Вес в этом мире

4

Просто поразительно. Я имею в виду твою способность спать.

Мою способность?.. Ах да, кажется, я заснул, прости.

Да если бы весь мир летел в тартарары, ты и то устроил бы себе сиесту.

Да ладно, ладно. Не извиняйся, это и правда было время сиесты.

Время сиесты? Боже мой! Но ведь уже ночь!

Успокойся, до ночи еще далеко. Сейчас шесть часов. Просто свет ушел из места, где ты поселился. Ты что, ничего не помнишь?

Когда сплю, я не помню ничего.

Ладно, просыпайся, приходи в себя. Я пойду приготовлю чай.

Шесть часов вечера?

Да, шесть. Разве прежде с тобой такого никогда не случалось?

Мне хочется этого чаю.

Тогда постарайся опять не уснуть, пока я его принесу.

Послушай…

Что?

Ты в порядке?

Нет. Мне очень плохо. Спасибо.

Знаешь, ты сделал мне больно.

Я знаю.

Ты сделал мне очень больно.

Я причинил тебе только ту боль, которой хотела ты сама. Не больше.

Нет. Ты ошибаешься. Я не имела в виду ту боль, которой хотела сама. Не беспокойся, я вполне держу себя в руках. Я даже благодарна тебе за откровенность. Но я много думала и пришла к выводу, что ты причинял мне эту боль нарочно.

Да я ни за что на свете…

Ты отомстил мне за себя. И это грызет меня больше всего.

Послушай…

Ты меня глубоко разочаровал.

Но… что ты говоришь?

С самого моего приезда ты знал, что происходит, и предпочел подождать, пока я сама не додумаюсь до этого.

Да. Потому что ты должна была прийти к этому сама. Ты сама.

Да, но ты делал мне больно. Ты не ожидал, что я додумаюсь. Ты делал мне больно. Ты хотел, чтобы я заплатила за свои ошибки; ты заставил меня заплатить за них. Причем заставил, пользуясь тем, что я верила тебе. Ты с самого начала направлял наш разговор. Ты снова попытался быть со мной Богом, как всегда, как ты делал всегда. На дружбу тебе плевать. Ты должен быть превыше всех, ты должен быть учителем. В тебе не было искренности: было высокомерие. Высокомерие, которое, надеюсь, когда-нибудь причинит тебе такую же боль, какую ты причинил мне, — даже несмотря на то, что ты укрылся здесь, в этом богом забытом местечке.

Я не думал, что перегибаю палку.

Ой, не говори чепухи. Теперь выходит, что учитель не сознавал, что держит в руках розги, так, что ли? Ты просто извращенец, честное слово.

А при чем здесь учитель?

При том, что ты мне больше не нужен — вот при чем.

Я больше не нужен даже самому себе, дорогая.

А вот это меня уже не касается. Я говорю только, что ожидала от тебя другого — другого отношения и другой помощи.

Я помог тебе, хотя тебе это и не по вкусу: никому не нравится оказаться голым королем. А что касается отношения… в данных обстоятельствах, пойми, я мог проявлять к тебе только уважение. Любая другая попытка сближения была бы неуместна. Отношение! Гм…

Послушай, не будь смешным. Я говорю тебе правду: ты все больше заблуждаешься и отстаешь от жизни. Ты, наверное, думаешь, что я до сих пор только и мечтаю о том, как бы провести ночь с тобой.

Ну, ты могла хотя бы намекнуть мне вчера… Я был бы просто счастлив.

Как же вы, мужчины, умеете валить в одну кучу самые разные вещи… честное слово, не знаю, откуда это у вас, но оно прямо-таки впечатано в каждого каленым железом, будто клеймо.

Послушай, давай-ка забудем обо всем этом деле. Время у нас есть: хорошая прогулка, хороший ужин, целая ночь впереди. Ты даже можешь остаться еще на денек, ты же наверняка можешь. Ведь твой благоверный в любом случае подумает что-нибудь плохое.

Мой благоверный не знает, что я здесь, с тобой: он знает только, что я уехала, чтобы на свободе поразмыслить и принять решение. Так что уж сделай одолжение, не вмешивай его в это.

То есть для него ты уехала к подруге…

Нет. Я уехала одна. И всё. И это действительно правда.

Очень хорошо, договорились. Вижу, ты вполне независима. И мне это нравится.

Мы с тобой ни о чем не договаривались, не бери на себя слишком много.

Хорошо, хорошо. Я не собираюсь спорить с тобой. А что касается твоего дела, так оно уже закрыто, и не будем больше о нем говорить, согласна?

А зачем нам еще о нем говорить? Разве ты уже не сделал свое дело?

Ты ужасно зла.

Да нет. В первый момент — да, я разозлилась, но теперь я знаю, что это не злость. Это нечто совсем другое, о чем, думаю, тебе знать ни к чему.

Великолепно. Вот это называется — сила духа. Пошли?

Согласна. Пошли.

Я испытываю приятное ощущение, что окончательно отделалась от тебя как от учителя и наставника — помнишь, так говорили прежде.

Надеюсь, это еще не окончательное решение. Сейчас ты свободнее, чем несколько часов назад. Реальность для тебя выглядит более безоблачной или, во всяком случае, более ясной. А ясность воодушевляет всегда, даже в худших, чем у тебя, обстоятельствах. Или ты чувствуешь себя настолько сильной, что решила впредь обходиться без моего знания человеческой природы? Тогда это еще более позитивно, поскольку еще более усиливает твое «я».

А ты, как я погляжу, оживился.

А ты — нет?

С одной стороны — да, с другой — нет.

Давай будем говорить о «да»: думаю, это в большей степени относится ко мне.

Давай будем говорить о «нет» — ведь теперь ты мне больше не нужен.

Хорошо. Я формально ухожу в отставку с поста учителя. В сущности, если подумать, когда-то это должно было кончиться. Оно и лучше. Теперь мы — просто двое людей, которые уважают и ценят друг друга.

Что я буду делать, когда вернусь в Мадрид?

Мне пришло в голову вот какое решение: не возвращайся, пока не будешь этого знать. Здесь хорошее место. Послушай, милая, дай времени возможность поработать, не пришпоривай себя: вечно эта спешка, вечно это рвение. В этом ты не изменилась ни в лучшую, ни в худшую сторону.

А в чем-нибудь, по-твоему, я изменилась в лучшую сторону?

Конечно, да, и ты даже не знаешь, до какой степени.

Да, понятно. А в чем еще?

Ну, полагаю, что и во многом другом тоже. И ты все так же умна.

Да, очень, ты уже в этом убедился.

Могу сказать, что далеко не каждый способен видеть свои проблемы так, как видишь ты.

Наверное, я мазохистка. Ты был прав, когда сказал, что я умнее своего мужа. И я правда умнее. Не думай, что это меня радует, или что мне это приятно, или что из-за этого я чувствую себя выше. Напротив, я чувствую себя так, что хуже некуда, потому что в наши дни и в нашем мире хорошего решения у этого дела быть не может.

Нужно врачевать, нанося раны, ты же знаешь.

Да не будь же ты таким тупицей! Ты думаешь, я мучилась бы, если бы все сводилось только к разводу? Временами кажется, что ты вообще ничего не понимаешь, что у тебя в голове вдруг погасли все лампочки. Я сказала, что я счастлива со своей семьей, со всей своей семьей, и это чистая правда. Вот именно это и делает положение таким ужасным, ты, дубовая башка! Я его люблю — по-своему, но очень люблю, и все же эта любовь — моя, а не его, — в которой присутствует еще и огромная доля благодарности, мало-помалу превращается во что-то такое, что меня душит. Я не перестала любить его, и у меня нет ни малейшего желания разлучаться с моими девочками или разлучать с ними его. Ты что, не понимаешь? Как поступают в таких случаях? Что делать, когда любить человека, от которого, кроме всего прочего, у тебя две любимые дочери, означает принимать жизнь, которая подавляет тебя как личность? Чет, не говори ничего, я не хочу знать твое мнение. Я просто думаю вслух. Вот и всё.

Я действительно вел себя как тупица.

Послушай, не говори глупостей — ты же знаешь, я просто несдержанна на язык.

Похоже, мы попали из огня да в полымя.

Издевайся, издевайся.

Никаких издевок. Я просто имел в виду, что мы наконец дошли до сути, а там уж посмотрим, к чему все это приведет. Не буду делать замечаний, которые, знаю, могут причинить тебе боль, но, думаю, я с самого начала ждал чего-то подобного. Все шло к тому. Проблемы в итоге всегда оказываются на дне того тайного колодца, в который мы на протяжении всей жизни сбрасываем свой балласт, думая, что швыряем его за борт.

Теперь ты говоришь только об одной проблеме. Я поняла: ты думаешь, что моя заинтересованность в этой поездке и работе с Армстронгом — это последствие… или, хуже того, ширма.

А разве это не так?

Какое-то время назад я согласилась бы с этим. Но теперь — нет.

В этом есть своя логика.

Да. Это первое, что пришло бы в голову кому угодно. Вот потому я и думаю, что это не так.

Гм. Какое значение имеет это теперь?

Как это — какое значение?

Видишь ли, по-моему, в данный момент это отступает на второй план.

Нет. Нет. Это самое главное. Если ты этого не понимаешь, всему нашему разговору грош цена.

Если ты предпочитаешь, чтобы это было так, пусть будет так; но в таком случае я мало что могу добавить — разве только то, что ты ошибаешься. Твой брак — ты объяснила это очень хорошо — сейчас в состоянии кризиса, и единственным решением является прекращение совместной жизни. Необходимость подталкивает тебя, а привычная любовь привязывает. И тут появление Армстронга оказывается таким же своевременным, как сигнал о помощи в момент какого-нибудь несчастья. Ни больше ни меньше. Это ставит предложение Армстронга на должное место. Оно подоспело весьма кстати, чтобы помочь тебе принять чрезвычайно тяжелое решение. Более того, рассматривая все с такой точки зрения, хотя и вопреки своему общему мнению, я почти готов сказать тебе: поезжай. Но только если ты не обманываешь себя и не придаешь предложению Армстронга больше значения, чем оно имеет. Это просто золотой шанс для того, чтобы сделать первый шаг к принятию весьма болезненного решения. Просто знак судьбы, разве нет?

Ты не понимаешь меня, не понимаешь.

Я прекрасно тебя понимаю.

В этой игре на карту поставлен не мой брак, а моя жизнь. Она движется вперед, как бы толкая перед собой мои личные отношения, и это целиком и полностью отражается на мне. Но главное в этой связке — моя жизнь. Не будь так, я не поняла бы, что мои отношения с Маркосом проваливаются под тяжестью собственного веса, потому что моя жизнь сильнее этих отношений, потому что он больше не может — или не хочет — тянуться за мной, да и я больше не могу требовать от него этого, какие бы ни были у него на то причины. Вот я сказала тебе это, а ты не хочешь понять, тогда как мне все так ясно, так очевидно… именно благодаря своему желанию продолжать, идти дальше я понимаю, что я… не знаю, не знаю, как тебе объяснить.

Ты уже сказала: ты умнее его. И твой талант мешает тебе продолжать жить с ним.

Не будь таким жестоким, прошу тебя, не будь таким дикарем. То, как ты это выразил, настолько ужасно, что я не могу этого вынести. Не могу вынести. Честное слово, мне даже стало страшно.

И почему же это тебя так пугает?

Мне страшно, конечно, страшно.

Уверен, ты знаешь, почему.

Знаю? Что я знаю?

Я это понимаю, как понял бы любой умный человек на моем месте. Это трудно принять, но не понять; спроси себя, почему ты не желаешь это понять.

Я же не такая, как ты. Ты даже не представляешь себе, насколько трудно бывает с тобой иногда. Не доводи меня до сумасшествия. Неужели в тебе нет ни капли сострадания?

К кому? К нему? К тебе, разумеется, нет. Сильные духом не нуждаются в сострадании. Сострадание — мелкое чувство. А меня интересуют только чувства великие: любовь, ненависть, месть, желание власти или знания… Вот в них жизнь действительно достигает своих предельных высот и бьет через край. Там, где царят великие страсти, нет места для мелких чувств — таких, как сострадание или милосердие.

А моя жизнь — разве она не дошла до своего последнего предела?

Вот именно! Вот сейчас ты действительно приближаешься к величию. Так не своди все к вопросу о продолжении учебы. Живи!

Жаль, что ты больше не мой учитель.

Тогда давай покончим с нашими отношениями. Сейчас как раз настал подходящий момент.

С нашими отношениями — вот сейчас мне это стало ясно — покончено уже давно. Чего я не понимаю — так это твоей довольной улыбки. Ты — как астронавт, который вышел из космического корабля, чтобы что-то исправить, от этого исправления зависит дальнейшая судьба корабля, и вот, когда ему удалось сделать все как следует, трос, связывающий его с кораблем, рвется; он плывет в бесконечной пустоте и, удаляясь в вечность, улыбается и машет руками застывшему от ужаса экипажу. Ты удаляешься с каждой минутой — и радуешься этому, но я не понимаю, почему.

В этой сцене, если мне не изменяет память, он сам отцепляется от троса, и неизвестно, что это: акт великодушия, потому что кислорода не хватит на всех, или что-то вроде опьянения космосом, похожее на то, что овладевает ныряльщиками, когда они опускаются ниже определенной глубины.

Значит, тебе же хуже.

Уже почти ночь. Пора домой.

Мне не хочется запираться в четырех стенах. Не могу. Давай вернемся, я захвачу куртку и пойду прогуляться.

Тогда я с тобой.

Послушай. Я думаю, что этот разговор слишком глубоко вонзился в мою жизнь для того, чтобы мы могли продолжать, не причиняя боли себе и друг другу, а у меня нет никакого желания делать это. Не думаю, что ты можешь помочь мне, а это единственное, что мне нужно. Мне нужна даже не помощь — скорее, наверное, сочувствие, утешение… что-то в этом роде; а ты для этого не годишься, потому что ты будешь продолжать вкладывать перст в рану, ты не можешь без этого, страсть превозмогает в тебе здравый ум. Страсть, разумеется, извращенная. В общем, ты уже помог мне, чем мог: взял в клеши и выдавил из меня всю правду, уж это ты умеешь как никто. Точно так же действует и клизма; ты и есть клизма, а когда желаемый эффект достигнут, о ней забывают. Так что до следующего раза, сеньор Клизма, ты истерзал мне желудок, но это было полезно. Теперь я буду понемножку приходить в себя, а когда смогу что-нибудь проглотить, я поем. Одна, это уж точно. Одна.

Как жаль. Именно сейчас, когда мы только начинаем узнавать друг друга…

Ты никогда не снимешь свою маску?

Никогда.

Ты это сделаешь. Ты, наверное, уже делал это, но, разумеется, я не понимала. В общем, не знаю. Что будет со мной? Я предпочитаю не думать об этом. Сейчас мне действительно хотелось бы, чтобы ночь не кончалась и чтобы подольше не наступал тот час, когда мне придется вернуться, влача на плечах тяжкий груз истины. Вот видишь, к чему приводит желание понять? Эх, быть бы мне дурой — полной, абсолютной дурой! Я была бы счастлива.

Не говори таких вещей.

Тупая и счастливая — представь себе картинку.

Прибереги для кого-нибудь другого тот номер, который ты собралась показать. Я — не твоя публика.

Я и правда иногда думаю об этом: отказаться бы от своего ума…

Нужно быть совсем уж глупым, чтобы спутать счастье с глупостью.

Это ты хорошо сказал. Но послушай, неужели ты не дашь мне передохнуть? У всех в жизни иногда бывает безумная ночь.

О-о, если ты готова на безумную ночь, я в твоем полном распоряжении.

Опять?! Боюсь, у тебя целый день бродили в голове эти шальные мысли. Уж я-то тебя знаю, и ты совсем не изменился.

У всех нас есть свои слабости, чего же ты хочешь?

Но ведь это ужасно, правда?

Что именно?

Когда счастье путают с чем-то еще. Это мне напомнило об одном бродяге, которого я вижу время от времени возле своего дома. Тебе тоже наверняка приходилось видеть таких, они обычно сидят прямо на тротуаре: почерневшие от грязи, с омерзительными босыми, исцарапанными ногами, на голове — какой-то ужас, похожий на клочья звериной шерсти. Я вижу, как он сидит, вытянув ноги поперек тротуара и поставив между ними пакет с вином: голова свешена на грудь, руки мотаются в воздухе, как у агонизирующего танцора… и мне становится так грустно и так жалко его, что просто жить не хочется. Но если подойти к нему поближе, слышно, как он напевает себе под нос. Я как-то раз подошла, чтобы бросить ему несколько монет: в конце концов, пусть у него будет хотя бы на вино. Так вот, он напевал, и, услышав это, я поняла, что он счастлив — пусть он в каком-то другом, своем мире, но он счастлив. Почти каждый день он бывает счастливее меня — он, который наливается вином, сидя на тротуаре, а мне плохо. Скажи откровенно: разве это не жестоко?

Я что-то не уловлю твою мысль. Моя не понимать.

Ты все понимаешь, ты прекрасно все понимаешь, просто то, что я говорю, кажется тебе глупостью, и, вероятно, ты прав. Но в жизни тоже сколько угодно глупого, а многим может показаться глупым то, что ты сидишь здесь, теряя время, заброшенный всеми, и тем не менее ты доволен и счастлив. Прямо как тот вечно пьяный бродяга. Ему я даю на вино — тебе бы, конечно, не дала, — а к тебе вот приехала… из эгоизма, потому что необходимо, мне было необходимо выговориться, а в Мадриде, представь себе, поговорить было не с кем. Ну, в общем, конечно, всегда есть кто-то, но я знала, что мне хочется приехать к тебе. Я что-то совсем запуталась, да? Но бродяга сидит там. Хотя сегодня, наверное, нет. Это и правда любопытно: в выходные его почему-то не видно возле моего дома. Точно, я только сейчас поняла: он бывает только по рабочим дням. Слушай, а может, он еще счастливее, чем мы думаем?

Ты ведь не оставишь меня в покое, правда?

Сегодня ночью — нет.

И что это значит? Что завтра оставишь?

Ты прекрасно знаешь, что это значит.

Почему некоторые вещи всегда повторяются совершенно одинаково?

Потому, что мы их одинаково желаем.

А когда нет?

Простые и естественные вещи всегда происходят так. Ну, все, помолчи.

Ладно, ладно. Сдаюсь.

Вот так, с такой улыбкой?

Я не умею улыбаться по-другому.

В этом твоя слабость.

Она всегда была в этом.

Ты меня не слышишь, ведь правда, Фаусто? Да, ты уже меня не слышишь. Это ночь — безмолвие тела. А душа в это время странствует и отдыхает. Что же делаешь ты, моя душа, в этот час, чего ждешь, пока проходит ночь? Я знаю, ты не отдыхаешь в этом бодрствующем теле. Но я не хочу спать, нет, не хочу. Кто может спать, когда на карту поставлена его жизнь? Вся моя жизнь в этой ночи, и я неспокойна, это несчастливая встреча. Однако это несчастье, эта беда, питающая мою тревогу, пришло вместе с ночью, и оно так же приятно мне, как сама ночь. А правда, какое странное ощущение. Одновременно и боль, и целительный бальзам. Поэтому я говорю с тобой, моя душа, так спокойно и умиротворенно, ибо нахожу изысканное удовольствие в этой беседе с тобой посреди ночи. Словно боль не оставляет на нас отметин — никакая боль, даже та, что не дает нам уснуть этой ночью. Все это напоминает мне детские сказки, где мир существует сам по себе, все происходит в пространстве, которое распахивается и сворачивается в нашем воображении, оно принадлежит нам, и мы счастливы этим, но в него неизбежно вторгается действительность, как ночь без сна, как двенадцать ударов часов в сказке о Золушке. Скажи, что будет со мной, когда рассветет? Сейчас я окутана миром и покоем, странным, драгоценным, но срок ему отмерен. Потом меня ждет беда, и я не хочу ее, мне хочется сделать что-то, чтобы отдалить ее, но я не знаю, что. Я не боюсь ее, но если я не придумаю, как с ней быть, она пожрет меня, она будет глодать меня, пока не останутся только голые кости, пока не останешься ты, моя душа, обнаженная, беззащитная. Что будет со мной, как ты думаешь? Но сейчас отчаяние кажется мне также проявлением спокойствия, возможно, оттого, что одиночество, в которое мы погружены, окутывает нас, подобно покрову, вместо того чтобы взорвать нас, как хорошо, что я с тобой, милая душа моя, как хорошо, что ты со мной в этой печали и тоске. Потому что я ищу только цели, и эта цель — не распылить, не растерять себя. Да, именно этого я хочу. Этого я хочу среди своего смятения. Жизнь надо заслужить, и это единственное, о чем я не могу забыть посреди всей этой неразберихи, потому что забыть об этом значило бы забыть о себе самой и о тебе, а, в конце концов, ты — единственное, что у меня есть. Потеряв тебя, я потеряю и себя, а если я потеряю себя, зачем, чего ради жить? Я помню, как ты покинула меня, оставив меня в моем теле, и я подумала, что умерла, как мой бедный мальчик, но твое возвращение, душа моя, стало лучшей встречей на свете, и, может быть, именно тогда я поняла, что жить возможно только с тобой и что это самое главное в моем существовании. Поэтому я знаю, что это моя жизнь, а не мой брак, поставлена сейчас на карту, и все-таки я боялась за него, за мой рухнувший брак, пока не поняла, что рушится не он, а моя жизнь; поэтому я знаю, как необходимы мне, для того чтобы идти вперед, китсовские истина и красота. А ты знаешь, что мой бывший учитель не верит в меня? И он не понимает, как мне больно принимать решение, которое я вынуждена принять. Для него констатация закрывает дело. Твой муж, говорит он, не так умен, как ты, и это нарушает равновесие внутри вашей пары. Я так этого боялась, я только сейчас понимаю, как я этого боялась… так что, быть может, для меня явилось облегчением, что я могу произнести это вслух, бросить свет на эту неясную тень, — облегчением, хотя именно из-за этого я и не сплю. И потом, мы с тобой уже столько времени не разговаривали вот так, наедине! Но сознание того, что идти вперед на самом деле означает порвать с тем, кто тоже дает мне счастье, открыло мне одну истину, которую можно познать, только если ты живешь: что всякое счастье рождается из боли, как ребенок рождается из боли матери, и что оно всегда помечено болью. Кто знает, может, счастье вообще невозможно без страдания, а? Я не хочу растерять себя, душа моя, и я чувствую, что ты рада слышать это. Сейчас я должна решить, настолько ли сильна моя любовь к истине и красоте, как я это чувствую, или же это просто обман, за которым я пытаюсь скрыть собственную хрупкость. Я снова объята сомнениями. Не безумная ли это затея? А может, это просто иллюзия того, что я есть, само желание быть ослепляет меня, отрывает от моей семьи, а потом, заведя меня в какое-нибудь чужое, враждебное место, покинет меня, окажется ничем, пустой мечтой, голым, лишенным какой бы то ни было плоти желанием, скелетом, громко хохочущим при виде моего разочарования и моей немощи? Этот страх леденит меня, но мне уже больше не у кого просить совета. А тем временем ночь проходит, скоро придет свет и озарит мир и мою трепещущую надежду. У меня больше нет выбора, потому что определенность, подобно свету, прогнала тени из моей жизни, и теперь я знаю; как бы я ни поступила, я знаю; и то, что я увидела, простирается, как земля в дневном свете: оно огромно и необъятно, сама его огромность пугает, но нужно либо жить в ней, либо похоронить себя. Рассеяв обман, я выступила на свет и теперь уже не могу избежать знания. Подобно Кортесу, я сожгла свои корабли. Желала ли я сделать это? Сделала ли бы я это, если бы сознавала, что этим обрекаю себя? Может быть, и нет, но в этом и заключается жизнь. Знай я это уже, как я могла бы стать лучше? Это великий вопрос, ибо заслужить самое себя означает углубиться в неизвестное. Мой бывший учитель не сумел бы открыть мне этой истины, душа моя, но я сама сказала себе это, и, возможно, это мой следующий шаг по пути красоты и истины.