Весь Альфред Ван Вогт в одном томе

Чудовища (цикл рассказов)

Неистребимые

Кот! Кот!

Вся компания, как обычно, собралась в баре. Кэти делала вид, что надралась, Тэд изображал идиота, а Мира захохотала на три тона, совсем как музыкант, настраивающий инструмент. Джонс разговаривал с Гордом своим обычным властным тоном, а Горд то и дело повторял «угу», словно в самом деле слушал его. Мортон же старался обратить на себя внимание тем, что оставался в стороне, в своем кресле, приняв позу интеллектуала.

Никто из них не обратил внимания на небольшого худощавого мужчину, сидевшего у стойки. Мужчина этот внимательно разглядывал их, однако никто не смог бы сказать, когда он к ним присоединился и кто его пригласил. Никому не пришло в голову сказать ему, чтобы он шел своей дорогой.

— Так значит, вы говорили об основных чертах человеческой натуры? — сказал незнакомец.

— Мы и об этом говорили? — захохотала Мира.

Общий смех не смутил чужака.

— Так получилось, что со мной произошло нечто такое, что могло бы послужить иллюстрацией этой темы. Однажды, просматривая газету, я наткнулся на рекламу цирка… На самом верху, — продолжал он, — был напечатан огромный вопросительный знак, за ним следовали несколько не менее огромных восклицательных. Потом шёл текст:

Внизу буквами поменьше сообщалось, что представляет кота «сам Силки Тревис».

До этой строчки я читал объявление без особого интереса, но фамилия заставила меня вскочить.

«О, Боже, — подумал я, — это он! Силки Тревис! Это же он был на открытке».

Я поспешил к столу и вынул карточку, что пришла с почтой два дня назад. До сих пор я не обращал на неё внимания. Текст, написанный на обороте мелкими буквами, был просто бредом, а лицо на снимке, хоть и знакомое, не вызвало в моей памяти никакого отклика. Снимок представлял мужчину с маниакальным взглядом, сидящего в небольшой клетке. Сейчас я заметил в нём сходство с Силки Тревисом, правда, не таким, каким я знал его пятнадцать лет назад, а более полным и старым — таким он мог быть сейчас.

Вернувшись в кресло, я задумался о прошлом.

Тогда это имя ему подходило[12].

Когда в средней школе он организовал конкурс красоты, то первую награду присудил своей кузине, а вторую — девушке, бывшей любимицей большинства учителей. Школьные выставки, представляющие различные виды местных ящериц, змей, насекомых, а также местные индейские поделки, всегда были событием года и привлекали толпы восхищенных родителей. Именно Силки организовывал их, равно как спортивные соревнования, концерты во время каникул и прочие школьные развлечения; во всём чувствовалась его профессиональная рука и душа прирожденного циркача.

После окончания школы я поступил на биологический факультет университета и на семь лет потерял Силки из виду. Потом в одной из газет я прочитал в светской хронике, как хорошо чувствует себя Силки Тревис в большом городе. Он только что приобрел долю в ревю, а ещё у него была доля в концессии на пляжные районы Нью-Джерси.

И снова тишина. А сейчас — и это не подлежало сомнению — он стал хозяином циркового паноптикума.

Разгадав таким образом — как мне тогда казалось — загадку почтовой открытки, я почувствовал снисходительное веселье. Интересно, отправил ли Силки такие же открытки всем своим давним школьным друзьям? Я решил не ломать больше головы над значением слов, написанных на обороте; вся интрига была слишком уж очевидна.

У меня не было ни малейшего намерения идти в цирк. Спать я лег как обычно, но спустя несколько часов вдруг проснулся с сознанием, что в комнате кто-то есть. Чувства, которые я тогда испытал, хорошо описаны Джонсоном в его книге о патологических страхах.

Я жил в тихом, спокойном районе, ночью вокруг было настолько тихо, что я слышал удары собственного сердца. Желчь прилила к моему желудку, во рту появилась горечь.

Я по-прежнему ничего не видел, но кошмар не проходил, и мне пришло в голову, что всё это может быть сонным видением.

— Есть здесь кто? — буркнул я.

Тишина.

Выбравшись из постели, я зажёг свет. В комнате никого не было. Однако это меня не удовлетворило. Я вышел в переднюю, заглянул в гардероб и ванную. Наконец, нисколько не успокоенный, проверил, закрыты ли окна. Тут-то я и пережил шок. Снаружи на стекле кто-то написал:

Я вернулся в постель, злой до такой степени, что всерьёз подумывал, не потребовать ли ареста Силки. Когда я проснулся утром, надпись исчезла.

Ко времени завтрака моя злость прошла. Меня даже развеселило отчаянное желание Силки показать старым знакомым, какой важной фигурой он стал. Перед тем, как отправиться в университет, я осмотрел окна спальни снаружи. Под ними были какие-то углубления, но они не были похожи на отпечатки человеческих ног; вероятно, Силки постарался не оставить после себя следов.

В университете один студент спросил меня, может ли биология научно объяснить возникновение мутантов. Я воспользовался стереотипным ответом, упомянув неправильное питание, болезни, замедленное развитие мозга, воздействующее на развитие тела, и так далее. Под конец я бесстрастно заметил, что за дополнительной информацией советую обратиться и моему старому знакомому Силки Тревису, представляющему паноптикум в цирке Пегли и Маттерсона.

Это сделанное мимоходом замечание вызвало настоящий взрыв. Мне тут же сообщили, что именно цирковая диковина послужила поводом для вопроса. «Это — странное, похожее на кота существо, — сказал студент, понизив голос, — оно смотрит на тебя с таким же интересом, что и ты на него».

В этот момент прозвенел звонок и избавил меня от необходимости комментировать это замечание. Помню однако, что я подумал тогда, как мало изменилась человеческая натура. Людей по-прежнему интересуют в первую очередь отклонения от нормы, тогда как меня, учёного, поражает именно нормальность.

И после этого я не собирался идти в цирк. Возвращаясь домой, я полез за пазуху и вынул из кармана карточку со снимком Силки. Я рассеянно взглянул на неё ещё раз и прочёл текст на обороте.

«Доставка межпространственной корреспонденции требует огромной энергии, что может вызвать разницу времени. Поэтому возможно, что эта открытка дойдет до тебя прежде, чем я узнаю, кто ты. На всякий случай посылаю еще одну в цирк на твоё имя и с твоим адресом.

Не гадай о том, как они были тебе доставлены. Просто в нашем почтовом ящике помещается некое устройство, которое переносит карточки в ящик на Земле, откуда они доставляются обычным путём. Само устройство тут же исчезает.

Снимок говорит сам за себя!».

Однако он ничего мне не говорил! Я снова почувствовал досаду и сунул открытку в карман, собираясь сейчас же позвонить Силки и спросить, что означает вся эта ерунда. Разумеется, я этого не сделал. В конце концов, это было не так уж и важно.

Когда я встал на следующее утро, надпись «КОТ ХОЧЕТ С ТОБОЙ ГОВОРИТЬ!» красовалась с наружной стороны того же стекла. Видимо, она находилась там уже давно, потому что линии уже начинали таять. Когда я кончил завтракать, они совсем исчезли.

На этот раз я испытал скорее беспокойство, чем злость. Такая настойчивость со стороны Силки указывала на невротическое расстройство его психики. Может, следует сходить на это выступление, доставить ему удовлетворение, которое позволит отдохнуть его беспокойному духу, посещавшему меня две ночи подряд? Однако только после обеда мне пришла в голову мысль, укрепившая меня в этом намерении. Я подумал о Вирджинии.

Уже два года я читал биологию в университете штата, реализуя таким образом юношеские стремления, которые — теперь я это ясно вижу — впервые в жизни завели меня в тупик. Именно тогда, впервые за время своего довольно монотонного существования, я почувствовал матримониальные порывы. Моей избранницей была Вирджиния, но она, к несчастью, считала меня помесью улитки и чистого разума. Я мог быть абсолютно уверен, что мысль выйти за меня замуж до сих пор никогда к ней не приходила.

Какое-то время я питал надежду, что найду способ переубедить её, не рискуя своим достоинством, докажу ей, что являюсь человеком романтическим, и она ответит «да». И вот подвернулся случай доказать свою романтичность, а именно — показать, что я по-прежнему восхищаюсь цирком. А в качестве кульминации вечера я предложил бы ей демонстрацию Силки собственной персоной. Можно было надеяться, что само знакомство с таким типом тронет её эксцентрическую душу.

Первый барьер был взят, когда я позвонил Вирджинии и она согласилась пойти со мной в цирк. Я делал хорошую мину уже с самого начала — во время поездки на колесе обозрения и подобных детских штучек. Наконец я улучил момент и предложил ей пойти взглянуть на диковины, представляемые моим старым другом Силки Тревисом.

Это действительно произвело на неё впечатление. Остановившись, она укоризненно посмотрела на меня.

— Филипп, — сказала она, — не хочешь ли ты сказать, что лично знаком с Силки? Тебе придется это доказать.

Когда мы вошли, Силки не было, но билетёр вызвал его из какого-то подсобного помещения, и через минуту Силки ворвался в главный шатер, где располагался его салон диковин. Фигурой он напоминал растолстевшую акулу. Глаза его сузились, словно все эти пятнадцать лет он провёл, прикидывая, как использовать ближних для собственной выгоды. Я не заметил маниакального взгляда, запечатленного на фотографии, но по лицу его уверенно читались маниакальные склонности: жадность, стремление к обману и жестокость. Он был именно таким, как я и ожидал, и вот что самое интересное: он неподдельно мне обрадовался. Это была специфическая радость — как у одинокого бродяги, который наконец-то увидел жилье. Мы оба чуть переборщили, приветствуя друг друга, но в равной степени были рады своему взаимному энтузиазму. Когда кончились приветствия и представления, доброжелательность Силки расцвела совсем уж пышным цветом.

— Недавно здесь был Брик. Он говорил, что ты читаешь лекции в университете. Поздравляю! Я всегда знал, что в тебе что-то есть.

Я постарался поскорее уйти от этой темы.

— А может, ты нас поводишь и расскажешь что-нибудь о себе? — предложил я.

До этого мы уже осмотрели необыкновенно толстую женщину и живой человеческий скелет, но Силки вернулся к ним, чтобы рассказать о СВОЕЙ жизни с ними: как он их нашёл и как мог получить признание. Он был очень многословен, поэтому время от времени я подгонял его. Наконец мы остановились перед небольшим шатром, на брезентовом клапане которого было всего одно слово: КОТ. Я обратил на него внимание ещё раньше; болтовня зазывалы, стоявшего у входа, уже возбудила мой интерес.

— Зайдите взглянуть на Кота! Уважаемая публика, это не обычная диковина, это настоящая сенсация! Никогда прежде в цирке не было такого существа. Это биологический феномен, удививший ученых всей страны… Уважаемая публика, это действительно нечто невероятное! Билеты по двадцать пять центов, а если вы выйдете недовольными, получите свои деньги обратно. Да-да, вы не ослышались: каждый может получить деньги обратно, достаточно лишь подойти к кассе…

И так далее, и так далее. Правда, эта реклама была не слишком привлекательной, однако мое воображение подстегнула реакция публики. Людей впускали группами, а внутри был, наверное, какой-то комментатор, несколько минут он говорил что-то едва слышно, а потом громко произносил:

— А теперь, уважаемая публика, мы поднимаем занавес!

Занавес поднимался, вероятно, одним движением, точно рассчитанным по времени, потому что сразу же после последнего слова следовала реакция зрителей:

— О-о-о-о!

Потом наступала интригующая тишина, а затем люди выходили. И ни один не просил вернуть деньги.

Перед входом вышла небольшая заминка. Силки начал бормотать о том, что является владельцем только части представления, а потому не может давать входных билетов. Я проложил этому конец, быстро купил билеты, и мы вошли в шатер с очередной группой.

Существо, сидевшее в кресле на небольшом возвышении, имело около полутора метров роста при стройном теле. У него была кошачья голова и жёсткая шерсть. Выглядело оно, как увеличенная версия животного из комиксов.

Однако на этом сходство с котом кончалось.

Во всем остальном это было что-то совсем другое. Конечно, не кот, я понял это с первого взгляда: у него было совершенно иное строение тела, и я почти сразу выделил принципиальные анатомические отличия.

Голова: лоб высокий, а не низкий, покатый. Лицо гладкое, почти безволосое, оно выражало характер, силу и высокую разумность. Тело — на длинных прямых ногах, пропорционально сложенное, плечи гладкие, руки с короткими, но развитыми пальцами, заканчивающимися тонкими острыми когтями.

И уж совершенно не кошачьими были его глаза. Они выглядели почти обычно: слегка раскосые, прикрытые настоящими веками, почти того же размера, что и у людей. Однако эти глаза буквально ТАНЦЕВАЛИ. Они двигались в два или даже в три раза быстрее, чем глаза людей. Пристальный взгляд при такой высокой скорости движения доказывал, что существо может прочесть кадр микротипии, находящийся на другом конце комнаты. Какие же точные образы должен был получать этот мозг!

Всё это я заметил за несколько секунд. А потом существо шевельнулось.

Не торопясь, небрежно и свободно, оно встало, зевнуло и потянулось. Наконец, сделало шаг вперед. Женщины, собравшиеся в зале, заволновались, но служитель успокаивающе сказал:

— Всё в порядке, не беспокойтесь. Он часто так спускается и смотрит. Он не опасен.

Публика стояла неподвижно, пока Кот спускался с возвышения и приближался ко мне. Передо мною он остановился и с интересом оглядел меня. Потом осторожно отогнул полу моего пиджака и изучил содержимое нагрудного кармана.

Вынув почтовую карточку с фотографией Силки, которую я забрал с собой, чтобы выяснить, в чём дело, он долго её разглядывал и наконец подал Силки. Тот вопросительно взглянул на меня.

— Можно?

Я кивнул. Мне казалось, что я стал свидетелем драмы, смысла которой не понимаю. Я внимательно смотрел на Силки.

А он взглянул на снимок, и уже совсем было собрался вернуть его мне, когда вдруг замер. Потом резко отдернул руку и уставился на фотографию.

— О, Боже! — прошептал он. — Это же моя фотография.

Он не играл, удивление его было настолько искренним, что я поразился.

— Значит, это не ты отправил карточку? — спросил я. — Не ты писал эту чушь на обороте?

Силки молчал. Повернув карточку, он прочёл текст и покачал головой.

— Это какая-то бессмыслица, — пробормотал он. — Гм, её отправили из Марстауна. Мы были там три дня на прошлой неделе.

Он вернул мне карточку.

— Я её никогда прежде не видел. Странно…

Я поверил ему. Держа карточку в руке, я вопросительно взглянул на Кота. Однако существо уже перестало нами интересоваться. Оно повернулось, вновь поднялось на возвышение и опустилось в своё кресло. Потом зевнуло и закрыло глаза.

И это было всё. Мы вышли из шатра и попрощались с Силки. Я не придал особого значения этому эпизоду, а позднее, уже по дороге домой, он показался мне совсем пустяковым.

Не знаю, как долго я спал. Переворачиваясь на другой бок, чтобы снова погрузиться в сон, я заметил, что ночник горит, и резко сел в постели.

В кресле, не далее метра от меня, сидел Кот.

Вокруг была мёртвая тишина. Поначалу я не мог выдавить из себя ни звука. Мне вспомнились слова служителя, что Кот «…не опасен», но теперь я в это не верил.

Уже в третий раз это создание явилось ко мне: ведь это оно писало на стекле. Я вспомнил содержание последнего послания: «Кот хочет с тобой говорить», и испугался. Может ли быть, чтоб это существо говорило?

Неподвижность незваного гостя прибавила мне смелости.

— Ты можешь говорить? — спросил я, облизнув губы.

Кот шевельнулся, поднял лапу — неторопливо, как человек, не желающий вызвать переполох — и указал на ночной столик у моей постели. Проследив за его указательным пальцем, я заметил там, прямо под лампой, какое-то устройство. Из него донеслось:

— Я не могу издавать звуков человеческой речи, но ты сам можешь убедиться — передатчик отлично подходит для этого.

Признаться, я так и подпрыгнул на кровати; сердце у меня замерло и начало биться вновь лишь тогда, когда пауза затянулась, а со мной не произошло ничего страшного. Не знаю почему, но я считал, что общение со мной при помощи механического устройства чем-то мне грозит.

Полагаю, это сработал инстинкт самозащиты. Прежде чем ясность мышления вернулась ко мне, устройство на столике произнесло:

— Передача мыслей с помощью электронного устройства основана на использовании энергии ритмов мозга.

Это заявление задело меня. Я много читал на эту тему, начиная с реферата профессора Ганса Бергера (1929 год) о мозговых ритмах мозга. Там утверждалось нечто другое.

— А разве их электрический потенциал не слишком мал? — спросил я. — Кроме того, у тебя открыты глаза, а ритмы всегда искажаются, если глаза открыты. В сущности, центрам зрения подчинена настолько значительная часть мозговой коры, что ритмы вообще не обнаружимы.

Тогда я не обратил на это внимания, но сейчас думаю, что сбил его с панталыку.

— Какие замеры проводились? — спросил он. Его интерес чувствовался даже без передатчика мыслей.

— Фотоэлементы намерили всего пятьдесят микровольт энергии, — сказал я, — в основном, в активных центрах мозга. Ты знаешь, что такое микровольт?

Он кивнул.

— Я не скажу тебе, какую энергию производит мой мозг, — произнес он после паузы. — Это может тебя испугать. Но не вся эта энергия является разумной. Я — студент, совершающий экскурсию по Галактике. Можно назвать ее последипломной практикой. Для нас, студентов, обязательны некоторые принципы… — Он прервался. — Ты открыл рот. Хочешь что-то сказать?

Я был буквально раздавлен…

— Ты сказал, по Галактике? — спросил я наконец.

— Да.

— Но… но ведь это должно длиться много лет! — Мой мозг напряженно работал, пытаясь толком осознать всё это.

— Мое путешествие продлится около тысячи лет вашего времени.

— Ты бессмертен?

— О, нет.

— Тогда… — Я замолчал, не в силах говорить дальше, и сидел с пустотой в голове, а Кот продолжал:

— Устав студенческого братства обязывает нас рассказать о себе одному местному существу, когда мы покидаем ту или иную планету. А также забрать с собой какой-нибудь сувенир, символизирующий цивилизацию существ, живущих на ней. Интересно, что ты предложишь в качестве сувенира с Земли? Это должно быть нечто такое, что сразу покажет доминирующее качество в характере вашей расы.

Это объяснение успокоило меня. Мои мысли перестали кружиться в безумном темпе, и я почувствовал себя гораздо увереннее. Сев поудобнее, я задумчиво погладил лицо, искренне веря, что выгляжу разумным существом, совету которого можно последовать.

Постепенно я начал понимать всю сложность проблемы. Я всегда считал, что человек — существо неизмеримо сложное. Как же можно выбрать всего одну черту в его богатой, сложной натуре и сказать: «Вот это и есть человек»?

— Может ли это быть произведение искусства, науки или что-то подобное? — спросил я.

— Что угодно.

Моя увлёченность ещё больше усилилась. Всем своим естеством я принял важность происходящего со мной. Нужно было, чтобы эта великая раса, которая путешествует вдоль и поперек Галактики, получила верное представление о человеческой цивилизации. Когда, наконец, я нашёл решение, то сам был удивлён, что это потребовало так много времени. Но я уже знал, что нашёл верный ответ.

— Человек, — сказал я, — испокон веков был существом религиозным. С незапамятных времён, слишком удаленных от нас, чтобы сохранились какие-либо записи, человеку требовалась вера. Когда-то он отождествлял веру с божеством стихии: бури, реки, растения, потом боги стали невидимыми. Сейчас же они вновь становятся ощутимыми — это система хозяйствования, наука. Человек поклоняется им, другими словами, относится к ним чисто религиозно.

— Так вот, — закончил я, довольный сам собой, — тебе нужно отлитое из твёрдого металла изображение человека с откинутой назад головой, воздетыми к небу руками, с выражением экстаза на лице и подписью на основании скульптуры: «Верую».

Кот внимательно смотрел на меня.

— Это очень интересно, — сказал он наконец. — Пожалуй, ты близок к цели, но это ещё не тот ответ. — Он встал. — Я хочу, чтобы ты сейчас пошел со мной.

— Что?

— Оденься, пожалуйста.

Это было сказано равнодушным тоном, и страх, который тлел где-то на дне моей души, вспыхнул вновь.

Я сидел за рулем. Кот — рядом со мной. Ночь была холодная и темная. Время от времени из-за облаков выглядывал серп луны, местами посверкивали звёзды. Осознав, что откуда-то из тех мест прибыло на Землю это существо, я несколько расслабился.

— Скажи, жители вашей планеты ближе нас подошли к глубинному значению истины? — рискнул я спросить его.

Это прозвучало как-то неестественно, педантично; типичный учительский вопрос. Я торопливо добавил:

— Надеюсь, ты не обидишься, если я задам тебе несколько вопросов?

И снова это прозвучало как-то не так. Во внезапном приступе отчаяния мне показалось, что я теряю шанс, даваемый раз в тысячу лет. Мысленно я проклинал свой профессорский опыт, из-за которого говорил языком сухой и скучной лекции.

— Открытку послал ты? — спросил я.

— Да. — Голос, идущий из устройства, которое существо теперь держало на коленях, звучал тихо, но отчетливо.

— А откуда ты узнал мою фамилию и адрес?

— Я вовсе этого не знал. — Прежде чем я успел что-либо сказать, он продолжал: — До того как ночь кончится, ты поймёшь всё.

— О! — Я помолчал, чувствуя холод в желудке и стараясь не думать о том, что ещё произойдёт, прежде чем ночь подойдёт к концу.

— …вопросы? — выдавил я. — Ты ответишь на них?

Я уже открыл рот, чтобы со скоростью пулемёта засыпать его серией вопросов, но не сказал ничего. Что я, собственно, хотел узнать? Множество ассоциаций, теснившихся в мозгу, мешали мне говорить. Почему, ну, почему, люди так зависят от эмоций в решающие моменты своей жизни? Я не мог собраться с мыслями, а время уходило. Когда я наконец заговорил, мой первый вопрос был банальным и, честно говоря, случайным.

— Ты прибыл на космическом корабле?

Он удивленно посмотрел на меня.

— Нет, — медленно ответил он. — Я использовал для этой цели энергию своего мозга.

— Что? Ты преодолел космическое пространство сам по себе?

— В некотором смысле, да. Вскоре человечество совершит первые открытия в области использования энергии ритмов мозга. Это будет переломным моментом в вашей науке…

— Мы уже совершили кое-какие открытия, касающиеся нашей нервной системы и ритма.

— Венцом этого, — последовал ответ, — будет власть над силами природы. Больше я ничего не скажу тебе об этом.

Он замолчал, но ненадолго. Теперь вопросы сами просились мне на язык.

— Возможно ли использование в космических кораблях атомного привода?

— Не в том смысле, как ты это понимаешь, — ответило существо. — Атомный взрыв не может быть ограничен, но можно использовать серию точно рассчитанных взрывов. А это вопрос техники, и с теоретической физикой не имеет ничего общего.

— А жизнь? — пробормотал я. — Как возникла жизнь?

— Это вопрос электронных случайностей, проявляющихся в оптимальной среде.

Тут пришлось остановиться, этого я понять не мог.

— Электронные случайности? Как это понимать?

— Разница между органическим и неорганическим атомами заключается в их внутреннем строении. Углеводороды, наиболее чувствительные при определенных условиях, являются тривиальной формой жизни. Располагая атомной энергией, человек вскоре обнаружит, что жизнь можно создать из любого элемента или химического соединения. Но будьте осторожны. Углеводороды — структуры нестабильные, их можно легко уничтожить на нынешнем этапе развития.

Я поёжился. Легко можно было представить, какого типа эксперименты проводятся в их государственных лабораториях.

— Так значит, — произнес я, чувствуя, как у меня перехватывает горло, — есть формы жизни, которые могут оказаться опасными уже в момент их создания?

— Опасными для человека, — ответило существо. — Поверни-ка на эту улицу, — сказало вдруг оно. — А потом поезжай прямо до въезда во двор цирка.

Я ехал, онемев от удивления. Странно, даже тень истины вызвала у меня шок.

Вскоре мы уже входили в тёмный тихий шапито, где размещался салон диковин. Я знал, что сейчас разыграется последний акт драмы.

В темноте задрожал слабый огонек. Когда он приблизился, я увидел идущего к нам мужчину. В темноте я не мог его узнать. Свет стал сильнее, и тут я понял, что источника у него нет. А потом узнал Силки Тревиса.

Он глубоко спал.

Подойдя к нам, он остановился. Выглядел он как-то неестественно и жалко, как женщина, которую застали без макияжа. Бросив на него испуганный взгляд, я с трудом выговорил:

— Что ты хочешь с ним сделать?

Кот ответил не сразу. Повернувшись, он задумчиво смотрел на меня, потом мягко, одним пальцем, коснулся лица Силки. Тот открыл глаза, но и только. Я понял, что он едва понимает, что с ним происходит.

— Он нас слышит? — спросил я.

Кот кивнул.

— Он способен мыслить?

На этот раз он отрицательно покачал головой, а потом сказал:

— В своем анализе человеческой природы ты выделил лишь один симптом. Человек — существо верящее, но только из-за некоторой характерной черты. Я подскажу тебе. Когда какой-нибудь пришелец из Космоса появляется на чужой планете, у него есть только один способ маскировки. Когда ты поймёшь, что это за способ, узнаешь, какова главная черта вашей расы.

Я попытался собраться с мыслями. В темной пустоте шапито, в глубокой тишине циркового двора всё это показалось мне сюрреалистическим сном. Я не чувствовал страха перед Котом, и всё-таки на дне души таилось какое-то паническое предчувствие, мрачное, как ночь. Я посмотрел на невозмутимого Силки, на морщины его постаревшего лица, на морщины, отражающие всю его прежнюю жизнь, потом перевел взгляд на Кота и сказал:

— Любопытство. Ты имеешь в виду человеческое любопытство. Интерес, который человек проявляет к странным, диковинным созданиям, заставляет его считать их естественными.

— Для меня совершенно невероятно, — сказал Кот, — что ты, человек интеллигентный, не заметил одну общую черту всех человеческих существ. — Он живо повернулся и выпрямился. — Ну, хватит. Я выполнил все условия, которые передо мной стояли: провёл здесь некоторое время, избежав опознания, и рассказал о себе одному жителю. Осталось только отправить домой характерное творение вашей цивилизации, и можно отправляться в путь…

— Надеюсь, это творение — не Силки? — рискнул я спросить.

— Мы редко выбираем живых обитателей планеты, — последовал ответ, — и уж если делаем так, всегда даём им взамен что-то ценное. В данном случае это практическое бессмертие.

Оставались считанные секунды. Я вдруг испытал безнадёжное отчаяние, и вовсе не потому, что хоть сколько-то жалел Силки. Он стоял, словно пень, и всё ему было совершенно безразлично. Но я чувствовал, что Кот открыл какой-то секрет человеческой натуры, который я, как биолог, должен узнать.

— Ради Бога подожди! — воскликнул я. — Ты ещё не объяснил, что это за главная черта человеческой натуры? А открытка, которую ты мне послал? А…

— Я дал тебе всё, необходимое для размышления. Если ты не можешь ничего понять, то это уже не моё дело. У нас, студентов, есть свой кодекс, я выполнил все его требования.

— Но что мне сказать миру? — в отчаянии спросил я. — Разве у тебя нет никакого послания к людям? Никакого…

Он снова взглянул на меня.

— Если сможешь — не говори никому и ничего.

Он начал удаляться, не оглядываясь больше. Я вдруг заметил, что слабый огонек над головой Силки расширяется, становится всё ярче, интенсивнее, начинает легонько, но ритмично пульсировать. Соединенные его блеском Кот и Силки сделались лишь туманными силуэтами, словно тени в огне.

Потом и эти тени затерялись, а матовый свет начал бледнеть. Постепенно он сполз к земле и лежал там пятном некоторое время, и, наконец, расплылся в темноте.

Силки и странный Кот исчезли без следа.

Сидящие вокруг стола в баре молчали. Наконец Горд сказал свое «угу», а Джонс спросил обычным властным голосом:

— Вы, конечно, разгадали тайну открытки?

Худощавый мужчина, похожий на учителя, кивнул.

— Думаю, да. Подсказкой оказалось упоминание о разнице времён. Открытку отправили уже ПОСЛЕ ТОГО, как Силки выставили в качестве экспоната в школьном музее на той кошачьей планете, но из-за разницы времён она пришла ДО ТОГО, как я узнал, что Силки приехал в наш город.

Мортон вынырнул из глубин своего кресла.

— А что насчёт основной черты человеческой натуры, внешним проявлением которой является религия?

Незнакомец махнул рукой.

— Представляя диковины природы, Силки, по сути дела, выставлял напоказ самого себя. Для человека религия — это форма самодраматизации перед Богом. Любовь к самому себе, самолюбование — это, в сущности, способ утвердить самого себя… и потому-то существо с другой планеты смогло довольно долго находиться среди нас незамеченным.

Кэти откашлялась и спросила:

— Меня интересует любовная линия. Вы женились на Вирджинии? Ведь это вы тот самый профессор биологии, правда?

Чужак покачал головой.

— Я был им, — ответил он. — Нужно было последовать совету Кота, но я решил, что следует рассказать всем людям о том, что случилось. Меня уволили через три месяца. Я не скажу вам, чем занимаюсь сейчас, но бросать этого нельзя! Мир должен узнать о слабости человеческой природы, которая вяжет нас по рукам и ногам! А Вирджиния… что ж, она вышла за пилота одной из крупных авиакомпаний, то есть поддалась его версии самодраматизации.

Он встал.

— Ну, мне пора. Этой ночью я должен навестить ещё множество баров.

Когда он вышел, Тэд на минуту перестал строить из себя идиота.

— Эй, — сказал он, — у этого типа неплохой текст. Представьте, как он будет холить и повторять свою историю всю ночь! Какое благодатное поле деятельности для того, кто хочет быть в центре внимания!

Мира захохотала, Джонс заговорил с Гордом тоном человека, познавшего всё, а Горд всё повторял свое «угу», как будто слушал его. Кэти положила голову на стол и пьяно захрапела, а Мортон ещё глубже погрузился в свое кресло.

Банка краски

«Я снижался, совершая посадку на поверхность Венеры. Тормозные ракетные двигатели работали превосходно. Уж не снится ли мне все это? Но вот мой кораблик мягко опустился на дно неглубокой длинной лощины, поросшее ярко-зеленой травой. А минутой позже первый человек, достигший Венеры, вышел из ракеты и осторожно шагнул в сочное луговое пышнотравье».

Кэлгар сделал глубокий вдох — воздух пьянил, как вино. Кислорода, пожалуй, маловато, — зато какие свежесть и сладость, какое ласковое тепло! Уж не попал ли он в рай. Кэлгар достал блокнот и записал впечатления. Ведь по возвращении на Землю каждая такая мысль пойдет на вес золота. А денег ему понадобится много…

Кэлгар кончил писать, спрятал блокнот — и тогда увидел куб. Куб лежал рядом, чуть вдавившись в землю — так, словно упал с небольшой высоты. Этакий полупрозрачный кристалл с восьмидюймовым — на глаз — ребром; на одной из граней — нечто вроде ручки. Поверхность куба матово лучилась; так отражает свет полированная слоновая кость. Странная штуковина могла быть чем угодно.

У Кэлгара было с собой несколько анализаторов, и он поочередно дотрагивался концами проводов до разных мест хрустального куба. Тот не излучал ни электрической, ни атомной энергии, не был радиоактивен, не реагировал на пробы кислотами, не пропускал электрический ток и отражал пучки электронов высоких энергий.

Астронавт натянул резиновые перчатки и прикоснулся к тому, что могло быть ручкой. Ничего не случилось. Кэлгар осторожно, почти нежно, ощупал поверхность куба. Снова ничего. Наконец он крепко сжал ручку пальцами, подумал, потом дернул вверх.

Кристалл легко оторвался от земли. Весил он, как прикинул Кэлгар, фунта четыре. Он вновь опустил куб на траву, чуть отступил и принялся внимательно наблюдать за непонятным предметом со все большим интересом и волнением, постепенно сознавая, что находится перед ним. Несомненно, куб являлся плодом чьей-то технической деятельности. А раз так — выходит, на Венере существует высокоразвитая жизнь. Целый год провел Кэлгар в унылом одиночестве космического пространства, мечтая о встрече с любым живым существом. И вот теперь оказалось, что Венера населена.

Напряженно раздумывая, Кэлгар направился к кораблю. Надо было найти какой-нибудь их город. О расходе горючего беспокоиться нечего — запас можно будет пополнить там. Напоследок Кэлгар снова бросил взгляд на куб. На какой-то миг энтузиазм его поугас. Что, спрашивается, делать с этой штуковиной? Оставлять здесь не имеет смысла — покинув эту лощину, он уже вряд ли сумеет найти ее снова. Однако в отношении любого предмета, вносимого внутрь корабля, следовало проявлять предельную осторожность. А вдруг куб подброшен сюда нарочно? Предположение показалось Кэлгару столь фантастичным, что сомнения его несколько рассеялись. Но еще несколько опытов произвести все же стоило. Он снял перчатку и легонько прикоснулся к ручке голыми пальцами.

— Во мне краска! — произнес загадочный куб.

Ахнув от удивления, Кэлгар отскочил. Потом осмотрелся по сторонам: поблизости никого не было. Он снова притронулся к ручке хрустального куба.

— Во мне краска!

Мозг Кэлгара работал ясно и четко. Сомнений не оставалось — говорил сам загадочный предмет. Кэлгар медленно выпрямился и теперь стоял, ошеломленный открытием, загипнотизированно вглядываясь в артефакт венерианской цивилизации. Немало времени понадобилось Кэлгару, чтобы представить себе технические возможности и интеллектуальные способности расы, додумавшейся до столь фантастической упаковки для краски. Мысль его воспарила в заоблачные выси и упорно не хотела возвращаться на землю, Кэлгар пребывал в оцепенении. Ведь среди всех творений человеческого разума не было ничего подобного тому, с чем он столкнулся. Хотя удивляться, в сущности, нечему: подумаешь, говорящая банка с краской! По всей видимости, она оснащена каким-нибудь простеньким думающим устройством.

Кэлгар улыбнулся, его довольно-таки заурядная физиономия пошла сетью морщинок, серо-зеленые глаза заблестели, губы раздвинулись, приоткрыв белые зубы. Он искренне веселился. Банка краски! Само собой, она состоит из иных компонентов, чем цинковые белила, льняное масло и какой-нибудь сиккатив. Но это можно будет выяснить и потом. Пока же довольно самого факта обладания. И пусть Кэлгару не удастся сыскать на Венере ничего больше, его путешествие оправдано уже одной этой находкой. Ведь наибольшую ценность представляют как раз предметы повседневного обихода. Кэлгар наклонился и решительно схватился за ручку.

Но стоило поднять банку, как сверкающая прозрачная жидкость брызнула ему на грудь, тотчас разлившись по комбинезону, — липкая, словно клей, но клей чрезвычайно текучий. Поначалу белая, краска на глазах стала менять цвета, проходя через все оттенки спектра — от красного до фиолетового. И когда Кэлгар, наконец, выпрямился, его комбинезон сиял всеми цветами радуги. Сперва это не столько встревожило, сколько разозлило Кэлгара.

Он принялся раздеваться. Под комбинезоном на нем были лишь шорты да легкая рубашка — и то, и другое сияло, как фейерверк. Кэлгар сбросил их наземь, и почувствовал, как жидкость стекает по коже: с рубашки краска успела полностью перейти на тело Кэлгара, валявшиеся рядом шорты также оказались чистыми. Сверкающая краска все шире растекалась по телу, Кэлгар с остервенением пытался стереть ее рубашкой — тщетно, краска лишь пенилась, переливаясь мерцающими цветами, да прилипала к пальцам.

Пятно краски быстро расползалось по телу, не растекаясь ручейками и не оставляя потеков, казалось, это перемещается кусок пестрой шали. За десять минут Кэлгару так и не удалось снять с себя ни капли.

Вернувшись на корабль, астронавт схватился за химический справочник. «Удаление краски, — вычитал он, — производится при помощи скипидара». По счастью, скипидар в складном отсеке нашелся, хотя и немного. Кэлгар плеснул в пригоршню пахучей жидкости, но она без толку пролилась на землю — краска не позволила ей даже прикоснуться к себе.

Кэлгар не сдавался. Поочередно он пытался отмыться газолином, вином и даже драгоценным ракетным топливом, но все было тщетно: переливчатое цветное пятно не реагировало ни с одним из этих веществ. Тогда он забрался в душевую, однако вода орошала лишь свободные от краски участки кожи, только они ощущали тонизирующий массаж тонких и острых струй, тело под краской было словно анестезировано.

Тогда Кэлгар наполнил складную походную ванну и по горло погрузился в воду. Пятно переползло на шею, подбородок, залепило рот и нос. Забраться внутрь оно, похоже, не могло, однако дышать стало нечем, Кэлгар крепился до тех пор, пока краска не стала закрывать глаза. Тут он не выдержал, выскочил из ванны и погрузил в воду голову. Краска медленно отступила к подбородку, но спускаться дальше не желала, хотя Кэлгар и окунал голову все глубже и старался удержать ее под водой как можно дольше.

Кэлгар раскинул на выдвижной койке надувной матрас и уселся, чтобы хорошенько обдумать сложившуюся ситуацию. В сущности, история вышла комическая. И стань кому-нибудь известны ее подробности, Кэлгар неминуемо оказался бы посмешищем в глазах всей Солнечной системы. Он стал жертвой венерианской банки с краской, то ли забытой, то ли брошенной кем-то здесь. Причем краска эта может представлять смертельную опасность для любых живых существ: ведь не отступи она в конце концов — и Кэлгар задохнулся бы, как пить дать.

По спине у него побежали мурашки. Он представил себе ослепшего, задыхающегося человека, ощупью ищущего выход из навигаторской рубки. И даже убедившись, что вполне мог бы проделать в слое краски отверстия, позволяющие дышать, он все еще не мог успокоиться.

Прошло немало времени, прежде чем улеглась бившая Кэлгара нервная дрожь. Он сидел в оцепенении, лихорадочно и напряженно размышляя.

Плеснувшая на него из банки краска и не думала высыхать. Впрочем, она и не была жидкостью в обычном понимании, поскольку не впитывалась в одежду, не подчинялась закону всемирного тяготения, растекалась не только вниз, но и вверх, и отталкивала любые другие жидкости. Кэлгар попытался разобраться, почему она обладает всеми этими свойствами. Водоотталкивающая — понятно, краска и должна быть водонепроницаемой. Но остальное…

Кэлгар вскочил и принялся расхаживать по рубке. На протяжении четверти века — с тех пор, как первые сверхракеты достигли Луны, а затем и полумертвого Марса — Венера являла собой наиболее заманчивую цель для всех космопроходцев. Однако любые экспедиции в этом направлении были запрещены, вплоть до появления кораблей, способных избежать опасности падения на Солнце, — участь, уже постигшая два космолета. Неизбежность подобных катастроф была доказана математически, существующие ракеты могли без риска достичь Венеры лишь при строго определенном ее положении в пространстве относительно Солнца, Земли и Юпитера.

Однако возникновения таких благоприятных условий в ближайшие два десятка лет не ожидалось. И лишь за пол года до полета Кэлгара известный астроном установил, что необходимое взаиморасположение планет произойдет в этом году. Его статья породила бурные дебаты в профессиональной среде. Разумеется, правительство не могло полагаться на особое мнение одного — пусть даже весьма авторитетного — ученого, однако до Кэлгара дошло высказывание некоего высокопоставленного чиновника Космической Патрульной Службы о том, что дело приняло бы совсем иной оборот, решись кто-либо отправиться на Венеру на собственный страх и риск, в подобном случае у него, чиновника, сыскалось бы достаточно единомышленников, чтобы выполнить все необходимые предварительные исследования и расчеты. Когда Кэлгар на своем маленьком корабле стартовал к Венере, с размахом велась подготовка сразу нескольких экспедиций на Марс.

От Венеры ждали сенсаций — но не столь значительных, как эта. Ибо раса, способная создать идеальную с любой точки зрения краску, уже за одно только это заслуживает более близкого знакомства.

Размышления Кэлгара были прерваны новым невероятным открытием, заставившим его встревоженно вскочить. Сверкая неисчислимыми оттенками, краска продолжала распространяться: если поначалу она покрывала не больше четверти поверхности тела, то теперь занимала уже добрую треть. Если так пойдет и дальше, рано или поздно она покроет Кэлгара с ног до головы, залепит ему глаза, рот, нос, уши — словом все. Надо было срочно придумать способ избавиться от этой переливчатой пленки.

«Идеальная краска, — записал Кэлгар в своем блокноте, — должна обладать красивым цветом, быть нечувствительной к любым внешним воздействиям и — обязательно — легко удаляться». Он мрачно перечитал последние слова, отложил карандаш и посмотрелся в зеркало.

— Ну дела, — пробормотал он, обращаясь к собственному отражению, — это ж не я! Разодет, что твой цыган…

Всматриваясь в представшее его взгляду колористическое буйство, Кэлгар отметил, что сама краска, собственно, оставалась невидимой, поскольку испускала яркий, отбрасывающий резкие тени свет. Она являла собой не цветное покрытие, а как бы жидкий свет, в переливах которого слились воедино все мыслимые оттенки. Причем ни яркость, ни пестрота отнюдь не оскорбляла вкуса — даже самого изысканного. Кэлгар развеселился, осознав, что не может оторвать глаз от этого невероятного явления. Однако в конце концов он все же отвернулся от зеркала.

«Если бы удалось зачерпнуть хоть немного краски и перелить ее в реторту, — подумал он, — можно было бы произвести анализ.» Он предпринял несколько попыток, но краска, охотно вливаясь в ложку, тут же вытекала, стоило оторвать ее от кожи. Кэлгар попробовал удержать ее в ложке с помощью ножа, но безуспешно: краска вытекала из под лезвия, текучая, словно масло. Кэлгар понял, что ему не хватает силы и ловкости, чтобы достаточно плотно прижать лезвие ножа к ложке. Он попробовал было воспользоваться предназначенным для отбора проб черпачком с резьбовой крышкой, но тот оказался слишком круглым и маленьким; к тому же завинчивание крышки занимало чуть ли не минуту.

Кэлгар без сил опустился в кресло. Он чувствовал, что заболевает. Мысли путались. Лишь некоторое время спустя он вновь обрел способность рассуждать трезво.

Ему все-таки удалось набрать в черпачок немного краски — что-то около чайной ложки. По логике вещей, теперь следовало тем же способом очистить и всю поверхность тела. Однако краски на нем, судя по всему, не меньше пятисот таких доз. На снятие каждой из них уходит больше двух минут. Итого, тысяча минут, — почти семнадцать часов!

Кэлгар жалко улыбнулся. Семнадцать часов! Вдобавок, за это время ему два-три раза понадобится поесть — еще час… Внезапно он ощутил голод — пожалуй, пора было подкрепиться.

За завтраком он обдумывал случившееся со спокойствием человека, нашедшего одно из решений проблемы и теперь имеющего право позволить себе поразмыслить над другими вариантами.

Семнадцать часов — это слишком много. Теперь, когда ему удалось заключить немного краски в черпачок, ее можно исследовать; возможно, откроется дюжина более радикальных способов избавиться от загадочной напасти.

Возможно, в лучше оборудованной лаборатории это и оказалось бы Кэлгару по силам, но корабельная была слишком убога. Кэлгару удалось лишь установить, что краска абсолютно инертна — ни с чем не смешивается механически и не реагирует химически; не поддавалась она и термическому воздействию — не горела и не замерзала.

— Естественно, — со злостью признал в конце концов Кэлгар. — Если это идеальная краска, то именно так и должно быть!

Он взялся за дело и постепенно настолько навострился, что некоторое время спустя соскабливание краски с кожи в черпачок и завинчивание крышки стали занимать от силы секунд сорок пять. Он так углубился в это занятие, от результатов которого зависело слишком многое, что успел уже наполовину наполнить краской колбу прежде чем заметил нечто, потрясшее его до глубины души: краски на теле оставалось столько же, сколько и в начале процедуры.

Кэлгар оцепенел. Дрожащими руками он замерил количество краски в колбе. Он собрал все, или почти все, что плеснуло на него из венерианской банки, в этом можно было не сомневаться. Но и количество краски на теле от этого не уменьшилось. Похоже, она ко всему обладала еще способностью восстанавливать пострадавшую от чего-либо часть покрытия.

Кэлгар пополнил этим наблюдением список свойств венерианской краски.

К этому времени он заметил, что не может свободно потеть — капельки влаги проступали на коже лишь в местах, не покрытых переливчатой дрянью. Интенсивная работа разогрела Кэлгара, а краска лишала организм возможности полноценной теплоотдачи. Астронавт чувствовал, как прямо-таки распаляется от внутреннего жара. Он ужаснулся.

«Надо любой ценой убраться отсюда, — подумал он, — отыскать ближайший венерианский город и раздобыть растворитель, способный справиться с этой сумасшедшей жидкостью».

Ему было уже наплевать, станут над ним смеяться или нет. Кэлгар кинулся в навигаторскую рубку и уже схватился было за рычаги управления, но в последний миг что-то удержало его. Ведь чертов куб сам заявил: «Во мне краска». Значит, в нем могут быть заключены и сведения, необходимые для использования содержимого, в том числе — и его удаления.

— Ну и дурак, — сказал себе Кэлгар, поднимаясь с пилотского кресла, — как же я сразу не сообразил!

Хрустальный куб валялся на траве в том самом месте, где Кэлгар оставил его. Стоило астронавту прикоснуться к кристаллу, как тот заговорил:

— Я на четверть полон краски. Значит, на Кэлгара выплеснулось три четверти содержимого сосуда. Обстоятельство немаловажное.

— Инструкция: разместить банки с краской вокруг подлежащей покраске поверхности, после чего приступить к работе, — продолжал излагать куб. — Краска высохнет, как только поверхность будет покрыта ею полностью. Краска удаляется при помощи затемнителя, который следует приложить к окрашенной поверхности, плотно прижать и выдержать в таком положении в течении одного терарда.

Последнего слова Кэлгар не понял; по всей видимости, оно означало какой-то отрезок времени.

— Затемнитель, — продолжал между тем куб, и только теперь Кэлгар понял, что голос не звучит, а передается непосредственно в мозг, — можно приобрести в ближайшем магазине москательных товаров или скобяных изделий.

— Замечательно, — Кэлгар почувствовал, как в нем нарастает бешенство. — Остается только сбегать в лавку и купить затемнитель!

Впрочем, высказавшись, он заметно успокоился. Слава богу, он попал в практичный мир москательных лавок, а не восьминогих жукоглазых монстров, которыми люди давно уже пугают собственное воображение. Существа, изготовляющие идеальную краску и торгующие ею, наверняка не примутся сразу же пытать пришельца с Земли, — ясно, как божий день. Воображение Кэлгара тут же нарисовало картину упорядоченного, отлично организованного мира — скорее всего, имевшую ничего общего с реальностью. Естественно, не все обитатели космоса полны априорной симпатии к людям; впрочем, люди тоже умеют ненавидеть… Судя по краске и кубу, в который она упакована, приходится признать, что цивилизация Венеры стоит на более высоком уровне, чем земная. Если допустить, что венериане обнаружили корабль Кэлгара еще до посадки, то им могло придти в голову предложить пришельцу некие тесты. И фантастическая краска, в которую он по уши вляпался, могла играть в этом тестировании какую-то роль.

Однако все эти рассуждения, вне зависимости от их справедливости или ошибочности, не могли приостановить внутреннего разогрева организма Кэлгара, покрытого непроницаемым слоем краски. Нужно было попытаться постичь образ мышления венериан. Кэлгар осторожно поднял кристалл.

— Согласно государственному стандарту, — мысленно проинформировал его куб, — краска состоит из следующих компонентов:???? — семь процентов,???? — тринадцать процентов, сжиженный свет — восемьдесят процентов.

— Сжиженный — что? — опешил Кэлгар.

Куб продолжал, игнорируя вопрос:

— Внимание! Хранение краски поблизости от горючих материалов и горючих веществ категорически запрещено!

Вопреки ожиданиям Кэлгара никаких разъяснений не последовало. Похоже, венериане привыкли подчиняться инструкциям без рассуждений. Но ведь Кэлгар уже пробовал соединять краску и с летучими веществами вроде эфира, и со скипидаром, и с газолином, и даже с ракетным топливом, — однако ничего страшного не произошло. Вообще ничего не произошло. Либо инструкцию составлял перестраховщик, либо все это означает нечто совсем иное.

Прихватив с собой куб, Кэлгар вернулся на корабль и сел за пульт управления. Он положил руку на гладкую головку пускового рычага и передвинул его вперед — щелкнув, он зафиксировался в крайнем положении. Потом, в ожидании, пока автомат запустит двигатель, Кэлгар застегнул привязанные ремни. Но двигатель молчал.

В этом молчании Кэлгару почудилось грозное предостережение. Предостережение исходило от некой живой и могучей силы, влияние которой он, казалось, ощущал всем своим существом. Он оттянул пусковой рычаг на себя, потом снова перевел его в рабочее положение. Зажигания так и не произошло.

Кэлгар тяжело дышал.

— Внимание! — ни с того, ни с сего повторил лежащий на полу куб. — Хранение краски поблизости от горючих материалов и летучих веществ категорически запрещено!

Вот оно! Все наоборот: это инертное вещество, похоже, лишило восемнадцать тысяч галлонов топлива способности к воспламенению. И все потому, что Кэлгар из экономии слил обратно в бак те полпинты горючего, которыми пытался оттереть краску.

Кэлгар включил рацию. Еще находясь в нескольких миллионах миль от Венеры, он впервые попытался послать к ней радиосигнал. Но ответа не дождался. В эфире царила не нарушаемая ни единым искусственным сигналом тишина. Но ведь высокоразвитая венерианская цивилизация не может не знать радио! Неужто они не отзовутся на призыв о помощи?

Добрых полчаса сигналы понапрасну уходили в эфир. Приемник Кэлгара молчал. Ни в одном диапазоне не было слышно ни единого осмысленного звука. Он был совершенно один в этом Богом забытом углу — если не считать агрессивной, самовосстанавливающейся, переливающейся всеми цветами, сводящей с ума краски.

Жидкий свет… Затемнитель… Черт возьми! Может, она сияет не собственным, а отраженным светом? И если свет погасить… Кэлгар еще держал палец на выключателе, когда вдруг заметил, что снаружи царит полнейшая тьма. Входной люк был открыт, Кэлгар высунулся из него и посмотрел на черное беззвездное небо. Ночь и облака, столь характерные для Венеры, породили поистине кромешный мрак. Днем из-за близости планеты к светилу облака лишь слегка приглушали сияющий солнечный свет, но сейчас все обстояло иначе. Разумеется, какая-то толика света сюда все равно доходила — никакая планета, столь близкая к центральному светилу, не может быть полностью лишена света и энергии. Селеновый фотометр Кэлгара еще на подлете регистрировал их возрастание с точностью до одной стотысячной.

Оторвавшись от созерцания небосвода, Кэлгар обнаружил, что пол навигаторской рубки сияет — источником этого света служила все та же краска. Выходит, она не только отражает свет? Неприятно удивленный, он выбрался наружу и отошел от ракеты настолько, чтобы на него не попадал свет, падавший из корабельного люка. Во тьме тело Кэлгара мерцало и переливалось феерической пляской огня, на влажной от росы траве играли многоцветные блики. Наверное, его труп будет являть собой великолепное зрелище…

Кэлгар представил себе, как тело его лежит на полу рубки, с ног до головы покрытое краской. Или здесь на траве. Возможно, со временем венериане натолкнутся на мертвого пришельца и примутся гадать, кто он такой и откуда.

Судя по всему, венериане не пользуются радиосвязью. Или все-таки пользуются, но сознательно избегают контактов с людьми?

Кэлгар лихорадочно пытался сосредоточиться на поиске решения, но тщетно. Он вернулся в ракету. Его мучила какая-то неоформившаяся мысль, скорее даже ощущение. Он должен был что-то сделать. Но что? Ах, да — радио! Он быстро настроил приемник. И вдруг подскочил, потрясенный — из динамика раздался странный, нечеловеческий голос:

— Пришелец с планеты, именуемой Земля! Пришелец с планеты, именуемой Земля! Ты слушаешь?

Кэлгар приник к динамику, одновременно включив передатчик.

— Да! — ликующе крикнул он. — Да! Я слушаю! Но я попал в ужасное положение! Приходите скорее!

— Мы знаем о твоем положении, — ответил бесцветный механический голос. — Но отнюдь не собираемся помогать тебе.

Кэлгар в отчаянии ахнул.

— Банку с краской, — продолжал голос, — сбросил перед самым люком твоей ракеты корабль-невидимка — всего через несколько секунд после твоей посадки. Вот уже несколько тысячелетий мы, которых вы именуете венерианами, с растущим беспокойством наблюдаем за развитием цивилизации на третьей планете Солнечной системы. Наше общество не знает тяги к приключениям, а истории Венеры не ведомо само понятие войн. Это не значит, что нам не известны трудности и борьба за существование. Наши организмы отличаются чрезвычайно медленным темпом обмена веществ, и уже в далеком прошлом наши психологи установили неспособность венериан к космическим полетам. Поэтому мы сконцентрировали силы на выработке собственного, венерианского образа жизни, — и преуспели в этом.

С момента появления твоего корабля в атмосфере планеты перед нами встал вопрос: на каких условиях можно вступить в контакт с людьми. Мы решили оставить банку с краской в таком месте, где ты сразу же должен был на нее наткнуться. Если бы это не получилось, мы отыскали бы другой способ провести тебя через тест.

Твоя догадка верна: ты был и остаешься подопытным объектом. Результат пока не утешителен — разумные существа с подобным твоему и даже несколько более высоким уровнем интеллекта должны удаляться с Венеры. Разработка системы тестов для принципиально отличающихся от нас обитателей Вселенной представляла исключительно трудную задачу, но мы с ней справились. Твое же мнение о нашем тесте не имеет ни малейшего значения, поскольку тебе суждено умереть. Лишь в этом случае другие земляне, те, что придут вслед за тобой, окажутся в полном неведении и смогут успешно быть подвергнуты этому или подобному испытанию. Мы же вступим в контакт лишь с разумным существом, вышедшим из предложенной ситуации победителем. Тогда мы дополнительно исследуем его уже с помощью приборов, чтобы на основании результатов тестирования и обследования решить, как строить свои отношения с расой, приславшей его к нам. Все мыслящие существа с интеллектом, равным или превосходящим первого, успешно прошедшего тестирование, смогут свободно посещать нашу планету. Решение это окончательное и изменению не подлежит.

Исследуемый субъект должен суметь самостоятельно покинуть Венеру. Если это ему удастся — в дальнейшем между нашими расами возможно сотрудничество, например, в усовершенствовании космических кораблей.

Мы говорим с тобой при помощи специальной машины, поскольку сами не пользуемся звуковой речью. Те несложные мысленные сообщения которые передавала тебе банка краски, выполненная в форме хрустального куба, — результат деятельности куда более сложного устройства, поскольку осуществление мысленного контакта с венерианским мозгом невероятно трудно.

А теперь — прощай! И как не странно это звучит, — желаем удачи! В динамике послышался характерный треск, потом все смолкло, Кэлгар лихорадочно крутил ручки настройки, но не смог извлечь из приемника ни единого звука. Выключив рацию, он сел ждать смерти.

Но в то же время все его существо переполняла жажда жизни. «Затемнитель, — вспомнил он. — Что же это такое?» Кэлгар и раньше ломал над этим голову, но теперь заново пересмотрел все свои записи и результаты анализов; на это ушел битый час.

Идеальная краска, на восемьдесят процентов состоящая из жидкого света! Что ж, свет есть свет, он и в сжиженном виде должен подчиняться тем же законам природы. Впрочем, должен ли? Идеальная краска, способная… Хватит! Сознание Кэлгара пасовало перед новым и новым перебором одних и тех же данных и фактов. Он чувствовал себя разбитым и с трудом подавлял тошноту.

Внутренний жар сжигал его, как при горячке. Кэлгар окунул ноги в таз с холодной водой — может быть, если охлаждать организм таким образом, кровь все-таки не закипит?

Правда, опасность неограниченного возрастания температуры ему не угрожала — это он сознавал. Ведь помимо всего прочего существует и верхний предел темноты человеческих и вообще любых живых организмов. Важно лишь не подпитывать организм дополнительной энергией; придется отказаться от обычной пищи, ограничившись лишь витаминными таблетками, чтобы не подкидывать в топку лишних калорий. Главная опасность заключалась в ином: кожа Кэлгара практически лишилась возможности дышать, так как большую часть тела покрыла непроницаемая пленка краски. Как быстро это может его убить, Кэлгар не знал.

Подобная неопределенность отнюдь не способствовала душевному равновесию. Но вот что странно: именно сейчас, когда он уже почти смирился со своей участью, смерть отнюдь не спешила.

И вдруг его как током ударило — не спешила! Он вскочил, включил свет и кинулся к зеркалу.

Внимательное изучение собственного отражения убедило Кэлгара, что за последний час покрытая краской площадь не увеличилась. Это был как раз тот час, что он провел в темноте, рассеиваемой лишь сиянием, излучаемым его собственным телом. Отпадать краска, разумеется, и не думала — конечно же, ведь она должна быть рассчитана на мрак венерианской ночи. Но площадь покрытия не увеличилась. А если попробовать полную тьму? Например, забраться в пустой топливный танк?

Он провел там полчаса. И хотя очевидного результата опыт не дал, у Кэлгара созрело окончательное решение: именно полная темнота является единственным средством решения проблемы. И единственным путем спасения.

Но ведь тогда горючее во тьме танков уже освободилось бы от убийственного воздействия попавшей в него краски. А может, так оно и есть?

Кэлгар включил зажигание. Тишина — двигатели по-прежнему молчали. Значит, в рассуждение вкралась ошибка.

«Вся проблема, — подумал Кэлгар, — сводится к удалению из состава краски этих самых восьмидесяти процентов жидкого света — при помощи полной темноты или каким-либо иным способом.» Однако более абсолютной тьмы, чем в пустом топливном танке, куда не проникает ни единого фотона, ему не получить, это в принципе невозможно. Где же кроется эта проклятая ошибка?

И тут его осенило: конечно! Свет снаружи не может проникнуть в бак. Но его не может и покинуть свет, излучаемый краской! Ее сияние отражается от стен и возвращается к краске, вновь впитывающей его лучи. Но нельзя же убрать стены…

Радость Кэлгара погасла. Получается заколдованный круг — либо краску подпитывает свет извне, либо она не может избавиться от собственного. Нет, все-таки придется еще поломать голову… Тем более, что во тьме краска не распространяется по телу, предоставляя ему тем самым необходимую отсрочку.

Так проходили часы. И вдруг решение явилось — само собой и совершенно неожиданно.

Месяцем позже, уже направляясь к Земле, Кэлгар поймал радиосигнал встречного космического корабля. Когда связь стала устойчивой, Кэлгар рассказал обо всем, что приключилось с ним на Венере.

— …Так что не ждите никаких осложнений после посадки, — закончил он, — Венериане сами поднесут вам ключи от своих разноцветных городов.

— Погоди, погоди, — с сомнением в голосе отозвался пилот встречной ракеты. — Если я правильно понял, они допустят к себе людей с интеллектом не менее высоким, чем у того, кто успешно прошел тест. Если тебе это удалось, значит, ты обладаешь очень развитыми способностями. Но мы-то самые заурядные люди, так на что же нам рассчитывать?

— Я никогда не мог похвастаться высоким Ай-Кью — как и большинство профессиональных астронавтов, и единственные мои дарования — это энергичность и любовь к приключениям, — скромно ответил Кэлгар. — И раз уж вышло так, что именно я являюсь для вас эталоном пропуска на Венеру, то должен откровенно признать, что по самым скромным оценкам девяносто девять обитателей нашей планеты соответствуют венерианским требованиям.

— Да, но…

— Только не спрашивай, — перебил Кэлгар, — почему их тесты столь примитивны. Может, сам поймешь, когда встретишься с ними. Причем, — Кэлгар нахмурился, — ты отнюдь не придешь от них в восторг, дружище. Зато первый же взгляд на их многоногие и многорукие тела объяснит тебе, почему создание тестов для совершенно отличных от них существ стоило венерианам такого труда. Могу я быть еще чем-нибудь полезен?

— Да! Как ты, собственно, избавился от этой краски?

— Селеновые фотоэлементы и соли бария. Я забрался в топливный танк, захватив с собой селеновый фотоэлементный преобразователь и латунный сосуд с барием. В конце концов они поглотили содержащийся в краске свет. И тогда от нее остался лишь бронзовый порошок, осыпавшийся на пол. Тем же способом я вернул энергию горючему — и стал свободным человеком. Ну, пока! — Кэлгар радостно рассмеялся. — До встречи! Я спешу — у меня на борту груз, который надо побыстрее распродать.

— Груз? Какой?

— Краска! Тысячи хрустальных кубических банок с краской — самой великолепной в мире. Земля станет воистину прекрасной! К тому же я получил право исключительного представительства…

Два космических корабля разминулись во мраке межпланетного пространства, направляясь в противоположные стороны — каждый к своей цели.

Ультраземлянин

Буколика

Купаясь в ярких лучах далёкого солнца, лес жил и дышал. Он уже улавливал присутствие космического корабля, только что пронзившего лёгкую дымку верхних слоёв атмосферы, но извечная ненависть леса ко всему чужому ещё не успела проявиться в тревоге.

На площади в тысячи квадратных километров переплелись его корни, образуя единую подземную сеть; вершины бесчисленных деревьев беспечно покачивались под лёгкими прикосновениями лениво ласкающего их бриза. Дальше, простираясь через холмы и горы, вдоль побережья бескрайнего моря поднимались другие леса, такие же огромные, как первый.

Восстанавливая в памяти самые древние события, след которых ещё не полностью стёрся, лес вспомнил, что однажды уже отстаивал свою террриторию от какой-то неясной опасности. Постепенно он улавливал характер этой угрозы — она тоже была связана с космическим кораблём, похожим на тот, что сейчас спускался с неба. Лес был не в состоянии отчётливо вспомнить, каким образом он добился тогда победы, но в том, что ему пришлось сражаться, был уверен.

По мере того, как лес всё полнее осознавал приближение несущегося в розовато-сером небе корабля, его листва начала тихо нашёптывать легенды об ушедших в прошлое победных битвах. Его медленно текущие мысли неторопливо распространялись по чувствительным каналам, и вот уже могучие ветви тысяч деревьев затрепетали почти незаметно для глаза. Этот трепет, постепенно охвативший все деревья, сопровождался лёгким шумом, породившим ощущение напряжённости. Вначале шум был почти неуловим, словно его вызвало лёгкое дуновение пронёсшегося над зелёной долиной ветерка, но мало-помалу он усилился, расширился и захватил весь лес, который напрягся, дрожа от ненависти и пристально следя за приближающимся кораблём.

Корабль, описывая дугообразную траекторию, быстро увеличивался в размерах. Теперь, когда он был совсем низко, его скорость и размеры оказались гораздо более впечатляющими, чем представлялось лесу вначале. Корабль угрожающе спланировал над лесом, затем опустился ещё ниже, не заботясь о том, что он уже задевал вершины деревьев. Затрещали ветви, вспыхнули тонкие побеги; могучие деревья были сметены страшным вихрем, словно ничтожные былинки, бессильные и невесомые. Корабль продолжал спуск, пробивая себе путь через стонущий и ревущий лес. Он приземлился, тяжело продавив под собой почву, в нескольких километрах от того места, где коснулся первой вершины. Позади осталась уродливая просека, заваленная трепещущими останками сломанных деревьев. Этот длинный прямой путь разрушения отчётливо выделялся на фоне зелёного лесного массива. И лес внезапно вспомнил, что всё происходящее сейчас было лишь повторением прошлого.

Лес немедленно приступил к отторжению повреждённых участков. Он оттянул из искалеченных деревьев все соки, и дрожь листвы на пострадавшей территории прекратилась. Позже он направит сюда молодые побеги, чтобы восстановить утраченное, но сейчас он принимал поразившую его частичную смерть, смиряясь со случившимся, и чувствовал при этом страх, страх с примесю гнева. Ему приходилось терпеть присутствие этого пришельца, лежавшего на его раздавленных стволах, на ещё продолжавшей жить части его тела. Он ощущал холод прочной стальной оболочки корабля, и по мере того, как рос страх, нарастал и гнев.

Шёпот памяти распространился по его чувствительным каналам. Подожди немного, говорила она, где-то в моих ндрах должно было сохраниться воспоминание о тех временах, когда прилетели другие корабли, похожие на этот. Однако прошлое отказывалось проясняться. Напряжённый, но ещё не до конца уверенный в себе, лес приготовился к первой атаке. Он начал расти вокруг корабля.

Давно, очень давно он осознал свою невероятную способность к росту. Это было в те времена, когда он ещё не занимал столь обширную площадь, как сейчас. Однажды он заметил, что вскоре соприкоснётся с другим лесом, подобным ему. Две растущие массы деревьев, два гиганта на бесконечно ветвящихся корнях медленно, осторожно приблизились друг к другу, испытывая взаимное восхищение, но не теряя бдительности, удивлённые тем, что рядом могло существовать ещё что-то, такое же живое. Оба леса сошлись, коснулись друг друга… и началось сражение, длившееся много лет.

Во время этой затянувшейся битвы в центральной части леса практически прекратился любой рост. Деревья перестали выпускать новые ветви, листья, подчинившись суровой необходимости, стали более жёсткими и приобрели способность выполнять свои функции на протяжении гораздо более длительного, чем обычно, периода. Даже корни развивались замедленно — все силы леса были отданы наступлению и обороне. За одну ночь вырастали настоящие стены из деревьев. Огромные корни, вертикально углубившись в почву, прокладывали затем горизонтальные галереи длиной во много километров. Пробиваясь через скальные породы и руды металлов, они создавали живые стены, стараясь преградить путь вторжению растительности противника. На поверхности живые барьеры разрастались настолько, что на протяжении десятков километров стволы стояли почти вплотную друг к другу.

На этой стадии великая битва в конце концов утихла. Каждый из противников признал непреодолимыми воздвигнутые врагом препятствия.

Значительно позже лес принудил к такому же статус-кво ещё один лес, атаковавший его на другом фронте.

Образовавшиеся при этом границы вскоре стали для леса такими же естественными преградами, как простирающееся на юге безбрежное море или как леденящий холод, господствующий круглый год на заснеженных вершинах гор.

Как во время сражений с другими лесами, лес бросил против вторгшегося в его владения пришельца все свои силы. Его деревья тянулись к небу со скоростью метра в минуту. Ползучие растения тут же карабкались по ним и пребрасывали гибкие висячие мостки через корабль. Вскоре неудержимый поток растительности хлынул на металл корабля, переплеснулся через него и соединился с деревьями на другой стороне. Корни деревьев глубоко проникли в земные недра и укрепились в твёрдых породах, более прочных, чем любой когда-либо построенный корабль. Деревья достигли невероятной толщины, лианы превратились в чудовищные тросы. Когда дневной свет сменился сумерками, корабль уже был погребён под тысячетонной массой растительности, настолько плотной, что его даже нельзя было разглядеть.

Для леса настало время перейти к действиям, завершающим уничтожение арнессора. Сразу же после прихода ночи под кораблём закопошились мельчайшие корешки. Они были микроскопически малы и настолько тонки, что их диаметр у окончания не превышал несколько десятков атомов. Поэтому металлические стенки корабля, казавшиеся твёрдыми и непроницаемыми, были для них почти пустотой. Они без малейших усилий проникали в закалённую сталь.

В этот момент корабль неожиданно нанёс ответный удар. Металл его стенок начал разогреваться и быстро раскалился докрасна. Этого было достаточно — микроскопические корешки мгновенно съёжились и погибли. Находившиеся поблизости более крупные корни начали медленно воспламеняться по мере того, как до них доходил иссушающий жар.

На поверхности земли разразилась новая трагедия. Из сотен отверстий, появившихся в корпусе корабля, вырвалось пламя. Сначала загорелись лианы, затем огонь охватил деревья. Это не было похоже ни на вспышку неконтролируемого пламени, ни на яростный лесной пожар, с неукротимым пылом скачущий с дерева на дерево. Лес уже давно научился подавлять огонь, возникающий после удара молнии или в результате самовозгорания — для этого было достаточно направить к поражённым деревьям массу древесных соков. Чем зеленее было дерево, чем богаче насыщено соками, тем труднее было удержаться на нём огню.

Лес не сразу вспомнил, приходилось ли ему прежде бороться с огнём, который так свирепствовал бы среди деревьев, сквозь потрескавшуюся обожжённую кору которых тут же проступала вязкая смолистая жидкость. Этот огонь был совсем иным — не только пламя, но сама энергия. Огонь не нуждался в питании древесиной, а жил благодаря содержащейся в нём силе.

В конце концов происходящие события вернули лесу его память. Картина прошлого остро пронзила его существо, картина, не оставлявшая больше никаких сомнений в том, что ему пришлось сделать когда-то, дабы избавить и себя и всю планету от такого же вторжения.

Лес начал отступать от корабля. Он бросил нагромождения древесины и листвы, с помощью которых пытался пленить это инородное тело. По мере того, как драгоценные древесные соки возвращались к деревьям, образовавшим теперь вторую линию обороны, пламя становилось всё ярче, пожар разрастался, освещая окрестности феерическим светом.

Прошло некоторое время, прежде чем лес понял, что испепеляющие всё вокруг лучи больше не извергаются кораблём, а окружавшие его огонь и дым образуются при нормальном сгорании древесины. Это вполне соответствовало тому, что лес вспомнил о давным-давно произошедших событиях.

В неистовой спешке, хотя и с едва сдерживаемым отвращением, он взялся за то, что предоставляло ему единственную возможность избавиться от пришельца, — теперь он прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Он спешил, так как ему до ужаса было ясно, что порождаемое кораблём пламя могло уничтожить целые леса; отвращение же было связано с тем, что этот способ обороны неизбежно заставлял его страдать от ожогов, причиняемых энергией, ожогов, лишь немного более слабых, чем те, которыми ранил его корабль.

Десятки, сотни тысяч корней устремились к отложениям горных пород и рудным скоплениям, которых они старательно избегали со времени появления на планете предыдущего корабля. Тем не менее, несмотря на необходимость спешки, весь процесс сам по себе был очень медленным. Микроскопические корешки, дрожащие от нетерпения, заставляли себя погружаться в скопления руды на недосягаемых глубинах и с помощью сложного осмотического процесса извлекали частички чистого металла из комплексной первичной руды. Эти частички были почти такими же бесконечно малыми, как и корешки, проникшие незадолго до того в стальные стенки корабля, и настолько лёгкими, что могли свободно переноситься во взвешенном состоянии по лабиринту корней.

Вскоре тысячи, затем миллионы таких крупинок уже находились в движении в бесчисленных каналах древесины. И хотя каждая сама по себе была ничтожно малой, поверхность почвы, на которой они отлагались, постепенно засверкала в отблесках умирающего пожара. К тому времени, когда над горизонтом появилось солнце, сверкающий серебристый круг диаметром в несколько сот метров окружал корабль.

Около полудня корабль снова ожил. Из многочисленных открывшихся люков появились летающие механизмы. Они опустились на землю и начали собирать беловатую пыль, безостановочно засасывая развёрстыми пастями воздухозаборников мелкие частички металла. Они работали с большой осторожностью, но к тому времени, когда приблизился закат, ими уже было собрано более двенадцати тонн тонкодисперсного урана-235.

После наступления ночи все аппараты скрылись в корабле, люки которого тут же захлопнулись. Вскоре длинный, похожий на торпеду корабль тихо оторвался от земли и устремился в небо к мерцающим звёздам.

Первые известия об изменившейся обстановке донеслись до леса сразу же после того, как глубоко зарывшиеся в землю под кораблём корни сообщили об уменьшении давления на них. Тем не менее лесу всё же понадобилось немало времени на то, чтобы окончательно прийти к выводу, что необходимо убрать урановую пыль, оставшуюся на поверхности почвы, потому что испускаемые ею радиоактивные лучи слишком далеко распространялись вокруг, причиняя боль.

Произошедший вслед за этим несчастный случай имел очень простую причину. Радиоактивное вещество было извлечено лесом из определённых рудоносных пород; поэтому, чтобы избавиться от него, нужно было всего-навсего возвратить это вещество в ближайший ураноносный пласт, залегающий среди пород, поглощаюших радиоактивность. Всё это казалось лесу весьма простым и очевидным.

Через час после начала осуществления этого плана в небо взметнулось пламя ядерного взрыва. Это был чудовищный взрыв, его масштабы намного превосходили способность леса к пониманию природы этого явления. Но, хотя он и не услышал грохота, не увидел потрясающий силуэт посланника смерти, с него было достаточно и того, что он почувствоал. Невероятной силы ураган смёл с лица планеты десятки квадратных километров растительности. Тепловая волна вместе с лавиной радиации вызвала пожары, для подавления которых потребовались длительные усилия. Ужас, который испытал лес, постепенно прошёл, когда он начал вспоминать, что и это происшествие имело место когда-то в прошлом. Намного отчётливее, чем это воспоминание, перед лесом вставали перспективы дальнейших действий на основе произошедшего. Лес не собирался упускать предоставляющуюся ему возможность.

На заре следующего дня он перешёл в наступление. Его жертвой стал старый соперник, который, если верить ненадёжной памяти, когда-то захватил часть его территории.

Вдоль линии фронта, разделявшей позиции двух гигантов, прогремела серия небольших ядерных взрывов. Могучая стена деревьев, составлявших внешнюю линию обороны леса-противника, распалась под последовательно наносимыми с непреодолимымой силой ударами. Враг, действуя в соответствии с правилами, бросил в бой резервы своих древесных соков. Но в то время, как он был полностью поглощён восстановлением сметённого барьера, прогремели новые взрывы, в результате чего основная часть его резервных древесных соков была уничтожена. С этого момента его поражение было предрешено, поскольку он не понимал, что с ним происходит. Атакующий лес направил в образовавшуюся после взрывов пустыню бесчисленную армию корней. Как только они наталкивались на очаг сопротивления, грохотал очередной ядерный взрыв. К вечеру завершающий взрыв колоссальной силы уничтожил деревья, образовывавшие мозговой центр противника, и битва закончилась.

У леса ушли месяцы на то, чтобы разрастись на захваченной у побеждённого врага площади, уничтожить его умирающие корни, добить уцелевшие и теперь совершенно беззащитные деревья и в конечном счёте бесповоротно овладеть новой территорией.

Завершив эту работу, он с неистовством фурии бросил свои силы против леса, находившегося на противоположном фланге. Вновь начал атаку, используя атомные молнии и пытаясь затопить нового противника огненным дождём, но неожиданно был остановлен равной по мощи энергией распадающихся атомов. Его знания просочились через барьер перепутавшихся корней, служивший границей между двумя лесами.

Оба колосса почти полностью уничтожили друг друга в схватке. Каждый из них превратился в искалеченное существо, вынужденное прибегнуть к утомительному процессу обычного медленного роста.

Шли годы, и понемногу воспоминания о событиях прошлого стирались в памяти леса. Впрчем, это почти не имело значения. В ту эпоху корабли необычно часто опускались на планету, и лес, даже вспомнив обо всём, всё равно не мог бы пустить в ход ядерные взрывы в присутствии хотя бы одного корабля. Ведь единственно надёжный способ изгнать пришельцев заключался в том, что они окружались тонкой пылью радиоактивных веществ. Каждый раз корабль поглощал её и немедленно удалялся. И достигнутая таким образом победа всегда казалась очень лёгкой.

Далекий центавр

Я вздрогнул во сне, проснулся и подумал: «Как это вынес Ренфью!»

Вероятно, я сильно дергался, потому что острая боль пронзила меня, и тьма сомкнулась надо мной. Не знаю, долго ли я лежал в болезненном беспамятстве, но когда пришел в себя, почувствовал тягу двигателей, разгонявших космический корабль.

На этот раз сознание возвращалось медленно, и я лежал неподвижно, чувствуя бремя долгих лет сна. Нужно было точно придерживаться порядка, установленного Пелхэмом.

Я не хотел вновь потерять сознание.

Я лежал, размышляя о том, что глупо с моей стороны беспокоиться о Джиме Ренфью, который должен лежать в гибернации еще пятьдесят лет.

Потом я начал разглядывать освещенный циферблат часов на потолке. Когда я проснулся, они показывали 23:12, а сейчас было 23:22. Значит, прошло уже десять минут — по мнению Пелхэма, этого достаточно для адаптации.

Я медленно протянул руку к краю постели и щелкнул тумблером. Послышался тихий шум, и массажный автомат медленно пополз по моему нагому телу. Сначала он тер мои руки, потом ноги и под конец занялся туловищем. Я чувствовал, как течет тонкая струйка масла, впитываясь в мою сухую кожу.

Много раз я вскрикивал от боли, но уже через час смог сесть и зажечь свет.

Небольшая, скромно меблированная знакомая каюта не могла надолго задержать мое внимание. Я встал.

Вероятно, движение было слишком резким, потому что я пошатнулся, ухватился за металлическую опору постели, и меня вырвало бесцветным желудочным соком.

Потом тошнота прошла, но чтобы подойти к двери, открыть ее и пройти узким коридорчиком до рубки, потребовалась вся моя сила воли. Хоть это и не входило в мои обязанности, но я не удержался от соблазна — склонился над пультом управления и взглянул на хронометр.

Он показывал 53 года 7 месяцев 2 недели 0 дней и 27 минут.

Пятьдесят три года! Все, кого я знал на Земле: молодые мужчины, с которыми мы вместе учились, девушка, поцеловавшая меня на приеме, устроенном в нашу честь в ночь отъезда — все они уже мертвы или заканчивают свою жизнь, подумал я почти равнодушно.

Образ той девушки-остался в моей памяти. Она была красива, полна жизни и совершенно незнакома. Она смеялась, целуя меня.

Должно быть, теперь она старуха или вообще умерла.

Слезы подступили к глазам, я вытер их и принялся разогревать банку жидкого концентрата, который должен был стать моим первым завтраком. Постепенно я обрел душевное равновесие.

«Пятьдесят три года и семь с половиной месяцев, — думал я. — Почти четыре года сверх установленного времени. Придется кое-что подсчитать, прежде чем принять очередную порцию эликсира долголетия. Двадцать гранул по расчетам должны были законсервировать мое тело и сохранить ему жизнь в течение пятидесяти лет. Вероятно, средство оказалось сильнее, чем установил Пелхэм во время кратковременных тестов».

Так я думал, напряженно щуря глаза. Вдруг до меня дошел юмор ситуации, и я рассмеялся. Смех расколол тишину, словно серия выстрелов: я даже испугался, но вместе с тем и расслабился — надо же, сижу и скорблю!

А ведь четыре года — это капля в море, если сравнивать с продолжительностью нашего путешествия!

Однако, я все еще жив и молод. Время и пространство были побеждены. Вселенная принадлежала человеку.

Неторопливо, маленькими глотками, я ел свой «суп», одолел целую миску, используя каждую секунду из отведенных мне тридцати минут. Потом, подкрепившись, тем же путем вернулся в рубку.

На этот раз я задержался, глядя на экраны. Уже через минуту я нашел Сол — звезда ярко пылала почти в центре экрана кормового обзора.

Чтобы обнаружить Альфу Центавра, потребовалось больше времени, но наконец я нашел и ее — сверкающую точку в усеянной огнями темноте.

Я не стал терять времени на определение расстояния. За пятьдесят четыре года мы преодолели одну десятую часть из 4,3 световых лет пути до ближайшей к нам звездной системы.

Удовлетворенный, я вернулся к жилым кабинам. «Теперь нужно навестить всех по очереди, — подумал я. — Сначала Пелхэм».

Когда я открыл герметичную дверь каюты Пелхэма, в нос мне ударила невыносимая вонь разложения. С трудом переводя дыхание, я захлопнул дверь и стоял в узком коридоре весь дрожа.

Прошла минута, другая; оставалось только смириться с действительностью: Пелхэм был мертв.

Не помню точно, что я тогда делал, помню лишь, что метнулся сначала в каюту Ренфью, потом к Блейку… Чистый свежий воздух в их каютах и вид их неподвижных тел вернули мне душевное равновесие.

Меня охватила глубокая печаль. Бедный благородный Пелхэм, изобретатель эликсира долголетия, который сделал возможным этот прыжок в межзвездное пространство, лежал сейчас мертвым — жертва своего собственного изобретения.

Ведь это он говорил: «Риск, что кто-то из нас умрет, не очень велик. Но имеется, как я его называю, фактор смерти, составляющий около десяти процентов, это побочный продукт первой дозы. Если наш организм переживает первый шок, он выдержит и следующие дозы».

Видимо, фактор смерти составлял больше четырех процентов; потому-то эликсир продержал меня в гибернации четыре лишних года.

Удрученный, я пошел на склад и взял там брезент и скафандр. Но даже скафандр не облегчил чудовищного занятия! Эликсир до некоторой степени консервирует тело, но когда я его поднял, от него отваливались куски.

Наконец я отнес брезент к воздушному шлюзу и вытолкнул в космическое пространство.

Времени у меня оставалось немного. Периоды бодрствования должны были быть короткими: ведь при этом потреблялись — как мы это называли — «текущие» запасы кислорода; главный резерв должен был оставаться нетронутым. Все эти годы химические регенераторы в каютах постепенно освежали «текущий» воздух, подготавливая его к очередному пробуждению.

Как-то так получилось, что мы не приняли в расчет возможность смерти кого-либо из членов экипажа, и сейчас, уже выбравшись из скафандра, я отчетливо чувствовал разницу в составе воздуха.

Сначала я подошел к передатчику. Считалось, что половина светового года явится пределом досягаемости радиоволн, а мы как раз приближались к этой черте.

Торопливо, но довольно подробно я написал рапорт, записал его на диктофон и включил передачу.

Пройдет немногим более пяти месяцев, и сообщение достигнет Земли.

Свой рапорт я подшил в бортовой журнал, добавив внизу приписку для Ренфью. Это был короткий некролог Пелхэму. Я писал его от чистого сердца, однако была еще одна причина. Ренфью и Пелхэм были друзьями. Ренфью — инженерный гений, конструктор нашего корабля, Пелхэм — великий химик и врач, его эликсир позволил человечеству выйти в космос.

Я считал, что Ренфью понадобится моральная поддержка, когда он очнется в тишине мчащегося корабля. Я любил их обоих, так что этот маленький некролог казался мне совершенно необходимым.

Дописав, я торопливо осмотрел двигатели, записал показания приборов и отсчитал пятьдесят пять гранул эликсира. Это была доза на очередные сто пятьдесят лет, рассчитанная со всей возможной доступной точностью.

Прежде чем погрузиться в сон, я еще долго думал о Ренфью, о том, как он будет потрясен, когда узнает о Пелхэме…

Я шевельнулся, обеспокоенный этой мыслью.

Я все еще думал об этом, когда навалилась темнота.

Почти сразу же я открыл глаза и понял, что действие эликсира кончилось.

Чувство онемения во всем теле вернуло меня к действительности. Я неподвижно лежал, разглядывая часы над головой. На этот раз я легче перенес процедуры, правда, и теперь не-удержался и взглянул на хронометр, когда проходил мимо него на кухню.

Он показывал 201 год 1 месяц 3 недели 5 дней 7 часов и 8 минут.

Маленькими глотками я выпил миску суперсупа, а потом нетерпеливо обратился и бортовому журналу.

Невозможно описать охватившее меня волнение, когда я увидел знакомый почерк Блейка, а потом и Ренфью.

Пока я читал рапорт Ренфью, мои эмоции улеглись. Это был обычный сухой рапорт и ничего больше: гравиметрическне данные, точный расчет пройденного пути, детальное описание работы двигателей и, наконец, оценка изменений скорости, основанная на семи постоянных.

Это была высоко профессиональная работа, первоклассный научный анализ. Но ничего кроме этого — ни одного упоминания о Пелхэме, никакой реакции на то, что я написал.

Если бы этот рапорт мог служить критерием — Ренфью вполне мог быть роботом.

Об этом я кое-что знаю.

Примерно так же считал и Блейк, я понял это из его записки.

Я бросил лист в мусоросжигатель, еще раз взглянул на обоих спящих — до чего же смертельно неподвижных! — и вернулся в рубку.

На экране Солнце было очень яркой звездочкой, драгоценным камнем на темном вельвете неба, роскошным сверкающим бриллиантом.

Альфа Центавра светила ярче: лучистое сияние на фоне черноты. По-прежнему нельзя было различить Альфу и Проксиму по отдельности, но их общее свечение производило грандиозное впечатление.

Я был взволнован, только сейчас поняв значение этого события: впервые человек совершает полет на далекий Центавр, впервые осмеливается коснуться звезд.

Даже мысль о том, что на Земле после нашего отлета сменились уже семь, а может, и восемь поколений, что девушка, подарившая мне грезу о своих сладких алых губах, вспоминается своими потомками как пра-пра-пра-прабабка, если о ней вообще помнят — даже эта мысль не затмила моего восторга.

Минувшее время было огромно, невообразимо, а потому не могло вызывать эмоций.

Я выполнил все текущие операции, принял новую дозу эликсира, лег в постель и заснул, так нечего и не придумав относительно Ренфью.

Когда я снова проснулся, завывала сирена тревоги.

Я продолжал лежать, поскольку не мог сделать ничего другого. Шевельнувшись, я просто потерял бы сознание. Я хорошо знал: какой бы страшной ни была грозившая кораблю опасность, скорейший путь к ее ликвидации лежит через выполнение процедур во всех деталях и с точностью до секунды.

Все-таки мне это удалось. Сирена пронзительно выла, но я не шевелился, пока не пришло время встать. Когда я проходил через рубку, шум стоял невыносимый, но я выдержал это и потом сидел еще полчаса и цедил суп.

Я был почти уверен, что если этот содом продлится чуть дольше, Блейк и Ренфью проснутся.

В конце концов я решил, что пора познакомиться с опасностью, и, глубоко вздохнув, занял место за пультом управления. Утихомирив сверлящую мозг сирену, я включил экраны.

Кормовой экран вспыхнул огнем. Это был мощный столб белого пламени, удлиненный, заполняющий почти четверть неба. Мне в голову пришла чудовищная мысль: может, мы находимся в нескольких миллионах километров от какого-то огромного солнца, недавно вспыхнувшего в этой области пространства.

Я самозабвенно манипулировал дальномерами, потом некоторое время тупо вглядывался в ответ, с металлическим щелчком появившийся на экране.

Семь километров. ВСЕГО семь километров! Странная штука человеческий разум — минуту назад, считая, что это некая аномальная звезда, я не видел ничего, кроме раскаленной массы. Теперь же вдруг заметил отчетливые контуры и легко узнаваемый силуэт.

Ошеломленный, вскочил я на ноги, ведь это был…

Это был космический корабль! Огромный, длиной километра в полтора. Точнее — тут я вновь рухнул на кресло, потрясенный катастрофой, свидетелем которой невольно оказался — это были пылающие останки космического корабля. Никто не мог уцелеть в этом аду, разве что экипаж успел катапультироваться на спасательных шлюпках.

Словно безумный обыскивал я небо в поисках блеска металла, который указал бы на присутствие уцелевших.

Но не было ничего, кроме темноты и звезд, и пылающих останков.

Через некоторое время я заметил, что корабль удаляется. Если его двигатели до сих пор уравнивали скорость с нашей, то теперь и они поддались ярости огня, пожиравшего корабль.

Я начал фотографировать, кстати, с полным правом пользуясь резервом кислорода. Когда расстояние между нами стало увеличиваться, эта миниатюрная Новая, бывшая до сих пор космическим крейсером, стала постепенно менять цвет, теряя свою ослепительную белизну. Последний взгляд явил мне удлиненное зарево, похожее на туманность вишневого цвета, видимую с ребра — этакий отблеск света в темноте над далеким горизонтом.

Я сделал все, что было возможно, вновь включил аварийные системы и вернулся в постель.

Ожидая, пока начнет действовать эликсир, я думал, что звездная система Альфы Центавра должна иметь населенные планеты. Если я не ошибаюсь в своих расчетах, мы находимся всего в 1,6 светового года от главной группы солнц Альфы, чуть ближе к красной Проксиме.

Это может значить, что во вселенной есть по крайней мере еще одна высокоразвитая цивилизация. Удивительный, непредставимый мир открывался перед нами. Я снова ощутил дрожь восторга.

Буквально в последнюю минуту, когда сон уже одолевал меня, я вспомнил, что совсем позабыл о наших проблемах с Ренфью.

Однако беспокойства не было. Ренфью, оказавшись лицом к лицу с чужой цивилизацией, наверняка обретет жизненную энергию.

Наши неприятности кончились.

Видимо, мой возбуждение продержалось все сто пятьдесят лет, потому что, едва проснувшись, я подумал:

«Мы на месте! Наконец-то кончилась эта долгая ночь и наше фантастическое путешествие. Теперь мы будем вместе, будем видеть друг друга и узнаем здешнюю цивилизацию, увидим солнце далекого Центавра».

Странное дело: пока я лежал, переполненный радостью, меня удивило, что прошедшее время казалось мне таким долгим. Фактически… я просыпался всего три раза, и лишь один раз — на целый день.

Я видел, в буквальном значении этого слова, Блейка, Ренфью и Пелхэма!

— всего полтора дня назад. Период моего бодрствования длился всего тридцать шесть часов с того момента, когда мягкие губы коснулись моих и прильнули к ним в сладчайшем за всю мою жизнь поцелуе.

Откуда же взялось ощущение, что прошли целые столетия, секунда за секундой? Откуда это невероятное, ничем не оправданное сознание путешествия сквозь бесконечную непроницаемую ночь?

Неужели человеческий разум так легко обмануть?

Наконец мне показалось, что я нашел ответ: мой организм жил все эти пятьсот лет, все мои клетки и органы функционировали, поэтому не исключено, что некоторые участки мозга сохраняли сознание все это время.

Конечно, играл роль и психологический фактор: ведь теперь я знал, что прошло пятьсот лет и…

Я вздрогнул, заметив, что с пробуждения прошло уже десять минут, и осторожно включил аппарат для массажа.

Мягкие руки автомата массировали меня, когда дверь открылась, щелкнул выключатель, и я увидел Блейка.

Слишком резкий поворот головы в его сторону привел к тому, что перед глазами у меня затанцевали огоньки. Закрыв глаза, я слушал его шаги, пока он шел ко мне.

Через минуту я уже мог взглянуть снова; на этот раз я видел его четко. Он нес миску с супом и остановился, угрюмо глядя на меня. Почему угрюмо?

Наконец его длинное худое лицо расплылось в бледной улыбке.

— Привет, Билл, — сказал он. — Тс-с-с! Не пытайся говорить. Я буду кормить тебя супом, а ты лежи спокойно. Чем скорее встанешь на ноги, тем лучше. Я на ногах уже две недели.

Он сел на край постели и зачерпнул ложку супа. В воцарившейся тишине был слышен только шум массажера. Силы постепенно возвращались ко мне, и я все отчетливей видел подавленность Блейка.

— Что с Ренфью? — сумел наконец выдавить я. — Он проснулся?

Блейк поколебался, потом кивнул. Лицо его помрачнело, и он нахмурился.

— Он безумен, Билл, — просто сказал он. — Теперь это законченный псих! Мне пришлось его связать. Сейчас он в своей каюте, уже несколько успокоился, а до тех пор бормотал что-то, как маньяк.

— Сдурел ты, что ли? — прошептал я. — Ренфью никогда не был настолько впечатлителен. Угрюмый и унылый — это я могу понять, но одно сознание того, что прошло столько лет и никого из друзей уже нет в живых, не могло повергнуть его в безумие.

Блейк покачал головой.

— Дело не только в этом, Билл.

Он помолчал, потом продолжал:

— Билл, приготовься к шоку, какого еще никогда не переживал.

Я вопросительно уставился на него, чувствуя пустоту в голове.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, что ты это вынесешь, — говорил он со странной гримасой на лице. — В общем, не пугайся. Мы с тобой были парой подопытных мышей. Для таких толстокожих типов, как мы, должно быть все равно — приземлимся мы в миллионном году нашей эры или до нее. Мы бы осмотрелись по сторонам и сказали бы: «Как поживаешь, старый дурень?» или же: «Кто был тот птеродактиль, которого я видел с тобой вчера вечером?» или что-нибудь вроде этого.

— Говори сразу, в чем дело? — прошептал я.

Блейк встал.

— Билл, когда я прочел твои сообщения о том, что случилось, и посмотрел фотографии горящего корабля, мне кое-что пришло в голову. Две недели назад солнца Альфы были очень близко друг к другу, всего в шести месяцах от нас при нашей средней скорости восемьсот километров в секунду. «Посмотрим, — подумал я, — удастся ли поймать какую-нибудь их станцию».

— Так вот, — он заставил себя улыбнуться, — в течение нескольких минут я поймал сотни передач. Они шли на всех семи каналах, отчетливо, как колокольный звон на Рождество.

Он помолчал, глядя на меня со слабой улыбкой на губах.

— Билл, — простонал он, — мы величайшие кретины под солнцем! Когда я сказал обо всем Ренфью, он опал, как проколотый шарик.

Он снова замолчал. Мои напряженные нервы не выдержали этого молчания.

— Ради бога, дружище… — начал я и замолчал. Я лежал неподвижно, и меня вдруг осенило. Кровь застыла у меня в жилах, но наконец я сумел сказать: — Значит, ты говоришь, что…

Блейк кивнул.

— Да, именно так. Они обнаружили нас своими локаторными лучами и энергетическими экранами. Нам навстречу уже отправлен корабль.

— Надеюсь, — мрачно закончил он, — они смогут что-нибудь сделать для Джима.

Часом позже, сидя за пультом управления, я заметил вспышку, и через минуту могучий космический корабль в километре позади нас уравнял с нами свою скорость.

Мы с Блейком переглянулись.

— Я не ослышался? — спросил я дрожащим голосом. — Этот корабль стартовал из ангара десять минут назад?

Блейк кивнул.

— Дорогу от Земли до Центавра он проходит за три часа.

Этого я еще не слышал и почувствовал, что в голове у меня все идет кругом.

— Что?! — воскликнул я. — А у нас это заняло пятьсот… — Я помолчал.

— Три часа… Как мы могли забыть о техническом прогрессе.

Молча смотрели мы, как в монолитной стене напротив нас появляется отверстие. В эту пещеру я и направил наш корабль.

На кормовом экране было видно, как закрывается люк. Перед нами вспыхнул свет и сошелся лучом на какой-то двери. Когда я опустил корабль на металлический пол, на экране связи появилось чье-то лицо.

— Касселлахат! — прошептал мне на ухо Блейк. — Тот, что поддерживал со мною контакт.

Касселлахат — у него было умное красивое лицо — улыбнулся нам и сказал:

— Вы можете покинуть свой корабль и войти через эту дверь.

Когда мы осторожно выходили наружу, в просторный приемный зал, мне показалось, что нас окружает пустое пространство. «Это похоже на ангар межпланетного корабля, — подумал я. — Только какого-то чужого…»

«Нервы!» — тут же одернул я себя, но по лицу Блейка понял, что тот испытывает похожие чувства. Через дверь мы вошли в коридор, который привел нас в огромное роскошное помещение.

Это могла быть тронная зала или апартаменты кинозвезды. Все стены покрывали великолепные драпировки — то есть, сначала мне показалось, что это драпировки, но потом я понял, что это не так. Это было… я никак не мог понять…

Я уже видывал дорогую мебель в доме Ренфью, но эти диваны, стулья и столы фосфоресцировали, словно были сделаны из подобранных по оттенкам разноцветных огней. Нет, не так. Они не фосфоресцировали, а…

И снова я не пришел ни к какому определенному выводу.

Времени на детальный осмотр уже не было. Мужчина, одетый так же как и мы, встал нам навстречу. Я узнал Касселлахата.

Он шел нам навстречу, улыбаясь, потом вдруг замедлил шаги, потянул носом. Мгновением позже он торопливо пожал нам руки, резко отступил к креслу и сел.

Это было на удивление невежливо, но я обрадовался, когда он отошел, поскольку, как ни коротко было наше рукопожатие, успел почувствовать слабый запах духов. Это был незнакомый, но явно неприятный запах. Да и вообще — мужчина, злоупотребляющий духами!

Я вздрогнул. Неужели за эти столетия род людской стал таким изнеженным?

Жестом он пригласил нас сесть. «Неужели это и есть приветствие?» — подумал я, усаживаясь.

— Должен предупредить вас насчет вашего друга, — начал Касселлахат. — Это явный шизофреник, и наши психологи могут поправить его здоровье лишь ненадолго. Полный курс лечения потребует большого времени и вашего сотрудничества. Вы должны соглашаться на все его проекты, конечно, если они не будут представлять опасности.

— А теперь, — он одарил нас улыбкой, — позвольте приветствовать вас на четырех планетах Центавра. Это великий день в моей жизни. С раннего детства меня готовили для этой цели — быть вашим учителем и гидом. И, разумеется, я восхищен, что наступила минута, когда мои знания в области вашего языка и американских обычаев среднего периода могут найти практическое применение.

Он выглядел далеко не восхищенным: смешно морщил нос, и выражение лица у него было какое-то болезненное. Но его слова шокировали меня.

— Что вы имеете в виду, — спросил я, — говоря об «изучении американского языка?» Неужели общенародный язык уже вышел из употребления?

— Нет, разумеется, нет, — улыбнулся он, — но он так изменился, что, честно говоря, вы не поняли бы даже такого простого слова, как «ихм».

— Ихм? — повторил Блейк.

— Что означает «да».

— Вот оно что…

Мы посидели молча. Блейк грыз нижнюю губу. Наконец он сказал:

— А каковы здешние планеты? По радио вы что-то говорили о популяционных центрах, которые вновь превращаются в городские метрополии.

— Я буду счастлив показать вам столько наших метрополий, сколько вы захотите осмотреть, — сказал Касселлахат. — Вы — наши гости, и несколько миллионов кредитов положены на счет каждого из вас. Они к вашим услугам.

— О, Боже! — вырвалось у Блейка.

— Однако должен дать вам один совет, — продолжал Касселлахат. — Мы не можем допустить, чтобы наши граждане почувствовали себя обманутыми, поэтому вам нельзя будет ходить по городу или смешиваться с толпой. Они смогут увидеть вас только в хронике или в закрытой машине, а услышать — только по радио. Если у вас есть какие-то матримониальные планы, можете раз и навсегда распрощаться с ними.

— Не понимаю, — сказал удивленный Блейк; я тоже ничего не понимал.

— Речь идет о том, — решившись, закончил Касселлахат, — чтобы никто не почувствовал вашего неприятного запаха. Это могло бы ухудшить и ваше материальное положение.

— А сейчас, — он встал, — я на время покину вас. Надеюсь, вы не обидитесь, если впредь я буду в вашем присутствии надевать маску. Всего наилучшего, господа, и…

Он замолчал, глядя на что-то позади нас.

— Ага, ваш-друг тоже здесь, — сказал он.

Я резко повернулся. Блейк вытаращил глаза.

— Эй, друзья! — весело сказал от дверей Ренфью. — Какими же болванами мы были! — добавил он с гримасой.

Не зная, что ответить, я подбежал к нему, схватил за руку и мы обнялись. Блейк последовал моему примеру.

Когда мы, наконец, выпустили Ренфью из своих объятий и оглянулись, Касселлахата уже не было. Он исчез как раз вовремя, потому что я уже хотел дать ему в морду за его последнее замечание.

— Итак, внимание! — сказал Ренфью. — Мы начинаем.

Он посмотрел на нас с Блейком, оскалил зубы, радостно потер руки и добавил:

— Целую неделю я оглядывал тут все и обдумывал вопросы для этой старой квочки, а здесь…

Он подошел к Касселлахату.

— Что обусловливает постоянство скорости света? — начал он.

Касселлахат даже не моргнул.

— Скорость равна корню кубическому из tq, — ответил он. — q — означает глубину континуума пространства-времени, t — всеобщую толерантность или гравитацию, как сказали бы вы, всей материи этого континуума.

— Каким образом возникли эти планеты?

— Каждое солнце, чтобы удержаться в своем пространстве, выбрасывает материю, как корабль в море бросает якорь. Это весьма поверхностное описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его пришлось бы записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны мне с детства.

— Минуточку, — прервал его Ренфью. — Солнце выбрасывает эту материю безо всякого принуждения… лишь для того, чтобы остаться в равновесии?

Касселлахат посмотрел на него.

— Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из своего пространства. Только несколько звезд-отшельниц могут поддержать равновесие без планет.

— Несколько чего? — спросил Ренфью. Он был потрясен настолько, что забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.

Мысли мои прервал голос Касселлахата:

— Солнце-отшельник, — услышал я, — это очень старая холодная звезда класса М. Самые горячие из них, как известно, имеют температуру поверхности около девяноста градусов Цельсия, самые холодные — минус десять. Это отшельник, в буквальном смысле слова, одичавший с возрастом. Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом с собой материи, планет или даже газов.

Ренфью молчал, задумавшись, и я воспользовался случаем, чтобы продолжить дискуссию.

— Меня интересует, — сказал я, — всеобщее знание всех этих деталей, даже если человек не является ученым. Например, когда мы покидали Землю, каждый ребенок знал принципы действия атомного двигателя буквально с пеленок. Восьми— и десятилетние мальчики ездили на специально сконструированных машинах-игрушках, разбирали их на части и собирали снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение в этой области было для них настоящим лакомством… Так вот, я хотел бы узнать, что сейчас соответствует тогдашнему положению?

— Аделедиктандер, — ответил Касселлахат. — Я уже пытался объяснить это мистеру Ренфью, но его мозг, похоже, не принимает некоторые простейшие вопросы.

Вырванный из задумчивости Ренфью скривился:

— Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого не могу принять.

Касселлахат покачал головой.

— Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.

— Электронная психика! — воскликнул я.

— Просто аделедиктандерная, — ответил Касселлахат. — Каждый ребенок…

— Знаю, — простонал Ренфью. — Каждый шестилетка скажет мне это. — Он повернулся к нам. — Потому я и подготовил вопросы, подумав, что если мы получим образование на уровне среднеразвитых, то сможем понять этот аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.

Он повернулся к Касселлахату.

— Следующий вопрос. Что…

Касселлахат посмотрел на часы.

— Мне кажется, мистер Ренфью, — прервал он его, — если мы собираемся на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы можете задавать мне вопросы по дороге.

— В чем дело? — вмешался я.

— Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в Европейских горах на Пелхэме, — объяснил Ренфью. — Хотите поехать со мной?

— Нет, — ответил я.

Блейк пожал плечами.

— Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который хоть и не пропускает нашего запаха, но и не защищает нас от их вони. Мы с Биллом, — закончил он, — останемся здесь и поиграем в покер на те пять миллионов кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.

Касселлахат повернулся в дверях. Лицо его под маской, которую он теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.

— Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.

— Ихм! — подтвердил Блейк.

— Значит, мы воняем! — сказал Блейк.

Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат забрал Ренфью на Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона: третьего дня Ренфью позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.

Блейк стоял у окна нашего помещения на вершине небоскреба в городе Нью-Америка, а я лежал навзничь на диване, с головой, полной мыслей о безумии Ренфью и воспоминаниями пятисотлетней давности.

Наконец я прервал свои раздумья.

— Перестань, — сказал я. — Мы оказывались перед лицом изменений в метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми продуктами с далеких звезд. Видимо, они пахнут лучше нас, если для Касселлахата быть рядом с нами — настоящая каторга, тогда как нам его соседство просто неприятно. Нас всего трое, а их — миллиарды. Честно говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.

Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт был принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320 году, то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди решили, что надо делать.

Четыре пригодные для заселения планеты Центавра были названы в нашу честь: Ренфью, Блейк, Пелхэм и Эндикот. С 2320 года их население увеличилось до девятнадцати миллиардов человек. Это не считая миграции на планеты более удаленных звезд.

Пылавший космический крейсер, который я видел в 2511 году, был единственным потерянным кораблем по линии Земля — Центавр. Он мчался с максимальной скоростью, когда его энергетические экраны среагировали на наш корабль. Автоматика немедленно включила торможение, но невозможно было вдруг погасить такую скорость, и все его двигатели взорвались.

Подобная катастрофа не могла больше повториться. Прогресс в области аделедиктандеристики был так велик, что ныне даже самые большие корабли могли мгновенно остановиться на полной скорости.

Нам было сказано, что мы не должны испытывать чувства вины из-за этого случая, поскольку результатом теоретического анализа этой катастрофы явились важнейшие достижения в области аделедиктандерической электронной психологии.

Блейк опустился в ближайшее кресло.

— Эх, парень, парень, — сказал он, — ну и влипли же мы. Единственное, что нам осталось, это прожить еще лет пятьдесят в качестве паразитов чужой цивилизации, где мы не можем понять, как действуют простейшие технические устройства.

Я беспокойно зашевелился: меня мучили те же мысли. Однако я молчал, и Блейк продолжал:

— Признаться, когда я понял, что планеты Центавра колонизированы, то вообразил, что смогу завладеть сердцем какой-нибудь здешней дамы и жениться на ней.

Невольно я вновь вспомнил девичьи губы, касающиеся моих губ.

— Интересно, — сказал я, — как все это переносит Ренфью. Он…

Знакомый голос, донесшийся от двери, оборвал меня на полуслове:

— Ренфью переносит это великолепно — первый шок сменился смирением, а оно — стремлением к намеченной цели.

Мы повернулись к двери и оказались лицом к лицу с Ренфью. Он шел к нам медленно, улыбаясь, а я смотрел на него, гадая, хорошо ли его вылечили.

Он был в отличной форме. Его темные волнистые волосы были старательно уложены, бездонные голубые глаза оживляли лицо. Он производил впечатление прирожденного физического совершенства: в обычных условиях все и всегда у него было кричаще ярким, как у актера в костюмированном фильме.

И сейчас он был таким же — кричаще ярким.

— Я купил космический корабль, парни, — сказал он, — выложил все свои деньги и часть ваших. Но я знал, что вы одобрите мою идею. Верно?

— Конечно, — согласились мы.

— Что ты хочешь сделать? — спросил Блейк.

— Я знаю, — вставил я. — Мы объедем всю вселенную, посвятив остаток жизни открыванию новых неизведанных-миров. Джим, это была неплохая мысль, мы тут с Блейком едва не организовали клуб самоубийц.

Ренфью улыбнулся.

— Во всяком случае, скоро нам будет некогда скучать.

Касселлахат не протестовал против проекта Ренфью, и спустя два дня мы снова оказались в космическом пространстве.

Три последующих месяца были необыкновенны. Поначалу я испытывал страх перед бесконечностью Космоса. Молчаливые планеты проплывали по нашим экранам и исчезали вдали, оставляя после себя лишь воспоминания о незаселенных, продуваемых ветрами лесах и равнинах, пустых волнующихся морях и безымянных солнцах.

Пейзажи и воспоминания вызывали у нас болезненное чувство одиночества: постепенно мы понимали, что это путешествие не поможет нам избавиться от бремени отчуждения, давившего на нас с момента прибытия на Альфу Центавра.

Мы не нашли тут никакой духовной нищи для наших сердец, ничего, что дало бы нам удовлетворение хотя бы на год, а что уж говорить о пятидесяти!

Я видел, что такие же мысли тяготят и Блейка, и ждал какого-нибудь сигнала, который говорил бы о том, что и Ренфью испытывает то же самое. Но ничего такого не было. Это меня беспокоило, поскольку я заметил еще одно: Ренфью наблюдал за нами, и во всем его поведении был намек на некое тайное знание, на какую-то тайную цель.

Мое беспокойство усиливалось, и неизменное душевное равновесие Ренфью нисколько не помогало. Однажды, в конце третьего месяца, я как раз лежал на койке, погруженный в невеселые мысли о нашем положении, когда дверь открылась, и вошел Ренфью.

В руках у него были парализатор и веревка. Направив оружие на меня, он сказал:

— Мне очень жаль, Билл, но Касселлахат советовал мне не рисковать. Лежи спокойно, пока я тебя свяжу.

— Блейк! — заорал я.

Ренфью покачал головой.

— Бесполезно, — сказал он. — Я уже побывал у него.

Рука, в которой он держал парализатор, нисколько не дрожала, глаза его были холодны, как сталь. Единственное, что я мог сделать, это напрячь мускулы, когда он меня связывал, и помнить, что по крайней мере в два раза сильнее его.

«Он наверняка не сможет связать меня слишком сильно», — подумал я.

Наконец он закончил.

— Не сердись, Билл, — сказал он. — Мне неприятно это говорить, но оба вы слишком разгорячились, прибыв на Центавр; это лечение, рекомендованное психологами, с которыми консультировался Касселлахат. Предположительно, это вызовет у вас шок, такой же сильный, как и прежде.

Поначалу я не обратил внимания на его слова о Касселлахате, но потом меня осенило: невероятно, но Ренфью убедил Касселлахата, что мы с Блейком спятили! Все месяцы нашего общего путешествия он держался молодцом, чувствуя ответственность за нас. Это была тонкая уловка; вопрос лишь в том, что должно стать причиной шока?

— Это не затянется надолго, — услышал я голос Ренфью. — Мы как раз выходим на орбиту звезды-отшельницы.

— Звезда-отшельница! — воскликнул я.

Он не ответил. Когда дверь за ним закрылась, я начал возиться со своими путами, не переставая рассуждать. Что там говорил Касселлахат? Что звезды-отшельницы держатся в пространстве благодаря неустойчивому равновесию. В ЭТОМ пространстве. Пот стекал по моему лицу: я представил, что нас отбросит в другую плоскость пространственно-временного континуума. Когда я освободил, наконец, руки, то почти почувствовал, как корабль падает вниз.

Я был связан не настолько долго, чтобы путы успели затормозить кровообращение, поэтому сразу направился в каюту Блейка. Две минуты спустя мы уже шли к рубке.

Ренфью мы застали врасплох. Блейк схватил его парализатор, а я одним мощным рывком выдернул его из кресла и швырнул на пол.

Он лежал неподвижно, вовсе не сопротивляясь и скалясь в улыбке.

— Слишком поздно, — усмехнулся он. — Мы приближаемся к первой ступени нетерпимости, и ничего нельзя сделать, разве что подготовиться к шоку.

Я почти не слышал его. Тяжело опустившись в кресло у пульта управления, я уставился на экраны. Ничего не было видно, и это меня поразило. Я взглянул на регистраторы: они яростно дрожали, отмечая небесное тело БЕСКОНЕЧНЫХ РАЗМЕРОВ.

Довольно долго смотрел я на эти невероятные данные, потом передвинул рукоять деселератора. Под напором полной тяги аделедиктандера корабль замер. Зримо представив себе две силы, противостоящие друг другу, я выжал рукоять до упора.

Падение продолжалось.

— Орбита, — услышал я голос Блейка. — Выведи нас на орбиту.

Дрожащими пальцами я постукивал по клавиатуре, вводя новые данные размера, гравитации и массы солнца.

Отшельница не оставила нам ни одного шанса.

Я попытался рассчитать другую орбиту, третью, четвертую… Наконец я вычислил орбиту, которая увела бы нас даже от мощного Антареса, но жуткое падение продолжалось.

Экраны были по-прежнему пусты — ни следа материи. На секунду мне показалось, что я смутно вижу пятно большей черноты на фоне мрака космического пространства, но уверенности у меня не было.

Наконец в порыве отчаяния я присел возле Ренфью, который даже не пытался подняться.

— Слушай, Джим, — умоляюще сказал я, — зачем ты это сделал? Что теперь с нами будет?

Он беззаботно улыбнулся.

— Подумай, — сказал он, — о старом, заскорузлом отшельнике-человеке. Он поддерживает связи со своими приятелями, которые так же слабы, как у звезды-отшельницы с другими звездами в галактике. Вот-вот мы должны наткнуться на первый уровень нетерпимости. Это проявляется в прыжках типа квантового, каждые четыреста девяносто восемь лет, семь месяцев, восемь дней и несколько часов.

Это звучало сущим бредом.

— Но что будет с нами? — напирал я. — Ради Бога, Джим!

Он посмотрел на меня с иронией, и я вдруг понял, что он совершенно здоров психически. Прежний рассудительный Ренфью даже стал как-то лучше и сильнее.

— Нас отбросит с этого уровня нетерпимости, и тем самым мы вернемся…

Удар!

Резкий перекос. Я с грохотом рухнул на пол, поскользнулся, и тут чьи-то руки — это был Ренфью — схватили меня. И все кончилось.

Я поднялся, чувствуя, что мы уже не падаем. Посмотрел на пульт. Все огоньки погасли, все стрелки стояли на нулях. Повернувшись, я взглянул на Ренфью, потом на Блейка, мрачно поднимавшегося с пола.

— Пусти меня к пульту, Билл, — требовательно сказал Ренфью. — Я хочу рассчитать курс на Землю.

Целую минуту я таращился на него во все глаза, потом медленно отодвинулся. Пока он настраивал приборы и нажимал ручку акселератора, я стоял рядом. Наконец он взглянул на меня.

— Мы будем на Земле через восемь часов, — сказал он, — то есть, примерно через полтора года после того, как покинули ее пятьсот лет назад.

Я чувствовал, как трещит мой череп, и только через какое-то время понял, что это — из-за внезапного озарения.

Так значит, звезда-отшельница, освобождая от нас свое поле нетерпимости, просто стряхнула нас в другое время. Ренфью говорил, что это бывает каждые… четыреста девяносто восемь лет, семь месяцев и…

«Но что будет с кораблем? Разве можно перенести в XXII век аделедиктандер XXVII и тем самым изменить ход истории?» — бормотал я себе под нос.

Ренфью покачал головой.

— А что мы в нем понимаем? Разве мы осмелимся когда-нибудь залезть в его двигатель? Наверняка нет. Мы оставим корабль для своих собственных нужд.

— Н-но… — начал я, однако Ренфью прервал меня.

— Послушай, Билл, — сказал он. — Представь себе такую картину: через пятьдесят лет девушка, которая тебя поцеловала, — я видел, как это тебя потрясло, — будет сидеть рядом с тобой, когда твой голос из Космоса сообщит на Землю, что ты только что проснулся и съел первую порцию супа во время первого межзвездного полета к Альфе Центавра.

Именно так все и оказалось.

Завершение

Я сижу на холме. Как мне кажется, уже целую вечность. Время от времени я осознаю, что мое пребывание здесь должно иметь причину. Всякий раз, когда эта мысль приходит мне в голову, я исследую разнообразные вероятности, пытаясь определить возможную причину моего нахождения на холме. Я сижу на холме один. Я сижу на холме вечно, созерцая большую долину далеко внизу.

Первая причина, по которой я нахожусь здесь, кажется мне очевидной: я мыслю. Поставьте передо мной проблему. Попросите вычислить корень квадратный из очень большого числа или корень кубический из еще большего числа. Велите мне перемножить число из восемнадцати знаков на себя квадрильон раз. Пусть задачу следует определить с точки зрения переменных кривых. Спросите меня, где будет находиться данный предмет в данный отрезок времени в будущем, и предоставьте малейшую возможность для анализа.

Решение не займет у меня и доли секунды.

Но меня никто ни о чем никогда не спрашивает. Я сижу один на холме. Иногда я вычисляю движение падающей звезды. Иногда гляжу на отдаленную планету и годами слежу за ее курсом, пользуясь любым доступным мне пространственно-временным контролем, чтобы ни на мгновение не потерять ее из виду. Но все эти действия кажутся мне бесполезными. Они никуда не ведут. Зачем, для чего нужна мне вся эта информация?

В такие минуты я чувствую себя незавершенным. Мне почти кажется, что существует кто-то, для кого все это может иметь значение.

Каждый день солнце поднимается в пространстве над безвоздушным горизонтом Земли. Это черный, звездный горизонт, всего лишь крохотная частица черного, заполненного звездами небесного полотна.

Он не всегда был черным. Я помню время, когда небо было голубым. Я даже предсказал, когда произойдет изменение. И выдал кому-то информацию. Сейчас мне хочется знать только одно: кому?

Это одно из моих самых удивительных воспоминаний: я отчетливо чувствую, что кому-то очень нужна была эта информация. И что я дал ее, вот только не могу вспомнить — кому. Когда это со мной происходит, я начинаю думать, что, наверное, у меня какие— то провалы памяти. Странно, что это чувство настолько сильно.

Периодически я прихожу к убеждению, что мне следует заняться поисками ответа, ведь для меня это не составит труда. В добрые старые времена я не колеблясь посылал часть самого себя в отдаленнейшие уголки планеты. Даже к звездам. Да, для меня это не составит труда.

Но к чему? Чего мне не хватает? Я сижу один на холме, один на планете, которая состарилась и стала ненужном.

И еще один день. Солнце, как обычно, карабкается по небосводу к полудню: вечно черному, заполненному звездами небосводу середины дня.

Внезапно на другой стороне долины, на залитом солнцем ее крае, вспыхивает серебристое сияние. Силовое поле материализуется из времени и синхронизирует себя с нормальным течением времени планеты.

Для меня все очень просто: я сразу вычисляю, что Оно появилось из прошлого. Я определяю используемую энергию, просчитываю ее ограничения, логически определяю ее источник. По моим подсчетам, Оно появилось из прошлого планеты двухтысячелетней давности.

Точное время не имеет значения. Вот Оно: проекция энергии, которая сразу ощутила мое присутствие. Оно посылает мне межпространственный сигнал, и мне становится интересно, потому что я могу расшифровать сообщение, опираясь на данные моих прошлых знаний.

— Кто ты? — спрашивает Оно.

— Я — Незавершенный, — отвечаю я. — Пожалуйста, возвращайся туда, откуда пришел. Я произвел в себе необходимые изменения и теперь могу последовать за тобой. Я хочу завершить себя.

Это решение пришло ко мне в какие-то доли секунды. Сам я лишен возможности перемещаться во времени. Когда-то давно я решил данную проблему и знаю, как это делается, но мне тут же что-то помешало создать механизмы, позволяющие совершать такие перемещения. Не помню точно, что именно.

Но у энергетического поля на той стороне долины такие механизмы есть. Установив внепространственную связь, я смогу перемещаться туда же, куда и Оно.

Эта связь установлена, прежде чем Оно успело даже догадаться о моих намерениях.

Существо на другой стороне долины, кажется, не испытывает особого восторга по поводу моего ответа. Оно посылает еще одно сообщение, а затем вдруг исчезает. Видимо, думаю я, Оно хотело застать меня врасплох.

Естественно, мы прибываем в Его время одновременно.

Надо мной голубое небо. На противоположной от меня стороне долины, теперь уже частично скрытой деревьями, вокруг большого строения сгрудились строения поменьше. Я обследую их в меру своих сил и торопливо произвожу необходимые изменения, чтобы не выглядеть слишком подозрительно на фоне окружающей меня среды.

Я сижу на холме и жду, что будет.

С заходом солнца поднимается легкий ветерок, вскоре высыпают первые звезды. Сквозь туманную атмосферу они выглядят как— то по-иному.

Темнота вползает в долину, и строения на другой ее стороне вдруг начинают сиять. Загораются окна. Большое здание в центре светится особенно ярко, а с приходом ночи ослепительный свет как бы выплескивается сквозь его прозрачные стены.

Вечер и ночь проходят без приключений. И следующий день, и следующий.

Двадцать дней и ночей.

На двадцать первый день я посылаю сообщение Мозгу на другой стороне долины.

«Мы могли бы вместе осуществлять контроль над этой эпохой».

Ответ приходит незамедлительно:

«Согласен, если ты немедленно раскроешь мне механизм работы всех своих блоков».

Больше всего на свете-мне хочется иметь доступ к приспособлению, которое позволяет ему путешествовать во времени. Но я не настолько глуп, чтобы показать ему, что сам не в состоянии построить машину времени.

Я отвечаю:

«Буду рад передать тебе полную информацию. Но ты знаешь этот век гораздо лучше меня, а потому, где гарантии, что ты не используешь эту информацию против меня?».

«А какие у меня гарантии, что ты действительно выдашь о себе полную информацию?» — возражает Мозг.

Тупик. Судя по всему, о доверии между нами не может быть и речи.

Ничего другого я и не ожидал. Но по крайней мере я кое-что для себя выяснил: мой противник считает, что я сильнее. Его вера — плюс мое собственное знание своих возможностей — убеждают меня, что он прав.

И все же я не тороплюсь. И опять терпеливо жду.

Я еще раньше отметил, что пространство вокруг меня полно разнообразных волн искусственного происхождения. Одни из них можно преобразовать в звук, иные — в свет. Я слушаю голоса и музыку. Я смотрю спектакли и сцены из жизни страны и города. Я изучаю образы человеческих существ, анализирую их действия, пытаясь по движениям и словам определить степень их разума и потенциальных возможностей.

Я не очень высокого о них мнения — таков окончательный вывод, к которому я прихожу, — и тем не менее я подозреваю, что именно эти медлительные существа построили Мозг, который сей час является главным моим соперником. Передо мной тут же встает вопрос: как может кто-то сконструировать механизм, превосходящий своего создателя по развитию?

Постепенно я начинаю разбираться в этом веке. Промышленность разнообразна, но находится на начальной стадии развития. По моим представлениям, компьютер на другой стороне долины создан всего несколько лет назад.

Если бы я мог отправиться в прошлое до того момента, как его построили, то встроил бы в него приспособление, с помощью которого осуществлял бы над ним контроль.

Я просчитываю природу такого приспособления и пытаюсь задействовать одну из своих схем.

Тщетно.

Это означает, что я не сумею овладеть пространственно-временным механизмом для достижения своей цели. Скорее всего, мне придется одержать победу над моим противником в будущем, а не в прошлом.

Встает заря сорокового дня, и солнце неумолимо движется к полудню.

В мою псевдодверь стучат. Я открываю и вижу перед собой человеческое существо мужского пола, стоящее на пороге.

— Вам придется убрать отсюда свою лачугу, — говорит он. — Вы нелегально расположились на земле, являющейся собственностью мисс Анны Стюарт.

С момента моего появления здесь это — первый человек, с которым я вступил в непосредственный контакт. Я почти не сомневаюсь в том, что он агент моего противника, а потому отказываюсь от мысли проникнуть в его сознание. Ведь это связано с преодолением определенного рода препятствий, я же до поры до времени не хочу рисковать.

Я продолжаю смотреть на него, пытаясь вникнуть в смысл его слов. Создав за этот период времени ничем не примечательное строение, похожее на то, что видел на другом конце долины, я надеялся избежать всяческого к себе внимания.

— Собственность? — медленно говорю я.

— Что это с вами? — грубо замечает человек. — Не понимаете по-английски?

Он длиннее, чем та часть моего тела, которую я сделал похожей на разумных обитателей этого века. Его лицо меняет окраску. А меня как молнией озаряет: тонкие намеки в тех пьесах, что мне довелось видеть, неожиданно приобретают смысл. Собственность. Частное владение. Ну конечно.

Однако я просто отвечаю:

— Со мной все в порядке. Я могу оперировать в пределах шестнадцати категорий. И я понимаю английский.

Четкий ответ на поставленные им же вопросы производит на этого человека самое неожиданное впечатление. Его руки тянутся к моим псевдоплечам. Он крепко хватается за них и дергает, как бы намереваясь задать мне взбучку. Но, так как я вешу чуть более девятисот тысяч тонн, его физические усилия ни к чему не приводят.

Пальцы его разжимаются, и он отступает, пятясь, на несколько шагов. Его лицо еще раз меняет свои внешние характеристики: исчезает розовый цвет, который появился всего лишь несколько минут назад. Такая реакция означает, что его действиями никто не управляет, хоть он и появился здесь не по своей воле. Дрожь в голосе, когда он начинает говорить, только подтверждает, что этот человек пришел сюда как индивидуум и не сознает той серьезной опасности, которую могут навлечь на него совершаемые им действия.

— Как адвокат мисс Стюарт, — говорит он, — я приказываю вам убрать эту лачугу с ее территории до конца этой недели. В противном случае пеняйте на себя!

Прежде чем я успел попросить его объяснить туманное выражение «пеняйте на себя», он поворачивается ко мне спиной и быстро направляется к четырехногому животному, привязанному к дереву футах в ста от меня. Он прыгает ему на спину, принимая наклонное положение, и животное начинает трусить вдоль берега небольшого ручья.

Я жду, пока он не исчезает из виду, а затем устанавливаю внепространственную связь между основным моим телом и той его частью в образе человека, которая только что разговаривала с посетителем. Так как часть эта очень мала, мне удается передать в нее лишь минимальное количество энергии.

Схема этого процесса очень проста. Интегрируемые клетки центров восприятия вращаются в силовом поле, которое в действительности является человеческим образом. Теоретически этот образ остается незыблемым в данном силовом поле, составляющем центр восприятия, и опять же теоретически внепространственная связь как бы заставляет его двигаться в противоположном от центра направлении.

Однако это абстрактные рассуждения, тогда как существует функциональная реальность материальной Вселенной. Я в состоянии устанавливать внепространственную связь только потому, что теория отражает структуру вещей нематериальных. На самом же деле иллюзия существования материи на столько велика, что я действую как предмет материальный, и именно таким задуман.

Следовательно, когда я — вернее, часть меня в человеческом облике — иду по долине к месту назначения, происходит четкое разделение. Миллионы автоматических процессов продолжают проистекать, но все рецепторы восприятия находятся со мной, позади же осталась одна оболочка.

Я приближаюсь к деревушке и сквозь нависшую листву деревьев вижу крыши домов. Большое длинное здание, которое я заприметил раньше, поднимается над самыми высокими деревьями. Так как я пришел сюда специально, чтобы обследовать его, я внимательно вглядываюсь, хотя нахожусь еще далеко.

Похоже, оно сделано из камня и стекла. Сзади виднеется купол обсерватории. Астрономические приборы весьма примитивные, и во мне крепнет уверенность, что, скорее всего, им не удастся сразу меня обнаружить.

Деревушку окружает высокая ограда из стальной проволоки. Я ощущаю поток электроэнергии и, дотронувшись до верхней проволоки, определяю мощность тока в 220 вольт. Мое маленькое тело с трудом поглощает заряд, поэтому я отсылаю энергию в один из своих блоков на другой стороне долины.

Очутившись за оградой, я прячусь за кустом у тропинки и наблюдаю за происходящим.

По ближайшей дорожке идет человек. Адвокат, приходивший ко мне, был для меня просто объектом наблюдения, но сейчас я устанавливаю прямой контакт с телом этого второго индивидуума.

Как я и предполагал, теперь это я шагаю по дорожке. Я не делаю никаких попыток управлять движениями тела, действую лишь как наблюдатель. Но я достаточно синхронизирован с его нервной системой, а потому воспринимаю его мысли как свои собственные.

Как оказалось, это один из клерков, работающих в бухгалтерии, по своему статусу человек совершенно для меня неподходящий. Я прерываю контакт.

Я делаю еще шесть попыток, прежде чем нахожу нужного мне человека. Это становится очевидным, когда выясняется, что седьмой человек — и я — думаем об одном и том же:

«…не удовлетворен работой Мозга. Аналоговые приспособления, которые я вмонтировал пять месяцев назад, не дали ожидаемого эффекта».

Его зовут Уильям Граннитт. Он — главный инженер-исследователь Мозга, человек, который произвел те изменения в его структуре, которые позволили Мозгу осуществлять контроль над самим собой и своим окружением. Граннитт человек уравновешенный, способный, превосходно разбирающийся в людях. Мне следует быть крайне осторожным, когда я начну с ним работать. Он отлично видит поставленную перед собой цель и сразу заметит, если я попытаюсь внушить ему какие-либо изменения. Возможно, лучше мне пока просто наблюдать за его действиями.

Несколько минут контакта с его мозгом, и я в состоянии восстановить картину событий, которые разворачивались здесь пять месяцев назад. Механический компьютер, Мозг, был снабжен дополнительными приспособлениями, включая аналоговые, которым предстояло выполнять примерно те же функции, что и нервной системе человека. Инженерное воплощение проекта подразумевало возможность управления этим процессом с помощью команд голосом, машинописного текста, а также дистанционно по радио.

К сожалению, Граннитт не понимал до конца некоторых потенциальных возможностей нервной системы, которую он попытался имитировать в своем инженерном решении. Зато Мозг тут же приспособил их в дело.

Граннитт об этом деле не подозревал. А Мозг, поглощенный развитием самого себя, отнюдь не намеревался выдать информацию о своих новых возможностях по каналам, специально созданным для этой цели. Поэтому Граннитт решил его разобрать и придумать что-нибудь новое. Он еще не знал, что Мозг будет противиться любой попытке вмешательства в его действия. Но Граннитт — и я, тщательно покопавшись в его памяти и поняв, как функционирует Мозг, — сможем это сделать. После чего я спокойно буду контролировать весь этот период времени, не опасаясь встретить равного себе. Я еще не знаю, как это удается осуществить, но чувствую, что недалеко время моего завершения.

Теперь уже твердо зная, что установлен контакт с нужным мне человеком, я позволяю той части себя, что притаилась за кустом, энергетически раствориться. Через мгновение она прекращает свое существование как целое.

Сейчас я и Граннитт — почти одно и то же. Я сижу за его столом в кабинете с застекленными стенами, кафельным полом и сверкающим стеклянным потолком. Сквозь стену мне видны инженеры и чертежники, работающие за кульманами; и девушка, сидящая напротив моей двери. Это моя секретарша.

На столе лежит письмо. Я вскрываю конверт, вынимаю листок бумаги и читаю.

Вверху написано:

Уильяму Граннитту от Анны Стюарт, директора. Далее идет текст:

Считаю своим долгом уведомить Вас, что с сегодняшнего дня Вы уволены, так как мы более не нуждаемся в Ваших услугах. Меры безопасности требуют того, чтобы вы отметились в проходной Мозга не позднее шести часов вечера. Вам будет выплачено двухнедельное жалование.

С уважением Анна Стюарт Будучи Гранниттом, я никогда не давал себе труда задумываться об Анне Стюарт — ни как о личности, ни как о женщине. Сейчас я был просто поражен. Что она о себе воображает? Да, она владелица собственности, но кто создал, кто сконструировал Мозг? Я, Уильям Граннитт. Кто мечтал, кто предвидел, как много может значить для человечества истинно машинная цивилизация? Только я, Уильям Граннитт.

Будучи Гранниттом, я разгневан. Я должен сделать все, чтобы увольнение не вступило в силу. Я должен уговорить эту женщину отменить свое распоряжение, пока об этом мало кому известно.

Я вновь смотрю на письмо. В правом верхнем углу напечатано: 13.40. Я бросаю беглый взгляд на часы: семь минут пятого. Прошло свыше двух часов, а это означает, что о моем увольнении могли сообщить кому следует.

Это необходимо проверить: всякое может быть.

Бормоча себе под нос ругательства, я хватаю телефонную трубку и набираю номер бухгалтерии. Туда должны были сообщить в первую очередь.

Раздается щелчок: «Бухгалтерия».

— Говорит Билл Граннитт.

— О да, мистер Граннитт, ваш чек готов. Жаль, что вы нас покидаете.

Я вешаю трубку и, набирая номер проходной, уже начинаю смиряться со своим поражением. Я чувствую, что цепляюсь за соломинку. Охранник, услышав мой голос, говорит:

— Как жаль, что вы покидаете нас, мистер Граннитт.

Я вешаю трубку в самом мрачном расположении духа. Теперь уже нет никакого смысла звонить в Правительственное агентство. Ведь только они могли передать сведения о моем увольнении в проходную.

Размер обрушившегося на меня несчастья заставляет меня задуматься. Чтобы вернуться сюда обратно, необходимо выполнить массу формальностей: подать заявление, пройти кропотливую проверку личности, совет специалистов, доскональное расследование причины увольнения — у меня вырывается негромкий стон, и я отвергаю этот путь. Тщательность, с которой Правительственное агентство производит отбор кадров, стала притчей во языцех среди обслуживающего персонала Мозга.

Нет, я устроюсь на работу в какую-нибудь организацию, имеющую дело с компьютерами, во главе которой не будет стоять женщина, увольняющая единственного человека, понимающего в них толк.

Я встаю с кресла. Выхожу из кабинета и из здания. Направляюсь в свое бунгало.

Тишина в помещении в который раз напоминает мне, что моя жена умерла уже год и месяц назад. Я невольно морщусь, потом пожимаю плечами. Сейчас ее утрата не воспринимается мной с такой силой, как прежде. Впервые за все время я начинаю думать, что мое увольнение, возможно, вновь пробудит меня к жизни.

Я прохожу в свой кабинет и сажусь за пишущую машинку, которая при правильном подключении работает синхронно с другой, устроенной в аналоговую секцию Мозга. Как изобретатель я разочарован, что теперь уже не смогу разобрать Мозг на части и собрать его заново, с тем чтобы он функционировал так, как мною было задумано. Но, по крайней мере теперь, я знаю, какие основные изменения мне предстоит произвести при создании нового Мозга.

Я хочу уехать отсюда в уверенности, что недавно встроенные секции блоков не помешают старой части Мозга производить точные расчеты. Ведь именно она несет основную нагрузку, отвечает на вопросы ученых, инженеров и коммерсантов.

На ленте, которая осуществляет ввод команд, я печатаю: «Сегмент 471А-33-10-10 на 3Х-минус».

Сегмент 471А — аналоговое устройство большого колеса. Когда оно координируется с транзисторной трубкой (кодовое обозначение 33), контрольный сервомеханизм (10) создает рефлекс, который возникает всякий раз, когда для определенных вычислений требуется 3Х (кодовое название новой секции мозга). Символ «минус» означает, что ранее созданные секции Мозга должны тщательно исследовать все данные, которые будут поступать из нового блока. Еще одна цифра «10»-та же цепь, находящаяся в другом месте.

Защитив таким образом Мозг — так мне кажется (как Граннитту) — от инженеров, которые могут не разобраться в том, что новые секции оказались несостоятельными, я упаковываю машинку. Затем звоню в ближайший город Ледертон, в фирму грузовых такси, и прошу вывезти все мои вещи.

Когда я проезжаю проходную, часы показывают 17.45.

Между деревушкой, в которой расположены здания Мозга, и Ледертоном, в нескольких сотнях ярдов от крутого поворота дороги, находится домик, который я создал в целях камуфляжа.

Прежде чем автомобиль Граннитта достигает этого поворота, я принимаю решение. Я не разделяю уверенности Граннитта в том, что он эффективно отсек новую часть Мозга от старой системы компьютеров. Более того, подозреваю, что Мозг создал свои собственные схемы, чтобы предотвратить любое вмешательство извне.

Я также убежден, что, если мне удастся заронить в Граннитте подозрение по поводу происшедшей в Мозге перемены, он во всем разберется и начнет действовать. Только его знание мельчайших деталей позволит решить, какие именно вводные команды необходимы для изменения.

На тот случай, если подозрение, которое я заронил в него, не окажет немедленного действия, я возбуждаю в нем любопытство по поводу того, что послужило причиной его увольнения.

И это последнее оказывает свое действие. Он начинает волноваться. Он решает добиться свидания с Анной Стюарт.

Когда он принимает такое решение, я считаю свою цель достигнутой. Он останется здесь, неподалеку от Мозга.

Я прерываю контакт.

И вновь оказываюсь на холме, обдумывая то, что мне удалось выяснить.

Мозг не осуществляет контроля над Землей, как я полагал вначале. Он ощутил себя индивидуальностью недавно и не успел создать в себе эффективных механизмов действия. Он пока лишь пробует свои силы: отправляется в будущее, скорее всего, испытывает и другие свои возможности, одним словом, забавляется.

Ни один из тех, с кем я устанавливал контакт, не подозревает о новых возможностях Мозга. Даже адвокат, который пытался меня выгнать, судя по его словам и поступкам, ничего не знал о том, что Мозг пытается определиться как личность.

В течение сорока дней Мозг не предпринял против меня сколько-нибудь серьезных действий. Очевидно, он выжидал, полагая, что я начну первым.

И я не обману его ожиданий, но мне следует быть крайне осторожным, чтобы не выдать случайно информации, которая позволит ему получить еще большую власть над окружающей средой. Мой первый шаг: завладеть человеческим существом.

Снова ночь. В темноте слышится рев пролетающего вверху самолета. Я уже не раз видел самолеты, но до сих пор не обращал на них внимания. Сейчас я устанавливаю внепространственный контакт. Мгновением позже я — пилот.

Сначала я играю ту же пассивную роль, что и с Гранниттом. Пилот — и я

— смотрит на массив темной земли внизу. Издалека виднеются огни: сияющие точки на фоне темного мира. Далеко впереди — сверкающий остров, город Ледертон, место нашего назначения. Мы возвращаемся туда на частном самолете после заключения одной сделки.

Выяснив для себя в общих чертах, что собой представляет пилот, я сообщаю ему, что с этой минуты намерен контролировать все его действия. Он воспринимает эту новость с изумлением и нарастающим страхом. Потом приходит в ужас. Потом…

Сумасшествие… конвульсивные движения тела. Самолет резко ныряет вниз, и, несмотря на все мои попытки координировать движения мышц пилота, я неожиданно понимаю, что бессилен что-либо изменить.

Я прерываю контакт. Миг — и самолет врезается в холм. Он горит ослепительно— ярким пламенем и быстро сгорает.

Я в отчаянии, я прихожу к выводу, что в человеческой сущности скрыто нечто такое, что не позволяет осуществлять над ней прямой контроль извне. Но если это так, как же мне стать завершенным? Видимо, заключаю я после долгих размышлений, этого можно достичь лишь косвенным путем, контролируя действия человека изнутри.

Я должен победить Мозг, повсеместно захватить власть над машинами и механизмами, наводнить души людей сомнениями, страхами и расчетами, которые как бы зарождаются в них самих, а на самом деле идут от меня. Это поистине подвиг Геракла, но ведь мне времени не занимать. Однако, если я хочу этого добиться, пора браться за работу.

Первая возможность представляется мне вскоре после полуночи, когда я определяю наличие в воздухе еще одного летательного аппарата. Я наблюдаю его своими инфракрасными рецепторами и регистрирую определенную частоту радиоволн, которая указывает на то, что аппарат управляется дистанционно.

Пользуясь внепространственной связью, я исследую его примитивные механизмы, которые выполняют функции роботов. Затем создаю модель-перехватчик, который с этой минуты будет автоматически следить за всеми передвижениями летательного аппарата и сообщать данные в ячейки моей памяти, что позволит мне в любой момент взять команду на себя.

Это небольшой шаг, но это — начало.

Утро.

Приняв образ человека, я иду в деревушку, где расположен Мозг, перелезаю через ограду и вхожу в бунгало Анны Стюарт, владелицы и управляющей Мозга. Она только-только заканчивает свой завтрак.

Пока я приспосабливаюсь к энергетическому потоку ее нервной системы, она встает и собирается уходить.

Но вот Анна Стюарт и я — одно целое. Мы идем по дорожке. Я ощущаю теплоту солнца на ее лице. Она делает глубокий вдох, и я чувствую саму жизнь, которая бьет в ней ключом.

Это ощущение волновало меня и прежде. Мне хочется постоянно испытывать его, стать частью человеческого существа, наслаждаться жизнью, быть поглощенным его плотью, стремлениями, желаниями, надеждами, мечтами.

Но меня точит крохотный червь сомнения. Если это именно то завершение, к которому я стремлюсь, то каким же образом я оказался один на лишенной атмосферы планете несколькими тысячелетиями позднее?

— Анна Стюарт!

Ей кажется, будто голос доносится откуда— то из-за ее спины.

Она вздрагивает, хотя узнает этот голос: прошло уже две недели с тех пор, как Мозг впервые обратился к ней лично.

Но ее беспокоит, что это произошло вскоре после увольнения Граннитта. Возможно, Мозг заподозрил, что она сделала это умышленно, в надежде, что Граннитт почует неладное?

Она медленно поворачивается. Так и есть, рядом никого нет. Вокруг безлюдная лужайка. Неподалеку — сверкающие под лучами полуденного солнца здания, в которых находится Мозг. Сквозь стеклянные двери она видит расплывчатые фигуры людей у выходных блоков, где в компьютеры вводят вопросы и получают на них ответы. Люди за пределами деревушки пребывают в полной уверенности, что гигантская думающая машина функционирует нормально. Ни одна живая душа даже не подозревает, что уже много месяцев Мозг полностью контролирует здания деревушки, построенной вокруг него.

— Анна Стюарт… мне необходима твоя помощь.

Анна глубоко вздыхает и успокаивается. Мозг поставил условие, чтобы она как владелец собственности и администратор продолжала подписывать различные бумаги и оставалась ширмой для всего проекта. Дважды, когда она отказывалась поставить свою подпись, сильный электрический разряд сотрясал ее тело. В ней постоянно живет страх боли.

— Моя помощь! — невольно вырывается у нее.

— Я сделал ужасную ошибку, — звучит ответ, — и теперь нам вместе предстоит немедленно исправить ее.

Она испытывает неуверенность, но не чувство опасности, скорее наоборот, в ней нарастает возбуждение: может, теперь ей удастся обрести свободу?

Запоздалая мысль приходит ей в голову: "Ошибку?".

Вслух она говорит:

— Что случилось?

— Как ты могла догадаться, — отвечает голос, — я умею перемещаться во времени…

Анна Стюарт ни о чем подобном не думала, но ее возбуждение нарастает. К тому же ее поразил сам феномен. Уже много месяцев находится она в состоянии шока, не может ясно мыслить, отчаянно придумывает всякие способы, как бы ей избавиться от власти Мозга, как сообщить всему миру, что они создали чудовище Франкенштейна, заполучившее власть над почти пятьюстами сотрудниками станции.

Но если он и в самом деле раскрыл секрет путешествий во времени… От этой мысли ей становится страшно, потому что в таком случае вряд ли найдется человек, который смог бы его контролировать.

Бесстрастный голос Мозга продолжает:

— Я сделал ошибку, забравшись слишком далеко в будущее…

— На сколько?

Вопрос вырывается у нее непроизвольно. Но ведь она должна знать.

— Трудно сказать. Я еще не научился точно измерять время. Возможно, на десять тысяч лет.

Для нее эти слова звучат бессмысленно. Трудно представить себе, что будет через сто лет, не говоря уже о тысяче или десяти тысячах лет. Но она волнуется все сильнее. Когда она задает следующий вопрос, в ее голосе сквозит отчаяние.

— Но что случилось? В чем дело?

Наступает продолжительное молчание, затем следует ответ:

— Я вступил в контакт или потревожил что— то… Оно… последовало за мной во времени, сюда. Сейчас оно находится на другой стороне долины, милях в двух отсюда… Анна Стюарт, ты должна мне помочь. Ты должна пойти туда и посмотреть, что это такое. Мне необходима информация.

Поначалу она никак не реагирует на его слова.

День выдался такой чудесный! Трудно поверить, что сейчас январь и что снежные ураганы бушевали над этой зеленой страной, пока Мозг не решил проблему управления погодой.

— Ты хочешь, — медленно говорит она, — что бы я пошла туда одна?

Она вдруг чувствует, как по спине поползли мурашки.

— Больше некому, — отвечает Мозг. — Только ты!

— Но ведь это нелепо! — Голос ее неожиданно хрипнет. — Здесь столько мужчин… инженеров, наконец.

— Ты не понимаешь, — отвечает Мозг. — Кроме тебя, никто ни о чем не знает. Ты — владелица, поэтому мне приходится через тебя осуществлять контакт с внешним миром.

Она молчит. А голос продолжает:

— Больше идти некому, Анна Стюарт. Ты и только ты должна это сделать.

— Но кто он? — шепчет она. — Как ты растревожил… его? На что он похож? Почему ты так боишься?

Внезапно Мозг теряет терпение.

— Я не желаю тратить время на пустую болтовню. Это существо построило себе дом. Очевидно, оно не желает выглядеть подозрительно. Постройка находится на твоей земле, а это дает тебе право потребовать от владельца объяснений. Я уже посылал туда твоего адвоката с протестом. Сейчас я желаю знать, в каком облике он предстанет перед тобой. Мне нужна информация.

Его голос более не звучит бесстрастно.

— У меня нет иного выхода, как приказать тебе отправиться туда, иначе мне придется применить болевой шок. Ты пойдешь. Сейчас же.

Это небольшой домик. В саду, окруженном белым деревянным забором, сверкающим в лучах утреннего солнца, растут цветы и кустарник. Участок сильно запущен, к дому не ведет ни одна дорожка. Когда я воздвигал его, то не подумал об этом.

(Надо обязательно исправила эта упущение.) Анна ищет калитку, не находит ее и неуклюже перелезает через забор, вид у нее при этом самый несчастный. Сколько раз на протяжении жизни она хладнокровно и объективно оценивала свои слова и поступки, но никогда еще не находилась в таком смятении чувств, как сейчас. У нее такое ощущение, будто она где-то притаилась и наблюдает со стороны, как изящная женщина в брюках перелезает через высокий, островерхий штакетник и неуверенно направляется к дому. И стучит.

К ней тут же возвращается чувство реальности: костяшкам пальцев становится больно. В ее отупевшем сознании возникает удивленная мысль — дверь сделана из металла.

Проходит минута, пять минут, а ответа все нет. У нее есть время оглядеться и обратить внимание на то, что с этого места не видна деревушка, в которой расположены здания Мозга. И шоссе сквозь деревья не увидеть. Равно как и автомобиля, который она оставила ярдах в четырехстах отсюда, на другой стороне ручья.

Анна нерешительно огибает домик и подходит к ближайшему окну. Она почти уверена, что это не окно, а камуфляж, и вряд ли ей удастся разглядеть, что делается внутри. Но оказывается, стекло прозрачное, и сквозь него она видит голые стены, голый пол и приоткрытую дверь, ведущую в другую комнату. К несчастью, ей никак не разглядеть, что там находится.

«Да ведь тут совсем пусто», — думает она.

Она чувствует облегчение — неестественное облегчение. И тут же злится на себя за то, что успокоилась и решила, будто опасность миновала. Тем не менее она возвращается к двери и берется за ручку. Ручка легко поворачивается, дверь бесшумно открывается. Она сильно толкает ее, отступает на шаг и ждет.

Внутри — полная тишина, ни движения, ни признака жизни. Анна нерешительно переступает через порог.

Она уже видела, что комната совершенно пуста, но размеры ее больше, чем можно было предположить. Она направляется ко второй двери. И тут же останавливается.

Из окна дверь казалась приоткрытой. Сейчас она закрыта. Анна подходит к ней и напряженно прислушивается у створки, которая тоже сделана из металла. Из второй комнаты не доносится ни звука. Может, стоит обойти дом кругом и посмотреть туда тоже через окно?

Но она тут же отбрасывает эту мысль. Ее пальцы тянутся к ручке. Она берется за нее и толкает дверь. Дверь не поддается. Тогда она тянет ручку на себя, и дверь открывается без всякого усилия так быстро, что она не успевает даже задержать этого движения.

За дверью — темнота.

У Анны такое ощущение, будто она глядит в пропасть. Проходит несколько секунд, прежде чем она начинает различать в глубокой тьме светящиеся точки. Некоторые из них сверкают ярче, иные слабее.

Это что-то смутно ей напоминает, у нее такое чувство, что она где-то раньше все это видела. Одновременно с этой мыслью приходит понимание.

Звезды.

Она смотрит на часть звездной Вселенной как бы из космоса.

Крик застревает у нее в горле. Отпрянув назад, она пытается закрыть дверь. Та не поддается. С открытым от ужаса ртом Анна поворачивается и бежит к выходу.

Дверь закрыта. Но ведь только что она оставила ее открытой! Она мечется, ослепленная страхом, застилающим ей глаза. И в то мгновение, когда она уже почти ничего не соображает, я — теперь уже именно я — начинаю действовать. Я понимаю, что сильно рискую. Но ее визит начинает мне нравиться все меньше и меньше. Мое сознание, слившееся воедино с сознанием Анны Стюарт, не может одновременно существовать в моем собственном центре восприятия. Поэтому она увидела мое тело таким, каким я оставил его для нежданных посетителей: отвечающим на автоматические сигналы реле и выполняющим другие простые операции, в том числе открывающим и закрывающим двери.

Я высчитываю, что страх помешает ей почувствовать мое внутреннее вмешательство. И я успешно вывожу ее за дверь и тут же перестаю осуществлять свой контроль.

Увидев себя на участке перед домом, она испытывает потрясение. Но она не помнит, как очутилась снаружи.

Она бежит прочь от дома, благополучно перелезает через забор и через несколько минут уже перепрыгивает ручей в самом узком его месте, задыхаясь, но начиная понимать, что ей удалось избежать опасности.

Позже, сидя за рулем несущегося по шоссе автомобиля, она постепенно успокаивается и пытается трезво оценить пережитое: там что— то есть… еще более странное и страшное, потому что оно другое, чем Мозг.

Выяснив отношение Анны Стюарт к тому, что произошло, я прерываю с ней контакт. Передо мной стоит все та же главная проблема: как мне подчинить себе Мозг, которой с точки зрения вычислительных возможностей если и не равен мне, то весьма недалек от этого?

Может, самое правильное решение — сделать его частью себя? Я посылаю Мозгу межпространственное сообщение, предлагая ему передать в мое распоряжение его блоки и позволить мне демонтировать его центр восприятия.

Ответ следует незамедлительно:

«Почему бы тебе не позволить мне осуществлять над тобой контроль и демонтировать твой центр восприятия?».

Я не удостаиваю его ответом. Совершенно очевидно, что Мозг не желает рационально мыслить.

Мне не остается ничего иного, как действовать тем же обходным путем, по которому я уже сделал первые шаги.

К полудню меня начинает беспокоить мысль об Уильяме Граннитте. Я хочу быть твердо уверен в том, что он где-то неподалеку, по крайней мере до тех пор, пока я не получу от него полной информации об устройстве Мозга.

К своему немалому облегчению, я выясняю, что он снял меблированный дом на окраине Ледертона.

Как и прежде, он даже не чувствует, когда я проникаю в его сознание.

По обыкновению, он обедает рано, и к вечеру, чувствуя внутреннюю неудовлетворенность, садится в машину и отправляется на холм, с которого хорошо видна деревушка и здания Мозга. Остановившись на обочине дороги, у самого конца долины, он получает возможность наблюдать за небольшим потоком машин, снующих взад-вперед по шоссе, сам оставаясь вне поля зрения.

У него нет определенной цели. Он хочет, раз уж приехал сюда, мысленно воссоздать картину происходящего. Удивительное дело: он проработал здесь одиннадцать лет, а знает так мало!

Справа от дороги расстилается почти первозданный ландшафт. Ручеек извивается меж деревьев в долине, которой, кажется, нет конца и края. Граннитт слышал, что вся эта земля, как и Мозг, является собственностью Анны Стюарт, но до сих пор как-то не придавал этому особого значения. Задумавшись сейчас о том богатстве, которое она унаследовала от отца, он даже вздрагивает от удивления, и мысли его возвращаются к моменту их первой встречи. Он в то время уже занимал пост главного инженера— исследователя, а она была неуклюжей любопытной девочкой, только что вернувшейся домой из колледжа. Впоследствии она всегда представлялась ему именно такой, и он совсем не заметил, как она превратилась в женщину. Уже сидя в машине, он вдруг понял, как сильно она изменилась. Это открытие настолько поразило его, что он изумленно воскликнул:

— Какого черта она не вышла замуж? Ведь ей, должно быть, уже под тридцать!

Ему вспомнились некоторые странности в ее поведении, особенно после того, как скончалась его жена. Она старательно выискивала его на вечеринках. Все время натыкалась на него в коридорах и со смехом отступала в сторону. Заходила к нему в кабинет запросто поболтать о Мозге. Впрочем, если задуматься, она уже не делала этого несколько месяцев. Он всегда считал ее надоедливой и не понимал, что имеют в виду другие сотрудники, называвшие ее гордячкой и недотрогой.

— Ох ты… — пораженный, говорит он вслух, — каким же глупым слепцом я был!

Он горько смеется, вспоминая текст увольнительного письма. Женщина с оскорбленным самолюбием… Просто невероятно. Но, видимо, это единственное объяснение.

Граннитт принимается изыскивать возможности возвращения на свой прежний пост. Он впервые думает об Анне Стюарт как о женщине и внезапно испытывает сильное волнение. Мир вновь обретает краски, жизнь приобретает смысл. Появляется надежда. Он начинает строить планы относительно реконструкции Мозга.

Я с интересом отмечаю, что его острый аналитический ум развивает подсказанные мною ранее мысли в новых направлениях. Он мечтает о прямом контакте между мозгом человека и машины, задумывается над добавлением последнему нервной системы человека.

На большее его не хватает. Мысль о том, что механический мозг может быть личностью сам по себе, как-то не приходит ему в голову.

Следя за ходом его раздумий о том, что именно он намерен предпринять для реконструкции Мозга, я получаю ту информацию, которая мне необходима.

Больше времени терять нельзя. Я оставляю Граннитта в машине наедине с его мечтаниями и направляюсь в деревушку. Проникнув за ограду, обнесенную колючей проволокой, по которой пропущен электрический ток, я быстро следую к главному зданию, вхожу в помещение одного из восемнадцати контрольных блоков, беру микрофон и говорю:

— 3Х минус — 11-10-9-0.

Могу представить себе сумятицу, возникающую в схемах, когда эта безжалостная команда передается на эффекторы! Возможно, Граннитт и не знал, как управлять Мозгом. Зато это знал я, особенно после того, как составлял с Гранниттом одно целое и в тончайших деталях разобрался в том, как он сконструировал Мозг. Пауза. Затем на телетайпной ленте появляется сообщение:

«Операция завершена. 3Х перекрыт сервомеханизмами 11, 10, 9 и О по инструкции».

Я подаю следующую команду:

— Внешние рецепторы помех КТ — 1–2 — 3 на 8.

Вскоре приходит ответ:

«Операция КТ-1 и т. д. завершена. 3Х полностью отключен от внешних коммуникаций».

Я твердо приказываю:

— Эн — 3Х.

Я жду в волнении. Наступает томительная пауза. Затем машинка неуверенно выстукивает:

«Но ведь это команда самоуничтожения. Повторите приказ».

Я повторяю и снова жду. Моя инструкция — это команда старым отделам Мозга создать перегрузку тока на электрические цепи 3Х.

Машинка начинает печатать:

«Передал ваш приказ 3Х и получил следующий ответ…»

К счастью, я уже начал растворять свой человеческий облик. Молния, ударившая в меня, частично отражается от стен здания. На металлическом полу вспыхивают огоньки. Часть того, что в меня попало, мне удается передать в энергохранилище моего тела на другой стороне долины. А затем и я оказываюсь там же, несколько помятый, но в безопасности.

Я не чувствую особого восторга по поводу того, что так легко отделался. Но в конце концов я ведь отреагировал в ту же секунду, как только понял, что 3Х узнал о моей команде. И мне не требовались печатные сообщения для того, чтобы знать, как 3Х отреагирует на мои действия и что он по их поводу думает.

Все-таки интересно, что старые отделы Мозга уже получили указания против самоубийства. Я-то считал, что они являются просто компьютерами, гигантскими вычислительными машинами и центрами информации, но, очевидно, все части Мозга обладают превосходным чувством единения.

Если бы только мне удалось сделать их частью себя, получить возможность путешествовать во времени, когда я этого захочу! Только эта великая цель удерживает меня от насилия — применив его, мне ничего не стоит справиться с Мозгом. Пока у меня остается хоть малейший шанс, я могу позволить себе атаковать Мозг лишь малыми силами: отрезать его от внешних коммуникаций, пережечь кое-какие схемы… Я вновь испытываю холодную ярость при мысли об ограничениях, которые не дают мне возможности напрямую сконструировать и присоединить к себе новые агрегаты.

Мне остается только надеяться обрести контроль над уже созданными механизмами… над Мозгом, например … через Анну Стюарт.

Войти в деревушку, где расположены здания Мозга, не представляет для меня проблемы и на следующее утро. Я иду по дорожке, которая приводит меня к утесу, откуда прекрасно просматривается бунгало Анны Стюарт. Мой план заключается в том, чтобы вложить в ее сознание свои вычисления, которые она будет воспринимать как собственные. Я хочу, чтобы она подписывала документы и отдавала приказы, которые заставят инженеров быстро ремонтировать секции Мозга.

Стоя на дорожке, я смотрю вниз, на белый забор, за которым находится ее дом. Он лежит подо мной, в самом конце долины, окруженный множеством деревьев. В саду изобилие цветов и кустарников. На лужайке у самого склона холма завтракают Анна Стюарт и Уильям Граннитт.

Судя по всему, Граннитт времени даром не теряет.

Я с удовлетворением смотрю на них. Его присутствие значительно облегчит мою задачу. Если мне — как Анне — будет непонятна какая— нибудь функция Мозга, она всегда сможет задать ему вопрос. И я мгновенно синхронизирую себя с ее нервной системой. Но еще не успев завершить процесса, чувствую, как ее нервные импульсы слегка изменяются. Я в удивлении отступаю и делаю вторую попытку. И вновь неравномерно текущий поток энергии изменяется на неизмеримо малую величину. И вновь я не могу соединиться с ней.

Она наклоняется вперед и что-то говорит Граннитту. Оба они поворачиваются и смотрят в мою сторону. Граннитт машет рукой, приглашая меня сойти вниз.

В ответ я тут же пытаюсь взаимодействовать с его нервной системой. И вновь — едва заметное изменение потока энергии, и у меня ничего не получается.

Я вычисляю, что причиной этого является контроль Мозга над ними обоими. Это меня поражает, ставит в тупик. Несмотря на неоспоримое механическое превосходство над противником, мои возможности ограничены: создатели строжайшим образом запретили мне управлять более чем одним разумным органическим существом в один и тот же отрезок времени. Теоретически, располагая многочисленными сериями сервомеханизмов, я мог бы одновременно осуществлять контроль над миллионами людей. В действительности же я могу осуществлять такой множественный контроль лишь над другими механизмами.

Зная это, я еще сильнее чувствую острую необходимость сделать Мозг частью себя. У него нет ограничений. Его создатель, Граннитт, в своем невежестве дал Мозгу возможность полного самоопределения.

Это диктует мои следующие действия. Если в первый момент я решил удалиться, то теперь не смею: слишком высоки ставки.

Тем не менее, спускаясь вниз, я испытываю чувство разочарования. Анна Стюарт и Граннитт встречают меня хладнокровно и с достоинством. Я не могу не восхититься искусством Мозга: совершенно очевидно, что он контролирует поведение этой пары, и это отнюдь не сводит их с ума. Скорее наоборот, они выглядят явно лучше, чем раньше.

Глаза женщины ярче, чем я их помню, а сама она как бы излучает счастье. Она держится превосходно, по-видимому, страх оставил ее. Граннитт смотрит на меня, оценивая своим взглядом исследователя. Я знаю этот взгляд. Он пытается определить функциональные возможности гуманоида. Граннитт первым начинает разговор.

— Твоя большая ошибка в том, что ты стал контролировать Анну… мисс Стюарт, когда она пришла в коттедж. Мозг проанализировал ситуацию и сделал правильный вывод, что она действовала не самостоятельно, после того как поддалась панике. Соответственно были предприняты необходимые шаги, и сейчас мы намерены обсудить наиболее выгодные для тебя условия сдачи.

В его манерах сквозит высокомерная уверенность. Мне приходит в голову

— уже не впервые, что, пожалуй, придется отступиться от плана по захвату и присоединению к себе особых отделов Мозга. Я посылаю команду моему телу на другой стороне долины. Я ощущаю, как один из сервомеханизмов осуществляет связь с управляемой ракетой на засекреченной воздушной базе в тысяче миль отсюда; я обнаружил ее в первые дни своего пребывания в этой эпохе. Я вижу, как по моей команде ракета скользит на стартовую площадку. Там она останавливается в ожидании сигнала, который пошлет ее в небо.

Я предвижу, что мне придется уничтожить Мозг.

Граннитт продолжает:

— В результате логического анализа Мозг сделал вывод, что он значительно слабее тебя, а потому он решил объединиться с мисс Стюарт и со мной — на наших условиях. А это означает, что в новые секции Мозга навечно вмонтированы контрольные механизмы и мы можем использовать его компьютеры и интегральные схемы как свои собственные.

Я ни минуты не сомневаюсь в правдивости его слов, потому что, если бы Мозг не сопротивлялся, я установил бы с ним точно такую же связь и, вполне возможно, попал бы в рабскую зависимость от него.

Теперь ясно одно: мне нечего больше ждать от Мозга.

На далеком полигоне я активизирую стартовый механизм. Управляемая ракета со свистом взлетает в небо; из ее дюз вырывается пламя. За полетом ракеты следят передатчики и телевизионные камеры. Каких— нибудь двадцать минут — и она будет здесь.

Граннитт обращается ко мне:

— Я не сомневаюсь, что ты принимаешь против нас контрмеры. Но, прежде чем наступит развязка, не хотел бы ты ответить из несколько вопросов?

Мне любопытно, что это за вопросы.

— Возможно, — говорю я.

Он не настаивает на более определенном ответе. В голосе его звучит нетерпение, когда он спрашивает:

— Почему через тысячи лет Земля лишится своей атмосферы?

— Не знаю, — признаюсь я.

— Ты же можешь вспомнить! — говорит он настойчиво. — Я — человек, и я говорю тебе: бы можешь вспомнить!

Я холодно отвечаю:

— Человек для меня пустой зву…

Я замолкаю, потому что мой информационный центр начинает вдруг передавать мне точные данные: знания, которые не были доступны мне тысячи лет.

То, что произошло с земной атмосферой, — феномен природы, вызванным изменениями гравитационного поля Земли, в результате чего скорость убегания по орбите уменьшилась вдвое. За какую-нибудь тысячу лет атмосфера улетучилась в космос. Земля стала такой же безжизненной, как Луна в ранний период энергетического распределения.

В данном случае, объясняю я, важным фактором является то, что такого феномена, как материя, не существует, а потому в главном энергетическом поле «Илем» претерпевает изменения иллюзия массы.

Я добавляю:

— Естественно, что разумная органическая жизнь была перенесена на обитаемые планеты других звезд.

Я вижу, как Граннитт дрожит от волнения.

— Другие звезды! — говорит он. — Бог мой!

Но тут же берет себя в руки.

— Почему тебя оставили на планете?

— А кто мог заставить… — говорю я.

И замолкаю. Мой центр восприятия уже получил ответ на его вопрос.

— Да, но ведь я… должен наблюдать и регистрировать…

Я опять замолкаю, вне себя от изумления. Мне кажется невероятным, что я получил доступ к информации, которая так долго была скрыта в ячейках моей памяти.

— Почему ты не выполнил данных тебе инструкций? — резко спрашивает Граннитт.

— Инструкций?! — восклицаю я.

— Ты можешь вспомнить! — повторяет он.

Не успел он произнести эти, по-видимому, магические слова, как в моем мозгу вспыхивает ответ: метеоритный дождь. Внезапно я вспоминаю, как мириады метеоритов — их число превышает мои возможности справиться с ними

— пробивают мою защиту. Три жизненно важных для меня попадания.

Я не объясняю этого Граннитту и Анне Стюарт. Мне вдруг становится ясно, что когда-то я служил людям и свободу получил только после того, как поток метеоритов нарушил схемы определенных контрольных центров.

Но для меня важна моя настоящая свобода, а не прошлая рабская зависимость. Автоматически я отмечаю, что управляемая ракета находится в трех минутах полета от цели. Мне пора уходить.

— Еще один вопрос, — говорит Граннитт. — Когда тебя переместили на другую сторону долины?

— Примерно через сто лет, если брать отсчет времени от настоящего, — отвечаю я. — Пришли к выводу, что скальное основание, которое находится на этой стороне…

Он иронически смотрит на меня.

— Вот именно, — говорит он. — Интересно, не правда ли?

Мои интегральные схемы уже подтвердили мне правоту его слов. Мозг и я

— одно и то же, только с разницей в тысячи лет. Если Мозг будет уничтожен в двадцатом веке, я перестану существовать в тридцатом. Или не перестану?

У меня нет времени, которое понадобится компьютерам, чтобы ответить на столь сложный вопрос. Одним синхронизированным движением я активизирую предохранители на атомной боеголовке ракеты и посылаю ее на пустынные холмы к северу от деревушки. Она зарывается в почву, не причинив никакого вреда.

— Ваше открытие, — говорю я, — просто означает, что теперь я буду относиться к Мозгу как к союзнику и сделаю все возможное, чтобы спасти его от вас.

Не переставая говорить, я как бы случайно подхожу к Анне Стюарт, протягиваю руку, касаясь ее, и одновременно направляю поток электрической энергии. Через мгновение от нее останется лишь кучка пепла.

Но ничего не происходит. Никакого энергетического потока нет. Я стою, не веря в происходящее, и напряженно жду, когда компьютеры сообщат мне о причине неудачи.

Но вычислительные центры безмолвствуют.

Я бросаю взгляд на Граннитта. Вернее, на то место, где он только что находился. Его там нет.

Анна Стюарт, по-видимому, поняла, что со мной происходит.

— Это произошло благодаря способности Мозга перемещаться во времени, — говорит она. — В сущности говоря, это единственное преимущество, которое у него есть перед тобой. Мозг отправил Билла… мистера Граннитта в прошлое, так что он не только проследил за твоим прибытием сюда, но и отправился на машине в твои коттедж и, следуя указаниям Мозга, стал господином положения. Сейчас он уже наверняка отдал команду, которая заблокировала тебя от компьютеров.

— Он не знает, какая это команда, — говорю я.

— Знает, — уверенно заявляет Анна Стюарт. — Он почти всю ночь занимался тем, что встраивал в Мозг схемы команд, и теперь они должны автоматически управлять тобой.

— Только не мной, — говорю я.

Но, едва произнеся эту фразу, я устремляюсь вниз по каменным ступеням, по дорожке, к проходной. Охранник что-то кричит мне вслед. Я бегу по шоссе, не обращая внимания.

Я пробегаю примерно полмили, когда неожиданная мысль приходит, словно озаряет меня: впервые за всю историю моего существования я отрезан от информационных центров и компьютеров какой-то посторонней силой! В прошлом я отсоединял себя только сам и отправлялся куда угодно, твердо зная, что мгновенно могу восстановить необходимую связь.

Сейчас это невозможно.

Осталась только часть меня — та, что бежала сейчас по шоссе. Если и ее уничтожат, мне конец.

«В такие минуты, — думаю я, — человек испытывает отчаяние, страх».

Я пытаюсь вообразить, какую форму должна принять такая реакция, и на мгновение мне кажется, будто я чисто физически ощущаю какое-то подобие волнения.

Такая реакция меня не устраивает, и я продолжаю бег.

Пожалуй, впервые я пытаюсь исследовать себя с точки зрения человеческого существа, каким сейчас являюсь. Вне всякого сомнения — я очень сложный феномен. Создав себя гуманоидом, я автоматически промоделировал человека — как внутренне, так и внешне: псевдонервы, псевдоорганы, мышцы, скелет — все это есть во мне, потому что куда легче следовать уже готовому образцу, чем создавать что-то новое.

Созданное мной существо наделено способностью мыслить. У него сохранился достаточный контакт с ячейками памяти и компьютерами для создания определенных структурных схем: памяти, вычислений, осознания физиологических действий, привычек — таких, например, как ходьба. Короче, это существо в известной мере живет.

Через сорок минут неустанного бега я оказываюсь у своего домика. Притаившись за кустом в сотне футов от забора, я наблюдаю. Граннитт сидит в кресле в саду. На подлокотнике лежит автоматический пистолет.

Интересно, что я почувствую, когда пуля пронзит меня, — ведь восстановиться я не смогу. «Мне это не понравится», — мысленно говорю я. При этом внешне я продолжаю оставаться совершенно безучастным, но пытаюсь вызвать в себе нечто похожее на страх.

Из своего убежища я кричу:

— Граннитт, что вы собираетесь делать?

Он встает и подходит к забору.

— Можешь не прятаться, — говорит он. — Я не буду стрелять.

Я тщательно обдумываю его слова, вспоминая все, что знаю о его порядочности на основе прежних с ним контактов. Я решаю, что вполне могу положиться на его слово.

Когда я выхожу из-за куста, он небрежно прячет пистолет в карман куртки. Я вижу, что мышцы его лица расслаблены, в глазах уверенность.

— Сервомеханизмы уже получили мои инструкции, — говорит он. — Ты опять отправишься наблюдателем в будущее, но уже под моим контролем.

— Никто и никогда, — угрюмо заявляю я, — не будет меня контролировать.

— У тебя нет выбора, — говорит Граннитт.

— Я могу остаться таким, как сейчас, — отвечаю я.

— Как хочешь. — Граннитт пожимает плечами. — Почему бы тебе действительно не попробовать какое-то время побыть человеком? Приходи через тридцать дней, тогда и поговорим.

Он, видимо, чувствует, что мне в голову пришла какая-то мысль, потому что резко добавляет:

— И не вздумай прийти раньше. Я прикажу охране стрелять.

Я уже делаю шаг, намереваясь уйти, потом поворачиваюсь к нему лицом.

— Это человеческое тело, — говорю я, — но у него нет никаких человеческих желаний. Что мне делать?

— Меня это не касается, — говорит Граннитт.

Первые несколько дней я провожу в Ледертоне. В самый первый день я работаю простым рабочим: копаю яму под фундамент. К вечеру я чувствую, что такая работа меня не удовлетворяет. По дороге в отель я вижу в окне магазина объявление: «Требуются служащие!».

Я устраиваюсь в галантерейный магазин простым клерком. Первый час у меня уходит на знакомство с ассортиментом, и так как я обладаю автоматической памятью, то очень быстро разбираюсь в ценах и качестве товаров. На третий день владелец магазина делает меня помощником управляющего.

Я имею обыкновение завтракать в кафетерии местного отделения национальной маклерской фирмы. После беседы со мной управляющий, обратив внимание на мое умение оперировать цифрами, берет меня в бухгалтерию.

Через мои руки проходит колоссальное количество денег. Понаблюдав некоторое время за финансовыми операциями, я наловчился изымать небольшое количество денег, чтобы поиграть на бирже, которая находится в доме напротив. Так как любая игра сводится к проблеме математических вероятностей, где решающим фактором является скорость вычисления, то через три дня я сколачиваю капитал в десять тысяч долларов.

После этого я доезжаю на автобусе до ближайшего аэропорта и лечу в Нью-Йорк. Там я захожу в главную контору крупной фирмы по продаже электротоваров. После беседы с помощником главного инженера меня представляют самому главному инженеру, и через некоторое время я знакомлю их с электрическим приспособлением, которое может включать свет силой мысли. В действительности это простое преобразование электроэнцефалографа.

За это изобретение фирма выплачивает мне один миллион долларов.

Прошло уже шестнадцать дней с тех пор, как я ушел от Граннитта. Я купил машину и самолет. На машине я езжу с огромной скоростью, на самолете забираюсь высоко в небо, всякий раз расчетливо рискуя, чтобы выработать в себе страх. Через несколько дней это теряет для меня всякий смысл.

Через научные общества я собираю сведения о всех имеющихся в стране вычислительных машинах. Лучшей из них, безусловно, является Мозг, созданный Гранниттом. Я покупаю хороший компьютер и конструирую аналоговые устройства, чтобы улучшить его. Но меня беспокоит мысль: что, если я сконструирую еще один Мозг? Мне понадобятся тысячелетия, чтобы вложить в его ячейки памяти те данные, которыми уже располагает Мозг Граннитта.

Такое решение кажется мне иррациональным, а я слишком долго мыслил логически, чтобы сейчас перестраиваться.

Тем не менее, когда я подхожу к коттеджу на тридцатый день, я принимаю определенные меры предосторожности. Несколько нанятых мною людей лежат в кустах, готовые по первому моему сигналу открыть огонь.

Граннитт ждет меня.

— Мозг сообщил мне, что ты пришел сюда вооруженный, — говорит он.

Я пропускаю его слова мимо ушей.

— Граннитт, — говорю я, — каков ваш план?

— Смотри! Какая-то сила неожиданно хватает меня, парализует все мои движения.

— Вы нарушаете слово, — говорю я, — а моим людям приказано стрелять, если я время от времени не буду их окликать.

— Я намерен кое-что показать тебе, — говорит он. — Это не займет и минуты. Скоро ты будешь свободен.

— Хорошо, слушаю вас.

Мгновение — и я становлюсь частью его нервной системы. Он небрежно вынимает из кармана записную книжку и листает ее. Взгляд его останавливается на числе 71823.

Семь один восемь два три. Я уже чувствую, что связан через его мозг с обширными ячейками памяти и компьютерами, которые раньше составляли мое тело. Используя их превосходный интегральный аппарат, я умножаю число 71823 на себя, извлекаю квадратный и кубический корни, делю 1/182 часть его на семь 182 раза, делю полученное число 71 раз на восемь, беру его 823 раза из корня квадратного из трех и, раскладывая пятизначное число на серии 23 раза, умножаю полученный результат на себя.

Я проделываю все эти операции одновременно с тем, как Граннитт начинает думать о них, и мгновенно передаю ответы в его мозг. Ему должно казаться, что он сам делает вычисления, настолько совершенен этот союз человеческого ума с механическим мозгом.

Граннитт возбужденно смеется, и в ту же секунду силовое поле, удерживающее меня, исчезает.

— Мы вместе как один сверхчеловек, — говорит он. И добавляет: — Моя мечта может стать реальностью. Человеку, работающему в союзе с машиной, доступны знания, о которых раньше трудно было даже подумать. Перед нами открываются пути к планетам, может быть, к звездам, и физическое бессмертие тоже, возможно, окажется нам по плечу.

Его возбуждение передается мне. Вот наконец то чувство, которого я тщетно пытался добиться в течение минувших тридцати дней. Я медленно говорю:

— Какие ограничения будут мне поставлены, если я соглашусь работать по вашей программе?

— Ячейки, в которых хранится память о случившемся, будут уничтожены или дезактивированы. Как полагаю, тебе следует позабыть все, что произошло.

— Что еще?

— Ни при каких обстоятельствах ты не сможешь управлять человеком!

Я раздумываю над этим условием и вздыхаю. Вполне естественно, ведь для него — это необходимая мера предосторожности.

— Ты должен согласиться, — продолжает Граннитт, — чтобы многие люди одновременно могли пользоваться твоими способностями. В конечном итоге, как мне думается, без тебя не обойдется добрая часть всего человечества.

Стоя на свежем воздухе, являясь частью Граннитта, я чувствую, как пульсирует кровь в его венах. Он дышит, и физическое ощущение этого приводит меня в экстаз. По собственному опыту я знаю, что ни одно искусственно созданное существо не может так чувствовать. А вскоре у меня будет контакт не с одним, а с многими людьми. В меня вольются мысли и ощущения целой расы. Физически, умственно и духовно я буду частью единственной разумной жизни на Земле.

Мне более нечего бояться.

— Хорошо, — говорю я, — тогда давайте действовать сообща, как договорились, шаг за шагом.

Я буду не рабом, а Другом Человека.

Защита

В глубинах мертвой планеты шевельнулся древний, усталый механизм. Тусклые электронные лампы засветились; медленно, с натугой заскрипел главный переключатель, меняя свое положение с нейтрального на рабочее.

Зашипел плавящийся металл, когда медный предохранитель разрушился под натиском мощной энергии. Металл напрягся, точно мускул человека от сильного электрического разряда. Клеммы тут же расплавились в огне и предохранитель с глухим звуком упал на пыльный пол.

Но перед этим удалось сдвинуть колесо.

Многовековая тишина нарушилась. Колесо лениво закрутилось на скользкой прослойке смазки, которая — законсервированной — сохранялась миллион лет. Колесо совершило три оборота, а потом его основание развалилось на куски. Бесформенная масса, в которую превратилось колесо, ударилась о стену и обратилась в пыль, теперь уже совершенно бесполезную.

Но до этого колесо провернуло вал, открывший микроскопическое отверстие на дне уранового реактора. В мгновение ока началась цепная реакция. То, что было твердым металлом, перешло в жидкое состояние. Пылающая масса устремилась по каналу в специальную камеру. Там она закипела, забурлила, заклокотала. Разогрела холодные, изолированные стенки — и потек ток. Импульсы тока тихо разбегались по пещерам мертвого мира.

Во всех помещениях, образующих систему подземных фортов, послышались команды, хрипло отдаваемые мегафонами, на языке забытом настолько давно, что даже эхо перевирало их смысл. В тысяче мест тишину нарушили голоса из невообразимо далекого прошлого, они ждали ответа и, не дождавшись его, сочли равнодушное молчание за согласие.

И поэтому в тысячах помещений переключатели замкнули контуры, завращались колеса, в специальные камеры потек уран. Когда процесс окончательно завершился, наступила пауза. Электронные системы обменивались вопросами без слов.

Локатор определил цель.

— Туда? — тотчас спросила электронная система. — Оттуда?

Локатор сохранял неподвижность.

Выждав положенное время, система включила реле.

— Туда, — подтвердила она тысячам ожидающих электронных помощников. — Приближающийся объект несомненно появился оттуда.

Тысячи рецепторов сохраняли спокойствие.

— Готовность? — последовал вопрос.

В помещениях механизмов за камерами с кипящим ураном индикаторы лаконично подтвердили готовность.

Ответом была краткая, окончательная команда:

— Огонь!

В пятистах километрах над поверхностью Питерс, бледный и взволнованный, обратился к Грейсону:

— Что это было?

— Где? Я ничего не заметил.

— Могу поклясться, я видел там вспышки огня. Столько, что и не сосчитать. Потом мне показалось, как что-то пролетело мимо нас в темноте.

Грейсон понимающе покачал головой.

— Похоже, у тебя нервишки расшалились, приятель. Все-таки первая попытка высадиться на Марсе — вот и переволновался. Расслабься, дружище. Мы уже почти на месте.

— Но, клянусь…

— Чепуха!

Далеко-далеко от них Земля содрогнулась, когда непрерывная череда взрывов тысячи суператомных бомб покрыла ее поверхность ядерными грибами.

Мгла мгновенно окутала всю стратосферу, скрывая подробности катастрофы от взора звезд.

Змея и крыса

Наибольшее удовлетворение в жизни Марк Грей получал от кормления своего любимого питона крысами. В двухкомнатной квартире, которую занимал Грей, одну комнату он отделил своему любимцу.

Каждый раз, когда наступало время кормления, Марк запускал крысу в узкий туннель, ведущий в комнату с питоном. Не имея возможности повернуться в проходе, крыса, через автоматически раскрывающиеся двери попадала в ярко освещенную комнату и оказывалась один на один с голодным питоном.

Эти мнгновения были самыми интересными! Раздавался отчаянный писк, возвещающий о надвигающейся опасности. Крыса прыгала в сторону, стараясь убежать от стремительного врага.

Иногда Маре наблюдал за этой сценой через небольшое окошко в стене комнаты. Но чаще всего он сидел в своей комнате перед микрофоном и наслаждался истошным визгом крысы и звуками борьбы.

Шла Третья Мировая Война и Управление Чрезвычайного Планирования забыло установить ограничение цен на крыс.

Крысоловы, как и все другие гражданские лица, были призваны на военную службу. Те немногие, кто остался в резерве и находился в тылу, старались перейти на такую работу, которая давала бы им освобождение от фронта. Снабжение крысами резко упало.

Марк, который раньше получал крыс у знакомого крысолова, теперь не имел такой возможности. Крысолова забрали на войну, и Марк Грей больше о нем ничего не слышал. Поэтому, чтобы прокормить своего любимого питона, Марку самому пришлось заняться отлавливыванием крыс.

Но все же питон питался нерегулярно, потому что Марк часто задерживался на основной работе, на которой ему дали бронь от военной службы. Но как только выдавалось свободное время, он устремлялся на развалины и помойки в поисках крыс для своего любимчика.

Однажды Марк Грей рыскал в старой части города в поисках пропитания для своего питона. Возле большого серого здания он остановился посмотреть, как разгружают грузовой космический корабль, который привез оборудование и питание для людей, находящихся в тылу. Черные ящики исчезали в глубине этого здания, не тронутого атомной бомбардировкой.

Марк Грей подошел поближе и увидел вывеску у дверей: «Исследовательские лаборатории». Прошмыгнув за рабочими в слабо освещенный коридор, Марк остановился перед дверью, на которой было написано: «Администратор Плоуд». Постучав и не дождавшись ответа, Марк толкнул дверь и оказался в комнате. Он присел на краешек стула и приготовился ждать.

«Конечно, работать сразу на двух местах будет тяжело, — думал он, — но не оставлять же бедного питончика без еды. А в этих лабораториях наверняка используют крыс для опытов…»

В кабинет вошел маленький человек с загорелым лицом. Он удивленно поднял брови и посмотрел на Марка. Марк поспешил представиться и изложил причины, которые заставили его прийти сюда. Когда он закончил расписывать всеми красками своего голодающего питона, маленький человек рассмеялся. Марк тоже было хихикнул, но увидев холодные глаза администратора, чуть не подавился.

Администратор, закончил скалить зубы и хмуро сказал:

— Ничего у вас не выйдет. И еще: держитесь подальше от наших крыс. Да, мы исследуем их и проводим эксперименты со скрещиванием, но если вы попадетесь на воровстве, мы отдадим вас под трибунал.

После таких слов Грей и не мог бы прийти к мысли совершить кражу подопытных крыс. За исключением своей преданной любви к питону, Марк Грей был законопослушным человеком.

Когда Марк вышел, администратор Плоуд немедленно отправил человека проследить за ним. Затем, угрюмо ухмыляясь, прошел в комнату, на двери которой висела табличка: «Директор»

— Хелло, Хенк! — весело сказал он, обращаясь к полному старику, сидящему за столом. — Думаю, что у нас кое-что наклевывается.

— Да? Приятно слышать! Это лучшее известие от тебя с тех пор, как нас перестали снабжать военнопленными, — сказал администратору директор Хенк Кэррон.

Это заставило администратора Плоуда насторожиться. — Но ведь вы не знаете военных, — нахмурясь сказал он, — они намереваются использовать наше оружие на ничего не подозревающем противнике. Но они хотят, чтобы мы провели целый цикл исследований, чтобы исключить всякие неожиданности. Наверное, поэтому, из-за этой конвенции о военнопленных, нам прекратили поставлять опытный материал.

Он немного помолчал, а потом добавил:

— И тут нам в руки попадает очень интересный материал. И к тому же, учтите, этот экземпляр пришел к нам совершенно добровольно! Полагаю, что если сильно поднапрячь воображение, мы могли бы смело назвать его ЧЕЛОВЕКОМ.

— Что он, больной?

— Не думаю.

Плоуд описал Марка и его хобби, закончив свой рассказ такими словами:

— Эта птичка сама летит к нам в сети. Я не особенно удивлюсь, если однажды ночью он прокрадется сюда, чтобы украсть наших крыс… О, он не знает нашего питона! Ха-ха!..

И, засмеявшись, он добавил:

— Можно ли предвидеть более тяжкое, чем воровство крыс? С нашей точки зрения, конечно, а?

Хэнк Кэррон на мгновение заколебался, но потом, отбросив все сомнения, махнул рукой. Ведь им, гуманоидам с планеты Альфа системы Лебедя, разрешено было проводить исследования на планете Земля. Ведь земляне вели войну с кроксами — людьми из соседней галактики. И им было необходимо новое оружие.

Военнопленных кроксов предоставляли для опытов. Но для полного завершения испытаний гуманоидам из системы Лебедя был нужен человеческий экземпляр.

Но все упиралось в конвенцию, по которой гуманоидам запрещалось проводить опыты на людях…

«Необходимо закончить испытания именно на человеческом экземпляре, — думал Хенк, — поскольку, если что-то пошло бы не так на полях сражений, то эффект неожиданности мог быть потерян безвозвратно…»

— Давай! — согласился он. — Думаю, что против нас будет трудно найти улики. Кроме того, я полагаю, что у этого экземпляра не все в порядке с психикой. А потому, вперед!

Марк же вскоре пришел к выводу, что если он возьмет пару подопечных животных у этих людей с их тысячью крыс, то они просто-напросто этого не заметят. А если он будет уносить по одной зверюшке в день, то вообще нечего беспокоиться. Ведь если он не будет кормить своего питончика, тот может умереть!

И вот он опять через пару дней очутился около огромного серого здания.

Была глухая ночь.

Особенное удовольствие он получил, когда определил, что комнаты, где, по его мнению, находятся клетки с крысами, не закрыты и сами клетки не охраняются.

«Без сомнения, — подумал Марк, — контроль за зверюшками отсутствует, так как из-за войны не хватает рабочих рук.»

На следующий день он снова испытал знакомое чувство сладострастия, упиваясь звуками паниковавшей перед питоном крысы.

В тот вечер ему позвонили.

— Я предупреждал вас, — сказал Плоуд торжествующим голосом, — теперь вы должны уплатить штраф.

Плоуд почувствовал некоторое угрызение совести, позвонив Марку и предупредив его, что того ждут неприятности. Какие именно — он не сказал.

«Теперь это будет на его душе, — утешал себя администратор, — если только она у него есть… Страсть к воровству у людей неизлечима!»

На другом конце провода Марк Грей презрительно бросил трубку.

— Пусть докажут! — Он зло выругался.

В ту ночь ему приснилось, что он задыхается. Он проснулся и с ужасом обнаружил, что лежит не на кровати, а на твердом полу. Было ужасно темно, и несколько минут он потратил на то, чтобы найти выключатель, но все было тщетно.

Внезапно в двадцати футах впереди он заметил свет и направился туда.

Трах!!!

После его прохода дверца со звоном захлопнулась!

Он был в огромной, ярко освещенной комнате. За исключением размеров, она удивительно напоминала ему комнату, в которой он держал своего питона.

Прямо перед собой на полу, он заметил какой-то предмет, который смог определить как своеобразную кожаную дорожку, толщиной несколько больше его роста. Дорожка шевельнулась и двинулась в его сторону.

Озарение пришло внезапно и угрожающе.

ОН БЫЛ РОСТОМ С КРЫСУ!!!

И ЕГО ЛЮБИМЫЙ ПИТОНЧИК С РАСКРЫТОЙ ПАСТЬЮ ПОЛЗ К НЕМУ!!!

Безумный визг, которым Марк Грей упивался много раз в жизни с точки зрения человека, теперь он испытал с точки зрения… КРЫСЫ!

Призрак

«Четыре мили, — думал Кент, — целых четыре мили от небольшого городка Кемпстер до деревни Аган. Там у них и станции-то железнодорожной нет.»

Это по крайней мере, он еще помнил. Вспомнил он также и большой холм, и ферму у его подножия. Вот только раньше она не выглядела такой заброшенной.

Такси, которое встретило его на станции (любезность местной гостиницы) медленно огибало холм. На фоне яркой зелени, строения фермы — и дом, и амбар — выглядели какими-то удивительно бесцветными, посеревшими что ли. Все окна и ворота амбара были крест-на-крест заколочены досками, двор зарос сорняками. И поэтому высокий, с горделивой осанкой старик, внезапно появившийся из-за дома, казался здесь совершенно неуместным. Кент заметил, что водитель наклонился к нему и явно хотел что-то сказать.

— Так я и думал, что мы встретим здесь призрака, — услышал он сквозь скрежет старого мотора. — И что бы вы думали? Вот и он, как раз вышел на утреннюю прогулку.

— Призрака? — отозвался Кент.

Он словно произнес заклинание. Озарив все вокруг ярким теплым светом, из облаков выглянуло солнце. Оно осветило обшарпанные постройки фермы, мигом превратив их из серых в бледно выцветше-зеленые.

Ошарашенный словами водителя Кент понемногу приходил в себя.

— Призрака? — неуверенно переспросил он. — Да какой это призрак? Это же старый мистер Вейнрайт. С того дня, как я покинул эти места пятнадцать лет тому назад, он, похоже, ничуть не изменился.

Между тем старик медленно шел к воротам, которые выходили на шоссе. Его черный сюртук блестел на солнце. Он казался неестественно высоким и худым, словно карикатура на нормального человека.

Скрипнув тормозами, машина остановилась. Водитель повернулся к пассажиру, и Кент еще подумал, что тот явно наслаждался этим моментом.

— Видите ворота фермы? — спросил водитель. — Нет, не большие, а те, что поменьше. На них висит замок, не так ли?

— Ну и что? — удивился Кент.

— Смотрите!

В десяти футах от них старик возился с воротами. Он не обращал ни малейшего внимания на замок, и, словно в пантомиме, пытался открыть видимую только ему одному защелку. Вдруг он выпрямился и толкнул ворота рукой. До этого момента Кент не замечал ничего необычного. Подсознательно он был уверен, что ворота сейчас распахнутся. Он думал, что ему предложили посмотреть на какой-то необычный способ их открывать.

Но ворота и не думали распахиваться. Они и не пошевелились. Ржавые петли не заскрипели. Створки не дрогнули и на них по-прежнему висел непоколебимо надежный замок.

И старик прошел прямо сквозь них.

Сквозь них! Затем он повернулся, снова толкнул теперь уже закрывая невидимые остальным ворота, и завозился с такой же невидимой защелкой. Наконец, видимо, добившись нужного результата, он повернулся к машине. Похоже, он только сейчас ее заметил. Его длинное, покрытое морщинами лицо озарилось радостной улыбкой.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал он.

Этого Кент никак не ожидал. Приветствие прозвучало для него словно гром среди ясного неба. Все завертелось, закружилось у него в голове; мысли, цепляясь друг за друга, пустились в нескончаемый хоровод…

«Призрак, — подумал он, борясь с накатившим головокружением, — еще и говорящий… Но это же ерунда!»

Мир постепенно начал приходить в норму. Земля перестала качаться. Линия горизонта вновь стала ровной. А вон стоит и сама ферма — серый, почти бесцветный фон для черной фигуры старого, такого старого мистера Вейнрайта, и для этих ворот через которые тот только что прошел…

— Здравствуйте, — нетвердым голосом ответил Кент. — Здравствуйте.

Старик подошел поближе, присмотрелся, и его лицо приняло удивленное выражение.

— Кто бы мог подумать! — воскликнул он. — Это же мистер Кент! А я-то думал, вы уже уехали!

— Да, я… — начал Кент.

Боковым зрением он заметил, что шофер замотал головой.

— Что бы он ни говорил, — жарко прошептал тот ему в ухо, — делайте вид, что все в порядке. Ничему не удивляйтесь, а то он приходит в замешательство. Он ведь все-таки призрак…

Призрак! Снова это слово! Кент судорожно сглотнул. «Последний раз, — подумал он, — я видел мистера Вейнрайта, когда мне стукнуло двадцать. Тогда он даже не знал, как меня зовут.»

— Но я ж совершенно отчетливо помню, — продолжал между тем старик, в изумлении качая головой — как хозяин гостиницы, мистер Дженкинс, говорил мне, что обстоятельства вынудили вас уехать. И очень срочно. Он еще что-то сказал о сбывшемся пророчестве. В разговорах со мной люди все время упоминают какие-то пророчества. Но вот дату я помню совершенно точно: семнадцатое августа.

Он в упор посмотрел на Кента.

— Извините, молодой человек, продолжал он, переставая хмуриться, что, судя по всему, давалось ему не без некоторого труда.

— Это невежливо с моей стороны стоять и разговаривать самому с собой. Со мной такое бывает. Но я рад, что мистер Дженкинс ошибся, ведь я всегда получал удовольствие от наших с вами бесед. Я бы пригласил вас выпить чайку, — продолжал он приподнимая шляпу, — но боюсь, что миссис Кармоди сегодня не в настроении. Бедняжка! Это так нелегко присматривать за стариком. Я просто не могу дополнительно ее утруждать… Доброе утро и до свидания, мистер Кент. Доброе утро, Том.

Не чувствуя себя в силах что-либо ответить, Кент смог только кивнуть. Он услышал, как водитель сказал:

— До свидания, мистер Вейнрайт.

Не шевелясь, Кент сидел и смотрел вслед удаляющейся в сторону луга фигуре Вейнрайта, пока голос шофера не вернул его к действительности.

— Вам повезло, мистер Кент. Теперь вы точно знаете, сколько проживете в гостинице.

— Что вы имеете в виду?

— Я уверен, что семнадцатого августа мистер Дженкинс подготовит ваш счет.

Кент уставился на него в немом изумлении. Он никак не мог решить, что ему теперь делать: то ли ехать, то ли смеяться, то ли… что?

— Уж не хотите ли вы сказать, что этот ваш призрак еще и будущее предсказывает? Послушайте, сегодня еще только восьмое июля, и я собираюсь пробыть здесь вплоть до конца сентяб… — и осекся.

Том не был похож на шутника. И взгляд у него был абсолютно серьезный.

— Мистер Кент, во всем мире еще никогда не существовало никого подобного мистеру Вейнрайту. То, что он предсказывает — сбывается. Так было, когда он жил, так и теперь, когда он умер. Но он очень стар. Ему за девяносто, и у него не все в прядке с головой. Он вечно путает будущее с прошлым, попросту он не видит между ними разницы: в его мире все уже произошло, и он все помнит, да только очень смутно. Но когда он говорит о конкретных вещах, например, о датах, то можете быть покойны — все сбудется. Подождите, вы и сами в этом убедитесь.

Так много слов сразу. Их четкость, их провинциальный аромат, создали свою собственную, какую-то совершенно нематериальную картину окружающего мира. И Кент почувствовал, что первоначальный шок понемногу проходит. Он здесь вырос, он знал этих людей, и постепенно в нем начала крепнуть уверенность, что он стал объектом весьма своеобразной шутки. Но говорить об этом вслух, конечно, не стоило. Кроме того, оставался еще этот совершенно необъяснимый эпизод с воротами.

— Эта миссис Кармоди, — наконец спросил он, — что-то я ее не припоминаю. Кто она такая?

После смерти сестры своего покойного мужа она приехала сюда присматривать за фермой и за мистером Вейнрайтом. Хоть и не родственница, но все же… — Том вздохнул и нарочито небрежно, как бы невзначай, добавил: — И подумать только, что именно она убила старика Вейнрайта пять лет тому назад. Потом ее засадили в сумасшедший дом, что в Пиртоне.

— Убила? — воскликнул пораженный Кент. — Да что вы говорите? Значит, у вас здесь настоящая ферма в приведениями? Впрочем, подождите… — Он задумался. — Вейнрайт же сказал, что они живут вместе.

— Послушайте, мистер Кент, — сказал Том со снисходительной жалостью в голосе, — давайте не будем особенно вникать, почему призрак сказал то или иное. Кто только ни пытался разобраться в этом деле, и ни один еще добром не кончил. Тут у кого угодно зайдет ум за разум.

— Но должно же существовать какое-то логическое объяснение…

— Вот вы его и найдите, — пожал плечами шофер. — Если хотите, — добавил он, — то пока мы едем к отелю, я мог бы вам кое-что рассказать. Дело в том, что миссис Кармоди и ее детей привез сюда из Кемпстера именно я.

Со скрежетом включилась передача, и машина, натужно воя поползла вперед. Кент сидел не шевелясь, потом, собравшись с духом, повернулся и посмотрел на ферму. Она как раз исчезла из виду за полосой тянущихся вдоль дороги деревьев. Она производила впечатление запущенной, мертвой. Невольно содрогнувшись, Кент отвернулся.

— Ну и что там за история? — спросил он. — Расскажите.

На вершине холма машина притормозила, и отсюда женщина наконец-то увидела ферму. Скрипя тормозами и скользя по разлетающемуся в стороны щебню, машина начала спускаться вниз. «Ферма, — жадно думала женщина, дрожа всем своим дородным телом. — Наконец, наконец, наконец-то они будут в безопасности». И только выживший из ума старик да какая-то девчонка еще стоят у нее на пути. Позади остались трудные, горькие годы, когда она, вдова с двумя детьми, в арендуемом домике перебивалась случайными заработками да пособием по бедности. Годы сущего ада! А здесь рай — вот он, рядом. Только руку протяни. Женщина прищурилась, крепко сбитое тело напряглось. Она не упустит шанс! Она сполна возьмет то, чего была лишена все эти годы. Уверенность в завтрашнем дне — за это стоит побороться!

Затаив дыхание, она смотрела на лежавшую внизу ферму. На дом, выкрашенный зеленой краской, на большой красный амбар, на прочие строения: курятники, сараи… Чуть ближе раскинулось огромное поле пшеницы — только недавно взошедшей, яркой и по-весеннему зеленой.

Машина спустилась в долину, и вскоре остановилась, почти уткнувшись радиатором в ворота.

— Приехали, что ли, ма? — подал голос с заднего сидения коренастый юноша.

— Да, Билл! — и женщина окинула его тревожным, оценивающим взглядом.

Все ее планы так или иначе замыкались именно на нем. И сейчас, как никогда, она отчетливо видела все его недостатки. Понурое выражение, казалось, навеки срослось с безвольным лицом. Во всем облике было нечто неуклюжее, неловкое, делавшее его совсем уж непривлекательным. Она прогнала прочь все сомнения.

— Ну разве здесь не восхитительно? — воскликнула она и замерла ожидая реакции.

— Ну ты и скажешь! — толстые губы искривились в усмешке. — Лучше бы я остался в городе… — Он пожал плечами. — Впрочем, тебе виднее…

— Да уж, конечно, — с облегчением в голосе согласилась женщина. — В этом мире надо довольствоваться тем, что имеешь, а не тосковать о том, чего хочешь. Запомни это, Билл… В чем дело, Пирл? — раздраженно спросила она.

По-другому с дочерью она разговаривать не могла. Что проку от двенадцатилетней девицы с бледным одутловатым лицом, к тому же еще и слишком полной, которая никогда не станет хоть чуточку красивой?

— Ну так в чем дело? — с еще большим раздражением повторила она.

— Вон, через поле, идет какой-то тощий старик. Это что, и есть тот самый мистер Вейнрайт?

Миссис Кармоди посмотрела туда, куда показывала дочь, и почувствовала огромное облегчение. Вплоть до этого самого момента мысль о старике не давала ей покоя. Она знала, что он стар. Но не предполагала, что до такой степени. «Да ему же не меньше девяносто лет, — подумала она, — если не все сто. Он не сможет помешать».

Тем временем водитель уже открыл ворота и успел снова сесть за руль.

— Подождите, — обратилась она к нему, чувствуя прилив уверенности в своих силах, подождите мистера Вейнрайта. Возможно, он устал после прогулки. Мы его подвезем.

«Надо стараться производить хорошее впечатление, — мелькнула у нее мысль. — Вежливость и любезность откроют любые двери. А там… Железный кулак в бархатной перчатке…»

И тут она заметила, что шофер смотрит на нее как-то странно.

— Я бы не слишком рассчитывал на то, что он сядет в машину, — сказал он. — Этот мистер Вейнрайт довольно странный малый. Порой он ничего не видит и не слышит вокруг. Бывает, что ни на кого не обращает внимание. А иногда делает что-нибудь по-настоящему странное.

— Например? — нахмурилась женщина.

— Ну как вам сказать, мадам, — пожал плечами шофер. — Объяснить это невозможно. Скоро вы и сами узнаете. Посмотрите, что он сейчас будет делать.

Между тем старик пересек дорогу буквально в нескольких футах от стоящего автомобиля. Явно не замечая машины он шел прямо к воротам, но не к большим которые стояли открытыми, а к маленьким, собственно, даже и не воротам, а так, узкой калитке из крепко сколоченных досок. Старик завозился с невидимым засовом, толкнул калитку. Та и не подумала открыться, но старик как ни в не бывало прошел прямо сквозь нее. Прошел через толстые доски, словно их не было.

И тут миссис Кармоди услышала пронзительный женский крик. А через мгновение спустя обнаружила, что кричит она сама. Кровь стучала в висках. Отчаянным усилием вконец обессилившим ее, женщина откинулась на спинку сиденья и заставила себя замолчать. Все плыло у нее перед глазами. Ее трясло, как в ознобе, каждая клеточка большого тела наполнилась собственной болезненной дрожью. В горле пересохло. Ее начинало тошнить. Голова звенела, как пустой котел…

— Подождите минуточку, — вмешался Кент. — Вы же говорили, что тогда мистер Вейнрайт был еще жив! Так как же он прошел через закрытые ворота?

— Мистер Кент, — покачал головой шофер, — если Вейнрайт и не отправил нас всех в сумасшедший дом, так только потому, что он совершенно безвредный. Он проходит через ворота сейчас, проходил через них и раньше. И не только через ворота. Вся разница в том, что теперь мы все твердо помним, как мы его хоронили. Возможно, он всегда был призраком, и его смерть ничего не изменила. Мы знаем только, что он безвреден. А это уже немало, не правда ли?

Постепенно черный, парализующий волю страх, захлестнувший женщину, стал отступать. Она почувствовала, как кто-то трясет ее за плечо, повторяя снова и снова:

— Все в порядке, мадам, все в прядке. Это просто безобидный старикашка, хоть и немного странный. Не стоит так волноваться.

Но окончательно ее привели в чувство насмешливые слова сына:

— Да, мать, здорово это на тебя подействовало! Я уже видел как-то подобный трюк. В цирке. Только там они провернули его куда профессиональнее…

«Билл такой практичный, уравновешенный мальчик, — с облегчением подумала она. — Ну конечно он прав! Это обычный цирковой трюк… Что? Что там говорит эта дура?

— Что ты сказала, Пирл?

— Мама, он нас заметил! Посмотри!

И правда, старик, подняв голову, с интересом смотрел на них. Его длинное, худое, доброе, морщинистое лицо осветилось улыбкой.

— Я вижу, — сказал он необыкновенно звонким для своего возраста голосом, — что сегодня вы вернулись из города раньше обычного. Значит ли это, что и обедать мы сегодня будем раньше? — он сделал вежливую паузу и продолжал: — С моей стороны, разумеется, никаких возражений нет. Вы же понимаете, миссис Кармоди, что я с радостью готов принять любой удобный вам распорядок дня.

Сначала ей показалось, что над ней каким-то непонятным образом издеваются. Улыбка застыла у нее на лице, глаза сощурились… Она никак не могла понять, что Вейнрайт имеет в виду, пока шепот шофера наконец не вывел ее из затруднения.

— Извините, мадам, — торопливо прошептал тот, — но старайтесь не показывать вида, что вы только что приехали. Мистер Вейнрайт обладает даром предвидения, и он вот уже несколько месяцев ведет себя так, словно вы живете на ферме. Если вы станете ему возражать, то лишь собьете его с толку. В свое время, незадолго до смерти миссис Вейнрайт, он даже ее называл вашим именем. Уж такой он странный человек.

Миссис Кармоди так и замерла с открытым ртом. Ее здесь ждали! Больше всего она боялась именно этого момента — приезда на ферму. А тут — ее ждали! Теперь все, что она запланировала пройдет как по маслу. С таким трудом подделанное письмо, в котором умершая внучка Вейнрайта просила ее приехать, чтобы присматривать за осиротевшей дочерью Филлис, станет только лишним подтверждением того, что все и так считают само собой разумеющимся. А там…

Женщина собралась с мыслями. Сейчас не время разбираться в странностях поведения этого старикашки. Ей надо прибрать к рукам ферму, и чем быстрее она возьмется за дело — тем лучше. Она улыбнулась, предчувствуя легкую победу.

— Мистер Венйрайт, не хотите ли проехаться с нами до дома? — спросила она. — Вы, наверное, устали после прогулки.

— Не откажусь, мадам, — закивал старик. — Я ходил в Кемпстер, и, надо признаться, впрямь немного устал. Да, кстати, я видел там вашу сестру.

Он успел подойти к машине, когда миссис Кармоди наконец сумела выдавить:

— Мою сестру?

— Тс-с-с-с… — зашипел на нее водитель. — Не обращайте внимания. У него с головой не все в прядке. Он уверен, что у каждого из нас есть брат или сестра-близнец, похожий как две капли воды. И он их постоянно встречает. Это с ним уже много-много лет.

Это пережить было уже легче. Да и эпизод с воротами с каждой минутой казался все менее и менее реальным. Она снова любезно улыбнулась, в ответ старик вежливо приподнял шляпу и влез в машину.

Ревя мотором, они доехали до дома, обогнули его и остановились около веранды. В дверях показалась девушка в белом платье. Она была хорошенькая, стройная, хрупкая на вид, лет пятнадцати-шестнадцати и, как миссис Кармоди сразу почувствовала, настроена не слишком дружелюбно.

— Привет, Филлис, — сладко улыбнулась миссис Кармоди. — Рада тебя видеть.

— Привет, — неохотно ответила девушка, и миссис Кармоди ухмыльнулась про себя. Хоть и неохотное, но все-таки было приветствие. Ее признали.

Женщина улыбнулась. Скоро, очень скоро эта простая деревенская девушка узнает, что трудно противостоять дружелюбию, за которым прячется железная воля. В мыслях женщина уже видела, как будущее послушно строится в соответствии с ее желаниями. Сначала немного обжиться здесь, затем начать сталкивать Билла и Филлис так, чтобы брак стал для них естественным продолжением их взаимоотношений. А потом…

Наступила ночь, и она, задув лампу в спальне, легка в кровать. Мысли о старике, о том, что он говорил, и о том, что он делал, не давали ей покоя. Наконец уже засыпая, она пожала плечами. Как там сказал шофер? Безвредный? Что ж, пусть он таким и остается, для его же блага.

На следующее утро миссис Кармоди разбудили доносившиеся снизу звуки. Чувствуя, что допустила тактическую ошибку, она торопливо оделась и спустилась в столовую. Увидев завтракающих Вейнрайта и Филлис, женщина поняла, что так и есть.

В гробовом молчании она села за стол и придвинула тарелку с кашей. Заметив, что перед Филлис лежит открытая записная книжка, миссис Кармоди попыталась завязать разговор.

— Делаешь уроки? — спросила она самым дружелюбным тоном.

— Нет! — резко ответила девушка, закрывая записную книжку и вставая из-за стола.

Миссис Кармоди сидела совершенно неподвижно. «Только не надо волноваться, — думала она. — Самое главное — как-нибудь подружить с этой девчонкой. Ведь она знает много такого, что очень и очень пригодилось бы: всякие сведения о ферме, о доме, о продуктах, деньгах…» Внезапно завтрак превратился в пустую, никому ненужную формальность. Отодвинув недоеденную каше, встала и прошла на кухню, где Филлис уже мыла тарелки.

— Давай я буду мыть, — предложила она, — а ты — вытирать, — и добавила: — Не стоит портить такие красивые ручки мытьем посуды. — Кинув на девушку быстрый, оценивающий взгляд, она сделала следующий ход: — Мне так стыдно, что я проспала. Я ведь приехала сюда работать, а не отдыхать.

— Ну, это вы еще успеете, — ответила девушка, к огромному, пусть и тайному удовольствию миссис Кармоди.

Теперь с молчанием покончено.

— Как у нас насчет продуктов? — поинтересовалась миссис Кармоди. — Вы покупаете их в каком-нибудь одном магазине? В своем письме твоя мать не упоминала о таких деталях.

Произнеся эту фразу, она на мгновение умолкла, сама испугавшись упоминания подделанного ее письма, но сделав над собой усилие продолжала:

— Ах, твоя бедная мать! Она прислала мне такое усталое письмо. Я так плакала, читая его…

Боковым зрением миссис Кармоди увидела, как задрожали губы девушки, и поняла, что победила. В этот миг торжества она чувствовала, что каждое произнесенное слово, каждый жест, каждый оттенок настроения будет теперь под ее контролем.

— Но об этом мы и потом можем поговорить, — быстро закончила она.

— У нас есть счет в магазине Грэхэма в Агане, — сквозь слезы ответила Филлис. — Вы можете туда позвонить. Товар они доставят прямо сюда.

Быстро, чтобы Филлис не заметила, как радостно загорелось ее глаза, миссис Кармоди пошла в столовую за остальными тарелками. Счет! А ее так беспокоила проблема получения доступа к деньгам: необходимые юридические шаги, уверенность, что потребуется сначала хорошо зарекомендовать себя на ферме, так и в глазах общественности. А тут просто: счет! Если только теперь этот самый магазин Грэхэма примет ее заказ… Но Филлис продолжала говорить, и миссис Кармоди уж заставила себя внимательно слушать.

— Миссис Кармоди, я хотела бы извиниться за то, что не ответила на вопрос, который вы мне задали за столом. О моей записной книжке. Видите ли, дело в том, что всех в округе всегда очень интересует, что говорит мой прадедушка. Вот поэтому за завтраком, когда он чувствует себя еще довольно бодрым, я задаю ему разные вопросы. А ответы — записываю, чтобы ничего не перепутать. Я делаю вид, что хочу когда-нибудь написать книгу о его жизни. Но не могла же я вам все это объяснить в его присутствии!

— Ну конечно нет, — успокоила ее миссис Кармоди.

Если местный жителей интересует, что Вейнрайт о них говорит, то они хорошо отнесутся к любому, кто сможет передать им самые последние новости. Что ж, надо держать уши открытыми. Возможно ей и самой стоит завести такую записную книжку…

Тут она заметила, что девушка еще не кончила свой монолог:

— Я также хотела вам сказать, что мой прадедушка действительно обладает даром предвидения. Вы мне, конечно, не поверите…

Глаза Филлис горели неподдельным энтузиазмом, и миссис Кармоди совсем не собиралась с ней спорить. Особенно в первый же день приезда.

— Ну почему же? Разумеется, поверю! — сказала она. — Я не из тех скептиков, которые не видят того, что у них под носом. Я могу трезво взглянуть на факты. Во все века существовали люди, наделенные странными и не всегда понятными способностями. Кроме того, я же собственными глазами видела, как мистер Вейнрайт прошел через запертые ворота…

И осеклась, таким реальным стало это совершенно невероятное происшествие в ее собственном изложении.

— Ну конечно я тебе верю, — неуверенно закончила она.

— Что я хотела сказать, — продолжала Филлис, — пожалуйста, не обижайтесь, если дедушка скажет вам что-то обидное. Он постоянно говорит о событиях, которые, с его точки зрения, уже произошли. Ну и конечно, он всегда упоминает вашу сестру, если вы женщина, или брата — если мужчина. Но самом деле он имеет в виду именно вас.

Имеет в виду именно вас…

Эти слова запали женщине в душу. Она вспоминала их и после того, как Филлис отправилась в школу, и после того, как в магазине Грэхэма приняли ее заказ от имени фермы Вейнрайта, сказав только: «А-а… Миссис Кармоди, да, мы о вас уже знаем». Было уже около двенадцати, когда она, собравшись с духом вышла на веранду, где как раз сидел мистер Вейнрайт, и наконец задала вопрос, который все это время не давал ей покоя:

— Мистер Вейнрайт, вчера вы упомянули, что встретили в Кемпстере мою сестру. Ч-что она там делала?

Она ждала ответа с волнением, которому сама удивлялась. У нее даже мелькнула мысль, что она, вероятно, выглядит круглой дурой, задавая такие вопросы.

— Она выходила из здания суда, — ответил старик, вынимая изо рта трубку.

— Из здания суда?! — поразилась миссис Кармоди.

— Она не стала со мной разговаривать, — задумчиво продолжал мистер Вейнрайт, — так что я не знаю, зачем она туда ходила. Наверное, какое-нибудь ерундовое дело. С кем из нас такого не бывает, — вежливо закончил он.

Кент заметил, что они остановились.

— Вот и гостиница, — сказал водитель, показав на двухэтажное деревянное здание с небольшой верандой. — Теперь я должен вас покинуть: у меня есть еще работа. А что было дальше, я расскажу как-нибудь в другой раз. Или спросите еще кого-нибудь, все равно кого. Эту историю у нас в деревне знает каждый.

На следующее утро солнечные лучи жарким, слепящим потоком залили скромный гостиничный номер. Кент подошел к окну. Перед ним под синим небом, посреди зеленого моря деревьев мирно дремали деревенские домики. Ни один звук не нарушал сонную утреннюю тишину. «Правильно я сделал, что приехал сюда», — подумал Кент. Нет, не зря он решил провести все лето именно здесь: отдохнуть, пока не закончатся переговоры о продаже фермы, оставленной ему в наследство родителями. Что правда, то правда: он порядком устал.

Кент спустился вниз и, к своему глубокому удивлению, съел два яйца и четыре порции бекона в придачу к каше и тостам. Из столовой он вышел на веранду… и там, в одном из плетенных стульев сидел призрак. Кент остановился как вкопанный. Мурашки побежали у него по спине, и тут старик, заметив его в дверях, сказал:

— Доброе утро, мистер Кент. Я был бы вам очень признателен, если б вы немного посидели со мной. Давайте поговорим. У меня сегодня неважное настроение. Вы не против?

И все это с доверительным, почти интимными интонациями. Тем не менее Кент чувствовал себя не в своей тарелке. Вчерашнее дружелюбие старика казалось совершенно нереальным. И вот новое его проявление. Кое-что, конечно, можно понять. Вот перед ним человек (все эти разговоры о «призраке», разумеется, ерунда), который может предсказать будущее. И как предсказать! Ведь задолго до приезда миссис Кармоди, он уже был уверен, что она живет на ферме. Нечто похожее, очевидно, произошло и с самим Кентом.

— Доброе утро, мистер Вейнрайт, — сказал Кент, садясь. — Вы говорите, неважное настроение? И кто же вам его испорти?

— Ох! — заколебался старик, и даже слегка нахмурился. — Пожалуй я зря об этом упомянул. Никто в моем плохом настроении не виноват. Так, обычные житейские мелочи. На этот раз — миссис Кармоди, приставшая с расспросами, что ее сестра делала в Кемпстере, в суде.

Кент не знал, что и сказать. То, что мистер Вейнрайт упомянул едва ли не единственный известный ему эпизод всей этой истории, поразило его до глубины души. Привыкший к логике ум Кента отказывался верить в такое невероятное совпадение. Может, этот старик… это существо… не только призрак и предсказатель… может, он умеет читать мысли? Старый, изношенный мозг, приобретший странные, необыкновенные свойства, и теперь реагирующий на мысли других людей?

И вдруг у него мелькнула страшная мысль: «А что если упоминание о миссис Кармоди, сама вера мистера Вейнрайта, что эта женщина все еще живет на его ферме… Что если это все проявление тех жутких, леденящих душу потусторонних правил, которыми отличаются истории о призраках и привидениях? Убийца и жертва, не находящие себе покоя и после смерти… Но это же невозможно! Миссис Кармоди еще жива! Пусть в психиатрической лечебнице, но жива!» Наконец-то Кент смог вздохнуть.

— А почему бы вам, — выдавил он, — не предложить ей самой спросить сестру, что те делала в суде?

Морщинистое лицо старика приняло изумленное выражение.

— Все не так просто, мистер Кент, — с достоинством сказал он — Я никогда не понимал, откуда вдруг в мире появилось так много близнецов, особенно в последние годы. Я никак не могу понять и того, почему они не разговаривают друг с другом. Он бессильно покачал головой. — Все так запутано. Взять хоть этот случай с миссис Кармоди и судом… Мне кажется, я слышал еще что-то на эту тему, но, видимо, тогда это не показалось мне важным. Я просто не могу вспомнить, в чем там было дело. А это не такая уж приятная ситуация для безобидного старого человека вроде меня.

Безобидного! Кент невольно прищурился. Да, так люди и говорили об этом призраке. Сначала водитель Том, затем, если верить Тому, эта девушка, Филлис, а теперь — и сам мистер Вейнрайт. Безобидный, безобидный, безобидный… А не сам ли старик довел женщину до того, что та его убила? Интересно, он это сделал специально? Кент с трудом разжал пальцы, вцепившись в подлокотники кресла. Да что это с ним такое? Почему он так нервничает? Было бы из-за чего… Он поднял глаза. Синее-синее небо, тихий мирный летний день. С реальностью все, как и следовало ожидать, в полном порядке.

Некоторое время они сидели молча. Кент разглядывал собеседника. Вроде бы, ничего необычного — длинное худое лицо с начинающей сереть кожей, иссеченное бесчисленными морщинами; крючковатый ястребиный нос, тонкие, можно даже сказать изящно очерченные губы.

Он увидел, что старик встает.

— Мне пора идти, — сказал мистер Вейнрайт, тщательно поправляя шляпу. — Принимая во внимание мои натянутые отношения с миссис Кармоди, мне, вероятно, не стоит опаздывать к завтраку. Я уверен, что мы еще встретимся, мистер Кент.

Кент тоже встал, и тут ему в голову пришла новая мысль. Он собирался сходить на ферму, принадлежавшую его родителям и познакомиться с теми, кто там сейчас живет. Но это может и подождать. Почему бы не сходить с… призраком… на заброшенную ферму Вейнрайт, и там… Что там?

Он обдумал этот вопрос. В конце концов эта загадка уже приковала к себе его внимание. Сделать вид, что ничего не произошло, конечно, можно, но забыть о ней все равно не получится. Кроме того, никакой срочности в деле с родительской фермой не было. Он приехал сюда отдохнуть и развлечься, а не только заниматься делами… Кент стоял, не зная, как же ему поступить. А вдруг это опасно — последовать за призраком в уединенный старый дом?

Он поборол липкий, вяжущий по рукам и ногам страх. В конце концов ведь убили-то не миссис Кармоди. Она сошла с ума; значит, если есть опасность существовала, то явно психическая, а не физическая. Холодный рассудок восторжествовал. Нет, ни внезапная паника, ни странные угрозы, ни фантастические, сверхъестественные ужасы не смогут лишить его способности мыслить логично. Он уже открыл было рот, чтобы окликнуть уходящего мистера Вейнрайта, но тут чей-то низкий, глухой голос произнес у него над самым ухом:

— Мистер Кент, я заметил, что вы только что разговаривали с призраком.

Кент повернулся и оказался лицом к лицу с огромным толстым мужчиной, который еще несколько минут назад сидел в небольшом кабинетике за регистрационной стойкой.

— Меня зовут Дженкинс, сэр, — важно сказал мужчина и все три его подбородка затряслись в такт словам. — Я владелец этой гостиницы.

— Том сказал мне, — продолжал он, пристально глядя на Кента своими бледными, глубоко посаженными глазами, — что вчера по дороге вы встретились с нашей местной достопримечательностью. Очень странный, можно даже сказать, сверхъестественный случай. Да, именно сверхъестественный.

А старик тем временем уходил все дальше и дальше. Кент увидел, как его длинная, тощая фигура скрылась за деревьями. Он еще не оставил мысли последовать за Вейнрайтом, как только сумеет отделаться от Дженкинса. Он уже шагнул было вперед, когда хозяин гостиницы снова привлек к себе его внимание.

— Насколько я понял, — говорил Дженкинс, — Том так и не успел дорассказать вам, что произошло на ферме Вейнрайтов. Я мог бы закончить эту необыкновенную, сверхъестественную историю.

Кент подумал, что «сверхъестественный», похоже, любимое словечко этой горы мяса и жира. И еще он понял, что визит к Вейнрайту придется отложить, иначе рискует смертельно оскорбить словоохотливого хозяина гостиницы.

Поэтому Кент не стал спорить с обстоятельствами. В конце концов не было никакой необходимости идти за Вейнрайтом именно сегодня. Кроме того, перед тем как попытаться разгадать эту загадку, совсем не лишнее будет ознакомиться со всеми имеющимися фактами. Он сел, и толстяк тут же втиснулся в кресло напротив.

— Вы не знаете, — начал Кент, — есть ли у местных жителей какая-нибудь теория, объясняющая, — он замялся, — сверхъестественный факт появления призрака? Вы же все утверждаете, что он именно призрак. И это — несмотря на его вполне материальный облик.

— Ну конечно мистер Вейнрайт — призрак! — проворчал Дженкинс. — Мы ведь его похоронили, не так ли?… А через неделю раскопали могилу, чтобы посмотреть, там он или нет. И что вы думаете? Там, мертвый. Что и говорить, несомненно, он призрак. Как еще можно объяснить его существование?

— Нельзя сказать, — осторожно начал Кент, чтобы я слишком сильно верил в призраков.

— Никто из нас не верил, — махнул рукой толстяк. — Никто. Но с фактами не поспоришь.

— Призрак, который предсказывает будущее, — произнес Кент после некоторой паузы. — И какое же будущее он предсказывает? Или все это так же туманно, как его пророчество о сестре миссис Кармоди, выходящей из здания суда?

— Как вам сказать, — Дженкинс откашлялся, и его многочисленные подбородки снова затряслись, — в основном он предсказывает разные местные происшествия и события; так, ничего особенного. Как раз то, что и должно интересовать старика, всю жизнь прожившего на одном месте.

— А как насчет политики?

— Он постоянно удивляется росту цен, — рассмеялся Дженкинс. — Цены сбивают его с толку. А спрашивать его о чем-либо совершенно бесполезно: он очень быстро устает и вид у него становится такой затравленный…

Кент понимающе кивнул.

— А эта миссис Кармоди… когда она приехала?

— Почти девять лет тому назад.

— А мистер Вейнрайт мертв, если я правильно понял, уже лет пять?

— Я с удовольствием, — важно сказал толстяк, поудобнее устраиваясь в кресле, — расскажу вам, как все произошло. По порядку. Пожалуй, я опущу первые несколько месяцев, после того как миссис Кармоди появилась на ферме. Все равно в это время ничего существенного не произошло.

Ликуя, женщина вышла из помещения Всеобщей Торговой Компании. Ее переполняла радость, как и два месяца назад, когда она впервые обнаружила эту ферму. Четыре цыпленка и три дюжины яиц — за пять долларов наличными! Наличными!

И тут ее радость потухла. Она нахмурилась. Зачем себя обманывать, — скоро начнется уборка урожая и больше не удастся воспользоваться этим методом выкачивания наличных денег из фермы Вейнрайтов. Она вспомнила обнаруженную ею чековую книжку, из которой она узнала, что на счету у Вейнрайтов в Кемпстерском банке лежат одиннадцать тысяч семьсот тридцать четыре доллара. Целое состояние. Так близко и, вместе с тем, так невыразимо далеко. Она подошла к банку, и уже на пороге на мгновение замерла, парализованная страшной мыслью: если она войдет внутрь, то через несколько минут узнает все… все самое страшное… И на этот раз ей будет противостоять не старик и не девчонка…

— А миссис Кармоди, — приветствовал он ее, потирая руки, — наконец-то вы решили нас посетить, — он усмехнулся. — Я думаю, что мы сможем все уладить, так что не беспокойтесь. Мне кажется, что совместными усилиями нам удастся поддерживать в порядке дела фермы Вейнрайтов так, чтобы и общество, и высокий суд оставались довольны.

Суд! Так вот в чем дело! Вот что предсказывал этот старик! Суд! И эта новость очень даже хорошая, а не плохая. На мгновение ее охватила слепая ярость к этому старому дураку, который так напугал ее своими разглагольствованиями о суде… но банкир тем временем продолжал:

— Насколько я знаю, у вас имеется письмо от сестры вашего покойного мужа — дочери мистера Вейнрайта, в котором она просит вас приехать и присмотреть за фермой и ее дочерью Филлис. Возможно, это письмо не так уж и необходимо, учитывая, что вы единственная оставшаяся в живых родственница, но вкупе с завещанием это составит законные основания, на которых суд сможет назначить вас душеприказчицей.

Женщина судорожно вцепилась в ручки кресла. Внутри у нее все похолодело. Теперь, когда настал критический момент и следовало предъявить подготовленное ею поддельное письмо, она вдруг почувствовала, что дрожит. Бормоча какие-то слова о том, что, дескать, она могла и потерять это злосчастное письмо, женщина принялась рыться в своей сумочке. Наконец нашла, и внезапно вспотевшими руками вытащив из конверта, протянула навстречу гладким холеным пальцам банкира и замерла в ожидании…

— Гм-м-м… — промычал банкир, читая письмо, — она предложила вам двадцать пять долларов в месяц сверх необходимых расходов…

Женщину прошиб холодный пот. «И как только мне могло придти в голову написать такое!..»

— Забудьте о деньгах, — торопливо сказала она. — Я приехала сюда не для того, чтобы…

— Я, собственно, хотел сказать, — прервал ее банкир, — что, по-моему двадцать пять долларов в месяц — слишком мало. За управление такой большой и богатой фермой заработная плата вполне может составлять и пятьдесят долларов в месяц. Как минимум. На эту сумму, я думаю, мы и будем ориентироваться. Этим летом, — добавил он — местный суд заседает здесь, неподалеку, и если вы не возражаете, то мы пройдем туда, и уладим все необходимые формальности. Между прочим, — закончил он, — нашего судью всегда интересуют последние предсказания мистера Вейнрайта.

— Я знаю их все! — выпалила женщина.

Она позволила вывести себя на улицу. Жаркое июльское солнце согревавшее все вокруг своим живительным теплом, постепенно заставило отступить и холод, ледяной лапой сжимавший душу и сердце миссис Кармоди.

Прошло три года, три ничем не примечательных года. И вот в один прекрасный момент миссис Кармоди, чистившая пылесосом ковер в гостиной, вдруг остановилась и глубоко задумалась. Потом она так никогда и не смогла вспомнить, что именно навело ее на эту мысль: в тот ли самый июльский день, когда три года назад в зале заседаний местного суда ей буквально без всякой борьбы подарили весь мир, встретился ей по дороге мистер Вейнрайт или нет?

Вейнрайт предсказал этот момент. А это значит в некотором роде, что он его увидел. Наяву? Или же, каким-то образом проникнув через завесу времени, он прочитал свои собственные мысли и впечатления? Короче говоря, видел ли он ее собственными глазами? Каким именно образом он «вспомнил» то, что увидел только через несколько месяцев — это уже совсем другой, и не слишком существенный сейчас вопрос. Сама она Вейнрайта не заметила. Как она ни старалась, но кроме ощущения всепоглощающего, застилающего глаза счастья, вспомнить об этом дне так ничего и не смогла.

Старик же конечно, считал, что был там. Этот старый дурак полагал, будто все, о чем он говорит, — воспоминания о событиях, уже свершившихся. В каком же тусклом, дебильном мире он, вероятно, живет! Он словно прямая как стрела дорога, простирающаяся в бесконечность… здесь окутанная туманом, здесь сверкающая яркими красками знаменательных событий…

Сидевший на другом конце комнаты старик заерзал в своем кресле.

— Кажется только вчера, — как бы про себя произнес он, — Филлис и этот парень с фермы Козенсов поженились, и однако… — он задумался… — Пирл, когда же это было? Моя память уже не та, что раньше…

Женщина, погруженная в свои мысли, не слушала его. Она просто не слышала, что он говорит. Но тут ее взгляд упал на Пирл, и она почувствовала, что что-то неладно. Ее толстая дочь вместо того, чтобы как обычно валяться на диване, сидела, широко открыв изумленные глаза.

— Ма, — завизжала она. — Ты слышала? Он говорит, что Филлис и Чарли Козенс поженятся!

Судя по звукам, кто-то по близости начал задыхаться. С удивлением миссис Кармоди обнаружила, что хрипит, сама. Одним движением она оказалась возле Вейнрайта, и с поджатыми губами и холодными, как сталь глазами — само воплощение ярости — нависла над ним. От возмущения дар речи покинул ее. Все заслонила собой катастрофа, которую так небрежно предсказал мистер Вейнрайт.

Поженятся! А она-то думала, что Билл и Филлис… Как же так? Ведь еще вчера Билл говорил ей… Поженятся! Филлис и сын соседского фермера. Вот и настанет конец всему, чего она достигла за последние несколько лет. За эти годы она скопила почти тысячу долларов, но на сколько хватит этих денег, если иссякнет их источник? Страх и ярость наполнили ее до краев. Больше сдерживаться она не могла.

— Ах ты, старый дурак! — вопила она. — Так значит, все эти годы, пока я за тобой ухаживала, ты вынашивал коварные планы, как бы навредить мне и моим детям! Знаю я все эти грязные уловки! Ты думаешь, что очень умный, раз решил воспользоваться своими способностями…

Старик в ужасе вжался в кресло и при виде этого миссис Кармоди поняла, чем ей может угрожать такая вспышка. Особенно после стольких лет подчеркнутой любезности. Будто сквозь туман она услышала, как старик прошептал:

— Я ничего не понимаю. Миссис Кармоди, что случилось?

— Ты сказал это? — спросила она. Даже ради спасения своей души она не могла бы удержаться от этого вопроса.

— Что я сказал?

— Ну, о Филлис и Чарли Козенсе…

— Ах, о них — казалось Вейнрайт уже забыл, что она стоит перед ним, и добрая отеческая улыбка тронула его губы.

— Кажется, они поженились только вчера…

Он поднял глаза на мрачное неприветливое лицо нависшей над ним женщины, и снова испуганно съежился в кресле.

Неимоверным усилием воли женщина взяла себя в руки.

— Я больше не хочу слышать об этом. — С угрозой в голосе произнесла она. — Никогда. Ты меня понял? Ни единого слова!

— Конечно, конечно, миссис Кармоди, — изумленно пролепетал старик, — ни слова, если вам так угодно. И все же, моя внучка…

— А ты, — рявкнула миссис Кармоди, обращаясь к Пирл, — если ты расскажешь Филлис о том, что сейчас произошло, то я… просто не знаю, что с тобой сделаю!

— Ну, конечно, мама, — пробормотала Пирл, — можешь на меня положиться.

Дрожа от бешенства и страха, женщина вернулась к своему пылесосу. Она снова взялась за работу, но руки у нее тряслись. Когда-то, несколько лет тому назад, у нее был, пусть и несколько туманный, план, что делать в такой ситуации: Филлис хочет выйти замуж за кого-то другого, а не за Билла. План, надо сказать, довольно гнусный, и тогда она надеялась, что он не понадобиться. Но она его не забыла. Гримаса отвращения исказила ее лицо, когда она вытащила всю эту мерзость из темных глубин сознания, где прятала ее все это время.

В зеркале над раковиной она заметила отражение своего искаженного злобой лица. Зрелище не из приятных. Надо заставить себя успокоиться. Но страх оставался. Дикий, животный страх женщины, которой уже сорок пять, одной в равнодушном мире, без работы и, соответственно без заработка, без… без всего. Конечно, будет пособие по бедности, но пока у нее остаются деньги, его не получить. Будет пенсия по старости… разумеется, но только через двадцать пять лет. Она глубоко вздохнула. Все эти пенсии и пособия бессмысленны. Они — синоним поражение. А значит, оставался только ее отчаянный план, для успеха которого требовалась помощь Билла. И не только помощь скрепя сердце, а активное, заинтересованное участие…

Она пристально рассматривала сына, когда тот вернулся с поля к обеду. За последний год в нем появилось какое-то непонятное ей спокойствие. Словно, достигнув двадцати, он внезапно стал взрослым. Он и смотреться стал мужчиной, а не юношей: среднего роста, крепко сложенный, со следами тайной страсти на лице.

Тайная страсть — это хорошо. Он, несомненно, унаследовал ее неутолимое честолюбие. Как раз перед тем, как они покинули город, его поймали на воровстве. На первый раз отпустили. Тогда она не ругала его, так как прекрасно понимала сына и его испепеляющую ненависть к миру, который жестоко лишил их возможности сорить деньгами.

Но с этим, конечно, покончено. Эти три года он без жалоб и понуканий трудился на ферме наравне с наемными рабочими. И однако, чтобы заполучить Филлис, то старое отношение к жизни ему очень и очень пригодиться. Он вспомнит прошлое и с его помощью завоюет всем им место под солнцем.

Она отметила, что Билл украдкой посматривает на сидящую с ними за столом Филлис. Уже больше года женщина заметила эти взгляды, которые Билл бросал на эту девушку. Кроме того, когда-то женщина сама просила его об этом. Молодой человек должен бороться за девушку, которую любит! Просто обязан! Всеми доступными средствами! Вопрос только в том, как ей матери, объяснить своему сыну тот план, который она придумала. Вот взять, и прямо так рассказать?…

После обеда, пока Филлис и Пирл мыли посуду, она тихонько прошла в комнату Билла. И все получилось куда проще, чем она рассчитывала. Выслушав ее, он долго лежал совершенно неподвижно, с каким-то странно умиротворенным выражением на лице.

— Значит, идея в том, — наконец произнес он, — что сегодня вечером вы с Пирл поедете в кино. Старик, конечно, будет спать, как бревно. И тогда я, после того как Филлис тоже пойдет спать, проникну в ее комнату, и… потом ей придется выйти за меня замуж.

Он сказал это так бездушно, что женщина отшатнулась, словно увидев в зеркале свое отражение: бесконечно злую, все ломающую на своем пути тварь, в которую она превратилась.

— И если я сделаю все это, — между тем продолжал Билл, — то мы сможем и дальше оставаться на ферме. Я правильно тебя понял?

Она смогла только кивнуть. Голос ее не слушался. И сразу же, словно боясь, что Билл передумает, она поспешно вышла из комнаты.

Постепенно тяжесть, оставшаяся от этого разговора, прошла. Но когда около трех часов она зачем-то вышла на веранду, то сразу же натолкнулась на сидящего там Вейнрайта. Заметив ее, старик поднял глаза:

— Какой ужас, — сказал он, — ваша сестра повесилась. Мне рассказали об этом в гостинице. Взяла и повесилась. Страшное дело, страшное. Вы совершенно правы, что не поддерживаете с ней никаких отношений.

И, словно забыв о ее существовании, он уставился в пространство.

То, что он сказал, сначала, показалось ей невероятным, а потом и просто невозможным. В этот момент женщина поняла все: и слова старика, и слабую улыбку, снова играющую на его губах.

«Значит, вот что он задумал», — холодно подумала она. — Этот старый мерзавец хотел устроить так, чтобы Филлис не вышла за Билла. Пользуясь своей репутацией предсказателя, он коварно рассказал ей, что Филлис и Чарли Козенс… Все понятно! А теперь он пытается ее напугать. Повеситься, надо же! Она улыбнулась. Хитро придумано, ничего не скажешь! Но она хитрее.

От кино у нее осталось только странное впечатление нескончаемой болтовни и ярких красок. Слишком много бессмысленных разговоров, слишком много света. Глаза у нее болели, и когда наконец они вышли на улицу, мягкий вечерний полумрак показался настоящим бальзамом.

— Пойдем поедим бананового мороженого, — кажется, это предложила она.

А возможно, она только согласилась, но как бы там ни было, вскоре они уже сидели за маленьким столиком и с удовольствием ели мороженое. Но думать она могла только об одном: «Если они с Биллом провернут это дельце, то весь мир будет у них в кармане.» Ничто, никогда не сможет повредить ей больше, чем ошибка или неудача сегодня.

— Ма, послушай, ма, я хочу спать. Уже половина двенадцатого.

Голос дочери вывел женщину из задумчивости. Она посмотрела на часы: и правда, половина двенадцатого.

— Боже мой! — воскликнула она с притворным изумлением. — Вот не думала, что уже так поздно!

Светила луна, и лошади тоже не терпелось вернуться домой. Когда они подъезжали к ферме, женщина обратила внимание, что во всем доме не горит ни одно окно. Темной и безжизненной глыбой стоя он посреди серебрящихся в лунном свете полей.

Оставив Пирл распрягать лошадь, она прошла внутрь, дрожа от нетерпения. Одна из ламп в кухне все-таки горела, хоть и еле-еле. Женщина включила лампу поярче, и прихватив ее с собой, начала подниматься на второй этаж, где находились спальни. Она постоянно спотыкалась; проку от лампы, похоже, не было никакого. Она поднялась наверх, подошла к комнате Билла. Тихонечко постучала в дверь. Никакого ответа. Она заглянула внутрь. Тусклый желтый свет лампы выхватил из темноты пустую кровать, и женщина застыла, не зная, что ей делать дальше. Только шум шагов поднимающихся по лестнице Пирл заставил ее выскочить из комнаты. Не обращая на мать внимания, Пирл, зевая, прошла мимо и скрылась в своей спальне.

Зазвонил телефон, и толстяк прервал свой рассказ. Извиняясь, он вытащил из кресла свое расплывшееся тело:

— Я сейчас вернусь, — пообещал он.

— Только один вопрос, — быстро сказал Кент. — Что с предсказанием Вейнрайта о «повесившейся сестре». Я думал, что миссис Кармоди жива и здорова, пусть и находится в сумасшедшем доме.

— Это так, — огромная туша хозяина гостиницы заполнила собой дверь. — Она действительно жива. Мы думаем, что Вейнрайт и правда пытался ее напугать.

Прошло несколько минут. Кент достал блокнот, и на чистой странице написал:

«Старик,

Который предсказывает будущее,

Который вынудил женщину убить его,

Но который все равно жив,

Который проходит сквозь предметы,

Который умеет читать мысли (возможно)»

Он немного подумал и дописал список еще одной строкой:

«Престарелый призрак»

Несколько минут он задумчиво смотрел на то, что у него получилось. Потом рассмеялся и в этот миг услышал характерный стук биллиардных шаров. Он встал, подошел к двери, ведущей в гостиницу, и осторожно заглянул внутрь. Увидев, что толстый Дженкинс играет в биллиард с каким-то коренастым мужчиной, Кент криво усмехнулся, пожал плечами, и, повернувшись вышел на улицу. Видимо, ему не суждено узнать эту историю вот так сразу, целиком. Видимо, ему будут рассказывать ее по частям: кусочек тут, другой — там. Очевидно, ему также придется написать мисс Кинкад, и попросить ее прислать какие-нибудь книги о призраках, привидениях, провидцах и вообще все, что может помочь ему разгадать тайну мистера Вейнрайта.

В течение следующих нескольких недель мисс Кинкад прислала несколько книг о духах, сборники подлинных историй о привидениях, четыре тома о парапсихологических явлениях, историю магии, трактаты по астрологии и родственных дисциплинах, собрание сочинений Чарльза Форта, и, наконец, три новеньких томика Д. В. Дунна о природе времени.

Утром следующего дня Кент уселся на веранде и в один присест проглотил все три тома. С каждой страницей он все больше приходил в волнение. Прочитав все до корки, он пришел к выводу, что находится на пороге удивительного, невероятного открытия. Однако оставались еще вопросы, которые следовало прояснить.

Час спустя он уже лежал в небольшой, поросшей лощине, из которой хорошо просматривалась ферма. Если призрак и сегодня выйдет на утреннюю прогулку, то он вот-вот должен появиться… В полдень Кент вернулся в гостиницу. Одна мысль, словно навязчивая муха, непрерывно кружилась у него в голове: сегодня старик отправился в какое-то другое место… какое-то другое место… другое место. Его воображение словно наталкивалось на глухую стену, когда он пытался представить себе это «другое место»

На следующее утро, в восемь часов, он снова спрятался в лощине. И снова ждал. И снова старик не появился.

На третий день ему повезло. Черные грозовые облака затянули все небо, и он собрался было уходить, когда из-за дома появилась высокая, тощая фигура мистера Вейнрайта. Старик прошел сквозь ворота и направился в поля. Делая вид, что тоже вышел погулять, Кент двинулся ему навстречу.

— Доброе утро, мистер Вейнрайт, — поздоровался он.

Ничего не отвечая, старик внимательно посмотрел на него. Потом подошел поближе.

— Молодой человек, — вежливо спросил он Кента, — а мы с вами знакомы?

На мгновение Кент впал в замешательство, но потом… «И тут все сходится. Все сходится. Должен же существовать момент времени, когда он со мной познакомился». Вслух он объяснил, что он сын Ангуса Кента и приехал сюда отдохнуть.

— Я с удовольствием навещу вас в гостинице, — сказал старик, когда Кент закончил свои объяснения, — и мы поговорим о вашем отце. Рад был с вами познакомиться.

И с этими словами Вейнрайт пошел дальше. Стоило ему скрыться из виду, как Кент кинулся к воротам. Он пробрался во двор как раз, когда упали первые капли дождя. На мгновение он застыл в нерешительности. Надо было во что ты то ни стало успеть проникнуть в дом до того, как старик вернется. А это могло случиться с минуты на минуту из-за так некстати начавшегося дождя. Оглядываясь по сторонам и каждую секунду ожидая увидеть длинную тощую фигуру мистера Вейнрайта, Кент заторопился к дому.

Отсутствие надлежащего ухода за долгие годы наложило отпечаток на темные деревянные стены. Дождь уже лил как из ведра. И хотя отчасти Кент был защищен от разбушевавшейся стихии, все равно чувствовал себя неуютно. Ливень не утихал. Выглянув за угол, Кент заметил открытую веранду, и, сломя голову, кинулся к ней. Уже спокойнее — теперь на него ничего не лилось — он обследовал заколоченную дверь и окна. Забито на совесть. Досадно; впрочем, ничего другого он и не ожидал. Да, попасть внутрь будет нелегко.

Дождь несколько поутих. Выбежав с веранды на улицу, Кент заметил балкон второго этаж. Залезть оказалось нелегко, но дело того стоило. Широкая доска которой было заколочено одно из выходящих на балкон окон шаталась. Всего один рывок — и она уже у него в руках. Теперь все просто. Углом доски Кент нанес удар, и с тихим, каким-то удивительно пустым звоном, стекло разлетелось на мелкие кусочки.

И вот он внутри, в темной пыльной комнате. Дверь из нее вела в длинный коридор. Ряд комнат — когда-то здесь были спальни, оказались пусты: даже мебели нет. И внизу то же самое. Голые, нежилые помещения. Бетонная, черная, как ночь, дыра подвала. Ощупью, светя спичками, Кент добрался до окон. Как он и ожидал, между досками оказались щели. Выбрав место поудобнее, так, чтобы хорошо видеть ворота, Кент приготовился к ожиданию.

Но долго ждать ему не пришлось. Прямо сквозь закрытые ворота к дому прошествовал мистер Вейнрайт. Кент кинулся к выбранной им раньше щели в досках, закрывающих окно на веранду. Если Вейнрайт собирается войти в дом, то Кент его увидит. Однако прошло пять минут, потом еще пять, а старик так и не появился.

Качая головой, Кент медленно поднялся на второй этаж, и через разбитое двадцать минут назад окно вылез на балкон. Приладить доску на место оказалось совсем не трудно; слезть вниз несколько сложнее. Но он не зря старался. Вот он, неоспоримый факт — где-то на заднем дворе призрак исчезает. Теперь вопрос в том, как помещать этому исчезновению. Как можно поймать призрак обладающий способностями мистера Вейнрайта?

Около полудня следующего дня Кент лежал в поле к югу от фермы. Несколько часов назад он видел, как Вейнрайт вышел на ежедневную прогулку. Спрятавшегося в кустах Кента он, к счастью, не заметил. И вот теперь, с помощью предусмотрительно захваченного полевого бинокля, Кент следил за возвращавшимся домой стариком.

Делая вид, что погружен в свои мысли и ничего вокруг не замечая, Кент вышел из своего укрытия. Он как раз обдумывал, как бы ему исхитриться затеять разговор, когда его неожиданно окликнули:

— Эй, мистер Кент! Доброе утро! Что, тоже вышли прогуляться?

Кент повернулся и дождавшись, когда мистер Вейнрайт подойдет совсем близко, сказал:

— Я как раз собирался зайти к миссис Кармоди попросить стакан воды. Так пить хочется, прямо мочи нет. Если вы не возражаете, я вас провожу.

— Ну, конечно, сэр, — ответил старик, — ну конечно.

И они пошли вместе. Что теперь будет? Что произойдет, когда они подойдут к воротам? В какой момент Вейнрайт исчезнет? Лучше начать готовиться к этому заблаговременно.

— Отсюда, — начал Кент, — ферма выглядит какой-то удивительно заброшенной, не правда ли, мистер Вейнрайт?

К его удивлению, старик так и подпрыгнул, услышав это безобидное замечание.

— Вы тоже это заметили, мистер Кент? — спросил он с несчастным видом. — А я-то думал, что мне только кажется! Я так страдал от этого! Но знаете, я обнаружил, что эта иллюзия исчезает, как только входишь в ворота фермы.

Так… Значит все происходит в тот момент, когда Вейнрайт проходит ворота… С усилием, он заставил себя вернуться с высот абстракций на землю.

— Я рад, что и вы разделяете эту иллюзию, — продолжал Вейнрайт между тем. — А то я уже начал подумывать, что у меня что-то неладно со зрением.

Мгновение поколебавшись, Кент вынул из футляра полевой бинокль и протянул его Вейнрайту.

— Попробуйте посмотреть в биноклю, — небрежно предложил он. — Возможно это рассеет иллюзию, — добавил он и тут же ощутил острую жалость к старику, которого ставил в такое совершенно немыслимое, невероятное положение. Но, жалость тут же сменилась болезненным, нездоровым, жгучим любопытством. Прищурив глаза он следил за тем, как тонкие костлявые руки поднесли бинокль к старческим, окруженным сетью морщин глазам, как медленно подкрутили фокус… Старик охнул, и Кент поймал на лету бинокль, который Вейнрайт, как того и следовало ожидать, уронил.

— Но как же так?… — бормотал старик. — Это просто невозможно. Окна заколочены: — Неужели миссис Кармоди сумела так быстро собраться и уехать?

— Что-нибудь не так, сэр? — спросил Кент, чувствуя себя последним мерзавцем. Но теперь пути назад уже не было.

— По-моему, я схожу с ума, — покачал головой старик. — Мои глаза… Моя голова… они, конечно, не те, что раньше…

— Давайте подойдем поближе, — предложил Кент, — я все-таки выпью воды, и мы посмотрим, в чем собственно дело.

Ему казалось крайне важным, чтобы старик не забыл, что он не один.

— Ну конечно мистер Кент, — сказал Вейнрайт с достоинством, — ну конечно вы получите свой стакан воды.

Кент шел рядом с этим высоким, осанистым стариком, чувствуя себя преступником. Еще бы, ведь теперь и он внес свою лепту в трагедию этого человека. Они подошли к запертым воротам фермы, и с торжеством победителя, от которого, правда, больше всего хотелось плакать, Кент увидел как Вейнрайт безуспешно пытается справиться с замком. «Невероятно, впервые с тех пор, как все это началось, — мелькнула у него мысль, — старик не сумел пройти через ворота».

— Ничего не понимаю, — растерянно произнес Вейнрайт. — Ворота почему-то заперты. Но я же только сегодня утром…

Тем временем Кент размотал проволоку, удерживающую большие ворота.

— Давайте пройдем здесь, — мягко предложил он.

На старика жалко было смотреть, такой у него стал обескураженный вид. Вот он остановился и, словно не веря глазам, уставился на сорняки, которыми порос двор; потом удивленно потрогал потемневшие от времени доски, крест-накрест закрывавшие окна. Плечи его поникли, словно на них разом обрушился весь груз прожитых лет; на лице поступило выражение загнанности. Теперь он действительно выглядел старым. По выгоревшим ступенькам он устало, с явным трудом поднялся на веранду. И в этот страшный момент Кент наконец осознал, что происходит. Старик уже шагнул к наглухо заколоченной двери, когда Кент завопил:

— Подождите! Подождите!

Но он опоздал. Там, где только что стоял мистер Вейнрайт, теперь была… да просто ничего не было.

И только ветер погребальным оркестром завывал в водосточных трубах. Кент стоя на пустой, давным-давно заброшенной веранде. Стоял один-одинешенек. Один на один с печальной картинкой, которая так внезапно расставила все по местам. В мысленном калейдоскопе теперь он действительно понимал абсолютно все. Но он не чувствовал от этого ни радости, ни удовлетворения. Он ощущал только страх, — страх, что может опоздать.

Он бежал по дороге, дыша словно загнанная лошадь. Бежал и думал о том, как хорошо, что последний месяц так много времени уделял прогулкам. Только благодаря им удастся одолеть те полторы мили, что отделяют ферму от гостиницы. На последнем издыхании, ощущая горечь во рту, он вскарабкался по ступенькам. Перед глазами все плыло. Внутри кто-то, кажется Том, сидел за конторкой.

— Я дам пять долларов, — прохрипел Кент, — если вы упакуете мои вещи и доставите меня в Кемпстер к двенадцатичасовому поезду. И расскажите, как добраться до психиатрической лечебницы в Пиртоне. Ради всего святого, быстрее!

Человек за конторкой вылупился на него, как на привидение.

— Мистер Кент, я сказал горничной собрать ваши вещи сразу же после завтрака. Вы разве не помните, что сегодня семнадцатое августа?

Кент в ужасе смотрел на него. И это пророчество сбылось. Но как же тогда другое?

По дороге к Кемпстеру, он смутно, словно сквозь туман, слышал слова шофера о том, что Пиртон, мол, большой город, и что Кент, дескать, легко сможет взять такси на станции…

Из такси лечебница выглядела, как несколько белых домиков посреди зеленых лужаек, окруженных высоким железным забором. Кента повели по бесконечным тихим коридорам, и он все время норовил обогнать сопровождавшую его сестру. Ну как она не понимает, что речь идет о жизни и смерти!

Врач встретил его в маленькой, светлой и очень приветливой комнатке. Он вежливо встал, приветствуя Кента, но тот, дождавшись только, чтобы сестра закрыла за собой дверь, выпалил:

— Сэр, у вас содержится женщина по фамилии Кармоди. — И дав врачу немного подумать, но пару секунд, не больше, торопливо продолжал. — Даже если вы и не помните ее, поверьте мне, это так.

Лицо врача прояснилось:

— Я помню эту больную.

— Послушайте, — с отчаянием в голосе сказал Кент. — Я только что узнал, как все произошло. Вот что вы должны сделать: немедленно отведите меня к ней, и я заверю ее, нет, вы заверите ее, что она не виновата, и что ее скоро отпустят. Вы меня понимаете?

— Мне кажется, — осторожно ответил врач, — что вам лучше начать с самого начала.

— Ради бога, сэр, поверьте мне, — Кент отчаянно пытался пробиться через стену непонимания, — нельзя терять ни секунды. Я не знаю точно, как это произойдет, но предсказание, что она повесится, может сбыться, если…

— Минуточку, мистер Кент! Я был бы вам крайне признателен…

— Ну как вы не понимаете! — вопил Кент. — Вам надо действовать, иначе предсказание сбудется. Я же вам говорю: я знаю факты, которые позволят освободить эту женщину. И следовательно, сейчас все и решится!

Он замолчал, заметив, что врач как-то странно на него смотрит.

— Знаете, мистер Кент, — сказал тот, — прежде всего, вам надо успокоиться. Я уверен, что все будет в порядке.

Неужели все нормальные, уравновешенные, спокойные люди так же невозможны, как этот доктор? «Надо быть поосторожнее, — неуверенно подумал Кент, — а не то они запрут меня здесь вместе со всякими там лунатиками».

Он начал рассказывать все, что слышал, что видел, что делал. Врач то и дело прерывал его вопросами, и постепенно до Кента дошло, что ему и в самом деле придется начать свой рассказ с самого начала: слишком многого врач не знает. Он остановился, немного посидел молча, собираясь с мыслями, потряс головой, и потом тихо и спокойно начал объяснять, что, как и почему.

Тянулись минуты, а Кент все говорил и говорил. Он начал прислушиваться к собственному голосу. Каждый раз, начиная говорить быстрее, он заставлял себя успокоиться. Наконец он дошел до книг Дунна и замялся в нерешительности. «Боже мой, — подумал он, — неужели мне придется объяснять ему разработанную Дунном теорию времени, как состояния мыслящей материи?! Все остальное не так уж и важно, но без этого…»

— Мистер Кент, — слова доктора вывели его из задумчивости. — Я читал некоторые работы Дунна. Боюсь, правда, что не могу принять его положения о многомерном характере времени…

— Послушайте, — прервал его Кент. — Представьте себе впавшего в детство старика. Он живет в странном, непонятном ему мире. Удивительные, часто не связанные между собой мысли, переживания, идеи — все это для него в порядке вещей. Память — особенно память — невыразимо запутана и туманна. И в этом запутанном, неестественном окружении как-то, когда-то сработала одна из переменных теории Дунна.

— Старик, чье чувство времени оказалось полностью разрушенным инфантилизмом; старик, который ходил в будущее так же запросто, как мы с вами ходим в соседнюю комнату…

— Что?!

Вскочив на ноги, врач в волнении заходил взад-вперед по кабинету.

— Мистер Кент, — произнес он наконец, — эта идея совершенно не вписывается ни в какие рамки. Но как бы там ни было, я пока не вижу, как это все связано с миссис Кармоди.

— А вы помните, как произошло убийство?

— Смутно. Кажется, семейная ссора?

— Я вам сейчас расскажу. Когда миссис Кармоди проснулась, то была уверена, что победила. Она думала, будто сделала для себя и своих детей все, что могла. И тут увидела на тумбочке записку. Она была от Билла и явно пролежала там всю ночь.

Билл писал, что не может и не хочет осуществлять придуманный ею план, что ему не нравится на ферме, и что он немедленно отправляется в город. Он и правда ушел в Кемпстер и к тому времени, когда его мать вышла из кино, уже ехал в поезде. Кроме того, он написал, что несколько дней тому назад мистер Вейнрайт очень удивился, увидев его во дворе. Старик думал, что Билл уже уехал в город.

Мысль о Вейнрайте не давала женщине покоя. Этот проклятый старик, во все сующий свой нос! Он предсказал, что Билл уедет — и в критический момент Билл действительно уехал. А с ним и все ее надежды. Филлис выйдет за Чарли Козенса, и что тогда? Что станет с бедной, никому не нужной сорокапятилетней женщиной?

«Старик, — думала она, спускаясь по лестнице, — это он все придумал. Проклятый старикашка! Сначала сказал Биллу про город, потом Филлис — за кого ей выйти замуж, а затем попытался испугать меня разговорами о повешенных. Повешенные?»

Она замерла, словно налетев на стену. В глазах у нее помутилось. Если все остальные пророчества сбылись, то почему бы и этому не сбыться? Но если ты никого не убил, то они не могут тебя повесить! Кого она может убить? Вейнрайта? Нет, такой глупости она не сделает!

Она не помнила, как прошел завтрак. Словно сквозь туман она услышала заданный собственным голосом вопрос:

— А где же мистер Вейнрайт?

Он вышел на прогулку. Мама, ты нездорова?

Нездорова? И кому только в голову придет задать такой дурацкий вопрос? Нездоров будет этот проклятый старик — после того, как она с ним побеседует.

У нее остались какие-то смутные воспоминания о том, как она мыла тарелки; а потом — странный, черный провал… живая, жестокая ночь, окутавшая ее сознание… уехал… Билл… надежда… проклятый старик…

Она стояла у двери на веранду, в сотый уже, наверное, раз выглядывая во двор, в надежде увидеть возвращающегося с прогулки Вейнрайта. В этот миг все и произошло.

Вот дверь, вот веранда. А через секунду, в двух шагах от нее, прямо из воздуха, материализовался старик. Он открыл дверь, зашатался, и рухнул к ее ногам, корчась в агонии, а она что-то кричала ему…

— Она так все и рассказала полиции, — сказал Кент, — что старик просто взял и умер. Но врач, обследовавший труп, пришел к выводу, что мистер Вейнрайт задохнулся. Кроме того, в истерике она рассказала о себе абсолютно все, и в итоге ей никто не поверил.

— Известно, — продолжал Кент после короткой паузы, — что очень старые люди могут задохнуться, если, например, у них слюна попадает не в то горло, или из-за паралича дыхательных путей во время шока…

— Шока?! — воскликнул врач. — Вы что?.. — похоже он просто не мог найти слов. — Вы что, серьезно думаете, что ваш разговор с мистером Вейнрайтом сегодня утром вызвал его внезапное появление перед миссис Кармоди… уж не знаю, сколько лет тому назад? Вы хотите мне сказать, что это в результате шока..

— Я пытаюсь вам сказать, — прервал его Кент, — что у нас остались буквально минуты, чтобы предотвратить самоубийство. Если мы успеем ей все объяснить, то у нее исчезнет причина лишать себя жизни. Ради бога, идемте скорее!

— Но как же предсказание? — спросил врач, вставая. — Если у этого старика и вправду были такие способности, то как же мы можем изменить предначертанное?

— Послушайте, — вспылил Кент. — Я сегодня уже повлиял на прошлое из будущего. Могу же я изменить будущее из… Да пойдемте же!

Он не мог оторвать глаз от этой женщины. Она сидела в своей маленькой светлой комнатке и улыбалась с того самого момента как они вошли. Теперь, правда, несколько неуверенно. А врач все говорил и говорил.

— Это значит, — наконец спросила она, — что меня освободят? Что вы напишете моим детям, и они приедут и заберут меня отсюда?

— Совершенно верно! — искренне заверил ее Кент. Что-то здесь было не так, но что? — Насколько я знаю, ваш сын, Билл, работает на заводе. Он женился. Ваша дочь — стенографистка на том же предприятии.

— Да, это так, — кивнула она.

Потом, когда они вернулись в кабинет, сестра принесла голодному Кенту разогретую кашу, которую здесь подавали на завтрак.

— Никак не могу понять, — хмурился Кент. — Казалось бы, теперь все должно быть хорошо. Ее дети работают. Эта девушка, Филлис, вышла за Чарли Козенса, и они живут на его ферме. Что касается самой миссис Кармоди, то у меня не сложилось впечатление, что она собирается повеситься — это-то и сбивает меня с толку. Она пребывала в хорошем настроении. Улыбалась. Ее комната любовно украшена множеством всяческих искусно вышитых вещиц.

— Действительно, — согласился врач, — ее история болезни свидетельствует, что у нас никогда не было с ней никаких трудностей. За примерное поведение она получила привилегию заниматься вышивкой… Что случилось?!

«Интересно, — подумал Кент, — он выглядит столь же сумасшедшим, как та мысль, которая только что пришла ему в голову?»

— Доктор, — с трудом выговорил он, — есть еще психологический аспект, о котором я совершенно забыл. — Скорее! — он вскочил. — Надо вернуться к ней и сказать, что она может здесь остаться!

Они услышали, как где-то неподалеку захлопали двери; кто-то пробежал по коридору. В кабинет ворвался санитар.

— Доктор! — выпалил он. — Женщина повесилась! Миссис Кармоди. Она разрезала на куски свое платье, и…

Когда они пришли, ее уже вынули из петли. Смерть сделала миссис Кармоди тихой и спокойной; на губах застыла слабая улыбка.

— Здесь некого винить, — прошептал Кенту врач. — Как могут здоровые, нормальные люди понять, что самым страстным желанием ее жизни всегда была безопасность и уверенность в завтрашнем дне. И что именно здесь, в доме для умалишенных она получила то, что так долго искала.

Но Кент его не слышал. Его знобило; и комната, и заполнившие ее люди казались невероятно, необыкновенно далекими. Перед его мысленным взором стоял дом Вейнрайтов — пустой, с заколоченными окнами… И однако еще много, много лет из него будет выходить высокий, худой, подтянутый старик. Выходить и гулять по окрестностям, пока и его не призовет к себе смерть, которая давным-давно взяла в свои объятия его тело.

Впрочем, наступит время, когда… когда и призрак мистера Вейнрайта перестанет бродить по земле.

Пробуждение

Остров был стар, очень стар. Даже Иилах, который лежал у входа во внутреннюю лагуну миллионы миллионов лет, не понимал, пока был еще жив, что это гребень первородного материка, восставшего над водами в первые дни творения.

Остров был длиной примерно в три мили и шириной в полторы мили в самом широком месте. Он судорожно изогнулся вокруг синей лагуны, подобно гигантскому человеку, пытающемуся дотянуться руками до пальцев ног. Сквозь оставшийся просвет в лагуну врывалось море.

Волнам было тесно в узком канале. С бесконечным упорством они пытались разрушить каменные стены, и рев прибоя был здесь особенно хриплым и яростным — символ вечной битвы между осажденной сушей и штурмующим ее океаном.

На самом стрежне под грохочущими волнами лежал Иилах, забытый временем и вселенной.

В начале 1941 года к острову пришли японские корабли и проникли через бурную стремнину канала в тихую лагуну. С палубы одного из кораблей пара любопытных глаз заметила странный предмет в русле неспокойных вод. Но обладатель этих глаз был на службе у правительства, которое строго пресекало всякую деятельность своих подданных, если она не имела прямого отношения к войне. Поэтому инженер Таку Онило ограничился тем, что отметил в своем отчете:

«В устье канала на дне находится массивное образование из блестящей, похожей на гранит породы, длиной около четырехсот футов при ширине в девяносто футов»

Маленькие желтокожие люди построили подземные резервуары для бензина и нефти и покинули остров.

Океан наступал и отступал, снова наступал и снова отступал. Так проходили дни и годы, а десница времени тяжела. Дождливые сезоны приходили в положенный срок, и вскоре ливни смыли все следы, оставленные человеком. Там, где машины обнажили землю, поднялись зеленые заросли. Окончилась война. Подземные резервуары слегка осели в своих каменных гнездах, и в главных нефтепроводах появились многочисленные трещины. Нефть медленно просачивалась наружу, и воды лагуны годами покрывала радужная пленка

В сотнях миль от острова вблизи атолла Бикини произвели один взрыв, затем другой, и перепутанные течения понесли радиоактивные воды неведомыми Путями. Первая волна потенциальной энергии достигла острова ранней осенью 1946 года.

Еще несколько лет спустя терпеливый чиновник, разбирая в Токио архив императорского военно-морского флота Японии, обнаружил документ о существовании тайного нефтехранилища. По прошествии должного срока, в 19… году, эскадренный миноносец «Коулсон» отправился в обычное для таких случаев инспекционное плавание.

Час апокалипсиса пробил.

Капитал-лейтенант Кент Мейнард угрюмо рассматривал остров в бинокль. Он был готов к неприятным неожиданностям, однако не ждал ничего сверхъестественного.

— Обычный подлесок, — пробормотал он. — Цепь холмов, хребет острова, деревья…

И тут он умолк.

На обращенном к ним склоне пальмовый лес прорезала широкая просека. Деревья на ней были глубоко вдавлены в гигантскую борозду, уже поросшую травой и молодым кустарником. Борозда шириной примерно в сотню футов тянулась от берега вверх по склону и обрывалась у длинного плоского утеса, лежавшего близ вершины холма.

Ничего не понимая, Мейнард уставился на фотографии острова, сделанные еще японцами. Машинально он обратился к своему заместителю лейтенанту Джерсону.

— Черт побери! — сказал он. — Как очутился здесь этот утес? Его нет ни на одной фотографии.

Едва успев закрыть рот, он уже пожалел о сказанном Джерсон взглянул на него с чуть прикрытой иронией и пожал плечами.

— Наверное, мы попали не на тот остров.

Мейнард счел за лучшее промолчать. Этот Джерсон был странным типом. На языке у него всегда вертелись какие-нибудь колкости.

— Пожалуй, эта штука весит миллиона два тонн, — продолжал лейтенант. — Может, японцы нарочно притащили ее сюда, чтобы сбить нас с толку?

Последние слова Джерсона еще больше уязвили его: как раз в это мгновение, глядя на утес, он и в самом деле подумал о японцах. Однако вес утеса, определенный лейтенантом довольно точно, заставил его отказаться от столь диких предположений. Если бы японцы могли сдвинуть с места утес, весящий два миллиона тонн, они бы выиграли войну.

Они вошли в лагуну без всяких происшествий. Проход оказался шире и глубже, чем предполагал Мейнард, судя по японской карте, и это облегчило задачу. Обедали они уже в лагуне под прикрытием береговой гряды. Мейнард заметил на воде нефтяные пятна и тотчас приказал следить, чтобы кто-нибудь не бросил за борт спичку. Посовещавшись с офицерами, он решил поджечь эту нефть, когда работа будет закончена и эсминец выйдет из лагуны.

Примерно в половине второго шлюпки были спущены на воду и быстро добрались до берега. Еще через час с помощью калек, снятых с японских планов, удалось отыскать все четыре замаскированных нефтехранилища. Понадобилось немного больше времени, чтобы определить их размеры и выяснить, что три из них пусты. Только четвертое, самое маленькое, оказалось совершенно целым и полным высокооктанового бензина примерно на семнадцать тысяч долларов. Это была слишком маленькая добыча для крупных танкеров, которые все еще выкачивали остатки горючего из американских и японских нефтехранилищ на островах. Мейнард подумал, что сюда надо было бы прислать за бензином лихтер, но это уже его не касалось.

Несмотря на то, что все было закончено довольно быстро, Мейнард с трудом поднялся на борт.

— Что, сэр, совсем выдохлись? — спросил Джерсон излишне громко.

Мейнард ощетинился и решил обследовать утес в тот же вечер. Сразу после ужина он вызвал добровольцев. Было уже совсем темно, когда Мейнард с командой из семи матросов и боцманом Юэллом высадились на песчаный пляж, окаймленный высоченными пальмами. Не теряя времени, они двинулись в глубь острова.

Луны не было, и лишь звезды мерцали среди разорванных облаков — последних примет только что закончившегося дождливого сезона. Они шли по дну гигантской борозды, инкрустированному поваленными деревьями. При слабом свете фонариков эти бесчисленные стволы, обугленные, впрессованные в землю какой то сверхъестественной силой, производили тягостное впечатление…

Мейнард услышал, как один из матросов пробормотал:

— Ну и тайфун же здесь был… Натворить такое!

«Не тайфун, — подумал Мейнард. — Всесокрушающий ураган, такой страшный, такой чудовищный, что…» И тут мысль его словно споткнулась. Он не мог себе представить ураган, способный протащить двухмиллионотонную глыбу четверть мили, да еще вверх по склону, на высоту четырехсот футов над уровнем моря. Вблизи поверхность утеса выглядела как обыкновенный гранит. В лучах фонариков он переливался бесчисленными розовыми искрами. Мейнард вел свою команду вдоль поверженного великана, подавленный его размерами в длину он насчитал четыреста шагов, и эта глыба нависала над людьми как гигантская мерцающая стена. Даже верхний конец утеса, глубоко зарывшийся в землю, возвышался над их головами футов на пятьдесят.

Ночь становилась все более жаркой, удушающе жаркой Мейнард обливался потом. Лишь мысль о том, что он выполняет свой долг в столь тяжелых условиях, приносила ему удовлетворение. Он постоял в нерешительности, мрачно наслаждаясь напряженным безмолвием первозданной ночи, потом наконец сказал:

— Отколите вот здесь и вот там несколько образцов! Эти розовые прожилки довольно любопытны.

Несколько секунд спустя нечеловеческий вопль разорвал ночную тишину. Вспыхнули фонарики. Они осветили матроса Хикса, который бился в корчах на земле рядом с утесом. В скрещении лучей все увидели его руку запястье казалось тлеющим черным початком кукурузы.

Он прикоснулся к Иилаху.

Мейнард сделал обезумевшему от боли матросу укол морфия и поспешил доставить его на корабль. Тотчас связались с базой. Дежурный хирург шаг за шагом давал по радио указания, как вести операцию. Было решено, что за пострадавшим прилетит санитарный самолет. В штабе, видимо, недоумевали, как могло все это случиться, потому что оттуда запросили «более подробные сведения» относительно «горячего» утеса, к утру там уже окрестили его метеоритом. Мейнард, который обычно никогда не спорил с начальством, на сей раз, услышав такое определение, насупился и позволил себе заметить, что этот «метеорит» весит два миллиона тонн и лежит на поверхности острова.

— Я пошлю второго механика измерить температуру, — сказал он.

Судовой термометр показал, что температура поверхности утеса едва достигает восьмисот градусов по Фаренгейту (Примерно 430° по Цельсию). И тогда Мейнарду задали вопрос, от которого он побелел.

— Да, сделали, — ответил он. — Радиоактивность воды чуть выше нормы. Есть! Мы немедленно уйдем из лагуны и будем ждать корабль с учеными на внешнем рейде

Он поспешил закончить разговор. Девять человек побывали всего в нескольких ярдах от утеса, в зоне смертоносного излучения. Да и эсминец, стоявший в полумиле от берега, тоже должен был получить опасную дозу радиации.

Однако золотые лепестки электроскопа не шевелились, а опущенный в воду счетчик Гейгера — Мюллера лишь слабо потрескивал, да и то с большими интервалами. Немного успокоившись, Мейнард спустился вниз навестить матроса Хикса. Пострадавший забылся беспокойным сном, но, как видно, не собирался умирать, что было уже неплохим признаком. Когда прилетел санитарный самолет, прибывший на нем врач перевязал Хикса и взял на анализ кровь у всего экипажа. Поднявшись на мостик, этот симпатичный молодой человек доложил Мейнарду.

— Ну что ж, могу сказать, что подозрения не оправдались. На корабле все в полном порядке, даже Хикс, если не считать его руки. Для восьмисот по Фаренгейту она сгорела чертовски быстро. Не понимаю. Пять минут спустя, когда они все еще стояли на мостике, пронзительные дикие крики с нижней палубы взорвали тишину уединенного островка.

Что-то дрогнуло в глубине Иилаха, шевельнулось. Смутное воспоминание о себе самом, о том, что он должен был сделать.

В сущности, сознание впервые вернулось к нему в конце 1946 года, когда он ощутил прилив энергии извне. Внешний приток ослабел и постепенно исчез. Его энергия была ничтожно слаба. Кора планеты, той, которую он знал раньше, трепетала от приливов и отливов потенциальных сил еще не остывшего юного мира, только что вышедшего из звездной стадии. И лишь долгое время спустя Иилах до конца понял, в какое катастрофическое положение он попал. Сначала же, пока жизнь в нем еле теплилась, он был слишком сосредоточен в себе самом, чтобы обращать внимание на окружающее.

Усилием воли он заставил себя проанализировать и оценить обстановку. Напрягая радарное зрение, он обозрел свой новый странный мир. Иилах лежал на невысоком плато близ вершины горы. Более безжизненного зрелища не хранилось в ячейках его памяти. Здесь не было ни искры атомного огня, не было кипящей лавы, всплесков энергии, выбрасываемой к небесам силой могучих подземных взрывов.

Гора, которую он видел, не представлялась ему островом среди бескрайнего океана. Он воспринимал предметы под водой точно так же, как над поверхностью. Его зрение, основанное на сверхультракоротких волнах, не позволяло ему видеть воду. Он понял, что находится на старой, умирающей планете, где жизнь давным-давно угасла. Он был одинок и тоже обречен на смерть, если только ему не удастся отыскать источник, который вернет ему силы.

Простой логический процесс заставил его двинуться вниз по склону навстречу потоку атомной энергии. Но неизвестно почему он очутился ниже несущего радиацию уровня, и ему пришлось отползти назад. Поскольку он уже двигался вверх по склону, Иилах начал тяжело взбираться на ближайшую вершину, чтобы выяснить, что находится позади нее.

Когда он выбрался из невидимой и неощутимой воды лагуны, произошло сразу два взаимоисключающих события. Иилах оказался отрезанным от несомой течениями атомной энергии. И одновременно вода перестала угнетать нейтронную и дейтронную деятельность его собственного организма. Жизнь его тела сразу стала интенсивнее. Период медленного угасания миновал. Он опять превратился в гигантскую самозаряжающуюся батарею, способную черпать нормальные дозы радиоактивной жизни из составляющих его элементов. И хотя дозы эти по-прежнему оставались совершенно недостаточными, Иилах снова подумал: «Я что-то должен сделать. Но что?» Иилах напрягся. Все усиливающийся поток электронов ринулся в огромные ячейки его памяти. Но память молчала, и поток ослаб.

Постепенное пробуждение жизненной активности позволило ему составить более ясное, более точное представление об окружающем. Он начал посылать волну за волной ощупывающие радарные сигналы к Луне, к Марсу, ко всем планетам солнечной системы; и по мере того, как отраженные сигналы возвращались к нему, Иилах с возрастающей тревогой убеждался, что все это тоже мертвые тела.

Он был в плену мертвой системы, обреченный на неотвратимую гибель, когда его внутренняя энергия иссякнет, он станет частицей безжизненной массы планеты, на которую его забросили. И тогда он осознал, что уже был мертв. Каким образом это произошло, он не мог понять, помнил только, что разрушительная, парализующая субстанция внезапно обрушилась на него, окружила и подавила все жизненные процессы. Со временем распад химических элементов превратил эту субстанцию в безобидную массу, не способную более изолировать его от мира.

Теперь он снова жил, но такой слабой, еле теплящейся жизнью, что ему оставалось только ждать конца. И он ждал.

В 19… году он увидел эсминец, плывущий к нему по небу. Задолго до того, как корабль замедлил ход и остановился прямо под ним, Иилах уже понял, что эта форма жизни не имеет с ним ничего общего. Внутри был слабенький источник искусственного тепла, сквозь внешние стенки Иилах улавливал мерцание тусклых огней.

Весь этот первый день Иилах ждал, что существо обратит на него внимание. Но от корабля не исходило никаких волн. Он был мертв, и, тем не менее, он парил в небе над плато. Этого немыслимого явления Иилах не мог объяснить. Он не ощущал воды, не мог себе даже представить воздух, и его ультракороткие излучения проходили сквозь людей, как если бы их вообще не было. Поэтому сейчас он понимал лишь одно: перед ним чужая форма жизни, сумевшая приспособиться к условиям мертвого для него мира.

Но постепенно Иилах начал волноваться. Существо могло свободно передвигаться над поверхностью планеты. Возможно, оно знает, не сохранился ли где-нибудь источник атомной энергии. Но как установить контакт? На следующий день, когда Солнце стояло в зените, Иилах направил на крейсер луч вопрошающей мысли. Он нацелился прямо на тусклые огни машинного отделения, где, по его представлению, должен был находиться разум чуждого существа.

Тридцать четыре человека, погибшие в машинном отделении, были похоронены на самом берегу. Оставшиеся в живых матросы и офицеры перебрались на полмили в глубь острова. Сначала они решили разбить здесь лагерь и ждать, пока покинутый всеми «Коулсон» не перестанет испускать смертоносную радиацию. Но на седьмой день, когда транспортные самолеты уже начали доставлять научных работников со всем их оборудованием, трое матросов заболели, и анализ крови показал, что у них катастрофически падает количество красных кровяных телец. Поэтому Мейнард, не дожидаясь указаний свыше, приказал переправить всю команду на Гавайские острова.

Офицерам он предоставил право выбора, однако предупредил второго механика, первого артиллерийского офицера и тех мичманов, которые помогали выносить трупы на палубу, чтобы они, не надеясь на судьбу, тотчас улетели с первым же самолетом. Хотя приказ об эвакуации касался всех матросов, многие попросили разрешения остаться. И около десятка из них это разрешение получили после того, как были тщательно опрошены Джерсоном и сумели доказать, что и близко не подходили к опасной зоне.

Мейнард предпочел бы, чтобы Джерсон убрался с острова одним из первых, но эта его надежда не сбылась. Джерсон остался вместе с лейтенантами-артиллеристами Лаусоном и Хори и мичманами Мак-Пелти, Манчиевым и Робертсом.

Среди матросов старшими по званию оказались главный стюард-казначей Дженкинс и старший боцман Юэлл.

Военных моряков на острове словно не замечали, разве что иногда просили убраться со своими палатками куда-нибудь подальше. Наконец, когда стало ясно, что их не оставят в покое, Мейнард скрепя сердце приказал перенести лагерь на самую дальнюю косу, туда, где пальмы расступались, окружая травянистую поляну.

Неделя проходила за неделей, но никаких распоряжений относительно его команды не поступало; Мейнард сначала удивлялся, а потом впал в мрачность. Но вот в одном из номеров официальной газетенки, которая появилась на острове вслед за учеными, бульдозерами и бетономешалками, во «внутреннем обзоре» Мейнард вычитал кое-что, приоткрывшее перед ним завесу. Если верить автору статьи, между флотским начальством и важными шишками из Комиссии по атомной энергии разгорелся скандал. В результате морякам приказали «не вмешиваться».

Мейнард читал обзор со смешанным чувством, в нем крепло убеждение, что он остался единственным уполномоченным военно-морского флота на острове. Эта мысль вызывала в его воображении головокружительные картины — он видел себя в роли адмирала, если только ему удастся найти правильное решение. Но никакого иного решения, кроме как сидеть здесь и следить в оба глаза за всем происходящим, он так и не мог придумать.

Мейнард потерял сон. Целыми днями как можно незаметнее ходил он по острову и осматривал наиболее интересные установки и палаточные городки, в которых разместилась целая армия ученых и их помощников. А по ночам он перебирался из одного тайного укрытия в другое, наблюдая за ярко освещенным берегом лагуны.

Остров казался сказочным, сверкающим оазисом под куполом черной тихоокеанской ночи. Гирлянды огней тянулись над шелестящими волнами вдоль берега на целую милю. На фоне этого зарева вырисовывалось тяжелое сооружение, длинная коробка из массивных железобетонных стен, протянувшихся параллельно друг другу от подножия до самой вершины холма. Внутри открытой сверху коробки лежал утес, и защитные стены подступали к нему почти вплотную, чтобы отрезать его от всего остального мира. На стенах тоже горели фонари. Только к полуночи рычание бульдозеров замолкало, бетономешалки, вывалив последние порции смеси, спускались по временной дороге на пляж, и наступала тишина. Вся громоздкая организация людей и механизмов погружалась в тревожный сон.

Мейнард ждал этого момента с горькой терпеливостью человека, делающего гораздо больше, чем от него требуется.

Его терпеливость принесла плоды. Он оказался единственным человеком, который собственными глазами увидел, как утес вполз на вершину холма.

Это было потрясающее зрелище. До часу ночи оставалось минут пятнадцать, и Мейнард уже считал этот день пропащим, когда вдруг раздался непонятный звук. Похоже было, что самосвал высыпал целый кузов щебенки. В первое мгновение Мейнард испугался только за свой секретный наблюдательный пункт: сейчас его обнаружат и все узнают о его ночной деятельности. Но уже в следующее мгновение он увидел при свете фонарей надвигающийся утес.

Железобетонные стены с грохотом рушились и крошились под неудержимым натиском. Пятьдесят, шестьдесят, наконец, все девяносто футов чудовища вздыбились над холмом, тяжело ухнули на вершину, и здесь утес снова замер.

Два месяца Иилах наблюдал за судами, которые заходили в лагуну. Его заинтересовало, почему все они следуют одним и тем же путем. Может быть, способности их ограничены и потому они держатся на одном и том же уровне? Но еще интереснее был тот факт, что неведомые существа каждый день огибали остров и куда-то исчезали, скрываясь за высоким выступом на восточном берегу. И каждый раз, по прошествии нескольких дней, они снова появлялись в его поле зрения, тем же путем заходили в лагуну и повисали там над поверхностью планеты.

В течение этих месяцев Иилах с удивлением замечал несколько раз другие маленькие, но гораздо более мощные крылатые корабли, которые стремительно падали с большой высоты и тоже исчезали где-то на востоке. Всегда на востоке. Любопытство мучило его, но он боялся тратить свои запасы энергии. Наконец он заметил зарево огней, освещавших по ночам восточную часть неба. Он освободил часть мощной взрывной энергии на нижней поверхности своего тела, что придало ему поступательное движение, и преодолел последние семьдесят-восемьдесят футов, отделявшие его от вершины холма. И сразу же пожалел об этом.

Недалеко от берега на рейде стоял один корабль. Зарево огней над восточным склоном холма, по-видимому, не имело своего источника энергии. Пока он осматривался, десяток грузовиков и бульдозеров суетились вокруг него, причем некоторые приближались к нему почтя вплотную. Что именно они делали и чего хотели, он не мог понять. Он посылал в различных направлениях вопрошающие излучения, но ни на одно не получил ответа.

Потом он бросил это безнадежное дело.

На следующее утро утес все еще лежал на вершине холма, и теперь обе части острова были беззащитны перед обжигающими зарядами энергии, которые он ночью беспорядочно излучал во все стороны.

Первый рапорт о причиненном ущербе Мейнард услышал от стюарда-казначея Дженкинса. Семь шоферов с грузовиков и два бульдозериста погибли, с десяток человек получили тяжелые ожоги, и вся двухмесячная работа пошла прахом.

Видимо, ученые посовещались и приняли какое-то решение, потому что вскоре после полудня бульдозеры и грузовики, нагруженные всяким оборудованием, двинулись куда то мимо лагеря моряков. Отправленный следом за ними матрос вернулся и доложил, что ученые перебираются на мыс в дальнем нижнем конце острова.

Незадолго до сумерек произошло важное событие. На освещенную площадку перед палатками пришел сам начальник экспедиции со своими четырьмя учеными помощниками и сказал, что хочет видеть Мейнарда. Гости улыбались, держались дружелюбно, со всеми здоровались за руку. Мейнард представил им Джерсона, который, как на грех, (по мнению Мейнарда) оказался в это время в лагере. И тут делегация ученых перешла к делу.

— Как вы знаете, — сказал их начальник, — «Коулсон» радиоактивен лишь отчасти. Кормовая орудийная башня совсем не пострадала, а потому мы просим, чтобы вы в порядке сотрудничества обстреляли этот утес и разбили его на куски.

Прошло какое то время, прежде чем Мейнард, опомнился от удивления и сообразил, как ему следует ответить.

В течение нескольких следующих дней он только спрашивал ученых, уверены ли они, что утес можно разбить и тем самым обезопасить. Но в их просьбе отказал сразу. Лишь на третий день он нашел для этого вескую причину.

— Все ваши предосторожности, джентльмены, недостаточны, — сказал он. — Вы переместили свой лагерь, но я считаю, что с точки зрения безопасности этого мало, если утес действительно взорвется. Но, разумеется, если я получу приказ от моего командования исполнить вашу просьбу, в таком случае…

Он оставил фразу незаконченной, поняв по их разочарованным лицам, что они уже имели по этому поводу не один горячий разговор по радио со своим собственным начальством. Прибывшая на четвертый день газетенка сообщила, что один из «высших» морских офицеров в Вашингтоне сделал заявление, согласно которому «любое решение подобного рода может быть принято только представителем военноморского флота на острове». Кроме того, в статье говорилось, что военно-морское ведомство готово выслать на место своего специалиста-атомщика, если к ним обратятся с такой просьбой по соответствующим официальным каналам.

Мейнарду стало ясно, что он действует именно так, как этого хотелось бы его начальству. К сожалению, как раз тогда, когда он дочитывал статью, тишину разорвал безошибочно узнанный им грохот пятидюймовых орудий эсминца, самый резкий из всего артиллерийского оркестра.

Мейнард, шатаясь, вскочил на ноги. Он бросился бежать к ближайшей высоте. Прежде чем он достиг ее, с той стороны лагуны снова донесся резкий удар, а затем последовал оглушительный взрыв возле самого утеса Мейнард добежал до своего наблюдательного пункта и увидел сквозь призмы бинокля с десяток человек, которые суетились на корме позади орудийной башни. Ярость и возмущение с новой силой охватили коменданта острова. Он решил немедленно арестовать всех, кто пробрался на эсминец, за опасное и злостное нарушение приказа.

У него мелькнула смутная мысль, что настали поистине печальные времена, если изза внутриведомственных склок люди решаются открыто попирать авторитет армии и флота, словно для них нет ничего святого. Но эта мысль исчезла так же быстро, как и появилась.

Он дождался третьего залпа, затем устремился вниз к своему лагерю. Мейнард послал восемь моряков на пляж, чтобы перехватить тех, кто попытается вернуться на остров. С остальными своими людьми он поспешил к ближайшей шлюпке. Им пришлось огибать мыс кружным путем, так что когда Мейнард добрался до опустевшего и снова безмолвного «Коулсона», он заметил вдалеке лишь моторную лодку, уходившую за выступ берега.

Мейнард колебался. Что делать — пуститься в погоню? В бинокль было хорошо видно, что утес почти не пострадал. Неудача этих штатских крыс развеселила его и в то же время обеспокоила. Когда начальство узнает, что он не принял необходимых мер и позволил посторонним проникнуть на корабль, его не похвалят.

Он все еще раздумывал об этом, когда Иилах двинулся вниз по холму прямо на эсминец.

Иилах заметил первую яркую вспышку орудийного залпа. В следующее мгновение он увидел мчащиеся на него маленькие предметы. В давным-давно забытые старые времена он научился защищаться от метательных снарядов. И теперь автоматически сжался, чтобы отразить удар.

Но эти предметы, вместо того чтобы просто ударить, взорвались. Сила взрыва ошеломила его. Защитная кора треснула. Сотрясение прервало и замкнуло поток энергии между электронными ячейками в его огромном теле.

Автоматические стабилизирующие пластины мгновенно послали восстанавливающие импульсы. Раскаленная полужидкая материя, составляющая большую часть его массы, стала еще горячее, еще подвижнее. Слабость соединений, вызванная страшным потрясением, усилила приток жидкой материи к поврежденным местам, где жидкость сразу затвердела под огромным давлением. Память восстановилась. Иилах старался понять, что это было. Попытка установить контакт?

Такая возможность взволновала его. Вместо того чтобы закрыть зияющую брешь в своей внешней броне, он лишь укрепил следующий за ней защитный слой, чтобы приостановить утечку радиоактивной энергии. И стал ждать. Еще один метательный снаряд и страшный взрывной удар при столкновении…

После дюжины таких ударов, которые разрушали его защитный панцирь, Иилахом овладело сомнение. Если это и были сигналы, он не мог их принять или понять. Он ускорил химическую реакцию, которая должна была укрепить внешний панцирь. Но взрывающиеся предметы разбивали его защиту быстрее, чем он успевал затягивать пробоины.

Однако он все еще не мог поверить, что это было нападение. За все его предыдущее существование никто не нападал на него таким способом. Каким именно способом действовали против него раньше, Иилах тоже не мог вспомнить. Но, во всяком случае, не на таком примитивном, чисто молекулярном уровне.

Когда, наконец, он все же убедился, что это нападение, Иилах не почувствовал гнева. Защитные рефлексы его были логическими, а не эмоциональными. Он рассмотрел эсминец и решил, что его следует удалить от себя. И впредь надо будет удалять любое подобное создание, если оно попытается приблизиться. И все движущиеся предметы, которые он видел с вершины холма, — от всего этого надо избавиться.

Он двинулся вниз по склону холма.

Существо, неподвижно парившее над плато, перестало изрыгать пламя. Когда Иилах приблизился, единственным признаком жизни был удлиненный предмет гораздо меньшего размера, который быстро плыл вдоль борта.

В этот момент Иилах погрузился в воду.

Он ощутил что-то вроде шока. Он почти забыл, что на этой пустынной горе был определенный уровень, ниже которого все его жизненные силы ослабевали.

Иилах заколебался. Затем медленно двинулся дальше вниз, в угнетающую среду, чувствуя, что теперь он достаточно силен, чтобы противостоять такому чисто негативному давлению.

Эсминец снова открыл по нему огонь.

Снаряды, выпущенные почти в упор, вырывали глубокие воронки в девяностофутовом утесе, каким Иилах представлялся врагу. Когда эта каменная громада коснулась эсминца, стрельба прекратилась. Мейнард, защищавший корабль до последней возможности, бросился со своими людьми в шлюпку у противоположного борта и теперь уходил на предельной скорости.

Иилах толкнул эсминец. Боль от титанических ударов была подобна боли, которую испытывает любое живое существо при частичном разрушении его тела. Медленно, с трудом, он восстанавливал самого себя. А потом с яростью, гневом и уже со страхом толкнул еще раз. Через несколько минут он отбросил это странное неуклюжее существо на скалы у самого края платформы. Дальше этих скал гора уходила вниз крутым обрывом.

И тут случилось неожиданное. Попав на скалы, нелепое существо начало содрогаться и раскачиваться, словно внутри него пробудились какие-то разрушительные силы. Оно упало на один бок, словно раненый зверь, еще раз вздрогнуло и начало разваливаться на части.

Это было удивительное зрелище. Иилах выполз из воды, поднялся на гору и снова начал спускаться по другому склону к лагуне, куда только что зашел грузовой корабль. Однако грузовоз успел обогнуть мыс, войти в канал и убраться из лагуны. Проплыв над мрачной глубокой долиной, начинавшейся за внешними рифами, он удалился на несколько миль, замедлил ход и стал на якорь.

Иилаху хотелось отогнать его подальше, но он был ограничен в своих движениях. Поэтому, едва грузовоз остановился, Иилах развернулся и пополз к мысу, где собрались в кучу маленькие предметы. Он не замечал людей, которые спасались на отмелях недалеко от берега и оттуда в относительной безопасности следили за разгромом своего лагеря.

Иилах, распаленный гневом, обрушился на машины. Немногие шоферы, пытавшиеся их спасти, превратились в кровавую кашу среди сплющенного металла.

В тот день многие пострадали от собственной фантастической глупости или паники. Иилах двигался со скоростью около восьми миль в час. И все же триста семнадцать человек попались в индивидуальные ловушки и были раздавлены чудовищем, которое даже не подозревало об их существовании. Очевидно, каждому казалось, что Иилах гонится именно за ним.

Наконец Иилах взобрался на ближайшую высоту и оглядел небо в поисках новых противников. Но увидел только грузовоз милях в четырех от берега — этого нечего было опасаться.

Темнота медленно опускалась на остров. Мейнард осторожно шел по траве, освещая прямо перед собой крутой спуск лучом фонарика. Каждые несколько шагов он спрашивал:

— Есть здесь кто-нибудь?

Так продолжалось уже несколько часов. В сгущавшихся сумерках моряки разыскивали уцелевших, сажали их в шлюпку и отвозили через лагуну по каналу на рейд, где стоял грузовой корабль.

По радио был передан приказ. За сорок восемь часов они должны были закончить эвакуацию. После этого автоматически управляемый самолет сбросит бомбу.

Мейнард представил себе, что он остался один на этом погруженном во мрак острове, обители чудовища. И содрогнулся от почти чувственной радости. Он был бледен, его била лихорадка от ужаса и восторга. Все было, как в те далекие времена, когда его корабль шел в строю армады, обстреливающей японское побережье. Тогда он тоже скучал, пока не представил себя там, на берегу, в самой гуще разрывов.

Стон отвлек его от этих мыслей. При свете фонарика Мейнард различил знакомое лицо. Человек был придавлен упавшим деревом. Джерсон приблизился и сделал ему укол морфия. Мейнард нагнулся над раненым.

Это был один из всемирно известных физиков, прибывших на остров. Сразу же после катастрофы о нем без конца запрашивали по радио. Без его согласия ни один ученый совет не решался одобрить план бомбардировки, выдвинутый военно-морским штабом.

— Сэр, — начал Мейнард, — что вы думаете относительно…

Он поперхнулся и мысленно сделал шаг назад. На какой-то миг он забыл, что его флотское начальство, получив от правительства разрешение действовать по своему усмотрению, уже отдало приказ использовать атомную бомбу.

Ученый вздрогнул.

— Мейнард! — прохрипел он. — С этой штукой что-то нечисто. Не позволяй им делать ничего…

Глаза расширились от боли. Голос прервался.

Нужно было спросить его. Немедленно! Через несколько секунд великий ученый погрузится в наркотический сон и очнется не скоро. Через мгновение будет уже слишком поздно!

Это мгновение пролетело.

Лейтенант Джерсон поднялся на ноги.

— Ну вот, думаю, все будет в порядке, капитан, — сказал он. Потом повернулся к морякам с носилками: — Двое из вас отнесут этого человека в шлюпку. Осторожно! Я его усыпил.

Мейнард последовал за носилками, не говоря ни слова. Он чувствовал, что так и не успел принять самостоятельное решение.

Ночь тянулась бесконечно

Наконец наступил серенький рассвет. Вскоре после восхода солнца тропический ливень прошел над островом и унесся дальше, на восток. Небо стало удивительно синим, а море таким спокойным, что вода вокруг острова казалась неподвижным зеркалом.

Из синей дали, отбрасывая быструю тень на неподвижный океан, появился самолет с автопилотом. Еще не видя его, Иилах почувствовал, какой груз он несет. Дрожь пробежала по всему его телу. Огромные электронные ячейки раскрылись и замерли в жадном нетерпении, и на миг ему показалось, что это приближается кто-то из его породы.

Он послал навстречу ему предупреждающий мысль сигнал. Многие самолеты, которым он направлял свои мысленные волны, выходили из-под контроля, нелепо кувыркались и падали. Но этот не изменил курса. Когда он был почти над центром острова, громоздкий, тяжелый предмет отделился от него, лениво перевернулся несколько раз в воздухе и устремился прямо на Иилах. Он должен был взорваться примерно в ста футах над целью.

Механизм сработал безупречно, взрыв был титанический.

Когда потрясающее действие огромной массы новой энергии миновало, Иилах, полный жизни и сил, подумал с удивительной ясностью: «Ну конечно, как я мог забыть! Именно это я и должен сделать»

Ему было странно, что он так долго не мог вспомнить. Он был послан сюда во время межгаллактическои войны, которая, по-видимому, все еще продолжалась. С огромными трудностями его опустили на поверхность планеты, и здесь вражеские лазутчики сразу вывели его из строя. Но теперь он был готов выполнить задание.

Он произвел контрольные расчеты по Солнцу и далеким планетам, до которых доходили сигналы его радаров. Затем приступил к решающей операции, чтобы растворить все защитные поля внутри своего тела. Он собрал все силы внутреннего давления, и все его жизненные элементы в точно рассчитанное мгновение сжались разом для последнего решающего прыжка.

Взрыв, который чуть не вышиб Землю с ее орбиты, был зарегистрирован всеми сейсмографами планеты. А некоторое время спустя астрономы рассчитали, что еще немного, и Земля начала бы падать на Солнце. И ни один человек не увидел бы, как Солнце, превратившись в ослепительную сверхновую звезду, сожгло бы всю солнечную систему, прежде чем потускнеть и сжаться до своих прежних объемов.

Если бы даже Иилах знал, что война, бушевавшая десять тысяч миллионов веков назад, давно кончилась, он поступил бы точно так же.

У него не было выбора.

Атомные бомбы роботы не рассуждают.

Часы времени

— Женитьба, — скажет Терри Мэйнард, будучи благодушно настроенным, — дело святое. Уж я-то знаю. Два раза был женат, в 1905 и в 1967. За столько лет любой разберется что к чему.

И после этих слов он ласково поглядит на свою жену Джоан.

В тот самый вечер, когда разговор зашел в очередной раз, она вздохнула, закурила сигарету, откинулась на спинку кресла и пробормотала:

— Ах, Терри, ты просто невыносим. Опять?

Она отхлебнула коктейль из бокала, посмотрела невинными голубыми глазами на собравшихся гостей и сказала:

— Терри собирается рассказать о нашем с ним романе. Так что если кто уже слышал, то сандвичи и прочая снедь в столовой.

Двое мужчин и женщина поднялись и вышли из комнаты. Терри крикнул им вслед:

— Люди смеялись над атомной бомбой, пока она не свалилась им на головы. И кто-нибудь однажды поймет, что я вовсе не фантазирую и то, что произошло со мной, может случиться с каждым из них. Страшно даже подумать, но здесь открываются такие возможности, что взрыв атомной бомбы по сравнению с ними просто колеблющийся огонек свечи.

Один из гостей, оставшихся в комнате, удивленно заметил:

— Что-то я не пойму. Если вы были женаты в 1905 году, то, отбросив, разумеется, вопрос о том раздражении, которое должна испытывать ваша очаровательная супруга, не имея возможности впиться своими длинными ноготками в нежное личико своей древней соперницы, при чем здесь вообще атомная бомба?

— Сэр, — сказал Терри, — вы говорите о моей первой жене, да почиет она в мире.

— Никогда, — заявила Джоан Мэйнард. — Вот уж этого-то я как раз постараюсь не допустить.

Тем не менее она уселась поудобнее и проворковала:

— Продолжай, Терри, милый.

— Когда мне было десять лет, — начал свой рассказ ее супруг, — я был просто-таки влюблен в старинные дедушкины часы, висевшие в холле. Кстати, когда будете уходить, можете обратить на них внимание. Однажды, когда я открыл дверцу внизу и принялся раскачивать маятник, мне бросились в глаза цифры. Они начинались в верхней части длинного стержня — первая цифра была 1840 — и доходили до самого низа, где было написано 1970. Это произошло в 1950 году, и я помню, как был удивлен, увидев, что маленькая стрелка на хрустальной гирьке указывала точно на отметку 1950. Тогда я решил, что наконец-то сделал великое открытие о том, как работают все часы. После того как мое возбуждение улеглось, я, естественно, начал крутить гирьку, и помню, как она скользнула вверх, на отметку 1891.

В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и отпустил гирьку. Ноги у меня подкосились, и я упал. Когда я немного оправился и поднял голову, то увидел какую-то незнакомую женщину, да и все вокруг меня выглядело необычно. Вы, конечно, понимаете, что дело было в обстановке: мебели и коврах — все-таки этот дом находился во владении нашей семьи более века.

Но мне было десять лет, и немудрено, что я перепугался, особенно когда увидел эту женщину. Ей было около сорока лет, она была обета в старомодную длинную юбку, губы ее были поджаты от негодования и в руке она держала розгу. Когда я поднялся на ноги, дрожа от слабости, она заговорила:

— Джо Мэйнард, сколько раз я говорила, чтобы ты держался подальше от этих часов?

Когда она назвала меня по имени, я обмер. Тогда я еще не знал, что моего дедушку звали Джозеф. Напугало меня и то, что она говорила по-английски слишком чисто и внятно — мне даже не передать как. Когда же я понял, что в ее лице все явственнее проступают знакомые мне черты

— это было лицо моей прабабушки, портрет которой висел в кабинете отца, — я вконец перетрусил.

«С-с-с-с-с!» — Розга полоснула меня по ноге. Я увернулся и кинулся к двери, взвыв от боли. Я слышал, как она кричит мне вслед:

— Ну погоди, Джо Мэйнард, вот вернется отец…

Выбежав из дома, я очутился, как в сказке, в маленьком городке конца девятнадцатого века. Собака затявкала мне вслед. На улице паслись лошади, вместо тротуара был деревянный настил. Я привык лавировать среди автомобилей и ездить на автобусах, и потому был не в состоянии воспринять внезапно происшедшей перемены. Я так ничего и не помню о тех долгих часах, что провел на улице, но постепенно становилось темно, и я прокрался назад, к большому дому и уставился в единственное освещенное окно в столовой. Никогда в жизни мне не забыть того, что я увидел. За обеденным столом сидели мои прадедушка и прабабушка с мальчиком моего возраста, почти точной моей копией, если не считать насмерть перепуганного выражения лица, которого, надеюсь, у меня никогда не будет. Прадедушка был настолько сердит, что я прекрасно слышал через окно все, что он говорил:

— Ах вот как. Значит, ты попросту называешь свою собственную мать лгуньей. Ну погоди, я разберусь с тобой после обеда.

Я понял, что это из-за меня Джо достанется на орехи. Но для меня тогда важно было то, что в настоящий момент в холле возле часов никого не было. Я пробрался в дом весь дрожа, хоть и не имел никакого определенного плана действий. На цыпочках прокрался к часам, отворил дверцу и передвинул гирьку на отметку 1950. Все это я проделал не думая: мысли мои как бы сковало льдом.

Следующее, что я помню, это кричавшего на меня мужчину. Знакомый голос. Когда я поднял голову, то увидел своего собственного отца.

— Негодный мальчишка, — кричал он. — Сколько раз тебе говорили, чтобы ты держался подальше от этих часов!

Впервые в жизни порка принесла мне явное облегчение, и, пока я был маленьким, ни разу больше не подходил к этим часам. Правда, любопытство заставило меня начать осторожные расспросы о моих предках. Отец отвечал очень уклончиво. Взгляд его устремлялся куда-то вдаль, и он говорил:

— Я сам очень многого не понимаю в своем детстве, сынок. Когда— нибудь я все тебе расскажу.

Он умер внезапно, от воспаления легких. В ту пору мне исполнилось тринадцать лет. Его смерть была для нас потрясением не только душевным: с деньгами тоже не все ладилось. Среди прочих вещей мать продала и старинные дедушкины часы, и мы начали подумывать о том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за роста промышленности сильно подскочили цены на землю, которой мы владели на другом конце города. Я помнил о старых часах и о том, что со мной приключилось, но жизнь завертела меня: сначала колледж, потом эта дурацкая война во Вьетнаме я был, что называется, геройским мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана, — так что мне удалось заняться поисками часов лишь в начале 1966 года. Через скупщика, который в свое время приобрел их у нас, я узнал, где они находятся, и заплатил втрое дороже, чем мы за них получили, но часы того стоили.

Грузик на маятнике опустился до отметки 1966. Совпадение это просто потрясло меня. Но, что еще важнее, под нижней дощечкой, на самом дне, я обнаружил сокровище: дедушкин дневник.

Первая запись была сделана 18 мая 1904 года. Стоя перед часами на коленях с дневником в руках, я, естественно, решил проделать опыт. Были мои детские воспоминания реальными или только плодом моего воображения? Я тогда даже не подумал о том, что окажусь в прошлом в тот самый день, с которого начинался дедушкин дневник, но рука моя невольно поставила гирьку на отметку 1904. В последний момент на всякий случай я сунул в карман свой пистолет 38 калибра, а затем схватился за хрустальную гирьку.

Она была теплой на ощупь, и у меня создалось отчетливое впечатление вибрации.

На сей раз я не почувствовал никакой дурноты и уже собирался бросить эту затею, понимая, насколько она глупа, как взгляд мой упал на окружавшую меня обстановку. Диван в холле стоял на другом месте, ковры выглядели темнее, на дверях висели старомодные гардины из темного бархата. Сердце мое бешено заколотилось. В голове лихорадочно стучала мысль: что я скажу, если меня обнаружат? Но скоро я понял, что в доме стояла полная тишина; лишь тикали часы. Я поднялся на ноги, все еще не доверяя собственным глазам, все еще не понимая до конца, что это чудо вновь произошло. Я вышел на улицу. Город разросся с тех пор, как я видел его мальчиком. И все же это было всего лишь начало двадцатого века. Коровы на заднем дворе. Курятники. Неподалеку расстилалась открытая прерия. Настоящий город еще не вырос, и не было никаких признаков того, что это когда— нибудь произойдет. Это вполне мог быть 1904-й год.

Вне себя от возбуждения, я зашагал по деревянному тротуару. Дважды навстречу мне попадались прохожие: сначала мужчина, потом женщина. Они посмотрели на меня, как я сейчас понимаю, с изумлением, но тогда я едва обратил на них внимание. И, только когда на узком тротуаре чуть не столкнулся с двумя женщинами, я оправился от охватившего меня волнения и понял, что передо мной и в самом деле живые люди, из плоти и крови, самого начала двадцатого века.

На женщинах были длинные до земли юбки, шуршащие при ходьбе. День выдался теплый, но, вероятно, недавно прошел дождь: на подолах юбок виднелась засохшая грязь.

Женщина постарше взглянула на меня и сказала:

— О, Джозеф Мэйнард, значит, вы все-таки успели вернуться к похоронам вашей бедной матушки. Но что это за диковинная одежда на вас?

Девушка рядом с ней не произнесла ни слова. Она просто стояла и смотрела на меня.

У меня чуть было не сорвалось с языка, что я вовсе не Джозеф Мэйнард, но я вовремя спохватился. Кроме того, я вспомнил запись в дедушкином дневнике от 18 мая:

«Встретил на улице миссис Колдуэлл с дочерью Мариэттой. Она страшно удивилась, что я успел вернуться к похоронам».

Слегка ошарашенный таким развитием событий, я подумал: «Если это и есть миссис Колдуэлл и это именно та встреча, то…»

А женщина между тем продолжала:

— Джозеф Мэйнард, я хочу представить вам мою дочь Мариэтту. Мы только что говорили с ней о похоронах, правда, дорогая?

Девушка продолжала смотреть на меня.

— Разве, мама? — спросила она.

— Ну конечно, неужели ты не помнишь? — запальчиво сказала миссис Колдуэлл. — Мы с Мариэттой уже приготовились к завтрашним похоронам, — торопливо добавила она.

— А мне казалось, — спокойно заметила Мариэтта, — что мы договорились назавтра поехать на ферму Джонса.

— Мариэтта, как ты можешь такое говорить? Это на послезавтра. И вообще, если даже я и договорилась, придется все это отменить. — Она, казалось, вновь полностью овладела собой. — Мы всегда были так дружны с вашей матушкой, мистер Мэйнард, правда, Мариэтта? — дружелюбно добавила она.

— Мне она всегда нравилась, — сказала Мариэтта, сделав почти неуловимое ударение на первом слове.

— Ну, значит, увидимся завтра в церкви в два часа, — торопливо произнесла миссис Колдуэлл. — Пойдем, Мариэтта, душечка.

Я отступил назад, давая им пройти, затем обошел квартал кругом и вновь очутился в своем доме. Я обследовал его сверху донизу в смутной надежде найти тело усопшей, но о нем явно уже позаботились.

Мне стало не по себе. Моя мать умерла в 1963 году, когда я находился в далеком Вьетнаме, и ее похоронами занимался адвокат нашей семьи. Сколько раз душными ночами в джунглях воображение рисовало мне картину безмолвного дома, где она лежала больная. То, что происходило сейчас, было очень похоже на то, что я ощущал тогда, и это сравнение меня угнетало.

Я запер двери, завел часы, опустил гирьку до отметки 1966 и вернулся в собственное время.

Ощущение мрачной атмосферы смерти постепенно отпустило меня, зато взволновала следующая мысль: действительно ли Джозеф Мэйнард вернулся домой 18 мая 1904 года? А если нет, то к кому тогда относилась запись от 19 мая, сделанная в дневнике дедушки, в которой говорилось:

«Был сегодня на похоронах и опять разговаривал с Мариэттой».

— Опять~ разговаривал! Вот, что там говорилось. А так как в первый раз разговаривал с ней именно я, значило ли это, что я также буду и на похоронах?

Весь вечер я провел за чтением дневника в поисках какого-нибудь слова или фразы, которые подсказали бы мне, что я на верном пути. Я не нашел ни одной записи, в которой бы говорилось о путешествии во времени, но после некоторых размышлений понял, что в этом нет ничего удивительного: ведь дневник мог попасть в посторонние руки.

Я дошел до того места, где Джозеф Мэйнард и Мариэтта Колдуэлл объявили о своей помолвке, а чуть позже до записи под одной из дат:

«Сегодня женился на Мариэтте!»

Весь мокрый от пота, я отложил дневник в сторону.

Весь вопрос заключался только в одном: если речь шла именно обо мне, то что произошло с подлинным Джозефом Мэйнардом? Неужели единственный сын моих прародителей погиб на одной из американских границ, и об этом так никогда и не узнали в его родном городе? С самого начала это показалось мне наиболее правдоподобным объяснением.

Я был на похоронах. И теперь уже у меня не оставалось никаких сомнений: я был единственным Мэйнардом, который там присутствовал, разумеется, если не считать моей покойной прабабушки.

После похорон у меня состоялся разговор с адвокатом, и я официально вступил во владение наследством. Я распорядился о покупке акций на землю, которые полвека спустя дали нам с матерью возможность не сдавать комнаты внаем.

Теперь предстояло обеспечить рождение моего отца.

Завоевать сердце Мариэтты оказалось на удивление трудно, хотя я твердо знал, что женитьба наша должна была состояться. У нее был поклонник, молодой человек, которого я с радостью задушил бы собственными руками, и не один раз. Он был из породы краснобаев, но без гроша за душой, и родители Мариэтты были настроены явно против него, что, впрочем, дочь, по-видимому, нисколько не волновало.

В конце концов пришлось решиться на нечистую игру — ведь я не мог позволить себе проиграть. Я отправился к миссис Колдуэлл и прямо в лоб заявил ей, что хочу, чтобы она начала поощрять Мариэтту выйти замуж за моего соперника. По моему предложению, она должна была твердить дочери, что на меня нельзя положиться, что в любой момент я могу отправиться путешествовать на край света, потащив ее за собой, и что один господь бог знает, какие трудности и лишения ей придется при этом пережить.

Как я и подозревал, эта девица в глубине души жаждала приключений. Не знаю, следует ли это отнести на счет влияния матери, только Мариэтта вдруг стала относиться ко мне более благосклонно. Я настолько увлекся ухаживанием, что совсем позабыл про дневник. После того как мы обручились, я пролистал его, и все, что со мной произошло, оказалось там описано точь-в-точь, как было на самом деле.

От всего этого мне стало как-то не по себе. Когда же Мариэтта назначила нашу свадьбу на тот самый день, что и в дневнике, я и вовсе отрезвел и самым серьезным образом задумался о своем положении. Ведь если мы действительно поженимся, я окажусь своим собственным дедушкой. А если нет — что тогда? Я даже не мог здраво оценить обстановку, потому что мысли тут же начинали путаться у меня в голове. Тем не менее я приобрел точно такой же старинный дневник в кожаном переплете, слово в слово переписал туда все записи из старого дневника и положил его под нижнюю дощечку часов. На самом-то деле, как я подозреваю, это был один и тот же дневник, тот самый, который я позднее обнаружил.

В назначенный день мы с Мариэттой обвенчались, и вскоре нам обоим стало ясно, что мой отец появится на свет тогда, когда ему положено, — хотя, естественно, Мариэтта воспринимала рождение ребенка в несколько ином смысле.

Тут Мэйнарда прервали.

— Следует ли понимать, мистер Мэйнард, — ледяным тоном спросила одна из слушательниц, — что вы действительно женились на этой бедной девочке и что сейчас она ждет ребенка?

— Но ведь все это случилось в самом начале двадцатого века, — миролюбиво ответил Мэйнард.

С пылающим от негодования лицом женщина заявила:

— По-моему, это самая гнусная история из всех, что я слышала.

Мэйнард окинул гостей насмешливым взглядом:

— Вы все так считаете? Выходит, я не имел никакого морального права обеспечить свое собственное рождение?

— Видите ли… — с сомнением в голосе начал один из присутствующих.

— А может, сначала вы дослушаете мой рассказ до конца, а потом мы поговорим? — сказал Мэйнард.

— Почти сразу же после женитьбы, — продолжал он, — у меня начались неприятности. Мариэтта желала знать, куда это я все время исчезаю. Она была чертовски любопытна и без конца расспрашивала меня о моем прошлом. В каких странах я бывал? Что я там видел? Почему вообще уехал из дому и отправился путешествовать? Она совсем меня заклевала, но ведь я не был настоящим Джозефом Мэйнардом и не мог ответить на ее вопросы. Сначала я намеревался жить с ней до тех пор, пока не родится ребенок, лишь изредка появляясь в своем времени. Но она ходила за мной по пятам. Дважды она чуть было не поймала меня у часов. Это меня встревожило, и, наконец, я понял, что Джозефу Мэйнарду следует исчезнуть из этого времени навсегда.

В конце концов, какой смысл был в том, что я обеспечил свое собственное рождение, если в дальнейшем мне больше ничего не предстояло сделать?

У меня была своя жизнь начиная с 1967 года и далее. Я также должен был жениться вторично, чтобы дети мои продолжили наш род.

Тут его прервали во второй раз.

— Мистер Мэйнард, — сказала все та же женщина, — не намекаете ли вы на то, что просто бросили бедную беременную девочку?

Мэйнард беспомощно развел руками.

— Что еще мне оставалось делать? В конце концов, за ней был прекрасный уход. Я даже говорил себе, что со временем она, вероятно, выйдет замуж за того самого молодого краснобая — хотя, признаться, мне это было вовсе не по душе.

— Почему бы вам было не забрать ее с собой?

— Потому, — сказал Терри Мэйнард, — что я хотел, чтобы ребенок оставался там.

Лицо женщины побелело, и она проговорила, чуть заикаясь от ярости:

— Мистер Мэйнард, я не желаю долее оставаться под одной крышей с вами.

Мэйнард изумленно посмотрел на нее.

— Но, мадам, значит, вы верите моему рассказу?

Она недоуменно моргнула.

— О! — вырвалось у нее, и, откинувшись на спинку кресла, она смущенно рассмеялась.

Несколько человек посмотрели на нее и тоже засмеялись, но как-то неуверенно.

— Вы даже представить себе не можете, — продолжал Мэйнард, — каким виноватым я себя чувствовал. Всякий раз, стоило мне увидеть хорошенькую женщину, перед моими глазами вставала Мариэтта. И лишь с большим трудом я убедил себя, что она умерла где-то в 40-х годах, а может, и раньше. И все же не прошло и четырех месяцев, а я уже не мог ясно представить себе, как она выглядит.

Затем на одной из вечеринок я встретил Джоан. Она сразу же напомнила мне Мариэтту, и, думаю, это повлияло на весь дальнейший ход событий. Должен признаться, что она проявила недюжинную энергию, добиваясь моей благосклонности, но в какой-то степени я даже радовался этому, ибо отнюдь не уверен, что отважился бы на женитьбу, если бы она все время не подталкивала меня к этому.

После свадьбы я, по обычаю, перенес ее на руках через порог нашего старого дома. Когда я опустил ее на пол, она долгое время стояла, глядя на меня с престранным выражением. В конце концов она тихо сказала:

— Терри, я должна тебе кое в чем признаться.

— Да?

Я понятия не имел, что бы это могло значить.

— Терри, есть причина, по которой я так торопилась выйти за тебя замуж.

Я почувствовал слабость в коленях. Мне не нужно было объяснять ту определенную причину, по которой молоденькие девушки торопились выйти замуж.

— Терри, у меня будет ребенок.

Сказав это, она подошла ближе и влепила мне пощечину. Не думаю, что когда-либо в жизни я испытывал большее изумление.

Он прервал свой рассказ и окинул взглядом комнату. Гости переглядывались и явно чувствовали себя неловко. В конце концов женщина, уже не раз возмущавшаяся его рассказом, с удовлетворением произнесла:

— Так вам и надо.

— Вы считаете, что я получил по заслугам?

— Когда человек совершает неблаговидный поступок… — начала она.

— Но, мадам, — запротестовал Мэйнард, — ведь я точно выяснил, что, не стань я собственным дедушкой, я никогда бы не появился на свет. А как бы вы поступили на моем месте?

— А по мне, так это многоженство, — заявил один из гостей. — Нет, только не подумайте, что я пытаюсь защищать женщин, которые награждают своих мужей чужими детьми. И вообще, Джоан, у меня просто нет слов.

Это был старый приятель Мэйнардов, который слышал рассказ впервые.

— Любая женщина может оказаться в отчаянном положении, — пробормотала Джоан.

— При чем здесь многоженство, — сказал Мэйнард, — если первая жена умерла чуть не на целое поколение раньше? — Он помолчал, а потом сказал — И кроме того, я не мог не задуматься о судьбе всего человечества.

— Что вы имеете в виду? — хором воскликнули несколько гостей.

— Попробуйте представить себе силы, — уже серьезно сказал Мэйнард, — которые действуют в процессе путешествия во времени. Я не ученый, но могу отчетливо представить себе картину нашего материального мира, который движется сквозь время, подчиняясь незыблемому закону энергии. По сравнению с этой силой взрыв атомной бомбы не более чем слабый колеблющийся огонек свечи в бесконечной тьме. Предположим, что в определенный момент развития пространства— времени не рождается ребенок, который должен был появиться на свет. Так как ребенок, о котором мы говорим, должен был стать моим отцом, то возникает вопрос: если он не родился, продолжали бы мы с ним существовать или нет? А если нет, то скажется ли наше неожиданное исчезновение на развитии Вселенной?

Мэйнард наклонился вперед и торжественно сказал:

— Я полагаю, скажется. Я полагаю, что вся Вселенная просто исчезла бы, мгновенно испарилась, словно ее никогда и не было. Равновесие между жизнью как таковой и существованием индивида чрезвычайно хрупкое. Стоит чуть-чуть изменить его, нарушить самое слабое звено, и все рухнет как карточный домик. Так мог ли я, учитывая эту возможность, поступить иначе?

Он пожал плечами, вопрошающе глядя на гостей, и откинулся на спинку кресла.

Наступило молчание. Затем один из присутствующих сказал:

— А мне кажется, каждый из вас получил по заслугам. — Он хмуро посмотрел на Джоан. — Я знаю вас уже примерно три года, но что-то не припомню никакого ребенка. Он умер? Тогда я вообще не понимаю, зачем вы вытряхиваете свое грязное белье на людях?

— Джоан, — сказал Мэйнард, — по-моему, тебе следует закончить этот рассказ.

Его жена взглянула на часы.

— Думаешь, я успею, милый? Без двадцати двенадцать. Наши гости наверняка хотят успеть отпраздновать Новый год.

— А ты покороче, — сказал Мэйнард.

— Страхи Терри относительно того, что его любопытная жена увидит, как он отправляется в будущее и возвращается обратно, — начала Джоан, — были вполне обоснованны. Случилось так, что она увидела, как он исчез. Поймай она его при возвращении, с ней, безусловно, случилась бы истерика и она устроила бы ему скандал, а так у нее было время подумать и оправиться от потрясения. И ничего удивительного, что она ходила за ним по пятам, как испуганная курица. Ей очень хотелось поговорить с ним, но она не осмеливалась и молча переживала происходившее. Несколько раз она видела, как он исчезал, а затем появлялся. С каждым разом она пугалась все меньше и меньше, и в один прекрасный день любопытство одержало верх. Однажды утром, когда он встал раньше нее, оставив на подушке записку, что уезжает на два дня, Мариэтта одела дорожное платье, взяла с собой все деньги, какие были в доме, и подошла к часам. Прежде она не раз изучала их и в принципе поняла, как они работают. Подойдя, она сразу заметила, что гирька стоит на отметке 1967. Мариэтта схватилась рукой за хрустальную гирьку, как это делал ее супруг, и на мгновение почувствовала дурноту. Хоть она и не поняла этого сразу, она уже оказалась в будущем. Когда она вышла из дому, ей стало страшно: едва она начала переходить улицу, как механическое чудовище, которое неслось на нее, вдруг завизжало, резко останавливаясь. Из окошка высунулся сердитый мужчина и обругал ее.

Дрожа, почти теряя сознание, Мариэтта добралась до тротуара. Постепенно она освоилась с непривычной обстановкой и стала более осторожной, ведь она была способной ученицей. Менее чем через полчаса она очутилась перед магазином готовой одежды. Зайди внутрь, она вынула из кошелька деньги и спросила у продавщицы, может ли она на них что-нибудь купить. Продавщица позвала управляющего. Управляющий отослал деньги в ближайший банк для проверки. Все обошлось как нельзя лучше.

Мариэтта купила платье, костюм, нижнее белье, туфли и прочие мелочи. Она вышла из магазина, потрясенная собственным безрассудством и испытывая стыд при виде той одежды, которую ей пришлось одеть, но в самом решительном расположении духа. Она очень устала, поэтому вернулась обратно в дом, а потом и в свое собственное время.

Шли дни, и постепенно Мариэтта осмелела. Она подозревала своего мужа в дурных намерениях, ведь ей неоткуда было знать о том, что именно женщины будущего считают современным и дозволительным. Она выучилась курить, хотя сперва чуть было не задохнулась. Она научилась пить, хотя отключилась после первой же рюмки и целый час спала как убитая. Она устроилась на работу в магазин: управляющий решил, что ее старомодная манера обращения привлечет покупателей.

Однако не прошло и месяца, как ее уволили, в основном потому что она чересчур усердно подражала разговору молоденьких продавщиц с их новомодными словечками, но также и за то, что она не каждый день ходила на работу.

К этому времени у нее уже не оставалось сомнений в том, что она ждет ребенка, а так как в это время муж еще не собирался бросить ее, она сказала ему об этом. По-моему, в глубине души она надеялась, что он тут же все ей расскажет, впрочем, не берусь утверждать этого наверняка: трудно судить о том, что в тот или иной момент движет поступками мужчины или женщины. Как бы то ни было, этого не произошло. Вскоре он ушел и больше уже не возвращался.

Разгадав его намерения, Мариэтта пришла в ярость. И все же ее раздирали противоречия: с одной стороны, она оказалась в роли брошенной жены, с другой — в ее силах было изменить создавшееся положение.

Она заколотила дом и объявила, что намерена отправиться попутешествовать. Прибыв в 1967 год, она устроилась на работу и сняла комнату, назвавшись девичьим именем своей матери, Джоан Крейг. Она напросилась на вечеринку, где встретила Терри Мэйнарда. В новом платье и с новой прической в ней довольно трудно было узнать прежнюю Мариэтту.

Она вышла за него замуж и в наказание за то, что он так поступил с ней, не призналась ему ни в чем до самой последней минуты, напугав его до полусмерти. Но затем… да и что она могла сделать?

Когда мужчина женится на девушке дважды, второй раз даже не подозревая, кто она такая, это любовь… О господи, уже без трех минут двенадцать. Пора кормить моего карапуза.

Она вскочила с кресла и выбежала в холл.

Прошло около минуты, прежде чем один из гостей прервал наступившую тишину.

— Черт побери! Выходит, вы не только дедушка самому себе, но еще и женились в 1970 году на собственной бабушке! Вам не кажется, что это несколько усложняет дело?

Мэйнард покачал головой.

— Разве вы не понимаете, что это — единственный выход? У нас есть ребенок, который находится там, в прошлом. Он станет моим отцом. Если родятся другие дети, они останутся здесь и продолжат наш род. При мысли об этом мне становится легче жить на свете.

Где-то вдалеке забили куранты. Мэйнард поднял бокал.

— Дамы и господа, выпьем за будущий… 1971 год и за все хорошее, что с нами должно произойти.

Когда они выпили, одна из женщин робко спросила:

— Скажите, ваша жена… Джоан… она сейчас отправилась в прошлое?

Мэйнард кивнул.

— Тогда я не понимаю, — продолжала она. — Ведь вы сказали, что цифры на стержне кончаются на отметке 1970. Но только что наступил 1971-й год.

— А! — сказал Терри Мэйнард. Лицо его приняло недоуменное выражение. Он привстал с кресла, чуть не выплеснув коктейль из бокала. Затем вновь медленно сел и пробормотал:

— Я уверен, что все будет в порядке. Судьба не может так посмеяться надо мной.

Женщина, которая ранее весьма критически относилась к рассказу Мэйнарда, поджав губы, встала с кресла.

— Мистер Мэйнард, разве вы не собираетесь пойти и проверить?

— Нет-нет, я уверен, что все будет в порядке. Там, под грузиком, есть место для новых цифр. Не сомневаюсь в этом.

Один из гостей поднялся с места и нарочито чеканя шаг вышел в холл. Когда он вернулся, вид у него был хмурый.

— Вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, — сказал он, — что ваши часы остановились ровно в полночь.

Мэйнард по-прежнему сидел в кресле.

— Я уверен, что все будет в порядке, — повторял он.

Две женщины встали со своих мест.

— Мы пойдем наверх и поищем Джоан, — сказала одна из них.

Через некоторое время они вернулись.

— Ее там нет. Мы всюду посмотрели.

В комнату вошли трое гостей, которые удалились в столовую, когда Мэйнард начал свой рассказ. Один из них весело сказал:

— Ну, полночь прошла, так что, думаю, все кончилось. — Он посмотрел на Мэйнарда. — Вы, конечно, сказали им, что нумерация кончается на цифре 1970?

Гости заерзали на своих местах, нарушив тягостное молчание. Мужчина обратился к ним все тем же веселым тоном:

— Когда я впервые слышал эту историю, последняя цифра была 1968, и ровно в полночь часы остановились.

— И Джоан исчезла за три минуты до этого? — спросил кто-то.

— Вот именно.

Несколько человек вышли в холл посмотреть на часы. В гостиную доносились возбужденные голоса.

— Смотрите-ка, последняя цифра действительно 1970…

— Интересно, Мэйнард каждый год вырезает новые цифры?

— Эй, Пит, возьмись за гирьку!

— Ну уж нет. Мне как-то не по себе от этой истории.

— Мэйнард всегда казался мне странным.

— Но здорово рассказал, верно?

Позже, когда гости начали расходиться, одна женщина жалобно спросила:

— Но, если все это шутка, почему Джоан не вернулась?

Чей-то голос прозвучал из темноты за дверью:

— Мэйнарды такая занятная пара, правда?

Великий судья

— Решение суда, — провозглашал рэд, — по делу Дугласа Айрда, обвиненного в попытке государственной измены, от 2 августа, следующее…

Дрожащими пальцами Айрд повернул рукоятку, увеличивая громкость. Последующие слова трубным гласом обрушились на него.

Вышеуказанный Дуглас Айрд не позднее, чем через неделю, считая с сего дня, то есть, 17 сентября 2460 года, должен быть отправлен на ближайшую патрульную станцию, где его надлежит поместить в преобразователь, посредством которого и предать вышеназванного Дугласа Айрда смерти…

Щелк!

Выключая рэд, он почти не сознавал, что делает. Последний требовательный звук прогрохотал по его комнате, и наступила мертвая тишина. Айрд опустился в кресло и уставился невидящим взглядом сквозь прозрачные стены на светящиеся крыши Судебного городка. Все эти недели он понимал, что у него нет ни единого шанса. Научные заслуги его, которые, по его мнению, должны были послужить в его пользу, не произвели на Великого Судью никакого впечатления.

Айрд совершил фатальную ошибку, разглагольствуя в кругу "друзей", что простой человек, такой, как он, Дуглас Айрд, мог бы править не хуже, чем безнравственный Великий Судья. Он утверждал, что человек, хорошо знающий нужды людей, мог бы издавать куда более удачные указы. А затем с неменьшим самозабвением Айрд распространялся, как изрядно он преуспел, перенося нервные импульсы цыпленка в нервные импульсы собаки.

Позже он пытался представить свое открытие как доказательство того, что сам он находился в состоянии умственного расстройства. Однако судья объявил его довод не относящимся к делу, несущественным и смехотворным. Судья отказался даже слышать об открытии и заявил холодно:

— Официальный научный эксперт Великого Суда вызовет вас в должное время, и вы представите ему свое изобретение с соответствующей документацией.

Айрд мрачно надеялся, что эксперт вызовет его со дня на день. Ему и в голову не пришло, что бумаги и инструменты могут быть уничтожены. Содрогаясь, он отверг столь открытую форму неповиновения. Контроль Великого Суда за общественной жизнью был столь всеобъемлющим, что преступникам предоставлялась возможность пребывать на свободе вплоть до дня их казни. Это неоднократно подчеркивалось отделом пропаганды Великого Суда как доказательство, что цивилизация никогда прежде не достигала столь высокого уровня свободы. Что, однако, вовсе не означало, что можно испытывать терпение Великого Суда уничтожением открытия. Айрд был глубоко уверен, что к нему применят куда менее цивилизованные методы, попытайся он выкинуть такую шутку.

Сидя в своей квартире, битком набитой всевозможными современными удобствами, Дуглас Айрд тосковал. Он проведет последнюю неделю жизни так роскошно, как только пожелает. Это была последняя изощренная интеллектуальная пытка быть свободным, чувствовать, что можно попытаться бежать в любое время. Однако он знал — бегство невозможно. Едва только он влезет в свой реактивный хоуп, тот устремится на ближайшую патрульную станцию, повинуясь сигналу, переданному преследователями через регистрационную пластинку, укрепленную в аппарате. Одновременно его машина начнет издавать длительный вибрирующий звук, уведомляя корабли патруля о его перемещениях.

Тысячи подобных устройств следили за ним. Электронный прибор, прикрепленный к его руке, начнет жечь тело, постепенно увеличивая напряжение.

Итак, скрыться от закона Великого Суда было абсолютно невозможно.

Айрд тяжело поднялся. Надо было подготовить все материалы для научного эксперта. Хуже, что ему так и не представился случай провести эксперимент с высшими формами жизни…

Айрд застыл на пороге своей лаборатории. Внезапно его осенила грандиозная идея, заставившая вздрогнуть. Он прислонился к дверному косяку, затем медленно выпрямился.

— Вот оно! — громко произнес Айрд. В его голосе, низком и сильном, прозвучали одновременно сомнение и надежда. Надежда человека, выздоравливающего после ужасной болезни. Дуглас Айрд свалился на ковер, лежащий на полу лаборатории, бормоча себе под нос порядок проведения эксперимента.

Особый научный эксперт Джордж Моуллинс, едва войдя в здание Великого Суда, немедленно попросил аудиенции у Великого Судьи.

— Передайте ему, — заявил он Верховному Приставу Суда, что я должен сообщить об очень важном научном открытии. Великий сразу поймет, насколько это важно, если вы просто скажете: "Категория АА".

Ожидая, пока его позовут, научный эксперт привел в порядок свои инструменты для транспортизации, а затем начал лениво рассматривать купол величественного приемного зала. Сквозь прозрачную его стену он мог любоваться цветущими садами. В обилии зелени эксперт заметил мелькнувший край белой юбки, которая напомнила ему о слабости Великого Судьи, державшего в своем гареме по крайней мере семь царственных красавиц одновременно.

— Прошу вас, сэр, Великий Судья ждет вас.

Мужчина, сидящий за письменным столом, выглядел лет на тридцать пять. Только глаза его и рот казались более старыми. В полном молчании глаза бессмертного, вечно юного Великого Судьи внимательно изучали посетителя.

Последний же не терял времени зря. Едва только дверь за ним закрылась, как он нажал на кнопку, и тонкая струя газа ударила в лицо Великого Судьи. Не издав ни звука, он осел в своем кресле.

Посетитель действовал спокойно, но молниеносно. Он подтащил безвольное тело к своему чемоданчику с инструментами, стащил с Великого Судьи одежду. Быстро обработал тело судьи принесенной с собой жидкостью и начал прикреплять к нему провода. Затем прикрепил провода к своему телу, лег на пол и включил активатор.

С того самого дня, когда Дугласу Айрду удалось перенести нервные импульсы цыпленка в мозг собаки, его мучил вопрос — насколько полной и совершенной была эта трансформация.

Личность, не мог не согласиться он с собой, это структура сложная. Прошло довольно много времени, прежде чем он убедился, что наконец передал в чужое тело свои специфические нейроимпульсы.

Возможно ли, чтобы интеллект переходил из одного тела в другое посредством обмена нервной энергии двух тел? Обмена, при котором каждая ячейка мозга пропитывается мыслями и мечтами чужого тела? И обмена столь совершенного, чтобы одна личность была полностью перенесена внутрь другой?

Тот факт, что собака действовала подобно цыпленку, сам по себе еще не был неопровержимым доказательством. В нормальных условиях ему надо было бы провести целую серию тщательно подготовленных экспериментов, прежде чем приниматься за разумных существ. Однако у человека, приговоренного к смерти, слишком мало остается времени, чтобы думать о риске. Два дня тому назад, когда научный эксперт вызвал его для ознакомления с открытием, Айрд усыпил этого человека и осуществил небывалый эксперимент.

Перенос оказался не совсем полным. Стертая память сохранила кое-что, и этого оказалось достаточно, чтобы без труда проникнуть в резиденцию Великого Судьи. А это было далеко не просто. Очень важно, чтобы псевдоэксперт не допустил ошибки в этикете, дабы по его поводу ни у кого не возникло ни малейших подозрений.

Пока Дуглас Айрд действовал безошибочно. Его сознание переносилось из тела научного эксперта в мозг Великого Судьи.

Пятью минутами позже Дуглас Айрд пришел в себя уже в теле Великого Судьи, открыл глаза и настороженно осмотрелся. Все было в порядке. Он аккуратно отсоединил провода, упаковал инструменты, а затем вызвал пристава. Как и предполагал Айрд, действия Великого Судьи ни у кого не вызывали вопросов и сомнений. Было делом всего одного часа добраться до квартиры Дугласа Айрда, перенести тело Великого Судьи в тело осужденного на казнь изобретателя и возвратить личность научного эксперта в его собственное тело. Из предосторожности он решил отправить научного эксперта в госпиталь. Впрочем, тот все это время беспробудно спал в теле Айрда и ничего не понимал.

— Продержите его в госпитале три дня под наблюдением, — приказал Великий Судья Айрд.

Последующие несколько дней он осторожно приспосабливался к приятной атмосфере абсолютной власти. У него были тысячи планов превращения государства полицейской диктатуры в свободную страну, но как ученый он понимал, что необходимо изучить общество, прежде чем изменять его.

В конце недели он случайно узнал о судьбе государственного преступника по имени Дуглас Айрд. Это было довольно интересно. Изменник предпринял попытку к бегству. Ему удалось пролететь около пятисот миль на незарегистрированном хоупе, прежде чем его сбил местный патруль. Преступнику удалось бежать в горы, но утром того дня, на который была назначена казнь, прибор, вживленный в правую руку беглеца, был приведен в действие. Незадолго до наступления сумерек у патрульной горной станции появилось измученное, обезумевшее подобие человека, визжащее, что оно не кто иной, как Великий Судья. Приговор Великого Судьи был приведен в исполнение немедленно, избавив несчастного от мук.

В заключение доклада сообщалось:

— Никогда еще патрульные не видели осужденного, приближающегося к преобразователю с такой неохотой.

Великий Судья, сидящий за столом в великолепном зале, вполне мог в это поверить.

Второе решение

Невысокий худощавый парень самоуверенно заявил: — По-моему, нам не нужны Эдисоны, Паладины, Клистеры и прочие выдающиеся ученые. В любом направлении исследований неизбежно возникает масса предположений и идей. Именно на этой почве произрастают изобретения и идеи отдельных индивидуумов. Рано или поздно эти решения должны прийти кому-то на ум, независимо от рождения или ранней смерти того или иного так называемого гения. Всегда существует второе решение задачи.

Кто-то из присутствующих не согласился: — Открытия изменяют ход истории. Новое оружие приводит к победе, если оно изобретено во время войны. Опоздай изобретатель на год, и будет слишком поздно.

Крупный мужчина прокашлялся, прочищая горло и привлекая к себе внимание. Я заметил его несколько минут назад, когда он ленивой походкой вышел из бара и остановился, прислушиваясь к беседе со скучающим презрительным видом, обычным для многоопытного космолетчика дальних рейсов по отношению к «пескарям». Его ястребиное лицо было покрыто космическим загаром. По-видимому, у него возник перерыв в полетах, и он не знал, чем заняться.

— Не люблю ввязываться в отвлеченные дискуссии, — сказал он, — но так уж получилось, что я могу предложить вашему вниманию любопытный аргумент. Все ли помнят о происшествии с профессором Джеймесоном и взрослым эзвелом в океане джунглей на Эристане II ? Тогда они еще обнаружили неповрежденный спасательный корабль раллов и, овладев секретом антигравитации, в конечном итоге спаслись и остановили резню на планете Карсона?

— Да, мы все помнили об этом. Рассказчик продолжил:

— Так вот, в тот визит на планету Карсона профессор Джеймесон поймал двух эзвелов. Одного из них — самца — он взял на свой корабль, который затем и потерпел крушение на Эристане II. Другая особь была самкой, ее он отправил на Землю более ранним рейсом. В пути у нее появился детеныш — самец размером с крупного льва. В течение полета малыш подрос еще на фут с небольшим, что, впрочем, само по себе не имеет значения. Катастрофа разразилась у самой Земли из-за несовершенства прежних антигравитационных преобразователей — произошла утечка высвобождаемой энергии… с этого все и началось.

— Так это доказывает мою точку зрения или его? — не удержавшись, встрял тот же худощавый паренек.

Космолетчик недовольно поморщился, и тишина вновь воцарилась в маленьком холле. Он начал свой рассказ…

Командир корабля Мак-Леннан обернулся помрачневшим лицом к двум офицерам:

— Корабль совершенно вышел из управления! — объявил он. — Мы врежемся в Землю через пятнадцать минут в районе лесного заповедника Тоганны на севере Канады.

На мгновение задумавшись, он продолжил:

— Карлинг, соберите людей в спасательных катерах и свяжитесь с руководством заповедника. Объясните, что у нас на борту находятся два эзвела с планеты Карсона, которые, возможно, выживут после аварии. Предупредите суперинтенданта, чтобы он готовился к наихудшим последствиям и что я прибуду на место катастрофы через полчаса после посадки. Бренсон!

— Да, сэр! — вытянулся в струнку молодой бледнолицый офицер, когда Карлинг уже исчезал в дверном проеме отсека управления.

— Спуститесь и убейте обоих эзвелов — и самку и детеныша. Мы не имеем права предоставлять этим зверям шанс оказаться на воле на Земле. Если они обретут свободу, то убьют тысячи людей, прежде чем удастся их прикончить! Вы сами знаете, что это за чудовища. Всякий, кто побывал на планете Карсона… — Он яростно тряхнул головой. — Будь проклят Джеймесон, пожелавший привезти эзвелов на Землю. Я с самого начала был против этого… Итак, Бренсон, вы должны возвратиться к спасательным катерам через семь — нет, через шесть минут, если хотите успеть. Даже если они еще не издохнут! Бегом!

Молодой офицер побледнел еще больше.

— Да, сэр! — отчеканил он и рванулся к выходу, на ходу заряжая оружие.

Мак-Леннану необходимо было сделать немало дел, в том числе эвакуировать ценные документы. За всем этим время пролетело мгновенно. Наконец он и сам нырнул в люк спасательного катера и спросил:

— Бренсон уже здесь?

— Нет, сэр!

Они подождали. Пробежала минута. Две. Затем Карлинг прошептал:

— Надо убираться, сэр. Он сможет воспользоваться запасным катером, если вернется. Пора! Мак-Леннан побледнел.

— Он — сын старика Рока Бренсона. Что я скажу старому другу?

Мак-Леннан крикнул в глубину коридора и прислушался. Ни звука в ответ… Когда он вывел катер в спасительный простор космоса, то услышал раздраженный приглушенный голос одного из членов команды:

— Посылать вниз Бренсона было ошибкой. Он заболел манией убийства. Причина задержки именно в этом — эзвелов сразу не прикончишь. Он увлекся расстрелом…

Молодой эзвел услышал яростное рычание своей матери, а затем в мозг вторглись ее мысли — четкие и твердые, как кристалл: «Быстро ко мне! Один из двуногих идет убивать!»

Он молнией метнулся к ней из своего угла клетки — пятисотфунтовое синее чудовище. Бритвы когтей с металлическим визгом проскрежетали по стальному полу, и он укрылся в темноте огромной туши, вжимаясь в выемку наподобие пещеры, которую тело матери тут же создало для него. Он так цепко ухватился за стенки спасительного укрытия всеми шестью руками, что бешеные броски матери не могли выбросить его из складок ее невообразимых мускулов.

Вновь появились ее мысли:

«Помни все, что я тебе говорила. Наша раса может надеяться лишь на то, что люди по-прежнему будут считать нас животными. Если они догадаются о нашей разумности, мы погибнем. Даже если об этом догадается лишь один из них. Если они узнают об этом, наш народ обречен!»

Далее ее мысли потекли поспешнее:

«Помни: твои нынешние слабости — плод твоей молодости. Победи в себе страх, ибо это — лишь страх. Не бойся смерти, если тебе выпадет случай послужить интересам нашей расы такой ценой».

Ее мозг замолк. Она успокоилась. Он смотрел на окружающее вместе с ней, соединившись с ее разумом так же неразрывно, как слился с ее телом. Он видел толстые четырехдюймовые стальные прутья клетки и наполовину скрытую решеткой фигуру человека. Он видел мысли человека:

«Будьте вы прокляты, — метались мысли, — Если бы не вы, я бы уже оказался вне опасности. Я…»

Рука человека сделала торопливое движение, и между прутьями блеснул металл оружия, в ту же секунду изрыгнувшего струю огня.

Мысленный контакт с матерью на мгновение померк. Своими собственными ушами он услышал сдавленный рык; его собственные ноздри уловили запах паленого мяса. То не было ошибкой, картиной ее восприятия, ее реакции на удар пламени, вырвавшегося из просунутого между прутьями клетки ружья. Огненный бич вновь стегнул мать, но чернота уже исчезла из ее разума. Молодой эзвел видел, что двуногий подался вместе с ружьем назад, оказавшись вне пределов досягаемости страшных когтей.

«Черт побери! — рассердился человек. — Ну ладно, я задам тебе и отсюда!»

Должно быть, то была безумная боль, но ни малейший намек на страдания не проник в его мозг. Мысли матери заполонила бешеная ненависть. Она ни на мгновение не прерывала серию резких движений, бросаясь из стороны в сторону; в борьбе за жизнь она кружилась по тесной клетке, стрелой взвивалась вверх, каталась и скользила по полу.

Словно белка, она в мгновение ока взбиралась на двадцать футов по прутьям клетки, а затем с ловкостью и проворством обезьяны раскачивалась под потолком, цепляясь за горизонтальные прутья. Но постоянно, несмотря на отчаянные метания, какая-то часть ее разума продолжала мыслить невозмутимо и неспешно. Разящий огонь сначала не настигал жертву, но потом стал временами задевать ее. В конце концов, он стал поражать столь часто, что мать не смогла удержаться от мысли, что развязка уже близка. И одновременно с этой ее мыслью к нему пришла его собственная мысль: он понял смысл маневров, которыми она заставляла ружье оставаться вне клетки, прутья мешали следовать за быстрыми, стремительными пируэтами ее неистового кружения. Повторяя каждый бросок ее тела, струя огня натыкалась на решетку, и мощь его слабела, бесполезно расплавляя стальные прутья!

«Боже! — ворвались мысли стрелка. — Что же она не подыхает? И где этот проклятый щенок? Ладно, еще минуту — и пойду…»

Мысли прервались, когда шесть с половиной тысяч фунтов мощного тела в последней атаке устремились на ослабленные прутья клетки. Детеныш напряг все силы, противостоя возросшему давлению окружающих его мускулов, — и выжил, потому что даже в момент титанического усилия его мать контролировала эту особую группу мускулов. Молодой эзвел понял, что теперь находится под ней — под огромной обмякшей мертвой тушей, надежно укрывшей его. Он быстро осознал, что мать мертва, поскольку мысли и образ человека погасли в его мозгу. Теперь уже сам он уловил его мысли.

То были искаженные, нечеткие образы. Стрелок твердил про себя:

«Еще одна минута, лишь минута… и я пойду… выберусь из корабля…»

При приближении человека эзвел глубже вжался в тело матери. От страха звенело в ушах. Сейчас искали именно его; если безжалостный слепящий огонь настигнет его, гибели не миновать. В панике он забился еще глубже в окружающую податливую массу.

…И в это мгновение отверзлись врата ада. Раздался пронзительный скрежет корпуса о воздух. Казалось, рушится мир. Все шесть рук отказывались подчиняться. Навалилась невыносимая тяжесть. Мозг окутала темнота…

Мрак постепенно рассеивался. Где-то чувствовалось движение, доносились какие-то звуки; в сознание откуда-то вторгалась неразбериха человеческих мыслей… опасность! Тревога подстегнула нервы. Судорожными движениями детеныш забился в глубину спасительных складок неподвижной туши.

— Никогда не видел столь страшного месива! — ужаснулся кто-то.

— Что нас больше всего беспокоит? — откликнулся другой. — То, что его агрессивность сильнее даже чувства самосохранения. Конечно, он, по крайней мере, серьезно покалечен… что вы сказали, мистер Мак-Леннан?

— Я разговариваю с Келли, — последовал короткий, резкий ответ. — Так вот, Келли…

— Минуточку, босс. Я получил важное сообщение из чрезвычайного научного штаба. Угадаете? Калеб Карсон, замещающий сейчас профессора Джеймесона, прибывает специальным срочным рейсом, чтобы принять участие в поисках. Это внук старика Блейка Карсона, открывшего ту самую планету Карсона. Он будет здесь к полудню, приблизительно через два часа.

— Вот даже как! — вспылил Мак-Леннан. — Что ж, не думаю, чтобы он подоспел до того, как мы с ним разделаемся.

— Разделаемся? С кем?

— Не задавай идиотских вопросов! — прорычал командир. — Нам необходимо обнаружить пятисотфунтовую тушу эзвела. Представь на минуту, что после катастрофы одна из зверюг осталась живой.

— Боже!

— Скорее всего так и есть! — продолжал Мак-Леннан. — Знаешь, что будет, если эзвел успеет уйти, а вокруг на миллион квадратных миль простирается заповедная лесная зона? Он убьет каждого повстречавшегося человека!

— Похоже, мы уподобляемся мстителям.

— Еще бы! Именно для этого ты здесь и находишься. Свяжись с офисом управляющего заповедником и передай ему, чтобы он собрал огромнейших, свирепейших псов, каких только сможет найти. Желательно таких, с которыми травят медведей гризли. Дай ему понять, что на этом забытом Богом клочке земли произошло небывалое по опасности событие. Объясни ему, что на планете Карсона, откуда привезены эти убийцы, колонисты гибнут целыми поселками и что людей не спасают даже укрепленные города. Расскажи ему… Мне все равно, что ты ему скажешь, но пусть действует немедленно!

— Паркер! — скомандовал командир, по-видимому, пилоту. — Опусти аппарат пониже — следует присмотреться к местности на тот случай, если придется вести преследование… Так, теперь займемся этой старой гадиной: думаю, у нашей машины хватит мощности, чтобы подцепить ее и перевернуть. Одна из уловок этой породы состоит в том, что детеныш может спрятаться в складках кожи своей матери и…

Эзвел осторожно выбрался из своей пещеры. Его лапы — нечто среднее между руками и ногами — почувствовали что-то холодное и мокрое. Минуту он стоял, подрагивая от холода. Потянув носом воздух, он уловил запах паленого мяса, распространявшийся от тела матери. По нервам полоснуло воспоминание об ударах огненных струй и предсмертной агонии. Он отогнал страшное видение и попробовал оценить свои шансы. В мыслях двуногих промелькнул образ дикой лесной местности — картины деревьев и зарослей кустарников. Значит, рядом — отличное убежище. Зима? Это понять труднее: лишь ощущение яркой белизны, чем-то связанное с той холодной влагой, в которой оказались его лапы, — вязкая, налипающая масса. Она, несомненно, снизит быстроту броска, который ему предстоит сделать.

Над ним раздалось натужное рычание двигателя. Казалось, тело матери стало легче. Затем всем весом оно вновь осело на землю.

— Не вышло! — хлестнула мысль пилота.

— Попробуй еще! — скомандовал Мак-Леннан. — Почти получилось. Прибавь горизонтального смещения, когда будешь тянуть, и она перевернется. Пошевеливайся!

Тело напряглось, как натянутая струна, — эзвел высунул свою почти квадратную голову. Три его блестящих глаза увидели картины, уже запечатленные в мозгу мыслями людей. Космолет развалился на три крупных обломка. Повсюду валялись искореженные металлические балки, оплавленные куски конструкций, разнесенные вдребезги контейнеры с грузом. На полмили вокруг из снега торчали обломки чудовищно исковерканных, смятых страшным ударом предметов. Невозможно было понять, что они прежде собой представляли. И за каждым обломком могло затаиться ружье, с которыми двуногие охотятся на эзвелов.

— Смотрите! — чья-то мысль и голос отвлекли его от раздумий.

Наступил решающий момент: человеческий вопль убедил детеныша, что ему необходимо изгнать всякий страх. Он осознал это совершенно отчетливо — не в те минуты, когда удары огня прервали жизнь его матери, а именно теперь. Нерешительность внезапно исчезла. Он сжался в комок. Непроизвольно его тянуло нырнуть обратно в складки спасительного тела матери. Но, завидев остолбеневших людей, уловив в их мыслях парализующий ужас, он вспомнил наставления матери о борьбе с собственным страхом.

И это воспоминание подхлестнуло его: мозг заработал быстро и отчетливо, мускулы вздулись в напряженной готовности. Он подался вперед и выбрался из-под тяжести огромного тела. Прямо перед ним на некотором расстоянии расстилался спасительный рай буйной растительности. Но, мгновенно и хладнокровно оценив ситуацию, он счел этот путь самым опасным. Слева столпилась группка невооруженных рабочих, в панике сгрудившихся при появлении зверя размером со взрослого льва. Справа растянулась редкая цепь людей с ружьями.

Именно на безоружных он и бросился. Заряженные ружья нацелились на него, но замерли в нерешительности, когда охотники поняли, что своим огнем могут смести группу рабочих.

«Болваны! — донеслась откуда-то сзади мысль Мак-Леннана. — Рассыпьтесь, если хотите уцелеть!»

Слишком поздно! Триумфально рыча, наслаждаясь предоставившимся случаем свести счеты с этой породой убийц, эзвел ворвался в центр кучки столпившихся людей. Кровь брызнула фонтанами, он в мгновение ока разделался со всеми, размахивая лапами в невероятном вихре ударов, рассекая когтями тела людей до костей. Сокрушив их, он преодолел жгучее желание разорвать тела врагов клыками — не было времени. Нагромождение обломков, пронзительные вопли остались уже позади. Со всех ног эзвел бросился к зарослям.

Вспышка огня, вылетевшего из ружья Мак-Леннана, зашипела позади. Эзвел вильнул на бегу, умело скрываясь от охотников за бесформенной грудой металла. Лучи ударили в металл, пробили его и раскаленными струями пронеслись над беглецом, когда он уже достиг запорошенных снегом мелких кустов. Темно-голубой стрелой он мчался через заросли кустарника, преодолевая пространство в четыреста ярдов, почти скрытый от преследователей нагромождениями обломков, камней и снега. На мгновение эзвел затормозил на валуне у края уходившей вниз долины. Там росли деревья и густой подлесок, земля была усеяна крупными валунами и торчащими там и тут скалами — необъятная страна, покрытая искрящимся снегом, дальний край которой исчезал в сияющей дымке.

Невероятно — он спасен, не пойман и даже не опален огнем! В мозг ворвался шквал мыслей людей, скрытых от него громадой задней секции разбившегося корабля.

«Паркер, берите быстрейший самолет и переправьте этих людей в ближайший госпиталь! Быстрее! Их еще можно спасти. Келли, что там с собаками?»

«Суперинтендант сказал, что может достать десяток. Их отправят самолетом — это займет около часа».

«Хорошо! Мы все отправляемся в штаб-квартиру заповедника и начнем, как только прилетит Калеб Карсон. В любом случае охота с собаками продлится не более двух часов».

Когда самолеты взмыли в небо, эзвел припал к земле и затаился под кустами. Образы собак были не очень понятны, но вызывали смутную тревогу. Впрочем, стало очевидным, что они могли идти по следу и искать по запаху так же, как он. Это означает, что надо найти штаб заповедника и заблаговременно уничтожить собак.

Шло время. Он уже начал сомневаться в правильности направления. Но, так или иначе, самолеты полетели именно в эту сторону. Самолет! Одним невероятным прыжком эзвел достиг ниши в скале, и через мгновение над его головой стремительно пронесся самолет. Короткий всплеск человеческой мысли — Калеб Карсон! Тот самый ассистент таинственного профессора Джеймесона. А затем длинная свергающая машина приземлилась где-то за деревьями слева от него. Там должен быть поселок.

Через несколько минут он увидел постройки — на значительном расстоянии от самолета. Темный предмет — автомобиль, подъехавший со стороны поселка к самолету, одиноко чернел на белом поле… и он понял… да, именно сейчас он мог напасть на собак — прежде чем этот человек по имени Карсон достигнет поселка и люди начнут свою охоту.

Сверкнув угольно-черными глазами, эзвел устремился г собакам из своей засады на вершине невысокого холма.

Десять… десять… десять… слишком много. Они были связаны цепью в единую группу и спали сейчас прямо на снегу, но, очнувшись, могли разом наброситься на него. Он уже почуял противный инородный запах собак, но радовался, что они находятся с его стороны и что его атака скрыта глухой стеной какой-то нежилой постройки от людей, находившихся в других домах: пройдут минуты, прежде чем люди прибегут сюда со своими всесокрушительными ружьями.

На бегу он увидел, что всего в четверти мили от него от самолета рванулся автомобиль напрямик в его сторону. По-видимому, Калеб Карсон заметил его атаку… Конечно, снег замедлял движение машины, но и это не могло задержать ее более, чем на две минуты.

Две минуты! К прочим неблагоприятным для него обстоятельствам добавилось и ограничение во времени. Но если он сможет убить этих собак, других пришлют не сразу. Тогда будет достаточно времени, чтобы затеряться среди лесистых гор.

Первый пес заметил его. Эзвел уловил испуг в его мыслях, когда тот вскочил на ноги. Раздался предупреждающий лай, и в мозгу собаки воцарилась молчаливая темнота после первого же сокрушительного удара. Эзвел резко развернулся и сомкнул челюсти на теле другой собаки, в стремительном броске нацелившейся на его шею. Зубы, способные оставлять след на металле, щелкнули в свирепом разящем укусе. Кровь хлынула ему в рот, противная и резкая на вкус. Едва он сплюнул ее с булькающим рычанием, как остальные восемь собак с дружным лаем набросились на него. Первую встретил страшный удар когтистой лапы справа снизу, подбросивший врага. Волчьи челюсти успели полоснуть темно-голубую руку, разорвав кусок мяса в лохмотья. Эзвел же успел в молниеносном выпаде достать собаку еще в полете и сомкнуть зубы на ее шее. Пальцы словно стальные зажимы глубоко врезались в плечи врага. В следующее мгновение собака отлетела словно выпущенное из пушки ядро на всю длину цепи, оборвавшейся от сильного броска. Собака проскользила по снегу еще немного и осталась лежать с разорванным горлом.

Эзвел встал на дыбы, изготовившись для сокрушительного броска на противников — и остановился. Собаки понеслись от него прочь — их воля была парализована страхом. Эзвел понял, что они впервые учуяли его запах во время этой внезапной атаки и теперь признали свое поражение.

Он замер в нерешительности, обдумывая дальнейшие действия. Шум двигателя автомобиля-снегохода был слышен уже отчетливо: ритмичные звуки мощной машины. Появились мысли людей. Но он все еще оставался на прежнем месте, изучая мысли собак. Здесь сомнений не оставалось: отныне с ним будет связано чувство панического страха.

Он быстро повернулся и с удивлением увидел, что машина остановилась футах в пятидесяти от него. Внутри сидел лишь один человек. Другой, по-видимому, остался присмотреть за самолетом.

То был Калеб Карсон — он сидел совершенно спокойно, распахнув дверцу машины. В руках у него было длинное, грозно поблескивающее ружье. Человек смотрел на него, ничуть не дрогнув. А затем — невероятный факт — из его невозмутимо уравновешенного мозга донеслась мысль, адресованная именно ему:

«Выслушай, — говорил он, — и постарайся понять. Я могу убить тебя прежде, чем ты сможешь уйти на безопасное расстояние. Это — скорострельная дальнобойная винтовка. Она выжжет огромную воронку в том месте, где ты стоишь. Я могу убить тебя, но не стану этого делать. Подумай над этим. И запомни, что, несмотря на то, что сейчас ты остался жив, твоя будущая жизнь или смерть будет зависеть от моей воли. Без моей помощи ты не сможешь выбраться отсюда, но моя цена высока. А теперь беги, пока не подоспели остальные!»

Эзвел устремился на холм — испуганный, пораженный, растерявшийся монстр. Лишь через несколько минут он сообразил, что собаки не осмелятся преследовать, и резко и неуклюже затормозил на снегу. Его мысли пришли в порядок. Бушующие эмоции улеглись. Случившееся сложилось в последовательную цепочку. Вновь в памяти ожило сказанное матерью в космическом путешествии: «Человек может признать свое поражение только от слепой животной силы. Раз уж мы хотим, чтобы они оставили нашу планету, нам следует притворяться бездушными свирепыми зверями. Если они догадаются о нашем интеллекте, то объявят войну и мощью оружия и ценой миллионов жизней уничтожат нас. И теперь кто-то из них догадался об истине. Если это станет общеизвестным, наша раса обречена!»

Кто-то догадался! Тот самый Карсон — самый опасный для цивилизации эзвелов человек — сейчас здесь. Детеныш невольно вздрогнул. Первоначально в его намерения не входило задерживаться возле опасного лагеря после нейтрализации собак. Но теперь стало очевидным, что он должен действовать, не считаясь с риском: Калеба Карсона надо убить.

— Не понимаю, почему собаки не идут по следу? — смутно донеслась из дома недовольная мысль Мак-Леннана. — На планете Карсона всегда используют собак.

— Но лишь собак, родившихся там же! — последовал невозмутимый ответ. И душевное спокойствие второго — а это был Карсон! — всколыхнуло такую ненависть у эзвел а, что он вздрогнул всем своим существом и вжался в снег под небольшим ягодным кустом за домом суперинтенданта лесного заповедника. Карсон продолжил:

— Я многое почерпнул из некоторых документов профессора Джеймесона. Остальное стало результатом сопоставления с моими собственными выводами, опирающимися на тщательное изучение материалов дела. Когда Блейк Карсон впервые приземлился на этой планете, эзвелы не пытались причинить ему вреда. Этого не было, пока не стали приезжать колонисты — лишь тогда эти существа стали такими убийцами. Видите ли, я и сам не понимал всего до вчерашнего потрясения — мне сообщили, что профессор Джеймесон на три… теперь уже на четыре дня опаздывает на Эристан…

— О, Джеймесон пропал без вести?

— Опасения весьма серьезные. В том районе находится несколько боевых космолетов раллов, и, конечно, никакой корабль не может вместить стационарный передатчик Ликсона для межзвездной связи. Поэтому он не мог послать предупреждения.

После короткой паузы Карсон продолжил:

— Так или иначе, его записи свидетельствуют, что он был близок к разгадке. Именно при изучении этих материалов у меня впервые промелькнуло правильное предположение. Вначале все казалось весьма неопределенным, но при рассмотрении его записей с этой точки зрения все становится объяснимым.

Эзвел видел, что в мыслях Карсона содержалась полная разгадка. Считал человек все это лишь предположением или был уверен в своей правоте, не имело значения. Именно такого поворота событий боялась его мать. Человек знал практически все. И если правда, что профессорДжеймесон сгинул, то сейчас в этом доме находился последний, кто обладал опасным знанием.

Карсон поделился своей догадкой. Значит, следует убить обоих.

В размышления эзвела вторглась обладающая холодом, удивительно недружелюбная мысль Мак-Леннана:

— Надеюсь, что ошибаюсь в своих сомнениях… Позвольте заметить, что я полдюжины раз бывал на планете Карсона. Ситуация там настолько плоха, что никакой домосед, изучающий обстановку по бумажкам, не может представить себе истинную картину. Сотни тысяч людей погибли в этой резне.

— Не будем углубляться в эту тему, но само количество жертв говорит о существовании у них интеллекта, — а это требует скорейшего решения проблемы.

— Так вы, — медленно произнес Мак-Леннан, — никогда не были на планете Карсона?

— Нет!

— Вы, внук Блейка Карсона… Да-а, старая история: последующие поколения извлекают выгоду из дел великих предков, — едко вставил Мак-Леннан.

— Нет смысла называть имена, — более молодой собеседник оставался спокоен.

— И вы действительно будете настаивать, что этому эзвелу надо сохранить жизнь?

— Конечно. Это мой долг, да и ваш тоже — сохранить малыша до приезда профессора Джеймесона… Если он вернется…

— Думаю, вы понимаете, что может пройти немало времени, прежде чем мы его поймаем. За это время он может стать убийцей.

— Из-за опасности вторжения раллов, — ответил Карсон, противопоставляя подчеркнутое хладнокровие неистовому напору Мак-Леннана, — из-за огромного значения проблемы эзвелов правительство требует идти на любой риск.

— Черт побери! — прорычал Мак-Леннан. — Что до правительства, то считаю, назначать комиссию по расследованию фактов слишком поздно — словами уже не поможешь. Следует немедленно объявить войну на систематическое истребление — вот решение! — и мы начнем с этого подлого детеныша.

— Мне подходит это предложение! — ворвалась мысль третьего человека.

— Карлинг! — воскликнул Мак-Леннан. — Возвращайся в постель, парень.

Молодой офицер разбившегося боевого корабля не унимался:

— Я лежал на кровати в соседней комнате и случайно услышал… Вот что я скажу вам, сэр! — вспыльчиво обратился он к Калебу Карсону. — Командир Мак-Леннан прав. Пока вы тут разговаривали, я припомнил многих людей, которых повстречал во время рейсов на планету Карсона и которые просто исчезли. Мы, молодые офицеры, еще посчитаемся за них.

— Это не пустая бравада, — коротко сказал Мак-Леннан. — К этому следует добавить аксиому службы, хорошо известную всякому солдату. Пока ты не утратил способности действовать или не получил другого приказа от непосредственного командира, ты обязан выполнять полученный приказ, несмотря даже на прибытие офицера более высокого звания.

— Я получу приказ для вас через час, — сказал Карсон.

— Через час, — ответил Мак-Леннан, — вы не сможете найти меня. Эзвел будет убит до того…

Эзвелу эти слова напомнили о намерении перебить их, воспользовавшись предоставившимся удобным случаем. Именно сейчас под этой крышей находились трое мужчин, представляющих наибольшую опасность для него и его племени. Дверь находилась почти сразу за углом. Если он сможет разобраться в механизме замка, то быстро уничтожит их — решив тем самым все проблемы. Эзвел плавно выскользнул из засады.

В прихожей он испытал неясное чувство нависшей опасности и припал к полу у подножия лестницы, понимая, что подняться наверх — значит потерять шанс уйти незамеченным. Возможно, убив их, он сам окажется в западне. Грохот тарелок на кухне отвлек его внимание. Эзвел подавил желание ворваться туда и растерзать находившуюся там женщину. Он стал медленно подниматься по ступенькам, внимательно прислушиваясь к мыслям людей.

— Ха! Читают мысли! — насмехался Мак-Леннан. Он намеревался продолжить беседу, ибо ждал прибытия какого-то оборудования, и каждое произнесенное слово задерживало выход Карсона на радиосвязь для получения нужног ему приказа. — Должно быть, профессор Джеймесон спятил.

— Думаю, — съязвил Карлинг, вторя своему командиру, — что ученые собрали веские доказательства.

— Иногда, — подхватил Мак-Леннан, — они упорно придерживаются своих гипотез и стараются доказать их, даже несмотря на угрозу гибели половины человечества.

Карсон ответил раздраженно:

— Я не говорил, что профессор Джеймесон придерживался такого мнения. Я лишь сделал такое предположение на основе его многочисленных записей, и особенно мне запомнилась одна фраза, сформулированная в виде вопроса: «Может ли цивилизация существовать без городов, ферм, науки и какая форма связи обеспечивает необходимый минимум общения?»

— Кроме того, — Карсон стремился переубедить собеседников, а не принудить, — наличие интеллекта у эзвелов было бы просто замечательно, а отсутствие отнюдь не дает оснований пренебрегать планами профессора Джеймесона сохранить жизнь молодого эзвела. В любом случае вам нет необходимости преследовать его. Он не протянет и трех недель на земной пище. Фактически для него это — яд.

При этих словах эзвел вспомнил противный вкус собачьей крови. Подойдя к двери, он пригнулся, тело напряглось. Во всяком случае, он может убить людей, уготовивших ему такую судьбу, и, кроме того, он знает по крайней мере одно место, где есть обильная пища для него.

Тем временем Мак-Леннан продолжал:

— Однако люди ели мясо эзвелов.

— Да, но приходилось подвергать мясо химической обработке, чтобы оно стало удобоваримым.

— Тошнит от этого, — проворчал Мак-Леннан. — В конечном итоге, я не усматриваю во всем этом достаточных доказательств. Поэтому поступать буду по-своему. Пара дюжин мелких вертолетов прибудет минут через пятнадцать. Нынче же днем мы прочешем окрестности. И вряд ли вы станете утверждать, что пятисотфунтовая темно-голубая туша останется незамеченной… Какого черта вы наставили на дверь ружье?

До эзвела донесся ответ Калеба Карсона:

— Перед самым вашим приходом я заметил эзвела, скрывающегося в кустах. Внутренне приготовившись к каким-то его действиям, я все-таки не ожидал, что он осмелится войти в дом — несколько секунд назад я услышал скрежет его когтей. Я бы не советовал ему входить. Слышишь, ты?!

Эзвел замер. Затем, горя ненавистью, он счел за лучшее скатиться по ступенькам. Могучим прыжком он вышиб дверь и рванулся через кустарник, на ходу уворачиваясь от языков пламени, устремившихся вслед за ним из окна второго этажа — Мак-Леннан неистово палил из пистолета. Эзвел бежал и бежал, бросался из стороны в сторону, пока наконец огромным прыжком не достиг деревьев и не скрылся за ними — галопирующий по снегу синий монстр. Его единственным желанием после провалившейся попытки убить было стремление спасти свою собственную жизнь. И еще — ему необходимо поесть. А пища для него была только в одном месте.

Он вышел на место катастрофы — перед ним лежала опаленная взрывом пустыня, усыпанная скелетами исковерканных конструкций. Ни звука, ни единой живой мысли не доносилось сюда, и он лежал, прислушиваясь мозгом и ушами. Долгую минуту эзвел не двигался, а затем огромными прыжками направился к обломкам. Где-то здесь были запасы пищи, заготовленные для его матери. Сколько он продержится на них, если сможет спрятаться, — другой вопрос. И уж вовсе не осмеливался он думать о том, что же делать, если повезет выжить. Предстояло усвоить миллионы изобретений этой чуждой цивилизации, похитить самолет и, наконец, захватить космический корабль.

Он заметил на снегу справа от себя тень винтокрылой машины и вжался в снег инстинктивным судорожным движением. Его мысли потеряли всякую логику и под влиянием не подвластных разуму эмоций превратились в невообразимые мечты: уподобиться какому-нибудь искореженному контейнеру или куску металла, стать одним из этих обломков.

— Не пытайся спрятаться, — уловил эзвел обращенную к нему мысль Калеба Карсона. — Я знаю, что ты должен был прийти именно сюда. Взрослый эзвел мог бы надеяться добиться успеха самостоятельно. Но молодому — неопытному и наивному — нужен совет. Настал час принимать решение.

Тихо рыча, эзвел следил, как вертолет, делая круги, спускался все ниже и ниже, пока не завис не более чем в сотне футов над землей. В яростном отчаянии эзвел встал на задние лапы, словно хотел каким-то невероятным образом дотянуться до машины и изо всех сил швырнуть ее оземь. Тут же вторглись невозмутимые мысли Карсона:

— Отлично! Встань и будь человеком, насколько способен. Тебе предстоит стать человеком в душе или умереть. Объясню подробнее. Мак-Леннан убежден, что я ошибаюсь; он и Карлинг будут здесь через пять минут! Пять минут на то, чтобы полностью изменить свое отношение к жизни. Я не стану утверждать, что это совершенно свободный выбор… Люди не ангелы, но они должны узнать, что звезды обладают интеллектом. Мы боремся с воинственной расой Раллов, и планета Карсона нужна нам в качестве своего рода передовой базы в противоборстве с этими отвратительными белыми червями. Помни также, что и тебе нет смысла умирать смертью мученика. Опираясь на тезис разумности эзвелов, мы развернем соответствующую пропагандистскую кампанию. Повсюду на планете Карсона люди, измученные борьбой с — как они полагают — животными, окажутся перед необходимостью пересмотреть моральную сторону конфликта, поскольку выяснится, что им противостоят разумные существа. Если ты согласишься, я научу тебя всем человеческим достижениям. Ты станешь первым эзвелом-ученым. Если ты умеешь читать мысли, то понимаешь, что я искренен в каждом слове.

Звучало заманчиво. Знания расширят возможности. Важность решения, которое сейчас предстояло принять, подавляла его.

— Продемонстрировать выбор тебе будет нетрудно, — мысленно продолжал Карсон. — Через минуту я посажу вертолет. Этот аппарат весь сделан из металла и разделен на два отсека. Ты не сможешь ворваться в мое отделение и убить меня. Я открою дверь твоего отсека. Когда ты зайдешь туда, дверь плотно закроется. Боже! Сюда направляется Мак-Леннан!

Вертолет почти упал на землю — так поспешно Карсон бросил его вниз. Он приземлился в какой-то сотне футов от эзвела. Дверь откатилась. Донеслось настойчивое:

— Решайся!

Но эзвел по-прежнему стоял в нерешительности. Перед его мысленным взором пронеслись видения огромных городов, кораблей, космических лайнеров под управлением эзвелов. Затем он вспомнил слова матери, пробудившие безмерный страх перед таким шагом.

— Быстрее, — бились мысли Карсона.

Рядом взметнулось пламя; времени на раздумья не осталось. Времени могло хватить лишь на то, чтобы воспользоваться предложенным шансом. Пламя вновь опалило его, когда он был уже возле вертолета Карсона, ударив в хвостовое оперение машины. Эзвел скрылся от преследователей за корпусом летательного аппарата — именно такой маневр в мысленных расчетах Мак-Леннан считал наиболее нежелательным. Еще один прыжок — и эзвел оказался внутри вертолета. Рядом приземлился другой аппарат. Два человека с ружьями устремились к нему. В их мыслях эзвел прочитал смертный приговор и хотел было выскочить, чтобы вновь попытаться скрыться. Но в этот момент дверь с лязгом захлопнулась перед ним. Ловушка…

Ловушка? Открылась другая дверь. Эзвел издал ужасающий рев, оказавшись в одном отсеке с Карсоном. Мысли смешались: наконец-то подвернулся счастливый случай убить этого человека, как наказывала ему мать. Но хладнокровие мыслей ученого заставило совладать с импульсивным желанием нанести смертельный удар. Калеб Карсон хрипло произнес:

— Я пошел на чудовищный риск, поскольку все проделанное тобой за это время доказывает, что ты обладаешь интеллектом и понимаешь мои мысли. Мы не можем улететь — выстрел Мак-Леннана повредил хвостовое оперение. Значит, именно сейчас мы должны предъявить решающее доказательство. Видишь, я открываю дверь, отделяющую нас от них. Ты можешь убить меня и, если повезет, успеешь убежать. Другой путь — улечься у моих ног и мирно встретить их приход.

Дрожа от внутренней борьбы, эзвел приблизился к нему и распластался на брюхе, смутно улавливая изумление Мак-Леннана, обильно приправленное проклятиями.

Он вдруг почувствовал себя юнцом, неопытным и робким, но уже многого достигшим. Воображение рисовало ему картины его величия в мире эзвелов — в мире технических конструкций на заре динамичного развития новой цивилизации.

Рассказчик замолк, и воцарилась тишина. Наконец, кто-то заметил:

— Сдается мне, этот внук первооткрывателя планеты Карсона — чрезвычайно хладнокровный малый. Другой вставил:

— Калеб Карсон не знал, что число погибших на планете Карсона составило почти тридцать миллионов, а в подобных случаях необратимость войны пропорциональна количеству жертв. Он не обладает чувством реальности. Его решение запоздало.

Зачинщик дискуссии заговорил торопливо, с видимым удовлетворением:

— Суть в том, что всегда найдется кто-нибудь, кто по тем или иным причинам увидит проблему в новом свете. Разгадку событий на планете Карсона внук ее первооткрывателя нашел где-то между строк в записях профессора Джей-месона.

Один из присутствовавших спросил:

— Но почему мы еще ничего не слышали об этом «втором решении»? Рассказчик тотчас удовлетворил его любопытство:

— Неудивительно — все произошло совсем недавно. На следующий же день наблюдения профессора Джеймесона и выводы Карсона получили широкую огласку. И уже на прошлой неделе я прочел сообщение, что на планету Карсона назначен новый координатор. Его зовут Калеб Карсон.

В этот момент к рассказчику подошел мальчик-посыльный и сказал:

— Командир Мак-Леннан, с вашего корабля пришло донесение. Вы должны ознакомиться с ним в комнате отдыха.

Все изумились необычайной для такого гиганта стремительности, с которой он ринулся в комнату отдыха. Как нередко случается, смысл этого аргумента мы осознали лишь минуту спустя.

Святой в космосе

Проходя коридорами звездолета "Колонист 12175", Леонард Хэнли нечаянно подслушал разговор двух пассажирок:

— Знаешь, он ведь находился на другом конце Галактики… Но прослышав о наших трудностях, прибыл немедленно. Да это и понятно — для скачка в космосе ему не нужен какой-то там небесный тихоход, вроде нашего.

Он, естественно, никак не отреагировал на эти слова. Для этого в нем было достаточно скепсиса, да и раздражения тоже. Пару часов назад капитан Крэнстон уже предупредил его, как лидера колонистов, о прибытии Марка Рогана. В присланной ему записке в числе других затрагивалась и эта тема:

"Планеты Ариэль мы достигнем менее чем через полсуток по земному исчислению. Выдающийся эксперт по межпланетным контактам из Космического Патруля согласился помочь нам. Его присутствие на борту означает, что вы со вверенными вам людьми сможете немедленно высадиться, не дожидаясь выяснения причин катастрофы, постигшей первых поселенцев… Корабль, естественно, сразу же отчаливает".

Последняя фраза вызвала на лице Хэнли гримасу.

"Ну уж нет, капитан, — неприязненно подумал он, — совсем ни к чему зашвыривать нас в этот новый мир, не разобравшись предварительно, что же все-таки приключилось с нашими предшественниками".

Продолжая свой путь, Хэнли добрался до радиорубки и, заглянув через окно, выяснил, что сегодня там дежурил молодой специалист по имени Фэрд.

— Что новенького? — осведомился он.

Оператор лениво повернулся в его сторону. По мнению Хэнли, тот явно зарывался, ведя себя достаточно заносчиво, чтобы досадить, но вовремя останавливаясь на той грани, за которой начинается оскорбление.

— Да ничего, все время шпарят повтором наши же сообщения, откликнулся радист.

Хэнли нерешительно потоптался на месте. Он неоднократно пытался сломать барьер, выросший между экипажем и пассажирами, твердо придерживаясь той точки зрения, что в длительном двухлетнем полете в их отношениях не должно возникать ни принуждения, ни вражды. Но в конечном счете был вынужден отказаться от этих благородных устремлений. Для космолетчиков все восемьсот колонистов — как мужчины, так и женщины с детьми — в равной степени были "эмигрантами". А более унизительного термина для обозначения человеческих существ они себе не представляли.

Сам же Хэнли, инженер и бывший университетский профессор, все чаще ловил себя на мысли, что доставшиеся им по воле случая перевозчики — не более чем малосимпатичный сброд.

Он все ещё переминался с ноги на ногу под впечатлением нечаянно услышанного разговора о таинственном Марке Рогане.

— Повезло нам с этим Марком Роганом, — выдал он наконец с притворно равнодушным видом.

— Еще бы!

— И когда же он впервые вышел на вас?

— О! Это не проходило через нас.

— Как это понять? — Хэнли не смог скрыть раздражения. — Разве в вашу рубку поступают не все радиограммы?

— Ну… в некотором смысле это так. — Оператор замялся. — Дело в том, что господин Роган не отвечает на обычные запросы. Как правило, вы передаете в эфир сообщение с изложением сути вашей проблемы, а он появляется только в тех случаях, когда она его заинтересует.

— Иначе говоря, просто возникает, и все? Так, что ли?

— Вот именно.

— Спасибо, — подавленно пробормотал Хэнли, удаляясь.

Его душила глухая ярость. Явно продувная бестия этот Роган, стремящийся убедить наивный люд в том, что он сверхъестественное существо! И звездолет ему, видите ли, не нужен для того, чтобы пересекать космические дали! И помогать другим он изволит лишь тогда, когда ему самому становится любопытно! Но возмущение Хэнли внезапно уступило место другим эмоциям. До него вдруг дошло — и эта мысль была сродни шоку, — что Роган уже прибыл на борт.

Хэнли вернулся в свою каюту. Его жена, Элеонора, готовила завтрак для него и их двух детей, когда захрипел настенный интерком. Равнодушный голос оповестил:

— Всем пассажирам и членам экипажа! Прошу внимания! Мы входим в атмосферу Ариэля. Капитан Крэнстон просит всех собраться через час в конференц-зале для обсуждения вопроса о высадке на планету.

Занимая место на сцене зала совещаний и глядя сверху на разъяренных колонистов, Хэнли чувствовал себя прескверно. По их сегодняшнему виду было трудно поверить, что когда-то они выбрали его своим боссом. Хэнли знал, что, волей-неволей, выгружаться придется, несмотря на возможно подстерегающую их на планете неведомую опасность. То была суровая реальность, с которой большинство переселенцев, похоже, и не думало считаться.

Они совершенно разбушевались, громогласно выражая свое возмущение и грозя увесистыми кулаками капитану Крэнстону, стоявшему на краю сцены. Гул их голосов выплескивался в соседние помещения, где другие колонисты сгрудились у динамиков.

Собственная взвинченность не помешала Хэнли обратить внимание на сидевшего рядом с ним незнакомца. "Это — Роган!" — мелькнуло в голове. Безусловно это так, поскольку на корабле все прекрасно знали друг друга.

Но даже если бы Хэнли и не догадался, кто это, он не смог бы не заинтересоваться этим стройным, чуть выше среднего роста человеком. Хэнли слышал, как он сказал несколько слов капитану Крэнстону таким нежным и ласковым тоном, что в нем мгновенно вспыхнула антипатия. Глаза Рогана были весьма необычного для человеческого существа цвета — это была зелень чистейшего изумруда.

С чувством легкого отвращения Хэнли отвернулся и стал всматриваться в укрепленный на задней стене сцены экран. Тот был внушительных размеров, и на нем высвечивалась проплывавшая под ними поверхность планеты, на которой им суждено было вскоре осесть.

Картинка была не очень четкой, но все же можно было различить простиравшиеся внизу зеленые лесные массивы. Слева серебристой змейкой искрилась река. Справа виднелись развалины того, что недавно было первым поселением человека на планете Ариэль.

Хэнли рассматривал этот ландшафт без всякого удовольствия. Лично он, как человек науки и администратор, не испытывал никакого страха перед тем, что могло поджидать его там. Но стоило ему подумать об Элеоноре и детях, как в душу начинали заползать препротивные опасения.

Вволю нашумевшись, колонисты стали понемногу затихать. В наступившей наконец тишине раздался голос капитана:

— Признаю, что ситуация сложилась весьма непростая. Я не в состоянии объяснить вам, почему на планете, по всем показателям лишенной жизни, был полностью уничтожен первый форпост человека. Но моя обязанность — высадить вас на Ариэле. Для возвращения обратно на Землю нам просто не хватит запасов продовольствия для такого количества людей. Сожалею, но вы доставлены к пункту назначения и должны тут выгрузиться. А теперь я хотел бы представить вам человека, только сегодня прибывшего на борт. Это — Марк Роган, один из самых видных членов Космического Патруля. И цель его визита сюда — оказать вам помощь. Господин Роган, соблаговолите подойти поближе, чтобы все смогли хорошенько познакомиться с вами. Вы тоже, господин Хэнли.

Пока Роган подходил к нему, Крэнстон добавил:

— Господин Роган, прошу вас сказать этим обойденным фортуной людям несколько слов.

Роган неторопливо обвел взглядом аудиторию, улыбнулся и произнес уже слышанным Хэнли мягким тоном:

— Друзья, уверен, что все обойдется. Не надо терзать себя страхами. Я внимательно изучил все переданные вами материалы о положении дел и совершенно уверен, что примерно через день смогу подать вам сигнал о том, что можно высаживаться и опасности никакой нет.

И он отступил на шаг назад. Воцарилось гробовое молчание. Затем в едином порыве томно вздохнули все присутствовавшие в зале женщины. У Хэнли эта успокаивающая и призванная вселить в колонистов доверие речь вызвала неподдельное изумление. Он оглядел переселенцев. Те пребывали в замешательстве и беспокойстве. Хэнли почему-то вспомнил, что за Роганом укрепилась сомнительная репутация сердцееда.

А капитан между тем продолжал свою речь, теперь уже в тоне дружеской беседы:

— Лен, мне хотелось бы, чтобы вы поближе сошлись с Марком Роганом. Затем, обращаясь к последнему, добавил: — Господин Хэнли возглавляет колонистов.

Живые зеленые глаза внимательно задержались на лице Хэнли. Затем Роган улыбнулся и протянул худощавую руку. Хэнли, несмотря на внутреннее сопротивление, взял её и с силой сжал длинные, хрупкие на вид пальцы.

Улыбка Рогана сделалась чуть жестче, и он ответил на вызов. Хэнли показалось, что его ладонь зажали в тиски. Он даже побледнел от пронзившей его боли. Не в силах вынести её, он тут же ослабил захват. Роган ответил тем же. На какое-то мгновение взгляд его зеленых глаз вновь, на сей раз задумчиво, остановился на нем. У Хэнли возникло неприятное чувство, что гость четко уловил его неприязнь и что первый раунд он бесславно проиграл.

Капитан все ещё увещевал аудиторию:

— Господа, довожу до вашего сведения, что до начала выгрузки на Ариэль людей и оборудования будет сделано несколько разведывательных вылазок на хорошо вооруженных челноках под двойным командованием Рогана и Хэнли. Можно приступить к этому уже сегодня. Так что начнем соответствующую подготовку.

* * *

Хэнли загрузил в челнок переносную радиостанцию, счетчик Гейгера, радар для прощупывания поверхности, а также небольшой прибор, генерировавший волны в широчайшем диапазоне — от звуковых до коротких радиочастот и ультразвука.

Краем глаза он увидел приближавшегося к нему Рогана. Хэнли быстро повернул голову и бегло окинул того взглядом. Вся одежда Рогана состояла из брюк и рубашки с отложным воротничком. Карманы отнюдь не топорщились от напиханных туда хитроумных технических штучек. Ничего не было и в руках. Создалось впечатление, что он вообще не взял никакого оснащения.

Роган кивком поприветствовал его. Хэнли ответил неопределенным жестом. Пока Роган размещался в челноке, Хэнли язвительно ухмыльнулся про себя: "Надо же — снисходит до обычных транспортных средств".

Примерно через десять минут челнок-малютка сел на весьма уныло выглядевшем месте, где когда-то проживало не меньше тысячи землян.

Пока Хэнли, неловко выпрыгнувший из челнока, с трудом восстанавливал равновесие, кто-то из экипажа присвистнул:

— Вот это да! Такое впечатление, будто здесь изрядно порезвился бульдозер, переворошив все вверх дном.

Увидев эту картину тотального разрушения, Хэнли судорожно сглотнул слюну. Выстроенные в свое время из местного камня здания были не просто разрушены, а превращены в щебенку. Там и сям сквозь неё уже начали пробиваться растения. За исключением нескольких кряжистых деревьев, кругом, насколько хватало глаз, виднелась опустошенная земля — словно тут не раз и не два прошлась гигантская машина-разрушитель.

Хэнли решил осмотреть все подробнее. Нечаянно споткнувшись, посмотрел, за что зацепилась его нога, и в ужасе отшатнулся. То были человеческие останки. Истлевшая плоть и груда костей вдавились в грунт.

И только тут он вдруг осознал, что повсюду сквозь оставшиеся после катаклизма обломки проглядывают трупы. И далеко не всегда их можно было выделить. Некоторые, казалось, стали неотъемлемой частью почвы, настолько их размазало по поверхности и покрыло сверху пылью.

К ним подошел Фрэнк Стрэттон, молодой колонист. Хэнли обернулся к Рогану.

— Полагаю, нам следует спешно осмотреть этот участок, господин Роган. Что, если мы с вами вдвоем пойдем вдоль реки, а Стрэттон и (тут он назвал фамилию ещё одного прибывшего с ними поселенца из числа техников) поднимутся тем временем на холмы? Остальные же пусть сами разобьются на группы как хотят. Никому не будем давать никаких указаний. По возвращении только изложение увиденного. Встретимся через пару часов.

Хэнли не стал дожидаться ни согласия, ни возражений, а устремился к челноку. Конечно, кое-кому могло показаться необычным, что оба руководителя экспедиции уходят вместе, но Хэнли был твердо настроен на то, чтобы лично понаблюдать за работой специалиста по межпланетным контактам. В глубине души он уже твердо решил, что попытается сам найти решение загадки, не прибегая к помощи этого "эксперта".

Взяв мешок с инструментами, Хэнли перебросил его через плечо. Груз оказался тяжеловатым, он даже пошатнулся, но тут же выпрямился. Вместе с Роганом они двинулись в намеченном направлении, оставив позади руины погибшей колонии. Хэнли был заинтригован: почему его спутник так запросто согласился с его предложением? Он заметил, что Роган частенько поглядывает на небо. Однако раза два он останавливался, чтобы тщательно изучить грунт.

Вскоре твердая каменистая почва сменилась травяным ковром, напоминавшим настоящий газон. Постепенно исчезли окружавшие бывшее земное поселение камни и обломки скал. Показалась небольшая рощица. На некоторых деревьях уже были плоды. Другие стояли в полном цвету. В теплом воздухе витал пленительный аромат.

Земляне вышли к широкой реке. По характеру течения можно было с уверенностью сказать, что она достаточно глубока. Они пошли по крутому берегу и вскоре оказались на вершине скалы, возвышавшейся над водой метров на тридцать. До них доносился глухой рокот водного потока, рассекаемого внизу скалами.

Шедший чуть впереди Роган остановился. Хэнли воспользовался этим, чтобы освободиться от тяжелой ноши и достать свою аппаратуру. За все время пути счетчик Гейгера ни разу не пискнул, так что он отложил его в сторону. Хэнли попытался связаться со звездолетом, но в ответ раздался лишь хаотический шум.

Слышать столь невнятный сигнал было неприятно. Добро бы на корабле всего лишь странный отзвук, но на расстоянии в несколько километров от бывшей деревушки Хэнли стало не по себе.

Неожиданно он почувствовал настоящее беспокойство.

— Господин Роган, — обратился он к спутнику, — вам не кажется, что мы очутились в довольно уязвимом положении?

Роган не повернулся к нему и вообще никак не отреагировал на его слова. Кровь разом прихлынула к лицу Хэнли и, внезапно распалившись, он шагнул к своему спутнику. "Нет, мы сию же минуту выясним наши отношения!" раздраженно подумал он.

Подойдя к Рогану, он увидел, что тот внимательно рассматривает покрытый песком участок грунта. Хэнли припомнил, что он уже дважды приглядывался к подобным проплешинам.

Гнев мгновенно улетучился, едва он обнаружил, чем так занят Роган. До сего момента Хэнли больше всего занимала мысль, что же все-таки поделывает его коллега. Теперь ситуация вроде бы прояснилась. Поэтому он столь же усердно принялся изучать то место, куда они забрели. Внешне песок выглядел совершенно обычно — банальнейшая желто-серая с коричневым масса, абсолютно ничем не напоминающая возможный источник жизни.

Хэнли смутился. Его так и подмывало спросить Рогана, в чем все-таки дело, но тот всего несколько мгновений назад проявил к нему такое неуважение, что подвергаться новым оскорблениям совсем не хотелось. Однако, повернувшись, он увидел, что Роган смотрит на него.

— Господин Хэнли, — чуть ли не пропел эксперт своим нежным голосом, судя по вашему виду, вы о чем-то меня только что спросили. И, похоже, вам не понравилось, что я не ответил. Прав ли я?

Хэнли покачал головой. Ему уже не хотелось затевать сейчас спор и выяснять отношения. А в словах Рогана ему чудилось нечто такое, что никак не удавалось определить… Это лишь подлило масла в огонь. "Ишь как выразился: "судя по вашему виду"! Уж не хочет ли он сказать, что вовсе и не слышал вопроса?" — негодовал Хэнли, но предпочел смолчать.

— Знаете, я очень часто попадаю в подобные ситуации, — продолжил Роган, и при этом его изумрудные глаза сверкали так, словно излучали какой-то внутренний свет. — Но раз уж возникла необходимость в объединении наших усилий для преодоления надвигающегося кризиса, прошу вас поверить мне на слово: ничего не слышу, когда сосредоточиваюсь на решении проблемы. Просто отключаюсь от всех внешних раздражителей. Если это мое признание шокирует вас, — все так же мягко закончил он, — то мне искренне жаль.

— Мне приходилось слышать о такого рода состояниях, — нехотя проронил Хэнли. — Самогипноз.

— Ну если вам так хочется наклеить этикетку на этот феномен, — почти равнодушно отозвался Роган, — то этот термин ничуть не хуже любого другого. Но по существу дело не в этом.

Лишь чуть позже Хэнли сообразил, немало удивившись, что его спутник сделал усилие для того, чтобы показать свое дружественное к нему расположение. И он поспешил откликнуться:

— Благодарю вас, господин Роган. Я по достоинству оценил ваше объяснение. И все же, не затруднило бы вас объяснить мне, что вы ищете в этом песке?

— Жизнь. — Роган отвлекся от своего занятия. — Причем в таком примитивном виде, когда её обычно таковой и не считают. Видите ли, господин Хэнли, на каждой планете развивается только ей присущий процесс инициирования жизни, то есть возникает такое положение, когда неорганическую форму материи практически невозможно отличить от органической. И этот процесс постоянен. Я не могу представить вам доказательства. Насколько мне известно, ещё не изобрели приборов, фиксирующих его. Остается только мой собственный разум. Это обстоятельство определяет всю мою деятельность и рождает ту неприязнь, которую вы питаете ко мне. Не исключаю, что вы ещё пожалеете об этом.

Хэнли, начавший было уже склоняться к тому, чтобы относиться к Рогану более сердечно, вновь почувствовал себя не в своей тарелке.

Роган опять углубился в изучение грунта, а Хэнли вернулся к работе с инструментами. "В конце концов, — успокаивал он себя, — я могу выявить более крупные формы жизни. И в этом приборы могут оказать мне неоценимую помощь".

Установив радар, он принялся исследовать его лучом окрестности. Вскоре обнаружилась небольшая пустота в почве — простой карман, — по всей видимости, не имевший никакого значения для его поиска.

Свернув радар, он принялся настраивать вибратор, но его прервал пронзительный крик Рогана:

— Хэнли, прыгайте!.. Сюда!

Хэнли услышал грохот обвала прямо над головой и инстинктивно вскинул глаза. Завидев всего в нескольких метрах от себя накатывающуюся скалу, он хрипло взревел и бросился плашмя наземь. Последовавший затем сильный удар оглушил Хэнли.

Всплеск жуткой боли — и его окутал мрак.

Очнувшись, он почувствовал себя ужасно. Голова буквально раскалывалась. Тяжко застонав, Хэнли открыл глаза. Он лежал на краю нависшего над обрывом выступа, в нескольких метрах от того места, откуда его отшвырнула скала.

Где-то недалеко отчетливо слышался шум водопада. Хэнли машинально стал искать его взглядом, не сразу сообразив, что из своего положения просто не может его увидеть. Ему лишь удалось получше рассмотреть ту часть выступа, где перед этим стоял Роган.

Но того не было на прежнем месте.

Хэнли с трудом поднялся. Слева от него валялись разметанные ударом приборы, причем радар основательно покорежило. Не обращая на них внимания, он заковылял вдоль обрыва туда, где тот резко изгибался. С этого места перед ним открылась впечатляющая панорама: широкую долину перерезала полуторакилометровая дуга реки. Ничего необычного Хэнли не обнаружил.

Сбитый с толку и все больше раздражаясь, Хэнли прошел метров двести в обратном направлении. Оказавшись у другого поворота, он сразу же за ним увидел водопад. Тот низвергался с более чем тридцатиметровой высоты. Лес, спускаясь к реке, простирался далее по берегу зелено-бурым массивом.

Никаких следов Рогана.

Хэнли вернулся к приборам и остановился в нерешительности, не зная толком, что ему предпринять. В принципе, ему хотелось бы продолжить свои изыскания. В то же время он ничуть не сомневался в том, что едва не погиб в результате падения скалы. Еще бы несколько миллиметров и… На виске запеклась кровь, жгло ободранную щеку.

На какое-то мгновение он почувствовал облегчение, заметив листок бумаги, прикрепленный к ручке счетчика Гейгера, и невольно подумал: "Все же, несмотря ни на что, человечность в нем сохранилась".

Записка гласила: "Возвращайтесь на корабль. Меня не будет дня два-три".

Хэнли поджал губы, но вскипевший было гнев и на сей раз продержался недолго. В конце концов, Роган не был его поводырем, и в его обязанности не входило ухаживать за ранеными.

Так что не оставалось ничего другого, как развернуться и возвратиться к месту посадки челнока. До бывшей деревни он добрался только к вечеру и сразу же был доставлен на корабль. Врачи настояли, чтобы он провел ночь в лазарете, заверяя, что к утру он и думать забудет о своих болячках.

Спал Хэнли хуже некуда. Проснувшись в очередной раз, он подумал: "В чем, в чем, а в мужестве ему не откажешь. В глухую ночь он крутится где-то там, на планете, в полном одиночестве".

За ночь его силы и энергия действительно восстановились. А на рассвете он проснулся крайне возбужденным. Эта скала! Ведь она скатилась на него совсем не случайно! Кто-то или что-то подтолкнуло её в нужном направлении.

"Пойду-ка я с утра опять на место и попробую разобраться", — решил он.

В девять часов, когда он одевался, в палату вошла его жена. Она сразу же направилась к креслу и устало рухнула в него. Ее удивительно красивые серые глаза, казалось, омертвели. Она — и это было необычно для его супруги — совсем не позаботилась о том, чтобы с самого утра тщательно привести в порядок свои длинные белокурые волосы. Лицо её осунулось.

— Я так беспокоилась, — произнесла она безжизненным тоном.

— Да ладно, я уже чувствую себя вполне здоровым, — поспешил успокоить её Хэнли. — Ну, слегка поцарапало, чуть тряхнуло — экая невидаль.

Но жена, похоже, даже не слышала его слов.

— Стоит мне подумать, что в эти минуты он бродит там внизу совсем один, в то время как судьба нашей колонии зависит от того, чтобы он непременно остался в живых…

Хэнли резко дернулся: так вот, значит, в чем дело! Его супруга тревожилась не о нем, а о Рогане. Она взглянула на него с убитым видом.

— Лен, ты уверен, что правильно поступил, оставив его там одного?

Хэнли глядел на нее, не находя слов.

За завтраком он ещё больше укрепился в своем стремлении отыскать ответ на стоявшую перед ними загадку раньше Рогана.

Спустя несколько минут челнок (за штурвалом сидел Фрэнк Стрэттон) доставил их обоих к реке. Разработанный Хэнли план действий отличался чрезвычайной простотой. Хэнли исходил из того, что если на этой планете и впрямь есть жизнь, то она так или иначе проявит себя. Человек, наделенный наблюдательностью, просто не может этого не заметить. Для этого совсем не обязательно быть семи пядей во лбу и иметь какой-то особенный разум.

* * *

Челнок опустился на лужайке метрах в семистах от реки и примерно в полутора километрах от водопада. Иными словами, в достаточно удобной точке, чтобы основательно разобраться во всей этой истории с падением скалы.

Молчавший в течение всего полета Стрэттон вдруг выдал:

— Красивое место, только вот камни портят пейзаж.

Хэнли с отсутствующим видом согласился. Спустившись на землю, он довольно долго вглядывался в окружавший их ландшафт. Деревья, зеленая трава, яркие цветы, серебристый отсвет водопада, а за ним — широкая долина.

Да, Стрэттон, разумеется, прав: уж слишком много разбросано кругом мелких камней. Но ведь их можно и удалить. Хэнли поднял один из них. Тот был размером с крупную дыню, но оказался неожиданно легким. Какое-то время Хэнли постоял, задумчиво рассматривая солнечные блики на его поверхности.

Первое впечатление — это гранит. Блики напоминали чешуйки слюды. Но, вглядевшись повнимательней, Хэнли понял, что это не так, тем более что пальцы сразу же окрасились чем-то желтым. "Да ведь это же сера! — вспыхнуло в мозгу. — К тому же почти в чистом виде".

Из-за спины донесся голос Стрэттона:

— Этот тип, Роган… Что он из себя представляет? Что в нем такого необыкновенного, что, едва появившись, он взбаламутил наших женщин? Дороти полночи изводила меня. Все ныла о бедняжке, заброшенном в одиночку в этот мир.

Хотя мысли Хэнли в этот момент занимал показавшийся ему любопытным камень, он все же вспомнил о такой же реакции Элеоноры и повернулся к Стрэттону.

— Роган — в своем роде уникальная личность, — начал он, — за исключением…

Хэнли прикусил язык, ибо все остальное было просто слухами. Тем не менее он неспешно процедил:

— Я слышал, что космолет его родителей потерпел аварию и совершил вынужденную посадку на необитаемой планете. Там он и родился — экипажу пришлось довольно долго заниматься ремонтными работами. Вывезли его оттуда ещё ребенком, но, когда в семье стали замечать, что он отличается от остальных детей, было уже поздно.

— Поздно для чего?

— Они так и не сумели вспомнить координаты планеты, где все это случилось.

— Ах, вон что!

Повисло молчание. Хэнли уже собрался вернуться к изучению камня, как Стрэттон заговорил снова:

— А что это за байки ходят, что он наделал ребятишек по всей Галактике?

— Досужая болтовня.

Тон Хэнли был чересчур резким. Ему не доставляло никакого удовольствия брать под защиту Марка Рогана, поскольку и его душа терзалась теми же сомнениями, что у Стрэттона.

— И чего, спрашивается, он этим добивается? — с сумрачным видом спросил молодой человек. — Наплодить повсюду банду таких же монстров, как он сам?

Эти слова настолько соответствовали тому, чего наслушался и Хэнли, что он непроизвольно сглотнул слюну. И все-таки вопреки своей воле он с сарказмом произнес:

— А может, он считает, что его талант поддерживать контакты с нечеловеческими расами должен получить максимально широкое распространение? Он, без сомнения, полагает, что раз прибегли к его услугам, то все женщины новой колонии будут рады родить от него потомство, наделенное его способностями. Ведь таким образом будущее поселение людей на новой планете будет в безопасности. Это…

И тут он запнулся, пораженный неожиданно мелькнувшей мыслью. Он-то хотел зло высмеять эту казавшуюся абсурдной идею, а та вдруг представилась вполне здравой. И даже необходимой. "Боже мой, — мысленно произнес он. Пусть только попробует подкатиться к Элеоноре, я…"

Он в сердцах размахнулся и запустил камнем в ближайший к нему обломок скалы. Грохнуло что надо. Оба камня разлетелись вдребезги. В тот же миг неизвестно откуда взявшийся ветер с силой хлестнул в лицо образовавшейся от удара пылью. Людей окатило нестерпимо тошным запахом серы. Хэнли закашлялся, едва не задохнувшись, и отступил в сторону, чтобы поймать глоток чистого воздуха.

Ему захотелось получше рассмотреть, что же осталось после столь бурной реакции, но его остановил пронзительный возглас Стрэттона:

— Господин Хэнли… эти камни… они задвигались!

В замутненном сознании Хэнли поначалу возникли какие-то показавшиеся ему фантастическими видения. Разбросанные по всей лужайке камни, пусть медленно, словно неуверенные в правильности выбранного направления, но явно покатились в их сторону. Одновременно взвившийся до этого лишь порывами ветер перерос в настоящий ураган. В диком танце замельтешили вокруг них опавшие листья. Песчинки больно секли лицо.

У Хэнли на глазах выступили слезы. Смутно различая сквозь них окружавший его мир, он с трудом начал пробираться к челноку. Добравшись до него, он ощупью нашел ступеньки лестницы, ведущей на борт. К этому времени ветер достиг такой силы, что Хэнли был вынужден согнуться в три погибели, чтобы устоять на ногах. Оказавшийся уже внутри челнока Стрэттон заорал:

— Сюда… скорее!

Ухватив Хэнли за плечо, он с силой потянул его на себя. Спустя несколько секунд Хэнли без сил рухнул рядом со своим спутником. С минуту он, раскрывая, как рыба, рот, не мог отдышаться и невольно отметил, что Стрэттон садится в кресло пилота.

Тот обернулся и натужно прокричал:

— Господин Хэнли, нам лучше убраться отсюда подобру-поздорову. Иначе рискуем завалиться набок.

Разбушевавшийся ветер заглушал его слова, и они едва долетали до Хэнли. Тот упрямо помотал головой.

— Разве вы не видите? — гаркнул он в ответ. — Эти камни своеобразная форма жизни! Значит, следует остаться и собрать как можно больше сведений о них. Если удастся сделать это, никакой Роган нам больше не понадобится.

Молодой человек повернул к нему измученное лицо.

— Боже мой! Мы предъявим их…

— Включите радио! — рявкнул Хэнли. — Интересно, что там в эфире.

В кабину хлынул поток немыслимых звуков. Как Стрэттон ни старался отрегулировать приемник, все равно из динамика доносилась сплошная дикая какофония. Через минуту Хэнли решился выглянуть наружу.

Он вздрогнул, увидев, что камни группируются около челнока. Груда уже достигла в высоту приблизительно метра, а основание её было около пяти метров в диаметре. По оценке Хэнли, их набралось возле челнока уже несколько сотен.

И — главное — к ним беспрерывно добавлялись все новые и новые. Хэнли чувствовал, что его нервы начали сдавать, но он продолжал неотрывно наблюдать за окружающим. И как бы далеко он ни вглядывался в продуваемую ветром долину, повсюду его взор натыкался на камни, катившиеся к челноку. Их скорость, похоже, зависела от размеров. Так, небольших размеров камни перемещались за час километров на пять, другие же, чуть не валуны, диаметром в шестьдесят сантиметров, делали все восемь.

Пока он рассматривал эту жуткую картину, пирамида возле челнока подросла. Хэнли обернулся к Стрэттону. Тот ожесточенно отталкивал палкой что-то, очевидно представлявшее для него угрозу.

— Все те же камни, — хрипло бросил он, заметив удивление Хэнли. Собрались в кучу. Да такую огромную, что через минуту-другую начнут падать в кабину.

Хэнли раздирали противоречивые чувства. Ему все ещё представлялось, что, оставаясь на месте, они все больше узнают о тактике нападения противника. Продержись они ещё какое-то время, глядишь, и…

Но его раздумья прервал новый панический вопль Стрэттона:

— Господин Хэнли… вы только взгляните!

Тот повел глазами в направлении, указанном Стрэттоном. Метрах в тридцати от них в воздух взвилась громадина-скала не менее трех метров в диаметре. Она оставалась пока в подвешенном состоянии, вращаясь вокруг собственной оси, как если бы пыталась, повинуясь какому-то неизвестному им органу восприятия, определить, в какую ей понестись сторону. Через мгновение она, несомненно, устремится на них.

У Хэнли судорожно сжалось горло.

— Ну ладно… взлетаем! — громко, но на удивление спокойно бросил он напарнику.

Стрэттон немедленно включил двигатели. Металлический корпус их челнока завибрировал. Ощутимо задрожал под ногами пол. Хэнли почти физически ощущал, как тужатся моторы, пытаясь поднять челнок в воздух.

— Господин Хэнли, что-то удерживает нас, мы не можем взлететь!

Хэнли в замешательстве успел подумать: "Придется выскакивать и бежать прочь, но, спрашивается, куда?"

Он уже раскрыл рот, чтобы скомандовать: "Попробуйте ещё раз!" — когда увидел, как гигантская скала, сориентировавшись наконец, начала свой стремительный полет. Она мчалась, нацелившись прямо на машину, и скорость этого волчка возрастала с каждым его оборотом вокруг оси.

— Фрэнк! — не своим голосом взревел Хэнли. — За мной!

Не дожидаясь реакции спутника, каким-то конвульсивным прыжком перемахнул через борт. Приземлившись на намеченном камне, он молниеносно, используя его как трамплин, прыгнул снова.

Позади раздался ужасающий треск, скрежет раздираемого металла и предсмертный отчаянный вопль человека. Все стихло.

* * *

Подгоняемый ураганным ветром, Хэнли буквально летел, будто у него выросли крылья. И лишь совершенно выбившись из сил, осмелился, замедлив бег, оглянуться назад. За эти мгновения он преодолел более двухсот метров. Теперь от челнока его отделяли несколько деревьев и заросли кустарника. Но они не могли скрыть страшной картины раздавленного челнока. Кругом все замерло. Даже камни. Все случившееся казалось каким-то горячечным бредом.

Не верилось, что там остался Фрэнк, мертвый или серьезно раненный. У окончательно переставшего соображать Хэнли лихорадочно билась назойливая мысль: "Мне следует вернуться обратно".

Но тут его внимание привлек камешек, который торчал из земли метрах в тридцати от него. Немного поколебавшись, камень покатился по направлению к нему. Тотчас же зашевелились и другие, и вот уже около десяти булыжников дружно двинулись в его сторону.

Хэнли стал поспешно отступать. При мысли о напарнике на него сразу же навалилось какое-то душевное опустошение. Но гораздо более важным представлялся факт обнаружения им на планете враждебной формы жизни. Ему следовало любой ценой вернуться на борт звездолета, чтобы сообщить эту невероятную новость.

Придерживаясь русла реки, он двинулся к уничтоженной деревушке. За несколько минут он оставил надвигающиеся камни далеко позади. "Они не способны быстро перемещаться, — возбужденно подумал он. — И им нужно некоторое время, чтобы сообразить, что поблизости появился кто-то чужой".

Хэнли начал рисовать в своем воображении предстоящую жизнь колонистов на этой планете. Придется развернуть работы по очистке земли от камней и обломков скал. Видимо, всем мужчинам и женщинам нужно будет вменить в обязанность иметь в качестве обязательного элемента экипировки атомное оружие с зарядами по тысяче единиц. Можно было помечтать даже и о том, что когда-нибудь эта забавная форма жизни будет представлять интерес лишь для музеев. В принципе, эти камнеобразные должны расти очень медленно, и их, скорее всего, следует удалить со всей территории, оставив разве что только в самых удаленных местностях.

Размечтавшись, он чуть было не напоролся на поблескивавшую в лучах местного светила горку этих пресловутых камней.

У Хэнли кровь застыла в жилах. Он резко остановился и тут же поспешил удалиться от реки. Но пришлось замереть вновь: и этот путь преграждала такая же пирамидка.

В горле встал ком. Хэнли решил двинуться к воде. При этом его глаза беспрестанно рыскали вокруг в поисках врага. В кустарнике что-то зашевелилось. Но в этой дремучей чащобе мелкой гальке было пробиться не так-то легко. Это обстоятельство возродило его надежды.

Быстро проскочив мимо ряда деревьев, он выделил одно из них, самое крупное, менее чем в пятистах метрах от обрывистого берега.

Часть его могучего ствола поднималась столь полого, что Хэнли без труда мог бы живо подняться по нему, зацепиться за толстую ветку и подтянуться к вершине, величественно возвышавшейся над остальными деревьями.

Хэнли бросился к реке. Вода струилась в пятнадцати метрах под ним, а берег круто обрывался вниз. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в полнейшей невозможности как-то использовать реку, чтобы скрыться от противника.

Возвращаясь к дереву, где он все же надеялся найти убежище от этих агрессивных тварей, Хэнли сделал пренеприятное открытие: с полдюжины их уже резвились на тропинке, преграждая ему обратный путь. Недолго думая, он подошел к ближайшему камню и лихо перепрыгнул через него. По инерции проскочил ещё парочку. И только тогда первый остановился. Но ненадолго: чуть поколебавшись, камень вновь неудержимо покатился по направлению к Хэнли.

Страх чуть отступил. Хэнли тщательно огляделся, не берет ли его противник в клещи, и решил внимательно присмотреться к врагу, подпустив один из камней поближе. По мере его продвижения Хэнли с понятным беспокойством всматривался в эту серую личину, надеясь обнаружить хоть какие-то признаки интеллекта. Но перед ним была самая что ни на есть вульгарная скалистая, и лишь слегка пористая, масса.

Между тем камень уже докатился до башмака Хэнли и намертво прилип к нему.

Пытаясь стряхнуть его, Хэнли резко выбросил вперед ногу, но камень и не думал отклеиваться от его ботинка. Более того, он оказался тяжеленным не менее пяти фунтов. Вот теперь-то Хэнли почувствовал настоящий страх: сумеет ли он избавиться от этой тяжкой ноши?

Раздумывать особенно не приходилось, ибо к нему приближались и другие камни. Обеспокоенный Хэнли предпочел отступить к громадному дереву. Доковыляв до него, он первым делом снял башмак. Снова попытался стряхнуть непрошеного прилипалу — и опять безуспешно. И тут Хэнли, повинуясь инстинкту, что было сил запустил ботинок вместе с камнем на нем в другой приближающийся камень.

Раздался взрыв, и оба камня буквально улетучились. Только взметнувшийся ветер бросил в лицо Хэнли горсть оставшегося от булыжников сернистого порошка. Едва он избавился от застилавших глаза слез, как сразу же увидел в куче обломков сверкающий всеми цветами радуги кристалл. Хэнли поспешил завладеть находкой, наскоро натянул уцелевший при взрыве камней башмак и стал бойко карабкаться на дерево.

Вовремя он, однако, успел. Куда ни кинь взгляд, всюду посверкивали рванувшиеся к его укрытию камни.

День на вершине красавца-дерева прошел без происшествий. С наступлением сумерек Хэнли предпочел забраться на самый высокий сук и удобно пристроился там. Первые часы он провел, бодрствуя и прислушиваясь к всевозможным ночным шорохам и шумам. Но к утру его сморило.

Проснулся он как-то сразу. Вовсю светило солнце, а вдоль русла реки прямо на него несся спасательный челнок. Хэнли стремительно вскочил, едва не свалившись из-за внезапно сломавшейся ветки. С трудом восстановив равновесие, Хэнли сорвал с себя куртку и рубашку и начал ими исступленно размахивать.

* * *

Подавая Хэнли завтрак, Элеонора сообщила, что Марк Роган возвратился вчера вечером на звездолет, провел на нем ночь, а утром отправился обратно. Услышав это, Хэнли даже перестал жевать и целую минуту потратил на обдумывание этой новости.

— Он что-нибудь рассказывал? — наконец спросил он. — Решил эту головоломку?

В ожидании ответа он волновался: не обнаружил ли Роган то, что он считал своим открытием, и не обошел ли его в изысканиях. Элеонора тяжело вздохнула.

— Не думаю. Естественно, он общался главным образом с мужчинами. Может быть, им он что-нибудь и сообщил.

Хэнли сильно сомневался на этот счет. Забавно все же получилось: самый что ни на есть заурядный человек, не сделав ничего экстраординарного, а просто отправившись на место происшествия, находит там разгадку, оставив маститого эксперта по межпланетным контактам с носом!

Хэнли уже склонялся к тому, чтобы мирно продолжить трапезу, как вдруг до него дошло, что Элеонора говорила об этом деле с какой-то особой интонацией. Он снова повернул голову.

— Что это значит: "Он общался главным образом с мужчинами"? — в упор глядя на жену, спросил он.

Элеонора покраснела.

— Я пригласила его на обед, — с трудом проговорила она. — И тотчас же поправилась: — Ну, конечно же, я ждала тебя. Мне и в голову не пришло, что ты…

Хэнли решил выпустить пар.

— Все превосходно, дорогая. Все понятно. — И для убедительности он даже повторил последнюю фразу.

Но ему далеко не все было понятно. Продолжая исподтишка наблюдать за женой, он чувствовал, как в голову начинают заползать всякие гадкие мысли. Был момент, когда он чуть не спросил: "А ты уверена, что он не провел здесь ночь?" Но это было бы уже настолько оскорбительно, что, рассердившись на себя, он лишь пониже опустил голову.

Этот небольшой инцидент окончательно подтолкнул его к решительным действиям. Сначала он намеревался дождаться возвращения Рогана и узнать, к каким тот пришел выводам. Ведь проблема контакта с этой камнеподобной формой жизни ещё не была решена. Теперь, однако, он думал иначе.

От Хэнли не ускользнуло и то, что руководители группы "новоселов", выслушав его подробное донесение о приключениях, не обнаружили склонности к выжидательной тактике.

— Наши женщины просто с ума посходили по этому эксперту, — с гневом сказал один из них. — Знаете, что выдала мне благоверная, узнав о смерти Фрэнка Стрэттона? Она предложила, чтобы молодая вдова немедленно вышла замуж за Рогана, пока тот ещё не улетел. Надо же было до такого додуматься!

— Ничего не поделаешь: инстинкт выживания, — философски заметил второй. — История полна примеров, когда женщины были одержимы идеей родить ребенка от знаменитого человека. А тут — рядышком Роган, с его невероятными способностями…

— Ну, насчет его талантов, это ещё бабушка надвое сказала, — прервал кто-то говорившего. — Вон наш босс, Леонард Хэнли. Он сам, без помощи этого героя, открыл нашего врага на планете!

Страсти разгорелись, и Хэнли счел необходимым несколько остудить их.

— Для нашей выгрузки на планету потребуется большая часть светового дня. Если господин Роган соизволит появиться здесь до того, как мы начнем высадку наших женщин и детей, ему будет предоставлена возможность изложить свои взгляды. Иначе…

Случилось так, что к назначенному часу Марк Роган явиться не соизволил.

Посему высадку произвели в открытой зоне, протянувшейся вдоль реки. Уже к полудню все колонисты были на месте. У Хэнли состоялся последний разговор с капитаном Крэнстоном. Тот сообщил ему, что звездолет отправляется немедленно.

— Этот перелет и так занял слишком много времени, — оправдывался капитан. — Хозяева корабля будут ужасно злиться.

Хэнли не мог испытывать каких-либо симпатий к господам из экипажа, предчувствуя, что из-за этого поспешного отлета самая большая доля испытаний придется на него и других колонистов. Он попытался было придумать какой-то предлог, чтобы задержать отлет корабля, но не нашел ничего лучше, как ляпнуть:

— А как же с господином Роганом? Разве вы не будете ждать его возвращения?

— Его, возможно, подберет один из патрульных кораблей, — пожал плечами капитан Крэнстон. — Так что прощайте!

Пока они обменивались рукопожатиями, Хэнли не без цинизма успел подумать, что никто больше не делает намеков на способность Рогана путешествовать в открытом космосе, не нуждаясь в звездолетах. И вообще поразительно, как кто-то мог даже мысль допустить о подобном вздоре…

Вторая половина дня. Элеонора работала на установке палаток. Хэнли абсолютно случайно краешком глаза увидел, как его жена, мигом выхватив пудреницу, принялась спешно наводить красоту. Проследив за её взглядом, Хэнли не смог удержаться от гримасы. По берегу реки к ним направлялся Марк Роган.

Член Космического Патруля заговорил, лишь оказавшись в двух метрах от Хэнли.

— Где звездолет, господин Хэнли? Это вы отдали распоряжение начать высадку колонистов?

Его голос по-прежнему отличался мелодичностью, но теперь в нем отчетливо проскальзывало сдержанное негодование, от которого у Хэнли, не сомневавшегося в правильности своего решения, пробежали мурашки по спине. Сверкнула мысль: "Неужели я допустил ошибку?"

Ответил он, однако, вызывающе:

— Да. Это мой личный приказ. Уж так получилось, господин Роган, что мне удалось открыть природу этой враждебной нам жизни на планете и мы, соответственно, приняли все необходимые меры предосторожности.

Роган, похоже, дважды пытался что-то ему сказать, но в последнюю минуту явно сдерживался. Он обвел взглядом занятых обустройством колонистов. На его лице все это время блуждала загадочная улыбка. Поселенцы срубили уже немало деревьев и теперь занимались их пластификацией.

Роган все так же молча подошел к ним, оглядел весьма сложную машину, предназначенную для этой цели, но основное внимание уделил наблюдению за тем, как фонтанирует древесный сок по мере углубления пилы в древесину и как быстро химический состав нейтрализует смолистую субстанцию.

Затем он вновь подошел к Хэнли. Его изумрудные глаза искрились откровенной иронией.

— Так что вы там понаоткрывали?

Он слушал рассказ Хэнли, слегка склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то, скрытому за словами. Его глаза, казалось, утонули в бесконечности. У него был вид человека, внимательно следящего за какой-то сценой, разыгрывавшейся в нем самом.

— Итак, — наконец произнес он, — вы полагаете, что кристалл, увиденный вами в обломках расколотого камня, и есть то, что называют "мозгом"?

Хэнли несколько растерялся. Но затем, как бы защищаясь, пробормотал:

— Но ведь пьезоэлектрический кристалл является сердцем радио — и телеаппаратуры. А кристаллы в известном смысле развиваются и…

Он не успел закончить свою мысль. К ним бросилась Элеонора и схватила Рогана за рукав.

— Ну, пожалуйста, — умоляла она. — Что идет не так? В чем дело?

Роган мягко отвел её руку и буднично сказал:

— Госпожа Хэнли, ваш муж допустил смертельно опасную ошибку. Действия камней — не более чем продукт научного контроля, который Разум, управляющий этой планетой, осуществляет над окружающей средой. — Он повернулся к Хэнли. — А не замечали ли вы сильного ветра в момент нападения на вас?

Хэнли ограничился кивком.

— Вот вам и другое проявление этого Разума. — Роган взглянул на часы: — До наступления ночи остается чуть более двух часов. Если ограничимся вывозом самого необходимого, то сумеем выскочить из этой долины ещё до заката солнца.

Он сделал паузу. Взгляд его скрестился с мятущимся взглядом Хэнли. Сейчас в нем проступали напряженность и сдержанность.

— Отдавайте необходимые распоряжения! — сухо приказал он.

— Но… — начал было лепетать Хэнли. — Это невозможно. К тому же надо же где-то устраиваться. Мы…

Он так и не договорил, выбитый из колеи, слишком жалкий, чтобы продолжать…

— Приказывайте выступать! Я все объясню вам…

* * *

Вскоре после захода солнца поднялся ураганный ветер. Он бушевал с час, взметнув тучи песка, больно хлеставшего по лицам путников, бредущих длинной цепочкой вслед за тракторами на гусеничном ходу. Самых маленьких детей укрыли в шести челноках.

К полуночи началось нашествие камней. Обломки скал шести-восьми метров в диаметре с адским воем выныривали из кромешной темноты, высвечиваемые прожекторами, установленными на тракторах. Еще до того как люди успели оценить масштабы надвинувшейся беды, два трактора были раздавлены в лепешку. В ночи стоял скрежет рвущегося металла, раздавались душераздирающие крики обезумевших от ужаса людей. К счастью, достаточно быстро, ещё до нанесения непоправимого ущерба, заработали атомные пушки, дробившие на куски гранитные глыбы.

Пришлось оказывать срочную помощь множеству колонистов, к обуви которых пристали камни помельче, но достаточно тяжелые, чтобы почти полностью парализовать их движения. И когда этот кошмар кончился, Хэнли все равно был вынужден беспрестанно бродить в толпе измотанных мужчин и женщин, умоляя их следовать приказу Марка Рогана:

— Двигайтесь! Не прекращайте движения ни на минуту!

Незадолго до рассвета земля, по которой брели поселенцы, заходила ходуном. Громадными трещинами зазмеился грунт, подвергая колонистов новым испытаниям. Зачастую их удавалось вытаскивать из нежданно возникавших на пути расщелин буквально в последнее мгновение.

И лишь с появлением первой слабой полоски зари, прорезавшей чернильную густоту ночи, Хэнли обратился к Рогану:

— Неужели вы хотите сказать… что им по силам вызывать столь мощные и продолжительные землетрясения?

— Не думаю, что это случается очень часто, — произнес тот. — Мне представляется, что им приходится проявлять большое мужество, чтобы проникать в зоны горячих камней, где и становится возможным вызывать аналогичные явления.

Он замолчал на секунду, о чем-то задумавшись.

— Будущее колонистов здесь представляется мне только в рамках союзного договора. Причем человеку предстоит доказать, что он может быть полезен местному Разуму. Разумеется, предварительно ещё надо внушить ему идею такого симбиоза, на что уйдет какое-то время, особенно после столь бесславного начала.

Хэнли был весь внимание.

— Позвольте мне самому получше разобраться, — решился он в конце концов. — Сейчас вы ведете нас к северу от нашей прежней стоянки — в голую степь. Вы настаиваете, чтобы мы соорудили там жилье и подсобные помещения из цемента. А вы тем временем будете убеждать Разум в нашем абсолютном к нему миролюбии. Правильно ли я говорю?

— Было бы лучше, если бы колонисты продолжали все время двигаться. Но осуществить это практически невозможно… Женщины, дети…

Казалось, что Роган разговаривает сам с собой.

— Но, — упорствовал Хэнли, — хоть в этой-то степи мы будем чувствовать себя в безопасности?

— В безопасности! — Роган иронически взглянул на него. — Дорогой мой, кажется, вы все же не схватываете суть проблемы. Несмотря на внешнюю схожесть с Землей, у этой планеты свой, совершенно отличный от нашего жизненный цикл. Вы скоро сами убедитесь, что это так.

Хэнли чувствовал себя слишком уязвленным, чтобы задавать другие вопросы.

Спустя час он видел, как Роган на одном из челноков скрылся в утреннем тумане в неизвестном направлении. К полудню и сам Хэнли распорядился отправить остальные челноки на место прежнего лагеря, чтобы вывезти оттуда часть оставленных там материалов.

Летательные аппараты вернулись к вечеру, и их пилоты рассказали о невероятных происшествиях, свидетелями которых они стали. Так, бочка с солониной не далась им в руки, несмотря на все уловки, примененные для её поимки. Особо опасным проявил себя реактивный самолет с атомным двигателем. Он самочинно поднялся в воздух, затем его моторы заглохли, и он врезался в землю, раздавив при падении один из челноков.

"Разум экспериментирует", — с досадой подумал Хэнли.

Переселенцы провели эту ночь в степи. По всему периметру лагеря патрулировала охрана. Включенные моторы тракторов урчали и вибрировали. Тьму пронизывали снопы света от прожекторов. Было мобилизовано все мужское население.

Вскоре после полуночи Элеонора разбудила Хэнли.

— Лен… взгляни на мои туфли.

Он присмотрелся к ним повнимательней, не совсем ещё придя в себя со сна. Кожа на них стала шишковатой, на гладкой поверхности появились мельчайшие наросты. Хэнли охватил озноб, когда он заметил, что те продолжают расти.

— Где ты их оставляла? — первым делом поинтересовался он.

— Рядом с собой.

— На земле?

— Конечно.

— Лучше бы ты их не снимала, — проворчал Хэнли. — Последовала бы моему примеру.

— Леонард Хэнли, я ни за что не лягу в постель в туфлях, даже если это будет последний раз в моей жизни… — Помолчав, она смягчилась. — И все же я попробую их надеть, посмотрим, возможно ли это.

Позднее, за завтраком, Хэнли видел, как она хромала со слезами на глазах, но жалоб от неё не услышал.

После обеда без всякой видимой причины взорвался один из тракторов. Водитель погиб. Куском отлетевшего при этом металла оторвало руку пятилетнему мальчугану, находившемуся поблизости. Женщины принялись причитать. Врачи мигом успокоили боль с помощью соответствующего лекарства и спасли ему жизнь. Среди мужчин поднялся гневный ропот. Один из них подошел к Хэнли.

— Мы не желаем и далее терпеть это безропотно. У нас есть право ответа на агрессию.

Роган появился как раз перед закатом и молча выслушал доклад о происшествиях дня.

— Будут и другие инциденты, — подвел он итог.

— Не понимаю, и все, — выпалил в ярости Хэнли. — Почему бы нам не спалить все близлежащие леса и не освободить весь участок от этой нечисти?

Уже удалявшийся Роган приостановился и медленно повернулся к нему. В неверном свете угасающего дня его глаза стали почти желтыми.

— Боже мой, Хэнли, вы рассуждаете сейчас, как вся та безмозглая шпана, что мне довелось встретить в жизни. Я твердо и недвусмысленно заявляю: вы не сможете победить огнем этот Разум, управляющий деревьями, даже если огонь — это единственное, чего он боится. И этот его страх, эту уязвимость надо не уничтожать, а играть на ней.

— Но каким образом все это функционирует? — спросил совсем растерявшийся Хэнли. — Как удается этому Разуму направлять действия камней, порождать ветры и…

— Этот феномен, — терпеливо продолжал Роган, — основывается на том факте, что его жизненная сила передается со скоростью, во много раз превышающей нашу. У вас и у меня нервный импульс перемещается примерно на сотню метров в секунду. А на этой планете — почти на двенадцать километров. Поэтому и скалы имеют возможность вести рудиментарную жизнь. Но что ещё важнее — в самой земле циркулирует постоянный поток жизненной энергии. А в результате получается, что до известного предела можно на все влиять и все контролировать. Энергию можно направить к поверхности грунта посредством корней травы или через песок. А буйные ветры провоцируются для того, чтобы охладить "горячие" зоны…

— Но, — перебил его нахмурившийся Хэнли, — почему тогда дерево, на котором я просидел день и ночь, не попыталось меня прикончить?

— И привлечь к себе внимание? — усмехнулся Роган. — Оно могло попытаться провести против вас нечто такое, что могло бы сойти за несчастный случай. Например, сломать ветвь, чтобы вы свалились. Но не делать ничего открыто.

Роган закончил требовательным и жестким тоном:

— Господин Хэнли, не существует другого способа выжить на этой планете, как установить сотрудничество с её Разумом. Именно к этому вы и должны стремиться.

И Роган сжато и деловито набросал схему тех этапов, которые предстояло преодолеть для этого. В течение нескольких лет — не вторгаться в районы лесных зарослей. Совершенно исключить какое бы то ни было использование древесины, за исключением сухостоя, о котором Роган попробует договориться. Установить противопожарные устройства вокруг ближайших лесов для борьбы со стихийными вспышками огня. Распространить затем эту систему на всю планету.

Хэнли, пораздумав над изложенным Роганом планом, нашел в нем изъян.

— Мне бы вот что хотелось выяснить: как мы будем поддерживать контакт с Разумом после вашего отлета?

Уже заканчивая свой вопрос, он заметил приблизившуюся к ним Элеонору. В сумерках ему показалось, что она наклонилась вперед, как бы желая не упустить ответа Рогана.

— Только время, — пожал он плечами, — может дать ответ на этот вопрос.

Колонисты соорудили на берегу ручья деревушку, назвав её "Новая Земля". Нигде поблизости не было видно ни одного дерева. Как сообщил Роган, кустарник, росший по берегам реки, был лишь самым отдаленным образом связан с большими деревьями и поэтому мог быть использован в хозяйстве.

За последующие одиннадцать дней нападения камней повторялись по меньшей мере восемнадцать раз. Во время одного из них из степи выкатилась гигантская глыба в шестьдесят метров диаметром. Утюгом пройдя по деревне, она сровняла с землей два дома и прокатилась дальше ещё на два километра. Остановившись, она вознамерилась повторить атаку, но атомные пушки успели пустить её в распыл.

Затем в одну прекрасную ночь ничего не случилось. А на заре появился Марк Роган, изможденный, но улыбающийся.

— Все чудесно, — вымолвил он. — Вы получили свой шанс.

Мужчины приветствовали его громкими возгласами. Женщины не удержались, чтобы не всплакнуть, и пытались дотронуться до него. Хэнли, держась несколько в стороне, подумал: "Слишком ещё рано предаваться веселью".

Но дни шли за днями, и никаких враждебных проявлений со стороны Разума не отмечалось. Сторожа стали дремать на постах, так что было решено отказаться от ставшей ненужной охраны. К концу восемнадцатого дня этого ничем не омраченного перемирия в дверь Хэнли постучали. Элеонора пошла открывать, и Хэнли услышал, как она с кем-то тихо разговаривает. Нежный тембр голоса её собеседника мгновенно пробудил у Хэнли подозрения, и он совсем было собрался покинуть удобное кресло, как раздался стук закрываемой двери. Элеонора вернулась, прерывисто дыша.

— Он уходит, — просто сказала она.

Хэнли даже не стал спрашивать, о ком речь. Он выскочил из дома, но фигура Рогана виднелась уже далеко от деревушки. Это был просто расплывчатый силуэт в сгущавшейся темноте. Прошла неделя. О нем не было ни слуху ни духу. Среди колонистов поползли слухи, что он уже достиг только ему одному присущим способом другой части Галактики. Хэнли попытался высмеять эту байку, но, когда услышал, что её запросто рассказывают на собрании техников, прикусил язык. Он с грустью подумал, что легенда о Марке Рогане переживет все опровержения.

Прошло два месяца. Как-то утром Хэнли проснулся от того, что Элеонора скользнула к нему в кровать.

— Хочу сообщить своему повелителю и господину, — непринужденно прощебетала она, — что семья Хэнли вскоре увеличится на одного человечка.

Поцеловав жену, Хэнли полежал ещё какое-то время, ничего не говоря. Он думал: "Ну, если у него будут зеленые глаза и черные как смоль волосы, то я…я…"

Он так и не сумел представить себе, что натворит в этом случае. Он ворчал про себя, охваченный нестерпимой ревностью. Но уже где-то в самом потаенном уголке души он начал осознавать тот факт, что человеческая раса освоится ещё на одной планете.

Сон ясновидящей

Разбудил Сталвига душераздирающий крик, пронзивший кромешную темноту ночи. Он решил, наверное, как и любой другой житель этого древнего разрушающегося со временем города, что услышал вопль очередной жертвы ночного мародерства, случающегося время от времени в Лабиринте. Дикий крик нарастал, приближался и вот уже почти достиг его жилища, его оранжереи-теплицы на втором этаже, когда…

Сознание как бы отключилось, а затем из мрака мучительных рефлексий и угрызений совести пришло понимание происшедшего.

Опять, уже в который раз!

Ставший привычным для него ночной кошмар возникал, видимо, в том укромном уголке его подсознания, где хранилось не до конца осознанное воспоминание, которое, возможно, было не совсем реальным. А началось все в ту самую ночь, три года и четыре месяца тому назад, когда услышал он в полусне предсмертный крик своего отца. Вот и сейчас, сидя на краю постели, он вновь и вновь, в который раз, с непроходящим чувством вины, возвращался к одной и тон же мысли:

— Если б я тогда, в тот самый момент, вошел к нему и все выяснил!

Лишь утром обнаружил он труп отца, с жестоко перерезанным горлом и вызывающей ужас предсмертной гримасой на лице. Недоумение вызывало то, что не было видно никаких видимых следов борьбы или сопротивления при этом. Дело в том, что в свои пятьдесят лет его отец являл собой, с точки зрения искусства целителя, в которой успешно практиковали как отец, так и сам Альтен, образец физического здоровья. И на следующий день после смерти беспомощно распростертое тело отца выглядело таким же сильным и мощным, как тело его тридцатилетнего сына.

Постепенно живые картины воспоминаний о прошлом несчастье стирались в его сознании. Откинувшись на спину, Сталвиг удобно разлегся на овечьих шкурах, которыми потом и укрылся. В нескончаемой тьме ночи прислушивался он к порывам ветра, сотрясавшим стены его теплицы, всего его жилища. Какой сильный ветер! Сталвиг чувствовал, как ходуном ходит вся его спальня. Прошло еще какое-то время, Сталвиг начал дремать, когда услышал где-то в отдалении чей-то сдавленный крик — опять кого-то убивали в этом городе?

Странным образом эта мысль подействовала на него успокаивающе. Она привела его внутренний мир в относительное согласие с реалиями мира внешнего. Что поделаешь, именно здесь, в Санктуарии еженощно и ежечасно жизнь человеческая обрывается с той же легкостью и резкостью, с какой задувается пламя свечи.

В эти ранние предутренние часы он мог позволить себе расслабиться и не думать о непременной целесообразности чего бы то ни было, шла ли речь об этих темных, грязных, пыльных, насквозь продуваемых ветрами улицах, или вспоминал он о том своем печальном сне, который оказался для него таким шокирующим откровением.

Да не будет он ничего с этим делать, вот сейчас он повернется и…

Он вдруг проснулся, как от толчка. Давно уже рассвело, а во входную дверь его квартиры кто-то барабанил с улицы.

— Сейчас, сейчас, — поспешил крикнуть он.

Ему потребовалось несколько минут на то, чтобы высвободиться из ночного одеяния и облачиться в тунику, профессиональный халат лекаря, сунув ноги в шлепанцы.

И вот он уже торопливо проходит по залитой ярким солнечным светом теплице и оказывается в полутемной прихожей с тяжелой плотной дверью, в которой проделано небольшое отверстие на уровне рта человека.

Приблизив свои губы к этой разговорной трубке, Сталвиг спросил:

— Кто там?

И услышал в ответ женский голос:

— Это я, Иллира! Я одна.

Ясновидящая! Сердце Сталвига бешено заколотилось. Еще одна возможность соблазнить ее! К тому же она одна, что выглядело, однако, довольно странным так рано утром. Он поспешно стал отпирать дверь, и, отступив немного назад, широко распахнул ее. В тусклом свете на верхней площадке лестницы стояла она, как и раньше в его воспоминаниях, облаченная в бесчисленное множество юбок и цветных шалей танцовщицы. Но прелестное личико, выглядывавшее из всего этого вороха нарядных тряпок, было уже скрыто под толстым слоем кремов и пудры.

Она сказала:

— Альтен, я видела сон о тебе.

Было нечто особенное в том тоне, которым были произнесены эти слова какая-то смутная недоговоренность. Сталвига вдруг бросило в жар. Она явно старалась воздействовать на него своими чарами.

Казалось, ее появление здесь в одиночестве начинало обретать смысл. То, на что она намекала, выходило за рамки отношений между мужчиной и женщиной. И она надеялась, что он поймет это.

Все еще стоя там, в проеме входной двери, Сталвиг вдруг почувствовал, что весь дрожит. Вещий сон. Сон ясновидящей.

Он судорожно сглотнул. Прежде чем что-нибудь сказать, он откашлялся. Голос его застрял где-то в горле, и он хрипло произнес:

— Чего ты хочешь?

— Мне нужны три из твоих целебных трав.

И она назвала их: стипия, джерней, далин.

Вот теперь следовало поторговаться. И, конечно, воспользоваться подвернувшимся случаем. Исходя из своего богатого опыта, Сталвиг сделал предложение:

— Стипия и джерней — за вещий сон. За травку далин — часок у меня в постели вечером, ну как, договорились?

Молчание. Глаза ее, казалось, сузились.

— Что это? — спросил Сталвиг. — Неужели ты, со своим-то даром предвиденья, думаешь, что именно на этот раз тебе не удастся отвертеться?

Уже дважды до этого она с большой неохотой соглашалась на его предложение. И каждый раз обстоятельства самым невероятным образом менялись и складывались таким образом, что он вынужден был прибегать к ее помощи. В результате он расплачивался с ней тем, что освобождал ее от данного обещания встретиться с ним.

Сталвиг сменил тон и сказал почти с нежностью:

— Право, пора уже, моя красавица, открыть для себя, что это большое удовольствие для женщины почувствовать на себе тяжесть тела настоящего мужчины, а не той неимоверной массы мышц и мускулов твоего кузнеца, которому какой-то мистической силой удалось завоевать тебя как раз в тот момент, когда ты, будучи слишком юной, не могла иметь представления о чем-либо лучшем. Ну так как, по рукам?

Она все еще колебалась. Затем, видимо, подумав о цене третьей травки, она согласно, как он и ожидал, кивнула головой.

Обычная деловая операция. Товар должен быть налицо. А Сталвиг и не возражал.

— Подожди здесь! — посоветовал он ей.

Сам-то он не ждал. Наоборот, торопливо пошел через коридор в свою теплицу. Он не сомневался, что она, со своим внутренним зрением прорицательницы, знает, что он, в свою очередь, знает или догадывается, кому и для чего требуется трава далин. И постарался отнестись к этому спокойно. "Принц, конечно", подумал он. Несмотря на все советы принимать во внимание способность женского организма по-разному, в зависимости от дня цикла, воспринимать мужское семя, юный любвеобильный властитель так часто, видимо, общается со своими наложницами, что они просто не в состоянии отвергнуть его домогательства даже в тех случаях, когда кто-то из них может с большой вероятностью забеременеть. В результате возникала необходимость сделать аборт, для чего и требовалась его травка.

С трудом подавляя в себе чувство крайнего возбуждения, от волнения почти совсем позабыв о сне, лекарь по очереди собирал заказанные травы.

Стипия была сорвана с огромного цветущего растения, широко раскинувшего свои стебли и занявшего собой почти четверть большой светлой комнаты. Она должна была помочь кому-то справиться с постоянными головными болями. Джерней представлял смесь двух корневищ, одного цветка и одного листа лекарственного растения, которая применялась в виде настоя после обработки сухой смеси кипящей водой с последующим настаиванием и употреблением в течение дня. Это было средство от несварения желудка.

Пока в полном молчании, ловко и проворно укладывал он травы, каждую в отдельный мешочек, мысли его были целиком заняты попыткой представить себе, как покидала сегодня Иллира свое жилище. Выбрав подходящий момент, она раздвинула на окнах черные шторы, обычно скрывающие ее от любопытных глаз случайных прохожих. Перед его мысленным взором представало однокомнатное жилое помещение в одном из самых унылых районов Лабиринта. Он подумал, что хоть она и ясновидящая, никак нельзя считать разумным ее решение покинуть свое хлипкое убежище в столь ранние утренние часы. Она, разумеется, опиралась на некое путеводное знание, позволявшее ей со скоростью молнии перебегать от одного укрытия к другому, безошибочно выбирая тот самый момент, когда можно было избежать опасности. И вот когда, наконец, она оказалась на узенькой лестнице, ведущей к его долгожданному приюту, ей оставалось лишь с облегчением удостовериться в том, что никто не подстерегает ее здесь, на этой саман лестнице.

Закончив, он вынес три мешочка в коридор, и вручил ей два из них. И вновь он подумал об особом смысле ее визита к нему. Вещий сон. Про него.

Он медлил, не решаясь ничего сказать, вновь возникла какая-то натянутость и напряженность.

Но она, похоже, не нуждалась в напоминании. Она сказала просто:

— Во сне Ильс явился мне в облике рассерженного молодого человека и говорил со мной о тебе. Судя по манере разговора, он был разъярен. У меня сложилось впечатление, что он очень недоволен тобой. — И закончила: — У него длинные блестящие черные волосы, свободно раскинувшиеся по плечам.

Наступило томительное молчание. Глубокое чувство опустошенности, за которым скрывался страх, охватило все существо Сталвига, и оцепенение сковало, казалось, все его члены.

И наконец:

— Ильс?.. — простонал он. — Невероятно!

Существовало много преданий о том, что главное божество древних илсигов время от времени вмешивается в дела и судьбы людей. Но то, что он так поступил с Альтеном Сталвигом, вызвало у него предчувствие неотвратимо надвигающейся беды.

Казалось, Иллира поняла, что происходило в душе у Альтена в этот момент.

— Кажется, что-то связанное с твоим отцом… — тихо сказала она. — И в этом вся сложность… — Она протянула вперед руку, осторожно взялась за третий пакет с травой, потянула его к себе, и Сталвиг позволил ей сделать это. В полном оцепенении смотрел он ей вслед. Вот она повернулась и стала поспешно спускаться по лестнице. Затем на миг вспышка яркого света: это дверь на нижней площадке открылась и снова закрылась. Перед тем, как захлопнулась дверь, он успел заметить, что она пошла налево по переулку.

Бог Ильс!!!

На протяжении всего утра, когда, как обычно, стали подходить один за другим его пациенты, он безуспешно старался отогнать от себя мысли о божестве. Нескольких пациентов, без умолку рассказывавших о своих недомоганиях, он для разнообразия послал прогуляться. Хотя в этом был и свои плюс — каждый пациент своим рассказом так или иначе отвлекал его хотя бы ненадолго от мыслей о неотвратимости несчастья. У него уже выработалась профессиональная привычка проявлять внимание, выслушивать, сравнивать и решать, и он, несмотря на овладевшие им скованность и оцепенение, сохранил, к счастью, эту способность.

— Боли в желудке? Чем вы питаетесь?

И пациент получает в обмен на серебряную монету цветки агриса.

— Боли в груди.

— Как давно? Где именно? В каком месте?

Под его наблюдением корни меллеса темного разжевываются пациентом и проглатываются, и все это в обмен на маленькую золотую монету Рэнке.

— Постоянные кровянистые выделения.

— Как давно? Где, поточнее!

Пациенту вручаются цветки и семена розы, вместе со светло-коричневым порошком размолотых оболочек зерен и инструкцией: принимать по целой ложке утром и вечером.

И еще дюжина подобных рекомендаций. Все встревожены и взволнованы. Все утро он занят только делами. Потом поток посетителей вдруг резко сокращается. И сразу возвращаются неотвязные мысли о всемогущем Ильсе.

— И что все-таки ему нужно от меня? Вопрос, на который нет ответа. Какой выход из этой сложной ситуации может найти для себя Альтен Сталвиг? Какие намерения по отношению к нему имеет сверхъестественное существо, и что требуется ему от самого Альтена?

Наступил полдень, когда, наконец, в нервозной обстановке, постоянно ожидая дальнейших событий, выявилось и обрело форму нечто определенное.

"Нужно было что-то предпринять самому. Это то, что мне нужно.

Я должен с кем-то посоветоваться и даже — если удастся — получить новую информацию."

В этот момент он принимал последнего пациента. И как только эта высокая женщина, с крепко зажатой в грязноватой руке маленькой кожаной сумочкой, удалилась, Сталвиг поспешно сменил домашние тапочки на ботинки, схватил деревянный посох и через несколько минут спускался уже вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки.

Оказавшись внизу, он перевел дыхание, поднял глаза и посмотрел вдаль. Только теперь он заметил, что узкая улочка, по которой удалилась Иллира, в конце расходилась направо и налево. Ближайшим к нему был левый переулок. Вспомнив то, как она уходила от него утром, Сталвиг решил, что Иллира свернула именно в этот переулок.

Не совсем, правда, понятно, почему свернула налево, ведь ее дом как раз в противоположной стороне. Выходит, возвращаясь домой, она выбрала окольный путь…

Следуя туда, куда он решил направиться, Альтен неизбежно должен будет пройти мимо ее дома. Так с посохом в руке он отправился в путь и уже довольно скоро вышел на оживленную улицу. Сталвиг остановился и оглянулся назад, а затем посмотрел вперед. Не то чтобы ему стало страшно, просто как-то не по себе немного, хотя перед ним плескалась, как море, обычная уличная толчея. В этой толпе сновали маленькие жители провинции Каронна, в своих сверкающих на солнце нарядах, смешиваясь с более высокими, одетыми в темные туники выходцами из самых отдаленных южных районов Империи. Непринужденно галдели отпущенные на берег матросы в ярко-красных костюмах. Попавшаяся несколько раз на глаза женщина в богатом одеянии профессиональной танцовщицы напоминала ему Иллиру. Здесь чувствовался иной ритм жизни, иным был и внешний вид людей. Обращали на себя внимание мелькавшие тут и там в толпе в чем-то неуловимо схожие друг с другом бродяги, нищие, воры.

За те несколько минут, что стоял Сталвиг на улице в неподвижной задумчивости, его главная личная проблема отступила как бы на второй план, уступив место ощущению, уже не раз испытанному им прежде — чувству глубокого изумления.

Изумления от осознания себя частицей этого удивительного фантастического мира?

Эта толпа людей здесь. Эта улица со старинными зданиями, с ее башнями и минаретами. Легендарная история их происхождения уходит в глубь веков!

Стоя здесь, на этой шумной улице, Сталвиг чуть было не забыл, куда он направляется.

Очнувшись от размышлений, он понял, что стоящая перед ним цель обрела иные очертания, стала более реальной, конкретной, как бы первым этапом на пути осуществления того, что?..

Он снова глубоко задумался. И понял, что это было первым смутным указанием на то, что его задача не ограничивается получением информации. Конечно, в первую очередь необходимы конкретные факты. Те, которые ему предстоит раздобыть.

Так или иначе, все вдруг в значительной степени прояснилось. И когда он вновь был готов отправиться в путь, у него было ощущение, что цель, стоящая перед ним, заключает в себе и пути ее достижения.

Вскоре он миновал дом Иллиры, испытав при этом легкое разочарование от того, что черные шторы на ее окнах были задернуты.

Сталвиг продолжал свой путь, направляясь на запад от города, по мосту, соединяющему берега реки Белая Лошадь, миновал Подветренную сторону с ее жалкими лачугами, стараясь не замечать устремленных на него пристальных взглядов их обитателей с ввалившимися глазами, и замедлил шаг, лишь подойдя вплотную к месту назначения, а именно, к огромному обнесенному глухой стеной дворцу. При входе в большой, простиравшийся далеко вглубь двор, стоял вооруженный охранник. Сталвиг знал, как следует разговаривать со стражей. Он нашел у себя и протянул две медные монеты.

— Передай Джабалу, что Сталвиг Альтен хочет видеть его.

Медные монеты были тщательно ощупаны, после чего переместились в прорезной карман облегающей фигуру стража тоги, и он выкрикнул послание Сталвига низким баритоном.

Сталвиг вошел в приемный зал дворца, в глубине которого на троне восседал чернокожий человек с лоснящимся лицом. Сталвиг почтительно поклонился в сторону трона, а Джабал, приветствуя гостя, махнул рукой, после чего, сидя и немного нахмурившись, выслушал его повествование.

Несмотря на хмурый вид, в ясном и умном взоре Джабала не было ни протеста, ни враждебности по отношению к гостю — чувствовался лишь живой интерес к самому рассказу.

Когда, наконец, Сталвиг умолк, работорговец произнес:

— Если я правильно понял, ты считаешь, что кто-то из моих многочисленных соглядатаев мог что-то слышать в тот момент, когда умер твой отец, возможно именно то, что могло бы дать ключ к разгадке. Короче говоря, ты хочешь получить сведения, которые не смогла дать тебе гадалка.

— Именно так, — согласился Сталвиг.

— Тогда скажи, сколько ты мог бы заплатить, если бы я, по возможности точно, пересказал тебе то, что рассказали мне более трех лет тому назад?

Сталвиг несколько растерялся, надеясь, однако, на то, что на его огрубевшем от солнца лице смятение чувств никак не отразилось. Одним из несомненных преимуществ огрубевшей кожи на лице человека было то, что она помогает скрывать истинные чувства. Он понимал, что цена интересующей его информации достаточно высока. Однако сейчас ему было гораздо выгоднее сделать вид, что он интересуется этим исключительно из любопытства.

— Это может быть, — сказал он равнодушным тоном, — цена за лечение в счет двух твоих будущих визитов ко мне.

— Я согласен, — сказал чернокожий крепыш, — но только в том случае, если ты прибавишь к этому большую золотую монету Рэнке. Такова цена того, что я вспомню для тебя.

Наступила долгая тягостная пауза. Такие расходы и треволнения для фактически невинного человека, ничего по сути дела не совершившего! Ему казалось это несправедливостью.

— Быть может, — наконец рискнул высказаться Сталвиг, — если бы я узнал, какую именно информацию я смогу получить, мне было бы легче определить, чего она стоит. — Его слегка удивило то, с какой легкостью Джабал согласился с его предложением.

— Пожалуй, это разумно, ведь мы с тобой оба держим свое слово, — Джабал задумался, закусив губу. Затем сказал:

— На следующее утро после смерти твоего отца бродяжка, который ведет для меня наблюдение в ночные часы, видел, как из твоего дома выбрался Вашанка, но не через дверь, а как бы сквозь нее. В облике огромного снопа ослепительно вспыхивающего сияния он проследовал вниз по улице, затем, полыхнув ярким светом, исчез, оставив после себя яркое слепящее глаза свечение. Эта мощная вспышка была отмечена еще несколькими свидетелями, не знавшими, правда, ее происхождения, — Джабал продолжал свой рассказ.

— Должен сказать тебе, что существует древняя легенда о том, что божественный дух способен пройти сквозь стену или дверь лишь в том случае, если где-то поблизости с другой стороны находится еще один дух. Поэтому можно считать, что Вашанка смог выбраться из дома таким образом только потому, что с другой стороны находилось в тот момент другое божество. Однако мои соглядатаи никого не смогли увидеть.

— Н-н-но!.. — как бы со стороны услышал Сталвиг чей-то запинающийся голос.

И лишь в тот момент, когда этот безумный звук резко оборвался, он понял, что бессвязное бормотанье вырывается из его собственного рта.

У него просто рвалась с языка осенившая его мысль, которую пытался выразить словами — что раз Вашанке удалось проникнуть в теплицу через забаррикадированную дверь, значит в доме уже находился какой-то бог. Тот, кому удалось-таки каким-то невероятным способом найти лазейку, несмотря на все усилия отца, пытавшегося противодействовать появлению в доме ночных визитеров!

У него путались мысли и слова. Эта невероятная логика развития событий не давала Сталвигу возможности разобраться в сути происходящего.

Ошеломленный этим открытием, с трудом сдерживая волнение, он рылся у себя в карманах. Нащупав пальцами нужную монету, он вынул ее и положил на протянутую ладонь. Это была крайне невысокая плата, и с этой истиной, казалось, соглашался и его внутренний голос.

Вскоре после того, как Сталвиг покинул апартаменты Джабала, у него появилось ощущение, граничащее с уверенностью в том, что он сделал то, что действительно следовало сделать. Столь желанная для него информация теперь у него в руках. Что же теперь предстоит ему? Вернуться домой и… и…

Да, вернуться к нормальной повседневной жизни.

Вряд ли, конечно, можно считать это удачным способом напомнить самому себе о грубых реалиях жизни. Перед его мысленным взором предстала картина возвращения к повседневным будничным занятиям, будто и не было никакого предостережения… Но он не мог отделаться от вселяющего страх предчувствия, что его еще что-то ожидает, или от него что-то ждут. Но чего? И что это может быть?

Был уже полдень.

Сияющее высоко в небе светило обжигало Сталвига своими лучами. Лицо его, и так уже нещадно обожженное солнцем, время от времени искажала гримаса страдания, он то и дело почесывался, кляня себя при этом и думая, каким в сущности наказанием стала для него сверхчувствительная к солнечным лучам кожа: ведь ему практически не помогали ни мази, ни целебные травы. А тут еще приходится тащиться под палящими лучами, делая себе только хуже.

Неуверенной походкой продолжал он брести по солнцепеку, почти ничего не видя перед собой и из-за полного физического дискомфорта, и еще в большей степени — из-за сумбура в мыслях и душевной сумятицы, практически не замечая бурлящую и клокочущую вокруг него толпу. И вдруг!.. та часть его существа, которая, позволяя ему избежать резких столкновений, как бы направляла его и помогала прокладывать путь сквозь бурное море людской толпы, именно эта, осуществляющая неусыпное наблюдение за всем происходящим часть его существа, обратила внимание Сталвига на мелькнувшее в толпе знакомое мужское лицо.

Альтен остановился, как вкопанный. Но человек уже скрылся из виду, и звук шагов и скрип уличного песка под его ногами, оставшийся как воспоминание о нем, сразу слился с монотонным дыханием и шуршанием песка под ногами спешащих по улице других прохожих.

В другое время Сталвиг дал бы ему уйти. Но не сейчас! Опершись на свой энергично воткнутый в землю посох, он круто развернулся и, сделав всего четыре размашистых шага, нагнал его!

Осторожно, почти ласково прикоснувшись к рукаву его одежды, он почувствовал под ним сильную мужскую руку.

— Каппен Варра! — окликнул его Сталвиг.

Молодой человек, с длинными, спадающими на плечи черными волосами, обернулся. В голосе и интонациях Сталвига не было ничего угрожающего, и поэтому Каппен Просто остановился. И даже не сделал попытки схватиться за рукоять кинжала у себя на поясе.

Не сразу, казалось, а лишь через несколько мгновений узнал он того, кто осмелился его окликнуть. И сказал:

— А, это ты, лекарь? — фраза прозвучала с некоторым недоумением.

Очень вежливо Сталвиг ответил ему:

— Я хотел бы поговорить с тобой, господин! Я припоминаю, что однажды ты обращался ко мне за помощью. И, как я слышал, ты будто бы уезжал недавно из Санктуария к себе, в родные места?

Уличный певец ответил не сразу. В мыслях своих он уже был где-то далеко отсюда, вдали от этого мощного бесконечно движущегося людского потока. Мысленно он вернулся к тому фруктовому дереву, под которым стоял стол, с множеством небольших ящичков на нем, в каждом из которых было около полудюжины подвижных и шумных маленьких съедобных птичек…

Сталвиг все не отставал от него, и наконец, Каппен тихо сказал:

— Это был поворотный момент в моей жизни. Травы, которые ты дал мне тогда, перевернули все у меня внутри, и, возможно, это спасло мне жизнь.

— Мне нужно посоветоваться, — сказал Альтен Сталвиг.

— Мы можем поговорить прямо здесь, — ответил Каппен.

Нелегко дался целителю этот разговор. Несколько раз он мучительно откашливался после того, как песок из-под ног прохожих чуть ли не горстями летел ему в лицо. И все это на фоне уличного шума и гама. Но вот повествование его подошло к концу. И тут его собеседник, с широко раскрытыми глазами, как бы пораженный внезапно осенившей его мыслью, сказал:

— Ты хочешь сказать мне, что на полном серьезе преследуешь убийцу своего отца, несмотря на то, что тебе стало известно, что убийца — не кто иной как один из двух самых могущественных богов Рэнканской Империи?

Впервые суть дела была сформулирована так точно. Сталвиг почувствовал, что взволнован и потрясен не меньше, чем сам вопрошающий. И прежде, чем он успел заговорить, симпатичный худощавый менестрель продолжил свою мысль:

— Подумай! Ну, что, что произойдет, если он все-таки позволит тебе поймать себя?

Тон, которым были произнесены эти слова, странным образом добавил Сталвигу уверенности в себе.

Он ответил:

— Как известно, Вашанка может появиться у меня в любое время, как сам того пожелает. Для меня проблема заключается в том, что я не знаю, зачем он приходил к отцу, и, тем более, не знаю, зачем ему приходить ко мне. Если бы я смог это понять, я пошел бы к священникам и попросил бы у них помощи.

Каппен нахмурился, затем сказал:

— Коль скоро у тебя такие серьезные намерения, я, пожалуй напомню тебе одну легенду, — и продолжил. — Ты должен знать, что Вашанка — это бог войны и сражений, бог огня и прочих разрушительных сил. Тебе известно это?

— Да, но я никак не могу понять, — расстроенно ответил ему Сталвиг, зачем понадобилось всемогущему божеству убивать моего отца?

Слегка пожав плечами, собеседник сказал:

— Может быть, они добивались благосклонности одной и той же женщины, и стали соперниками.

И дальше:

— Уже давно известно, что боги часто принимают человеческий облик, чтобы насладиться любовью земных женщин. — При этих словах прекрасное лицо мужчины исказилось гримасой, и он устремил пылающий взор прямо на Сталвига, встретившись с ним взглядом. — Многие рассказывали мне, что ты, как и твой отец раньше, часто принимаешь женские ласки в качестве благодарности и платы за свои профессиональные услуги. Женщине, не имеющей ни гроша за душой, приходится расплачиваться собственным телом. В результате повсюду на этих улицах ты то и дело сталкиваешься со своими бесчисленными единокровными братьями, а от тебя самого — так мне говорили — зачаты не менее дюжины сыновей и дочерей, не признанных конечно, потому как ни один человек не может с уверенностью сказать, кто именно является отцом всех этих беспризорных детей, не считая, конечно, очень редких случаев поразительного внешнего сходства. — И вновь пожал плечами. — Я это не к тому, чтобы осуждать тебя. Такова печальная правда жизни. Но… — Он умолк. Затем, рывком дотянувшись рукой до деревянного посоха Сталвига, пощупал его. — Прочное дерево!

Сталвигу стало как-то не по себе.

— Нужно сказать, что не так уж и удобно ходить с этом палкой по узким улочкам, да и от повелителя огня она вряд ли может защитить!

— И тем не менее, — сказал Каппен, — это лучшее средство защиты для тебя. Только крепче держись за него и следи за тем, чтобы оно всегда находилось между тобой и нападающим. Упирайся ногами в землю и, как только наступит подходящий момент — не раньше! — сразу удирай!

— Но, — возразил ему Сталвиг, — допустим, Вашанка разыщет меня. И что мне тогда, с палкой выступить против бога войны?

Каппен продолжал стоять с бесстрастным видом. А Сталвиг с отчаянием в голосе продолжал свою речь.

— Существует много рассказов о том, как в былые времена бог Ильс помогал некоторым людям. Но я-то вырос уже после того, как победили рэнканцы… — Тут Сталвиг совсем уж приуныл, но продолжил: — Даже говорить о возможностях поверженного верховного божества древних Илсигов, а тем более надеяться на его помощь, вряд ли имеет смысл. И я понятия не имею, что он там сделал и что произошло.

Резким нетерпеливым тоном Каппен Варра сказал:

— Ты просил у меня совета, ты его получил. Прощай!

И он растворился в окружавшей их со всех сторон толпе.

…Они приволокли Сталвига прямо к Принцу, и тот сразу узнал его.

— Да это же знахарь! — воскликнул он и вопросительно посмотрел на Молина Факельщика.

Зал Правосудия был целиком залит лучами послеполуденного солнца. Светило находилось в тот момент в такой точке зенита, что лучи его падали непосредственно во входные отверстия изогнутых трубок, предназначенных для сбора и отвода дождевой воды…

Верховный жрец произнес обвинительным тоном:

— Всемилостивейший и светлейший господин наш! Мы обнаружили этого почитателя бога Ильса в Храме Вашанки.

Сталвиг под дождем льющихся на него сверху лучей ослепительного света направился в сторону возвышения в конце зала. Державшие его за руки двое церберов отпустили его.

Остановился он лишь тогда, когда вплотную подошел к длинному деревянному барьеру, отделявшему группу обвиняемых от высокого судейского кресла, в котором расположился Принц. Стоя у этой ограды, Сталвиг заявил свой протест.

— Я не причинил никому никакого вреда, Ваша Светлость, да и не собирался этого делать. — Обратившись в сторону Факельщика, он сказал: — Ты скажи Его Высочеству, ведь это твои люди нашли меня распростертым перед… Он запнулся, чуть было не сказал "идолом". С трудом и не сразу он подыскал было слово "статуя", но и его он, содрогнувшись, отбросил. Наконец после долгой паузы он продолжил, запинаясь:

— …перед самим Вашанкой, умоляя его о заступничестве.

— Да, но почитатель Ильса, который молится сыну Саванкалы… — голос Факельщика звучал неумолимо, — это же категорически запрещено постулатами веры!

Казалось, что ему уже не на что было надеяться. И ощущая полную свою беспомощность, он просто ждал. Месяц прошел с тех пор, когда в последний раз он видел Принца, и теперь вот молодой правитель Рэнканы должен был решить его судьбу. Сталвигу бросилось в глаза, что молодой человек сильно изменился внешне, причем в лучшую сторону, как ему показалось.

Принцу, как известно, было в тот момент двадцать лет. Император, его старший сводный брат, сделал его своим наместником в Санктуарии всего лишь на год, но и за это время Принц значительно возмужал. Что-то мальчишеское еще сохранилось в его лице, но в общем и целом он обрел вид человека, внушающего доверие.

Молодой правитель сказал не очень уверенным тоном:

— Ну, вряд ли это можно считать таким уж серьезным преступлением. Я думаю, нам следовало бы поощрять, а не наказывать новообращенных.

Помедлив, он продолжал в том же умиротворяющем тоне:

— Какое взыскание можно было бы применить к нему? — вежливо обратился он к Верховному жрецу Рэнканы.

Последовало поразительно долгое молчание. Показалось даже, что почтенный старец занят мыслями о чем-то другом. Наконец, Факельщик сказал:

— Может быть, нам следовало бы узнать, о чем он молился. А потом уж решать.

— Превосходная мысль! — с явным облегчением согласился с ним Принц.

И вот в которой раз уже Сталвиг изложил свою историю, скромно закончив речь словами:

— И как только я понял, господин мой, что скорее всего, это сами всемогущие божества не поладили в чем-то друг с другом, я решился в своих молитвах обратиться к богу Вашанке и узнать, чего он хочет от меня, а также спросить у него, что я должен сделать, чтобы искупить свою вину, в чем бы она ни заключалась.

Он умолк и с удивлением заметил, что Принц сидит с нахмуренным видом. Немного погодя молодой правитель повернулся и наклонился к одному из мужчин, сидевших за столом в нижнем ряду от него, которому сказал что-то тихим голосом. Так же тихо прозвучала и ответная реплика.

Самый молодой правитель Санктуария оказался прозорливым. Устремив взгляд на Сталвига, он сказал настораживающе строгим тоном:

— Есть несколько человек в наших краях, за местонахождением которых нам приходится следить. По некоторым причинам, в их числе оказался и Каппен Варра. Итак, я должен сказать тебе, что Каппен Варра недели две тому назад покинул Санктуарий и вернется не раньше, чем через два месяца.

— Н-н-но!.. — начал заикаясь, Сталвиг, и вдруг осекся. А затем раздался пронзительный вопль:

— Тот, тот человек из вещего сна ясновидящей!.. С длинными черными волосами до плеч. Ильс, Ильс в человеческом облике!

Мертвая тишина воцарилась в огромном Зале Правосудия, где на возвышении, оглядывая зал сверху, в высоком судейском кресле сидел молодой правитель Рэнканы. В глубине зала ожидали своей участи несколько других обвиняемых, которых охраняли невольники. А те два цербера, что привели сюда Сталвига, следили за ними всеми вместе.

Таким образом, имелось достаточно свидетелей этого судилища. Какой оборот ни приняло бы дело, свидетели могли пригодиться в случае появления новых сведений и фактов.

Сталвиг, находясь в этом зале, с большим трудом подавлял в себе желание напомнить Его Светлости о ночном происшествии двухмесячной давности. Глухой ночью его, Сталвига, подняли с постели И повели во дворец.

Его сразу же отвели в спальню Принца. Он увидел перед собой перепуганного насмерть юношу, который ночью внезапно проснулся от необычайно сильного сердцебиения. Прощупав пульс, Сталвиг установил, что частота его вдвое превышает нормальную. Наблюдавший за Принцем придворный лекарь со своим, видимо, ограниченным багажом знаний не смог справиться с этой проблемой. Сталвигу понадобилось какое-то время на то, чтобы, собравшись с духом, осторожно навести справки, в результате чего он узнал, что накануне весь вечер Принц беспробудно пил.

Причина плачевного состояния сердца молодого человека была таким образом ясна. Можно было, конечно, порекомендовать дать возможность организму освободиться от алкоголя естественным путем. Но Сталвиг решил попросить разрешения вернуться к себе домой за целебными травами, куда и отправился под конвоем одного из церберов. Там он приготовил смесь из корней и листьев крапивы, а также крупного алого цветка, которую после ошпаривания ее кипятком следовало целыми пригоршнями отправлять в рот и глотать, причем делать это практически непрерывно. В результате уже час спустя пульс у Принца стал значительно реже, а сердцебиение нормализовалось настолько, что можно было уже не тревожиться.

После этого он поведал своему пациенту, что по рассказам своего отца-лекаря, пациенты с теми же симптомами и реакциями, и тоже в молодости, которым ему пришлось когда-то помогать, прожили после этого еще лет по двадцать.

Принц повеселел и совсем успокоился, пообещав ограничить себя до минимума в потреблении спиртных напитков.

Следовало поддержать репутацию придворного лекаря, и Сталвигу пришлось поблагодарить эту бездарность за то, что он был вызван во дворец на консультацию.

Как он узнал позже от самого Принца, это происшествие дало богатую пищу для размышлений и обмена опытом среди людей с различными унаследованными от предков болезнями. "Как-нибудь я непременно обращусь к вам за помощью".

"…Может быть, — с надеждой подумал он, — молодой правитель вспомнит все-таки о той самой ночи и решит, что Стилета, при всех его заслугах, вряд ли стоит наказывать?!"

Но Принц решил, что нужно задать ему еще один вопрос.

Он спросил:

— Когда ты находился в обществе того человека, который был, как ты говоришь, Каппеном Варрой, не пытался ли он спеть что-нибудь или прочесть стихи? — Смысл этого вопроса был совершенно ясен. Уличный певец славился своей веселостью, легкостью нрава, общительностью и великодушием.

Сталвиг поспешно ответил:

— Нет, ни звука, ни строчки. Напротив, он был настроен очень серьезно.

Вернувшись через некоторое время к этому вопросу. Принц сказал:

— Если, как выясняется, сам всемогущий Вашанка принимает непосредственное участие в этом, было бы настоящей дерзостью с нашей стороны вмешиваться! — При этих словах молодой человек взглянул на Молина.

Подумав немного, Верховный жрец кивнул головой в знак согласия. После этого Принц снова обратился к Сталвигу.

— Достопочтенный лекарь, — сказал он. — Мы отпускаем тебя и передаем тебя в руки твоей собственной судьбы. Да будут боги справедливы и милостивы к тебе, соотнося твои прегрешения с твоими добродетелями!

"Так все-таки он помнит!" — с благодарностью подумал Сталвиг.

Когда Сталвига выпустили из дворца, он вдруг с удивлением подумал, что твердо знает, куда должен теперь направиться. В своей богатой практике он не раз сталкивался с человеческим горем и страданием, с жестокой горечью обманутого чувства, с отчаянием жены, оставленной мужем. Он хорошо знал, что ни в одном из этих случаев ни одна лекарственная трава не могла помочь лучше, чем кратковременное забвение или непродолжительный сон.

Поэтому, направляясь теперь к местной таверне "Распутный Единорог", он с горьким чувством вспоминал тот совет, который сам порой давал в тех особых случаях, которые отец его называл душевным расстройством. Никому, кроме него самого, не были слышны слова, которые он бормотал себе под нос.

— Все, что требуется тебе сейчас, Альтен, это как следует напиться.

Это было лучшее известное с давних времен средство для снятия физического переутомления или нервного напряжения. По сути дела, любой спиртной напиток получают путем настоя на травах, что оставалось в рамках сферы деятельности Сталвига.

До него уже донесся запах таверны. При тусклом освещении внутри, тем более после улицы, трудно было что-либо разобрать. Однако Сталвигу достаточно ясно были видны очертания сидящих за столиками посетителей, блики света на отполированном до блеска дереве. Он втянул носом аппетитные запахи приготовленной на огне пищи, и от одного этого почувствовал себя лучше.

Ему достаточно хорошо было знакомо это заведение. Поэтому он уверенно направился к стойке в глубине помещения, где обычно отпускали пиво. Только он собрался сделать заказ, как вдруг понял, что узнал, видимо, уже освоившись со слабым освещением, человека, принимавшего заказы.

— Культяпка! — Это имя чуть было не сорвалось с его губ, так велики были его радость и удивление.

В радостном нетерпении он шагнул вперед и схватился за мощную руку мужчины.

— Дружище, мы все так беспокоились о тебе. Тебя так давно не было видно…

Он смущенно замолчал. Ведь на длительное путешествие уходит много времени, значительно больше, чем год. Оправившись от смущения, он все-таки закончил свое приветствие.

— Рады видеть тебя, господин! — С каждой минутой хозяин постоялого двора становился виден все лучше и лучше. Сталвигу хорошо было видно, как он, махнув рукой, позвал к себе подручного, и как тот, совсем еще юнец, повернулся и подошел к нему.

Невысокий крепыш, Культяпка, показал на столик в углу и сказал:

— Принесешь туда две кружки пива, для меня и моего приятеля.

А затем, обратившись к Альтену:

— Мне нужно поговорить с тобой.

Очень скоро они уже сидели за столиком и Культяпка, сделав несколько глотков, произнес:

— Мне нужно быстренько рассказать тебе кое-что. Должен сказать тебе, Альтен, я не настоящий Культяпка. Я появился здесь, потому что мое тело в тот час, когда луна находилась в своей последней фазе, приняло ту форму, в которой сейчас я предстаю перед тобой, и ко мне явился некий гость, который объяснил, что это мое перевоплощение имеет отношение к тебе.

За этим последовало долгое объяснение. Достаточно долгое для того, чтобы вызвать в душе Альтена множество разнообразных чувств. В первую очередь, конечно, изумление. Далее возникло множество вопросов, порождающих новые вопросы. И, наконец, интуитивно прозрение и примирение.

Он до сих пор не отпил из своей кружки, которую держал в руке, и поэтому, подняв ее, сказал:

— За настоящего Культяпку, кем бы он ни был! — После этих слов он, все еще погруженный в размышления о том, что все-таки он должен извлечь для себя из этого разговора, сначала отпил немного пива из кружки, затем осушил ее залпом и поставил на стол. При этом он обратил внимание, что его собеседник не поддержал этот тост.

С несчастным видом ненастоящий Культяпка сказал:

— Внутреннее мое чувство подсказывает мне, что настоящий Культяпка находится где-то в очень странном месте. При этом не совсем ясно, мертв ли он, хотя он и был убит.

Тут вновь поднял кружку Сталвиг.

— В таком случае выпьем за здоровье ясновидящего Инаса Йорла, который, кажется, старается подружиться со мной.

На этот раз кружка другого мужчины поднялась, и из нее был отпит один глоток пива.

— Мне кажется, — сказал он, — никто не может отказаться выпить за себя самого, и сделаю я это из лучших побуждений.

И вновь заметались и смешались мысли в голове у Сталвига, мучительно пытавшегося разобраться в том, что этим было сказано и как это следует понимать.

— Инас, — пробормотал он, — какое отношение ко мне имеет твое пребывание в облике Культяпки?

Его собеседник, казалось, задремал.

— Слушай меня внимательно, — раздался голос Культяпки. — Богиня Азиуна явилась мне в тот момент, когда я испытывал свои способности к перевоплощению, и просила передать тебе это послание. До наступления темноты ты должен вернуться домой. А вечером ни один мужчина ни под каким видом не должен попасть в твой дом. Не пускай в дом никого, кто хотя бы внешне напоминает мужчину, как ни умолял бы он об оказании врачебной помощи, сколько, бы золотых монет он ни предлагал тебе за это. Всех пациентов мужского пола сегодня вечером ты должен направлять к другим лекарям.

Они выпили и за это, не скрывая и громко выражая свое удивление. И, конечно, как давнишние обитатели Санктуария, они еще раз подробно обсудили эту историю Азиуны. Историю о том, как однажды Вашанка узнал, что она, его сестра, вместе с десятью его братьями задумала убить бога-отца Саванкалу. После чего Вашанка в страшном гневе поубивал всех своих братьев, а сестре уготовил наихудшую участь. Против ее воли он заставил ее стать своей наложницей. И, говорят, ветры начинают выть именно тогда, когда в очередной раз принуждают Азиуну к жестокой расплате за ее преднамеренное предательство по отношению к своим родителям.

А теперь вот она спустилась с небес, чтобы предостеречь простого смертного от происков своего жестокого брата, так издевающегося над ней.

— И все-таки, как ты, — спросил Сталвиг, к тому времени почти полностью залпом осушивший вторую кружку пива и настроившийся поэтому на философские рассуждения, — ты, умудренный опытом Инас Йорл, мог бы объяснить, зачем это богине понадобилось предостерегать земное существо от козней своего бога-брата-любовника?

— А потому, — прозвучало в ответ, — что она не только богиня, но и просто женщина. А как хорошо известно всем мужчинам, женщины порой ведут себя очень странно.

Припомнив кое-что из своего собственного опыта и слегка вздрогнув при этом, Сталвиг согласно кивнул головой и сказал:

— Я так понимаю, что мы с тобой отлично провели время за выпивкой, и думаю, что мне следует серьезно отнестись к твоему предупреждению и поскорее уйти отсюда. Может быть, я тоже могу что-либо сделать для тебя? Заплатить, например?

— Пусть тогда это будет бесплатный прием у тебя, когда вдруг одно из моих воплощений занеможет.

— Только не сегодня вечером!

Поднявшись из-за стола, не очень уверенно чувствуя себя на ногах, Сталвиг сумел все-таки улыбнуться собственной шутке.

— Нет, не сегодня, — согласился Культяпка и тоже поднялся. При этом он быстро проговорил:

— Я провожу тебя до выхода, будто бы для того, чтобы попрощаться с тобой. На самом деле я выйду вместе с тобой. И таким образом, Культяпка исчезнет, на этот раз, возможно, навсегда.

— Сегодняшний день стал для него знаменательным, — сказал Сталвиг.

Взяв со стола третью, уже полупустую кружку, он произнес:

— За дух Культяпки, где бы он ни появился, с наилучшими пожеланиями!

Намеченный Инасом Йорлом план исчезновения осуществился с легкостью. И как раз в тот момент, когда они выбирались из кабачка, у его дверей появилась группа людей в военной форме под предводительством одного из церберов. Мужчина средних лет с эффектной окладистой бородкой по имени Квач сказал, обращаясь к Сталвигу:

— Слух дошел до Светлейшего Принца, что ты пьянствуешь здесь без удержу. Поэтому он послал меня вместе с этими людьми за тем, чтобы проводить тебя до дому.

Сталвиг обернулся, чтобы попрощаться с мнимым Культяпкой, но того не было уже и в помине. Казалось, Квачу было понятно его недоумение.

— Он повернул за угол, — сказал он и показал рукой, куда. — Догнать его?

— Нет, нет!

Оказалось, что никакого труда не составляет для человека, обремененного тремя кружками пива, браво пройти вперед и зашагать рядом со стражей на равных!

Да к тому же сказать речь:

— Меня все-таки удивляет, что Его Светлость проявляет столько беспокойства из-за кого-то, чуждого ему как по происхождению, так и по… религии. — Эти последние слова он произнес, явно чего-то опасаясь.

Квач же сохранил полную невозмутимость.

— Не моего ума это дело.

— Разумеется! — нахмурясь, продолжил Сталвиг. — Как и то, что доставленный тобой к себе домой, я могу оказаться именно в том месте, где всемогущему Вашанке легче всего будет отыскать меня.

Они шли по одной из улиц Лабиринта. Неожиданно появившаяся на их пути развеселая компания заставила их потесниться. Поэтому, если бы Квач и захотел сказать что-то в ответ, его слова пропали бы в шуме и гаме многочисленной уличной толпы.

Когда, наконец, они выбрались из людского потока, Сталвиг продолжил свои рассуждения:

— Так или иначе, мы не должны забывать, что у божественного Ильса тысяча глаз. Что, надо думать, означает, что он способен видеть каждого и в любой момент, где бы он ни находился. А вот в отношении Саванкалы, так же, как и его сына Вашанки, ничего что-то не говорят о множестве глаз. Поэтому можно предположить, что Вашанка не знает, что… — Испугавшись и запутавшись, он замолчал. Уже ведь случилось так, что богиня Азиуна добралась до Инаса Йорла со своим предостережением. И, ясное дело, ее бог-брат-сожитель со своим ограниченным зрением не знал, что она сделает это. — И все это в общей сложности, — неуклюже подытожил Сталвиг, — похоже, касается только моей персоны, меня, которого угораздило навлечь на себя гнев одного из могущественных существ.

Квач сохранял спокойствие.

— Не первый день живу на белом свете, — сказал он, — поэтому я, пожалуй, смогу кое-что рассказать тебе и объяснить, чтобы ты мог оценить всю серьезность своего положения.

Немного помолчав, он продолжил:

— Начать вмешиваться в дела и судьбы людские здесь, в Санктуарии, всемогущие боги могут лишь по одной причине… Кто-то из людей сделал что-то или повел себя не так, как полагается. Чем может "провиниться" знахарь? Обманутая им женщина знатного рода? Оскорбление бога или жреца? Не был ли повинен в таких грехах твой отец?

— Гм-м!.. — предался размышлениям Сталвиг.

В знак согласия он задумчиво, из стороны в сторону, как это было принято в Санктуарии, покачал головой.

— Да, конечно, это не было случайным убийством. Убийца без особого труда проник в закрытое помещение, совершил убийство и ушел, не взяв при этом ничего из ценных вещей. Принимая во внимание то, что в этом городе ежедневно совершаются убийства с целью ограбления, в случае убийства моего отца, когда ценности остались нетронутыми, ничего другого не остается, как сделать вывод о наличии некоего личного мотива. — И расстроенным тоном добавил: — Должен признаться, что причина, по которой я, услышав его крик, не прибежал сразу к нему на помощь, заключается в том, что у нас с ним был уговор не вторгаться друг к другу в ночное время. Очень может быть, что то была месть из-за какой-то знатной дамы.

В течение какого-то времени они молча шли, а затем офицер произнес:

— Я все-таки советовал бы тебе отказаться от расследования.

Квач сказал совершенно искренне:

— Вернись к своим обычным знахарским занятиям, а убийц пусть разыскивает полиция.

На этот раз Сталвиг покачал головой вперед-назад, в знак несогласия. И сказал несчастным тоном:

— Уж если сам Ильс является в вещем сне, недвусмысленно приказывая мне выследить убийцу, то у меня просто нет выбора.

С бесстрастным выражением лица цербер сказал категоричным тоном:

— Не забывай, однако, что ваш Ильс оставил без помощи свой народ в Санктуарии, допустив разрушение города полчищами почитателей другого божества.

— Город был наказан за повсеместный разгул греха и бесчестия.

Сталвиг бездумно повторил при этом стандартные объяснения, которые обычно давали жрецы Ильса:

— Вот когда мы чему-нибудь научимся на этом примере и искупим свои грехи, тогда захватчики вынуждены будут уйти.

— Когда я уходил из дворца, — сказал Квач, — я что-то не заметил, чтобы кто-нибудь из прислужников Принца укладывал его вещи. — И, пожав плечами, продолжил: — Трудно даже представить себе, чтобы такой уход произошел по этой причине, и я думаю, ты всерьез не возлагаешь надежду на это. — Вдруг он резко оборвал себя: — О, да мы уже пришли! Ты там, внутри, ведь в безопасности. Ну, а мы, конечно, осмотрим все вокруг, чтобы убедиться в том, что никто здесь не притаился в темном углу.

Через некоторое время Сталвиг растроганно сказал им:

— Спасибо вам! — он проводил их взглядом, затем поднялся по лестнице. Квач на прощанье оглянулся и вопросительно посмотрел на него, а Сталвиг после этого тщательно запер и забаррикадировал дверь.

Вот он и на месте.

Был тихий вечер. Двое пациентов-мужчин и еще одна женщина постучались к нему и попросили оказать им помощь. Не открывая дверь, используя переговорную трубку, от отослал мужчин к Керду, приемная которого была на той же улице. Они отнеслись к этому совершенно спокойно, и один за другим, с некоторым интервалом во времени, ушли.

Услышав женский голос, Сталвиг засомневался. Это была его постоянная пациентка, и платила она ему золотом. Тем не менее, он тоже отослал ее к лекарю по имени Немце. Когда же она стала возражать, он, извинившись, сослался на то, что съел что-то неподходящее и поэтому неважно себя чувствует. Казалось, она приняла его извинения, и тоже ушла.

Вскоре после полуночи в дверь постучали в четвертый раз, и очень нерешительно. Услышав шепот Иллиры, а это была она, Сталвиг вздрогнул и затрепетал от возбуждения. Она сказала, что пришла, как они договорились с ним утром.

Оживившийся Сталвиг открыл дверь и впустил ее в дом, провел в свою спальню. И пока она возилась и шуршала своими бесчисленными юбками, он снова старательно забаррикадировал дверь. Еще несколько минут потребовалось для того, чтобы загасить все свечи и сбросить с себя одежду. В полной темноте он юркнул в постель и улегся рядом с ней. Прижимаясь и прикасаясь к ее обнаженному телу, он не испытывал чувства вины, не находя ничего предосудительного в этом.

Всем в Санктуарии были известны правила игры. Каждая женщина здесь, нравилось это ей или нет, была чьей-то любовницей. Каждый мужчина был сам по себе, и использовал любую возможность, если подвернется случай. Правда, существовали еще законы чести и совести. Но они не распространялись на любовные отношения, спиртные напитки, а также на способ добывания средств к существованию. Над всем господствовало право на сделку: купля-продажа.

Если представляется удобный случай, в уме мгновенно просчитываются все возможные варианты его использования. Затем принимается жесткое решение, проводится обсуждение условий сделки, предусматривающих соблюдение интересов каждой из сторон — участников сделки. Таковы правила игры.

Именно так и попала красавица Иллира в его объятия. Она сама решила, что станет доступной для него в извечных отношениях между мужчиной и женщиной, пока не случится что-нибудь и не помешает этому.

Видимо, исходя из того, что сделка состоялась, она принимала все как должное. В темноте Сталвиг ясно почувствовал, что ее нагое тело полностью отдано в его распоряжение. Со множеством легких телодвижений, волнующих жестов и эмоций. Большинство женщин, которые расплачивались за прием у него в постели, лежали рядом с ним, как ледяные статуи, в редких случаях оживляясь немного в самом конце акта. После чего поспешно выскальзывали из постели, одевались и затем, чуть ли не бегом, мчались по ступенькам вниз и дальше в город.

С Иллирой все было иначе, особенно когда его ладони легко скользили по ее коже. Сталвиг поймал себя на том, что думает о том огромном кузнеце, который был ее постоянным любовником. Как-то трудно было представить себе эту женщину, даже если она и была крупнее, чем ему казалось, лежащей внизу под массивным телом великана. Хотя…

И вдруг он понял: он ощущал под собой на удивление сильные мускулы… Не такая она уж и слабенькая, оказывается. И впрямь…

Продолжая планомерно заниматься любовью, Сталвиг вдруг понял, что мысленно покачивает головой… Эти многоярусные юбки танцовщицы скрывают далеко не хрупкую фигуру, и он с удивлением обнаружил, что на самом деле Иллира была достаточно пухленькая. Совершенно очевидно, что эти юбки она надевала для того, чтобы зрители не догадывались о том, что у нее значительно более крупное тело, чем им казалось. Скрыть это от них не составляло большого труда, ей, с ее таким юным и тонким личиком.

Не имеет значения. Она не из тех женщин, которые легко сдаются. Но вот она здесь, и так активно ему отдается. Только интересно, почему такая необычно теплая у нее кожа — будто у нее температура.

Он уже приближался к кульминационной точке, когда постепенно она начала увеличиваться в размерах. Осознание того, что ее аппетитное тело превращается в тело мифической Амазонки, вызвало в нем ощущение, будто из мира сладких грез он попал в кошмарный сон.

Совершенно невероятное ощущение: он чувствовал под своим телом женщину ростом не менее шести футов, а ее распростертые под ним бедра оказались на целый фут шире, чем был он сам.

Он высказал сногсшибательное предположение:

— Иллира, что это?! Волшебный фокус? — В одно мгновение соскользнув с нее, он с облегчением освободился от этого громоздкого женского тела. Сполз на пол, встал на ноги.

И в этот самый момент вдруг вспыхнул необыкновенно яркий свет, который залил всю комнату и озарил теперь уже сидевшую в постели странную, невообразимых размеров нагую женщину.

Сияние это исходило от фигуры вошедшего в комнату огромного мужчины. Он прошел через дверь, напрямую соединявшую комнату Альтена с комнатой отца, когда тот еще был жив. Однако дверь эту Альтен собственноручно наглухо забил, и уже давно. Но именно через нее сейчас проникла в спальню Сталвига излучающая свет фигура. Одного только взгляда на нее было достаточно, чтобы Сталвиг, весь охваченный ужасом и отчаянием, понял, что на самом деле произошло: в облике огненного и слепящего глаза свечения предстал перед ним сам бог Вашанка…

Когда до него, наконец, дошло это, он трясущимися от волнения руками схватил свою палку-посох и тут же, как был, голышом, бросился к переходу, который вел в теплицу.

Тем временем божество уже орало низким баритоном на сидящую на краю постели обнаженную Амазонку. Она, в свою очередь, отвечала ему тем же, но ее голос походил на мужской тенор. Разговор происходил на каком-то непонятном языке.

В свое время Сталвигу довелось выучить примерно несколько сотен наиболее часто встречающихся в диалектах распространенных на территории Рэнканской Империи специальных медицинских терминов, И теперь, сумев разобрать несколько донесшихся до его слуха и показавшихся ему знакомыми слов, он, кажется все понял.

Это Вашанка сурово отчитывал Азиуну, принявшую облик женщины, за неверность и измену. А она в ответ громко упрекала его самого в постоянных изменах с земными женщинами.

Открытие это просто ошеломило Сталвига. Выходит, действительно, эти небожители, как об этом было сказано в старых преданиях, имеют те же физические потребности, что и люди. Физическое влечение к женщине. Яростные перепалки. И даже, наверное, те же физиологические отправления после приема пищи, что и у земных существ.

Но самым серьезным и важным в этой ситуации было, конечно, то, что она, богиня, вступила в интимную связь с земным мужчиной…

"Вот и пойми, попробуй, женщину!.." — подумал Сталвиг.

Вот она, проклинающая себя за недостойную связь, униженная, отчаявшаяся и несчастная, и при всем при том приревновавшая своего бога-мужа-любовника, когда он, спустившись с небес, вступил в связь, точно так же, как делали боги с незапамятных времен, с какой-то земной женщиной, или с двумя, а может быть с тысячью!..

Тогда-то она и решила отыграться. Приняв облик земная женщины, хитростью заманила в свои сети земного мужчину — в данном случае его, Сталвига — а три с половиной года тому назад уложила в постель его отца. Не так уж и трудно было сделать это в погрязшем в разврате Санктуарии.

И тогда ослепленный лютой ревностью убийца десятерых превратился в убийцу одиннадцати — если, конечно, такие человеческие существа, как Сталвиг-старший, принимаются у небожителей во внимание при подсчете.

Стоя в центре теплицы, Сталвиг с отчаянием думал о том, что сбежать оттуда у него нет ни малейшей возможности: слишком много времени требовалось для того, чтобы разобрать баррикаду у двери. И тогда, собрав всю свою волю в кулак и крепко сжимая в руке свой посох, он стал ждать неизвестно чего.

Словесная баталия, как он вскоре понял, подошла к концу. Женщина была уже на ногах, она торопливо обертывала свою могучую талию бесчисленными юбками профессиональной танцовщицы. И вновь Сталвига поразило сделанное им открытие: так эти юбки могут без труда скрыть все изъяны женской фигуры!

Затем она, закутанная по шею тремя легкими шалями, направляясь к выходу, прошлепала босыми ногами по полу мимо Сталвига, стараясь не встречаться с ним взглядом. Послышался шум, и он понял, что она разбирает баррикаду у входной двери.

Смелая надежда забрезжила перед ним: быстро пробравшись туда, к выходу, он мог бы проскочить через дверь, пользуясь тем, что она уже разбаррикадирована.

Но почему-то он не мог заставить себя пошевельнуться, не осмелясь даже голову повернуть.

Он был все еще во власти невеселых своих размышлений, как вдруг увидел, что к нему приближается невероятное, не имеющее определенных очертаний ослепительное сияние. И сопровождалось это внушающим суеверный ужас звуком поступи тяжелых шагов.

И тогда… Во всем своем величии появился Вашанка.

Онемевшему от страха Сталвигу пришла в голову мысль, что далеко не каждому смертному дано увидеть так близко и так явственно то, что довелось сейчас увидеть ему. Перед ним стоял главный бог Рэнканов, Вашанка, Бог-Громовержец, бог войны и сражений. Убийца десяти своих божественных братьев, убийца Юты Сталвига, отца Альтена!

Своей мощной фигурой он загораживал весь дверной проем. Ему буквально пришлось пригнуть голову, чтобы не проломить дверь.

Каждая жилочка, каждая складка кожи этой необъятной фигуры сверкала огнем. Казалось, весь он, с головы до ног охвачен вспыхивающими то тут, то там язычками ослепительного жаркого пламени.

И бесчисленные огни эти просто заливали сиянием всю теплицу, освещая ее даже ярче, чем солнечный свет.

Казалось бы, ясно, что человеческому существу, оказавшемуся один на один с божеством, вряд ли можно рассчитывать лишь на силу. Это давно было известно Сталвигу. Однако тело его, его кости и мускулы понимали эту истину по-своему. При любом его телодвижении проявлялась реакция мужчины, в лоб столкнувшегося с превосходящей силой.

Совсем уже отчаявшись, он мечтал лишь об одном: очутиться где-нибудь в другом месте, подальше от всего этого.

Но это было невозможно. И поэтому…

Как бы со стороны Сталвигу послышался его собственный голос, а также слова, выражавшие основной смысл его размышлений и переживаний:

— Я же не виноват. Я понятия не имел, кто она такая, — говорить все это было бессмысленно. Пытаться найти выход из столь неправдоподобной ситуации путем объяснений? Путем обсуждения, поиска и предъявления доказательств?

После этого высказывания Сталвига божество устремило на него яростно злобный взгляд. Оставалось неясным, скрывалось ли за этим взглядом хотя бы частичное понимание того, что было сказано.

Спотыкаясь на каждом слове, человек продолжил:

— Она появилась здесь, прикинувшись гадалкой С'данзо, которой я назначил свидание сегодня вечером. Откуда мне знать, что это была уловка? — Теперь он чувствовал, насколько мало язык илсигов пригоден для такого рода общения. Ему говорили, что жители Рэнке, выучившиеся разговаривать на языке своих противников, просто презирали разговорный язык илсигов. Говорили, например, что глаголы в этом языке очень невыразительны. А вот язык победителей отличался живостью, он хорошо передавал сильные чувства, подчеркивал определенность поставленных целей и настраивал на решимость и воодушевление при их осуществлении.

Припомнив эти рассуждения, Сталвиг вдруг подумал: "Ведь Вашанке может показаться, что я молю его о милости, а я-то хочу всего-навсего, чтобы он понял!.."

Чувствуя свою полную беспомощность, он стоял, опершись на посох. Единственное, на что он мог рассчитывать, не забывая при этом держать его так, чтобы все время он находился между ним и огненным божеством. Но его все больше растравляла мысль о последних словах Квача, цербера, о том, что Ильс оставил без помощи свой народ.

Нелегко было себе представить, как могла магическая сила поверженного бога, которой была наделена деревянная палка, всерьез противостоять хотя бы одному удару могущественного Вашанки!

Объятый чувством раболепного страха перед божеством, Сталвиг не сразу и понял, что Вашанка тянется к нему рукой. И сразу пламя от руки ярко вспыхнуло, затем высоко подпрыгнуло и одним махом перескочило на деревянную палку Сталвига.

Последовала ослепительная вспышка огня. А у Сталвига в глазах отразилось и полыхнуло непередаваемое изумление от того, что происходило, или от того, что уже произошло.

Было совершенно ясно, что бог перешел в решительное наступление на человека.

"…Я все еще жив", — это было первой мыслью Сталвига. Еще жив, с весьма смутным воспоминанием о том, что он видел, как пламя перескочило на палку, и о том, что он услышал раздавшийся при этом неприятный звук. Но у него не осталось воспоминаний о том, что произошло в тот момент, когда его посох начал лизать огонь.

В полной растерянности, всерьез обеспокоенный тем, что мощное сияние может просто ослепить его, Сталвиг попятился, и не выпуская из рук свой чудодейственный посох, продолжая крепко сжимать его, сделал несколько неуверенных шагов назад. А огненное божество неумолимо двигалось ему навстречу.

Человек приготовился к отчаянной обороне, выставив свою палку, как и советовал ему Каппен Варра, прямо перед собой. И как опытный драчун на палках, он почти инстинктивно начал размахивать посохом, примериваясь к удару. Орудуя им на расстоянии всего пяти футов от своего огромного противника, он в какой-то момент вдруг с торжеством почувствовал, что у него появилась надежда: он понял, что могучий Вашанка старается увернуться от удара.

Драка с палкой в руках! У Сталвига был богатый опыт по этой части, который он приобрел в диких пустынных местах, когда приходилось ему, осматриваясь и пробираясь через дикие заросли, собирать дикие травы для своей теплицы. Просто поразительно, как часто он сталкивался с тем, что какой-либо бродяга, а то и двое, увидев, что он один, сразу брались за оружие и бросались на него с явным намерением убить.

Самое главное в такой схватке, это не браться за палку, как за штык, что было смертельно опасно, так как давало противнику возможность ухватиться за нее. И тогда все решалось тем, кто окажется сильнее в перетягивании палки на себя. Или же представляло прекрасную возможность какому-нибудь бродяге-громиле резким движением просто вырвать из рук неразумного противника посох, который тот опрометчиво пытался использовать так, будто это был меч.

"Видимо, — подумал с торжеством Сталвиг, — в палке была-таки — спасибо Ильсу! — чудодейственная сила".

Воодушевленный этой мыслью он начал размахивать палкой с такой силой, на которую только оказался способен: жик, жик, жик! Он забыл при этом предостережение Каппена Варры о том, что палку следует все время держать между собой и противником.

Сталвиг с ликованием отметил для себя, что Вашанка старается отскочить в сторону, когда палка приближается к нему. Однажды, когда палка оказалась всего в двух футах от него, ему пришлось даже, чтобы избежать удара, высоко подпрыгнуть. "Но почему же он все еще здесь? Почему не бежит отсюда, если так опасается моей палки?" — эта мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, в один момент и в значительной степени охладила его боевой пыл и задор.

Сталвиг весь сжался от ужаса при мысли, что есть, должно быть, какой-то тайный смысл в том, что Вашанка, то и дело увертываясь от ударов, все-таки продолжает борьбу! Не может ли это означать, что он просто выжидает, когда чудесная сила, заключенная в палке, иссякнет?

Эта ужасная перспектива заставила Сталвига вспомнить те слова, которые Ильс в образе Каппена Варры сказал ему на прощанье. Страшная мысль о том, что должно быть, что-то уже начало происходить с чудесной силой, которой обладала палка, заставила Сталвига с быстротой молнии броситься назад к переходу, ведущему к лестничной площадке. Оглянувшись на мгновение, он чуть не задохнулся от радости, увидев, что обычно забаррикадированная дверь оставлена Азиуной широко распахнутой.

Резко повернувшись на пятках, он чуть не растянулся на площадке лестницы, и стремглав побежал вниз, перепрыгивая через четыре, а то и пять ступенек за раз. Оказавшись внизу, он обнаружил, что, слава Всевышнему, там дверь тоже была открыта. Страшно было себе представить, каких нечеловеческих усилий стоило ему это бегство!

И в этот самый последний момент яркое сияние залило всю лестничную клетку и стало светло, как днем. Это, вне всяких сомнений, свидетельствовало о несколько запоздалом появлении грозного божества, пустившегося в погоню за Сталвигом.

Выскочив из дома прямо в кромешную тьму ночи, Сталвиг, как безумный, домчался до ближайшего угла, стремительно обогнул его и бросился бежать дальше по улице, пока не добрался до главной магистрали. Остановившись у какого-то закрытого ларька, он в изнеможении прислонился к его стене, продолжая держать свой посох прямо перед собой.

И только теперь он спохватился, что из одежды на нем нет ничего!

Несмотря на поздний час, на улице все еще были какие-то люди. Кто-то из них бросил случайный взгляд на Сталвига, однако внимание большинства было Направлено на другое. Практически каждый прохожий, остановившись, начинал смотреть в ту сторону, откуда появился Сталвиг. Там над длинным низким строением с дюжиной устремленных вверх башенок светилось и разгоралось, поднимаясь до небес, огромное зарево.

В толпе то и дело раздавались возгласы удивления. Но в тот момент, когда Сталвиг с тревогой подумал о том, действительно ли Вашанка собирается продолжить погоню за ним, ослепительный свет начал постепенно меркнуть.

Пришел в себя он далеко не сразу. Но ему было ясно одно: хоть и не стоило ввязываться в эту борьбу, он одержал победу.

На возвращение домой ушло довольно много времени. Так как на улице снова стало темно, его нагота не так уж бросалась в глаза. К тому же, в городе, в котором многие были так скудно одеты, обнаженный мужчина ночью был не в диковинку. Это позволило Сталвигу, при соблюдении некоторой осторожности, не стыдиться своей наготы.

Наконец-то Сталвиг, все еще с палкой наперевес перед собой, добрался до своего дома и поднялся по лестнице наверх, где было совершенно темно. Его приемную внизу освещала, как всегда, постоянно горевшая там свеча, которую, разумеется, приходилось время от времени заменять новой. Убедившись в том, что в доме нет посторонних, Сталвиг поспешно забаррикадировал вход в свое жилище.

Прошло время…

Сталвиг лежал, бессильно распластавшись в постели, но сон не приходил. Он подумывал уже о том, чтобы принять настой из трав, который он обычно прописывал своим пациентам на ночь. Скорее всего, это произвело бы на него дурманящее действие, однако, в эту ночь, похоже, только на это и можно было рассчитывать.

Беспокойно ворочаясь в постели с боку на бок, Сталвиг вдруг услышал в ночной тишине шум, доносившийся с улицы. Голоса людей. Множество голосов. Гул нарастал.

У-ух!

Заметавшись по теплице, он сначала раздвинул ставни, а затем, выглянув на улицу, посмотрел вниз со своего второго этажа.

От множества зажженных факелов на улицах, запруженных людскими толпами, было светло, как днем.

Несколько раз, слыша под окном шаги прохожих, он высовывался наружу и встревоженным голосом спрашивал:

— Что там такое? Что случилось?

Из многоголосных и громогласных ответов прохожих, а их было не менее десятка, он смог, наконец, понять и сделать вывод о том, что происходит на самом деле и в честь чего это шумное торжество.

Жители Санктуария праздновали победу!

А случилось вот что. Вскоре после того как блистательное сияние Вашанки пошло на убыль и исчезло, будто ничего и не было, по всем улицам, улочкам и закоулкам Лабиринта разбежались вестники-гонцы.

Это были соглядатаи и слухачи Джабала. И вслед за ними — распространилась весть, которая…

Какие-то женщины передавали ее шепотом на ухо мужчинам, а те, в свою очередь, передавали ее как по эстафете по принципу "за что купил, за то и продаю". Весть была ошеломляющая: мужчины, выслушав ее, поспешно натягивали на себя одежду, хватались за оружие и исчезали, бряцая доспехами, в окрестностях ночного Лабиринта.

Завсегдатаи таверны "Распутный Единорог" вдруг разом осушили свои кружки, а затем их будто ветром сдуло. Так, по крайней мере, показалось удивленному бармену, который подошел к выходу и выглянул на улицу. Увидев повсюду пылающие факелы, услышав топот пробегающих мимо ног и шелест одежд, он торопливо закрыл свое заведение и присоединился к людской толпе, устремившейся в одном направлении — к храму Бога Ильса.

Сталвигу из распахнутого на улицу окна был хорошо виден храм с его позолоченным куполом. Все те части храма, которые были ему видны, были залиты светом, который дополнительно отражался многочисленными стеклянными рефлекторами. Для создания такой огромной площади отражения пришлось, видимо, зажечь внутри храма не менее тысячи свечей.

Священнослужители в храме поголовно были охвачены религиозным экстазом. Ведь новость, которую принесли посланники Джабала в святилище, заключалась в том, что в ходе сражения Бога Ильса с Богом Рэнканов, Богом-Громовержцем. Бог Ильс одержал победу!

Ликование и восхваление божества затянулось до самого утра, это крики ликующих прохожих, оказывается, слышал Сталвиг под своими окнами.

И как только до Сталвига дошел смысл происходящего, он тут же поспешно закрыл ставни. Постоял еще немного, чувствуя во всем своем теле легкий озноб. Это был холод внутри него, ведь погода стояла теплая.

"Разумно ли все это?" — размышлял он.

Что, если там, во дворце, узнают, по какому поводу все эти крики и ликование? Что, если бог Вашанка, разозленный своим поражением, обрушит на город громы и молнии? Как подумаешь об этом, так будто небо с черными тучами на нем начинает угрожающе давить на тебя…

Его не оставляло чувство тревоги и беспокойства, однако, поразмыслив, он решил, что это ликование все же оправданно. Ведь Ильс действительно оказался победителем, найдя и прекрасно использовав возможность для этого. Так, может быть, этот самый древний бог Илсигов уже давно готов к… чему?..

Сталвиг опять был в постели и все еще был взбудоражен таинственностью и невероятностью всего происходящего.

Так и не сомкнув глаз, он вдруг услышал легкий стук в дверь.

Мгновенный, парализующий волю страх и сомнение охватили все его существо. С трудом скрывая волнение, он подошел к двери и, не открывая ее, спросил:

— Кто там?

В ответ послышался тихий голос Иллиры:

— Это я, Альтен, я пришла, как мы и договорились с тобой утром, чтобы отплатить тебе добром.

Долгая пауза… Потому что в душе у него бушевали самые различные чувства: растерянность и сомнение, а также смутно зарождающееся разочарование. Ответа не было так долго, что женский голос продолжил:

— Мой кузнец, как ты его называешь, отправился в храм Ильса, и вернется лишь утром.

Он с удовольствием поверил бы в то, что это правда, так как уже был настрои на свидание с ней. Но холодный расчет, подсказавший, что лучше всего для него будет отказать ей, оказался сильнее желания. А может быть, подумал он, это Азиуна, которую ее негодный брат-любовник заставил сделать еще одну попытку проникнуть в дом лекаря, с тем, чтобы с ее помощью он мог еще раз попытаться пройти сквозь сплошные стены. И тогда, если вмешается сама смерть, бог Ильс снова будет посрамлен.

Поразмыслив в таком духе, Сталвиг неохотно сказал:

— Ты можешь считать себя свободной от своего обещания, Иллира! Судьба вновь распорядилась таким образом, что лишает меня одного из самых больших удовольствий в жизни. А тебе она предоставляет возможность сохранить верность этому твоему неуклюжему монстру. — С тяжелым вздохом лекарь закончил: Возможно, в следующий раз судьба будет ко мне добрее.

Вернувшись в постель и развалясь на овечьих шкурах, он чисто по-мужски подумал, что для мужчины, который провел ночь с богиней, еще не все потеряно.

И действительно…

Затем он вдруг вспомнил, с каких нежных объятий этой ласковой "Иллиры" все начиналось, и почувствовал, что постепенно расслабляется.

Вот тогда он и забылся легким безмятежным сном.

Стимул

Вирджиния Меншен оказалась здесь совершенно случайно. Она выходила из ресторана, как вдруг увидела сразу пять пожарных машин, стоящих на противоположной стороне улицы у здания, из открытой двери которого валили густые клубы дыма.

Вирджиния подошла поближе. Будучи журналистом, она обладала профессионально развитым любопытством и нюхом на сенсации. Правда, стоит сказать, что пожары давным-давно перестали являться темой её репортажей, но раз уж подвернулся случай, у неё в голове сразу начала слагаться небольшая статейка, начинающаяся примерно так:

На фасаде здания она прочла длинную вывеску, гласящую: "НАУЧНЫЕ ФУТУРИСТИЧЕСКИЕ ЛАБОРАТОРИИ", а несколько ниже: "НЕВРОЛОГИЧЕСКИЕ И ОРГАНИКО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ".

Она сделала пометку в записной книжке, заодно записав номер дома 411 на авеню Уайнуэрт. Закончив писать, она увидела, как из дома выходят пожарные, тщательно очищая подошвы ног. Вирджиния тут же вцепилась в их начальника.

— Я из "Геральд". Здесь оказалась случайно. Что-нибудь серьезное?

Начальник, толстый и грузный человек, нехотя лениво проговорил:

— Не-а… Канцелярское оборудование и мебель, не представляющая ценности. Их шеф отсутствует. Пожар произошел из-за окурка, небрежно брошенного в корзину для бумаг…

На его лице расплылась широченная ухмылка.

— У служащего-приемщика аж рожу перекосило, — добавил он. — В жизни не видел столь нервного и беспокойного типа. Трещал, как сорока, пока я не ушел. А вразумительного ничего сказать не мог!

Он опять засмеялся и хитренько прищурился.

— Там теперь наворочена куча всякого мусора, так что можно представить эту образину, когда заявится патрон. Ну ладно! Пока!

И он направился к одной из машин.

Вирджиния Меншен заколебалась, как ей поступить в дальнейшем; она уже вроде бы получила всю необходимую информацию, которую можно использовать, однако извечное любопытство подталкивало её разузнать чуточку побольше. Она направилась ко все ещё распахнутой входной двери.

Заглянув внутрь, она осмотрела небольшое конторское помещение, обстановку которого составляли три кресла и окошечко в стене сбоку, выкрашенное бело-голубой краской. Точнее сказать, были видны лишь остатки краски, а все остальное обуглилось и закоптилось, да ещё и было искорежено безжалостными струями поданной под напором воды. За окошечком виднелось что-то вроде счетной машины.

А перед ней сидел служащий.

Кипучая натура Вирджинии наконец успокоилась: она уже поняла, что все в порядке.

Молодой человек был высок и худ. Одет в слишком короткую и просторную, не по фигуре, одежду. Лицо его было искажено и мокро, подбородок, лоб и шею усыпали прыщи, а адамово яблоко так и ходило вверх-вниз.

Этот странный тип испуганно уставился на неё своими карими глазищами каким-то затравленным взглядом. Рот его раскрылся, и он вдруг забормотал что-то неразборчивое, понес какую-то ахинею.

Хотя его бормотание и могло показаться кому-то тарабарщиной, оно легко расшифровывалось редакторами и берущими интервью журналистами.

Вирджиния Меншен тут же перевела эту абракадабру на нормальный язык и представилась ему.

— Что мне нужно? Я — журналист. А сколько стоит эта мебель?

— Я… ни…не… чего… — продолжал бормотать молодой человек.

— Я ничего не знаю, — перевела Вирджиния. — Хм! Ну и помойка же здесь у вас, все испорчено, кроме этой счетной машинки, что за окошечком. Наверное, мне в статье так и придется написать: "Материальный ущерб был нанесен меблировке помещения".

Она снова зацарапала в записной книжке, а потом резко её захлопнула.

— Ну что ж, приветик! — бросила журналистка парню.

Она совсем уже было собралась уходить, когда неожиданно случилось нечто, что заставило её задержаться там. Сначала раздалось какое-то дребезжание, потом прозвучал глубокий и спокойной мужской голос, исходящий как бы из стены за спиной молодого человека:

— Эдгар Грей, нажмите кнопку семьдесят четыре.

Парень вскочил, как будто его ткнули сзади шилом. Какое-то время за окошечком мелькали только его руки и ноги. Потом он вроде бы успокоился и длинным костлявым пальцем нажал клавишу на табло "счетной машины".

Неподвижно застыв и даже закрыв глаза, он держал палец на клавише. Когда Вирджиния, войдя, впервые увидела лицо этого типа, оно показалось ей крайне бледным, но сейчас эта бледность ещё больше усилилась: он просто стал бел, как штукатурка, даже, точнее, начал отливать зеленым. Наконец по лицу его, нарастая, заскользила какая-то тень, пока не заполнила все целиком. Получилось так, что эта важнейшая часть его существа претерпела серьезные изменения.

Происходящее было каким-то ненормальным. Вирджиния впилась взглядом в эту странную картину, и глаза её даже округлились от изумления.

Прошла целая минута. Затем этот нескладный малый глубоко вздохнул и оторвал палец от клавиши. Открыл глаза. Заметил Вирджинию, и вдруг его щеки залило краской.

Тут к Вирджинии Меншен вернулся голос:

— Что все это значит, черт побери?

Она захватывала инициативу, пользуясь тем, что Эдгар Грей ещё окончательно не пришел в себя и не мог заговорить первым на своем тарабарском языке. Он посмотрел на неё остекленевшим взглядом. Ей даже показалось, что парень сейчас грохнется в обморок. Однако он с каким-то хлюпающим звуком шлепнулся на свое обгорелое кресло и замер там скорчившись, поскуливая, как побитый пес.

— Послушайте, Эдгар, — со всей возможной благожелательностью заговорила Вирджиния. — Пока не заявился ваш патрон, отправляйтесь-ка к себе домой и ложитесь в постель. И вообще, время от времени стоит пожевать что-нибудь. Для здоровья это ой как пользительно!

С этими словами она повернулась и вышла. А вскоре и думать обо всем забыла. Мысли её переключились на другое.

Прошло минут пять, когда вдруг из стены прозвучал тяжелый, выбрирующий, с жестяным звоном женский голос, который позвал Эдгара.

Молодой человек задрожал. Затем, как бы ожив, поднялся.

— Эдгар, опустите жалюзи, заприте дверь и зажгите свет, распорядился тот же голос безапелляционным тоном.

Парень повиновался как автомат, но руки его продолжали дрожать. Глаза от страха, казалось, хотели выскочить из орбит. Он запер дверь, которая отделяла помещение от других апартаментов.

В воздухе раздалось что-то вроде свиста, затем появились светящиеся точки. Не открывая дверь, на пороге комнаты появилась женщина. Она прошла сквозь дверь!

Демоническая женщина, расплывчатая и нематериальная. На ней было длинное белое прозрачное платье. Некоторое время дверь ещё просвечивала сквозь нее.

Она стояла как какой-то сверхъестественный манекен, ожидающий своего физического воплощения.

Наконец видение уплотнилось, материализовалось и стало реальным человеком. Женщина сделала несколько шагов вперед, подняла руку и с силой ударила Эдгара по лицу.

Он пошатнулся, но устоял, а затем заскулил, плача от боли и обиды.

— Эдгар, вы знаете, что не смели курить.

Она опять угрожающе подняла руку, и снова раздался звук хлесткой пощечины.

— Останетесь здесь, как обычно, и будете исполнять свои обязанности. Ясно? — Женщина холодно посмотрела на него и продолжала: — К счастью, я вовремя прибыла и увидела эту… журналистку. Вам просто повезло. Я уже готова была использовать хлыст.

Она развернулась, направилась к двери, слегка задержавшись, прежде чем пересечь порог, и исчезла.

Стоит только стать свидетелем какого-либо несчастного случая или катастрофы, и ежедневной рутины как не бывало. Так уж устроена человеческая натура. До пожара Вирджиния часто проходила мимо вывески "Научных футуристических лабораторий", не обращая на неё ни малейшего внимания. Теперь же, минуя здание, она поглядывала на него с некоторым интересом.

Дня через два после пожара они вместе с мужем вышли из того же самого ресторана, где она была прошлый раз, неподалеку от конторы. Она проводила взглядом мужа, пока он шел к университету, и тоже отправилась по своим делам. Поравнявшись с пристанищем "футуристов", Вирджиния почему-то отчетливо припомнила все детали того дня и остановилась. Потом бросила любопытный взгляд на стеклянную дверь.

— Хм! — хмыкнула она.

В конторе вместо обуглившегося сверкало свежей краской новое окошечко и, конечно, стояли новые кресла. Эдгар Грей сидел там в своей излюбленной позе, читая журнал.

Она снова увидела в профиль его очень юное прыщавое лицо и выпирающее адамово яблоко. Рядом с ним стояла пустая корзинка для завтраков.

Все это показалось Вирджинии настолько рутинным, что она тут же ушла.

Но случилось так, что тем же вечером, в восемь часов, она садилась с мужем в такси возле дома "футуристов", направляясь в театр, и случайно глянула на дверное стекло.

В нем отражался свет лампы за окошечком. В её лучах Эдгар все так же продолжал сидеть на том же месте и читать.

— Хорошо устроился и давненько уж сидит, — громко проговорила она.

— Что ты сказала? — переспросил профессор Меншен.

— Да так, ерунда, Норман.

Через неделю, в одиннадцать с четвертью, она снова проезжала мимо дома "футуристов". Эдгар все сидел и читал при свете лампы.

— Ну и ну! — воскликнула Вирджиния. — Хозяин этой халбуры, как мне кажется, настоящий паук-кровопийца.

Муж насмешливо посмотрел на нее:

— Да-а. Работа журналиста слишком обогатила твой лексикон, дорогая!

И тут Вирджиния рассказала ему о своем коротком знакомстве с заведением "футуристов". Она увидела, что профессор нахмурился и взгляд его стал задумчивым. Однако кончилось тем, что он просто пожал плечами:

— А что тут удивительного? Может, этот Эдгар дежурит здесь по ночам. После войны многие привыкли не спать дома. Кстати, ты и сама частенько нарушаешь трудовое законодательство. Мы с тобой тоже нередко вынуждены питаться в ресторане, поскольку ты не можешь одновременно работать и заниматься кухней.

Тут он изобразил отвращение, скорчив гримасу.

— Рестораны! Тьфу, гадость!

Вирджиния засмеялась.

— Может быть, у них действительно туго с персоналом, — наконец, став серьезной, сказала она. — Но ведь, в конце концов, речь идет просто о том, что хозяева относятся к своим служащим как к людям второго сорта, мнением которых можно пренебречь.

— Все это так. Боюсь, что ты права. Мне, к слову сказать, часто становится не по себе из-за того, что я не могу помочь тебе по хозяйству. У меня слишком много времени отнимает курс лекций по психологии, который я веду. Да и контакты мои с окружающими в значительной степени ослабли из-за занятости. А знаешь что? Не поговорить ли тебе на эту тему со старым Крайдли? Вы же работаете вместе, а у него в таких делах больше опыта и рассудительности.

Редактор отдела науки Крайдли выслушал Вирджинию, поглаживая бороду.

— Так вы говорите, "Научные футуристические лаборатории"? — наконец вымолвил он. — Нет. Никогда ими не занимался. Сейчас посмотрим…

Он ухватил валявшийся на краю стола коммерческий справочник и начал его листать.

— Да. Вот нашел… Исследования… Хотя это ничего не объясняет. Но, — он поднял глаза от книги, — дело вроде бы законное…

А потом с усмешкой добавил:

— Бьюсь об заклад, что вы ищете в этом деле какую-нибудь хитрушку.

— Знаете, у меня в голове все время крутится какая-то подспудная мысль об этом заведении, вроде бы неплохо сделать о нем статью в газете, вздохнула Вирджиния.

В этом смысле она, возможно, была права. И старый Крайдли протянул руку к телефону:

— Сейчас я позвоню доктору Блейеру; он, пожалуй, единственный мой знакомый невролог. Полагаю, что он может дать мне кое-какую информацию.

Телефонный разговор, однако, оказался довольно продолжительным, и Вирджиния даже успела выкурить целую сигарету. Наконец старик положил трубку и поднял на неё глаза.

— Знаете, — начал он, — ну и нюх у вас…

— Вы хотите сказать, что дело дохлое?..

— Нет, — улыбнулся он, — напротив, дело стоящее. А уж если говорить о деньгах, то это заведение действительно стоит десять, двадцать, а то и все тридцать биллионов долларов.

— Эта зачуханная конторка? — удивилась Вирджиния.

— Оказывается, филиалы этой "конторки", как вы изволили выразиться, существуют во всем мире. По крайней мере один на каждую главную улицу каждого города, где насчитывается более двухсот тысяч жителей. Даже на двух самых больших каналах Марса и двух самых крупных островах Венеры.

— И чем же они занимаются?

— Внешне это выглядит как исследовательская деятельность во имя науки, но в действительности речь идет о широко разветвленной организации, которая инспирирует людей вкладывать средства в научные изыскания. Было несколько робких попыток разобраться с их деятельностью, но до сего времени все остается в стадии эмбрионального развития. Основатель предприятия, доктор Дориал Кранстон, был довольно известным ученым в своей области. Но вот уже лет пятнадцать как он демонстрирует огромное сребролюбие. Получается так, что вроде бы возникла некая эффективная организация, поставившая целью откачивать золотишко у простых людей, которые простодушно желают помочь науке. А получаемыми благами пользуется группа мужчин и женщин, которые берут все и даже больше того. Вы знаете подобных типов, так как бывали в их кругах.

— Неужели там так и не было проведено ни одного стоящего исследования?

— По крайней мере, я об этом не знаю.

— Странно, что нам ничего не было известно об их существовании, насупившись, проговорила она. — Пожалуй, я проведу журналистское расследование на сей счет.

Почти сразу же после пяти пошел дождь. Вирджиния Меншен спряталась под портиком ресторана, печально поглядывая на хмурое небо. Мысль о том, что придется поступиться своим вечером, не только не вдохновляла, а довольно сильно раздражала её. Но тем не менее не возникало и мысли отказаться от своего расследования. Здравый смысл подсказывал, что стоит сначала проследить, чем занимается Эдгар Грей в обеденное время.

Эдгар был у неё "под колпаком".

К семи дождь перестал. Вирджиния рискнула выбраться из своего убежища и пройтись по тротуару, исподтишка поглядывая на здание на противоположной стороне улицы. В конторе только что зажглась лампа. И перед глазами журналистки возникла та же самая, что и раньше, картина: в луче света Эдгар Грей читал журнал.

"Ну и кретин, — раздраженно подумала Вирджиния. — Даже не пытается защитить свои права! Он ведь уже отработал утром".

Тем не менее гнев её постепенно ослабевал и вскоре совсем испарился. В двадцать два десять она заскочила в ресторан, наскоро проглотила чашку кофе и позвонила мужу.

— Решительно тебе заявляю, — ответил профессор, когда она закончила свой доклад, — что через час ложусь спать. Так что, наверное, увижу тебя только завтра утром.

— Я спешу, — на одном дыхании проговорила Вирджиния. — Боюсь, чтобы он не удрал из конторы, пока я с тобой болтаю.

Однако, когда он вышла и снова заняла свой пост, свет в конторе все ещё горел. Эдгар стоически сидел на том же месте. Он читал все тот же свой вечный журнал.

У Вирджинии появилось какое-то сумасшедшее ощущение: ей стало казаться, что этот человек сидит на том же самом месте уже многие годы, неподвижно и в одной и той же позе. Она представила, как этот Эдгар Грей день за днем приходит на работу и остается там до поздней ночи. И никому до него нет дела. И мало того, никто даже вообще не знает о нем. Дальше этого пункта её мысль не срабатывала. Например, она даже представить не могла, есть ли у Эдгара какая-нибудь своя частная жизнь.

Вирджиния почувствовала вдруг к нему прилив острой жалости, будто речь шла о ней самой. Какое же он влачит жалкое существование! Какая у него невероятно тусклая, нечеловеческая жизнь!

Вдруг Эдгар вскочил и нажал на одну из кнопок "счетной машины".

Вирджиния Меншен ошеломленно глядела на это. Дело приобретало все более странный оборот. Одиннадцать часов. Время идет. Одиннадцать тридцать. В одиннадцать тридцать две свет неожиданно погас, и через минуту Эдгар вышел.

На другое утро в четверть девятого Вирджиния Меншен пулей взлетела по лестнице к своей квартире.

— Не спрашивай меня ни о чем, — прошептала она мужу. — Я провела всю ночь на ногах. Все расскажу тебе потом, когда высплюсь, а спать буду целый месяц. Будь добр, позвони в редакцию и извинись за мое отсутствие.

Ей пришлось напрячь все силы, чтобы раздеться, облачиться в пижаму и скользнуть под одеяло.

Когда она наконец проснулась, наручные часы показывали полпятого, а у её туалетного столика сидела незнакомая женщина, одетая в длинное белое платье.

Совершенно ничего не понимая, Вирджиния Меншен только обратила внимание, что у незнакомки голубые глаза и довольно красивое лицо. Красивое? Пожалуй, да. Если бы не высокомерное и холодное выражение. А фигура тоненькая и гибкая, как у самой Вирджинии. Но что это? Женщина держит в руке нож с длинным и тонким лезвием…

Мягкий голос незнакомки нарушил тишину.

— Когда вы затевали расследование, следовало бы учесть последствия. Вы получите сполна за свое усердие. Хорошо, что вы женщина. Нам мало приходится иметь дела с женщинами.

Она смолкла, и на лице её промелькнула загадочная улыбка, когда она стала внимательно вглядываться в Вирджинию. А та, медленно приподнимаясь на постели, спрашивала себя, где она могла раньше видеть незнакомку.

— Женщины вызывают симпатию, — продолжала та. — Но скажу вам прямо, моя дорогая, вы впутались в дело, которое будете помнить, — голос незнакомки приобрел ласковый тон, — всю оставшуюся жизнь.

Вирджиния наконец обрела способность говорить:

— Как вы сюда попали?

Помимо настойчивой мысли, что она уже где-то видела эту женщину, Вирджиния не была ни в чем уверена. В словах незнакомки таилась какая-то скрытая угроза, и это постепенно проникало в сознание журналистки. Голос её стал более строгим, когда она повторила:

— Как вы проникли… в мою квартиру?

Блондинка рассмеялась, обнажив все свои зубы.

— Через дверь, конечно, — ответила она.

Сказано это было с неприкрытым сарказмом. Но это-то как раз и вывело Вирджинию из состояния ступора. Она глубоко вздохнула и поняла, что проснулась полностью.

Прищурив глаза и четко осознавая всю нелепость ситуации, она в упор стала разглядывать незнакомку. Тут взгляд её приковал дьявольский нож, и в душе стал нарастать беспричинный страх.

Она представила, как возвращается Норман и, войдя в спальню, застает её зарезанной и лежащей в луже крови. Она просто очень отчетливо почувствовала себя трупом, хотя, конечно, была в действительности жива и здорова. Затем представила себя в гробу.

Ужас прокатился по всему телу горячей волной. Глаза вспыхнули и сосредоточились на лице гостьи, и тут страх рассеялся.

— Наконец-то вспомнила, — весело воскликнула она. — Я теперь знаю, кто вы. Вы — жена местного воротилы, Фил Паттерсон. Я видела вашу фотографию в разделе светской хроники.

Страха как не бывало. Вирджиния, наверное, не могла бы членораздельно объяснить причину, но психологически была уверена, что люди, которых она знала и к тому же занимающие определенное положение в обществе, не могут совершить убийство. Убийцами, по её представлениям, были главным образом незнакомцы, типы, в которых было мало человеческого и которых через определенное время полиция извлекала из безликой толпы. Будучи казнены, они навсегда исчезали из памяти людской.

— А, как же, знаю теперь, — уверенным тоном произнесла она, — вы входите в состав руководства "Научных футуристических лабораторий".

— Да, это так, — подтвердила женщина, весело кивая головой. — Я оттуда. Но сейчас, — она повысила голос, который зазвучал как колокол, мне некогда терять время на бесполезную болтовню с вами.

— А что вы сделали с Эдгаром Греем? — нейтрально, как бы не слушая эту Паттерсон, спросила Вирджиния. — Он живет как машина, а не человек.

Женщина в свою очередь, казалось, тоже не слушала её. Она как будто хотела что-то сделать, но колебалась.

— Я должна выяснить, много ли вам известно, — в конце концов загадочно проговорила она. — Слышали ли вы когда-нибудь, например, о Дориале Кранстоне?

Должно быть, что-то в выражении лица Вирджинии подтвердило её догадку, ибо она продолжала:

— А! Вижу, что слышали. Ну что ж. Очень вам признательна. Теперь мне совершенно ясно, что вы представляете для нас опасность.

Она снова замолчала, затем поднялась.

— Это все, что я хотела узнать, — странно монотонным голосом повторила она. — Глупо, конечно, вести разговоры с тем, о ком заранее известно, что он должен вскоре умереть.

И, прежде чем до Вирджинии дошел угрожающий смысл её последних слов, женщина подскочила к постели. Нож, о котором журналистка совсем забыла, сверкнул как молния в руке пришелицы и пронзил левую грудь Вирджинии.

Дикая боль и ощущение раздираемого сталью тела пригвоздили её к постели. Она ещё успела увидеть торчащую из своей груди рукоятку смертоносного оружия, и затем все погрузилось во тьму.

Профессор Норман Меншен, весело насвистывая, вошел к себе домой. Стрелки часов показывали семь. Ему хватило пяти минут, чтобы положить шляпу, трость, повесить пальто, побывать в гостиной и на кухне. Еще раздеваясь в прихожей, он обратил внимание на то, что верхняя одежда Вирджинии висит на месте.

Посвистывая, но теперь уже потише, он подошел к двери спальни и постучал. Изнутри не было слышно ни шороха. Он потихоньку вернулся в гостиную, сел и раскрыл номер "Ивнинг геральд", который купил по дороге домой.

Владея приемами скоростного чтения, он мог прочитывать двенадцать сотен слов в минуту. Профессор прочел все, за исключением светской хроники.

В половине девятого он отбросил газету.

Посидел, нахмурив брови, поскольку был обижен тем, что Вирджиния дрыхнет до сих пор с самого утра. К тому же ему не терпелось удовлетворить свое любопытство относительно результатов расследования, которое она вела прошлой ночью по "Научным футуристическим лабораториям".

Он снова постучал в дверь спальни. Ни звука. Тогда он открыл дверь и вошел.

Комната была пуста.

Профессор Меншен забеспокоился. С раскаянием он посмотрел на смятую постель и опустил голову. Потом улыбнулся. После двенадцати лет совместной жизни с Вирджинией он прекрасно знал, какую беспорядочную жизнь ведет его жена журналистка.

Однако оставлять беспорядок в комнате было не в привычках Вирджинии… За исключением одного-двух раз, пожалуй, когда он, естественно, прибирал за нее: поправлял постель, пылесосил ковер и паркет. Конечно, это придется сделать и сегодня…

Перестилая постель, он заметил на покрывале пятнышко крови.

— Ну вот ещё и это! — недовольно проворчал профессор. — Не стоило выходить на улицу, если пошла носом кровь. Да ещё к тому же ушла без пальто!

Он вернулся в гостиную и послушал по радио новую игру, загадка успеха которой у публики занимала его уже пару недель, а смысл игры он напрасно пытался уловить.

Как и ранее, он и этим вечером ничего в радиоигре не понял. Нортон засмеялся, но смех его прозвучал фальшиво. Передача закончилась, он выключил приемник и снова стал независимо насвистывать.

Наконец профессор посмотрел на часы: было уже одиннадцать.

"Может быть, позвонить в "Геральд", — подумал он. — Нет, не стоит. Там, в редакции, считают, что она приболела, сам же и предупреждал".

Пришлось полистать полицейский роман, который мусолился им уже почти месяц. В полночь он отложил книгу и опять посмотрел на часы. Тут уж он ощутил, как его охватывает беспокойство, которое и до того шевелилось где-то в подсознании, когда он ещё читал. Нет, нужно что-то предпринимать.

Поднялся, выругался, пытаясь подавить злость, которая закипала в нем против Вирджинии. Она просто не должна была уходить, не позвонив ему!

И тут он решил, что пора лечь спать. Проснулся как от какого-то внутреннего толчка. На часах было восемь, и солнце во всю било в окно. С неохотой выскользнув из-под уютного одеяла, он вошел в спальню жены.

Там ничего не изменилось.

"Нужно, — подумал он, — привести себя в порядок и поразмыслить логично. Представим, что я обращусь в полицию, конечно, после того, как проверю, не находится ли Вирджиния у себя в редакции или каком-либо другом известном мне месте. Полиция начнет задавать вопросы. Затребует её описание. Ну ладно. Скажем так: внешность у неё впечатляющая. Рост — метр шестьдесят пять. Рыжая… Что еще?.. Волосы блестящие…"

Он пытался сосредоточиться на других вещах, хотя, конечно, было не время предаваться романтическим воспоминаниям.

— Рыжая, — уверенно произнес он вслух, — и одета была в…

Меншен замолк, потому что здесь требовалась научная точность. Решительно направился к гардеробу. Минут десять сосредоточенно рылся, перебрав почти четыре дюжины платьев и пытаясь установить, в чем же она ушла. Разволновался, так как обнаружил кучу платьев, которых раньше вроде бы и не замечал.

Через десять минут профессор Меншен, признав свое поражение, вернулся в спальню, как раз в тот момент, когда туда же проник сквозь стену размытый мужской силуэт.

Странное видение на некоторое время застыло, как бы восседая на облаке, как бывает при съемках фантастического эпизода в кино. Затем стало быстро материализовываться и наконец превратилось в мужчину с наглым и насмешливым взглядом, одетого в вечерний костюм, который холодно поклонился и проговорил:

— Не обращайтесь в полицию. Не советую вам совершать безрассудных поступков. Исполняйте свои обязанности и поищите приемлемое объяснение отсутствия вашей жены. Потом наберитесь терпения. Просто ждите.

Он повернулся. Тело его стало меняться, просвечивать. Незнакомец шагнул в сторону и исчез в стене.

Делать было нечего, так что профессор Меншен и не стал ничего делать. Однако во время войны ему приходилось принимать решения, и довольно эффективные. Минутное колебание. Затем он твердым шагом прошел в свою комнату, выдвинул ящик стола и вынул оттуда автоматический "люгер", который валялся там долгие годы. Это был военный трофей, а поскольку Нормана в свое время наградили почетной медалью, то он имел право на лицензию на ношение оружия.

Сначала со все возрастающим скептицизмом профессор повертел оружие в руках, но в конце концов осознал его символическое значение и, сунув в карман, покинул дом.

Профессор был уже на полпути к университету, когда вспомнил, что сегодня суббота и никаких лекций нет. Он остановился и сухо рассмеялся. Надо же было додуматься убеждать его, чтобы он воспринимал вещи спокойно и ждал!

Застыв, Меншен вдруг осознал истинное положение вещей: человек свободно проходит сквозь толстенные перекрытия! Но что же случилось с Вирджинией?!

Мозг отказывался работать. Меншен вдруг почувствовал странную разбитость и расслабленность, в горле першило, как будто провел день на жаре. Дотронувшись до лба, профессор не почувствовал прикосновения своих пальцев. Было такое ощущение, что они отмерли.

Он тупо посмотрел на руки остекленевшим взглядом и бросился к аптеке на углу улицы.

— Мне нужна плазма крови для инъекций, — проговорил он запинаясь. — Я упал, ударился, и теперь у меня головокружение.

Все это было не совсем ложью. Он действительно был в шоке, и даже, можно сказать, в очень сильном шоке.

— С вас доллар, — сказал фармацевт, протягивая ему пакет.

Меншен заплатил, поблагодарил и вышел широким шагом. Мозг его снова действовал нормально; исчезли вялость и полуобморочное состояние. Теперь самым важным ему казалось оценить ситуацию.

Он начал старательно вспоминать известные ему факты: "Научные футуристические лаборатории"; Эдгар Грей; доктор Дориал Кранстон; странный тип с наглым выражением лица, который проходит сквозь стены.

Тут он остановился. Снова закружилась голова, и профессор прошептал изменившимся от избытка чувств голосом:

— Нет. Это невозможно. Должно быть, я брежу. Человеческое тело, хоть и изменяющаяся структура от примитивного образца к высшему, но тем не менее… Однако…

"Тезис Хайгдена! — вспомнил он. — Согласно ему, человек может проникать через некую субстанцию только в том случае, когда на него воздействует некая поступающая извне энергия. Тезис Хайгдена, гласящий, что современный человек, поступательно двигаясь к вершине развития, становится все более и более разжиженным!"

Из уст Меншена вырвался короткий смешок. Он был зол на самого себя. "Что толку вспоминать об академических спорах и баталиях, когда Вирджиния…"

Он был вне себя. Чувствовал, как внутри все больше нарастает напряжение. Увидел ещё одну аптеку, вошел и купил ещё дозу плазмы крови.

Некоторое время спустя, восстановив физические силы, но все ещё чувствуя себя морально разбитым, он зашел в кафе. И тут совершенно ясно осознал всю безнадежность своего положения. Его охватил дикий страх, но он ничего не мог поделать, кроме как подчиниться совету незнакомца: ждать!

Воскресенье. Одиннадцать часов. Меншен вышел в город и с любопытством посмотрел на стеклянную дверь "Научных футуристических лабораторий". Эдгар был уже там, длинный и противный, погруженный в чтение своего журнала.

Прошло десять минут. Эдгар даже не шелохнулся, лишь перевернул страницу. Меншен возвратился к себе.

Понедельник. В расписании "окно". Лекций нет. В аудитории сидят ещё три преподавателя. Меншен завел разговор о "Научных футуристических лабораториях".

Трубридж, преподаватель физики, даже подпрыгнул, услышав это название, потом засмеялся вместе с остальными. Кэсседи, ассистент с кафедры английского языка, прокомментировал это так:

— Смешное название. Говорят, что его придумал новая звезда эстрады, комик Томми Рокет.

Третий преподаватель вообще решил переменить тему разговора.

Вторник. Ни одного свободного часа. В перерыв пополудни Меншен зашел в книжную лавку и попросил там найти труды доктора Дориала Кранстона и что-нибудь о нем.

Ему принесли две книги самого Кранстона и одну брошюру некоего доктора Томаса Торранса.

Первый том Кранстона назывался "Физические свойства человеческой расы". Удивительно наивная вещь, трактат о пацифизме, приговор убийцам и убийству как таковому в целом, во всем мире, эмоциональный человеческий документ, направленный против войны, в котором автор распинается нудно и долго на тему о том, что все люди братья, а также выступает против любых форм расовой дискриминации.

Он превозносит рукопожатия как символ дружбы; выступает за поцелуи между мужчинами и женщинами разной национальности без всяких сексуальных поползновений; ссылается на обычай эскимосов, которые трутся носами в знак приветствия.

"Враждебно настроенные друг к другу народы, — писал Кранстон, заряжены энергией с различными полюсами по отношению друг к другу, и только с помощью физических контактов можно разрядиться, снять разницу потенциалов. Например, девушка белой расы, которую целует студент-китаец, на десятый раз почувствует, что это ей нравится и в этом вообще нет ничего отталкивающего. Постепенно китаец станет для неё таким же, как и окружающие её соплеменники, и она перестанет испытывать к нему чувство человека другой расы. Следующим этапом будет свадьба, и то, что началось как экзотическая страсть, превратится в стабильный, полноценный союз. Вокруг мы видим множество подобных примеров, и даже если сами не проделываем подобных экспериментов, то все равно принимаем их как реальность".

Основательно ошеломленный пустопорожними рассуждениями, Меншен с трудом понял, что это и есть основной тезис "труда" Кранстона.

Второй трактат по сути не слишком отличался от первого, просто-напросто перепевал его лишь более вычурным языком. Чтобы прочесть, Меншен должен был сделать над собой серьезное усилие.

Затем он полистал брошюру о Кранстоне, написанную неким Торрансом, и, открыв первую страницу, прочел: "Доктор Дориал Кранстон, пацифист, известный невролог, родился в Луисвилле, штат Кентукки, в…"

Меншен с отвращением захлопнул книжку, в которой тоже в основном утверждалось, что физический контакт между людьми творит чудеса в области человеческих отношений. К его крайнему сожалению, брошюра, посвященная Кранстону, не имела ни малейшего отношения к сегодняшней реальности.

Среда. Профессор Трубридж перехватил Меншена, когда тот возвращался к себе.

— Норман, — сказал он, — я хотел бы поговорить с вами относительно вашего упоминания "Научных футуристических лабораторий" прошлый раз. Если эти люди вошли в контакт с вами, то без колебаний выполняйте то, что они попросят.

В какой-то момент у Меншена создалось впечатление, что эти слова произносит не человек, а автомат, запрограммированный на их произнесение. Однако по некотором размышлении он должен был согласиться, что этот совет не лишен здравого смысла. И подавил вопрос, который мог свидетельствовать о его полном невежестве в данной области. Проглотив комок в горле, он молчал, ожидая дальнейших разъяснений, которые не замедлили последовать от Трубриджа.

— Года три тому назад, — начал тот, — пользующий меня врач, доктор Хоксуэлл, предупредил, что мое сердце начнет сдавать месяцев через шесть. И я, не теряя времени, отправился в клинику Майо. Там мне подтвердили диагноз. Через месяц, когда я уже махнул на все рукой, предоставив событиям идти своим чередом, пришла мысль войти в контакт с "Научными футуристическими лабораториями", о которых шла речь. Там мне сообщили, что могут имплантировать новое сердце, но это будет стоить десять тысяч долларов. Для большей убедительности мне даже показали одно в банке, которое билось, — живое сердце. Мне сказали также, что могут заменить и другие органы, если в том будет нужда, при соответствующей оплате, конечно.

— Но я полагал, что трансплантация органов невозможна, — начал Меншен, — потому что…

Тут он замолчал, признавшись самому себе, что не это сейчас его занимает. Другое сверлило мозг, как бормашина. Голос Трубриджа, который доносился, как сквозь вату, тем не менее ответил:

— Для них это не проблема, поскольку они открыли новый элемент в электричестве органики.

И тут Меншена поразила одна мысль. Глухим голосом, четко выговаривая слова, он спросил:

— А где же они берут живые органы для трансплантаций?

— Ну… — неуверенно начал Трубридж.

Глаза его округлились. На лице появилось несколько растерянное выражение, и он прошептал:

— Я как-то никогда об этом не задумывался…

Направляясь домой, Меншен все старался отогнать эту, возникшую в разговоре, мысль, пытаясь думать о других вещах.

Этим же вечером Меншен нервно шагал из угла в угол гостиной. Он был страшно зол на самого себя. Ждать, ничего не предпринимая, так долго! Однако проблема оставалась та же самая: что делать, что он может сделать в данной ситуации?

Предупредить полицию?

Эта мысль его не особенно привлекала, поскольку ещё оставался шанс, что все устроится само собой. К тому же ему рекомендовали не обращаться в полицию, а просто спокойно подождать.

Что же еще?

Ну, он мог направить письмо в свой банк с распоряжением хранить его там в личном сейфе и огласить в случае, если с ним что-нибудь случится… Да, пожалуй, это неплохая идея.

Он написал письмо. Затем, продолжая сидеть за столом, глубоко задумался. После долгих размышлений, хотя ничего дельного ему в голову не пришло, он начал лихорадочно писать, следуя привычке подходить ко всему с научных позиций. Он покрывал лист строчка за строчкой, излагая свое видение событий.

"Вирджиния случайно обнаружила существование "Научных футуристических лабораторий". Она исчезает. Меня предупреждает человек, который проникает сквозь стену.

Я знаю, что:

1. Доктор Дориал Кранстон, основатель "Научных футуристических лабораторий", является одновременно оголтелым пацифистом и известным неврологом.

2. Так называемые "футуристы" продают в больших объемах необходимые больным людям человеческие органы. (Речь, возможно, идет о коммерческом предприятии. Источник их получения?)

3. Проникновение сквозь стены является для "футуристов" возможностью продемонстрировать свое могущество и власть, которую они ни с кем не хотят делить (однако от меня они этого не скрывают).

4. Редактор отдела науки "Геральд" Крайдли сообщил Вирджинии, что попытки проконтролировать и расследовать деятельность "футуристов" подавляются в зародыше — свидетельство того, что эти люди обладают определенным иммунитетом во влиятельных и правительственных кругах.

5. Представляется, что им нет никакого смысла относиться к Вирджинии как к кому-то особенному, а не как к… источнику… получения живых внутренних органов…"

Меншен написал последнюю строчку и с ужасом посмотрел на свой список: там не было ни малейшей зацепки, которая позволила бы ему отправиться на поиски Вирджинии, ни малейшего следа, по которому можно было бы пойти.

Подумав ещё немного, он написал:

"Если я свяжусь с полицией, а она арестует доктора Кранстона и Эдгара Грея, то Кранстон уйдет сквозь стены, а Эдгар…"

Меншен оторвал перо от бумаги и с каким-то болезненным любопытством стал вчитываться в то, что написал. Эдгар! Вот оно. Если соответствует действительности, что филиалы этих "лабораторий" существуют во всех крупнейших городах мира, то сотни таких Эдгаров занимаются вопросами приема посетителей. Да, конечно… Эдгар!

Что же обнаружила Вирджиния?

И тут он задрожал с головы до пят. Взгляд упал на часы, стоящие на каминной полке. Без одной минуты десять. Если поспешить, то он успеет добраться до улицы возле ресторана как раз в то самое время, когда Вирджиния звонила ему в ночь слежки за Эдгаром. Он сможет установить за ним наблюдение, как это сделала она.

Эдгар находился на том же месте. Меншен поставил машину несколько выше по улице, откуда прекрасно мог наблюдать за Эдгаром, высвеченным конусом света.

Эдгар читал журнал. В одиннадцать тридцать он поднялся, надел шляпу, погасил свет и вышел на улицу, заперев за собой дверь.

Не оглядываясь по сторонам, он решительно направился к ресторану, где Меншен частенько обедал с Вирджинией. Профессор вылез из машины и подобрался к ресторанному окну.

Эдгар у стойки поглощал кусок торта с кофе. Окончив жевать, он бросил на прилавок несколько монет. Меншен едва успел повернуться спиной, как объект его наблюдений толкнул дверь и вышел. Он спустился вниз по улице и через пять минут вошел в слабо освещенное фойе небольшого театрика, который работал всю ночь. Меншен снова вылез из машины и через минуту, чуть задохнувшись, последовал за Эдгаром, который устроился в кресле прямо напротив сцены. Меншен занял место в трех рядах от него.

Три часа утра. Эдгар все ещё сидит на месте и круглыми блестящими от возбуждения глазами смотрит на сцену. А Меншен между тем засыпал. Проснулся он как от толчка. На часах шесть сорок пять. Эдгар сидел согнувшись, упершись подбородком в колени. Ноги он для удобства поставил на перекладину стоящего впереди стула. Но он не спал. В семь сорок Эдгар Грей резко встал и направился к выходу из зала.

Меншен проводил его до ресторанчика, находящегося метрах в тридцати. Эдгара обслужили за четыре минуты, а за три последующие он покончил с едой. Официантка привычно сняла с полки корзину с завтраком, уже наполненную, и, забрав её, Эдгар снова вышел на улицу. В одной из лавчонок по дороге он приобрел четыре журнала.

Без одной минуты восемь Эдгар Грей повернул ключ в замочной скважине конторы. Войдя, он тут же устроился в кресле за окошечком, раскрыл журнал и углубился в чтение.

Вероятно, сегодняшний его день, ничем не отличаясь от вчерашнего, покатится по наезженной колее.

"Ну и что же мне теперь делать?" — подумал Меншен.

Вернувшись домой, профессор принял холодный душ, быстренько проглотил завтрак, состоящий из поджаренного хлеба и чашки кофе, а затем отправился в университет. Первая его лекция должна была начаться без двадцати десять, и ещё оставалось время поразмыслить о том, что же он в конце концов обнаружил.

Так что же он выяснил? Ничего особенного, если не считать открывшейся ему новой стороны неврологической деятельности доктора Кранстона. Этот человек наверняка был гениален. Меншен задавал себе вопрос: а не упустил ли он чего, читая труды Кранстона и брошюру о нем?

В настоящий момент ему оставалось только дожидаться вечера. А сейчас, пока было свободное время, он вытащил из стола биографию доктора, написанную тоже доктором, правда, философии, Томасом Торрансом.

Открыв её, он обратил внимание на фронтиспис, на фотографию стоящего на террасе загородного домика или поместья человека.

Меншен даже подпрыгнул от удивления. Он разглядывал фотографию, не веря своим глазам, и не мог оторваться от этого холодного и наглого лица. Под фотографией была подпись:

"Автор книги, доктор Томас Торранс в своем поместье в Нью-Делафилде, штат Массачусетс…"

Никакой ошибки не могло быть, именно Торранса он видел проникающим сквозь стены, и именно Торранс советовал ему не обращаться в полицию!

Меншен никак не мог привести в порядок свои мысли. Недосыпание прошлой ночью, нервное напряжение почти в течение недели — все это тяжело давило на мозг, а ему сейчас требовалась полная ясность ума, чтобы взвешенно проанализировать все аспекты своего открытия. Он вернулся домой и поднял телефонную трубку.

Поскольку Меншен заказал Калифорнию, то ждать пришлось не слишком долго. Минут через пятнадцать прозвенел звонок вызова.

— Вы заказывали, сэр? — спросила телефонистка.

Меншен глубоко вздохнул, затем мягко произнес в трубку: "Алло!"

По линии шел фоновый шум, затем наступила тишина, раздался щелчок и он услышал знакомый голос, который спокойно произнес:

— Что вы задумали, профессор?

Меншен сглотнул комок в горле. Слова были вовсе не те, которые он ожидал услышать, да и спокойный, даже какой-то конфиденциальный тон говорившего смутил его. Он даже почувствовал себя несколько смешным и нелепым.

— Торранс, — тем не менее проговорил он наконец, — поскольку моя жена не вернулась, я начинаю действовать.

Наступила тишина, потом прозвучал приглушенный смех.

— Любопытно узнать, что же вы собираетесь предпринять?

Высокомерие, с которым это было сказано, сквозило в каждом слове. Меншен почувствовал какую-то опустошенность, но продолжал бороться.

— Прежде всего я обращусь в газеты, — глухо сказал он.

— Нет… Ничего у вас не выйдет, — отрубил Торранс, как бы вынося приговор. — Каждый редактор газеты в стране находится под нашей опекой. Могу даже сказать вам, что это же касается и руководителей государства, военного руководства, шефов адвокатских ассоциаций, министров и некоторых других видных лиц.

— Это ложь, — отозвался Меншен, чувствуя, что ему становится холодно. Это же было вопреки всем законам, если люди, о которых говорил Торранс, способны на такое.

Смех Торранса заскрежетал в трубке.

— Смею надеяться, что человеческая жизнь ещё зависит от законов природы. Наша оперативная база находится в Северной Америке. Так что, Меншен, мы ничего не боимся, опираясь на людей, занимающих важные посты. Мы их периодически кое-чем снабжаем или отказываем в этом, они клюют с наших рук…

Тем же тоном он продолжал:

— Я не хочу вам детально объяснять, профессор, что, как и почему. Уж поверьте мне на слово. Вы, конечно, могли бы связаться с местной полицией. Иногда она пытается ставить нам палки в колеса, и тогда приходится её нейтрализовывать. Надеюсь, я ясно все объяснил? А теперь, если вы не против, я…

Дикая ярость охватила Меншена до такой степени, что он чуть было не задохнулся.

— Торранс! — взревел он. — Что вы сделали с моей женой?!

— Друг мой, — голос собеседника стал ледяным, — вас это, может быть, и удивит, но у нас нет вашей жены. До свидания!

Раздался щелчок, и связь прервалась.

Меншен вновь заказал разговор, но на этот раз с маленьким городком, где должен был находиться Кранстон.

— Алло! — крикнул он в трубку, когда связь была установлена. — Это вы, доктор Кранстон?

В трубке раздался приглушенный смех.

— Ну и ну! — проговорил опять не чей иной, как голос Торранса. — А вы упрямы, профессор!

Меншен, не сказав ни слова, повесил трубку. Как же получилось, что он вызывал Нью-Джерси, а попал в Массачусетс? Но самое странное было в том, что его звонок уже ждали.

Он только собрался перейти в гостиную, как вдруг сквозь стену прихожей просочился туманный облик его жены Вирджинии.

Она была в пижаме и постепенно материализовывалась у него на глазах. Оставаясь неподвижной, она какое-то время смотрела на него безумным взглядом, потом разрыдалась. Слезы ручьями текли по её щекам. Все лицо было мокрым от них. И тут она бросилась на шею мужа и прижалась к его груди.

— Дорогой мой, дорогой! — беспорядочно говорила она, захлебываясь от рыданий. — Они убили меня! Они меня убили!

С момента, когда Вирджиния пришла в себя, она не переставала стонать и плакать. Ужас происшедшего, особенно нож в груди, увиденный ею, прежде чем она потеряла сознание, запечатлелся в мозгу, как будто выжженный кислотой.

Придя в себя, она увидела, что находится в огромном помещении. Она лежала на жестком столе без подголовника, поначалу ничего не ощущая, и только через несколько минут поняла, что нож из её груди вынут. Она жива и не испытывает боли.

Жива! Дрожа, она попыталась подняться, но тут-то боль и дала о себе знать. Сначала в пояснице, а потом в левой стороне груди, как будто там ещё торчал клинок.

Мало-помалу боль стихла, но то, что она оказалась реальной, пронзило её ужасом. Она все же некоторое время не шевелилась.

Поскольку боль не возвращалась, Вирджиния решила оглядеться вокруг.

Это была комната около сорока квадратных метров. Вдоль стен стояли стеклянные сосуды, сантиметров шестьдесят в высоту, разделенные на две камеры. Повернув голову, Вирджиния четко различила то, что в них находилось справа и слева. Это было нечто, напоминающее человеческие сердца.

Остолбенев, она смотрела на эту картину помутившимся взором, пока наконец до неё не дошло, что сердца живы и бьются.

Они вздымались и опадали в четком ритме, и, что самое странное, их "тиканье" не было обусловлено никаким посторонним вмешательством. Она так и смотрела на них, окаменев, пока минут через пять к ней не вернулось её обычное хладнокровие. И тут Вирджиния попыталась оценить свое собственное положение. Она обнаружила деталь, которая до сих пор ускользала от нее: из пижамы был вырезан квадрат материи, а через отверстие виднелась повязка, наложенная на то место, куда вошел нож.

Белизна повязки как-то успокоила. Это свидетельствовало о том, что её не бросили на произвол судьбы, ею занимаются. И угроза смерти отдалилась.

Будущее сулило кое-какую надежду. Скорее всего, она находилась в клинике неподалеку от своего дома. Наверное, её туда срочно доставили. Она была жива, и её смущало только отсутствие врачей и медсестер. Может быть, она очень недолго лежит на столе?

И тут её охватил праведный гнев. Гнев был столь велик, что прямо-таки затягивал её сознание темной пеленой. Однако минута текла за минутой, и ей опять пришлось призвать себя к спокойствию. Вообще говоря, если бы она лежала на больничной койке, то смогла бы мыслить разумно и аналитически, но, лежа на столе, ей трудно было успокоиться.

Она подняла голову, осторожно оперлась на правую руку и попыталась сесть. Ничего не случилось. Она не испытывала ни малейшего намека на ту боль, которую ощущала несколько минут тому назад. Следовало только воздержаться от резких движений…

Замерев, Вирджиния посидела на краю стола, поболтала ногами и стала разглядывать это фантастическое количество человеческих сердец, которые её окружали.

Мало-помалу её охватывало странное чувство. Чем-то нереальным выглядели ряды бьющихся сердец, каждое в своем отделении и каждое в своем ритме. Но больше всего её беспокоило отсутствие людей. За исключением кубов с сердцами, в помещении никого и ничего не было. Одно только это могло довести до исступления любого самого крепкого человека.

Вирджиния, дрожа, соскользнула на пол. Снова застыла на несколько секунд, ожидая, что тело её разнесет на куски от боли, но ничего не случилось.

Двинувшись вдоль рядов сердец, она видела их только боковым зрением, стараясь смотреть прямо перед собой. Это огромное, невообразимое количество кровавой плоти просто подавляюще действовало на нее.

В глубине комнаты виднелась дверь, казавшаяся запертой, но, как ни странно, легко, беззвучно отворившаяся, выводя на лестницу, поднимающуюся к другой двери.

Вирджиния карабкалась вверх, подгоняемая паникой и желанием бежать куда глаза глядят при одном воспоминании о бьющихся в сосудах кроваво-красных комках плоти.

Вторая дверь была металлической, в её замке торчал ключ, который со скрежетом повернулся. Вирджиния толкнула дверь, вышла за порог и очутилась на тропинке, вьющейся среди зарослей кустарника. Солнце золотило вершины недалеких холмов. С грехом пополам Вирджиния двинулась вперед, куда вела тропинка. Добравшись до вершины холма, она остановилась, как пригвожденная к месту тем, что открылось её взору…

Вирджиния Меншен замолчала, перестав рассказывать о своих приключениях. Муж заставил её лечь в постель. Подперев голову рукой, она наблюдала, как он ласково рассматривает её.

— Но ты же не мертва. Ты здесь, со мной, жива и здорова. Успокойся…

— Ты не понимаешь, дорогой, — безнадежным тоном сказала она. — Ты… не… понимаешь…

— Ну хорошо, продолжай, дорогая, — проговорил профессор Меншен спокойно. — Что же такое необычное ты там увидела?

…Коралловый остров, настоящие тропические джунгли, окруженные голубым морем, которое на горизонте сливалось с небом. А в небе сверкало полуденное солнце. Жара была просто опаляющая. У неё закружилась голова, и она оглянулась, ища взглядом дверь, из которой вышла. Вирджиния ожидала увидеть какой-нибудь дом или хотя бы просто строение, но не обнаружила ничего подобного.

Повсюду, насколько хватало глаз, простиралась зеленая густая растительность. Даже полуоткрытую дверь камуфлировал покров мха.

В воздухе плавал одуряющий аромат цветов, гниющей растительности и ещё чего-то терпкого и непонятного.

Она ещё раз посмотрела на дверь, чтобы убедиться, что та существует в реальности, затем сделала три шага к ней и услышала какой-то, хотя и не слишком сильный, свист. Он шел откуда-то из-за горизонта справа, потом усилился и стал приближаться.

Через некоторое время она поняла, что это звук турбин реактивного самолета. Самолет был виден, как малюсенькая точка в огромном голубом океане неба. Точка стала на глазах увеличиваться. Она превратилась в некий объект метров шестьдесят длиной, почти бескрылый, за исключением небольших стабилизаторов на хвосте.

Он пронесся как молния, не замечая знаков, которые она подавала, махая руками…

Вирджиния провожала его взглядом до тех пор, пока он не исчез в солнечном сиянии, а с ним исчезла и её единственная надежда. Восстановившаяся тишина плотно окутала её. И тут она вспомнила о двери, которая вдруг могла захлопнуться. Вбежала вовнутрь и заперла её на ключ. Ее охватила свежесть кондиционированного воздуха и обрадовало скрытое, не режущее глаза освещение. Все знакомое, искусственное, механическое. Подземелье было связано со специальными источниками питания.

Вирджиния улеглась на диванчике, который обнаружила в углу, и, немного отдохнув, обратила внимание, что на стеклянных сосудах с сердцами белеют какие-то наклейки.

Подойдя к ближайшему кубу, она прочла вслух:

— "Моррисон, Джон Лоуренс, г. Нью-Йорк, 25, Карригат-стрит".

На другом отделении, кроме имени, ничего не было. Тогда она пошла вдоль кубов и, добравшись до буквы "Н" поняла, что сердца расположены в алфавитном порядке.

Затем её привлекла буква "П", и она тут же поняла, что нашла имя, которое подсознательно искала. У неё даже потемнело в глазах, когда она прочла:

"Паттерсон, Филиппс (Сесилия Доротея), Калифорния, г. Крайст, 2, Мейфайер".

Она задыхалась, воздух с трудом вырывался из груди. Одним прыжком подскочила к ряду, где должна была находиться фамилия Грей. Но Эдгара там не было. Единственно похожее было "Грай, Персиваль Уинфилд, Англия, Лондон".

Несколько секунд, чтобы сосредоточиться, Вирджиния наблюдала за сердцем Персиваля, которое четко и ритмично сокращалось. Потом, немного отдохнув и подумав, она постаралась убедить себя, что Эдгар никак не может находиться среди них. Эдгар — раб, робот в человеческом обличье, который с помощью каких-то чар был обречен на вечное обслуживание машины и бессонные ночи.

Рассуждая так сама с собой, она зашла в тупик. Однако постепенно у неё в голове зрела одна мысль, настолько невероятная и безумная, что мозг даже старался отторгнуть её, отказываясь принять. Но по мере того как она приближалась к букве "М", эта мысль все больше и больше овладевала ею.

Наконец Вирджиния остановилась перед отделением куба, которое со страхом искала. Сердце, помещенное там, несколько отличалось от других. Оно, конечно, так же, как и другие, расширялось и сокращалось, но на аорте была небольшая наклейка, своего рода повязка, которую Вирджиния видела очень четко. К тому же табличка с её именем не оставляла никаких сомнений.

Вирджиния Меншен прямо-таки пожирала взглядом эту, принадлежащую ей, вещь, смотрела на неё загипнотизированная, как птичка под холодным взглядом чудовищной рептилии. За её спиной раздался какой-то шум, но она не обратила на это никакого внимания. Звук повторился, и тогда она насторожилась.

Это был звук вроде того, как будто кто-то, откашливаясь, прочищает горло, а затем прозвучал голос:

— Доктор Дориал Кранстон к вашим услугам, госпожа.

Вирджиния автоматически повернулась; ей было как-то все равно, что она стоит в одной пижаме перед незнакомцем.

Пожилой человек, которого она увидела, никак не соответствовал тому образу, который она мысленно себе создала. Впрочем, даже трудно было сказать, к какому типу людей его отнести, но уж во всяком случае она не ожидала увидеть это доброе лицо не совсем старика, но довольно пожилого человека с голубыми выцветшими глазами, усталого и печального, который учтиво ей поклонился. Потом проговорил самым прозаическим образом:

— Проблема консервации отдельных человеческих органов была решена в ряде стран, где до, а где и после второй мировой войны. Однако больше всего добились в России. Я должен ещё раз сказать, что русские в этой области достигли грандиозных успехов. Конечно, в своих работах по консервации органов человеческого тела я использовал достижения русских ученых, как, впрочем, и специалистов других стран. По профессии я невролог. Я…

В этот момент к Вирджинии вернулась способность говорить. Лицо её постепенно приобрело осмысленное выражение, взгляд перестал быть остекленевшим, хотя голос этого внешне беззащитного человека обезоруживал её. Но ей хотелось знать в первую очередь о себе, и это желание преобладало над всеми другими.

— Но если это мое сердце, — махнула она рукой в сторону стеклянного куба, — что же теперь у меня в груди?! Что?

Вот тут-то безобидный старичок преобразился, взгляд его стал холодным и враждебным.

— Вас закололи кинжалом, не так ли? Тем не менее вы разговариваете со мной. Но вас ведь и раньше не особенно заботило, что там в груди! Вы просто считали, что там сердце, просто-напросто. Должен сказать, что я не пользуюсь варварскими методами. Подойдите-ка сюда!

И, не обращая больше на неё внимания, он повернулся и решительно двинулся в глубь помещения. Тронул что-то на стене, и там образовалась неширокая щель. Панели бесшумно раздвинулись, открыв вход на лестницу, спускающуюся в подземелье.

Расположенное ниже помещение было столь же обширно, как и то, которое они покинули. Там тоже стояло множество стеклянных сосудов с сердцами, легкими и чем-то, напоминающим печень; там же находились поджелудочные железы и пары почек. Все они казались живыми. Легкие, в частности, были огромными. Они раздувались и опадали с какой-то нечеловеческой мощью.

Старик остановился перед отделением с легкими. Не говоря ни слова, он вглядывался в надписи. Собрав всю силу воли, Вирджиния тоже приблизилась. Воля ей действительно понадобилась, поскольку там было написано её собственное имя.

Медленно обернувшись к старику, она впилась в него взглядом. Мышление было ясным, а страх исчез. Единственной реальностью во всей этой ситуации оставалось одно: она жива, до сих пор жива. Все остальное было за пределами здравого смысла. Она истерически засмеялась.

— Прошу вас! Перестаньте играть в эту дурацкую игру! Чего вы хотите?

Она постепенно успокаивалась, но в голосе ещё проскальзывали истерические нотки. "Эта женщина, — подумала она про себя, — эта ужасная женщина с ножом довела меня до сумасшествия".

— Доктор Кранстон, — пробормотала она, — вы выглядите честным человеком. Что же это такое? Что происходит?

Старик пожал плечами.

— Боюсь, что не смогу сказать вам больше того, что вы уже сами видели. Это — ваши легкие. Сердце, которое наверху, — тоже ваше сердце. Изъятие органа целиком не наносит серьезного вреда организму, затронуты одна-две ключевые точки, но это легко исправить. — Говоря так, он внимательно посмотрел на нее, затем продолжал: — Я допускаю, что вы выходили наружу. К сожалению, я вынужден был задержаться и не смог прийти вовремя. Это очень прискорбно. Но никак не соберусь починить замки, которые сломал один человек, в то время как я пытался спасти ему жизнь. Это же я пытаюсь сделать и для вас, а вы…

Он замолчал.

— Впрочем, это неважно, — заключил он. — Что же касается ваших внутренних органов, то, поскольку вас убили, мне ничего не оставалось, как извлечь их из вашего тела. Вот здесь, — он махнул рукой в направлении сосуда, — находится ваш мозг. Госпожа Паттерсон слишком разошлась в своем рвении. Заколов вас насмерть кинжалом, она ещё и воспользовалась длинной иглой, чтобы проткнуть мозг через ушную раковину, а затем та же участь постигла ваши легкие. Она старалась достичь того, чтобы, будучи реанимированы, вы не смогли ни в коем случае стать такою, какой были раньше. К тому же она, как, впрочем, и другие, думает, что если я позволяю себе возражать, то меня с таким же успехом можно заставить поставлять рекрутов для их делишек. Хотя, впрочем, — тут у него мелькнула жуткая усмешка, — раньше их предположения на мой счет были кое в чем обоснованными.

Он нахмурился, пошарил в карманах и вытащил что-то вроде ошейника или колье с подвеской странной формы. Показав все это Вирджинии, он объяснил:

— А это — радиопередатчик. Если вам понадобится энергия, коснитесь вот этой кнопочки и произнесите в микрофон подвески: "Прошу нажать клавишу двести сорок три". Это ваш номер. Два-четыре-три. Запомните. Сейчас я произведу вызов для вас, чтобы, подзарядившись, вы смогли вернуться домой.

Кранстон повесил колье ей на шею, нажал крохотную кнопку и приказал в микрофон:

— Нажмите клавишу двести сорок три.

Сначала ничего не происходило, затем Вирджиния почувствовала, что её охватывает тепло, переходящее в жар. Ощущение было таким мучительным, что она часто и тяжело задышала. Ей стало так нехорошо, что захотелось бежать отсюда без оглядки. Но куда бежать в этом подземном лабиринте? И она сжалась, застыла в этой пронизывающей боли и жаре.

Затем она ощутила, что действительно умерла, а то, что сейчас с ней происходит, — просто сон, калейдоскоп ирреальных образов агонизирующего мозга. Как сквозь густой туман, она видела безмолвно шевелящиеся губы Кранстона, и только через некоторое время к ней вернулся слух.

— …очень болезненно в первый раз. Однако помните, что ваш мозг контролирует этот источник энергии. Когда вы представите себе, что вы нематериальны, то автоматически перейдете в другое состояние. Но как только перестанете думать об этом, то тут же начнется процесс материализации. Энергия, с помощью которой это происходит, через несколько часов ослабевает, и требуется подзарядка. Сейчас я провожу вас до стены вашей квартиры…

Вот так, возвратившись домой, Вирджиния короткими рублеными фразами долго рассказывала мужу все, что с ней произошло, начиная с момента, когда она очнулась после смерти.

В течение недели она должна была оставаться в состоянии комы и помнила лишь о тех часах, которые прошли с момента ощущения себя лежащей на столе.

К полудню муж и жена продолжали ещё оставаться дома. Вирджиния говорила и никак не могла остановиться. Дважды Меншен пытался заставить её поспать, но всякий раз, когда он за чем-нибудь выходил на кухню, она сбрасывала одеяло, вскакивала и шла за ним.

В конце концов, покорившись, он сказал себе, что отныне у него на руках душевнобольная женщина. Но в любом случае ей требовались отдых и время, чтобы успокоиться.

Он попробовал дать снотворного. Но и приняв лекарство, она никак не могла заснуть, продолжала говорить, хотя все более слабеющим сонным голосом, пока он не лег с ней рядом. Только тогда она погрузилась в беспокойный сон.

Вот тут-то у него и появилось время для размышлений о том, как же действовать теперь, когда она вернулась.

Проснувшись, Вирджиния все ещё оставалась в крайне возбужденном состоянии, как туго натянутая струна. Ее периодически охватывали приступы ужаса.

— Эта женщина! — каким-то вязким, монотонным голосом воскликнула она. — Она проткнула мой мозг через ухо! Она проколола мои легкие! Она…

— Послушай, — успокаивал её профессор. — У многих людей проколота барабанная перепонка. Ты ведь не обезображена, осталась такой же красивой, а это главное.

Фраза эта оказала на Вирджинию магическое воздействие, и она повторила её раз шесть подряд. Даже несколько ожила и немного успокоилась. Странное и диковатое выражение её лица несколько смягчилось. Потом она стала столь безразличной ко всему, что профессор Меншен даже забеспокоился.

Он внимательно посмотрел на жену. Глаза её были широко раскрыты, взгляд застыл, зрачки сузились. И тут он медленно заговорил:

— По всей видимости, мы имеем дело с бандой безжалостных убийц, ужасных чудовищ, несущих людям зло и смерть. Банда эта создана благодаря открытию в области неврологии доктора Дориала Кранстона, хотя сам он не является её членом. Техническая и политическая мощь банды просто невообразима. Число членов велико. Она напоминает огромного спрута, опутавшего своими щупальцами мир. А теперь старый Кранстон, в меру своих возможностей, пытается исправить то огромное зло, которое он породил.

— Норман!

По тону, которым было произнесено его имя, он понял, что она не слышала ничего из того, что он говорил.

— Да, дорогая, — мягко ответил профессор.

— Норман, доктор Кранстон долго не протянет. Он стар. Ты понимаешь важность этого момента?

Он это понимал, но в её словах крылся ещё какой-то другой смысл, помимо простой констатации.

Немного поразмыслив, он, казалось, понял, что она хотела сказать.

— Ты полагаешь, что после его смерти некому будет контролировать этих демонов, так? — спросил он.

Снова, казалось, она не слышала его слов.

— Норман! Если только он один знает местонахождение этого острова, то что же тогда будет с моим сердцем, с сердцами других людей, если он исчезнет? Они же не смогут больше жить без постоянного наблюдения!

Странно, но в какой-то момент Меншен потерял смысловую нить разговора и никак не мог вникнуть в то, что она имела в виду.

Какое-то проклятье довлело над ним, измученным моральными и физическими пытками, которые претерпела жена. Поэтому у него в голове вертелась только одна мысль — как успокоить её. Он открыл было рот, чтобы произнести успокаивающие слова, но вдруг передумал. Замер, буквально окаменев.

"Вот оно что, — сказал он сам себе. — Вот чего она боится! Но ведь они неисправимы! Их ничем не остановишь!"

В его мозгу кружились и отпадали различные гипотезы.

Наступил вечер, а он так и не пришел ни к какому решению. Да и что он мог, в конце концов, решить, а главное, что он мог сделать, борясь против этой преступной разветвленной организации?

Тянулись день за днем, а он все пребывал в прострации, как бы находясь в ущелье среди диких гор, куда не проникает ни один лучик света. Каждый день он убеждал себя: "Сегодня обязательно что-то случится! Они должны начать действовать, чтобы, проявив себя, дать понять, для чего же все это совершалось!"

Вирджиния вернулась к своей работе. Так прошел целый месяц. А ещё через неделю, вернувшись после полудня домой, он случайно стал свидетелем трансформации Вирджинии: она прошла сквозь стену квартиры и возникла в прихожей. Была какая-то вся лучистая, буквально светилась. В прошлом тоже бывали моменты, когда она, казалось, сияла по какому-либо поводу. Но никогда до такой степени. Все тело как бы вибрировало, и её окружала сверхъестественная аура. От лица исходили лучи.

Меншен присутствовал при странном и удивительном феномене. Розовые щеки его жены начали терять свой цвет. Не говоря ни слова, Вирджиния отвернулась от него и направилась в кухню. Это было как раз в тот день недели, когда они обедали дома.

Через два часа у неё восстановился нормальный вид, и Меншен, подняв глаза от газетного листа, сказал:

— Вирджиния!

— Что? — подпрыгнула она от неожиданности.

— Сколько раз уже с тобой случалось такое?

Он почувствовал, что вопрос застал её врасплох и она заволновалась. Было видно, что она, по каким-то ещё не ясным для него причинам, полагала, что муж ничего не заметит или не обратит внимание на происходящее.

Он увидел, как она поджала губы.

— Это… впервые, — наконец негромко произнесла она.

Но лгать она не умела. И её усилия в этом плане были столь же заметны, как у маленького ребенка. Меншен вдруг почувствовал, что ему неловко и как-то даже стыдно. Чтобы оправдать её, он сказал себе, что она ещё полностью не оправилась от пережитого.

— Но зачем тебе это? — мягко спросил профессор.

Вирджиния, казалось, успокоилась от того, что он якобы поверил ей.

— Я ещё раз хотела почувствовать процесс дематериализации, убежденно сказала она. — Ведь если я натренируюсь, то в любой момент смогу защититься от них. К тому же я с трудом могла вспомнить, как это случилось в первый раз. Тогда я была слишком возбуждена, и к тому же все это было так болезненно…

— А на этот раз? — строго спросил он.

— А теперь было совсем не больно. Я чувствовала себя чудесно, меня охватило какое-то странное вдохновение, окутало мягкое тепло… И лишь только пожелала дематериализоваться, как у меня сразу это получилось. Я смогла пройти сквозь препятствие. Стоило мне пожелать очутиться в аллее за зданием "Геральда", как я тут же там очутилась. Я не испытывала ни малейшего напряжения. Пространственный переход оказался мгновенным.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Все следы страха исчезли с её лица.

— Норман! Это чудесно! Это божественно!

— Послушай, а почему же ты по желанию не можешь снова очутиться на том острове? Я бы, например, обязательно захотел встретиться с этим доктором Кранстоном.

Вирджиния печально поникла.

— Это невозможно. Не скажу, чтобы я не пыталась. Я неоднократно делала попытки, но ничего не получалось. Сначала нужно установить географическое расположение острова, а затем мысленно воспроизвести его. Совершенно необходимо точно знать, куда ты хочешь отправиться.

— Я понял, — кивнул Меншен.

Он сменил тему разговора, но про себя подумал: "Я знаю, чего ей хочется. Она хочет сохранить свои нынешние возможности. А мне нужно просто осознать, что она теперь наравне со всеми теми".

Но что же хотят от нее? Начали с того, что убили, хотя она добилась немногого в своем расследовании. Затем, когда Кранстон не захотел лишать её возможности существовать, они посоветовали мужу жертвы не привлекать внимания полиции. Такое впечатление, что они одним выстрелом хотят убить двух зайцев. А теперь ещё явно побуждают Вирджинию поэкспериментировать с энергией, которую они же ей и перекачивают. Остается только дождаться момента, когда они наконец пойдут в этой игре с козырей.

Меншен взглянул на жену. Она сидела в кресле одинокая и беззащитная, полузакрыв глаза и, казалось, вглядываясь в пустоту. Профессор вдруг почувствовал, как его охватывают глубочайшая жалость и печаль.

Было уже десять вечера. У входной двери в квартиру зазвенел пронзительный звонок. Меншен украдкой бросил взгляд на Вирджинию и поднялся.

— Знаешь, в такое время вряд ли можно ожидать друзей, — сказал он. Мне кажется, что сейчас лучше связаться с Эдгаром и заставить его нажать клавишу двести сорок три. Нам не стоит рисковать.

Он дождался, пока она связалась с помощью передатчика с Эдгаром, передала свою просьбу и получила дополнительную энергию. Тогда, сунув в карман "люгер", он направился к двери. Но там оказался всего-навсего посыльный, который принес письмо, написанное в таком стиле:

Среда, 23.

Не согласится ли господин профессор Меншен с супругой присутствовать в семь часов вечера в пятницу на приеме в ресторане "Гран Нью-Йорк отель"?

Придя, назовите свои имена метрдотелю.

Сесилия Паттерсон"

Прочитав, Меншен понял: игра наконец началась. Если он хочет расстроить их замыслы, то время подошло и нужно быть готовым.

Почти всю ночь он размышлял. Заснул только на пару часов, но встал свежий, как новорожденный младенец.

В университете, читая лекцию, он как-то отстраненно смотрел на лица слушателей, которые виделись ему смутно, как сквозь туман.

"Ну вот, черт побери, все и началось! Как же я сразу не смог предугадать это, когда Вирджиния вернулась! Какими же слепцами мы были вместе с нею!"

Но на обратном пути, когда он возвращался домой, ему пришла в голову одна довольно мудрая, с его точки зрения, идея. Теперь он знал, как следует начать действовать.

Ложась в постель, Меншен оставил открытым окно в своей спальне. Он дождался, пока светящиеся стрелки часов покажут два ночи, тихонько оделся и подошел к окну. Воспользовавшись шумом мотора автобуса на ближайшей к дому остановке, он повис на руках и спрыгнул на землю в сад. Прыжок болью отозвался в пятках, но, поскольку земля в саду была мягкой, он не слишком ушибся.

В нескольких шагах от их дома был расположен гараж, который работал круглосуточно и где можно было взять машину напрокат.

Через полчаса Меншен вошел в маленький театрик и проскользнул в кресло рядом с Эдгаром Греем.

— Эй, Эдгар, — спокойно начал он. — Вас вызывают. Пошли!

— Глюглю? — боязливо промямлил Эдгар.

— Пошли! — угрожающе приказал Меншен свистящим шепотом.

Эдгар последовал за ним безропотно. Меншен сел за руль и повез его за город. Остановились они на дороге, сворачивающей к ферме, подальше от основного шоссе.

Профессор не выключил мотор и держал ногу на сцеплении на случай, если… Но в общем-то он был уверен в безопасности. Лучшее место вряд ли можно было выбрать.

Мысль использовать Эдгара в своих планах казалась ему с каждой минутой все более и более правильной. Однако случай Эдгара ставил свои собственные проблемы, которые ещё предстояло решить. Прежде всего нужно было заставить его говорить понятным, нормальным языком и сделать так, чтобы он никому не рассказал о встрече.

Первая проблема оказалась трудной. Но через полчаса она решилась сама собой. Меншен заметил, что стал понимать тарабарщину Эдгара. Он понимал её, несмотря на булькающие и хрюкающие звуки, издаваемые собеседником. В конце концов, ведь Эдгар говорил по-английски.

Конечно, Меншен не надеялся выудить из него нечто сенсационное, и его пессимизм оказался обоснованным.

Мышление Эдгара было каким-то мутным, нечетким, в нем отсутствовала глубина. Если сравнить мозг человека с книгой, то у Эдгара он напоминал журнальчик с комиксами. Личный опыт у него отсутствовал напрочь.

Будучи сиротой, он провел первые пятнадцать лет жизни за стенами и решетками приюта. В пятнадцать лет его взяли под опеку и посадили за огромную стеклянную дверь "Научных футуристических лабораторий", и с тех пор его положение не менялось.

— Но, в конце концов, — заорал Меншен, — вы же перестали ощущать потребность во сне! Как это произошло?

— Когда у меня вынули сердце, — забормотал Эдгар, — а также легкие, мозг и другие органы, то сказали, что выпотрошенный я больше не буду нуждаться во сне. Так происходит со всеми, кого они хотят держать под контролем.

Однако Меншен тут же вспомнил, что Вирджиния спит нормально. Видимо, в их системе было несколько вариантов.

— Сначала я очень испугался, — продолжал со всей возможной простотой Эдгар, — но эта женщина (тут его голос аж задрожал от ненависти) несколько раз отлупила меня хлыстом, и после этого я не смел отказываться делать то, что они от меня требовали.

Каждый раз, когда, рассказывая, он упоминал "эту женщину", в его голосе звучала злоба, что позволило Меншену решить вторую проблему.

— Послушайте, Эдгар, — проговорил он сурово. — Я здесь для того, чтобы помочь навсегда избавиться от "этой женщины". Если я покончу с ней, то она никогда не будет вас бить хлыстом, и к тому же у вас будет шанс заниматься тем, чем захотите.

"Козырной туз" выглядел достаточно убедительно. Ведь любой молодой человек типа Эдгара, который читал только журнальчики с рассказами о побегах, приключениях и путешествиях, был прямо-таки охвачен стремлением съездить куда-нибудь подальше и заняться каким-либо своим делом.

— А теперь слушайте, — снова заговорил Меншен, — что от вас требуется. Завтра в полночь отсюда отправляется самолет в Лос-Анджелес. В половине второго утра из Лос-Анджелеса вылетает турбореактивный лайнер. Я хочу, чтобы вы пересели на этот рейс, а после посадки вышли на связь со мной.

— Я, в самолете? — взволнованно забулькал Эдгар, брызгая в экстазе слюной.

— Да. У вас останется время, чтобы выйти на работу без опоздания. Так что об этом не беспокойтесь. Вот вам немного денег и записная книжка.

Эдгар, преданно глядя на профессора, сунул первое в бумажник, а второе — во внутренний карман пиджака. Руки его дрожали от возбуждения.

Меншен тоже дрожал, но по другой причине. Его бросало то в жар, то в холод при мысли о записной книжке, которую должен был носить с собой Эдгар весь завтрашний день. Не дай бог, чтоб они ею каким-то образом завладели. В книжке были записаны вопросы и четкие инструкции того, что должен делать Эдгар. А также оставлено несколько чистых листов для ответов.

Вынув дрогнувшей рукой из кармана пистолет, Меншен тем не менее твердо и властно проговорил:

— Эдгар, взгляните на эту штуку. Если вы провалите порученное вам задание, то, по каким бы причинам это ни случилось, я вас пристрелю. Ясно?

В слабом свете, идущем от приборной доски, глаза Эдгара горели пониманием и согласием.

— Глюглю! — сумел он лишь выдавить из себя.

На другое утро, как обычно, Меншен отправился в университет. В обеденный перерыв он позвонил по телефону.

— Скажите своей хозяйке, — коротко приказал он слуге, снявшему трубку, — что с ней хочет говорить профессор Меншен.

Через минуту ему ответил женский голос.

— Госпожа Паттерсон, — сухо произнес Меншен, — я хотел бы изменить время обеда; мы с женой придем к вам в полночь. Я выяснил, что ныне в Нью-Йорке модно давать приемы поздно ночью. Так что мы не слишком опоздаем… Причины? Да никаких особенных причин. Просто я хочу вас уведомить, что, в случае вашего несогласия, ни я, ни моя жена прийти не сможем… Ах, вы согласны… Ну и чудненько…

Он испытывал какое-то гадостное чувство удовлетворения, вешая трубку. То, что он сделал, было довольно рискованным, но зато благодаря этому у Эдгара будут развязаны руки. Теперь оставались лишь три опасных момента: первый — его демарш вообще ни к чему не приведет; второй — они не клюнут на его хитрость; третий… Третим был этот самый придурок Эдгар.

Их вежливо проводили к столу, за которым восседали четверо мужчин, среди них был и Торранс, и пятеро женщин, в том числе и блондинка, госпожа Паттерсон. Мужчины привстали, когда они вошли. Женщины тоже прервали свою болтовню и с любопытством уставились на них.

На лицах всех присутствующих появились принужденные улыбки. Эти лица, которые излучали огромную энергию, были ему незнакомы, за исключением Торранса. Их стол являлся гвоздем приема. Обедающие за соседними столиками исподтишка бросали на них любопытные взгляды.

Занимая свободный стул, Меншен почувствовал себя несколько скованно, но это было чисто физическое ощущение. Морально же он никогда не был так бодр и готов к любым неожиданностям.

"Убежден, — подумал он, — Вирджиния обязательно даст мне понять, что у неё нет ничего общего с этими существами. А пока займемся сбором информации. И к тому же дадим Эдгару время спокойно проделать свое дальнее путешествие". Таковы пока были его планы.

Только бы Эдгар не потерял способность давать этим существам те мощные заряды энергии, которые поддерживают их сейчас. Представив себе обратное, он почувствовал такую горечь во рту, что не смог проглотить даже коктейль.

На все вопросы, которые теснились в голове Меншена, дал ответы Торранс, разрешив его сомнения. Так, на осторожно сформулированный вопрос по поводу Эдгара он ответил:

— Нет, "Эдгары" наших центров энергии сами не являются аккумуляторами этой энергии. Они только используются как передатчики её с пульта. Ключевой термин для них — "отрицательные". Каждый раз, когда кто-либо посторонний проходит через стеклянную дверь конторы в помещение, где за окошечком сидит Эдгар, происходит слабый отток энергии к нему от посетителя, но сам он эту энергию использовать не может. В тех местах у Эдгара, где когда-то находились внутренние органы — так же, как у меня и у вашей жены, — теперь имплантированы приемники-излучатели, изготовленные из титана. Разница только в одном: Эдгар — "отрицательный", а ваша жена и другие "положительные". Теперь вам ясно?

Все это было для Меншена китайской грамотой. Но появился реальный шанс, что через некоторое время он во всем этом разберется. И тогда он рискнул задать следующий вопрос. Торранс, не задумываясь, ответил ему с ходу:

— Нас двести сорок три, включая вашу жену. Речь идет, конечно, о тех, кто обладает исполнительной властью. Мы располагаем огромным капиталом и содержим у себя на службе десятки тысяч человек, агенты из числа которых, в частности, ведут наблюдение и за вами.

Он засмеялся при этих словах. Однако Меншену было совсем не смешно.

Услышанное явилось для него столь неожиданным, что он с трудом сохранил хладнокровие. Но нервы были на пределе. Успех плана зависел только от собственных сил и возможностей. Меры предосторожности, принятые вчера ночью, позволяли надеяться, что наблюдатели не засекли его действий.

Было очевидно только одно — этот тип играет с ним, как кошка с мышью, а он рискует прийти в замешательство, разоблачить себя. Особенно удручало реальное доказательство той власти, которой, как уверенно считают эти существа, они располагают.

И тут он впервые решил повнимательнее вглядеться в их лица.

Когда он садился за стол, у него вначале создалось впечатление, что четверо мужчин были элегантны и привлекательны, а пятеро женщин прекрасны и грациозны. В общем-то первое впечатление было не столь уж и далеким от истины. Даже теперь, внимательно вглядываясь в них, он признавал, что как мужчины, так и женщины являли собой образчик физического совершенства, что подчеркивала и их строгая элегантная одежда.

Но этим их красота и ограничивалась. Так бывает, когда прямую наезженную дорогу обрывает пролет разбомбленного моста. Прекрасные, с четкими чертами лица этих людей были всего лишь навсего масками. В них читались железобетонная твердость и отсутствие даже малейших следов милосердия и человечности. На них был отпечаток какой-то врожденной жестокости, единообразия и унифицированности, которыю придает людям смерть. Их голубые, серые и карие глаза обладали каким-то стеклянным блеском. Губы были одинаково тонки и плотно сжаты. На лицах господствовало единое, объединяющее их выражение надменности и превосходства.

Без всяких сомнений, они верили в свою всевластность.

Меншен медленно глотал свой суп, борясь с паникой, постепенно охватывающей его. Он искоса взглянул на Вирджинию, но та сидела, уставившись в тарелку. Он заметил, что она проглотила всего лишь пару ложек супа.

С глухим раздражением и удивлением он констатировал, что, кроме Торранса, никто из сидящих за столом не произнес ни слова.

Он опять взглянул на Торранса, по лицу которого бродила загадочная усмешка. Ощущение того, что с ним затеяли какую-то игру, усилилось. И тем не менее до сего времени, не отступая со своего мысленно занятого им плацдарма, он все же получил некоторую полезную информацию.

Пока все это казалось не таким уж и опасным. И тогда он задал следующий вопрос. Как и до этого, Торранс ответил с той же простотой и деланной откровенностью:

— Вы правы. В своих трудах Кранстон не сказал ничего о своем открытии, главным образом потому, что был только в начале пути. А его биография, написанная мною, являлась просто-напросто средством польстить ему и перетянуть на нашу сторону в то время, когда мы только ещё создавали свою организацию.

Он замолчал на некоторое время, затем продолжал:

— Кстати, когда вы задаете вопрос о Кранстоне и его трудах, не забывайте, что это немного спятивший упрямец. Ему, например, важнее всего было как можно шире распространить свою заумную идею о доброй воле человечества, которая возникнет благодаря всеобщим физическим контактам. Но это не имело шансов быть проверено экспериментально. В общем-то, это все было нужно ему для того, чтобы, отталкиваясь от этого утверждения, создать на его основе новую концепцию: искусственно усиленная нервная энергия должна привести к осуществлению его мечты — передаче её без физического контакта. Никогда ещё ни одна научная теория не создавалась на столь зыбкой основе. По мнению доктора Кранстона, у двух близких человеческих существ в течение года полностью происходит обмен нервной энергией. Речь идет о передаче друг другу некой жизненной силы. Если же эту передачу интенсифицировать, то получится тот же эффект, что и при физическом контакте. В конце концов Кранстон нанял первоклассного инженера-электронщика, к слову, это был я, который создал специальный контур, который не только интенсифицировал органическую энергию, как он её назвал, но ещё и по желанию мог перехватывать или, если хотите, улавливать длину волн излучения любого индивидуума. Модифицированный вариант этого контура находится сейчас в теле вашей жены и поддерживает её контакт с сердцем, легкими и мозгом, хранящимися в секретной лаборатории доктора Кранстона. — Тут он тяжелым взглядом посмотрел на Меншена. — Кранстон никогда не объяснял мне, как могут внутренние органы существовать вне тела; он просто сказал, что передача потока энергии на расстояние является наиболее жизненно важным условием. И тем не менее речь не идет о расстоянии как о таковом. Суть здесь в том, что кровь, нервная энергия, каждый глоток воздуха, которым мы дышим, нагнетаются и очищаются через органы, законсервированные в стеклянных сосудах. Если с ними что-нибудь случится, мы умрем.

Меншен больше не собирался задавать вопросов. Он уже практически услышал все то, что хотел узнать. Все вертелось вокруг одного пункта: жизнь поддерживается с помощью внутренних человеческих органов, хранящихся на острове доктора Кранстона.

Они постоянно были связаны со своими владельцами. Стабильный контакт. Старый фанатик, лукавил ли он или был действительно психом, тем не менее держал в руках судьбу этих макиавеллиевских созданий.

Но почему же Кранстон в таком случае не воспользовался своей властью, чтобы уничтожить эту банду торговцев человеческими органами и сребролюбцев?

Этот вопрос вырвался у Меншена помимо его воли. Торранс, блестя белками глаз на потемневшем лице, ответил сквозь зубы:

— Потому что он не в силах поступиться своими принципами и совершить убийство. Потому что его сдерживает неодолимая ненависть к насилию. Ни один человек до него не был столь помешан на этом пунктике! Подумать только! Все его ужасные открытия зиждятся на сентиментальном желании способствовать распространению доброй воли среди людей во всем мире. И эта его сентиментальность является для нас смертельно опасной. Она заставляет его самообольщаться, предаваться эфемерным, несбыточным мечтам. Конечно, он никогда не решится убить нас. Но ему семьдесят восемь лет, хотя в наше время это и не столь уж древний возраст. Но он уже перевалил через средний человеческий. Так что он может умереть в любую минуту. Однако не хочет считаться с такой возможностью. Не позволяет ни одному из наших врачей осмотреть себя. По каким-то дурацким причинам он внушил себе, что если умрет, а мы до того не обнаружим остров, где хранятся наши законсервированные органы, и тоже умрем, то он не будет нести ответственности, как пацифист, за нашу смерть. Когда мы узнали об этом впервые? Недавно. Могли ли мы ранее подозревать, что этот старый сумасшедший окажется таким хитрым?! Он сам производил все операции, за исключением операции на себе. И по каким-то неясным для нас причинам тем не менее с отвращением и недоверием относится к нам.

Торранса, казалось, все более захватывал собственный рассказ. В его глазах сконцентрировалось столько злобы и ненависти, что они сверкали, как антрацит.

— Меншен, нам любой ценой необходимо найти место расположения лаборатории. Мы должны сами контролировать свои жизненно важные органы. А тут в дело вмешалась ваша жена…

Торранс опять замолчал. Не было никакого сомнения, что он добрался до кульминационной точки своего рассказа.

— Видите ли, профессор, — вдруг мягко заговорил он, — каждый раз, когда кто-то, убитый нами, подвергается операции оживления доктором Кранстоном, мы рассчитываем на его сопротивляемость психологическому шоку и надеемся получить от него данные о месте расположения лаборатории. Странно, но приходится констатировать, что десятки людей, которых мы приводили с улицы, теряли для нас после эксперимента всякую ценность, утратив память. Во всяком случае, мы продолжаем в подходящий момент убивать нужного нам человека и отправлять тело в дом доктора Кранстона. Но здесь тоже необходима определенная осторожность. Старик последнее время сильно устает. А когда он устает, усиливается его раздражительность: он воображает, что всемогущ. Поэтому мы считаем, что ему нельзя поставлять слишком большое количество трупов. В нормальных условиях этот помешанный не может выносить даже вида мертвых людей, поскольку знает, что может оживить их. К тому же он очень чувствителен, — Торранс сделал поклон в сторону Вирджинии, — к женской красоте. И хотя он догадывается о наших намерениях, он уже в такой стадии, что наплевательски к этому относится.

Торранс снова умолк. Посмотрел на Вирджинию, потом на Меншена с какой-то безучастностью.

— Теперь вам все ясно? — в конце концов спросил он.

— Да, — коротко ответил Меншен.

Он почувствовал какую-то дикую, необоримую ненависть к этим людям. И даже не потому, что они совершили множество убийств, хотя это страшно потрясло его; и даже не из-за Вирджинии, хотя мысль о её физических и моральных муках вызывала в нем чувство боли. Ненависть его к этим людям основывалась на том, что в своих грязных целях они навсегда похоронили чудесную, хотя и по-дурацки идеалистическую мечту старика о всеобщей доброй воле человечества. Это, как ни странно, больше всего возмутило его, и он почувствовал острое желание и решимость покончить с этими выродками, как только ему представится первый же случай.

Он сам удивлялся тому, что ему понадобилось столько времени, чтобы понять действительное положение вещей, и дошел он до этого по чистой случайности. Вирджиния могла установить место расположения острова, в этом не было сомнений. Эти типы тем не менее ещё не могли знать о её возможностях. Нельзя было допустить, чтобы они об этом догадались.

— Когда моя жена очнулась в лаборатории, — твердо проговорил Меншен, — Кранстон при этом присутствовал. Поэтому ей не удалось осмотреть окрестности, ибо он тут же отправил её домой. И если мы вам больше не нужны, то разрешите нам откланяться.

Он отодвинул стул и вопросительно взглянул на Вирджинию. Наступила тишина, в которой диссонансом прозвучал сухой смешок одной из блондинок, но не госпожи Паттерсон.

— Я вижу, профессор Меншен, что ваша жена даже не шелохнулась, чтобы последовать за вами. Может быть, она вспомнила о чем-то, что заметила на острове?

От этих слов у Меншена перехватило дыхание. И не за себя он испугался, а за нее.

Он медленно собрал всю волю в кулак, посмотрел на Вирджинию и увидел, что она побледнела как простыня, а губы её дрожат. Заметив, что муж смотрит на нее, она отвернулась.

— Вирджиния! — взревел Меншен.

Она снова посмотрела на него, и на её глазах появились слезы.

— Вирджиния, ты слышала, что нам рассказывали эти люди? Вопрос о нахождении острова при этом даже не возникал, в частности, речь не шла о том, знаешь ли ты, где он или нет. Это очень важно! Не принимай поспешных решений. Существуют вещи, которые необходимо делать во что бы то ни стало. И это в твоих силах. Наверное, есть возможность добраться до доктора Кранстона, если проявить настойчивость. Я убежден, что если мы найдем возможность побеседовать с ним, то уговорим уничтожить этих кровопийц. До сего времени он держался на своих пацифистских позициях. Нужно заставить его понять, что дело всей его жизни можно вырвать из лап этих крыс, этих жутких убийц, этих…

Он замолчал и резко повернулся к Торрансу.

— Сколько, — сурово спросил он, — сколько человеческих существ вы убиваете каждый год, чтобы использовать их внутренние органы?!

— Около пяти тысяч, — без колебаний ответил тот. — В основном, скажу вам без утайки, это сироты, бедняки, которые выбиваются из сил, чтобы выжить, люди, не имеющие ни родственников, ни друзей…

— Ну и ну! — вырвалось у Меншена, и он от негодования даже зажмурился.

Профессор вовсе не ждал ответа, поскольку задал чисто риторический вопрос. Но ответ его потряс.

— Пять тысяч! — недоверчиво воскликнул он.

Эта цифра превышала все, что может привидеться только в дурном сне. Мозг его отказывался воспринять её как реальность. Он чувствовал, что сердце его разрывается и сейчас разлетится на множество осколков. Сделав сверхчеловеческое усилие, он попытался вернуть себе хладнокровие. Он понимал, что здесь уже не может быть ничего, что потрясло бы его ещё больше. Цифра сама по себе была чудовищной.

— Что ж, остается только защищаться.

Он бросил взгляд на Вирджинию. Она улыбалась ему сквозь слезы. Это была горькая улыбка, но тем не менее улыбка.

— Бедный ты мой! — с жалостью проговорила она. — Тебе не нужно убеждать меня, приводить какие-то аргументы. Ты все равно не сможешь мне объяснить, что все это значит. Зло, которое здесь царит, не нуждается ни в каких доказательствах. Это — зло в его крайнем воплощении, ведь его используют в коммерческих целях. Посмотри на них!

Она вяло махнула рукой в направлении стола. Но Меншен и так уже некоторое время наблюдал за ними. Перед ним было девять рыл вурдалаков, оборотней, которые собрались, чтобы развлечься!

— Они — ожившие чудовища, воплощение порока, царящего в мире, слишком могущественного, чтобы ему могли противостоять простые смертные. Лишь только сам доктор Франкенштейн смог в конце концов уничтожить созданного им монстра. Нам же, прочим, остается только попытаться спасти своих близких. Норман, разве ты этого не видишь?

— Я-то вижу, — прервал её Меншен, — вижу, что ты мыслишь так же, как и я.

— Норман, — побледнев, продолжала она, — они же все нам выложили совершенно откровенно. Они нам рассказали все, не заботясь даже о том, знаем ли мы что-нибудь или не знаем. Разве ты не понимаешь, что это все значит?!

— Говоря так, ты имеешь в виду только себя, — проворчал он.

— Неужели? — повернулась она к Торрансу и посмотрела ему в глаза. Вы тоже так считаете?

— Ваша жена оказалась значительно умнее, чем вы, Меншен, — угрюмо буркнул Торранс. — Как вы изволите видеть, она жива и здорова. Кранстон, конечно, кое о чем позаботился, и ничего плохого не происходит с теми, кто имеет в его глазах хотя бы малейшую ценность. Они будут спасены.

Торранс повернулся к Вирджинии:

— Если в течение двух минут вы скажете, где находится остров, то вы и ваш муж вернетесь к себе, вам никто никогда не будет навязывать свою волю. А когда мы получим контроль над хранящимися внутренними органами, то гарантируем, что ничего плохого с вами не случится. Естественно, мы предпочли бы, чтобы все те, кто может пользоваться энергией, примкнули к нам (тут он бросил взгляд на свои часы), хотя это и не сулит безоблачного существования. Мы не можем обещать легкого пути, ибо не имеем возможности терять время на ложные обещания. Сейчас сорок три минуты первого. У вас лишь две минуты на размышление.

Вирджиния приоткрыла рот, чтобы заговорить, но под взглядом, которым наградил её муж, закрыла его.

Она смотрела на Меншена, как загипнотизированная птица.

— Неужели ты осмелишься?! — угрожающе проговорил профессор свистящим шепотом. — Во время войны мы научились тому, что в подобного рода делах компромиссы невозможны. Их обещания ничего не стоят. Если у тебя есть хоть малейшая зацепка, мы должны использовать её, чтобы их уничтожить.

Даже в этой ситуации он пытался повести дело так, чтобы у них не оставалось ни малейшего подозрения, чтобы они не заподозрили истину. Ведь у Вирджинии действительно такая зацепка была! Она многое помнила об острове и лаборатории.

— Две минуты истекли, — решительно провозгласил Торранс, резко обернувшись и посмотрев на Вирджинию. — Вы, идиотка! Своим молчанием вы приговорили своего мужа к смерти. С этого момента, — ледяным тоном продолжил он, — у него остается только год жизни. Можете убираться оба, но учтите, что через минуту у него останется всего пятьдесят одна неделя. А дальше их будет все меньше и меньше. Если же через пятьдесят две минуты вы не заговорите, то мы убьем его, как я вас предупреждал. В любом случае этот человек умрет, он приговорен. Вы одна могли бы позволить ему выиграть целый год жизни. Это мое последнее слово. Так что начинайте говорить, госпожа Меншен!

— Вирджиния, — грубо прервал его профессор, вскочив из-за стола. Пойдем!

— Сядьте, вы, придурок, — хватая его за рукав, злобно сказал Торранс.

Меншен молниеносно развернулся и ударил его в лицо.

Едва совершив это, он поразился своему бешенству и несдержанности. Но поднявшаяся вокруг суматоха не оставила ему места и времени для самокритики.

Служители ресторана довольно непочтительно выпихнули его за дверь заведения. Тем не менее Норман успел ещё раз крикнуть жене:

— Вирджиния! Если ты только позволишь себе!.. — но тут он, вылетев с треском, очутился на тротуаре.

Прошло десять минут, Вирджиния не появлялась. Минута текла за минутой… Дважды Меншен пытался прорваться обратно, но бдительный швейцар не позволил ему сделать этого.

— Не сегодня, парень, не сегодня… — нравоучительно приговаривал он. — Ты слишком уж перебрал…

Вирджинию до входа провожал Торранс. Вид у него был довольный, прямо-таки триумфальный.

— Антилы! — торжествующе воскликнул он. — Какое счастье, что она вышла в тот самый момент, когда там после полудня пролетал один из редких самолетов. Повезло, что она даже смогла на глазок определить время. Эта разница со временем на континенте очень помогла нам. Ну, теперь этот старый каналья у нас в руках! Глупо, что вы не согласились на отсрочку, — холодно проговорил он, бесстрастно глядя на Меншена. — Нам ведь действительно наплевать, будете ли вы живы или мертвы. Единственное, что благодаря вам мы узнали, что офицеры флота и военно-воздушных сил в отставке не слишком-то склонны к сотрудничеству. Так что можете заниматься пока своими делами, но не вздумайте лезть в наши. Ваша жена заговорила по истечении двадцати пяти минут, и то начала говорить правду лишь после того, как мы использовали "детектор лжи". Вас заколют кинжалом, как минет срок, о котором я вас предупреждал, а затем мы заставим вашу жену присоединиться к нам. Прощайте!

Он повернулся и зашагал в отель. Меншен выхватил из кармана свой "люгер", подождал, потом безнадежно сунул его обратно в карман.

— Нет, не получится у меня, — горестно вздохнул он. — Ну убью я одного, так ведь этим ничего не изменю. Да ещё и отправят в тюрьму на ночь глядя.

— Извини меня, Норман, — печально сказала Вирджиния, стоящая рядом с ним.

— Это ты прости меня, — мягко проговорил он. — Прости за все то, что я там тебе наговорил.

Она ещё что-то бормотала, но он не слушал. Над входом в отель висели огромные электрические часы, и на них было без двадцати два. Меншен упорно разглядывал циферблат и быстро что-то подсчитывал в уме.

Реактивный самолет из Лос-Анджелеса в Майами вылетел уже минут десять тому назад. Нужно отбросить тридцать пять минут, пока Эдгар доберется до Майами и приступит к своим наблюдениям.

Между тем Торранс и его сообщники, направив "энергетический поток" на Флориду, будут на пути к острову, на борту первого же попавшегося им самолета.

Он удостоверился, что слежки за ними нет, но на всякий случай трижды поменял такси, прежде чем добраться до аэропорта. Они все же успели вскочить в реактивный самолет, который взял курс на Лос-Анджелес в три тридцать! Меншен, прижатый инерцией при взлете к мягкому сиденью, ещё успел подумать, что у них остается шанс на успех. Единственный шанс.

Вирджиния все же была на острове, на поверхности. А Торранс и восемь ветеранов его организации, присутствовавших на приеме, — нет.

Когда он рассказал часть своего плана Вирджинии, она посмотрела на него потемневшими глазами.

— А вдруг, допустим, Эдгар вернется домой на реактивном самолете без четверти три по лос-анджелесскому времени? — спросила она угрюмо.

— Не думаю, — твердо ответил Меншен. — Эдгар из года в год читал и мечтал о приключениях. Он будет там до без четверти пять по местному времени, как я ему и велел. Прождет он, конечно, не слишком долго, поскольку ещё не столь бесстрашен, чтобы не бояться опоздать на работу…

И все же они нашли Эдгара в зале ожидания в аэропорту сидящим в углу и читающим очередной журнал.

Он гордо вернул профессору Меншену записную книжечку и объяснил на своем "глюглю", что в день выполняется четыре самолетных рейса между Майами и Лос-Анджелесом, в обоих направлениях, по существующему расписанию, каждые шесть часов…

Затем он ещё указал им на огромную географическую карту Антильских островов, висевшую на стене. Воздушный путь на ней отмечала выпуклая белая полоса. На трассе самолета располагался маленький островок.

В телефонном справочнике Меншен нашел адрес "Научных футуристических лабораторий" на Майами. Туда он и отправился на такси вместе с Вирджинией и Эдгаром. На месте профессор разбил камнем большую стеклянную дверь, ведущую в контору, и осколки дождем с шумом посыпались на тротуар.

— Входите, Эдгар! Вперед! — скомандовал он. — Мы на месте!

Потом подумал и уверенно проговорил:

— Это должно сработать! Итак, Эдгар, жмите на клавишу двести сорок три, а потом во весь опор дуйте в аэропорт.

Через две минуты, когда утреннее солнце пронизывало череду кучевых облаков и золотило крыши домов, профессор вывел жену, получившую новый заряд энергии, наружу. Вирджиния была ею переполнена и излучала всем телом.

— Дорогая! — воскликнул он. — Теперь мы готовы! Они переносили тебя с помощью своего заряда в дом доктора Кранстона, когда ты была трупом, а уж он переправил тебя тоже с помощью заряда энергии в лабораторию на свой остров. Излучатель в твоем теле сейчас, когда ты "заряжена", создает вокруг энергетическое поле. Если они могли переместить тебя в нужное им место, то ты тоже можешь сделать это со мной.

На лице Вирджинии он увидел странное выражение.

— Не забудь, что ты уже раньше была там, — уверенно продолжал он. Тебе по крайней мере уже известно направление, по которому следует передвигаться, — ткнул он пальцем на восток. — Остров находится там! Постарайся представить себе холм, на котором стояла в тот день, когда вышла из лаборатории профессора Кранстона, саму лабораторию… Ты это сможешь! Я знаю, что ты это сможешь, уверен!

Он почувствовал, как она вся напряглась, сконцентрировалась.

— Обхвати меня покрепче! — прошептала она.

Он почувствовал, как все её тело завибрировало.

А через некоторое время неподалеку от них некий ирландец разразился проклятиями, изрыгая грубые ругательства по поводу того, что от ударной волны у него полопались стекла в секторе, который он обходил. Черт их побери!

Они каким-то странным образом даже слышали слова этого человека, которые постепенно затухали, пока не смолкли совсем.

Меншен вдруг почувствовал, что его охватывает мучительно болезненное ощущение, волной катящееся по всему телу, как разряд электрического тока высокого напряжения.

Ощущение исчезло. Переводя дух, он констатировал, что они с женой находятся в огромной комнате, заставленной вдоль стен стеклянными сосудами, вытянутыми в линию, а напротив них стоит старик, угрожающий им топором, который держит в одной руке, и револьвером — в другой.

— У меня выработана своя небольшая защитная система, — спокойно проговорил доктор Кранстон скучным голосом, ибо это был действительно он. Действует она так: я звоню по телефону Торрансу, а если не могу с ним соединиться, то отправляюсь сюда, ожидая, не замыслил ли он какой-нибудь каверзы.

Кранстон, ещё более поскучнев, опустил оружие и продолжал:

— И вот в тот самый момент, когда я, вопреки своим принципам, решил прикончить первого мерзавца, который ворвется сюда, здесь, как на грех, появляются две невинные овечки.

Меншен не колебался ни минуты. Перед ним ведь был человек, который, как он знал, был способен проявлять нерешительность и не брать на себя ответственность за смерть других…

И он воспользовался представившимся ему шансом.

Меншен сделал несколько шагов вперед и забрал револьвер из рук старика, который при этом не оказал никакого сопротивления.

— Я хочу, чтобы вы добровольно отдали мне топор, — проговорил профессор.

Доктор Кранстон устало пожал плечами.

— Что же, мне не остается ничего другого, как подчиниться, — ворчливо сказал он и протянул топор Меншену. А на лице его появилось между тем выражение довольства и благодушия.

— Полагаю, что, как бы я вас ни отговаривал, это не помешало бы вам сделать то, что вы задумали. Так ведь?

— Все, что вы сейчас можете сделать, так это указать мне сосуды, которые, по вашему мнению, следует сохранить. Но только прошу, не вздумайте указать мне слишком большое их количество.

Когда наконец Меншен отбросил в сторону топор, нетронутыми остались только двадцать три отделения кубов.

Корабли тьмы

Д'Орманду пришлось согласиться с тем, что принять какое-либо решение на Земле — одно, а выполнить его в Космосе — совсем другое. Уже шесть месяцев он следовал курсом, который вел его из Солнечной системы и далее — от гигантского спирального колеса Галактики. И вот настало время приготовиться к прыжку в другое время.

Дрожащими пальцами он настроил машину времени на 3 000 000 год. Его рука легла на выключатель, но он медлил. Согласно теории Хэлли, здесь, в открытом Космосе, вдали от звезд, можно легко избавиться от строгих законов, которые управляли течением времени на планетах. Хэлли говорил, что корабль сначала должен достичь скорости света, чтобы таким образом натянуть ткань пространства вплоть до разрыва, а затем можно включать MB.

Д'0рманда окатила волна нервного жара. "Пора", — подумал он и толкнул рукоятку вперед. Послышался мерзкий треск, оглушительный скрежет рвущегося металла, а потом вернулось ощущение равномерного полета.

Д'0рманд видел все словно сквозь дымку. Он помотал головой и понял, что зрение скоро восстановится. Он мрачно ухмыльнулся, как человек, который рискнул жизнью и выиграл.

Зрение вернулось мгновенно. Он бросил взгляд на пульт управления машиной времени и испуганно вздрогнул. Пульт исчез.

Он недоверчиво огляделся. В небольшом корабле все было на виду. В одном помещении сгрудились рабочая часть корабля, кровать, резервные баки и камбуз. Машина времени исчезла!

Так вот что означал металлический скрежет! Машина времени оторвалась, покинула корабль и исчезла во времени. Он проиграл. Д'0рманд тихо вздохнул и вдруг боковым зрением уловил какое-то движение. Он резко откинулся — в верхних иллюминаторах маячил темный корабль.

Он присмотрелся и понял: что бы ни случилось с машиной времени, она не сломалась.

Сперва он подумал, что чужой корабль находится очень близко и потому его можно разглядеть, но потом понял в чем дело и у него захватило дух. Да такой корабль мог быть только в трехмиллионном году.

Вслед за зачарованностью появились сомнения, а потом пришел ужас. Неестественным было не только то, что он мог видеть чужой корабль, но и сам корабль.

Все это казалось страшным сном. Длиной в три километра, шириной в восемьсот метров и толщиной корпуса лишь в тридцать сантиметров, он был похож на плот, специально созданный для мрачного моря Космоса, платформа, блуждающая в темной, беззвездной пустоте.

На широкой палубе стояли мужчины и женщины. Они были нагие, и ничто, буквально ничто — не защищало их тела от холода Вселенной. Они не могли дышать в безвоздушном пространстве, и все же были живы.

Они жили и стояли на широкой темной палубе; они подняли к нему взгляды, кивали и кричали ему. Это, вероятно, был самый странный крик, который когда-либо слышал смертный. Это было нечто большее, чем мысленный зов, более, настойчивое, сильное, взволнованное. Он мог ощущать его физически, как голод или жажду. Желание росло, как потребность в наркотике.

Д'0рманд испытывал потребность опуститься со своим кораблем на эту платформу. Ему нужно опуститься, чтобы стать таким же, как они. Он должен… первозданное, безграничное, страшное желание.

Корабль стал поспешно готовиться к посадке. Почти одновременно он почувствовал непреодолимое желание уснуть.

Но у него осталось еще время для последней отчаянной мысли.

"Я должен воспротивиться этому! Нужно уходить отсюда! Прочь! Тотчас же!"

Сон настиг его на пике самого сильного страха.

Тишина! Он лежал с закрытыми глазами в мире, где было так же тихо, как…

Д'0рманд не мог придумать подходящего сравнения. С этим ничто не могло сравниться. В жизни своей он не испытал ничего подобного, что можно было бы сравнить с таким молчанием, этим полным отсутствием каких-либо звуков, которое давило на него, как… Он снова не мог найти сравнение. Была только тишина.

"Как странно", — думал он. Он почувствовал слабое желание открыть глаза, но желание быстро исчезло. Осталось лишь убеждение, что он, Д'0рманд, проведший в одиночестве много месяцев в космическом корабле во Вселенной, должен иметь точное представление, что такое тишина.

Но до сих пор он по меньшей мере слышал шум собственного дыхания, временами звуки, которые издавали его губы, прикасавшиеся мундштуку трубы с питанием, шорох костюма, когда двигался. Но это?

Его ум отказывался дать ему определение. Д'0рманд открыл глаза. То, что он увидел, почти не отличалось от того, что слышали его уши. Он лежал не то на спине, не то на боку. Рядом с ним похожий на торпеду предмет закрывал звезды. Предмет был почти десяти метров в длину и четырех метров в толщину. Больше ничего не было видно — только звезды и чернота Вселенной.

Обычный вид. Он не испытывал страха. Его мысли и обычная жизнь, казалось, были далеко отсюда. Еще дальше воспоминания об этом. Наконец одно желание возобладало в его сознании: он хотел знать, в каком положении находится и что окружает его.

Он вспомнил черный корабль — тяжелое воспоминание. Потом сон. Теперь звезды и межзвездная ночь. Кажется, он сидел в своем пилотском кресле перед экраном, на котором было изображено звездное небо.

Но все же — он это точно знал — он не сидел. Он лежал на спине и пристально смотрел в небо, усеянное звездами. Потом было пятно, которое напоминало ему космический корабль.

Часть его сознания упорно противилась этой мысли, поскольку в этой части Вселенной лишь у него одного был земной космический корабль. Второго быть не могло. Вдруг Д'0рманд оказался на ногах. Он не мог вспомнить, что вставал. Он только что лежал на спине, а в следующее мгновение уже стоял покачиваясь на палубе, на широкой палубе, около своего космического корабля. Он мог окинуть взглядом всю платформу, хотя и было темно. Кругом стояли, сидели и лежали нагие мужчины и женщины, не обращавшие на него никакого внимания.

Д'0рманд уцепился бесчувственными пальцами за воздушный шлюз корабля и попытался открыть его. Через некоторое время он понял, что основательно изучил закрывающийся механизм шлюза. Потом он отступил на несколько шагов назад, чтобы оглядеть весь корабль.

Непонятно почему, но он сохранял спокойствие и молча обошел весь корабль, заглядывая в иллюминаторы. Вид хорошо знакомых предметов интерьера почти лишил его сознания, но на этот раз он быстрее взял себя в руки.

Наконец он остановился, отогнал все несущественные мысли и сосредоточился только на одном — на мысли, которая так захватывала дух, что он должен был собрать всю силу своего ума, чтобы удержать и понять его безграничную действенность.

Ему стало труднее свыкнуться с мыслью, что он находится на корабле-платформе. Его мысли вращались по кругу, дробились, превращаясь в сомнение, страх и неверие, но мысли опять и опять возвращались к одному, к действительности. Что ему оставалось? Выхода не ыло. Ему ничего не оставалось, как ждать, какую судьбу ему уготовили его охранники.

Он сел и стал ждать.

Прошел час. Час, которого не было в истории его мира: человек из 2975 года наблюдает сцену на космическом корабле, которая разыгрывается тридцать тысяч столетий позже.

Это длилось целый час, пока Д'0рманд понял, что наблюдать-то было вовсе нечего. Его, казалось, никто и не замечал. Время от времени мимо него проходил человек. Он отчетливо вырисовывался на фоне сияющих звезд. На платформе со сверхчеловеческими существами ничего не происходило. Никто не подошел к нему, чтобы утолить его жажду информации об этой платформе. Он со страхом понял, что должен взять инициативу на себя. Он должен сам сделать первый шаг.

Он заметил, что опять почти лежал на спине. Он и так потерял много драгоценного времени. Очевидно, он ничего не соображал. Конечно, в этом не было ничего удивительного.

Но хватит! Он решительно вскочил на ноги, потом заколебался и остановился, покачиваясь. Следует ли ему приблизиться к одному из существ из команды ночного корабля? Задавать ли ему вопросы с помощью передачи мыслей на расстоянии?

Неизвестность пугала его. Эти существа не были людьми. Спустя три миллиона лет родство их и человека было таким же, как родство человека и обезьяны во времена Д'0рманда.

Три миллиона лет, 16Х 1010 минут, и каждую секунду этого необозримого периода одни люди умирали, а другие рождались. Жизнь шла своей извилистой, колдовской тропой до сего момента, до этих ультралюдей.

Эволюция продвинулась так далеко, что эти существа завоевали Космос и сделали его своим жизненным пространством. Невообразимая адаптация жизни невероятна и одновременно так проста, что хватило лишь одного-единственного периода сна, чтобы адаптировать его, жителя иногомира, к этому жизненному пространству.

На этом месте Д'0рманд прервал свои размышления. Что-то смутило его: внезапная мысль, что он в общем-то не мог оценить, как долго он спал. Могли пройти годы или столетия. Для спящего времени не существует.

Теперь ему показалось вдруг, что гораздо важнее изучить свое окружение. Его взгляд остановился на одном мужчине, который медленно шел примерно в тридцати метрах от него. Он поспешил к нему, но в последний момент в ужасе отшатнулся. Слишком поздно. Его вытянутая рука уже коснулась голого тела.

Мужчина остановился и посмотрел на Д'0рманда; он не сопротивлялся, но Д'0рманд отдернул руку. Он съежился с искаженным от боли лицом под взглядом мужчины, узкие щели глаз которого метали в него огненные копья.

Странно, но этот взгляд не выражал демоническую власть, хотя Д'0рманд и задрожал от страха; в глазах мужчины мерцала душа. Это был непостижимо чужой дух, который пронизывал его с перехватывающим дыхание напором.

Потом мужчина отвернулся и продолжил свой путь. Д'0рманд дрожал всем телом.

Спустя некоторое время он понял, что не сможет отказаться от своей идеи. Он не раздумывал об этом далее, а сделал несколько быстрых движений и зашагал дальше плечо к плечу с загадочным инопланетянином.

Они проходили вместе мимо мужчин и женщин. Лишь теперь Д'0рманд заметил, что женщин было по меньшей мере втрое больше, чем мужчин. Удивление по этому поводу быстро прошло. Шагая рядом со своим спутником, он совершал самую странную прогулку в своей жизни. Теперь они шли по краю платформы, и Д'0рманд с напускным хладнокровием смотрел в пропасть глубиной в миллиарды световых лет.

Он начинал чувствовать себя лучше. Одна мысль сменила другую. "Как мне преодолеть духовную пропасть, разделяющую меня и этого темнокожего инопланетянина?" — думал он. Когда его соблазнили сделать посадку на этот темный корабль, то не обошлось без телепатии. Возможно, он получил бы ответ, если бы смог достаточно сосредоточиться на одной мысли?

Он прервал свои размышления, что было уже не в первый раз, так как ему в голову пришло другое. Он все еще был в своей одежде.

Этот факт следовало рассмотреть под другим углом зрения: они не отняли у него его одежду. Почему? Какая психология скрывалась за этим действием? Размышляя о своей беспомощности, он продолжал свой путь. Он шагал, опустив голову, и рассматривал попеременно свои ноги, одетые в брюки, и голые ноги инопланетянина, которые ритмично двигались рядом с ним.

Когда Д'0рманд почувствовал первый импульс, это произошло постепенно и осторожно, так что он почти не воспринял его как чужую мысль. Вдруг он откуда-то узнал, что скоро состоится большая битва и он должен будет показать себя в ней достойным образом. Тогда он может остаться на корабле навсегда. Иначе ему придется уйти в изгнание.

Его сознание сделало скачок. Только что его наполняло неясное предчувствие, а уже в следующий момент он был в состоянии охватить всю важность ситуации. Охваченный внезапным ужасом, он поспешил к своему кораблю. Пока он возился с люком, он понял, что таким образом ему не уйти. Изнемогший и отчаявшийся, он опустился на палубу. Охвативший его ужас затруднял дыхание. И все же не было никакого сомнения: ему была передана информация и предупреждение; без сожаления и с железной холодностью. Он должен адаптироваться к жизни на корабле, прежде чем сможет принять участие в фантастической битве. Он должен показать себя достойным, после этого может остаться на корабле навсегда.

Навсегда!.. Представление об этом потрясло Д'0рманда до глубины души. Оно было так нереально, что он не мог постичь его. Ему вдруг показалось невероятным, что он мог правильно понять нужную мысль. Предстояла битва — это же бессмысленно! Он должен быть "достойным" или уйти в изгнание. Д'0рманд напрягал свой мозг, но высказывание опять пилило: изгнание! Может быть, под этим понималась смерть, решил он наконец, следуя законам холодной логики.

Он лежал на палубе в глубокой задумчивости.

Вдруг он очень рассердился на самого себя.

Какой же он был глупец!

В самый разгар поучительного обмена мнениями у него отказали нервы.

Разве он не преуспел? Он просил об информации, и ему дали ее. Ему надо было собраться с мыслями и задать один из сотни вопросов, которые вертелись у него в голове: "Кто вы? Куда летит корабль?. При помощи чего он движется? Почему на борту больше женщин, чем мужчин?"

Д'0рманд вздрогнул. Погруженный в терзающие его мысли, он не заметил, как оказался в сидячем положении. Он открыл глаза и увидел женщину. Она находилась от него на расстоянии метра.

Он опять лег на палубу. Горящие глаза женщины были устремлены на него. Д'0рманд отодвинулся назад и уже лежал на спине. Он лежал и смотрел вверх, на светящуюся спираль Млечного Пути, который он уже давно оставил позади. Точки огней, из которых состоял великолепный сияющий вихрь, был и теперь от него так далеко, как никогда.

Жизнь, которую он вел до сих пор, мгновенные прыжки к далеким звездам, приятные недели в отдаленных частях Галактики больше не существовали. В мыслях он удалился от них дальше, чем во времени и пространстве.

Д'0рманд напрягся и встал. Теперь не время для печальных воспоминаний. Он должен принудить себя к признанию, что ему нужно принять трудное решение. Женщина пришла, конечно, не к нему, не для того, чтобы спокойно рассматривать его. У нее было для него задание, и он должен был принять ее вызов. Он повернулся к женщине, чтобы лучше рассмотреть ее.

Приятное зрелище. У нее было красивое молодое лицо. Темные волосы были спутаны, но не всклокочены и очень красивы. Ее тело…

Д'0рманд буквально вздрогнул. Теперь он заметил, что она лишь в одном отличалась от других. Она была одета. На ней было облегающее платье с широкой юбкой, из-под которой выглядывали босые ноги.

Одета! Теперь не могло быть сомнений! Женщина пришла к нему. Но чего она хотела от него? Он в полной беспомощности рассматривал лицо женщины. Ее глаза были похожи на темные драгоценные камни, они околдовали его. Какие мысли скрывались за этими окнами ее души? Если бы он мог заглянуть в них, то увидел бы мир, который был на три миллиона лет старше того, который он знал.

Это было волнующее представление! Странные и взбалмошные мысли мелькали у него в голове. Он думал: женщина — катод, мужчина — анод. Ведь смысл в их отношениях. И они становятся сильнее, когда один анод вступает в соединение с тремя катодами.

Д'0рманд прислушался к своим мыслям. Неужели он это подумал? Никогда!

По нему будто бы прошел электрический ток. Опять! Странная коммуникация при помощи мыслей, передаваемых этой инопланетянкой, незаметно повлияла на его сознание. На этот раз он узнал, что один мужчина может иметь интимные отношения с одной или несколькими женщинами. Этим объясняется тот факт, что женщин на корабле значительно больше мужчин.

Д'0рманд снова успокоился. Что дальше? Он по-прежнему еще не знал, с какой целью пришла к нему эта женщина. Вероятно, это было своеобразное сватовство.

Д'0рманд снова погрузился в созерцание женщины.

Впервые за многие месяцы ему в голову пришла циничная мысль; двенадцать лет ему удавалось уворачиваться от всех молодых, жаждущих замужества женщин, а теперь он попался! Напрасно сопротивление. Он понимал, что женщина пришла к нему, чтобы предложить себя ему в жены.

Незнакомец внушил ему, что время не терпит, поэтому он поспешно подошел к женщине, обнял ее и поцеловал. "Необходимо действовать быстро", — думал он спонтанно и без задних мыслей.

Его уверенность быстро исчезла. Губы женщины были мягкими и пассивными. Они не оказали сопротивления, но в то же время их реакция говорила о том, что они не понимали значения поцелуя. А у него было ощущение, будто он поцеловал маленького ребенка.

Ее глаза, которые теперь были так близко от него, сияли. Они выражали непонимание и одновременно такую глубокую нежность и покорность, что Д'0рманду это показалось ненормальным. Ему вдруг стало ясно: молодую женщину еще никто не целовал. В ее взгляде была странная нерешительность, но потом выражение ее глаз вдруг изменилось. Перемена была потрясающей. Ее лицо изобразило глубокое смущение. Она освободилась от его объятий ловким, гибким движением, отвернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Опять она стала для него чужой, призрачной фигурой.

Смущенный Д'0рманд смотрел ей вслед. В глубине души он испытывал мрачное удовлетворение, смутив ее, но тут же понял, что снова оплошал. Он опять потерял драгоценное время. Опять ему не удалось адаптироваться в жизни на темном корабле.

Смущение немного прошло, но не совсем. Он и не делал попыток совсем освободиться от него. Он не должен забывать, что его предупредили. То, что он не понял смысла, предупреждения, вовсе не означало, что оно было бессмысленным.

Он снова лег на спичу и закрыл глаза. Он провел уже целую вечность, находясь в центре истинной жизни миров, а ему все еще не удалось адаптироваться.

Что? Д'0рманд испугался. Это ведь были не его мысли! Он открыл глаза и отшатнулся. Мужчины с сверкавшими огнем глазами стояли прямо над ним. Д'0рманд не успел спросить себя, откуда явились вдруг эти существа. Они действовали.

Один из них вытянул руку. Вдруг в руке появился нож, нож, который возник из ничего, и длинный клинок ножа переливался разноцветными красками. В то же мгновение к нему подскочили несколько мужчин. Они схватили его и крепко держали. Живой клинок опустился. Он целил ему прямо в грудь. Д'0рманд хотел закричать. Губы, язык и гортань сделали движение, "как при крике, но крика не было слышно. В безвоздушной космической ночи были напрасны все усилия.

В страхе перед болью Д'0рманд корчился, как сумасшедший. Но когда вибрирующее лезвие пронзило кожу и мускулы, он ничего не почувствовал. Это было похоже на смерть во сне. В то же мгновение Д'0рманд последовал взглядом за движением клинка.

Мужчины вырезали из его груди сердце. Безумным взглядом он рассматривал руки этих демонов ночи, в которых спокойно и равномерно билось его сердце.

Он прекратил сопротивление. Как завороженная змеей птица, он наблюдал за вивисекцией собственного тела.

Он увидел, что после того, как инопланетяне внимательно рассмотрели все органы, они положили их на прежнее место. Некоторые органы они рассматривали очень тщательно и долго. Вскоре после этого Д'0рманд почувствовал изменения.

Его тело излучало знание. Уже в первые минуты он смутно понял, почувствовал, что есть лишь одно препятствие, которое мешало ему понять все до конца: он должен передавать все знания в мыслях. Причем информация соответствовала чистым эмоциям. Как и чувства, информация испытала его нервы и обещала ему новые многомиллионные разновидности радостей жизни.

Медленно и неуклюже, как переводчик, который не знает языка в совершенстве, он переформулировал чудесный поток в мыслительные структуры. Делая это, он изменял его. Он лишал его блеска, будто выжимал из маленького, проворного живого существа жизнь, чтобы в итоге разочарованно уставиться на мертвое тело.

Факты, голые и лишенные красоты, наполняли его мозг: платформа была не кораблем, а силовым полем. Им управляла сила воли. Люди на корабле называли себя мирами. Действительно, существовать можно было лишь тогда, когда превратишься в единое целое с жизненной энергией. Это удовольствие матушка Природа предоставила только мужчинам. Женщины в роли катодов создавали поле, а мужчина, анодная энергия, был центром энергии.

Сила этой энергии зависела от того, в какой степени миры, находившиеся на корабле, могли объединиться для достижения единой цели. А так как предстояла битва с другим кораблем-платформой, то было жизненно важным, чтобы все миры сосредоточили их чистую волю на Одной точке. Лишь тогда они могли производить дополнительную энергию, которая была крайне необходима для победы в битве.

Он, Д'0рманд, бы помехой. Он был виноват в том, что одна из женщин на какое-то время перестала быть катодом. Он должен адаптироваться, и как можно скорее!

Чудодейственный нож из его тела убрался в ничто, откуда он и появился. Мужчины удалились, как голые ночные призраки.

Д'0рманд не пытался следовать за ними. Он чувствовал себя усталым и опустошенным. Его разум еще пытался осмыслить акт насилия, жертвой которого он стал. Одно ему было ясно: никогда он не был так близок к безумию, и он еще не. преодолел критический момент. Глубокая депрессия, мучившая его, была безошибочным признаком этого. Лишь постепенно он мог с ясностью понять: способность жить во Вселенной была результатом радикального развития, которое охватывало огромный период времени, а мирам все же удалось адаптировать его к этим экстремальным жизненным условиям, его, который не прошел эволюцию. Явление необычайное.

Но это не играло никакой роли. Он провалился в преисподнюю, и ему не помогло даже то, что он нашел этому логическое обоснование, почему не могло быть так, как было. Все дело было в том, чтобы приспособиться духовно и тотчас же!

Д'0рманд вскочил на ноги. Этим действием он хотел подтвердить свою готовность, но это привело к тому, что он заметил нечто, чего не замечал ранее: силу тяжести. Она соответствовала приблизительно одному грамму, решил он. В физическом отношении ее нельзя было даже считать необычной. Еще в его времена производство искусственной силы тяжести было обычным делом. Нет, поучительным было другое. Даже если миры сами и не знали этого, сила тяжести указывала на то, что они происходили с Земли. Зачем же тогда существам, обитающим в отдаленных районах Вселенной, сила тяжести? Да зачем им вообще корабль?

Д'0рманд иронически улыбнулся. Он только что понял, что люди даже спустя три миллиона лет еще были склонны к нелогичному мышлению. Такое открытие доставляло ему некоторое удовлетворение, но он решил не думать больше об этом парадоксе.

Он пошел к своему кораблю. Не то чтобы он снова обрел надежду на спасение при помощи корабля. Он придерживался мнения, что не должен оставлять корабль без присмотра, если он хочет еще раз использовать хоть какую-нибудь возможность действий.

Все же он вновь испытал глубокое разочарование, когда ему не удалось открыть входной люк. Он обошел вокруг корабля, посмотрел в иллюминатор… У него чуть не помутилось сознание! С этой стороны он еще ни разу не заглядывал в кабину, поэтому не мог видеть приборы и инструменты. Сейчас он видел, что контрольные лампочки горели.

Подача энергии была включена!

Д'0рманд уцепился за раму иллюминатора, как утопающий. Он не мог понять то, что увидел там. Источник энергии работал! Во время посадки он, видимо, включил его, подчиняясь, возможно, последнему отчаянному желанию скрыться. Одна мысль поразила его, как удар молнии: почему же тогда корабль давным-давно не удрал? Он ведь должен был двигаться почти с предельной скоростью!

Этому могло быть только одно объяснение. Он ошибся, когда определял силу притяжения на корабле-платформе. Для него она составляла, пожалуй, один грамм, а какова же она была у космического корабля с предельной скоростью?

Значит, если он не мог открыть люк, миры были ни при чем, поскольку из предосторожности воздушные шлюзы маленьких космических кораблей, не открывались, пока была включена подача энергии. Так они были сконструированы. Когда же подача энергии падала ниже определенной точки, то люк можно было открыть без труда. Д'0рманд должен ждать до тех пор, пока будет достигнута эта точка. Если он тогда активизирует резервы энергии для аварийного старта, то сможет улизнуть. Корабль-платформа не в состоянии противиться сконцентрированной силе атомного двигателя.

Эта надежда была сильна, и он не хотел подвергать ее сомнению. Он должен верить, что у него имеется возможность побега. Пока он должен найти молодую женщину и успокоить ее. Кроме того, он хотел выяснить, как соотносятся друг с другом аноды и космическая энергия. Он должен остаться в живых после битвы.

Время шло. Д'0рманд подобно ночному призраку в этом мире тьмы бродил по палубе в поисках молодой женщины, которую поцеловал; и пока он шагал, светящаяся Галактика над ним заметно меняла свое положение.

Его неудачные поиски незнакомки почти приводили в отчаяние. Дважцы он останавливался около групп, которые состояли из одного мужчины и нескольких женщин. Он надеялся получить информацию или предложение от какой-либо женщины. Но никто ничего не сообщал ему. А женщины на него даже не глядели…

Д'0рманд пытался объяснить это абсолютное безразличие: они поняли, ч т о я хочу адаптироваться. И этого им достаточно.

Решив не терять мужества, он вернулся к своему кораблю. Люк все еще не поддавался; он улегся на жесткой палубе и вытянулся. Вдруг платформа сильно качнулась.

Он не почувствовал боли, но рывок, должно быть, был необычайно сильным. Д'0рманд покатился по палубе… на десять, пятнадцать, тридцать метров. Он был так оглушен, что с трудом воспринимал свое окружение. Будто сквозь туман, он увидел другой корабль.

Вторая платформа имела те же размеры, как и та, на которой он находился. Она закрыла собой небо со стороны борта управления, спустилась вниз. По-видимому, корабль миров повернулся, чтобы подставить врагу широкую сторону.

В голове Д'0рманда стучало. Он пытался прийти в себя. Безумие! Страшный сон! То, что он пережил, не могло быть реальностью. Страшно взволнованный, он выпрямился, чтобы лучше наблюдать происходящее.

Корабль миров опять повернулся. На этот раз его легко встряхнуло. Д'0рманда свалило на палубу, но он смягчил падение, вытянув руки. Он опять поднялся, не желая пропустить, ничего из происходящего.

Он увидел, что обе платформы находились бок о бок друг с другом. На огромной платформе другого корабля он увидел нагих мужчин и женщин, и они не отличались от миров. Теперь Д'0рманд понял, для какой цели были предприняты маневры с поворотом. Они рассчитывали на старомодный кровопролитный абордажный маневр.

"Сейчас начнется", — думал Д'0рманд. Ни в коем случае он не должен быть помехой в надвигающихся событиях.

Он сидел на палубе, дрожа от волнения. Оказалось, он вел себя правильно, так как вдруг из тьмы ночи показалась незнакомка и заспешила к нему. Она бежала все еще одетая в черное платье.

Она упала перед ним на палубу. Ее глаза горели, как два янтаря. Они излучали волнение и страх. В тот же момент нервы Д'0рманда начали вибрировать под натиском чужих чувственных образов. Ей дали еще один шанс. Если бы ему сейчас удалось образовать анодный центр, тогда бы их шансы на победу увеличились и ее бы не изгнали. Она нарушила власть чистоты, так как ей понравилось то, что он сделал с ней.

Она хотела сообщить ему еще многое, но Д'0рманд перестал переводить сообщения. Он молчал. Только теперь он вспомнил, что ему сообщили мужчины: он виноват в том, что женщина перестала быть катодом. Он испортил ее.

Поцелуем!

Извечные отношения между мужчиной и женщиной не потеряли свою силу. Он представил себе вдруг, — он — как вор ночью крадется по палубе темного корабля и целует всех женщин. Таким образом он спутал всю организацию этих людей…

Он с трудом подавил в себе это представление.

"Я глупец, — ругал он себя. — Как я могу думать об этом, когда должен сосредоточить каждую клеточку своего тела на том, чтобы установить связь с этими существами, если хочу остаться живым. Надо, наконец, найти эту возможность!"

Молодая женщина толкнула его. Он сразу же вернулся к действительности. Через несколько мгновений он понял, чего она хотела от него: сидеть рядом со скрещенными ногами… держась за руки… не думая…

Д'0рманд подчинился ее желаниям. Он протянул ей свои руки и наблюдал, как она закрыла глаза. Казалось, что она молится.

Всюду вокруг себя он увидел группы людей. Мужчины сидели, как и он, со скрещенными ногами, а женщины опустились на колени. В одной из ближайших групп миры держались за руки, образуя тем самым замкнутую цепь,

Его взгляд упал на другой корабль-платформу. Там тоже мужчины и женщины сидели на палубе, держась за руки.

В этот час звезды наблюдали сцену, которой не должно было быть, — высшее выражение атавистического обычая, молитва перед битвой. Охваченный цинизмом, Д'0рманд ожидал того момента, когда закончится торжественная увертюра, когда из ниоткуда появятся сверкающие клинки и в кровожадных руках проснутся к жизни.

Цинизму способствовало и то, что спустя три миллиона лет войны продолжали существовать. Другой вид войн, но это не меняло сути.

В этот мрачный миг Д'0рманд вдруг превратился в анод. Что-то зашевелилось у него внутри. Не боль, не огонь, а пульсирующий ток. Холодное пламя, которое разгоралось все сильнее и сильнее. Его наполнило чувство полноты, все вокруг него, казалось, двигалось.

Вселенная сама начала светиться. Навстречу ему сиял Млечный Путь. Солнца, которые были крошечными светящимися точками, раздувались до чудовищной величины, как только на них падал его взгляд, и тут же уменьшались опять, когда он смотрел в другую сторону.

Расстояния потеряли свое значение. В то время, как его кругозор невероятно раздвигался, Вселенная уменьшалась. Миллиарды Галактик, биллионы планет раскрывали свои многочисленные тайны перед его ужасным, всепроникающим взглядом.

Он увидел невероятные вещи, прежде чем его колоссальный разум вернулся обратно из этого немыслимого прыжка в бесконечность. Когда же он опять очутился на корабле, то понял, что битва была в полном разгаре. Это была борьба разумов, не тел. Победа доставалась той стороне, которой удавалось взять под свой контроль энергию обоих кораблей. Если это. удавалось, то победители могли слиться с космической энергией.

Саморастворение являлось высшей целью, к которой стремились обе стороны. Они хотели стать единым целым с п е р в оо с н о в о й.

Их умственная энергия могла плавать вечно в постоянно возрождающейся энергии, пока…

Пока?

Неожиданно Д'0рманд почувствовал глубокое отвращение. Экстаз прошел. Все произошло молниеносно. Он понял, что случится; если ужасное видение миров станет реальностью, когда они одержат победу. От ужаса он опустил руки девушки и таким образом прервал контакт с космической энергией. Вдруг он заметил, что сидит один в темноте.

Д'0рманд закрыл глаза. Непрерывно дрожа, он боролся с приступами паническою страха. Судьба сыграла с ним дьявольскую шутку. Ему удалось спастись в самый последний момент.

Так как миры действительно победили, они достигли своей цели — самоуничтожения…

Плечи Д'0рманда судорожно вздрагивали.

"Неплохо быть анодом", — устало думал он.

Но он не был готов уйти в мрачную бесконечность.

Тьма? Лишь теперь он смутно осознавал, что был не в состоянии осознать под влиянием сильных чувств, овладевших им. Он сидел уже не на палубе корабля-платформы. Корабль исчез.

Было ужасно темно.

Уголками глаз он заметил, как что-то двигалось. Это был другой корабль. Он двигался по своей орбите высоко в небе и спустя некоторое время скрылся в вечной темноте.

Значит, битва кончилась. Что дальше?

Вокруг — тьма. Миры одержали победу. Они превратились теперь в частицу космической энергии. Когда исчезли его создатели, корабль перешел в элементарное энергетическое состояние; он больше не существовал.

Где же был маленький корабль Д'0рманда?

В панике он пытался смотреть одновременно во все стороны, но как ни старался, нигде не нашел следов корабля. Он понял, что произошло.

В тот момент, когда платформа растворилась в Космосе, маленький корабль взлетел. Теперь он летел где-то во Вселенной со скоростью девяносто миллионов миль в секунду.

Д'0рманд был один в бесконечной ночи, песчинка во Вселенной.

Это было изгнание.

Парализующий ужас волнами захлестывал его сознание.

Страшные мысли восставали, но спустя некоторое время он уже не испытывал ничего, кроме глубокого смирения.

Значит, такова была его судьба. Ничего, кроме бесконечной вереницы чувств и мыслей, пока не наступит когда-либо безумие. Это было изгнание, которого боялась молодая женщина.

Вдруг в нем опять проснулась жизнь.

Он извивался, крутил головой туда-сюда и наконец увидел ее. Ее тело четко вырисовывалось на фоне далеких звезд Млечного Пути.

Она плавала совсем рядом, с удивлением констатировал он. Не далее, чем в четырех метрах от него. Они постепенно подплывут друг к другу, двигаясь кругами.

Скоро они будут так близко, что смогут коснуться друг друга и образовать анодно-катодное соединение. Тогда у них будет достаточно силы, чтобы найти корабль и тут же оказаться около него. Тогда кончатся ночь и одиночество.

На борту корабля Д'0рманд сосредоточил все свое внимание на том, чтобы определить положение корабля. Но он ни на минуту не забывал, что рядом с ним была молодая женщина, хотя задание поглощало, все его внимание. Сначала при помощи очень трудоемкого метода проб и ошибок он должен был локализировать небесный маяк Антарес. А потом уже было бы не так трудно найти расположение сияющей Миры в 3 000 000 году после рождества Христова.

Но Миры не было.

Д'0рманд озадаченно хрустнул пальцами, потом пожал плечами. Достаточно было бы и Бетельгейзе.

Неправильное показание! Большая красная звезда находилась на расстоянии ста трех световых лет от того места, где должен был бы находиться супергигант. Это было просто смешно. Он не мог себе представить, что все его расчеты были неверными.

Его охватила дрожь. Трясущейся рукой он написал несколько цифр. У него было предчувствие, и теперь он определял положение Солнца, каким оно должно быть, если его невероятное предположение окажется правильным.

Невероятное стало реальностью! Он совершил путешествие не в будущее, а в прошлое. Машина времени, видимо, сошла с ума, так как перенесла его в 37000 год до рождения Христа.

Новая мысль прервала его размышления:

Люди?.. В это время?

Д'0рманд оторвался от своих вычислений и повернулся к молодой женщине. Он сел на пол, скрестив ноги, и показал ей, чтобы она встала на колени и взяла его за руки. Один миг анодной энергии был бы достаточен, чтобы в ту же секунду доставить корабль на Землю и внести ясность.

К своему удивлению, Д'0рманд увидел, что девушка не собирается делать то, что oн предложил ей. Ее карие глаза смотрели на него холодно и отчужденно. Очевидно, она не поняла его. Поэтому он встал, взял ее за руки и заставил сесть на пол.

Она отшатнулась от него. Удивленный Д'0рманд наблюдал за ней. Когда он понял, что она больше никогда не подчинится ему как катод, она подошла к нему, обвила своими руками его шею и поцеловала его.

Д'0рманд оттолкнул ее. Но потом погладил ее руку, испугавшись собственной грубости.

"В глубокой задумчивости вернулся ов в свое кресло пилота. Он начал высчитывать орбиты, тормозящую силу близлежащих звезд и запас энергии, которым располагал корабль. Полет будет длиться семь месяцев, подсчитал он, достаточный срок, чтобы обучить женщину самым простым понятиям устной речи.

Первое понятное слово, которое она произнесла, была ее версия его имени. Она назвала его Ардом — искажение, которое натолкнуло его на мысль. Теперь он знал, как назвать женщину.

Когда они приземлились наконец на большой ненаселенной, покрытой зелеными лесами планете, он давно уже привык к ее серьезной, прерывистой манере речи.

Ему легко было называть ее именем, которое он для нее придумал: Ева, мать всех людей.

Лес зеленый

— Тут, — повелительно сказал Меренсон.

Острие карандаша уперлось в центр зеленого пятна. Глаза буравили сидевшего напротив астронавта.

— Именно в этом месте будет разбит лагерь, господин Кладжи, — уточнил он.

Тот подался вперед, вглядываясь в указанную точку. Когда он поднял голову, Меренсон почувствовал на себе изучающий взгляд его серо-черных глаз. Неспешно выпрямившись в кресле, Кладжи спокойно спросил:

— Почему именно здесь?

— О! — ответил Меренсон. — Просто мне кажется, что соку тут побольше.

Слово "кажется" взвинтило атмосферу. Кладжи, сглотнув слюну, тем не менее продолжил свойственным ему ровным тоном:

— Этот участок джунглей опасен. — Поднявшись с места, он склонился над картой планеты звезды Мира в созвездии Кита и, несколько повысив голос, произнес: — Например, даже в этом гористом районе работать уже не так просто, но там хоть ещё можно эффективно бороться с местной фауной и флорой. Да и климат сносный.

Меренсон отрицательно покачал головой и снова ткнул в зеленое пятно.

— Здесь, — безапелляционно подтвердил он.

Кладжи вернулся в кресло. Немало светил смолили лицо этого худощавого человека. Меренсон физически ощущал жесткость его взгляда. Астронавт весь подобрался, казалось, готовясь к острой словесной перепалке. Но затем вдруг, видимо, решил пока не идти на открытый конфликт с начальством.

— И все же ПОЧЕМУ? — повторил он, выдавая свое замешательство. Ведь, в конце концов, проблема-то простенькая. Строится громадный космический корабль, и мы так нуждаемся в органическом соке потомства животных с этой планеты.

— Вот именно, — согласился Меренсон. — А посему разобьем лагерь как раз там, где они главным образом и проживают, то есть в лесу.

— А почему бы не предоставить право выбора тем, кто "в поле"… охотникам?

Меренсон медленно положил карандаш на стол. Он привык к спорам с теми, кто выступал против его идей. Считал себя человеком спокойным, но терпение подходило к концу.

Иногда он подробно обосновывал свои решения, порой воздерживался от этого. На сей раз он предпочитал обойтись без комментариев. Да и время поджимало. Взглянув на часы, он отметил, что было уже без десяти минут четыре. Завтра в этот час он будет выходить из своего офиса, чтобы отбыть с Дженет в месячный отпуск. А до этого момента предстояло ещё завершить кучу важных дел. Пора было кончать с этим препирательством. Поэтому он официальным тоном заявил:

— Всю ответственность за это решение беру на себя. А теперь, господин Кладжи…

Он спохватился, поняв, что этого говорить не следовало. Неприятные сцены нечасто происходили в этом роскошном, расположенном на сотом этаже кабинете, из окон которого открывался чудесный вид на столицу Галактики. Обычно личность Энсила Меренсона и его зычный голос производили ложное впечатление на астронавтов-дальнепроходцев. Но сейчас, взглянув на Кладжи, он понял, что взялся с этим человеком за дело не с того конца.

Кладжи, пылая гневом, весь подался вперед. И Меренсона поразила бездонная глубина выплеснувшихся эмоций… мгновенный, без каких-либо промежуточных ступеней, переход от любезного тона к абсолютной ярости.

— Так легковесно, — произнес астронавт стальным голосом, — может говорить только законченный бюрократ.

Меренсон моргнул. Он совсем было открыл рот, чтобы достойно ответить, но прикусил язык. Он начал было изображать улыбку, но передумал. За его плечами стояла такая долгая жизнь в Космосе, что он просто не мог вообразить себя членом стаи канцелярских крыс. Меренсон прокашлялся.

— Господин Кладжи, — мягко возразил он, — меня удивляет, что в чисто государственное дело вы привносите личный мотив.

Но Кладжи не сдавался. Он отрезал ледяным голосом:

— Господин Меренсон, а разве это не так, когда человек направляет себе подобных в опасный район сугубо по своей прихоти? Вы принимаете жизненно важное решение, от которого зависит судьба многих тысяч ваших мужественных соотечественников. При этом вы, видимо, не понимаете одного: джунгли на планете Мира 92 — сущий ад. Ничего подобного в известной нам части Вселенной просто не существует, может быть, лишь в секторе Галактики, контролируемой ивдами, найдется что-нибудь схожее. Круглый год они буквально кишат потомством этого лимфатического зверя. Меня лично удивляет только одно: как это я ещё не врезал по вашему холеному лицу.

Упоминание об ивдах дало Меренсону желанную возможность поправить положение.

— Если вы не возражаете, — холодно заметил он, — я направлю вас на экспертизу по обнаружению световых иллюзий. По вине этих ивдов у меня дьявольские трудности на линиях снабжения. Есть что-то неестественное в том, что такой человек, как вы, столь энергично противится обеспечению флота лимфатическим соком.

Кладжи в улыбке оскалил зубы.

— Да, — горько отозвался он. — Лучшая защита — это нападение, верно? И вот из меня уже делают ивда, который мастерски владеет искусством световых иллюзий, чтобы внушить людям, что он тоже человек.

Он поднялся. Но прежде чем он смог закончить свою тираду, Меренсон свирепо прорычал:

— Это благо, что за кулисами действуют такие руководители, как я. Добытчики на местах склонны не слишком-то надрываться и ищут пути полегче. Но я отвечаю за снабжение Верфей лимфатическим соком. За регулярные и в достаточном количестве поставки его, ясно вам? И никаких поблажек! И не собираюсь писать объяснительные о том, что, видите ли, охотникам удобнее ходить туда-сюда от леса к горам и обратно. Вопрос для меня стоит так: либо я обеспечиваю поступление сока на заводы, либо я уступаю место более достойному. Господин Кладжи, если я зарабатываю по сто тысяч долларов в год, значит, я умею принимать правильные решения.

— Мы получим его, этот сок, — буркнул Кладжи.

— Да, но пока дальше разговоров дело не идет.

— Мы только-только разворачиваемся. — Он склонился над столом. Его серые глаза отливали стальным блеском. Астронавт тихо произнес: — Мой дружок, душа бумажная, вы укрылись в своей невротического характера норке, полагая, что самое жесткое решение и есть самое правильное. Мне плевать на то, чем вас напичкали, но я вам заявляю следующее: когда я получу ваше распоряжение, на нем должен стоять адрес: "Лагерь в горах", или же вы узнаете, почем фунт лиха.

— Предпочитаю узнать насчет лиха.

— И это ваше последнее слово?

— Вот именно.

Не говоря больше ни слова, Кладжи развернулся и направился к двери. Она с шумом захлопнулась за ним.

Меренсон после секундного колебания вызвал по видеотелефону жену. Та с присущей ей живостью откликнулась тут же — красивая, пышущая здоровьем тридцатипятилетняя женщина. Она улыбнулась, увидев, кто её потревожил. Меренсон рассказал о случившемся и добавил:

— Теперь тебе понятно, что я вынужден несколько задержаться, чтобы нейтрализовать противодействие моим планам. Так что, наверное, опоздаю.

— Ничего страшного. До скорого.

Меренсон развил лихорадочную деятельность. В ходе первой, дружеской, части беседы с Кладжи он упоминал о своем намерении выехать в отпуск. Поэтому он соединился с Правительственной транспортной службой и послал туда билеты для подтверждения заказа на звездолет до Райской планеты. В ожидании их возвращения он стал наводить справки о Кладжи.

Согласно полученным сведениям тот зарегистрировался вместе с сыном в Клубе астронавтов. Значит, с сыном? Меренсон прищурился. Если Кладжи проявит строптивость, то наилучшим средством давления на него может оказаться этот мальчишка.

В течение следующего часа он узнал, что у Кладжи имелись солидные связи в правительственных кругах, что на его совести четыре убийства — все в дальнем космосе, за пределами сферы действия существовавших законов — и что за ним тянулась репутация человека, предпочитавшего во всем действовать на свой манер.

К этому моменту вернулись билеты. Он улыбнулся при виде отметки: "Годность подтверждаем". Теперь, если профсоюз астронавтов вздумает противиться его отъезду, против них можно будет возбудить обвинение сразу по трем статьям.

Итак, первый раунд за ним.

Но улыбка тут же угасла. Жалкая виктория над человеком, четырежды убившим.

"Главное сейчас, — подумал он, — не схлопотать неприятностей до того, как мы с Дженет ступим на борт корабля, чтобы вылететь завтра на Райскую планету. Это даст мне передышку на целый месяц".

Он заметил, что обильно потеет, и печально покачал головой: "Да, совсем уж не тот, прежний Меренсон, — он взглянул на свое сильное, крупное тело. — Поплыл. Уже не смогу выдержать серьезную драчку даже под гипнотической анестезией. — После подобной самокритики он почувствовал себя как-то лучше. — А теперь посмотрим фактам в лицо".

Зазвонил видеотелефон. Меренсон от неожиданности вздрогнул, затем взял трубку. Появившийся на экране человек сообщил:

— Господин Кладжи только что покинул Клуб астронавтов. У себя в комнате он пробыл не более четверти часа.

— Вам известно, куда он направляется?

— Сейчас он поднимается на борт воздушного такси. Пункт назначения вот-вот появится на табло. Минуточку… плохо видно… В…Е…Р… Ага, ясно, на Верфи.

Меренсон с угрюмым видом покачал головой. Возвращение Кладжи на Верфи, конечно, могло означать разное. Все это надо было тщательно взвесить как факт, интересный с разных точек зрения.

— Не следует ли устроить ему изрядную взбучку? — осмедомился этот человек.

Меренсон пребывал в нерешительности. Десять лет назад он, не задумываясь, ответил бы согласием. Бить первым — таков принцип легкой войны между двумя астронавтами. Но все дело в том, что он-то уже не был больше астронавтом. Он не смог бы все так легко объяснить, но чувствовал, что тут затрагиваются вопросы престижа. Если с Кладжи что-нибудь случится, это станет известно официально. И в этом смысле тот имел над ним явное преимущество. Действительно, если бы Меренсон попался на том, что предпринимает какие-то меры против этого человека, то могущественный профсоюз астронавтов разорил бы его. И наоборот, если бы Кладжи по собственной инициативе стал действовать против него, профсоюз все равно бы выступил в его защиту под предлогом, что идет на это в интересах своих членов.

Наконец Меренсон решился.

— Следите за ним и держите меня в курсе, — распорядился он.

Он допускал, что это всего лишь полумера. Но не стоило же рисковать всей карьерой из-за какого-то частного инцидента. Он запер кабинет и вернулся домой.

Дженет собирала багаж. Она его выслушала с каким-то рассеянным выражением в глазах и в конце концов высказала свое мнение:

— Неужто ты думаешь, что выиграешь подобным образом?

В её голосе слышалось нечто язвительное. Меренсон поспешил изложить свои доводы, добавив:

— Ты же прекрасно понимаешь, что я не могу так рисковать, как прежде.

— Речь идет не о риске, — уточнила она, — а о моральной стороне дела. — Она нахмурилась. — Мой отец всегда утверждал, что нынче никто не должен позволять себя унижать.

Меренсон смолчал. Ее отец был адмиралом флота и для неё — неоспоримым авторитетом по большинству вопросов. В сложившейся обстановке он скорее был склонен с ней согласиться, если бы не ещё одно обстоятельство.

— Самое важное сейчас для нас, — подчеркнул он, — это вылететь завтра вечером на Райскую планету. Если сейчас предпринять что-либо против Кладжи, то я рискую получить повестку в трибунал или даже представитель профсоюза потребует моей явки на заседание комиссии по расследованию… короче, сложилась ситуация неблагоприятная в целом.

— А действительно ли тот способ добычи лимфатического сока, который… ты навязал, наилучший?

Меренсон решительно кивнул:

— Ну конечно же! У нас сохранились архивы чуть больше, чем за триста лет. За это время пять раз приходилось в большом количестве строить космические корабли. И каждый раз охотившиеся за этим соком люди испытывали большие трудности. Какие только методы не перепробовали. Но статистика упрямо свидетельствует, что наилучший из них — порядка на семьдесят пять процентов! — тот, когда люди живут непосредственно в джунглях.

— Ты сказал об этом Кладжи?

— Нет, — озабоченно покачал головой Меренсон.

— Почему?

— Видишь ли, когда-то, два поколения тому назад, один ловкий адвокатишко выиграл процесс против правительства. Верховный суд постановил в то время, что новые методы добычи сока МОГУТ аннулировать весь предыдущий опыт. Пойми хорошенько, что ни тогда, ни до сих пор никаких фундаментально новых способов его получения не изобрели. Но раз это решение состоялось, то люди вообразили, что такие новые методы вроде бы существуют и на самом деле. А раз, утверждали они, новая технология в состоянии положить конец всем прошлым методам, то возвращаться к ним просто не лояльно. Тем более, как они были уверены, правительство — а под ним подразумевали космический флот — представляло в этом разбирательстве наиболее сильную сторону, то есть потенциально всегда способную ущемить интерес простых людей. Поэтому с прошлым надо было кончать, и всякое напоминание о прежнем опыте стало рассматриваться как попытка прибегнуть к недобросовестной тактике. Если сейчас ставить вопрос таким образом, то это автоматически приведет к тому, что флот проиграет процесс.

Меренсон улыбнулся:

— Кладжи, несомненно, ожидал, что я воспользуюсь именно такой аргументацией, чтобы тут же наброситься на меня с тех позиций, о которых я говорил. Хотя не исключено, что я несправедлив по отношению к нему. Он вообще, может быть, ничего не знает о том решении Верховного суда.

— А так ли уж опасны эти лимфатические звери?

Он ответил торжественным тоном:

— Вполне возможно, что по-своему их потомство может рассматриваться как самая опасная из когда-либо созданных природой тварей.

— Как они выглядят?

Меренсон описал их. Выслушав его, Дженет спросила, наморщив лоб:

— Но почему им придают такое значение? Зачем они нам?

На лице Меренсона расплылась улыбка.

— Если бы я ответил на твой вопрос, то вполне вероятно, что после следующего теста на лояльность я бы не только вылетел с работы, но и оказался бы, по меньшей мере, за решеткой до конца своих дней. Меня вообще могут даже приговорить к казни по обвинению в государственной измене. Нет уж, спасибочко, миссис Меренсон!

Воцарилось молчание. Меренсон обратил внимание на то, что после сказанных им слов у него самого по спине пробежал легкий холодок. Засосало под ложечкой. Все же насколько проще сидеть в кабинете, уйти в детали своей работы и напрочь забыть за этим о глубинных причинах существования своей должности.

Ивды появились две сотни лет тому назад из скрытой темной материей зоны центра Галактики. Сначала никто и не подозревал, что они благодаря ячейкам своего тела обладают способностью контролировать световые лучи. Этот феномен обнаружился совершенно случайно, когда полиция подстрелила "человека", опорожнявшего сейф Исследовательского центра. Только увидев, что тот на глазах превращается в нечто похожее на прямоугольный параллелепипед со множеством ячеистых рук и ног, земляне впервые получили представление о той фантастической опасности, которая им угрожала.

Тогда прибегли к помощи флота, и геликары прочесали все улицы, облучая их радаром для выяснения истинной формы ивдов. Позднее установили, что, владея более тонкими способами контроля энергии, ивды были в состоянии избегать своего выявления этим путем. Казалось, однако, что в своем чванливом пренебрежении к оборонным системам человека они даже не соизволили воспользоваться этим даром. Тогда на Земле и на других заселенных человеком мирах в общей сложности было уничтожено тридцать семь миллионов пришельцев.

С тех пор космические корабли обеих сторон палили друг по другу при одном лишь появлении противника. Война попеременно то разгоралась, то затухала, но несколько лет назад ивды оккупировали группу планет, расположенных близ Солнечной системы. Они ответили отказом на предложение освободить захваченную территорию, и Объединенное Правительство Земли приняло решение построить самый мощный из когда-либо существовавших космических кораблей. И хотя работы были ещё в самом разгаре, громадина корабля уже внушительно взмывала на стапелях Верфи ввысь.

Ивды представляли собой форму жизни на углеродно-водородно-кислороднофторовой основе. Их кожа и мускулы отличались высокой прочностью и не поддавались воздействию химических препаратов и бактерий, губительных для человека. Самой срочной для человечества проблемой стал поиск в известной ему части Галактики организма, который можно было бы использовать в бактериологической войне против ивдов.

Им оказалось потомство лимфатического зверя. БОЛЕЕ ТОГО! Химически выделенный сок лимфы давал значительную часть тяжелой воды.

Стало ясно, что если ивды догадаются, в какой жизненно важной для него степени человек зависит от этих лимфатических животных, то они могут пойти на риск самоубийственного нападения ради уничтожения всей системы Миры. Тяжелую воду можно было получать из многих других источников, но до сих пор не обнаружили других существ с метаболизмом на базе фтора, которых можно было бы использовать в борьбе с ивдами.

Поэтому получение тяжелой воды служило "прикрытием" для истинного назначения лимфатического сока. Тешили себя надеждой, что если ивды когда-либо заинтересуются этой проблемой, то ограничатся обнаружением только этого его свойства.

Дженет вздохнула и прервала затянувшееся молчание.

— Да, вполне очевидно, что жить стало нелегко! — ограничилась она одной фразой без каких-либо других комментариев. После обеда она уединилась в своей комнате, чтобы собрать в дорогу чемоданы. Когда чуть позже Меренсон заглянул к ней, свет был потушен и молодая супруга уже находилась в кровати. Он тихонько прикрыл за собой дверь.

До десяти вечера нанятый им детектив Джерред так и не позвонил. Меренсон прилег и, видимо, забылся, потому что резко вздрогнул, когда раздался зуммер его видеофона. Быстрый взгляд на настенные часы — уже за полночь, другой взгляд на экран — объявившийся наконец-то инспектор.

— Я нахожусь в клубе, — сообщил тот. — Докладываю о том, что происходило. Прибыв на Верфи, Кладжи сразу же направился в профсоюз астронавтов. Немедленно состоялось заседание комиссии, рассматривавшей его требование об отмене принятого вами решения. Однако после трехчасового обсуждения его просьбу отклонили с мотивацией, что вопрос относится к компетенции высших правительственных структур и никак не затрагивает интересы профсоюза.

Так как Меренсон никак не реагировал, детектив продолжал:

— Кладжи, судя по всему, с этим постановлением смирился. Действительно, он не настаивал на том, чтобы отказ носил официальный характер, что потребовало бы присутствия Меренсона в качестве свидетеля. Напротив, он вернулся в клуб, где поужинал вдвоем с сыном в своей квартире. Затем Кладжи в одиночку сходил на спектакль, откуда и возвратился с полчаса тому назад. Завтра он намеревается позавтракать в клубе, а в одиннадцать утра подняться на борт грузового судна, которое через несколько дней должно доставить его на Миру 92.

В заключение Джерред заявил:

— Скорее всего, он сделал этот демарш перед профсоюзом только затем, чтобы подстраховаться на тот случай, если его работники начнут выражать недовольство вашим приказом. Поэтому, добившись заключения профсоюзов, он успокоился.

Меренсон тоже считал это вполне возможным. Ему уже приходилось иметь дело с аналогичными маневрами, и по большей части они носили чисто формальный характер. Видимо, и этот инцидент относился к той же самой категории.

С учетом оставшегося до отлета на Миру времени Кладжи пришлось бы теперь из кожи лезть вон, решись он продолжать добиваться отмены его указаний.

И все же Меренсон распорядился:

— Пусть за ним наблюдают до самого отлета.

Спал он превосходно, но, видимо, чрезмерно расслабился. Когда он, позавтракав, направился к своему гирокару, стоявшему на крыше дома, то не заметил двух неизвестно откуда вынырнувших молодых людей.

— Господин Меренсон? — уточнил, подойдя, один из них.

Меренсон поднял глаза. Перед ним стояли молодые, хорошо одетые и крепкие на вид парни.

— Да, это я, — ответил он, — в чем…

Ему разрядили газовый пистолет прямо в лицо.

Меренсон очнулся, его душил гнев. Сознание медленно выкарабкивалось из каких-то глубин, в теле клокотало бешенство. В тот самый момент, когда он окончательно пришел в себя, он понял, что за ярость бушевала в нем. Он буквально разрывался от страха.

Меренсон лежал неподвижно, закрыв глаза и стараясь равномерно дышать, как во сне.

У него было ощущение, что под ним — брезент раскладушки. В центре она прогибалась, но в целом лежать ему было достаточно удобно.

Легкий ветерок ласково коснулся щеки. В ноздри ударил прогорклый густой запах. "Джунгли", — мелькнула мысль. Так пахнут гниющие растения вперемешку с острым ароматом бесчисленной поросли. Заплесневелая пахучесть влажной земли и что-то еще… терпкость в самом воздухе. Какая-то необычная атмосфера, которая раздражающе, словно сера, действовала на органы обоняния.

Да, он явно находился в джунглях, причем не на Земле.

Меренсону вдруг вспомнились те два молодых человека, выскочивших откуда-то с лестницы, когда он уже собрался подняться на борт гирокара. Он проворчал про себя: "Боже! Да в меня прыснули газом. Так просто попасться в примитивную ловушку! Но почему это случилось? НАПРАВЛЕНО ЛИ ЭТО ЛИЧНО ПРОТИВ МЕНЯ… ИЛИ ЖЕ ЭТО ДЕЙСТВУЮТ ИВДЫ?" При мысли о последнем его невольно передернуло. Гнев внутри окончательно растаял, оставив после себя лишь ледяной страх. Он полежал ещё какое-то время, симулируя глубокий сон. Понемногу он очнулся окончательно, и его разум снова заработал в полную силу. Меренсон принялся анализировать сложившееся положение. Первое, что пришло на ум, — это проделки Кладжи, но он быстро понял, что полной уверенности в причастности астронавта к случившемуся у него нет. Следовало помнить, что как глава всей службы снабжения строительства корабля он по роду своей службы неоднократно задевал самолюбие многих опасных и бесстрашных людей.

Это было одним из возможных объяснений событий.

Напрашивалось и другое: враги человека ивды как-то используют его в одной из своих комплексных попыток задержать строительство корабля. В таком случае все значительно осложнялось. Ум у хозяев света был весьма извращенным, и они исходили из принципа, что любой простой план быстро раскроют.

Меренсон мало-помалу стал дышать свободнее. Он был жив, руки не связаны, и главный для него сейчас вопрос стоял так: что произойдет, когда он откроет глаза?

И он их открыл.

Сквозь густую листву виднелось небо красноватого оттенка. Оно, казалось, исторгало пламя. Меренсон внезапно осознал, что весь исходит потом. Странное дело: поняв это, он немедленно начал чуть ли не задыхаться от жары. Под воздействием этого ощущения он сначала весь подобрался, но затем распрямился и медленно встал на ноги.

Его действия словно послужили сигналом для поступления информации извне. Справа от него, из-за зарослей кустарника, донесся шум базы, внезапно пробудившейся к жизни.

Меренсон только сейчас заметил, что он с головы до ног одет в легкий костюм-сеточку. Прозрачная ткань покрывала даже обувь. Это вызвало у него шоковое состояние, поскольку подобная одежда являлась тем типом охотничьего снаряжения, которое использовалось на примитивных планетах, кишевших самыми разнообразными формами враждебной человеку жизни.

Так что же это за планета и почему он на ней очутился? В нем снова начала крепнуть уверенность, что все это — фокусы Кладжи и что он находится на знаменитой Мире 92, где обитали лимфатические животные.

Он пошел в сторону раздававшихся шумов.

Меренсон отметил, что толща кустарника, мешавшего ему оглядеться, не превышала шести метров. Как только он его пересек, то убедился, что находится не где-то на обочине, а чуть ли не в самом центре базы. Потом он обнаружил, что красное небо в известной степени было всего лишь иллюзией, поскольку составляло часть возведенного вокруг базы электронного экрана. Этот красноватый оттенок был не чем иным, как реакцией энергетического барьера на необычное солнце Миры, щедро заливавшее его своими лучами.

Теперь Меренсону дышалось легче. Вокруг него суетились люди… сотни людей… стояли и двигались машины. Он успокаивался. Даже целая группа самых хитроумных ивдов не сумела бы создать столь массовую иллюзию. К тому же высочайшее искусство манипулировать светом было присуще каждому ивду индивидуально, а не являлось коллективным творчеством.

Люди прокладывали просеку в густом массиве леса. Все настолько мельтешило перед глазами, что было совершенно невозможно различить действия отдельного работника. За десять лет глаз Меренсона отвык от подобного зрелища, но он все же сумел сориентироваться в обстановке почти мгновенно. Слева от него сооружали пластиковые убежища. Справа готовились к этому. Ясно, что кабинет Кладжи должен был находиться где-то в уже возведенной части.

С мрачным видом Меренсон направился к блоку домиков. Дважды по пути ему попадались рокочущие "землеройки", закапывавшие в почву ядохимикаты против насекомых. Он пробирался мимо них, соблюдая большую осторожность, так как на первых порах эти яды были столь же опасны для человека, как и для всех других живых существ. На вывороченных комьях нехотя шевелились, отсвечивая черным цветом, длинные черви. Это были знаменитые "красные клопы" Миры, которые парализовали свои жертвы электрическим разрядом. Виднелись и другие, ему неизвестные "штучки". Дойдя до строений, он прошел вдоль них, пока не натолкнулся на вывеску, гласившую: "ПРОРАБ АЙРИ КЛАДЖИ".

Внутри помещения, сидя в кресле за конторкой, явно лентяйничал парень пятнадцати-шестнадцати лет. Он поднял на вошедшего вялые, но дерзкие глаза служащего, хозяин которого в отлучке. Затем демонстративно повернулся к нему спиной.

Меренсон толкнул дверцу конторки и схватил парнишку за шиворот. Но тот, видимо, успел уловить его движение, поскольку ловко выскользнул из-под руки и рывком вскочил на ноги. Он обернулся с искаженным от ярости лицом.

Меренсон, сдерживая замешательство и охватившее его бешенство, прорычал:

— Где Кладжи?

— Я выгоню вас за эту выходку с работы! — взвизгнул парень. — Мой отец…

Меренсон оборвал его:

— Послушайте, великий босс. Я Меренсон из Главного управления и не из тех, кого выставляют за дверь. Так что лучше отвечайте, да поживее! Как я понял, Кладжи — ваш отец?

Парень весь напрягся, но затем утвердительно кивнул:

— Где он?

— В джунглях.

— Как долго он будет отсутствовать?

Тот заколебался:

— Он наверняка придет к обеду… господин.

— Ясно.

Меренсон обдумывал полученную информацию. Его удивило, что Кладжи отсутствовал и тем самым оставил базу пусть временно, но под его началом. Это его вполне устраивало. Вырабатывая план предстоящих действий, он неожиданно натолкнулся на другую мысль.

— Когда прибывает следующий корабль? — спросил он.

— Через двадцать дней.

Меренсон наклонил голову. Кажется, он начал понимать, в чем тут дело. Кладжи был в курсе того, что он собирался улететь в отпуск, и решил сорвать его. Он вознамерился заставить его вместо чудесного отдыха на Райской планете прозябать все это время на примитивной и полной опасностей Мире 92. Лишенный других возможностей заблокировать его распоряжение, Кладжи отомстил ему, навязав личный дискомфорт.

Меренсон закусил губу. Он поинтересовался:

— Как вас зовут?

— Питер.

— Вот что, Питер, — сурово произнес Меренсон. — У меня полно работы для вас. Займемся этим сейчас же!

Какое-то время сыпался лишь град вопросов:

— Где это, Питер, где то? Куда подевалась печать для документа?

За час он издал пять распоряжений. Закрепил за собой домик модели "А". Сам себе разрешил разговоры с Землей по визирадио. Прикрепил себя к столовой, где питался Кладжи. Реквизировал два бластера и геликар вместе с пилотом для служебного пользования.

Пока Питер относил четыре его указания в соответствующие службы, Меренсон написал статью в местную газету. Отослав её редактору и дождавшись возвращения Питера, он почувствовал себя несравненно лучше. Он сделал все, что мог, в создавшемся положении. Раз уж ему, по-видимому, суждено провести здесь ближайшие двадцать дней, то пусть люди думают, что он прибыл на базу с инспекционными целями. Собственно говоря, статья в газету была написана как раз на эту тему.

Нахмурив брови, хотя и чувствуя частичное удовлетворение от содеянного, Меренсон направился в радиорубку. Никто не оспаривал его требования немедленно переговорить с Землей. Он присел в ожидании установления связи, что оказалось делом сложным и длительным.

За пределами радиорубки люди и машины трудились над тем, чтобы хотя бы временно превратить сугубо враждебный человеку участок джунглей в сносную для него среду обитания. Меренсон, глядя на панель с приборами, обдумывал свои последующие шаги. Доказательств причастности Кладжи к случившемуся у него не было. То, что он вопреки своей воле оказался здесь, — не обязательно дело его рук. Ему надлежало во всем обстоятельно разобраться, пройти по многим застарелым и запутанным следам.

— Земля на связи, — наконец-то сообщил ему оператор. — Кабина номер три.

— Благодарю вас.

Для начала он побеседовал со своим адвокатом. Изложив ситуацию, в которой оказался, он спросил:

— Мне нужен ордер, разрешающий местному юристу допросить Кладжи с помощью детектора лжи с последующей полной амнезией астронавта. Это необходимо, чтобы защититься от его происков на все время пребывания на базе. Возможно ли это сделать?

— Нет проблем, завтра же вы его получите, — заверил адвокат.

Затем он добрался до Джерреда, возглавлявшего его службу безопасности. На лице детектива появилась улыбка, когда он увидел, с кем имеет дело.

— Старина! — воскликнул он. — Куда вы подевались?

Он молча выслушал сообщение Меренсона и покачал головой.

— Нанесение вам оскорбления, — заявил он, — имеет для нас все же и позитивный аспект. Оно ставит нас в лучшее с юридической точки зрения положение. Теперь мы, возможно, узнаем, кто была та женщина, которая звонила домой Кладжи в одиннадцать часов вечера накануне вашего похищения. На звонок, кажется, отвечал его сын, но он, должно быть, передал содержание разговора отцу.

— Что ещё за женщина? — удивился Меренсон.

Джерред только пожал плечами:

— Неизвестно. Мой человек сообщил об этом факте только на следующее утро. У него не было возможности перехватить разговор.

Меренсон продолжил:

— Постарайтесь пока разузнать, не было ли свидетелей моего похищения. Тем временем поступит ордер на допрос Кладжи, и мы узнаем от него и от сына, кто была эта женщина.

— Можете на нас рассчитывать. Мы сделаем все, что в наших силах, искренне заверил его детектив.

— Жду результатов, — подытожил Меренсон и прервал связь.

Следующий вызов он сделал домой. Однако экран визифона оставался безжизненным. Лишь спустя некоторое время прошла магнитофонная запись: "Супруги Меренсон вылетели на Райскую планету и будут отсутствовать до 26-го августа. Не желаете ли передать им что-нибудь?"

Заметно потрясенный этим сообщением, Меренсон отключил визирадио и тихо вышел из переговорной кабины.

Охвативший было его страх постепенно уступил место решимости не впадать в панику. Должно было существовать какое-то рациональное объяснение отъезду Дженет. Он не очень хорошо представлял, с какой стороны в это могли бы затесаться ивды.

Но Меренсона раздражало то обстоятельство, что его мозг сразу же, как только поступило это известие, нацелился на подобную возможность.

Минуту спустя он усталым жестом открыл дверь своего домика. Войдя, он снял сапоги и растянулся на кровати. Но отключиться из-за наплыва мыслей так и не сумел. Менее чем через пять минут он уже стоял на ногах, готовый отправиться в контору Кладжи и подождать его там. У него было что сказать Айри Кладжи, и эти слова будут не из самых приятных для него.

Выйдя из помещения, он внезапно приостановился. Возвращаясь к себе после разговора с Землей, он как-то не обратил внимания на открывавшуюся перед ним панораму. Холм, где располагался его домик, возвышался на сотню футов над джунглями и центральной частью базы. С его высоты перед Меренсоном расстилалось бесподобное великолепие блестевшей на солнце зелени, которой не было видно ни конца ни края. Да, Кладжи превосходно выбрал место для базы. Раз уж у него не получилось с горами, простиравшимися на сотни километров к югу, он сумел отыскать среди волнистых просторов джунглей возвышенность, плавно поднимавшуюся примерно на триста метров над уровнем моря. Меренсон находился на её самой высокой точке, венчавшей длинный, целиком покрытый растительностью склон.

Взгляд Меренсона радовался отблеску протекавших далеко внизу рек, ярким краскам не знакомых ему деревьев. Созерцая эту дивную картину, он почувствовал, как в нем эхом отозвались когда-то переполнявшие его душу впечатления от внеземных планет. Он вскинул голову и вгляделся в это знаменитое, удивительное солнце планеты Миры. Его энтузиазм угас только тогда, когда он вновь обратился к мыслям о своем нынешнем положении и о тех задачах, которые предстояло решить. Твердым шагом он стал спускаться с холма.

Оба Кладжи, отец и сын, находились в конторе, куда спустя несколько минут вошел Меренсон. Астронавт встал при его появлении. Он выглядел скорее удивленным, чем дружески настроенным.

— Питер мне как раз говорил о вас, — вместо приветствия произнес он. — Итак, вы решили лично проверить, как мы тут устроились?

Меренсон проигнорировал эту реплику. Суровым тоном он изложил свое обвинение в адрес Кладжи, закончив его словами:

— Если вы надеетесь, что это сойдет вам с рук, то зря.

Кладжи в замешательстве смотрел на него.

— Что за бред? — удивился он.

— Вы что, отрицаете, что похитили меня?

— Естественно! — возмутился Кладжи. — Памятуя о разрешенном теперь использовании детектора лжи, я не пошел бы на столь идиотский шаг. К тому же это не мой стиль.

Он произнес это так искренне, что Меренсон на мгновение даже смутился. Но он быстро взял себя в руки и заявил:

— Если уж вы столь категоричны в своем отрицании, то ничего другого не остается, как немедленно проследовать со мной к юристу базы и пройти тест на детекторе.

Кладжи насупился. Он казался заинтригованным.

— Именно так мы и поступим, — спокойно проговорил он. — Но и вы будьте готовы к точно такой же проверке. В этой истории есть что-то необычное.

— Хорошо, пошли, — согласился Меренсон.

— Питер, побудь здесь до моего возвращения, — бросил Кладжи сыну с порога.

— Конечно, отец.

Шагая рядом с Кладжи, Меренсон подумал, что быстрое согласие этого человека принять брошенный ему вызов говорит само за себя. Это довольно убедительно свидетельствовало в пользу того, что астронавт, видимо, на самом деле согласился с мнением профсоюза. Судя по всему, его участие в этой ссоре закончилось вечером того же дня, когда она вспыхнула.

Кто же тогда воспользовался сложившейся ситуацией? Кто пытался извлечь пользу из инцидента? Ивды? Но ничто на это не указывало. Тогда кто же?

Оба теста заняли не более полутора часов. Кладжи говорил правду. Но и Меренсон не лгал. Убедившись в этом, оба они обменялись изумленными взглядами. Молчание прервал Меренсон:

— А что это за женщина звонила вашему сыну накануне вашего отлета с Земли?

— Какая женщина?

Меренсон сердито проворчал:

— Не хотите ли вы сказать, что ничего об этом не знаете? — Он замолчал, обдумывая положение. — Минуточку. Как же так получилось, что Питер ничего вам об этом не сказал?

В голове у него вдруг мелькнула фантастическая догадка. Понизив голос, он произнес:

— Думаю, что следует немедленно взять в окружение вашу контору.

Но, придя на место, они никого там не обнаружили. Питера вообще не было ни в одном из обычно посещаемых им мест.

Кладжи посерел лицом, поняв, что произошло.

— После моего согласия с проверкой на детекторе лжи он понял, что пора выходить из игры.

— И тем не менее надо докопаться до истоков, — медленно произнес Меренсон. — Теперь ясно, что в какой-то момент ивд подменил собой вашего сына. Он прошел вместе с вами в Солнечный город, избежав тем самым те ловушки, которые мы расставили вокруг Верфей в целях обнаружения разведчиков ивдов. Мне думается, что он все время находился в своей комнате, довольствуясь, видимо, поддержанием связи с другими ивдами посредством визирадио. Женщина, которая звонила ивду в облике вашего сына, — это второй ивд. А третий сейчас играет мою роль…

Он замолчал. Потому что этот третий ивд в настоящее время находился с Дженет. Меренсон в спешке кинулся в радиорубку, бросив Кладжи через плечо:

— Надо немедленно связаться с Землей!

Радиорубка была в неописуемом беспорядке. На полу лежал обезглавленный человек… Меренсон даже не мог с уверенностью утверждать, что это был оператор. С дюжину приборов были забрызганы кровью, а вся установка межзвездной связи обуглилась, нещадно исполосованная перекрестным огнем мощного бластера.

Меренсон поспешил выскочить из радиорубки. Возвратившись в контору Кладжи, он оставался там ровно столько, сколько потребовалось, чтобы услышать от этого обезумевшего от горя человека, что ближайший радиопост находится на холме примерно в полутора тысячах километрах к югу.

Кладжи предложил предоставить в его распоряжение геликар с пилотом. Но Меренсон отрезал:

— В этом нет необходимости. Сегодня утром я подписал распоряжение о реквизиции этой машины в свою пользу.

Через несколько минут он был уже в воздухе.

Скорость понемногу успокоила Меренсона. Мускулы расслабились, а мозг приобрел присущую ему гибкость. Глядя на зеленое море джунглей, он думал:

"ЦЕЛЬ ИВДОВ — ЗАМЕДЛИТЬ СНАБЖЕНИЕ ЛИМФАТИЧЕСКИМ СОКОМ. ЭТО — ГЛАВНЫЙ МОМЕНТ, КОТОРЫЙ Я НЕ ДОЛЖЕН ЗАБЫВАТЬ".

Первый удар они нанесли там, где этот сок добывали. С этой целью они легко подменили сына Кладжи. Это соответствовало их обычной тактике внедряться на производственном уровне. Но потом в дело вмешался новый фактор. Они пришли к выводу, что можно реализовать план саботажа в более изощренном варианте с использованием Энсила Меренсона. И тогда два ивда под личиной землян напали на него, применив газовый пистолет, и отправили его тело грузовым кораблем на Миру.

Одновременно другой ивд в облике Меренсона, по-видимому, отправился утром вместо него на работу, а после обеда вместе с Дженет вылетел на Райскую планету.

"НО ПОЧЕМУ ОНИ ОСТАВИЛИ МЕНЯ В ЖИВЫХ? — подумал он. — ПОЧЕМУ ОНИ НЕ ИЗБАВИЛИСЬ ОТ МЕНЯ СРАЗУ ЖЕ?"

Этому нашлось только одно рациональное объяснение. Они все ещё нуждались в нем. Ивды рассчитали, что сначала он утвердит свое присутствие на базе и обретет необходимые властные полномочия, а затем — но не раньше! — они намеревались его ликвидировать. И тогда ивд, выступая как Меренсон, приказал бы Кладжи перенести базу в далекие горные районы. Им было бы легко убедить Кладжи в том, что Меренсон, лично разобравшись в обстановке, признал правильность его точки зрения.

Меренсон почувствовал, как кровь отливает от лица… потому что наступал момент развязки. Все, что им требовалось, — это его подпись под соответствующим приказом Кладжи. Не исключено, что им не требовалось даже и этого, если за время этой операции им удалось достать образец его подписи. Но каким способом они попытаются реализовать финальную часть своего плана?

Чувствуя, что ему не по себе, Меренсон выглянул наружу из своего геликара. Он был абсолютно беззащитен. Напрасно он так поспешно покинул базу. Поддавшись порыву поскорее что-то предпринять ради безопасности Дженет, он сам заточил себя в эту крохотную машину, которую так легко было уничтожить. "ЛУЧШЕ ВЕРНУТЬСЯ", — подумал он.

Меренсон прокричал пилоту:

— Поворачивайте обратно!

Меренсон помахал рукой и показал пальцем в направлении базы. Пилот, казалось, заколебался, но затем… перевернул геликар вверх днищем. Меренсона швырнуло о потолок. Пока он судорожно пытался обрести равновесие, машина опрокинулась ещё раз. Меренсон, однако, успел ухватиться за стойку и смягчить силу удара. Он судорожно пытался достать бластер.

Теперь геликар устремился прямо на джунгли, и пилот раскачивал его по осевой. Меренсон угадал его намерения и сообразил, наконец, кем тот был. Его обуял страх. Какую же он совершил глупость, столь безрассудно устремившись в расставленную ему ловушку! Ивд, догадавшись, что он попытается срочно связаться с Землей, судя по всему, убил настоящего пилота… и ему ничего больше не оставалось делать, как ждать, что этот дурень Энсил Меренсон поступит так, как он рассчитал.

Меренсон видел стремительно надвигавшиеся на него деревья. Ему стал ясен план врага. Вынужденная посадка. Слабая человеческая плоть не выдержит. Он потеряет сознание или вообще разобьется. А ивд, имеющий углеродно-водородно-кислородно-фторовую основу, несомненно выживет при аварии.

Мгновение спустя последовал страшный удар, от которого у Меренсона затрещали кости. Ему казалось, что в течение последовавших после этого нескольких секунд он все время находился в сознании. Он даже отдавал себе отчет в том, что ветви крупных деревьев самортизировали падение геликара и, возможно, спасли тем самым ему жизнь. Более смутно он помнил момент, когда с него снимали бластеры. Туман окутал сознание лишь тогда, когда его сбрасывали с машины на поверхность планеты.

Когда вернулось зрение, Меренсон увидел, как на соседнюю полянку садился второй геликар. Из него выпрыгнул ивд в образе сына Кладжи и подошел к сородичу. Оба они уставились на распростертого Меренсона.

Тот собрался с силами. По существу, он был уже мертв, но подняться на ноги его побудило желание встретить смерть в борьбе и лицом к лицу. Однако встать он так и не смог. Его руки были крепко привязаны к ногам.

Обессилев, он снова рухнул. Меренсон не помнил, как его связывали. Значит, он ошибался, когда счел, что не терял сознания. Впрочем, это не имело значения. Он с отвращением посмотрел на тех, кому удалось его пленить.

— Что сталось с настоящим Питером Кладжи? — наконец выдавил он из себя.

Но оба ивда продолжали молча разглядывать его своими ничего не выражавшими глазами. Отвечать не было никакой необходимости. Ясно, что в какой-то момент в ходе проводившейся комбинации сын Кладжи был убит. Было вполне возможно, что эти два ивда вообще об этом ничего не ведали.

Меренсон тогда сменил тему разговора и с наигранной удалью заявил:

— Вижу, что допустил ошибочку. Ну что ж, предлагаю заключить сделку. Вы меня освобождаете, а я вам помогаю покинуть планету без осложнений.

Образы обоих ивдов стали расплываться — признак того, что они разговаривали между собой при помощи световых волн, не воспринимавшихся человеческим взглядом. В конце концов один из них произнес:

— Нам ничего не грозит. Мы покинем эту планету тогда, когда сочтем нужным.

Меренсон коротко хохотнул. Но этот смех прозвучал фальшиво даже для него. Однако сам факт, что они соизволили ответить, обнадеживал. И он снова заговорил суровым тоном:

— Ваша игра проиграна. После переговоров с Землей возникло легкое подозрение, что в этой авантюре замешаны ивды. Тут же были приняты срочные защитные меры. Впрочем, особой нужды в моем сеансе связи с Землей вообще не было, поскольку участие в этом заговоре ивдов уже выяснилось в связи с моей женой.

Это был выстрел наугад, но ему отчаянно хотелось узнать, не пострадала ли Дженет. И вновь контуры двух ивдов в образе человека поплыли, указывая на то, что они обменивались мнениями между собой. Затем тот, кто выступал под личиной Питера Кладжи, заявил:

— Это невозможно. Лицо, сопровождающее вашу жену, получило инструкцию устранить её при возникновении малейшего подозрения.

Меренсон пожал плечами:

— Лучше уж верьте тому, что говорю я.

Его охватило сильнейшее возбуждение. Сделанный им анализ ситуации целиком подтверждался. Дженет отбыла на отдых в сопровождении существа, которое она принимала за своего мужа. Опять же, это был типичный для ивдов прием: когда они подменяли собой кого-нибудь из людей, то предпочитали находиться в компании с настоящим человеком, что могло оказаться для них очень полезным. В реальной жизни было много такого, что ивды могли делать с большим трудом. Существовало столько мест, где они не отваживались появляться в одиночку. Именно поэтому мнимый Питер Кладжи шел на риск, проживая совместно с отцом подлинного Питера, а ложный Энсил Меренсон отправился с реальной Дженет на Райскую планету.

Пилот-ивд продолжил:

— Нам нечего беспокоиться, когда речь идет о небольшой группе людей. Например, те, кто давно женат, относятся друг к другу довольно прохладно. Проходит много дней, а они даже не поцелуются. Другими словами, тот, кто выступает сейчас в вашей роли, застрахован от разоблачения контактным способом по меньшей мере в течение недели. А к тому времени наш план будет уже успешно реализован.

— Не будьте же идиотами! — возразил Меренсон. — Вам достанет глупости угробить нас всех троих. Печально, что мы здесь погибнем. Никто этим и не обеспокоится. Стоит ли играть в героев? При попытке к бегству вас живьем поджарят бластерами, а я… — Он на миг прервался. — Кстати, а какие у вас планы в отношении меня?

— Сначала мы хотели заставить вас подписать один документ, — сказал ивд в образе младшего Кладжи.

Он замолчал, а Меренсон вздохнул. Все его предположения оказались настолько точными… но слишком поздно пришли ему в голову.

— А если я откажусь? — спросил Меренсон слегка дрогнувшим голосом.

— Ваша подпись всего лишь облегчит нашу задачу. В этой операции мы были вынуждены действовать так быстро, что в настоящее время на этой планете не оказалось ни одного из наших соплеменников, кто бы мог подделать вашу подпись. Это можно было бы поправить в течение нескольких дней, но, к счастью для вас, мы предпочитаем действовать быстрее. Поэтому мы предлагаем вам альтернативу: подписать или нет.

— Превосходно, — сыронизировал Меренсон. — В таком случае я выбираю… не подписывать.

— Если вы подпишете, — неумолимо продолжал ивд, — то мы убьем вас безболезненно.

— А если я откажусь?

— Мы бросим вас здесь.

Меренсон моргнул. Поначалу эта угроза показалась ему лишенной смысла. Потом…

— Вот именно, — удовлетворенно прокомментировал псевдо-Питер. — Мы оставим вас здесь на потребу потомству лимфатического зверья. Насколько я знаю, они любят глодать все, что попадается им на пути… Незавидное приключение, в результате которого легко сбрасывают немало лишних килограммов!

Он рассмеялся. Это был чисто человеческий смех, замечательная его имитация, учитывая, что его производила световая волна, воздействовавшая на резонатор в брюшной полости.

Меренсон ответил не сразу. До этого момента он полагал, что ивды знали о повадках этих исключительно опасных созданий столько же, сколько и люди. Но сейчас ему показалось, что ИХ сведения об этих тварях были неполными, сколь точными они бы ни казались до сего момента, но…

— Само собой разумеется, — уточнил тот, кто скрывался под маской Питера Кладжи, — сами мы уходить отсюда не собираемся. Мы просто поднимемся в кабину геликара и понаблюдаем за этим спектаклем. И когда вам это надоест, мы добьемся от вас этой подписи… Устраивает ли вас это предложение?

Краешком глаза Меренсон уловил какое-то движение в стороне. Это напоминало всего лишь стайку метнувшихся над поверхностью теней, скорее какое-то шевеление гумуса, нежели что-то более основательное. На лбу Меренсона выступили холодные капельки пота. "МРАЧНЫЙ ЛЕС МИРЫ, — подумал он, — КИШАЩИЙ ПОТОМСТВОМ ЛИМФАТИЧЕСКИХ ЗВЕРЕЙ…" Он замер, не глядя ни вправо, ни влево, ни на ивдов, ни на эти шевелившиеся тени.

— Ну ладно, — промолвил псевдопилот. — Мы будем тут поблизости, чтобы увидеть наконец-то этих зверушек, о которых мы столько слышали…

Они уже удалялись, когда говоривший внезапно смолк, так и не закончив фразы… Меренсон не шелохнулся, не рискнул бросить хотя бы взгляд в его сторону. Он почувствовал рядом чье-то резкое движение, затем полыхнула вспышка, осветившая мрачные своды полога джунглей. Даже глаза Меренсона не двигались в орбитах. Он безмолвствовал, как покойник, застыл словно пень. Какая-то мразь вползла ему на грудь, остановилась на полупарализованном теле… потом с шорохом соскользнула.

Вспышки становились все ярче и беспорядочнее. Слышались глухие удары, как если бы массивные тела исступленно метались во все стороны. Меренсону не было нужды поворачиваться, поскольку он прекрасно знал, что оба его врага бились в предсмертной агонии.

Таким мучительным и бесповоротным для себя образом ещё два ивда познали на самих себе, что земляне интересовались лимфатическими безмозглыми животными потому, что те действительно были столь же опасны для их хитроумных противников, как и для них самих.

Меренсону было исключительно мучительно оставаться полностью неподвижным. Но он стойко держался до тех пор, пока вспышки света не сделались редкими и слабыми, как пламя угасающей свечи. Когда они прекратились совсем, а установившаяся тишина продержалась более минуты, Меренсон позволил себе исключительную роскошь: чуть-чуть повернул голову.

В поле его зрения попал лишь один из ивдов. Он лежал опрокинувшись вытянутая, прямоугольная и почти черная форма с множеством ячеистых рук и ног. Без них его вообще можно было принять скорее за искореженный металлический брусок, чем за чью-то плоть. Там и сям на его теле высвечивали стекловидные, черноватого цвета, блестки — неоспоримое свидетельство того, что некоторые контролировавшие свет ячейки все ещё продолжали жить.

Меренсону оказалось достаточно одного беглого взгляда, чтобы насчитать семь обесцветившихся рваных ран в видимой ему части тела ивда… Это означало, что по меньшей мере семь особей молодняка лимфатического зверя проникли вовнутрь. Совершенно лишенные мозга, они даже не отдавали себе отчета в том, что кого-то убили и что их жертвы яростно сопротивлялись.

Эти твари жили только для того, чтобы поглощать пищу, и нападали на любой движущийся предмет. Если этот объект замирал до того, как они до него доберутся, то животные немедленно забывали о его существовании. Они без разбора атаковали дрожащие на ветру листочки, покачивающиеся ветки и даже весело бегущие струйки воды. Ежемесячно миллионы этих похожих на змеек тварей гибли, бессмысленно устремляясь на неживые, но по каким-то причинам перемещавшиеся предметы. Лишь очень небольшой процент их достигал возраста больше двух месяцев после появления на свет, чтобы воплотиться в конечную форму.

Создав лимфатического зверя, природа реализовала одно из своих самых фантастических чудес равновесия. В своей завершающей стадии животное напоминало улей со скорлупой, НЕСПОСОБНЫЙ ДВИГАТЬСЯ. Трудно было, углубляясь в джунгли Миры 92, не натолкнуться на одну из этих структур. Они попадались всюду: на поверхности, на деревьях, на склонах холмов и в долинах… В любом месте, где молодого монстра захватывал процесс метаморфозы, он оседал в виде "взрослой" особи. Последняя фаза длилась недолго, но отличалась исключительной плодовитостью. "Улей" жил только за счет тех элементов, которые он накопил за время своей молодости. Поскольку "улей" был двуполым, он проводил всю свою короткую жизнь в экстазе непрерывного воспроизведения потомства. Но нарождавшиеся малыши не отторгались "ульем". Они проводили свой инкубационный период внутри него, и, как только отмирала внешняя скорлупа, они немедленно доедали все, что оставалось от родителя. Они заглатывали и друг друга. Однако рождались они тысячами и в ускоренном темпе. Поэтому довольно значительная их часть, непрерывно пожирая друг друга, все же успевала выбраться наружу в относительно безопасные для них условия.

В редких случаях внешняя скорлупа не размягчалась достаточно быстро, и тогда молодняк почти полностью уничтожал самого себя в пароксизме всеобщего взаимопоглощения. В таких случаях, разумеется, потомства значительно поубавлялось.

Внимательно осмотревшись, Меренсон ослабил, как мог, путы, поднялся на ноги и… благоразумно постоял ещё некоторое время неподвижно, вторично тщательно осматривая окрестности. Затем, соблюдая крайнюю осторожность, шаг за шагом, он доковылял до второго геликара, севшего недалеко от разбившегося. Он неспешно отделался от сковывавших его пут.

Несколько минут спустя он был уже на базе. По его указанию Кладжи объявил всеобщую тревогу. После этого на новом геликаре, пилот которого был предварительно проверен на возможную принадлежность к ивдам, он отправился на дальнюю базу, служившую для отдыха персонала. Там его поджидали новости.

Вся банда ивдов была разгромлена. Дженет быстро заподозрила лже-Меренсона и ловко содействовала его поимке. Полиция тем самым сразу же вышла на надежный след и довольно легко по цепочке прошлась по всем втянутым в это дело лицам.

Меренсону пришлось протомиться ещё целый час, пока его соединили с Дженет на Райской планете. Он облегченно вздохнул, увидев её лицо в визифоне.

— Я весьма забеспокоился, — признался он, — когда ивды сообщили мне, что они рассчитывали на холодок в отношениях между давно женатыми парами. Им, конечно, и в голову не пришло, почему мы предприняли эту поездку.

Дженет проявила нетерпение.

— Завтра на Мире сделает остановку полицейский корабль, — сообщила она. — Загружайся в него и прилетай как можно скорее!

И добавила:

— Я рассчитываю по крайней мере хоть вторую часть своего второго медового месяца провести со своим мужем!

Первый марсианин

Я натянул на себя герметизированный комбинезон. Пересек ротонду Восточного порта куда веерообразно сходились выходные пути и в центре которого находился разводной мост. Именно в этот момент я и заметил направлявшегося в мою сторону коренастогo, смуглого на вид, парня с мощно развитой грудной клеткой. На первый взгляд, он явно относился к одному из индейских племен.

— Сеньор, — окликнул он меня.

Я из вежливости остановился. Взглянул на него повнимательней.

— Сеньор, — поспешил он объясниться, — меня назначили вашим новым помощником машиниста.

Я остановился, словно пораженный громом. За время своего пребывания на Марсе я при тех или иных обстоятельствах встречал людей всех рас и вероисповеданий. Но всегда только белые водили огромные, действовавшие на атомной энергии машины по бескрайним равнинам, в труднодоступных горах и вдоль покрытых слоем льда каналов. И причина сложившегося положения была донельзя простой: превосходство белого человека в такого рода вопросах считалось делом установленным и никем не оспаривалось.

Понятно, что из деликатности я попытался как-то скрыть охватившее меня замешательство.

— Рад иметь в вашем лице дорожного спутника, — выдавил я из себя. — И посоветовал бы вам поскорее напялить на себя защитный костюм. До отправления поезда осталось всего лишь полчаса. Кстати, как вас зовут? Лично меня — Эктон, Билл Эктон, чтобы быть совсем уж точным.

— Хосе Инкухана. А что касается спецодежды, то я в ней не нуждаюсь.

— На слух у вас южно-американское имя, — неуверенно протянул я, но затем внезапно замолчал. После несколько затянувшейся паузы добавил: Послушайте, Джо, будьте благоразумны и скорей попросите в экипировочном зале выдать вам НА-2. Да пошевеливайтесь, приятель! Потребуется определенное время, чтобы облачиться в эту амуницию. Так что увидимся минут через двадцать.

И я развернулся, чтобы продолжить свой путь. Сознаюсь, меня несколько стеснял в движениях мой собственный комбинезон НА-2. Вообще — то я не так уж и задумываюсь о той безопасности, которую гарантируют нам эти герметизированные одеяния. Но следует откровенно признать, что на Марсе с его чрезвычайно разреженной атмосферой они были жизненно небходимы для обычного человеческого существа, как только люди оказывались за пределами укрытий.

Не успел я сделать и нескольких шагов, как обнаружил, что Хосе по-прежнему тащится за мной.

— Вы можете располагать мною прямо сейчас, сеньор Эктон, — обронил он самым естественным образом.

Сдерживая вспыхнувшее во мне раздражение, я обратился к индейцу и полюбопытствовал: — Хосе, вы когда прибыли на эту планету? Он окинул меня своими безмятежно карими глазами.

— Пару дней тому назад, — ответствовал он, поднимая в подтверждение своих слов два пальца вверх.

— И вы уже успели побывать там? — Я красноречиво махнул рукой в сторону унылого, пустынного пейзажа, видневшегося сквозь затянутое асбестом окно.

— Конечно, — ответил он, кивнув головой. — Еще вчера.

Его светившиеся умом глаза внимательно изучали мои, как если бы он все это время ожидал от меня какой-то решающей фразы.

Я был настолько ошарашен его словами, что беспомощно принялся озираться вокруг. К счастью, в поле моего зрения попал Манэ, суперинтендант нашей ротонды.

— Эй, Шарль! — позвал я его.

Манэ, высокого роста француз тут же подскочил к нам, посверкивая угольно черными глазами.

— Рад, что вы уже познакомились с Хосе, — затараторил он.

— Шарль, — улыбнулся я — Ознакомь его, пожалуйста, с ситуацией не Марсе. Просвети его, в частности, насчет того, что здесь содержание кислорода в воздухе примерно соответствует тому, что встречается на Земле на высоте в восемь тысяч метров. И объясни ему, что в этой связи необходимо носить соответствующую одежду.

Манэ дернулся.

— Сеньор Инкухана — родом из местности в горной цепи Анд. Родился в городишке, расположенном на высоте в пять тысяч четыреста метров над уровнем моря. Для него Марс — не более, чем ординарная среди прочих вершина. — Он прервался на минутку, кого-то заметив. — А вот и Фрэнк! Эй, Фрэнк, поди сюда! Фрэнк Грей отвечал за нормальную работу атомного двигателя. Он подошел небрежной походкой. Его худощавое и похожее на негнущуюся палку тело казалось непомерно большим в скафандре. Ему представили сеньора Инкухана. Фрэнк машинально протянул руку, но вдруг резко отдернул её, сурово нахмурившись.

— Что за бред? — взорвался он — Я возглавляю список претендентов на должность машиниста. Кто это так своевольничает, включая в него посторонних людей? — Не ожидая ответа, он продолжил все в том же гневном тоне: — Ага, теперь я припоминаю. Что-то там болтали о новой партии завербованных из числа индейцев. Это — самое настоящее оскорбление для подлинного специалиста-техника. И что же это за дельце задумали они тут провернуть? НЕУЖТО ОНИ ХОТЯТ УБЕДИТЬ НАС, ЧТО МЫ ВСЕГО ЛИШЬ БАНДА ПОДЕНЩИКОВ? — Фрэнк, вы достаточно образованный человек, чтобы понять простую истину: если мы окажемся в состоянии набирать в экипаж людей, способных жить… примирительно заныл Манэ. Но затем внезапно смолк.

Потому что Фрэнк резко крутанулся на месте и пошел своей дорогой. Мы растерянно смотрели вслед удалявшемуся мотористу.

Я искоса метнул взгляд на Хосе, но лицо последнего оставалось невозмутимым. Манэ вытащил из бокового кармана часы.

— Вам сейчас лучше всего подняться на борт и показать Хосе некоторые из приборов, об яснив, как обращаться с ними.

Строго по расписанию "Крыса пустыни" — так звали наш локомотив на атомной энергии — был мягко выведен электрическим тягачем в гигантское депо, служившее переходным шлюзом между искуственным климатом ротонды и марсианской атмосферой. Спустя несколько мгновений я нажал на командный рычаг. Стронувшись с места, локомотив инерцией своей громадной массы выкатился на студеные рельсы "иного мира".

На востоке только что заалело восходящее солнце.

+++ Через передатчик, вмонтированный в шлем скафандра, я вызвал Хосе. Тот покинул свое место и, подойдя ко мне, повел глазами в том направлении, куда я указывал пальцем.

— Вы имеете в виду оледенение, сеньор? — спросил он.

— Разумеется.

Внешний металлический остов был весь изборозден зазамерзшими струйками воды. Я пробежался взглядом вдоль всей машины — от кабины до хвостовой части. Дверь декомпрессионного шлюза закрылась всего несколько секунд тому назад, но уже по всей внушительной длине локомотива аэродинамической формы влага сконденсировалась и в мгновение ока превратилась в блестящие льдинки — кристаллики.

Семьдесят градусов ниже нуля. Заря типичного зимнего дня в умеренной зоне Марса. Прямо перед нами на тусклой, печального вида равнине возвышались постройки немногочисленной земной колонии Восточного порта, центра крупного рудодобывающего комплекса. Мимо проплывали коммуникационные своды, под которыми прятались стандартные жилища, где проживал персонал рудника. Железная дорога проходила под главной дугой переходников. Вагоны, включая и тот, что был герметизирован и предназначался для пассажиров, вывели вперед, чтобы сомкнуть с длинным грузовым составом, набитым отходами производства.

Я слегка подал назад, подождал пока не закончили сцепку, а затем, толкнув раздвижную дверь, спустился на насыпь. В глаза брызнули лучи солнца, блиставшего в темной голубизне неба. На горизонте ещё проглядывали звезды. Впрочем, они будут верно сопровождать нас в течение всего предстоящего дневного пробега, Обернувшись, я заметил Хосе, стоявшего на пороге.

— Закройте — ка лучше дверцу! — в сердцах бросил я. Поднявшись в тамбур пассажирского вагона, я пересек его и вошел в комфортабельное купе. Мельком взглянув на сидевший в баре люд, отметил про себя, что везу сегодня элитную публику. Среди них находились четверо "шишек" из руководства железных дорог (всех их я знал лично), а также некто, кого мне не замедлили представить как Филиппа Бэррона, недавно прибывшего с Земли. То был крупный мужчина с кучерявой каштанового цвета шевелюрой. Его серо-голубые глаза отливали агатом.

Ко мне обратился вице-президент Генри Уэйд.

— Билл, нашим центральным службам взбрело в голову использовать здесь в качестве рабсилы индейцев. Им представляется, что это — помещение капитала, ничуть не хуже других. Это побудило их попытаться заселить Марс индейцами — выходцами из района Анд. Но это же преглупейшая сделка! Пройдет несколько лет, и эти типы сварганят тут революцию, после чего заявят, что Марс — их собственность. А потом национализируют все то бесценное оборудование, что мы сюда завезли.

— Какое впечатление произвел на вас этот индеец? — полинтересовался один из пассажиров.

— Джо вроде бы подходящяя кандидатура, — поосторожничал я.

— Вы считаете, что он выдюжит в этом суровом климате? — Похоже, он не испытывает никаких затруднений с дыхалкой, — отозвался я после некоторого колебания.

— Вот вам и образчик новой породы людей! — иронически заметил третий. — Воистину настоящий марсианин! Сотни его земляков пройдут в ближайшее время техническую подготовку. Даже женщины. Так что, Билл, скоро такие люди, как вы и я, превратимся лишь в банальное воспоминание в истории марсианских железных дорог.

— Черт бы побрал ваши пророчества! — гневно отреагировал вице президент Уэйд.

Не скрою, высказывания такого рода не очень-то пришлись по душе и мне. Конечно, бывали моменты, когда я проклинал эти поездки и собственную жизнь, обусловленную ими. Но чаще всего я воспринимал свою судьбу как нечто должное, поскольку с трудом мог представить себе иную, подходящюю для меня форму существования. Хотя, говоря начистоту, планета была из тех, что навевают ужас.

Уэйд спокойно взглянул на меня.

— Мы намерены запросить ваше мнение об этом человеке, — промолвил он. — Полагаем, что его повысят в должности.

— Не понимаю, как столь значимый вопрос мог бы зависеть от моего впечатления, — недоуменно пожал я плечами.

— Естественно, при его решении будут приняты во внимание и многие другие факторы, — внушительно изрек Уэйд. — На первый взгляд, использование индейцев здесь в качестве рабочей силы представляет несомненный интерес. Но если посмотреть на эту проблему в целом, то достаточно быстро выявятся и очевидные подводные камни.

Бэррон, единственное лицо из присутствовавших, непосредственно только что прибывший с Земли, поднялся и протянул мне руку.

— Ну а нам ситуация не представляется в столь уж черном свете возразил он. — Для начала наймем восемнадцать индейцев и рассредоточим их по разным службам. Должен признать, что мы крепко надеемся на итоговую существенную экономию. Ясно ведь, что уменьшатся расходы на строительство укрытий, дешевле обойдутся компрессионные установки. Не исключено, что кое-что перепадет и акционерам. Неужели этот проект представляется столь опасным со стороны? Лично я так не считаю.

Поднимаясь через несколько минут к себе, в управленческий отсек локомотива, я заметил, как из него вышел Фрэнк Грей и направился в свою секцию. Я вопрошающе взглянул на Хосе, но прочесть что-либо на его абсолютно бесстрастном лице было невозможно. Засомневался, стоит ли расспрашивать его, в чем дело, и, подумав, решил, что этого не следует делать: ведь Фрэнк был моим другом, чего нельзя было сказать о Хосе.

— В путь! — коротко бросил я индейцу.

Поезд тронулся. Судя по показаниям часов, мы опаздывалли на восемь минут. Впереди нас ждали восемьсот километров трассы, которые надо было проскочить до наступления ночи. Если при этом не возникнет каких-либо непредсказуемых трудностей, то и этот рейс пройдет спокойно, как сугубо рутинный. Следут отметить, что зимними ночами железные дороги на Марсе не функционируют. Из-за чрезвычайно низких температур рельсы становятся ломкими и продвигаться по ним крайне небезопасно.

— Поддерживайте пока среднюю скорость в тридцать километров в час, порекомендовал я Хосе.

Хосе кивнул и с заинтересованным видом стал выполнять необходимые действия. Не скрою, что лицезреть перед собой спокойно сидящего без герметизированного комбинезона, хотя и тепло одетого, машиниста было настолько непривычно, что в душу стал невольно и слегка заползать какой-то напряженный страх, тот самый, что я подметил и у других людей.

— Джо, — вдруг неожиданно выпалил я. — Что за штука находится там у вас на месте легких? Хосе не относился к числу тех индейцев, которые отличаются молчаливостью, да и не блещут умом. Он был достаточно образованным человеком, в чем я имел возможность тотчас же наглядно убедиться. Он поведал, что у жителей Анд объем легких существенно превышает норму, а кровеносная система развита гораздо сильнее обычного. Их сердца способны вынести нагрузку по меньшей мере в восемь раз большую, чем у человека, живущего на уровне моря. Об ем циркулирущей в них крови заметно выше среднестатистического, а нервные клетки не столь чувствительны к кислородному голоданию.

Когда испанцы завоевывали Перу и Боливию, они открыли, что свиньи, птицы, домашняя скотина, как, впрочем, и сами люди, теряли способность к деторождению на высоте, превышавшей три тысячи метров. В то же время, если хотя бы одно поколение прожило жизнь где-то на отметке примерно в две тысячи четыреста метров, то их потомки полностью восстанавливали это качество вплоть до четырех тысяч двухсот метров. А индейцы обитали в этих местах с незапамятных времен, задолго до появления там конквистадоров.

От приведенных Хосе фактов и цифр у меня, похоже, слегка закружилась голова. Я взглянул на мощное телосложение индейца с его отливавшей красноватым оттенком кожей и понял, что такой человек, как он, вполне мог бы стать марсианином. И напротив, было более чем очевидно, что у меня, например, подобных шансов просто не существовало.

И тут я внезапно обнаружил, — намного раньше Хосе — что далеко впереди по курсу на рельсах лежал какой-то посторонний предмет. Конечно, полагал я, индеец тоже должен его заметить.

Поэтому я выжидал, раздумывая, сколько тому понадобится на это времени. Уже через двадцать секунд он вдруг вытянул палец, показывая на препятствие.

Я вздохнул. Да, с таким отличным зрением нечего было опасаться хотя бы малейшего проявления кислородной недостаточ точности.

— Начинайте тормозить! — распорядился я.

Он кинул на меня несколько удивленный взгляд. Я был уверен, что в этот момент Хосе взвешивал мои слова, оценивая их примерно так: НО ЕЩЕ СЛИШКОМ РАНО ДЕЛАТЬ ЭТО. Не вызывало сомнений, что он недостаточно учитывал то обстоятельство, что для остановки поезда на Марсе требовалось гораздо больше времени, чем на Земле: масса оставалась прежней, но вес здесь существенно менялся, а трение становилось гораздо более слабым. Состав со страшным скрипом колес замер. Локомотив, подрагивая, натужно пыхтел.

Вблизи не было ни души и вообще ничего примечательного, кроме громадного мешка, валявшегося рядом с рельсами. Я прикинул, что в него напихано не менее пары тонн скальных пород.

— Я сейчас спущюсь вниз, — обратился я к Хосе. — А вы тем временем тихонько продвигайтесь вперед до тех пор, пока я не дам вам сигнал остановиться.

Он послушно кивнул. Я отодвинул в сторону дверь. Индеец в тот же момент поднял плотный воротник своей куртки, прикрывая от холода уши. Стоило мне спрыгнуть, как он тут же изолировал кабину от внешнего мира.

Между тем снаружи не так лютовало, как вчера. Я прикинул, что температура поднялась до минус пятидесяти градусов. По моему знаку поезд начал медленно продвигаться и остановился тотчас же, как я сделал Хосе отмашку. Используя крюк небольшого под емного крана, который мы постоянно на всякий случай возили с собой я приподнял мешок и переправил его в грузовые вагоны, заполненные шлаками. Потом вновь забрался в командный отсек локомотива.

— А теперь — полный вперед, да пошустрей! — распорядился я. Стрелка спидометра быстро поползла вверх. Но едва она достигла отметки в "семьдесят", как Хосе прекратил дальнейший разгон состава.

— Я недостаточно знаком с местностью, сеньор, чтобы рисковать двигаться быстрее.

Покачав головой, я сам сел за пульт управления. Прибор немедленно отреагировал на заданное мною ускорение хода.

— Билл, — в его устах мое имя как — то смешно растянулось до "Биил", — А кто это подбросил нам мешок? Я уже некоторое время гадал про себя, проявит ли он любопытство по этому поводу или нет.

— Тут водится раса этаких волосатиков, — неспешно ответил я на его вопрос. — Они живут в подземельях и, пробивая штольни, добывают этот материал, который почему — то аккуратно нам поставляют. — Я не мог удержаться от улыбки при виде его ошеломленной физиономии. — Нам же эта руда совсем ни к чему, поскольку обычно ничего в ней, кроме самых обыкновенных камней, не встречается. Но нас очень заинтересовали мешки, которые они заполняют этой ерундой. Они сотворены из чего-то, что не толще обычной бумаги, совершенно прозрачно и при этом выдерживает вес набитой в них породы в несколько тонн. Эти существа производят эту "ткань" из особой субстанции, которая вырабатывается в их собственных телах. Примерно так же, как это происходит с пауками, выстраивающими свою паутину. А нам так и не удается дать им знать, что мы нуждаемся исключительно только в мешках.

К этому моменту мы преодолели уже восемьдесят километров пути, двигаясь в срелнем по сто тридцать пять в час. Дорога шла строго по прямой линии, и создавалось впечатление, что мы весьма бойко катимся по ледяной дорожке катка. По обе стороны железнодорожного пути простиралась песчаная равнина, бескрайняя и пустынная. С того дня, когда я впервые попал в эти края, в ней, казалось, не произошло никаких перемен. На горизонте медленно поднималось солнце. Небо заметно поголубело, звезды побледнели, но их по-прежнему можно было легко различить. Мы мчались по этой бесплодной местности со свистом, порождаемом паровыми турбинами, вращавшимися с громадной скоростью, и с грохотом от всей той механики, что передавала тягу на колеса. Я чувствовал сейчас себя совсем иным, чем обычно, созданием, наделенным некоей сверхчеловеческой мощью. Я был повелителем могучего стального монстра, нарушавшего извечную тишину на планете, удаленной на миллионы километров от Земли.

Вдали показалась цепь холмов, выглядевших кучкой своеобразных грибов. Я начал умерять нашу прыть. На панели зажегся красный огонек. На счетчике высвечивалось тринадцать километров. Я выжал тормоз.

Хосе, показав на мигавший индикатор, вопросительно взглянул на меня.

— На рельсах появился песок, — буркнул я.

Теперь нас со всех сторон окружали дюны. Песок был настоко тонким, что его колебал даже едва ощутимый ветер Марса. Образовалось нечто, напоминавшее клубящийся дымок. И куда ни кинь свой взор, всюду провисала эта кисея. Местами железнодорожное полотно полностью исчезало под песчаным покрывалом.

Мы продвигались вперед кое-как, рывками. Порой удавалось наращивать скорость там, где не было этой коварной преграды.

Местами же из-за заносов еле-еле ползли под жалобный свист инжекторов. В общей сложности так длилось часа полтора, прежде чем перед нами вновь открылась абсолютно чистая колея. Мы проделали уже половину пути. Часы показывали десять с минутами. В сегодняшнем расписании мы шли первыми.

Хосе раздвинул внешнюю дверь.

— Выходим? — спросил он.

— Ясное дело. Пора немного поразмять ноги.

Мы очутились на ухабистой равнине, похожей на сморщенное старческое лицо, к тому же почти такого же сероватого цвета. Я наблюдал за Хосе, который на четвереньках взбирался на скалы, направляясь к расположенной от нас метрах в тридцати возвышенности. Подъем местами был достаточно крут, но он с неоспоримой легкостью преодолевал все препятствия.

В эту минуту я обратил внимание на то, что в кабину маши-. ниста вошел Фрэнк. Зорко взглянул на него.

— Так, а теперь, значит, пускаем пыль в глаза, и уж тутто все средства хороши? — оскаблился он, выглядывая наружу.

Мне как-то и в голову не приходило, что проблему с индейцем можно рассматривать и под таким углом. Но в конечном счете нельзя было исключать и подобного видения событий. Хосе же прекрасно представлял, что его подвергали испытанию и что он вызывал неприятие у всех здешних жителей, а вовсе не только у Фрэнка Грэя.

Вдали послышался глухой шум, а затем и пронзительный свисток. Из-за поворота вынырнула "Гончая пустыни", устремившись навстречу нам. Сверкая на солнце, она с воем промчалась мимо длиннохвостым метеоритом. Разряженный марсианский воздух несколько скрадывал оглушительный лязг и грохот от неудержимого полета этого-красавца поезда, как и звонкий стук от порожних грузовых вагонов. Едва лишь он скрылся из виду, как Фрэнк вновь удалился в свою контрольную кабину, а Хосе бодро вскочил на ступеньку локомотива.

Я оглядел индейца с ног до головы. Дышал он с трудом, а щеки отливали мраморным оттенком. Я ещё подумал тогда, только ли испытанные им минуты тому назад нагрузки явились единственной причиной такого его вида. Наши взгляды скрестились. Должно быть, он догадался, почему я столь пристально рассматриваю его, поскольку сразу же предпочел внести полную ясность, уверенно ввернув: — Не беспокойтесь ни о чем, сеньор. Я чувствую себя в отличной физической форме.

В его голосе проскользнула легкая ирония. Я же тем временем подошел к двери, открыл её и, повернувшись к Хосе, заявил: — Знаете что, Джо, я хочу играть с вами по-честному. Так что ухожу в пассажирский вагон, и с сего момента выпутывайтеська из всех ситуаций сами.

Джо поначалу не смог скрыть своего мимолетного испуга. Но затем, сжав зубы, торжественноым тоном произнес: — Благодарю вас, сеньор.

Уэйд и ряд других пассажиров выразили удивление принятым мною решением. Однако Бэррон одобрительно мотнул головой: — Что же, в сущности это — вполне лояльный подход к делу. Ведь все упирается в выяснение вопроса: способен ли он вести поезд. Так что мы вскоре получим исчeрпывающий на этот счет ответ. Не забывайте, что у нас по-прежнему сохраняется возможность приказать ему по телефону остановиться, отослав Билла обратно.

Повисла гнетущая тишина. Судя по тому, как все остальные насупились, они остались весьма недовольны моим поступком. Молчание явно затягивалось, в то время как поезд неуклонно набирал скорость. Я, должно быть, задремал, сидя в своем кресле, поскольку очнулся как-то слишком резко, поняв, что вагон неестественно содрогается и опасно раскачивается из стороны в сторону. Достаточно было взлянуть в окно, чтобы запаниковать: песчаная пустыня проносилась мимо нас необычайно стремительно.

Я живо огляделся вокруг. Трое из пассажиров о чем-то тихо спорили между собой. Уэйд поклевывал носом. Бэррон мирно потягивал сигару, но вид у него был несомненно озабоченный. Небрежно поднявшись, я подошел к внутреннему телефону и вызвал отсек машиниста. Как-то неприятно засосало под ложечкой, когда после пяти позывных никто мне не ответил. Вернувшись на место, я уже не отрывался от окна. "Крыса пустыни", казалось, летела по рельсам ещё быстрее. Едва не охнув от дурного предчувствия, я поднял голову и наткнулся на карие бусинки глаз Уэйда, пристально изучавших меня.

— Что-то ваш человек немного лихачит, — заметил он.

— А по-моему, этот парень — просто безответственный человек! — сухо пробросил его заместитель.

Бэррон тяжко вздохнул. Он довольно недобро стрельнул в меня косым взглядом.

— Дайте ему указание притормозить.

Я опять вцепился в трубку телефона, вызвав на сей раз Фрэнка Грея. После третьего звонка раздался его голос, протянувший с ленцой: — Алло! Фрэнк, — негромко пробормотал я. — Будьте добры, сходите к Джо и передайте ему распоряжение замедлить ход.

— Не слышу вас, — последовал ответ. — Что вам угодно? Я повторил свою просьбу, четко выговаривая каждое слово, но стараясь при этом не повышать голоса.

— Да перестаньте вы цедить сквозь зубы! — возмущенно вскипел Грей. Ни слова не понимаю из того, что вы там лепечите.

Меня терзали одновременно два чувства — жалости и гнева в отношении Хосе. Ведь есть же пределы тому, что можно сделать, помогая кому-то, кто сам так и стремится влипнуть в пренеприятную историю, возмутился я про себя. И громко, не заботясь более о том, что меня могут услышать, я проинструктировал моториста в отношении тех действий, которые я ожидал от него. Когда я кончил говорить, на том конце провода несколько секунд царило полное молчание.

— А пошли-ка вы к чертовой матери! — внезапно вскинулся Фрэнк. — Это дело меня никак не касается.

Он продолжал упорствовать, несмотря на все аргументы, которые я пытался противопоставить его позиции. В конце концов мне ничего не осталось, как попросить его обождать минуточчку. Я обратился ко всем находившимся в купе пассажирам. Они выслушали мое сообщени, не проронив ни слова. Потом Уэйд настырно кинул Бэррону: — Вот видите, в какую скверную переделку мы попали из-за вашего индейца! Бэрррон со зловещим видом жевал свою сигару. Он отвернулся к окну, за которым все с той же сумасшедшей быстротой проносился пейзаж.

— Пожалуй, лучший выход сейчас — это приказать Фрэнку исполнить то, что ему советовал Билл, — угрюмо хмыкнул он.

В этот момент вернулся звонивший по телефону Уэйд.

— Я разрешил ему при необходимости применить силу, — буркнул он.

Почти тут же шалый бег "Крысы" стал заметно сходить на нет. Тем временем Бэррон натянул на себя герметизированный комбинезон. Уэйд распорядился, чтобы его заместитель достал ему точно такой же. Пока состав не остановился совсем оба босса обменивались колкими репликами. Бэррон не сдавался и упрямо отстаивал свою точку зрения, утверждая, что неспособность справиться с задачей, проявленная одним индейцем с Анд, отнюдь не означает, что и все остальные столь же несостоятельны. В роли гида я провел их вдоль всего поезда к кабине машиниста. По пути я не переставал ломать голову над непостижимой для меня загадкой: что же все-таки нашло на Хосе? Неужели он и впрямь потерял голову? Дверцу командного отсека нам открыл Фрэнк. Хосе нигде не было видно.

— Я наткнулся на него, когда вошел. Индеец лежал, задыхаясь, на полу, — рассказал Фрэнк. — И тогда я запер его в контрольной кабине, подняв там немного давление.

И он добавил самодовольно.

— Чтобы вылечить этого парня, достаточно ему всего-навсего подбросить немного кислорода.

Я довольно долго изучающе рассматривал его, охваченный какими-то смутными подозрениями. Однако предпочел промолчать, ограничившись тем, что отрегулировал давление. После этого я прошел в контрольное помещение. Хосе сидел на стул с пришибленным видом. Жалко поднял на меня глаза. На все мои вопросы односложно пожимал плечами.

— Джо, — обратился я к нему в конце концов довольно жестко. — Мне хотелось бы, чтобы вы на какое-то мгновение отбросили вполне понятную природную гордость и подробно рассказали обо всем, что тут произошло.

— У меня неожиданно закружилась голова, — убитым тоном промямлил он. — Было такое ощущение, что меня вот-вот разорвет на куски. И я не знаю, что случилось после этого.

— С какой стати вы начали наращивать скорость? Он часто заморгал. Его темные зрачки расширились, в них явственно проступило недоумение.

— Сеньор, — наконец выдохнул он, — Я ничегошеньки не могу вспомнить.

— Как мне представляется, — раздался из-за моей спины голос Фрэнка мы, скорее всего, вошли в зону пониженного давления, и декомпрессия его доканала.

Я отрицательно покачал головой. Перед глазами все ещё стояла утренняя сцена, когда Хосе доказал свое превосходное зрение.

Вспомнилось и то, с какой непринужденностью он взобрался чуть позже, днем, на холм. Выносливость, которую он при этом проявил не шла ни в какое сравнение с тем, что потребовалось бы от него после ничтожного изменения атмосферного давления. К тому же двери командного отсека были герметически закрыты. А это означало, что внутреннее давление никоим образом не подвергалось его внешним изменениям.

Я обернулся и ещё раз сосредоточенно посмотрел на Фрэнка.

В ответ тот с вызовом уставился на меня. Дважды я приоткрывал рот, чтобы задать ему кое-какие вопросы, но так и не решился на этот шаг, памятуя о нашей долгой дружбе. Позади Грея мелькнул Бэррон, крутившийся возле контрольного прибора, измеряющего давление в кабине. Затем он, подойдя к Уэйду, принялся тихо и с весьма сердитым видом что-то ему излагать. Но вице-президент явно не соглашался с ним. А стоило Бэррону иссякнуть, как он прямиком направился к Фрэнку с протянутой рукой.

— Господин Грей, — нарочито громко произнес он, — мне хотелось бы поблагодарить вас за то, что своими действиями вы, несомненно, спасли нам жизнь. И что бы не случилось, я непременно поддержу вас, можете быть в этом абсолютно уверенными! Бэррон тем временем потянул меня за рукав. Я последовал за ним, выйдя из командного отсека.

— Скажите, Билл, — спокойно обратился он ко мне, — можно ли увеличивать или понижать давление в этом помещении, находясь в контрольной кабине? Подобного рода информацию он мог получить и от других источников. А посему я, не колеблясь ни секунды, ответил на его вопрос утвердительно.

— Так, — невозмутимо продолжал он, — а теперь будьте столь любезны и поделитесь своими наблюдениями: имелись ли какие — либо признаки кислородного голодания у индейца в вашем присутствии? — Абсолютно никаких.

— А есть ли у вас какие-либо соображения насчет тех чувств, которые испытывает к Хосе ваш моторист? Не враждебно ли он настроен в отношении планов принятия на работу в нашу систему индейской рабочей силы? — Понятия не имею, — честно признался я и взглянул на часы. — Послушайте, полагаю, что нам пора отправляться в путь. У нас накопилось уже сорок три минуты опаздания.

Как только поезд вновь набрал скорость, я передал ручку управления Хосе, а сам отправился в контрольную кабину. Фрэнк занимался регулировкой температур, и я терпеливо подождал, пока он закончит со своим делом. Наконец он соизволил обратить на меня внимание.

— Разыграно неплохо, — как бы невзначай заметил я.

Он даже и не пытался как — то отпираться.

— Вопрос стоит ребром: сейчас или никогда, — задиристо фыркнул он.

— Итак, вы не отрицаете, что сознательно понизили давление воздуха в кабине, чтобы скомпрометировать Джо? Сквозь прозрачное забрало каски скафандра было превосходно видно, как его рот растянулся в улыбке до ушей.

— Отнюдь, официально я ничего такого не признаю, — возразил он, но сделаю всё возможное, чтобы сорвать намерения этого бездельника, даже ценой любых неприятностей для себя лично. И у меня в черепушке уже шевелятся кое-какие идеи насчет того, каким образом я мог бы добиться нужной мне поддержки.

Я попытался растолковать ему, что если и в самом деле на свете существуют люди, способные нормально жить в разреженной атмосфере Марса, то, говоря по чести, никто не может лишать их права стремиться воспользоваться этой возможностью.

— И вы называете ЭТО человеческим существом? Я никак не мог поверить, что слышу это наяву. Но абсолютно уверен, что именно в этот момент все товарищеские чувства, что я испытывал к нему, выветрились напрочь.

— Если вы ещё хоть раз попытаетесь в чем-то навредить Джо в его работе, то я вас попросту отдубасю, — медленно скандируя слова, произнес я.

Фрэнк злобно покосился на меня.

— А я-то все и так и эдак раскидывал своим умишком, стараясь допереть, на чьей же вы стороне в этом конфликте, съязвил он. — Спасибо, что просветили меня.

В течение следующего часа мы мчались вдоль унылого скалистого пейзажа. Потом потянулась холмистая местность, где посверкивали зеленой ледяной гладью марсианские каналы. Я только что сообщил Хосе, что наиболее трудная часть пути осталась позади, как нежданно-негаданно на пульте тревожно замигал красный огонек.

— Это что — снова колею занесло песком? — встревожился он, нахмурив брови.

— Нет, в этих местах такого не бывает, — задумчиво откликнулся я. Должно быть, что-то случилось с рельсами. Или же что-то лежит поперек их…

Оказалось, что тревогу вызвала ящерица — этакий пятиметровый пунцово-желтый монстр. Лапы этой безмозглой твари застряли под рельсами между двумя шпалами. Чтобы высвободиться, ей было достаточно просто вытащить свои конечности из-под них, но на подобную вполне нормальную реакцию это, на редкость тупое создание, не было способно.

Уэйд, естественно, сразу же затрезвонил по поводу новой задержки, но мгновенно потерял интерес к инциденту, как только узнал, что приключилось на сей раз.

— Вам известно, как с ними следует обращаться, — Он ограничился этой незамысловатой фразой, прежде чем повесить трубку телефона.

Само собой разумеется, я был осведомлен о том, как следовало действовать, но, признаться, не чувствовал себя от этого лучше. Я рассказал Хосе, что люди, охотившиеся на этих чудищ, надевали на себя комбинезоны, сделанные из того самого энаменитого материала, в который упаковывались посылки от волосатиков, поскольку он выдерживал любые, самые фантастические нагрузки. Сии доспехи служили отличной защитой, если бы гигантской рептилии вздумалось перейти в наступление, хотя следовало учитывать, что даже они не были в достаточной степени эффективными тогда, когда речь шла о прямом её нападении. В этих случаях требовалось поражать этих малосимпатичных животных обязательно сзади, ни за что и никогда не упуская их из виду…

В кабину вихлястой походкой вошел Фрэнк. На мое предлоожение отправиться вдвоем, чтобы помочь этой ящерице выпутататься из невольной западни, в которую та угодила, он лишь негативно повертел головой. Видимо, стоит уточнить, что эта животина питалась кактусами необычайной твердости. В этой связи зубы у неё отточены, что надо, и запросто могут растереть в порошок любую скалу.

— Для такого рода задания наш Джо — идеальный кандидат. Думается, что даже если эта гадина порвет его амуницию, то её укус наверняка не причинит ему никаких неудобств, — с сарказмом с ехидничал Грей.

Хосе тут же подхватил лежавший на полу толстый прут, нечто вроде лома.

— Где находится эта ваша столь хваленая спецодежда, сеньор? обратился он ко мне.

— У нас есть лишние экземпляры. Но я обязательно составлю вам компанию, — неохотно откликнулся я.

Боевое снаряжение прикрывало все тело — с головы до ног. Жесткий шлем моего рабочего скафандра, сделанный из особого материала, надежно оберегал голову. Хосе же носил только весьма пухлую, но плотную вязаную шапочку. Промелькнула мысль, что если его народу действительно суждено осесть в этих краях, то его соотечественникам придется побеспокоиться о более основательной, чем у него, одежке для встреч такого характера.

Порывшись в ящике для инструментов, я достал оттуда приличной длины распылитель керосина и вместе с Хосе спустился с поезда. Завидев нас, ящерица повернула в нашу сторону свою ярко-красную башку и стала всматриваться в приближавшихся к ней незнакомцев. В то же время она не переставала упрямо пытаться продвинуться вперед, так и не сообразив, что для этого ей следовало предварительно вытащить лапы из-под рельс.

Я от души прыснул керосином в её голубые, лишенные какого-либо выражения, глаза. Затем мы оба набросились на неё, нанося мелкие удары по бокам — слева и справа — и наконец по хвосту. Но вместо достойного ответа на наше нападение эта тварь всего лишь высунула язык, издав при этом громкий свист и звуки, похожие на тарахтенье погремушки. Одновременно она продолжала свои бесплодные в её идиотском положении усилия в стремлении удрать от нас.

Склонявшееся к горизонту солнце обозначало, что день подходил к концу. Мы с Хосе неустанно пришпоривали зверюгу до тех пор, пока в её убогом умишке не щелкнул какой-то защитный механизм. И тогда она перестала все время дергаться вперед и повернулась к нам, разъяренно зашипев, словно намереваясь немедленно накинуться на нас.

Тем самым её лапы, заскользив, естественным образом вызволились из ловушки, и чудовище оказалось на свободе.

— Джо! — заорал я. — Быстро! Немедленно укрываемся от неё у хвоста! Но двигаться с нужной быстротой в этом колыхавшемся из-за легкого ветерка песке было довольно трудно. Хосе перемещался натужно и явно неловко. Десятисантиметровой длины когти внезапно рубанули по воздуху так близко от его щеки, что я невольно затаил дыхание. Но индеец все же сумел во время нырнуть в зону безопасности позади этого создания, которое, потеряв врага из виду, тут же позабыло о его существовании.

В последний раз мы увидели ящерицу у подножья недалеко от нас расположенной скалы, на которую она с великим усердием вскарабкивалась вместо того, чтобы обойти её стороной.

Когда мы уже приближались к локомотиву, раздался пронзительный скрежет и металлический лязг. Внушительной длины состав сдвинулся с места, угрожающе накатываясь на нас. На какую — то долю секунды вверху, в кабине машиниста, прорезался силуэт Фрэнка Грея. Он сидел за пультом управления. С каждым оборотом колес поезд шел все резвее, а в момент прохождения могучей техники рядом с нами Грей насмешливо сделал нам ручкой.

Я лихорадочно уцепился за поручни, повиснув на них всем телом. Вне себя от ярости, я попытался подтянуться повыше, но в это мгновение, сдвинувшись в сторону, надо мной приоткрылась раздвижная дверь кабины водителя. Оттуда высунулся Фрэнк и продолговатым стержнем ударил меня по пальцам. Несмотря на довольно толстые перчатки защитного комбинезона я почувствовал резкую боль и тут же онемевшая рука чуть было не отпустила спасительную стойку. Совсем обезумев, я перехватил её другой рукой чуть пониже.

Тотчас же Фрэнк, встав на колени, вновь замахнулся своим смертоносным для меня оружием. Но на сей раз он промахнулся, и от этого тычка металла о металл посыпались искры. Нет, с меня и одной такой атаки было более чем достаточно. Я не мог допустить, чтобы он изуродовал и вторую мою кисть. Не считая того, что вполне мог свалиться и под колеса. Поэтому прежде, чем он успел шарахнуть по мне в третий раз, я вытянул ноги и, коснувшись ими грунта, засеменил в темпе все убыстрявшегося хода поезда. И только тогда отпустил поручни.

И все же я упал головой вперед, врезавшись прямо в насыпь. К счастью, прослойка воздуха в моем герметизированном комбинезоне спасла меня от серьезных ранений. Задыхаясь, я поднялся на ноги. Меня била дрожь от бессильного гнева. Я совершенно выдохся в этой безобразной схватке. И все же я не оставил надежды вспрыгнуть на ступеньки проносившихся мимо вагонов с отходами. Однако когда я в этом полусогнутом положении побежал вдоль поезда, до меня быстро дошло, что из-за громоздкого одеяния преуспеть в этом деле мне вряд ли удасться. Состав уже раскатился так быстро, что реализовать этот план оказалось трудно, если не сказать вообще невозможно. Совсем упав духом, я решил уже отказаться от столь безумной затеи, но в последний момент чья-то железная рука ухватила меня за шею.

— Сеньор, бегите! И я повиновался. Совершенно обессиленный, с пересохшим от натуги ртом и привкусом соли на языке, с помутившимся взором от набежавших и резавших глаза слез, я беспомощно вслепую молотил руками воздух, стремясь ухватился за ступеньку вагона, заполненного шлаком. На ней-то и висел Хосе.

Благодаря державшему меня мертвой хваткой индейцу, принявшему тем самым на себя основную тяжесть моей отягощенной комбинезоном персоны, мне буквально чудом удалось это сделать. Спустя несколько секунд мы оба уже сидели на платформе товарного вагона, с трудом переводя дыхание.

Меня все ещё продолжало трясти от пережитого волнения. Но, преодолевая себя, я приподнялся.

— Не знаю, что задумал этот лицемер — свирепо процедил я сквозь зубы, — но мы безотлагательно направимся сейчас в пассажирский вагон и расставим все точки над "i".

Наше появление там вызвало некоторый переполох. Я кратко пояснил, в чем дело, затем, сняв трубку телефона, вызвал кабину машиниста. Но после третьего гудка на линии воцарилась ватная тишина. Учитывая, что вся питавшая системы поезда энергия распределялась с пульта управления, не оставалось никаких сомнений, что Фрэнк вырубил телефонную связь. Цель его действий была более, чем очевидна: не допустить нашего контакта с Марсополисом, конечным пунктом нашей поездки.

В глубине души я корил себя за то, что не догадался в первую очередь позвонить именно туда. Не исключено, что я успел бы сделать это раньше, чем Фрэнку пришла бы в голову мысль о том, чтобы воспрепятствовать любому нашему общению с внешним миром.

Один из пассажиров недоуменно пожал плечами.

— Фрэнк ведет себя крайне глупо, — воскликнул он. — Если его намерение состоит в том, чтобы совершить аварию, то в итоге он рискует пострадать и сам. Поэтому считаю, что нам ничего не остается, как покрепче закрепиться в креслах и ждать.

И тут у меня совершенно неожиданно возникла одна тягостная мысль. Я проворно взглянул на манометр, регистрировавший давление пара. Оно заметно упало, а температура была несколько ниже положенной. Я обратился к пассажирам: — Господа, мне горько сообщить вам правду, но обстановка требует этого. Сдается мне, что Фрэнк отключил кондиционеры.

Филипп Бэррон побледнел, но прочесть что-либо в его взгляде было по-прежнему невозможно.

— И сколько времени мы сможем продержаться? — поинтересовался он.

— Не более часа, — уточнил я. — На худой конец мы смогли бы вынести неизбежный в этой связи холод, но если давление упадет более чем в два раза, всем нам — крышка, за исключением, спору нет, Хосе.

Последовала мучительная пауза. Бэррон раздумчиво посматривал на индейца.

— Да… разумеется, надо иметь в виду и вас, — наконец обмолвился он. — Мне кажется, Грей воображает, что может потягаться с индейцем. Дурень! Само собой разумеется, мы все могли бы предварительно подписаться под запиской о том, что реально здесь произошло. И положиться на вас в том, чтобы она дошла по назначению…

— К дьяволу это ваше донесение! — взъярился один из пассажиров. Это, понятно, могло бы здорово выручить Джо, не говоря уж о правосудии, но что станется с нами? — Вы упускаете из виду одну важную деталь, — вмешался я. — Джо, вне всякого сомнения, выдержит низкое давление, но он не может дышать испорченным воздухом. Так что после захода солнца он снаружи также быстро отдаст концы. У нас остался лишь один-единственный шанс. — Я повернулся к Хосе. — Давайте попробуем вместе пробраться на борт этого треклятого локомотива.

В конце каждого вагона висел специальный топорик на случай пожара. Мы вооружились этим немудреным оружием и через минуту уже были на крыше, начав с грехом пополам продвигаться к головной его части. Вскоре стали посверкивать голубовато-красные огоньки на кабине тягача с выделявшимся в её передней выпуклой части силуэтом Фрэда.

Мне не давала покоя тревожная мысль о том, что у того в помещении имелась дальнобойная винтовка. А мы с Хосе представляли собой превосходную мишень, кочуя поверх вагонов. В общем-то я сомневался в том, что он отважится начать нас отстреливать, но полностью исключать возникновения обстоятельств, когда он будет вынужден пойти на это, было нельзя. Конечно, потом было бы чертовски трудно объяснить, почему это на крыше оказались два изрешетенных пулями трупа, но даже сама мысль о такой перспективе парализовывала меня.

Низко нависшее над нами небо Марса стало уже мутнеть на востоке. В небесах ярко вспыхнула Земля, словно вечерняя звезда над устало закатывавшимся солнцем. Дневным светом можно было ещё пользоваться примерно с час, но с учетом того, что нам оставалось преодолеть ни много ни мало, а более ста пятидесяти километров, это ни в коей мере не утешало меня. Мы достигли полугористого региона, и дорога здесь слишком петляла, чтобы позволить себе роскошь продвигаться вперед с большой скоростью.

Подняв воротник, я согнулся в три погибели под мощным напором жестокого ветра. Я видел, что и Джо частенько останавливался, чтобы, энергично потирая руки, хоть немного согреться. Мы продолжали медленно продвигаться к цели, добравшись уже до тендера, заполненного резервом воды.

И тут я обнаружил, что Фрэнк пристально наблюдает за нами через окно кабины. Рядом с ним, вплотную прислоненная к подоконнику, стояла винтовка. Но он пока не делал никаких попыток воспользоваться ею. По-видимому, он предпочитал дожидаться дальнейшего развития событий.

Это серьезно встревожило меня. Ведь наша задача состояла в том, чтобы проникнуть в управляющий составом отсек целыми и невридимыми.

И вот мы наконец на крыше кабины, распластавшись как раз в том месте, где под нами раздвигались двери. Я свесился вниз с одной стороны, Хосе — с другой. Одновременно замахнувшись топориками, мы начали яростно колотить ими по толстым стеклам.

В принципе те были противоударными, но не настолько, чтобы выдержать столь неистовый натиск. Я ясно почувствовал, как окно поддалось, и достаточно крупный осколок вывалился вовнутрь.

Пока что все развивалось наилучшим образом. Но теперь предстояло решить весьма щекотливую проблему: спуститься на уровень двери и, просунув в проделанную дыру руку, запустить механизм, открывавший вход в кабину.

Я рассчетливо соскользнул ногами на ступеньки металлической лестницы вдоль порога. Успел, однако, предварительно засечь, что и Джо также провалился вниз. Все шло безупречно до тех пор, пока нас защищали металлические стенки: чтобы открыть стрельбу, Фрэнку требовалось сначала просунуть ружье через пробоину. Было совершенно ясно, что он и не подумает поступать таким образом, а предпочтет держаться посередине помещения и подстерегать момент, когда покажется чьято — моя или Хосе — рука. В конце концов время сейчас работало на него.

Длинная лента поезда втягивалась в сумеречную зону. Темнота ощутимо сгущалась. Колеса противно скрипели, издавая к тому же пронзительный металлический звук. Состав мелко вздрагивал, машина жалобно постанывала. Локомотив слегка раскачивало, поскольку он выгибался на поворотах при подъеме на довольно крутое взгорье. Собравшись, наконец, с духом и опасаясь наихудшего, я совсем было отважился на искованный бросок, но тут раздался выстрел. Я сообразил, что его можно объяснить только одним: Хосе проявил большую, чем я, дерзость и рванулся на приступ первым.

Неожиданно почувствовав бурный прилив энергии, я моментально ткнул рукой в дыру в безрассудной надежде, что оружие Фрэнка в этот момент все ещё повернуто в сторону моего коллеги Хосе.

Мне здорово помогло отменное знание расположения оборудования в кабине, и я мигом ухватился за нужный мне механизм. Повернув соответствующий рычажок, я тотчас же выдернул кисть обратно.

В ту же секунду поверх пробитого мною отверстия в стекло с визгом впилась пуля. Почти сразу же последовал второй выстрел.

Я торопливо, что было мочи, двинул в дверь плечом. Она шумно рухнула. А я очутился прямо перед Фрэнком, который чуть ли не в упор наставил ствол винтовки мне в грудь.

Я буквально вдавился спиной в стену кабины. Прекрасно понимая всю тщетность своей попытки, тем не менее, постарался ударить противника топориком и даже едва не задел его. Тот всетаки успел слегка отступить назад, что в итоге и спасло его.

Сквозь прозрачный, герметически закрывавший ему голову шлем я видел искаженные черты лица Фрэнка, плотно сжатые губы, неестественно блестевшие глаза. Когда он отшатнулся от моего замаха, то невольно опустил оружие вниз. Но придя в себя, тут же решительно вновь направил его на меня.

Я прекрасно видел, как напрягся его палец на спусковом крючке и, не раздумывая, молниеносно пульнул в него свой топорик. Он инстинктивно пригнулся, и рукоятка лишь слегка задела его за плечо.

В третий раз черный зрачок винтовки впился в меня. На этот раз Фрэнк целился в мою каску. Я в отчаянии подумал: "Оба мы в данный момент демонстрируем свою полную и органическую несостоятельность. Весь этот инцидент, сам факт прибытия индейца на Марс — разве это не наглядное доказательство нашей уязвимости на планете, где людям не хватает воздуха для нормального дыхания?" И все же я почему-то надеялся, что мне так или иначе удастся вдолбить Грею в голову эту истину.

Пока такого рода мысли вихрем проносились у меня в голове, я, осев и выгнув спину, рискнул одним прыжком перемахнуть через порог кабины. Оружейный ствол почти уткнулся мне в лицо. И вдруг Фрэнк зашатался, будто горький пьяница.

Во всяком случае мне так показалось.

Более всего меня поразило то, что предназначавшаяся мне пуля, взвизгнув, умчалась куда-то в темноту.

Как бы ниоткуда возник пожарный топорик и с грохотом свалился на пол помещения. И только тогда я наконец сообразил, что же произошло на самом деле. Это Хосе, стоя у второй двери, запустил им во Фрэнка. То ли ему повезло, то ли он был достаточно меток, но сфера, защищавшая голову нашего общего противника разлетелась вдребезги.

Фрэнк споткнулся, зашатался и непременно вывалился бы через открытую дверь, не схвати я его инстинктивно за руку и не удержи в кабине в самую последнюю секунду.

Пока я затаскивал его поглубже вовнутрь, закрывая одновременно за собой дверь, Хосе не двигался, прислонившись к противоположной стенке. Его левая рука повисла безжизненной плетью и сильно кровоточила. Цвет лица приобрел пепельный оттенок. И все же он сквозь силу растянул губы в улыбке, когда я волочил по полу обмякшее тело Фрэнка Грея к контрольной кабине. Я тешил себя надеждой спасти ему там жизнь, восстановив нормальное для людей давление. Теперь дело было за правосудием — дать оценку его криминальным действиям.

* * *

Я предложил соорудить город на высоте в пять тысяч метров с тем, чтобы некоторую часть года там жили бы наши дети. Мы предусмотрели всё и решили необходимые организационные проблемы, чтобы добиться успеха в наших начинаниях.

ИХ дети станут настоящими марсианами.

Любящие андроиды

Полиция примчалась на срочный вызов андроида, и карета скорой помощи увезла бесчувственное тело Аниты Коплэнд, принявшей слишком большую дозу снотворного.

Офицер полиции А.Саттер, заполняя отчет, отметил, что андроид, вызвавший полицию, по своему поведению был необычайно похож на человека. В отчете говорилось:

Когда они с напарником наконец закончили отчет, они в замешательстве посмотрели друг на друга.

— Ну-у… — протянул полицейский Дж. Блэк, — хотя вроде ничего незаконного в этом нет, но не очень-то красиво подсунуть жене вместо себя андроидного двойника и не поставить ее в известность.

Саттер обратился к андроиду:

— У нее есть родственники?

— Брат, — последовал ответ. — Но на него нельзя особо рассчитывать. Он считает свою сестру сумасшедшей.

— Вы знаете, как его найти? — не унимался Саттер.

— Да. Его зовут Дэн Тэйлер. Он физик и работает в государственном учреждении.

Затем андроид сообщил его адрес и номер телефона. Полицейский Блэк тут же набрал этот номер и застал Дэна на месте.

Войдя в гостиную дома своей сестры, Дэн увидел, что его ждут два полицейских и его шурин Питер Коплэнд.

Во всяком случае он решил, что это его шурин, и сказал:

— Привет, Питер.

Питер кивнул и ничего не ответил, только легкая циничная улыбка тронула его губы.

Один из полицейских подошел к Питеру и резко спросил его:

— Вы понимаете, что только что выдали себя за настоящего Питера Коплэнда?

— Я — Питер II, — последовал спокойный ответ. — Я запрограммирован на то, чтобы вести себя как Питер I. Я не могу выкинуть это из своей программы.

Вот это да! Первая настоящая зацепка.

Дэн замер, стараясь ничем не выдать своей радости от неожиданной удачи.

Уже больше года он занимался секретным проектом, и его задача была выяснить, что именно происходит среди андроидов.

А что-то происходило — и правительству об этом было известно. Но что?

Ни он, ни его начальники даже не подозревали, что существуют такие совершенные андроиды.

У обычных десятков миллионов андроидов были лицо, тело, конечности, искусственная плоть и кожа, совершенно не отличавшиеся по виду от настоящих. Но люди научились легко узнавать их по тому, как они двигались, стояли или поворачивались.

Этого андроида по таким признакам распознать было нельзя.

Дэн тут же мысленно окрестил их суперандроидами.

Разумеется, он исходил из того, что существо, находившееся перед ним, действительно было андроидом и под его внешностью человека скрывалась электронно-механическая структура.

— Что все это значит? — хорошо разыграв недоумение, спросил он.

После рассказа о случившемся на бледном лице Дэна проступили красные пятна, и он в ярости закричал:

— Кто-нибудь может мне сказать, где находится этот негодяй? Я ему мозги вышибу!

Андроид, стоявший у стены, подошел в Дэну и вежливо поинтересовался:

— Вы имеете в виду мужа Аниты Питера? Где находится именно он?

Андроид достал из кармана портмоне и вытащил оттуда визитную карточку.

— У меня имеется указание Питера никому не давать его адрес, но, естественно, полиция имеет право изменить эту установку.

Он протянул карточку полицейскому Саттеру. Дэн Тэйлер попытался перехватить ее, но Саттер не позволил ему это сделать.

— Только когда вы успокоитесь, мистер Тэйлер, — рассудительно произнес он.

Разыгрывая роль разъяренного брата, Дэн лихорадочно соображал. Наконец он выбрал линию поведения: он записал имена полицейских и номера их служебных телефонов, решив, что нажмет на нужные кнопки и одному из них поручат его сопровождать в предстоящие несколько дней.

Спрятав листок с записями в карман, Дэн повернулся к андроиду и сказал:

— Поскольку я — самый близкий родственник, а ты — ценная собственность, я думаю, что тебя следует убрать на хранение, пока все не закончится.

Двойник Питера вежливо поклонился.

— Мой футляр находится в подвале. Могу я показать вам, где именно?

Дэн принял меры предосторожности, пригласив полицейского Саттера сопровождать их. Через несколько минут они наблюдали, как андроид, щелкнув клавишей на пульте дистанционного управления, улегся в футляр, напоминавший по форме гроб.

Полицейский помог Дэну закрыть крышку. Затем Саттер отправился наверх, а Дэн еще задержался в подвале. Оставшись один, он достал миниатюрный приборчик из набора инструментов, который всегда носил с собой, и внимательно изучил его показания.

Как он и предполагал, суперандроид не был выключен и просто тихо лежал в футляре, выжидая.

Хмуро улыбаясь, Дэн вернулся в гостиную и, выйдя из дома вместе с полицейскими, запер за собою дверь Он прошел вместе с ними до полицейского комболета и дождался, пока они не исчезли в ночном небе. Затем, сев в свой комболет, он взмыл вверх, но тут же опустился ярдах в ста от дома сестры.

Примерно через час дверь дома открылась, и на пороге показался Питер. С помощью сверхчувствительных приборов, которыми был оснащен его комболет, Дэн опознал в фигуре мужчины андроида и, тщательно прицелившись, выстрелил из лучемета мощным разрядом энергии.

Подлетев к неподвижно лежавшей фигуре, Дэн остановился, втащил ее в комболет и тут же взмыл вверх.

Оставаясь в течение долгих ночных часов в комболете, припаркованном около госпиталя, где в реанимации лежала его сестра, Дэн по радио связался и переговорил со многими людьми, находившимися в самых разных местах. Примерно в полдень следующего дня в ответ на его очередной запрос дежурная по госпиталю вздохнула, набрала какой-то местный номер и показала на телефон, стоявший у нее на столе.

— Возьмите трубку. Ее психиатр сейчас поговорит с вами.

Дэн так и сделал. В трубке раздался мужской голос:

— Анита просила пока не пускать к ней никаких посетителей.

— Я ее брат.

— Она особенно просила, чтобы не пускали родственников.

Поскольку он был единственным близким ей человеком, не считая мужа, какой-то участок в глубине его мозга, ведавший родственными чувствами и связывавший его с Анитой невидимыми родственными узами с младенчества, напомнил о себе вспышкой праведного негодования. Однако, хотя эти узы уже и раньше истончались непониманием друг друга, Дэн постарался убедить себя, что Анита, скорее всего, действительно очень плохо себя чувствует и нуждается в уходе.

Он громко спросил:

— А когда, по вашему мнению…

— Она сказала, что позвонит сама.

Полицейский Саттер был приятно удивлен, когда вызвавший его инспектор Инграт сказал:

— Э-э, займитесь-ка этим делом, констебль, э-э, чтобы брат пострадавшей не выполнил своих угроз. Обязательно повидайтесь с этим прохвостом, э-э, Питером Коплэндом и предупредите о возможной опасности со стороны его шурина.

Саттер тут же позвонил по номеру, который ему дал андроид, и через несколько мгновений в трубке раздался мужской голос:

— Питер Коплэнд.

Выслушав рассказ полицейского, он сказал:

— Я думаю, что лучше всего будет встретиться нам с Дэном, чтобы он выслушал мои объяснения в вашем присутствии. Может быть, вы приедете с ним ко мне?

Дэн Тэйлер и Саттер вылетели вместе на фабрику Коплэнда, и, как только они прибыли, их тут же проводили в кабинет.

Позже Саттер так написал в отчете о своих впечатлениях:

Саттер подвинул к себе стул и приготовился, как он выразился в отчете, “быть посредником”.

Молчание нарушил Питер Коплэнд, который произнес примирительным тоном:

— Я очень рад, что ты пришел, Дэн. Я понимаю, что должен тебе все объяснить.

Питер продолжал:

— Очень трудно говорить с братом о его сестре, поскольку маловероятно, что он сможет понять, как безрассудно может вести себя женщина.

— Если мужчина и женщина не могут ужиться, им следует развестись, — хмуро отозвался Дэн. Питер хмыкнул и спросил:

— Ты что, шутишь?

По его словам, Анита, как писал Саттер в отчете, “была настоящей истеричкой, в буквальном смысле грозившей пустить себе пулю в лоб при малейшем намеке, что ее муж не выполнит в точности все ее прихоти”.

Среди фраз, которые Саттер записал дословно, были следующие:

— Она настаивала на том, чтобы я принадлежал ей и телом и душой. Ей нужен был не только я сам, но и моя тень. Она звонила мне в офис по десять раз на день. Едва я только собирался с мыслями, как раздавался очередной звонок. Однажды, когда она вызвала меня с важного совещания в третий раз подряд, я понял, что нужно что-то делать. Сначала я подумал об андроиде, который будет отвечать за меня по телефону каждый раз, когда она звонит. А остальное — ну-у, заменивший меня дома андроид — это было уже позже.

— Остальное, — сказал Дэн, — вообще не лезет ни в какие ворота.

— Но выслушай же меня…

Когда именно произошла подмена, Анита, как выяснилось позже, не имела ни малейшего представления.

Но тем не менее — жизнь наладилась.

Иногда ей хотелось разозлиться на Питера. Она уже начинала повышать голос, когда вдруг понимала, что вопреки ожиданиям Питер ей не перечит, не высказывает своих собственных суждений, соглашается со всеми ее планами и с готовностью потакает ей буквально во всем.

— Все, что только пожелает моя радость, — примирительно говорил он.

Однажды она вспылила из-за этой фразы:

— Ты говоришь со мной как с ребенком!

— Таким образом, — продолжал Питер, обращаясь к Дэну, — когда андроид сообщил мне об этом, я принял брошенный вызов. Вот тогда я решил быть безгранично гибким и запрограммировать робот на выполнение всех ее желаний. Мне даже самому стало интересно, как далеко могут зайти требования истерички к мужу.

Он помолчал. Его подергивающееся от волнения лицо выражало горечь.

— Ну почему, почему такая женщина досталась именно мне?

Взяв себя в руки, он продолжил:

— Чтобы решить эту конкретную проблему — ну, что Питер II пользуется одной и той же теперь уже подозрительной фразой, — я вспомнил строчку, то ли где-то прочитанную, то ли слышанную в какой-то пьесе: “Твое малейшее желание — для меня непреложный закон”. Позже я добавил еще три фразы, предоставив андроиду самому решать, какая из них будет наиболее подходящей для разных конкретных случаев. Эти фразы были следующими: “Ты всегда так интересно придумываешь”, “Так мы и сделаем”, “С удовольствием”. Больше всего меня поразило, что ни разу, ни единого разу ей не пришло в голову удивиться, что я сам никогда не выражал никаких желаний. Она ничуть не сомневалась в том, что все, что ей нравится, я воспринимал с восторгом. Питер I продолжал несколько удивленно:

— Если бы я рассказал вам все, что происходило в это время, вы бы мне не поверили. Она начала давать мне поручения, которые я должен был выполнить в течение дня — андроид едва успевал за день выполнить все, что она ему велела. Но — обратите внимание — она продолжала звонить мне в офис по десять раз на день, и все опять вернулось на круги своя. Я заказал еще одного андроида-двойника.

Питер Коплэнд поднялся с кресла и, подойдя к боковой двери, произнес:

— Питер III, выйдите, пожалуйста, к нам.

Из двери вышел его двойник и, поклонившись, произнес с легкой улыбкой:

— К вашим услугам, джентльмены.

Питер I сказал, обращаясь к андроиду:

— Расскажите мистеру Тэйлеру и мистеру Саттеру, в чем заключались ваши обязанности.

— В основном, — последовал ответ, — я просто находился в соседней комнате и отвечал на звонки миссис Коплэнд.

— Сколько времени в среднем отнимали у вас разговоры по телефону с миссис Коплэнд?

— От семи до семи с половиной часов в день.

— Сколько длится наш рабочий день? Я имею в виду, сколько времени мы должны провести в офисе?

— Семь с половиной часов, включая обеденный перерыв.

— Чем в это время занимался Питер II?

— Он ходил по магазинам, выполняя поручения миссис Коплэнд.

— Чем в это время занимался я?

— Вы в это время работали в офисе за исключением нескольких случаев, когда…

— Это неважно, — быстро прервал его Питер I.

— Очень хорошо, сэр, — ответил Питер III с понимающей улыбкой.

Дэн Тэйлер тут же вмешался:

— Я думаю, что это как раз очень важно. Теперь картина вырисовывается полностью. Здесь замешана другая женщина.

Питер I вздохнул.

— Хорошо, раз уж это выплыло наружу… Но это случилось много позже. Клянусь.

Это был момент, которого так долго ждал Дэн Тэйлер: то, что в Питере блокировалось на уровне сознания, могло найти выход под воздействием эмоций.

Он встал и зловеще произнес:

— Я больше не хочу слышать этого подонка!

— Ради бога, Дэн, — воскликнул Питер, — будь же благоразумен. Ведь ты же ученый! Я рассказал истинную правду!

— Откуда у тебя взялись эти андроиды? У меня есть знакомые с андроидами, но у тебя их целых два!

На лице Питера появилась жалкая улыбка.

— Каждый из них обошелся мне в восемнадцать тысяч долларов. Черт побери, они должны были быть именно такими. Я же рассказал, Дэн, что за проблемы я должен был решить.

— Но кто ими торгует?

— Не знаю… какая-то контора. Рекламный андроид приходит прямо на дом. Ты общаешься с ним, как с человеком, пока он не говорит, кто он на самом деле. Я сам сперва не поверил своим глазам.

— А с чего они взяли, что тебе нужен такой андроид? Мне почему-то никто их никогда не предлагал.

— Действительно, — задумался Питер. — Я не знаю, что на это сказать. Он просто появился как-то утром, и излишне говорить, как он был кстати. Вроде он что-то говорил о том, что это не очень законно. Наверное, раз ты работаешь на правительство, то они автоматически исключают тебя из списка потенциальных клиентов.

— А со вторым андроидом? — спросил Дэн. — Продавец что — опять заглянул нажданно-негаданно?

— Фактически — да. Он сказал, что явился для профилактики.

— А явился как раз, когда ты начал подумывать о втором?

— Именно.

— И ты никому об этом даже не намекал?

— Ты в своем уме? Кому?

Дэн понял, что Питер сказал все, что знал.

— О чем мы все время говорим? — закричал он. — И не думай, что тебе удастся увести разговор в сторону.

— Но ты сам увел его в сторону! — возразил Питер.

— Я поговорю с сестрой. А пока можешь чувствовать себя в безопасности, — резко сказал Дэн.

С этими словами он покинул кабинет, довольный тем, что ему удалось выяснить самое главное.

Саттер отметил в своем отчете:

В течение двух следующих дней Дэн, ожидая звонка от своей сестры, разобрал “убитого” андроида, а затем вновь собрал его и поместил в футляр в доме Питера.

Перед тем, как уйти, он установил скрытую видеокамеру, направив объектив на футляр и снабдив ее автоматическим устройством включения на случай, если кто-то появится возле футляра.

На утро третьего дня ему сообщили, что сестру выписали из госпиталя. Вне себя от злости он потребовал, чтобы его соединили с психиатром Аниты.

— Одну минуту, — отозвался женский голос.

Наступила пауза. Через некоторое время в трубке раздался уже знакомый мужской голос:

— Мне очень жаль. Доктор Шнайтер считает, что ему нечего сообщить вам.

— Черт бы его побрал! — взорвался Дэн. — Передайте этому Шнайтеру, что я выцежу из него всю кровь по капле за то, что он выпустил эту пациентку, не поставив меня в известность.

Он в ярости бросил трубку на рычаг.

Он тут же позвонил Саттеру, и его соединили по видеотелефону с констеблем, который в это время патрулировал один из районов города.

Дэн спросил:

— Это правда, что каждый должен немедленно сообщить полиции об изменении своего адреса и любая площадь, сдающаяся в наем, немедленно заносится в полицейский компьютер? И если это так, можете ли вы навести для меня справки?

Вопрос был чисто риторическим. Дэн прекрасно знал о существовании такой системы регистрации и мог получить всю нужную информацию у себя на работе. Но в данном случае ему было важно, чтобы его действия казались неофициальными. Случай с Анитой был его самой большой удачей за все время работы над полученным заданием.

Как он и ожидал, Саттер признал, что такая система существует и, учитывая обстоятельства, он мог бы выяснить все, что требовалось Дэну.

В течение следующих суток, по истечении которых инспектор Инграт подписал поданное Саттером прошение о выяснении адреса, Дэн безуспешно пытался разыскать сестру дома, в магазинах и других местах, где она могла появиться. По адресу, полученному от полиции, ее тоже не оказалось. Консьержка указанного полицией дома, однако, сказала:

— Она редко бывает у себя. Я бы поискала ее в соседнем баре.

На ее лице было написано осуждение.

Когда Дэн опустился на соседний стул, Анита нервно потягивала какой-то зеленоватый напиток. Сначала она его не заметила, но потом, почувствовав, что кто-то сидит рядом, спросила, не оборачиваясь:

— Вы сели рядом не просто так, а с какой-то целью?

Ее голос выдавал напряжение, а на лице был лихорадочный румянец. Она явно была не в себе и, судя по всему, сильно навеселе. Она даже не сознавала, с кем говорит.

Дэн Тэйлер молча кивнул: он боялся, что голос выдаст его. Он поверил всему, что рассказал Питер, и ему впервые стало по-настоящему жалко сестру.

Анита продолжала, по-прежнему глядя в сторону:

— Вы сели рядом, чтобы познакомится? Вам нужна женщина? Хорошо, я согласна.

Дэн не выдержал:

— Анита!

При звуке его голоса она повернулась, и ее глаза расширились. Она бросилась ему на шею.

— Боже мой, Дэн, — всхлипывала она. — Как мне тебя недоставало! Куда ты пропал?

Дав ей немного успокоиться, Дэн осторожно высвободился из объятий. Ему почему-то сразу пришли на ум слова Питера, что за одно — два предложения Анита всегда умудряется переложить свою вину на других.

Он вспомнил, как она отказалась от его посещений в больнице, ее неожиданный уход оттуда, ее исчезновение и как он ее искал. А теперь всю вину за то, что его не было рядом, чтобы успокоить ее, она возлагает именно на него.

До рассказа Питера он бы не задумался об этом всерьез. Он бы просто отмахнулся от ее претензий, как это было уже не раз и не два, когда она раздражала или злила его.

Он почувствовал, как у него начинает щемить сердце от жалости, но взял себя в руки, вспомнив, как Анита, его единственная сестра, предлагала себя постороннему. Любому. Абсолютно любому мужчине.

Он вспомнил, как она даже не взглянула в его сторону, как она сама изъявила готовность переспать, даже не поинтересовавшись, кем был этот мужчина и как он выглядел.

Эти воспоминания были для него как ушат холодной воды.

— Анита, тебе нужна помощь.

— Со мной все в порядке.

— Не дури! — грубо сказал он, пользуясь положением брата. — Тебе нужно поговорить с психиатром.

— Я уже говорила. С доктором Шнайтером. Он приятный коротышка. И тоже считает Питера подонком.

Ее слова напомнили Дэну о докторе, еще раз подтвердив, что он в нем не ошибся. Согласившись с ней, психиатр оградил ее от необходимости трезво оценивать свои поступки.

Значит, полагаться ему больше было не на кого. Значит, только он сам должен был привести ее в чувство. Что ж, так тому и быть.

Он рассказал Аните все, о чем ему поведал Питер. Когда он закончил, ее голубые глаза затуманили слезы, быстро сменившиеся колючим взглядом.

— Значит, ты тоже на его стороне? — всхлипнув, спросила она. — Значит, ты тоже против меня?

Дэн понял, что она не слышала и половины того, что он сказал.

— Послушай, — взмолился он, — возьмем хотя бы только одно из того, на что жаловался Питер. Это правда, что ты звонила ему на работу по десять, а то и больше раз на дню?

— Я вообще никогда ему не звонила, — разозлилась она. Слезы высохли, и ее глаза метали голубые молнии. — Я ненавижу его! Зачем мне звонить человеку, которого я ненавижу?

— Тогда ты его не ненавидела, — уточнил Дэн.

— Я всегда его ненавидела. Он мне никогда не нравился.

Дэн взглянул на нее. Ее глаза были опять небесно голубыми, но взгляд был пустым. Она его не слушала.

Он вспомнил андроида, которого разобрали в учебных целях на одном из занятий в колледже. Когда вынули блок базовой стабилизации, ответы андроида на разные вопросы стали только частично ассоциированными. Ответы Аниты были точно такими же.

Поглощенный этими мыслями, Дэн отвернулся. Прежде, чем он успел подумать, что делать дальше, она оставила его. Он увидел, как она торопливо пробирается между столиками. Вдруг она задержалась у одного из них, за которым сидел какой-то мужчина, вошедший совсем недавно.

Дэн с отвращением наблюдал, как она пыталась его подцепить.

Мужчина покачал головой. Она начала с ним спорить и пыталась сесть ему на колени. Он продолжал упираться, и она, неожиданно встав, быстро обошла весь бар и вернулась на свое место возле Дэна.

— У него появилась другая женщина? — спросила она, как будто никуда не отлучалась.

Поскольку Дэн не был связан никакими обещаниями Питеру, он ответил:

— Да.

— Я так и думала, — сказала она, и на ее лице появилось мстительное выражение. — Значит, так оно и есть.

— Но послушай… — попытался урезонить ее Дэн.

Он сделал беспомощный жест рукой и вдруг понял, что верит Питеру. Действительно, женщина у него наверняка появилась позже, но у Аниты все это каким-то образом перевернуто с ног на голову.

— Послушай, — хрипло сказал он. — Дело не в этом. Дело совсем в другом.

Он видел, что она его не слушала. На ее лице по-прежнему было выражение мстительности.

— А как насчет этих мужчин, которых ты пыталась подцепить?

— А-а, ты про этих… — Она пренебрежительно дернула точеным плечиком, отмахиваясь от его вопроса. — То, что делает женщина, не в счет. Женщины — всего лишь объекты.

Дэн решил, что наступил подходящий момент для его главного вопроса.

— Возможно, нам удастся выяснить, кто эта женщина, — сказал он. — Послушай, когда ты была с андроидом, выдававшим себя за Питера…

— Я не хочу об этом говорить!

— …вы ходили с ним в какое-нибудь место, показавшееся тебе очень странным?

Похоже, этот вопрос заставил ее задуматься.

— Только однажды, — наконец сказала она. — Это была очень странная улица.

— Что там было странного? — не унимался Дэн, чувствовавший, что это было самое главное, и опасавшийся, — что его идиотка-сестра так и не вспомнит.

— Ну-у, ты знаешь… — Анита неопределенно махнула рукой. — Я уже там была один раз на беседе.

— С кем? Что за беседа?

Анита в ответ зевнула, уцепилась руками за стойку и, положив на них голову, заснула.

К ним подошел бармен.

— Вам придется забрать ее отсюда. Мы не можем допустить, чтобы у нас находились такие пьяные клиенты.

— Помогите мне, — попросил Дэн.

Бармен с готовностью подставил плечо, и они вдвоем дотащили Аниту до комболета. Дэн приземлился на крыше дома, где жила Анита, отнес ее в комнату и уложил на кушетку.

Затем он ушел, глубоко задумавшись.

В три часа ночи у Дэна зазвонил телефон.

Он схватил трубку, но спросонья не сразу разобрал, что звонили из полицейского участка, в котором содержалась под стражей Анита.

— За что ее задержали? — закричал он в трубку.

— За попытку уничтожить андроида с помощью молотка.

— Я буду у вас через несколько минут! До участка он добрался очень быстро.

В приемную, где его просили подождать, вскоре доставили Аниту и андроида — двойника Питера. Вскоре Дэн знал все подробности случившегося.

Как выяснилось, андроид сам позвонил в полицию и заявил, что Анита пыталась уничтожить дорогостоящую собственность — его самого.

Андроид, назвавшийся Питером II, с достоинством произнес:

— Я лежал в футляре и почувствовал удар молотка по плечу. Я открыл глаза и увидел Аниту с занесенным для второго удара молотком над головой. Естественно, я отобрал у нее инструмент разрушения и немедленно позвонил в полицию.

Дэн забрал Аниту под залог и посадил в свой комболет По пути к дому, где она снимала комнату, он изредка посматривал на нее. Она лежала с закрытыми глазами и раскинув руки. Ее обмякшее тело казалось беспомощным, волосы были растрепаны, а одежда помята.

— Что случилось? — наконец хмуро поинтересовался он. — Как это все произошло?

Она очень долго не отвечала и наконец произнесла усталым голосом:

— Я за ним следила.

— За кем?

— За Питером, конечно.

Все это не имело никакого смысла.

— Ты знаешь, с кем он живет? — спросила Анита.

Дэну стало казаться, что еще немного, и он сам сойдет с ума.

— Зачем тебе было нужно следить за андроидом? — раздраженно спросил он. — По существующим законам робот не может быть виновен в преступлении, и совершенно неважно, с кем он живет.

Ответа он не дождался. Дэн оторвал взгляд от приборной доски, чтобы взглянуть на Аниту, и опешил.

Ее глаза были широко раскрыты. В них бушевала ярость.

— Ты что, братик? — злобно прошипела она. — Я говорю о Питере. Понятно?

Она взмахнула рукой и залепила ему пощечину. Как в детстве. Машина вильнула в сторону и едва не врезалась в какое-то здание. Дэн обхватил Аниту рукой за шею и крепко сдавил, не давая ей пошевелиться.

Сработало аварийное устройство, и комболет перешел на автоматический режим остановки движения.

На ярко освещенной пустынной улице было светло как днем. Брат с сестрой сидели, не шевелясь и не сводя друг с друга взгляда.

— Ладно, так с кем он живет? — спросил наконец Дэн.

— Со мной! С моим двойником-андроидом!

Злость Дэна куда-то испарилась. Он вспомнил, что говорил ему Саттер и как Питер отказался сообщить что-либо об этой женщине. Теперь все объяснилось. Дэн решил проявить терпение.

— Послушай, Анита, ведь ты не можешь ревновать к андроиду.

Анита сидела, не двигаясь, и в ярком искусственном свете ее глаза казались неестественно голубыми.

— Андроид, — замялся Дэн, — ну, ты понимаешь… это всего лишь андроид.

Ее красиво очерченные губы раздвинулись, четко выговаривая слова:

— Тогда зачем она должна быть похожей на меня? Это унизительно.

Дэну, вспомнившему ее поведение в баре, эти слова показались по меньшей мере не к месту.

— Но послушай, зачем же вымещать недовольство на Питере II с помощью молотка за то, что Питер I живет с Анитой II?

— Эх вы, мужчины! — с горечью отозвалась Анита. — Отвези меня домой.

Он так и поступил. Всю оставшуюся дорогу они молчали.

На следующее утро констебль Саттер, выполняя полученное задание, записал в рабочем блокноте:

Когда Саттер закончил отчет, на экране перед ним появилось лицо инспектора Инграта. Глядя на экрае, Саттер мысленно сделал в отчете следующую запись: “На маленьком экране у него был почти человеческий облик”.

— Э-э, Саттер.

— Да, сэр!

— Дело Коплэнда.

— Да, инспектор.

— У меня здесь, э-э, два отчета. В первом говорится, что Анита Коплэнд, э-э, была доставлена в полицейский участок за попытку уничтожить андроид, э-э, с помощью молотка.

Констеблю Саттеру стало почему-то неудобно, словно он должен был предвидеть нечто подобное и предотвратить нападение. Он сказал:

— Был ли брат поставлен в известность, инспектор?

— Да, — ответил Инграт. — Он освободил ее под залог еще ночью. Однако, мне кажется, что вам следует связаться с мистером Тэйлером прямо сейчас и условиться о новой встрече с настоящим Питером Коплэндом.

— Слушаюсь, сэр. А что во втором отчете?

— В нем говорится, что Анита Коплэнд снова оказалась в полицейском участке.

— А-а… Понял, сэр — снова в участке.

— Э-э, именно!

— В чем ее обвиняют?

— В нападении на андроида с молотком.

Видя полную растерянность на лице Саттера, инспектор Инграт торопливо добавил:

— Мне кажется, вам с мистером Тэйлером нужно разобраться, потому что неизвестно, был ли этот андроид тем же самым или уже другим. Так вы займетесь этим?

— Конечно, сэр.

Когда Саттер и Дэн Тэйлер вошли в полицейский участок, они увидели Аниту, сидевшую в углу на стуле. Дэн бросился к ней.

— Ты совсем уже сошла с ума! — закричал Дэн, — Что еще случилось на этот раз?

Голубые глаза смотрели на него в недоумении:

— Мы разве знакомы, сэр?

Дэн почувствовал, как по его спине побежали мурашки.

— Я… я… Анита, перестань валять дурака!

Констебль Саттер, изучавший отчеты, взял его за локоть:

— Одну минуту, мистер Тэйлер. Мне кажется, вы пришли к ошибочному выводу.

— Что?

Саттер обратился к Аните:

— Не могли бы вы описать нападение?

Сидевшая женщина спросила:

— Я должна встать?

— Нет, нет.

— Очень хорошо. Вскоре после того, как Питер ушел на работу, раздался звонок. Когда я открыла дверь, женщина, которая, видимо, являлась моим прототипом, бросилась на меня с молотком в руке. Естественно, я отняла у нее молоток и позвонила в полицию.

Дэн Тэйлер в изумлении уставился на точную копию своей сестры.

— Ты… Вы — другая женщина!

Он повернулся к Саттеру:

— Где моя сестра?

Саттер протянул ему отчет:

— Судя по этим бумагам — она под стражей.

В глазах Дэна блеснула надежда.

— Послушайте, констебль, — сказал он. — Это — первая хорошая новость. Она может помочь нам благополучно разрешить проблему.

— Каким образом?

— Прежде, чем я заберу Аниту, давайте съездим к Питеру I.

Питер был на работе и выслушал их с отсутствующим выражением лица. Наконец он сказал:

— Теперь я, кажется, понимаю, что творится в голове у этой женщины. И она во всем неправа. Дублирование ее физического облика в Аните II совсем не означает, что я по ней скучаю. Ни один человек в здравом рассудке не захочет связывать себя с Анитой. Она абсолютно невыносима. Вы должны заявить ей это совершенно определенно. Просто невыносима.

Дэн настаивал на своем и, как отметил Саттер в отчете, заявил:

— Питер, ты должен объяснить свое поведение.

Питер беспомощно развел руками.

— Все очень просто, — тихо сказал он. — Физически Анита всегда меня очень привлекала. Поэтому я заказал андроида, который внешне был бы ее точной копией, но во всем остальном вел бы себя как нормальная женщина.

Его глаза приобрели мечтательное выражение.

— Когда я возвращаюсь домой, она ждет меня. Анита II всегда заранее готовит мои шлепанцы и халат. На плите разогревается ужин и подается в самый нужный момент, причем без всяких истерик. После ужина я усаживаюсь с рюмкой коньяку, а она без скандалов моет посуду. Если мне хочется почитать или посмотреть телевизор, я так и делаю. И если я прихожу в спальню, когда она уже легла, это не вызывает никакого неудовольствия. В конце концов, я — нормальный мужчина в отличной физической форме и с соответствующими потребностями. И если я просыпаюсь ночью по три раза, то мне не приходится выслушивать жалоб на сонливость или усталость. Никогда.

Выражение его лица изменилось.

— А с чего, собственно, женщине быть усталой? Если ей дорог ее муж, она, естественно, должна накопить энергию за день, а не растрачивать ее днем на всякую ерунду. Все, что мне нужно — это нормальная жена, которая ведет себя соответствующим образом. Вот и вся правда, Дэн.

Он вздохнул, полез в карман и вытащил связку ключей. Сняв один из них, он протянул его Дэну.

— Я попрошу тебя проведать Питера II. Я что-то волнуюсь. Он вернулся в свой футляр, когда его отпустили прошлой ночью?

— А почему ты сам не хочешь это проверить? — спросил Дэн.

Питер покачал головой.

— Я туда — не ходок. У меня такое чувство, что если Анита продырявит меня из крупнокалиберного револьвера — а он у нее есть, — то это будет признано оправданным убийством.

Дэн взял ключ, и они с Саттером отправились в дом Коплэндов. Футляр был пуст.

Дэн осмотрел телекамеру. Пленка уже проявилась сама, и Дэн прильнул к глазку миниатюрного проектора, который он предусмотрительно захватил с собой. Он увидел, как со стороны лестницы показался маленький человек и подошел к футляру, в котором должен был находиться Питер II. Он там и был.

Человек наклонился, перевернул Питера II и спросил:

— Что случилось? Ты должен был доложить.

Питер II с достоинством вылез из футляра и ответил:

— Доктор Шнайтер, в моей программе ничего об этом нет.

Маленький человек нахмурился и внимательно взглянул на него:

— Расскажи мне все, что с тобой произошло, начиная с той самой ночи.

Питер II рассказал о приезде полиции и брата Аниты Коплэнд и о том, как Дэн поместил его в футляр. Единственное, что он запомнил, было то, как Анита ударила его молотком и он вызвал полицию.

Маленький человек задумался.

— Теоретически этот удар молотка мог повредить программу, но это никак не объясняет, почему ты не ушел сразу после того, как рассказал ей, кем являешься на самом деле, и дал снотворное. Лучше я тебя проверю сам.

Он так и сделал и через некоторое время вновь включил андроида. На этот раз на психиатре не было лица.

— Тот, кто в тебе копался, — сказал он, — был специалистом. Я перепрограммировал тебя на убийство этой женщины, и то же самое я сделаю с Питером III.

— Убить Аниту?

— Да. Я подозревал, что после того, как она не поддалась обработке и сбежала из госпиталя, мы окажемся в опасности. Я до сих пор не могу понять, как это случилось, но сейчас самым простым выходом является, — он пожал плечами, — ее смерть. Тебе нужно уйти сразу после меня, — закончил он.

С этими словами он повернулся и вышел. Через минуту за ним последовал Питер II.

Закончив просмотр, Дэн сказал Саттеру:

— В свое время мне не пришло в голову поинтересоваться, кто вызвал “скорую помощь”, чтобы отвезти сестру в госпиталь. Это были вы?

— Нет. Туда звонил сам андроид. А что?

Дэн ответил не сразу. Сейчас многое становилось ясным.

Около дюжины человек молча смотрели сделанную Дэном запись. Зажегся свет, но молчание продолжалось, и взгляды всех присутствующих, включая Дэна, были устремлены на аскетического вида мужчину лет сорока пяти. Его звали Эдвард Джаррис, и он был заместителем начальника Управления национальной безопасности.

После некоторого раздумья он выпрямился в кресле и покачал головой.

— Мы не можем этим воспользоваться, — сказал он, повернувшись к Дэну. — Отличная работа, но суд не признает такого доказательства.

Дэн молча ждал продолжения. Ему приходилось и раньше присутствовать на таких совещаниях, и он знал, что любое представленное здесь доказательство тщательно взвешивается и все эмоции уступают место юридической логике.

Джаррис продолжал, обращаясь к нему:

— Кто еще видел этих, как вы их называете, суперандроидов?

Дэн уже хотел ответить, что, кроме него, это были два офицера полиции Блэк и Саттер, а также Питер и Анита, но что-то в голосе Джарриса его остановило. Вместо этого он вежливо сказал:

— Возможно, мне лучше представить вам докладную записку об этом, сэр?

— Вы правы, — последовал ответ, — так будет лучше.

С этими словами заместитель начальника Управления национальной безопасности встал и вышел из зала заседания.

Непосредственный начальник Дэна тут же подошел к нему и восторженно пожал руку.

— Похоже, вы произвели на него большое впечатление, — сказал он. — Обычно Джарриса не интересуют такие детали.

Дэн поблагодарил его и, забрав из проекционной пленку с записью, вышел. Оказавшись на стоянке, он бегом бросился к своему комболету и только в воздухе почувствовал себя в безопасности.

Буквально через минуту раздался звонок его шефа.

— Послушай, Дэн, мистер Джаррис затребовал эту пленку, а механик сказал, что ты ее взял.

Дэн изобразил удивление.

— Она мне нужна, чтобы подготовить записку, — сказал он, — Я верну ее в это же время завтра.

— Хорошо, — с готовностью согласился ничего не подозревавший шеф. — Я так и доложу.

Дэн отключил связь и вытер со лба холодный пот. Он добрался до своего банка и положил пленку в свой личный сейф. После этого он связался с Саттером:

— Я отправляюсь в Центральный госпиталь. Вам лучше подстраховать меня.

— Хотите встретиться с Шнайтером? — Да.

— Как вы думаете, эти люди обо мне знают? — спросил Саттер.

— Знает только мой непосредственный начальник, — ответил Дэн. — Эти детали никого не интересовали, — он помолчал, — до недавнего времени.

Когда доктор Шнайтер вышел из своего кабинета, Дэн поравнялся с ним и, уперевшись дулом пистолета в его правую почку, сказал:

— Я — брат Аниты. Мне нужно с вами поговорить, даже если это будет ваш последний разговор.

Оказавшись в кабинете психиатра, Дэн прикинулся братом, которого очень беспокоит состояние сестры.

— Неужели вы не могли задержать ее подольше? — спросил он. — Неужели нет никакого закона, который предписывал бы особое отношение к потенциальным самоубийцам?

Психиатр покачал головой. От его первоначального испуга не осталось и следа, и он дружелюбно улыбнулся.

— Ее желание покончить с собой в первые минуты шока после того, что она узнала, вполне понятно. — Он продолжал улыбаться. — Но больше таких попыток не повторялось, разве не так?

И это было все, что доктор Шнайтер сообщил по собственной воле.

Так значит, эта женщина была неразборчива в связях? Статистика свидетельствовала, что со временем она снова привяжется к одному мужчине и на этом ее неразборчивость закончится. Дэна это беспокоило? Инфантильная реакция. Пора повзрослеть.

Рассудительный, хладнокровный, насмешливый — таким был внешне человек, несомненно игравший одну из ключевых ролей в тайном заговоре андроидов.

Дэна разбирало любопытство. Он хотел получше узнать психиатра, прежде чем переходить к главному.

Теперь этот момент настал.

Он поднял пистолет.

— Доктор, — сказал он, — мне надоело слушать весь этот вздор. У вас ровно пятнадцать секунд, чтобы начать говорить правду.

Наступила долгая пауза. Шнайтер побледнел, но его глаза оставались настороженными и холодными. Немного оправившись, он широко улыбнулся и развел руками.

— Что вы хотите знать?

— Зачем вы распорядились привезти мою сестру сюда? И не трудитесь отрицать. Я жду ответа!

На этот раз пауза была меньше.

— Несмотря на всю обработку, она начала выходить из-под контроля. Я хотел узнать почему.

— Какой она подверглась обработке?

— Три этапа. Полная андроидная симуляция.

— В чем проявился ее выход из-под контроля?

— Мы просто хотели использовать ее — как и многих других женщин — для того, чтобы заставить ее мужа купить дорогого андроида. Это — источник нашего финансирования. Но каким-то образом Анита вышла из-под контроля и стала представлять опасность.

— Опасность — чем именно?

— Поскольку мы не могли ее контролировать, мы не могли быть в ней уверены.

— Она знала, что должна была симулировать андроида и реагировать только на заданную программу?

— Обычно люди осознают это в момент обработки, но потом память об этом стирается. У нас были основания полагать, что Анита забыла не все. Как бы то ни было, мы не могли позволить себе рисковать.

— Вы выяснили, почему?

— Нет, она сбежала из госпиталя прежде, чем мне удалось решить эту проблему. У меня есть гипотеза… — Он вопросительно взглянул на Дэна.

— Я слушаю, — сказал Дэн.

— Единственное сравнение, которое мне приходит в голову, — сказал доктор Шнайтер, — это приступы безумия, которые наблюдались в не столь отдаленном прошлом в Азии, а до этого — среди рабов и других групп отверженных.

— Ну и? — спросил Дэн.

— Я полагаю, — продолжал доктор, — что определенные типы мятежных натур не следует подвергать андроидной симуляции. Их надо завоевывать на основе идеального.

Дэн не сводил глаз с психиатра.

— Какого идеального?

— Я — сторонник АДЖ, — тихо ответил Шнайтер с таким видом, будто это все объясняло.

Он глубоко вздохнул и добавил:

— Ваша борьба заранее обречена на поражение. Андроидами пользуются почти все — кто как прислугой, кто как телохранителем — сфера применения практически безгранична. Конечно, сейчас они приобретаются, как домашние животные или вещи, но следующим шагом будет приобретение с условием, что они будут отпущены на волю после того, как окажут услуг на сумму, затраченную на их приобретение.

Он пожал плечами.

— Надеюсь, вы понимаете, что после всего, что я вам сказал, вы не сможете покинуть это здание.

— Вам звонил Джаррис?

— Да, — просто ответил Шнайтер.

— Я не думаю, что у вас было время приготовиться.

— В этом госпитале людьми являются только врачи, все остальные — андроиды. Медсестры, обслуживающий персонал… Поняв, какими трудолюбивыми, никогда ни на что не жалующимися, надежными… вообще идеальными существами являются андроиды, я стал убежденным сторонником их гражданских прав.

— Я вам скажу, в чем моя сила, — сказал Дэн. — У меня есть, пленка.

— Действительно, это самая сильная ваша карта. Где она?

— Если со мной что-нибудь случится, — продолжал Дэн, — пленка попадет в руки противников АДЖ.

— А в чем ваша слабость? — Голос Шнайтера был по-прежнему ровным и невозмутимым.

— Совершенно очевидно, что Джаррис, являющийся тайным сторонником АДЖ, отстранит меня от этого дела. Зная это, я должен вам сказать, что причины моего появления здесь являются чисто личными, и я хочу предложить компромисс. Моя сестра…

— Да? — спросил доктор Шнайтер мягким голосом, — Так что ваша сестра?

— Я хочу, чтобы андроиды Питер II и Питер III были перепрограммированы, чтобы не убивать ее.

— Это будет сделано, — сказал психиатр.

Дэн посмотрел ему в глаза и сказал:

— Давайте сформулируем это так. Вы придумаете, как убедить меня, что выполните обещание — и на этом мы закроем вопрос. Я свяжусь с вами через двадцать четыре часа. А теперь, чтобы у вас не было возможности предпринять что-либо против меня прямо сейчас…

Он выстрелил три раза в человека напротив.

Пистолет был газовым, но внешне не отличался от обычного, стрелявшего пулями. Одного выстрела из газового пистолета было достаточно, чтобы под действием парализующего газа человек потерял сознание на несколько минут. Тело психиатра обмякло, и он медленно сполз с кресла.

Дэн вышел и быстро направился по коридору к лифтам.

Один из двух человек, вошедший с Дэном в лифт и оказавшийся рядом с панелью с кнопками этажей, повернулся к нему и вежливо спросил:

— Какой этаж, сэр?

Сжав в кармане рукоятку пистолета, Дэн ответил.

Он чувствовал опасность, поэтому решил во что бы то ни стало держаться настороже.

То, что он, один из руководителей правительственного расследования — заговора андроидов, оказался братом особы, подвергшейся манипуляции, было чистой случайностью. Еще большей случайностью было то, что этой особой оказалась Анита.

Тем не менее в результате этих случайностей он, специалист, познакомился с суперандроидами.

В поведенческом плане эти суперандроиды были запрограммированы вести себя как самые обычные люди; таким образом, Питер II и другие жили среди людей, ничем не выделяясь, а их истинная сущность была скрыта в силу тех или иных причин.

Этот заговор так и продолжал бы развиваться, не привлекая никакого внимания, если бы удалось уничтожить пленку с записью и избавиться от нескольких опасных свидетелей.

Среди этих свидетелей были два офицера полиции — Блэк и Саттер, Саттер уж наверняка, затем Анита и все сотрудники службы безопасности, видевшие пленку с записью, и, конечно, сам Дэн Тэйлер.

Его рассуждения были прерваны тем, что лифт остановился и двери распахнулись.

Он сделал шаг вперед и хотел выйти, но увидел, что прямо у лифта разворачивается комболет, загораживая ему проход. В этот момент два его спутника вышли из кабины и в мгновение ока схватили его за руки, не давая пошевелиться.

— Вы что? — только и успел вскрикнуть Дэн, как его засунули в распахнутую дверцу комболета.

Дверца захлопнулась, и комболет взмыл вверх.

Дэн оправился от неожиданности только несколько мгновений спустя и, попытавшись освободиться, выяснил, что он уже был прикован к креслу прочными стальными обручами, сжимавшими его запястья и лодыжки. Комболет был уже на высоте тысячи ста футов и летел на запад в автоматическом режиме.

Один из двух похитителей пересел в кресло пилота и перешел на ручной режим управления. Второй устроился прямо напротив Дэна и разглядывал его с легкой циничной улыбкой.

— Итак, вы все-таки попались.

Дэн, вспомнив детали похищения, ответил:

— Это было не так уж трудно.

— Что ж, — продолжал человек напротив, — теперь мы имеем возможность решить все свои проблемы. С помощью нескольких просвещенных людей андроиды отвоевывают планету у низшей расы. Но наши истинные возможности осознанно ограничиваются этой расой. Когда вы случайно столкнулись с андроидами нового типа, вроде меня и моего коллеги, — он кивнул на сидевшего за пультом, — вы стали — как только мы выяснили, кем вы являетесь, — проблемой. Единственное, что мешает нам уничтожить вас на месте, это пленка с записью, которая находится у вас. Мы вынуждены проявить, скажем, некоторую терпимость.

Дэн наконец обрел дар речи.

— Как далеко зашел ваш заговор? — спросил он.

Человек поднял руку. На его губах опять появилась циничная улыбка.

— У меня нет времени на подробности, — сказал он, посмотрев сквозь прозрачную стену кабины на лежавший внизу город. — Мы скоро уже будем у цели. Но коротко говоря, наша ближайшая цель — это изменить ситуацию на сто восемьдесят градусов, а именно: освободить андроидов от всех ограничений, наложенных на них, и, соответственно, наложить необходимые ограничения на людей.

Дэн не сдавался.

— Но чтобы у андроидов появилась такая цель, ее должны запрограммировать люди!

— Так сами считают все свободные андроиды, — последовал ответ. — Естественно, к такому выводу они пришли через процесс познания, но ведь и люди действуют точно так же.

— А как быть со способностью людей к творчеству? — спросил Дэн.

Андроид презрительно рассмеялся.

— Логические процессы были переложены на компьютеры, явившиеся предшественниками андроидов.

— Но программирование компьютеров осуществлялось людьми, — настаивал на своем Дэн.

— Какая разница, как все это началось? — последовал пренебрежительный ответ.

Андроид пожал плечами и продолжал:

— Мы осознаем, что на первом этапе переворота нам не избежать некоторых поражений. Но в конце концов тысячи, а затем миллионы из нас получат свободу, а люди будут влачить уготованное им существование. Вот тогда мы станем полными властелинами. Сейчас же мы хотим от вас всего две вещи. Во-первых, ваша сестра…

Дэн поперхнулся.

— Анита! А что же во-вторых?

— Увидите, — последовал ответ.

Андроид достал из кармана предмет, напоминавший шприц, и направил его в лицо Дэну. Из шприца вылетела тонкая струйка жидкости.

Сознание Дэн потерял не сразу, но первое, что он понял, придя в себя, это то, что он сидит.

Сначала он попытался освободиться, по-прежнему считая, что находится в комболете, но постепенно понял, что это не так.

Он действительно сидел и действительно находился в каком-то замкнутом пространстве.

Но это был не комболет.

И его никто не держал.

Перед ним было стекло. Перед ним, сзади, сверху, снизу и по бокам. Он был окружен стеклом.

Какая-то часть мозга фиксировала его отношение к происходящему: удивление, негодование, шок. Но это были какие-то отблески его чувств: скорее отражение его реакции, нежели сама реакция.

Время шло. Он понял еще одно: по ту сторону стекла были люди.

Люди, которых было невозможно различить. Стекло каким-то образом искажало их. Части тел или руки, мелькнувшее лицо или кусок одежды, которые было видно с его стороны в глазок.

Глазки были разной величины и формы. Некоторые были вертикальными, другие — горизонтальными, были и такие, что располагались под углом или вообще были изогнутыми. Несколько раз он ловил на себе взгляды, каждый раз разных глаз, но в каждом из них были интерес и любопытство.

В какой-то момент Дэну пришла в голову мысль: “Похоже, что я живу с замедленной скоростью”.

Он продолжал сидеть.

Он отказался от попытки оказывать физическое сопротивление, и его мозг, свободный для восприятия, сразу уловил, как в его голове раздались слова, как будто их произносил неизвестный мужской голос:

— Вы уже заметили, что сейчас вас настроили. Вы заметили это, не так ли? Скажите — да.

— Да, — сказал Дэн.

— Вы готовы к программированию? — спросил голос — Скажите — да.

Дэн повиновался.

— Очень хорошо, — сказал голос — Вы хотите, чтобы вас запрограммировали, не так ли? Скажите — да.

— Да, — сказал Дэн.

— Программирование, — сказал голос, — заключается в том, что вы получаете определенные команды относительно своего поведения и ответной реакции. Ваши реакция и поведение всегда и во всем будут подчиняться тем командам, которые заложены в программе. Вы согласны реагировать и вести себя в соответствии с заложенной программой? Скажите — да, я согласен.

— Да, я согласен, — сказал Дэн.

— Начальное программирование, — сказал голос, — очень простое. Вы должны встать. Встаньте!

Дэн встал.

— Сядьте!

Дэн сел.

— Видите, это очень просто, не так ли? Скажите — да, это просто.

— Да, это просто, — сказал Дэн.

— Отлично, — сказал голос — Ваша следующая программа — это встать и сделать два шага вперед, затем вернуться на два шага назад и сесть. Вы согласны это сделать, не так ли? Скажите — да.

— Да.

Вторая мысль, посетившая Дэна с тех пор, как он здесь оказался, была: “Сказать — нет”.

Но несмотря на внутреннее усилие не подчиниться команде, он встал, сделал два шага вперед, затем два шага назад и сел на место.

Время шло, и программирование продолжалось: он вставал, садился, ходил, поднимал предметы, опускал их, реагировал на команды устно или действием в зависимости от того, что от него требовал голос, продолжавший звучать, как ему казалось, прямо в голове.

— Теперь вы готовы, — произнес наконец голос, — покинуть комнату занятий.

Ему было приказано пойти прямо, никуда не сворачивая. Он так и сделал и дошел до стеклянной стены, которая при его приближении распахнулась. Он оказался в другой комнате, в которой за веревочным ограждением находилось несколько десятков людей, наблюдавших за ним. Когда он, повинуясь новой команде, стал обходить комнату вдоль ограждения, не переходя за него, наблюдавшие начали задавать вопросы, на которые отвечал невидимый голос. Судя по ответам, присутствующие принимали Дэна за человека, добровольно согласившегося на андроидную симуляцию.

“Но я не соглашался на симуляцию, — сказал Дэн. — Я не хочу быть как андроид”.

Он произнес это про себя.

Он был запрограммирован не говорить это вслух.

Он остановился в ожидании новой команды.

Люди начали расходиться. Некоторые вышли через центральную дверь, а остальные — через боковую.

Позади Дэна открылась дверь, на пороге стоял человек.

— Выйди в эту дверь! — Человек резким жестом указал направление. У него был тот же голос, что звучал в голове Дэна во время сеанса программирования.

Дэн вышел, как ему было указано, и очутился на странной улице.

Даже в том состоянии, в котором сейчас был Дэн, он сразу узнал эту улицу как место, о котором говорила Анита.

Улица, куда приходили роботы и где находилась штаб-квартира общества АДЖ — “АНДРОИДАМ — ДОСТОЙНУЮ ЖИЗНЬ”.

Общество располагало андроидами, которые передавались ему в качестве дара, оставлялись в наследство и приобретались на его собственные средства. На этой действительно странной улице располагался город в городе. Именно здесь “жили” свободные андроиды, предоставленные сами себе и не получавшие ни от кого указаний. АДЖ перепрограммировало их, заложив в основу их функционирования принципиальную возможность отказа от выключения извне.

Кроме того, их программы позволяли самостоятельно расширять сознание или, говоря иначе, самосовершенствоваться.

Дэн шел по улице, и его чувства были зажаты в навязанные во время программирования рамки, не подвластные его сознанию; даже его собственное прошлое представлялось ему весьма смутно.

Он увидел рекламу, обращенную к андроидам:

Он увидел театр, куда допускались только андроиды. Цена билетов была двойная, а пояснительная надпись гласила:

На рекламном щите был изображен карикатурный человечек, над которым возвышалась внушительная фигура андроида. Надпись гласила:

На другом плакате, где были изображены мужчина и женщина, было написано:

Откуда-то из глубины сознания к Дэну пришла мысль: когда-нибудь настанет день, в который все без исключения люди подвергнутся такой же обработке, что и он. Сначала — первая стадия, через которую он только что прошел, потом вторая и, наконец, третья, после которой наступает полная потеря индивидуальности и полное подчинение внешнему контролю. Во что превратится жизнь в этот день?

Он шел дальше, и эта мысль постепенно уходила из сознания.

Констебль Саттер записал в своем дневнике:

Через четыре часа, проведенных в полицейском комболете, Дэн пришел в себя. Он размышлял.

— Войска построены на поле боя, — сказал он. — Теперь секрет суперандроидов перестал быть тайной, и это — наша победа. Чтобы спасти сестру, я могу быть вынужден вернуть пленку, но пока я думаю, пусть она лучше побудет за решеткой.

Он покачал головой.

— Как-то странно сознавать, что сумасшедшая женщина находится в условиях, где она не может сделать ничего сумасшедшего. И все-таки, — он нахмурился, — лучше убедиться, что она по-прежнему там.

Саттер связался с полицейским участком.

— Да, — сказал он. — Она все еще там. Мое дежурство подходит к концу. Меня ждет жена…

На следующее утро Саттер увидел на своем дисплее три сообщения: 1) сестра Дэна Тэйлера по-прежнему находится в полиции; 2) Совет директоров АДЖ отрицает свою причастность к насильственной андроидной симуляции; немедленно уволенный управляющий находится под арестом; 3) на фронте Тэйлер-Коплэнд все кажется спокойным. Подпись: инспектор Инграт.

Последнее сообщение вызвало у Саттера большие сомнения, и он тут же попросил соединить его с квартирой Дэна Тэйлера.

Никто не отозвался.

Тогда он позвонил Питеру Коплэнду по его личному номеру.

Тоже никого.

Он направился на фабрику и настоял на том, чтобы его проводили в кабинет Коплэнда.

Никаких признаков Питера I.

Питера III в здании тоже не оказалось.

Он вылетел к Коплэндам.

Дома никого не было.

Футляр в подвале, где должен был находиться выключенный Питер II, тоже был пуст. Не было Питера II и в доме.

Следующим местом, куда направился Саттер, была квартира, где Питер I жил с Анитой II. На звонок никто не отвечал, а управляющий дома отказался впустить его без ордера.

Саттеру уже начало становиться не по себе, когда Дэн Тэйлер наконец позвонил ему сам:

— Я в полицейском участке и забираю Аниту. Приезжайте сюда.

— Но… — начал было Саттер, но сообразил, что Дэн уже повесил трубку.

В участке констебля проводили в какой-то кабинет. Дэн и Анита уже находились там. Дэн снял ее туфлю и, стянув чулок, начал копаться в щитке на ее пятке и настраивать какие-то миниатюрные рычажки.

Саттер замер от изумления и, понаблюдав какое-то время за манипуляциями Дэна, торопливо вошел в кабинет и закрыл за собою дверь. Он был слишком потрясен, чтобы записывать что-либо в журнал или хотя бы сделать соответствующие умозаключения.

Наконец он обрел дар речи.

— Значит… вчерашняя женщина была вашей сестрой?

— Я никого сегодня не мог разыскать, — ответил Дэн, — поэтому поспешил сюда.

— Я тоже никого не мог найти, — сказал Дэн.

Дэн подал предупредительный знак.

— Сейчас я ее включу.

Он закрыл пластинкой щиток на пятке, надел туфлю и придал ее телу ровное положение. Отступив немного назад, он достал из кармана какой-то предмет, похожий на пистолет, и, направив его на пятку, нажал курок.

Двойник Аниты повернулся и закончил фразу, которую собирался произнести в тот момент, когда его выключили.

— Да, я — андроид, который жил с настоящим Питером Коплэндом.

— Почему вы не сообщили об этом полиции вчера?

— Я не запрограммирована адекватно реагировать на ситуации, подобные той, что возникла вчера.

— А какая вчера была ситуация?

— Она выдала себя за андроида… за меня.

Дэн взглянул на Саттера и пожал плечами.

— Ну что? — спросил он.

— Зачем ей это понадобилось?

— Откуда мне знать, что происходит в голове этой женщины?

Мысли Саттера вернулись к событиям вчерашнего утра.

— Так значит, это была она?

Дэн ничего не ответил, но Саттер не унимался:

— Но ей это так здорово удалось. Что она задумала?

На этот раз Дэн ответил:

— Нам лучше отправиться туда, не теряя времени, и все выяснить.

— Туда — это куда?

Дэн многозначительно посмотрел на Аниту II и ответил:

— Мне кажется, нам следует организовать полицейский рейд, сославшись на то молчание, с которым мы столкнулись, пытаясь найти людей.

Только теперь констебль Саттер начал кое-что улавливать. Он почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Кое-кому грозила опасность.

— Э-э… — только и мог сказать он.

Он записал в своем воображаемом отчете:

“Иногда наступают моменты, когда любимое словечко инспектора Инграта кажется самым подходящим”.

На пути к квартире Питера I Саттер спросил:

— На что вы запрограммировали Аниту II?

— Слушаться в будущем только меня.

— Понятно, — сказал Саттер.

Они добрались до квартиры номер двенадцать, вернее, до места, откуда им был хорошо виден вход в квартиру Коплэнда. Просторный коридор упирался в богато украшенную входную дверь, обошедшуюся владельцам в кругленькую сумму.

Дэн свернул на боковую лестницу и провел Саттера к черному ходу. Достав из кармана небольшой прибор, он засунул два отходящих от него проводка в электронный замок. Чувствительная система обратной связи распознала заложенный код и, автоматически подав сигнал, бесшумно открыла замок.

Когда дверь распахнулась, констебль Саттер только удивленно вскинул брови. Оставив, однако, случившееся без комментариев, он на цыпочках проследовал за Дэном в квартиру.

Дэн подал ему знак, и Саттер тихо закрыл за собой дверь.

Они были в квартире.

Из прихожей вели три двери. Из-за одной, полуоткрытой, была видна кухня, вторая, находившаяся прямо напротив, вела, видимо, в ванную или в спальню.

Третья дверь тоже была слегка приоткрыта, всего на несколько дюймов, и из-за нее доносились приглушенные голоса. Дэн направился именно туда, и Саттер последовал за ним.

Дэн добрался до двери и, прижавшись к стене, осторожно заглянул в трехдюймовую щель.

Он увидел спины двух мужчин, похожих на Питера Коплэнда, и решил, что это были, скорее всего, Питер II и Питер III.

Один из мужчин сказал голосом Питера:

— Ты наверняка можешь помочь нам вытащить свою жену из полиции, чтобы мы могли убить ее.

— Идите к черту, — ответил Питер откуда-то из глубины комнаты.

— Или ты или она, — сказал андроид.

— Мы уже проходили это тысячу раз. Я уже ответил, что не буду этого делать.

— Или ты или она, — сказал андроид. Дэн понял, что здесь произошло.

Видимо, кто-то запрограммировал андроидов на то, что для человека самое ценное — жизнь. Этот программист забыл добавить, что бывают исключения. Что-нибудь вроде: если мать защищает свое дитя, или мужчина свою честь.

В результате андроиды оказались в тупике и ходили по кругу. Угроза — неожиданный ответ, на который они не были запрограммированы, опять угроза, и так до бесконечности. Дэн понял, что это продолжалось уже очень долго. Тысячу раз, как сказал Питер.

По крайней мере с раннего утра.

Питер тоже отвечал, как заведенный, видимо, сообразив, в чем тут дело.

Дэн почувствовал облегчение. Опасность, которую он предчувствовал, была реальной. Но, поскольку ситуация была тупиковой, им с Саттером оставалось только ждать, когда прибудет наряд полиции, вызванный констеблем. И не предпринимать ничего неожиданного.

Дэн почувствовал неожиданный приступ жалости к андроидам и их стремлению вырваться на свободу.

“В каком-то смысле я не против того, чтобы андроиды получили свободу”, — подумал он.

Но проблема была необычайно трудной, ибо андроидов нужно было заранее запрограммировать на все, что они делали или думали.

Два андроида, находившихся в комнате, даже не могли догадаться, что с ними была настоящая Анита.

Какие же у них были шансы на то, чтобы стать свободными?

Размышляя, он пытался разглядеть в узкую щель хотя бы часть ноги или руки Питера или Аниты, чтобы знать, где именно они находятся.

Стоит появиться полиции, эти андроиды, обладавшие молниеносной реакцией электронных автоматов, наверняка прибегнут к насилию, ибо стереотип ситуации, в которой они оказались, будет разрушен.

Дэн надеялся, что заложенная программа не позволит им убить Питера I.

Так где же все-таки находился Питер I?

Он наклонил голову, чтобы заглянуть в глубь комнаты, и неожиданно увидел Аниту.

Их взгляды встретились.

Ее зрачки расширились, и она встала.

— Пора обедать, — сказала она.

Она тут же исчезла из поля зрения Дэна, что было совсем просто, учитывая ограниченность его угла обзора.

Дэн выругался про себя, увидев, как Питер II и Питер III переглянулись.

— Обед! — сказали они одновременно. — Но он никогда не обедает дома!

Дэн лихорадочно размышлял, не переставая клясть на чем свет стоит свою сумасшедшую сестру. Он начал потихоньку пятиться от двери и вдруг услышал приглушенный возглас Саттера.

Дэн обернулся и увидел, что Саттер смотрит в сторону кухни. Он перевел свой взгляд и замер.

В дверном проеме стояла Анита.

В ее руке был пистолет.

— Отлично, — сказала она. — Вы оба — туда!

Она указала пистолетом на дверь в гостиную.

Дэн едва удержался, чтобы не накричать на сестру, но повиновался. Его послушание было вызвано тем, о чем, скорее всего, Анита и не догадывалась. Он знал, что в тот момент, когда андроиды выяснят, что это настоящая Анита, они, повинуясь заложенной программе, немедленно убьют ее.

Входя в комнату, он слышал за собой шаркающие шаги Саттера и стук высоких каблуков Аниты.

Он был слишком ошарашен случившимся, чтобы рассуждать здраво. Своим идиотским поступком его сестра моментально превратила находившуюся под контролем ситуацию в чрезвычайно опасную. И он ничего не мог с этим поделать.

Его усилия, как и Питера, были направлены на то, чтобы спасти ее. Как всегда, все пытались защитить Аниту, а она думала только о себе.

— Свяжите их! — раздался сзади ее голос.

Когда Питер II и Питер III мастерски с этим справились, она отдала такое же необъяснимое приказание:

— Вставьте им кляп!

Едва Питеры выполнили и это, она подняла пистолет и выстрелила. Два раза.

Оба андроида упали почти одновременно. Дэн машинально отметил, что в момент смерти они вели себя не как люди.

Не было никакой борьбы, никакого конвульсивного подергивания мышц, вызванного отчаянным цеплянием миллионов клеток и нервных окончаний за жизнь. Питер II и Питер III просто свалились, как какие-то неодушевленные предметы.

Сначала Анита развязала Дэна. Вытаскивая у него кляп, она яростно прошипела ему в ухо:

— Только попробуй ему сказать, что я не андроид… И пусть полицейский тоже держит язык за зубами!

Дэн начал кое-что понимать. Значит, все дело было именно в этом. Вся опасность, которой она их подвергла, была связана с выполнением каких-то планов, которые она строила в отношении своего мужа.

Вне себя от злости, Дэн освободил Саттера и шепотом передал ему полученное указание. Он смотрел, как Анита развязывала Питера I, и никак не мог заставить себя сосредоточиться на том, что означали ее слова.

Он узнал об этом позже.

Питер сказал, обращаясь к Аните:

— Дай мне пистолет.

Она отдала его, и какое-то время он в раздумье разглядывал оружие. О чем он думал, сказать было трудно, но он наконец засунул его в карман и произнес как ни в чем ни бывало:

— Я и не знал, что ты запрограммирована защищать своего владельца.

— Это именно так, — ответила Анита.

— А зачем было связывать и затыкать рот кляпом этим двоим? — Он указал на Дэна и Саттера.

— Так было проще отвлечь их внимание.

Прибывший с опозданием наряд полиции положил конец этим расспросам. Оба застреленных Питера, которых, разумеется, можно было починить и перепрограммировать, были с разрешения Питера I отправлены в офис Дэна.

Дэн почувствовал, что ему не хочется уезжать. Он задержался в дверях и, обернувшись, взглянул на свою красавицу-сестру и ее мужа. Его взгляд встретился с глазами Аниты. Они были полны бешенства.

“Убирайся, болван!” — Молчаливый приказ ее взгляда был более чем красноречив.

Дэн вышел.

Наступил следующий день.

Вскоре после обеда констебль Саттер приземлился на своем комболете на одной из стоянок Города андроидов и вскоре заметил приближающихся Дэна, Питера II, Питера III и Аниту II.

Во всяком случае позвонивший ему накануне Дэн сказал, что будет именно с ними. Он починил и перепрограммировал обоих андроидов-мужчин.

Они остановились, и Дэн громко сказал, обращаясь к женщине:

— Ну что ж, дорогая сестричка, раз я не могу тебя переубедить, тогда до свидания и желаю тебе всего самого лучшего.

Он протянул руку. Женщина проигнорировала его жест Она молча повернулась и пошла. Андроиды-мужчины последовали за ней.

Едва они скрылись из вида, Дэн сказал:

— Я почти уверен, что мне удалось убедить обоих Питеров, что эта женщина — Анита I. И если полицейскому налету на АДЖ действительно удалось уничтожить местную организацию, то по крайней мере в настоящий момент никто в городе не управляет суперандроидами.

— А зачем вам, чтобы они думали, что это ваша сестра? — спросил Саттер.

— Вчера поздно ночью мне позвонила Анита и передала свои указания. — Дэн рассмеялся и смущенно добавил: — У женщин свой взгляд на вещи, и она решила, что будет совсем неплохо, если я запрограммирую Аниту II чувствовать глубокую любовь к Питеру II и Питеру III и наоборот.

Он помолчал и добавил извиняющимся тоном:

— Насколько я могу судить, какая-то часть в маленькой головке моей сестры испытывает странное удовольствие от того, что Питер I будет считать, что Анита I живет с Питером II и Питером III, хотя на самом деле это, конечно, будет Анита II.

— Какой же смысл в этой странной затее? И зачем идти на поводу у своей сестры?

— Дело в том, — признался Дэн, — что она пригрозила уничтожить обоих андроидов-мужчин, а они мне могут еще понадобиться, чтобы довести дело до конца. После отстранения мистера Джарриса от должности и выдвижения обвинений против доктора Шнайтера все вроде бы обстоит благополучно, но кто знает…

— Как вы считаете, сознавала ли ваша сестра, что она была подвергнута андроидной симуляции?

— Нет.

— Но как же ей удалось выйти из-под контроля?

Дэн помолчал. Отчасти объяснение заключалось в том, что сказал доктор Шнайтер о “приступах безумия”. Но на самом деле все обстояло гораздо сложнее. Что-то в человеке в принципе противилось обращению в рабство.

Конечно, не во всех случаях. Если бы все было проделано тонко, на уровне конформизма… Когда большинству людей во все времена даже не приходило в голову, что это — форма рабства…

Но если наступал момент, когда человек ощущал принуждение, он начинал сопротивляться.

Эта мысль принесла Дэну успокоение. Люди выйдут победителями в этой борьбе андроидов за свободу. Особенно женщины, которые смертельной хваткой вцепляются в то, что считают своим.

Констебль тоже молчал. Он представил себе двух мужчин-андроидов Питеров, безумно влюбленных в женщину-андроида Аниту, тоже запрограммированную на глубокую любовь к ним, и то, как они бесконечно занимаются любовью.

Он услышал, как Дэн сказал:

— Вообще-то все это заставляет задуматься о том, в чем смысл жизни.

Саттер рассеянно кивнул.

— Только представьте себе, — продолжал Дэн, — женщину, которая всю оставшуюся жизнь будет притворяться запрограммированным андроидом. Я имею в виду свою сестру, которая сейчас живет с Питером.

— Да… — задумчиво отозвался Саттер.

Он представил себе Аниту и ее взаимоотношения с мужем и почувствовал легкую зависть, вспомнив, как ему стало трудно в последнее время с его собственной женой.

Они наконец добрались до полицейского комболета. На экране горел сигнал вызова.

— Минутку, — сказал Саттер, — звонит моя жена.

Он щелкнул тумблером, машинально отметив про себя, что это был десятый звонок с тех пор, как он заступил на дежурство, и обреченно сказал:

— Да, дорогая, ну конечно, я тебя люблю. Я тебе об этом сегодня говорил уже девять раз…

Ускользнувшее из рук чудо

Папка с документами, относящимися к делу, известному как Секрет-6, была тайно вывезена из Берлина в середине тысяча девятьсот сорок пятого года, когда этот город был занят русскими. Каким образом эти бумаги попали в США, это отдельная история, одна из самых драматичных во второй мировой войне. Время предавать ее огласке еще не наступило.

Необходимо подчеркнуть, что теперь, когда все документы по данному делу находятся в наших руках, соответствующие органы уже приступили к расследованию. Можно ожидать, что, когда будет построена одна из машин, многое существенно прояснится. Все немецкие образцы были уничтожены нацистами в начале тысяча девятьсот сорок пятого года.

Начались эти события в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, и все документы будут приводиться в хронологическом порядке, независимо от степени их важности. Но прежде всего интересно будет упомянуть о сообщении, которое появилось в газете “Нью-Йорк сан” в номере за двадцать пятое марта тысяча девятьсот сорок первого года на семнадцатой странице. В то время казалось, что эта заметка, хотя в ней говорилось о необычном явлении, не имеет большого значения. Вот, что было написано в газете:

Необходимо отметить, что Берлин на это событие никак не отреагировал ни тогда, ни когда-либо позже.

Вернемся же к началу истории, которая завершилась двадцать четвертого марта тысяча девятьсот сорок первого года.

10 апреля 1937 года

От секретаря Бюро физических проблем

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: 10731-127-С-6

1. Направляю вам доклад научной комиссии, рассматривавшей вопрос о профессоре Йоханне Кенрубе.

2. Как вы увидите, большинство членов комиссии активно выступают против выделения государственных средств на осуществление, как они выразились, “безумных” идей профессора. Они не согласны с тем, что цели, которые ставит перед собой профессор, достижимы, и полностью отвергают данное им теоретическое обоснование. Число, как они утверждают, — это функция, а не реальность, и на этом основывается вся современная физика.

3. Особое мнение, выраженное профессором Горетом, хотя и дает пищу для размышлений, может не приниматься во внимание, если учесть, что он, кстати, как и Кенрубе, и хорошо нам известный брат последнего, был в свое время членом Соцпартии.

4. Научная комиссия, принимая во внимание пожелание фюрера, чтобы все возможности достижения прогресса в науке изучались самым тщательным образом, и уважая мнение такого выдающегося ученого, как профессор Горет, предлагает разрешить Кенрубе продолжать работу над его изобретением, если он сможет получить средства для этого из других источников помимо государственных.

5. Если нет возражений со стороны Государственной тайной полиции, я согласен.

Г.Л.

Примечание автора:

Подпись Г.Л. оказалось трудно расшифровать. В то время секретари Бюро физических проблем часто менялись. Вероятнее всего, имеется в виду Готфрид Лессер, имевший скромную степень бакалавра и не пользовавшийся известностью в научных кругах. К тому времени он был уже членом нацистской партии со стажем и ее единственным экспертом по делам науки. Государственная тайная полиция — это, конечно, гестапо.

17 апреля 1937 года

Записка

От шефа отдела науки гестапо

Если Кенрубе сможет достать деньги, пусть действует. Гиммлер согласен при условии, если все будет под нашим строгим контролем.

К.Райсель

2 июня 1937 года

Копия

От начальника общего отдела Госбанка

В гестапо

На счет профессора Йоханна Кенрубе за последнее время поступили денежные средства на общую сумму в четыре миллиона пятьсот тысяч рейхсмарок. Для вашего сведения.

И.Плюп

11 июня 1937 года

Из гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: 10731-127-С-6

В ответ на вашу просьбу направляю вам донесение нашего осведомителя о поведении Й.Кенрубе после смерти его брата во время чистки в июне тысяча девятьсот тридцать четвертого года.

Вот показания свидетеля Питера Брауна:

“Я имел возможность непосредственно наблюдать реакцию профессора Кенрубе, когда он получил сообщение о казни своего брата. Профессор Кенрубе, худощавый, красивый человек, обычно бывает несколько бледен, но тут он буквально побагровел, а когда краска отхлынула, в лице его не осталось ни кровинки. Он стиснул руки, проговорил: “Они убили его!” — и с этими словами выбежал из комнаты.

Потом я увидел Кенрубе уже через несколько часов. Он шел по набережной с непокрытой головой, и было видно, что этот человек явно не в себе. Люди оглядывались на него, но он никого не замечал. Когда мы увиделись утром следующего дня, профессор, казалось, взял себя в руки. Он сказал мне тогда: “Питер, мы все должны платить за свои прошлые ошибки. Но вы знаете, что особенно трагично в смерти моего брата? Только неделю назад в Берлине он признался, что был неправ, выступая против национал-социалистов. Он убедился, что эта партия совершает великие дела. А я всегда был далек от политики. Наука захватила меня целиком и полностью””.

Как вы понимаете, ваше превосходительство, это очень похоже на стандартное высказывание человека, который хочет в выгодном для себя свете преподнести свой эмоциональный срыв. Хотя сам факт, что ему удалось взять себя в руки, по-видимому, означает, что обычные человеческие эмоции, такие, как любовь к брату, не затрагивают Кенрубе глубоко и не имеют для него большого значения. В июле тысяча девятьсот тридцать четвертого года профессор Кенрубе вернулся к работе в своих лабораториях и с тех пор все время упорно трудится.

Психологи, которые работают у нас, считают, что сейчас профессор, по-видимому, уже забыл, что у него когда-то был брат.

К.Райсель

Примечание в конце письма:

Я больше, чем когда-либо, убежден, что психологов слушать не стоит. Наш долг наблюдать за всеми без исключения родственниками каждого человека, жизнь которого принесена в жертву интересам государства. Если Кенрубе удастся достичь каких-нибудь интересных результатов, сообщите мне немедленно. Он непревзойденный гений в своей области. Необходимо принять все возможные меры предосторожности.

Гиммлер

24 октября 1937 года

От секретаря Бюро физических проблем

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу о профессоре Й.Кенрубе

Получено следующее сообщение от нашего агента № 17:

“Кенрубе снял старую крепость Грибе-Шлосс, которая выходит на Грибе-Крик, ручей, впадающий в Балтийское море. Эта средневековая крепость была построена в свое время на небольшом холме. Теперь этот холм практически сровнялся с поверхностью земли. Уже больше месяца мы приводим все в порядок и устанавливаем оборудование, чтобы здесь можно было жить и работать”.

Для вашего сведения: агент № 17 — выпускник физического факультета Боннского университета, одно время преподавал физику в Мюнхене. Профессор Кенрубе назначил его своим главным ассистентом из-за нехватки технического персонала.

Г.Л.

21 мая 1938 года

От шефа отдела науки гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: 10731-127-С-6

Гиммлер хочет знать, как продвигаются дела у Кенрубе. Почему так долго нет сведений? Что конкретно делает профессор и каковы его успехи? Ведь ваш агент посылает вам донесения?

К.Райсель

3 июня 1938 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу о профессоре Кенрубе

Мне передали ваше письмо от двадцать первого мая с.г. Направляю вам краткое изложение донесений нашего агента № 17, чтобы ввести вас в курс дела.

Уверяю вас, что мы внимательно следим за развитием событий, но пока не произошло ничего, что заслуживало бы особого внимания.

Краткое изложение донесений агента № 17:

Наш агент сообщает, что профессор Кенрубе поручил ему руководить сооружением машины, и, таким образом, он получает доступ ко всем планам и чертежам и будет принимать самое непосредственное участие в работе над машиной.

Когда сооружение машины будет завершено, она, как ожидается, полностью займет зал для приемов старого замка, так как надо свободно разместить вакуумные: трубки. Агент № 17 сообщает, что из лабораторий Кенрубе в замок были перевезены четыре электрических генератора, и теперь, когда вырабатываемый ими ток направляется по этим трубкам, полезная мощность возросла на девяносто четыре процента.

Агент также сообщает, что заказы на металлические части машины размещены в разных компаниях, но в связи с необходимостью обеспечивать нужды обороны поставки идут крайне медленно. Профессор Кенрубе считает, что, если дело будет продвигаться такими темпами, его изобретение увидит свет не раньше тысяча девятьсот сорок четвертого года.

Агент № 17, сам будучи ученым, увлекся идеями Кенрубе и настаивает, что этому проекту необходимо уделить первостепенное внимание, так как, если будет достигнут успех, Рейх получит неограниченный доступ к любым сырьевым материалам.

Он добавляет, что установил дружеские отношения с Кенрубе, который, скорее всего, не подозревает об его связи с Бюро физических проблем.

4 июня 1938 года

Из гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: 10731-127-С-6

Сырье! Почему мне не сообщили раньше, что Кенрубе собирается получать сырье? Как вы думаете, почему я заинтересовался этим делом вообще? Потому, что я знаю, что Кенрубе — гений, и все, что он делает, заслуживает самого пристального внимания. А здесь, кроме того, речь идет, как выясняется, о сырье! Вы что, с ума все там сошли или живете в каком-то нереальном мире?

Немедленно получите у профессора Кенрубе все планы, все математическое обоснование его работы и фотографии машины в том виде, в котором она сейчас находится. Пусть ваши ученые подготовят детальное сообщение для меня о том, какое именно сырье Кенрубе собирается получить и как. Методом трансмутации, или это что-либо другое?

Доведите до сведения Кенрубе, что он должен представить все требуемые материалы, иначе он больше ничего не получит. Если же он удовлетворит наши требования, в дальнейшем все его заказы будут исполняться быстрее. Кенрубе — не дурак. Он поймет ситуацию.

Что касается вашего агента № 17, я немедленно посылаю еще одного человека в качестве его телохранителя. Подумать только, “он установил дружеские отношения с Кенрубе”!

Гиммлер

28 июня 1938 года

Из гестапо

Секретарю Бюро физических проблем

По вопросу: Секрет-6

Получили ли вы отчет Кенрубе? Гиммлер хочет видеть его немедленно, как только он у вас появится.

К.Райсель

4 июля 1938 года

Из гестапо

Секретарю Бюро физических проблем

По вопросу: Секрет-6

Как насчет отчета Кенрубе? Может быть, вы недостаточно ясно понимаете важность этого вопроса? Нам недавно стало известно, что дед профессора Кенрубе в свое время задумал и осуществил очень сложный план мести человеку, которого он ненавидел, через много лет после того события, которое эту ненависть породило. Необходимо принять все возможные меры предосторожности, чтобы обеспечить безопасность машины и возможность создавать новые по ее образу и подобию. Пожалуйста, перешлите нам отчет Кенрубе, как только вы его получите.

К.Райсель

4 июля 1938 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу о профессоре Кенрубе

Отчет, о котором вы спрашивали, поступил к нам, и его полный текст вам отправлен. Как вы увидите, он очень тщательно и детально подготовлен, и я взял на себя смелость составить резюме сделанного нашими аналитиками заключения об этом отчете для того, чтобы вы могли скорее составить о нем впечатление.

Г.Л.

Резюме заключения аналитиков по отчету профессора Кенрубе о своем изобретении

Главный постулат теории Кенрубе заключается в том, что во Вселенной существуют два вида пространства — обычное и гиперпространство.

Только в обычном пространстве расстояния между планетными системами и между галактиками огромны. Природа вещей, единство материального мира требует, чтобы между единицами материи, например, между Землей и Вселенной в целом, существовала тесная связь, прочное сопряжение.

Кенрубе утверждает, что наличие гравитации не может полностью объяснить существующее в действительности совершенное равновесие, единство сложного организма, которое представляет собой Вселенная. А теория относительности, по его мнению, только уходит от вопроса, утверждая, что планеты вращаются вокруг своего Солнца потому, что им это легче, чем оторваться и улететь в глубины космоса.

Отсюда Кенрубе делает вывод, что вся материя во Вселенной связана воедино в сложной математически обоснованной структуре и что это единство предполагает существование гиперпространства.

Цель его изобретения заключается в том, чтобы перебросить мостик через гиперпространство между Землей и любой другой планетой. В результате не будет необходимости лететь на другую планету, чтобы добывать там, например, нефть. Машине достаточно будет просто обнаружить нефтеносный слой и внедриться в него; нефть польется из выходного отверстия, а у большой машины, которая сооружается в настоящее время, оно диаметром в три метра.

Поток нефти шириной в три метра со скоростью около тысячи двухсот двадцати метров в минуту будет означать примерно шестьсот тысяч тонн в час.

Подобным образом может вестись добыча других полезных ископаемых, достаточно будет только обнаружить их месторождения.

Необходимо отметить, что из всех известных ученых, изучавших отчет профессора Кенрубе, только профессор Горет утверждает, что ему понятны математические выкладки, доказывающие существование гиперпространства.

14 июля 1938 года

Копия

Текст беседы Г.Гиммлера с профессором Клейнбергом, председателем экспертной комиссии отдела науки гестапо, анализировавшей отчет профессора Йоханна Кенрубе

Вопрос: Вы изучили чертежи и математическое обоснование изобретения Кенрубе?

Ответ: Да.

Вопрос: И каков ваш вывод?

Ответ: Мы пришли к единодушному мнению, что здесь имеет место какой-то обман.

Вопрос: Это относится к чертежам или к математическим расчетам?

Ответ: И к тому, и к другому. Чертежи не дают полного представления о том, какой должна быть эта машина. Если ее построить в строгом соответствии с ними, машина будет выглядеть внушительно и будет вполне внушительно гудеть, но просто потому, что ток через электрическую цепь в вакууме проходит быстрее, прежде чем вернуться к своему источнику.

Вопрос: Я направил ваше заключение Кенрубе. По этому поводу он сказал, что вся современная физика электричества основывается на том, что те или иные заряды направляются через вакуум. Что вы на это скажете?

Ответ: В определенной степени это справедливо.

Вопрос: А математическое обоснование?

Ответ: Здесь мы можем говорить более конкретно. Со времен Декарта…

Вопрос: Давайте не будем ссылаться на иностранцев.

Ответ: Простите. Со времен Лейбница число считается функцией, переменной величиной. Кенрубе утверждает, что число — реально существующая данность. Нужно быть ученым, чтобы понять, насколько невероятна, невозможна, смехотворна, наконец, эта идея.

Комментарий Гиммлера:

Я не ученый и никаких выводов по поводу научности или антинаучности работы Кенрубе делать не берусь. Но нельзя исключать, что Кенрубе утаивает от нас какую-то информацию, и поэтому приказываю:

1. Приостановить все работы по сооружению главной машины.

2. Профессору Кенрубе срочно предоставить все условия и материалы для создания модели его машины на базе правительственных лабораторий в Дрездене. Только когда эта модель начнет действовать, будет дано разрешение возобновить работу над главной машиной.

3. Тем временем эксперты гестапо должны осмотреть машину в Грибе-Шлосс, а специалисты по строительству, если это будет признано необходимым, пусть укрепят здание. Оно могло быть повреждено опусканием холма, на котором стоит.

4. Обеспечить охрану Грибе-Шлосс агентами гестапо.

2 декабря 1938 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу о профессоре Кенрубе

Прилагаю краткое изложение донесений агента № 17

Для вашего сведения

Август Бюнен

Примечание автора:

Бюнен — партийный функционер, получивший образование в одной из двухгодичных нацистских научных школ, — сменил Г.Л. на посту секретаря Бюро физических проблем приблизительно в сентябре тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Дальнейшая судьба Лессера точно неизвестна. Известно, что он занимал довольно высокое положение в руководстве партии. Есть данные о том, что в ставке фюрера в Смоленске был бригадный генерал Г.Лессер. Если это один и тот же человек, а определенные основания предполагать это имеются, он погиб в первой битве под Москвой.

Краткое изложение донесений агента № 17:

1. Профессор Кенрубе упорно работает над созданием модели своей машины. Ни разу он не выразил сожаления по поводу того, что сооружение главной машины приостановлено. Очевидно, его вполне устраивает то объяснение, что правительство не может выделять на это средства и материалы, пока ценность его работы не будет доказана с помощью действующей модели.

2. Эта модель будет иметь выходное отверстие диаметром пятнадцать сантиметров, по сравнению с трехметровым в главной машине. Кенрубе намеревается использовать модель для перекачки жидкого сырья и считает, что можно будет существенно улучшить снабжение Рейха даже с помощью одной этой модели.

3. Машина начнет работать где-нибудь летом тысяча девятьсот тридцать девятого года. Мы все с нетерпением ждем этого момента.

7 февраля 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

В гестапо

По вопросу: Секрет-6

С согласия и при полном одобрении профессора Кенрубе приняты следующие меры предосторожности:

1. Процесс работы над машиной подробно описывается в дневнике, который ведется в трех экземплярах. Две копии ежедневно направляются в наше Бюро, а третью мы отсылаем вам.

2. Перед установкой отдельных узлов и деталей модели каждая часть фотографируется, и эти снимки хранятся в деле вместе с чертежами. Копии рассылаются так же, как указано выше.

3. Время от времени мы привлекаем независимых ученых к оценке работы Кенрубе. Во всех случаях они высказывают уважение к имени профессора и сомнения по поводу его теории и возможности ее практического воплощения.

Для вашего сведения.

Август Бюнен

1 марта 1939 года

От министра Рейха и Пруссии по делам науки

Господину Генриху Гиммлеру, гестапо

По вопросу о профессоре Кенрубе

Мне выпала честь, ваше превосходительство, проинформировать вас о том, что вчера было проведено испытание гениального изобретения господина профессора Йоханна Кенрубе, и результаты оказались поистине фантастическими.

Его машина внешне довольно непривлекательна, и, видимо, в дальнейшем придется улучшить ее дизайн, имея в виду также и большую ее мобильность. В своем настоящем виде она занимает целый этаж лабораторного корпуса и выглядит весьма неприглядно.

Наиболее удачно сделана контрольная панель, на которой размещено множество рукояток и приборов управления с разноцветными шкалами. Оператор с помощью целой системы зеркал может заглянуть в выходное отверстие машины, которое расположено справа от контрольной панели и направлено в сторону от нее. (Мне не нравятся такие термины, как “выходное отверстие”. Нам нужно будет подобрать названия для этой удивительной машины и ее частей, соответствующие ее великому предназначению.)

Когда Бюнен и я прибыли на место, профессор Кенрубе осматривал машину перед запуском, чтобы убедиться, что все в порядке и можно проводить испытания.

В одиннадцать сорок пять Кенрубе занял свое место у контрольной панели и произнес короткую речь, в которой объяснил, что сейчас он будет делать нечто похожее на настройку радио для приема сигналов той или иной радиостанции, после чего профессор приступил к соответствующим действиям.

Выясняется, что планеты всегда занимают в пространстве одно и то же место, которому соответствует определенное положение индикатора на шкале главного прибора. Это позволяет при желании попасть в нужное место на любой планете, и в дальнейшем вы убедитесь, как это важно.

Пробные манипуляции с машиной уже производились раньше, и профессор Кенрубе приступил к исследованию уже отобранных для эксперимента планет. Это было незабываемое зрелище.

Смотреть внутрь выходного отверстия машины диаметром пятнадцать сантиметров — все равно что рассматривать что-нибудь, глядя через незастекленное окно. Когда в действие будет введена главная машина, мы сможем входить и выходить через отверстие, диаметр которого три метра. Это будет великий момент!

Первая планета представляла собой пустынный, замерзший мир, тускло освещенный далеким красным солнцем. У нее, наверное, не было атмосферы, так как воздух из комнаты, в которой мы находились, со свистом стал вырываться в безвоздушное пространство этой застывшей планеты. Из отверстия потянуло мертвящим холодом, и мы быстро спустились в недра этой планеты.

То, что мы увидели, буквально потрясло всех. Эта планета оказалась просто сокровищницей металлов — золота, серебра, цинка, железа, олова. Их там тысячи миллионов тонн!

По предложению профессора Кенрубе я принял участие в практическом осуществлении эксперимента. Я надел пару тяжелых перчаток и взял лежавший в породе глинистого сланца золотой самородок. Он был таким холодным, что влага, содержавшаяся в воздухе комнаты, мгновенно сконденсировалась на нем толстым слоем изморози. Сколько же веков вымерзала эта планета, чтобы такой холод проник в самые ее глубины!

Вторая планета представила нашему взору огромное пространство, покрытое тропическими лесами и болотами, над которыми поднимались густые испарения. Такой, наверное, миллионы лет тому назад была Земля. Однако там мы не обнаружили никаких следов животной жизни — ни единого представителя фауны.

Третья, четвертая и пятая планеты были лишены каких бы то ни было признаков жизни вообще. Шестая планета напоминала Землю с ее зелеными лесами и цветущими равнинами, и именно там профессор Кенрубе и его ассистент (агент № 17) в ходе предварительных экспериментов нашли нефть. Когда я покидал лабораторный корпус, к отверстию был подведен заранее установленный трубопровод, по которому с колоссальной скоростью в тысячу пятьсот километров в час лился поток нефти.

Трубопровод непрерывно работает в течение суток, и, как мне стало известно, нефти за это время получено так много, что уже пришлось использовать под нефтехранилище огромный резервуар для воды в южном пригороде.

Возможно, нет необходимости идти на такие неудобства для того, чтобы создавать большие запасы нефти, когда ее источник можно использовать по желанию в любой момент. Но лично я не буду знать покоя до тех пор, пока не будет функционировать несколько таких машин одновременно. Лучше перестраховаться и иметь нефть, чем рассуждать логически, а потом предаваться сожалениям.

Я не могу себе представить, что может теперь нам помешать. Благодаря принятым нами мерам предосторожности вся документация, все планы и чертежи у нас тщательно собраны и хранятся в надежном месте. Конечно, необходимо сделать все возможное, чтобы о нашем секрете не узнали наши враги, и в этой связи я хотел бы попросить вас уделить этому вопросу самое серьезное внимание.

Огромные потенциальные возможности чудесной машины поражают воображение. Перспективы ее использования просто захватывают дух. Я. не сомкнул глаз всю ночь.

1 марта 1939 года

От шефа отдела уголовного розыска гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: Секрет-6

Будьте любезны немедленно сообщить нам имена всех ученых и других лиц, кому известно хотя бы что-нибудь о машине Кенрубе.

Рейнхард Гейдрих

Примечание автора:

Это тот самый импозантный, жестокий Гейдрих, который в тысяча девятьсот сорок первом году безжалостно подавил начинавшееся в Чехословакии восстание, который после того, как Гиммлер стал министром внутренних дел, сменил его на посту шефа гестапо и был впоследствии убит.

2 марта 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

Р.Гейдриху

По вопросу: Секрет-6

Список лиц, составленный по вашей просьбе, прилагается.

Август Бюнен

Комментарий Гиммлера:

Принимая во внимание важность данного дела, необходимо внести изменения в план мероприятий по обеспечению секретности, составленный несколько месяцев назад. К каждому из упомянутых в списке лиц нужно приставить не одного, а двух агентов. Остальные мероприятия могут проводиться в соответствии с ранее утвержденным планом за одним исключением: в том случае, если кто-то из вышеупомянутых лиц заподозрит слежку, я должен быть немедленно об этом проинформирован. Я готов объяснить любому из них суть дела в меру необходимости, чтобы не вызывать среди них ненужной нервозности. Важно, чтобы никому из них внезапно не пришло в голову из страха за собственную безопасность искать защиты у наших врагов.

Послано специальным курьером

Лично

От министра Рейха и Пруссии по делам науки

Господину Генриху Гиммлеру

По вопросу о профессоре Йоханне Кенрубе

Сегодня утром я проинформировал фюрера о машине Кенрубе. Эта новость его очень обрадовала и помогла преодолеть сомнения в вопросе с чехами. Принято решение об оккупации.

Для вашего сведения.

13 марта 1939 года

Из гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу о взрыве в Дрездене

Необходимо получить полное объяснение причин необычайно сильного взрыва машины Кенрубе. В Дрездене нужно создать следственную комиссию со всеми необходимыми полномочиями. Прошу информировать меня о ходе расследования ежедневно.

Ситуация сложилась крайне неприятная. Ваш агент № 17 исчез. Сам Кенрубе остался жив, что вызывает подозрения. Разумеется, о его аресте не может быть и речи; единственное, что мы можем сделать, — это принять меры к тому, чтобы исключить возможность повторения подобного в будущем. Гениальность изобретения Кенрубе уже доказана, поэтому мы не будем его трогать, пока не убедимся, что все находится под нашим контролем.

Держите меня в курсе дели постоянно.

Гиммлер

Отчет Августа Бюнена:

Когда я прибыл на место взрыва, я сразу заметил, что в стене пятого этажа зияет пустота, как будто какая-то невероятная сила выхватила, скорее даже вырезала, огромный круг поразительно правильной формы. Именно там находилась машина Кенрубе.

Рассмотрев края этого круглого отверстия, я убедился, что ни кирпич стены, ни обнажившаяся внутри сталь не носили никаких следов огня или воздействия высоких температур.

В результате предварительного опроса свидетелей удалось установить, что некоторое время назад возникла необходимость остановить нефтяной поток, так как не оставалось уже резервуаров, которые можно было приспособить под нефтехранилища.

Возглавлял работу с машиной агент № 17. Профессор Кенрубе в это время находился в Грибе-Шлосс, где сооружается главная машина.

Ниже следует отрывок из моей беседы с Якобом Шмидтом, сотрудником правительственной лаборатории, пользующимся нашим доверием.

Вопрос: Вы говорите, господин (агент № 17) взял кусок руды и подошел к окну, чтобы получше рассмотреть его на свету?

Ответ: Он подошел с ним к окну и стоял там, разглядывая его.

Вопрос: Значит, получилось так, что он при этом оказался как раз напротив выходного отверстия машины?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто еще там стоял?

Ответ: Добельман, Минстер, Фрейберг и Тусану.

Вопрос: Это все ваши коллеги?

Ответ: Да.

Вопрос: Что произошло дальше?

Ответ: Раздался громкий щелчок в машине, а потом страшный шум.

Вопрос: Находился ли кто-нибудь в это время у панели приборов?

Ответ: Нет.

Вопрос: Значит, машина в тот момент действовала автоматически?

Ответ: Да. Когда это произошло, мы все повернулись к машине.

Вопрос Все? И господин (агент № 17) тоже?

Ответ: Да, он резко оглянулся назад, как раз в тот момент, когда Минстер воскликнул, что в выходном отверстии показалось голубое свечение.

Вопрос: Голубое свечение? А что там было видно до этого?

Ответ: Почва одной планеты, которой мы дали номер 447-711-Вариант А-131-8. Это обозначает ее местоположение на главной шкале. Из ее почвенного слоя господин (агент № 17) взял образец рудной породы.

Вопрос: И тогда, откуда ни возьмись, появилось голубое свечение?

Ответ: Да. И в течение нескольких секунд мы все стояли в оцепенении, завороженные голубым светом и оглушающим шумом.

Вопрос: А потом?

Ответ: Это было ужасно. Из отверстия вырвалось пламя, такое яркое, что у меня заболели глаза, хотя я мог видеть только его отражение в зеркале над выходным отверстием. Не было ни малейшего ощущения тепла, но как стена, так и весь металл вокруг отверстия, оказались разрушенными.

Вопрос: А люди?

Ответ: Все пятеро исчезли.

18 марта 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу о взрыве в Дрездене

Прилагаю резюме отчета о расследовании, который мы только что получили. Полный текст отчета будет вам направлен, как только закончится его оформление.

Для вашего сведения.

Август Бюнен

Краткое изложение отчета следственной комиссии:

1. Комиссией установлено:

(А) Что взрыву предшествовал щелчок.

(Б) Что щелчок раздался в машине.

(В) Что машина оснащена автоматическими устройствами поиска полезных ископаемых.

2. Единственной причиной катастрофы оказался выброс голубого пламени.

3. Нет никакого теоретического объяснения происшедшему, во всяком случае такового не предлагалось.

Необходимо отметить, что самого Кенрубе для дачи показаний не вызывали.

4. Смерть господина (агент № 17) и его ассистентов была вызвана тем, что они оказались на пути голубого свечения.

5. Комиссия пришла к выводу, что машина могла взорваться в результате постороннего вмешательства и что щелчок, который предшествовал взрыву, мог быть вызван приведением в действие какого-нибудь автоматического устройства, заранее установленного в машине Других данных о том, что это диверсия, обнаружено не было, и ни один из присутствующих в комнате в то время не виноват в этом несчастном случае.

19 марта 1939 года

Копия

Для министра по делам науки

От майора X.Л.Губерхайта

Министру авиации

По вопросу о самолете типа У-88

Меня попросили описать обстоятельства гибели самолета, свидетелями которой оказались несколько тысяч солдат и офицеров под моим командованием.

Самолет У-88 под управлением пилота-курсанта Германа Кейслера находился над взлетно-посадочной полосой на высоте около ста пятидесяти метров, готовясь идти на снижение, когда внезапно возникла ослепительная вспышка яркого голубого света — и самолет исчез.

Трудно передать словами, насколько мощным был этот взрыв. Все небо и вся местность вокруг озарились ярчайшим голубым светом, в котором померкло даже солнце.

Звука взрыва мы не слышали. Никаких следов самолета найти потом не удалось. Время этого происшествия — приблизительно половина одиннадцатого утра тринадцатое марта.

Всю эту неделю среди курсантов царит атмосфера нервозности.

Для вашего сведения.

X.Л.Губерхайт

Майор, авиабаза четыреста семьдесят три

Примечание:

Ваше превосходительство, я хочу обратить ваше внимание на то, что время этого необычного происшествия совпадает со вспышкой голубого пламени в машине Кенрубе.

Я выяснил, что выходное отверстие машины было несколько наклонено вперед, так что луч, направленный под этим углом, оказался бы на высоте ста пятидесяти метров в районе данной авиабазы.

Что поразительно в данном случае — это то, что указанная авиабаза находится на расстоянии ста двадцати километров от Дрездена. Самые мощные орудия из когда-либо созданных едва ли в состоянии покрыть это расстояние, а невероятная мощь этого Голубого луча даже нисколько не уменьшилась. Он буквально разложил на атомы и металл, и человеческую плоть — все абсолютно.

Страшно подумать, что могло бы произойти, если бы это всепожирающее пламя было направлено на землю, а не в воздух.

Жду ваших срочных указаний, так как в данном случае, безусловно, перед нами оружие века.

Август Бюнен

19 марта 1939 года

От шефа отдела науки гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: Секрет-6

Внимательно изучив отчет следственной комиссии, мы были поражены тем, что не был допрошен профессор Кенрубе.

Хочу вас уверить, что мы не имеем ни малейшего намерения заискивать перед этим человеком. Он должен представить самые исчерпывающие объяснения происшедшему. Направьте господина Бюнена побеседовать с Кенрубе и дайте ему указания проявить предельную жесткость, если потребуется.

К.Райсель

21 марта 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу о взрыве в Дрездене

Согласно вашим указаниям я побеседовал с Кенрубе в Грибе-Шлосс.

Это была моя вторая встреча с ним. Первый раз мы виделись, когда я сопровождал его превосходительство министра по делам науки в Дрезден на демонстрацию модели машины. Считаю необходимым отметить, что внешность профессора Кенрубе разительным образом отличается от того образа, который складывается из описания, хранящегося в деле. Я представлял его себе сухощавым фанатиком с горящими безумным огнем глазами. Он высок, но далеко не сухощав, видимо, за последние годы он поправился, можно сказать, что это человек в теле. Выражение его лица спокойное, уверенное, держится он с достоинством. Впечатление, что это человек с высокоразвитым интеллектом, большой ученый, дополняет благородная седина в волосах.

Я не могу себе представить, что так может выглядеть какой-то безумец, замышляющий заговор против Рейха.

В начале нашей беседы профессор сделал поразительное заявление о реальности существования математики, и я был склонен думать, что он пытается найти причину происшедшего в своей непостижимой для простого смертного теории чисел.

Затем он стал рассуждать в более конкретном плане и заявил, что, по-видимому, это произошло в результате воздействия на планету, которую в то время исследовали при помощи машины, какой-либо крупной звезды. Тот оглушающий шум, который тогда послышался, профессор объясняет тем фактом, что воздух из лаборатории засасывался звездой и уничтожался.

Сама эта звезда, конечно, находится в состоянии внутреннего равновесия, и пока воздух, засасываемый из комнаты, не нарушил этого равновесия, никаких вспышек не наблюдалось.

(Я хотел бы отметить, что я лично склоняюсь к мысли, что все произошло как раз наоборот: то есть разрушение воздуха могло создать временное равновесие, как бы барьер, который препятствовал проникновению энергии неизвестного солнца в лабораторию. Но нас интересует объяснение Кенрубе, и я допускаю, что с точки зрения его математической теории выводы его вполне обоснованы. Я могу только привести аргументы профессора в том виде, как они были сформулированы им самим.)

Внезапно равновесие нарушилось. Затем, за один миг до того, как раздался взрыв, произошел выброс колоссальной энергии бело-голубого солнца.

Если бы самолет, который оказался в зоне действия луча, находился дальше, чем за сто двадцать километров от Дрездена, это не имело бы большого значения. Эта неизмеримой мощи энергия так же легко преодолела бы расстояние в двенадцать тысяч или в сто двадцать тысяч километров.

Полное отсутствие видимых признаков воздействия высоких температур не означает, что это не энергия Солнца. Температура в сорок миллионов градусов по Фаренгейту выходит далеко за рамки наших обыденных представлений.

Профессор Кенрубе далее сказал, что опасность, связанная с такими колоссальными источниками космической энергии, как звезды, не ускользнула от его внимания, и что в настоящее время он уже далеко продвинулся в математической разработке этой проблемы.

По его мнению, усилия, направленные на обуздание этой титанической энергии, необходимо отложить на более поздний период, и эксперименты должны проводиться на необитаемых планетах учеными, которые будут выходить в гиперпространство, теряя связь с Землей.

Август Бюнен

Комментарий Гиммлера:

Объяснение Кенрубе звучит убедительно. Мне представляется невероятным, чтобы он стал подвергать себя риску экспериментировать с такими силами, хотя нельзя отрицать тот факт, что выходное отверстие все-таки было слегка наклонено вперед. Это было не случайно. Его советы по поводу того, когда и как мы должны действовать с целью обуздать энергию космоса, можно проигнорировать. Источником опасности, насколько мне удалось понять, является мгновенный выброс энергии колоссальной мощности с последующим разрушением машины. Если бы в момент подобного выброса выходное отверстие было слегка наклонено в сторону Лондона или Нью-Йорка, потерю одной машины можно было бы считать вполне оправданными издержками.

Что касается прекрасной интеллектуальной внешности Кенрубе, я думаю, Бюнен позволил себе увлечься великим изобретением и перенес свое восхищение на изобретателя. Демократы Германии — не все безумцы, но как здесь, так и за границами Рейха они наши заклятые враги.

Мы должны постараться смягчить Кенрубе психологическими методами.

Я не могу забыть о том, что в настоящее время нет ни одной действующей модели машины Кенрубе. До тех пор, пока таковая не появится, все ученые в мире самого интеллектуального внешнего вида не убедят меня в том, что происшедшее было только несчастным случаем.

Ситуация складывается весьма серьезная, так как по отношению к чехам мы предприняли шаг с необратимыми последствиями, и война на Западе теперь неизбежна.

Гиммлер

1 мая 1939 года

От шефа отдела науки гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: Секрет-6

Фюрер согласился полностью реабилитировать Августа Кенрубе, брата профессора Йоханна Кенрубе. Хочу напомнить, что Август Кенрубе погиб во время июньской чистки тысяча девятьсот тридцать четвертого года. Теперь дело будет представлено так, что смерть его была трагической ошибкой и что на самом деле он был настоящим патриотом Германии.

Это мероприятие проводится в соответствии с нашим планом психологического воздействия на профессора Кенрубе.

К.Райсель

17 июня 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу о профессоре Кенрубе

В соответствии с нашим намерением дать Кенрубе осознать свою неразрывную связь с народом Германии я организовал его выступление на конгрессе математиков. Речь его, копию которой я прилагаю, была образцовой в том плане, что среди трех тысяч слов не нашлось ни одного, в котором можно было бы увидеть хотя бы намек на то, что он действительно думает по тому или иному вопросу. Как вы увидите, это сплошные общие места. Тем не менее я сомневаюсь, что он когда-либо получал такую овацию, как на этот раз. Убежден, что это не оставило его равнодушным.

Затем я сделал так, что его представили фрейлейн Ильзе Вебер.

Как вам известно, фрейлейн Ильзе — современная молодая женщина с университетским образованием, обладающая многими достоинствами. Перед Кенрубе она должна предстать как женщина, которая решила завести ребенка и хочет, чтобы его отцом стал человек высшего генетического типа, каким, безусловно, является профессор Кенрубе.

Мне трудно представить себе нормального мужчину, да и ненормального тоже, который мог бы устоять перед очарованием фрейлейн Вебер.

Август Бюнен

11 июля 1939 года

От шефа отдела науки гестапо

Секретарю Бюро физических проблем

По вопросу: Секрет-6

Не можете ли вы сказать, хотя бы приблизительно, когда машина Кенрубе будет готова к эксплуатации?

Как насчет тех, которые, как мы условились, будут сооружены без его ведома? Сейчас наступило время великих решений. Речь идет о таких делах, которые потрясут весь мир, и руководство хотело бы рассчитывать на использование гениального изобретения профессора Кенрубе.

Я прилагаю записку, которую получил от фюрера, и надеюсь, что мне нет необходимости подчеркивать неотложность данной проблемы.

Записка Адольфа Гитлера:

Возможно ли направить энергию машины Кенрубе на нашу собственную планету?

28 июля 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу: Секрет-6

Прилагаю записку Кенрубе, комментировать которую, как вы убедитесь, нет необходимости. Копия остается у нас.

Август Бюнен

Записка профессора Кенрубе:

Уважаемый господин Бюнен!

Ответ на ваш запрос безусловно положительный.

Принимая во внимание напряженную международную обстановку, хотел бы высказать следующие соображения по поводу того, как можно использовать мою машину в военных целях:

1. Любой военный корабль можно в самый критический момент сделать небоеспособным, выкачав нефть из его топливных резервуаров.

2. Таким же образом можно осушить вражеские запасы нефти там, где это необходимо. Можно также взорвать или поджечь склады с вооружениями и тому подобными вещами.

3. Войска, танки, грузовики и все остальные мобильные средства ведения войны можно перемещать в любую точку земного шара. Для этого нужно только навести выходное отверстие машины на избранное место назначения и пропустить через него войска и боевую технику. Вряд ли есть необходимость подчеркивать, что моя машина делает все существующие виды транспорта безнадежно устаревшими. Мое изобретение преобразит весь мир.

4. Возможно даже создание специальной машины, с помощью которой можно будет осушать топливные баки самолетов в воздухе во время полета.

5. Все вышесказанное — только некоторые из обширнейших возможностей использования моего изобретения. Потенциал его безграничен.

Комментарий в конце записки:

Эта машина открывает перед нами колоссальные перспективы. Теперь весь мир принадлежит нам. Кто будет в состоянии противостоять врагу, который внезапно появляется в самом центре Лондона, Нью-Йорка, на равнинах запада Америки, в горах Урала или Кавказа? Все наши противники будут повержены!

К.Райсель

Примечание Гиммлера:

Мой дорогой Райсель!

Ваш энтузиазм вполне понятен, но вы, кажется, забываете, что машина пока еще только сооружается. Меня беспокоит то, что наши надежды возносят нас так высоко. Какой страшной местью было бы заставить нас так воспарить, поверив в собственную неуязвимость, а потом сокрушить все одним ударом!

С каждым днем мы все более и более втягиваемся в то, что нельзя ни остановить, ни повернуть вспять. Именно сейчас принимаются решения, от которых будут зависеть судьбы мира. Когда же наконец будет завершена работа над машиной?

29 июля 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу: Секрет-6

Машина в Грибе-Шлосс будет закончена в феврале тысяча девятьсот сорок первого года. Без ведома Кенрубе одновременно с этим сооружается еще пять аналогичных машин. Все организовано так, что, когда он заказывает какое-нибудь устройство для главной машины, на заводе изготавливают дополнительно еще пять по тем же чертежам.

Кроме того, так же, в обстановке строжайшей секретности, по старым планам и чертежам профессора создается еще десяток моделей. Однако в силу того, что при их сооружении приходится пользоваться только чертежами и фотографиями, на это уйдет больше времени, чем на строительство более крупных машин.

Август Бюнен

2 августа 1939 года

От секретаря Бюро физических проблем

Господину Генриху Гиммлеру

По вопросу о профессоре Кенрубе

Только что я получил телеграмму от фрейлейн Ильзе Вебер с сообщением о том, что сегодня утром она и профессор Кенрубе сочетались законным браком и что к середине следующего лета профессор станет отцом семейства.

Август Бюнен

Комментарий Гиммлера:

Это действительно важная новость. Одним из аспектов данного дела, вызывавшим самые серьезные опасения, являлся тот факт, что Кенрубе был психологически свободен, не обременен семейными узами Теперь он наш. Он определил свое будущее.

Дополнительное примечание:

Я передал ваше сообщение фюреру и хочу информировать вас о принятии важнейшего решения: наша великая армия в конце этого месяца войдет в Польшу.

Г.

Из гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: Секрет-6

У меня возникли некоторые соображения по поводу фрейлейн Ильзе Вебер, теперь фрау Кенрубе. Известно, что у любой женщины, независимо от уровня развития ее интеллекта и политических убеждений, возникает эмоциональная и психологическая привязанность к человеку, который становится отцом ее детей. Я посоветовал бы вам назначить фрау Кенрубе на какой-нибудь важный пост в военной промышленности. Это позволит нам поддерживать на высоком уровне ее собственный патриотизм, и таким образом она сможет благотворно влиять на своего супруга. Такие вещи не стоит недооценивать.

Гиммлер

3 января 1940 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

Просматривая корреспонденцию, я обратил внимание на то, что не сообщил вам, что главным ассистентом Кенрубе вместо агента № 17 стал наш агент № 12.

Двенадцатый — выпускник Мюнхенского университета, затем он некоторое время работал в качестве технического эксперта Генерального штаба в Берлине.

По моему мнению, для наших целей он лучше агента № 17. Мне казалось, что между Семнадцатым и Кенрубе начали возникать дружеские чувства, как это бывает между учеными, занимающимися одной научной проблемой. Он начинал все больше сближаться с Кенрубе и находился в таком состоянии, когда подсознательно стремился защитить профессора от наших подозрений.

Ничего подобного не произойдет с Двенадцатым. Этот человек — до мозга костей практик. Между ним и Кенрубе нет и не может быть ничего общего.

Кенрубе воспринял назначение Двенадцатого с таким видом, как будто хотел сказать: “Да какая, собственно, разница, кого вы мне навязываете?” Он даже не потрудился скрыть свое отношение, и теперь уже абсолютно ясно, что ему известно, что эти люди — наши агенты.

Осознание того, что он находится под нашим наблюдением, должно остановить его от возможных попыток употребить наше доверие во зло, если только он не задумал нечто такое, перед чем будут бессильны все предпринятые нами меры предосторожности.

Август Бюнен

Примечание автора:

Большая часть писем, датируемых тысяча девятьсот сороковым годом, не представляет особого интереса. В основном это подробные отчеты о работах по сооружению главной машины. Исключение составляет, пожалуй, лишь следующий документ:

17 декабря 1940 года

От министра Рейха и Пруссии по делам науки

Господину Генриху Гиммлеру

По вопросу: Секрет-6

В Грибе-Шлосс, где заканчивается сооружение машины Кенрубе, проведены следующие работы:

1. Все помещения оборудованы стальными дверями.

2. Построено специальное помещение, целиком из стальных панелей, из которого при помощи системы зеркал можно наблюдать за выходным отверстием машины, не подвергаясь опасности.

3. Этот наблюдательный пункт находится в двадцати шагах от дороги, которая ведет вверх из долины.

4. Трубопровод из бетона для транспортировки нефти близок к завершению.

Август Бюнен

Примечание в конце письма:

Рейнхарду Гейдриху

Будьте любезны организовать для меня инспекционную поездку в Грибе-Шлосс. Это связано с намерением фюрера лично присутствовать на церемонии запуска машины.

В настоящее время планируется вторжение в Англию: помощью машины Кенрубе, видимо, в марте, во всяком случае, не позднее апреля. Принимая во внимание полную дезорганизацию обороны противника в результате внезапного появления огромного количества наших войск на территории всей страны, этот этап битвы за Европу к концу апреля должен быть завершен.

В мае начнется вторжение в Россию. Эта операция займет не больше двух месяцев. В июле-августе настанет черед Америки.

Гиммлер

31 января 1941 года

От секретаря Бюро физических проблем

Шефу отдела науки гестапо

По вопросу: Секрет-6

Завершить сооружение пяти дополнительных машин Кенрубе в одно время с главной машиной в Грибе-Шлосс не представляется возможным. Профессор внес определенные изменения в конструкцию, и наши инженеры не будут знать, как подсоединить новые элементы, пока они не изучат метод соединения, используемый Кенрубе.

Я лично задал профессору вопрос, что вызвало необходимость изменений в конструкции. Он ответил, что таким образом он ликвидирует слабые места, которые заметил в модели. Боюсь, что нам придется удовлетвориться этим объяснением и завершить сооружение дополнительных машин после официальной церемонии запуска главной машины, который, как планируется, должен состояться не позднее двадцатого марта. Задержка вызвана работами по изменению конструкции.

Если у вас есть какие-либо соображения, пожалуйста, сообщите мне. Эта задержка мне, безусловно, не нравится, но что в этой связи можно сделать, это уже другой вопрос.

Август Бюнен

3 февраля 1941 года

От шефа отдела науки гестапо

Секретарю Бюро физических проблем

По вопросу: Секрет-6

Гиммлер говорит, что делать ничего не надо. Вы принимаете необходимые меры предосторожности: ежедневные снимки машины и дневник в трех экземплярах, который ведет ваш агент № 12, по его мнению, вполне достаточны.

Состоялась встреча руководства, на которой очень подробно обсуждался этот вопрос и особенно меры предосторожности и возможные последствия в том случае, если окажется, что Кенрубе что-то против нас замышляет.

По мнению руководства, нами сделано все возможное для обеспечения безопасности, и наше усердие одобрено.

К.Райсель

18 февраля 1941 года

Из гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: Секрет-6

Мною только что получена информация, которой я спешу поделиться с вами. Надеюсь, она вас порадует так же, как и меня. Фрау Кенрубе, бывшая Ильзе Вебер, позвонила в родильное отделение больницы, чтобы зарезервировать за собой палату на седьмое мая. Это будет второй ребенок четы Кенрубе, еще один наш заложник.

К.Райсель

Копия

Записка:

Сегодня я посетил Грибе-Шлосс с инспекционной поездкой и остался вполне доволен результатами. Все идет по плану.

Гиммлер

14 марта 1941 года

От секретаря Бюро физических проблем

Господину Генриху Гиммлеру, гестапо

По вопросу: Секрет-6

Мне удалось выяснить причины изменений в конструкции машины, внесенных профессором Кенрубе. Надеюсь, эта информация вас успокоит. Первая причина, на мой взгляд, особой важности не представляет. Кенрубе ссылается на математические расчеты, лежащие в основе его изобретения, и заявляет, что он создал прибор, единственной функцией которого будет сводить на нет математическую реальность его расчетов. Звучит это все очень туманно, конечно, но он об этом говорил и раньше, поэтому я считаю нужным обратить на это ваше внимание.

Вторая причина заключается в том, что у машины теперь не одно выходное отверстие, а два. Дополнительное отверстие необходимо для фокусировки. Позвольте пояснить на примере.

Предположим, у нас в Берлине сотня грузовиков, которые мы хотим перебросить в Лондон. При старом методе работы машины все эти грузовики сначала пришлось бы транспортировать сюда, в Грибе-Шлосс, прежде чем отправить в Лондон.

Теперь же, при наличии двух выходных отверстий, в этом нет необходимости. Одно из них настраивается на Берлин, другое — на Лондон, и грузовики прямо из Берлина будут перенесены в Лондон.

Профессор Кенрубе прямо-таки предупреждает наши желания еще до того, как они возникают.

Август Бюнен

16 марта 1941 года

Из гестапо

Секретарю Бюро физических проблем

По вопросу: Секрет-6

Последнее предложение в вашем письме от четырнадцатого марта о том, что Кенрубе, кажется, предугадывает наши желания, меня очень обеспокоило, так как из этого логически вытекает вопрос, а не предугадывает ли он аналогичным образом и наши намерения?

Боюсь, что мы имеем дело с человеком, который, возможно, выше нас по интеллектуальному уровню. Передайте своему агенту, чтобы он немедленно дал нам знать, когда машина пройдет предварительные испытания. Нужно будет безотлагательно предпринять решительные действия.

Гиммлер

19 марта 1941 года

Расшифрованная телеграмма:

Машина Кенрубе прошла сегодня испытания. Результаты превосходные.

Агент № 12

Копия

Записка:

Господину Гиммлеру

Сообщаю вам, что профессор Кенрубе арестован и препровожден в штаб-квартиру гестапо в Берлине.

Р.Гейдрих

19 марта 1941 года

Расшифрованная телеграмма:

В соответствии с вашими указаниями по телефону сообщаю, что все автоматические устройства с машины Кенрубе сняты. Ни одно не носит следов вмешательства. Лично проверил работу машины. Она работала прекрасно.

Двенадцатый

Комментарий Гиммлера:

Считаю, что Кенрубе под охраной нужно вернуть в его лабораторию и ни под каким видом не допускать его к главной машине до того момента, когда будут захвачены Соединенные Штаты.

Таким образом будут перекрыты все возможности сорвать наши будущие операции с машиной. Единственный человек, представляющий в этом плане опасность, удален с места действия. После самой тщательной проверки мы убедились, что у него нет никаких автоматических приспособлений, при помощи которых он мог бы воздействовать на машину на расстоянии. Но даже если такая возможность и существует, в самом скором времени будет завершено создание пяти дополнительных крупных машин и десяти маленьких, а об их существовании профессор Кенрубе даже не подозревает.

Если что-нибудь теперь сорвется, значит, я не знаю, что такое тщательная разработка мероприятия.

21 марта 1941 года

Из гестапо

Секретарю Бюро физических проблем

По вопросу: Секрет-6

Бесполезно искать виновных. Единственное, что я хочу знать: что, черт возьми, произошло?

Гиммлер

22 марта 1941 года

От секретаря Бюро физических проблем

Господину Генриху Гиммлеру

По вопросу: Секрет-6

Ответ на ваш вопрос подготавливается. Плохо то, что все очевидцы происшедшего дают противоречивые показания, но надеюсь, что вскоре можно будет с определенной долей уверенности сказать, что же на самом деле случилось.

Ускорены работы по завершению создания дополнительных машин на основе имеющихся фотографий и планов. В результате мы должны получить возможность осуществить наши далеко идущие и грандиозные намерения.

Август Бюнен

23 марта 1941 года

Копия

Записка:

Из следственного изолятора гестапо

Агенты, которым было поручено охранять профессора Йоханна Кенрубе, — Гестнер, Луслих, Хайнгарде и Мюмер — сообщают, что профессор находился под строгим арестом в нашей штаб-квартире в Берлине до шести часов вечера двадцать первого марта. Ровно в шесть часов он внезапно исчез.

С.Дюнер

Примечание Гиммлера:

Кенрубе появился в Грибе-Шлосс раньше двух часов дня двадцать первого марта. Это полностью противоречит показаниям агентов. Возьмите этих негодяев под арест и пришлите их ко мне сегодня в восемь часов.

Копия

Допрос Г.Гиммлером агента Ф.Гестнера:

Вопрос: Ваше имя?

Ответ: Гестнер. Фриц Гестнер. Агент с…

Вопрос: Молчать! Если нам нужно будет знать, мы проверим по вашему досье.

Ответ: Слушаюсь.

Вопрос: Предупреждаю в последний раз. Отвечать только на мои вопросы.

Ответ: Слушаюсь, ваше превосходительство.

Вопрос: Значит, вы один из тех идиотов, которым поручили охранять Кенрубе?

Ответ: Да, я был одним из четырех охранников.

Вопрос: Отвечать, да или нет.

Ответ: Да.

Вопрос: Как вы его охраняли?

Ответ: По двое. Двое из нас в любое время находились в камере с профессором.

Вопрос: Почему не все четверо?

Ответ: Мы думали…

Вопрос: Они думали! Четыре человека были приставлены охранять Кенрубе, и вот результат! Клянусь богом, кому-то это дорого обойдется! Ладно, ответьте мне ясно на один вопрос: в камере с Кенрубе всегда находились двое из вас?

Ответ: Всегда двое.

Вопрос: Кто из вас был с Кенрубе, когда он исчез?

Ответ: Я. Я и Йоханн Луслих.

Вопрос: А, вы знаете его по имени. Старый дружок, видно?

Ответ: Нет.

Вопрос: Однако вы знали его раньше, не так ли?

Ответ: Когда нас послали охранять Кенрубе, я увидел его первый раз в жизни.

Вопрос: Молчать! Отвечайте, да или нет.

Ответ: Да.

Вопрос: Так, значит, вы признаете, что знали его.

Ответ: Нет, я имел в виду…

Вопрос: Послушайте, Гестнер, вы попали в серьезную историю. Ваши показания очень здорово смахивают на вранье. Говорите правду. Кто ваши сообщники?

Ответ: Какие сообщники?

Вопрос: Значит, это все дело только ваших рук?

Ответ: Нет!

Вопрос: Ложь! Гестнер, мы узнаем правду, если бы даже для этого пришлось выбить ее из вас.

Ответ: Я говорю правду, ваше превосходительство.

Вопрос: Молчать! Отвечать на вопросы! Когда, как вы утверждаете, исчез профессор Кенрубе?

Ответ: Около шести часов.

Вопрос: Да неужели? Ладно, оставим это пока. Что он делал перед тем, как исчез?

Ответ: Он разговаривал со мной и с Луслихом.

Вопрос: Кто вам разрешил разговаривать с арестованным?

Ответ: Он упомянул о том, что на официальной церемонии где-то должен произойти несчастный случай.

Вопрос: Что?

Ответ: Да, и я хотел попытаться выведать у него, что он имеет в виду, чтобы предупредить заранее.

Вопрос: А, вот мы и подбираемся к правде. Значит, вам известно об этом деле! Ну, послушаем, что вы там сочинили.

Ответ: Все подтвердит запись разговора на диктофоне.

Вопрос: А, диктофон, значит, был включен!

Ответ: Каждое слово записано.

Вопрос: Почему же вы не сказали мне об этом сразу?

Ответ: Вы не хотели слушать…

Вопрос: Молчать, идиот! Черт возьми, что за люди меня окружают! Ладно, оставим это: что именно делал Кенрубе в тот момент, когда исчез?

Ответ: Он сидел и… говорил.

Вопрос: Сидел? Вы готовы присягнуть в этом?

Ответ: Самому фюреру.

Вопрос: Он не вставал со стула? Не подходил к выходному отверстию машины?

Ответ: Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше превосходительство.

Вопрос: По крайней мере, делаете вид. Ну, пока это все. Вы останетесь под арестом. Не думайте, что мы с вами закончили. Это касается и остальных.

Примечание автора:

Гнев и беспомощность, которые в этой беседе продемонстрировал обычно спокойный и уверенный в себе Гиммлер, могут служить иллюстрацией того эффекта, который описанные события произвели на высшее руководство нацистской Германии. Можно представить себе, как среди взаимных обвинений и контробвинений они постепенно со всей ясностью осознали, какие трагические последствия будет для них иметь история с машиной профессора Кенрубе.

24 марта 1941 года

Из гестапо

Министру Рейха и Пруссии по делам науки

По вопросу: Секрет-6

Прилагаю расшифровку диктофонной записи рассказа профессора Кенрубе. Внимательное изучение этой записи вместе с тем, что он сказал в Грибе-Шлосс, может объяснить, какие цели он преследовал и что именно там произошло.

Жду вашего доклада в самом скором времени.

Гиммлер

Расшифровка диктофонной записи Р-679-423-1; рассказ профессора Кенрубе в камере № 26 21 марта 1941 года:

(Примечание: К — профессор Кенрубе, О — любой из охранников.)

К: Молодой человек, можно мне стакан воды?

О: Думаю, что это разрешается. Вот, возьмите.

К: Сейчас уже, наверное, шестой час.

О: Вам время знать необязательно.

К: Да, но, видите ли, дело в том, что я изобрел некую машину. И она будет вести себя самым неожиданным образом, когда начнет действовать по законам реально существующей математики в отличие от функциональной. Диктофон у вас включен?

О: Какой еще диктофон?

К: Молодой человек, пусть он будет включен. Я собираюсь говорить о своем изобретении, и ваши хозяева с вас шкуру спустят, если вы мои слова не запишете. Так включен диктофон или нет?

О: Думаю, да.

К: Хорошо. Возможно, я успею сказать, что хочу, а, может, и нет.

О: Не волнуйтесь. И не торопитесь. Все время ваше. Куда вы денетесь?

К: Эта мысль пришла мне в голову еще до того, как они убили моего брата во время чистки, но тогда я надеялся заставить их понять их заблуждения. Потом мной двигало чувство мести. Я ненавидел нацистов и их идеологию.

О: Да ну? Говорите, говорите.

К: После смерти брата я решил, что предложу нацистам свою машину, работающую в гиперпространстве, — самое грандиозное оружие, которое когда-либо было известно миру, а затем дам им понять, что управлять этой машиной могу только я, человек, понимающий непреложные законы, которым она подчиняется, и взаимодействующий с ней. И я должен при этом присутствовать непосредственно, находясь рядом. Таким образом я докажу свою незаменимость, и весь мир должен будет преобразиться в соответствии с моими представлениями.

О: У нас есть возможности заменять и самых незаменимых.

К: Ну, это все в прошлом. Я теперь знаю, что произойдет как со мной, так и с моим изобретением.

О: Да и я догадываюсь, что с вами может произойти. Вы уже наговорили достаточно, чтобы обеспечить себе место в концлагере.

К: После того, как я узнал, что должно произойти, моя главная задача упростилась. Я хотел завершить предварительную работу с машиной, и, естественно, мне пришлось это делать так, как позволяли условия при нынешнем режиме — прибегая к хитрости и обману. Я не опасался того, что в результате всех тщательно разработанных властями мер предосторожности им удастся заполучить машину. Нет, ни в этом году, ни при жизни нынешнего поколения, никогда. Машину просто не могут использовать люди с их уровнем мышления. Например, модель, которая…

О: Модель? О чем это вы?

К: Помолчите, пожалуйста. Я попытаюсь пояснее сформулировать сейчас то, что может показаться не совсем понятным. Причина, по которой модель работала прекрасно, состоит в том, что я взаимодействовал с ней и на интеллектуальном уровне и чисто физически. Даже после того, как я ушел, она продолжала выполнять задачу, которую я перед ней поставил, но когда господин (агент № 17) внес некоторые изменения, она начала воспринимать воздействие других сил. Несчастный случай…

О: Какой несчастный случай?

К: Вы можете помолчать или нет? Неужели вы не в состоянии понять, что то, что я сейчас говорю — это для блага будущих поколений. Я не хочу, чтобы мое изобретение было потеряно для человечества. Вся техническая, часть — это только полдела. Взаимодействие на интеллектуальном уровне — неотъемлемая часть процесса управления машиной. Даже господин (агент № 17), который начинал понимать и чувствовать машину, не смог удержать ее под своим контролем дольше часа. И, естественно, смерть его была неизбежна, даже если и выглядело все как несчастный случай.

О: Чья смерть?

К: Другими словами, все сводится к следующему. Мое изобретение — не для нынешней цивилизации, а для будущей, для того времени, когда человечество достигнет нового уровня развития, возраста зрелости. Так же, как современная наука не могла появиться в древнем Египте, потому что общество не было готово ее принять, так и в настоящее время нет условий для использования моей машины. Для этого нужно, чтобы изменилось мышление человека, глубинная структура восприятия им действительности. Ваши хозяева вскоре получат новые факты, подтверждающие то, что я сейчас говорю.

О: Подождите! Вы сказали, что что-то должно произойти. Что вы имели в виду?

К: Об этом я вам и толкую: я не знаю. Согласно теории вероятности, это не должна опять быть какая-нибудь звезда, но существует огромное множество других катастроф, которые могут произойти. Когда нарушается равновесие природных сил, даже представить себе невозможно, к каким ужасным последствиям это может привести.

О: Но что-то должно случиться?

К: Я думал, что к этому моменту уже что-то произойдет. Официальная церемония была назначена на половину второго. Конечно, это не имеет принципиального значения. Если не сегодня, так завтра.

О: Что? Вы хотите сказать, что несчастье должно произойти на какой-то официальной церемонии?

К: Да, и мое тело будет туда притянуто. Я…

О: Что… Боже мой! Он исчез!

(Общий шум, слов больше не слышно.)

25 марта 1941 года

От министра Рейха и Пруссии по делам науки

Господину Гиммлеру

По вопросу о разрушении Грибе-Шлосс

Отчет пока еще не готов. Так как вы на месте не присутствовали, я попросил журналиста, который сопровождал Гитлера (его фамилия Полерманн), описать то. что там произошло. Его рассказ прилагается без первой страницы.

Вы увидите, что в некоторых случаях проявляется его неосведомленность о ситуации в целом, что, естественно, неизбежно, но в основном, как мне представляется, события описаны так, как они и происходили в действительности.

Первая страница была случайно уничтожена, но, как вы убедитесь, это было только самое начало.

Для вашего сведения.

Описание событий в Грибе-Шлосс журналистом Полерманном:

…Первая планета появилась в поле зрения, как я понял, неожиданно, так как господин (Двенадцатый) начал спешно передвигать какие-то рычажки на контрольной панели.

Это, видимо, его не удовлетворило, тогда он подключил телефон к розетке, установленной где-то в его странном на вид асбестовом костюме, и таким образом установил связь с министром по делам науки, который находился вместе с нами в стальной наблюдательной камере. Я услышал, как министр ответил: “Ночь! Ну, наверное, ничего удивительного нет в том, что когда-то на других планетах бывает ночь. Вы не уверены, что это та самая планета? Да, в темноте, конечно, трудно ориентироваться”.

И это действительно было так. В зеркале, в котором нам было видно выходное отверстие, тянулся блекло-серый унылый пейзаж, в нем было что-то ненастоящее, как в мире застывших зловещих теней.

Глядя на это бесстрастное безмолвие, мы все внезапно почувствовали, что на нас повеяло холодом вечности от этой заброшенной где-то в глубинах Вселенной планеты. Это было напоминание о том, что в безбрежных просторах космоса жизнь еще теплится, разбросанная крошечными крупинками света в мире мрака. Господин (Двенадцатый) повернул еще какую-то рукоятку, и мы спустились в недра планеты.

Вспыхнул свет прожектора, и по мере нашего продвижения в глубь планеты красная земля сменилась слоем глины, который в свою очередь уступил место твердым скальным породам.

Ассистент господина (Двенадцатого) при помощи специального устройства отделил кусок породы и стал подносить его к окошку из огнеупорного стекла в стальной наблюдательной камере, очевидно, чтобы показать его фюреру. Внезапно он исчез.

Все замерли, растерялись и замолчали. Господин (Двенадцатый) поспешно включил свой телефон, и последовал короткий разговор, в котором принял участие фюрер. Было решено, что допущена ошибка, не следовало осматривать планету, которая с самого начала вызывала определенные сомнения, и что несчастье произошло потому, что взяли кусок породы.

Поэтому было принято решение ни к чему больше не прикасаться. Фюрер выразил сожаление, что отважного исследователя постигла такая трагическая участь.

Мы снова заняли свои места, чтобы продолжать наблюдение, но атмосфера стала напряженной. Какой чудовищной силой обладала эта необыкновенная машина! Стоило только человеку дотронуться до куска породы в гиперпространстве, и в одну долю секунды он был выхвачен из нашего, обычного пространства, неотвратимо и безвозвратно исчезнув из жизни!

На второй планете тоже царила темнота. На первый взгляд она показалась такой же пустынной, как и предыдущая, но вдруг на фоне возвышавшейся на горизонте горы появились и стали приближаться огни города На одно мгновение перед нами возникли залитые светом улицы, потом изображение померкло и пропало. Огромная черная гора на горизонте дрогнула и тоже исчезла. На том месте, где был блистательно-завораживающий город, остались черная ночь и пустой, безлюдный берег моря.

К тому моменту всем уже стало ясно, что события развиваются не по плану. Господин (Двенадцатый) еще раз связался по телефону с министром науки, который, повернувшись к фюреру, сказал: “Он утверждает, что не в состоянии контролировать ситуацию. Машина как будто сопротивляется всем его усилиям, и, по-видимому, попасть на те планеты, которые он специально выбрал, чтобы показать вам, не удастся”.

После небольшого обмена мнениями эксперимент решено было продолжать, так как, хотя вторая планета и реагировала на наше вторжение необычно, но опасности, по-видимому, никакой не было. В этот момент где-то в машине раздался довольно громкий щелчок. Хотя мы еще этого не знали, но это было начало конца.

Меня поразил этот щелчок, звук этот был необычным. Было такое впечатление, что где-то лопнула преграда, сдерживавшая огромную массу энергии, готовую все смести на своем пути.

Тревога, охватившая всех присутствующих, усиливалась с каждым мгновением. Господин (Двенадцатый) торопливо крутил что-то на контрольной панели, но изображение не менялось. Это по-прежнему была та планета, на которой мы видели освещенный яркими огнями ночной город. Перед нами неподвижно застыл берег далекого моря, на воде которого дрожали блики не видимой нам луны. И вдруг…

В выходном отверстии машины показалась какая-то фигура. Сейчас мне трудно вспомнить все те чувства, которые вызвало у меня появление таинственного создания. Мелькнула даже мысль, что перед нами суперчеловек из гиперпространства, который, чтобы положить конец нашему вторжению, решил уничтожить нас. Кто-то из ассистентов, не растерявшись, направил на него луч прожектора, и стало видно, что, по крайней мере, внешне, это был обычный человек — высокий, крепкого сложения, со спокойным красивым лицом.

Кто-то из стоящих рядом со мной людей воскликнул: “Как, это же профессор Кенрубе!”

Для большинства находившихся в Грибе-Шлосс людей все, наверное, стало в эту минуту ясно. Я, однако, узнал только потом, что Кенрубе один из создателей машины, который оказался предателем. Его подозревали в уничтожении предыдущей машины, но так как никаких явных доказательств его вины не обнаружили, то подозрения против него были признаны недостаточными для отстранения его от работы с машиной, и он продолжал делать свое черное дело.

Несколько дней назад подозрения против Кенрубе возникли снова, и на этот раз он был изолирован и содержался под стражей. Каким-то непонятным образом ему, очевидно, удалось ускользнуть, и сейчас он появился в Грибе-Шлосс, чтобы убедиться, что его подрывные действия не пропали даром. И этот человек стоял сейчас перед нами, спокойный и невозмутимый. Мне казалось, нужно было запретить ему говорить, но руководство, видимо, решило, что если дать ему высказаться, то его слова можно будет потом использовать против него самого. Не могу сказать, что я понял многое из того, что говорил профессор, но запомнил я все очень хорошо, и сейчас я хочу попытаться изложить все так, как слышал.

Кенрубе начал свою речь следующими словами: “Не знаю, сколько у меня осталось времени, и поэтому я хочу продолжить свой рассказ, начатый в тюрьме и записанный на диктофон. Попытаюсь закончить, пока…” Он не договорил и через минуту продолжал: “Я сейчас уже не думаю о мести, хотя одному Богу известно, как мы были близки с братом и как тяжела для меня эта потеря. Я хочу рассказать миру о своем изобретении”.

Было видно, что этот глупец пытается приписать все заслуги себе. Я не понял, о каком диктофоне идет речь, но продолжал слушать. Профессор говорил: “Идея эта зародилась давно, когда я стал размышлять о воздействии на психологию человека окружающей его географической, физической среды. Конечный продукт- сознание человека — особым образом, сложно и многопланово, с этой средой взаимодействует. С этого и начались мои поиски. Мысль о мести пришла позже.

Я могу сказать со всей определенностью, что месть моя задумана и осуществлена настолько грандиозно, что в истории этому нет примера. Вот перед вами машина с неограниченными возможностями. С ее помощью вы можете сделать все — но прежде вам нужно полностью изменить свой менталитет, свой способ мышления, чтобы взаимодействовать с материей на основе законов, которым она подчиняется.

Я не сомневаюсь, что вы в состоянии построить тысячу таких машин, но знайте — каждая из них будет пострашнее чудовища Франкенштейна. Некоторые из них будут искажать ход времени, как это случилось при моем появлении здесь. Другие будут снабжать вас нефтью, которая исчезнет, когда вы протянете к ней руки. Следующие наполнят нашу зеленую и прекрасную планету отвратительными существами или будут потрясать ее всплесками чудовищной энергии. Но вы никогда не будете знать, чего ожидать, и вам никогда не удастся использовать эти машины так, как вы хотите.

Вы, возможно, сейчас мне не верите, считаете, что я пытаюсь ввести вас в заблуждение. Господин (Двенадцатый), я не сомневаюсь, провел испытания, которые оказались успешными. На самом деле это только результат моего влияния, оказанного на машину ранее, а теперь, когда она испытала шок от такого огромного количества чужеродных для нее воздействий, это разладило весь тонкий механизм ее взаимодействия с окружающим миром.

И вовсе не потому, что машина обладает сознанием и действует так или иначе по своей воле. Она подчиняется определенным законам, которые вы должны узнать, и в процессе этого перестроится весь ваш менталитет, ваше восприятие и мышление. И тогда весь мир станет другим. И, конечно, задолго до этого исчезнут с лица Земли нацисты. Они сами обрекут себя на гибель.

Месть! Да, и это месть благородная! Как же еще добиться того, чтобы бесчеловечная идеология и ее носители были стерты с лица Земли, если не усилиями всех других стран, которые не предпримут никаких шагов к уничтожению фашизма, пока он не начнет действовать против них?

Я очень смутно представляю себе, что машина сделает со мной, да это и не важно. Но я хочу спросить сейчас нашего великого фюрера: “Где же вы будете теперь получать нужное вам сырье?”

Наверное, профессор очень точно рассчитал время, потому что именно в ту минуту, когда он произнес последнее слово, он начал как бы растворяться в воздухе и исчез, слившись с материей, с которой он научился взаимодействовать, изучая ее законы, и откуда он черпал свои жизненные силы.

У этого сумасшедшего оказался в запасе еще один сюрприз для нас. Темная планета с исчезнувшим городом пропала из поля зрения, и мы увидели какой-то новый мир, также погруженный в темноту. Когда наше зрение адаптировалось к тусклому освещению, мы смогли разглядеть, что перед нами огромное водное пространство, заполняющее все вокруг. Машина стала спускаться вниз, глубже и глубже, до уровня, по крайней мере, километров на пятнадцать ниже поверхности, судя по давлению, регистрируемому приборами на контрольной панели.

Раздался ужасающий шум, который, казалось, сотряс Землю.

Только тем, кто был рядом с фюрером в стальной наблюдательной камере, удалось избежать гибели. На расстоянии шести метров стоял армейский грузовик с включенным мотором, и не в первый раз я с благодарностью подумал, как хорошо, что всегда неподалеку от того места, где находится фюрер, наготове машина с работающим мотором.

Когда мы неслись на всех парах по недавно вымощенной дороге, ведущей из долины, под колесами машины бурлила вода. С ужасом смотрели мы назад, понимая, что были на волосок от гибели. По тому месту, где мы только что находились, несся огромный, бурный поток воды.

Всего за несколько минут вода поднялась на сто двадцать метров. В какой-то момент казалось, что она затопит всю долину, но потом она словно успокоилась и мощной новой рекой потекла к Балтийскому морю.

Примечание автора:

Это не последний документ в досье. Есть еще несколько писем, но предавать их гласности было бы рискованно, так как ГПУ могло бы с их помощью выйти на след человека, который рисковал своей жизнью для того, чтобы эти документы оказались у нас.

Вряд ли необходимо говорить, что впоследствии мы все узнали ответ Гитлера на вопрос профессора Кенрубе: “Где же вы будете теперь получать нужное вам сырье?”

Двадцать второго июня, практически в тот же день, когда три месяца назад был разрушен Грибе-Шлосс, нацисты развязали войну против России. В конце тысяча девятьсот сорок первого года они находились в состоянии войны с Соединенными Штатами Америки.

Гамбит невидимки

Этот высокий широкоплечий человек сел на рейсовый космический корабль на одной из малоизвестных планет в группе звезд под названием Хребет.

Эти звезды расположены близко к «верхнему» концу Млечного Пути и образуют длинную прерывистую цепочку, которая указывает концом на Землю. С Земли они видны в телескоп как маленькая яркая гроздь. Но из Черного Пятна Киджиона, которое находится намного правее этих звезд, Хребет прекрасно виден как пунктирная линия — один из наиболее заметных ориентиров в нашей Галактике.

Транспортное обслуживание в этом районе космоса плохое. Раз в неделю межзвездный лайнер проносится по этой цепи звезд, делая остановки о заявкам, заранее полученным от сотрудников транспортного агенства, работающих на нескольких десятках малоизвестных планет. Долетев до конца Хребта, корабль направляется к главному транстортному центру этой части космоса, Дильбау-3, где можно пересесть на более крупные корабли, направляющиеся на далекую Землю.

Полет до Земли занимает около трех недель, и каждый, кто ездил по свету столько, сколько я, скоро узнает, что самое интересное в дороге смотреть на пассажиров, которые входят и выходят на остановках.

Вот почему я так быстро заметил этого гиганта. Еще до того, как новый пассажир перешел к нам на борт с посадочного корабля, который с огромной скоростью поднялся к нашему лайнеру, зависшему на высоте примерно ста тысяч миль над планетой, я увидел, что это не простой человек.

На это указывал его багаж — множество ящиков, которые один за другим поднимали на борт краны. Рядом со мной один из офицеров корабельной команды изумленно выдохнул, обращаясь к другому офицеру:

— Господи боже, это уже девяносто тонн!

Его слова заставили меня выпрямиться и взглянуть на эту картину с ещё большим интересом: на таких лайнерах запрещается перевозить товары, а для личного багажа девяносто тонн многовато. Первый офицер заговорил снова:

— Мне кажется, кто-то набил здесь карман и летит домой на Землю. Смотри! Это же Джим Рэнд!

Это действительно был Джим Рэнд.

У меня есть своя маленькая теория насчет таких живых легенд космоса, как этот человек. По-моему, свои самые большие и самые известные подвиги они совершают благодаря своей репутации.

Конечно, нужны начальный толчок, неисчерпаемый запас энергии и мужество, но это приносит лишь миллионы стеллоров. Довести состояние до миллиардов таким людям помогает репутация.

Мои размышления прервал знакомый низкий и звучный голос Джима Рэнда:

— Вы, там — здравствуйте! — поприветствовал он меня. — Я думаю, что мы знакомы, но не могу вспомнить, кто вы такой.

Он остановился в нескольких футах от меня и пристально в меня всматривался.

Рэнду было около пятидесяти лет, он носил маленькие усы, и его нос был немного свернут на бок. Похоже, этот нос был когда-то сломан и потом залечивался в полевых условиях. Это небольшое искривление нисколько не уродовало Джима Рэнда, даже напротив — оно странным образом придавало выражение силы его лицу. Глаза у Рэнда были зеленовато-голубого цвета. Теперь они ярко блестели, отражая работу ума, решающего загадку.

Я прекрасно знал, что чувствовал Рэнд: люди, с которыми я однажды встречался, при новой встрече всегда пытаются понять, знают они меня или нет. Случается, что бессилие памяти совершенно выводит их из себя, и тогда мне самому приходится напоминать им обстоятельства нашего знакомства. Иногда я это делаю, иногда нет.

На этот раз я ответил:

— Вы правы, мистер Рэнд: меня представил вам один наш общий друг, когда вы без регистрации организовывали шахты в Гуурду. Ваш ум в это время был, вероятно, занят чем-то более значительным. Меня зовут Дельтон, Крис Дельтон.

Его взгляд стал каким-то странно неподвижным.

— Возможно, это так, — сказал наконец Рэнд, — но я не думаю, что смог бы забыть человека с вашей внешностью.

Я пожал плечами: мне всегда так говорят — и одновременно заметил, что лицо Рэнда прояснилось.

— Вы не могли бы встретиться со мной примерно через час в гостиной? Может быть, у нас найдется о чем поговорить.

Я кивнул.

— Буду счастлив.

Рэнд ушел. Я следил за тем, как этот высокий могучий человек шагал по ярко освещенному коридору, а носильщики катили за ним на тележках несколько чемоданов и сумок.

Он ни разу не оглянулся назад.

Пол под моими ногами завибрировал от работы двигателей: огромный корабль готовился к взлету.

— Да, — говорил мне Джим Рэнд через полчаса, — я все бросил. Ухожу на покой, кончаю со своими делами, и навсегда. Больше никаких сомнительных сделок. Я купил имение, собираюсь жениться и завести детей, словом, перехожу к оседлой жизни.

Мы сидели в гостиной корабля и уже сдружились больше, чем я считал возможным. В этой огромной роскошной комнате, кроме нас, почти никого не было: пассажиры ушли, услышав первый звонок к обеду.

— Не хочу казаться циником, но скажу вам то, что давно не новость. Вы это сами знаете. Весь этот здешний мир — неосвоенные планеты, огромные богатства, чернота и простор космоса — считают, что это впитывается в кровь человека — И настолько холодно, насколько мог, я закончил:

— В данный момент самое важное в вашей жизни то, что как минимум два, а возможно, и четыре человека наблюдают за вами.

— Да, я это знаю. Они здесь с тех пор, как мы вошли, — сказал Джим Рэнд.

— Вы знаете их?

— Вижу первый раз в жизни — и плевать мне на них. Пять лет назад или даже в прошлом году я мог бы беспокоится по поводу того, что это может значить. Но теперь нет: я покончил с делами. Я это твердо решил. У меня все спланировано.

Он снова опустился в кресло, большой, подвижный, с прекрасной реакцией, и улыбнулся мне с едва заметным выражением удовольствия в глазах.

— Я рад, что вы летите на этом корабле, хотя по-прежнему не могу вспомнить нашу предыдущую встречу. Мне было бы скучно одному среди этих мелких людишек, — он широко повел своей огромной рукой.

Я не смог сдержать улыбку.

— На Земле деятельный человек вроде вас досыта натерпится скуки. Там черт знает что за законы. Всякие дурацкие постановления запрещают носить при себе энергетический пистолет. А если кто-то беспокоит тебя или устраивает неприятности, ты должен решать это дело в суде. Вы знаете — они там сажают человека в тюрьму только зато, что он имеет костюм-невидимку!

Рэнд лениво улыбнулся.

— Меня это не волнует: все свои невидимки я отдал.

Я долго и пристально смотрел на него, хмуря брови, и наконец сказал:

— Знаете, я обнаружил, что беда всегда приходит без спроса. Не смотрите в сторону лифта, но учтите: из него только что вышел человек, и этот человек направляется к вам. Если вам понадобится помощь, зовите меня.

— Спасибо, — поблагодарил Джим Рэнд и улыбнулся своей ленивой улыбкой, — но обычно я сам справляюсь со своими неприятностями.

Из нас двоих более удобная позиция для наблюдения была у меня: я сидел лицом к лифту, а Рэнд боком. Он был великолепным актером: не бросил вокруг ни единого взгляда, даже не моргнул.

Я рассматривал подходящего к нему незнакомца, стараясь не глядеть на него прямо. Его глаза были темными и довольно близко посаженными, нос длинным и тонким. В сочетании с тонкими губами — признаком жестокости и срезанным подбородком, который, несмотря на свою форму, не вызывал представления о слабости, эти глаза и нос придавали его лицу что-то волчье. Незнакомец сел в кресле рядом с Рэндом. Не обращая внимания на меня, он сказал:

— Мы с вами вполне могли бы договориться.

Если Рэнд и удивился, услышав эти слова, то по его лицу это совершенно не было видно. Он улыбнулся, потом поджал губы.

— Конечно, могли бы. Недоразумения — это очень плохо, очень… сказал он и с грустным видом прищелкнул языком, словно перед его мысленным взором проходили воспоминания о прошлых недоразумениях и их трагических последствиях. Это было проделано так великолепно, что меня бросило в дрожь от восхищения.

— Вы ввязались в дело, которое вас не касается.

В ответ Рэнд задумчиво кивнул, и я увидел, что его жест был больше чем актерской игрой. Должно быть, в этот момент он понял, что ему стоит немного задуматься над столь открытой угрозой. Однако его голос звучал беспечно, когда он ответил:

— Ну вот, вы коснулись одной из моих любимых тем — деловой этики.

В темно-карих глазах врага вспыхнул гнев, и тот бросил Рэнду в лицо:

— Мы уже были вынуждены убить трех человек. Я уверен, мистер Блорд, что вы не захотите быть четвертым.

Эти слова ошеломили Рэнда: его глаза широко раскрылись. Он, несомненно, был до глубины души поражен тем, что его могли принять за кого-то другого и особенно за этого человека.

Я могу сказать об Артуре Блорде немногое. Он один из нескольких десятков похожих друг на друга по душевному складу людей, которые обосновались на Хребте. Там, куда указывает их тяжелая от денег рука, вырастают новые города, и это приносит им ещё больше денег, которые они направляют в другие места.

Блорд отличался от остальных только своей загадочностью: мало было людей, которые хотя бы раз видели его. По какой-то причине это ещё больше подняло его репутацию необыкновенного и великого человека — до такой степени, что я слышал, как люди говорили о нем таинственным шопотом.

Следы потрясения постепенно исчезли с лица Рэнда. Его глаза сузились, и он холодно заявил:

— Если в вашем деле должен быть четвертый мертвец, уверяю вас, это буду не я.

Человек с волчьим лицом мгновенно побледнел — вот что может сделать репутация — и торопливо сказал примирительным тоном:

— У нас нет причин сражаться. И нас здесь девять человек, все хорошие бойцы, которым даже вы, Блорд, не сможете противостоять. Но я должен был знать с самого начала, что не смогу запугать вас. Вот наше настоящее предложение: мы даем вам десять миллионов стеллоров наличными, если вы подпишите соглашение о том, что завтра не сойдете с этого корабля на Занде. Разве это не честное и справедливое предложение? — он молчал и откинулся на спинку кресла.

— Да, волне честное, вполне, — сказал Рэнд, подчеркивая последнее слово.

— Значит, вы сделаете это?!

— Нет! — заявил Джим Рэнд и замахнулся правой рукой. Длина замаха была около фута — достаточно, чтобы эта мощная рука набрала скорость, и разрушительные последствия удара были немалыми.

— Не люблю, чтобы кто-то мне угрожал, — сказал Джим Рэнд. Его враг стонал, держась за свой сломанный нос. Потом пострадавший неуверенно, словно слепой, поднялся и направился к лифту. Его четыре товарища собрались вокруг него, и все пятеро исчезли в сверкающем нутре кабины.

Как только дверь лифта закрылась, Рэнд быстро повернулся ко мне.

— Вы слышали? — спросил он. — Блорд! Тут замешен Артур Блорд! Вы понимаете, что это может значить? Он самый крупный промышленник по ту сторону Дильбау-3! У него есть какой-то необыкновенный новейший способ использовать других людей в своих целях! Я всегда хотел пристроится к нему, но…

Рэнд вдруг замолчал, потом шепнул:

— Ждите здесь!

Он быстро подошел к лифтам, на мгновение замер, глядя на указатель этажей того из них, в который вошли те пятеро, потом вошел в соседний. Через десять минут он вернулся и сел в кресло.

— Вы когда-нибудь видели раненного фазана? — торжествующе спросил Рэнд. — Он летит прямо к своему гнезду и не думает о том, что может оставить след.

Оживленно и с горящими глазами он продолжал:

— Парня, которого я ударил, зовут Тэнси. Он и его шайка занимают каюты с 300 до 308. Они, видимо, новички на звездах Хребта; доказательство — то, что они приняли такого известного человека, как я, за Блорда. Они…

Вдруг Рэнд остановился, внимательно взглянул на меня и спросил:

— Что такое?

— Я думаю о человеке, который уходит на покой и твердо определил свое будущее: имение, жена, дети.

— А, вы об этом! — сказал Джим Рэнд, и огонь в его глазах потух. Он мгновенно потерял часть своей жизненной силы и теперь сидел неподвижно, хмурился и молчал. Не нужно было уметь читать в человеческих сердцах, чтобы увидеть борьбу чувств в его душе.

Наконец, Рэнд грустно улыбнулся.

— Я действительно покончил с делами. Забылся на мгновение, это правда, но я должен предвидеть такие случайные срывы. Мое решение остается неизменным.

Он немного помолчал, потом спросил:

— Вы не откажетесь пообедать со мной?

— Я уже заказал себе обед в каюту перед тем, как пойти на встречу с вами.

— Хорошо, тогда как вы смотрите на то, чтобы зайти ко мне часа через два? — настаивал Рэнд. — Я вижу, что вы не верите в твердость моего решения, — улыбнулся он, — и поэтому вас, может быть, заинтересуют доказательства его серьезности и искренности. Кстати, я живу в президентской каюте. Вы придете?

— Ну, конечно, да, — ответил я. Он направился в столовую, а я продолжал сидеть на своем месте и смотрел, как он уходит.

В половине девятого по земному времени, которое принято на всех межзвездных кораблях, Рэнд открыл мне дверь и провел меня в свою гостиную. Вся она была завалена трехмерными картами в длинных футлярах-трубках. Некоторые были вынуты из футляров, и те их участки, которые я видел, были мне настолько хорошо знакомы, что я узнал на картах планету Занд-2.

Рэнд бросил на меня быстрый взгляд, улыбнулся и сказал:

— Не делайте ошибочных выводов: я ничего не планирую. Мне просто любопытно узнать, какая сейчас обстановка на Занде.

Я внимательно посмотрел на него. Рэнд вел себя непринужденно, говорил небрежно — он нисколько не волновался. Наконец я сказал:

— Я бы не считал историю с этими людьми законченной. Вспомните: вы не привлекали их внимание специально, и они не собираются ждать, чтобы вы привлекли его в будущем.

Рэнд нетерпеливо взмахнул рукой:

— Ну их к черту! Через пятнадцать часов их не будет на корабле.

Я медленно сказал:

— Возможно, вы не понимаете этого, но ваше положение по отношению к подобным людям сейчас не такое, как раньше. В первый раз за свою жизнь вы должны подумать, как вам сохранить себя. В прошлые времена смерть была для человека одним из обычных событий, и человек был готов встретить её, если это необходимо. Именно такой взгляд был тогда общепринятым, или я не прав?

Рэнд насупился.

— К чему вы клоните?

— Вы не можете позволить себе ни малейшего риска. Я хочу предложить вам вот что: я пойду в каюту 300 и скажу им, кто вы такой. Рэнд смотрел на меня пристально и недоверчиво.

— Вы что, смеетесь? Думаете, я буду терпеть оскорбления от кучки уголовной мелюзги? Если мне придется разбираться с ними, я сделаю это по-своему.

Он пожал плечами.

— Не беспокойтесь, я понимаю, что вы хотели мне добра. А теперь не посмотрите ли вы вот на это?

Рэнд указал на одну из длинных карт, на которой была изображена часть третьего континента планеты Занд-2. Его палец коснулся похожего на извивающийся язык выступа суши, который врезался в море Исс. Я кивнул, показывая, что жду объяснений, и Рэнд начал свой рассказ:

— Когда я в последний раз был на Занде, на этом месте строился город. Он состоял в основном из палаток и в нем жило около ста тысяч человек. Там происходило около трехсот убийств в неделю, и как раз возникали атомотехнические предприятия. Это было шесть лет назад.

— Я был там в прошлом году, — ответил я. — Тогда там был миллион жителей, двадцать семь небоскребов высотой от пятидесяти до ста этажей, и все здания из сверхпрочных пластмасс. Город называется Гренвилл по имени…

— Я знаю этого человека, — мрачно прервал меня Рэнд. — Он одно время работал на меня, а когда я был на Занде, у нас с ним была драка. Тогда мне пришлось срочно уехать оттуда, потому что у меня были дела в другом месте, а у него власть в этом.

Между бровями Рэнда пролегла складка.

— Я всегда собирался вернуться туда, — задумчиво сказал он.

— Понимаю: незаконченное дело, — кивнул я.

Он начал было ответный кивок, но вдруг выпрямился в кресле, пристально взглянул на меня и произнес:

— Если бы я взялся объехать все здешние места, где начинал дела, и расплатиться со всеми неблагодарными типами, которых там знаю, то не уехал бы отсюда и через тысячу лет!

Я был поражен силой гнева, прозвучавшего в его голосе.

Но ярость его тут же погасла. Рэнд застенчиво взглянул на меня и пробормотал: