Вешние воды

Глава тринадцатая

Йоги Джонсон бредет по тихой улице, приобняв одной рукой за плечи маленького индейца. Большой индеец бредет неподалеку. Холодная ночь. Дома в городке с закрытыми ставнями. Маленький индеец, потерявший протез руки. Большой индеец, тоже воевавший. Йоги Джонсон, также воевавший. Эти трое бредут, бредут, бредут. Куда же они шли? Куда могли они идти? Что им оставалось?

Внезапно под фонарем, который раскачивался на проводе на углу улицы, бросая свет на снег, большой индеец остановился.

– Ходьба никуда нас доведет, – проворчал он. – Ходьба не хорошо. Пусть белый вождь скажет. Куда мы идем, белый вождь?

Йоги Джонсон не знал. Очевидно, ходьба не могла решить их проблему. По-своему, ходьба дело неплохое. Армия Кокси [52]. Орава мужчин, ищущих работу, прущая на Вашингтон. Марширующие мужчины, подумал Йоги. Марширующие дальше и дальше, и куда они пришли? Никуда. Йоги знал это слишком хорошо. Никуда. Совершенно ни к черту куда.

– Белый вождь, говори, – сказал большой индеец.

– Я не знаю, – сказал Йоги. – Совершенно не знаю.

Разве ради этого они воевали? Разве ради этого все было? Похоже, что так. Йоги стоит под фонарем. Йоги думает так и эдак. Двое индейцев в своих макино [53]. Один индеец с пустым рукавом. И все они думают.

– Белый вождь не говори? – спросил большой индеец.

– Нет.

Что Йоги мог сказать? Что тут скажешь?

– Красный брат говори? – спросил индеец.

– Говори, – сказал Йоги, опустив взгляд на снег. – Мы все теперь в одной лодке.

– Белый вождь когда-нибудь ходит закусочная Брауна? – спросил большой индеец, глядя Йоги в лицо под дуговым фонарем.

– Нет.

Йоги совсем поник. Неужели это конец? Закусочная. Что ж, закусочная не хуже любого другого места. Но чтобы закусочная… Что ж, почему бы нет? Эти индейцы знали городок. Они бывшие военнослужащие. У них обоих великолепные послужные списки. Он это знал. Но чтобы закусочная…

– Белый вождь иди с красные братья, – высокий индеец взял Йоги под руку.

Маленький индеец пошел в ногу.

– Вперед, в закусочную, – сказал Йоги тихо.

Он был белым человеком, но он знал, когда надо остановиться. Если подумать, белая раса, может, и не всегда будет главной. Это мусульманское восстание. Волнения на Востоке. Беспорядки на Западе. На Юге дела чернее черного. А теперь еще на Севере неразбериха. Куда это его приведет? Куда все это ведет? Поможет ли это ему захотеть женщину? Придет ли вообще весна? Стоило ли это усилий? Он задумался.

Они втроем шагали по замерзшим улицам Петоски. Куда-то направлялись. Enroute [54]. Так написал Гюисманс. Интересно будет почитать по-французски. Надо как-нибудь попробовать. В Париже есть улица, названная в честь Гюисманса. Прямо за углом от того места, где жила Гертруда Стайн. Ах, что за женщина! Куда вели ее эксперименты со словами? Что за всем этим стояло? Это все в Париже. Ах, Париж! Далеко ли сейчас до Парижа? Парижа поутру. Парижа ввечеру. Парижа в ночи. И снова Парижа поутру. Может, Парижа после полудня. Почему нет? Йоги Джонсон знай себе шагает. Его разум работает, не прекращая.

Они все трое знай себе шагают вместе. Те, у кого есть руки, держат друг друга под руки. Красные и белые люди идут бок о бок. Что-то свело их вместе. Может, война? Может, судьба? Может, несчастный случай? Или просто обстоятельства? Эти вопросы боролись между собой в мозгу Йоги Джонсона. Мозг его устал. Он слишком много думал в последнее время. А они все шагали. И вдруг остановились.

Маленький индеец поднял взгляд на вывеску. Она сияла в ночи рядом с заиндевелыми окнами закусочной.

– Очень до кучи проверено, – проворчал маленький индеец.

– В закусочная белого человека до кучи отличный стейк на косточке, – проворчал высокий индеец. – Бери его от красный брат.

Индейцы в нерешительности стояли перед дверью. Высокий индеец повернулся к Йоги.

– Белый вождь есть доллары?

– Да, у меня есть деньги, – ответил Йоги, готовый пройти этот путь. Отступать было поздно. – Еда за мой счет, ребята.

– Белый вождь от природы благородный, – проворчал высокий индеец.

– Белый вождь нешлифованный алмаз, – согласился маленький индеец.

– Вы бы сделали для меня то же самое, – возразил Йоги.

Если подумать, пожалуй, так и есть. Он полагался на удачу. Как-то раз он положился на удачу в Париже. Стив Броуди [55] полагался на удачу. По крайней мере, так говорили. Каждый день во всем мире люди полагались на удачу. В Китае китайцы полагались на удачу. В Африке – африканцы. В Египте – египтяне. В Польше – поляки. В России – русские. В Ирландии – ирландцы. В Армении…

– Армяне не полагайся на удача, – тихо проворчал высокий индеец.

Он озвучил невысказанное сомнение Йоги. Проворные они ребята, эти краснокожие.

– Даже в игре?

– Красный брат думать нет, – сказал индеец.

Его тон внушил Йоги уверенность. Кем были эти индейцы? За всем этим что-то стояло. Они вошли в закусочную.

На этом месте, читатель, к нам в дом зашел как-то после полудня мистер Ф. Скотт Фицджеральд и, пробыв приличное время, внезапно уселся в камин и не желал (или не мог, читатель?) встать и дать огню пожечь чего-нибудь еще, чтобы согреть комнату. Я знаю, читатель, что такие вещи иногда не видны в рассказе, но все равно они случаются, и подумайте, что они значат для ребят вроде нас с вами в литературной игре. Если вы подумаете, что эта часть истории не так хороша, как могла бы быть, помните, читатель, что подобные вещи что ни день случаются в мире. Надо ли добавлять, читатель, что я питаю высочайшее уважение к мистеру Фицджеральду и, если кто посмеет напасть на него, я первый брошусь на его защиту! Это касается и вас, читатель, хотя я ненавижу такие резкие высказывания, грозящие разрушить своеобразную дружбу, которая успела установиться между нами.

Перечитав эту главу, читатель, я думаю, она не так уж плоха. Она может вам понравиться. Надеюсь на это. А если она вам понравится, читатель, как и вся книга в целом, вы ведь расскажете о ней вашим друзьям и попробуете убедить их купить книгу, как сделали сами? Я получаю всего двадцать центов с каждой проданной книги, и хотя двадцать центов в наше время – это немного, все же они сложатся в приличную сумму, если будут проданы две-три сотни тысяч экземпляров книги. А так и будет, если каждому эта книга понравится так же, как и вам, читатель. И послушайте, читатель. Я всерьез говорил, что буду рад прочесть все, что вы напишете. Это не пустые слова. Приносите с собой, и мы вместе пройдемся по тексту. Если хотите, я перепишу для вас отдельные места. И я не имею в виду какую-то критику. Если вам что-то не нравится в этой книге, просто напишите «Сыновьям мистера Скрибнера» в главную контору. Они переделают это для вас. Или, если так хотите, я сам это переделаю. Вы же знаете, что я думаю о вас, читатель. И вы ведь не сердитесь и не расстроены оттого, что я сказал о Скотте Фицджеральде? Надеюсь, что нет. А теперь я собираюсь написать следующую главу. Мистер Фицджеральд ушел, а мистер Дос Пассос уехал в Англию, и, думаю, могу вам обещать, что глава будет забористая. По крайней мере, она будет настолько хороша, насколько мне это по силам. Мы оба знаем, насколько я в этом хорош, если читаем аннотации, а, читатель?

Глава четырнадцатая

В закусочной. Они все в закусочной. Одни не видят других. Каждый занят собой. Краснокожие заняты краснокожими. Белокожие заняты белокожими – мужчинами или женщинами. Краснокожих женщин нет. Неужели больше не осталось скво? Что случилось со скво? Неужели Америка растеряла всех своих скво? Беззвучно открылась дверь и вошла скво. На ней были одни лишь поношенные мокасины. На спине – карапуз. А рядом с ней – собака хаски.

– Не смотрите! – крикнул коммивояжер женщинам за стойкой.

– Ну-ка! Вышвырни ее отсюда! – прокричал хозяин закусочной.

Повар-негр силой вытолкал скво. Им было слышно, как она мечется по снегу. Ее собака лаяла.

– Бог мой! Что это могло повлечь! – Скриппс О’Нил промокнул лоб салфеткой.

Индейцы смотрели на происходящее с бесстрастными лицами. Йоги Джонсон застыл на месте. Официантки закрыли лица салфетками или чем попало. Миссис Скриппс прикрыла глаза номером американского «Меркьюри». Скриппс О’Нил был потрясен почти до обморока. Что-то шевельнулось в нем, когда скво вошла в дверь, какое-то смутное первобытное чувство.

– Интересно, откуда взялась эта скво? – спросил коммивояжер.

– Она моя скво, – сказал маленький индеец.

– Боже правый, мужик! Ты не можешь одеть ее? – тупо сказал Скриппс О’Нил.

В его голосе чувствовался ужас.

– Она не любит одежда, – объяснил маленький индеец. – Она лесная индианка.

Йоги Джонсон не слушал. Что-то в нем сломалось. Что-то щелкнуло, когда скво вошла в дверь. В нем возникло новое чувство. Чувство, которое он считал навсегда потерянным. Навеки. Потерянным. Безвозвратно пропавшим. Теперь же он понял, что это не так. Теперь он был в порядке. Он выяснил это по чистой случайности. Чего бы он только не надумал себе, если бы в закусочную не вошла эта скво! Какие черные мысли его одолевали! Он был на грани самоубийства. Саморазрушения. Был готов покончить с собой. Прямо в этой закусочной. Какую ошибку он мог совершить. Теперь он это понял. Он мог бы загубить свою жизнь. Покончить с собой. Пусть теперь приходит весна. Пусть приходит. Так быстро, как только может. Пусть приходит весна. Он к ней готов.

– Слушайте, – сказал он двум индейцам. – Я хочу рассказать вам кое о чем, что случилось со мной в Париже.

Два индейца подались вперед.

– Белый вождь взял слово, – заметил высокий индеец.

– Я думал, в Париже со мной произошло что-то невероятно прекрасное, – начал Йоги. – Вы, индейцы, знаете Париж? Хорошо. А оказалось, это самое ужасное, что случалось со мной за всю жизнь.

Индейцы хмыкнули. Они знали свой Париж.

– Это был первый день моей увольнительной. Я шел по бульвару Мальзерб. Мимо проехала машина, и оттуда выглянула прекрасная женщина. Она позвала меня, и я сел к ней. Она отвезла меня в дом, точнее, особняк, в дальней части Парижа, и там со мной случилось нечто прекрасное. Потом кто-то вывел меня через другую дверь, не ту, через какую я вошел. Прекрасная женщина сказала мне, что больше никогда меня не увидит – не сможет увидеть. Я попытался выяснить номер особняка, но там был целый квартал таких особняков, и все они выглядели одинаково. С тех пор до конца увольнительной я пытался увидеться с той прекрасной дамой. Один раз мне показалось, что я увидел ее в театре. Но это была не она. В другой раз я мельком уловил похожий силуэт в проезжавшем такси, вскочил в другое и последовал за ним. Но не догнал. Я был в отчаянии. Наконец, в предпоследний вечер увольнительной я дошел до такого отчаяния и отупения, что пошел с одним из тех гидов, которые обещают показать вам весь Париж. Мы посетили разные места. «Это все, что у вас есть?» – спросил я гида. «Есть еще одно стоящее место, но это очень дорого», – сказал гид. Наконец мы сговорились о цене, и гид повел меня. Это был старый особняк. Надо было смотреть в щель в стене. И кругом вдоль стены были люди, смотревшие в щели. Там, в щелях, были видны мужчины в формах всех союзных стран и множество симпатичных южноамериканок в вечерних платьях. Я тоже смотрел в щель. Какое-то время все было тихо. Затем в комнату вошла прекрасная женщина с молодым британским офицером. Она сняла длинную меховую шубу и шляпу и бросила их на кресло. Офицер стал снимать свою портупею. Я узнал женщину. Это была та самая дама, с которой я испытал нечто прекрасное.

Йоги Джонсон смотрел на пустую тарелку из-под бобов.

– С тех пор, – сказал он, – я перестал хотеть женщин. Как я мучился, не могу сказать. Но я мучился, парни, мучился. Я винил в этом войну. Винил Францию. Винил общее моральное разложение. Винил молодое поколение. Винил одних. Винил других. Теперь я исцелился. Вот вам пять долларов, парни. – Глаза его сияли. – Возьмите еще еды. Прокатитесь куда-нибудь. Сегодня счастливейший день моей жизни.

Он встал с табурета возле стойки, импульсивно пожал руку одному индейцу, подержал с минуту за плечо другого индейца, открыл дверь закусочной и вышел в ночь. Два индейца переглянулись.

– Белый вождь до кучи славный малый, – заметил большой индеец.

– Думаешь, он был на война? – спросил маленький индеец.

– Мне бы знать, – сказал большой индеец.

– Белый вождь сказал, он купи мне новый протез рука, – проворчал маленький индеец.

– Может, не только это, – сказал большой индеец.

– Мне бы знать, – сказал маленький индеец.

И они стали есть дальше.

За стойкой в другом конце закусочной рушился брак.

Скриппс О’Нил сидел бок о бок со своей женой. Теперь миссис Скриппс знала. Она его не удержит. Она пыталась и не сумела. Она проиграла. Она знала, ей не выиграть в этой игре. Теперь ей его не удержать. Мэнди снова говорила. Говорила. Говорила. Вечно говорила. Этот нескончаемый поток литературных сплетен, рушивший ее, Дианин, брак. Ей его не удержать. Он уходит. Уходит. Уходит от нее. Диана сидит с жалким видом. Скриппс слушает, как Мэнди говорит. Мэнди говорит. Говорит. Говорит. Коммивояжер, теперь уже старый друг, коммивояжер сидит и читает свою детройтскую «Ньюс». Ей его не удержать. Ей его не удержать. Ей его не удержать.

Маленький индеец встал с табурета за стойкой закусочной и подошел к окну. Оконное стекло покрывала толстым слоем изморозь. Маленький индеец подышал на замерзшее окно, протер пустым рукавом куртки лунку и выглянул в ночь. Внезапно он отпрянул от окна и выбежал в ночь. Высокий индеец посмотрел, как он удаляется, не спеша доел, взял зубочистку, сунул в зубы, а затем тоже последовал за своим другом в ночь.

Глава пятнадцатая

Теперь они были одни в закусочной. Скриппс и Мэнди, и Диана. Только коммивояжер оставался с ними. Он теперь был их старый друг. Но его нервы в тот вечер были на пределе. Он резко сложил газету и направился к двери.

– Увидимся позже, – сказал он.

И вышел в ночь. Казалось, ничего другого ему не оставалось. Вот он и вышел.

Теперь их в закусочной только трое. Скриппс и Мэнди, и Диана. Только эти трое. Мэнди говорила. Налегала на стойку и говорила. Скриппс не сводил с Мэнди глаз. Диана больше не притворялась, что слушает. Она знала, что все кончено. Теперь все было кончено. Но она предпримет еще одну попытку. Еще одну, последнюю отчаянную попытку. Может, ей еще удастся удержать его. Может, все это было просто сном. Она заговорила, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Скриппс, дорогой, – сказала она.

Ее голос чуть дрожал. Она постаралась успокоиться.

– Чего ты еще задумала? – спросил Скриппс резко.

Вот и оно. Опять эта жуткая отрывистая речь.

– Скриппс, дорогой, не хотел бы ты пойти домой? – голос Дианы дрогнул. – Вышел новый «Меркьюри». – Она поменяла подписку с лондонского на американский «Меркьюри», лишь бы угодить Скриппсу. – Только что. Мне бы хотелось, чтобы ты начал собираться домой, Скриппс. В этом «Меркьюри» великолепная вещь. Идем же домой, Скриппс, я никогда еще ничего у тебя не просила. Идем домой, Скриппс! О, неужели же ты не пойдешь домой?

Скриппс поднял взгляд. Сердце Дианы забилось быстрее. Может, он пойдет? Может, она удержит его? Удержит его. Удержит его.

– Идем же, Скриппс, дорогой, – сказала Диана мягко. – Там замечательная передовица Менкена о хиропрактиках.

Скриппс отвел взгляд.

– Неужели не пойдешь, Скриппс? – взмолилась Диана.

– Нет, – сказал Скриппс. – Осточертел мне Менкен.

Диана уронила голову.

– О, Скриппс, – сказала она. – О, Скриппс!

Это был конец. Она получила его ответ. Она его потеряла. Потеряла. Потеряла. Все кончено. Приехали. Финиш. Она тихо плакала. Мэнди снова заговорила.

Внезапно Диана расправила плечи. У нее была одна последняя просьба. Об одном она его попросит. Только об одном. Он может отказать ей. Может пренебречь. Но она его попросит.

– Скриппс, – сказала она.

– Да в чем дело? – Скриппс повернулся с недовольством.

Может, он все же жалел ее. Он задумался.

– Можно мне взять птичку, Скриппс? – голос Дианы сорвался.

– Конечно, – сказал Скриппс. – Почему нет?

Диана взяла птичью клетку. Птичка спала. Пристроившись на одной лапке, как в тот вечер, когда они познакомились. Что это ей напомнило? Ах да. Старую скопу. Старую, старую скопу из ее родного Озерного края. Она крепко прижала к себе клетку.

– Спасибо, Скриппс, – сказала она. – Спасибо тебе за эту птичку, – ее голос сорвался. – А теперь я должна идти.

Тихо, не говоря ни слова, она накинула шаль и, прижимая к груди клетку со спящей птичкой и номер «Меркьюри», бросила единственный взгляд, последний взгляд на того, кто был ее Скриппсом, затем открыла дверь закусочной и вышла в ночь. Скриппс даже не видел, как она ушла. Его занимало, что рассказывала Мэнди. Мэнди снова заговорила.

– Эта птичка, которую она унесла, – говорила Мэнди.

– Так, она унесла птичку? – спросил Скриппс. – Рассказывай дальше.

– Ты интересовался, какой породы эта птичка, – продолжала Мэнди.

– Совершенно верно, – согласился Скриппс.

– Что ж, это напомнило мне одну историю о Госсе [56] и маркизе Буке, – продолжала Мэнди.

– Расскажи, Мэнди. Расскажи, – подбадривал ее Скриппс.

– Кажется, один мой большой друг, Форд – ты уже слышал, я о нем говорила, – был в замке маркиза во время войны. Его полк был там расквартирован, и маркиз, один из богатейших, если не богатейший человек Англии, служил в полку Форда рядовым. Однажды вечером Форд сидел в библиотеке. Библиотека была местом совершенно необыкновенным. Стены там выложены золотыми кирпичами, вделанными в плитку или во что-то подобное. Забыла точно, как там было.

– Давай дальше, – подбодрил ее Скриппс. – Это неважно.

– Короче, посреди стены в библиотеке было чучело фламинго в стеклянном ящике.

– Они знают толк в убранстве интерьера, эти англичане, – сказал Скриппс.

– Твоя жена была англичанкой, не так ли? – спросила Мэнди.

– Из Озерного края, – ответил Скриппс. – Рассказывай дальше.

– Ну, в общем, – продолжала Мэнди, – Форд как-то раз сидел вечером в библиотеке после обеда, и тут вошел дворецкий и сказал: «Маркиз Буке передает наилучшие пожелания» и не мог бы он показать библиотеку группе друзей, с которыми обедал? Ему давали обедать на стороне и иногда позволяли спать в замке. Форд сказал: «Вполне», и вошел маркиз в своей форме рядового, а за ним сэр Эдмунд Госс и профессор как-там-его (вылетело из головы) из Оксфорда. Госс остановился перед чучелом фламинго в стеклянном ящике и сказал: «Что тут у нас, Буке»? – «Это фламинго, сэр Эдмунд», – ответил маркиз. «Я не так представлял себе фламинго», – заметил Госс. «Разумеется, Госс. Так представлял себе фламинго бог», – сказал профессор как-там-его. Жаль, не помню, как там его.

– Неважно, – сказал Скриппс, глаза его сияли, он подался вперед, что-то внутри него колотилось, что-то, над чем он был не властен. – Я люблю тебя, Мэнди, – сказал он. – Я люблю тебя. Ты моя женщина.

Что-то внутри него колотилось и колотилось. Безостановочно.

– Все правильно, – ответила Мэнди. – Я уже давно знаю, что ты мой мужчина. Хочешь услышать еще историю? К слову, о женщине.

– Давай, – сказал Скриппс. – Ты не должна прерываться, Мэнди. Ты теперь моя женщина.

– Конечно, – согласилась Мэнди. – Это история о том, как Кнут Гамсун был трамвайным кондуктором в Чикаго.

– Давай, – сказал Скриппс. – Ты теперь моя женщина, Мэнди.

Он повторил про себя эту фразу. Моя женщина. Моя женщина. Ты моя женщина. Она моя женщина. Это моя женщина. Моя женщина. Но чего-то ему не хватало. Где-то, как-то должно было быть что-то еще. Что-то еще. Моя женщина. Теперь эти слова звучали несколько легковесно. У него в уме, как он ни пытался отгородиться от этого, снова возникла жуткая картина – та скво, тихо входящая в дверь. Ну и скво. Она не носила одежду, потому что не хотела. Такая крепкая, что и зимняя ночь ей нипочем. Что же тогда будет весной? Мэнди говорила. Мэнди в закусочной все говорит. Мэнди рассказывает свои истории. В закусочной уже поздновато. Мэнди все говорит. Она теперь его женщина. Он ее мужчина. Но так ли это? В мозгу Скриппса засела эта скво. Скво, вошедшая так запросто в закусочную. Скво, выброшенная на снег. Мэнди знай себе говорит. Рассказывает литературные россказни. Подлинные случаи. Они казались достоверными. Но разве их достаточно? Скриппс задумался. Она была его женщиной. Но надолго ли? Скриппс задумался. Мэнди в закусочной все говорит. Скриппс слушает. Но мысли его стремятся куда-то вдаль. Вдаль. Вдаль. Куда же они стремятся? На улицу, в ночь. На улицу, в ночь.

Глава шестнадцатая

В Петоски ночь. Далеко за полночь. В закусочной горит свет. Городок спит под северной луной. На север бегут пути железной дороги Гранд-Рапидс энд Индиана, далеко на север. Холодные пути тянутся на север, в сторону Макино-сити и Сент-Игнаса. Холодно идти по ним ночной порой.

К северу от замерзшего северного городка по путям идет бок о бок пара. Это Йоги Джонсон и скво. На ходу Йоги Джонсон потихоньку снимает с себя тряпки. Одну за другой снимает тряпки и бросает вдоль путей. Под конец он остается лишь в поношенных ботинках с насосного завода. Йоги Джонсон, нагой в лунном свете, идет на север рядом со скво. Скво шагает рядом с ним. На спине она несет карапуза в люльке из коры. Йоги пытается взять у нее карапуза. Он его понесет. Хаски скулит и лижет Йоги Джонсону лодыжки. Нет, скво сама понесет карапуза. Они шагают дальше. На север. В северную ночь.

За ними следуют две фигуры, четко очерченные в лунном свете. Это два индейца. Два лесных индейца. Они нагибаются и собирают тряпки, разбросанные Йоги Джонсоном. Время от времени о чем-то ворчат между собой, мягко шагая в лунном свете. Их зоркие глаза не упускают ни единой сброшенной тряпки. Когда сброшена последняя тряпка, они поднимают взгляд и видят далеко впереди две фигуры в лунном свете. Два индейца выпрямляются и рассматривают тряпки.

– Белый вождь одежный щеголь, – замечает высокий индеец, поднимая рубашку с инициалами.

– Белый вождь прилично замерзнет, – замечает маленький индеец.

Он протягивает жилет высокому индейцу. Высокий индеец сворачивает в узел всю одежду, все сброшенные тряпки, и они направляются по путям обратно в городок.

– Лучше оставить одежда для белый вождь или продать в Армия спасения? – спрашивает низкий индеец.

– Лучше продать в Армия спасения, – ворчит высокий индеец. – Белый вождь, может, никогда не вернется.

– Белый вождь еще как вернется, – проворчал маленький индеец.

– Все равно лучше продать в Армия спасения, – ворчит высокий индеец. – Белый вождь так и так нужна новая одежда, когда придет весна.

Пока они шли по путям к городку, воздух как будто смягчился. Теперь индейцам не по себе. Через лиственницы и кедры возле железнодорожных путей дует теплый ветер. Снежные заносы вдоль путей подтаивают. Что-то шевелится в душах индейцев. Некий позыв. Некое странное языческое волнение. Дует теплый ветер. Высокий индеец останавливается, слюнявит палец и держит в воздухе. Маленький индеец смотрит.

– Чинук? – спрашивает он.

– Чинук до кучи, – говорит высокий индеец.

Они ускоряют шаги к городку. Луну теперь размыли облака, принесенные теплым чинуком, который дует и дует.

– Хочу успеть в город до суматоха, – ворчит высокий индеец.

– Красные братья хотят быть первый ряд, – нетерпеливо ворчит маленький индеец.

– Теперь никто работать на завод, – проворчал высокий индеец.

– Лучше поспешим.

Дул теплый ветер. Странное томление пробудилось в индейцах. Они знали, чего им хочется. Весна наконец наступала в замерзшем северном городке. Два индейца спешили вдоль путей.

Конец