Вернувшийся к ответу

Глава шестая

Что-то в нем будто надорвалось, после грубой выходки Ормели, когда Сергей недвусмысленно указал ему на дверь. Он охладел к своим записям, в училище ходил по инерции, практически не замечая, что творится вокруг; невпопад отвечал на вопросы и даже книги, без которых жизни своей не мыслил, читал, не в состоянии вникнуть в содержание.

Вспоминая свое бесславное, точнее – несостоявшееся интервью с зазнайкой-баскетболисткой, он не себя, а ее, Белову, во всём винил. Оправдывая себя, любимого, находил тысячи объективных причин, по которым беседа не просто не состоялась, а не могла состояться. В таком сомнамбулическом состоянии он прожил месяц, пока отчетливо и ясно не всплыл перед ним вопрос: а дальше-то что?

***

…Аркаше было лет около десяти, когда заболел он странной, никому не ведомой болезнью. Просто однажды утром подняться был не в силах, а когда измеряли температуру, то оказалась она всего лишь на одну десятую, как потом констатировал доктор, выше температуры трупа. Всякие доценты-профессора в дом ходили косяками, это уж встревоженная баба Сима расстаралась, всех, кого могла, на ноги подняла, не на шутку встревоженная странной болезнью любимого внука. Седые эскулапы осматривали мальчишку и только руками разводили. В итоге пришли к мнению, что у пациента «упадок сил», не конкретизируя, впрочем, где и на каком поприще мог так надорвать свои силы этот сопливый пациент, чтобы израсходовать их до жизненного предела. Факт, однако ж, остается фактом – в постели, слабый и ко всему равнодушный, пролежал он три месяца.

Однажды, без вызова, пришла к ним в дом молодая докторица. Недавняя выпускница местного мединститута, отличница, получила она красный диплом, а вместе с ним распределение не в отдаленный кишлак, а в городскую детскую поликлинику. По каким-то там инструкциям Минздрава участковые врачи должны были на дому посещать хронически больных детишек. Малолетний Аркаша оказался «в списке», и докторша, имени которой так никто и не запомнил, отправилась к Марковым. Осмотрев мальчишку и выслушав от опечаленной бабы Симы рассказ о странной болезни внука, районный доктор откинула одеяло, ощупала того с ног до головы, а потом… пощекотала ему пятки. Аркашка, до безумия боявшийся щекотки, извивался, как уж, заливаясь смехом. После чего докторша попросила оставить ее с пациентом наедине и разговаривала с ним чуть ли не целый час. Затем вышла из комнаты, вымыла руки, от вежливо предложенного бабой Симой чаю отказалась, а вот шоколадную конфетку из вазочки не удержалась – взяла – сама еще девчонка.

– Здоров ваш внук, абсолютно здоров, – твердо и уверенно заявила врач. – Просто он у вас очень много читает, постоянно о чем-то думает, а справиться со своими мыслями пока не может – мал еще. Вот и наступила у него апатия. Нужно просто его на что-то переключить. На какую-то активную деятельность.

– Так ведь он на скрипке учится, – попыталась возразить баба Сима.

– Скрипка – это не совсем то, – поморщилась доктор. – Ему нужны физические занятия. Пусть кто-то из взрослых заставляет его по утрам делать зарядку, но желательно, чтобы это какую-нибудь игру напоминало. А лучше всего – отдайте его в спортивную секцию, неважно какую, пусть сам выберет, – и, увидев недоверие во взгляде пожилой женщины, добавила строго и уверенно: – Ваш внук здоров, а спортом ему заняться необходимо. И перестаньте пичкать его лекарствами, пощадите молодую печень.

Когда Аркаша услышал, что доктор рекомендовала ему заниматься спортом, то загорелся этой идеей мгновенно. Недавно он прочитал две книжки о боксерах, и обе произвели на него огромное впечатление. Первая, так, даже не книжка, а скорее брошюрка, называлась «Мальчик из Дворца пионеров» – о том, как ленинградский школьник Гена Шатков, едва сдав выпускные экзамены, поехал в далекую Австралию и там, в Мельбурне, стал олимпийским чемпионом по боксу.

Вторая книга была увесистой, солидной. Называлась «Джексон остается в России». В предисловии было сказано, что автор – Георгий Свиридов – в прошлом сам боксер, а ныне возглавляет недавно созданную в стране Федерацию бокса СССР. Роман рассказывал о удивительной судьбе американского мальчишки Сидди, который с детства увлекался боксом, стал чемпионом Соединенных Штатов Америки. Волею судьбы американский гражданин Сидней Луи Джаксон (подлинное имя чемпиона США, впоследствии заслуженного тренера СССР С. Л. Джаксона. – прим. автора) оказался накануне Первой мировой войны в заснеженном российском Архангельске. Пытаясь добраться до Америки кружным путем, через Китай, он очутился в Ташкенте, где и застал его Октябрьский переворот.

Джаксон остался, создал первую в Центральной Азии секцию боксу, впоследствии стал заслуженным тренером СССР, его выпускники поднимались на высшие ступени пьедесталов почета самых крупных союзных и международных турниров. В Ташкенте о Джаксоне ходили легенды. Мальчишки рассказывали, что у тех, кто попадает к Сергею Львовичу, так его здесь звали на русский манер, не стать чемпионом по боксу просто шансов нет. Кроме взрослых боксеров Джаксон тренировал и детей. Во Дворце пионеров.

Живое воображение, привыкшее к беспрестанным фантазиям, подсказало Аркашке, что сие совпадение весьма символично и случайным быть не может: Геннадий Шатков стал Олимпийским чемпионом, тренируясь во Дворце пионеров. Джаксон тренирует мальчишек во Дворце пионеров. Стало быть, путь к олимпийскому пьедесталу надо начинать со Дворца пионеров. В своих грезах он видел себя сильным, мужественным. Вот Аркадий Марков выходит на ринг, и звук гонга, извещающий о начале поединка, еще не успевает стихнуть, а поверженный противник уже лежит на полу. «Нокаут», говорит судья и поднимает руку победителя. А вот он же, Аркаша, идет по улице, и какие-то хулиганы не дают проходу Ирочке Беляевой, которая в его сторону даже и не смотрит. «Подержи», – говорит Аркаша и протягивает Ирочке спортивную сумку, через ручку которой перекинуты боксерские перчатки. Удар, второй, третий. Посрамленные хулиганы бегут без оглядки. А Ирочка, возвращая герою сумку, смотрит на него с нескрываемым восхищением…

Когда отпрыск заявил о своем желании заниматься боксом, женская часть семьи пришла в ужас. «Но у тебя же скрипка! Какой же может быть бокс?!», – причитала баба Сима. «Сыночек, тебя там будут бить», – прошептала мама.

Н-да, не следовало ей бросаться такой неосторожной фразой.

– Это я буду их бить, – заявил будущий чемпион и распрямил, как сумел, свои узенькие плечики.

Отец, подводя итог этому невеселому семейному совету, закурил свою неизменную «беломорину» и произнес спокойно:

– Пусть пойдет. Получит пару раз по морде и очухается. Или научится сдачу давать. Меня, малого, на улице лупили до тех пор, пока я сам всех лупить не стал.

– Ты и курить с малолетства начал, – сварливо пробурчала теща в адрес зятя. – Что ж, и ему прикажешь?

***

Робея, пришел десятилетний Марков на первое занятие во Дворец пионеров, с удивлением рассматривая зал, стены которого были сплошь зеркальными. Посередине зала на небольшом возвышении белели канаты боксерского ринга. Староста младшей школьной группы подвел его к тренеру: «Вот, Сергей Львович, новенький, хочет к нам в секцию записаться». Джаксон лишь кивнул молча.

Началась разминка. Сначала просто бежали вокруг зала, потом бежали спиной, потом был бег боковыми шагами, после чего – вприсядку. Он уже ног под собой не чуял и боялся только одного – растянуться по полу на глазах у всех. Тренер хлопнул в ладоши, отдал команду, понятную лишь тем, кто знал, о чем речь идет. Часть мальчишек встали перед зеркалами и стали делать какие-то странные движения, словно перекачивались с ноги на ногу. Остальные взяли в руки скакалки и стали скакать. Но как! Девчонки с их улицы просто с ума бы посходили от зависти. Скакалки сначала мелькали в руках у юных боксеров, а потом только свист их в воздухе раздавался, а от невероятно быстрого вращения резиновый прут даже видно не было.

Аркадий в растерянности остановился невдалеке от ринга, не зная, чем ему заняться. Но тут подошел тренер: небольшого роста, седой, как лунь, но подтянутый, быстрый в движениях. На руках у тренера были какие-то странные перчатки – огромные, но не круглые, а продолговатые. Джаксон объяснил новичку, что это «лапы» и по ним нужно бить, стараясь попасть. Аркашка начал прыгать, следя за тем, как тренер то и дело меняет положение «лап», и вскоре… оказался на полу. Он и сам не заметил, куда его ударили, в живот ли, в подбородок, а может, в плечо… Просто ноги подогнулись, и он растянулся. Огляделся по сторонам, никто над ним не смеялся, да и вообще каждый был занят и до новичка никому дела не было. Поднялся, вроде ничего не болело. Но было чуть ли не до слез обидно. И отчего-то – очень стыдно.

– Твоя тренировка на сегодня закончена, – заявил Джаксон и пошел прочь.

Конечно, Аркадий не мог знать, что это была излюбленная манера старого тренера проверять новичков. Если сумеет пережить страх от полученного удара, справиться с обидой и придет на следующую тренировку, значит, останется в секции. Ничего этого не зная, Аркаша мучился сомнениями, но через два дня снова отправился во Дворец пионеров, чем несказанно удивил Сиднея Джаксона.

И все же бокс вскоре пришлось бросить – с занятиями скрипкой этот вид спорта и впрямь был никак не совместим. Однако те несколько занятий, которые он провел во Дворце пионеров, вспоминал часто.

***

«Может, и Ормели поступил со мной так же жестоко, как когда-то, на первой тренировке, Сергей Львович», – терзался сомнениями изгнанный из редакции молодежки Марков. И надо сказать, он был недалек от истины. Хотя, по правде говоря, неуравновешенный и склонный к экзальтации Сергей Ормели действовал скорее импульсивно, нежели в обдуманно воспитательных целях.

«Я поднялся на ноги после удара тренера, вернулся на тренировку, поднимусь и сейчас», – красиво фантазировал Марков, трясясь в вагоне трамвая. Ах, какие страстные, убедительные речи и неопровержимые, в свою пользу, аргументы приводил он в той мысленной пламенной полемике, которую воображал себе по дороге в редакцию. Как был убедителен в своей правоте, которую не сможет не признать Сергей.

Но! Юнкор предполагает, а редакция располагает. Ормели в кабинете не оказалось, он был в командировке, и вообще выяснилось, что у Аркадия Маркова теперь совсем другой наставник – Раиса Семеновна Могилевская, та самая Рая, которая когда-то попросила его сыграть на скрипке.

Раису осенила идея объединить всех школьников – авторов молодежной газеты в единый клуб. Идея пришлась по душе главному редактору. Клуб – это красиво, объединение «школьной учащейся молодежи», редактор даже мыслил штампами комсомольского работника, идеологически правильное и выверенное решение. Клуб назвали «Факел». Для «факелят» даже заказали специальные удостоверения, которыми они несказанно гордились. Пацаны, девчонок в «Факеле» почему-то почти не было, за глаза называли Раю «мама», слушались беспрекословно. И молча завидовали «Музыканту». Могилевская и впрямь благоволила к этому худющему нескладному подростку. С того, наверное, дня, когда он своей скрипкой разбередил ей душу. Но скрипка скрипкой, а, будучи опытным журналистом, Рая углядела в Маркове что-то такое, чего пока не видели в нем остальные, да и сам он тоже не видел.

***

– Вот о ком писать надо! – как-то раз вечером, когда в редакции уже почти никого не было, воскликнула Могилевская и прочитала заметку на первой полосе центральной газеты: «Академику Академии наук Узбекской ССР Виктору Ивановичу Губину присуждена Ленинская премия…» И пояснила для Маркова – в тот поздний час они в кабинете были вдвоем, все «факельцы» уже разошлись:

– Виктор Иванович изобрел принципиально новый прибор, который способен за сутки, а то и больше, спрогнозировать выпадение града. Аналогов такого прибора нет во всем мире. Ты представляешь, какой это для народного хозяйства бесценный прибор.

Аркадий не представлял ни в первом, ни в далеком приближении, о чем идет речь, но, не желая выказать перед «мамой» своей полнейшей безграмотности, согласно кивнул.

– А знаешь, Аркаша, мы с Виктором Ивановичем когда-то были соседями, в одном дворе жили. Мои родители с ним и его женой даже дружили. Я постараюсь до него дозвониться и попробую убедить, чтобы он тебе рассказал о своем новом приборе.

– Рая, я о баскетболистке Беловой написать не сумел, а ты меня в пасть к академику собираешься засунуть, – мрачно отреагировал Марков. – И имей ввиду: у меня по физике тройка, а двойку мне не ставят только потому, чтобы меня из училища не отчислили.

– Знаешь что, – вспылила Могилевская, – хватит голову пеплом посыпать. И жалеть себя тоже хватит – ах, я бедненький, я несчастненький, меня баскетболистка прогнала. В конце концов, за одного битого двух небитых дают. Слыхал такое?

Могилевская была фантазеркой и выдумщицей, идеями фонтанировала беспрестанно – в редакции все это знали. Аркадий успокаивал себя тем, что «мама» либо забудет о своей идее, либо академик, даже если она действительно до него дозвонится, пошлет ее куда подальше. Но через неделю Рая его огорошила: «Записывай. Улица Гоголя, 35, президиум академии наук, третий этаж, кабинет 111, завтра в пять часов вечера. Губин Виктор Иванович. Он уделит тебе тридцать минут». И, видя растерянность своего подопечного, Рая сделала вид, что ей крайне некогда: «Иди, иди, Аркаша, у меня полоса нечитанная, не до тебя сейчас…» Она и сама теперь страшилась, что втянула мальчишку в такую историю.

Дома Аркадий достал из книжного шкафа свою палочку-выручалочку – детскую энциклопедию, подарок родителей. В общеобразовательных предметах, кроме литературы, истории и обществоведения, учащийся музыкального училища Марков мало чего смыслил – мягко говоря. А по правде сказать, ни бельмеса не смыслил вообще. Перед контрольными, вызнав тему, он брал соответственный том той самой детской энциклопедии, наизусть, как стихотворение, заучивал соответствующую статью и потом добросовестно ее переписывал в классе. Преподаватели смотрели на это сквозь пальцы, все же главным критерием в училище была и оставалась музыкальная специальность.

Прочитав в энциклопедии всё, что касалось града и природы его происхождения, Марков, так ничего и не поняв, отправился спать, и снилось ему, что Сидней Луи Джаксон ни за что не хочет принимать в секцию бокса Дворца пионеров Раису Семеновну Могилевскую, потому что она не умеет прыгать на скакалке. После этого идиотского сна он проснулся вконец разбитым и весь день думал о том, как бы половчее соскочить с этого задания, где, кроме позора, его ждать ничего не может. Так ничего и не придумав, надел костюм, который терпеть не мог, и отправился на улицу Гоголя, где размещался храм республиканской науки.

Виктор Иванович Губин никак не соответствовал представлению юнкора молодежной газеты Маркова об академиках. На его взъерошенной шевелюре не было академической шапочки, облачен он был не в мантию и даже не в костюм, а в ковбойку и какую-то довольно потертую несолидную курточку, говорил смешным фальцетом и беспрестанно курил папиросы, то и дело забывая стряхивать пепел в пепельницу и роняя его на собственные брюки.

– Так что же вас, молодой человек, интересует? – спросил академик и, видя, что молодой человек не в состоянии сформулировать, что именно его интересует, сам начал рассказывать о своем изобретении.

Из этого рассказа Аркадий, кроме слова «град», не понял ни единого другого слова. Он просто добросовестно законспектировал все сказанное Губиным. Когда академик завершил свой рассказ, то поинтересовался, нет ли вопросов, все ли ясно. Вопросов, как выяснилось, не было, по поводу ясности Аркадий благоразумно промолчал. После чего Губин, глубоко вздохнув, произнес довольно грустно:

– Правда, мой юный друг, это такая штука, что ее можно только признавать, ибо искажение правды есть ложь. К чему я это говорю, спросите вы меня. А вот к чему. Я воевал с фашистами, и фашизм мне глубоко ненавистен – на той войне я потерял родных мне людей, друзей, сам чудом жив остался. А фраза, которая сегодня известна каждому – «Все гениальное просто», – принадлежит не какому-то древнему философу или мыслителю, а фашистюге, одному из ближайших сподвижников проклятого Гитлера – Йозефу Геббельсу. И это, к сожалению, правда. Н-да, так к чему это я? А к тому, что, не считая себя гениальным, обращаю ваше внимание на непреложный факт – моя разработка чрезвычайно проста. Надеюсь, я сумел вас в этом убедить.

Академик глянул на часы, протянул руку и, прощаясь, добавил: – Не сочтите за труд, молодой человек, показать мне ваш опус, дабы избежать возможных ошибок, вызванных моим невнятным толкованием. Я, знаете ли, не привык интервью давать…

***

Промучившись неделю, Аркадий не смог выдавить из себя ни единой фразы. Перенесенный на бумагу конспект речи Губина являл собой полнейшую, на взгляд Маркова, абракадабру, из которой что-либо понять не представлялось возможности. На прощание Губин оставил ему свой служебный телефон. Набравшись храбрости, Аркаша после нескольких попыток дозвонился до академика и попросил его еще об одной, хотя бы коротенькой, встрече, сославшись, что кое-что все-таки хотел бы уточнить.

Позже, спустя годы, Марков, всякий раз вспоминая эту историю, так и не мог сам себе ответить на вопрос, почему академик, мировая величина, пошел навстречу ему, мальчишке.

– Дело в том, что я послезавтра уезжаю, и довольно надолго. – сказал Губин по телефону. Помолчал, потом добавил: – Ладно, приезжайте завтра, только не в академию, а ко мне домой, часикам эдак к двум.

– Так завтра же праздник, День Победы, – удивился Аркадий.

– Вот потому что праздник, потому домой и приезжайте. Жена грозилась гуся в духовке запечь.

Когда Аркаша сообщил, что приглашен к праздничному обеду в дом академика Губина, отец недоверчиво хмыкнул, а мама и баба Сима всполошились и стали что-то обсуждать. На следующий день они всучили своему любимцу весьма объемистую сумку, в которой были произведения их кондитерского искусства – печенья, вишневый штрудель, рогалики с маком и даже мамина «коронка» – торт «Наполеон». Аркадий пытался отказаться, но его и слушать никто не стал.

Подарки семьи Марковых пришлись весьма кстати. Нина Сергеевна, жена академика, руками всплеснула от удовольствия, когда увидела содержимое сумки: «Ну, надо же! Какие ваши мама и бабушка кудесницы. А у меня, признаться, с пирогами да пышками ничего не выходит. Проходите к столу, Аркадий, мы больше никого не ждем. Мы с Виктором Ивановичем оба фронтовики и этот праздник привыкли вдвоем отмечать».

Виктор Иванович, нарядный, уже сидел за столом. На спинке стула красовался пиджак с многочисленными фронтовыми наградами академика. Открыв бутылку вина, Губин наполнил рюмки, сказал глухим голосом: «В нашем доме первый тост – за тех, кто не дожил до этого дня». Он поднялся и со словами: «Вечная память», – осушил свою рюмку. Аркашка смело последовал его примеру.

Под гуся, который Нине Сергеевне несомненно удался, выпили еще по паре рюмок, после чего Виктор Иванович и Нина Сергеевна стали вспоминать разные эпизоды, по большей части смешные и курьезные, своего фронтового прошлого, достали из шкафа фотоальбом. Аркашка слушал как завороженный. Глянув на часы, академик обратился к гостю:

– Так что ты хотел уточнить, давай спрашивай, а то мне еще в дорогу собраться надо.

Осмелевший после трех рюмок, Аркадий заявил бесстрашно:

– Вот вы, Виктор Иванович, в прошлый раз про правду говорили, и я вам правду скажу – я ничего про ваше изобретение не понял. А раз я ничего не понял, то и своим читателям о вашем приборе рассказать не могу.

Губин взглянул на паренька так, словно увидел его впервые. Неожиданно он широко улыбнулся и заявил:

– Молодец. Как говорят на флоте: «Так держать!» Никогда не бойся признаваться в своих ошибках. Каяться не надо, а признаваться и исправлять – необходимо. Ну ты это, я надеюсь, с годами и сам поймешь, раз уже сегодня такое решение принял. А теперь о деле. Может, оно и к лучшему, что ты ничего не понял, – и, увидев удивленный взгляд паренька, пояснил:

– Дело в том, что моим изобретением заинтересовалась оборонка, так что оно того и гляди теперь под грифом «сов. секретно» окажется. Поэтому ты напиши просто … – и академик Губин продиктовал Маркову несколько четких фраз, из которых ясно было только то, что все газеты давно уже опубликовали, – изобретен новый, очень важный для народного хозяйства прибор.

Впрочем, прибор, изобретенный академиком, теперь интересовал Аркашу меньше всего. Фронтовые рассказы Губиных – вот что его будоражило, и он разразился целым очерком, в котором одним-единственным абзацем отметил, что герой войны Виктор Иванович Губин стал академиком и его очень важное изобретение удостоено Ленинской премии.

В этот день, не отмеченный никакими семейными памятными датами, родился, еще сам об этом не ведая, журналист Аркадий Марков.