Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

Амнистия… на передовую

Мы не случайно начинаем рассказ об очередной «великой битве» в российском уголовном мире с цитаты из песни Владимира Семёновича Высоцкого. Потому что начало Великой Отечественной войны — это в то же время и начало постепенного раскола в «блатном братстве», кульминацией которого явилась вспыхнувшая в конце 40-х годов так называемая «сучья война».

Война поначалу не предвещала коренной ломки в советском преступном сообществе. Это вовсе не значит, что она не затронула уголовников и арестантов. Наоборот! Великая Отечественная всколыхнула весь ГУЛАГ. Заключённые сполна испытали на себе трагедию начального периода войны:

Полковник Кузьмин, мягко говоря, не совсем прав. Разговоры о ликвидациях заключённых имели под собой основание. Может быть, не о тщательно спланированных и заранее продуманных — скорее, вызванных безалаберностью, паникой, желанием работников ГУЛАГа быстрее и проще выполнить задачу эвакуации арестантов. Но уж точно ликвидации эти были достаточно массовыми.

В первые месяцы войны из Центральной России и других регионов, которые могли быть оккупированы фашистами в первую очередь, подлежали эвакуации более 750 тысяч арестантов! Многие этапы проделывали тысячекилометровые переходы пешком, как в далёкие царские ссыльнокаторжные времена. Существуют свидетельства, что под влиянием возникшей паники заключённых не эвакуировали, а расстреливали без суда и следствия.

Особое внимание уделялось уничтожению арестантов, которые, с точки зрения сталинского руководства, ни в коем случае не должны были попасть в руки гитлеровцев. Например, приказ № 2756 от 18 октября 1941 года предписывал специальной группе сотрудников НКВД выехать в Куйбышев для расстрела 21 «врага народа», а попутно расстрелять ещё четверых в Саратове. Соответствующие списки утверждал лично Сталин, составляя их вместе со своими соратниками Маленковым, Молотовым, Ворошиловым, Хрущёвым… Разумеется, под многими расстрельными списками стоит подпись Лаврентия Берии — в то время наркома внутренних дел и генерального комиссара госбезопасности.

Уже в это время власти с целью избавиться от лишней «обузы» начинают проводить политику умеренного освобождения зэков и отправки их на фронт. Поначалу это не касалось профессиональных уголовников. 12 июля 1941 года Президиум Верховного Совета издаёт Указ «Об освобождении от наказания осуждённых по некоторым категориям преступлений». Он не затрагивает лагерников, отбывающих наказание по 58-й «политической» статье, и профессиональных «уркаганов». Свободу получают те, кто осуждён за малозначительные преступления, учащиеся ремесленных, железнодорожных училищ и школ ФЗО (фабрично-заводского обучения), осуждённые по Указу от 28 декабря 1940 года — за нарушение дисциплины и самовольный уход из училища (школы). Добавим сюда же беременных женщин и матерей, имеющих малолетних детей (кроме осуждённых за «контрреволюционные преступления», бандитизм, а также уголовниц-рецидивисток).

24 ноября 1941 года Президиум ВС СССР распространяет действие этого Указа также на бывших военнослужащих, осуждённых за несвоевременную явку в часть и малозначительные преступления, совершённые до начала войны. Разумеется, эти люди сразу же направлялись в части действующей армии.

В целом по этим указам освобождается более 420 тысяч заключённых, годных к военной службе. Совершенно очевидно, что к такому шагу руководство страны не в последнюю очередь подтолкнула обстановка на фронтах, огромные потери Красной Армии и её тяжёлые поражения.

Однако заметим: речь идёт об отправке бывших зэков в обычные части действующей армии! В 1941 году не существовало ещё тех самых легендарных штрафбатов, которые воспел Владимир Высоцкий:

«До первой крови»

Штрафные батальоны появились позже. И в ту пору они не были рассчитаны на бывших арестантов.

Оказывается, враг не без основания считал, что «морально мы слабы». Уже в самом начале Великой Отечественной, 16 июля 1941 года, Государственный Комитет Обороны, обеспокоенный катастрофической ситуацией на фронтах, принимает постановление, которое следовало довести до сведения каждого бойца, прочесть «во всех ротах, батареях, эскадронах и авиаэскадрильях». В этом документе, помимо всего прочего, прямо признавалось:

Что означало слово «расправа» в те времена и в той обстановке — достаточно ясно. Поначалу паникёров, трусов и дезертиров попросту расстреливали на месте. Более того: в стране был накоплен такой богатый опыт «разоблачения» всевозможных «врагов», что указание сверху было воспринято как прямой призыв к действию:

Вскоре огромные потери Красной Армии заставили руководство страны внести более определённые поправки в свой курс борьбы против малодушных бойцов.

28 июля 1942 года Народный Комиссариат Обороны издаёт знаменитый приказ № 227, известный под названием «Ни шагу назад!». Напомним, что первая половина 1942 года — полоса серьёзных поражений Красной Армии. Немцы нанесли по советским войскам ряд сокрушительных ударов, расчистив себе путь к кавказской нефти, заняли Воронежскую область, вошли в Ворошиловоград и Ростов-на-Дону… Таким образом, за несколько недель гитлеровцы продвинулись на расстояние около 400 километров. Одним из последствий этих военных неудач стало резкое падение порядка среди бойцов Красной Армии. Нарушения дисциплины и паника приняли невиданные масштабы.

Тогда-то за личной подписью Сталина и выходит названный выше приказ. Он призывал к сопротивлению и осуждал бытовавшее мнение, будто огромные пространства России могут позволить продолжить отступление и дальше. Верховный Главнокомандующий требовал восстановить в войсках железную дисциплину. Именно этот приказ вводил так называемые заградительные отряды, располагавшиеся за спиной боевых формирований и поливавшие проливным пулемётным огнём тех, кто поворачивал вспять.

Однако нас в этом документе интересует другое. Именно приказ «Ни шагу назад!» предписывал Военным Советам фронтов:

Для рядовых бойцов предназначались штрафные роты. Обязанность по созданию этих формирований возлагалась на Военные Советы армий:

В штрафные части провинившиеся отправлялись на срок от одного до трёх месяцев с обязательным разжалованием командного состава в рядовые. За боевое отличие штрафник мог быть освобождён досрочно. Штрафники, получившие ранение в бою, также подлежали освобождению и по выздоровлении отправлялись воевать в обычную воинскую часть (принцип, получивший название «до первой крови»).

Государственный Комитет Обороны (и наверняка лично Верховный Главнокомандующий) вынуждены были к этому времени более «бережно» обращаться с «пушечным мясом» — ввиду его нехватки. Так что слабовольные и трусливые бойцы не «пускались в расход» своими соратниками. Ими затыкали самые горячие участки фронта. Военный юрист Александр Долотцев, принимавший участие в работе военного трибунала тех лет и лично выносивший приговоры, вспоминает:

Причём для пущей верности за спинами ставили заградотряды (последнее, впрочем, касалось не только штрафных частей). Это позволяло одновременно и карать малодушных, и эффективно решать боевые задачи.

Второе: поначалу штрафные части предназначались только для наказания личного состава Красной Армии. О заключённых и речи не было! Самое большее, на что шло сталинское руководство — это освобождение «бытовиков» с последующим направлением в обычные части действующей армии.

Вскоре, однако, штрафбаты и штрафроты доказали свою высокую боеспособность. Их бросали на самые ответственные участки, под перекрёстный огонь, на минные поля — и «штрафники» делали то, что казалось немыслимым для обычного солдата!

Верховное командование делает всё от него зависящее, чтобы как можно активнее использовать в боях и пополнять штрафные воинские формирования. Менее чем через месяц, 16 октября 1942 года, заместитель Наркома обороны СССР Е. Щаденко издаёт приказ № 323 «О направлении в штрафные части военнослужащих, осуждённых военными трибуналами с применением отсрочки исполнения приговора до окончания войны». До октября 1942 года эти провинившиеся бойцы воевали наравне с остальными в Действующей армии. Но теперь вспомнили и о них. В приказе с горечью и возмущением было отмечено, что многие дезертиры, а также расхитители военного имущества, пьяницы, злостные нарушители воинской дисциплины и прочие неустойчивые элементы, осуждённые военными трибуналами с применением отсрочки исполнения приговора до окончания войны, фактически избегают наказания:

Доводы и выводы, честно говоря, удивляют своей несуразностью. Прежде всего, возникают большие сомнения по поводу того, что люди, осуждённые военным трибуналом, направляясь в Действующую армию, «ведут разлагающую работу». Зная обстановку в то время, особенно в районе боевых действий, такое утверждение можно рассматривать как бредовое. Тем более несколькими строками ниже заявлено, что такие бойцы стремятся «раствориться в общей массе». Довольно странный способ «раствориться» — «вести разлагающую работу»! (Тем более неясно, что под этими словами подразумевается).

В общем же смысл приказа № 323 достаточно прозрачен: нужно срочно пополнить штрафные формирования — роты и батальоны советских «камикадзе». Поэтому всех «отсрочников» в обязательном порядке следовало отправлять в штрафные части сроком от одного до трёх месяцев.

Конечно, приказ «Ни шагу назад!» и последовавшее за ним создание штрафбатов сегодня подвергаются резкой критике со стороны многих историков. Но у этого документа есть немало сторонников. В том числе и среди серьёзных западных политиков, которые подчёркивали его необходимость в тяжёлых условиях панического отступления Красной Армии. Например, в беседе с американским профессором Урбаном бывший посол в СССР А. Гарриман следующим образом оценил действия Сталина по созданию штрафных формирований и заградительных отрядов:

Меж двух смертей: «блатные» выбирают фронт

Вернёмся из первых штрафных частей в гулаговские лагеря. Теперь нам уже ясно, что заколоченные крест-накрест лагерные ворота с надписью «Все ушли на фронт» — это, мягко говоря, поэтическая вольность Владимира Высоцкого. Во-первых, на фронт уходили далеко не все. Например, осуждённые по «политической» 58 статье полностью лишались права «кровью искупить перед Родиной свою вину». Ведь они же были «контрики», или — как их называли «вертухаи» и «блатные» — «фашисты». Таким образом, наиболее сознательная часть заключённых, которая действительно рвалась на фронт и желала с оружием в руках защищать Отечество, была вынуждена оставаться «за колючкой».

Что касается «блатного братства», или «законников», то эти арестанты менее всего стремились на фронт. Как мы помним, для «вора в законе» служба в армии считалась несмываемым позором, он ни при каких условиях не имел права по «воровскому закону» брать оружие из рук власти. Соображения патриотизма в расчёт не брались.

Однако «отсидеться» и выжить в ГУЛАГе первых военных лет было едва ли проще, чем на передовой. Отбывавший в то время наказание Лев Разгон рассказывает:

Не менее страшную картину рисуют и статистические данные. В 1940 г. в лагерях ГУЛАГа умерло 46.665 человек. В 1941 году ГУЛАГ похоронил (по официальным данным! 100.997 человек. В 1942-м — 248 877… В Богоёловлаге в 1941 г. умерли: в октябре — 247 человек; в ноябре — 458; за первую половину декабря — 495. В этом же году в Ураллаге умерло 1.510 человек; в Сызранском особлагпункте — 1.039.

Значительно сократились нормы питания, в то же время нормы выработки постоянно возрастали. В 1941 году выработка на один отработанный человеко-день составляла 9 руб. 50 коп., в 1944-м — 21 руб.

Зэков использовали просто как рабочий скот. Хотя нет: рабочую скотину хозяин всё-таки бережёт, заботится о ней. О заключённых никто заботиться не собирался. Из них требовалось выжать всё, на что они способны. Как уже говорилось выше, рабочий день увеличивался до 10 часов (справедливости ради следует отметить, что он был увеличен по всей стране, и вся страна в годы войны перешла на непрерывную рабочую неделю). Кроме этого, норма выработки повышалась на 20 процентов. В феврале 1942 года была введена инструкция, регулирующая порядок содержания осуждённых в военное время. В ней предусматривалось применение оружия без предупреждения при отказе заключённых приступить к работе после двукратного предупреждения.

Смертность в ГУЛАГе в это время приобретает настолько ужасные темпы, что руководство страны раскручивает маховик репрессий, стремясь пополнить лагеря дешёвой рабочей силой. Во второй половине 1941 года советскими судами было осуждено 1.294.822 человека (а с учётом работы военных трибуналов -1.339.702). Из них 67,4 процента приговорены к различным срокам лишения свободы. В первой половине 1942 года суды вынесли приговоры 1.281.377 человек, военные трибуналы — 115.433, итого -1.396.810, из которых 69,3 процента приговорены к лишению свободы. Во второй половине 1942 года эта цифра значительно возрастает.

Таким образом, в конце 1942 — начале 1945 гг. возникает ситуация, способствующая внесению разброда и шатаний в широкие массы «благородного воровского мира». Созданные на фронтах из провинившихся солдат и офицеров штрафные формирования доказывают свою высочайшую боеспособность. Однако штрафники, используемые как таран, как пушечное мясо на самых сложных участках фронтов, буквально ложатся костьми под огнём противника. А пополнять их ряды из личного состава Действующей армии — задача почти невыполнимая: к началу 1943 года «дезертиров, трусов, паникёров и малодушных» среди бойцов становится катастрофически мало! (Даже несмотря на то, что приказ № 227 объективно положил начало новой волне беспредела армейских начальников в отношении подчинённых; многие пытались скрыть собственные провалы «трусостью и саботажем» бойцов. Это косвенно подтвердила и передовая статья «Красной звезды» от 9 августа 1943 года, где такая практика порицалась и разъяснялось, что надо различать «неисправимых трусов» и людей, «у которых в какой-то момент сдали нервы»).

Изменяется обстановка на фронтах: Красная Армия постепенно начинает давать отпор гитлеровцам, теснить противника.

И тогда «творческий гений» Иосифа Сталина подсказывает спасительный выход: использовать в качестве штрафников… бывших уголовников! В 1942–1943 годах специальными постановлениями Государственного Комитета Обороны на фронт направляется более 157 тысяч бывших заключённых! Разумеется, с их добровольного согласия.

Кто же были эти добровольцы? Оставим в стороне осуждённых военачальников, в отношении которых были изданы персональные решения Президиума Верховного Совета СССР (этими решениями были освобождены, например, генерал-майоры Лазаренко, Кособуцкий, Семёнов, Собенников, Ермаков и другие). Примем во внимание также, что многие «бытовики», «мелкосрочники» и прочая «перхоть» (блатное словечко для определения незначащих арестантов) ушли на фронт ещё в 1941-м — см. выше. «Политикам» дорога в армию была закрыта. Оставались только уголовники (и «бытовики», пополнившие лагеря уже во время войны).

Действительно, штрафники образца 1943 года состояли в подавляющем большинстве из «уркаганов», «блатных» — тех самых «воров», которые считали прежде позорным взять оружие из рук власти. Однако суровая действительность диктовала свои жестокие законы: либо ты сдыхаешь в «зоне», либо получаешь на фронте хоть какой-то шанс уцелеть. А там — война всё спишет…

Безусловно, такое решение пришло не сразу. Наиболее стойкие воры стремились любыми путями придерживаться «воровского закона» (который обеспечивал им главенство среди прочих уголовников и возможность «держать» всё арестантское население ГУЛАГа), уклоняться от работы, тем более от самых тяжёлых, губительных «общих» работ. Именно в 1942–1943 гг. широкое распространение в лагерях приобретают так называемые «мастырки» — другими словами, членовредительство. Заключённые — не только воры, но и все, кто пытался выжить в лагерях — проявляют удивительную изобретательность. В Архангельской области они вводят под кожу керосин, а затем прикладывают к ранам мыло с солью и лепестками ядовитых цветов. В Каргопольском исправительно-трудовом лагере употребляли в огромных количествах соль и соду, что приводило к искусственному опуханию. В Новосибирской области предпочитали есть мыло: этим обеспечивалось страшное расстройство желудка и отравление. И так далее…

Однако власти и администрация сурово расправлялись с «мастырщиками». Они привлекались к уголовной ответственности за членовредительство по «политической» статье 58¹⁴ и становились «контрреволюционерами» — с соответствующими последствиями…

Значительное влияние на позицию колебавшихся «блатных» оказало изменение ситуации в Великой Отечественной войне к концу 1942 - началу 1943 гг. Коренной перелом начался с разгрома фашистских войск под Сталинградом, когда окружённые, деморализованные, измученные голодом и холодом германские войска под командованием Паулюса полностью капитулировали. Победа под Сталинградом переросла в общее наступление на огромном фронте от Ленинграда до Кавказа, где германские армии отошли на 600 километров к западу от Ростова, освобождённого 14 февраля. В течение месяца советские войска отбили у противника Воронеж, Курск, Белгород, Харьков и большую часть Донбасса. А 5 июля 1943 года немцы потерпели сокрушительное поражение в Курской битве. В крупнейшем танковом сражении второй мировой войны под Прохоровкой были уничтожены отборные, элитные танковые дивизии фашистов, оснащённые техникой самых современных моделей — «тиграми» и «пантерами»!

Мы специально так подробно останавливаемся на перечислении этих известных событий. Как ни парадоксально звучит, но Сталинградская и Курская битвы ознаменовали не только перелом в Великой Отечественной войне. Именно они привели к крупнейшему расколу в советском уголовном сообществе, а в конечном итоге — к так называемой «сучьей войне»!

Разгром гитлеровских войск воодушевил советских людей не только на фронте и в тылу. Не меньшее воодушевление царило и в лагерях. Именно после этого в армию хлынул поток «блатных» добровольцев — благо командование всячески поощряло такое рвение. Ведь штрафные части нуждались в постоянном пополнении! Конечно, дело было не только в призрачной свободе (год на фронте засчитывался за три, но у «воров» и примыкавших к ним босяков-уголовников сроки были невелики). И не только в желании выжить. Разумеется, в лагерях умирали тысячами, но и штрафные роты — не самое лучшее место для спасения жизни. Хотя уголовники, с их авантюризмом и бесшабашностью (как всё это называется на их языке — «духовитость») предпочитали риск с надеждой на «фарт» (счастье, удачу) безысходной смерти в лагерях. Как верно отмечал писатель Варлам Шаламов, «из уркаганов выходили смелые разведчики, лихие партизаны. Природная склонность к риску, решительность и наглость делали из них ценных солдат». Надеялись в основном на одно — на «первую кровь»: ранение — перевод в обычную часть — война в «нормальных» (по сравнению со штрафным подразделением) условиях.

(Ходили слухи о том, что в 1942 году якобы собралась влиятельная воровская «сходка», на которой многие «воры» выступили за то, чтобы «законники» имели право защищать Родину. Тогда-то, мол, и произошёл раскол между «честняками» и «суками»… Однако никаких подтверждений этому нам найти не удалось. Скорее всего, мы имеем дело с очередной легендой).

Была и ещё одна немаловажная причина. К тому времени в воровском мире многие почуяли запах лёгкой добычи и желали (в случае, если повезёт) принять участие в её дележе: впереди лежала богатая Европа и прежде всего — Германия, куда можно было войти победителем, с оружием в руках и с «праведным гневом». А там уж прямо по Высоцкому:

Это последнее обстоятельство, на наш взгляд, зачастую оказывалось решающим. Потому что уже в начале 1943 года обстановка в лагерях стала постепенно меняться. Власть всё-таки в конце концов поняла: чтобы использовать зэков эффективно для нужд военной промышленности, необходимо давать им хотя бы необходимый минимум для восстановления сил, заинтересовать арестантов в том, чтобы они больше и производительнее работали:

О том же свидетельствует Лев Разгон:

Тарасюки стали типичным явлением в лагерях. Главным для них был план. Поэтому они давали выживать работягам. При этом зачастую остальные арестанты для них просто не существовали: не могут работать — пусть дохнут.

При этом администрация всё активнее стала прибегать к помощи уголовников. Мы помним, что и в 30-е годы «ворам» запрещалось трудиться, но запрет очень часто нарушался. То есть сами «цветные» и их подручные — «полуцвет» — не работали, но нередко числились в бригадирах, нещадно эксплуатируя «контриков», заставляя нарядчиков «заряжать туфту» и проч. Теперь же, в военное время, «блатных» всё чаще привлекали к «бригадирству», чтобы они помогали выжимать из «работяг» последние соки:

Конечно, это приветствовалось далеко не всеми ворами, однако до открытых распрей дело не доходило, всё ограничивалось тихим брожением.

Итак, к середине — концу 1943 года в «зоне» уголовникам предоставлялась возможность выжить. Так что на фронт шли уже не столько спасаясь от голодной смерти, сколько в расчёте на лёгкую добычу и «жиганское счастье». Не исключаем, конечно, и патриотических чувств, но мало верится, чтобы они играли существенную роль в выборе будущих «штрафников».

И, наконец, ещё одно, немаловажное обстоятельство. В ряде случаев блатных просто ставили перед выбором: либо фронт, либо — смерть. Нахлебники стране во время войны в лагерях не нужны. В некоторых работах (см. В. Шаламов. «Сучья война» и др.) встречаются указания на то, что уголовникам приходилось делать подобный выбор под дулом автомата или трёхлинейки. Зная суровые нравы тех лет, исключить этого нельзя.

«Меняю бирку на свастику»: генерал Бессонов и его «зэковская армия»

В связи с нашей темой — участие «блатного братства» в Великой Отечественной войне — грешно было бы обойти молчанием совершенно потрясающую историю: ПОПЫТКУ СОЗДАНИЯ РОССИЙСКОЙ ЗЭКОВСКОЙ АРМИИ, КОТОРАЯ БЫ ВОЕВАЛА… НА СТОРОНЕ ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ! С такой «гениальной» идеей выступил в начале войны попавший в немецкий плен генерал-майор пограничных войск НКВД Иван Георгиевич Бессонов.

История Ивана Бессонова одновременно и нелепа, и поучительна. Поучительна даже не столько тем, что добавляет ещё одну трагически-забавную фигуру в длинный ряд несостоявшихся авантюристов — этакую помесь Мюнхгаузена, Тартарена и Дон Кихота. Интерес прежде всего вызывает то, как такие одиозные фигуры некоторыми западными и отечественными историками воспринимаются совершенно серьёзно и даже возводятся на пьедестал «борцов за идею».

А причин здесь несколько. Первая: крайне тенденциозный подход к освещению событий Великой Отечественной войны, который мы традиционно назовём «антисоветским». В своей ненависти к сталинскому тоталитаризму некоторые исследователи готовы выдать желаемое за действительное, что нередко ставит их в глупое положение, поскольку для подтверждения своих «теорий» они хватаются за любую спасительную соломинку. Они не желают критически подходить к оценке тех фактов и сведений, которые кажутся им выгодными, не анализируют их, не подвергают сомнению.

Второе: эти историки просто слабо разбираются в предмете, о котором пишут. В нашем случае это — история сталинского ГУЛАГа, история арестантского сообщества, так сказать, «этнографические особенности» российских мест лишения свободы.

О генерале Бессонове как о русском патриоте, пытавшемся противостоять сталинскому режиму, рассказали историк-эмигрант Николай Рутыч и британский капитан Питер М. Черчилль (в своей книге «Дух в клетке»). Оба встречались с Бессоновым в закрытой тюрьме немецкого концлагеря Заксенхаузен в 1944-м году, где сами содержались как узники.

Коротко о взгляде Николая Рутыча на советско-германский конфликт (это поможет прояснить и его оценку генерала Бессонова). Вот как Рутыч оценивает причины первых поражений и трагического отступления Красной Армии:

Другими словами, согласно утверждениям историка, большая часть советского народа считала Гитлера освободителем и поэтому не желала оказывать ему сопротивления! Грубейшие военные просчёты и неподготовленность к войне сталинского руководства в результате уходят на второй, а то и на третий план. Несостоятельность этой «гипотезы» настолько очевидна, что спорить с ней несерьёзно. Как бы ни относилось население к Сталину, Гитлер прежде всего воспринимался в качестве оккупанта, поработителя, врага. Огромное количество добровольцев в первые же дни хлынуло в военкоматы. Русская Церковь поднимала народ на борьбу против фашизма. Ни советский строй, ни Сталин не играли здесь решающей роли. Сам «отец народов» оценивал обстановку довольно реалистически. В беседе с американским послом в СССР Гарриманом он заметил:

Для обоснования своих взглядов Рутыч ищет в СССР первых военных лет «активную оппозицию». Он задаёт вопрос: а не было ли уже в начале войны попыток создания независимой силы с целью освобождения России от антинародного режима? И, конечно, отвечает на него положительно. А в качестве примера приводит историю бравого «повстанца» — Ивана Бессонова, затеявшего ни много ни мало — ВООРУЖИТЬ ГУЛАГОВСКИХ УЗНИКОВ, ПОСТАВИТЬ ИХ ПОД ЗНАМЁНА ТРЕТЬЕГО РЕЙХА И УДАРИТЬ В ТЫЛ КРАСНЫХ ВОЙСК!

Кто же он, безвестный «герой нашего времени», несостоявшийся предшественник генерала Власова?

Иван Георгиевич Бессонов — личность любопытная. Его карьеру Рутыч не зря назвал «бурной и страшной». Занимая командные должности в войсках НКВД, он выполнял довольно ответственные задания: например, будучи командиром 3-го полка НКВД, охранял Жданова на трибуне на Дворцовой площади в Ленинграде, располагая пулемётные расчёты своего подразделения на чердаках Зимнего дворца во время парадов и демонстраций трудящихся.

Но расцвет его карьеры приходится на время «большого террора» 1937–1938 годов. В это время Бессонов, говоря бессмертными словами Грибоедова, достигает «степеней известных». Одно время он даже был заместителем Фриновского, когда тот стал помощником Ежова. Позже Бессонов — командующий Забайкальским пограничным округом, далее — заместитель генерала Масленникова (который сменил на посту расстрелянного «врага народа» Фриновского)… Как пишет Рутыч, «Бессонов великолепно знал весь аппарат НКВД, и в частности ГУЛАГ». Что касается первого утверждения, согласиться с ним можно: без хорошего знания аппарата НКВД карьеру сделать сложно. А вот в отношении знания ГУЛАГа историк Рутыч несколько поспешил с выводами. Из начальственного кабинета трудно разглядеть подробности лагерной жизни. Аппаратный чиновник и практические работники на местах — специалисты совершенно разные (разве только человек пришёл в управление, как говорится, «из низов», то есть непосредственно работал в местах лишения свободы).

Во время провала финской кампании Бессонов попадает в немилость у Берии. Но ему удаётся избежать печальной участи своих начальников: он остаётся жив и даже здоров. Его переводят в армию, где в начале войны, будучи командиром 102-й стрелковой дивизии, Бессонов попадает в плен к немцам под Гомелем.

В общем, если исходить из биографии и послужного списка, менее подходящей фигуры для «идейного борца со сталинизмом» придумать трудно. Человек был воспитан и вскормлен этим самым сталинизмом, был плотью от плоти советской тоталитарной системы, причём одним из руководителей сталинской «опричнины» — НКВД!

Но, в конце концов, и генерал Власов воспылал ненавистью к «режиму» только в немецком плену…

Вначале генерал-лейтенант Бессонов решил скрыть своё прошлое. Однако вскоре, видимо, понял, что погорячился: впереди замаячила перспектива концлагерей, где немецкие «вертухаи» обращались с русскими военнопленными куда страшнее, чем гулаговские «вертухаи» с советскими зэками (поскольку Великий Вождь отказался от услуг Красного Креста и на весь мир объявил, что среди советских солдат пленных не бывает — есть только предатели).

И тогда в голову Ивана Георгиевича приходит блестящая по своей дикой авантюрности мысль! На очередном допросе он заявляет немецкому офицеру, что он — не просто какой-нибудь обыкновенный командир дивизии. Бери выше! Бессонов излагает свой послужной список, убеждает немецкое командование в своих глубоких знаниях и опыте и предлагает гитлеровским генералам свой план мощного военного удара, в результате которого большевистский монстр наверняка рухнет!

План этот был прост, как всё гениальное. Бессонов предложил высадить воздушный десант на Воркуту в районе Усть-Печорских лагерей. Финская армия к этому времени уже заняла Петрозаводск, вокруг которого было расположено достаточно аэродромов. Их-то мятежный генерал и облюбовал для в качестве опорной базы.

Ну, высадится десант — и дальше что? Резонный вопрос. Разумеется, сам по себе воздушный десант погоды, конечно, не делает. Так, разве что мелкие пакости. Но дальше «великий чекистский стратег» намеревался в очередной раз воплотить в жизнь знаменитые строки «Интернационала», то есть поднять и повести за собой «весь мир голодных и рабов» — огромную зэковскую армию!

Рутыч, излагая все эти прожекты чекистского генерала, понимает, разумеется, что даже для самого легковерного читателя выглядят они достаточно нелепо. Поэтому в подтверждение того, что создание «арестантской освободительной армии» в начале войны было делом совершенно реальным, он откапывает любопытное «свидетельство». Вот что он пишет:

Ставка Бессонова на заключённых в условиях войны не была фантастической, да и он сам при всём его честолюбии был далеко не фантазёр.

Находившийся в годы войны заключённым в Ветлаге Д. М. Панин в своих «Записках Сологдина» пишет:

Что тут можно сказать? «Свидетельства» Панина заслуживают примерно такого же доверия, как и «исторические исследования» многих советских ангажированных учёных, сочинявших многотомные «Истории Великой Отечественной войны» исходя прежде всего из партийно-политических соображений. Дмитрий Панин делает то же самое — только с другой стороны. Одни стремились понравиться Политбюро, другой — историкам и политикам Запада, которые имеют о России настолько отдалённое представление, что способны без саркастической усмешки прочесть фразу «Много российских людей жили мечтой о войне, которая даст толчок к освобождению…». Подобными «свидетельствами» избегают пользоваться даже серьёзные западные учёные, изучающие историю второй мировой войны.

А уж убеждать читателей, будто «заключённые лагерей жили мечтой вступить в российскую освободительную армию» и воевать под вражескими знамёнами — значит рассчитывать на абсолютную невежественность тех, к кому обращаешься.

Вообще автор этой книги предостерёг бы добросовестных исследователей от некритического использования «воспоминаний и размышлений» Дмитрия Михайловича Панина. При всём уважении к нему как к гулаговскому узнику, долгие годы проведшему в сталинских лагерях, когда изучаешь его мемуары и «философское наследие», неизбежно приходишь к печальному выводу: практически всё написанное Паниным не отличается ни глубиной мысли, ни большим умом, ни объективностью. Вышедший в 1998 году двухтомник Панина «Мысли о разном» просто оставляет жалкое впечатление: много разного, но мало мыслей… Более того: патологическая ненависть к большевизму не позволяет ему сколько-нибудь беспристрастно оценивать исторические события. Можно говорить о том, что это — не вина его, а беда. И даже по-человечески понять. Но кому от этого легче?

И всё же объективности ради проанализируем высказывания Панина. Он ведь тоже как-никак был русским зэком!

Прежде всего заметим определённую солидарность Панина… со сталинскими чекистами! В одном из отчётов ГУЛАГа читаем:

Правда, четыре с половиной тысячи заключённых на несколько миллионов — это не так много, как хотелось бы Панину. К тому же наверняка органы НКВД «обезвредили» немало «липовых» «фашистов». Хотя факт существования некоторых лагерных подпольных организаций — «Железная гвардия», «Русское общество мщения большевикам», — по мнению кандидата исторических наук В. Земскова, не вызывает сомнений. И всё же Земсков замечает в этой связи:

В общем, даже рьяные чекисты, у которых не было особых причин щадить арестантов и которые всегда с удовольствием стряпали дела о «липовых» заговорах, не наскребли в лагерях и пяти тысяч «фашистов»!

Теперь о «бывшем офицере Николаевском», который был готов взяться за оружие и сражаться против сталинского режима и которого автор «Записок Сологдина» характеризует как «неповторимого полководца», способного повести за собой когорты заключённых. Честно говоря, о полководческой исключительности Николаевского мы можем судить только по восторженным отзывам самого Панина. Да и само существование этого офицера в реальной действительности — тоже под большим сомнением. Но — поверим Панину. Допустим, был такой Цезарь в лагерях.

Только вот ведь какая маленькая деталь: в тех же лагерях отбывали срок сотни тысяч «политиков», в реальности которых, во-первых, не приходится сомневаться, а во-вторых, среди которых были сотни и тысячи действительно опытных командиров, военспецов, солдат, имевших за плечами боевой опыт! И все они рвались на фронт — сражаться против фашистской Германии! Это — факты, как говорится, железные. Тот же Лев Разгон описывает целую галерею таких полководцев, которым не пришлось повоевать, поскольку 58-я «политическая» статья на фронт не допускалась.

Это, например, Николай Васильевич Лисовский, царский офицер, ещё до революции окончивший Академию генерального штаба имени Николая Первого, воевавший в первую мировую войну в качестве начальника штаба полка, а позже — командира полка. С первых же дней примкнул к революции. В 30-е годы долго работал начальником оперативного отдела Штаба РККА. Этот, что ли, бившийся с германцами в 14-м году, стал бы на их сторону? Или его стратегические способности уступали мифическим «талантам» Николаевского?

Яков Захарович Покус — командир партизанской дивизии, которая в гражданскую войну в страшных по упорству и кровавых боях брала Волочаевск. Человек редкого хладнокровия, отваги и мужества.

Или Степан Николаевич Богомяков — бывший начальник штаба Особой Дальневосточной армии. Окончив в 1914-м году скороспелые офицерские курсы, к 1917 году он уже был подполковником и командовал полком. После 1917-го — в Красной Армии, начдив с двумя орденами Красного Знамени. Войну встретил на Первом лагпункте Устьвымлага — как раз в тех местах, куда собирался десантировать своих бравых парней «гитлеровский чекист» Бессонов.

Вот что пишет Разгон о том же Лисовском:

И вот этим людям — которых, повторяем, были сотни и тысячи — мог бы противостоять какой-то мифический Николаевский?

Заметим, что многие из этих людей ненавидели и презирали большевистский режим! Но они даже помыслить не могли, что в выборе Россия-Германия можно занять сторону «тевтонских псов» — какими бы «благими намерениями» себя ни оправдывать!

Мы не однажды уже цитировали мемуары Олега Васильевича Волкова — узника гулаговских лагерей. Обратимся к ним и на этот раз. Волков рассказывает о своём брате Вячеславе, отбывшем до войны пятилетний срок «за политику», а с началом фашистской агрессии пошедшем добровольцем на фронт. Обратим внимание, что бывший «политический уголовник» всё же смог сражаться в рядах Красной Армии (арестантам-«политикам» это было категорически заказано). Более того: Вячеслав стал офицером, окончив двухмесячные курсы! Правда, сражался он и погиб, возглавляя штрафное подразделение… Вот что пишет по этому поводу Олег Волков:

То есть даже ярые антикоммунисты (а именно к ним можно причислить братьев Волковых) ни минуты не колебались в выборе, чью сторону занять в немецко-русском (фашистско-советском) конфликте. Другое дело, что они надеялись в результате добиться уничтожения обоих «гадов». Однако ни в коем случае не пошли бы они на позорный для их чести союз с «извечным тевтонским милитаризмом». На подобное паскудство шли, как мы можем легко убедиться, именно советские генералы, «убеждённые коммунисты». Люди, далёкие и от своего народа, и от понятий о благородстве. Но по поступкам отдельных отщепенцев нельзя делать далеко идущих выводов. Это недостойно серьёзного историка.

Наконец, ещё один важный вопрос: каких именно зэков собирался поднимать на борьбу Бессонов? Как мы убедились выше (глава «Амнистия… на передовую»), в первый год войны в лагерях большей частью остались «политики» и уголовники: остальных власть старалась амнистировать и отправить на фронт. Среди «политиков» немцам по преимуществу, как говорится, было «нечего ловить». Здесь их могло ожидать только отчаянное сопротивление правоверных коммунистов, жёсткий отпор профессиональных военных.

«Блатные» же не брали оружие даже из рук собственной власти — тем более меньше всего они были настроены брать его из рук чужой. Кроме того, мы знаем, что уголовники всегда считали себя «социально близкими» Советской власти. Так что заявления Панина и Рутыча о том, будто бы зэки (как и «весь советский народ») жаждали поддержать германский фашизм и стройными рядами броситься на освобождение России от большевизма, фактически ни на чём не основываются. Более того — они полностью опровергаются фактами.

Остаётся ещё утверждение о восстании в печорских лагерях. Что самое смешное: восстание действительно было! И действительно в 1942 году! И в самом деле массовое, крайне опасное и возглавлявшееся бывшими «белыми» кадровыми офицерами.

Только причина его кроется вовсе не в желании зэков создать какую-то «освободительную армию» и тем более поддержать фашистскую Германию. Подробно об этом восстании мы расскажем в главе «В бой вступают «автоматчики». Здесь же заметим главное: к восстанию подтолкнули заключённых слухи о том, что в связи с продвижением фашистских войск на Север России гулаговское начальство готовит массовые расстрелы арестантов, как в 1937–1938 годах. Возглавил восстание вольный начальник лагпункта М. Ретюнин, причём его поддержали и зэки, осуждённые по 58-й статье. Но цель была одна: выжить!

В общем, можно заявить совершенно определённо: никакой социальной базы для поддержки со стороны советских заключённых (как в печорских, так и в остальных лагерях ГУЛАГа) у германского командования не было и быть не могло.

Но вернёмся к бравому генералу Бессонову. На первых порах ему удалось убедить командование немецких воздушных сил начать подготовку к осуществлению его потрясающего плана. В районе Бреслау в засекреченных лагерях стали формироваться бригады из трёх усиленных батальонов. Добровольцев из военнопленных набирал частично сам Бессонов. Помогали ему офицеры разгромленного в Прибалтике 3-го танкового полка.

Подготавливались даже «воззвания» к заключённым воркутинских лагерей.

Правда, надо отдать должное германскому военному командованию: когда весть о затее Бессонова дошла до высшего гитлеровского руководства, там нашёлся, как видно, здравомыслящий человек, который понял, что все россказни о «зэковском восстании» — не более чем обычная авантюра. А может быть, и более…

В части Бессонова были засланы агенты гестапо, его самого обвинили в антигерманском заговоре и посадили в особый внутренний лагерь концлагеря Заксенхаузен. Бригаду же, предназначенную для выброски в лагеря, передали руководству СС, расформировали и побатальонно использовали в борьбе против партизан.

Обвинение в антигерманском заговоре, возможно, не было лишено оснований. Во всяком случае, в отношении «добровольцев» из числа военнопленных. Не секрет, что многие из бойцов Красной Армии надевали вражескую форму только для того, чтобы вырваться из жутких фашистских концлагерей…

Сам Иван Бессонов кончил свои дни бесславно. 15 мая 1945 года он обратился к оккупационным американским властям с просьбой о возвращении в Советский Союз. Те долго отговаривали генерала, но он был непреклонен. Хотя и догадывался, что в родной стране участь его будет печальной. Так и случилось: 19 апреля 1950 года Бессонов был казнён…

Но история с «зэковской армией» на этом не окончилась. Гитлеровские стратеги позже всё же попытались воплотить бессоновский стратегический план в жизнь. Профессор С. Кузьмин в своём исследовании ГУЛАГа военных лет сообщает:

Что и требовалось доказать…

«Бывший урка — Родины солдат»

От мифической «армии» генерала Бессонова перейдём к реальной Красной Армии образца 1943 года. Точнее, к её штрафным частям, в которые влилось свежее пополнение из лагерей.

Будем справедливы: дрались зэки-«штрафники» действительно страшно. Зло, отчаянно и безжалостно. Актёр Евгений Яковлевич Весник во время войны был командиром артиллерийской батареи, под его началом сражались бойцы из числа бывших заключённых. Он вспоминает:

Действительно, многие «штрафники» проявили на фронте доблесть и героизм, были награждены орденами и медалями СССР. А пятерым из них присвоено звание Героя Советского Союза — Матросову, Бреусову, Отставному, Сержантову и Ефимову.

Хотелось бы сказать несколько слов о подвиге Александра Матросова. Конечно, суровая действительность не имела ничего общего с истерической пропагандой чуть ли не языческой жертвенности. И уж само собой разумеется, нет ничего удивительного в том, что уголовное прошлое Матросова было скромно обойдено молчанием.

К 1943 году армия всё ещё испытывала серьёзный дефицит вооружения. Особенно это касалось штрафных частей, которые рассматривались прежде всего как «пушечное мясо». Как правило, ни автоматов, ни гранат — только «трёхлинейка». Да за пояс впереди заткнута сапёрная лопатка черенком вниз: своеобразный «бронежилет» — хоть какая-то защита от пули в живот…

Зная эти детали, мы можем по достоинству оценить горькую справедливость размышлений прекрасного писателя Вячеслава Кондратьева и о подвиге советского народа в целом, и о подвиге Александра Матросова:

«Штрафники» и были советскими «камикадзе». Мало кому удавалось выжить под шквальным огнём противника в самых «горячих» местах и без права отступить.

Приведём свидетельство замполита штрафного батальона 397-й Краснознамённой стрелковой дивизии:

Кстати, о командирах. Все они ни в коем случае не были «штрафниками». Согласно положению о штрафных батальонах и ротах Действующей армии, командиры и военные комиссары батальонов и рот, командиры и политруки взводов, иные офицеры — назначались на должность приказом по войскам фронта или армии «из числа волевых и наиболее отличившихся в боях командиров и политработников».

Всему постоянному составу штрафных частей сроки выслуги в званиях, по сравнению с командным, политическим и начальствующим составом строевых частей Действующей армии, сокращались наполовину. При назначении пенсии каждый месяц службы в штрафной части засчитывался за шесть месяцев (хотя кто в то время думал о пенсии?).

Не следует всё же идеализировать «блатную армию». Привычный для них довоенный образ жизни давал себя знать и в боевой обстановке. Автору этой Энциклопедии довелось беседовать с некоторыми командирами, под началом которых воевали бывшие «уркаганы». Особенно яркими и впечатляющими были рассказы ветерана войны Ивана Александровича Мамаева. Интересно, что Мамаев поначалу командовал обычной ротой — не штрафной! Но в 1943-м году его изрядно поредевшее подразделение было пополнено бойцами из числа «блатных». Через некоторое время под его началом оказались сплошь уголовники, поскольку в роту вливались в основном добровольцы из ГУЛАГа.

С первых же дней стало ясно, что личный состав в подразделении подобрался непростой. Через сутки после прибытия пополнения у командира взвода пропал планшет с документами и деньгами. Ротный Мамаев выстроил бойцов-уголовников и выступил с проникновенной речью:

— Я не буду выяснять, кто украл планшет. Просто обращаю внимание на два обстоятельства. Первое: пропала карта, которой должен руководствоваться комвзвода при выполнении предстоящего боевого задания. Придётся нам переть вперёд на «бум-лазаря», как бог на душу положит. Кроме того, исчезли деньги, которые лейтенант хотел переслать своей семье — жене и маленькой дочке. Я не взываю к чувству сострадания. Просто подумайте, с каким настроением он будет поднимать вас в атаку и что он может натворить в таких расстроенных чувствах. Запомните: вы на фронте, а не на «малине». Здесь каждый «весёлый» поступок может стоить вам жизни. А теперь разойтись! Можете помыслить на досуге.

Наутро планшет был на месте…

Вскоре, побывав в боях, уголовники поняли, что их жизнь действительно зависит от высокой боевой подготовки, взаимовыручки и дисциплины. Поэтому даже во время учений никто не смел «филонить», позволить себе проявить «слабину».

Так, во время одного из занятий по отработке пластунских передвижений на импровизированном плацу оказалась огромная лужа. Все бойцы ползли прямо по ней. Но один новичок из пополнения обогнул её по краю и пополз дальше. Тогда несколько «штрафников» поднялись, молча взяли ловкача за руки и за ноги и швырнули прямо в центр лужи. Провинившийся всё понял без дополнительных разъяснений.

Однако привычки и наклонности брали своё, и порою это оборачивалось трагически. Так, после штурма одной из вражеских высот в Крыму Мамаев поручил «штрафнику» доставить в тыл захваченного вражеского офицера. «Уркаган» перед тем как конвоировать гитлеровца, потребовал жестами от него: мол, снимай сапоги…

— Отставить! — возмутился комроты. — Ты мне прекрати эти свои уголовные замашки!

Штрафник пожал плечами и повёл фашиста в тыл. А через некоторое время труп уголовника был обнаружен на обочине дороги. Парень лежал босоногий, рядом валялись его же сапоги. Видно, всё-таки позарился на офицерскую обувку. А когда стал надевать, тут его фриц и «приговорил». Как говорят бывалые «босяки» — «Жадность фраера губит»…

Рассказывал Мамаев и о том, как однажды его рота встретила таких же «штрафников» — и «блатные» схлестнулись за карточной игрой. Растаскивать их и что-либо приказывать было бесполезно! Поначалу «мамаевские» проигрались в пух и прах, но позже сумели отбиться («откусаться», по-блатному) и даже остались в «наваре».

А ещё уголовники замечательно подделывали различные печати (что особенно было полезно, когда они «приобретали» в сёлах продукты питания и взамен оставляли «документы» с «печатями»). Печать рисовалась чернилами на мягкой части ладони в основании большого пальца. Отличить от настоящей её было практически невозможно…

Дух уголовщины был характерен не только для штрафных формирований, состоявших из гулаговского пополнения. Он царил и в штрафных частях, так сказать, «первых призывов», где воевали провинившиеся бойцы из подразделений Действующей армии. В качестве подтверждения этого приведём рассказ бывшего «штрафника» Валерия Ивановича Голубева:

Кому-то этот рассказ может показаться диким: как же так, ведь речь идёт не об уголовниках, а об обычных солдатах! Однако что значит «обычный солдат»? Штрафные части пополнялись преимущественно всё же не из самых дисциплинированных бойцов. А в Действующей армии оказалось немало уголовников, которые к моменту войны просто не успели «осесть» в лагерях: их не «замели» органы правопорядка. Зато под мобилизацию эти «урки» попали. И, конечно, в армии были первыми кандидатами в «штрафники». Любой командир нормальной части в первую очередь избавлялся именно от них. Ну, а в штрафных ротах эти ребята насаждали свои «законы»…

Колоритный образ «штрафника» рисует Евгений Яковлевич Весник, имя которого мы уже упоминали выше:

Мы бы, конечно, были рады разделить мнение Е. Весника. Но, к сожалению, приходится высказать некоторые сомнения. Уже по рассказанному эпизоду видно, что герой Вася не отказался от своих прежних замашек. Обычай отрезать голову для «предъявления» — чисто гулаговский. Правда, практиковался он не зэками. Охота за «головками» представляла собой очень доходный промысел. Например, за поимку беглых лагерников НКВД выплачивало охотникам Северной Сибири (а также карелам, казахам и другим аборигенам в местностях, где были расположены лагеря) премии деньгами и дефицитными товарами — сахаром, мукой, мануфактурой, порохом и пр. Ж. Росси в «Справочнике по ГУЛАГе» сообщает:

Интересно, что документы на выплату «премиальных» оформлялись счетоводами, которые чаще всего были заключёнными. Так что зэки легко перенимали «нравственные принципы» гулаговского начальства.

Для Васи отрезание чужой головы было поступком совершенно естественным, всё равно как намазывание бутерброда. В самом деле: ведь нужно доказательство — вот и получите! Так же естественно и зарезать человека, который чем-то мешает, стоит на твоём пути, не то сказал или не так поступил. А что тут такого? Не зря же в уголовном фольклоре существует поговорка: «Ему человека зарезать — как высморкаться»…

К сожалению, в уголовном фольклоре почти не отразился героический быт «блатных» защитников страны. Хотя до нас дошла довольно популярная песня — обращение «штрафника»-уголовника к своей любимой:

Дальнейшие события показали: преступные, зверские инстинкты во время войны проявляются с особой силой, как только для этого создаются хотя бы маломальские условия. Повторим: преступники и на фронте оставались преступниками, в их среде привычным делом были пьянки, картёжные игры, поножовщина. При удобном случае они не брезговали грабежом или мародёрством. Видимо, это было достаточно очевидно и для военного командования Красной Армии. Поэтому с резким изменением положения на театре военных действий в пользу СССР было решено прекратить пополнение действующей армии профессиональными преступниками — «урками». В 1944 году в соответствии со специальным распоряжением ГУЛАГа перестали призывать на фронт неоднократно судимых уголовников, в том числе и «сидельцев», отбывавших сроки наказания за незначительные преступления — если эти преступления были рецидивными.

В отношении же сражающихся на фронтах «блатных» стали всё чаще применяться суровые методы воздействия. Но если на своей территории «уркаганов» ещё удавалось сдержать жёсткими мерами (например, двое из «штрафников», подделывавших печати, по свидетельству Мамаева, были расстреляны), то при вступлении на территорию противника — особенно в Германию — стихия вырвалась из-под контроля.

«Разменяйте мине десять миллионов…»

Об этой странице войны в нашей исторической и художественной литературе до последнего времени говорить было не принято. Даже сегодня тема жестокости и насилия над мирным населением оккупированной Германии стыдливо замалчивается. Но к нашему разговору она имеет непосредственное отношение.

Как уже говорилось, на завершающем этапе войны свежие силы для пополнения советских войск стали черпаться из лагерей. И, разумеется, преимущественно из «блатных». Серьёзную силу они представляли особенно в войсках маршала Рокоссовского, участвовавших в боях за Польшу и Германию. С первых же шагов по чужой земле «пополнение» показало, чего оно стоит.

Было бы серьёзной ошибкой списывать все зверства советских солдат в Германии на «штрафников». На первых порах некоторые представители командования даже поощряли нетерпимость и «праведную месть» по отношению к немцам со стороны наших солдат и офицеров. Мягкость и сочувствие к местному населению нередко характеризовались как «предательство». Непосредственный участник боёв в Германии Лев Копелев — боевой офицер, майор, — был осуждён за «проявление гуманизма к врагу», который выражался в том, что Копелев выступал против насилия и мародёрства. Вот лишь несколько наиболее характерных отрывков из его романа «Хранить вечно»:

Впрочем, рассказывая о проявлениях такой жестокости, автор не раз подчёркивает важное обстоятельство. Копелев противопоставляет опытных фронтовиков, солдат в возрасте, знавших цену крови и не проливавших её понапрасну, — и мальчишек-новобранцев, опьянённых насилием и возможностью самоутвердиться, легко пуская в ход оружие. Тем более так много существовало оправданий — святая месть, ненависть к фашизму, «историческая вина» всего немецкого народа…И всё же — командир дивизии полковник Смирнов собственной рукой застрелил лейтенанта, который в подворотне устанавливал очередь к распластанной на земле немке. Или вот характерный диалог по поводу бесчинств освободителей:

Если подобным образом поступали «нормальные» советские «воины», то что же тогда сказать об уголовниках в солдатской — и офицерской — форме!

Что же касается мародёрства, то уж это было делом фактически узаконенным! Известна записка руководства СМЕРШа лично Сталину, где докладывалось о беспрецедентных масштабах мародёрства со стороны высшего командного состава, и прежде всего — лично маршала Жукова, вывозившего награбленное имущество и ценности из Германии ЭШЕЛОНАМИ (разумеется, в ЛИЧНОЕ ПОЛЬЗОВАНИЕ)!

Не отставали от Жукова и его подчинённые, например, генерал-лейтенант Владимир Викторович Крюков — один из мужей великой русской певицы Лидии Андреевны Руслановой. Вот что об этом пишет Борис Сопельняк в свой книге «Смерть в рассрочку», рассекретив уникальные документы с Лубянки:

Сам генерал признавался на допросах:

К сожалению, и сама Лидия Андреевна оказалась в этом смысле под стать своему муженьку-мародёру. По её поручению известный искусствовед Игорь Грабарь, художник Бельвин и некоторые другие «доверенные лица» в блокадном Ленинграде у умирающих с голоду людей выменивали за бесценок, за буханку хлеба картины выдающихся русских мастеров. У семейства Крюковых-Руслановых таким образом оказалось 132 картины, среди которых — шедевры Нестерова, Репина, Кустодиева, Шишкина, Айвазовского, Сурикова и т. д.

Если этим спокойно занимались советские главнокомандующие и генералы, мы можем только догадываться, что делали обычные офицеры и рядовые, а тем более — «блатные»! Так что не следует воспринимать приведённые выше эпизоды как «нетипичные» случаи, «отдельные проявления несознательности». К несчастью, то, о чём рассказывал Копелев, было типично. Иначе советское командование не было бы вынуждено принять жестокий, но необходимый приказ:

(После того, что читатель узнал выше о Жукове и Крюкове, он яснее представит себе лицемерие — в случае с Рокоссовским, возможно, невольное — этого приказа).

Маршал знал, о чём писал и с кем имел дело: сам был в своё время репрессирован, о нравах уголовников ему было известно не понаслышке. Армия Рокоссовского имела в своём составе немало подразделений, где воевали уголовники.

Так что вскоре многие из «блатных вояк» попали туда, где им и положено было находиться за свои «геройства» — в тюремную камеру. До нас дошёл один из портретов такого «штрафника»:

Где ты теперь, Миша Залкинд? Может быть, ещё жив? «Бывший урка, Родины солдат»…

Впрочем, объективности ради уточним: статья 175 Уголовного кодекса тех лет была не «бандитской», а менее тяжкой, карающей за уничтожение имущества частных лиц.

Но вот война завершилась, «Блатные» возвращались на Родину героями, позвякивая медалями «За отвагу», «За взятие Берлина» и другими боевыми наградами. У многих на плечах сверкали офицерские погоны. Волокли с собою баулы, «сидоры», «кешари», «углы» (так на блатном жаргоне называют чемодан)…

Возвращались, правда, не все. В очерке «Когда звереют автоматчики» мы расскажем о печальной судьбе многих бойцов армии Рокоссовского, которых власть предпочла держать в изоляции. Однако немало «блатных»-фронтовиков получили возможность изменить свою судьбу.

Но очень скоро победители, не привыкшие к суровой прозе жизни, не приученные к труду, давно порвавшие связи с родными (как и положено по «блатному закону»), прогуляли, пропили, промотали большую часть награбленного на чужбине. (Были наверняка и те, что поумнее да посмекалистее, обустроились и стали добропорядочными обывателями. Но речь не о них.).

И встал перед ними популярный русский вопрос: что делать? Многие «блатари» ответили на него, не особенно раздумывая: вернуться к тому, чем они занимались до войны — к уголовщине.