Виктор Суворов врет!

Виктор Суворов во всех своих книгах восхваляет довоенную Польшу. Он называет ее свободной и независимой: «Чтобы зажечь пожар революции, нужно сокрушить разделительный барьер — свободную, независимую Польшу»[99]. Суворов еще в книге «День М» выдвинул идею, что в 1939 году Сталин должен был броситься на защиту Польши от Германии: «Независимо от позиции Британии, Франции или Польши официально объявить, что Советский Союз будет защищать польскую территорию как свою собственную. Польское правительство не желает советских войск на польской территории, в этом нет ничего страшного. Если Германия разгромит польскую армию и свергнет правительство, тогда Красная Армия вступит на польскую территорию и будет воевать против Германии»[100]. Мол, если бы так Сталин заявил, то и войны бы не было.

В последующих книгах он развил эту идею и посвятил много слов тому, почему Сталин должен был защищать Польшу, и доказательству того, что этот шаг привел бы к предотвращению Второй мировой войны. Доказательства, прямо скажем, слабые, надуманные и голословные.

Позиция Виктора Суворова крайне шаткая и противоречивая. Если для него Польша — «свободная, независимая», а СССР — «коммунистический агрессор», то почему второй должен защищать первого? Где это видано, чтобы «агрессивные» коммунистические страны защищали «свободные, независимые» буржуазные страны? Однако не стану заниматься казуистикой, а сразу ударю по главной опоре этой идеи «капитана Ледокола». Довоенная Польша не была ни свободной, ни независимой, а у Сталина не было ни одной причины ее защищать от любого внешнего вторжения.

Государство-оккупант

Довоенная Польша имела очень занятную историю, о которой ни Виктор Суворов, ни его сторонники, ни его противники не говорят ни слова. Между тем обзор этой истории многое делает ясным и понятным, в том числе и нежелание Сталина защищать Польшу от немецкой агрессии.

После начала Первой мировой войны в Польше сформировались два политических лагеря. Первый — Национально-демократическая партия Польши считала Германию врагом и ставил целью объединение польских земель в составе Российской империи с получением автономии, как пообещал Николай II 14 августа 1914 года. Второй — Польская социалистическая партия стремилась к получению независимости через поражение России. В числе сторонников этой идеи был и Юзеф Пилсудский.

В ходе кампании 1915 года, когда немецкие войска нанесли поражение русским войскам, Польша была оккупирована. 5 ноября 1916 года немецкий и австровенгерский императоры объявили о создании самостоятельного Польского королевства на оккупированных территориях и образовали Регентский совет, который правил в отсутствие короля.

Здесь надо отметить, что это был Регентский совет при оккупационном режиме, который осуществлял планомерную и полную эксплуатацию Польши для нужд продолжения войны. Лучше всего об этом режиме сказал лидер ППС Игнатий Дашинский в Венском парламенте 3 октября 1918 года: «Вместо того чтобы блюсти порядок в стране, ее грабили, обкрадывали, составляли воровские статистические данные, брали на учет каждую курицу, которая должна была нести яйца для голодных пруссаков. Ограбили все: наши леса, наших лошадей и коров, наш лес и железо, наши машины, промышленность и торговлю — и все это поволокли в Германию. Но это не все. Так как землю нельзя было ограбить, то решили и ее превратить в ничто, лишить всякой ценности и вывезли из Польши в Германию 700 ООО рабочих, как негров, как рабов; самым мерзким образом устраивалась охота на людей. По деревням устраивали кинематографические представления с определенной целью: захватить зрителей и отправить в Германию»[101].

И вот Регентский совет Польши был полностью лоялен ко всему этому дикому и разнузданному грабежу своей страны в течение почти всей Первой мировой войны. После поражения Германии и Австро-

Венгрии в войне, 6 октября 1918 года Регентский совет объявил о независимости Польши, а 14 ноября, после капитуляции Германии, передал всю власть Юзефу Пилсудскому.

Таким образом, довоенная Польша получила независимость из рук врагов и первым же ее правителем стал человек, который сделал ставку на поражение России в войне. Его наделили властью люди, которые несколько лет терпели и поддерживали целенаправленное разграбление своей же страны, вплоть до охоты на людей — дармовые рабочие руки. Пожалуй, немного в мировой истории государств, которые появились столь позорным образом.

Новорожденное государство полностью переняло политику своих разбитых хозяев. Юзеф Пилсудский поставил перед собой цель восстановления Польши в границах Речи Посполитой 1772 года и выбрал для достижения этой цели вооруженную агрессию. В октябре — ноябре 1918 года в Западной Украине сформировалась Западно-Украинская народная республика, которая и стала первой жертвой польской агрессии.

Поляки не дали украинцам шанса на создание национального государства и объединение с Украинской народной республикой, провозглашенное 22 января 1919 года. Боевые действия начались буквально через две недели после создания Украинского национального совета и еще до провозглашения нового украинского государства. 21 ноября 1918 года польские войска вошли во Львов, и правительство Западно-Украинской народной республики эвакуировалось в Тернополь. К началу 1919 года поляки оккупировали почти всю Западную Украину, кроме правобережья Збруча на границе с Украинской народной республикой. 18 июля 1919 года Западная Украина была полностью захвачена поляками.

Практически одновременно с нападением на Западно-Украинскую народную республику, в декабре 1918 года польские войска оккупировали Виленскую область и Вильно (ныне Вильнюс). 6 января 1919 года город был отбит Красной Армией и включен в состав Белорусской ССР, образованной 1 января 1919 года.

Полякам снова крупно помогли немцы, которые пропускали польские войска на оставляемые позиции. Уже в феврале 1919 года поляки заняли Западную Белоруссию и начали наступление на восток. Одной из групп польских войск командовал генерал Эдвард Рыдз-Смирглы, будущий глава Польши. Польские войска к августу 1919 года продвинулись вплоть до Бобруйска, пользуясь тем, что Красная Армия вела ожесточенные сражения с Деникиным и не могла оказать помощи своим частям в Белоруссии.

После неудачных советско-польских переговоров в начале 1920 года бои возобновились. Красной Армии удалось перейти в наступление и выйти к Варшаве. В августе 1920 года произошла известная Варшавская битва, в которой Красная Армия потерпела поражение. После ряда сражений в конце 1920 года, в ходе которых Польша захватила не только белорусские земли, но и повторно оккупировала Виленскую область, начались переговоры, после которых 18 марта 1921 года был заключен Рижский договор, который не только признавал польскую власть над Западной Белоруссией и Западной Украиной, но и обязывал РСФСР выплатить Польше 30 млн золотых рублей, передать на 18 млн золотых рублей имущества, а также передать трофеи.

На этом захваты Польши не закончились. В 1922 году, подготовив «восстание», польские войска захватили часть немецкой Верхней Силезии — крупного угольного и промышленного района, населенного в основном немцами.

Виктор Суворов пишет: «Разгром орд Тухачевского в Польше имел для большевиков очень неприятные последствия»[102]. То есть он полностью на стороне оккупанта, захватившего белорусские, украинские и литовские земли. Еще бы, ведь польские захваты и оккупация поддерживались ведущими державами. Франция в 1919 году поставила в Польшу 1494 орудия, 291 самолет, 2600 пулеметов, 327 тысяч винтовок, чего хватило бы на вооружение целого фронта. США поставляли в Польшу в 1919–1920 годах продовольствие и военное имущество.

В Польшу в июле 1919 года пришла 70-тысячная армия, созданная во Франции из польских эмигрантов. США сформировали эскадрилью и укомплектовали ее своими летчиками. В 1920 году в Польше была группа французских офицеров во главе с генералом Максимом Вейганом, которая помогла полякам составить план контрнаступления под Варшавой. После войны Польша заключила с Францией военный договор, по которому польская сторона содержит армию в 600 тысяч человек, а французская сторона обеспечивает ее боеприпасами, инструкторами и офицерами Генерального штаба[103].

Гитлер тоже говорил о «борьбе с большевизмом» и даже строил на этом свою политику. В этом у него были славные предшественники в лице Польши, Франции и США, а теперь вот у него есть убежденный последователь из числа беглых советских разведчиков, который восхваляет оккупанта и его завоевания. Да еще считает, что Сталин должен был защищать этого агрессора и захватчика.

В чем довоенная Польша была «независимой»? Государственную власть получила из рук немецких и австро-венгерских оккупантов, предварительно основательно ограбивших Польшу, государство было возглавлено активными сторонниками оккупантов, часть территорий Польша получила по Версальскому договору, т. е. по решению Антанты. Войну с Советской республикой Польша тоже вела по указанию и при поддержке стран Антанты. Польская независимость если в чем и выражалась, так это в подавлении и угнетении национальных меньшинств.

«Свобода» для белорусов в Польше

Виктор Суворов и его сторонники считают довоенную Польшу «свободной и независимой». Независимость мы уже рассмотрели. Само по себе брать государственную власть из рук оккупантов и ставить правителем человека, который готовил военную помощь для оккупантов своей же родины, — это национальный позор. Теперь же рассмотрим «свободу», установленную в Польше после окончания войны с Советской республикой.

После окончания войны в Польше был установлен режим дискриминации национальных меньшинств, в первую очередь белорусов и украинцев. Западная Белоруссия, захваченная Польшей силой оружия, должна была стать польской колонией, и в этом отношении у создателей довоенной Польши было четко сформировавшееся мнение еще до провозглашения независимости. План колонизации Белоруссии был разработан еще в 1916 году.

После независимости планы ставились куда шире. Юзеф Пилсудский рассчитывал захватами, завоеванием и оккупацией создать Польшу от Балтики до Северного Кавказа. Другие идеологи высказывались более осторожно, но и они считали, что вся Белоруссия должна стать польской колонией: «Для того чтобы польский народ был великим, для того чтобы Польское государство осуществило свои исторические задачи на востоке, необходимо, чтобы Белоруссия была присоединена к Польше как ее часть, как простая ее провинция или, вернее, колония», — писал В. Студ-ницкий в 1919 году[104].

Правда, этим планам сбыться было не суждено. Сопротивление Красной Армии не позволило полякам оккупировать и колонизировать всю Белоруссию. По итогам войны она оказалась поделена почти пополам. В Западной Белоруссии оказалось 100 тысяч кв. км территории и 4,7 млн человек населения. В Восточной Белоруссии (БССР) — 125,5 тысячи кв. км и 5 млн человек населения².

Польское правительство сразу после окончания войны бросилось колонизировать белорусские и украинские земли. Появилось понятие «осадник»: «Что такое польский «осадник»? Это — военный колонист, поселяемый правительством на восточных окраинах, наделяемый там бесплатно землей, получающий необходимые средства на организацию на ней хозяйства и обязанный быть опорой польской власти. «Осадники» вербуются среди офицеров и солдат запаса, из которых отбирается для этого наиболее заслуженный и политически надежный элемент; в огромном большинстве «осадники» составляются из бывших добровольцев и отличившихся солдат и офицеров», — говорится в справочнике для РККА 1930 года[105].

Солдаты и офицеры во множестве подавали прошения о наделении их землей. В начале 1920-х годов было подано 99,5 тысячи прошений, из которых 22,5 тысячи было удовлетворено, а 75,7 тысячи прошений было отложено в рассмотрении. В 1923 году в Белостокском, Виленском, Новогрудском, Полесском и Волынском воеводствах было 8732 осадника, из которых 6563 оборудовали свое хозяйство[106].

Осадники имели не только хозяйства, но и оружие, имели гораздо больше прав, чем белорусы, и были обязаны помогать властям. По существу, довоенная Польша восстановила феодальные порядки — условное наделение землей за военную службу. Но на этом феодальные порядки не ограничивались. На крестьян, в особенности на белорусских и украинских, был наложен шарварк — трудовая повинность: ремонт дорог, строительство, поставка подвод и т. п. Шарварк был средством выкачивания из крестьянства труда, измерявшегося в огромных суммах. В 1932 году было выполнено шарварка на 42 млн злотых, в том числе Западная Белоруссия — 10,7, или 1,97 злотых на человека (наиболее высокий уровень в Польше), и Западная Украина — 8,1 млн злотых. В 1935 году, после введения нового закона о шарварке, стоимость работ поднялась до 70–80 млн злотых в год[107]. По довоенным ценам 42 млн злотых соответствовали стоимости 840 тысяч лошадей. В среднем польский крестьянин должен был задарма отрабатывать 60 дней в году, а в некоторых случаях шарварк доходил до 109 дней. Крестьянство воспринимало шарварк как новое крепостное право, чем оно, по сути, и было.

Польское правительство повело наступление на права национальных меньшинств. Уже в ходе советско-польской войны стали закрывать белорусские школы, открытые в 1919 году, закрыли обе учительские семинарии. Белорусам запрещалось говорить, писать и обучаться на своем языке. Польский телеграф не принимал телеграмм на белорусском языке, даже написанных латиницей. К 1937 году в Западной Белоруссии были закрыты все без исключения белорусские школы[108].

Причем это касалось не только белорусов, но и украинцев, у которых также были закрыты все школы и учебные заведения. «Дело доходит до того, что в Восточной Галиции, как в первые времена христианства, люди собираются в катакомбах, чтобы в подземелье, вдали от глаз польских шпиков и жандармов, обучаться родному языку», — писал один из обозревателей в 1924 году[109]. Также были закрыты литовские гимназии и школы.

Подавление белорусского образования, запрет на использование языка привели к бурному распространению неграмотности среди белорусского населения Западной Белоруссии. В Полесском воеводстве в 1937 году было 70 % неграмотных, в Ново-грудском воеводстве — 60 % неграмотных. В деревнях ситуация была значительно хуже. «Было множество деревень, где взрослое население являлось сплошь неграмотным»[110]. Для сравнения в Познани было всего лишь 2,5 % неграмотного населения[111].

Поляки были недовольны автономией и свободами в составе Российской империи, и многие считали, что они не обязаны быть верными подданными империи. Но когда они сами получили власть, то сразу же отобрали у национальных меньшинств все национальные права, свободы, автономию, а любое проявление нелояльности жестоко подавлялось.

Хорошую «свободу» для белорусов создали в довоенной Польше: полное отсутствие национальных прав, запрет на язык, феодальные повинности под присмотром вооруженного польского колони-ста-осадника. И вот эту «свободу» воспевает Виктор Суворов. Ах как хорошо вкалывать на поляков задарма неграмотному белорусскому крестьянину!

Кулацкая реформа и разорение

Практически сразу же после провозглашения независимости в Польше занялись земельной реформой. Необходимость наделения землей малоземельных и безземельных крестьян была вполне очевидна. Это сделали в БССР в 1919 году — конфисковали все крупные земельные владения и разделили землю между нуждающимися крестьянами. В Польше поступили по-другому. Была объявлена парцелляризация земли, т. е. наделение безземельных крестьян мелкими участками земли и прирезки земли малоземельным крестьянам. Если в Советской республике выделение земли велось под давлением крайней необходимости и с целью немедленного улучшения положения крестьян, а вскоре после этого была объявлена политика кооперирования крестьянства и движения к коллективному хозяйству, то в Польше парцелляризация проводилась раз и навсегда.

Мелкий участок может только в самом лучшем случае прокормить земледельца. Товарной продукции и прибыли с нее особо не получишь и не разбогатеешь. Деньги же крестьянству были нужны для покупки товаров, сельхозмашин, удобрений, сортовых семян, лошадей. В СССР после выхода из разрухи Гражданской войны этим делом озаботились очень серьезно, но в Польше этот вопрос никого всерьез не волновал.

Реформа началась 10 июля 1919 года с громогласного объявления об уничтожении крупной земельной собственности. Допускалось владение участком не более чем в 160 гектаров. Однако сразу же после объявления о реформе о ней тут же забыли, поскольку шла война в Украине и Белоруссии. Почти год о ней не вспоминали, но тут случилось поражение польских войск в Белоруссии, Красная Армия вступила на территорию Польши. Все прекрасно знали, что в Советской республике прошло наделение крестьян землей. Польское правительство в пожарном порядке, несмотря на череду поражений и отступлений, 6 июля 1920 года образовало комиссии по земельной реформе. Риск массовой народной поддержки Красной Армии был очень велик.

Сама парцелляризация была проведена хитро. Во-первых, на 3,26 млн хозяйств был первоначально выделен фонд земельной реформы в размере 200 тысяч гектаров, в среднем по 0,6 сотки на хозяйство.

Во-вторых, перераспределение земли велось через выкуп земли у прежних владельцев, а крестьянин должен был заплатить за землю. Безземельные должны были сразу внести 5 % стоимости земли, а остальную часть выплатить в течение 41 года. Малоземельные (до 2 гектаров) должны были внести сразу 10 % стоимости земли, а остальную часть в течение 41 года. Состоятельные крестьяне должны были выплатить сразу 25 % стоимости, а остальную часть внести в течение 20 лет.

В-третьих, реформа была выраженно кулацкого характера. Новые хозяйства образовывались в коренной Польше с площадью 20 гектаров, а в восточных воеводствах — 35 гектаров. Столько земли хозяин мог обработать только с наймом 2–3 работников, т. е. это было доступно только сельскому капиталисту[112].

Как нетрудно догадаться, подобная земельная реформа была недоступна подавляющему большинству безземельных и малоземельных крестьян. Их сначала обнадежили перспективой получения земли, а потом просто банально обманули. Для «свободной» Польши интересы крупных землевладельцев оказались дороже.

После завершения советско-польской войны земельная реформа разом приняла другой оборот. Правительство заявило, что наделить всех крестьян землей — это утопия, и надо создавать крупные, «экономические здоровые» хозяйства, т. е. кулацкие[113]. Земские комиссары и земские комиссии стали массово нарушать порядок раздела земли, чтобы она переходила в руки кулаков.

Ради сельских капиталистов польское правительство хорошо постаралось. Было разделено гораздо больше земли, чем планировалось в начале реформы. К 1933 году площадь разделенной земли составила 2,19 млн гектаров. Правда, это была лишь небольшая часть от крупного землевладения, составлявшего

14,3 млн гектаров, или 15,3 % от него. Основная часть земли осталась в руках крупных земельных собственников. Было создано 120,8 тысячи новых хозяйств, в среднем по 9,5 гектара на хозяйство. К 394,8 тысячи хозяйств была сделана прирезка земли, в среднем по 2,1 гектара. Было образовано 58,9 тысячи специальных парцелл в среднем по 3,5 гектара на хозяйство — эта земля пошла польским государственным служащим и военным. Обделенными остались крестьяне, имевшие до 5 гектаров, из которых только 6 % получили землю, и крестьянам, имевшим до 2 гектаров, земля досталась только 12 %[114].

Белорусам и украинцам достались совсем крохи — землей наделяли в первую очередь поляков. В восточных воеводствах сформировалось крупное польское землевладение. Так, в Новогрудском воеводстве в 1937 году из 2,1 млн гектаров земли 1,4 млн гектаров принадлежало помещикам[115]. Раздавались весьма решительные призывы, что вообще всю землю надо распределить только среди поляков и ничего не давать ни белорусам, ни украинцам.

Земельная реформа резко ухудшила положение беднейшего крестьянства. Они не получили земли, достаточной для пропитания, а крупные имения, которые раньше обеспечивали работой и заработком деревенскую бедноту, во многих местах были разделены между кулаками. В польской деревне началась безработица с распространением наигоршей нищеты.

Между тем кулаки в польской деревне развернулись. Вопреки распространенному представлению, кулак — это вовсе не труженик, а капиталист, который набивал свои карманы тремя основными способами. Во-первых, наймом рабочей силы для обработки своих полей. Во-вторых, сдачей земли в аренду мелкими участками. В-третьих, дачей денег в долг под ростовщические проценты. Польские банки почти не давали кредитов крестьянам, и им приходилось идти на поклон к кулакам. В среднем хозяйство до 5 гектаров имело на гектар земли 241 злотых долга, из которых 154 злотых приходилось на кредиты частных лиц. Кредиты частные лица, в первую очередь кулаки, давали под 40–50 %, но отмечались случаи ставок в 380, 576 и даже 825 %'. К 1930 году мелкие крестьяне накопили долгов в четыре раза больше своего годового дохода. При этом кулак, имевший от 20 до 50 гектаров, имел по 250 злотых на гектар и из них 149 злотых получал в государственном сельхозбанке и 37 злотых в других кредитных учреждениях.

На шею мелкому крестьянину, не получившему земли, Польское государство накинуло еще и долговую удавку, позволив кулаку в деревне развернуть самое беспринципное и беспощадное ростовщичество.

«Земельная реформа» послужила только прологом к настоящему разорению Польши, которое произошло вовсе не в силу стечения неблагоприятных обстоятельств, а вследствие действий и решений польского правительства. Довоенная Польша в самом начале своего существования была в очень благоприятных условиях, и на правительство не давили ни репарации, ни долги, ни неоплаченные военные расходы. Были серьезные разрушения и ущерб от войны, но Польша могла со всем этим быстро справиться, в том числе за счет довольно быстрого восстановления сельскохозяйственного производства до довоенного уровня. Однако захватнические войны, начатые почти сразу же после провозглашения независимости, быстро довели польское хозяйство до кризиса. Расходы на содержание армии резко превышали все возможные доходы. В 1919–1921 годах польское правительство получило 109 млрд польских марок доходов, а расходы составили 418,6 млрд марок[116].

Польша включила печатный станок на полную мощность, и страну стала затапливать гиперинфляция. В январе 1920 года в обороте было 5,3 млрд польских марок. В ноябре 1923 года — 23 трлн марок. 31 января 1924 года — 313,6 трлн марок, 31 марта — 596,2 трлн марок[117].

Кроме этого, польское правительство набрало долгов, которые к сентябрю 1921 года составили 800 млрд марок как внешнего, так и внутреннего долга. Дело дошло до того, что даже Франция и США перестали давать в долг, и поляки стали постепенно отдавать за долги свой хозяйственный суверенитет. Франции досталась монополия на добычу и вывоз нефти (в 1922 году — 713 тысяч тонн), банкиру Моргану — вся табачная промышленность Польши.

Быстрое разорение Польши военными расходами и долгами вызвало некоторое удивление даже со стороны всего повидавших американских банкиров. Так, Фрэнк Артур Вандерлип (президент National City Bank of New York в 1909–1919 годах) писал: «Это был народ, насчитывающий 30 000 000 населения, живущий на огромной территории, обладающий огромными земельными и натуральными богатствами, народ, который начал свое хозяйство без долгов, без неоплаченных военных расходов, без нажима со стороны, направленного на то, чтобы он уплатил часть долгов тех государств, на развалинах которых он возник. Этот народ выпустил 170 миллиардов и выработал план от-печатания еще новых 70 миллиардов…В общем, положение Польши кажется финансовым безумием»[118].

Его слова относятся к концу 1920 — началу 1921 года, и он тогда еще не мог себе представить последующих масштабов гиперинфляции в Польше. И тут польское правительство старалось ради капиталистов. Оно выпускало векселя и выдавало кредиты в быстро обесценивающейся валюте для подъема промышленности. Не успевал подойти срок их погашения, как они обесценивались до 20 % от первоначальной стоимости. Для сделок и контрактов капиталисты использовали твердый американский доллар. И при таком положении имели все возможности делать огромные прибыли буквально из воздуха.

В таком виде польское хозяйство дотянуло до

1928 года, после чего его прихлопнул экономический кризис. Польша была одной из самых первых или даже самой первой страной, которая подверглась ударам Великой депрессии, что неудивительно. Страна была в долгу, как в шелку, а банкиры, которые активно спекулировали на фондовом рынке, вовсе не хотели давать ей в долг дальше. Уже с мая 1928 года началось падение оптовых цен, с осени — падение курсов акций и рост безработицы. Уже в январе 1929 года безработных было 160,8 тысячи человек — 19,3 % всех рабочих и служащих в Польше[119].

К этому моменту польское хозяйство не сумело достигнуть довоенного уровня производства по всем ключевым отраслям экономики. Во время кризиса к 1932 году производство упало на 53,7 % к уровню 1929 года, по чугуну — на 70 %, по стали и прокату — на 60 %[120]. Штопор продолжался и в марте 1933 года, уровень производства составил 46,5 % к уровню 1929 года.

Богдан Цивинский в 1932 году весьма откровенно писал: «Финансовое положение нашей промышленности в 1932 году можно вкратце охарактеризовать как состояние прогрессирующего банкротства…». И далее: «Необновляемые, устаревшие промышленные предприятия с каждым годом теряют свою производственную ценность, становятся музеями старой рухляди, а не экономическим вооружением великой нации»[121]. Заводы закрывались один за другим. Был закрыт, например, горно-металлургический комбинат «Покуй», дававший 10 % добычи угля в Силезии, 25 % чугуна и 15 % стали во всей Польше. 15 тысяч рабочих было выставлено за ворота. В это время в СССР были задуты первые доменные печи Магнитогорского и Кузнецкого металлургических комбинатов.

Польский голод

Резкое падение производства в результате депрессии, резкое сокращение спроса на продовольствие как на внешних рынках, так и на польском рынке, в сочетании с объемом выбрасывания на рынок сельхозпродуктов, привело к резкому падению цен и сделало сельское хозяйство убыточным. В средней оценке хозяйств, имевших от 2 до 50 гектар, в 1932 году убыток был по 7 злотых на гектар, тогда как в 1927 году хозяйства получали прибыль в 210 злотых на гектар. В пору кризиса только крупные кулацкие хозяйства могли получать прибыль примерно по 8 злотых с гектара.

В 1927 году все польское сельское хозяйство получило доход в размере 4,6 млрд злотых, а потратило из них на налоги, на платежи долгов и покупки 3,65 млрд злотых. В 1932 году доход составил 1,5 млрд злотых, и он весь уходил на расходы[122].

С этого начался настоящий разгром польского сельского хозяйства, который происходил все 1930-е годы, вплоть до краха Польши под немецким натиском. Во-первых, пошел вниз технический уровень. Потребление сельскохозяйственных орудий в 1933 году составило 10,2 % от уровня 1928 года. Мелкие крестьяне вообще перестали покупать сельскохозяйственные орудия, а в условиях огромной безработицы и нищеты в деревне использовать их стало невыгодно и кулаку. «Сельское хозяйство в Польше — в первую очередь бедняцкое и середняцкое — возвращается к доисторическим, допотопным способам обработки земли. Трудящееся крестьянство перестало покупать даже самые простые с.х. орудия и возвращается к деревянным граблям, вилам, боронам и прадедовским сохам. Даже то ничтожное количество тракторов (2 тысячи штук), которое имеется у польских помещиков, в 90 % ржавеет, так как помещикам теперь более выгоден отработочный труд окрестных крестьян», — указывалось в разработке советского Международного аграрного института в 1935 году[123].

Во-вторых, резко упала урожайность: по пшенице с 11,7 центнера с гектара до 7,8 в 1932 году, по ржи с 11,4 до 9,9 центнера с гектара. Валовой сбор четырех основных хлебов сократился на 21,2 млн центнеров, или на 2,1 млн тонн к 1932/33 году[124]. Уже в это время в Польше начался голод, который отмечался в 1932 и 1933 годах. Но это, в отличие от СССР, стало лишь прелюдией к по-настоящему крупному бедствию.

В-третьих, на польскую деревню обрушился сильный многолетний голод. Уже в 1933 году он был сильным, в особенности на востоке Польши. Тогда в Виленском и Новогрудском воеводствах (Литва и Белоруссия) на человека в день приходилось 250 граммов хлеба — как в блокадном Ленинграде[125]. Потребление всех продуктов упало втрое по сравнению с докризисными временами. Но уже в следующем, 1934 году был большой неурожай, меньше на 25–30 % предыдущего года по всем основным культурам.

Вот тут по всей Польше начался по-настоящему смертный голод со всеми ею атрибутами: поеданием суррогатов, порченых продуктов, травы и коры: «Минувшей весной, когда уже солнце стало пригревать, на помещичьих картофельных полях появились люди и стали собирать замерзшие и прогнившие картофелины; промокшие под снегом и дождем, они уносили их домой и, очистив, пекли лепешки, чтобы накормить умирающих с голоду детей», — это описывается Радомщанский уезд Лодзинского воеводства весной 1935 года[126].

Голод буквально схватил людей за горло. В деревнях практически прекратилась продажа товаров. Такие элементарные товары, как спички, керосин, табак, стали редкостью. Крестьянин Бучацкого уезда Тарнопольского воеводства в 1933 году написал письмо в газету на клочке бумаги, в котором делился опытом: «Знают ли в Варшаве, что пачка табака разделяется ножом на 4 части, чтобы можно было легче купить и продать по одной четвертушке, что спички покупаются на штуки, по четыре на грош, что соль покупается на граммы, а керосин покупается по 1/4— 1/8 литра, и что несколько изб пользуются одной зажигалкой?»[127] Крестьянин приписал в конце, что мог бы рассказать еще, да кончается бумага, а достать ее негде.

Крестьянин Львовского воеводства писал: «Женщины переносят огонь из дома в дом в железных горшках, а каждую спичку я разделяю на две, а иногда и на четыре части. Керосин и лампы у нас в деревне — это роскошь. Избы освещаются просто лучинами, а я еще мечтал, что доживу до того момента, когда в избе загорится электричество»[128]. Прямо как в XVIII веке — лучина, кремень, перенос огня, разделение на части купленных поштучно спичек. Картины самой крайней, безысходной нищеты. В блокадном Ленинграде и то жилось богаче и сытнее.

Польские спички — это выражение польского довоенного экономического краха. Самый простой товар, самый необходимый, доступный даже для небогатых стран, в Польше производился в крайне недостаточном количестве. До начала войны проблема со спичками в Польше так решена и не была. В 1938 году польская спичечная промышленность выпускала по 11,2 коробки на душу населения. Поскольку в коробке по 75 спичек, на польскую душу в год приходилось всего 840 спичек. В день 2–3 спички. Чирканул утром, чирканул вечером, а третью оставь на выходной. По 0,9 коробка в месяц. Даже в блокадном Ленинграде в месяц на рабочую карточку в 1941 году давали по 4 коробка в месяц, а в 1942 году — по два. Спичечную промышленность в довоенной Польше отдали в руки шведам, которые вовсе не желали развивать своего конкурента на мировом спичечном рынке.

Ежи Михайловский в 1935 году опубликовал книгу «Деревня без работы», в которой на примере все той же Галиции (Жешувский уезд Тарнопольского воеводства) описывал те же самые картины: резкое падение сбыта товаров, отсутствие спичек и керосина, использование лучин и кремня. Детей зимой завязывали по шею в мешки, набитые резаной соломой, чтобы не замерзли — дров было мало, а одежды не хватало и на взрослых. Люди, жившие без еды, без света, в грязи, стали забывать грамоту, в особенности в отдаленных деревнях.

Уже в 1933 году в Галиции были голодные бунты, в которых участвовали крестьяне и горожане, а потом началось настоящее восстание, с трудом подавленное польскими властями.

По Западной Белоруссии — самой отсталой и забитой польской окраине, сведений почти нет. Однако там положение было еще хуже, чем в относительно лучше развитой Западной Украине, не говоря уже о Польше. В 1936 году положение польского крестьянства было безнадежным, и крестьяне стали ждать войны или революции как единственного способа прекращения своих бед. Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас — в буквальном смысле слова. В этом и заключается причина роспуска Польской компартии. Имея практически готовую революционную ситуацию в стране, польские коммунисты ничего не смогли организовать, и такая партия Коминтерну была не нужна.

Польское правительство палец о палец не ударило, чтобы помочь бедствующим и голодающим крестьянам, даже польским, не говоря уже об украинцах и белорусах. Единственное, на что хватило правительства, так это на официальное признание, что в деревне свирепствует голод. Министр земледелия Польши признал исключительную нищету крестьян. О голоде и разорении деревни писали в газетах — откуда черпали свои сведения советские исследователи. И все. Ни одного признака, что крестьянам польское правительство оказывало какую-то помощь, хоть как-то напоминающую помощь голодающим в Украине или Казахстане во время голода в СССР.

Наоборот, польское правительство в этот сильнейший кризис увеличило в 1935 году шарварочные работы, был введен особый церковный налог, составляющий 5 % от поземельного налога, а приходским советам было дано право в неограниченном размере взимать на содержание церковных зданий. Была введена удушающая система штрафов за мельчайшие нарушения всевозможных предписаний, взимались платы за въезд на рынок, за въезд 6 город, на продажу скотины и т. п. Налоги, штрафы и платежи часто взимались насильно, под угрозой ареста и применения оружия. Бывали стычки с перестрелками и ранеными крестьянами.

Цены на самые необходимые крестьянину товары выросли до заоблачных высот. Для покупки плуга в 1913 году надо было продать 134 кг ржи, в 1934 году — 324 кг, в 1938 году — 450 кг. Пара сапог в 1913 году крестьянину обходилась в 78 кг ржи, а в 1938 году — 490 кг[129]. О покупке одежды, предметов быта, сельхозорудий польский крестьянин перед германским нападением мог только мечтать, а уж покупка лошади или коровы и вовсе была утопической и несбыточной фантазией.

В общем и целом, правительство довоенной Польши к концу своего бесславного существования довело крестьян до небывалой и труднопредставимой стадии разорения и нищеты.

Виктор Суворов иногда ставит исторические эксперименты и как-то раз пытался переночевать на морозе в Финляндии в красноармейской форме. Опыт у него не удался, бывший разведчик убежал с мороза, не дождавшись рассвета. По этому поводу есть ему предложение вжиться в положение крестьянина в довоенной Польше. Для этого нужно ему зажечь лучину, взять нож поострее, коробок спичек и начать каждую спичку щипать на четыре части, и чтобы сера оставалась на каждой части. Скорее всего где-то после половины коробка Виктор Суворов придет к выводу, что пусть лучше придут коммунисты, чем так мучиться.

Белоруссия восточная

Теперь посмотрим на другую часть Белоруссии, которая по итогам советско-польской войны осталась в БССР и вошла в состав СССР. В ней проводились все те же основные социально-экономические преобразования, что и по всей стране: восстановление от разрухи, кооперирование, индустриализация, коллективизация и создание колхозов. В условиях Белоруссии — региона со слаборазвитой промышленностью, упор, конечно, делался на развитие сельского хозяйства и лесной промышленности.

После окончания советско-польской войны Президиум ВСНХ РСФСР отпустил БССР в порядке помощи для восстановления хозяйства 20 млрд рублей, в том числе 10 млрд деньгами, а на оставшуюся сумму поставил оборудование и сырье[130]. Для республики, только что вышедшей из войны, это была очень ощутимая помощь. Восстановление хозяйства быстро привело к хорошему эффекту. В 1925/26 году, как и практически везде по СССР, в БССР продукция цензовой промышленности и основные фонды были восстановлены до довоенного уровня[131].

В Восточной Белоруссии в 1928 году бурно стартовали коллективизация и строительство социалистического сектора. В отличие от других районов СССР, в силу природных условий в Белоруссии не создавалось крупных зерносовхозов, основной упор делался на колхозы. В этом деле было немало трудностей. Белорусское крестьянство в значительной степени вело хуторское хозяйство, и объединить дворы с разных хуторов в один колхоз было весьма трудно. Далеко не сразу эту проблему смогли разрешить.

Перипетии 1932–1933 годов Белоруссия перенесла значительно легче, чем Украина или Казахстан, в силу того, что коллективизация базировалась на достигнутом уровне земледелия и животноводства, а с союзного уровня хорошо помогали техникой: тракторами и сельхозмашинами. В 1928 году в Белоруссии было 102 трактора. В 1930 году тракторов стало 282.

В 1929/30 году в БССР для колхозов поставлено 5313 культиваторов, 4928 сеялок, 1065 косилок, 2883 жатки, 4956 молотилок[132]. Если в Польше производились простые сельхозорудия, в основном конные плуги и бороны, то в советских поставках сельхозмашин в БССР ассортимент орудий был значительно более широкий, и это были преимущественно сложные машины. Объем поставок был большой. Скажем, в 1929 году в БССР поступило молотилок, по количеству соответствующих 32,2 % всего польского производства.

В 1930 году в БССР было создано 2414 колхозов, которые объединили 20,9 % хозяйств и 26,6 % посевной площади в республике. Первые годы колхозного строительства были трудными и в Белоруссии, но уже с 1933 года колхозный сектор пошел в гору. По плану, выработанному в СНК БССР и ЦК КП(б)Б, ярового сева на 1933 год должно было быть засеяно 2680 тысяч га, из них для колхозов — 1225 тысяч га, для единоличников — 1295 тысяч га, совхозов — 190 тысяч га.

Недостатки колхозов первого этапа коллективизации в Белоруссии часто были следствием достоинств советской системы хозяйства. Колхозам помогали, помогали и помогали, иной раз даже с избытком.

Во-первых, поскольку в СССР крупное частное землевладение было ликвидировано сразу и под корень, то земли колхозам выделялось много. Этому также способствовало хуторское расселение, перед коллективизацией в Белоруссии было 200 тысяч хуторов. Потому иногда создавались колхозы колоссальной площади, например колхоз «10-летие БССР» Речицкого района Дубровенского сельсовета — 20 тысяч гектаров[133]. В 1934 году его пришлось разукрупнить, поскольку столь крупное хозяйство оказалось неэффективным.

Эта проблема была у многих колхозов. В докладной записке политсектора МТС НКЗ БССР о работе политотделов за 1934 год упоминается, что 510 колхозов в БССР имеют на колхозный двор земли от 8 до 20 гектаров[134], и ее трудно обработать без массового применения тракторов.

Сравним с Польшей, в которой крестьянство, особенно бедняцкое и середняцкое, страдало от малоземелья и безземелья. В БССР проблема была обратная — земли было столько, что трудно было с ней справиться.

Во-вторых, колхозам поставляли много сельхозмашин и сельхозтехники. В СССР считалось, что механизация труда — это путь к высокой эффективности сельского хозяйства. В начале второй пятилетки, когда заработали новые заводы сельскохозяйственного машиностроения, поток машин пошел по нарастающей. В 1932 году в БССР было 2822 трактора — больше, чем в Польше. В 1934 году — 3971 трактор. В дополнение к ним 2111 молотилки, 13,6 тысячи жнеек, 9 тысяч сенокосилок, картофелекопалок — 8,3 тысячи. Парк сложных сельхозмашин в БССР с 1928 года увеличился более чем в 10 раз[135].

Этот поток сельхозтехники начался как раз в то время, когда выпуск сельхозорудий в Польше из-за кризиса резко сократился, а польские крестьяне «возвращались» к деревянным вилам, боронам и прочей архаике.

Но у этого машиноснабжения были и негативные стороны. Новой техники было столько, что ее использование далеко не всегда было рациональным и бережливым. Скажем, в 1933 году вышло из строя 350 тракторов — 25 % всего тракторного парка в белорусских МТС. В ходе подготовки к новой посевной кампании пришлось провести через капитальный ремонт около 80 % всех тракторов. Перед политотделами МТС были поставлены задачи добиться улучшения использования техники, и им быстро удалось добиться этой цели. В посевную 1934 года вышли из строя 13 тракторов — 0,8 %, а к лету на капремонт потребовалось поставить 52 трактора — 3,3 % парка. Одновременно удалось добиться увеличения выработки с 158,8 до 234,4 гектара (в условной мягкой пахоте в пересчете на 15-сильный трактор; для обеспечения сопоставимой статистики по работам разнотипного парка тракторов применяли условную статистику, скажем, работа 30-сильного трактора равнялась двум 15-сильным, а гектар вспашки целины тяжелым плугом равнялся 2,5 гектара мягкой пахоты).

Уже в начале второй пятилетки уровень тракторизации и механизации сельского хозяйства в БССР был выше, чем в Польше, тем более что в Польше развернулись процессы деградации сельского хозяйства, а в Восточной Белоруссии, наоборот, колхозы только укреплялись.

В-третьих, колхозам давали много денег. По словам председателя СНК БССР Н.М. Голодеда, вложения в сельское хозяйство БССР с 1928 по 1934 год составили 326,6 млн рублей. Колхозы получали сотни тысяч рублей кредитов на скот, машины и семена до такой степени, что они оказались перегруженными долгами. В среднем на белорусский колхоз приходилось по 15 тысяч рублей просроченного долга. Упомянутый колхоз «10-летия БССР» имел долг в 300 тысяч рублей. Не все колхозники быстро учились эффективно использовать кредиты и вовремя их возвращать, так что в 1934 году пришлось списать задолженность в размере 19,7 млн рублей из 34 млн рублей.

Для сравнения в Польше только богатый крестьянин мог получать кредиты в государственном сельхозбанке, а кредиты под залог зерна были доступны только помещикам, поскольку минимальный объем залога составлял 300 тонн, урожай примерно с 30 гектаров земли, если считать в амбарном весе. Даже кулак не мог сформировать такую партию, поскольку зерно шло на корм скота, лошадей, на личное потребление, на продажу. Для польской крестьянской бедноты был доступен только «кредит» кулака или еврея. Кстати, польские евреи далеко отставали от кулаков в ростовщичестве, и на них приходилось только 12,4 % всех ссуд, полученных крестьянскими хозяйствами по данным выборочных переписей. Кулацкие ссуды — 59,5 %[136].

Недостатки коллективизации в БССР были такими «недостатками», о которых польский крестьянин, не говоря уже о жителях белорусских и украинских «кре-сах» Польши, мог только мечтать в самых радужных снах. Избыток земли, избыток сельхозтехники, избыток кредитов — ничего этого у польских крестьян не было.

Уже в первые годы, когда колхозное хозяйство было еще далеко от своего совершенства и когда хозяйство велось весьма расточительными и нерациональными методами, тем не менее колхозники получали доходы побольше единоличников. Посмотрев на колхозную работу, в марте 1933 года единоличники Рысмовецкого сельсовета Бобруйского района написали письмо с призывом вступать в колхозы. В нем был момент, который стоит процитировать как есть в оригинале: «Калгаснік Гуткоускі да уступлення у сельскагаспадарчую арцель «Глуша» меу серадняцкую гаспадарку… Сям’я Гуткоускага атрымала сёлета у калгасе 67 п. збожжа (жыта), 10 п пшаніцьі, 27 п ячменю, 10 п ауса і 12 п круп. Разам — 125 п збожжавых, 200 п бульбы і 1044 р. грашыма. Чаму ж не радавацца Гуткоускаму? Ніхто з нас, аднаасобнікау, такога дахо-ду не мае»[137].

Что это? Это письмо крестьян на белорусском языке! В газету! И оно было напечатано, поскольку в БССР выходили такие газеты. В Восточной Белоруссии люди умели читать и писать на своем родном языке. В сборнике документов о коллективизации есть много документов на белорусском языке, в том числе официальные отчеты и доклады. Сравните с положением в Польше, «свободной и независимой», как считает Виктор Суворов, где белорусский язык был запрещен.

В этой цитате речь идет о том, как семья колхозника Гутовского, бывшего середняка, получила в колхозе на трудодни 125 пудов зерновых (2 тонны), 200 пудов картофеля (3,2 тонны) и 1044 рубля деньгами. «Чему ж не радоваться Гутовскому? Никто из нас, единоличников, такого дохода не имеет», — заключили единоличники и решили вступать в колхоз.

В колхозе им. ОГПУ Белоруссии, Минского района, тоже уже в самом начале коллективизации производство пошло в гору: «Если в 1931 году на трудодень выпадало зерновых 1 кг 150 г, 3 кг картофеля, полкило овощей и 81 коп. деньгами, то в 1932 году на каждый трудодень в колхозе выпало 1 кг 622 г зерна, 4 кг 400 г картофеля, 2 кг 400 г овощей, 3 руб. 12 коп. денег»[138]. Правление колхоза отмечает, что излишки картофеля и овощей они отдали соседним колхозам, у которых не хватало семян. В Польше такое невозможно себе представить.

Многие вслед за Виктором Суворовым считают, что в колхозе работали «за палочки». Во-первых, это ошибка. «Палочка» — это отметка о выходе на работу, от этой системы оплаты труда в колхозах отказались к 1933 году. Трудодень — это выполнение определенной нормы работ, в зависимости от трудоемкости и квалификации. В рабочий день можно было выработать до четырех трудодней, например ручная прополка пшеницы засчитывалась за четыре трудодня из-за ее исключительной трудоемкости. Во-вторых, приведена цена трудодня. Возьмем колхозный минимум — 110 трудодней. В колхозе им. ОГПУ Белоруссии такой колхозник получал 176 кг зерна, 484 кг картофеля, 264 кг овощей и 342 руб. 10 коп. деньгами. Некоторые колхозники вырабатывали до 600 трудодней: 960 кг зерна, 2,6 тонны картофеля, 1,4 тонны овощей и 1872 рубля деньгами. Этот сугубо ориентировочный расчет показывает, что хорошо поработавший колхозник в хорошем колхозе оставался после распределения на трудодни с хорошим запасом и деньгами.

Это, отмечу, самое начало коллективизации, когда недостатков в колхозном хозяйстве было более чем достаточно. На становление его ушло несколько лет, но самые передовые колхозы прошли этот путь уже к 1934–1935 годам.

Хорошее колхозное хозяйство получало такие прибыли, что могло за свой счет обзаводиться средствами производства. Председатель СНК БССР Н.М. Голодед рассказывал на XI Всебелорусском съезде Советов 14 января 1935 года о колхозе «Рассвет» Жлобинско-го района. Колхоз начал свою историю с 1920 года, в нем было 269 дворов и 1230 гектаров пашни. Далее председатель СНК БССР обрисовал их хозяйственные успехи: «Колхоз приобрел 2 автомашины, 2 трактора, двигатель, динамомашину, 6 сноповязалок, 2 сложные молотилки, одну льномялку, построил клуб на 400 мест, 2 жилых 6-квартирных дома, амбар на 300 тонн зерна, свинарник на 300 голов, 3 скотных двора на 450 голов, кузницу и мехмастерскую, пожарное депо, гараж, баню, маслосырный завод»[139].

Белорусские крестьяне в Западной Белоруссии о таких хозяйственных успехах не могли и мечтать. Да и польские кулаки тоже. На доход 8 злотых с гектара ни грузовика, ни трактора не купишь. Достижения колхоза «Рассвет» в Польше могли повторить только крупные помещики, и то не все.

Более того, колхоз отправлял своих членов учиться. 30 колхозников окончили техникумы, 6 — окончили вузы, один получил звание доцента. Феноменально! Пусть или сам Виктор Суворов, или кто-то из его сторонников попробует найти в Польше образца 1935 года хотя бы одну деревню, в которой в сельском хозяйстве работал бы доцент, выучившийся из крестьян. В советской Белоруссии было где учиться и у колхозников была возможность для учебы. К 1939 году в республике было 13 тысяч школ, в которых обучалось более миллиона учеников и 36 высших учебных заведений, в которых обучалось 16 тысяч студентов[140].

Тем временем механизация сельского хозяйства в БССР продолжалась. К 1935 году во всех районах было создано по машинно-тракторной станции, и приступили к формированию второго комплекта. За посевную кампанию 1936 года было создано 5 МТС. За 1936 год в Белоруссию было завезено 5 тысяч машин, в том числе 1400 тракторов, 107 грузовиков, 140 комбайнов, 300 тракторных картофелекопалок.

Разворачивание новых МТС продолжалось, поскольку вне охвата было еще 1975 колхозов с площадью 436,4 тысячи гектаров пашни. В 1937 году было решено создать еще 50 МТС и значительно усилить уже имеющиеся техникой. В 1939 году в БССР было 200 МТС, в которых было 7279 тракторов, которые обеспечивали 42,2 % всей тяги[141].

В этом же году одна БССР собрала 12,7 млн центнеров зерновых — примерно столько же, сколько во всей Польше, и 32,6 млн центнеров картофеля — больше, чем во всей Германии. Это было прямое следствие проведенной коллективизации и механизации полевых работ. Небольшая и не самая крупная республика в составе СССР по своему сельскохозяйственному производству имела примерно такой же вес, как вся довоенная Польша. Это зримое доказательство преимущества советского колхозного строя.

СССР был единственной в мире страной, в которой большой урожай радовал крестьянина, а не печалил. Во всех других странах большой урожай был бедствием и разорением крестьянина, поскольку тот был опутан долгами, а в урожайный год цены на продукцию сильно падали. Крестьянин не мог рассчитаться с долгами, и удавка на его шее только сильнее затягивалась. Не позавидуешь: в неурожайный год — голод, в урожайный год — сокращение доходов и увеличение долгов. Колхозный строй в СССР избавил колхозников от такой сомнительной свободы.

Советский белорусский крестьянин получал хорошие доходы от урожая. В 1937 году в среднем белорусский колхозный двор получал на трудодни 850 кг зерновых, 2,2 тонны картофеля и 167 рублей деньгами. Многие колхозники были настолько состоятельны, что могли покупать себе дорогие товары. Так, в 1938 году сельская потребительская кооперация продала 5500 патефонов, 130 пианино, 6300 велосипедов, 115 мотоциклов, 5 тысяч швейных машин[142].

Некоторые, наверное, закричат: «Мало! Нищета!» Хорошо, но в сравнении с жителями Западной Белоруссии и вообще «свободной и независимой» Польши это был небывалый расцвет богатства. В Западной Белоруссии продавались спички по счету, табак по четверть пачки, гвозди горстями, а в Восточной Белоруссии колхозники покупали патефоны, велосипеды, швейные машины. Пусть лишь 1,5 % колхозных дворов могли себе позволить такие покупки, но такой уровень потребления был недостижим даже для польских кулаков. Если бы не война и разорение Белоруссии, то уже к концу 1940-х годов примерно треть колхозников могла бы рассчитывать на такой уровень жизни или даже больше.

Как видим, если провести сравнение довоенной Польши и довоенной БССР, то сравнение выходит далеко не в пользу Польши. Страна с куда большими ресурсами, земельными площадями и населением управлялась настолько плохо, что полностью проиграла хозяйственное соревнование небольшой Белорусской ССР, в которой проживало в 6 раз меньше населения. Разница между Западной и Восточной Белоруссией была настолько велика, словно это были две разные страны. Руководство довоенной Польши все 20 лет своего нахождения у власти создавало предпосылки для своего поражения в войне с Германией: политические, экономические, социальные. Потому Наркоминдел СССР В.М. Молотов написал в своей знаменитой ноте от 17 сентября 1939 года польскому послу Гжибовскому: «Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства».