ноября о готовности к переходу двойной тягой, и получив разрешение на выход 5 ноября, в тот же день, т е. 5 ноября доносит, что: «Распоряжением коменданта СГУР «Самоед» отдает буксир и готовится уйти, «Охотск» без угля и имеет задание в ряде бухт по побережью брать демобилизованных».

На подготовке к буксировке «Охотска» и его готовности следует остановиться особо.

4 ноября в 18 ч 30 мин Горшков донес, что ждет приказания о выходе под буксиром «Охотска» и «Самоеда», в то время как командир «Охотска» в 16 ч 50 мин того же 4 ноября, донося о прибытии в Совгавань, одновременно сообщает, что «имеет угля только 10 тонн, в Совгавани угля нет, дальше работать без щелочения котлов не могу, прошу за счет неприкосновенного запаса угля следовать во Владивосток».

Не менее характерна и вторая телеграмма командира «Охотска» от 5 ноября 00 ч 12 мин в адрес зам. Комфлота: «Комбриг эсминца передал задание Военсовета Тихоокеанского флота буксировать эсминец. Помощник начальника штаба флота предлагает собрать демобилизованных. Угля нет, запросил разрешения расходовать непзапас, ответа нет. При имеемом условии немедленного выхода могу дойти Владивосток. Что выполнять?».

Затем командир «Охотска» в течение всего дня 5 ноября до 20 часов 20 мин трижды доносит в штафлот, что стоит на якоре и ждет разгрузки, и лишь в 20 часов 23 мин доносит, что вышел для буксировки эсминца. Если учесть, что в ночь на 6 ноября Горшков выходил из Совгавани, можно судить, в какой готовности был буксир «Охотск».

Не лучше обстояло дело и со вторым буксиром «Самоед», который, стоя под буксиром, имел в неотапливаемых трюмах демобилизованных красноармейцев, направляемых во Владивосток. Это свидетельствует не только о безответственном отношении Горшкова к порученному заданию правительства, но не в меньшей мере характеризует и стиль руководства, контроль и продуманность действий со стороны Военсовета.

Естественно, что при таком положении с буксирами Горшков, наспех их подготовив и выйдя в ночь на 6 ноября из Совгавани, сразу же по выходе в связи с обрывом одного буксира возвращается, о чем доносит комфлоту.

Комфлот, одобрив возвращение в Совгавань и не требуя никаких объяснений о причинах обрыва буксира, ограничивается лишь запросом Горшкова, удобно ли буксировать двумя судами, а через наштафлота телеграммой 6 ноября запрещает Горшкову выход из Совгавани без его особого приказания.

Горшков, не отвечая по существу этого запроса комфлота, своей телеграммой 6 ноября доносит, что отпускает «Самоед» и 7 ноября выходит с одним «Охотском», то есть опять-таки самостоятельно изменяет план буксировки и назначает срок выхода. Не получив ответа на эту телеграмму, Горшков 7 ноября утром пытается выйти из Совгавани, но по семафору задерживается комендантом СГуРа в связи с отсутствием разрешения комфлота.

Комфлота 6 ноября, запретив Горшкову выход, созывает у себя специальное совещание по анализу метеообстановки и, еще раз получив подтверждение о неблагоприятном прогнозе на ближайшие дни, 7 ноября в 9 ч 50 мин передает Горшкову, что 7 и 8 ноября на побережье ожидается неблагоприятная погода. И вновь подтверждает запрещение выхода до особого распоряжения.

Еще до получения этой телеграммы Горшков, после задержания его комендантом при первой попытке выйти, в 8 ч 50 мин того же 7 ноября просит у комфлота разрешения на выход, сообщая о том, что погода благоприятная.

Получив эту телеграмму, комфлот, не считаясь с только что им же переданным Горшкову прогнозом и запрещением выхода, находясь на трибуне, в связи с проходящим в то время парадом, требует снова дать ему метеообстановку, которая и передается ему на трибуну через начштаба.

Несмотря на то, что и на этот раз прогноз дается неблагоприятный, комфлота здесь же на трибуне без участия члена Военсовета (находившегося также на трибуне) отдает распоряжение передать Горшкову разрешение на выход, что и было исполнено.

Надо сказать, что не только это решение было принято комфлотом без участия члена Военсовета. Расследованием установлено, что если при переводе лидера все вопросы решались Военсоветом, то при переводе эсминца член Военсовета корпусной комиссар т. Лаухин никакого участия в решении принципиальных вопросов не принимал, и они решались комфлотом единолично. По мнению комиссии, т. Лаухин самоустранился и не проявил должной заинтересованности в обеспечении выполнения важнейшего задания правительства, а комфлот флагман 2-го ранга Кузнецов, в свою очередь, игнорировал члена Военсовета.

7 ноября 1938 г. в 15.00 эсминец «Решительный» на буксире гидрографического судна «Охотск» вышел из Советской Гавани во Владивосток, не имея никаких кораблей в обеспечении, так как предназначенный в обеспечение ледокол «Казак Хабаров» грузил уголь в Советской Гавани, и не был готов к совместному выходу с караваном, а тральщик № 12 был оставлен в Советской Гавани с целью торопить ледокол «Казак Хабаров» в погрузке угля и выходе в море на присоединение к каравану. Несмотря на явное неблагополучие с обеспечивающими данную операцию кораблями, командир отряда Горшков вышел в море, считая, что обеспечивающие корабли догонят его в море. Впоследствии тральщик № 12 через три часа действительно догнал шедший караван в море, присоединился к нему и продолжал движение в обеспечении, ледокол же «Казак Хабаров» настолько запоздал с выходом, что присоединиться к каравану так и не присоединился, а выйдя в море и попав в шторм, проболтался в море далеко в стороне от терпевшего бедствие гидрографического судна «Охотска» и эсминца «Решительного», не оказав никакой помощи ни тому, ни другому до самой гибели эсминца «Решительного».

Руководитель перехода капитан 3-го ранга Горшков, его помощник капитан 2-го ранга Капустин, оба находились на эсминце «Решительный». С момента выхода гидрографического судна «Охотска» и эсминца «Решительного» и до 4 часов 8 ноября движение каравана шло нормально. Сила ветра и волны была незначительная, до 2–3 баллов остовой четверти, к часу ночи 8 ноября ветер начинает усиливаться и особо заметно начало свежеть, начиная с 4 часов 8 ноября. Ни усиление ветра, особо зюйд-остовой четверти, ни получение сведений о поднятом штормовом сигнале № 9, ни после получения предупреждения от оперативного дежурного штаба Тихоокеанского флота около 2 часов 8 ноября о том, что ожидается сильный шторм, никакого изменения в решении продолжать движение командир отряда Горшков не принимает, ограничиваясь лишь отданным приказанием командиру «Охотска» держаться не ближе 10 миль от берега, а когда шторм усилился до 8-9 баллов, отдал приказание «Охотску» больше повернуть на ветер, то есть влево.

Командир отряда Горшков, имея явно неблагополучный прогноз погоды перед выходом, начиная с 4 ноября, видя усиление ветра зюйд-остовой четверти после 8-9-часового движения в море, получив сведения о штормовом сигнале № 9 и особо получив предупреждение от оперативного дежурного штаба Тихоокеанского флота около 2 часов 8 ноября, что ожидается снежный шторм (Горшкову это предупреждение было передано в 00 ч 50 мин 8 ноября), не принял решения возвращаться в Советскую Гавань, хотя все данные метеообстановки наталкивали на принятие должного решения и к тому была полная возможность и необходимость, а продолжал движение вперед до того момента, пока совершенно стало очевидно, что море настолько разбушевалось, что каравану грозит быть выброшенному на берег, так как «Охотск» руля не слушает, на ветер не идет, и его бортовая волна кладет на 50°. Только с этого момента (около 8 ч 30 мин 8 ноября) у командира отряда Горшкова возникает мысль повернуть на обратный курс.

Попав в столь тяжелое положение, командир гидрографического судна «Охотск» капитан-лейтенант Горбунов испугался, что вверенный ему корабль может волной перевернуть и, не имея возможности идти влево на волну, принял решение сделать поворот на обратный курс через правый борт. При повороте вправо крутой волной, килевой качкой у «Охотска» стал оголяться винт. Вместе с тем, поворотом «Охотск» уменьшил поступательное движение вперед, тогда как эсминец «Решительный» продолжал по инерции движение, чем был ослаблен буксир, который около 9 часов 8 ноября намотался на оголяющийся винт «Охотска». Потеряв ход, гидрографическое судно «Охотск» отдал якорь, задержался на якоре, эсминец «Решительный», продолжая движение по инерции, приблизился своей кормовой частью к форштевню гидрографического судна «Охотска» вплотную, в результате чего получил три подводных пробоины в левый борт (это произошло между 9-10 часами 8 ноября). Дальнейшие удары «Охотска» об эсминец «Решительный» были прекращены путем отклепывания якорного каната на «Охотске», отдачи буксира и пуском одной машины на эсминце «Решительный».

Отойдя от «Охотска» (отнесло волной), а затем, освободившись от буксира, эсминец «Решительный» задержался на отданном якоре, но ввиду большой волны эсминец продержался на одном якоре при подрабатывании малым ходом одной машины не больше двух часов, после чего якорь-цепь лопнула, и эсминец «Решительный», дав ход, лег на курс 90°, пошел в море. В данном случае особо ярко сказалась преступность капитана 3-го ранга Горшкова в отношении наличия якорей. На эсминце «Решительный» было 4 якоря, из которых в критический момент мог быть использованным только один носовой якорь, так как у второго носового якоря была взята якорь-цепь в качестве буксира, а два кормовых якоря были приварены на корме к палубе без заранее заведенных концов.

Наблюдая за происходящим, командир тральщика № 12 лейтенант Ципник несколько раз запрашивал капитана 3-го ранга Горшкова: «Чем могу помочь?», на что получил ответ не подходить к эсминцу. Горшков объясняет это решение боязнью утопить тральщик, а при даче хода эсминцем лейтенант Ципник получил приказание следовать за эсминцем «Решительный», что выполнено не было ввиду большого хода эсминца, который быстро оторвался от тральщика № 12 и скрылся в нашедшей мгле.

Не имея радиосвязи с гидрографическим судном «Охотск», который не знал даже позывных эсминца «Решительного», работая на общей радиоволне на данный день, эсминец «Решительный», продержавшись своим ходом до 16 ч 12 мин, оказался без хода, без якорей, совершенно беспомощным. К тому же рация к этому времени, как левая так и главная машина, вышла из строя, что лишило возможности эсминцу «Решительный» хотя бы сообщить о своем местонахождении. Тральщик № 12 найти эсминец не мог ввиду большой мглы, большой волны, при наличии одного узла скорости. В результате создавшейся обстановки эсминец «Решительный», дрейфуя со скоростью 3 мили «по воле волн», как выразился руководитель перехода капитан 3-го ранга Горшков, в 18 ч 50 мин 8 ноября 1938 года был выброшен на берег и разбит о каменные гряды. При катастрофе погиб один рабочий завода т. Есауленко. Часть краснофлотцев, командиров и рабочих завода получили ушибы.

Эсминец «Решительный» после катастрофы оказался разломан на три части, имеет разбитой подводную часть, совершенно выведен из строя. Подробности и состояние эсминца изложены в техническом акте и прилагаемых при этом фотоснимках.

Необходимо отметить, что, попав в исключительно тяжелое положение, личный состав эсминца «Решительного», за исключением небольшого числа рабочих завода, проявил достаточную выдержку, дисциплинированность и организованность. Благодаря выдержке, настойчивости и распорядительности капитана 3 ранга Горшкова в самые критические минуты после того, когда эсминец «Решительный», выброшенный на камни, начал разламываться на части от удара волн о корпус корабля, весь личный состав эсминца был спасен и благополучно высажен на берег.

Выводы:

Исходя из вышеизложенного, комиссия считает, что основными причинами гибели эсминца «Решительный» являются:

1) Недооценка Военсоветом Тихоокеанского флота правительственного задания о переводе кораблей из Комсомольска во Владивосток и невыполнение Ваших указаний, предупреждающих об особой ответственности при выполнении данного правительственного задания: вести корабли под буксирами, не задерживаться в Советской Гавани для подготовки механизмов кораблей, не упустить период хороших погод.

2) Отсутствие плана перевода кораблей из Советской Гавани во Владивосток, отсутствие всякой организации в подготовке к переводу кораблей, отсутствие всякого политического обеспечения перевода кораблей.

3) Исключительная неорганизованность, бесплановость и бестолковщина в подборе кораблей для буксировки эсминца из Советской Гавани во Владивосток, а также отсутствие достаточно надежных обеспечивающих средств на данный переход.

4) Грубое игнорирование метеообстановки и прогноза погоды при выходе эсминца «Решительный» из Советской Гавани во Владивосток как со стороны Горшкова, так и в особенности со стороны командующего флотом Кузнецова.

5) Отсутствие настоящего конкретного руководства подготовкой, а также переходом эсминца «Решительного» со стороны командующего флотом Кузнецова, самоустранение от руководства члена Военсовета Лаухина и полная бездеятельность штаба флота, его работников и начальника штаба Богденко.

6) Зазнайством, высокомерием «нам все нипочем», а также военно-морской неграмотностью Горшкова, который преступно игнорировал элементарные военно-морские правила крепление буксиров намертво, лишение эсминца якорей, нахождение всех руководителей на эсминце, движение близко к берегу, игнорирование прогнозов состояния погоды.

7) Неудачный корабль-буксировщик «Охотск», не приспособленный для буксировки, не имевший глаголь-гаков, имевший неопытного командира по буксировкам, не получивший никакого инструктажа перед выполнением.

Исходя из указанных причин гибели эсминца «Решительный», считаем прямыми и главными виновниками являются командующий флотом флагман 2 ранга Кузнецов и командир 7-й морбригады капитан 3 ранга Горшков.

Виновны также в гибели эсминца член Военсовета Тихоокеанского флота корпусной комиссар Лаухин и в меньшей степени начальник штаба Тихоокеанского флота капитан 3 ранга Богденко (изложено в настоящих выводах). Также виновны: командир дивизиона капитан 2 ранга Капустин, выполнявший обязанности помощника командира отряда по переводу кораблей, командир гидрографического судна «Охотск» капитан-лейтенант Горбунов, комиссар «Охотска» старший политрук Лопатников, командир эсминца «Решительный» старший лейтенант Беляев и комиссар эсминца «Решительный» Отрубянников, которые халатно относились к выполнению возложенных на каждого из них служебных обязанностей и безответственно выполняли неправильные, а порой и явно преступные распоряжения капитана 3 ранга Горшкова».

Вот такие – простые и понятные выводы сделал председатель комиссии флагман 2 ранга Ф.С. Октябрьский. Мне ли вам рассказывать о том, что при расследовании любого самого тяжелого происшествия можно совершенно по-разному оценивать те или иные факты. Все зависит от того, какую цель преследует начальник, назначивший расследование, с учетом личных качеств председателя комиссии и его частных целей. Казалось бы, что нет особых оснований обвинять Октябрьского в необъективности или в некомпетентности при составлении этого документа, если не принимать во внимание массу грамматических ошибок при составлении документа, которые я сохранил полностью, до последней буквы и запятой.

Но слишком очевидно стремление председателя комиссии, составлявшего заключительный документ – представить действия комбрига Горшкова как преступно-легкомысленные, при явном попустительстве комфлота, не организовавшего грамотную, ответственную работу своего штаба, не способного решительно и эффективно выполнять свои прямые функциональные обязанности. В довершение всего, в расследовании неоднократно звучат обвинения комфлота в прямом игнорировании указаний наркома ВМС, в недооценке партийно-политической работы, в нарушении принципа коллегиальности в принятиях ответственных решений, в прямом игнорировании члена Военного совета. Более того, член Военного совета обвиняется в самоустранении от выполнения своих прямых обязанностей…

В докладной записке, поданной председателем Государственной комиссии на имя Наркома ВМФ командарма 1 ранга Михаила Фриновского все эти «преступления»(?) легко проcлеживаются. Должно быть, Филипп Сергеевич не был свидетелем беспричинных арестов, последовавших за визитами Петра Смирнова и Михаила Фриновского на Тихоокеанский флот? Быть может, он рассчитывал, что по результатам работы его комиссии Сергея Горшкова за распорядительность и грамотные действия при спасении экипажа и сдаточной команды завода наградят орденом? По тем фактам, что были им «объективно» исследованы и «грамотно» представлены, как минимум пять человек были бы расстреляны, а с десяток получили бы большие сроки лагерей.

Нарком ВМФ Михаил Петрович Фриновский полностью согласился с выводами комиссии и решил судить Горшкова и Кузнецова. Ситуация усугублялась тем, что нашелся «доброжелатель» в лице военпреда А.М. Редькина, сообщившего по своим инстанциям в Москву о невозможности перевода кораблей во Владивосток в таком техническом состоянии. Легко представить какая участь ждала Кузнецова, Горшкова и прочих, обвиняемых в гибели эсминца.

Подписывая докладную записку в адрес Фриновского, и ожидая вполне естественную реакцию, с заранее предсказуемыми последствиями, Филипп Сергеевич не знал, что за неделю до этого, 17 ноября 1938 г., Сталин подписал постановление Совнаркома и ЦК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где отмечались извращения в работе НКВД. 23 ноября Ежов отправил на имя Сталина письмо с просьбой освободить его от обязанностей наркома внутренних дел в связи с допущенными им ошибками. 25 ноября его просьба была удовлетворена. Началось расследование поистине преступной деятельности руководящих сотрудников наркомата НКВД. В качестве одного из основных обвиняемых фигурировал бывший заместитель Ежова по наркомату – Михаил Фриновский.

По счастливому стечению обстоятельств главный инициатор создания и комиссии – Фриновский в марте будет арестован и в последствие расстрелян, а Николай Герасимович Кузнецов, мобилизовав свою волю и талант дипломата и аналитика, сможет доказать невиновность свою и своих подчиненных в случившейся катастрофе. В обстановке ноября 1938 года Фриновскому было не до Кузнецова с Горшковым, дело не дошло до суда, даже, казалось бы, неминуемых оргвыводов и наказаний не последовало.

Что же касается Кузнецова, то в декабре того же года он был вызван в Москву на заседание Реввоенсовета ВМФ, состоявшееся в Кремле с участием членов Политбюро. 19 декабря Кузнецов выступил на Главвоенсовете ВМФ и аргументированно доказал невиновность Горшкова и свою собственную. Между заседаниями съезда Кузнецова принял И.В. Сталин. Он интересовался проблемами флота, мнением Николая Герасимовича относительно отдельных руководителей наркомата ВМФ. В начале марта, в ходе съезда, Кузнецов был избран в члены ЦК ВКП(б).

Как уже говорилось, 26 марта 1939 года был арестован первый заместитель наркома ВМФ Смирнов-Светловский Петр Александрович, 6 апреля был арестован нарком ВМФ командарм 1 ранга Михаил Фриновский. Как бы отслеживая эти аресты, 28 марта Николай Герасимович назначается первым заместителем Наркома ВМФ, а в конце апреля – Наркомом ВМФ. На фоне резкой смены командования ВМФ С.Г. Горшков в июне 1939 г. был отправлен на Черноморский флот командовать бригадой эсминцев, а через год он уже был командиром бригады крейсеров Черноморского флота.

Объективности ради следует признать, что командование ТОФа, штаб, командир перехода без должной осмотрительности подошли к решению серьезной задачи по межбазовому переводу недостроенных заводом кораблей.

Было бы наивно предполагать, что Кузнецов и Горшков великодушно простят Октябрьскому его неуемную прыть во главе государственной комиссии и особенно целевую направленность докладной записки в адрес Михаила Фриновского. Так что вполне естественным следует считать, что у Филиппа Сергеевича появилось два недоброжелателя. Горшкову предстояло стать на долгие годы непосредственным подчиненным Октябрьского, Кузнецову долгие годы возглавляя Наркомат ВМФ, быть непосредственным начальником Филиппа Сергеевича.

О том, как объяснял причины взаимной неприязни сам Филипп Сергеевич, мы узнаем из воспоминаний Риммы Филипповны:

«…Чтобы внести ясность, придется вернуться к осени 1938 года, на Дальний Восток. Именно в то время на ТОФе произошло ЧП – при переходе из Совгавани во Владивосток погиб новый эсминец, первый, построенный на дальневосточной верфи. Переход проходил в условиях сильного шторма. Подхваченный океанской волной корабль был выброшен на берег и разбит.

Для расследования причин гибели корабля была назначена правительственная комиссия в составе командующего Амурской флотилией, прокурора ОДКА и начальника НКВД Приморского края. Главной причиной гибели корабля, по заключению комиссии, явилась неудовлетворительная организация служб флота. Командовал флотом Н.Г. Кузнецов, председателем комиссии был Ф.С. Октябрьский.

К большому сожалению, критические выводы комиссии комфлот воспринял как личное оскорбление и в разговоре с председателем комиссии не преминул сказать об этом в резкой форме. С этого все и началось.

По-человечески можно понять душевное состояние командующего, связанное с потерей корабля-первенца, его ущемленное самолюбие. Можно оправдать и простить его горячность и неосторожно сорвавшиеся слова.

У отца было время осмыслить происшедшее. Забыть сказанное он, конечно, не мог, но, если здесь уместно это слово, простил. Николай Герасимович не забыл ничего. Так волею судьбы и пошли рядом жизни двух флотоводцев. Иногда они пересекались, и тогда один, стоя на ступень выше по служебной лестнице, использовал свое положение в ущерб нижестоящему…».

Скажите, какой благородный и гуманный Ф.С. Октябрьский, фактически дав путевку на эшафот Кузнецову и его ближайшему окружению, нашел в себе силы «…простить их за высказанные в его адрес нелестные слова». А когда, казалось бы, неминуемая расправа над комфлотом не состоялась, более того, он занял еще более высокий пост, то правдолюбивый и справедливый Филипп Сергеевич был вынужден иногда страдать, испытывая неприязнь со стороны Николая Герасимовича.

Мы уже отмечали тот факт, что назначение Октябрьского командующим Черноморским флотом фактически совпало с назначением Кузнецова первым заместителем Наркома ВМФ, то есть Николай Герасимович не волен был как-то препятствовать назначению Филиппа Сергеевича. Став через месяц Наркомом, Кузнецов дал возможность Октябрьскому проявить себя на должности командующего флотом. Судя по последующим событиям, Октябрьский не оправдал доверие наркома. Что явилось причиной для такого вывода мы постараемся выяснить в процессе дальнейшего расследования, а пока обратимся к воспоминаниям Риммы Филипповны.

«…В 1940 году Николай Герасимович вызвал отца в Москву. В течение десяти суток сидел отец в приемной наркома с утра до 24 часов, теряясь в догадках, что бы это значило. Только на 11-е сутки от порученца Сталина Поскребышева он узнал, что без утверждения Сталина Нарком не мог снять отца с должности комфлота.

Хозяин вызвал обоих в кабинет, где находились В.М. Молотов и начальник политуправления ВМФ И.В. Рогов. Выслушав предложение Кузнецова снять Октябрьского с должности, Сталин обратился к Рогову:

– Дайте мне материал, который бы говорил, что Октябрьский неграмотно действует, что его приказы невежественны, что он в морском деле ничего не понимает.

– Товарищ Сталин, таких приказов и документов нет, – ответил Рогов.

– Какие же есть основания, чтобы снять Октябрьского? – спросил Сталин. Нарком молчал.

Сталин оставил отца на Черном море, приказав Рогову временно, как было сказано, на выучку выехать и поработать на Черноморском флоте членом Военного совета. Эта была первая попытка Сталина примерить двух адмиралов. Но и после этого перемен в отношении Николая Герасимовича к отцу не наступило…».

Зная мягкость, интеллигентность и терпеливость Кузнецова в отношениях с людьми при решении кадровых вопросов, можно не сомневаться в том, что все претензии, высказанные в адрес Октябрьского, как командующего флотом, были обоснованы и вполне естественны. В мирное время от командующего флотом не требовалось каких-то необычайных действий, чрезвычайных усилий. Тем не менее, требовалось грамотно спланировать боевую учебу, обеспечить отработку учебно-боевых задач, избегая аварий кораблей и самолетов. Поддерживать высокую организацию в частях и соединениях флота, в военно-морских базах и гарнизонах флота. Естественно, приходилось составлять десятки планов, представлять массу отчетов, отрабатывать многочисленные вводные наркома ВМФ и его заместителей. Большую часть этих задач теоретически можно было поручить штабу флота и заместителям командующего, но во все времена были задачи и проблемы, которые должен был отрабатывать лично командующий флотом и отчитываться по ним лично перед наркомом. Вот этот процесс и вызвал большие претензии у наркома ВМФ к командующему Черноморским флотом. В процессе полугодового общения, претензии эти сформировались в конкретные обвинения: «…действия неграмотны, приказы невежественны, в морском деле ничего не понимает…». Быть может, и к деятельности предыдущих командующих флотом были подобные претензии? Ни для кого не было тайной, что в течение трех предыдущих лет были сняты с должностей два командующих Черноморским флотом. Вы скажете – какое время, такие и песни. Быть может, прошла пора дилетантов и недоучек на высших командных должностях? А быть может Кузнецов предъявлял к Октябрьскому как командующему флотом заведомо завышенные требования?

Попробуем разобраться в этом вопросе, исследуя «местную» черноморскую специфику деятельности командующих флотом. Для начала уточним за что отстранили от должности и судили комфлота Кожанова? Оказывается, он был признан недостаточно грамотным и требовательным командующим, допустившим на флоте высокую аварийность… И только потом, когда у многих членов «Особого совещания» возникли сомнения в справедливости предъявленных обвинений, прозвучали стандартные обвинения в потере классовой бдительности, непринятии мер по выявлению врагов народа и… постройки за казенный счет шикарной дачи… Казалось бы, с этого и следовало начинать. А что мы знаем о Иване Кузьмиче Кожанове?

Кожанов Иван Кузьмич в 1915 году окончил в Ростове-на-Дону реальное училище, год проучился в привилегированном Петроградском Горном институте и после ускоренного окончания гардемаринских классов включился в «революционный процесс». С ноября 1918 года он начальник десантного отряда Волжской флотилии, с августа 1919 года – командующий всеми десантными отрядами Волжско-Каспийской флотилии; руководил десантом в персидский порт Энзели, освобождая его от англичан и белогвардейцев. В сентябре-декабре 1920 года – начальник Морской экспедиционной дивизии в боях против отборных врангелевских войск.

Обратите внимание, в боях на Волге непосредственным начальником Кожанова был Петр Иванович Смирнов. У него же в сентябре 1920 года он принял на Южном фронте Морскую экспедиционную дивизию. За бои на Каме, по представлению Смирнова, Кожанов был награжден орденом Красного Знамени. Стоит обратить внимание на то, что Петр Иванович Смирнов и Иван Кузьмич Кожанов, – ровесники, земляки, оба учились в петроградских технических вузах, одновременно обучались в Военно-морской академии.

Можно нисколько не сомневаться в их близких служебных и личных контактах. Это факт не мог остаться незамеченным и следователями НКВД. Обвинение в связях с «врагами народа» звучало среди прочих на суде над Смирновым и над Кожановым.

В марте 1921 года Кожанов – командующий Балтийским флотом в процессе подавления Кронштадского мятежа. Мог ли тогда Иван Кузьмич вообразить, что не пройдет и 18 лет и его наследником по должности командующего Черноморским флотом станет один из матросов линкора «Гангут», никому тогда не известный «кочегар» Филипп Иванов?

С ноября 1921 года Кожанов – начальник Кавказского сектора обороны побережья Черного моря, с 9 декабря – Член Реввоенсовета Черноморского флота.

С 17 ноября 1922 года начальник и комиссар Морских сил Дальнего Востока.

C октября 1924 года по август 1927 года Иван Кузьмич прошел полный курс обучения в Военно-Морской академии. С 1927 по 1930 год – военно-морской атташе при полномочном Представительстве СССР в Японии.

Стоит принять во внимание, что на этот период пришелся, так называемый, «военный конфликт на КВЖД». После стажировки в должности старшего помощника эскадренного миноносца «Урицкий» назначен начальником штаба Морских сил Балтийского моря.

С 27 июня 1931 года по 15 августа 1937 года – командующий Морскими силами Черного моря, флагман 2 ранга.

Арестован 5 октября 1937 года.

Можно было бы не заострять внимание на заслугах Кожанова в годы гражданской войны и на службе на руководящих постах в ВМФ до 1927 года. Но не учесть того, что к боевому опыту гражданской войны добавилась основательная подготовка в академии, успешная военно-дипломатическая работа – было бы глупо. Да, действительно, опыт командования кораблями у Ивана Кузьмича был небольшой, но он не сопоставим с опытом Филиппа Сергеевича Октябрьского, прошедшего стажировку в качестве помощника командира минного тральщика в 1928 году и последствие – командира торпедного катера…

Попробуем обратиться к мнению основного «независимого (?) арбитра» – Николая Герасимовича Кузнецова: «…С точки зрения субъективного анализа – Кожанову не помешал бы опыт командования кораблями, бригадой, эскадрой, штабами разного уровня…».

Но никто же не поставил в вину тому же Кузнецову, что если не брать в учет «испанский опыт», то у него тоже не было опыта командования бригадой и эскадрой… Практически, Николай Герасимович с должности командира легкого крейсера «шагнул» в заместители командующего флотом.

Очень редко вспоминают о том, что с сентября 1937 по январь 1938 года (менее пяти месяцев) на Черноморском флоте «отметился» флагман 2 ранга П.И. Смирнов-Светловский до своего назначения первым замом Наркома ВМФ. Но даже у этого, с позволения сказать, «флотоводца» в активе была кратковременная служба помощником командира сторожевого корабля «Воровский» во время межфлотского перехода из Архангельска во Владивосток в 1924 году, затем с 1927 по 1934 год служба командиром миноносца и командиром дивизиона эскадренных миноносцев на Балтике.

На фоне своих предшественников по должности командующего Черноморским флотом более выгодно смотрится флагман 1 ранга Иван Степанович Юмашев. Имея фундаментальное среднее образование (реальное училище в Тифлисе), Иван Степанович в течение пяти лет служил кочегаром, машинистом, машинным унтер-офицером на линейных кораблях Императорского флота. Несмотря на значительный служебный и житейский опыт, всю гражданскую войну он провоевал на кораблях Волжской и Астрахано-Каспийской флотилий, занимая незначительные должности, не выпячивая своих «революционных» заслуг.

Вернувшись на Балтийский флот в 1920 году, хорошо представляя специфику военно-морской службы, начал свою командирскую карьеру, что называется «…с нуля».

В 1920-1921 гг. – командир батареи на линкоре «Петропавловск», с 1923 года – помощник командира линкора.

В 1924 году участвовал в переходе из Архангельска во Владивосток на сторожевом корабле «Воровский» в должности старшего артиллериста. Судьбе будет угодно так распорядиться, что бывший старший помощник командира «Воровского» Петр Иванович Смирнов станет его предшественником по должности командующего Черноморским флотом в 1938 году.

В 1925 году Иван Юмашев прошел обучение на краткосрочных курсах комсостава флота, затем был старшим помощником командира на эсминцах Балтийского флота «Ленин» и «Войков».

С 1926 года на Черноморском флоте – старший помощник командира крейсера «Коминтерн», с февраля 1927 года – командир эскадренного миноносца «Дзержинский».

В 1931-1932 годах обучался на тактических курсах подготовки командиров кораблей при Военно-морской академии. Следует учесть исключительно основательную подготовку на этих курсах.

С конца 1932 года Юмашев – командир крейсера «Профинтерн», с 1934 года командир дивизиона миноносцев, в 1935-1937 гг. – командир бригады крейсеров. Приказом наркома обороны СССР от 28 ноября 1935 года Ивану Степановичу было присвоено персональное воинское звание флагман 2 ранга.

С сентября 1937 года Юмашев стал начальником штаба, а с января 1938 года командующий Черноморским флотом, приняв дела у флагмана 2 ранга Петра Ивановича Смирнова.

Вышеприведенные данные свидетельствуют о том, что этой должности предшествовали 16 лет службы на командных должностях в плавсоставе флота. Это был серьезный критерий при назначении на столь ответственную должность.

Быть может, Ивану Степановичу не доставало фундаментального военно-морского образования? Но это могло показаться только тому, кто не знаком со спецификой военно-морской службы. Начав службу с командира плутонга на линейном корабле и закончив ее Военно-Морским министром, Иван Степанович, переходя на очередную служебную ступень, был просто обязан овладеть немалым объемом знаний, без которого было бы немыслимо продвижение по службе на кораблях, и в штабах корабельных соединений. Свидетельством высокого уровня общих, специальных и военных знаний адмирала Юмашева явилось успешное руководство им в течение последних 6 лет Военно-морской академией.

Я не поленился привести выдержки из послужных списков флагманов Кожанова и Юмашева – для объективного сравнения их с приемником по должности командующего флотом – Филиппом Сергеевичем Октябрьским. Параметров для объективного сравнения предостаточно. Ваше право, уважаемый читатель, составить свое суждение по последнему назначению Ф.С. Октябрьского командующим Черноморским флотом. Но пользуясь правом автора, вернусь к оценке деятельности командующего Черноморским флотом, сделанной его непосредственным начальником – Наркомом ВМФ адмиралом Н.Г. Кузнецовым: «… неграмотно действует, приказы его невежественны, в морском деле он ничего не понимает…».

Учитывая, что деятельность командующего оценена Наркомом по истечении года, и зная объективный характер оценок, даваемых Кузнецовым, примем ее к сведению и проследим, насколько она, эта оценка, будет соответствовать деятельности Филиппа Сергеевича Октябрьского в период командования им флотом и Севастопольским оборонительным районом в военный период.

БЫЛА ЛИ РЕАЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ

НАПАДЕНИЯ ИТАЛЬЯНСКОГО ФЛОТА

НА НАШИ ЧЕРНОМОРСКИЕ БАЗЫ?

Советская пресса конца тридцатых годов постоянно трубила о сговоре англофранцузов и японцев с Гитлером и Муссолини, то есть, настойчиво напоминала советским гражданам о глобальном враждебном капиталистическом окружении, грозящим неминуемой войной. В расчет упорно не принималось то, что в течение двадцати послевоенных лет Англия и Франция любой ценой пытались сохранить «санитарный кордон» между Россией и Германией, состоявший из Финляндии, прибалтийских лимитрофов – Польши, Чехословакии и Румынии. Англосаксы и французы не желали принимать к сведению тот факт, что все эти государственные «новообразования», до 1918 года являлись составными частями России, Германии и Австро-Венгрии. В свою очередь Германия и Россия, не забывая о своих унижениях после мировой войны, жаждали реванша и восстановления своих довоенных границ. Самое интересное, что Германия и Россия нашли возможность по русско-германским «понятиям» «разобраться» с той же Прибалтикой, Польшей и Румынией, не привлекая в качестве посредников корыстных англосаксов, что очень оскорбило последних, считавших себя с 18-го года признанными «законниками» Европы.

Натравить Германию на СССР и помогать при этом Германии, было бы абсурдным для Англии и Франции. Но были еще США, с их агрессивными и корыстными еврейскими банкирами – обладателями европейского «общака», и на правах «смотрящих», готовых вмешаться в любые европейские «разборки», естественно, учитывая свой корыстный местечковый интерес. Вот кому действительно была нужна большая европейская война, но по своей «местечковой» идеологии они рассчитывали оставаться в будущей войне только кредиторами и арбитрами, но никак не участниками.

С середины 1930-х годов стало ясно, что для СССР возможны два варианта участия в Европейской войне. Первый – с Англией и Францией против Германии, а второй – в союзе с Германией против Англии и Франции. Такой политической воли, которая смогла бы России обеспечить нейтралитет в будущей войне в стране не существовало с времен Блаженной памяти Императора Александра Третьего.

При развитии сценария по второму варианту «санитарный кордон» рухнул бы за месяц-два, затем капитулировала бы Франция, а капитуляция Англии стала бы вопросом времени.

При втором варианте, имея потенциальным противником англофранцузский флот, главной задачей Черноморского флота стала бы защита своего побережья с помощью мощной минно-артиллерийской позиции. Основу ее составили бы крупнокалиберные дальнобойные береговые батареи, прикрытые мощными поясами минных полей. Под их защитой следовало иметь несколько бригад торпедных катеров и подводных лодок. Торпедные катера следовало разместить подивизионно, в удобных закрытых с моря базах, от Очакова и Одессы до Батума. Обеспечить катера и пункты их базирования надежными средствами связи. На ближайших аэродромах разместить бомбардировочную, штурмовую, истребительную и противолодочную авиацию. Для обеспечения активной обороны следовало иметь корабельную группировку в составе нескольких линкоров, пяти-шести новейших крейсеров и бригады эскадренных миноносцев. Если проанализировать судостроительные программы 30-х годов, то не сложно убедиться, что военные идеологи Советской России в качестве потенциального противника рассматривали именно Англию и Францию.

При первом варианте, имея потенциальным противником флот Италии и теоретически – Германии, не более как теоретически рассчитывая на поддержку союзников со стороны Черноморских проливов, к группировке по первому варианту следовало добавить средства для комплексного морского и воздушного десанта на побережье черноморских союзников Германии и в район Черноморских проливов с целью овладения проливной зоной. Для обеспечения морского десанта требовалась основательная доработка сил и средств, воздушный десант мог быть обеспечен силами общевойскового корпуса, размещенного в Крыму, используя в качестве первого броска несколько воздушно-десантных бригад. К началу войны воздушно-десантные бригады были созданы, и две из них были размещены в Киевском и Одесском военных округах.

Наши морские стратеги, в целом, грамотно вели подготовку к возможной войне: на верфях Николаева строились мощные линейные корабли, крейсера, подводные лодки. Береговая обороны черноморских баз обеспечивалась мощными стационарными батареями; к защите побережья готовились подвижные артиллерийские батареи, полки и батальоны береговой обороны. Мин в запасе было столько, что ими можно было засыпать все прибрежные районы.

Объективной оценке ситуации в Европе очень навредили мидовские бездельники типа посла в Англии – Майского (недаром И.В. Сталин, хоть и с большим опозданием санкционировал его арест) и узколобые московские стратеги во главе с Молотовым. К началу войны не были определены союзники, до самого последнего момента не могли определиться с противниками. Можно ли было в таких условиях надеяться на победоносную войну, если единственным реальным союзником СССР оставалась Народная Монголия? Кто бы мог предположить, что главная опасность для Черноморского флота исходит от сухопутной армии и авиации Германии…

Резко изменившаяся ситуация должна была заставить наше высшее военно-морское руководство, решительно отказавшись от первоначальных прогнозов и планов, оперативно действовать по варианту – защите баз с суши, при обеспечении их с моря… С быстрой перестройкой мышления были большие проблемы, приведшие к большой крови… Да и о какой перестройке мышления могла идти речь, если в конце ноября 1941 года, когда Севастополь был уже в жесткой блокаде и бои развернулись в непосредственной близости от города, Нарком ВМФ продолжал издавать Директивы, заставляющие волноваться севастопольцев о психическом здоровье московского руководства. Так 25 ноября в адрес СОР пришла Директива № 179: «О создании противодесантной обороны Севастополя и Кавказского побережья».

Казалось бы, следовало немедленно менять предвоенную стратегическую установку, так как появление сильного морского противника на Черном море исключалось. Флоты Турции и Румынии были очень слабы. Итальянский флот был связан серьезными боевыми столкновениями с англичанами. Оба флота обречены были на решительную борьбу в поддержку своих конвоев, обеспечивая свои африканские группировки.

Следует признать, что с итальянской угрозой все было не так просто, как теперь может показаться. Все признаки военно-морской и авиационной мощи Италии имели место в предвоенные годы.

К июню 1940 г. итальянский флот имел в своем составе два современных линкора «Литторио» и «Витторио Венето» (полное водоизмещение 45 тыс. т, главный калибр – девять 380/50 мм/клб орудий), четыре линкора времен Первой мировой войны, прошедших модернизацию в 1930-х годах. Их полное водоизмещение составляло 29 тыс тонн, а вооружение – десять 320/43,8 мм/клб орудий. Кроме того, итальянские ВМС имели 8 тяжелых и 12 легких крейсеров, 70 подводных лодок и много других кораблей. Самые быстроходные в мире крейсера и эсминцы состояли в итальянском флоте, большая часть авиационных рекордов принадлежало итальянским авиаторам, выполнивших их на своих отечественных самолетах.

Немаловажным фактом было и то, что вся военно-морская мощь Италии была сосредоточена в центральной части Средиземного моря, что изначально способствовало реальному контролю за международным судоходством в регионе.

На все эти явления не могли не обратить внимание в соответствующих наркоматах в Москве. И внимание обратили, и вполне конкретные действия предприняли. Кто сейчас помнит, что при выборе проекта постройки первого советского крейсера, за основу был взят итальянский проект? И понесли гордо советский военно-морской флаг крейсера 26-го проекта: «Киров», «Молотов», «Оржоникидзе» и пр. внешним своим видом напоминавшие крейсера итальянского флота.

Сотрудничеством на уровне морского проектирования процесс не ограничился. В январе 1937 года на верфи ОТО в Ливорно был заложен по заказу СССР лидер-разведчик проекта «И», принятый в марте 1938 года советским ВМФ под названием «Ташкент». Все предыдущие и последующие корабли этого подкласса, построенные советской судостроительной промышленностью, не имели столь высоких характеристик как их итальянский собрат. Более того, николаевский судостроительный завод так и не смог обеспечить реализацию проекта по технологическим причинам и от дальнейшей постройки лидеров на Черном море и на Дальнем востоке отказались. Моряки, военпреды, сотрудничавшие с итальянцами, могли судить о мощи итальянского флота не по наслышке…

Это техническая сторона чисто флотской проблемы. Была еще и авиационная составляющая проблемы. Доктрина генерала Дуэ, о всемогущей роли авиации, в том числе и для завоевания господства на военно-морских театрах, будоражила умы авиаторов и моряков с конца 20-х годов. Эта же теория нашла свое воплощение и в известной степени блестящее фактическое подтверждение в процессе боевой деятельности немецкой авиации в ходе первых двух этапов войны на Черноморском военно-морском театре. И отрицать это глупо.

Была еще одна несколько неожиданная составляющая проблемы. По дипломатическим каналам приходила информация о повышенном интересе королевского двора Италии к Крыму. Король Виктор-Эммануил III не забывал о том, что его дед из Сардинского захолустья взобрался на итальянский трон только благодаря активному участию Сардинии в Крымской войне на стороне Франции и Англии. Не исключено, что незадачливый венценосный внучонок рассматривал «крымский вариант», как возможную ступень к лидерству Италии в Южной Европе…

Между тем, 12 ноября 1940 г. устаревшие английские бипланы «Суордфиш», поднявшиеся с авианосцев, торпедировали в порту Торонто итальянские линкоры «Литторио», «Андреа Дориа» и «Конте де Кавур», причем последний итальянцы не сумели ввести в строй до самого конца войны. В марте 1941 г. в сражении у мыса Матапан англичане потопили новейшие крейсера «Заре», «Пола» и «Фиуме», а линкор «Витторио Венето» был серьезно поврежден и с трудом дотянул до базы. Модернизация же старого линкора «Андреа Дориа» еще не была закончена.

К 22 июня 1941 г. в боях с английским флотом погибли тяжелый крейсер «Сан Джоржио», легкие крейсера «Армандо Диас» и «Бартоломео Колеони». Из 70 подводных лодок к 22 июня 1941 г. англичане потопили 19, а еще 15 были отвлечены для действий в Атлантике. В итоге – к июню 1941 г. итальянский флот с большим трудом удерживал свои коммуникации с Ливией.

Морской мощи Италии был нанесен существенный ущерб, заставивший ее отказаться от проведения активных боевых операций в Средиземном море.

Быть может, это политический анекдот, но… Бенито Муссолини страдал язвой желудка, но когда его жена Рашель спросила, почему он морщится и хлопает себя по животу, Муссолини ответил: «Я страдаю от нападений на наши африканские конвои» (Колье Р. Взлет и падение Бенито Муссолини. Центрполиграф. 2001, стр. 223).

Англичане в их борьбе с Италией на Средиземноморье были настроены даже более решительно чем на боевую деятельность против Германии в Северной Атлантике. Дело дошло до обстрелов британскими линкорами Генуи и других итальянских городов.

Оставшиеся в строю итальянские линкоры и крейсера не решались атаковать британские конвои, регулярно пересекавшие Средиземное море от Гибралтара до Александрии и Порт-Саида.

И в то же время, категорическое утверждение, что посылка итальянского флота в Черное море стала бы катастрофой для Италии и лично для Бенито Муссолини, звучит не особенно убедительно. Мощь итальянского флота не сильно пострадала бы от выделения старого линкора типа «Джулие Чезаре» и пары новейших легких крейсеров. Если бы такой отряд кораблей был направлен весной 1940 года с визитом «дружбы» (?) в румынскую Констанцу, это прибавило бы уверенности румынам при решении спора с Советами по Бессарабии. А если бы король Михай решился повторить комбинацию турок с немецкими кораблями «Гебеном» и «Бреслау», и приобрел бы «по дешевке» (?) итальянские корабли вместе с экипажами? Самое время было подумать о таком варианте, когда устанавливаемая немцами у Констанцы батарея получило прозорливое название – «Бреслау». Минные поля, сильное ПВО и мощные береговые батареи Констанцы вполне могли гарантировать базирование, а воздушное прикрытие немецкой авиации могли бы обеспечить боевую деятельность подобной корабельной группы.

Вы скажите, что де турки не пропустили бы в Черное море итальянские корабли. Конвенция 1936 года категорически не препятствовала покупке боевых кораблей черноморскими державами, а трусливых, корыстных румын можно было бы соблазнить перспективной «халявой» резко пополнить свой нищий флот. Пропустили те же турки купленный СССР у Италии «Ташкент»…

Правда, для его проводки потребовалась небольшая маскировка под гражданское судно. Если бы переход кораблей был совершен весной 1940 года, то, памятуя о традиционной «любви» англичан к России, они едва ли бы стали этому препятствовать. Вот такой вариант создал бы серьезную угрозу советским морским коммуникациям, и в какой то мере оправдал бы мощные защитные минные заграждения у советских военно-морских баз.

С другой стороны, турецкое правительство смертельно боялось вовлечения страны в войну. В Стамбуле хорошо помнили уроки Первой мировой войны и понимали, что вступление в войну раз и навсегда лишит страну контроля над Проливами, а то и вообще положит конец существованию турецкого государства.

Это может показаться неожиданным, но появлению итальянского флота на Черном море препятствовала Германия. По прогнозу Гитлера, и ведущих политиков Европы, заключение общеевропейского мира и закрепление послевоенных границ должно было произойти не позже лета 1942 года.

Похоже, Гитлер уже летом 1940 года был всерьез озабочен захватническими планами Муссолини. По этой причине немцы не дали Италии оккупационной зоны во Франции и категорически отказались передать ей хотя бы часть французского средиземноморского флота. Дуче несколько раз затевал с фюрером разговор на «крымскую» тему, и каждый раз получал резкий отказ. Гитлера приводила в бешенство сама мысль, что кто-то посягает на Крымскую Готию, – потенциальную «зону отдыха арийцев». 24 июня 1941 г. фюрер истерично кричал собравшимся генералам: «Я никогда не допущу в Крым итальянцев!» Вечером начальник генштаба генерал Гальдер занес его слова в свой дневник.

Возникает резонный вопрос: почему же эти факторы не были приняты во внимание советским руководством? Дело в том, что в 30–40-х годах XX века советская разведка, бесспорно, являлась одной из лучших в мире. В 1939–1941 гг. Берия и Сталин знали практически все секреты Гитлера и Муссолини. Тот же план «Барбаросса» за несколько недель до войны стал известен Берии во всех деталях. Но, увы, информация, добытая разведкой, не спускалась ниже членов Политбюро, начальника генштаба и других высших руководителей. Сложилась совершенно фантастическая по глупости ситуация. Гитлер и его окружение в плане «Барбаросса» почти не предусматривали участия германского ВМФ. Ни планом «Барбаросса», ни другими предвоенными документами не предполагалась посылка немецких военных судов в Черное море, но это не было учтено при стратегическом планировании в СССР.

До 1938 года нашим резидентом в Италии был Григорий Маркович Хейфиц. Его аналитические отчеты позволяли отслеживать внешнеполитические и военные планы Италии. После его отзыва в Москву с получением информации из Рима появились серьезные проблемы.

В нашем генштабе знали о плане «Барбаросса» и разрабатывали ответные планы по разгрому в течение 10–15 дней германских армий на территории Польши и Чехословакии. Но и в этих планах о Черноморском флоте всерьез не упоминалось. Черноморскому флоту ставились весьма скромные задачи. Так, в августе 1940 г. маршал Тимошенко и начальник генштаба Б.М. Шапошников направили Сталину и Молотову записку о развертывании вооруженных сил СССР. Там от Черноморского флота требовалось:

а) постановкой минных полей, действиями подводных лодок и авиации затруднить проход неприятельскому флоту в Черное море;

б) активными действиями Черноморского флота уничтожить прорвавшийся в Черное море флот противника;

в) активно оборонять наши берега от прорвавшегося в Черное море надводного флота вероятных противников (?);

г) не допускать высадки десантов на берега Черноморского побережья в Крыму и на Кавказе;

д) активными действиями, прежде всего, авиации, постановкой мин с воздуха вести постоянную борьбу с морским флотом противника в Черном и, особенно, в Мраморном море;

е) прочно обеспечивать с моря фланг Юго-Западного фронта;

ж) в случае выступления Румынии уничтожить румынский флот и прервать ее морские сообщения;

з) в случае выступления Турции нанести поражения ее флоту, прервать здесь ее морские сообщения, разрушить гавань Трапезунд…

(Документы «Россия 20-й век. 1941 год» составитель П. Решин. Международный фонд «Демократия», 1998, Кн. 1, стр. 190).

В одной из предвоенных разведывательных сводках ГШ ВМФ отмечалось: «…Итальянский флот свои основные действия будет иметь в Черном море»… Построение фразы выдает в ней дословный перевод с английского языка, что уже настораживает и уж точно не предполагает принимать ее за непреложную истину…

Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов и командование Черноморского флота, вычленяя эту корявую фразу из десятка страниц информационного текста, включат ее в директиву и начнут действовать в соответствии с планом защиты берегов от возможного нападения сильного морского противника. Причем, под вероятным морским противником будет по-прежнему подразумеваться итальянский флот.

Самое интересное, что как бы сжалившись над нашими незадачливыми морскими стратегами с их предвоенными убогими прогнозами, итальянцы таки появятся на Черном море в мае 1942 года. Это будет 110-я флотилия МООАС – мобильная группа морских диверсантов под командованием коммондора князя Боргезе. Диверсанты Боргезе успеют принять участие в самых последних боях по разгрому нашей группировки под Севастополем.

О них у нас в свое время пойдет разговор.

НЕВОЛЬНЫЕ ЖЕРТВЫ

«РУКОТВОРНОЙ» МИННОЙ ОПАСНОСТИ

Если говорить о Минной войне на Черном море, как таковой, то единственной серьезной акцией немцев в этом направлении была попытка минирования с помощью авиации подходов к главной базе флота – Севастополю. Для минных постановок немцы использовали бомбардировщики «Ю-88» и «Хе-111». Каждый самолет брал по две мины и сбрасывал их на парашютах с высоты 800–1000 м, а также и без парашютов – с высоты от 30 до 100 метров. Было замечено, что мины, падавшие в море на глубинах менее 8 м, взрывались.

Германские неконтактные мины ставились на глубинах от 12 до 40 метров. По некоторым данным отдельные мины ставились на глубину 50 м. То есть, на глубинах более 40–50 м можно было спокойно ходить боевым кораблям и судам. Правда, выяснить эту закономерность удалось не сразу. Всего с 22 июня 1941 г. по 1 июля 1942 г. немцы поставили на подходах к Севастополю и в его бухтах 131 магнитную и акустическую мину. Все мины были поставлены с самолетов. За весь период обороны Севастополя не было обнаружено ни одной якорной мины противника.

На германских минах в первые дни войны подорвался эсминец «Быстрый» (1 июля затонул, а 13 июля поднят и отбуксирован на понтонах в Западный док), а также два вспомогательных судна. Это были буксир СП-12 (22 июня) и 25-тонный плавучий кран (24 июня).

Подходы к Севастополю охранялись силами Охраны водного района (ОВР). В первые дни войны в состав сил ОВРа входили: 1-й и 2-й дивизионы больших тральщиков типа «Трал» – 13 единиц; 3-й дивизион мобилизованных тральщиков типа «Земляк» – 5единиц; отряд минных заградителей «Островский» и «Дооб»; 1-й и 2-й дивизионы сторожевых катеров типа МО-4–25 единиц, 3-й дивизион сторожевых катеров разного типа – 14 единиц; 9-й и 12-й дивизионы катерных тральщиков – 25 единиц.

Охрана рейда главной базы (ОХР) включала 3 буксира, 4 рейдовых катера, 2 морских бронекатера, сетевую баржу, плавбатарею № 3 и гидроакустическую станцию.

В оперативном подчинении ОВРа находился 2-й отдельный артиллерийский дивизион с четырьмя противокатерными батареями, дивизион торпедных катеров (12 единиц) и три морских разведчика МБР-2.

С ноября 1941 г. на постоянное базирование в Севастополе были оставлены один большой тральщик, и 18–20 катеров. Их состав постоянно менялся, поскольку МО-4 все время участвовали в конвоировании транспортов.

Таким образом, к началу обороны Севастополя на него базировалось около 60 плавсредств ОВРа. База ОВРа находилась в Стрелецкой бухте, где стояли сторожевые катера и катера-тральщики, в Южной бухте стояли большие тральщики, а в Карантинной бухте – торпедные катера. Поскольку на тот момент у нас активные средства борьбы с донными магнитными минами отсутствовали, штаб ОВР предложил использовать для траления железную баржу. Чтобы увеличить магнитное поле ее загрузили металлическими болванками, а для буксировки использовали катерные тральщики 12-го дивизиона с деревянными корпусами.

При профилактическом (до того момента, бесполезном – Б.Н.) сбрасывании глубинных бомб, с целью борьбы с потенциальным подводным противником, выявились новые способы борьбы с германскими минами. 26 июля три сторожевых катера атаковали глубинными бомбами очередную (?) вражескую субмарину. «За кормой раздались глухие взрывы, над поверхностью воды поднимались высокие фонтаны. А когда сбросили последнюю серию бомб, за обычными тремя фонтанами неожиданно взметнулся над морем четвертый, значительно большей силы.

Место четвертого взрыва достаточно точно определил и зафиксировал на кальке помощник командира катера лейтенант B.C. Чаленко. Уже в базе флагманский штурман капитан-лейтенант Дзевялтовский, наложив кальку на карту минной обстановки, увидел, что четвертый взрыв совпал с местом, где ранее был запеленгован сброс немецкой мины. Стало ясно, что эта мина сдетонировала от взрыва глубинных бомб и взорвалась.

О подрыве мин глубинными бомбами позже докладывали командир МО-072 лейтенант В.А. Чешов и командир МО-052 лейтенант В.В. Селифанов…

Убедившись в эффективности такого способа борьбы с минной опасностью, командование Черноморского флота стало активно использовать глубинные бомбы для уничтожения донных мин. За всю оборону Севастополя на эти цели было израсходовано более полутора тысяч больших и малых глубинных бомб. Этот способ широко применяли и в других наших военно-морских базах» (Из истории ОВРа ГБ ЧФ, стр. 18-20).

Вскоре наши минеры разгадали секрет германских магнитных мин. На основании полученных данных инженер Б.Т. Лишневский сконструировал баржевый электромагнитный трал (БЭМТ), который построили в короткий срок. Была выработана методика траления.

Траление осуществлялось путем буксировки БЭМТ катерным тральщиком с деревянным корпусом на пеньковом тросе длиной 200–250 метров. По корме трала на расстоянии 180–200 метров от него буксировалась деревянная шхуна с питающим обмотку трала агрегатом. Траление проводилось на глубинах от 15 до 50 метров. На глубинах менее 15 метров применялся плотиковый трал, действовавший по тому же принципу, что и баржевый. Его буксировал катерный тральщик, который одновременно служил и питательной станцией. Скорость траления не превышала 2–3 узлов.

Впервые трал-баржа вышла на боевое траление 7 июля 1941 года. На ее борту находился конструктор Лишневский. Уже 9 июля была подорвана германская донная неконтактная мина.

Итак, активная противоминная оборона подходов к главной базе проводилась тралением магнитно-акустическим тралом, контрвзрывами, маневрированием малых охотников с переменной скоростью с целью подрыва акустических и магнитно-акустических мин.

Кораблями ОРВа из 130 сброшенных противником мин было уничтожено трал-баржой – 17, глубинными бомбами – 11, от шумов гребных винтов малых охотников – 8, от подрывов фугасов на грунте – 8, поднято и разоружено – 3 мины. Таким образом, всего было уничтожено 69 мин.

Как видим, затея немцев с минированием подступов к главной базе Черноморского флота не оправдала надежд противника. Тем не менее, встревоженный минной угрозой Ф.С. Октябрьский 22 июня отдал приказ, согласно которому «…все находившиеся в строю подводные лодки 2-й бригады и штаб 7-го дивизиона перешли из Севастополя в Балаклаву». До этого Балаклава не рассматривалась как возможная база, даже в порядке изучения своего побережья не посещалась подводниками с 1935 года.

В начале июля 3-й и 4-й дивизионы «щук» были перебазированы в Феодосию. Попытались использовать для базирования лодок в бухте Ак-Мечети. Не обеспеченная прикрытием от ударов авиации противника, эта попытка оказалась неудачной: выведенные туда из Севастополя 12 августа боевые подводные лодки «М-35», «М-36» и достраиваемые «М-111», «М-112» и «М-113» с плавбазой «Эльбрус» в первый же день стоянки подверглись налету самолетов противника и были возвращены в Севастополь». Настоящая минная угроза вскоре появилась и носила она уже местный – «рукотворный» характер. Из издания в издание переносится изустная легенда о том, что «…утром 22 июня Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов приказал Военному совету Черноморского флота произвести постановку оборонительных минных заграждений. Через несколько минут корабли Черноморского флота получили приказ начать минные постановки у всех наших военно-морских баз…»

Каждый, кто хоть немного знаком с организационно-мобилизационной системой, знает, что она разрабатывается и контролируется соответствующим управлением Генерального штаба. Структура эта охватывает все вооруженные силы вплоть до низовых войсковых частей – полка и корабля. Инструкции, вложенные в пакеты, обязывали командиров соответствующего уровня при выполнении директивных указаний, учитывать особенности конкретной обстановки. Мероприятия эти в соответствии с военной доктриной разрабатывались, дополнялись, изменялись, корректировались. По засекреченным линиям связи должен был прийти кодовый сигнал на открытие соответствующего пакета с перечнем мероприятий по конкретной ситуации. В нашем случае –засургученный пакет, с какой-нибудь красной полосой, предусматривал перечень мероприятий, в соответствии с началом боевых действий. Как показал горький исторический опыт, нашлись командующие армиями и отдельными корпусами, которые, не взирая на то, что противник обошел их фланги, выполняя требования моб. предписания, пытались «…громить супостата на его собственной территории…». На их фоне, действия адмирала Октябрьского с его «минной» авантюрой выглядят еще весьма пристойно… Корабли Дунайской флотилии, выполняя аналогичные предписания, успешно высаживали десанты на румынский берег Дуная…

Утром 23 июня крейсера «Коминтерн», «Красный Кавказ» и «Червона Украина», минный заградитель «Островский», лидер «Харьков» и 4 новых эсминца – «Бойкий», «Безупречный», «Беспощадный» и «Смышленый» – начали ставить минные заграждения у берегов Севастополя. Всего было поставлено 609 мин и 185 минных защитников. Минные постановки в районе главной базы Черноморского флота продолжались и в дальнейшем. На следующий день крейсера «Красный Кавказ» и «Червона Украина», лидер «Харьков» и два эсминца продолжили постановку минного заграждения. Было выставлено 330 мин и 141 минный защитник.

А.В. Платонов в воспоминаниях писал: «Выполняя распоряжения командования ВМФ, Черноморский флот в период с 23 июня по 21 июля 1941 г. поставил в районе Севастополя, Одессы, Керченского пролива, Новороссийска, Туапсе, Батуми и озера Устричное 7300 мин и 1378 минных защитников, что составило, соответственно, 61% и 50% всего наличного минного запаса. Минные заграждения ставились как в дневное, так и в ночное время боевыми кораблями и переоборудованным под минный заградитель транспортом «Островский». Боевое обеспечение минных постановок включало ведение воздушной разведки, несение дозоров надводными кораблями и подводными лодками, поиск подводных лодок противника в районах минных постановок самолетами-разведчиками и сторожевыми катерами. Оперативное прикрытие (от кого? – Б.Н.) возлагалось на корабли эскадры, находившиеся в Севастополе в трехчасовой готовности к выходу в море, и дежурившую на аэродромах авиацию».

То есть все делалось по планам, которые разрабатывались в течение 20 предшествующих, довоенных лет! Разница была лишь в одном – реальную опасность советскому Черноморскому флоту нес не итальянский и даже не немецкий флот, а немецкая авиация, взявшая на вооружение доктрину итальянца Дуэ.

Все послевоенные годы, до конца своей жизни, Филипп Сергеевич пытался ответственность за гибель своих кораблей и судов на минах «оборонительных» (?) минных заграждений переложить на Николая Герасимовича Кузнецова. Тот слабо, но упорно отбивался. Следует заметить, что директива наркома предписывала: «…выставление минных заграждений в районе Севастополя немедленно, а в районах Одессы, Керчи, Новороссийска, Туапсе, Поти и Батуми – по усмотрению командующего флотом» (Хроника ВОВ на ЧФ, стр. 35).

По утверждению Платонова: «…минные заграждения ставились как в дневное, так и в ночное время», что противоречит данным К.И. Воронина – непосредственного участника минных постановок: «Все минные постановки производились скрытно, в ночное время, и противник их не обнаружил» (Воронин К.И. На черноморских фарватерах, стр. 18).

Надо ли говорить, что точность постановки мин днем и ночью в условиях светомаскировки, как говорят в Одессе, «две большие разницы». Ниже мы узнаем во что обошлась нашим кораблям подобная поспешность и невысокая точность минных постановок.

Уже более 70-ти лет муссируется вопрос, можно ли было избежать массированных минных постановок у черноморских портов? И выясняется,- что можно… Аналогичный приказ на выставление оборонительных минных полей получили командующие Балтийским и Северным флотами. Адмирал Трибуц, действуя так же тупо, по солдафонски как Октябрьский, в течение недели, засыпая минами Финский залив, умудрился при этом погубить миноносец «Гневный», БТЩ «Шкиф» и тяжело повредить новейший крейсер «Максим Горький». Немцы, тоже не мешкая, засыпали минами восточную часть Балтики. После такой активной «совместной» деятельности немецкое командование корабли крупнее тральщика в глубь Финского залива не посылало, оставив право взрываться на минах советским кораблям, судам и подводным лодкам, что они «успешно» и делали вплоть до начала 50-х годов.

По сути, выполняя ту же директиву, командующий Северным флотом адмирал Арсений Головко сразу же заявил, что, имея ограниченный запас мин, оборонительные минные поля в зоне ответственности флота будут выставляться в соответствии с изменением оперативной обстановки на театре. И никто не поставил под сомнение правомочность его действий. Финны в войну вступили на неделю позже немцев, а немецкие корабли не проявляли большой активности на Северном театре до начала движения союзных конвоев. В результате такой постановки вопроса Северный флот потерял на минах на порядок меньше судов и кораблей, чем на Черном море и Балтике. А если и случалось взрываться на минах – так гибли они на вражеских минах, что было значительно «приятнее»... Вот вам и повод для размышлений и отдельных выводов. Можно конечно сказать, что Филипп Сергеевич Октябрьский не был знаком с методикой постановки мин и деятельностью минно-тральных сил. Быть может, он не знал о том, что корабли и суда иногда взрываются и на своих минах?

В свое время, стажируясь в течение двух месяцев в должности помощника командира минного тральщика, Филипп Сергеевич, настолько «глубоко» вник в специфику минно-трального дела, что всю свою последующую 30-летнюю службу не выходил в море на тральщиках. Сохранилась редкая фотография, сделанная в сентябре 1940 года на борту тральщика «Взрыв». Филипп Сергеевич с видом знатока беседует с матросами-членами трального расчета. Рядом с ним загадочно улыбаясь, стоит Кулаков. Факт своего присутствия на минном тральщике Филипп Сергеевич посчитал целесообразным запечатлеть на фото, что в те годы он позволял делать очень редко.

Вполне естественным последствием этих поспешных и не продуманных минных постановок на Черном море стали подрывы судов и кораблей на собственных минах. Так, 30 июня паровая шаланда «Днепр» вышла из Севастополя и взорвалась на мине. Шаланда направлялась в Николаев для переоборудования в сторожевой корабль.

19 июля в 7 ч 47 мин в 14,5 км южнее Керчи у мыса Панагия на минном поле подорвался и затонул транспорт «Кола» вместимостью 2654 брт. Транспорт «Кола» вышел из Новороссийска в Феодосию вместе с транспортом «Новороссийск», шедшим головным с лоцманом на борту. «Кола» в темноте отстал, потерял из виду «Новороссийск» и, опасаясь подводных лодок (?), на рассвете стал прижиматься к берегу, вышел на наше минное заграждение и подорвался. На следующий день примерно в том же районе, у мыса Кыз-Аул в 9 милях от берега в 5 ч 57 мин транспорт «Десна» водоизмещением 6160 т (грузоподъемностью 2926 брт) подорвался на нашей мине. При спасении людей с «Десны» подорвался на мине морской охотник СКА-043.

Еще через день, 21 июля в 12 ч 10 мин недалеко от Железного порта (район Николаева) «…взорвалась и затонула на нашем минном заграждении шедшая с грузом зерна парусномоторная шхуна «Ленин». Погибло три и спасено два человека. Самолет МБР-2, прилетевший спасать людей, при посадке разбился. Экипаж был подобран» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 1, стр. 35). Позже шхуна «Ленин» была поднята немцами и введена в состав их транспортной флотилии.

Процесс, что называется, пошел… Через два дня, 23 июля, шхуна «Дзыпша», следовавшая без лоцмана в Керченском проливе, сошла с фарватера, подорвалась на нашем минном заграждении и затонула.

27 июля в 19 ч 09 мин из Севастополя вышел конвой в составе транспортов «Ленин», «Ворошилов» и «Грузия». Охранял их всего лишь один сторожевой катер СКА-026. Магнитные компасы, забортный лаг и электролаг на «Ленине» не были выверены. Свежий ветер вызывал дрейф судна, течение за мысом Фиолент из-за своей переменчивости затрудняло определение курса. В результате судно оказалось на краю фарватера у нашего минного заграждения. В 23 ч 20 мин пароход потряс сильный взрыв в районе между трюмами № 1 и № 2. Через 10 минут все было кончено. Судно затонуло на глубине 94 м.

На грузопассажирском пароходе «Ленин» (бывший «Симбирск») вместимостью 2713 брт по официальным данным находилось 700 призывников, 458 эвакуированных и 92 члена команды. Кроме того, на борту было около 400 тонн цветного металла в слитках и активы одесского госбанка. На самом деле, на «Ленине» находилось гораздо больше людей. По официальным данным погибло 650 человек, по неофициальным – от 2000 до 2500 человек.

Из дневника адмирала Октябрьского: «Принял у себя на БФКП (Береговой флагманский командный пункт) капитана парохода «Ленин» тов. Борисенко и нашего военного лоцмана тов. Свистуна. Оба остались живы после этой ужасной катастрофы. Очень много погибло женщин, стариков и детей. А сколько? Капитан не знал, сколько у него на борту было людей. Это непостижимо, но это так. Будут уточнять в Одессе…». Душевный ты наш, как же мы тебе сочувствуем…

Продолжаем читать дневниковые записи. 31 июля 1941 года: «Наконец, кое-что уточнили в связи с походом из Одессы на Кавказ парохода «Ленин». Все шло по линии гражданской и Морфлота (не поздно ли уточнять взялись, товарищ командующий флотом?). Пароход «Ленин» взял на борт около (точно никто не знает) 1250 пассажиров и 350 тонн груза (цветные металлы в слитках). На борт прибыл наш военно-морской лоцман тов. Свистун, и пароход «Ленин» вышел из Одессы…».

Исключительно важное уточнение. Быть может, вас интересует дальнейшая судьба капитана Борисенко и лоцмана лейтенанта Свистуна? Да, осерчал на них Филипп Сергеевич… И не только на них, неразумных… Чему только Cвистуна 4 года в училище учили, за что ордена тов. Борисенко давали? К вопросу гибели парохода «Ленин» мы еще вернемся.

15 августа в открытом море в 150 км к югу от Тендры погиб на мине нашего заграждения буксир «Снег». Это сколько же сорванных штормами мин по морю «гуляло», если они в 80 милях от берега встречались?

22 сентября в 5 ч 55 мин на нашем минном заграждении у Новороссийска подорвался транспорт «Крым» вместимостью 4867 брт. Погибли два человека. В 14 часов транспорт был отбуксирован в Новороссийский порт.

1 сентября эсминец «Совершенный», проходивший ходовые испытания на Херсонесской мерной миле, подорвался на нашем минном заграждении и получил пробоину в правом борту площадью 30 кв. м. Были затоплены 1-е, 2-е котельные и 1-е машинное отделения. Эсминец отбуксировали в Севастополь, где позже он был добит германской авиацией.

27 октября на переходе Керчь – Новороссийск погиб на своей мине катер-тральщик № 536 «Серов».

9 ноября в 18 ч 20 мин транспорт «Десна» вместимостью 2920 брт, следуя по фарватеру, подорвался на своей мине и затонул.

17 ноября ледокол «Макаров» погиб на собственной мине недалеко от мыса Фиолент. На этом факте мы подробно остановимся в следующей главе.

11 декабря в 14 ч 20 мин танкер «Апшерон», шедший из Туапсе в Севастополь с 5000 тоннами мазута по фарватеру № 3, подорвался на советской плавающей мине (других версий не было, так как немцы ставили лишь донные мины) и в 16 часов затонул.

Новый 1942 год начался с новых потерь на своих минах. 8 января 1942 г. при перевозке войск из Новороссийска в Феодосию на своей мине в районе Мысхако подорвался эсминец «Способный». Носовая часть корабля по 41-й шпангоут была оторвана. Погибли 84 десантника и 20 человек команды. Эсминец «Железняков» с трудом отбуксировал «Способный» в Новороссийск. Ремонт эсминца затянулся почти на полтора года. В строй «Способный» вошел лишь в середине мая 1943 г. для того, чтобы 5 октября погибнуть вблизи Ялты под ударами немецких бомбардировщиков.

Транспорт «Коммунист» вместимостью 1940 брт. вышел из Новороссийска 19 февраля и должен был прийти в Севастополь 23 февраля, но бесследно исчез, приблизившись ко входу в минный фарватер. Через несколько дней транспорт «Восток», следуя в Севастополь, встретил шлюпку с двумя обледеневшими трупами членов экипажа транспорта «Коммунист».

Еще более страшная трагедия произошла 1 марта. Транспорт «Чапаев» водоизмещением 5000 т в 7 ч 13 мин из-за ошибки в определении места, вошел за кромку минного заграждения, подорвался и затонул. Погибли 120 бойцов маршевого пополнения, десять 37-мм зенитных автоматов, 1000 т боеприпасов и 240 лошадей.

Нарком Кузнецов пришел в ярость, что с ним бывало крайне редко и в телеграмме от 3 марта указал Военному совету Черноморского флота на гибель большого количества транспортов по причине плохой организации их переходов. «Последняя гибель транспортов «Коммунист» и «Чапаев», – указывал нарком, – свидетельствует о том, что Военный совет флота не обеспечил должного порядка и безопасности перевозок на своих коммуникациях при господстве нашего флота на Черном море. Народный Комиссар обратил внимание Военного совета на то, что плохая организация защиты своих коммуникаций продолжает оставаться неизменной, и приказал в кратчайший срок навести порядок. Предлагалось обратить особое внимание на проверку кадров военных лоцманов» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 2, стр. 95).

Я представляю себе состояние капитана 2 ранга Ильи Михайловича Нестерова, ответственного за подготовку и обеспечение безопасности конвоев, и делавшего все от него зависящее для успешной проводки судов. Но, что можно было ожидать от капитанов тихоходных, маломаневренных гражданских судов, если на своих минах регулярно подрывались современные боевые корабли под командой грамотных командиров, опытных штурманов, оснащенные новейшими средствами противоминной защиты… Немалую опасность представляли и плавающие мины, сорванные штормами с якорей, и блуждающие по морю в поиске своих жертв…

6 марта, то есть через три дня после грозного приказа наркома, эсминец «Смышленый» подорвался на нашем минном заграждении в точке с координатами: Ш = 45°01ў5ўў; Д = 36°46ў. В результате взрыва было затоплено 1-е машинное отделение, и командир приказал стать на якорь. После прибытия в район стоянки эсминца лидеров «Ташкент» и «Харьков» он снялся с якоря и в сопровождении лидеров своим ходом пошел в Новороссийск. Во время перехода при сильном шторме на корабле затопило 2-е и 3-е котельные отделения. Эсминец потерял ход. Сильные волны не позволили взять его на буксир, и эсминец начало заливать.

7 марта в 8 ч 07 мин в точке с координатами: Ш = 44°43ў и Д = 36°45ў он затонул. Когда корпус эсминца погрузился в воду, взорвались глубинные бомбы. От динамического удара погибли почти все члены команды, покинувшей корабль и находившиеся в воде. «Ташкент» и «Харьков» подняли из воды лишь двух человек.

К этой, с позволения сказать, «хронике событий» следует добавить, что, по уточненным данным, эскадренный миноносец «Смышленый» подорвался не на минном заграждении, а на одиночной, плавающей мине, а это не одно и то же. На минное заграждение корабли попадали из-за навигационных ошибок штурмана, или неграмотных действий командира, а подрыв на плавающей мине в штормовом море,- это та же партия игры в рулетку…

Обратимся к воспоминаниям адмирала П.В. Уварова, в то время служившего старшим помощником командира лидера «Харьков»: «…«Смышленый» с тремя сторожевыми катерами вышел из Новороссийска, сопровождая конвой в составе транспорта «Березина», «В. Чапаев» и тральщика «Тракторист», следовавший в Камыш-Бурун. В районе мыса Железный Рог, как и предусматривалось заданием, командир «Смышленого» капитан 3 ранга Виктор Михайлович Шегула передал конвой командиру охранения от Керченской военно-морской базы, а сам, развернувшись на обратный курс, намеревался возвратиться в Новороссийск. Вот тут-то и случилась беда – эсминец подорвался на мине. Не потеряв плавучести, корабль стал на якорь. Обо всем Шегула доложил командиру отряда Легких сил.

«Харькову» следовало идти на помощь «Смышленому». Выйдя из Новороссийска около девяти часов, мы прибыли в район стоянки «Смышленого» через три часа и начали маневрирование на расстоянии пяти-шести миль, опасаясь минных полей…». Прибывшие на помощь терпящему бедствие кораблю, современные лидеры, не приближались к объекту спасения ближе 8-9 километров!!!? Это вынужденное признание того факта, что четких границ минных полей не представляли себе даже командиры боевых кораблей.

«…Вообще, минная опасность на Черном море была весьма запутанной. Минные заграждения ставили мы, ставил противник, причем, фашисты недавно (с 1-го дня войны – Б.Н.) начали применять мины нового образца – гидроакустические. В непогоду мины срывало с якорей, волокло течениями вместе с якорями. Карты минных полей быстро устаревали и, когда уже не отражали реальной минной обстановки, фарватеры прокладывали тральщики – шли по минным полям, образуя за собой чистые от мин проходы. Вот и со «Смышленого» сообщили – требуются тральщики. На эсминце к тому времени вода затопила 1-ю машину и 2-е котельное отделение, но ход не был потерян – «Смышленый» вполне мог идти под одной машиной.

К пятнадцати часам из Керчи прибыли тральщики и приступили к тралению. Часа через три «Смышленый» вышел на чистую воду…» (П.В. Уваров. «На ходовом мостике», Киев, 1980, стр. 161-162).

Список потерь от собственных оборонительных заграждений может занять не одну страницу. На них гибли не только крупные боевые корабли, но и морские охотники, десантные мотоботы, сейнера, шхуны, самоходные баржи, которым скоро и счет перестали вести. Корабли и суда продолжали взрываться на минах спустя несколько лет после окончания войны. Но зато на этих заграждениях не подорвался ни один корабль противника, по крайней мере, до занятия соответствующих портов германскими войсками.

Печально сознавать, но, что касается потерь на собственных минах, то Черноморский флот уподобился той унтер-офицерской вдове из произведения бессмертного Салтыкова-Щедрина, что сама заставила себя высечь…

Наши оборонительные минные заграждения под Севастополем, ограничивая способность к маневру, приводили к напрасным потерям наших боевых кораблей и транспортных судов от авиации и артиллерии противника. Не только быстроходные эсминцы и крейсера, но и тихоходные транспорты осенью 1941 г. – весной 1942 г. могли в темное время суток пройти большую часть пути от Новороссийска и войти затемно в Севастопольскую бухту. Могли войти, но не входили до тех пор, пока их не встретят тральщики, посылавшиеся из Севастополя.

Замечу, что германская авиация в то время в темное время суток не атаковала наши корабли и суда. Но, опасаясь подрывов на минах, кораблям приходилось вставать на якоря на подходах к фарватерам в минных заграждениях, и ждать прихода тральщиков и наступления рассвета. Затем идти за тральщиками малой скоростью, по узкому фарватеру под огнем германской дальнобойной артиллерии и под вой германских пикирующих бомбардировщиков. Надо ли говорить, что все фарватеры были хорошо известны вражеским летчикам и пристреляны артиллеристами.

28 ноября 1941 г. в 22 ч 00 мин крейсер «Красный Кавказ», шедший в Севастополь с грузом боеприпасов и маршевым пополнением, «…из-за плохой видимости и штормовой погоды не мог пройти фарватером через минное заграждение в районе Севастополя и, вследствие ограниченного запаса топлива, был возвращен в Новороссийск» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 1, стр. 256).

Крейсер «Коминтерн» 2 января 1942 г. в 6 ч 25 мин закончил выгрузку десанта в Феодосийском порту и немедленно отправился в Новороссийск. Однако из-за боязни плавающих мин (своих) в районе Феодосии, а затем у Новороссийска он дошел до пункта назначения лишь 3 января в 13 ч 40 мин, то есть двигался со скоростью 3,5 узла!!!

23 января в 12 ч 25 мин крейсер «Коминтерн» вышел из порта Новороссийск в Севастополь, «…приняв на борт полк морской пехоты, 132 тонны авиационных бомб и реактивных снарядов… Боезапас был размещен в демонтированном котельном отделении и в жилых помещениях под верхней палубой. Начиненный таким большим количеством боеприпасов корабль представлял собой пороховую бочку. При попадании авиационной бомбы, торпеды или подрыва на мине ему грозила смертельная опасность…

В районе Севастополя шел снег, видимость измерялась десятками метров. В таких условиях ограждение единственного входного фарватера в Севастополь через выставленное в начале войны оборонительное минное заграждение не обеспечивало безопасного плавания. Вот почему штаб оборонительного района высылал навстречу кораблям и транспортам тральщики или сторожевые катера, для последующего «лидирования» при прохождения ими фарватера.

Для встречи и обеспечения перехода «Коминтерна» было выделено два базовых тральщика – БТЩ-22 и БТЩ-27.

В установленное время крейсер подошел к точке встречи у входного фарватера, но тральщиков не обнаружил. Командир донес в штаб Севастопольского оборонительного района об отсутствии тральщиков в расчетной точке встречи, и стал маневрировать в шести-восьми милях от расчетной внешней кромки минного заграждения.

С момента выхода из Новороссийска «Коминтерн» прошел около 250 миль, и за это время ему ни разу не представилась возможность произвести точное определение своего местонахождения по береговым ориентирам или хотя бы по небесным светилам. К месту встречи он шел по счислению. Радиолокационные средства, с помощью которых корабли могли бы обнаружить друг друга, на крейсере и встречающих его тральщиках отсутствовали. Малая видимость исключала всякую возможность уточнить свое местоположение по береговым ориентирам. Идти же без уточнения своего места означало подвергнуть корабль риску вероятного подрыва на минном поле.

Стрелки часов отсчитывали минуты, часы. Время было за полночь, а видимость не улучшалась. С командного пункта командующего флотом крейсер получил указание: «…принять все меры к встрече с тральщиками и обеспечению входа в базу…» (Исключительно конструктивный, а главное – своевременный приказ – Б.Н.).

Вам читатель не надоело бесконечное перечисление потерь наших боевых кораблей и транспортов на собственных минах? Я готов их продолжить до тех пор, пока вы не дозреете до вопроса, – почему же основного инициатора и виновника этого дичайшего положения не сняли с должности и не судили?

«…Приближалось утро. Крейсер и тральщики продолжали кружиться в районе намеченного места встречи. В 7 часов 30 минут видимость улучшилась, и «Коминтерн» после семичасового (!!!) маневрирования, наконец, встретился с кораблями обеспечения. Крейсер лег в кильватер тральщикам. В Севастопольскую бухту крейсер вошел лишь в 10 ч 37 мин» (Степанов С.Ф. Крейсер «Коминтерн», Киев, Изд-во политической литературы Украины, 1990, стр. 100-101).

13 января 1942 г. эсминец «Бойкий» вышел из Новороссийска в Поти. На военном фарватере Новороссийской ВМБ, ограниченном минными полями, он столкнулся с транспортом и, получив повреждения, вернулся в Новороссийск» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 2, стр. 27).

Из-за минных полей были существенно ограничены возможности обстрела вражеских береговых объектов. Вот характерный пример. 3 декабря 1941 г. в 20 ч 07 мин крейсер «Красный Кавказ» в сопровождении тральщиков ТЩ-25 и ТЩ-26 вышел из Северной бухты в район Балаклавы и, «…маневрируя между берегом и внутренней кромкой минного заграждения, с 21 ч 33 мин до 21 ч 43 мин обстреливал дер. Черкез-Кермен. Выпущено 20 снарядов. ТЩ-25 обстрелял высоту 471,7, выпустив 30 снарядов, и ТЩ-21 выпустил 60 снарядов по высоте 566,2. Стрельбы велись по площадям» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 1, стр. 263).