Часть третья

С этого момента отряд пошел уже по дамбе. Широкая, для четырех всадников насыпь, как и все здесь, была аккуратно выложена тесаным камнем, и пока они дошли до самого города, Кортес насчитал пять разводных мостов и несколько промежуточных округлых площадок, на которых могли разминуться слишком уж большие грузы. А за две-три сотни шагов до высоких и тоже из белого камня стен навстречу отряду вышли жрецы и вожди.

— Ты посмотри, как они одеты! — восторженно шепнул Кортесу прижимающийся поближе Ордас. — Вот это роскошь!

Кортес кивнул, спешился с коня, и один из жрецов подошел и коснулся камня у его ног.

— Добро пожаловать, — уже без Агиляра и почти выговаривая букву «р», перевела на кастильский язык Марина.

Кортес учтиво поклонился.

— Великий Мотекусома Шокойо-цин ждет тебя и твоих братьев, Элнан Колтес.

Кортес все так же учтиво склонил голову.

— С кем имею честь?

Марина спросила и выдала уже совсем непроизносимое имя из полутора десятков слогов.

— Передай… э-э… достойному вождю, что я очень рад…

— Кортес, — прошипел за спиной Ордас. — Мотекусома ждет…

Кортес прокашлялся и начал сызнова:

— Передай достойному… как ты сказала? Как его зовут?

Марина повторила имя жреца.

— Кортес! — уже не стесняясь, дернул его за рукав Ордас. — Он ждет!

— Передай высокочтимому…

— Кортес!

Внутри у Кортеса полыхнуло, и он развернулся к Ордасу.

— Ты слишком долго числился в прислуге, друг. Так что лучше помолчи.

Бывший губернаторский мажордом побагровел, но заткнулся. А Кортес беспечно расходуя драгоценное время Великого Тлатоани Мотекусомы Шокойо-цина, все расспрашивал и расспрашивал, и оторопевший от столь преступного нарушения регламента и проклявший все на свете жрец, был вынужден отвечать и отвечать. И лишь когда должная пауза была выдержана, Кортес учтиво раскланялся, и прошел отделяющие его от Мотекусомы три десятка шагов.

Крепкие носильщики присели, свита медленно и учтиво помогла Мотекусоме сойти с отделанных золотом носилок, и Великий Тлатоани, ступив на заботливо разостланную на камнях дамбы расшитую золотом ткань, сделал шаг вперед.

Кортес тоже шагнул. Он старался не смотреть на усыпанную жемчугом и нефритовым бисером одежду правителя — только в глаза.

Они оба, строго одновременно, склонили головы, и вот тогда Мотекусома что-то произнес.

— Я рад встретить столь высокородного и отважного сеньора, как ты, Эрнан Кортес, — перевели Марина и Агиляр. — Здравствуй много лет.

— Я рад увидеть Великого Тлатоани Мотекусому Шокойо-цина, — в тон ему отозвался Кортес и сунул руку за пазуху.

Носильщики напряглись, и Кортес приостановил движение руки.

— Это подарок, — объяснил он и вытащил надушенный мускусом платок.

Носильщики хищно повели ноздрями. Этого запаха здесь не знали.

Кортес торжественно развернул платок и вытянул сверкнувшие на солнце разноцветные стеклянные бусы — лучшие изо всех, что у него были. Замерла даже дрессированная свита: они такой красоты не видели никогда.

Кортес осторожно шагнул вперед, на расстояние вытянутой руки, затем еще ближе, аккуратно водрузил бусы на шею Мотекусомы и развел руки, чтобы обнять… как равного.

Сильные чужие руки подхватили его под локти мгновенно, и Кортес, едва подавив смущение, был вынужден отказаться от объятий и вернуться на шаг назад.

Мотекусома улыбнулся — не снисходительно, нет, — просто улыбнулся и что-то произнес. Марина и Агиляр перевели, что сейчас их проводят в апартаменты. Кортес на секунду прикрыл глаза; никогда прежде он не встречался со столь высокопоставленной особой.

* * *

Едва Мотекусома проводил гостей в их покои и водрузил на шею Кортеса ответный подарок — изящную золотую цепь в виде сцепившихся креветок, он первым делом созвал Высший совет.

Все было обсуждено еще накануне, однако перед столь важными переговорами Великий Тлатоани был просто обязан еще раз обсудить с Тлатоканом каждый вопрос. Но на этот раз Высший совет долго помалкивал.

— Тебе нужно просто породниться с кастиланами, — наконец-то выдавил изрядно перепуганный последними событиями Верховный судья.

— Разведчики заметили среди четвероногих кастиланскую женщину по имени Малия де Эстлада, — осторожно напомнил Какама-цин, — может быть, ее в жены возьмешь?

Мотекусома задумчиво покачал головой.

— Вряд ли это дочка великого вождя Карлоса Пятого. А ничто другое нас не устроит.

— Не можешь поймать черепаху, — нравоучительно произнес Верховный судья, — поймай хотя бы ящерицу.

— Нет-нет, — замотал головой Мотекусома. — Нам нужны гарантии долгих и мирных отношений. Надо настаивать на дочке главного вождя.

Вожди озабоченно вздохнули.

— А если не согласятся? — озаботился Повелитель дротиков. — Неужели своих дочерей отдавать?

Мотекусома развел руками. Можно было поступить и так, но это стало бы политическим проигрышем.

— В крайнем случае, мне придется предложить Карлосу Пятому в жены свою дочь, — досадливо крякнул он.

Вожди приуныли. Проблема сватовства была крайне важной, и все понимали, насколько выгоднее взять дочку главного вождя кастилан, нежели отдать ему свою. Ибо в первом случае старшим в кастилано-мешикском союзе становился Мотекусома, а во втором — вождь кастилан Карлос Пятый.

— Настаивай на равных отношениях, — подытожил Верховный судья. — Это самое честное.

— Правильно, — поддержали вожди, — ты отдашь Карлосу Пятому свою дочку, а он тебе — свою.

— Если он хороший вождь, должен согласиться…

Мотекусома невесело усмехнулся. В отличие от членов Тлатокана, он уже понял, насколько непрочны союзы, созданные на равных. Потому что власть поровну все одно не делится.

* * *

Проведя через весь огромный, наполненный торговцами, перевозчиками, солдатами, ремесленниками и чиновниками город, ошеломленных кастильцев лишь спустя три или четыре часа доставили на место — в покои отца Великого Тлатоани. Эти покои примыкали к дворцу самого Мотекусомы стена к стене, и когда-то здесь и размещалась главная резиденция. Но при Мотекусоме, когда в казне появились сотни дополнительных мешков драгоценного какао, к покоям быстро пристроили новую резиденцию — поближе к стадиону.

Впрочем, и старый дворец сверкал поистине Константинопольской роскошью.

— Это для твоих воинов, — перевела Марина, и Кортес не без оторопи оглядел роскошное, завешанное сверкающим золотой нитью балдахином и покрытое расшитым одеялом ложе посреди огромной комнаты.

Юркий индейский мажордом быстро забалоболил.

— У твоих капитанов комнаты будут намного больше, — перевела Марина. — Не беспокойся Кортес.

Кортес рукавом вытер взмокший лоб, но его тут же провели в его собственные покои, и он, — не веря, — на секунду прикрыл глаза. Так не жил ни один из кастильских королей.

— Заходи, Кортес, — взяла его под руку Марина.

Кортес прикусил губу, осторожно ступил на ковер самых немыслимых расцветок, подошел к своему ложу и не без усилия заставил себя присесть. Ложе мягко спружинило. И тогда он рассмеялся и повалился на расшитое цветастое покрывало всей спиной. Марина осторожно, так, чтобы не мешал заметно округлившийся живот, пристроилась рядом и обняла его за талию.

— Это все — твое, Кортес.

* * *

Тем же вечером падре Хуана Диаса и брата Бартоломе вместе с Кортесом и его капитанами пригласили к Мотекусоме на ужин, и для обеих сторон это застолье стало самым необычным за всю жизнь.

Во-первых, кастильцы, ссылаясь на священный для них воинский обычай, наотрез отказались расстаться с оружием и после долгих препирательств с начальником дворцовой гвардии, по личному приказу Великого Тлатоани, их впустили в покои, как есть, — с маленькими, удобными и очень мощными арбалетами в руках.

Во-вторых, Мотекусома распорядился не задвигать расписанные змеями и птицами ширмы, так, чтобы он мог постоянно видеть своих гостей. Как сказали переводчики, это было немыслимое исключение, ибо по традиции Мотекусома никогда не ест в обществе.

А в-третьих, кастильцы мало того, что сидели, так и еще и не опускали глаз перед Великим Тлатоани, и даже присылаемые с его стола яства поедали сидя! Такого во дворце не знали лет триста…

Но всего необычнее была еда. Понятно, что поначалу капитаны смущались, но, усевшись на низенькие скамеечки вокруг невысокого круглого стола, поняли, что приличия следует соблюдать, и принялись осторожно пробовать печеные яйца неведомых птиц, нежные щенячьи лапки и странные на вид фрукты.

Впрочем, и беседа шла такая же диковинная, и Кортес, пытаясь не смотреть на цельнолитое золотое солнце в полтора человеческих роста за спиной Мотекусомы, первым подал пример, учтиво спросив, сколько же человек готовили это удивительный ужин.

Мотекусома рассмеялся.

— Я не знаю, — перевели Марина и Агиляр. — Надо спросить у мажордома.

— А рыба в вашем озере водится? — взволнованно поддержал светскую беседу Диего де Ордас.

— Да, конечно, — кивнул Мотекусома, — но на этом столе ее нет. Здесь рыба лишь из горных ручьев.

— А человечину вы едите? — заинтересованно шмыгнул носом брат Бартоломе.

— Иногда.

Капитаны замерли и судорожно обыскали стол настороженными взглядами.

— А вы разве нет? — понял, что вышло неладно, Мотекусома.

Брат Бартоломе громко икнул и выронил щенячью лапку.

— Нет, — ответил за всех падре Диас. — Нам это запрещено.

Мотекусома удивился.

— Даже воинам и духовным лицам?

Капитаны переглянулись. Здесь все знали, что кое-кто из них человечинку пробовал — там, на Кубе, но обсуждать же это на дипломатическом приеме?..

— Никому нельзя, — сделал отметающий жест падре Хуан Диас. — Перед Божьим законом у нас равны все.

Мотекусома выслушал перевод и сочувственно закивал.

— Да… заветы предков следует соблюдать. Вы кушайте, кушайте…

Но настроение было испорчено, и даже выслушав заверения, что человечины здесь не может быть хотя бы потому, что день сегодня самый обычный, не священный, капитаны к еде уже не притронулись.

Мотекусома вздохнул, подал знак, чтобы столик — целиком — вынесли, и вместо него поставили новый и принесли черный дымящийся напиток и трубочки из скрученных коричневых листьев.

— Какао? Табак? — жестом предложил Мотекусома и прикурил от услужливо поднесенного дворецким фитиля.

Кастильцы замотали головами. Черный терпкий напиток из похожих на овечий навоз орешков двое из них уже пили и так возбудились, что до утра не спали.

Мотекусома выпустил из ноздрей синий дым и вмиг стал похож на Люцифера.

— Я тебе говорил, святой отец, — яростно прошептал на ухо Диасу брат Бартоломе, — это самое настоящее сатанинское гнездо!

Падре пожал плечами. Если честно, он уже совсем запутался, пытаясь понять, откуда пошла и во что может произрасти столь причудливая религия, как у индейцев. Если им, разумеется, не помешать.

— Смотри, что делает, нехристь! — яростно прошептал брат Бартоломе.

Падре кинул взгляд в сторону Мотекусомы и снова опустил глаза. Если честно, пускание дыма из ноздрей и его приводило в замешательство.

— Попробуйте, — улыбнулся Мотекусома, — это вкусно.

Но кастильцы лишь подавленно молчали.

Падре Диас оглядел капитанов и понял, что положение следует спасать, или отношения могут не наладиться. Вздохнул и потянулся за дымящейся чашечкой раскаленного напитка.

— Ты что? — охнул брат Бартоломе. — Начнешь с чертового какао, а кончишь человечиной! Я тебе точно говорю!

Но падре уже решился. Набрал напитка в рот, отметил, что, несмотря на приятный запах, у него, как и говорили, омерзительно горький вкус, и глотнул. Капитаны не отрывали от него глаз.

В голову ударило, а во рту появился жуткий привкус. У падре разгорелось лицо, и он подумал, что надо бы это чем-нибудь заесть, чтобы не опьянеть. Но еду уже унесли.

— Все у вас, не как у людей, — пробормотал падре.

Нет, он не был пьян. Напротив, по всему телу разлилась бодрость и желание наставлять и просвещать — без устали.

— А людей в жертву приносить вы прекращайте, — решительно выпалил он. — Папа Римский этого не одобряет.

Агиляр оторопело посмотрел на Кортеса, и тот, глянув на заинтересованно пускающего из ноздрей дым Великого Тлатоани, поморщился и нехотя кивнул:

— Переводи.

* * *

За одни эти сутки Мотекусома узнал о кастиланах чуть ли не столько же полезного, сколько за все предыдущие годы.

Во-первых, кастилан пересчитали, а банщики, с трудом уговорив Кортеса, испытать здешнюю, дворцовую — не чета остальным — баню, и внимательно разглядев моющихся по очереди солдат, отметили, что многие из них не только завшивлены, но и серьезно больны. У одних в паху вздувались такие огромные желваки, что они передвигались, лишь расставив ноги. Другие беспрерывно кашляли, а уж это лихорадочное сияние в глазах банщики наблюдали у всех.

Во-вторых, единственная женщина в отряде определенно ни была никому близкой родней. Более того, у банщиц возникло подозрение, что она склонна к беспорядочным отношениям, как с мужчинами, так и с женщинами, что делало ее непригодной в качестве невесты Великого Тлатоани или его племянников.

Но наиболее потрясающей оказалась проповедь опьяневшего от какао жреца. Нет, в целом она почти совпадала с тем, что Мотекусома уже знал, — от перебежчика Мельчорехо. Но были и детали… ох, какие важные детали!

* * *

Совещание капитанов проходило бурно.

— Не будь же таким идиотом, Кортес! — позабыв про не так давно опробованные кандалы, орал Ордас. — Не пойдет он в подданство дону Карлосу!

— А ты что предлагаешь? — играл желваками челюстей бледный от бешенства Кортес.

— У него людей больше, чем во всей Кастилии, — нестройно, однако почти полным составом поддержали Ордаса капитаны.

Кортес вскочил.

— Хватит юлить! Говори прямо: что… ты… предлагаешь?!

Бывший губернаторский мажордом смутился. Варианта равноправных отношений с дикарями разработанное лучшими юристами Кастилии «Рекеримьенто» не предполагало. Только ввод во владение, крещение и подчинение отеческой руке монарха.

— Кортес прав, — поддержал генерал-капитана сидящий у стены Альварадо. — Сказано, ввести во владение, значит, надо вводить.

Кто-то саркастично хохотнул. Этот набитый людьми, словно рыбье брюхо икрой, город видели все. И был этот город, по мнению бывалых солдат, пожалуй, побольше, чем Рим.

— Ладно, там видно будет, — внезапно вздохнул Кортес. — Я и сам еще не знаю, как все пойдет.

Он повернулся к тростниковой занавеси на пустом дверном проеме.

— Марина!

— Да… — зашелестела занавесь.

— Узнай, как там Мотекусома. Когда нас примет?

— Уже узнала, — кивнула Марина. — Мотекусома играет в мяч с вождями. Пока с тобой говорить не может.

Кортес раздраженно махнул рукой. Он категорически не понимал этой страны, где сюзерен может купаться в золоте и при этом играть с вассалами в какую-то дурацкую игру, — словно мальчишка. А когда Марина стремительно скрылась за тростниковой занавесью, Кортес повернулся к своим капитанам.

— Со мной пойдут пятеро: нотариус, Альварадо, Ордас, Веласкес де Леон и Сандоваль, — он критически оглядел капитанов. — И, ради всего святого, сеньоры, держите язык за зубами! А не как вчера падре Хуан Диас…

* * *

Мотекусома со своей командой выиграл у сборной команды Тлатокана со счетом 14:12, — новый состав толкователей, помня о позорном изгнании предыдущего, подсуживать противнику Мотекусомы уже не смел.

— Только будь с ними поосторожнее, — напоследок попросил старый Верховный судья. — Игра игрой, а как в переговорах мяч ляжет, никто заранее не скажет.

Мотекусома кивнул и неторопливо двинулся отмываться от запаха игры. Позволил снять с себя шлем и щитки, затем вымокшую одежду и улегся на теплую каменную плиту, предоставляя делать остальное зрелым, не моложе сорока лет мойщицам.

Так было не всегда, и еще его дядя Ауисотль содержал как раз наоборот — лишь юных, чтобы девочки еще успели выйти замуж. Однако те времена закончились вместе со смертью дяди, и новая Сиу-Коатль, прощала новому Тлатоани и своему мужу только его триста шестьдесят девять законных жен — строго по одной от каждого рода.

— Великий Тлатоани…

— Да, — не поворачивая головы, отозвался Мотекусома.

Это был секретарь, получивший разрешение отрывать Тлатоани новостями до тех пор, пока в его дворце гостят чужаки.

— Кастилане настаивают на встрече.

— Пусть ждут, — улыбнулся Мотекусома. — Я полгода ждал.

Секретарь вышел, а Мотексома, с наслаждением подставляя тело упругим и одновременно нежным щеткам мойщиц, домылся до конца, досуха вытерся большим пушистым полотенцем, неспешно подобрал одежду, выпил божественного какао и закурил.

— Превосходный табак, — пробормотал он и выглянул в узкую амбразуру, прорубленную специально, чтобы он мог видеть старую часть дворца.

Кортес бегал по двору и орал на солдат.

— Хорошо… — рассмеялся Тлатоани. — О-очень хорошо.

И лишь убедившись, что ожидание достаточно измотало кастилан, он подал секретарю знак приглашать гостей. А когда пятерых самых главных кастиланских вождей и невысокого человека с кожаной папкой в руке провели, улыбнулся и жестом пригласил проследовать за ним.

— Сейчас я вам покажу то, что видели лишь несколько человек, — завел Мотекусома дорогих гостей в одно из самых любимых своих зданий.

Капитаны обмерли. Стены огромного помещения — от пола до потолка — были сплошь увешаны оружием… и каким!

— Можете взять любое и проверить в деле, — перевели Марина и Агиляр.

Секретарь тут же сдвинул в сторону единственную остающуюся пустой стену, и капитаны дружно охнули: за стеной стояли искусно выполненные муляжи противника — руби любого!

— Ого! — снял длиннющее копье Альварадо и пальцем опробовал одно из четырех кремневых лезвий. — Черт! Да им бриться можно!

— Мой подарок солнечному Альварадо, — перевели Марина и Агиляр, и капитан удовлетворенно тряхнул рыжей шевелюрой.

— А вот складные щиты, — едва успевали переводить толмачи, — а вот копьеметалки, с которыми пробивают и доску шириной в ладонь, а вот шлемы из кости и особого дерева…

Ошарашенные капитаны снимали оружие со стен, взвешивали в руках, пробовали, хвастали своими особенными ударами, и лишь когда накал начал спадать, Мотекусома мгновенно провел высоких гостей в следующее здание и переключил их внимание на очередные диковины.


— Ягуар, — с уважением произнесла Марина.

— Че-орт… — обомлели капитаны.

Огромные, хотя, вероятно, и меньше льва, кошки метались внутри двух десятков клеток, жутко крича, бросаясь на прутья и пытаясь достать людей когтистыми лапами.

— В первый раз такое вижу, — признал ошеломленный Сандоваль. — Только на картинках…

Мотекусома улыбнулся и стремительно повел их дальше, показывая все, чем располагал: десятки видов попугаев сказочных цветов, кречетов, соколов и орлов, возле которых капитаны мигом застряли, отчаянно споря, за сколько дней можно выдрессировать такую птицу для охоты, и во сколько золотых песо обошлась бы она в Кастилии…

— Вам принесут таких, — пообещал Мотексома и решительно повел их дальше. — Смотрите.

Капитаны заглянули внутрь огромной, шагов пятнадцати в длину каменной лохани и отпрянули.

— Анаконда… — объяснил Мотекусома. — Издалека привезли. Здесь таких нет. Могу подарить.

— Боже упаси! — перекрестились капитаны. — У нас в Кастилии и своих гадов хватает…

А потом были никогда не виденные кастильцами кайманы и фламинго, гремучие змеи и райские птицы с хвостами в человечий рост, горбуны и карлики, волосатая женщина и невысокий, приветливый индеец, охотно показавший гостям оба своих пениса. И только в самом конце затянувшейся прогулки Мотекусома привел их в главное, стоящее поодаль самое просторное здание.

Капитаны вошли и замерли.

— Когда вы их арестовали? — перевела Мотекусоме Марина. — И за что?

— Они совершенно свободные люди, — улыбнулся Тлатоани.

— Кто они — португальцы? Или… наши? — резко развернулся к правителю Кортес.

Мотекусома выслушал перевод и рассмеялся.

— Здесь только тлашкальцы и мешики. Больше никого.

— Но они же белые! — заорал Кортес, тыкая кинжалом в сторону испуганно привставших европейцев, словно для смеху наряженных в изукрашенное индейское платье.

Мотекусома нахмурился, и оба его довольно крепких секретаря зажали вооруженного гостя с двух сторон — так, на всякий случай. Кортес тряхнул головой и сунул кинжал в ножны.

Мотекусома заговорил, толмачи начали переводить, а Кортес все смотрел и не верил.

— Они все зачаты здесь, нашими женщинами от наших мужчин. Просто раз в десять-двадцать лет кто-то рождается вот таким — светловолосым, а иногда и голубоглазым. Никто не знает, почему.

Кортес шагнул вперед и коснулся груди самого старшего.

— Ты откуда? Кастилия? Ломбардия? Арагон?

Тот испуганно, словно ища поддержки, посмотрел в сторону Мотекусомы и тут же забалаболил на местном.

— Я не понимаю, что он говорит, Великий Тлатоани, — перевели толмачи. — Что мне делать?

Кортес оторопел, подошел ко второму, затем к третьему, затем, по возможности учтиво поклонившись, но, уже теряя разум, обратился к немолодой огненно-рыжей женщине с пронзительно-синими кастильскими глазами… изо всех четверых его не понимал никто.

И тогда Кортес просто развернулся и побрел к выходу. Ноги не держали.

— Вот теперь можно и о деле переговорить, — мягко улыбнулся вслед Мотекусома.

* * *

Мотекусома вел их, как по ниточке, — строго этап за этапом. Убедился, что оба секретаря на месте, усадил капитанов перед собой, как равных, — на непривычно низенькие мягкие скамейки и распорядился пригласить Повелителя дротиков Иц-Кау-цина — единственного, кто по законам военного времени имел право видеть ход любых переговоров. И тут же, не давая кастиланам опомниться, перешел к делу.

— Ты, Элнан Колтес, уполномочен принимать любые решения о войне и мире, но сюда пришел с миром. Верно?

Марина перевела, и Кортес непонимающе тряхнул головой, — он еще был не здесь. А Мотекусома уже продолжал:

— И, как ты мог убедиться, наш Союз также ни разу не проявил враждебности ни к тебе, ни к твоему вождю Карлосу Пятому.

Кортес моргнул, с трудом сообразил, о чем речь, и был вынужден признать:

— Это так.

— Тогда, может быть, нам пора поговорить об общем союзе?

Глаза Кортеса заблестели. Он еще не до конца понимал, куда клонит Мотекусома, но чувствовал, что пока тот идет прямо к нему в руки.

— Почему бы и нет? — он повернулся к нотариусу. — Годой, доставай бумаги…

Годой достал «Рекеримьенто», и Мотекусома, выждав для приличия паузу, но, вовсе не желая выпускать инициативы, тут же продолжил.

— У твоего вождя Карлоса Пятого есть дочери?

Кортес растерялся, — столь неожиданным оказался вопрос.

— Так, он еще молодой…

— А сестры? Или двоюродные сестры по матери?

— Принцессы? Кажется, есть… а при чем здесь…

И тут до него дошло! А Мотекусома тем временем уже выслушал перевод, очень торжественно что-то произнес, и по спине Кортеса промчался ледяной ураган.

— Я думаю, мне следует породниться с твоим вождем доном Карлосом Пятым, — с некоторым неудовольствием перевела Марина и с некоторым ужасом — Агиляр. — Я согласен взять в жены его сестру.

Наступила такая тишина, что стало слышно, как на далеком стадионе ревет восхищенная толпа. И вот тогда Альварадо захохотал.

— Ты?.. Го-го-го! Принцессу Священной Римской империи захотел?! Го-го-го!

Мотекусома встревожился.

— Ты правильно перевела? — повернулся он к Марине.

Та кивнула.

— Тогда над чем он смеется?

Марина глянула на Альварадо и с искренним недоумением пожала плечами.

— Я не знаю.

Альварадо уже буквально рыдал от смеха, и постепенно на лицах даже самых осторожные капитанов появлялись кривые усмешки.

— Хватит! — заорал Кортес. — Альварадо! Заткнись!

Альварадо еще несколько раз гыгыкнул… и все-таки стих.

— Думаю… — после долгой паузы протянул Кортес и посмотрел Мотекусоме прямо в глаза, — это невозможно. Все сестры и двоюродные сестры императора Священной Римской империи дона Карлоса Пятого замужем.

Встревоженный смехом Альварадо правитель задумался и тут же нашел выход:

— Ты говорил, что высокородная Донья Хуана, мать великого вождя Карлоса Пятого — вдова.

— Ну…

— Тогда, может быть, она согласится еще раз выйти замуж?..

Кортес прикусил губу, и Мотекусома успокаивающе выставил вперед ладонь.

— Никто не собирается нарушать ее благочестивый покой против ее воли, но в интересах прочного союза наших народов…

Марина и Агиляр все переводили и переводили, и Кортес все мрачнел и мрачнел, — он понятия не имел, как выйти из этого тупика. А потом Великий Тлатоани закончил, и Кортес был вынужден отвечать.

— Есть ведь и другой выход, — собравшись в комок, напомнил он, — ты можешь отдать своих дочерей нам. Все так поступают.

— И стать младшим в союзе? — иронично поднял бровь Мотекусома.

— Вступить в Священную Римскую империю это очень большая честь, — не согласился Кортес. — Даже младшим.

И тогда Мотексома улыбнулся.

— Я вот вспомнил, что рассказывал твой жрец, — перевели толмачи. — Если я не могу соединиться с Кастилией на равных, как брат с братом, то, может быть, мне стоит побрататься с правителем бескрайней Турецкой империи?

Кортеса как ударили в грудь.

«Сеньора Наша Мария! — охнул он, мигом вспомнив нетрезвые откровения хлебнувшего какао святого отца. — Ну, падре! Ну, болтун!»

— Или с «нечестивой» Хазарией? — еще больше повеселел Мотекусома. — А, может, лучше с франками? Вы, насколько я помню, с ними в состоянии вечной войны?

Капитаны сидели ни живы, ни мертвы.

«Он просто торгуется… — старательно успокаивал себя Кортес. — Надо просто что-нибудь придумать…»

— У Хазарии нет флота, — начал он с самого простого. — У франков постоянная смута… а Турки воюют с Персами, и не похоже, чтобы выигрывали…

Мотекусома озабоченно хмыкнул. Колтес определенно понимал, что вступать в союз со страной, в которой вечная смута или война, никому не выгодно. И тогда он вытащил последний, самый сильный козырь.

— Португалия, — хитро улыбнулся Великий Тлатоани. — Вот с кем можно договориться о союзе. Ни смут, ни войны, пироги не хуже ваших, а Тепуско и Громовых Тапиров у них, что звезд на небе. Ваш жрец так все красиво описал…

Кортес похолодел. Слухи о шпионских экспедициях Португалии бродили среди штурманов постоянно, и Мотекусома вполне мог стравить две великие страны между собой — за такой-то пирог! Чертов индеец выигрывал переговоры этап за этапом — с самого начала.

— Сеньор Кортес, — прокашлялись сзади, и Кортес обернулся.

Королевский нотариус протягивал ему бумагу.

— Это копия нашего договора с Португалией о разделе мира.

Кортес облегченно выдохнул, трясущейся рукой принял из рук запасливого нотариуса копию договора и протянул секретарю Мотекусомы.

— Португальцы сюда не придут никогда, — торжествуя, провозгласил он.

Мотекусома хмыкнул, внимательно осмотрел обе печати, поинтересовался, переведут ли ему текст, и, получив заверения, решил, что на этом сегодня лучше и закончить. Ему не удалось встать на равных, но совесть Тлатоани была чиста, — он сделал все, что мог.

— Хорошо, — кивнул он, — завтра я начну подбирать достойных жен для твоих вождей… вот только один вопрос…

Кортес победно оглядел капитанов и приготовился отвечать.

— Твои вожди… они в какой степени родства с Женщиной-Змеей Хуаной и ее благородным сыном Карлосом Пятым?

Кортес поперхнулся, косо глянул в сторону Королевского нотариуса и понял, что врать нельзя. По крайней мере, не в такой момент и не в такой компании — кто-нибудь когда-нибудь да донесет. И тогда Королевские альгуасилы выловят его и сунут в петлю, где бы он ни находился.

— Они не родственники императору. Они его преданные и очень родовитые вассалы.

Мотекусома выслушал перевод, растерянно моргнул и побагровел.

— Наемники?.. Так вы для Дона Карлоса — никто?!

В лицо Кортеса ударила кровь, но он сдержался и принялся судорожно соображать, как донести до этого дикаря простую мысль: служба императору больше, чем любое родство!

И тогда рассмеялся Мотекусома — горько, навзрыд.

— Я думал, что кастилане — достойные люди, — быстро переводили белые от ужаса толмачи, — а мне предлагают отдать моих дочерей самым обычным воинам…

Альварадо вскочил, но Кортес тут же остановил его яростным жестом.

— Сидеть!

Мотекусома сидел и мотал головой, словно никак не мог понять, что теперь делать, а потом как очнулся, — встал, метнул в ставших свидетелями его позора секретарей испепеляющий взгляд и развернулся к Кортесу.

— Прошу вас покинуть столицу. Немедленно.

* * *

Кортес принял решение мгновенно.

— Альварадо! К дверям! — заорал он.

Огромный Альварадо мигом перегородил выход и в следующую секунду насадил вздумавшего бежать за помощью секретаря на кинжал.

Второй секретарь метнулся в другую сторону, и его, почти автоматически, принял Гонсало де Сандоваль. Сбросил захрипевшего, схватившегося за лезвие бумагомараку на ковер и развернулся к Кортесу.

— И что теперь?!

Кортес, даже не слушая, рванулся к Мотекусоме.

— Т-с-с, — ласково, как ребенку, произнес он и, не отрывая лезвия от высочайшего горла, сорвал жалобно звякнувший золотыми бляшками пояс — вместе с оружием. — Не надо.

И тогда простоявший все это время у стены Повелитель дротиков Иц-Кау-цин побежал прямо на него.

— Взять его! — заорал Кортес.

Иц-Кау-цин получил арбалетную стрелу в плечо, пошатнулся, на удивление легко уклонился от меча Веласкеса де Леона, отскочил и снова кинулся спасать Мотекусому, и лишь тогда получил еще одну стрелу из арбалета — точно в ухо.

— Че-орт… — болезненно простонал Кортес. — Вот че-орт…

Он уже чуял, во что вляпался.

— Глянь, что там, снаружи! — крикнул он Веласкесу де Леону.

Веласкес де Леон с мечом наперевес помчался осматривать ведущий к парадному входу коридор, капитаны заметались по комнате, пытаясь понять, сколько же выходов здесь есть, и лишь Гонсало де Сандоваль остался там, где и стоял, — над трупом секретаря. Но вид у него был совершенно безумный.

— Что теперь делать, Кортес?! Я тебя еще раз спрашиваю! — заорал он. — Или ты глухой?!

— Нет, не глухой! — рявкнул Кортес и силой усадил ошеломленного Тлатоани на его скамейку. — Переведите ему: не будет вскакивать, останется жив.

Замершие толмачи стремительно перевели.

— Вот так… — выдохнул Кортес, захватывая севшего на скамейку и сразу ставшего ему ростом по грудь Тлатоани поудобнее. — Вот так…

— В коридоре никого нет, — ворвался запыхавшийся Веласкес де Леон, — а дальше, сам знаешь, — охрана.

И лишь тогда капитаны пришли в себя.

— Ты с ума сошел… — прошипел белый от ужаса Ордас.

— Помолчи, — оборвал его Кортес.

— Ты хоть видишь, во что нас втянул?! — взвился Ордас. — Мы же снова в ловушке! И это тебе не Чолула!

Кортес поджал губы и еще плотнее прижал кинжал к горлу Великого Тлатоани.

— Значит, думай, как нам из этого города выйти.

Мотекусома что-то прохрипел.

— Что он сказал?

Толмачи перекинулись парой слов и дружно отвели глаза.

— Он спрашивает, на что вы рассчитываете, — с трудом произнес Агиляр.

Кортес яростно зарычал, — вопрос был откровенно издевательский.

— Господи! Какой же ты болван, Кортес! — схватился за голову Ордас. — Такое дело загубил!

Кортес стиснул зубы, но тут же взял себя в руки.

— Если прорвемся в старую часть дворца, нас оттуда и за месяц не вышибут. Пороха навалом.

— А потом? — жестко поинтересовался Сандоваль. — Что потом, Кортес?

Кортес прикрыл глаза и с ненавистью запустил пальцы в напомаженные волосы Великого Тлатоани.

— Вот наше «потом». Если не паниковать, мы еще и с добычей выйдем.

* * *

Насколько все плохо, Кортес осознал полностью примерно через полчаса. В поисках другого выхода капитаны еще раз обошли практически лишенные окон — по жаркому климату — комнаты и коридоры и вернулись ни с чем.

— Выход в сад есть, Кортес. Даже два, — первым отчитался Альварадо, — и через дверь, и через балкон. Но там во-от такие бугаи стоят. Восемь штук. А в стороне еще и караулка на полсотни бойцов. Без шума не пройдем. А на улице, — сам знаешь, — нас почикают.

Кортес яростно скрипнул зубами, — на сад он рассчитывал больше всего.

Вторым вернулся Сандоваль.

— Один из коридоров идет в гарем. Но детей полный двор. Мотекусому мимо них не протащить. Шум подымут. Ну, и воспитатели… человек двести… крепкие ребята.

А потом прибежал Ордас.

— Есть проход на кухню. Но там поваров полно. Все с ножами. А главное, оттуда все равно придется сквозь караулку пробиваться.

Кортес зарычал. Через четвертый, парадный, вход было и вовсе не пройти.

— Мотекусома сказать хочет, — ткнула пальцем в Тлатоани Марина.

— Ну, так пусть говорит! — рявкнул Кортес, и Мотекусома расслабленно расправил плечи и принялся балаболить — спокойно и уверенно.

— Мотекусома говорит, что разрешит всем выйти из города, — перевели толмачи.

— Гарантии?

— Честное слово. Заложники. Что вам еще надо? — перевели толмачи, но Марина тут же дернула Кортеса за рукав. — Не соглашайся. Тебя убьют.

— Почему?

Марина подтянула Агиляра, как всегда, если ей не хватало слов.

— Ты не в родстве с доном Карлосом, — перевел тот.

Кортес тряхнул головой и вдруг все понял.

— Мотекусома думает, раз император мне не родня, то и мстить не будет! Верно?

Марина закивала.

Кортес вспыхнул, хотел, было, снова объяснить, что вассал это почти племянник, как вдруг ясно-ясно осознал, что никому он, в общем-то, и не нужен. Даже Веласкесу. Застонал, бессильно стукнулся лбом о стену… и до него тут же дошло.

— Дворцы соединены! — заорал Кортес.

— И что? — насторожились капитаны.

— Значит, есть общие стены! Пробьем дверь!

Капитаны охнули.

— Точно! А среди своих нас так просто не взять!

Альварадо и Сандоваль кинулись в царскую оружейную залу — за инструментом, Ордас и Веласкес де Леон опять побежали по коридорам, пытаясь вычислить, какую стену рубить первой, а Кортес покрепче ухватил Великого Тлатоани за волосы, на всякий случай придавил высочайшее горло кинжалом еще сильнее и оперся о стену. В голове звенело.

— Эрнан… — внезапно подал голос так и сидящий на своей скамеечке притихший нотариус.

— Что?

— Мне это как… фиксировать?

Кортес не без труда оторвал голову от стены.

— А я все сделал по закону?

— Я не знаю, — покачал головой нотариус. — Такого еще не было…

— Тогда не торопись, — вздохнул Кортес. — Я и сам еще ни черта не понял.

* * *

Мотекусома понемногу приходил в себя. Да, крушение надежды породниться с кастиланами — пусть и на правах младшего — проходило болезненно и вызвало понятный гнев. Но затем, когда он ощутил возле горла кинжал, весь его гнев моментально улетучился, уступив место горькому осознанию, сколь наивен он был, оказывая достойные вождей почести банде обычных грабителей, пусть и превосходно вооруженных. И лишь затем по всей груди разлилось невыразимое облегчение — почти счастье. Потому что если ни Колтес, ни его братья великому вождю Карлосу Пятому не родня, то ничто не потеряно.

Во-первых, Мотекусоме не грозила кровная месть, когда кастилан перебьют. А значит, следующий набег кастилан может состояться и через год, и даже через два-три. Для переобучения армии по кастиланскому образцу, когда цель — убийство, а не пленение врага, этого вполне хватало. Но главное, Колтес мог запросто солгать, и на самом деле у великого военного вождя Карлоса Пятого вполне могли оказаться незамужние сестры.

«Наша игра в мяч еще далеко не закончена, Элнан Колтес», — почти незаметно усмехнулся Мотекусома и даже взмок от предчувствия достойной развязки всей этой грязной истории.

* * *

Нужную стену Ордас и Веласкес отыскали даже быстрее, чем Альварадо и Сандоваль принесли инструмент, — помогла странная и определенно не так давно прорубленная узкая амбразура, из которой двор старых апартаментов был виден, как на ладони. Оттуда и сориентировались.

Альварадо ухватил подаренное ему Мотекусомой копье с острым, как бритва, кремниевым наконечником, остальные капитаны расхватали обоюдоострые мечи, и спустя час или два беспрерывной ругани и споров сумели вытащить первый каменный блок. Дальше пошло легче: капитаны пробились насквозь, подозвали сквозь дыру развалившегося в тенечке часового, приказали помогать с другой стороны и бегом вернулись назад.

— Готово, Эрнан, — выдохнул Альварадо. — Пошли!

Но Кортес, продолжая удерживать Мотекусому, лишь молча смотрел куда-то сквозь него.

— Ну! Чего ты ждешь! — заорал Гонсало де Сандоваль. — Бери заложника и побежали!

— А что потом, Сандоваль? — прищурился Кортес. — Ты об этом подумал?

— Слушай, Кортес, — уже закипая, просвистел Сандоваль, — не я эту кашу заварил, но расхлебывать уже пора! Чего ты ждешь?

Кортес недобро усмехнулся.

— У нас пороха — на пару недель хороших боев. А они, — мотнул он головой в сторону, — у себя дома. Могут в осаде продержать хоть год, хоть два.

Сандоваль досадливо крякнул, а капитаны зашевелились. Это была чистая правда, но что делать с этой правдой, никто не знал.

— Поэтому мы остаемся здесь, — подытожил Кортес.

— Что-о?!

— Да, здесь, — уже тверже повторил Кортес и неожиданно выпустил Мотекусому.

Тот повертел занывшей шеей, однако со скамейки вскакивать не спешил.

— У нас же арбалеты! — пояснил Кортес. — Спрячем их под парадные накидки из перьев, что нам преподнесли.

Капитаны непонимающе переглянулись.

— И круглосуточное дежурство, — рубанул воздух рукой Кортес. — Возле постели, за столом — везде! Пока прислуга не привыкнет, что мы — его гости до гроба.

Альварадо недоверчиво хохотнул. В этом что-то было.

— И, конечно же, готовимся к отходу, — завершил Кортес и критически глянул на огромное, в полтора человеческих роста, золотое солнце, укрепленное посреди стены. — Берем, что сумеем, и — домой!

* * *

Когда Сиу-Коатль обошла всех до единого членов Тлатокана и сообщила, что ее мужа взяли в заложники, а Повелителя дротиков Иц-Кау-цина, похоже, убили, ей не поверил никто.

— Ты думай, что говоришь! — мгновенно одернул ее Верховный судья. — Полный дворец охраны, а она такую чушь несет!

Правитель города Тлакопан выражался осторожнее, но и он был скептичен.

— Ты говоришь, возле Мотекусомы четверо кастиланских вождей и Колтес…

— Всегда так, — подтвердила Женщина-Змея, — но эти четверо вождей все время разные, они явно меняют один другого… И еще… мне кажется, что у них под накидками спрятано оружие.

Правитель Тлакопана на секунду оторопел, а потом рассмеялся.

— Как они могли пронести оружие во дворец?

— Так ведь Мотекусома разрешил им везде ходить с оружием… — объяснила Сиу-Коатль. — Их даже гвардия не обыскивает!

— Нет-нет… — выставил вперед ладонь Правитель Тлакопана, — ты какие-то глупости говоришь. Как это разрешил ходить с оружием? Такого просто не бывает!

И лишь Какама-цин сразу встревожился, начал расспрашивать, и Сиу-Коатль рассказала, что Иц-Кау-цин из комнаты для совещаний так и не выходит — уже второй день подряд, а сам Тлатоани даже вождей из провинций не принимает, — одних гонцов… но, в конце концов, от нее отмахнулся и Какама-цин.

— Сейчас у Мотекусомы очень важные переговоры идут, высокородная Сиу-Коатль. Ты бы в это не вмешивалась. И, кстати, Иц-Кау-цин, как Повелитель дротиков, обязан там присутствовать. Сколько бы переговоры ни длились.

А дни все шли и шли — второй, третий, четвертый, и до членов Тлатокана вдруг стало доходить, что давно пора вызывать их на совещание, а из дворца ничего не поступает. Одни распоряжения об усиленном снабжении кастилан едой для солдат и свежей травой для Громовых Тапиров.

Только вот выводы они сделали свои.

— Мотекусома опять не собирается нас ни о чем извещать, — сокрушенно покачал при встрече головой Верховный судья. — Ни во что закон не ставит!

— Я думаю, он хочет породниться с кастиланами в одиночку, а наши дочери останутся без достойных мужей, — ревниво предположил правитель Тлакопана.

— Все ему власти не хватает… — зло процедил Какама-цин.

И когда прошло шесть дней, Высший совет, наконец-то, созрел. В нарушение этикета все трое прошли на женскую половину, переговорили с осунувшейся Сиу-Коатль и вскоре, сняв обувь и скрыв парадные одежды под одинаковыми служебными накидками, входили в зал для приемов. Огляделись и признали: все именно так, как говорила Женщина-Змея.

Кортес, оба переводчика и четверо кастиланских вождей в почетных накидках из перьев колибри и кецаля напряженно сидели над чашечками с давно остывшим какао и оставлять верховного правителя один на один с Высшим советом страны отнюдь не собирались.

— Завершились ли твои переговоры с высокочтимыми гостями? — сразу же после приветствия перешел к делу Верховный судья.

— Нет, — коротко ответил Мотекусома. — Не завершились.

— А достиг ли Великий Тлатоани хоть каких-нибудь результатов? — осторожно поинтересовался правитель Тлакопана. — Все-таки шесть дней прошло…

— Нет, не достиг.

Члены Тлатокана переглянулись. Все было очень, очень странно, однако ничего более при чужаках говорить не следовало.

— А когда ты собираешься пригласить Тлатокан на совещание?

— Мне это неизвестно.

Вожди обомлели. Таким они своего правителя еще не знали.

— И что же нам теперь делать? — совсем уже растерянно спросил Какама-цин.

— У каждого из вас есть свои обязанности, — сухо напомнил Мотекусома, — как перед Союзом, так и перед своим родом. Их и выполняйте. Идите. Я должен говорить с моими гостями.

Потрясенные вожди медленно, не поворачиваясь к Тлатоани спиной, отошли к выходу и, затрещав тростниковой занавесью, вышли. Но обсудить увиденное они отважились лишь, когда вышли на кипящую народом залитую солнцем улицу.

— Я думаю, Сиу-Коатль не ошиблась, — первым подал голос Какама-цин. — Но нам никто не поверит.

— И слава Уицилопочтли, что никто не поверит, — мертвым, пустым голосом проронил Верховный судья.

Вожди замерли.

— Почему?

Верховный судья болезненно сморщился.

— Если люди узнают, что Мотекусома, а значит, и его жены — доверенные ему дочери вождей всех племен оказались в руках у чужаков, Союз рухнет — еще солнце не успеет сесть.

* * *

Тлатокан обсуждал свалившуюся на них и почти непосильную проблему горячо и пристрастно. Каждый стоял на своем, однако в одном они сошлись мгновенно — никаких известий о постигшем их позоре вождям других народов. Иначе их собственный народ мог в считанные дни потерять все то влияние, что с таким трудом копилось на протяжении последних трехсот лет.

Поэтому совершенно отпадала идея освобождения Мотекусомы силой извне. Имевший безусловный авторитет среди воинов Иц-Кау-цин пропал без вести. А если штурмовать дворец прикажет солдатам кто-то из них, членов Тлатокана, его просто арестуют! Понятно, что удержать происшедшее в тайне тогда стало бы невозможным, и Союз опять-таки ждал позор и неизбежный распад.

Не смог бы Тлатокан привлечь к освобождению Великого Тлатоани и внутреннюю охрану дворца. Когда Мотекусома вводил правило, что дворцовая гвардия подчиняется лишь ему, он и в мыслях не держал, что когда-нибудь, сидя в самом сердце дворца, даже не сумеет отдать ей приказ.

— Лучше всего, если их как-то выманить из дворца, — подытожил все сказанное правитель Тлакопана.

Вожди согласились: это и впрямь было бы самым лучшим.

— Даже если выманить не удастся, они и сами уйдут, — резонно добавил Верховный судья.

Все переглянулись и тоже согласились. Бегство чужаков было вопросом времени.

— Но мы не можем и ждать. Уже теперь к Мотекусоме почти никого не пускают, — рассуждал вслух правитель Тлакопана. — Скоро пойдут слухи!

— Так давайте нападем! — предложил Какама-цин.

— Ты, Какама-цин, как маленький! Мы же это обсуждали! Мы не можем напасть! — зашикали на него вожди.

— Не здесь, — пояснил Какама-цин. — У моря. Там, в крепости родной брат Колтеса сидит! Нападем на него, и Колтес обязательно выйдет из дворца, чтобы помочь!

Правитель Тлакопана заинтересованно хмыкнул.

— Можно попробовать…

— А еще лучше, если они нападут первыми, — прищурился Верховный судья и оглядел членов совета. — Что скажете, можно их обхитрить?

И тогда Какама-цина осенило.

— Горные племена тотонаков, следуя примеру Семпоалы, давно не платят союзный взнос. Так?

— Верно, — признали вожди.

— Но и с кастиланами они породниться не успели.

Вожди заулыбались. Они уже чуяли, куда клонит Какама-цин.

— Мы начнем собирать с них союзный взнос, — возбужденно развивал мысль молодой вождь, — и кастилане обязательно поинтересуются, не их ли родственников обирают. Где им разобрать, с кем из тотонаков Колтес породнился, а с кем нет?

— Они выйдут из крепости, и мы их убьем! — радостно завершил правитель Тлакопана.

Члены Тлатокана замерли. Идея была безупречной, а отпор кастиланам при вмешательстве в чужие дела — абсолютно справедливым.

И вот тогда снова подал голос молодой Какама-цин.

— Не в этом дело, уважаемые. Главное, Колтеса из дворца выманить. А тех, кто в крепости сидит, мы еще двадцать раз убить успеем.

* * *

Едва члены Высшего совета вышли, Кортес выбежал в соседнюю комнату и прильнул к амбразуре. Вышедшие из парадного подъезда вожди недолго размахивали руками, а потом вдруг явно согласились. И рожи у них были мрачные…

Он так же стремительно вернулся в зал для приемов и окинул капитанов испытующим взглядом.

— Ну, что, сеньоры, пора отсюда убираться. Пахнет жареным.

Капитаны дружно перекрестились. Они давно знали, что рано или поздно это случится, и все равно — прорываться сквозь огромную, полную отборных войск столицу было жутковато.

Кортес нервно рассмеялся, вышел из комнаты для совещаний и, ускоряя шаг, двинулся по длинному темному коридору. Добрался до сияющей солнечным светом квадратной дыры меж дворцами, нагнулся и выбрался во двор старых апартаментов. Добежал до своей — самой большой и уединенной комнаты и рывком сдвинул тростниковую занавеску.

Ковров давно уже не было, а по центру апартаментов были сооружены шесть плавильных печей с высокими, выходящими сквозь прорубленную кровлю трубами. Именно в этом секретном месте специально избранные сходкой, самые доверенные солдаты вовсю плавили потихоньку вынесенное из дворца через отверстие в стене индейское золото.

Их было человек двадцать. Одни выковыривали из ювелирных украшений бесчисленные камушки, другие выдирали из плащей, вееров и диадем переплетенные золотой проволокой перья колибри и кецаля, третьи сминали очищенные от перьев ожерелья, диадемы и подвески молотками — для компактности, и лишь наиболее толковые переплавляли все это в одинаковые продолговатые слитки.

— Много еще? — поинтересовался Кортес.

Берналь Диас кивнул и ткнул рукой в сторону нескольких тщательно укрытых полотном куч. Кортес досадливо крякнул.

— Тысяч на триста-четыреста песо… месяц еще можно плавить!

Берналь Диас молча кивнул, и Кортес устало чертыхнулся.

Он убил дня три, убеждая сходку не переплавлять украшения, и проиграл. Солдатам было глубоко плевать, что ювелиры — хоть в Генуе, хоть в Мадриде дадут за такую красоту в сто-двести раз больше, чем за чистый вес. Они знали одно и твердо: если не переплавить и не пересчитать слитки поштучно, сеньоры капитаны их обязательно обманут.

В результате, сейчас, когда настало время уходить, они не имели ни того, ни другого. Большая часть ценнейших ювелирных украшений была безбожно изуродована, а переплавить золотой хлам в пригодные даже для самого примитивного учета слитки они просто не успевали.

— Шевелись! — прикрикнул Кортес на ковыряющих камушки солдат и потер занывшие виски: что-то, а голова у него здесь шла кругом беспрерывно.

Едва Кортес увидел, сколько золота за один только день вынесли из дворца солдаты, его пробил озноб. Таким богатством не обладал, пожалуй, ни один человек в Европе — ну, разве что за исключением монархов. А они все несли и несли…

Кортес был так потрясен объемом свалившихся на него сокровищ, что даже забыл затребовать у хитро помалкивающего Мотекусомы ключи от общей имперской казны! А когда вспомнил, взялся за дело жестко и непреклонно. Сначала пригрозил якобы не понимающему, о чем идет речь, Мотекусоме поджарить ему пятки, а когда это не помогло, распорядился пригласить к папе парочку его детишек. И вот тогда эта скотина поняла все — даже без перевода!

Что удивительно, вся государственная казна оказалась прямо здесь, в потайном подземном хранилище. И когда Мотекусома покорно провел их в святая святых, сдвинул простую тростниковую занавесь, и Кортес увидел эти маленькие, уложенные один на другой, идущие бесконечными рядами мешочки, он думал, что здесь и умрет. Дрожащей рукой выдернул кинжал из ножен, рассек самый ближний и обомлел. Из мешка черной хрустящей струей посыпались круглые, похожие на овечий помет бобы какао.

— Что это? Марина! Спроси его, куда он меня привел?!

Но Марина как не понимала. На подгибающихся ногах она подошла к струе, подставила руку и завизжала:

— Ты нашел казну Союза! Кортес! Ты самый богатый человек на земле!

Он их тогда чуть не убил — обоих.

А тем временем солдаты все несли и несли, обшаривая комнату за комнатой, и дней через восемь золота собралось так много, что совершенно очумевший Кортес до сих пор не представлял, как все это вынести. Лошади были нужны для прорыва, солдаты — для боя, а нагрузить золотом тысячу пришедших с ним тлашкальцев, но бросить орудия и порох, было… весьма рискованно.

А Берналь Диас все отливал и отливал — слиток за слитком.

— Сегодня-завтра уходим, — тихо проронил ему Кортес.

Диас насторожился и отставил пустую форму в сторону.

— А как выносить будем?

— Понятия не имею, — убито признал Кортес. — Но то, что осталось в зале для приемов и коридорах, тоже можно забирать. Там оно уже ни к чему, — не перед кем красоваться…

Берналь Диас охотно кивнул и вдруг рассмеялся.

— Вот только солнце дикарям придется оставить.

— Какое солнце? — не понял Кортес и глянул на бьющее сквозь тростниковую занавеску вечернее индейское светило.

— То, что в главном зале стоит, — пояснил Берналь Диас. — Нам его просто не выкатить. Никак.

Кортес мигом вспомнил высоченное, в полтора человеческих роста, отлитое одним куском золотое солнце и рассмеялся.

— Да, дьявол с ним! Оставим дикарям хотя бы их солнце. И пусть это будет нашей самой большой потерей…

* * *

На этот раз Какама-цин пришел во дворец один и не с пустыми руками. Холодно оглядев здоровенных гвардейцев у входа и показав им самый обычный, вполне в традициях двора подарок Мотекусоме, скинул обувь, поправил одетую специально для приема простую, безо всяких украшений накидку и двинулся темным коридором.

Мимо промчался взъерошенный кастиланин с мешком, и Какама-цин вежливо пропустил его мимо себя и, дождавшись, когда его осмотрит выскочившая в коридор беременная переводчица, вошел в комнату для приемов. Здесь было все точно так же, как и в прошлый раз. Вот только Кортеса не оказалось, а сидящие напротив Мотекусомы капитаны сменились.

Какама-цин подошел к Великому Тлатоани, коснулся пальцами ковра у его ног, затем — губ и лишь тогда пододвинул скамеечку и сел — спиной к капитанам.

— Я принес тебе добрую весть, дядя.

Мотекусома удивился. Очень.

— И… какую?

Какама-цин улыбнулся, поставил подарок себе на колени и аккуратно, так, чтобы не видели кастилане, приоткрыл полотняную обертку.

Лицо Мотекусомы дрогнуло.

— Это хороший подарок, Какама-цин, — признал он. — Очень хороший. Но во дворце он не принесет пользы. Найди ему более достойное применение… прошу тебя.

Какама-цин просиял, завернул огромную, страшную, бородатую и самую первую голову кастиланина в полотно и, смерив застывших в почетных накидках вражеских вождей презрительным взглядом, попятился к выходу.

— Я найду ему самое лучшее, самое полезное применение, какое смогу, Великий Тлатоани…

* * *

Улицы пришли в движение буквально за три-четыре часа до намеченного и все еще горячо обсуждаемого выхода из города.

— Кортес! — крикнул дозорный из угловой башни. — Иди сюда, Кортес! Быстрее!

Кортес чертыхнулся, сунул найденную в бумагах Мотекусомы схему города Сандовалю, пересек двор, быстро взобрался по лестнице наверх и, тяжело дыша, встал рядом.

— Что у тебя.

— Смотри… — ткнул пальцем дозорный. — Во-он там.

Кортес пригляделся. Вдоль пролегающего неподалеку канала двигалась группка до предела возбужденных горожан.

— Ты посмотри, что у них на шесте…

Кортес пригляделся и презрительно хмыкнул. Это была голова. Самая обычная голова.

— И ты меня за этим от дела оторвал?

— Он бородатый, Кортес! — с напором произнес дозорный. — Приглядись!

Кортес пригляделся… и ничего не разглядел.

— Далеко…

И вот тогда закричали с соседней башни.

— Вниз посмотри! Вниз! Прямо под вами!

Кортес высунулся из бойницы и обмер. Вдоль стены шла еще одна процессия — человек в пятьдесят, и тот, что был впереди, тоже держал шест с головой. И это определенно была голова кастильца.

— Черт! Откуда это у них?

— Это Аргэльо… из Леона, — взволнованно пояснил дозорный. — Неужто не узнаешь? Такого урода, как он, было еще поискать…

Кортес похолодел. Аргэльо он оставил в крепости Вера Крус.

— Сеньора Наша Мария!..

Он слетел вниз по лестнице, утроил посты, оторвав от дела даже тех, кто паковал золото, приказал трубить общий сбор и срочно укреплять ворота, всем, чем только можно, а спустя два часа из гарнизона Вера Крус прибежали два гонца-тотонака. Протиснулись в осторожно приоткрытые ворота, сунули Кортесу письмо, а, едва отдышавшись, стали рассказывать сами.

Кортес слушал и мрачнел. В письме-то было описано героическое сражение с целым легионом индейцев, но, судя по рассказам тотонаков, оставленного им за начальника крепости и во всеуслышанье объявленного своим родным братом Хуана Эскаланте, просто обвели вокруг пальца.

Начальник мешикского гарнизона из Наутлы выбрал самое близкое к городу Вера Крус, но еще не успевшее породниться с кастильцами селение и начал требовать взноса. Понятно, что тотонаки к уплате оказались не готовы, и военные принялись жечь крыши, поливая их — для дыма — водой.

Не разобравшийся толком, что происходит, Хуан Эскаланте «клюнул» на дым, вывел из крепости две тысячи союзных тотонаков, сорок солдат и две пушки, а когда вражеский гарнизон «дрогнул» и отступил, не придумал ничего умнее, чем «догнать» его на территории Мотекусомы — аж в Наутле.

— Вот дур-рак! — схватился за голову Кортес, едва услышал, куда занесло чертова Эскаланте. — Ну, дур-рак!

Понятно, что в Наутле на Эскаланте насели по настоящему, а главное, на вполне законных основаниях. В результате Эскаланте был тяжело ранен, а в руках врага осталось шесть кастильских трупов и один конский, головы от которых, судя по всему, показали уже всей стране, а теперь еще носят и по столице. Это было объявление войны, и, судя по торжественным шествиям вокруг дворца, столичные жители это уже понимали.

— Нельзя нам сейчас отсюда высовываться, — мрачно прокомментировал новости Альварадо.

— Да, знаю я! — закричал Кортес. — Уж получше тебя соображаю! Ты бы лучше сказал, что мне можно!

— Без башки остаться можно, — мрачно отозвался Альварадо, — если на меня будешь орать…

Это Кортеса отрезвило. Не без труда пропустив мимо ушей сказанное, он оглядел капитанов и принял решение:

— Сегодня никуда не прорываемся. Как бы ни сложилось, а Мотекусоме деться некуда, — только нам помогать.

* * *

Верховный судья очень боялся, но статус обязывал идти с докладом к Мотекусоме именно его. Тщательно собрав бумаги и торжественно простившись с женой и специально приглашенными детьми, он двинулся во дворец и, старательно преодолевая острое желание развернуться назад, вошел в парадный вход. Разулся, набросил на плечи служебную накидку и, пройдя по коридору бесконечное число шагов, оказался в комнате для приемов. Коснулся ковра у ступней Мотекусомы, затем — губ и по праву близкого родственника присел на скамейку.

— Я пришел с докладом, Великий Тлатоани, — сухо известил он.

— Говори, — разрешил Мотекусома.

Верховный судья кинул осторожный взгляд в сторону напряженно замершего Кортеса и достал из футляра послание из Наутлы.

— Наши границы в провинции Наутла беззаконно нарушили войска твоих высокочтимых гостей — кастилан.

Марина и Агиляр беспрерывно переводили белому от напряжения Кортесу.

— Решать, конечно, тебе, — продолжил Верховный судья, — но в такой ситуации высокочтимых гостей следует выслать за пределы Союза. Таков закон.

Кортес побледнел еще сильнее, а Сандоваль и Альварадо побледнели и поправили спрятанные под накидками арбалеты.

— Когда кастилане возместят нанесенный Наутле ущерб, ты снова сможешь принять их, как гостей, — тщательно проговаривал заученный текст Верховный судья. — Но сейчас им следует удалиться. Для их же безопасности.

— Это все? — тихо спросил Мотекусома.

— Все.

— Тогда иди.

Верховный судья поднялся, задом попятился к двери, а едва оба переводчика донесли суть сказанного, Кортес подскочил.

— Как это иди?! Альварадо! Догнать!

Верховный судья охнул и прибавил ходу, а, расслышав позади тяжелые шаги, схватился за сердце и, прихрамывая на обе ноги, побежал изо всех сил. А когда ему оставалось лишь завернуть за угол и преодолеть последние полтора десятка шагов, арбалет тенькнул, и меж лопаток судье вошла маленькая стрела с крепким железным наконечником.

* * *

Когда Альварадо притащил Верховного судью за ногу, в комнате воцарилась гробовая тишина.

— Т-ты зачем это сделал? — выдохнул Кортес.

— Убегал, — коротко объяснил Альварадо и все так же, за ногу поволок труп через комнату. — Куда его? К тем троим?

Ошарашенный Кортес лишь махнул рукой. И тогда Мотекусома что-то произнес.

— Он говорит, если бы Альварадо его не убил, у вас было бы целых трое суток, — быстро перевели толмачи.

— А теперь сколько? — как очнулся Кортес.

— Сутки. Дольше Высший совет Союза ждать не будет.

— Чтоб им в аду жариться! — охнул Кортес и оглядел капитанов. — Так. Берем Мотекусому и — к нам, в старые апартаменты. А когда солнце сядет, будем прорываться.

Капитаны мрачно кивнули и ухватили Великого Тлатоани подмышки.

— Кортес, — дернула его за рукав Марина. — Возьми его жен!

— Зачем они мне нужны? — отмахнулся Кортес и вдруг задумался. — А, может, детей взять?

— Дети принадлежат Мотекусоме, а женщины — племенам! — волнуясь, объяснила Марина. — Возьми жен! Пока у Кортеса женщины всех племен, никого из кастилан не тронут!

— Берем всех! — решил Кортес и повернулся к Ордасу. — Давай сюда арбалетчиков! Человек двадцать, думаю, хватит.

* * *

По ведущему в гарем темному коридору арбалетчики во главе с Кортесом шли медленно, осторожно и на ощупь. Но когда они достигли женской половины, у входа в гарем громоздилась баррикада и матрасов, а из щелей меж матрасами — повсюду! — торчали направленные в них наконечники стрел.

— Сантьяго Матаиндес! — обернулся Кортес к арбалетчикам. — Вперед, ребята!

— Бей индейцев! — заорали арбалетчики и в строгом порядке — впереди стреляющий, позади заряжающий — стронулись и пошли.

Засвистели стрелы, и Кортес, прикрывшись деревянным щитом, двинулся вслед за строем. И тут же понял, что все идет не так! Арбалетчики падали один за другим — кто пораженным в глаз, кто — в ухо.

— Матерь Божья! Что это?!

Он впервые встретил индейцев, никого не пытающихся ранить, чтобы затем взять в плен и еще живыми принести в жертву. Воспитатели просто убивали.

— Назад! — заорал он и увидел, что команда была излишней, — арбалетчики уже отступали.

— Они убивают!

— Педро убит! Диего убит!

Кортес чертыхнулся и спешно отступил вместе со всеми.

— Эй! — повернулся он к толмачам. — Скажите им, что сопротивление бесполезно. Пусть уходят, пока мы их не прикончили.

Марина послушно прокричала короткий приказ и тут же повернулась к Кортесу.

— Они не уйдут.

— Значит, умрут, — процедил Кортес и повернулся к арбалетчикам. — Готовься, ребята! Матаиндес!

— Нельзя! — дернула его за рукав Марина. — В женщин попадешь!

— Отстань, — выдернул руку Кортес.

Марина яростно зашипела, схватила его за воротник и с неожиданной силой развернула к себе.

— Каждая женщина — одно племя! Сколько женщин, — столько племен! Сколько мертвых женщин, — столько племен врагов!

Кортес вырвался… и замер. Кто-то говорил ему, что у Мотекусомы триста семьдесят жен.

«Бог мой…»

Он и подумать не мог, что этот союз так огромен.

— Я сама все сделаю, — прошипела Марина и шагнула вперед. — Сиу-Коатль!

— Куда ты?! — заорал Кортес, но было уже поздно.

Марина вышла в самый центр усеянной трупами арбалетчиков площадки и начала звать. Она кричала и кричала и умолкла лишь, когда из-за груды матрасов вышла женщина — лет пятидесяти.

Кортес прикусил губу; он определенно ее где-то встречал.

Марина подошла к женщине, что-то произнесла, и та мотнула головой. Переводчица ткнула рукой в сторону Кортеса и повысила голос. Женщина не соглашалась.

Кортес развернулся и тронул ближайшего арбалетчика.

— Найди капитанов, скажи, пусть ведут сюда Мотекусому.

Тот кивнул и скрылся в темноте. А Марина уже перешла на крик. Она кричала на женщину, как на непонятливого ребенка, показывая то в сторону кастилан, то в сторону одинаковых корпусов гарема… но добиться ничего не могла. А потом привели Мотекусому.

Капитаны зажали его между щитов, так чтобы ни у кого и в мыслях не было посягнуть на Тлатоани — единственную и последнюю их надежду.

Марина подбежала, начала кричать сквозь щиты прямо в лицо Мотекусоме, снова показывая то на арбалетчиков, то на корпуса гарема, то на Сиу-Коатль. И, кажется, Мотекусома все понял.

— Сиу-Коатль, — подозвал он.

Женщина медленно двинулась с места. Раздвигая руками ошарашенных арбалетчиков, подошла к самым щитам и замерла.

— Сиу-Коатль, — задыхаясь от возбуждения, перевела Кортесу Марина. — Если женщин убьют, союза не станет. Сделай это, Сиу-Коатль.

И тогда главная распорядительница над всем гаремом дрогнула. Она вернулась назад, что-то горестно прокричала, и воспитатели, все — зрелые, сильные мужчины, один за другим стали выходить из укрытий, бросать оружие в кучу и становиться на колени лицом к стене.

— Что ты им сказала? — прошипел переводчице в ухо Кортес.

— Правду, — пожала плечами Марина. — Если они не отдадут женщин в и детей в заложники, многие из гарема погибнут.

— А почему они становятся на колени?

— Сиу-Коатль должна убить воспитателей, — вздохнула Марина.

Кортес обмер.

— Зачем?!

Марина сердито повела плечами.

— Они же клятву давали: пока живы, женщин защищать. А мужчину от клятвы только смерть освобождает!

Кортес недоуменно моргнул, а там, у стены уже начиналось освобождение от клятвы. Пятидесятилетняя Женщина-Змея шла от одного воспитателя к другому, что-то говорила, гладила по голове и делала быстрый надрез — от уха до уха.

— Чтоб я сдох! — выдохнул кто-то сзади. — Вот это баба!

* * *

Известие, которое принес правитель Тлакопана Тетлепан-Кецаль-цин, повергло Какама-цина в шок. Из дворца исчез не только Мотекусома, но и весь его гарем, — оставив только трупы двухсот воспитателей. И выглядели воспитатели так, словно их просто вырезали — даже без сопротивления.

— Все думают, что кастилане вывели Мотекусому и его гарем к себе, в старую часть, — произнес правитель Тлакопана. — Больше некуда.

— Гвардия что-нибудь делает? — напряженно поинтересовался Какама-цин.

Правитель Тлакопана отрицательно мотнул головой.

— Ты же знаешь, им запрещено отлучаться от своих постов, а уж тем более, заходить в гарем, — что бы ни случилось… но звуки короткого боя они слышали.

Какама-цин вскочил и заходил по комнате. Ситуация была совершенно дурацкой: правителя страны и всю его огромную семью взяли в заложники прямо во дворце, и никто не сумел этому помешать!

— А Верховного судью нашли? — вспомнил он о еще одной проблеме.

— Нет, — вздохнул правитель Тлакопана. — Наверное, Колтес его с собой забрал. А вообще, мажордом говорит, у него пять человек пропало: оба секретаря, две мойщицы и счетовод.

Какама-цин вздохнул. У него уже не было сомнений в том, что эти люди просто убиты, — так же, как Повелитель дротиков Иц-Коа-цин, две сотни воспитателей, а, возможно, и Верховный судья…

А под утро двум так ни о чем и не договорившимся членам Высшего совета принесли письмо.

Какама-цин, первым пробежавший его глазами, с облегчением выдохнул и протянул письмо правителю Тлакопана.

— Посмотри! Мы все-таки побеждаем!

Тот принялся читать, а Какама-цин вскочил и забегал по комнате.

— Гарнизон мы разбили? Разбили! — громко, сам себе не веря, принялся перебирать он цепочку побед. — Родной брат Малинче умер? Умер! Понятно, что тотонаки от кастилан отложились! Не дураки же они!

— Смотри, что он пишет! — вскочил вслед за ним правитель Тлакопана. — Семпоала тоже хочет отложиться! Мы и впрямь победили!

Какама-цин выхватил письмо, дочитал последние столбцы и поджал губы.

— Ну, что, Малинче! — недобро улыбаясь, процедил он. — Теперь вам конец!

Он уже знал, что сделает. Завтра же, как член Тлатокана, предъявит кастиланам предписание о высылке за пределы Союза. Затем соберет совет всех мешикских вождей, дотошно объяснит ситуацию и — плевать ему на Мотекусому!

* * *

Первым делом, едва занялся рассвет, Мотекусома осмотрел гарем.

— Никто не пострадал? — не поворачиваясь к Сиу-Коатль, спросил он.

— Ты же знаешь, четверо твоих сыновей, — зло кинула Женщина-Змея.

Мотекусома досадливо крякнул. Понятно, что подросшие мальчишки пытались ввязаться в бой, и лишь слово отца их с трудом, но остановило.

— Я о женщинах спрашиваю, — поджал губы он. — С ними все в порядке?

— Пока не вмешался Колтес, шестнадцать твоих жен успели изнасиловать.

Мотекусома вздохнул.

— Главное, чтобы живы оставались…

— А что потом? — сурово поинтересовалась Женщина-Змея.

Мотекусома пожал плечами. Все и так было предельно ясно.

— Какама-цин отнимет или выкупит женщин, а потом перебьет кастилан. Что тут непонятного?

Сиу-Коатль язвительно усмехнулась.

— Колтес не дурак. А тут еще эта беременная девчонка при нем… Вот кого надо убить в первую очередь. Слишком уж много говорит, а еще больше из себя ставит… Когда Какама-цин придет, скажи ему, чтобы убил девчонку.

— Дура… — осадил жену Мотекусома. — Если бы не она, кастилане наверняка устроили бы в гареме резню. И где бы тогда был наш Союз?

Сиу-Коатль обиженно насупилась. Она понимала, что Мотекусома прав, но это была очень болезненная правда.

* * *

Весь остаток ночи Кортес думал, как именно рассредоточить полуторатысячный гарем при отходе, — так, чтобы ни у кого из индейцев не возникло даже соблазна напасть на колонну. А тем временем возбужденные солдаты то пытались прорваться через капитанские посты к женщинам Мотекусомы, то бегали в плавильню, желая лично оценить объем вынесенного с территории гарема золота. Понятно, что и капитаны, и Берналь Диас всех гнали в шею, и когда солнце встало, сама собой вспыхнула стихийная сходка.

— Кортес! — ни свет, ни заря начали орать зачинщики. — Иди сюда, Кортес! Дай ответ войску!

Так и не прилегший Кортес потянулся, протер глаза и, мотнув тяжелой головой, вышел во двор. Солнце било прямо в лицо, и он, привыкая к свету, прикрыл глаза ладонью. Народу собралось много.

— Хорошо, сейчас дам, — вежливо кивнул он и подошел к устроенному в стену искусственному роднику.

Подставил руки под сбегающую из керамической трубы ледяную струю и неторопливо, со вкусом умылся. Что-то, а уж паузу выдержать было важно, и лучше, если в самом начале. Принял из рук пажа Ортегильи утиральник и, промокая лицо, распрямился.

— Что беспокоит моих отважных римлян?

— Когда ты собираешься выходить, Кортес? — выкрикнул кто-то. — Ты же сам видел эти головы на шестах!

— Да… как мы выйдем? — загомонила сходка.

Они и понятия не имели, сколь напряженную работу уж проделал их генерал-капитан, — как раз для того, чтобы выйти из города без боя.

— Бежать отсюда надо! — взвизгнул кто-то. — И побыстрее!

«Черт! Диаса не хватает!» — цокнул языком Кортес.

Без поддержки изнутри толпы сходка стремительно становилась почти не управляемой.

— Кто помнит реку Грихальва? — перекрывая гул, поинтересовался Кортес.

— Ты от разговора не уходи! — загудели солдаты. — При чем здесь Грихальва?!

— А при том, что там тоже были трусы! — выкрикнул Кортес. — Домой хотели! Мавров испугались! Было такое?!

Сходка недовольно загудела. Здесь многие испугались, когда получили первый организованный отпор. Но вспоминать об этом не хотелось.

— А кто помнит Сан Хуан Улуа?! — продолжал яростно давить Кортес. — Кто помнит, как наши богатеи не верили, что мы достойную добычу возьмем?! Все на Кубу хотели улизнуть!

Сходка глухо заворчала. Все было именно так, а уж кубинских богатеньких сеньоров здесь недолюбливали все.

— Но я обещал вам добычу, и мы ее взяли! Верно?!

Сходка затихла.

— Или вам мало этой добычи?! — вызверился Кортес.

Солдаты подавленно молчали. По самым грубым оценкам они собрали золота на 750 000 песо. У бывших пеонов, для которых и свинья ценой в 3 песо была истинным сокровищем, эта цифра просто не помещалась в голове.

— Ты лучше скажи, как мы все это будем выносить? — растерянно спросили из первых рядов.

Кортес крякнул. Золота было и впрямь больше, намного больше, чем можно вынести, и от этого сходила с ума не только вчерашняя голытьба, — даже капитанов трясло.

— Вам не угодишь! — хлопнул себя Кортес по бедрам и через силу захохотал. — Мало золота — плохо! Много золота — еще хуже!

В разных концах неуверенно засмеялись.

— Вынесем! — уверенно пообещал Кортес. — Я когда-нибудь вас обманывал?

— Не-ет… — загудела сходка.

— Обещания выполнял?!

— Да-а…

— Так что вам еще надо?!

Сходка замерла, и Кортес уже видел, что победил.

— Бабы! — внезапно выкрикнул кто-то. — Это наша законная добыча! Почему не отдаешь?!

Кортес покачал головой.

— Кто из вас лично добыл хоть одну бабу в этом дворце?

Солдаты переглянулись.

— Я там был! — выкинул вверх один из арбалетчиков.

— И я!

— И я!

Кортес тоже поднял руку и дождался тишины.

— Что я — не помню, как вы оттуда драпали? — язвительно улыбнулся он. — Даже меня обогнали!

Сходка дружно загоготала.

— А главное, за каждой этой бабой целое племя бойцов стоит… так что лучше их не трогать, — прищурился Кортес и вдруг понизил тон, — Потерпите, друзья… немного осталось.

Солдаты разочарованно загудели. Им снова обещали золотые горы, но когда-нибудь потом, и снова отказали даже в медяке, — но сейчас.

* * *

Какама-цина запустили в боковое крыло дворца лишь, когда кастилане за огромным забором перестали шуметь. И встреча с Мотекусомой происходила, как всегда, при Кортесе и четырех капитанах.

— Кто убил воспитателей? — прямо спросил Какама-цин.

— Сиу-Коатль, — честно ответил Мотекусома.

Какама-цин обмер. Но он знал, что Мотекусома лгать в таком деле не будет.

— Но зачем?!

— Я приказал.

Какама-цин стиснул зубы, но в знак принятия и такого ответа склонил голову. Что-либо иное спрашивать о гареме было неприлично. Но, едва он стал говорить о нарушении границы и о законе, требующем немедленной высылки кастилан из столицы, вмешался сам Кортес.

— Скажи ему, что все было не так, — повернулся он к Марине.

Та перевела, и лицо Какама-цина вытянулось.

— Ты говоришь, я лгу?

— Я не обвинял уважаемого Какама-цина во лжи, — напрягся Кортес, — но по моим сведениям, ваши военачальники из Наутлы первыми перешли границы Союза и напали на тотонаков, находящихся с нами в родстве.

Какама-цин оторопел.

— Но это не так!

— Так давайте выясним, как было на самом деле! — энергично предложил Кортес, — у вас же есть правосудие?

Какама-цин побагровел. Он видел, что Кортес просто оттягивает время неизбежной расплаты. И вот тут вмешался Великий Тлатоани.

— У нас-то есть правосудие, — горько проронил Мотекусома, — но я не пойму, чего хочет мой загостившийся кастиланин?

— Я пошлю человека в Вера Крус, — предложил Кортес, — и пусть придут мои свидетели из крепости. А вы пригласите своих военачальников. Тогда и выясним, кто виновен.

Какама-цин недобро хмыкнул. Он ведел, что Кортес просто пытается связаться со своим отрезанным гарнизоном, и не собирался давать ему такого шанса.

— Дельная мысль, — вдруг поддержал кастиланина Мотекусома и с улыбкой протянул Какама-цину свой перстень. — Отдай это начальнику гарнизона города Наутлы. Пусть обязательно придет. Мы должны знать, что произошло.

Какама-цин посмотрел в глаза Великого Тлатоани и просиял. Ему вдруг стало совершенно ясно, что если дознание состоится прямо здесь… Кортеса можно будет наказать, даже не выводя за пределы дворца!

* * *

Взамен умершего от ран Хуана Эскаланте Кортес послал возглавить крепость солдата Алонсо де Градо — весельчака, музыканта и проныру. Рисковать никем другим Кортес не желал. Пока он с трудом представлял, как именно будет идти дознание, но уж время-то выигрывал в любом случае. То самое время, за которое солдаты могли отъесться и отоспаться. То самое время, за которое Берналь Диас отольет золотых слитков еще на одну-две сотни тысяч песо. А главное, то самое время, за которое Мотекусома медленно, но верно будет привыкать к своему странному состоянию.

Кортес проделывал это всякий раз, когда, вместо женщин и подростков, ему приходилось покупать необъезженных мужчин, — еще там, на Кубе. О-о! Какие взгляды они кидали поначалу! Такому не то, что вилы — вилку доверить было опасно. Вот их-то и лишали пищи и воды и, хорошенько отстегав, помещали в цепи — дня на два-три. А затем приходил сам Кортес, ругал нерадивых исполнителей, лично освобождал узников, кормил их со своей руки, и — глядишь, недели через две Кортес мог повернуться спиной к любому из них.

Конечно, с Мотекусомой было сложнее — слишком умен, однако схема была та же и сработала она так же, как — в свое время — и на взбунтовавшихся и тоже попавших в кандалы сторонниках возвращения на Кубу. А уж на что неглупые люди…

Первым делом Кортес поставил в охрану Верховного правителя Союза некоего Трухильо — здоровенного мрачного матроса, не пропускавшего мимо себя ни одного местного мальчика. Понятно, что Мотекусома быстро сообразил, что означают нескромные поползновения Трухильо, и в гневе потребовал его сменить. Кортес немедленно это сделал, при Мотекусоме наказал Трухильо палками и на этот раз подсунул Великому Тлатоани обходительного Веласкеса де Леона — для контраста.

Затем начальник стражи по недомыслию поставил в охрану королевских покоев Педро Лопеса — еще менее приятного типа, чем Трухильо, и уж на этот раз Кортес немного потянул время и заставил Мотекусому повторить свое требование дважды. А это уже почти просьба.


Естественно, что Кортес просьбу услышал и заменил Педро Лопеса своим пажом Ортегильей, к тому времени совсем неплохо говорившим на мешикском языке. И вот с этого момента Мотекусома не оставался один никогда. Даже когда сеньоры капитаны собирались на совещание, в комнате Тлатоани появлялся улыбчивый Ортегильо — шут, картежник и пройда. Он и научил Мотекусому этой кастильской игре, — чтобы меньше думал и больше радовался жизни. А уж когда возобновилась доставка с кухни любимых блюд Великого Тлаотани, Кортес проделал все, чтобы Мотекусома всем изголодавшимся нутром почуял, с чьей руки он взял первый кусок.

А потом были цепи.

Повод был совершенно надуманным, и Кортес орал на «непослушного» Ордаса так, что бывший губернаторский мажордом пригибался, но зато, когда он сам, своими руками освободил Великого Тлатоани от цепей, тот был просто счастлив.

Понятно, что Кортес мгновенно усилил впечатление, позволив Мотекусоме пригласить немного испуганных жонглеров и акробатов, коих Тлатоани давно не лицезрел, и, распорядившись, чтобы его женам доставили из прежнего гарема все их ткацкие принадлежности, а детям — игрушки.

Пожалуй, единственное, что еще выбрасывало Мотекусому из благолепия полурабской жизни, — визиты вождей. Едва они появлялись, Великий Тлатоани снова становился грозен и неприступен, а едва исчезали, — убийственно печален. Вот тогда перед ним и возникали ждущие своего часа партнеры по картам — на удивление хорошие, обходительные ребята.

Нет, Кортес вовсе не рассчитывал на тот же эффект, что и с приручением собаки, и прекрасно знал, что руки ему лизать Мотекусома не станет — другая порода. Но выжать из отпущенного ему Сеньором Нашим Богом шанса Кортес намеревался все и до конца.

А потом из Наутлы и Вера Крус прибыли свидетели сторон.

* * *

Вызванные для дачи показаний военачальники прибыли быстро. И двое последних членов Тлатокана во главе с несколько растерянным Мотекусомой выслушивали показания сторон с огромным удовлетворением. Ложь кастилан всплывала мгновенно, а виновность была доказана почти сразу. Оставалось лишь определить меру и порядок наказания. И вот тогда стороны столкнулись с понятием «ответственность».

— Твой брат Хуан Эскаланте погиб, значит, за нападение ответственен ты, Колтес, — в конце концов, не выдержал Какама-цин. — Просто, как старший в роду. Это же все знают.

Кортес замер. Лично он мог избежать подобной ответственности до смешного легко, — достаточно заявить, что погибший комендант крепости ему не родственник. Одна беда: когда-то он сам объявил Хуана Эскаленте своим братом, а прослыть лжецом здесь было опаснее, чем даже трусом.

— А по нашим законам, если брат не знал о проступке брата, он невиновен, — после некоторой паузы парировал Кортес и повернулся к нотариусу. — Подтвердите, Годой.

Тот кивнул.

— Кроме того, — напал Кортес, — тотонаки утверждают, что военачальники Наутлы обманом принудили моего брата к бою.

— Тотонаки лгут, — возразил Какама-цин.

— И про то, что ваши солдаты поливали крыши водой? — усмехнулся Кортес.

Какама-цин покраснел. Кортес почти обвинил его в провокации.

— Это наша земля, — процедил он. — Мы можем поливать крыши, чем захотим.

Кортес оценил свои шансы и общий градус накала и решил, что пора.

— Да, ваши солдаты просто трусы! — зло рассмеялся он. — Хуже женщин! Им не мечами махать, а сковородки чистить надо! И вожди у вас такие же…

Какама-цин закипел, начал шарить в поисках меча и тут же вспомнил, что оставил его при входе. И тогда вмешался правитель города Тлакопан, за ним — Альварадо, и члены Высшего совета орали, что кастилане бесчестны, а совет капитанов, даже не понимая, что им кричат, обвинял в бесчестии как раз членов Тлатокана…

И вот тогда Марина посмотрела на Мотекусому.

Тот опустил глаза.

Марина ткнула Кортеса в бок, и он тоже посмотрел на Мотекусому. Тот глаз не поднимал. Кортес недовольно хмыкнул, обернулся, кивнул штатному палачу, и тот вскинул связку инструментов на плечо и, гремя железом, побрел в сторону выделенных под гарем апартаментов.

— Хватит! — заорал Мотекусома. — Я не могу этого больше слышать!

И те, и другие мгновенно стихли.

Мотекусома бросил болезненный взгляд в сторону удаляющегося палача, глотнул и почти по слогам выдавил:

— Приговор я вынесу сам.

Оба члена Высшего совета охнули.

— Ты не имеешь права! Пока нет Верховного судьи, выносит приговор Тлатокан!

— Если Тлатокан оказывается бессилен принять справедливое решение, его принимает Верховный военный вождь, то есть, я, — выдавил Мотекусома. — Уходите.

Вожди обмерли.

— Ты что говоришь, Мотекусома? Как ты можешь?

Тлатоани кинул еще один взгляд в сторону лениво гремящего железом палача и заорал.

— Уйдите, я сказал!!!

* * *

Кортес попытался вознаградить Мотекусому сразу же после оглашения высочайшего приговора, но тот отказался и от жонглеров, и от акробатов и даже от компании закадычных друзей-картежников. И тогда Кортес велел принести Великому Тлатоани побольше вина и начать сооружение трех столбов — строго напротив парадного входа во дворец.

— Может, не стоит, Кортес? — заволновался Ордас. — Зачем дразнить собак?

— Ты что — забыл, как надо с дикарями обращаться? — жестко осадил его почуявший просвет надежды генерал-капитан. — Они тебя уважают, лишь до тех пор, пока ты силен.

— Так нельзя, — поддержал Ордаса благоразумный Сандоваль. — Казнь для них непривычная, — могут подумать, что это мы…

— Не трясись, — оборвал его Кортес. — Тлатокан дознание проводил? Проводил. Печать Великого Тлатоани на приговоре стоит? Стоит. Чего тебе еще?

И тогда за вождей заступился Альварадо.

— Не дело это — военачальников такой смертью казнить. Я же их видел — нормальные капитаны! Давай их просто повесим.

Кортес уже начал сердиться.

— Вы так ничего и не поняли, сеньоры. А тут все просто: или мы их пугаемся, и нас с вами прямо здесь и порежут на куски, или мы показываем, кто есть кто, и нормально выходим из города.

Капитаны молчали. И вот тогда Кортес не выдержал.

— Как вы собираетесь пройти до Вера Крус?! — взвился он. — Мы даже из дворца выйти не можем!

— И ты думаешь…

— А что тут думать?! — заорал Кортес. — Их запугать их надо! До икоты! Чтобы и в мыслях не было остановить! Чтобы каждый чуял, на чьей стороне сила и Сеньор Наш Бог!

Капитаны переглянулись. В общем-то, Кортес был прав.

Однако наутро все пошло не так, как хотелось бы. Всю ночь напролет пивший горькое вино из агавы Мотекусома категорически отказался освящать казнь своим личным присутствием.

— Я к вам очень хорошо отношусь, — убеждал его Кортес, — и очень почитаю, однако ваше упрямство вынуждает меня быть жестоким!

Однако ни угрозы поджарить попки его младшеньким дочкам, ни обещания отдать его мальчишек небезызвестному Трухильо не помогали.

— Уйду, посадишь его в кандалы, — раздраженно приказал Кортес начальнику стражи и повернулся к своим капитанам. — Начинаем!

И тогда всех трех приговоренных Великим Тлатоани военачальников — Коате, Куиавита и Куа-Упопока вывели на площадь перед дворцом, привязали к столбам и поплотнее обложили хворостом.

— Дети мои, — через двух переводчиков обратился к мятежникам падре Хуан Диас. — Примите Сеньора Нашего Бога, и будете в раю — навечно.

Самый старший — Куа-Упопок задумался.

— А там, в раю… будут христиане?

— Самые лучшие из нас! — заверил святой отец.

Индеец рассмеялся.

— Целую вечность жить среди таких, как вы? Ну, уж нет! Лучше в ад.

И лишь тогда, после того, как они сами отказались от жизни вечной, им через двух переводчиков зачитали приговор, пересыпанный бессчетными ссылками на Сеньора Нашего Бога и его мать Сеньору Нашу Марию, и на глазах изумленных гонцов, торговцев, секретарей и гвардейцев подожгли.

* * *

Сообщение о жуткой, беззаконной и немыслимо жестокой казни потрясло три главных мешикских города до основания. В столицу тут же зачастили гонцы, и вопрос у вождей был простой и ожидаемый: «Что у вас происходит?» И, поскольку Великий Тлатоани молчал, то и просители, и гонцы, и вожди, и старейшины кварталов начали стремительно стекаться к сыну его сестры — Какама-цину, самому вероятному наследнику.

— Уицилопочтли говорит, что Мотекусома в плену, — шли и шли к нему жрецы и святые. — Он не волен распоряжаться даже собой, а не то чтобы Союзом.

— Вам, святым людям, виднее, — едва удерживая булькающую внутри ярость, тихо отвечал Какама-цин. — Поговорите с народом. Что по этому поводу думают простые хорошие люди?

И жрецы уходили в твердой убежденности, что власти остро нужна их помощь в деле сеяния слова правды.

— Ты делай, что хочешь, Какама-цин, — прямо заявляли наследнику старейшины кварталов, а по нашим улицам кастилане живыми не пройдут.

— Я еще не Тлатоани, а потому ни разрешить, ни запретить вам этого не могу, — сухо ставил в известность старейшин Какама-цин. — Однако ваш гнев мне понятен.

И старейшины немедленно отдавали распоряжения: мужчинам разобрать из арсеналов все оружие, что есть, детям собирать камни для пращей, а женщинам убрать с крыш домов сушеные фрукты, полностью очистив и подготовив площадки для лучников.

— Мотекусома не молод; его суждения потеряли ясность, а ни встретиться, ни поговорить с ним не удается, — констатировали факт посланцы наиболее нетерпеливых вождей. Так, не пора ли нам подумать о новом Тлатоани?

— Вы и сами знаете, как непроста процедура досрочных выборов, — жестко напоминал Какама-цин. — Дайте мне достаточно веский повод, и я обязательно поставлю вопрос перед Большим советом.

И вот на этом все и стопорилось. Ни столичные слухи, ни мнение жрецов, ни даже известия о жуткой казни трех военачальников достаточно веским поводом для созыва всех вождей всех племен Союза не были.

Хуже того, провинция вообще все воспринимала иначе!

— Ну, слышал я о кастиланах, — пожал плечами при встрече пожилой вождь с юга. — Люди говорят, что они бессмертны, и что у них по четыре ноги. Но я в это не верю. И тебе, Какама-цин, не советую.

— Я так понимаю, ты, Какама-цин, хочешь дядюшку своего поскорее сменить, — прямо в глаза обвинил его другой вождь — с востока.

— А байки о кастиланах, которые якобы самого Мотекусому Шокойо-цина в плен взяли, ты детям своим расскажи, а не мне, — поддержал его третий провинциал. — Они еще маленькие, может, и поверят.

Выслушав десятки подобных речей, Какама-цин вконец извелся. Он был готов пойти на все, даже честно признать — хоть на Большом совете: ваших дочерей, скорее всего, периодически насилуют, а уж убить могут в любой миг! Но он слишком хорошо знал, что, стоит ему лишь открыть рот, лишь поставить вопрос о засидевшихся во дворце «гостях», как появится новый приговор с личной печатью Мотекусомы. А значит, он, — не то чтобы начать войну, — даже совета не успеет собрать.

Оставался заговор, — пусть тайный и беззаконный, но единственно возможный путь.

* * *

Первые военные приготовления дозорные Кортеса обнаружили через два часа после казни, а к вечеру факелами переливалась вся столица.

— Самое время исповедаться, сеньор генерал-капитан, — мстительно уколол Кортеса бывший губернаторский мажордом.

— Вижу, — хмуро признал Кортес.

— И это все, что ты хочешь сказать?! — взвился Альварадо. — Это ведь ты из себя карающую длань Сеньора Нашего Бога строил! Не я! Не Ордас! Ты! Мы тебя всем советом уговаривали: не надо, Эрнан! Не испытывай судьбу! И что теперь?

Кортес устало потер лицо узкой ладонью.

— У нас пороха на две недели осады. А там я что-нибудь придумаю.

Но уже спустя два дня стало ясно: штурмовать их никто не собирается, но и выпустить из столицы — не выпустят. С башен дворца было прекрасно видать: приготовления идут буквально в каждом дворе и на каждой городской крыше.

А спустя неделю Кортес решился.

— Собирайтесь, — кинул он капитанам.

— Куда? — с подозрением уставился на него Альварадо.

— В свет выйдем, по улицам прогуляемся… — невесело усмехнулся Кортес, — святых отцов с собой на прогулку возьмем…

— Это еще зачем? — побледнел Ордас.

Кортес почесал затылок и засмеялся.

— Покажем Великого Тлатоани людям. Пусть не думают, что он власть утратил.

Капитаны дружно охнули.

— Ты, Эрнан, определенно свихнулся!

Кортес понимающе вздохнул и слабо улыбнулся.

— Надо что-то делать. Марина говорит, если Тлатоани слишком долго не появляется в храме, вопрос о его смещении может поставить даже совет жрецов. Вы представляете, что нас ждет, если наш главный заложник перестанет быть правителем и станет никем?

Капитаны понурились. Они представляли.

* * *

Осада оказалась тяжким испытанием. И если бы не беседы с Мотекусомой и не рукописи, которые доставили из библиотеки дворца, падре Хуан Диас, пожалуй, не сохранил бы не только благочестия, но даже здравомыслия. Однако беседы и рукописи помогли. И шаг за шагом, где со слов день ото дня мрачнеющего правителя, где при помощи Марины, где благодаря обретенным в монастырях навыкам он сортировал и перекладывал новые знания и удивлялся все больше, — дикие индейцы знали почти все то же, что и он сам!

Они знали движения планет и длину года. Они рассчитывали объем паводков и знали, какой глубины и ширины строить каналы, отводящие воду от посадок. Они сажали на одном поле по две-три культуры и собирали такие урожаи, что египтянам и не снились. У них не было скота, и они вывели мясную породу собак. У них были бедные почвы, и они додумались делать общественные туалеты, чтобы ни капли дерьма не пропало зря. Они совершенно не знали колеса и лошадей, и, тем не менее, построили огромные, на удивление логично устроенные и весьма сложно организованные города.

И только с одной наукой индейцы оплошали почти так же фатально, как и с религией, — с хронологией. Они были абсолютно уверены, что мир существует больше пяти с половиной тысяч лет, а почти стертая катастрофами с лица земли жизнь возобновилась уже, как минимум, в пятый раз! Такой дикой ереси он еще не встречал никогда…

Как раз этим вопросом святой отец и занимался, когда пришел Кортес.

— Собирайтесь, падре, — без объяснений распорядился генерал-капитан. — В город с нами пойдете.

Падре Хуан Диас иронично изогнул бровь.

— У нас появились желающие лечь на алтарь Уицилопочтли?

— А я и не спрашиваю ничьего желания, — отрезал Кортес. — Это приказ.

Падре хотел, было, воспротивиться, но затем переговорил с братом Бартоломе и узнал, что их выведут под прикрытием Мотексомы. Подумал и решил, что ссора с Кортесом все-таки рискованнее этой странной «прогулки». Быстро надел на себя — один поверх другого — два хлопчатых панциря, с трудом натянул еще и рясу и, неповоротливый, словно каплун, пристроился в хвост процессии. Вышел сквозь ворота и сразу же пожалел обо всем.

Более всего процессия напоминала похоронную. Впереди, на позолоченных носилках в окружении слуг, охраны и вождей торжественно несли Великого Тлатоани, и поначалу изумленные горожане начинали бурно приветствовать своего правителя. А потом они замечали, что ближе всего к носилкам идут кастилане в просторных почетных плащах из перьев колибри и кецаля, и восторг мгновенно иссякал.

Но хуже всего были городские мальчишки, неотступно следовавшие за процессией и, — видимо, на спор, — норовящие попасть камешком в одинаковые тонзуры обоих святых отцов. И лишь когда процессия подошла к подножию высоченной пирамиды, мальчишки отстали.

Впрочем, и здесь было не легче. Святой отец насчитал в четырехсторонней пирамиде девяносто одну ступень — как раз, четверть года, и была каждая из них высотой до колена, и, пока он в двух своих панцирях забрался на самый верх, мысль осталась одна — упасть и умереть… до первого взгляда вверх.

— Сеньора Наша Мария! — охнул падре.

Он видел подобное в каждом городе, но здесь, в главном храме столицы, месте новом и пока еще не намоленном, жрецы обставили все с особой пышностью. Плоская крыша пирамиды была огорожена роскошными фигурными зубцами, а при каждом из двух алтарей стояло по высокому и массивного идолу.

— Уицилопочтли, — сразу определил брат Бартоломе того, что был справа. — Это у них бог войны.

Падре Хуан Диас, пытаясь не слишком вдыхать запах гнилой крови, поднял взор. Широколицый и широконосый Уицилопочтли был опоясан толстым золотым ужом, а все тело божества целиком покрывали драгоценные каменья.

— А там дальше стоит похожий на ящерицу Тлалок, — поучительно объяснил брат Бартоломе, — и тело его набито семенами всех местных трав и деревьев. Это чтоб урожай был…

Падре ненавидяще застонал; он этого сукина сына в рясе не мог уже ни видеть, ни слышать!

Кто-то выкрикнул то ли приказ, то ли призыв, и жрецы тут же подожгли местную замену ладана — копал, и процессия разом сдвинулась в сторону, освобождая место перед алтарем.

— Это большая честь, что нас сюда пригласили, — нравоучительно объяснил ему брат Бартоломе, и падре с наслаждением наступил монаху на ногу.

— Еще одно слово, и я тебя со ступенек спущу, — шепотом пообещал он. — До самого низу будешь катиться.

Тот зашипел, выдернул ногу и обиженно насупился.

А тем временем события разворачивались весьма необычные. На свободную от процессии площадку вывели полуголого индейца, и капитаны охнули, — это был хорошо знакомый им тлашкалец, один из союзных с кастиланами вождей. И уж, кому-кому, а ему вход в столицу был заказан.

— Никак, предал, скотина! — прошипел Альварадо.

Но одетый, как на парад, вождь не обратил на него ровно никакого внимания и просто ждал. А едва где-то неподалеку зарокотал индейский барабан, начал танцевать. Он выделывал такие па, которых не видел даже бывалый падре Хуан Диас. Прыгал и корчил гримасы, стучал себя в грудь и бил по бедрам, натягивал невидимый лук и поражал врага копьем, а потом барабан разом умолк, и от процессии отделился Мотекусома.

Изменилось все и сразу. Тлашкальца подхватили за руки и за ноги четыре крепких, заросших спутанными космами жреца, мигом уложили на алтарь, и Великий Тлатоани, приняв из рук одного из них огромный каменный нож, нанес удар.

Кастильцы охнули. Только теперь стало ясно, что тлашкальский вождь — вовсе не предатель, а военнопленный!

Мотексома был мастером этого дела и вскрыл грудную клетку захрипевшего тлашкальца в одно мгновение. Сунул чистую белую руку меж ребер, что-то нащупал, рванул и охнувший падре невольно подался назад. Это было сердце, и оно еще жило.

— Че-орт! — выдохнул Альварадо.

И вот тогда загудел огромный, в два-три человеческих роста храмовый барабан. Низкий, протяжный, рвущий душу звук понесся над городом, извещая, всех и каждого, что жертва принесена. Мотекусома подошел к идолу Уицилопочтли, мазнул еще бьющимся сердцем по толстым губам и тут же бережно уложил сердце в полыхающий жертвенник.

— По моему, это намек… — громко, на всю площадку, проронил Альварадо. — Вот скотина!

* * *

Что бы ни говорил Альварадо, а едва Мотекусому вывели на прогулку, город поуспокоился, и теперь ночами горела от силы четверть прежнего числа факелов. Но опасность все-таки продолжала вызревать — не только снаружи, но уже и внутри. Как сообщил Берналь Диас, солдаты уже оправились от первого страха, и, что еще хуже, начали привыкать к той мысли, что все это золото принадлежит им.

Кроме того, за время похода среди них сами собой начали появляться и вожаки, отнюдь не менее авторитетные, чем сеньоры капитаны, и это было и хорошо, и плохо. На вожаков можно было опереться, если дела пойдут совсем худо, а потому ссориться с ними Кортес не желал. Но сейчас они были настроены против него, и едва Кортес приказал подготовить к выходу из города первый, как бы пробный отряд, мгновенно собралась войсковая сходка.

— Мы не поняли, Кортес, — начал избранный сходкой вожак. — Что это ты задумал? Только не крути!

Кортес посмотрел ему в глаза. Солдат был настроен достаточно решительно и чувствовал себя уверенно.

— Хорошо. Я скажу прямо, — кивнул Кортес. — Я задумал выносить золото и небольшими отрядами выводить всех вас.

Сходка насторожилась.

— Да-да, — поднял брови Кортес. — Но и золото выносить, и вас выводить придется частями. Одни вывозят золото, другие прикрывают.

— Это еще почему? — прищурился вожак.

— Они не станут нападать на маленькую группу, — спокойно объяснил Кортес. — Они будут ждать, когда мы выйдем все. А мы все вместе выходить не будем, пока не вывезем всю добычу.

Сходка ненавидяще загудела.

— Знакомый приемчик! Капитаны с золотом смоются, а нам — разгребать! Даже и не думай, Кортес!

Кортес досадливо крякнул.

— Ну, хорошо. Если вы капитанам не верите, давайте все вместе выйдем. Налегке.

Солдаты растерянно переглянулись.

— А добыча как же?

— Здесь оставим, — пожал плечами Кортес. — В тайнике, конечно… Пригласим подмогу, а когда возьмем город, разделим.

Сходка буквально взорвалась.

— Знаем мы вас! Понаведете своих капитанских дружков, и от нашей доли одни огрызки останутся! Нашел дураков — с подмогой делиться!

Кортес поморщился.

— Хорошо. Пусть я не прав. А вы что предлагаете?

Солдаты гудели, перекликались… и ничего предложить не могли. И тогда подал голос Берналь Диас.

— Озером уходить надо! Всем вместе!

Кортес поджал губы и покрутил пальцем у виска.

— Ты, Диас, видать, совсем уже в плавильне свихнулся! Как это озером? На чем? Или прямо в твоей каске поплывем?

Берналь Диас обиженно нахмурился и вытолкнул в круг невзрачного солдатика.

— Вон, Мартин Лопес говорит, он может бригантину построить. Главное, чтобы лес был. Неужели Мотекусома леса не даст?

Сходка замерла. Идея была совершенно свежей и непривычной, но, главное, она исходила не от капитанов!

— Ну… лес он, конечно, даст, — мигом помрачнел Кортес. — А дальше что? Где мы железо возьмем? Паруса? Канаты, наконец…

Мартин Лопес что-то тихо произнес.

— Я не слышу! — разозлился Кортес. — Пусть говорит громче!

— Он говорит, все это можно из Вера Крус принести, — озвучил сказанное корабельным плотником Берналь Диас. — То, что мы сняли со своей армады. А главное, на озере нам соперников нет! Как по маслу из города выйдем!

И вот тогда сходка взволнованно загудела. Это было как раз то, что надо! И лишь Кортес изо всех сил хмурил брови, делая вид, что все его планы только что рухнули.

* * *

Какама-цина очередные распоряжения Мотекусомы встревожили. Он сразу понял, что замыслил Кортес. И выполнить свой план кастилане могли очень даже просто: все приказы, скрепленные личной печатью Великого Тлатоани, исполнялись, как и прежде — быстро и неукоснительно.

— Ты напрасно сердишься на меня, Какама-цин, — прямо сказал наследнику трона один из купцов. — Я не могу сорвать распоряжение Мотекусомы о поставках леса во дворец, — они законны. Когда ты станешь Тлатоани, я и твои распоряжения точно так же буду выполнять…

А затем то же самое сказали и поставщики хлопковых канатов, и начальники плотницких бригад, а дворцовый мажордом Топан-Темок превзошел в своей трусливой «разумности» даже Мотекусому.

— Я вообще не понимаю, что ты так волнуешься, Какама-цин, — пожал плечами главный хозяйственник дворца. — Главное, что вся казна, до последнего зернышка какао на месте. Понимаешь? Эти придурки берут одно лишь «божье дерьмо» — золото…

— Да, не в казне дело, — поморщился Какама-цин.

— А в чем еще? — не понял Топан-Темок. — Пусть уходят! Женщин они с собой не возьмут — лишние хлопоты… Казна остается… Мотекусома после плена станет никем. Большой совет на выборах тебя наверняка поддержит… ну, что тебе еще надо?!

— Их нельзя выпускать из города, — мотнул головой Какама-цин.

— Какая разница, где ты их убьешь? — улыбнулся мажордом, — были бы солдаты и власть. А и то, и другое у тебя появится, не раньше, чем они уйдут. Дай им уйти…

Какама-цин упрямо поджал губы. Именно такие вот, лишь на первый взгляд разумные, а на деле просто беззубые идеи и привели Мотекусому прямиком в руки кастилан.

* * *

Лишь когда корабельные плотники изготовили модели двух будущих судов, а купцы доставили весь нужный, распиленный в строгом соответствии с чертежами лес, Кортес по-настоящему поверил в реальность своего плана.

— Так, Сандоваль, выдвигайся в Вера Крус! — на первом же совете капитанов распорядился он. — Сместишь этого дурака Алонсо де Градо и пришлешь мне паруса, такелаж, смолу, железо.

— Ты думаешь, они дадут нам достроить флот? — хмыкнул Ордас.

— А ты можешь предложить что-то иное? — вопросом на вопрос ответил Кортес.

Ордас лишь развел руками.

А едва Сандоваль прислал таки такелаж, смолу и железо, заволновалась и сходка. Увидев стремительно растущие на берегу широкого канала каркасы двух небольших бригантин — как полагается, с веслами и парусами, и почуяв реальность шанса к спасению, солдаты начали требовать переучета золота.

— Хорошо, — согласился Кортес. — Назначайте выборных лиц и — вперед.

— Да, там у них в плавильне черт ногу сломит, — резонно возразил кто-то. — Мы днем посчитаем, а они ночью переложат в другое место…

— Правильно! — заорали солдаты. — Для золота отдельное место подобрать надо! И чтоб не на виду! Мало ли чего?

Кортес обвел сходку критическим взором.

— Вот вы никогда не слушаете, что вам говорят. Сколько раз я уже говорил, что добычу надо спрятать понадежнее?

Солдаты виновато понурились, но затем снова начали шуметь, громогласно высказывая опасения, что хитрые индейцы заметят сооружение тайника, и, в конце концов, решение было принято вполне изящное: строить часовенку. А что туда стаскивают под видом извести и кирпичей, — издали все одно не разобрать.

* * *

Подготовив столичную элиту к вооруженному мятежу, Какама-цин — не без колебаний — решил обратиться и к родне. Вернулся в родной город Тескоко и переговорил с братьями, дядьями и некоторыми из племянников.

— И как быстро ты хочешь их одолеть? — поинтересовались родственники.

— В четыре дня, — прямо ответил Какама-цин. — Если, конечно, напасть до того, как они достроят парусные пироги.

— А нас хоть кто-нибудь поддержит?

Какама-цин уверенно кивнул.

— Я уже говорил с вождями Тлакопана, Истапалапана и Койакана. Время согласовано. Старейшины столичных кварталов нас тоже поддержат.

И тогда подали голос старики.

— Знаешь, Какама-цин, если бы ты имел на руках приказ Великого Тлатоани, то и мы бы тебя поддержали.

— Я вас не пойму! — разозлился Какама-цин. — Даже в Наутле научились убивать кастилан! За один день — шесть голов! Чего вы боитесь?!

— Раскола, — вздохнули старики. — Если начать штурм дворца, Союз рухнет.

— А если не начать?! — вспылил Какама-цин. — Не рухнет?!

Старики насупились, и Какама-цин махнул рукой.

— Делайте, как хотите, а я этого позора терпеть не буду.

* * *

Тревога была буквально разлита в жарком воздухе города. И эту тревогу чуяли все: солдаты, капитаны, святые отцы и уж, конечно, Кортес. И первым делом он снял все ограничения на общение Мотекусомы с подданными, убрал часовых подальше с глаз, а возле Великого Тлатоани посадил превосходно овладевшего языком пажа Ортегильо.

— Не дай бог, если что упустишь, — сразу предупредил он. — Шкуру спущу.

И дело пошло. За несколько недель беспрерывной смены карт на кандалы, а изысканных увеселений на угрозы поджарить попки его аппетитным дочкам Великого Тлатоани практически сломили. Теперь Мотекусома выслушивал просьбы и доклады вождей в молчании, не давая Ортегильо ни малейшего повода уличить себя в мятеже. А потом Ортегильо старательно записывал все, что услышал, и вечером подавал Кортесу сводный отчет. И чего только не говорили уверенные в том, что юный паж-кастиланин языка не знает, вожди!

И когда градус тревоги стал почти невыносим, Кортес опять отправился к Берналю Диасу.

— Берналь, — подозвал он солдата, едва тот вышел из плавильни. — Есть дело.

— Золото… — понимающе ощерился солдат.

— От тебя ничего не скроешь! — невесело рассмеялся Кортес.

— А тут все понятно, — пожал плечами Диас. — Когда загорается дом, надо вытаскивать самое ценное. Но как ты его вывезешь?

Кортес поднял брови.

— Я могу на тебя рассчитывать?

— А я на тебя? — посмотрел ему в глаза Диас. — Ты не забыл, что треть твоей доли — моя?

— Договор — это святое, — серьезно заверил Кортес.

— Как у всех настоящих жуликов, — так же серьезно поддержал Диас. — Говори. Что ты на этот раз придумал?

Кортес быстро огляделся и склонился к самому уху Диаса.

— Балласт.

— Что… балласт? — не понял солдат.

— Мы вывезем золото в мешках для балласта. На дне бригантин.

— А смысл? — снова не понял солдат. — Все равно эти бригантины бросать придется, едва солдаты выгрузятся на берег…

Кортес улыбнулся.

— Мы вывезем балласт раньше. Намного раньше.

На следующий день Берналя Диаса за одно лишь не вовремя сказанное острое слово с позором выгнали из плавильни.

— Ты у меня сгниешь в караулах! — орал на него Кортес. — Ты у меня каждую ночь будешь службу нести! А днем — на балласт!

Понятно, что солдату сочувствовали. Но Кортес как с цепи сорвался, и с того дня бедолага целыми ночами стоял на посту у строящейся для прикрытия тайника часовни. А едва караул кончался, носил на строительство часовни кирпичи, паковал в мешки для балласта строительный мусор и сам же таскал и сбрасывал на днища бригантин. И так день за днем.

Ну, а сам Кортес навестил Мотекусому.

— Пиши письмо племяннику, Тлатоани. А то он у тебя совсем из повиновения вышел. А заодно подготовь-ка мне приказ о его аресте. Пусть лежит.

Мотекусома опустил голову еще ниже и подтянул к себе чистый лист плотной бумаги из агавы. Кортес на секунду задумался и понял, что в такой ситуации нужно блефовать беспардонно. Так, чтобы у Какама-цина и мысли не было, что Кортес намерен выйти из города в ближайшие два-три дня.

* * *

Какама-цин получил оба письма почти одновременно.

В первом Великий Тлатоани заверял племянника, что вовсе не находится в плену, как о том повсюду говорит Какама-цин. Тлатоани переехал в старые апартаменты исключительно для того, чтобы поближе лицезреть своих драгоценных гостей — людей высокородных и во всех отношениях достойных. Ну, а в конце послания Мотекусома мягко укорял племянника за дерзость, приглашал во дворец для отеческой беседы и обещал помирить с Кортесом — человеком на редкость учтивым и добропорядочным.

Второе письмо пришло от самого Кортеса, и было оно не в пример откровеннее. Кортес указывал, что возводя напраслину на него, королевского посланника, Какама-цин оскорбляет и великого государя императора Священной Римской империи Карла Пятого. И уж расплата за оскорбление короля и сеньора всех материков и народов наступит неизбежно и будет воистину ужасной. Если, разумеется, Какама-цин вовремя не одумается и не прибудет с покаянным визитом во дворец Великого Тлатоани.

Какама-цин ответил обоим. Кортеса он прямо известил, что никакого «короля и сеньора» знать не знает, да и самого Кортеса предпочел бы не знать. А дядюшке с глубоким почтением обещал выполнить его просьбу и навестить и его самого, и его новых «друзей», для которых этот визит станет последним, что они увидят в своей жизни.

* * *

В пробный рейс Кортеса и тщательно отобранных сходкой 200 самых надежных солдат провожали, затаив дыхание. Обе миниатюрные бригантины были оснащены как веслами, так и парусами, на мачтах трепетали имперские и кастильские флаги, на палубах стояли по две бронзовых пушки, а команды были подобраны из самых лучших моряков, и все равно… было страшно.

Страшно было и после освящения судов братом Бартоломе. Страшно было даже после того, как святые отцы, смущаясь, отошли, а лекарь Хуан Каталонец с крестным знамением и крепким, словно булатная сталь, заговором окропил суда кровью девственницы и жиром тринадцати язычников. Как поведет себя на воде последняя надежда запертого во дворце отряда, не знал никто.

Опасались и индейцев. Во дворце все понимали, как важно генерал-капитану обеспечить себе надежное прикрытие, а потому никто не удивился, когда Кортес притащил Мотекусому и всю его свиту — незадолго перед отплытием.

— Великий Тлатоани изъявил желание поохотиться, — серьезно известил всех Кортес. — И я не смею отказать столь высоко почитаемому мной монарху в этой понятной просьбе.

— Храни тебя Сеньора Наша Мария! — с замирающим сердцем перекрестили генерал-капитана остающиеся солдаты. — Возвращайся быстрее, Кортес…

А потом затрепетали и вздулись развернутые паруса, засвистели матросы, и бригантины тронулись… и пошли.

— Санта Мария! Ну, куда тебя несет?! — заорал штурман на своего чересчур сблизившегося с его судном коллегу, и оставшиеся на берегу солдаты умиленно засмеялись. Это была жизнь.

А через два часа Кортес выбрал место для высадки вооруженного охотничьим луком Великого Тлатоани и провел краткий, жесткий инструктаж.

— Значит, так. Все беспрекословно выполняют распоряжения своих капитанов. Оцепление тотальное. При появлении индейцев длинный свисток.

Он оглядел замерший строй.

— И не приведи Господь, если кто из вас Мотекусому упустит!

А когда солдаты под грозными окриками старших команд бегом умчались в лес выстраивать оцепление для возжелавшей поохотиться монаршей особы и его небольшой свиты, Кортес повернулся к Диасу.

— Давай в трюм! Будешь подавать наш балласт. Хоть помнишь, где клал?

— Еще бы, — спокойно отозвался Диас.

— А ты, — ткнул Кортес в самого здорового и тупого тлашкальца, какого он нашел, — будешь принимать и сбрасывать. Восемьдесят мешков это не так уж и много. Успеете.

И спустя шесть часов весь «лишний» балласт лежал там, где ему и положено, — на мелководье. Вместе с посаженным на нож Диаса тлашкальцем, утяжеленным привязанным к ногам последним мешком.

* * *

Получив известие о пробном выходе парусных кастиланских пирог в озеро, Какама-цин понял, что действовать следует немедленно. Разослал гонцов по притаившимся в лесах отрядам, собрал вождей, провел краткий, но емкий инструктаж и убедился, что каждый свою задачу понял. А затем обвел собравшихся вождей напряженным и одновременно радостным взглядом и хлопнул себя по бедрам.

— Ну, что… завтра с утра начинаем?

Вожди одобрительно загудели.

— Но ты же не отнимешь наших пленных? — внезапно встревожился один.

— Взятое в бою свято, — решительно кивнул Какама-цин. — Пленный «мертвец» принадлежит лишь тому, кто его поймал.

Вождям понравилось и это. Мотекусома никогда не был столь щедр и самых почетных пленных всегда оставлял себе — для жертвоприношения в столице.

— И Колтеса оставишь?

— Конечно, оставлю, — улыбнулся Какама-цин. — Я же обещал.

Вожди возбужденно загудели. Взять в плен Кортеса было весьма соблазнительно, а принести в жертву — крайне почетно.

— Я все сказал, — поднялся Какама-цин. — Готовьтесь. Время дорого.

Вожди радостно загомонили, а едва начали подыматься, тростниковая занавесь на входе жалобно хрустнула и отлетела в сторону. Они вскочили, потянулись за оружием, но было уже поздно, — в дом, один за другим, влетели два десятка гвардейцев.

— Что это?! Какама-цин! Что происходит?!

И тогда на входе показался один из самых старых и самых близких родственников предводителя мятежа — почти отец.

— Какама-цин!

— Да… — отодвинулся от приставленного к горлу меча Какама-цин.

— Ничего завтра не будет, Какама-цин, — сурово поджал губы старый вождь.

Вожди замерли. Происходило что-то непоправимое.

— Вы все арестованы, — печально произнес старый вождь. — Вот печать Мотекусомы. И ты, Какама-цин сейчас предстанешь перед судом Великого Тлатоани.

* * *

Увидев стоящего на коленях и уже закованного в кастильские цепи Какама-цина, Кортес опешил.

— Ты?!

Если честно, то, рассылая от имени Мотекусомы приказ об аресте Какама-цина, он не надеялся почти ни на что.

«Разве что на чудо?»

Подошедший вслед Альварадо хохотнул.

— Смотри, какого зверя привели! Осталось — кольцо в нос и в клетку!

— Это я его для тебя поймал, Колтес, — забеспокоился, что его ототрут от славы, старый вождь.

— Пошел вон, — отмахнулся Кортес. — К Мотекусоме иди; это он у вас Тлатоани.

Кортес опустился на корточки — лицом к лицу с Какама-цином — и заглянул ему прямо в глаза.

— А я тебя предупреждал… не связывайся со Священной Римской империей. Не связывайся с кастильцами. Не связывайся со мной… я и не таких на карачки ставил.

Какама-цин молчал.

Кортес усмехнулся и поднялся с корточек.

— Кортес…

Он обернулся. Это был штатный палач.

— Жечь будем? — равнодушно поинтересовался палач. — А то я… все приготовлю…

— Рано, — мотнул головой Кортес и широко, счастливо улыбнулся.

Он совершенно точно знал: с арестом главного мятежника число осторожных индейцев резко возрастет. А если взять в заложники еще и весь гарем Какама-цина, они, — может быть, — выйдут отсюда без боя.

— Господи… — глянул он в небо и вскинул руки. — Спасибо! Спа-си-бо, Гос-по-ди!!!

* * *

Солдаты начали рваться домой уже на следующее утро. Но Кортес понимал — рано. И лишь когда вожди привели еще троих арестованных мятежников, всем телом почувствовал, как там, в небесах что-то сдвинулось, — окончательно.

А той же ночью, одним жестом отправив прочь очередную индейскую жену Кортеса, к нему пришла Марина. Подхватив огромный живот руками, уселась на постель и погладила по волосам.

— Бедный Кортес… — потешно выговаривая букву «р», произнесла она. — Мне так жалко, что ты безродный.

Кортес улыбнулся и заложил руки за голову.

— Я не безродный. С чего ты взяла?

— Ты же не брат дону Карлосу…

— Ну, и что?

— Если ты не брат главного вождя, тебя не поставят править это страной.

Кортес рассмеялся. Рассуждать, поставят ли тебя править этой страной, когда жизнь еще болтается на волоске… это было замечательно.

— Иногда ставят… — возразил он. — Вон Веласкеса несколько лет Колумбы ко двору не допускали… а теперь он — аделантадо.

— А ты можешь стать аделантадо? — моргнула Марина.

Кортес задумался. Вообще-то верхом его мечтаний было губернаторское кресло — хорошее, удобное и надежное. И если кое-кого подмазать, — а золотишко он в озере уже притопил, — вполне можно и добиться. Вопрос, только где. Куба занята, Ямайка занята… а здесь… дай Бог, чтобы его еще не убили, или дома не повесили… с подачи таких, как Ордас. У этой публики всегда найдется пара опасных свидетелей.

Нет, формально Ордас был прав. И даже взятое Кортесом золото не могло исправить главной беды: Кортес не сумел подвести эту страну под Кастильскую Корону. Хуже того, напрочь испортил отношения, — теперь лет сто придется воевать, пока последнего индейца на колени поставишь.

Кортес потянулся и прикрыл глаза. Если бы мешики были совсем дикими, как, скажем, на островах, он просто зачитал бы им «Рекеримьенто» и — вся эта земля в тот же миг стала бы кастильской. Но у них были власть и суд, законы и чертовы хроники и даже счетоводы и нотариусы, и вот это резко все усложняло…

— Я хочу стать Сиу-Коатль! — затрясла его Марина.

— Что? — не понял Кортес.

— Я. Хочу. Стать. Сиу-Коатль, — упрямо повторила Марина.

— Это главной женой, что ли? — рассмеялся Кортес. — Так ты и так здесь у меня главная…

— Ты опять не понял! — рассердилась Марина. — Я высокородная! Понимаешь?!

Кортес криво улыбнулся. Марина крайне высокомерно упоминала об этом при каждой встрече с вождями, разве что за исключением здешних… и, надо признать, это мгновенно давало ей, а значит, и Кортесу изрядную фору — на любых переговорах.

— Я имею право стать Сиу-Коатль! — совсем уже разъярилась Марина. — Даже если возьму в мужья простого носильщика!

— Так становись, — беззаботно хохотнул Кортес.

Марина насупилась.

— Мне нужен сильный муж. Такой, как Мотекусома. Или как ты. А ты не ничего не понимаешь.

Кортес уклончиво хмыкнул. Его впервые сравнили с Мотекусомой, и, как ни странно, это ему польстило. Марина легла рядом и, аккуратно пристроив живот, прижалась к нему — всем телом.

— Ты согласился бы стать мужем Сиу-Коатль?

— Как Мотекусома? — улыбнулся Кортес. — Неплохо бы…

Марина вскочила с постели.

— Так ты согласен?! Правда?!

Кортес рассмеялся.

— Сядь. Объясни толком, чего ты хочешь…

Марина сверкнула маслинами глаз и присела рядом.

— Надо собрать Большой совет. Ты понимаешь? Все вожди должны прийти в столицу. И ты станешь как Мотекусома. Даже больше.

— Что ты несешь?

Марина обиженно выпятила губы.

— Помнишь, я тебе сказала, в какой день надо стать вождем?

— Помню.

— Я была права?

— Ну… в общем… да.

Действительно, когда индейцы узнавали, что сходка назначила Кортеса генерал-капитаном 12 мая, в священный день месяца Паш, все вопросы о его легитимности отпадали сами собой.

— Тогда пойдем к Мотекусоме! — вскочила Марина. — Ты должен потребовать от него, чтобы он созвал Большой совет.

Кортес невесело рассмеялся. Лично он запланировал отсюда свалить. И очень скоро.

— Вставай! — заорала Марина и гневно заколотила себя кулачками по бедрам. — Ты мне обещал!

Кортес удивленно моргнул.

— Что я тебе обещал?

Марина с размаху уселась на постель, закрыла скуластое личико ладошками и заплакала.

— Ты же сам сказал, что согласен стать мужем Сиу-Коатль… А сам… отказываешься…

* * *

Мотекусому разбудил Ортегилья. Великий Тлатоани с отвращением оттолкнул пажа Кортеса и сел в постели, вытянув ноги.

— Чего ты хочешь? Опять карты?

— Кортес вызывает.

Мотекусома содрогнулся. Он уже чувствовал, что Кортес опять придумал что-нибудь мерзкое. Слава Уицилопочтли, кастиланину объяснили, почему даже правитель огромного Союза не имеет права поставить подпись под приказом о казни своего племянника. А мысли у Кортеса такие были… Мотекусома чувствовал…

Тлатоани крякнул, встал, умылся мерзкой теплой водой из поставленного Ортегильей медного тазика и вышел в зал для приемов. Кортес и переводчица были уже здесь.

— Что еще ты от меня хочешь?

— Прикажи позвать Сиу-Коатль, — даже не думая переводить его вопрос Кортесу, распорядилась переводчица.

Мотекусома глянул на Кортеса… и впервые в жизни подчинился чужой женщине. Выглянул в коридор и позвал Ортегилью.

— Приведи сюда Сиу-Коатль.

Паж с любопытством заглянул в зал для приемов и умчался исполнять распоряжение. Мотекусома сел напротив Кортеса и посмотрел ему в глаза. Они были пустыми и отстраненными, — как всегда, когда он особенно опасен. А потом застучали далекие шаги, и они все приближались, и вместе с ними словно приближалось нечто столь же неотвратимое, сколь и чуждое.

— Ты меня звал?

— Садись, — пригласил Мотекусома и снова посмотрел на Кортеса. — Ну?

Кортес что-то произнес, и эта беременная девка тут же, словно знала каждое слово заранее, перевела.

— Созови Большой совет.

Мотекусома опешил и с трудом взял себя в руки.

— Нужна веская причина.

— Причина есть, — сама, даже не обращаясь к Кортесу, произнесла переводчица. — Перевыборы правителя Союза.

Мотекусома похолодел. Какама-цин — самый вероятный его наследник уже много дней сидел в кандалах, и, скорее всего, Кортес хочет выдвинуть кого-то из наиболее слабых его племянников…

— И… кто претендент?

— Он, — повернулась переводчица к Кортесу.

И тогда Мотекусома рассмеялся.

— Это невозможно. В нем нет ни единой каплей крови нашего племени.

— Во мне есть, — отрезала переводчица.

Мотекусома медленно повернулся к Сиу-Коатль.

— Ты что-нибудь понимаешь?

Та покачала головой и принялась озабоченно рассматривать наглую девицу.

— А чья ты, девочка?

Переводчица некоторое время молчала, словно проговаривала ответ про себя, а потом стиснула зубы и процедила.

— Малиналь-цин. Ты еще помнишь это имя, Мотекусома?

— Что-о?!

Сердце Великого Тлатоани подпрыгнуло и замерло.

— Кто ты ему? — мгновенно охрипшим голосом выдавил он.

— А ты вспомни Пайналу, — яростно предложила Марина-Малиналли. — И ответь себе сам.

* * *

Малиналь-цина, своего старшего брата, Мотекусома помнил каждый миг своей жизни. Брат с трудом разбирался в религиозных или политических тонкостях, хотя всегда был неплохим воином. А потом пришло время наследовать власть, и гадатели вдруг объявили, что новым главой Союза должен стать лишь Малиналь-цин.

С этим, особенно в столице, не согласились очень и очень многие.

— Если Малиналь-цин станет Великим Тлатоани, большой войны не избежать, — сразу определили жрецы.

И это было чистой правдой, потому что ничего иного, кроме как воевать, брат Мотекусомы попросту не умел.

— Великим Тлатоани должен стать Мотекусома, — считали жрецы. — Гадатели ошиблись.

И это тоже было правдой, потому что никогда еще у жрецов не было столь блестящего ученика. За что бы Мотекусома ни брался, все ему давалось почти играючи, и он мгновенно находил три-четыре способа добиться цели там, где остальные не видели и одного.

Вот только гадатели упорно стояли на своем, и тогда жрецы решили просто отправить слишком уж влиятельного претендента в Тлатоани на священную войну с Тлашкалой. И, что-что, а уж детали захвата Малиналь-цина в плен враг согласился обсудить с радостью.

Потом жрецы займутся и членами семьи Малиналь-цина, в том числе и совсем еще маленькой тогда Малиналли. Но будут решать эти непростые вопросы сами, без отвлечения Мотекусомы от государственных дел. И все равно, каждый миг Великий Тлатоани знал, что виновен. Потому что те самые переговоры с Тлашкалой вел именно он.

* * *

Все, что произошло потом, осталось в памяти Кортеса, как нанесенное резцом на камне. Размазывая по щекам слезы и яростно шмыгая носом, Марина показала татуировки на обоих плечах и рассказала, как ее, наследственную Сиу-Коатль, самую родовитую в Союзе, чуть ли не с трех лет передавали то в Пайналу, то в Шикаланго, то в Табаско, пока ее муж, названный брат Его Величества дона Карлоса Пятого, приемный сын самого Папы Римского и едва ли не личный друг Иисуса Христа — доблестный и могучий вождь Эрнан Кортес не положил этому конец. И только тогда старая жена Мотекусомы остановила ее скупым, но не терпящим возражений жестом.

— Я не верю ни единому твоему слову об этом безродном разбойнике, — презрительно ткнула она рукой в сторону Кортеса, — но эти татуировки — наши, да и знаешь ты… много. Я тебя признаю.

Подошла к постаменту у стены и вытащила деревянный жезл, вырезанный в виде четырех сплетенных змей. Медленно двинулась к Марине, поклонилась, коснулась ковра у ее ног, затем своих губ и молча вручила жезл ей.

— Я соберу Большой Совет, — встал и повторил перед Мариной то же самое Великий Тлатоани. — Причина достаточно веская.

И тогда Марина развернулась к своему избраннику.

— Я — Сиу-Коатль, — счастливо всхлипнула она. — Ты видишь, Кортес? Значит, и ты — мой муж — станешь как Мотекусома.

А той же ночью она родила мальчика.

* * *

Первым делом на Кортеса насел совет капитанов.

— Я не понимаю, чего нам ждать?! — орал Альварадо. — Бригантины есть! Возможность есть! Уходить надо!

— Ты так и будешь молчать или соизволишь поговорить с нами? — возмущался Сандоваль.

— Это, в конце концов, неумно, — нервно замечал Ордас. — Сеньор Кортес! Вы слышите, что я говорю?!

А потом Кортеса вызвала сходка. Солдаты кричали, возмущались и говорили, что не дело, построив корабли, ждать, когда их сожгут или выкрадут. Что следует немедленно выдвигаться на Вера Крус, а оттуда — Бог даст — попутным судном на Кубу. Но Кортес лишь улыбался, а на все вопросы отвечал одно:

— Я вас хоть когда-нибудь обманывал?

И люди терялись, потому что Кортес действительно всегда выполнял все, что должен был выполнить генерал-капитан, разве что, кроме последнего этапа — выдать каждому его долю и отечески похлопать на прощание по плечу — и лучше, если подальше отсюда.

А на десятый день в столице собрался Большой совет, и сидящие на широких каменных ступеньках стадиона вожди лишь изумленно разевали рты: Великий Тлатоани вышел на игровое поле вместе с Сиу-Коатль, переводчицей и предводителем кастилан. А потом Мотекусома начал говорить, старчески утирая слезящиеся глаза, и все поняли, что перед ними — другой человек. Этот, новый никогда бы не добился сведения войн с Тлашкалой до трех в год — строго по договору. Этот, новый никогда бы не забил мяч в каменное кольцо «лона смерти» на высоте трех человеческих ростов. Этот, новый вообще ни на что не был пригоден.

— Все восемнадцать лет я был милостивым и щедрым, — напоминал Мотекусома, и вожди содрогались этому мелочному бахвальству некогда великого человека.

— Все восемнадцать лет вы были добрыми и верными членами нашего Союза, — пытался похвалить вождей Мотекусома, хотя именно таким и должен быть вождь, заключивший честный договор.

— Но теперь все изменилось, и новым претендентом в правители Союза впервые становится чужак. Вот он.

Вожди охнули. Мотекусома указывал на предводителя кастилан.

— У него есть на это право, ибо он породнился с кровью, которая стоит выше моей, — утер старческую слезу Мотекусома.

— Как?! — хором охнули вожди. — Откуда?!

И тогда Мотекусома вывел вперед юную скуластую переводчицу.

— Вот наша новая Сиу-Коатль.

И единственный, кроме Кортеса, чужак, — спрятавшийся за трибуной толкователей паж Ортегильо стремительно записывал каждое слово, чтобы затем генерал-капитан мог проверить, все ли и правильно ли перевела ему его индейская жена Марина.

* * *

Большой совет долго не мог согласиться со свалившейся на них бедой. Вожди потребовали доказательств, и Малиналли тут же показала татуировки и на память продиктовала двенадцать поколений своей родословной, вплоть до Иланкуэитль, дочери правительницы Кулуакана — еще до образования Союза.

Тогда вожди предложили Кортесу выйти на поле и в честной схватке над мячом доказать, что он достоин зваться правителем и мужчиной, но чужак гневно отказался, ибо религия его народа не позволяет играть с судьбой.

Вожди мгновенно за это уцепились и прямо указали, что Кортес не может быть Тлатоани — говорящим с богами, именно потому, что их боги разные, и — хуже того — его боги ненавидят мешикских богов. На что хорошо подготовленный чужак ответил, что и не претендует на это, и пусть «говорящим с богами» остается Мотекусома, а он требует лишь того, что ему, как мужу высокородной Малиналли, положено по праву — места главного вождя Союза племен — Уэй Тлакатекутли. Тем более что Мотекусома сам признал его своим преемником и сам же передал ему всю власть — строго по закону.

Вконец отчаявшиеся найти в законе хотя бы одну зацепку, запрещающую чужаку взойти на самый верх, вожди начали кричать, что процедура передачи всей полноты власти слишком сложна. Что для этого нужно еще найти триста шестьдесят девять незамужних дочерей для нового гарема. Но бледный, словно вырвавшийся из преисподней Малинче напомнил, что по закону для вступления во власть ему вполне хватает и высокородной Малиналли. А уж дочерей вожди ему постепенно подберут, — он потерпит.

И на следующий день уже все кастилане до единого собрались перед лицом все тех же вождей, и тщедушный человечек с толстой папкой в руках читал долгое и почти непереводимое послание неведомого вождя.

Он читал и читал, то пересказывая общеизвестные истины о сотворении мира, то обещая не принуждать племена креститься в новую веру, а, в конце концов, поведал, что давным-давно, чуть ли не до того, как кастильцы вышли в море, Сам Господь Бог отдал им все эти земли вместе с каждым проживающим на них человеком или скотом, — раз и навсегда.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги