Великая русская революция, 1905-1922

1. Марксизм и либерализм: революционные теории — антагонисты?

Сегодня существует много подчас диаметрально противоположных взглядов на марксизм. Для нас не принципиально «массовое» отношение к этой теории, в основе которого лежит отрицательный медийный образ «что-то слышал и осуждаю». Это следствие большой кампании по борьбе с коммунизмом. Для нашей темы важно, во-первых, что марксисткой теорией пользовались революционеры. Чтобы понять их поступки, необходимо иметь представление об их образе мысли. Впоследствии мы сами убедимся, что марксистский подход применялся к анализу событий в России всеми силами рассматриваемого периода (именно всеми, от кадетов и эсеров до большевиков). Во-вторых, применяется он и по сей день, разве что без ссылок на работы немецкого философа.

Рассматривая общественные структуры и государство, Маркс для их характеристики ввел понятие общественно-политической формации. Формация характеризуется свойственным ей уровнем производительных сил (техническим развитием), формирующим специфические производственные отношения. Совокупно они составляют экономический базис общества, а он, в свою очередь, формирует наиболее соответствующую базису систему власти, или политическую надстройку.

В предисловии к «Критике политической экономии» Маркс писал: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания»[13].

Обобщая историю цивилизации и опыт европейских революций XVII‑XVIII веков, Маркс сформулировал определенные закономерности общественного развития. Они заключались в последовательной смене формаций: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке»[14].

Классический пример — переход от феодализма к капитализму. Феодализм для определенного периода истории человечества являлся, безусловно, прогрессивной, более сложной, чем рабовладельческий строй, системой общественной организации. Но рано или поздно его сословная система, со свойственными ей внеэкономическими привилегиями аристократии, прикреплением людей к земле и т. д. вступала в противоречие со все быстрее развивающимися новыми производственными и экономическими отношениями: на смену ремесленным мастерским приходили мануфактуры, они в свою очередь требовали рынка труда и сбыта. Сбыт продукции порождал конкуренцию, несовместимую с сословным неравенством. Возникала необходимость в свободе предпринимательства, передвижений, свободе конкуренции и рабочей силы. Зарождающиеся отношения рынка входили в прямое противоречие с ключевыми особенностями феодализма. Молодой прогрессивный капитализм взрывал старое общество изнутри — происходила буржуазная революция.

Движущей силой такой революции являлась кровно заинтересованная в собственном развитии буржуазия. Она возглавляла, идеологически оснащала, вела за собой массы.

Аналогично, по мнению Маркса, со временем предела своего развития достигнет и капитализм. Социально-экономическая эволюция выдвинет ему на смену новый, более прогрессивный, более сложно организованный, построенный на экономике крупной промышленности строй. Хаос рынка с его регулярными кризисами перепроизводства, гонкой за прибылью и непрерывной войной за новые рынки сбыта войдет в противоречие с задачами управления крупной индустрии, схема обогащения малой группы одних за счет большинства других — в противоречие с интересами и возможностями общества. Более высокой ступенью социально-экономических отношений станет социалистическая (общественная) формация, которая противопоставит капитализму направляемый единым планом всеобщий труд на общественную пользу.

Предпосылки к таким изменениям прослеживались уже в XIX веке как в тенденциях к синдицированию (объединению) капиталистических производств, так и в росте рабочего движения, отстаивающего свои права. Конец капитализма Маркс видел так: «Централизация средств производства и обобществление труда наконец достигают такого пункта, когда они становятся несовместимы с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют»[15].

Движущей силой социалистической революции должен был стать пролетариат. Как правило, у нас неверно интерпретируют этот термин, сводя его к узкому понятию «фабрично-заводской рабочий». Однако важным условием социалистической революции и в целом классовых революций, по Марксу, является достигшая пределов своего развития формация — в данном случае капиталистическая. «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества»[16].

К моменту революции отношения достигшего пределов своего развития капитализма должны охватить всю жизнь общества. Например, сельское хозяйство организационно будет неотличимо от промышленного производства — промышленный холдинг, фермерское хозяйство, или агропромышленный холдинг разнятся лишь сферами деятельности, но не принципами организации труда. Существует владелец, рынок труда и наемные работники. Все общество разделено на тех, кто владеет капиталом и средствами производства, извлекая из них прибыль, и тех, кто торгует собой на рынке труда. На класс эксплуататоров и класс эксплуатируемых.

Пролетариат, стремясь вырвать средства производства из рук буржуазии и поставить их на службу всему обществу, возглавляет, идеологически оснащает, ведет за собой массы.

В основе марксистской теории лежит важное допущение о линейном восходящем развитии производительных сил общества и производственных отношений, а следовательно, о поэтапной смене формаций от менее прогрессивных к более прогрессивным. А так как на смену феодализму в реальной истории пришел капитализм, а социализм прямо вытекает из развития капиталистических отношений, этой схеме впоследствии был придан статус исторической закономерности, или закона развития человеческого общества.

Таким образом, Маркс теоретически обосновал неизбежность социалистической революции, чем оказал неоценимую услугу социалистам. Но он обосновал ее на основе глубокого анализа капиталистических отношений, развив труды таких известных либеральных философов-экономистов, как Адам Смит, Давид Риккардо и других, чем завоевал симпатии либерального лагеря. По сей день экономисты с удовольствием применяют теорию Маркса для анализа рыночных процессов. В XXI веке споры о теории идут, преимущественно, вокруг вопроса о неизбежности социалистической революции. Одни круги в принципе отрицают ее возможность, полагая капитализм «концом истории», строем настолько совершенным, что дальше по лестнице социальной эволюции просто ничего не существует. Другие отрицают лишь революционность теории, настаивая на возможности эволюционных социалистических преобразований. Наконец, третьи полагают, что никакой эволюционный путь не заставит буржуазию добровольно расстаться со своей собственностью, и такие попытки в любом случае окончатся конфронтацией.

Противоречия марксизма и либерализма, поднятые идеологами последних десятилетий на свои знамена, являются, по большей части, вымыслом. Марксизм вытекает из либерализма, они неразделимы. Противоречия касаются лишь революционности, причем не всякой, а именно социалистической. В конце концов, либералы не отрицают революционность самого капитализма, они лишь отказываются признать, что за этой формацией может быть и следующий этап исторического развития человечества.

2. Попытка классификации: Революция 1905 года — буржуазная или социалистическая?

Ключевой проблемой, с которой сталкивается исследователь событий в России 1905‑1917 годов, является необходимость их классификации. Что представляла собой эта череда социальных взрывов? Правомерно ли говорить о трех последовательных революциях, или перед нами элементы одного растянутого во времени процесса?

Общепринятый в современной исторической науке формационный подход (в основе которого лежат элементы социально-экономической теории К. Маркса) разделяет по набору формальных признаков революцию 1905 года, буржуазную Февральскую революцию 1917‑го и Октябрьскую социалистическую. Но что представляют собой эти признаки, насколько они абсолютны, и, соответственно, можно ли полагать такое разделение единственно верным?

В современной науке для анализа исторических процессов применяются два основных подхода — формационный и цивилизационный. Цивилизационный метод опирается прежде всего на культурные особенности человеческого общества, через которые определяет тип взаимоотношений больших масс людей, классифицируемых как «цивилизации». Наиболее известный представитель этой школы британский историк А. Тойнби выделял более двух десятков цивилизаций, среди которых «китайская», «западная», «православная», «арабская» и т. д.

Нетрудно заметить, что цивилизационный подход, будучи способен дать интереснейшие данные при изучении глобальных исторических процессов, не слишком удобен для анализа локальных событий. Этим объясняется практически повсеместное применение основанного на марксизме формационного подхода. Иного метода современная историческая философия предложить пока не смогла. Но именно этот метод заводит нас в тупик при анализе революции в России.

События 1905 года с формальной точки зрения совершенно справедливо названы революцией. По их итогам произошла смена политического строя, был осуществлен переход от абсолютной монархии к «конституционной». Первое народное представительство получило законодательные функции, декретом императора были декларированы права и свободы. То, что изменения были чисто косметическими и просуществовали совсем недолго, свидетельствует скорее о незавершенности революционного процесса. Но следует задуматься — при каких обстоятельствах мы могли бы считать революционный процесс полностью завершенным? Что должно было бы стать закономерным итогом революции 1905 года?

Мы вплотную подходим к вопросу о характеристике этой революции. Какой она была — буржуазной? Социалистической? Некой иной? Это ключевой вопрос исторического анализа, он непосредственно указывает нам на цели, к которым стремились революционеры, позволяет судить об успехе или провале их начинаний. И именно на этот вопрос современная история не может дать однозначного ответа.

Была ли революция 1905 года буржуазной? По ряду формальных признаков — да, разрушая отношения феодализма, она приближала закономерный, теоретически обоснованный переход к капиталистической формации. В рамках этой логики ее политическим итогом должна была стать буржуазная парламентская республика в России, пришедшая на смену абсолютизму.

Но молодая российская буржуазия в революции 1905 года оказалась полностью контрреволюционной. Она не предпринимала попыток идеологически оснастить и повести за собой восставшие массы, напротив, заняла консервативные позиции, солидаризировалась с проводниками феодализма — помещиками — аристократами, царскими чиновниками и правящей династией.

Российская буржуазия возникла благодаря форсированному государственному строительству капитализма в конце XIX — начале XX веков. Она не только миновала классические этапы развития от гильдий к мануфактурам, от мануфактур к крупному машинному производству, но и, получив в свое распоряжение сразу крупные производства, немало способствовала вытеснению «запоздалых» мелких форм капиталистического хозяйства.

«Отец русского капитализма» С. Ю. Витте, от экономического строительства которого либеральные экономисты пришли бы в ужас, в своих воспоминаниях искренне недоумевал: «Говорят, что я использовал искусственные методы для развития промышленности. Что означает эта глупая фраза? Какими способами, кроме как искусственными, можно развивать промышленность»?[17]

Таким образом, как отмечал ведущий британский советолог Э. Карр, анализируя специфику русского капитализма XIX–XX веков, «интенсивное развитие русской промышленности» было связано с «отсутствием буржуазной традиции или буржуазной политической философии»[18]. В России, в силу специфики развития капитализма, не мог вырасти тот бойкий, зубастый и независимый тип западного капиталиста, который готов на любые преступления ради 300 процентов прибыли. Отечественный буржуа был плоть от плоти системы, которая его породила. Он не был революционен.

События 1905 года развивались вопреки логике буржуазной революции. Непосредственной причиной революционного взрыва послужил кровавый расстрел рабочей демонстрации. Непосредственной движущей силой революции являлись рабочие и поддержавшее их крестьянство. Ключевую политическую роль в событиях играли две партии, представляющие, соответственно, рабочих и крестьян — меньшевики и эсеры.

Была ли революция 1905 года пролетарской? В первую очередь такое предположение противоречит теории. К тому же пролетариат не выступал в ней как организованная политическая сила. Социалистические партии меньшевиков и эсеров не вели за собой массы, а сами оказались захлестнуты уже начавшимися революционными событиями. Кстати лозунги, которые они выдвигали, больше соответствовали буржуазной революции. Но это легко объяснимо — пользуясь стандартной методологией марксизма, они трактовали происходящее в рамках поэтапной смены формаций. То есть не только воспринимали революцию как буржуазную, но и обеспечивали ей соответствующее идеологическое оснащение.

Но как следует рассматривать тот факт, что буржуазная революция стихийно совершалась пролетариатом и крестьянством при противодействии буржуазии?

3. Социалистический Февраль, буржуазный Октябрь?

Февральскую революцию 1917 года мы привычно называем буржуазной. Формально для этого есть все основания — смена государственного строя, крушение монархии, выдвижение на первые роли в государстве представителей буржуазии. Но в то же самое время революция была разделена на три принципиально отличных друг от друга пласта событий, позволяющих усомниться в ее классификации по формальным признакам.

Во-первых, в вопросе отречения Николая II, которое произошло на фоне революционных событий и было ими форсировано, нельзя сбрасывать со счетов давно зревший в кругах высшей аристократии заговор против слабого монарха.

Во-вторых, волнения в столице охватили рабочих и солдат (по сути — тех же крестьян) — они вновь были движущей силой революции. В результате власть де-факто оказалась в руках Петроградского Совета, контролируемого эсерами и меньшевиками — социалистическими партиями.

И в третьих, никак нельзя сбрасывать со счетов важнейших для понимания революции обстоятельств передачи Петросоветом власти в руки буржуазного Временного комитета Госдумы. Это решение меньшевиками и эсерами было принято самостоятельно, на заседании ЦИК Совета, основанием для него послужили идеологические соображения, обоснованные марксистской теорией представления о том, что власть по итогам революции должна принадлежать буржуазии. Причем сама буржуазия до последнего момента колебалась, и члены Исполкома Совета всерьез опасались своими предложениями спугнуть ее политических представителей — вплоть до отказа с их стороны взять власть (этот исторический казус будет подробно рассмотрен ниже).

Наконец, Октябрьская революция. Ленин в октябре 1917 года говорил о «рабочей и крестьянской революции». Одновременно в ходу было выражение (в том числе среди большевиков) «октябрьский переворот». В 1918 году стали говорить «великая Октябрьская революция», а с конца 30-х годов в обиход вошло привычное нам по советскому периоду наименование «Великая Октябрьская социалистическая революция».

При этом из истории оказался вычеркнут тот факт, что в 1917 году сами большевики полагали ее лишь завершающим этапом буржуазной революции. Ее движущей силой были пролетариат и крестьянство, возглавляла и идеологически оснащала массы марксистская большевистская партия. Революция была направлена против буржуазии, — но лишь потому, что последняя не смогла самостоятельно осуществить этот необходимый, предсказанный марксистской теорией исторический рывок.

В. И. Ленин в 1918 году признавал: «Да, революция наша буржуазная… Это мы яснее ясного сознавали, сотни и тысячи раз с 1905 года говорили, никогда этой необходимой ступени исторического процесса ни перепрыгнуть, ни декретами отменить не пробовали»[19].

Ленин говорил о двух последовательных этапах Октябрьской революции — буржуазном и социалистическом. Он так характеризовал первый из них, в ходе которого все революционные, прогрессивные слои общества выступают против контрреволюционных, отживающих свое: «Сначала вместе со «всем» крестьянством против монархии, против помещиков, против средневековья (и постольку революция остается буржуазной, буржуазно-демократической)». «Затем, — говорил Ленин о втором этапе, отодвигая его в будущее, — вместе с беднейшим крестьянством, вместе с полупролетариатом, вместе со всеми эксплуатируемыми, против капитализма»[20].

Эти слова были сказаны в 1918 году на фоне очередного фракционного кризиса, поразившего партию большевиков. Левая оппозиция в ВКП(б) стремилась к немедленным социалистическим преобразованиям, ставила Ленину на вид, что к руководству предприятиями и учреждениями в молодом советском государстве массово привлекаются капиталисты. В ответ Ленин еще более отодвинул момент перехода к социализму — как минимум на поколение: «Если они скажут: ведь вы тут предлагаете вводить к нам капиталистов, как руководителей, в число рабочих руководителей. — Да, они вводятся потому, что в деле практики организации у них есть знания, каких у нас нет… Задачи социалистического строительства требуют упорной продолжительной работы и соответственных знаний, которых у нас недостаточно. Едва ли и ближайшее будущее поколение, более развитое, сделает полный переход к социализму»[21].

Теория поэтапной смены формаций отрицала возможность «прыжков» через формации, перехода от монархического феодализма сразу к социализму, осуществления социалистической революции, социалистических преобразований в стране, не прошедшей до конца капиталистическим путем. Следовательно, в рамках классического марксизма, Октябрьская революция была буржуазной. Коллизия, при которой буржуазную революцию совершают социалисты, ведя за собой пролетариат и крестьянство, была разрешена развитием марксистских идей, теорией о перерастании буржуазной революции в социалистическую (о чем ниже). При этом сам Октябрьский переворот действительно признавался лишь завершающим этапом буржуазной революции.

4. Крестьянская революция: от безземелья к Декрету о земле, от сытой деревни к голодным городам

Вместе с тем, нельзя не заметить, что реально проблема классификации революционных событий 1905‑17 гг. куда глубже теоретических построений предреволюционного и послереволюционного периодов. Основным вопросом, который поднимала Русская революция, был земельный. Именно аграрное перенаселение создавало ту ситуацию, которую Ленин еще в 1913 году характеризовал как «низы не хотят, а верхи не могут». Аграрный вопрос толкал Россию на путь революции, и именно его разрешение — тем или иным способом — должно было стать завершением революции. И именно вокруг аграрного вопроса шли непрерывные бои — между партиями и внутри партий, в том числе и между лидерами большевиков.

На бытовом уровне аграрный вопрос выражался в безземелии — невозможности для растущей крестьянской массы прокормиться с катастрофически малых наделов, выделенных земледельцам после отмены Крепостного права. Решением этой проблемы на доктринальном уровне занимались все российские партии — и левые, и правые.

Буржуазная кадетская партия, тесно связанная с крупными землевладельцами, предлагала наделить крестьян землей за счет государственных, удельных и монастырских земель, при сохранении помещичьего землевладения. Впрочем, кадеты не исключали частичной распродажи крупных имений по «справедливой» — не рыночной, а назначенной государством цене.

Наследники народников эсеры, «крестьянская» партия, выступали за «социализацию» земли, запрет на куплю-продажу земельных участков, за устранение наемного труда на селе и распределение земли между крестьянами — по числу работников, способных ее обрабатывать, либо «по едокам» хозяйства.

Именно эта программа, построенная на анализе крестьянских наказов, была реализована большевиками в октябре 1917 года во втором декрете Советской власти — «Декрете о земле». В ответ на обвинения со стороны эсеров в краже их программы, Ленин резонно замечал, что эсеры несколько месяцев были у власти в составе Временного правительства, но отчего-то не предприняли для реализации ее положений никаких усилий.

При этом, говоря о программе эсеров, которая легла в основу «Декрета о земле», Ленин неоднократно подчеркивал, что крестьянский наказ не отражал большевистских требований по аграрному вопросу. Но, поскольку в нем была выражена воля трудового крестьянства, большевики приняли его: «Мы, — говорил Ленин, — открыто сказали в нашем декрете от 26 октября 1917 года, что мы берем в основу крестьянский наказ о земле. Мы открыто сказали, что он не отвечает нашим взглядам, что это не есть коммунизм, но мы не навязывали крестьянству того, что не соответствовало его взглядам, а соответствовало лишь нашей программе»[22].

Аграрная программа большевиков подразумевала не раздачу земли крестьянам, а — в программе минимум, рассчитанной на буржуазную революцию — «свободное развитие классовой борьбы в деревне», то есть перенесение в деревню капиталистических отношений. В перспективе это вело к расслоению крестьянства на собственников и деревенский безземельный пролетариат, появлению новых форм сельскохозяйственного производства, аналогичных фабричным — крупных, построенных на капиталистических принципах хозяйств с наемной рабочей силой.

Однако революция в России развивалась нестандартно. «Апрельские тезисы» Ленина говорили уже об организации на бывших помещичьих землях передовых сельскохозяйственных производств, где достигалось бы существенное увеличение производительности труда благодаря коллективной обработке земли под руководством профессиональных агрономов, применению удобрений, техники и т. д. В ленинских «Материалах по пересмотру партийной программы» большевиков марта — апреля 1917 года говорилось о поддержке почина «тех крестьянских комитетов, которые в ряде местностей России передают помещичий живой и мертвый инвентарь в руки организованного в эти комитеты крестьянства для общественно-регулированного использования по обработке всех земель». Также партия советовала «пролетариям и полупролетариям деревни, чтобы они добивались образования из каждого помещичьего имения достаточно крупного образцового хозяйства, которое бы велось на общественный счет Советами депутатов от сельскохозяйственных рабочих под руководством агрономов и с применением наилучших технических средств»[23].

В 1917–1918 годах, пока Гражданская война не смешала все планы, Ленин активно призывал крестьянство создавать такие хозяйства, полагая, что их успешность будет отличным доводом для частника и далее объединяться в сельскохозяйственные коммуны. Впрочем, до поры до времени этот вопрос было предоставлено решать крестьянству по собственному усмотрению.

Большевики, таким образом, вобрали в свою концепцию наиболее популярные в крестьянстве идеи. Но, одновременно, предприняли ненасильственную попытку направить стихийный процесс в правильное с их точки зрения русло, а именно — к организации коллективных хозяйств.

Не будем обращаться к опыту тотально дискредитированных за последние 20 с лишним лет колхозов, но и современная разница между агрохолдингами с внешним финансированием и современными же одиночными фермерскими хозяйствами говорит в этом отношении сама за себя — фермерство без серьезных госдотаций, сравнимых со странами Запада, в России не прижилось, в то время, как основанные крупным капиталом и живущие по принципу производящего сектора агрохолдинги показывают чудеса производительности.

Ведь из самых элементарных соображений следует, что простая раздача земли крестьянам, столь привлекательно выглядящая при «бытовом» подходе к проблеме, в реальности никаких выдвинутых аграрным перенаселением вопросов не решала. 80 процентов населения страны проживало в сельской местности, где в подавляющем большинстве вело крайне примитивное хозяйство, непрерывно балансируя на грани голода. Увеличение земельных наделов за счет государственных и помещичьих угодий помогло бы, наконец, накормить деревню. Но одновременно это вело к сокращению или ликвидации самих помещичьих хозяйств — наиболее товарных на тот момент в России (вопреки распространенному заблуждению, товарный хлеб в Империи, которая кормила пол-Европы, производили именно помещики, используя, по сути, новый вариант барщины — крестьянские отработки; крестьяне же по большей части кормили только сами себя — подробнее об этом см. «Сумерки Российской империи»). А думать следовало и о благосостоянии городов, и о получении ресурсов для дальнейшего развития.

Простое распределение земли среди крестьянства даже на теоретическом уровне с большой долей вероятности вело к «капсуляции» деревни, при которой городу доставался бы минимум излишков. С этим, сделав ставку на аграрную программу эсеров, большевики столкнулись в период военного коммунизма и НЭПа. Достигнув определенного улучшения (в том числе и во время военного коммунизма), деревня остановилась в своем развитии, перестав в полной мере удовлетворять нужды городов. В городах под конец НЭПа вновь пришлось вводить карточки на продовольствие.

Но по — другому и быть не могло — за прошедшие годы на селе не произошло кардинальных изменений, никуда не делась крайне низкая производительность труда, архаичные методы землепользования, практически полное отсутствие современных машин и технологий. Дать больше, чем деревня давала — она уже не могла. Раздача земли крестьянам, таким образом, помогала лишь накормить самих крестьян.

5. Окончательное разрешение аграрного вопроса. Когда завершилась революция в России?

Но и безземелие было лишь частью большой проблемы. Другой ее срез, не менее важный в стратегическом плане развития государства, — это вопрос аграрной перенаселенности, по сравнению с предельно малой численностью городского населения. Для развития промышленности требовалось высвобождение рабочих рук, требовалось направить огромные массы излишнего крестьянства в города (естественно, при условии соответствующего роста промышленности). Фактически, Россия в начале XX века столкнулась с неизбежностью раскрестьянивания — иных методов развития и способов выдавить рабочую силу из деревни не было. Спектр возможных альтернатив сужался до минимума. В свое время Англия кардинально решила аналогичную проблему путем огораживания — массы крестьян были насильно согнаны со своей земли. В течение нескольких десятилетий в стране, ранее покрытой сетью деревень, была искоренена массовая аграрная культура — за счет роста ткацких мануфактур, требующих расширения овцеводства и все больших поставок сырья — шерсти. В итоге «овцы съели людей» — земли отошли под пастбища, бывшие крестьяне, лишенные дома и всяких средств к существованию, создали рынок рабочей силы, отчасти пополнив рабочий класс, отчасти городское дно, отчасти сформировав класс безземельных сельскохозяйственных рабочих — батраков. Но Россия все время шла по принципиально иному пути, наделяя землей, то есть привязывая людей к наделам.

Безземелие, к которому спустя много лет привела отмена крепостного права, было результатом половинчатых и непродуманных реформ, а не элементом плана. Столыпинская реформа, сделавшая ставку на кулака в ущерб середняку и бедняку, — никак не была раскрестьяниванием в полной мере (хоть и стоило ожидать, что в процессе реформы произойдет неизбежное выделение из общей массы безземельного деревенского, а затем и городского пролетариата). Реформа содержала в себе важный фактор — расселение, то есть вновь наделение землей, пусть и в Сибири. Но эта реформа, сделавшая ставку на 10 процентов зажиточных крестьян, провалилась под революционным давлением 90 процентов бедных земледельцев, из которых лишь малая доля согласилась на переселение. Деревня категорически отвергала даже такие мягкие, по сравнению с английскими, попытки внедрения капиталистических отношений в своей среде.

Но провал «мягкой» реформы еще более сужал спектр возможных действий. В политологии существует понятие «мальтузианской ловушки» — ситуации, при которой в доиндустриальных и ранних индустриальных обществах рост населения периодически обгоняет рост производства продуктов питания. Возникает голод, который «регулирует» численность населения. А возникающий по итогам голодных лет избыток провоцирует очередной демографический всплеск. В этой ситуации даже относительный рост производительности сельского хозяйства в результате технологических инноваций приводит лишь к выводу проблемы на новый уровень. Применение новых технологий дает избыток, следует рост населения деревни, и этот рост опережает темпы технологического переоснащения. Начинается голод, который ставит крест в том числе и на более широком внедрении новых технологий и машин. В долгосрочной перспективе не происходит ни роста производства продуктов питания, ни улучшения условий существования людей.

Россия, в силу резкого роста численности населения в конце XIX — начала XX веков, находилась на пороге мальтузианской ловушки. Хорошо известным из истории выходом из этой ситуации было именно раскрестьянивание.

Такой ход событий был прерван революцией. Все партии, включая большевиков, вынуждены были считаться с требованиями крестьянской массы — основной по численности группы населения. Олицетворением этих требований стал в 1917 году Декрет о земле и последовавший за ним Закон о социализации земли. Земля поступила в общественную собственность, наделы были розданы «по едокам» — вновь население было привязано к земле, к своему, кровному участку.

Но, решая тем самым «бытовой» срез аграрного вопроса, его окончательное разрешение переносилось на будущее. Вызов, который стоял перед страной, заключался в необходимости накормить всех, а не только крестьянство, получая при этом достаточно ресурсов для дальнейшего промышленного развития. Нефти и газа, с горем пополам спасающих современную Россию вот уже 20 лет, на тот момент у государства не было.

То, что длительное время не было видно изнутри, точно отметил в своих работах британский советолог Э. Карр: «Приемлемого решения аграрной проблемы в России не могло быть без повышения ужасающе низкой производительности труда; эта дилемма будет мучить большевиков много лет спустя, а ее нельзя разрешить без введения современных машин и технологии, что в свою очередь невозможно на основе индивидуальных крестьянских наделов»[24].

Каким бы шокирующим ни выглядел этот вывод, но именно Сталин, проведя коллективизацию, пришел к окончательному разрешению аграрного вопроса. Только в 1930-32 годах Россия вырвалась из порочного круга, в котором повышению производительности труда, механизации сельского хозяйства, мешала его архаичная структура. И она же не была приспособлена, не соответствовала задачам промышленного роста, без чего не было возможности осуществить механизацию и т. д.

Рассматривая проблему с такой точки зрения, нужно признать, что Сталин разрешил центральный вопрос русской революции. И этот момент нужно считать завершением самой революции.

Нужно отметить, что попытка выделить основной вопрос революции и рассмотреть события в свете его разрешения, показывает нам непрерывность революционного процесса, который зародился во второй половине XIX века и пришел к своему логическому завершению лишь в 30–е годы XX века. Что позволяет по-новому взглянуть на весь революционный период — не исключая и эпоху сталинизма.

Сегодня мы можем по разному оценивать те события, но обсуждать необходимость жестких преобразований вряд ли рационально. Альтернативой им была бы «справедливая» деревенская пастораль отброшенной в аграрную фазу страны. Абсолютизировать «идиотизм деревенской жизни» в России XX века означало бы закладывать основы новой революции — или неизбежной утраты суверенитета.

Сегодня многое говорится о Советах, уничтоживших самое массовое сословие России — крестьянство. Однако те же Советы создали новое массовое «сословие» в России — инженеры. Какое из них более соответствовало вызовам века — судить читателю.