Ветер шумит в тополях

СЦЕНА 1

Терраса.

В глубине сцены — довольно широкий выход с нее. Другой выход, поуже, виден справа. Слева — деревянная сторожка. Единственное украшение пространства — каменная скульптура собаки. В центре сидят трое мужчин.

У первого, это Фернан, на голове повязка. Он читает газету. Другой, это Густав, смотрит вдаль. Пристальностью его взгляд напоминает собачий. Третий, это Рене, сидит, вытянув одну ногу. Рядом с ним лежит трость, на коленях — книга.

РЕНЕ: Через пару недель в парке станет особенно красиво… Люблю я месяц август.

ГУСТАВ: Так и знал, что один из вас нарушит молчание. Было прекрасно, так нет же, вам приспичило разделить с нами вашу страсть к августу месяцу.

ФЕРНАН: Вам не нравится месяц август?

ГУСТАВ: Я его терпеть не могу. Среди других месяцев он — то же самое, что воскресенье среди дней недели: никчемный…хуже других.

РЕНЕ: Зато он обещает прекрасные краски осени…

ГУСТАВ: Какой такой осени? Сентябрь, октябрь — агония, ноябрь — уже погребение…А самый дурацкий месяц — это декабрь: Рождество! В январе и феврале промерзаешь до костей… Март и апрель — сплошное надувательство: обещаний много, а толку мало…Потом снова начинается гадость: май, июнь, июль…

ФЕРНАН: Глобальное невезение…

РЕНЕ: Я встретил сестру Мадлен. Сегодня вечером отмечают день рождения Шассаня.

ГУСТАВ: Когда же это кончится, в самом деле? Просто мания какая-то — праздновать все дни рождения. Будто мы дети. Можно подумать, что здесь — ясли, а не дом для престарелых ветеранов войны.

ФЕРНАН: Совершенно с вами согласен, это невыносимо.

ГУСТАВ: Эта Мадлен — восторженная особа, просто одержима праздниками!

ФЕРНАН: Очень боюсь грядущего Нового года.

РЕНЕ: Почему?

ФЕРНАН: У нас сейчас 1959, наступит 1960, то есть мы вступаем в новое десятилетие! Она непременно пожелает отметить сие обстоятельство, и каждый получит по двойной порции.

ГУСТАВ: Уж будьте уверены, она десять лет ждала этого момента!

РЕНЕ: И всё же у Шассаня сегодня день рождения.

ФЕРНАН: Вы заметили, что никогда два дня рождения не попадают на одно и то же число?

РЕНЕ: Да.

ФЕРНАН: И знаете, почему? Потому что Мадлен этого терпеть не может. Подозреваю, что она и за больными ухаживает в соответствии с датами их рождения. Если ваш день никем не занят, будете жить, а если занят…

РЕНЕ: Тогда что?

ФЕРНАН: Помните Маро, капитана Маро? Он родился 12 февраля, как и я. Так вот, умер, не прожив здесь и шести месяцев… Вопрос стоял: или он, или я. Мне повезло больше.

РЕНЕ: Но он поступил уже умирающим.

ФЕРНАН: Нет, нет, сестра Мадлен от него избавилась, и я уверен: причина — только в дате его рождения. Некоторым образом она выбрала меня.

РЕНЕ: Как бы то ни было, она попросила меня сочинить, вместе с вами обоими, как она подчеркнула, небольшой стишок в честь лейтенанта Шассаня.

ФЕРНАН: Он здесь с какого времени?

РЕНЕ: Очень давно.

ГУСТАВ: Как выглядит?

ФЕРНАН: Такой большой.

ГУСТАВ: В каких пределах?

ФЕРНАН: Не объять: человек-гора.

РЕНЕ: Вы не могли его не заметить. Блуждающая блаженная улыбка, явные трудности с доведением фразы до конца…да, впрочем, и с тем, чтобы ее начать. Вроде как в детство впал.

ФЕРНАН: Гигантский младенец.

ГУСТАВ: Нет, я его не видел. Знаете, я выхожу из своей комнаты только на час в день, чтобы поскучать тут с вами, потом съедаю тарелку теплого овощного супа и ложусь спать… Здесь столько чокнутых.

ФЕРНАН: А почему именно нам выпала такая честь — сочинить поздравление Шассаню?

РЕНЕ: Потому что он нас уважает. Сестра Мадлен только что мне это подтвердила.

ГУСТАВ: Меня он уважать никак не может, я с ним и слова не сказал. Даже не знаю, как он выглядит.

РЕНЕ: У вас есть идеи относительно поздравления?

ФЕРНАН:…Нет.

РЕНЕ: Сделать нужно к вечеру…Праздничный ужин будет вечером…а подумать надо уже сейчас.

ФЕРНАН: (возвращается к чтению газеты) Да, но идей никаких. А у вас, Густав?

ГУСТАВ: Я даже не знаю, кто это такой.

РЕНЕ: Неважно, Мадлен попросила сделать, стало быть, давайте сделаем!

Пауза, во время которой Рене и Густав явно не напрягаются.

РЕНЕ: Шассаню это важно… Восемьдесят пять лет…Ну хоть четыре строчки, рифмованный пустячок…Что рифмуется с «ань»?

ГУСТАВ: Сср…Не знаю.

РЕНЕ: Создается впечатление, что вам наплевать.

ФЕРНАН: Конечно, наплевать.

РЕНЕ: Нехорошо…и сестра Мадлен обидится.

ФЕРНАН: Конечно, нехорошо, но попросила-то она вас, с вас и спросит.

РЕНЕ: Вот как! Ну ладно, сделаю сам… (Про себя:) »Восстань, Шассань, и перестань…»

ФЕРНАН: Как странно, что сестра Мадлен оказывает на вас столь терроризирующее воздействие.

РЕНЕ: Нет никакого террора, я просто стараюсь помочь.

ФЕРНАН: Да нет же, вы перепуганы.

РЕНЕ: Я пытаюсь помочь!

ФЕРНАН: Кстати, вас можно понять, она — настоящее пугало.

РЕНЕ: «При имени твоем, Шассань, готов я встать в любую рань…»

ФЕРНАН:…Но с Мадлен, как с дикими зверями, нельзя показывать, что боишься, иначе она тебя одолеет. Напрасно вы показали ей, что боитесь.

РЕНЕ: «Восстань, Шассань, и перестань…».

ФЕРНАН: Известно вам, что Фериньяк чуть было не схватился с ней врукопашную?

ГУСТАВ: А я надавал ей пощечин.

РЕНЕ: Надавали ей пощечин?

ФЕРНАН: И правильно сделали.

РЕНЕ: За что?

ГУСТАВ: Да не за что. Просто встретил ее утром, когда выходил из своей комнаты, и почувствовал, что она не ждет нападения, расслабилась. Тут я и воспользовался случаем, отметелил ее… С тех пор у нас натянутые отношения.

РЕНЕ: «В Шампани до сих пор все помнят о Шассане…» Неплохое начало, а? Что скажете?

ФЕРНАН: Я пока ничего говорить не стану. Подожду со своим мнением до конца строфы.

РЕНЕ: А вы, Густав? Как вам «Шассань-Шампань»?…

ГУСТАВ (после паузы): Все доблести при нем: и рост, и стать, и сила.

Ему неведомы сомненья и испуг

Попробуй одолеть — не тут-то было!

Но, главное, Шассань — наш друг!

Следует небольшая пауза — свидетельство потрясения Рене и Фернана

РЕНЕ: Потрясающе, то, что надо, браво!

ГУСТАВ: Талант не скроешь…

РЕНЕ: Я перепишу себе.

Записывает стихи на газете

ФЕРНАН: Сестра Мадлен будет в восторге.

ГУСТАВ: Тем хуже для нее.

РЕНЕ: Кстати, Фернан, сестра Мадлен, как обычно, передала мне вашу почту. Что мне с ней делать?

ФЕРНАН: Вы прекрасно знаете, что я писем не читаю.

РЕНЕ: Я-то знаю, но она все же упорно передает мне для вас почту, в надежде, что вы измените свое решение.

ФЕРНАН: Поступайте, как обычно: отдайте письма Густаву, поскольку он никогда их не получает.

Скрепя сердце, Рене передает письма Густаву

РЕНЕ: Никак не могу понять, как это вы позволяете Густаву читать свои письма.

ГУСТАВ: (берет почту) Спасибо.

ФЕРНАН: А что такого?

РЕНЕ: Не слишком вежливо по отношению к тем, кто взял на себя труд вам написать.

ФЕРНАН: Да это всё сестра, достала меня. Уже лет десять, как пишет одно и то же. Пусть Густав пользуется.

Читая письмо, Густав засмеялся. Рене пытается заглянуть в письмо из-за его спины, но Густав ему препятствует и смотрит на Рене укоризненно.

РЕНЕ: А между тем получать письма приятно. Вчера, например, я узнал, что одна из моих двоюродных сестренок выходит замуж в следующем месяце.

ФЕРНАН: Потрясающе.

ГУСТАВ: Стало быть, у вас имеются двоюродные сестренки?

РЕНЕ: Да.

ГУСТАВ: Странно!

РЕНЕ: Отчего же?

ГУСТАВ: Не знаю. Но мне трудно представить вас с кем-нибудь молодым или с ребенком.

РЕНЕ: Почему же?

ГУСТАВ: Вроде бы и причин никаких нет! Но вижу вас скорее со старенькими кузинами или старенькими тетушками.

Густав возвращается к чтению письма

РЕНЕ: У меня есть и старенькая тетушка.

Густав игнорирует Рене

ГУСТАВ: (Фернану) Ну и зануда, этот ваш кузен Пьер…И не подумаю утаить от него, что я по этому поводу думаю.

РЕНЕ: Вы собираетесь ему ответить?

ГУСТАВ: Этого требует элементарная вежливость.

РЕНЕ: Но те, кто пишет Фернану, его семья, они что, ни о чем не подозревают?

ГУСТАВ: Вначале они пребывали в некотором замешательстве, поскольку я путал всех членов семейства. Кроме того, я подписываюсь своим именем — Густав, что наводит их на мысль о серьезном умственном расстройстве…Кстати, тут они не так уж далеки от истины.

РЕНЕ: Я не знал, что вы им отвечаете.

Какое-то время Фернан сидит с закрытыми глазами. Потом рука его безвольно падает. У него — обморок

РЕНЕ: Фернан опять отключился.

ГУСТАВ: В который раз!

РЕНЕ: Это всё проказы осколка. Фернан…Фернан…

ГУСТАВ: Он постоянно падает в обморок, это странно.

РЕНЕ: Слава богу, он приходит в себя…Помогите мне, Густав. Надо его приподнять.

ФЕРНАН: (еще в беспамятстве) Мы зайдем с тыла, мой капитан…Зайдем с тыла…

ГУСТАВ: Что он говорит?

РЕНЕ: «Мы зайдем с тыла, мой капитан»…Он часто так говорит, приходя в сознание. Вам лучше, Фернан?

ФЕРНАН:…Благодарю, уже лучше. Прошу прощения, со мной случился обморок…Это происходит как будто всё чаще и чаще, вам не кажется?

Густав и Рене в некотором замешательстве

РЕНЕ:…Нет…

ГУСТАВ: Я не заметил…

РЕНЕ: Кстати, известно вам, что другую террасу, ту, которая выходит в парк, скоро закроют на ремонт?

ФЕРНАН: Нет.

РЕНЕ: Будут перекладывать всю плитку. Давно пора, кстати: она вся покрылась плесенью и скользит, можно навернуться.

ГУСТАВ: Мне, надо сказать, совершенно безразлично, я туда никогда не хожу: слишком много народу.

РЕНЕ: Вот именно. Потому-то я и боюсь, как бы обитатели богадельни не переместились на эту террасу.

ГУСТАВ: На какую?

РЕНЕ: На эту.

ФЕРНАН: На нашу?

РЕНЕ: Да, словом…на эту террасу.

ГУСТАВ: То, что вы говорите, тревожит.

ФЕРНАН: Вы хотите сказать, что на нашу террасу начнется нашествие?

РЕНЕ: Автоматически. Большую террасу напротив закрывают — и публика перемещается сюда, на маленькую… На какое-то время, во всяком случае.

Густав и Фернан взволнованы.

ГУСТАВ: И вы сообщаете нам об этом только теперь? Безответственно с вашей стороны!

ФЕРНАН: Эта терраса — наша. Частное владение!

РЕНЕ: (он не уверен) С точки зрения закона…

ГУСТАВ: А я вам говорю, что, если ничего не предпринимать, все военные ветераны явятся на наши стулья и станут здесь потягивать свое мерзостное горячее молоко.

ФЕРНАН: Надо защищаться! Что мы можем сделать?

РЕНЕ: Проволочные заграждения, мешки с песком, траншеи. Как когда-то…

Густав и Фернан подробно изучают местность. Густав глядит вдаль через широкий выход с террасы.

ГУСТАВ: Я их вижу…Это старичьё уже бредет в нашу сторону.

ФЕРНАН: (обращаясь к Рене) Вы знаете, когда начнутся работы?

РЕНЕ: Думаю, до конца лета.

ФЕРНАН:…Имеется два выхода.

ГУСТАВ: Один надо уничтожить, а другой укрепить…

ФЕРНАН: Три ряда колючей проволоки. Стенка из мешков с песком. Две пушки, чтобы вести перекрестный огонь и держать весь парк под прицелом. Если кому-то вздумается высунуть нос из дома, он — покойник.

ГУСТАВ: Слишком глухая оборона! Оптимально было бы поставить одну пушку 75 калибра, но на высоте.

РЕНЕ: Мы втроем при достаточном количестве боеприпасов и ручных гранат могли бы держать позицию до конца сентября… А, может, и до середины октября.

ФЕРНАН: Вполне достаточно, чтобы они отложили работы до будущего лета.

ГУСТАВ: Вся эта история с ремонтом — просто катастрофа.

РЕНЕ: Не следует преувеличивать.

ГУСТАВ: Нашу террасу надо еще заслужить. Не все заслуживают такого вида. Взгляните, какой пейзаж! Чудесно!

РЕНЕ: С деревьями вдалеке?

ФЕРНАН: С деревьями! Это тополя, Рене!

ГУСТАВ: Видны тополя?

РЕНЕ: Да, да…

ГУСТАВ: Они качаются!

РЕНЕ: О, да…они шевелятся.

Густав и Фернан пристально смотрят на горизонт. Рене снова садится.

ГУСТАВ: Там в тополях, ветер шумит постоянно, а здесь нет ни дуновения. Вот уже шесть месяцев, как я здесь, и верхушка тополя непрерывно качается от ветра. Будто механизм вечного движения.

ФЕРНАН: Взгляните, как это красиво.

РЕНЕ: (бросает быстрый взгляд) Ммм…для меня они, пожалуй, слишком далеко.

ФЕРНАН: Мы говорим о шеренге тополей, там, вдалеке, которые колышутся от ветра…

ГУСТАВ:… А здесь — ни дуновения.

РЕНЕ: У меня от этого мелькания морская болезнь начинается.

ГУСТАВ: Они такие неторопливые…и гибкие, эти тополя. Отличные партнеры для ветра.

ФЕРНАН: Не то, что мы.

ГУСТАВ: (Рене) А вам тополя не слишком-то нравятся, правда?

РЕНЕ: Да нет, уверяю вас, очень нравятся: красиво, величественно…Кстати, ужин сегодня вечером — в 19 часов.

ФЕРНАН: Сегодня вечером?

РЕНЕ: Шассань.

ГУСТАВ: «В честь храброго Шассаня…»

ФЕРНАН: Ах, да, день рождения.

РЕНЕ: Все получат удовольствие, долго не задержат: тост, стихи — и в постельку.

ГУСТАВ: Вы прямо зациклены на этом Шассане. Шассань, Шассань, Шассань!

РЕНЕ: Хотя бы изредка можно ведь поучаствовать в зачаточной общественной жизни этой богадельни. Я не прав?

ГУСТАВ: До чего же надоел этот тип, ей богу. Вы получили свой стишок — отлично, и больше ни слова о нем.

РЕНЕ: Ладно! Вы становитесь агрессивны. Я вас оставлю.

ГУСТАВ: Еще и в позу встаете.

РЕНЕ: Нет, нет, оставляю вас наедине с вашими тополями…

ФЕРНАН: Ладно, Рене, мы против него ничего не имеем, только уж…

РЕНЕ: Вы правы, тип надоел… Бедный доходяга, единственная у него была радость — отпраздновать свои восемьдесят пять… Я глубоко сожалею: не просек, что для столь высоких умов вся эта история прозаична до отвращения.

ГУСТАВ: А вы обидчивы, Рене.

ФЕРНАН: Да, Рене, он прав, не следует впадать в подобное состояние из-за такой малости.

РЕНЕ: Нет, нет, не продолжайте, я ухожу, вы меня раздражаете.

Уходит, опираясь на трость

ФЕРНАН: Не уходите, Рене, это глупо.

Рене уходит

ГУСТАВ: Иногда он лезет в бутылку без всякого к тому повода.

ФЕРНАН: Он очень рассердился.

ГУСТАВ: Слишком уж обидчив.

ФЕРНАН: Вы будете сегодня вечером на дне рождения?

ГУСТАВ: Само собой.

Затемнение