Ветры славы

Кольцо в кольце

Вечерело.

Наконец-то немцы прекратили свои атаки. Стало быть, шабаш, на сегодня хватит. Без того денек выдался длиннее всей этой недели, начавшейся на Днестре небывалой, стоминутной артиллерийской подготовкой.

Даже там, у высоты, которую немцы пытались взять в лоб, а потом начали обходить с северо-запада, всякое движение смешанных колонн тоже прекратилось, пожалуй, до утра. Мехтиев ждал, что теперь-то скоро будет восстановлена телефонная связь с крюковским батальоном. Но случилось так, что посланные им связисты вернулись раньше, чем ожил и заговорил исхлестанный осколками провод.

— Живы, здоровы?! — приветливо заулыбался Мехтиев. — Все в полном порядке?

— В порядке, — вяло отозвался солдат в годах, которого Мехтиев посылал вдогонку зеленому пареньку. — Оно ведь как, товарищ майор, хвост выдернешь — нос увязнет…

— Но почему Крюков не звонит? — настороженно спросил Мехтиев.

— Старший лейтенант убит немецким генералом…

— Как это — убит генералом? Когда? При каких обстоятельствах? Почему немедленно не сообщили мне?..

— Там полег без малого весь батальон.

— Да говори толком.

— А я и сам, товарищ майор, могу разве что со слов других.

— Говори со слов…

И постепенно в сознании Бахыша высветлилась еще одна трагическая страница истории полка…

Когда немцы пошли на высоту, уверенно, без артиллерийской поддержки, впереди них двинулся бронетранспортер с фашистским флагом (что-то похожее на «психическую атаку» времен гражданской войны). Комбат дал знак подпустить его поближе. Бронебойщики из своего ружья подбили транспортер со второго выстрела. Ну и закурчавился дымок над этой чертовой немецкой колесницей, а из нее повыскакивали офицеры: долговязый, в комбинезоне, за ним — с портфелем и еще трое, судя по всему, чинами пониже. Комбат Крюков сразу же смекнул, что птицы все важные и что надо взять их обязательно. Он поднялся из окопа во весь рост, крикнул, чтобы сдавались. В ответ немец, что был в комбинезоне, выхватил из кобуры свой парабеллум и, не раздумывая, пальнул в Крюкова. Ранил его. Но Крюков сумел еще застрелить этого долговязого. И тут уж второй немец, с портфелем, выстрелил в комбата. Старший лейтенант упал. Тогда полетели гранаты в самую гущу немецких офицеров. Вслед за этим завязалась рукопашная, в ход пошли приклады, ножи, а то и просто кулаки. Немцы не выдержали, повернули назад. А потом начали низом обходить высоту. Все оставшиеся в живых крюковцы заняли круговую оборону. Сколько они там продержатся, кто знает… Среди убитых немцев, неподалеку от транспортера, оказались два генерала и пять старших офицеров, может, полковников, — предположил связист, закончив свой торопливый и сбивчивый рассказ.

«Эх, Крюков, Крюков… — подумал Мехтиев. — Всего каких-нибудь трое суток командовал батальоном после смерти Шмелькина… Как же его отчество? Вроде бы, Павлович? Ну да, Владимир Павлович… Недолго выстаивают комбаты под кинжальным огнем, достается не меньше, чем рядовым. Это ведь они, комбаты, поднимая в атаки своих бойцов, первыми подставляют грудь под вражеские пули».

Батальон разгромлен, но не побежден: там, на высоте, еще бьется жизнь.

Как бы помочь крюковцам, кого бы дополнительно послать туда на подкрепление? Вот задача…

— Товарищ майор, пленные построены, — доложил помощник начальника штаба полка лейтенант Глушко.

— Придется вам и отвести их в тыл, больше некому, — сказал Мехтиев.

Глушко понимающе кивнул.

Внушительная колонна пленных стояла на дне пологой сухой балки. Их оказалось уже около шестисот.

— Возьмите с собой с десяток автоматчиков из первого батальона, — говорил Мехтиев лейтенанту. — Они на подходе. Конечно, надо бы выделить полуроту, не меньше, да, сами знаете, в полку не густо.

— Знаю, товарищ майор.

— Шагайте. Только смотрите, никаких привалов.

— Понимаю, товарищ майор.

Колонна нехотя пришла в движение, направляясь по летнику на северо-восток. Через полтора часа, еще засветло, Глушко доберется с ними до Котовского, а там уж есть кому сопроводить их дальше.

Рискованно, пожалуй, конвоировать такую массу всего десятью бойцами, однако иного выхода не существует: не оставлять же пленных на ночь рядом с полем боя.

— Может, сразу займетесь «братьями-славянами»? — спросил старшина Нежинский, когда колонна немцев начала уже втягиваться в реденький перелесок, за которым лежала открытая лощина.

Особняком стояло до полусотни разноязычных пленных, которые более или менее хорошо говорили и по-русски, — поэтому Леонид Нежинский и объединил их в одну группу.

Мехтиев хорошо владел русским языком, и если бы не восточные черты лица, то вряд ли кто мог принять его за кавказца. Он бегло осмотрел пленных с головы до ног: одеты, как солдаты вермахта, — такие же пилотки набекрень полынно-зеленые мундиры, жесткие ремни с бляхами «Майн Готт», кованые сапоги.

— Родина может покарать. Но Родина может и простить великодушно, — сказал Мехтиев и помолчал. — У нас нет времени для заполнения анкет, мы на поле боя. И кто бы вы ни были, какая бы вина ни лежала на вас, но вы должны помочь нам добить немцев. Это ваш единственный шанс!

Он помедлил, ожидая какой-нибудь реакции от этих потерянных людей. Но пленные хмуро молчали, лишь несколько человек, подняв головы, смотрели на него угрюмо и с недоверием.

— Сегодня вас накормят не как пленных, а как бойцов, за ночь вы отдохнете, а завтра получите вот эти знакомые вам штуки, — он показал на бричку, доверху груженную трофейными «шмайссерами» и пулеметами, — и будете наравне с нами участвовать в бою. Вопросы есть?..

Вопросов не было.

Тогда он добавил для ясности:

— Завтра, в бою, вы начнете заново писать свои биографии… — Опять помедлил и еще добавил: — Пишите набело, без помарок…

Никто из пленных не обмолвился ни единым словом.

Мехтиев негромко, устало приказал:

— Разойдись.

Пленные оживились, начали закуривать у кого что было — эрзац-сигареты, махорку, молдавский рассыпной табак.

Мехтиев пошел на свой командный пункт.

«Кто они на самом деле? — думал он. — Власовцы? Просто немецкие обозники? Случайно оказались по ту сторону линии фронта или сами перешли туда?.. С ними и за месяц не разберешься. Да и не мое, командира полка, это занятие — исследовать запутанные судьбы. Мне дорог сейчас каждый штык… А вдруг они повернут оружие против нас? Что тогда? Не может быть. Почему?.. Да потому, что теперь они, пожалуй, всю ночь напролет будут думать о том, какой редкий случай выпал им на долю, — реабилитировать себя прямым участием в бою, заключающем полный разгром немецкой группировки «Южная Украина». За такое, наверное, полагается прощение старых грехов… Впрочем, грехи грехам рознь… А если те, от кого зависят подобные решения, не простят?»

На командном пункте поубавилось людей: ушли в крюковский батальон рядовыми почти все, кого обычно берегут в стрелковых полках: знающие связисты, бывалые саперы, легкие на ногу вестовые, бесстрашные разведчики, мастера штабной каллиграфии. Осталось всего несколько бойцов для прикрытия. Так же поступил с подчиненными артиллеристами и Невский. Он встретил сейчас Мехтиева приятной новостью:

— Выше голову, Бахыш, недавно звонил наштадив, сказал, что помощь утром непременно будет.

— Что, удалось поговорить?

— К сожалению, всего минуты две.

— Не понимаю, где же 37-й полк… Вот бы он подоспел к утру.

— Вместе с обещанными танками, — с наигранной улыбкой добавил Невский.

— Зря шутишь, Николай Леонтьевич.

— В таком пиковом положении не обойтись без шуток. Не знаю, какое самочувствие у пехоты, когда остается последняя обойма в подсумке, но вот у пушкарей нулевое настроение, раз уж осталось по одному лотку снарядов на орудие.

— У вас, артиллеристов, всегда отыщется запасец.

— Ну разве еще добавить два-три снаряда на орудие — для самообороны. А то, неровен час, вместо обещанных генералом Верхоловичем наших танков пожалуют немецкие.

— Оставь, Николай Леонтьевич.

— Вполне возможно. Ты вон из этих «братьев-славян» формируешь некую штрафную роту…

Мехтиев вопросительно глянул на него: как считаешь, правильно я поступаю или нет?

— Дополнительную ответственность взваливаешь на себя. Но, говорят, семь бед — один ответ. Если же случится непредвиденное, мы сделаем все, что потребует от нас наша совесть. Обстановочка, черт возьми…

Подполковник Невский подробно доложил майору Мехтиеву, какие дивизионы, пушечные и минометные, он снимает с огневых позиций с наступлением темноты, сколько солдат может послать в батальоны и сколько ему нужно автоматов, чтобы вооружить артиллеристов, у которых одни карабины да пистолеты.

— Воюете с одними дамскими браунингами, — неодобрительно качнул головой Мехтиев. — Благо, у пехоты стрелкового оружия сколько угодно. Кроме трофейного, немало и отечественного… — Он осекся и договорил в сторону: — Оставили в наследство отвоевавшие свое.

— Мне пора, — сказал Невский. — Если появится связь, Бахыш, не забудь о моих боеприпасах.

— Пока их подвезут, они станут никому не нужными.

Невский приостановился.

— Не понял.

— Дорога ложка к обеду, а снаряды — к бою.

— Скажи спасибо, что подвезут вообще — к завтраку ли, к обеду, но подвезут.

— Тогда уж не понадобится и сам обед, — в тон ему сказал Мехтиев.

Ничуть не сомневаясь в личной храбрости друг друга, эти два старших офицера, пехотный и артиллерийский, на плечи которых нежданно-негаданно свалился такой груз, пытались скрыть друг от друга глубинные тревожные мысли о грядущем дне. Оставшись опять наедине с этими мыслями, Мехтиев поднял бинокль к воспаленным от усталости глазам и долго рассматривал все поле боя — от восточного травянистого косогора и до выжженной высоты двести девять — на западе. По всей нейтральной полосе, всюду валялись немецкие трупы — их можно было принять за живых солдат, наспех залегших после неудачной вечерней атаки. Но живые-то зарылись в землю, опасаясь не только штурмовиков, а и танков. Одни легкие пушки противника стояли на виду, по обе стороны дороги, явно дожидаясь темноты, чтобы сменить огневую позицию.

Мехтиев надолго остановил взгляд на высоте: теперь ее защищали считанные десятки бойцов, фактически без артиллерии, если не считать двух батарей без снарядов. Оставить высоту и отвести людей сюда, к командному пункту полка, — не выход из положения: тогда противник вовсе приободрится и пойдет напролом. Нет, высота должна держаться до конца, как, впрочем, и весь полк. Умирают люди, а высоты бессмертны, хотя, быть может, на фоне общей победы двух фронтов — Второго и Третьего Украинских — батальонный заслон на какой-то там придорожной высоте и не привлечет внимания будущих историков. Но сама история никогда не бывает забывчивой: рано или поздно, но она назовет и эту высоту старшего лейтенанта Владимира Крюкова.

Мехтиев невольно прислушался: откуда-то издалека по вечерней заре долетели короткая, взахлеб, перестрелка и частые всплески гранатных разрывов. Он ждал, что все это повторится, однако снова установилась закатная тишина с едва уловимым звоном полевых кузнечиков. Неужели показалось, что это стреляли: после такого побоища не скоро отделаешься от галлюцинаций. И земля, и небо устали от грохота орудий с утра до вечера. Странно, как своенравная война ни с того ни с сего вдруг выберет никому не известную деревеньку, чтобы дать близ нее памятное сражение, и деревенька та входит в ратную летопись наравне с самыми известными городами. Кто останется в живых, вряд ли забудет эту Сарата-Галбену, мимо которой прошел бы раньше не останавливаясь.

Вскоре опять появилась связь со штабом дивизии. Оттуда сообщили, что подкрепление Мехтиеву отправлено, однако пробиться к позициям его полка оно пока не может.

— Разве между нами двусторонняя немецкая оборона? — спросил Мехтиев и тотчас выругал себя за наивный вопрос.

— Да, пока, — ответил начальник штаба вяло, по-стариковски.

— Дошла ли колонна пленных, которую я направил к вам?

— Пока нет, — все тем же тоном произнес начальник штаба.

Потрясенный Мехтиев чуть было не передразнил его — «пока, пока!» — и сердито бросил в микрофон: «Я вас понял».

Он был разгневан и на самого себя: как мог в этой запутанной обстановке, без устойчивой связи со штабом дивизии и штабом корпуса этапировать в тыл такую массу пленных?.. Но ведь и оставлять их тут, за плечами вдвое поредевших батальонов, тоже небезопасно… А что ему? — подумал он в сердцах о начальнике штаба дивизии. — Сидит себе в бессарабской горнице да попивает чаек с колотым сахаром вприкуску, старый хрыч… Неужели другие полки не могут пробиться через бесформенную толпу деморализованных фрицев?.. И Мехтиев опять одернул себя за ненужную горячность. Как же твой-то полк, усиленный без малого тремя полками артиллерии, — шутка ли, целая артбригада! — еле выдержал сегодня лобовой натиск противника? Нет, пожалуй, не так просто — взять да пробиться в Сарата-Галбену через сплошной поток мечущихся в страхе немцев. И танки в этих условиях, наверное, всего нужнее там — на внешнем кольце всей окруженной группы армий «Южная Украина». Выходит, что танкистов тоже нечего зря винить. Уж кто-кто, а генерал Шкодунович давно бы помог ему, Мехтиеву, к которому относится открыто по-отечески… Наконец, он подумал о том, что ведь по сути дела прошли только одни сутки с тех пор, как выступили из Котовского. Неужели сутки? Чертовщина какая-то происходит со временем!.. Завтра, с восходом солнца, обстановка, пожалуй, изменится. Непременно должна измениться!

Чтобы немного успокоиться, Мехтиев пошел в батальоны, каждый из которых представлял теперь не больше роты полного состава. Выходит, он, командир полка, фактически командует сводным батальоном. И это еще не все, что может потребовать от него военная судьба, разжаловав, быть может, завтра же в рядовые.

А рядовые-то, поужинав на скорую руку, давно спали крепким сном землекопов. Солдатам не до философических рассуждений: у них впереди нелегкий рабочий день без передыха.

Генерал Бирюзов был доволен: в кои веки вырвался из штаба на денек-другой и странствует по освобожденной Бессарабии на правах личного представителя командующего фронтом. Верно, путешествие это связано со всякого рода неожиданностями, вроде сегодняшнего нападения бездомных немцев на КП 4-го гвардейского мехкорпуса, зато настолько приближает панораму заключительных боев внутри большого танкового кольца окружения, что позволяет чувствовать себя прямым участником этих яростных схваток накоротке.

Пока Бирюзов окольным путем добирался до командного пункта 57-й армии, чтобы на месте разобраться с положением 82-го стрелкового корпуса, потесненного отходящим (куда глаза глядят!) противником, дела там значительно улучшились: корпус возобновил бои за Гура-Галбену и взял несколько сот пленных. Однако же неподалеку отсюда, в районе другой Галбены — Сарата-Галбены — соотношение сил, как видно, сложилось неблагоприятно для 68-го корпуса.

Командарм генерал-лейтенант Гаген попросил начальника штаба фронта помочь танками не позже, чем завтра утром, чтобы избежать разгрома полка Мехтиева, который целые сутки сдерживает рвущиеся из окружения остатки семи немецких пехотных дивизий.

— Полк фактически сам попал в кольцо и лишился взаимодействия с другими частями 223-й дивизии, — добавил Гаген.

— Может, все-таки обойдетесь собственными силами, Николай Александрович? — спросил Бирюзов.

— Сложилась та самая ситуация, когда нужны именно танки.

— Хорошо, я сегодня попутно заеду к Шкодуновичу и потом свяжусь с командующим, — сказал на прощанье Бирюзов.

Заодно ему хотелось взглянуть на это старинное село, в котором и находился КП 68-го корпуса. Бирюзов принадлежал к тому поколению, что мужало под непосредственными впечатлениями от гражданской войны. Имя Котовского он знал с отроческих лет, перечитал о нем все, что к тому времени было издано. И вот, много лет спустя, стал участником освобождения его родины.

Прежде чем заехать в штаб Шкодуновича, Бирюзов сказал шоферу, чтобы «постранствовал» немного по улицам села. Еще курчавились кое-где белые дымки над пепелищами — в местах сгоревших дотла рубленых домов, на окраинах да и на перекрестках в центре. Еще громоздились подбитые танки, бронетранспортеры, искалеченные пушки, брошенные легковики. Еще валялись в глухих переулках-тупиках неубранные трупы рослых солдат вермахта. Но окрестные поля и вся всхолмленная до горизонта степь были живописными, просторными, будто специально созданными для лихих эскадронов.

Шкодунович словно ждал Бирюзова на резном крылечке свежепобеленной пятистенки.

Было в них нечто общее, может быть, то, что оба они были истинно военными интеллигентами.

Шкодунович кратко доложил генерал-полковнику обстановку на участке корпуса.

— Командующего фронтом беспокоит затяжка дела с ликвидацией остатков 6-й армии, — сказал Бирюзов.

— К сожалению,-этих «остатков» набралось многовато.

Они значительно переглянулись, и Бирюзов едва приметно, с лукавинкой улыбнулся.

— Что вы предлагаете, Николай Николаевич?

— Дайте какую-нибудь танковую бригаду — и завтра все будет кончено.

— Да вы как сговорились с командармом… Толбухин дал бы вам бригаду хоть сегодня, однако… — Бирюзов широко развернул новенькую рабочую карту, цветасто испещренную условными знаками.

Шкодунович посмотрел на карту из-за его плеча и, даже своим наметанным глазом, не сразу отыскал подковку своего корпуса. Столько тут было всего, и со стороны могло показаться, что командованию фронтом ничего не стоит немедленно помочь мехтиевскому полку, который бьется насмерть под этой навязшей в зубах Сарата-Галбеной.

— Ближе всего к вам, Николай Николаевич, танки 37-й армии…

— Ну и отлично, — обрадовался Шкодунович.

— Но они вряд ли успеют подойти завтра утром; скорее всего, к полудню.

— Это худо.

— Вы же, Николай Николаевич, понимаете, что и танки продвигаются с боями, поэтому всяких непредвиденных обстоятельств больше чем достаточно. Сегодня трудно назвать час их появления, еще труднее — откуда именно они появятся. Однако завтра танки будут, не беспокойтесь.

— Спасибо, Сергей Семенович, — сказал генерал-майор Шкодунович, с трудом привыкая обращаться к Бирюзову по имени и отчеству, как тот просил еще после их первой встречи минувшей весной.

Странные чувства испытывал Фриснер, безнадежно потеряв управление войсками. Он раньше никогда не впадал в такую душевную депрессию, чтобы являлась дикая мысль о парабеллуме, с помощью которого легко решаются все проблемы.

Только неделю назад сотни тысяч вышколенных солдат и офицеров вермахта, огромную массу военной техники, многоступенчатую штабную лестницу — все, что входило в грозное и громоздкое понятие — группа армий «Южная Украина», — крепко удерживал в своих руках генерал-полковник Фриснер. И вот, подхваченный потоком событий, хлынувших с востока и за два-три дня размывших фронт, точно жалкую земляную плотину, он, Фриснер, оказался в таком водовороте неотложных, сверхсрочных дел, забот, усилий, что у него кругом шла голова от всего этого оглушительного поражения. Не далее как вчера, когда время от времени восстанавливалась радиосвязь с командирами некоторых корпусов, у него, Фриснера, возникала, пусть слабая, надежда на избавление от неотступного преследования русских.

А сегодня Фриснер понял, что войска уже неуправляемы, катастрофа неминуема, хотя западнее Кишинева разрозненные части пехотных дивизий сбиваются в какие-то одичавшие колонны, чтобы выйти из окружения ценой бесчисленных потерь.

6-я армия дважды за восточную кампанию испытала эту агонию и теперь агонизирует в третий раз.

А тут вдобавок еще Румыния, которую надо бы скорее перешагнуть и оказаться в Венгрии, на земле более надежного союзника.

Те, кому удалось прорваться за Прут, отходят к перевалам в Трансильванских Альпах; уцелевшие речные корабли пробиваются вверх по Дунаю; авиация покинула свои полевые аэродромы и тоже подалась на Будапештский меридиан.

Остается и командующему сесть на свой «шторх» и подняться в воздух, удобнее рано утром или вечером, после захода солнца. К этому недальнему, но опасному перелету все готово, включая «мессершмитты» сопровождения.

Однако Фриснер отложил вылет до завтра: неловко все-таки покидать войска, которые еще сражаются, идут на прорыв и до сих пор испытывают свое везение, изменившее им полтора года назад, на Волге.

Какой же страшный рок преследует эту 6-ю армию, а вместе с ней теперь и его, невезучего генерал-полковника Фриснера?