Венера Прайм 5

XXII

На Ганимеде, немного ранее описанных событий…

Командор зашел в кафе миссис Вонг. Люк Лим сидел как обычно за столиком рядом с огромным, размером со стену, аквариумом в котором плавала большая, вся в наростах рыба. Было неясно, кто, китаец или рыба, выглядит уродливее. Командор слегка улыбнулся, подумав, что, возможно, Лима привлек этот стол, потому что рыба была еще уродливее, чем он.

— Люк Лим, это я тебе звонил.

— Надо же, узнал, а разве мы все ни на одно лицо? — Лим ухмыльнулся, обнажив огромные желтые зубы.

— Нет. Но давай пойдем в какое-нибудь другое место. Миссис Вонг, сообщила Рэндольфу Мэйсу подробности твоих разговоров с Блейком Редфилдом. Вы были неосторожны. Не будем повторять ошибок.

Когда они вышли из ресторана, Лим предложил заглянуть к нему домой — неподалеку, он хотел взять гитару…

…Командор подозрительно оглядел комнаты Лима, ожидая всякого: стены были сплошь заставлены полками с книгами и журналами на смеси европейских и китайских языков, все — от восточной и западной классики до восточной и западной порнографии. Мебель ручной работы занимала почти все пространство комнаты, высокотехнологичные игрушки лежали в разных стадиях сборки в углах и на столе, который, видимо был и верстаком, и обеденным столом. Ярко-красные и желтые плакаты на стенах призывали к независимости Ганимеда от Совета Миров. На них офицеры Космического Совета изображались головорезами в сапогах с выпученными круглыми глазами.

Выйдя от Лима, они купили шашлыки из свинины в соевом соусе и отправились в Ледяные Сады. Спустившись по скользким мокрым ступенькам на дно искусственного каньона, они сели на скамейку у дымящегося ручья. Вокруг из старого твердого льда были вырезаны гигантские скульптуры. Здесь был Киртимукха — свирепое лицо чудовища с огромными клыками и разинутой пастью, круглолицый Ганеша, с носом в виде хобота, кровожадная Кали[19] и множество других сверхъестественных существ. Высота скульптур была не меньше пятнадцати метров. Между ними бродили туристы. А в вышине, на ледяном «небе», извивался, вырезанный, огромный дракон.

Лим наигрывал на гитаре, а Командор говорил своим низким голосом, который звучал как камни в прибое:

— Послушай, я решил с тобой поговорить, поскольку ты здесь занимался делами Форстера, Блейк доверял тебе. А он не мог ошибиться в человеке. Я хочу, чтобы ты подтвердил то, что нам уже известно.

Ты продал Форстеру «Крота» и организовал продажу европейской субмарины фон Фришем. Об этом через миссис Вонг и Фриша стало известно Рэндольфу Мэйсу. Фриш, вероятно, продал ему коды «Лунных Круизов». Мэйс и его помощница Митчелл отправились в стандартный круиз их капсула сошла с запрограммированного пути и оказалась на Амальтее. Я верно все излагаю?

Космический Совет опубликовал историю прикрытия, утверждая, что Мэйс и Митчелл в безопасности и восстанавливаются после незначительных травм.

Дело в том, что мы потеряли связь с экспедицией Форстера и не знаем, что там произошло. Как назло у меня под рукой нет моего скоростного катера, так уж случилось, а добираться до Амальтеи на одном из местных буксиров — на это уйдет два дня. Что ты обо всем этом думаешь?

Видишь ли, мне не хочется обращаться за помощью, просить буксир, к местным. Индоазиаты с Космическим Советом не очень-то ладят. Похоже, они думают, что мы не что иное, как кучка голубоглазых расистов, которые заботятся в основном о Североконтинентальных интересах.

Лим смотрел прямо в голубые глаза Командора, мягко перебирая струны:

— Да, некоторые из наших иногда шептали мне на ухо подобные слова.

— Не стану утверждать, что это совершенно необоснованно. — Командор, обычно бесстрастный, не смог скрыть тревоги:

— Как ты считаешь, стоит бить тревогу?

— И так, что мы имеем. Сэр Рэндольф Мэйс — гордость Англии очутился в том месте, где вы, ребята, меньше всего хотите его видеть, и с ним сексуальная американская белая девушка. Командор, какую тайну об Амальтее ты пытаешься сохранить, я не знаю и знать не хочу. Но на твоем месте я бы побеспокоился о людях на Амальтее. Я получаю флюиды от Мэйса.

— Флюиды?

— Этот человек — тигр. Голодный.

На Амальтее, в тоже самое время…

— Эллен. Профессор. Пора уходить. Это место разваливается на куски над нашими головами.

Блейк пилотировал «Манту», сопровождая белую фигуру профессора в скафандре, тот ни как не мог оторваться от очередного шедевра «храма искусства».

— Скорее, сэр, или у нас будут неприятности.

— Хорошо, — последовал неохотный ответ. — Я поднимаюсь на борт. Где инспектор Трой?

— Я здесь, — голос Спарты донесся из глубины вод. — Я не собираюсь возвращаться с вами. Блейк, ты должен объяснить остальным. Я останусь здесь до конца перехода

— Повтори еще раз?

— Что ты говоришь, Трой? — Недоумевал Форстер. — Какой переход?

— Корабль скоро прольет свои воды.

— Но как ты будешь…?

— Профессор, немедленно поднимайтесь на борт, — строго сказал Блейк. — Я все объясню позже.

Блейк надел маску и нажал на клапан Вода хлынула внутрь «Манты», заполняя ее. Блейк нажал на другой, и кормовой люк субмарины распахнулся.

Форстер подплыл и забрался в субмарину. Насосы заработали, и воздух высокого давления начал вытеснять воду. Блейк снялл маску, Форстер расстегнул шлем. «Манта» взмахнула крыльями и направилась к шлюзу корабля-мира.

Блейк попытался вызвать «Вентрис» по сонару:

— Мы возвращаемся, встречайте, «Вентрис», ты нас слышишь?

Но ответа не было. Он повернулся к профессору:

— Должно быть, они потеряли трос или вытащили его. Нам лучше поторопиться.

Манта уже была снаружи шлюза и, взмахивая крыльями, быстро поднималась к поверхности. Шлюз оставался открытым под ними. Блейк и Форстер увидели бурлящее море снаружи, наполненное красноватым опалесцирующим светом Юпитера, который сиял сквозь быстро теряющий свою структуру лед.

— Они прячутся внутрь! — Воскликнул Форстер. Несмотря на усталость, он все еще мог реагировать на новые чудеса.

«Манта» плыла вверх против набегающего потока светящихся морских существ, кальмаров, креветок, медуз и планктона. Миллионами они вливались в корабль.

— Они ведут себя так, словно знают, что делают, не так ли? — Заметил Блейк. — Получили сигнал и направляются в загоны для скота.

— Очень разумно, — сказал профессор. — И все же это чудо.

Проход через шахту был чреват риском, но субмарина пролетела сквозь нее чисто и пронеслась через кипящую границу между водой и вакуумом.

«Вентрис» находился в полукилометре от поверхности как порядочный космический корабль. «Манта» устремилась к нему, используя свои ракетные двигатели. Внизу, в трещинах льда открывались полосы черной воды, оттуда поднимались большие круглые пузыри, полные пара, и взрывались клубами тумана.

Отсек оборудования «Вентриса» был открыт, ярко светился на фоне звезд и был пуст — «Лунный Круиз» исчез. На призывы по связи по-прежнему никто не отзывался.

— Что происходит? Профессор, лучше наденьте шлем. У нас впереди могут быть неприятности.

Блейк осторожно ввел «Манту» внутрь, сумев без проблем пристыковать субмарину. Пульт дистанционного управления работал — огромные двери тихо закрылись над субмариной. Отсек стал герметичным и в отсек хлынул воздух. Несколько мгновений спустя люк в центральный коридор «Вентриса» открылся, громко лязгнули его упоры.

Блейк снова позвал по связи:

— Джо? Ангус? Кто-нибудь нас слышит? Что здесь происходит? — В ответ тишина.

Когда Блейк высунул голову из люка субмарины, что-то коснулось обнаженной кожи его шеи. Он обернулся и увидел Рэндольфа Мэйса, скорчившегося на спине «Манты». В правой руке Мэйс держал инъектор в форме пистолета. Глаза Блейка закатились, он обмяк и через мгновение уже спал. А через пять минут спал и Форстер.

Мэйс летел на «Манте» сквозь туман над кипящим ледяным ландшафтом. Он выполнил большую часть того, что намеревался сделать; то, что осталось незавершенным, могло разрушить все остальное.

Инспектор Эллен Трой пропала! Ее не было ни на борту «Манты», ни на борту «Вентриса», где он усыпил газом всех остальных. Конечно, Редфилд и Форстер не оставили бы ее в воде без ее согласия! Что она задумала? Он должен узнать. С ней надо разобраться.

Управляя «Мантой» со сверхъестественным мастерством, так словно всю жизнь ее водил, он через шахту во льду направился шлюзу корабля-мира. Шлюз оказался открыт. Это уже хорошо. Спарта могла быть только в одном месте. Мэйс готов был поспорить, что он знает, где она. В других местах ей делать просто нечего.

Черные извилистые коридоры… Вода, наполнена извивающимися существами, настолько густо , что видимости почти ни какой.

Вот и «храм искусства». Мэйс уже собирался надеть скафандр и пойти на поиски, когда ему показалось, что он увидел что-то белое. Он погнал туда «Манту» на полной скорости. Округлые рельефные стены, причудливо освещенные белыми лучами прожекторов, скользили мимо крыльев субмарины с запасом всего в несколько сантиметров, но он все равно мчался вперед. Он вышел из-за крутого поворота. Она возникла перед ним, отраженный свет от ее блестящего белого костюма ударил в глаза. Спарта беспомощно барахталась в темной воде, пытаясь уплыть от него. Он врезался в нее на полной скорости, почувствовал сильный удар о полигласовую сферу носа субмарины.

Мейс не мог развернуть «Манту» в узком коридоре, но через несколько метров вылетел в круглый зал, развернул субмарину и направился обратно. Вот она, вяло парящая в водоворотах. Стекло шлема наполовину непрозрачно, но он был уверен, что видит сквозь него ее поднятые вверх глаза. А под сердцем у нее была огромная, очень заметная рана, прорезавшая брезент и металл ее костюма. Крошечные пузырьки воздуха, серебристые в свете подводной лодки, все еще сочились из порванного скафандра.

Мейс усмехнулся про себя, проплывая мимо. Так это дело сделано, осталось сделать еще парочку…

Окутанный клубящимся туманом «Лунный Круиз» находился на орбите всего в километре от «Вентриса. Больше трех часов прошло с тех пор, как Мэйс оставил Марианну одну охранять его.

Он нашел ее в плохом настроении:

— Боже, Рэндольф, наконец-то. Три часа! Я не знала, где ты, что происходит. Я чуть было не пошла туда, но… я не хотела все испортить.

— Молодец. Ты поступила совершенно правильно.

Она помедлила:

— С ними все в порядке? Они уже проснулись?

— Да, все живые и довольно разговорчивые. Как я и говорил, это был безобидный гипноз, действовавший недолго — ровно столько, чтобы мы с тобой смогли увести этот наш маленький дом подальше от них. У них даже нет признаков похмелья.

— Значит, они согласились?

Он опустил глаза и сосредоточился на снятии перчаток:

— Ну, если говорить коротко… — он победно глянул на нее. — Да! После довольно бурной дискуссии, во время которой я заверил Форстера, что мы с тобой дадим показания, что он держал нас без связи с внешним миром против нашей воли. Кончилось тем, что Форстер отдал мне субмарину.

Марианна вроде успокоилась:

— Хорошо. Давайте воспользуемся ей прямо сейчас. Давайте сделаем передачу. Как только это будет сделано, мы сможем вернуться к ним.

— Хотел бы я, чтобы все было так просто. Они согласились, чтобы я сделал свои собственные фотограммы «Посла». И я сделал их, вот они, — он выудил фотограммы из внутреннего кармана рубашки и протянул ей. — Они согласились, чтобы мы пропустили изображения по узкому лучу. Но всего несколько минут назад, когда я разговаривал с кораблем они заявили, что их дальняя радиосвязь все еще не работает. Конечно это вранье. Но я этого ожидал и предпринял кое-какие меры.

— О Боже, Рэндольф, что ты сделал?

— Не волнуйся, дорогая, просто статуи нет на прежнем месте. Я спрятал ее, чтобы быть уверенным, что после того, как наш отчет будет опубликован, ничто с «Послом» не случится. Ведь они могут статую… ну не знаю, что с ней сделать. И заявить, что ничего такого не было. А так мы сможем всегда предъявить саму вещь!

— Где ты его спрятал?

— Поскольку он находится внутри очень большого космического корабля, мне будет довольно трудно объяснить…

— Ладно не продолжай… — Марианна угрюмо уставилась в сторону, вытерла глаза, рассердилась, обнаружив там слезы. — Я даже и не знаю, что думать обо всем этом.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты говоришь одно. Они говорят, что … — она запнулась, — что-то другое.

— Под «они» ты подразумеваешь молодого Хокинса, я полагаю.

Она пожала плечами, избегая его любопытного взгляда.

— Я не стану унижать его, — сказал Мэйс, изображая беспристрастность. — Я верю, что он честный молодой человек, хотя и глубоко заблуждающийся.

Марианна перевела на него взгляд своих темных глаз:

— Ты все это время стремился попасть сюда?

Я тебя не понимаю.

— Билл говорит, что ты, должно быть, поиграл с компьютером, с системой маневрирования этой капсулы. И испортил коммуникационное оборудование, так что мы не могли позвать на помощь.

— Неужели он все это сказал? Он что, штурман? Физик? Специалист по электронике?

— Он слышал это от Гроувза и других.

— Форстер и его люди скажут все, что угодно, лишь бы правда не вышла наружу. Я убежден,что все они — члены злой секты.

Марианна крепко обхватила себя ремнями безопасности, словно в память о том, что было стерто из ее сознания, об ужасных моментах падения на лед.

— Марианна…

— Молчи, Рэндольф, я пытаюсь думать.

Она уставилась на пустой экран, а он нервно выполнил ее требование.

— Ты сказал им, что спрятал статую?

— Да, конечно.

— И что они на это ответили?

— Что они могли сказать? Они просто отключили связь.

— Рэндольф, ты сказал мне, цитирую: глаза Солнечной системы устремлены на нас. Даже сейчас спасательный катер Космического Контроля стоит наготове, готовый прийти на помощь «Вентрису».

— Все верно.

— Я же говорю тебе, что не собираюсь сидеть здесь в этой вонючей консервной банке и ждать спасения. Если у тебя на руках так много карт, я хочу, чтобы ты начал их разыгрывать. Я хочу, чтобы ты сел на эту подводную лодку и связался с Форстером — или даже вернулся на «Вентрис», если будет необходимо, — и приступил к серьезному торгу. И я не хочу, чтобы ты возвращался сюда, пока не заключишь сделку.

Мейс спросил с непривычной робостью:

— Что помешает ему запереть меня и даже пытать каким-нибудь изощренным способом?

Она посмотрела на него, впервые за их недолгие отношения, с оттенком презрения:

— На это я тебе скажу, Рэндольф, — от этого им не будет никакой пользы. Ты дал мне фотографии, а теперь нарисуешь мне карту, где именно находится статуя. Так что им придется убить нас обоих, напарник… разве не так бывает в старых фильмах?

Рэндольф Мэйс с трудом удержался от громкого смеха. Марианна попросила его сделать именно то, на что он надеялся. Если бы он сам написал для нее сценарий, она не смогла бы сказать лучше. Долгое время он молчал, делая вид, что обдумывает ее предложение. Затем сказал:

— Ты права. Им будет довольно трудно объяснить это Космическому Совету, не так ли?

Но это была ее идея, именно так она скажет — когда они вместе предстанут перед следствием, единственные выжившие из экспедиции Дж.К. Р. Форстера на Амальтею.

XXIII

Обнаженная Спарта поднялась из пены, как Афродита. Она перемещалась, держась за позаимствованный маневровый блок скафандра. Сквозь молочный туман и полный вакуум она направилась к «Вентрису». Ее кожа отражала рассеянный медный свет Юпитера. С кораблем было что-то не так. Все его огни горели и было впечатление, что в нем никого нет…

…Спарта ощутила возвращение «Манты» в водах корабля-мира и отправилась на разведку. В коридоре она наткнулась на свой скафандр, разбитый и порванный, последние пузырьки запаса кислорода сочились из зияющей дыры. Кто-то, вообразив, что она находится внутри скафандра, весьма разумное предположение, — попытался убить ее.

Кого еще этот кто-то попытался убить?

Спарта добралась до шлюза отсека оборудования «Вентриса» и вошла внутрь. Она оставила маневровый блок рядом с люком, но не потрудилась сбросить пузырящийся костюм из серебристой слизи, который плотно прилегал к ее коже. Сияя, как нимфа, она вряд ли показалась бы человеком любому случайному наблюдателю, когда пробиралась по пустым отсекам и коридорам корабля. Добравшись до модуля экипажа, она наткнулась на жуткую сцену. Джозефа Уолш обмякла в своем ускорительном кресле, а Ангус Мак-Нил наполовину свесился со своего на другой стороне полетной палубы. Тони Гроувз лежал в своей каюте, которую ему пришлось делить с Рэндольфом Мэйсом, в спальном мешке. В каюте напротив Хокинс был в точно таком же положении. Блейк и профессор Форстер спокойно отдыхали на полу кают-компании, похоже, они дружески играли в шахматы. Спарта никогда не видела, чтобы Форстер играл в шахматы.

Мэйс и Марианна Митчелл исчезли вместе с «Лунном Круизом», на котором они так драматично сюда прибыли.

Все находившиеся в «Вентрисе», были живы, их жизненные показатели были в норме — ровное дыхание, нормальное сердцебиение и все остальное, — но они были сильно накачаны анестетиком.

Спарта наклонилась, чтобы впитать образцы их дыхания через тонкую мембрану, которая изолировала ее от внешнего мира. Она позволила запаху наркотика проникнуть сквозь защитную слизь — его химическая формула проявилась на внутреннем экране ее сознания. Это был безобидный наркотик из тех, что быстро выводится из организма, не оставляя следа. В конце концов они все проснутся, проспав крепко, наверное, два или три витка вокруг Юпитера, даже без похмелья.

Ей потребовалось несколько минут, чтобы проверить состояние корабля. Первая аномалия была очевидна: радиационный щит снова отключился, после того как Уолш и Мак-Нил поклялись, что починили его навсегда. Но на первый взгляд все остальное было в порядке.

Контактные шипы выскользнули из-под ее ногтей, прокалывая блестящую пленку, покрывавшую ее. Она вставила шипы в порты главного компьютера и позволила покалывающей информации течь прямо в ее мозг.

Ничего необычного здесь не было видно и не было слышно, но среди данных чувствовался странный аромат — что-то не то, что-то металлическое, медно-кислое, как будто едкий запах калия в запахе печеного хлеба.

Так, так, в системе управления маневрированием все как обычно, вот только эта мельчайшая утечка в клапане… тонкая струйка топлива, выходящая под давлением через три внешних сопла, расположенных на корпусе так, что «Вентрис» медленно перемещается в радиационный пояс Юпитера.

Как только они окажутся в этом поясе, без радиационного щита, всего пара оборотов вокруг Юпитера погубит всю команду. Даже со всеми их антирадиологическими препаратами, к тому времени, когда они проснутся, у них не будет шансов на спасение.

Спарте нужно было все делать быстро. Сначала она исправила позиционные проблемы корабля. Затем она направилась в клинику и открыла хорошо оснащенный аптечный шкаф. Она навещала спящих членов экипажа, вводя каждому дозу препарата, достаточную, чтобы они благополучно проснулись — примерно на день раньше, чем планировал умный диверсант.

Рэндольф Мэйс подлетел на «Манте» к «Вентрису». Тот, казалось, находился не совсем в том месте, где ожидалось, но судить о таких вещах на глаз было невозможно. Корабли и субмарина вращались вокруг Юпитера по постоянно меняющимся орбитам, а Амальтея кипела, превращаясь в ничто, в нескольких метрах под ними.

Он вплыл в отсек оборудования через двери-раскладушки. Они оставались открытыми, как он их и оставил, припарковал «Манту» и осторожно выбрался из нее. Осторожно прошел через двери внутреннего воздушного шлюза, закрыл его за собой, чтобы не нарушить положение вещей внутри. При этом, скафандр он свой не снял и не разгерметизировал. Не то чтобы он боялся команды — они спокойно спали, скорее всего вечным сном. Но береженого и бог бережет.

Мэйс плыл по коридору, слыша только свое собственное усиленное дыхание.

Спальный отсек. Хокинс в спальном мешке лежит без сознания, Тони Гроувз — на месте.

Кают-компания. Форстер и Редфилд были там, где он их оставил — склонились над шахматной доской.

Полетная палуба. Уолш неподвижно лежит в своем кресле, Мак-Нил — в своем. На приборной консоли ничего не изменилось с того момента, как он ее оставил.

Над полетной палубой располагались складские помещения и баки с топливом маневровой системы, а также верхний люк, которым экспедиция пользовалась редко, предпочитая более удобный шлюз через отсек оборудования. Мэйс не был беспечным человеком — он проверил и эти места. Там по-прежнему никого не было.

Он двинулся вниз по кораблю, мимо спящих людей. Все было на своих местах. За свою жизнь Мэйс набросал множество загадочных сценариев, но ни один не был более совершенным, чем этот. Показания Марианны… все вещественные доказательства… каждая деталь подтвердит его особую версию правды.

Он почти добрался до конца коридора, когда почувствовал чье-то присутствие, мелькнувшую тень вдоль стены коридора. Кто-то стоит сзади? Он развернулся…

— Почему бы вам не рассказать, сэр Рэндольф, — Форстер сильно ткнул его указательным пальцем, толстым, как крикетная бита, — о том, почему вы решили отравить нас всех газом, о том, почему вы выводили из строя коммуникационные системы, о том, что стало с вашей… с мисс Митчелл?

Тесное для стольких людей помещение космического корабля. Вокруг Мэйса люди, которых он отравил газом. Все они. Все они понимали, что он не собирается говорить правду, и что его целью было записать свою версию на корабельные самописцы (теперь, когда они, очевидно, снова заработали) и потянуть время.

— Вы отключали связь, профессор, — громко сказал он, — а не я. Мы с Марианной приняли все меры, какие сочли необходимыми для побега.

— Сбежать, каким образом?

— Мы установили контакт с Космическим Советом. Они уже в пути.

— Вы связались с ними по радио из своей капсулы? — Выпалил Билл Хокинс. Он забыл или просто это было ему не известно, что первое правило переговоров — не выказывать удивления.

— Да, ценой огромных усилий мне удалось починить коммуникационное оборудование капсулы, — сказал Мейс, широко улыбаясь. — Но на твоем месте я бы не пытался связаться с Марианной. Она без ума от меня. Я проинструктировал ее отвечать только на мой голос. Так что нам здесь придется прийти к соглашению.

— Неужели кто-нибудь здесь думает, что она действительно любит этого мерзавца? — Билл так энергично откинул с глаз свои светлые волосы, что проплыл через всю комнату.

— Билл, — смущенно пробормотала Джозефа Уолш, — давай оставим эту тему на потом, что скажешь?

Хокинс в отчаянии отвернулся, не в силах вынести невозмутимого самодовольства Мэйса. Хокинс не мог знать, что под его спокойной внешностью скрывается отчаяние. Неужели это сделала Трой? Ведь он убил ее!

Форстер тем временем изучал своего противника:

— Ну вот, ты снова здесь, с нами. Так что мы просто позовем мисс Митчелл и… будем держать вас обоих в плену, как ты выразился, пока не вернемся на Ганимед, или пока не прибудет космический корабль. В зависимости от того, что наступит раньше. Тогда пусть бюрократия сама во всем разбирается.

— Прекрасно. Тогда вы, конечно, никогда больше не найдете «Посла».

Брови Форстера взлетели вверх:

— Не найдем «Посла»?

— После того, как я сделал фотограмму, я переместил статую.

Мэйс сделал паузу, достаточную для того, чтобы новость как следует осознали:

— О, я преувеличиваю. Возможно, ты найдешь его, если у тебя будет достаточно времени. Но уверяю тебя, это будет нелегко.

— Скажи на милость, какой в этом смысл? — Вежливо осведомился Форстер.

— Моя оценка ситуации не изменилась со времени нашего последнего разговора, профессор, — сказал Мейс. — Вы незаконно держите меня и мою коллегу, мисс Митчелл, без связи с внешним миром. — Все, что я сделал, было самозащитой. Я хочу лишь сообщить всему человечеству новость об этом необычайном открытии. Я утверждаю, что это мое право.

Форстер медленно покраснел. — Сэр Рэндольф, — язвительно сказал он, — вы не только собирались совершить убийство, но и отъявленный мошенник, и поэтому у меня не будет никаких угрызений совести, за то, что я с тобой сделаю.

— Что вы хотите этим сказать, сэр? — Весело осведомился Мейс.

— Я расскажу тебе вкратце, потом. Тони. Блэйк. Ты, Билл. Пойдем со мной.

Они собрались в коридоре, за дверью шлюза, ведущего в отсек оборудования.

— Я хочу пойти с Блейком, — горячо сказал Хокинс, выслушав план Форстера. — Нет причин, по которым я не могу пойти.

— Есть, Билл, кое-какие, я тебе сейчас объясню. Я понимаю твои чувства. Но если ты сделаешь то, что я предлагаю, у тебя будет гораздо больше шансов… получить то, что ты хочешь.

И получилось, что Блейк отправился один.

Блейк подвел «Манту» на расстояние в полдюжины метров от одинокого «Лунного Круиза». Подготовившись к этому событию, Блейк был в герметичном скафандре, оставив люк «Манты» открытым, выскользнул из нее и осторожно двинулся сквозь белую мглу к обгоревшей черной капсуле. На мгновение он ощутил прилив сочувствия к одинокой молодой женщине внутри, которая, несмотря на уверения Мэйса, ничего не видела, ничего не слышала, не знала, что ее капсула даже сейчас дрейфует из узкой и быстро уменьшающейся зоны радиационной безопасности.

Мэйс, должно быть, так и планировал, подумал Блейк — он хотел дать ей поджариться. чтобы не оставлять свидетелей.

Он прикрепил акустический соединитель к корпусу.

— Марианна, это Блейк. Ты меня слышишь?

— Кто это? — Ее голос был полон мужества и страха.

— Блейк Редфилд. Поскольку ваша связь отключена, я здесь в качестве посредника для переговоров, я думаю, ты так бы это назвала. То, что ты будешь говорить, будет слышно на «Вентрисе».

— Где ты?

— Прямо снаружи. Я прикрепил акустический соединитель к вашему корпусу. Он передаст сигнал через радиолинию «Манты» на «Вентрис».

— Что ты собираешься делать? Где Рэндольф?

— Я ничего не собираюсь делать. Участь сэра Рэндольфа ты обсудишь с профессором Форстером.

— Я не скажу, где статуя, — с вызовом сказала она.

— Об этом тебе придется поговорить с профессором. Я возвращаюсь на субмарину.

— Мисс Митчелл, вы меня слышите? — Громкий голос Форстера ворвался в разговор. — Сэр Рэндольф рассказал, что он сделал, и изложил свою точку зрения. Все мы твердо убеждены, что все эти… сложности совершенно излишни. Мы относились к вам как к коллегам и до сих пор относимся к вам как к коллегам. Мы требуем только, чтобы сэр Рэндольф соблюдал самые элементарные правила поведения ученого и этики.

— Значит ли это, что вы готовы все отменить? — Спросила Марианна. — Надеюсь, что так. Мне становится так… скучно.

— Мисс Митчелл, я хотел бы, чтобы вы дали Редфилду разрешение отбуксировать вашу капсулу обратно на «Вентрис». Очень скоро нам, возможно, придется переместить наш корабль. Я беспокоюсь о вашей безопасности.

— Я не скажу, где статуя, — сказала она. — Раз Рэндольф не говорит.

— Он не готов к этому, — сказал профессор.

— Ну… — ее вздох был еле слышен, — что ж тогда поделаешь.

— Очевидно, вы не принимаете меня всерьез, — сурово сказал Форстер. — Поэтому я вынужден устроить довольно резкую демонстрацию — чтобы показать, что я, по крайней мере, серьезен. Чтобы добиться своего, сэр Рэндольф подверг вас и всех нас крайней опасности. Теперь наша очередь подвергнуть его ей.

— Что вы имеете в виду? — спросила она. Она старалась говорить бесстрастно, но в ее голосе явно слышалось опасение.

— Я не уверен, что вы хорошо разбираетесь в небесной механике, но если ваш бортовой компьютер вообще работает, я уверен, что он подтвердит то, что я собираюсь вам сказать.

— Просто скажите, что вы имеете в виду, пожалуйста.

—Я пытаюсь разъяснить вам наше любопытное и даже шаткое положение. Если бы ваш видеоплан работал — увы, еще один недостаток, за который вы могли бы спросить с сэра Рэндольфа, когда увидите его в следующий раз, — вам достаточно было бы взглянуть на него, чтобы напомнить себе, насколько мы близки к Юпитеру. И вряд ли мне нужно напоминать вам, что Юпитер обладает самым сильным гравитационным полем из всех планет.

Она на мгновение замолчала. Потом сказала:

— Продолжайте.

Он уловил резкость в ее голосе и продолжил уже менее снисходительно:

— Ты, мы и то, что осталось от Амальтеи, обойдем вокруг Юпитера чуть больше чем за двенадцать часов. Хорошо известная теорема гласит, что если тело падает с орбиты в центр притяжения, то для этого потребуется точка один семь семь периода. Другими словами, все, что упадет отсюда на Юпитер, достигнет центра планеты чуть более чем за два часа. Как я уже говорил, ваш компьютер, если он работает, подтвердит это.

Последовала долгая пауза, прежде чем Марианна снова сказала: «продолжай», голосом, который казался лишенным всякого выражения.

— Падение к центру Юпитера — это, конечно, теория. Все, что упадет с нашей высоты, достигнет верхних слоев атмосферы Юпитера за значительно меньшее время.

Когда она не сразу ответила, Форстер добавил немного злобно:

— Надеюсь, я вам не надоел? Мы рассчитали фактическое время, и оно составляет около часа и тридцати пяти минут. Вы работали с нами достаточно долго, мисс Митчелл, чтобы заметить, что по мере того, как масса Амальтеи испаряется, а она сжимается под нами, то, что и изначально было ее слабым гравитационным полем, стало еще значительно слабее. Компьютер говорит нам, что скорость убегания сейчас составляет всего около десяти метров в секунду. Все, что выбрасывается с такой скоростью, никогда не вернется. Думаю, вам это понятно.

— Да, конечно. — В ее голосе не слышалось нетерпения, потому что она соображала быстро и, возможно, уже поняла, куда клонит Форстер.

— Я перейду к делу. Мы предлагаем сэру Рэндольфу совершить небольшой выход в открытый космос, пока он не достигнет положения непосредственно над Юпитером. Мы отключим маневровый блок его скафандра. Мы будем иметь возможность привести его в действие, но он нет. Мы собираемся, э-э, позволить ему медленно падать. Мы будем готовы забрать его с помощью «Вентриса», как только вы дадите нам подробные указания о местонахождении статуи, которые, по заверению самого сэра Рэндольфа, у вас есть.

Марианна колебалась, и затем она сказала:

— Я хочу поговорить с Рэндольфом.

— Простите, но это невозможно.

Блейк, прислушиваясь, подумал, что нетерпение Форстера было слишком очевидным — это был критический момент.

— Билл на летной палубе? — спросила она очень тихо.

— Хокинс? Мм, на самом деле, да…

— Дайте мне поговорить с ним.

— Ну, если вы… если вы хотите.

Хокинс вышел на связь. Его голос был полон вины и страха:

— Я возражал, Марианна. Я подам официальный протест, обещаю. Но Форстер непреклонен. Он…

Форстер сердито оборвал его:

— Довольно, Хокинс. И больше никаких отступлений, мисс Митчелл. После того, что я вам рассказал, я уверен, вы понимаете, что время жизненно важно. Час и тридцать пять минут пролетят довольно быстро, но если бы вы могли наблюдать за тем, что происходит с Амальтеей, вы бы согласились, что у нас есть гораздо больше времени, чтобы проверить любую информацию, которую вы решите нам дать.

— Это блеф, — сказала Марианна.

Блейк встревожился. Все шло не по плану.

Потом она продолжила:

— Я не верю, что ты сделаешь что-то подобное. Твоя команда тебе не позволит.

Блейк расслабился.

Она пыталась передать жесткость и то, как она это делала было достойно похвалы, но все же в ее словах смешались ужас и недоверие.

Профессор выразительно вздохнул:

— Очень жаль. Мистер Мак-Нил, мистер Гроувз, пожалуйста, возьмите пленника и действуйте, как вам приказано.

На заднем плане послышалось торжественное «Есть, сэр» Мак-Нила.

— Что ты сейчас делаешь? — Спросила Марианна.

— Сэр Рэндольф и его друзья собираются на небольшую прогулку. — Жаль, что ты не видишь этого сама. — ответил Форстер.

Реплика Блейка — он взволнованно вмешался:

— Профессор, что мешает Марианне думать, что все это — колоссальный блеф? Она хорошо узнала вас за эти несколько дней — в конце концов, вы спасли ей жизнь, и она не верит, что вы действительно убьете этого парня, бросив его на Юпитер. И даже если бы вы это приказали, она знает Ангуса и Тони — и, вероятно, не верит, что они способны этот приказ выполнить.

Марианна молчала.

— Ну, — продолжал Блейк, — она, вероятно, считает, что видит нас насквозь, и мы выглядим очень глупо.

— Что ты предлагаешь? — Спросил Форстер.

— Я думаю, мы должны позволить ей выйти из этой консервной банки и посмотреть самой. Она знает, что мы не заинтересованы в том, чтобы схватить ее — если бы мы были заинтересованы, я бы уже отбуксировал ее обратно к «Вентрису». И она никогда бы этого не узнала.

На то, чтобы осознать это предложение, ушло около четырех секунд — чуть больше, чем потребовалось Марианне, чтобы запечатать шлем. Все взрывные болты люка капсулы разом сорвало, и квадратный люк полетел кувырком прямо в небо. Сама массивная капсула отскочила и медленно поплыла назад. Марианна выбралась из открытого люка.

Очевидно, она уже решила, что «Лунный Круиз» — бесполезный пережиток прошлого. Новая игра будет разыгрываться здесь, в вакууме; кто бы ни выиграл или проиграл, кто бы ни вернулся домой, он вернется домой на «Вентрисе», если не на космическом катере.

Она огляделась, заметив спиральную пуповину, соединяющую капсулу с «Мантой», — связь. «Манта» дрейфовала в нескольких метрах от нее, лицо Блейка было видно сквозь сферу, но она едва удостоила его взглядом. В дали блестел над светящимся туманом «Майкл Вентрис». Огромный изгиб Юпитера окрашивал завитки тумана в мясисто-розовый цвет.

Три белые фигурки как раз выходили из открытого отсека «Вентриса».

— Она снаружи, профессор, — сказал Блейк.

— Теперь, когда вы не защищены в капсуле, мисс Митчелл, вы слышите меня в своем скафандре?

— Да.

— Если вы воспользуетесь увеличительным щитком на шлеме скафандра, то сможете убедиться, что Ангус и Тони не тащат между собой пустой скафандр. Через минуту они скроются за горизонтом, но вы сможете увидеть сэра Рэндольфа, когда он начнет ... э-э ... опускаться.

Марианна ничего не ответила, но протянула руку и натянула забрало на лицевой щиток.

Время, кажется, остановилось. Эфир молчал. Форстер ничего не говорил. Марианна молча смотрела в небо. Блейк лежал в Манте и молча изучал свои ногти, намеренно избегая любопытного взгляда Марианны.

Она хранила молчание. Неужели она ждала, как далеко зайдет профессор?

Размытый горизонт Амальтеи был до смешного близок. Марианна сделала едва заметный непроизвольный жест, нарушивший ее равновесие, она увидела, как выхлопные газы маневровых систем Мак-Нила и Гроувза прочертили тонкие прямые линии на оранжевом фоне Юпитера. Она быстро приспособилась, как раз вовремя, чтобы увидеть три фигуры.

Пока она смотрела, они разошлись. Двое из них замедлили ход и направились назад. Другой продолжал беспомощно опускаться к зловещей громаде Юпитера.

— Он умрет, — прошептала она. — Вы бросили его в радиационный пояс.

Форстер ничего не сказал. — Возможно, он не расслышал и Блейк взял на себя смелость развеять этот ужас:

— Об этом мы позаботимся на корабле. У нас есть ферменты, чтобы удалить мертвые клетки, восстановить поврежденные. Вы знаете по собственному опыту, что даже двенадцатичасовое воздействие не убьет вас, если вовремя начать лечение.

— Двенадцать часов…

— Да, — сказал Блейк. — И Мэйс знал это, когда направил вас обоих сюда через радиационные пояса. Он рассчитывал, что мы спасем вам жизнь. И мы это сделали.

Почти сразу же Блейк пожалел о своих словах. Сейчас было не время уменьшать ее симпатию к Мэйсу.

В трубке раздался голос Форстера:

— Надеюсь, мне не нужно напоминать вам о срочности ситуации. Как я уже сказал, время падения с нашей орбиты в верхние слои атмосферы Юпитера составляет около девяноста пяти минут. Но, конечно, если подождать хотя бы половину этого времени…будет слишком поздно.

Марианна парила в пространстве, подбоченясь, запрокинув голову, и Блейк подумал, что даже в явной тоске, в громоздком скафандре, она являет собой воплощение достоинства и естественной грации. Наблюдая за ней, Блейк вздохнул. Ему стало жаль ее и Билла Хокинса. Вспомнилось: «любовь зла, полюбишь и козла».

XXIV

Глубоко в самых темных водах корабля-мира Спарта плыла без света, скользя сквозь холод, сильная, как дельфин, скользкая и быстрая, как рыба.

Чтобы видеть, ей не нужен был свет в так называемом видимом спектре, поскольку она могла легко видеть инфракрасное излучение кристаллических тканей огромного корабля. Повсюду колонны и стены передавали вибрирующее тепло от его невидимого внутреннего сердца. Теплый свет пульсировал вокруг нее с глубоким биением этого сердца.

Даже в видимом спектре во́ды были буквально живыми — вокруг нее сверкали галактики крошечных живых огоньков, щедрость Амальтеи, животные синего, фиолетового и поразительно оранжевого цветов.

Спарта была с ними единым целым, не обремененная брезентом и металлом, не нуждавшаяся в баллонах с кислородом. Когда она двигалась обнаженная сквозь воду, темные щели открывались по обе стороны ее груди, от адамова яблока до крыльев ключиц. Вода пульсировала через них, лепестки плоти раскрывались. — Жабры, синевато-белая кожа.

Хотя она провела гораздо больше часов, исследуя чужой корабль, чем все остальные члены команды Форстера вместе взятые, даже она видела не больше, чем малую часть его. Миллионы (по крайней мере миллионы) разумных существ когда-то населяли эти пустые гроты и коридоры. Миллионы и миллионы других животных и растений, триллионы и триллионы одноклеточных существ, бесчисленных, как звезды в галактиках, заполняли бесчисленные ниши этого водного мира.

У Спарты сложилось более-менее ясное представление о том, какими были разумные существа, чем занимались, но она была далека от понимания того, как они это делали.

С каждой минутой, плывя в темноте, она узнавала все больше. Разноцветный планктон, личинки, медузы, даже анемоны, покрывавшие стены в некоторых частях корабля, пели ритмичную песню, закодированную в биении их желудков и сердец, биении их щупалец и крыльев.

Экосистема корабля-мира была, столь же скоординированной и целеустремленной, как и сам корабль. Корабль-мир был сделан не только из титана, алюминия и стали, но и из кальция, фосфора, углерода, азота, водорода и кислорода, а также из сорока или пятидесяти других элементов, собранных в бесчисленные разновидности молекул, в белках, кислотах и жирах, некоторые из них были простыми, как газы, некоторые из них были огромными и вплетенными друг в друга за пределами непосредственного понимания. Здесь были знакомые формы: ДНК, РНК, АТФ, гемоглобин, кератин, карбонат кальция и так далее, известные на Земле. И были молекулы, доселе невиданные, но казавшиеся здесь вполне обычными, и логичными. Здесь было все, что нужно живому существу, чтобы натянуть на себя плащ, полный жизни, блестящий костюм из слизистой, достаточно прочной, чтобы выдержать глубину или вакуум. Или ходить голышом по теплому мелководью.

Спарта вдыхала этих тварей, пока плыла, и съела их немало, — вот откуда она все это знала. Они не возражали, по отдельности у них не было разума. Пробовала их на вкус и нюхала — и, автоматически, на экране ее сознания появлялись целые массивы химических формул. Она сохраняла всю информацию, которую могла анализировать, но анализировать она могла далеко не все, поскольку ее методы анализа почти полностью зависели от стереохимии, от соответствия вкусовых рецепторов и обонятельных сенсоров формам молекул, представленных им, — в плотной ткани глаза ее души, где все можно было сортировать и сравнивать только с тем, что было известно.

Так она узнавала корабль-мир. Но таким образом нельзя было узнать его назначение, его организацию.

Команды профессора Форстера прошли по двум осям, экваториальной и полярной, составили карты двух узких конусообразных областей, на картах было показано, что корабль состоит из оболочек, одна внутри другой. Форстер представлял корабль в виде вложенных друг в друга эллипсоидных шаров. Но Спарта уже знала, что корабль был одновременно и проще, и сложнее — он был больше похож на спираль, на раковину наутилуса.

Она никогда не приближалась ближе пятнадцати километров к центру корабля, хотя ее тело было приспособлено к любым возможным давлениям и температурам, как у морских львов или больших китов. Она встроила в себя механизмы сердца и кровеносных сосудов, которые были ей необходимы для подачи кислорода в мозг и другие органы на глубине. Она была уверена, что двигатель всего, что произошло с тех пор, как экспедиция «Кон-Тики» вошла в облака Юпитера, был сосредоточен именно там. Сила, которая расплавила Амальтею, и разум, который приказал воскресить жизнь корабля, были сосредоточены там. Потенциал того, что было еще впереди, был сосредоточен там.

Не то чтобы у нее не было времени совершить это путешествие. Но что-то удерживало ее вдали от этого места. Она снова и снова возвращалась в комнату в «храме искусства», где «Посол» покоился в стазисе[20]. Ее влекло к огромной статуе не только естественное любопытство и восхищение ею, но и ожидание.

Тхоувинтха находился один в поющей тьме на протяжении ста тысяч кругов солнца, не видя снов.

Не тьма рассеялась первой, это произошло позже. Первое, что случилось, было то, что цельность мира очутилась на краю — ибо пришло время.

Было слышно, как бьется огромное сердце. Тхоувинтха был далек от бодрствования и даже не был жив, как живы мириады существ, но цельность мира сформировала способ познания самого себя: его великое сердце билось, и Тхоувинтха, не обладая сознанием, знал, что оно бьется.

Мир вел счет своего времени.

Последовал сигнал снаружи и затем сигнал изнутри. Тхоувинтха был способом мира вести счет своего времени, и, пока мир существовал, Тхоувинтха вел ему счет.

Тьма начала рассеиваться. Глаза Тхоувинтха стали прозрачными для света, который просачивался из стен мира и бился вместе с его сердцем. Стены не были черными, хотя свет от них не распространялся далеко в воде. Ярче звезд на небе были мириады существ, наполнявших сладкие воды.

Тхоувинтха не двигался и не нуждался в движении, а только ждал и наслаждался восхитительными водами. Все нужное для жизни растворилось в воде. В водах была жизнь и память о жизни.

Мир просыпался, как и было задумано: в этом была радость, как и было предсказано первым посещением. Самые опасные циклы Солнца, которых не без основания боялись пришедшие, ибо, увидев положение вещей в естественных мирах, они были погружены в печаль, были благополучно перенесены мириадами существ. Теперь прибыли их представители, как и было намечено. Все было хорошо.

Они прибыли. Их запах был в воде, вполне приемлемый запах, действительно прекрасный запах, но не такой , как было предсказано первым посещением. Ибо эти существа не дышали водой.

Неважно. Природа этих существ — мыслящих абстрактно, создателей машин и живых существ, рассказчиков — была открыта вторым посещением. Удивительным для Тхоувинтха было то, как мало их было. В воде их было так мало! У них было так мало разнообразия!

Их было меньше, чем пучок щупалец.

Где же их большие корабли? Почему мириады существ естественных миров не пришли тысячами и миллионами, чтобы занять подготовленные для них пространства? Ибо мир был приведен в порядок для них, когда стало ясно, что великая работа потерпела неудачу, что естественные миры должны потерпеть неудачу. Правда второе посещение утверждало, что еще есть надежда, что все еще будет хорошо, что они придут, развив в себе способность к абстрактному мышлению, не только к созданию машин, но и к творчеству, к рассказыванию историй, без чего было бы немыслимо вести их вперед… но момент настал. Мир проснулся и скоро придет в движение. Если это все, что нужно, то так оно и должно быть.

В воде неподалеку Тхоувинтха попробовал одну из них, ту, что приходила чаще всего. По биению трех сердец, по метке времени Тхоувинтха понял, что пришло время обменяться историями.

Проведя долгие часы в одиночестве в искрящейся жизнью темноте, Спарта начала глубже понимать то место, которое «Знание» играло в мифах и легендах бронзового века. От «Знания» произошло много современных религий. Теперь стало понятно, почему многие исторические герои провели так много времени под водой, почему Книга Бытия описывала небо и землю в начале как «бесформенные и пустые; и тьма была на лице бездны», и почему «Дух Божий двигался по лицу вод».

Спарта мерцала белым светом в коридорах храма искусства, где стены светились самым теплым светом, а туманности сияющей жизни роились наиболее густо. Она вплыла во внутреннюю комнату. «Посол» покоился на своем пьедестале, не меняясь, не давая никакого видимого намека на жизнь, не говоря уже о пробуждении сознания. Но по вкусу воды она поняла, что это не так. Кислоты, которые омывали его клетки в стазисе, вытекали из его системы.

Она парила перед «Послом» в воде, ее короткие прямые волосы, лишенные цвета, мягко покачивались в колеблющемся потоке, ее жабры открывались и закрывались так же грациозно, как колыхание водорослей в медленном морском приливе.

— Вы проснулись? — Она выдувала воздух, позаимствованный из жабр, накопленный в легких, через рот и нос и издавала щелчки глубоко в горле, говоря на языке, известном тем, кто реконструировал его как язык культуры Х.

Одинокий щелчок эхом отозвался в воде вокруг нее:

— Да.

— Как вас зовут?

— Мы — живой мир.

— Как вы хотите, чтобы к вам обращались?

В ответ раздались глухие удары, словно под водой ударили в деревянные гонги:

— В этом теле форма обращения — Тхоувинтха.

— Ты — Тауинтха? — Объем тела Спарты был в четыре раза меньше, чем у «Посла» — как она ни старалась, ей не удавалось точно воспроизвести звучание имени.

— Вы можете называть нас Товинта. Мы не называли бы себя так, но мы понимаем, что у вас другое впечатление… другое строение. Как вас зовут?

— Мы, все представители моего вида, — называем себя людьми. В этом теле большинство тех, кто меня знает, называют меня Эллен Трой. Другие зовут меня Линда Надь. Я называю себя Спартой.

— Мы будем называть вас обозначенным.

— Почему вы меня так называете?

— Вы похожи на других людей, которые пришли сюда, и на тех, кого мы наблюдали раньше, но также отличаетесь. Вы научились делать себя более похожими на нас. Вы могли обучиться этому только у обозначенных: поэтому будем называть вас обозначенным.

— Пожалуйста, объясните подробнее. — Спарта издала нетерпеливую череду щелчков и шипений. — Я хочу знать ваше впечатление.

— Мы расскажем друг другу много историй. Мы расскажем вам как можно больше о том, что произошло до нашего последнего визита. Вы расскажете нам обо всем, что произошло с тех пор.

С каждой фразой вода текла в мантию посла и вытекала из нее; жизнь струилась по его телу.

— Позже будет больше времени. Но сейчас у нас мало времени. А где остальные?

— Они находятся на нашем корабле в ближайшем космосе.

— Значит, вы хотите, чтобы их уничтожили. — Бесстрастное «лицо» посла не выражало ни малейшего намека на одобрение или неодобрение, когда «Посол» незаметно выплыл из сверкающего пьедестала и гнезда извивающихся микротрубочек, прикреплявших его к кораблю. — вы хотите пойти с нами один.

— Нет! — Гулкий щелчок. — Они не должны пострадать.

— Все должны прийти сюда. У нас мало времени. Очень скоро времени не останется.

— Я скажу им, если вы расскажете мне, как это сделать.

— Пойдем, и я расскажу вам, как.

Первой вошла в открытый отсек «Вентриса» Марианна, за ней Блейк. После того как отсек был закрыт, она стянула с головы шлем и направилась по коридору к переполненной кают-компании.

Марианна прибыла с огнем в сердце и огнем в глазах, и ей нужен был только окровавленный топор, чтобы соответствовать роли Клитемнестры [21]. Однако ее первые слова были обращены не к Форстеру, который выжидающе стоял перед ней, а к Биллу Хокинсу.

— Ты мог бы остановить их, — сердито сказала она. — Или, по крайней мере, опытаться. Ты что, хотел, чтобы он умер.

Он посмотрел в эти огненные глаза.

— Нет, Марианна, не хотел. И он этого не хотел.

— Потому я сдалась, — сказала она. — Если бы я не заставила его сказать мне, где он спрятал статую, он пошел бы на смерть за свои принципы. Он вел себя как Мэ… по взрослому. Но ты Билл…

— У вас будет много времени для взаимных обвинений позже, мисс Митчелл. — Форстер прервал ее прежде, чем она произнесла более жесткие слова. — Сейчас нам нужно уладить кое-какие дела.

— Вот, — сказала она и подтолкнула к нему блокнот. На нем был грубый набросок — карта участка «храма искусства» с крестиком, отмечающим место. — Это лучшее, что я смогла сделать.

— Так, прекрасно, — сказал Форстер, взглянув на рисунок и передав его Блейку. — Блейк, я полагаю, ты можешь позаботиться об этом.

— Да, сэр, — Блейк взял блокнот и немедленно покинул летную палубу.

— Ну вот, теперь с этим покончено, — Форстер подошел к пустому дивану и наклонился, роясь в холщовом мешке под консолью. Он достал стеклянную бутылку с облупившимися этикетками, наполненную темно-янтарной жидкостью. Один из его заветных «Наполеонов». — Почему бы нам не расслабиться и не выпить, чтобы забыть все эти неприятности?

— Выпить? — Возмущение Марианны было почти осязаемым. Она указала на дисплей времени на пульте позади Форстера. — Ты что, с ума сошел? Рэндольф, должно быть, уже на полпути к Юпитеру!

Профессор Форстер неодобрительно посмотрел на нее:

— Недостаток терпения — распространенный недостаток молодых, — сказал он, и это прозвучало странно, учитывая его юношескую внешность. — Я не вижу причин для поспешных действий.

Марианна покраснела, но так же быстро снова побледнела — настоящий страх временно отодвинул ее гнев. — Ты обещал, — прошептала она.

На лице Билла Хокинса тревога сменилась угрозой:

— Профессор, вы сказали мне… Ну, я не вижу смысла продолжать.

Видя их волнение, Форстер понял, что, возможно, зашел слишком далеко, в конце концов, это была всего лишь шутка.

— Я могу сказать вам сразу, мисс Митчелл, — Билл уже знает, и именно поэтому он справедливо сердится на меня, — что Рэндольфу Мэйсу грозит не больше опасности, чем нам. Мы можем пойти и забрать его, когда захотим.

— Значит, ты мне солгал?

— Нет, конечно, нет. Мэйс неоднократно лгал тебе, но то, что я сказала, было правдой. Просто, ты сделала неверные выводы из моих слов. Билл тоже так думал, пока я ему не объяснил — его возмущение по поводу вас с Мэйсом было вполне искренним, и я сомневаюсь, что мы смогли бы его сдержать, если бы не убедили его, что говорим правду.

— Что именно? — Спросила она и добавила с шипением: если ты был готов зарезать этого своекорыстного быка.

Форстер невольно вздрогнул:

— Да, ну… когда я сказал, что тело упадет отсюда на Юпитер за девяносто пять минут, я опустил (не случайно, признаюсь) довольно важную фразу. Мне следовало бы добавить: «тело, покоящееся относительно Юпитера». Но мы не пребываем в покое по отношению к Юпитеру. Сэр Рэндольф разделяет нашу орбитальную скорость, которая составляет около двадцати семи километров в секунду.

Она уже догадывалась, что Форстер скажет дальше, сила ее гнева была слегка ослаблена. И лучшее, что она могла сделать, это показать свое презрение к его самодовольству:

— К черту ваши цифры. Не могли бы вы, ради Бога, перейти к делу?

— М-м-м, да, как скажешь. — Удивительно, но сейчас он выглядел почти смущенным. — Мы отбросили его подальше от Амальтеи, к Юпитеру. Но дополнительная скорость, которую мы ему дали, была обычной, он все еще движется практически по той же орбите, что и раньше. Самое большее, что он может сделать, говорит компьютер, это опуститься примерно на сто километров. Через один оборот, двенадцать часов или около того, он вернется туда, откуда начал, если мы вообще ничего не будем предпринимать.

Марианна встретилась взглядом с профессором. Для двух других наблюдателей на летной палубе, Уолш и Хокинса, смысл этого обмена взглядами не вызывал сомнений: Форстеру было стыдно за себя, но он держался вызывающе, потому что считал, что то, что он сделал, было нужно сделать, Марианна испытывала облегчение, но и разочарование и досаду от того, что ее обманули.

— Вот почему ты не позволил мне поговорить с ним, — сказала она. — Рэндольф достаточно умен, чтобы понять, что ему ничто не угрожает. Он бы мне так и сказал.

— Да, именно поэтому я и не позволил тебе поговорить с ним, — признался Форстер. — Что касается его искушенности в орбитальной механике, то я сам тебя об этом предупреждал. Сэр Рэндольф был настолько уверен в своих способностях, что без малейших угрызений совести рисковал вашей жизнью.

Она повернулась к Хокинсу:

— Ты знал.

Хокинс твердо ответил ей обвиняющим взглядом:

— Чего профессор не сказал тебе, Марианна, так это того, что Мейс пытался убить нас всех. И сделал тебя своей сообщницей. Вы двое не вырубили нас всего на несколько минут, вы нас здорово отравили газом и направили корабль в радиационный пояс.

Кровь отхлынула от ее лица, но она сказала:

— Радиационные эффекты излечимы. — Это прозвучало с большим вызовом, чем она чувствовала. — Об этом я знаю не понаслышке.

— Для этого нужно, чтобы кто-то не спал, чтобы ввести лекарство. Вы вдвоем дали нам такую дозу, что мы долго бы оставались без сознания, слишком долго, чтобы спасти себя после пробуждения. Он оставил тебя в живых, чтобы ты подтвердила его версию — но сделал все, чтобы ты не долго оставалась свидетелем.

Марианна уставилась на Хокинса, и лицо ее медленно исказилось от ужаса. Она перевела дрожащий взгляд на профессора:

— Тогда… зачем ему понадобилось прятать статую?

— Он, конечно, этого и не делал, — сказал Форстер. — Я отдал твою карту Блейку, чтобы он запечатал ее вместе с остальными уликами против него. Мэйс рассказал тебе запутанную историю, чтобы ты отослала его обратно к нам на «Вентрис». Ты бы подтвердила на следствии, что это была твоя идея, Марианна. Ты — виновная сторона, невиновный сэр Рэндольф Мэйс никогда бы не сделал этого сам. По крайней мере, так он сказал бы Космическому Совету.

— Если ты об этом знал, зачем ты все это затеял, все это представление со мной? — Спросила Марианна.

— Чтобы ты тоже знала, — тихо сказал Форстер.

XXV

— А вот и мы, сэр Рэндольф, ты нас слышишь?

— Да.

Мак-Нил и Гроувз приблизились к Мэйсу через час после того, как Форстер приказал им забрать его. Он был всего в двадцати километрах ниже, и они без особых проблем обнаружили его, отследив радиомаяк на его скафандре, который они оставили действующим, когда отключили двигательную установку его скафандра.

— В конце концов, тебе не пришлось долго ждать. Митчелл слишком ценит твою жизнь — сказал Гроувз.

— Да, ну… добросердечный человек. Весьма способная. Надо отдать ей должное.

— Боюсь, ее вера в тебя несколько поубавилась.

Мэйс промолчал.

Тони Гроувзу, который неплохо разбирался в людях, показалось, что сэр Рэндольф Мэйс, сломался, уж очень он вяло себя вел на обратном пути, и штурману пришло в голову, что нужно предложить профессору именно сейчас как следует допросить Мэйса. Возможно, историк-журналист был готов признать свое поражение.

Они пикировали на полной скорости к спутнику. Облик Амальтеи изменился. Ледяная ее оболочка растаяла, горячая вода мгновенно выкипела. Пар медленно поднимался и вот-вот должно было показаться то, что они знали, было там, но не могли видеть своими собственными глазами до сих пор, — зеркальный космический корабль, мир, который был космическим кораблем. Алмазная Луна.

В этот момент в их скафандр ворвался голос Джо Уолш:

— Ангус, Тони, возвращайтесь сюда как можно быстрее. У нас чрезвычайная ситуация.

— В чем дело, Джо?

— Выкладывайтесь по полной, ребята. Пустите в ход маневровый двигатель мистера Мэйса, если нужно. Похоже, район вот-вот станет критическим, если наши информаторы знают, о чем, черт возьми, они говорят.

Полетная палуба «Вентриса»

— …привести «Вентрис» в экваториальный трюм корабля-мира. Я не уверена, но думаю, что у вас есть только около двадцати минут, чтобы сделать это, — доносился тихий голос Спарты из динамиков.

— Двадцать минут! — тихо воскликнула Марианна. Она огляделась вокруг, как будто кто-то мог спасти ситуацию. Но Форстер и капитан смотрели на пустой видеоэкран так, словно, сосредоточившись, могли увидеть на нем Спарту. Хокинс жевал губу, беспомощно глядя на Марианну. Даже Блейк, чьим обычным импульсом в чрезвычайных ситуациях было выйти и взорвать что-нибудь, стоял мрачно и бездействовал.

— Здесь еще нет Мак-Нила и Гроувза, инспектор Трой.

— Мэйс? — послышался голос Спарты.

— Да, он с ними.

— Связь есть?

— Я только что приказала им двигаться со всей возможной скоростью, но они находятся примерно в пятнадцати минутах от нашего нынешнего положения.

На мостике «Вентриса» на мгновение воцарилась тишина, затем из динамика снова раздался голос Спарты:

— Вам придется направиться в трюм без них, им придется это сделать самостоятельно.

— У них для этого топлива… — начала Марианна.

Голос Спарты продолжал:

— Похоже, у меня здесь нет никакой свободы действий. Мое ощущение ситуации таково, — корабль-мир находится в автоматическом режиме. Отсчет пошел и точка невозврата пройдена.

— Но, инспектор…

— Извините, сэр, позвольте мне, — прервала Уолш Форстера с дипломатической твердостью, вежливо, но было видно, что возражений она не потерпит, — я отправлю корабль в путь, предупрежу людей. А вы с инспектором можете продолжать спор.

Уолш деловито связалась с компьютером «Вентриса» — запустить корабль без помощи инженера оказалось несколько сложнее, чем обычно, и запрограммировала его на курс к экватору «Алмазной Луны».

— Сэр пристегнитесь. Блейк, займи кресло инженера. Мисс Митчелл, мистер Хокинс, спуститесь вниз, займите предстартовое положение.

Мгновение спустя маневрирующие ракеты взорвались, как гаубицы, достаточно сильно и громко, чтобы у них у всех разболелась голова. «Вентрис» резко ринулся, к черной дыре, которая уже открывалась в боку сверкающего корабля-мира.

Мак-Нил посмотрел на Гроувза. Уолш только что закончила инструктаж:

— Что скажешь, господин навигатор?

— Ну, господин инженер, я только что провел довольно предварительную оценку на рукаве, — он постучал по коробке компьютера, расположенного на предплечье скафандра, — у нас затруднительное положение. Совершить предложенный маневр можно, но при том запасе топлива, который у нас есть, мы прибудем, немного поздновато.

— Можешь, что-нибудь предложить?

Гроувз в своем скафандре заметно пожал плечами:

— Предлагаю вылететь и надеяться, что кто-нибудь что-нибудь придумает, прежде чем у нас кончится бензин.

Мак-Нил искоса взглянул на пленника:

— Полагаю, вам следует проголосовать, Мэйс. Не то чтобы, конечно, мы обязательно это учтем.

Мейс сказал:

— Не важно. Мне нечего добавить.

Затем они включили двигатели скафандров и нырнули к «Алмазной Луне».

«Вентрис» вошел в огромный купол, первоначально исследованный Форстером и Трой на подводной лодке «Манта». Его пространство, похожее на собор, было филигранью из чернил и серебра, начерченной тонкой стальной иглой — ибо теперь он был полон вакуума, а не воды, и его замысловатая архитектура была сурово освещена льющимся юпитерианским светом.

С пола поднялся пучок блестящих механизмов, гибких и живых. Щупальца, схватили «Вентрис», втянули его внутрь, повернули его носом к «Северному плюсу». — Рыба, попала в лапы анемона.

«Вентрис» был расположен параллельно продольной оси корабля-мира. На летной палубе слабая гравитация притягивала людей к передней стене, а не к полу, но сила была очень слабой.

— Уолш, у «Манты» хватит топлива, чтобы добраться к ребятам, — сказал Блейк. — Я могу взять с собой еще два скафандра, выехать на «Манте» туда, там бросить ее, использовать газ своего и дополнительных скафандров, чтобы помочь им дойти.

— Извини, Блейк, — коротко сказала Уолш. — Ты израсходуешь газ своего скафандра и дополнительных, только подстраиваясь под их траекторию.

— Я настаиваю на попытке, — сказал Блейк со всем гневным достоинством, на которое был способен.

— Зачем приносить четыре жертвы вместо трех. — Если бы был хоть малейший шанс… —Уолш застыла. Двое из ее давних спутников, ее старейших друзей, были среди тех, кого она собиралась бросить. — Если хочешь, проверь расчеты. Докажи мне обратное.

Форстер, молчал пристегнутый ремнями к кушетке, оставаясь в стороне от спора. Теперь он поднял печальный взгляд на Блейка:

— Делай, как говорит капитан, Блейк. Сделай расчет, убрав массу Мэйса в расчетах.

Уолш молча смотрела на Блейка. Она просила его взять на себя это бремя.

— Простите, Джо, профессор, — прошептал Блейк. — Не скажу, что мне было бы жаль, если бы они сами сделали такой выбор. Но…

Уолш повернулась к пульту и вручную ввела цифры в компьютер. Расчеты были сделаны, потенциальные траектории были графически показаны.

Уолш и остальные уставились на экран.

— Что ж, — сказала она, — Будем надеяться, что, когда эта мысль придет им в голову, они будут менее брезгливы, чем… чем я.

— О чем ты говоришь? — Спросила Марианна. В этот момент они с Биллом Хокинсом поднялись на летную палубу.

Форстер не смотрел на нее, но заговорил громко и решительно:

— С топливом Мэйса, но без его массы, у Мак-Нила и Гроувза есть шанс вернуться сюда раньше крайнего срока, названного инспектором Трой.

— Быстро тающий шанс, — проворчала Уолш.

Марианна проанализировала сказанное:

— Вы хотите посоветовать им отказаться от Рэндольфа?

— Я бы хотел, чтобы они это сделали. — Форстер посмотрел ей прямо в глаза. — Но я сомневаюсь, что они это сделают.

Марианна могла бы выразить возмущение или ужас. Но она этого не сделала.

— Мы только что миновали точку невозврата, приятель, — сказал Тони Гроувз, направляясь к Юпитеру.

— То есть, если никто не придет нам на помощь, мы будем плыть вечно, — сказал Мак-Нил.

— Боюсь, что так.

Мгновение в их скафандрах звучала лишь статика Юпитера; затем заговорил Мэйс:

— В моем скафандре есть топливо. Просто избавьтесь от меня. Возможно, вы еще сможете спастись.

— Обычно так не делают, — сказал Гроувз.

— А ты, конечно, из тех, кто всегда поступает как обычно, — ехидно заметил Мэйс.

— Я думаю, он пытается спровоцировать нас, Ангус, — сказал Гроувз.

— Это ему не поможет. Это просто дежавю для меня, — сказал Мак-Нил. — «Убей этого странного неудобного парня, и, возможно, проживешь немного дольше». Попробуй это потом пережить.

Гровс прищелкнул языком:

— Слушай, то, что ты сказал, это был каламбур?

Они плыли в космосе, ракеты их скафандров толкали их к «Алмазной Луне», которая теперь почти заполнила небо. Они знали, что у них не будет возможности остановиться или даже повернуть, как только они достигнут ее.

— Откровенно говоря, — сказал Мейс, — мне все равно, останетесь ли вы оба живы. Я хотел бы сделать заявление перед смертью.

— Мы слушаем, — сказал Мак-Нил.

— Только я хочу, чтобы это слышали не только вы двое… Форстер, я полагаю. Эта женщина, Трой, или как она там себя теперь называет.

Мак-Нил включил свой скафандр:

— Вы все еще не можете нас забрать, профессор?

Ответ прозвучал так ясно, как-будто Форстер оказался в скафандре рядом с ними:

— Я слушал ваш разговор, Ангус. Сэр Рэндольф, повторите, что вы хотите сделать.

— Я тоже вас слушаю, сэр Рэндольф, — голос Спарты был так же отчетлив, как и Форстера.

Мейс глубоко вздохнул, глубоко вдохнув холодный воздух скафандра:

— Меня зовут не Рэндольф Мэйс, — начал он. — Вы можете знать меня под другими именами. Уильям Лэрд. Жан-Жак Леке. Мое имя не имеет значения.

— Правильно, твое имя не имеет значения, — сказала Спарта. — Ты думал, что убил моих родителей. Ты думал, что создал меня. Но все, что ты сделал, не имело никакого успеха, мистер Немо.

Продолжайте, — поспешно сказал Форстер.

— Ну, слушай, — устало сказал Мейс. — Проклятая женщина права: я теперь никто. Но мы, пророки, не были сумасшедшими. Мы сохранили «Знание», «Знание», которое сделало эту женщину такой, какая она сейчас есть… «Знание», которое привело всех нас в это место. Мы совершали ужасные преступления во имя «Знания». Может быть, вам покажется странным, что я так откровенно признаюсь в этом. Обычно считается, большинство людей так думают, что преступник не может обладать совестью. Убийца невинных, который убивает из пулемета тех кого никогда не видел раньше, ничего о них не знал, такой неумолимый убийца, не может обладать совестью. Это жалкая ошибка.

В то время, когда Мейс летел сквозь пространство, произнося свой жуткий монолог, всех троих слегка разнесло в разные стороны. В их скафандрах закончилось топливо и они уже на протяжении нескольких сотен метров просто дрейфовали, беспорядочно поворачивались, иногда глядя друг на друга, иногда глядя в пустое пространство, или на зеркальную поверхность того, что было Амальтеей, или в устрашающий облачный котел Юпитера. В стороне от направления их движения увеличивалась сверкающая громада корабля-мира.

— Мы, пророки, хорошо знали, что делаем. Мы жалели тех, кем жертвовали. Древние первобытные люди, которые молились за души съеденных ими оленей, были не более набожны, чем мы.

Мы совершали ужасные преступления и совесть нас не мучила, также как и тех пророков, кто жил до нас на протяжении тысячелетий. Мы верили, что в конце концов история и судьба человечества оправдают нас и все человечество благословит нас.

Никто не живет вечно, и если несколько (или даже очень много) невинных погибнут, но, благодаря их гибели, рай наступит гораздо раньше, то это буде оправдано — многие другие от этого выиграют в будущем.

И вот, во имя «Знания», чтобы поторопить день, когда Всесоздаель-Панкреатор вернется, мы предприняли еще одну попытку создать императора последних дней. — Мы создали ее.

Или, как настойчиво напоминают мне мои коллеги и современники, я создал ее. Но я не могу взять на себя всю ответственность. Ее родители — эти хитрые, лживые венгры, продали ее мне.

Под моим руководством было сделано несколько модификаций. Первой была эта девчонка, но она отказалась сотрудничать, утверждая, что понимает «Знание» лучше, чем рыцари и старейшины. Жаль, что мне не удалось избавиться от своей неудачи.

После ее побега прошло всего несколько лет, прежде чем стало ясно, что семь тысяч лет «Знания» были, мягко говоря, неполными. Венерианские таблички показали, что наши переводы были ошибочными, особенно наш перевод марсианской таблички. Сигнала с родного мира Панкреатора в созвездии Южный Крест не будет. «Дорадус», наш козырь в предстоящей борьбе, был бездарно потерян этим дураком Кингманом.

А эта чудовищная женщина пошла дальше, нападала на нас в наших самых тайных убежищах — я сам был на волосок от смерти от ее рук. Говарду Фалькону, который должен был стать новым императором, не удалось пробудить Панкреатора на Юпитере — так называемый «мир богов» был там всего лишь миром животных. Никто из нас не предвидел значения Амальтеи. В «Знании» об этом не было ни слова. Наши планы и наша гордость были повержены в прах.

Мы, рыцари и старейшины пророков (те из нас, кто выжил) вконец потеряли мужество. Мы столкнулись с горькой истиной, что все, ради чего мы работали и во что верили, было ошибкой. Ложное «Знание» не давало нам никаких привилегий. Если Рай и пришел бы на Землю, мы не были бы среди избранных.

Я отказался вступать в самоубийственный договор с остальными пророками. Они от души проклинали меня, но я, по крайней мере, оказал им услугу, развеяв их прах в космосе.

Я решил сделать три вещи. Посмотреть на лицо Панкреатора. Убить эту ужасную женщину, которую помог создать. И умереть. С этой целью я создал полезную личность сэра Рэндольфа Мэйса и сделал все, о чем вы знаете и можете догадаться.

Я видел Панкреатора. Его вы называете «Послом», — это существо, к которому меня подготовили семь тысяч лет моей традиции. Я даже был готов к неизбежному разочарованию. Он, или она, или что бы это ни было, — это не уродливое существо, но и не бог.

Наконец Мэйс замолчал. Они трое находились не более чем в полукилометре от все еще зияющего отверстия экваториального трюма, в котором обосновался «Вентрис», но не могли ни остановиться ни повернуть, а продолжали двигаться мимо.

Мэйс не удержался и добавил последнее, ненужное замечание:

— Мои надежды на месть тоже не оправдались. Но по крайней мере, третий пункт моей программы, будет выполнен — я умру.

— Ты ошибаешься, Немо. Ты не умрешь. — Спарта рассмеялась низким горловым смехом. — У «Посла» есть имя — Товинта. Товинта — это многое, в том числе и пилот этого корабля, но не то, что ты называешь Панкреатором.

Через секунду, после того как трое мужчин это услышали, из полости огромного трюма корабля-мира появились три почти невидимых тонких серебристых щупальца. Они двигались безошибочно, с быстротой гремучих змей, словно обладая собственным восприятием и умом.

— А-а… полегче там! — Мак-Нил вскрикнул, когда одно из щупалец зацепило его за ногу и дернуло.

— Упс! — Воскликнул Гровс почти в тот же миг — радостно, как мальчишка, щупальце схватило его за руку.

Мейс только удивленно хмыкнул, когда третье щупальце обвилось вокруг его талии.

Серебристые волокна не сразу натянулись, они вылетали из трюма быстрее, чем леска, спущенная с катушки. Разница в скорости между кораблем и людьми была громадной, и умные щупальца корабля не собирались расчленять свою добычу, ликвидируя эту разницу сразу. Но в пределах трехсот метров люди уже на мгновение замерли относительно корабля и затем корабль начал их втягивать.

В их скафандрах раздался спокойный голос Спарты:

— Вас посадят в шлюз «Вентриса», он открыт. У вас будет очень мало времени, чтобы подготовиться к ускорению, самое большее несколько секунд. Не останавливайтесь, чтобы снять скафандры, просто идите в кают-компанию и ложитесь на пол. Я не могу сказать, сколько G у нас будет. Любая ваша задержка будет опасной.

Щупальца, казалось, очень точно знали, какое ускорение и замедление может выдержать человеческое тело без серьезных травм. Они потянули сильно и быстро, застыли в нескольких десятках метров от купола и втащили людей внутрь, когда купол уже начал снова срастаться. Он захлопнулся, лишь только их шлемы оказались под ним.

Вентрис казался до смешного крошечным там, лежа внутри километрового шлюза. Через несколько секунд похожие на хлысты щупальца протолкнули людей через открытый отсек оборудования «Вентриса» — первый, второй, третий, и щупальца исчезли. Даже Рэндольф Мэйс, который совсем недавно произнес свою собственную похоронную речь, поспешил через двойные люки в поисках ровного места, чтобы лечь.

Мир пришел в движение еще до того, как они опустились на колени. Но Спарта, которая, несомненно, знала, что делает, торопя их, преувеличила устрашающие возможности культуры X. Инопланетный корабль (эллипсоид длиной в тридцать километров заполненный водой) не мог развить мгновенно ускорение даже в одно G.

Невероятный столб огня, вырвавшийся из его «Северного полюса», направленного прямо на Юпитер, начал двигать корабль-мир медленно, и в кают-компании «Вентриса» ускорение не ощущалось. Ангус Мак-Нил встал, чтобы устроиться поудобнее, расстегнул шлем и, отбросив его в сторону, стал выбираться из скафандра.

Это было явно преждевременно. Мак-Нил откинул верхнюю половину скафандра, — корабль-мир разогнался до одного G. Скафандр оказался на полпути вниз к полу. — Ускорение достигло пяти G, и Мак-Нила опрокинуло на мягкий пол.

Голос Спарты раздался в шлемах Тони Гроувза и человека, назвавшегося Рэндольфом Мэйсом:

— Мне дали понять, что ускорение будет увеличиваться еще пять минут, а затем прекратится. К тому времени мы уже будем на пути к месту назначения.

Гроувз, штурман, выдавил вопрос из своей обмякшей груди:

— Где это может быть, инспектор?

— Я не знаю. Однако, как я понимаю, мы все-таки встретимся с Панкреатором сэра Рэндольфа.

На мостике корабля-мира — это место исследователи приняли за художественную галерею, маленькая Спарта и большая Товинта изучали живые, сверкающие фрески и таким образом намечали свой курс. Они плыли близко друг к другу, кружась и скользя в водах, общаясь, как будто знали друг друга миллиард лет и танцевали, празднуя свое долгожданное воссоединение.

Но даже когда она танцевала с инопланетянином, событие, которое она представляла себе бесчисленное количество раз в своих снах, она думала о Блейке, своей истинной паре…

Блейк задумчиво сидел в трюме «Вентриса», ощущая себя сильно постаревшим. И он действительно изменился. Стал похож на взрослого, понимающего свою ответственность. — За всю эту поездку он не нашел повода что-нибудь взорвать.