Вилла Рено

Глава 31. РЮХИ

Нечипоренко пришлось по требованию Савельева завести отдельную тетрадочку, посвященную городкам, хотя вначале ворчал он и не соглашался, считая подробное описание игры противоречащим его многотомным «Лишним сведениям». Дабы утешиться, стал он для начала выписывать из словаря Даля все, относящееся к городкам, то бишь рюхам; это придавало, как он полагал, ненужному приложению некий историзм.

Академик Петров любил играть в городки.

В фильме непременно должен был присутствовать эпизод с городошниками, несколько растянутый и даже, по мысли режиссера, отчасти символический; вот только что он символизировал бы, Савельев пока не придумал.

Игра давно растворилась в воздухе одной из минувших эпох, исчезла, рюхнулась, аннигилировалась, осталась в пятидесятых годах вместе с последними городошными спартакиадами Советского Союза. Актеры играть в городки не умели, постоянно читали отксерокопированные шпаргалки, угрюмо тренировались; Савельев, заставший в пионерлагере охвостье городошных боев, играл вместе с актерами. Хотя ни по сценарию, ни в реальности на Вилле Рено в городки никто не играл, на западной стороне участка, обращенного к Академгородку, газон был аннулирован, дерн срезан, оборудовано было городошное поле. По замыслу режиссера играть должны были не на старой финской даче академика, не в новом городке во славу науке, — но где-то в России, чтобы вокруг шумели березы, к примеру, или виднелись дали с полями да нивами, а к концу эпизода городошная площадка приподнималась бы над ландшафтом, превращалась в плато, чтобы только фигуры игроков на фоне неба да летящие по небосводу по всему окоему облака.

Тхоржевский снимал все игры в надежде смонтировать хоть что-нибудь путное.

Роль академика Петрова исполнял непрофессиональный актер, выбранный Савельевым за сходство необычайное пенсионер из Тулы (кажется, в детстве живший в Петрограде) Василий Павлович Реданский; по возрасту был он младше академика, но его слегка подстарили, седину отбелили, хоть куда, двойник двойником, и в рюхи играл лучше всех.

Когда проезжал он по улицам Комарова в одной из неизменных шляп, темной или светлой, на стареньком велосипеде, полная иллюзия создавалась, почти эффект присутствия.

Василий Павлович Реданский, как большинство жителей бывшего Советского Союза, очень даже нечужд был художественной самодеятельности, артистизм, театральность, притворство, страсть к имитации, ролевым играм, всех, может быть, и сгубившие, в данном случае были более чем уместны. Он совершенно вошел в роль.

— Мазила! — азартно кричал он одному из игроков своей команды. — Вам бы только в щелбаны в шашки играть!

— Зачти вслух, — говорил Савельев помрежу, — кто там у нас в команде академика.

— Десницын, Елкин, Савичев, Танненбаум, Рюхин, Блох, Марецкая! — выкрикивал помреж по списку.

Далее зачитывался список противоположной команды, возглавляемой профессором Перовским.

— Сколько раз вас просить поливать поле перед игрой? — орал Савельев. — Я скоро издохну от проклятой пылищи!

Помреж помчался с лейкою к верхнему маленькому пруду. Пока набиралась вода, чей-то смешок послышался помрежу, видать, опять на одном из деревьев сидит девчонка-дачница и хихикает. Прорысив к игровой площадке, помреж принялся поливать песок возле кона; вода вскипала на песке, песок сворачивался в грязно-ртутные капли, похоже, облачко тумана поднялось, огляделись игроки, ничего вокруг не узнавая, очутившись на не знакомом вовсе городошном поле чудес. Савельев по инерции выбил «марку» из «письма» и, выпрямившись, увидел загорелых, скромно одетых по моде тридцатых годов людей: две команды, во главе одной из команд академик Петров.

Продолжая игру, обе команды настоящих игроков, любящих и рюхи, и помешанного на городках академика, поглядывали на игроков поневоле, подмечая в них нечто странное: иной темп движений, другую громкость речи, непривычную мимику — словом, сценографию иной эпохи. Игроки поневоле посматривали на соседей, узнавая и не узнавая тех, кого изображали они. Оператор Тхоржевский не сводил глаз со своего отца, физиолога Валишевского, зная: после смерти академика Петрова его любимого сотрудника арестуют, и погибнет он незнамо где, в лагере ли, на этапе, в тюремном ли подвале. Один из актеров, поталантливей и потоньше других, почувствовав себя обезьяной, кривляющейся перед человеком, перед тяжкой жизнью его, ощутив себя прямо-таки слугой сатаны, подумал: правильно в старину хоронили жрецов Мельпомены, чертовых кукол, за церковной оградой.

Точно некие неведомые боги, знали они, что вот те двое, Танненбаум и Рюхин, лишатся работы в недобрые времена гонений на генетику, а Савичев успеет уехать, закончит дни свои в Америке, в тишине и комфорте, в спасительном неведении; они знали, что Елкин сперва попадет в автомобильную катастрофу, а потом умрет на больничной койке от странной пневмонии в год, когда начнет он писать воспоминания об академике Петрове, знали, что высокий молодой человек в полотняной кепке добьется высокого начальственного поста и предаст многих, громя на одной из доносительских сессий Академии наук настоящих работников науки во имя некоей новой науки, благонравной, политически угодливой, выдуманной сумасшедшими начетчиками неизвестно для чего. Третья сборная кинематографических сексотов знала о двух командах беспечных игроков все или многое, собирая о них сведения, читая о них лживые или в меру достоверные статьи и книги.

— Да нас тут целый стадион! — вскричал академик Петров. — Вон еще какие-то господа хорошие сами с собой играют, тренируются. Новые сотрудники, что ли? Или строители? Неплохо, неплохо для начала! Продолжайте в том же роде. Что это вы обмерли? Валяйте дальше. Десницын, у нас ведь тоже «письмо» на повестке дня. Покажите усатому класс.

Десницын, улыбаясь, приготовился; видно было, что игрок он отменный, но рука у него дрогнула: в последний момент перед броском глянул он ненароком на Реданского; одна из чушек осталась недобитой.

— Мазила! Щепка! — закричал Реданский.

И тут академик Петров заметил своего двойника. В молчании — что за немая сцена! — команды игроков смотрели друг на друга, две настоящих, одна поддельная.

В эту секунду молчания, недвижности, в момент паузы у площадки возникла хорошенькая молодая женщина, произнесшая свою реплику, не заметив ни третью команду, ни Реданского:

— Что это вы сегодня заигрались? Обедать пора.

Две команды, действительно оставив биты и рюхи («оставь все как есть, потом доиграем»), двинулись с городошного поля.

Савельев смотрел на стоящую на обочине их поля проклятую лейку с дьявольской водою, вот и момент подходящий, чтобы исчезнуть, была не была; он схватил лейку, капли воды упали на поддельный кон, стало поле таять на глазах, — и тут Реданский, неожиданно перешагнув демаркационную линию с сияющей росой, отделяющую явь от нави, побежал догонять академика, которого так долго изучал, на которого похож был на самом деле не только внешне, многие свойства характера совпадали, например, любопытство и упрямство.

Академик и его городошники уже зашли, балагуря, за стриженые кусты, вышли за пределы видимости, когда Савельев со товарищи, тускнея на глазах (ежели бы увидел кто…), испарился вместе со своим коном и своими рюхами. В эту минуту Реданский, чуть задыхаясь и натурально захромав, догнал академика Петрова.

— А говорили, — сказал, улыбаясь, академик, — что у меня только один двойник: господин Шоу Бернард, писатель. Врали, стало быть; слова — одно вранье, верны только факты, явленные нам матушкой-Природою; а Природа, доложу я вам, как и наука, умеет много гитик.

— Черт! — заблажил Савельев, возникая на бутафорском городошном пространстве неподалеку от верхнего фонтана. — А где Реданский? Как его теперь оттуда извлечь?! Кого я буду вместо него снимать? Ну, доигрались, бабушка в окошке, достукались, дорюхались. Помреж! Ищи мне еще одного двойника, близнеца пропавшего, хоть из-под земли, да побыстрее! Посмотри фототеку, пробы, был вроде еще один подходящий, если подгримировать поаккуратней и через фильтры, через фильтры, в ракурсах, с освещением… Но какая неудача! Какая неудача! Кто сказал, какая сука, что у нас незаменимых нет? Вы что, Тхоржевский? Так расстроились? У вас мигрень из-за перемены хронологических поясов?

— Нет, все нормально, — отвечал Тхоржевский, только что видевший своего давным-давно расстрелянного или запытанного молодого веселого отца.

Никто не знал, что он сын Валишевского. Его усыновил некогда дальний родственник, давший ему свою фамилию.

— Ну, молодец, молодец! — похлопал его по плечу Савельев. — Выкрутимся как-нибудь. Это все шутки воды ручейной, я понял, водичка небось под землей через термоядерный котел подается или через поле времени. Никому ее впредь не пить, не купаться, не умываться, это приказ.

Савельев для поддержания тонуса постоянно читал журнал «Знание — сила», газету «НЛО», эзотерические брошюры и всякую фантастическую чухню.