Верное сердце Фрама

V

Седов вЫходил Фрама. Пес медленно пошел на поправку.

Первые дни он лежал молча, лишь глазами следя за Георгием Яковлевичем. Потом, едва раздавались за дверью знакомые шаги, начинал повизгивать и вертеть хвостом. Особенно Фрам любил класть морду на колени Седова и стоять не шевелясь, пока большая рука разглаживала шерсть, водила по белоснежной морде, обходя свежий затянутый грубой коркой рубец.

В отличие от комнатных собак, сибирские лайки не избалованы ни человеческой лаской, ни теплом. Нелегкая жизнь под открытым небом, постоянная борьба за существование сделали их полудикими. Но однажды Фрам лизнул руку Георгия Яковлевича. Это было высшее проявление нежности растревоженного собачьего сердца. При этом он виновато-влюбленно смотрел на Седова, а глаза его, влажные от слез, выражали беспредельную преданность.

— Ну ладно, ну ладно, ведь все обошлось, наладилось, — смущенно произнес Седов, растроганный поведением собаки.

На воздухе выздоровление пошло еще быстрее. Поначалу на прогулках Фрам чувствовал слабость, пьянел от морозного запаха снега и с трудом поспевал за Седовым, легко скользившим на лыжах. Но скоро это прошло, он настолько окреп, что хозяин решил его взять в небольшое путешествие.

Стояла лунная полярная ночь. В такие ночи луна кажется необыкновенно яркой. Она так отчетливо выделяется на темновато-белесом пологе неба, будто врезана в него. И хотя света много, им залита укатанная ветрами снежная равнина, — свет какой-то мягкий, рассеянный. Мороз еще некрепкий — градусов двадцать, ветер стих, лучшей погоды и не придумаешь. Настроение у Фрама хорошее, хозяин рядом — чего же еще?

Настроение испортил Линник. Запрягая собак, на место вожака он поставил Пирата, а его, Фрама, словно забыл, упорно не замечал, всецело отдаваясь хлопотам возле нарт.

Фрам, конечно, не мог позволить, чтобы его лишили законного места. Он взглянул на хозяина — тот спокойно стоял на лыжах, чего-то ожидая, — перевел взгляд на Пирата и предостерегающе зарычал.

Пират уступал Фраму в росте, грудь у него была уже, но он отличался завидной выносливостью и дерзостью. В той знаменитой драке с архангельской сворой Пират показал себя отличным бойцом. В память о потасовке у него болтались клочья разорванного уха.

Словом, Пират не собирался без боя уступать позиции и в ответ на рычание вызывающе оскалил клыки.

Видимо, секунды отделяли их от схватки, потому что лапы Фрама напружинились для прыжка, и тут — о, как это получилось не вовремя! — его окликнул хозяин.

— Ну, не сердись, — попросил хозяин. — Пусть пока поработает Пират. Это временно. Окрепнешь, тогда и займешь свое место.

Хозяин похлопал Фрама по холке и, оттолкнувшись палками лыж, позвал:

— За мной!

По крепкому насту равнины бежать было легко. В лунном сиянии светился снег. Он, видно, слежался, стал плотным, потому что лыжи хозяина оставляли еле заметный след.

Упряжка шла по следу, немного отставая. Фрам время от времени забегал вперед или в сторону, чтобы осмотреть и обнюхать торос, оставить на льду желтую струйку. Упряжка норовила свернуть за ним, но строгий Линник покрикивал: «Я тебе, Пират!» — и заносил над собаками длинный остол.

От хозяина шел пар, он утирал на ходу лоб, да и Фрам дышал все чаще и все больше высовывал язык, на бегу прихватывая снег.

Погода менялась. На луну наползла туча. Сразу стало темно. Спустя минуту луна снова показалась в разрывах тучи, но это была уже не та луна — она походила на бледный, почти белый диск, утонувший в клубах дыма.

Седов с Фрамом взобрался на высокий торос, чтобы оглядеть местность, а упряжке дал сигнал остановиться. Километрах в двух от тороса виднелась темная гладь — очевидно, открылась вода.

Набежал ветерок. Не ветер, а ветерок — нервный, торопливый, словно из дальней дали пришло тревожное предостережение.

Как только спустились с тороса, Фрам потянул хозяина за куртку, отбежал к подветренной стороне льдины и стал энергично рыть ямку. Запряженные лайки, повизгивая, тоже разгребали снег.

— Линник, быстрее палатку, распрягай собак! — скомандовал Седов. Пурга налетела как бешеная, швыряя большие хлопья снега. Протяжное завывание разнеслось по ледяной пустыне. Пурга ревела на сто голосов. Фрам пытался разобраться в этих голосах. Чудилось — ревут моржи и медведи, подвывают волки, грохочут льдины, сшибающиеся друг с другом, кричат ночные совы — глазастые, страшные — Фрам видел их там, под Тобольском.

Снежная яма — жилье тесноватое, но, если надышишь, теплое. Чем больше сверху ложится снегу, тем теплее, рев пурги уже доносится глухо, как сквозь вату.

Фрам постарался устроить свое жилье поближе к хозяину, у самой стенки палатки и напряженно прислушивался: как там? Может быть, ему казалось, а может, Фрам действительно расслышал шипение примуса, бульканье воды в котелке, почуял запах варева и глотнул слюну. Ведь ел-то он утром…

Постепенно тепло разморило, одолела дрема, и Фрам заснул. Так бы проспать ему до утра, но сон собаки чуток. Уши Фрама как бы сами собой стали торчком. Он втянул раз-другой воздух — сомнений не было, где-то поблизости медведь.

Сугробы зашевелились. Несколько собак одновременно почуяли зверя.

Пурга улеглась. Опять светила луна — круглая и плоская, как бубен шамана. Равнина была гладкая, словно укатанная. Ни бугорка, ни камешка.

Медведь приближался осторожно, через каждые несколько шагов останавливаясь, вытягивая шею и внимательно принюхиваясь. Вряд ли он кого-нибудь опасался в этой пустыне — ведь он владыка ледового края, — скорее им владело желание подкрасться незамеченным, не вспугнуть жертву.

Шевелящийся снег остановил зверя. Выскочившие из сугробов собаки пошли, не колеблясь, на медведя. Несколько лаек бросились в обход, Фрам и Пират двинулись на него прямо.

Отступить владыке не позволяла гордость. Да и не так легко повернуть вспять, если голод привел тебя к чему-то живому и теплому.

Собаки, проваливаясь в рыхлом снегу, приближались к зверю.

Фрам, задиристо лая, прыгал то влево, то вправо перед самой медвежьей мордой. Лай несся отовсюду. Наконец Варнак прыгнул на спину медведя. Зверь обернулся — Фрам вцепился в брюхо и яростно рванул клок шерсти.

Мишка встал на дыбы и заревел. Теперь, пожалуй, он пожалел, что сразу не бросился наутек, — к нему приближался человек.

Собаки заплясали вокруг своей жертвы, забывая о предосторожностях. Фрам, ободренный появлением хозяина, прыгнул медведю на грудь. Тот сшиб его ударом лапы и наверняка прикончил бы вторым ударом, если бы Пират с мотающимися лохмотьями уха не повис у него на боку.

Выстрел с близкого расстояния свалил медведя. Через час из палатки, где зашипел примус, разнесся дразнящий запах жареного мяса. Собакам достались внутренности медведя. Фрам с урчанием рвал их зубами. Он так увлекся, что забыл о правилах приличия — белая морда и даже лапы были в медвежьей крови. И на всякий случай, чтобы жадный Варнак, глодавший в двух шагах мозговую кость, не вздумал приблизиться и схватить кусок из чужого завтрака, Фрам недвусмысленно рычал и зло поглядывал на соседа.