Венера Прайм 5

XIX

«Манта» опять вышла в подземное бурлящее море Амальтеи. За штурвалом Спарта, рядом с ней Форстер, а Блэйк втиснулся в тесное пространство позади них.

Целая стая люминесцентных «кальмаров», пульсирующая, как один организм, мельтешила под ними. Это сверкающее великолепие было похоже на почетный караул, выстроенный для встречи высокого гостя.

— Держу пари, — сказала Спарта, — что они ждут нас и что они расстроились, когда вы с Блейком в прошлый раз не последовали за ними.

Форстер поднял кустистую бровь в ее сторону:

— Ты, что, уверена в этом?

— Она права, сэр, прислушайтесь.

Следуя совету Блейка, Спарта отрегулировала громкость внешних телефонов.

— Я слушаю. Но я не биолог, это может быть и обычной стаей рыб, — нетерпеливые брови Форстера дернулись. — Хотя структура звука более четкая, четче, чем раньше. Не совсем регулярно, но с повторением элементов. Как вы думаете, это сигнал?

— Да, закодированный в писках и свистках, — подтвердила Спарта.

— И говорится то же самое, — сказал Блейк. — То же самое, что говорили медузы Юпитера, я имею в виду.

— Да, сэр, — вновь подтвердила Спарта. — Говорится то же самое. — «Они прибыли».

Форстер на мгновение задумался:

— Не буду спрашивать, откуда ты это знаешь, Трой…

—Ваш анализ подтвердит это. Когда вы изучите сделанные записи.

Форстер посмотрел на нее:

— Ты не все мне рассказала. Ты ведь все время знала, что мы здесь ищем, не так ли?

Спарта кивнула в знак согласия.

— И сегодня мы его найдем, — торжествующе заявил Форстер.

Она никак это не прокомментировала, сосредоточившись на управлении. «Манта следовала за сияющей стаей «кальмаров» к светлому ядру Амальтеи. Как и прежде, субмарина была вынуждена останавливаться, чтобы ее «жабры» приспособились к глубине, но, что удивительно, температура воды там где вели их «кальмары» для «жабр» была вполне приемлемой.

Вскоре они приблизились к ядру.

Ядро было везде ярким, но не везде горячим. Подплыв поближе, они увидели, что многочисленные потоки пузырьков, расходящиеся во все стороны, порождены сложными структурами — светящимися белыми башнями высотой в километр или более, усеивающими идеально зеркальный эллипсоид. Свет от раскаленных башен — ибо даже сквозь десятки километров воды они пылали ярче, чем нити накаливания, — отражался в изогнутой зеркальной поверхности; именно эти отражения, а также их источники издалека создавали впечатление единого светящегося объекта.

— Ты ведь знаешь, что мы нашли, правда, Трой?

— Я, да.

— А я, нет, — сказал Блэйк.

— Космический корабль, — сказал Форстер. — Космический корабль возрастом в миллиард лет. Он перенес культуру X с их звезды на нашу. Они припарковали его здесь, в радиационных поясах Юпитера, самой опасной части Солнечной системы за пределами оболочки самого Солнца. И они заключили его в ледяную оболочку, достаточно толстую, чтобы защитить его на столько времени, сколько потребуется. Они засеяли облака Юпитера жизнью и поколения за поколениями пассивно наблюдали за ними. Жизнь не эволюционировала, облачная экосистема была слишком проста для этого, но и никогда не подвергалась катастрофическим изменениям геологически активной планеты — пока прибытие Кон-Тики не дало знать этой жизни, что мы эволюционировали до планетарного вида. Что мы прибыли. — Он замолчал, и на его старом-молодом лице отразился почти мистический восторг. — А теперь корабль-мир просыпается и сбрасывает свою ледяную оболочку.

Спарта, втайне забавляясь его риторикой, но внимательно следя за его настроением, тихо спросила:

— Как вы думаете, что будет дальше?

Форстер бросил на нее проницательный взгляд:

— Есть много вариантов, не так ли? Возможно, они выйдут, чтобы приветствовать нас. Возможно, они просто попрощаются, сделав то, ради чего пришли. А возможно, они все мертвы.

— А может быть, они принесут рай на Землю, — иронически заметил Блейк. — Полагаю, этому учит ваш культ?

— Это никогда не было моим культом, — сказал он. — И ее тоже.

Они замолчали, одного вида артефакта диаметром в тридцать километров было достаточно, чтобы даже Спарта, привыкшая к чудесам, стала задумчивой. Она своим инфракрасным зрением легко читала горячие и холодные конвекционные потоки, текущие в сияющем пространстве эллипсоида. Нагретые до кипения столбы воды, поднимавшиеся из светящихся башен, были отмечены целыми галактиками микроскопических пузырьков. Более холодная, более чистая вода спускалась вокруг них, питая водозаборы у основания башен.

Спарта отвела Манту подальше от жары, позволяя относительно прохладной воде нести субмарину вниз. Даже без чувствительного к температуре зрения она могла бы выбрать безопасный путь, просто следуя за стаей кальмаров. Около ядра было много таких стай, они кружили и кружили у подножий огромных башен, словно ныряли в жерла огненных котлов и вылетали из них, не получая вреда.

— Я хотел бы знать, что это за источник тепла, — произнес Форстер. — Ему пришлось перекрикивать гул и рев котлов. — Похоже, ядерная.

— Только не это, — возразил Блейк. — Приборы не обнаруживают нейтронов. Никаких гамма-лучей. Каким бы ни был источник тепла, это не деление или синтез.

— Ладно, разберемся с этим позже. Сейчас нужно найти способ проникнуть внутрь.

— Возможно, наши друзья помогут нам, — сказала Спарта, направляясь следом за кальмарами.

Субмарина оказалась в нескольких метрах от сверкающей поверхности. На ней не было, ни заклепок, ни намека на шов, ни даже на какую-нибудь неровность. Она была прекрасна. Они летели над ней с величественными взмахами крыльев, словно над пейзажем, покрытым алмазной пленкой. Горизонт изгибался мягко, а черно-водяное небо было усеяно живыми, мечущимися звездами.

—А вдруг мы не сможем войти? — спросил Блейк.

Голос Форстера прозвучал нехарактерно для него, неуверенно:

— Трудно придумать более мучительную кару, я думаю.

Спарта промолчала, как-будто знала, что все идет так, как и должно.

Следуя за стаей кальмаров, они оказались над широким низким куполом, диаметром не меньше километра. Огромные яркие башни стояли далеко вокруг.

Внизу, в центре безупречного купола, три подводника увидели первую брешь в идеальной поверхности космического корабля — круглое отверстие диаметром около двух метров.

— Слишком мало для «Манты», — удрученно сказал Форстер.

Спарта подвела «Манту» поближе. Внутри, на стенах туннеля в свете прожекторов субмарины были виды какие-то узоры.

— Сомневаюсь, что метеорит проделал бы круглую дыру в этом материале, — сказала Спарта. — это то же самое вещество, что и марсианская табличка.

— Но посмотри на края, — сомневался Блейк. — Такое впечатление, что произошел какой-то взрыв.

— Вряд ли. Этот узор выглядит слишком сложным, чтобы быть результатом взрыва. Не правда ли, инспектор. — По тону Форстера чувствовалось, что он просто жаждет услышать утвердительный ответ.

— Я думаю, это дверь для нас и она должна открываться, только надо понять как.

— Это дверь?! Дверь, которой миллиард лет?

Спарта кивнула:

— Скорее всего. А теперь помолчите. — Она изучила узоры, зафиксировала их в памяти, а затем, на какой-то неуловимый момент впала в транс, в математическое пространство непостижимых измерений, куда не проникали никакие реальные ощущения, только чирикающие писки кальмаров, все еще отдающиеся эхом в ее голове. Глаз ее души произвел анализ и вычисления, и внезапно она поняла, как работает эта штука.

Она снова оказалась в странно освещенном подводном мире — частично ярком, частично темном, частично холодном, частично горячем. Манта покачивалась в темной воде.

Не говоря ни слова ни Блейку, ни профессору, Спарта манипулировала лапой «Манты» проводя чувствительными титановыми пальцами по сложной внутренней поверхности цилиндрического отверстия, расчесывая и поглаживая текстуры, которые по внешнему виду вполне могли быть расплавленным шлаком или драгоценными камнями, но на самом деле были чем-то столь же простым и целенаправленным, как математическая константа, вроде числа Пи с сотней знаков после запятой.

— Что-то происходит, — сказал профессор.

— Я ничего не вижу, — сказал Блейк. — И ничего не слышу.

— Я чувствую это… я имею в виду, каким-то образом я чувствую это, — глаза Форстера расширились. — Смотрите, что это?

Купол над которым они парили становился все ярче и ярче, и внезапно его полированная металлическая поверхность стала прозрачной.

Форстер, Блейк и Спарта в изумлении смотрели сквозь совершенно прозрачный купол на светящееся огромное пространство, в десятки раз большее, чем самый большой собор Земли.

Купол под ними начал заметно таять, он становился все тоньше и тоньше, исчезая слой за слоем, все быстрее и быстрее, вплоть до последнего слоя молекул. За ним оказалась вода. Возникший водоворот втянул «Манту» внутрь. После этого все произошло в обратном порядке — слой за слоем. И огромный купол вновь стал цельным и непрозрачным. Последнее, что увидели трое в «Манте», когда субмарина закружилась в водовороте, была яркая стая кальмаров, разлетевшаяся во все стороны, словно метеоритный дождь.

Спарта быстро стабилизировала кружащуюся субмарину. Жуткая тишина. Грохот и рев остался снаружи. Гидрофоны субмарины улавливали лишь ритм собственного дыхания. Спарта взглянула на пульт:

— Давление снаружи быстро падает.

Форстер удивился:

— Для этого должны работать очень мощные насосы, а ничего не слышно.

— Я думаю, здесь тот же принцип, который позволил нам попасть сюда — все проходит на молекулярном уровне.

Манта, плавающая в центре огромной чаши, выглядела как гуппи в аквариуме размером с автомобиль. Стены и пол помещения светились бледно-голубым светом. Его было достаточно, чтобы Спарта могла разглядеть изящную архитектуру свода. Она напомнила ей храм «свободного духа» в имении лорда Кингмана — то же созвездие Южный Крест в центре. В том храме самое ценное находилось под Южным Крестом. Она кивнула Форстеру:

— Сэр, вход должен находиться вон там.

Она направила Манту вниз, в голубую воду. Пол внизу был замысловатым, как коралловый риф, покрытый множеством металлических щупалец, изогнутых, как руки-лучи морской звезды. В центре было темное отверстие. Спарта направила крошечную Манту к нему. Мгновение спустя они оказались в черной воде и продолжали опускаться все ниже и ниже. В лучах прожекторов не было видно ничего ни вверху, ни внизу.

— Я чувствую себя пауком, подвешенным под куполом Собора Святого Петра в Риме, — сказал Форстер, вглядываясь в темноту.

— Вот уж не знала, что вы религиозный человек, профессор. — произнесла серьезно Спарта, в душе смеясь .

— О, ну… это очень большое сооружение, вот и все, что я имел в виду.

— Конечно, и это именно то, что вы ожидали найти? Корабль, который принес культуру X в нашу Солнечную систему?

— Да. Я даже написал статью в научный журнал, которую, кажется, никто не читал, а если и читал, то со смехом. А это была довольно хорошая статья. Я утверждал, что если цивилизация захочет пересечь межзвездное пространство, то построит мобильный планетоид — корабль-мир, как я его называл.

Видя, что Спарта слушает с интересом, он продолжил:

— Поскольку корабль должен быть самодостаточным миром, способным поддерживать своих обитателей в течение многих поколений, он должен быть таким большим, как… как этот. Интересно, сколько солнц они посетили, прежде чем нашли наше и поняли, что их поиски закончились? Знаете, я не думал, что это морские существа, — сказал Форстер, его мягкий голос был полон удивления. — Несмотря на все, с чем мы столкнулись, лед и море снаружи, полное жизни, мне никогда не приходило в голову, что они водные жители. Первой мыслью было, что корабль дал течь, что все они мертвы и что тающий лед наполнил их корабль-мир водой.

— И что же заставило изменить ваше мнение?

—Ты сразу это поняла, — резко сказал он. — Давление и температура здесь подобны самым мелким морям Земли.

— Да. Также как и морям, которые когда-то покрывали Марс и Венеру, — сказала Спарта. — Соляные миры —так их называет марсианская табличка. Было понятно, что это означало океанские миры, но мы не догадывались, насколько важны океаны для них. Океаны с правильным сочетанием питательных веществ, чтобы поддерживать их собственный вид.

«Манта» скользила в темной воде, ее бело-голубые лучи выхватывали элементы конструкции и входы в лабиринты коридоров, входов было слишком много.

— По-видимому, прошло слишком много миллионов лет. Снаружи все живо и работает. Здесь, внутри, все темно и пусто. — Сокрушался Форстер. — Скорее всего произошло вот что, получив сигнал от Медуз Юпитера, механизмы включились, согласно заложенной в них программе, и разбудили мириады животных от ледяного сна, а те сделали то, на что были запрограммированы их гены. Но здесь внутри, по-видимому, кроме нас живых существ нет.

— Несмотря на это, — улыбнулась Спарта. — Это все же величайшая археологическая находка в истории, профессор. И надо торопиться, задействовать всех. В скафандрах здесь вполне можно работать.

XX

Билл Хокинс повернулся, устраиваясь поудобнее, и продолжил бормотать во сне свой монолог:

В своем сне Хокинс был великолепным оратором, учтивым и, конечно, скромным. Он говорил в переполненный лекционный зал, а через минуту это оказывалось небольшой гостиной с бородатыми мужчинами в вечерних костюмах, на столах географические карты — смутно воображаемый Клуб исследователей.

Хокинс бормотал и ворчал. Во сне он смотрел в зеркало, исписанное тысячью чужих иероглифов, а за ними на него смотрело лицо, не его собственное. Лицо напоминало лицо женщины-психиатра, с которой ему пришлось беседовать перед тем, как его приняли в экспедицию.

Его сновидения становились суетливыми, слова неразборчивыми. Психиатр из сна скептически посмотрела на него.

Новое видение предстало перед ним во сне. Он громко застонал. Его глаза распахнулись в темноте. Сердце у него колотилось очень медленно, а на лбу выступили капельки пота. Он пошарил в мешочке на стене рядом с собой, нашел салфетку и тщательно вытер пот.

Хокинс никогда не сможет стереть из памяти ужасное, почерневшее, окровавленное лицо Марианны, лежащей без сознания внутри обломков «Лунного Круиза».

Но не прошло и двадцати четырех часов и все лопнувшие клетки были заменены, кровь исчезла с ее изуродованного лица, а кожа снова стала гладкой и свежей, как у десятилетнего ребенка. Красота Марианны ранила его сердце.

Хокинс делил крошечную каюту с профессором.— Жилищный кризис, появились трое новых членов команды. Но работа по исследованию корабля-мира велась посменно, и на данный момент Хокинс был здесь один. Он знал, что не скоро снова заснет. Его сон был слишком ярким.

Он не задумывался (во всяком случае, сознательно) о том, что будет делать со своими впечатлениями о увиденном, когда вернется в цивилизацию. Существовали различные соглашения о конфиденциальности и контракты, которые он подписал перед тем, как подняться на борт, но ограничения действовали лишь до тех пора не будут опубликованы научные результаты экспедиции. Форстер пообещал, что не намерен откладывать публикацию и не намерен затыкать рот своей команде.

Хокинсу пришло в голову, что на мемуары тех, кто действительно был на месте этого величайшего в истории человечества события, будет большой спрос, в том числе и на его собственные. Конечно, близость Рэндольфа Мэйса побуждала мечтать о славе.

Может быть, его сон пытался ему что-то сказать? Пока он все равно не заснет, не помешает начать делать кое-какие личные заметки. Он потянулся за своим диктофоном, включил его и начал шептать. Он начал с того места, где кончился его сон.

Хокинс сделал паузу, чтобы вытереть вспотевшее лицо, и затем продолжил нашептывать:

Хокинс услышал стук люков и шипение газов. Смена уже началась. Было пора собираться на работу.

XXI

Внутреннее море Амальтеи кипело полное жизни и не хотелось думать, что пройдет немного времени и весь лед растает, и вся эта жизнь погибнет в вакууме.

Проникнув в корабль «Манта» легко скользила в воде, всегда находясь рядом с исследователями, облаченными в белые брезентовые скафандры, подсвечивая им своими прожекторами. Они были самыми удачливыми археологами в истории человечества — им удалось найти громадный космический корабль.

Корабль представлял собой как бы несколько сфер, тонких, как воздушный шар, вложенных одна в другую. Все пространство внутри было заполнено водой. Замороженный почти до абсолютного нуля в течение миллиарда лет, этот корабль-большой-как-мир прекрасно сохранился.

Он казался совершенно пустынным, нигде не была заметно ни одного из тех существ, которые роилась в воде снаружи. Тысячи огромных камер производили впечатление естественных подводных образований, за исключением того, что в них не было жизни, но никто не мог сказать, что ее не будет прямо за следующим поворотом.

Находилось множество артефактов — орудий и инструментов, и то, что могло быть мебелью, и надписанные предметы простые и сложные, некоторые, назначение которых можно было угадать, некоторые сбивающие с толку… слишком много всего, чтобы несколько людей могли начать каталогизировать.

Форстер вместе со Спартой, пилотировавшей субмарину, обнаружил «художественную галерею» утром второго дня. Этот термин пришел ему на ум спонтанно, и действительно, лучшего названия для этого места нельзя было придумать, казалось, нельзя было ошибиться в его назначении.

— В этих отсеках мы можем надеяться найти ключ к душе культуры X. — Заявил Форстер.

Им потребовалось шесть драгоценных часов, чтобы перебазировать «Майкла Вентриса», поставив его на поверхности Амальтеи прямо над входом в корабль. Затем они использовали «Старого Крота» в последний раз, чтобы пробить еще одно отверстие в заметно более тонком льду.

Форстер разделил своих людей на три группы. Для археолога он был неплохим психологом, поэтому Мэйс, Марианна Митчелл и Хокинс попали в разные группы. Мак-Нил и Гроувз всегда оставались на борту, один спал, другой бодрствовал. С ними по очереди оставались Мэйс или Марианна Митчелл. Внутри корабля-мира, один человек всегда должен был оставаться в «Манте», в то время как двое других работали в скафандрах.

В первую смену работали Спарта, Хокинс и Форстер. Во вторую — Блейк, Уолш и Марианна или Мэйс. Это был хороший план, и он сработал — по крайней мере, в первые два дня.

Затем у «Вентриса» возникла проблема со сверхпроводящим радиационным экраном. Даже в тени Амальтеи щит был жизненно важен для их безопасности, и если бы он вышел из строя, потребовался бы их немедленный отлет на Ганимед — так что Уолш и Мак-Нилу пришлось основательно потрудиться. А расписание Форстера пошло прахом и он набирал команды из тех, кто был достаточно свеж, чтобы работать.

Помещение, которое он называл «художественной галереей», было огромным даже по меркам расы, создавшей корабль-мир. Как и другие конструкции корабля-мира, оно было из того же блестящего материала, что и марсианская табличка. Пик самого высокого здания поднимался на половину расстояния между двумя внутренними уровнями — самое большое открытое пространство во всем корабле. Здание было гораздо выше Эйфелевой башни и напоминало Нотр-Дам — контрфорсы и все остальное.

Сэр Рэндольф Мэйс настоял на том, чтобы назвать это здание «храмом искусства» и название прижилось.

После целого дня исследований Форстер пришел в восторг: «Опустошите лучшие музеи Земли, избавьте их от всех их законных, собственных сокровищ, а также от всей их злополучной, украденной добычи, и у вас не окажется такого количества предметов, которое находится здесь». По его приблизительной оценке, количество экспонатов в храме составляло от десяти до двадцати миллионов. Какую часть культурного разнообразия инопланетной цивилизации они представляли, естественно, никто не мог знать. А такое количество экспонатов указывало на то, что история исчезнувшей расы была намного длиннее, чем история людей на Земле.

Прошло еще два дня. Поскольку первоначальное расписание Форстера не работало, то Тони Гроувз находился в субмарине, а Билл Хокинс — в воде с Марианной. Первый раз после катастрофы он остался с ней наедине. Они болтали по гидрофону, не затрагивая щекотливые темы. Хокинс был благодарен ей за то, что она охотно с ним общалась. Работу, которую они выполняли, она освоила быстрее его.

Они фиксировали длинный фриз, изображавший океанское дно с богатым скоплением морских существ — сцена из природы похожая на коралловый риф у берегов Австралии. Рядом со многими растениями и животными были вырезаны слова — возможно названия. Хокинс их читал, пытался переводить, подсвечивал, чтобы лучше рассмотреть, фонарем, закрепленным у него на лбу, потому что прожектора «Манты» часто не хватало и не заметил, как заблудился. Свернул в проход налево, потом направо, а когда вернулся, как ему казалось назад, то не увидел ни «Манты, ни Марианны.

— Тони, ты где? Я тебя не вижу. — Ответа не последовало. Скафандры не были оснащены гидролокаторами, а гидрофоны плохо работали среди сильно отражающих поверхностей.

Хокинс не волновался: он не мог уйти слишком далеко. Но, после нескольких минут поисков, оказавшись в маленькой круглой комнате, из которой расходились в разные стороны шесть коридоров, он почувствовал первый укол беспокойства. В этот момент луч его фонаря упал на статую. Ее вид ошеломил Хокинса.

Хокинс был первым человеком, увидевшим, как на самом деле выглядит представитель культуры Х.

Два глаза безмятежно смотрели на него — глаза, сделанные из хрусталя, как греки делали глаза из бронзы Но эти глаза были в тридцати сантиметрах друг от друга, на лице, в три раза больше человеческого, на лице без носа и с ртом, который не был человеческим, возможно, вообще не был ртом, а скорее замысловатой складкой плоти.

В лице и теле не было ничего человеческого, но эта фигура глубоко тронула Хокинса, ибо художник удивительным образом преодолел барьеры времени и культуры. «Не человек, но все же человек» — подумалось Хокинсу. Почему-то сразу было ясно, что это высокоинтеллектуальное создание. От лица существа исходила спокойная, уверенная сила, мудрость и власть. И еще там была печаль, печаль расы, которая сделала какое-то колоссальное усилие и обнаружила, что все оказалось напрасным.

Хокинс завороженно парил перед существом, которое казалось закутанным в собственную плоть. Как у гигантского кальмара, над его лицом возвышалась высокая мантия, и он был опоясан щупальцами, но в отличие от кальмара его тело было длинным, узким эллипсоидом, его нижняя половина была снабжена мощными плавниками. Жабры отмечали его мантию шевронами; их водозабор находился над лицом, отдельно от кажущегося рта, венчая «лоб» существа, как диадема.

Хокинс подумал, что эта статуя установлена здесь специально, чтобы перекинуть мост через время, чтобы приветствовать любые существа, которые могут однажды войти в большой корабль.

— Билл, это чудесно, — послышался голос Марианны.

Вздрогнув, он сделал неуклюжую попытку повернуться. Она плыла всего в трех метрах позади него.

— Как ты оказалась здесь? — резко спросил он.

— Я заметила отблеск фонаря в этой стороне. Ты напугал меня до смерти. Я была совсем одна… наверно, целый час.

— Скорее пять минут, но я должен извиниться. Нам придется быть осторожнее. Я… боюсь, я просто увлекся.

Сияющий взгляд Марианны был прикован к статуе:

— Только подумай, что он ждал здесь, в темноте, все эти миллионы лет.

— Больше нескольких миллионов. По крайней мере, тысяча миллионов… миллиард, как вы говорите в Северной Америке.

— Мы должны дать ему имя. По-моему, это что-то вроде посланника, приветствующего нас. Те, кто сделал его, знали, что однажды кто-то обязательно придет сюда и увидит. В нем есть что-то благородное и что-то очень печальное. — Она перевела восхищенный взгляд на Хокинса. — Разве ты не чувствуешь?

Он смотрел на нее, освещенную только отраженным светом их фонарей, и в этот момент он был убежден, что это самая красивая женщина, которую он когда-либо встречал, и чувствовал знакомую, все усиливающуюся боль, там, где должно было быть его сердце.

— Посол, — сказала она. — Назовем его «Послом». Смотри какой у него интеллектуальный взгляд.

Хокинс, напомнив себе, где он находится, снова посмотрел на статую и обнаружил, что реакция Марианны на… посла была практически идентична его собственной.

— Билл, тебе не кажется, что мы должны забрать его с собой? — прошептала она. — Чтобы дать людям всего человечества некоторое представление о том, что мы действительно нашли здесь?

Ему не хотелось с ней спорить:

— Лучше обсудить это с профессором.

Марианна хорошо запомнила дорогу, поэтому они легко выбрались из лабиринта и нашли Тони Гроувза, который даже не успел как следует испугаться. До того как они с Марианной подплыли к «Манте», Билл Хокинс мельком увидел что-то бледное в водной дали, быстро исчезнувшее.

Марианна и Мэйс разговаривали в коридоре «Вентриса», вокруг никого не было.

— Рэндольф! Объясни мне почему мы не можем забрать с собой эту удивительную статую.

Она заканчивала смену, снимая с себя мокрый скафандр, а он как раз пытался привести себя в сознание горячей чашкой кофе, которую Мак-Нил предусмотрительно принес ему.

— Дело в том, Марианна, что Форстер утверждает, что она такая массивная, что даже если выкинуть за борт «Крота», «Манту» и наш «Лунный Круиз», то все равно у нас не хватит топлива. Но знаешь, я ему не верю, по-моему, если не брать нашу капсулу, то топлива должно хватить.

— «Лунный Круиз», Почему Форстер так настаивает на том, чтобы забрать эту ужасную вещь с собой?

— Вендетта против меня, — прошептал Мэйс. — Я думаю, он хочет что-то сделать с капсулой, так, чтобы я оказался виновным в ее катастрофе.

Марианна была искренне возмущена:

— Да как о смеет!?

Мейс пожал плечами:

— Хуже того. Я думаю он хочет скрыть от общественности, что найден величайший в истории артефакт. Подозреваю, что Форстер играет на стороне «свободного духа». Мы должны ему помешать, нужно сделать наши собственные голограммы посла и отправить их по узкой связи как можно скорее.

— Как мы сможем это сделать?

Мэйс вздохнула с облегчением, оттого что она перешла к практическим вопросам, прежде чем сообразить, что в его речи не все логически увязано.

— Пойдем со мной в спальные отсеки, — настойчиво прошептал он. — Там спокойно поговорим. Это смелое предприятие, но я верю, что оно осуществимо.