Вернувшийся к ответу

Глава восьмая

Не приложилось.

В первые сентябрьские денечки, когда азиатское солнце светит еще во всю свою мощь, но уже не обжигает зноем, а лишь ласкает теплом; когда воздух насквозь пропитан приторно сладким запахом дынь и поздних фруктов, когда по утрам в комнату через открытое окно врывается бодрящий ветерок, таким вот ранним утром Аркаша, сидя в прокуренном строительном вагончике, торопливыми записями заполнял странички видавшего виды блокнота. С начальником стройуправления Толиком, Анатолием Ганиевичем Тешабаевым, Марков познакомился еще в мае, в первые же дни строительства разрушенного Ташкента. Тешабаев был старше Аркадия лет на десять, но держался на равных, положением начальника не кичился, и уже со второй встречи они легко и непринужденно перешли на «ты». В этот день молодой журналист приехал к своему новому другу до начала рабочего дня – знал, что потом Анатолий закрутится по своим многосложным делам и даже минуты для разговора выделить не сможет. А его управление в самом конце августа построило в том самом месте, где был эпицентр землетрясения, роскошную, таких еще в Ташкенте не видывали, школу. Со стеклянными галереями, большим бассейном и двумя спортзалами, просторным светлыми классами и ярким красочным мозаичным панно во всю фасадную стену. А в конце сентября должны были сдать большой многоэтажный дом, куда предстояло заселиться учителям этой чудо-школы. Поглядывая на часы, Тешабаев торопливо диктовал журналисту цифры, фамилии и с явным наслаждением затягивался первой утренней сигаретой.

В строительный вагончик начальника управления ввалился огромный парень в испачканных глиной кирзачах и пропыленном рабочем комбинезоне. Он заговорил неожиданным для его мощной фигуры писклявым жалобным голосом:

– Анатолий Ганиевич, свадьба через неделю, а Ризаев ничего не дает: ни фаты, ни колец, ни продуктов. Сейчас заходил к нему, так он вместо мяса мне свиную тушёнку предложил. И еще смеется, гад…

– Вот Аркадий, рекомендую, – Тешабаев жестом остановил поток излияний парня. – Лучший бригадир нашего управления – Савельев, мой, кстати, тезка – Анатолий. Приехал из Артемовска. Бывший монтажник-высотник, верхолаз. А теперь передовик среди каменщиков. И не только среди каменщиков. Еще и на личном фронте передовик – успел здесь с местной девчонкой познакомиться, а теперь вот, извольте видеть, женятся. И правильно, я тебе скажу, делают. В соответствии с правительственным постановлением Анатолию предоставляется квартира, тем более что он теперь семейный. И не какая-нибудь однушка, а полноценная двухкомнатная квартира. Так что живи и радуйся.

– Да где ж радуйся, Анатолий Ганиевич, когда этот гад Ризаев ничего не дает, – снова завелся Савельев и стал загибать пальцы, перечисляя: – Ни колец, ни фаты, ни продуктов…

Марков слушал, ничего не понимая: кто такой этот самый «гад Ризаев» и почему он должен давать бригадиру свадебную фату, обручальные кольца и продукты.

– По решению союзного совмина сюда, в Ташкент, поступают не только все необходимые стройматериалы и оборудование, но и, как говорится, товары народного потребления. Дефицитные, заметь, товары, – пояснил Тешабаев. – Распоряжаются всем этим дефицитом ОРСы – отделы рабочего снабжения. Им же поступают всякие там причиндалы, необходимые для свадеб, ну, знаешь, как в магазинах для новобрачных. Народ-то у нас в основном молодой трудится, так что свадьбы – дело, как говорится, нередкое. А эти орсовцы весь дефицит налево пускают, а работягам – на тебе, Боже, что мне негоже. Ты вот загляни к ним, сам увидишь – на прилавках только сапоги кирзовые да тушёнка, и то ее наверняка уже жрать нельзя, полгода назад привезли, а она у них на самой жаре стоит, без всякого холодильника. Вот бы ты, товарищ корреспондент молодежной газеты, бабахнул фельетон, как местные торговые работники издеваются над молодыми строителями. Чем тебе не тема?

– Тема действительно классная, только кто ж меня в этот ОРС пустит? – усомнился Аркадий.

– А я вот тебе анекдот расскажу, – неожиданно предложил Анатолий Ганиевич. – К известному иллюзионисту Кио приходит какой-то чувак и говорит: «Игорь Эмильевич, я классный аттракцион придумал. На арене в темноте свет мгновенно вспыхивает и в центре вы – в ослепительно белом фраке. Свет на мгновение гаснет, снова вспыхивает – вы в черном фраке, гаснет, вспыхивает – вы в красном фраке. Ну, как?» «Эффектно, – отвечает Кио. – А как это сделать?» «Ну, на то ты и Кио, – отвечает чувак, – сам думай».

– Это ты к чему? – спросил Марков Анатолия.

– Ну к тому, что ты сам журналист, вот сам и думай, как тебе в ОРС попасть.

Со стройки Аркадий поехал не на занятия в консерваторию, а прямиком в редакцию. Рассказал Рае о том, что узнал сегодня в стройуправлении. Могилевская загорелась мгновенно и решительно потащила Аркадия к главному редактору газеты Юрию Рыбкину. До этого главного Аркадию приходилось видеть всего пару раз, да и то лишь мельком, в редакционном коридоре. Он не без робости переступил порог кабинета, где огромный стол был завален рукописями и газетными полосами, остро пахнущими типографской краской.

– Это Аркадий Марков, – представила его Раиса, – наш юнкор, – и уточнила: – Теперь уже студент.

– Ага! – радостно воскликнул Рыбкин, будто с нетерпением только этой встречи и ждал. – Ну ты, старичок, молодец, отгрохал про академика Губина очерк – будь здоров. Мне даже из президиума Академии наук звонили, благодарили. Да и о строительстве Ташкента ты бойко пишешь. У нас в штате поработать не хочешь? – огорошил главный редактор вопросом.

– Да я… Конечно, – сбивчиво заговорил Аркадий, не смея поверить, что вот здесь, прямо сейчас сбывается его самая заветная мечта. Сбывается то, о чем он грезил, не смея пока еще даже надеяться, что это когда-то осуществится. – Я, правда, в консерваторию поступил в этом году…

– Эка беда, – хмыкнул Рыбкин, – переведись на заочное.

– Я по классу альта учусь, у нас нет заочного отделения.

– Ну, знаешь, старик, это уж твои проблемы. А таких предложений, как я тебе сейчас сделал, два раза не повторяют.

– Я понимаю, я согласен, – торопливо проговорил Марков, мысленно костеря себя за то, что влез с этим дурацким разговором про консерваторию.

– А с чем вы, Раиса Семеновна, собственно пришли? – построжал главный.

Могилевская изложила суть того, что Марков узнал сегодня утром на стройке.

Юрий Иванович вышел из-за своего огромного стола, подошел к Аркадию, положил ему руку на плечо, пытливо глянул в глаза:

– Похоже, я в тебе не ошибся, музыкант. Но в одиночку тебе с этой проблемой не совладать. Мы сейчас вот как сделаем. Я позвоню в горком комсомола, в «Комсомольский прожектор», у них есть официальные полномочия, они помогут тебе с нужными документами ознакомиться. А ты отправляйся снова на стройку, только желательно не в одно управление, а в несколько. Походи там по этим орсовским магазинам, посмотри, что и как, думаю, картина везде одинаковая – ворье они, эти торгаши. Поговори со строителями, они тебе много чего понарасскажут – не сомневаюсь. Только знаешь что, ты б оделся как-нибудь попроще, ну не так пижонисто, да и постригся заодно, а то у тебя «скрипач» на лбу огромными буквами написано. Все понял? Тогда будем считать это твое задание – испытательным. В тот день, когда твой материал будет опубликован, можешь выходить на работу. Как, согласен?

***

Масштаб воровства в строительных ОРСах масштабу самого строительства ничуть не уступал. В этом Аркадий убедился доподлинно. Со всех концов страны, что занимала тогда, как горделиво подчеркивалось всюду, шестую часть земной суши, шли в Ташкент самые что ни на есть дефицитные товары. Рыдая от беспомощной злобы, начальники торгов всех союзных республик перераспределяли львиную часть импорта в узбекскую столицу, сюда нескончаемыми контейнерами шли рижские дефицитные портативные транзисторные радиоприемники «Спидола», минские мебельные гарнитуры, которые, по мнению многих, ничуть не уступали румынским и польским; в невероятных количествах поступали самые деликатесные рыбные консервы, включая супердефицитные тогда балык и печень трески, шоколадные конфеты московских и молдавских кондитерских фабрик, одежда и обувь стран Восточной Европы, даже Финляндии и Австрии. Объемы поставок были грандиозны. И из всего этого огромного потока товарного великолепия до обычных работяг не доходило ровным счетом ничего. Торгаши рассуждали цинично, но весьма, со своей, разумеется точки зрения, здраво. Строительство в Ташкенте, такими темпами, как оно ведется, продлится никак не больше трех, ну от силы – пяти лет. Закончится великая стройка, закончится и великая поставка товаров. А значит, что? Значит, надо успеть. Не зря же сказано: для кого – война, а для кого – мать родна.

В один из магазинов ОРСа, как раз в управлении, где начальником был Тешабаев, Аркадий зашел уже на следующий день. Как ему и предрекали, на прилавках в изобилии стояли кирзовые сапоги, рядом высились груды консервных банок с тушёнкой. В изобилии были трехлитровые банки с помутневшим березовым соком. Аркадий извлек из папки свой редакционный бланк, удостоверяющий, что он нештатный корреспондент молодежной газеты. Директор долго вчитывался в коротенький текст, потом вернул бланк Маркову и спросил: «Чего хочешь?»

– Мне надо взглянуть на документы и…

– Пошел на хер, – не дослушав, перебил его директор. – А еще раз придешь, ноги поломаю. Ты что думаешь, бумажку приволок, так я от страха обосрусь. Иди, иди, в другом месте дураков ищи, – и он расхохотался, обнажив два ряда золотых коронок.

– А ты уволить его не можешь? – спросил Аркадий Анатолия Ганиевича.

– В том-то и дело, что не могу. ОРС не в моем ведении, у них своя контора и прямое подчинение. Рука руку моет – слыхал про такое? О! – оживился Тешабаев. – Кажется, я смогу тебе помочь. Сегодня вечером мы собираемся в чайхане. У одного нашего бригадира сын родился. Он раньше в ОРСе работал, простым грузчиком, так что нагляделся там всякого. Поговори с ним…

Бывший грузчик Дима был не особо разговорчив, но кое-что все же рассказал. Система работает безотказно. На каждый товар имеется своя наценка – от вышестоящей инстанции к следующей наценка, естественно, увеличивается. Пока, допустим, банка печени трески дойдёт от городского склада главного управления рабочего снабжения до орсовского магазина в стройуправлении, то есть низового звена, то она уже будет стоить не сорок копеек по номиналу, а все девяносто, а то и рубль. По какой цене её будет сдавать завмаг – никого не интересует. Он свои копейки, рубли, сотни тысячи, в зависимости от ценности товара, уже куда надо внес. Фиксированно. Так что в дальнейших действиях его никто не ограничивает и не контролирует. Продавай кому хочешь и по какой хочешь цене.

Ребятам из «Комсомольского прожектора», хоть у них и впрямь были кое-какие полномочия, все же документов удалось раздобыть немного. Но и тех хватило, чтобы ужаснуться масштабам этого невиданного, беззастенчивого и безбоязненного воровства.

Назвав свой, первый в его пока еще только начинающейся журналистской жизни фельетон «Кривое зеркало» – заголовки у него тогда еще изрядно «хромали», – Аркадий, просидев над своим творением всю ночь, отвез его в редакцию, оставил на столе у Могилевской и отправился к Тешабаеву. Вагончик начальника СУ оказался закрытым, и Марков отправился разыскивать друга. Он шел вдоль отвального котлована. За спиной раздался какой-то шорох, но Аркадий не успел оглянуться: в этот момент почувствовал легкий толчок в спину. Вернее, ему показалось, что толчок был легким. Позже установили, что огрели его по спине найденной поблизости доской, из которой к тому же торчало острием множество гвоздей, – орудие преступления заготовили заранее. Сознание, он, видно, потерял сразу и без сознания уже скатился на дно котлована. Нашли его через сутки, да и то случайно. Перед тем как вывалить битый кирпич из кузова самосвала, никуда не спешащий водитель решил перекурить. Выщелкнув окурок и наблюдая за траекторией его полета, водила зорко углядел на дне котлована что-то блестящее. Любопытство взяло верх над осторожностью, шажочек за шажочком он спустился вниз, где и обнаружил полуприсыпанного песком Маркова. А блестели часы на его руке. Плоские, очень модные в те годы, часы «Полет», что в честь поступления в консерваторию подарила любимому Аркашеньке баба Сима. Чем и спасла своего внука.

(Оглядываясь на будущее)

Худсовет проходил вяло. Высказываться никому не хотелось, потому что в зал нежданно-негаданно явился сам великий и ужасный Малик Каюмов, директор киностудии «Узбекфильм», Герой Соцтруда, лауреат Ленинской премии, народный артист СССР и обладатель еще невероятного множества званий и регалий. Тот самый Малик Каюмов, который, будучи начинающим оператором-документалистом, 21 июня 1941 года, то есть за день до начала Отечественной войны, снимал в Самарканде вскрытие гробницы завоевателя Тамерлана, Тимура, Амира Тимура, сына Тарагая из монгольского рода Барлас, что родился в 1336 году в узбекском городе Кеш.

Завоевав немало земель, Тамерлан правил большей частью Средней Азии, Месопотамии и Кавказа, а также территориями, где находятся современные Сирия, Афганистан и Пакистан. Великий хромой не был потомком Чингисхана и не имел права носить титул хана, а поэтому довольствовался статусом великого эмира. Видать, буйному полководцу это не давало покоя, и он, женившись на дочери какого-то из потомков Чингисхана, все же присвоил себе титул «ханский зять». Упокоился завоеватель Тимур, прожив около семидесяти лет, в древнем Самарканде. Гробница его считалась неприкосновенной, ходили легенды, что того, кто только посмеет к ней прикоснуться, ждут невероятные несчастья, смерть и разрушения. Советские археологи, безбожники, не верящие ни в какие предсказания и приметы, забили на это проклятье и в 1941 году начали раскопки вокруг захоронения Тимура. Вооружившись кетменями и любимым оружием пролетариата – увесистыми камнями, – местные узбеки попытались отогнать богохульников-ученых от захоронения, но грянули выстрелы бравых красноармейцев, местные вынуждены были ретироваться, раскопки продолжились.

Кто-то из идеологов страны Советов решил, что данное событие необходимо запечатлеть на кинопленку. Дабы не гнать оператора из Москвы, велели привлечь к съемкам местную киностудию. Но ни один из старых и опытных операторов не согласился отправиться в Самарканд. Они все, до единого, либо срочно заболели, либо скоропалительно уехали в отпуск. Нашли одного-единственного, тогда еще всего несколько дней проработавшего на студии, оператора по имени Малик Каюмов. Он и снял раскопки, о которых газета «Известия» 21 июня 1941 года сообщила: «Сегодня продолжились раскопки в мавзолее «Гур-Эмир». Антропологи и химики подвергли тщательному исследованию останки Тамерлана. Ученые обнаружили, что на черепе сохранились остатки волос. Определена возможность восстановить достаточно точный портретный облик завоевателя». Ученый мир не успел восхититься открытием советских археологов – 22 июня гитлеровская Германия напала на СССР. В Узбекистане никто не сомневался – проклятие сработало, и еще четыре с лишним года уносило жизни миллионов людей по всему миру.

Малик Каюмов тем временем стал прекрасным оператором, он работал с выдающимися режиссерами и сценаристами, киностудию возглавлял и по регалиям, и по праву.

Так сложилось, что сценарий своей первой документашки Аркадий Марков написал с легкой руки Малика Каюмова, и теперь мэтр не упускал возможности поинтересоваться творчеством своего «крестника». Вот и сейчас, когда худсовет смотрел фильм про Афганистан, снятый по сценарию Маркова, директор киностудии собственной персоной заявился в просмотровый зал. Потому и молчали члены худсовета – что толку говорить, когда все равно будет так, как скажет Каюмов. Он поднялся со своего места – высокий, костистый, все еще крепкий, – зажал в зубах папиросу, сигарет не признавал, сказал своим глухим голосом:

– Фильм хоть сейчас можно выпускать на экран. И все же я бы попросил авторов доснять один эпизод. Вы, Аркадий, когда возвращаетесь в Афганистан? – спросил Малик Каюмович, обращаясь к Маркову.

– Еще вчера должен был отбыть, задержался из-за худсовета.

– Ну вот и прекрасно, пойдемте ко мне, я расскажу вам, что бы мне хотелось видеть.

Мнение членов худсовета его интересовало в последнюю очередь, если интересовало вообще.

Директор студии повел сценариста не в рабочий кабинет, а в чайхану. Знаменитую чайхану «Басмачфильма», как обидно прозвали киностудию «Узбекфильм» советские киношники, намекая, что в Ташкенте, кроме фильмов о басмачах, ни хрена больше не снимается. Буфеты, кафешки, ресторанчики и бары есть на любой киностудии мира. Чайхана – только на «Узбекфильме». Большой знаток и любитель национальной кухни, Малик Каюмов лично следил, чтобы в его чайхане работали самые лучшие мастера по приготовлению узбекских блюд.

– Казан с утренним пловом открою через пятнадцать минут, домулло (в переводе с узбекского – «уважаемый учитель». – прим. автора), – почтительно обратился к директору студии повар, едва они заняли место в уютном уголке чайханы. – Пока могу предложить съесть по шампуру шашлыка из свежайшей молодой баранины.

Каюмов вопрошающе взглянул на молодого автора.

– Шашлык я и в Афганистане поем, там его готовят отменно. А вот такого плова, как у вас, Малик Каюмович, нигде нет. Так что не хочу себе аппетит перебивать.

– Согласен, попьем чаю и подождем плов. А пока поделюсь своей идеей, – заявил Малик Каюмович. – Твой фильм начинается с того, как пограничную заставу на рассвете будят выстрелы душманов. Я несколько раз бывал в тех местах и обратил внимание, какой невероятно красивый рассвет над Амударьей. На мой взгляд, нужно доснять коротенький эпизод восхода солнца, а потом – выстрелы. Как переход от мирного дня к войне. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Гениально! – с энтузиазмом отреагировал Марков. К тому времени он, если не полностью, то уж, во всяком случае, в достаточной мере овладел искусством угадывать настроение и даже ход мыслей сильных мира сего, что в проститутской профессии журналиста было не только не лишним, но чаще всего – необходимым. Эпизод, предложенный мэтром кинематографии, ничего гениального в себе не содержал. Всем киношникам было прекрасно известно, что «дед» повернут на всяких там закатах-восходах и его хлебом не корми – дай только воткнуть куда-нибудь в кинокартину вид восходящего, или закатного, солнца. – Только режиссер, Малик Каюмович, уже группу-то распустил, даже не знаю, как теперь быть. И упускать такой эпизод – это картину обеднить, – заныл сценарист.

– Никаких «обеднить», – решительно заявил директор студии. Вдохновленный тем, что его идея нашла столь горячую поддержку сценариста, он готов был административные горы свернуть. – Вся группа тебе, собственно, не нужна, даже звук не нужен. Возьмешь с собой оператора и камеру, вот и все. Мы еще с тобой не успеем плов доесть, а оператор будет готов. Во сколько у тебя самолет на Кабул? Отснимитесь, и оператор сам пленку привезет. У тебя картину кто снимал, Хмара? Ну Николай оператор опытный, и вкус у Хмары отменный, на него можно положиться. А смонтируем без тебя, можешь не беспокоиться, я сам проконтролирую. Надеюсь, ты мне доверяешь… – и Малик Каюмович от души рассмеялся, показывая, как развеселила его собственная шутка.

***

Всякий раз, когда военно-транспортный Ил-76 начинал снижаться над Кабулом, настроение у Маркова портилось. Эта выжженная солнцем грязно-рыжая земля, вечно свинцовое от пыли небо, липкий зной, унылые холмы на горизонте – все наводило на него тоску и уныние.

Первым, кого он увидел у трапа, был собкор советского телевидения в Афганистане Миша Лещинский. Он провожал известного политического обозревателя Александра Каверзнева. Тот пытался забрать у молоденького лейтенантика свой объемистый командировочный портфель.

– Ну что вы, Александр Александрович, – возражал лейтенант. – Мне же совсем не трудно, я вам ваш портфель прямо в самолет занесу. Для меня это честь. Я потом всем рассказывать буду, что живого Каверзнева видел, – и увидев недовольный взгляд знаменитого журналиста, смущенно забормотал: – Ну я в том смысле, что не в телевизоре, а живьем, – и, окончательно смутившись от собственной нелепости, махнул огорченно рукой и полез внутрь огромного самолетного брюха, который в народе был больше известен как «Черный тюльпан». Для Каверзнева этот рейс Ил-76 и дурацкая фраза лейтенантика «живым видел» оказались зловеще пророческими. Через несколько часов он, по неизвестной до сего дня причине, скончался в своей собственной московской квартире.

А в тот день, проводив гостя, Лещинский отозвал Аркадия в сторону и, взяв за локоть, сказал: «Извини, старик, я знаю, что на Востоке гонцам, принесшим дурную весть, отрубали голову, – Михаил грустно усмехнулся. – Но так уж вышло, что мне приходится тебе сообщать: дружок твой, Валера Глезденев, вчера погиб. Полетел на «вертушке» в Кандагар, ну и… Прямым попаданием, никто не уцелел.

Валера был собкором военной газеты Туркестанского округа в Афганистане, недавно капитана получил. Они дружили много лет. Здесь, в Кабуле, Глезденев жил в соседнем от Маркова доме. Но больше времени проводил у него, чем в своей квартире, – вдвоем в этом диком, полуразрушенном городе, который подвергался ежедневным ракетным обстрелам, было не то что веселее, а как-то спокойнее. И вот теперь Валеры не стало…

Марков глянул на часы. Скоро начнет светать. Если не расслабляться, можно уже сегодня успеть все сделать и ночным рейсом отправить оператора обратно в Ташкент. Раздобыть военный «газик» было делом несложным, и они с Колей Хмарой отправились в путь. Безошибочно опытным взглядом, определив великолепное место на склоне – внизу Амударья делает плавный изгиб, на противоположном берегу – камыши, из-за которых вот-вот появится солнце, – оператор установил штатив, извлек из кофра камеру. Поколдовав немного, подозвал Аркадия, жестом предложил взглянуть в видоискатель – верно ли кадр выбрал? Он взглянул, но ничего не увидел. Вмиг взошедшее солнце так нещадно било в объектив, что Марков ничего не мог разглядеть. Поднял, согнув в локте руку, чтобы загородиться от солнца, и оно… погасло. Снайпер, засевший в камышовых кустах на другом берегу реки, увидел блеснувшее стекло объектива кинокамеры и выстрелил на этот блик. Пуля раздробила руку, и без того искалеченную при давнем падении в строительный котлован. Но если бы не поднятая рука, выстрел угодил бы точно в висок. Николай подхватил истекающего кровью Аркадия и вместе с ним покатился по склону вниз.

На «газике» его привезли в медсанбат, где сделали срочную операцию, потом отправили в главный военный госпиталь Кабула. Но ничего этого Марков уже не знал. Через пару часов после операции потерял сознание. Выяснилось, что в полевом медсанбате ему в рану внесли страшную заразу с нежным названием золотистый стафилококк. Выжил он чудом, во многом благодаря круглосуточному вниманию и опеке заведующего первой хирургией госпиталя подполковника Николая Николаевича Касаткина. В далеком теперь уже детстве просто Кольки, с которым в одной школе учились и которому Аркашка помогал подготовиться к вступительному экзамену по сочинению при поступлении в Ташкентский мединститут.