Виражи судьбы, или Встреча в Америке

КОНСТАНТИН

1997 ГОД

Вечеринка шла полным ходом. К счастью, шнурки у меня сегодня и на ближайшие несколько дней были не в стакане. Каждый, кто когда-нибудь был студентом, знает, как это плохо, когда шнурки оказываются в стакане в самый неподходящий момент. Словом, мои родители уехали на неделю в Питер повидать родственников, пообещав, что поздравят меня после того, как вернутся, и в день своего рождения я был полным хозяином квартиры. Кто упустил бы такой случай? Ну, конечно же, я собрал друзей и подруг, которых у меня, Кости Черных, студента иняза, половина курса. Друзья не подвели, явились все как один, привели своих девчонок, а подруги — своих парней, так что народу в квартире набилось многовато. Но это не важно. Верно говорится: в тесноте, да не в обиде.

Все шло так, как до этого бывало раз, наверное, сто, не меньше. Пили вино, пиво, водку, ели прилагающиеся к спиртному закуски, разные салатики, которые девчонки настрогали тут же на кухне, пели песни, танцевали. «Мальчик хочет в Тамбо-о-ов, ты знаешь, чики-чики-чики-чики-та», — надрывался Мурат Насыров. Соседи уже не раз стучали в стенку, но меня это не смущало: «к сожаленью, день рожденья только раз в году». А если так, то может человек хотя бы раз в год прилично оторваться? Прав я или нет? Кроме того, одиннадцати вечера еще не было, так что я мог шуметь сколько угодно без зазрения совести.

Ну и, конечно, я с замиранием сердца ждал, когда придет моя девушка, Анжелика, моя любимая, мой ангел. Как все-таки ей подходит это имя! Красивее я еще никого никогда не видел. Высокая, рыжеволосая, с чистой белой кожей, никаких веснушек, как это часто бывает у рыжих, с загадочными зелеными глазами. Фигура такая, что просто глаз не оторвать: стройные ноги, округлые бедра, высокая грудь. С такой внешностью надо не иностранные языки зубрить, чем мы, студенты иняза, должны заниматься — и занимаемся с горем пополам раз в полгода во время сессии, а ходить по подиумам, не меньше.

Я целый год по Анжелике тайно вздыхал. Вообще-то, я далеко не робкий, но попробуй подступись, если ее каждый день провожает то один, то другой на навороченной тачке.

Так что до поры до времени я скромно стоял где-нибудь в уголке, дожидаясь, когда она соизволит обратить на меня внимание. А потом вдруг решился: забрался как-то раз по пожарной лестнице к ней на балкон с гитарой и спел «Girl» «Битлов». Ну и скандал был! Я даже в милицию попал из-за этого случая. Но нисколько об этом не жалею: с тех пор мы с Анжеликой всегда вместе.

Всегда, кроме сегодняшнего вечера, потому что ее все еще нет. Вообще-то, она предупредила меня, что опоздает, и каждому известно: если девушка говорит, что придет в пять, жди ее не раньше шести. Надо ведь проверить своего парня на прочность! Но пора бы ей все-таки появиться. Знакомые девчонки уже косятся на меня и ухмыляются: бросила, мол, Костика подруга прямо в день рождения. Я знаю, что они думают об Анжелике не очень хорошо: девчонки всегда завидуют такой, как она, из-за ее внешности. А пацаны люто завидуют мне, ведь не у многих есть такая подружка! Я очень ею горжусь и надеюсь, что и она мной тоже.

Но когда же она, наконец, появится?

Появилась. Честное слово, такой красивой я ее еще никогда не видел: в изумрудно-зеленом платье, которое облегало фигуру, огненные волосы локонами спадали на плечи, зеленые глаза блестели — казалось, в них пляшут золотистые искорки.

— С днем рождения, Костенька, — проворковала она, ласково мне улыбаясь. Какая у нее улыбка! Такую не передашь никакими словами, никакими стихами, никакими гитарными аккордами. — Как ты думаешь, что я тебе сегодня подарю? — Она посмотрела на меня, соблазнительно приоткрыв губы. Меня бросило в жар.

— Угадаешь? Если да, то получишь задаток прямо сейчас.

Ее многообещающий взгляд мог означать только одно.

— Моя комната сегодня будет полностью в нашем распоряжении, — сказал я. — Ну что, угадал?

— Да, — рассмеялась Анжелика. — Умница, хороший мальчик.

— Никогда не называй меня хорошим мальчиком, — в сотый, наверное, раз попросил я ее, так как терпеть не мог, когда меня называли «мальчиком». — И с тебя задаток.

— Хорошо… плохой мальчик, — поддела меня Анжелика.

Я поцеловал ее прямо при всех.

В ответ раздался оглушительный рев, издаваемый десятком молодых глоток, для которых выражать свой восторг таким способом — дело привычное. Пара голосов даже завопила «Горько!», хотя повод был не совсем подходящий.

— Ах, да, — вдруг вспомнила Анжелика. — Тут у нас новенькая появилась, Катя. Я привела ее сюда, ты не возражаешь?

У Анжелики порой бывают такие приступы человеколюбия. Впрочем, по-моему, делает она это не без того, чтобы потом ею еще больше восхищались: мол, не только красивая, но и добрая. Честно говоря, и мне до сих пор стыдно признаваться в этом, я пропустил слова Анжелики мимо ушей. Небрежно скользнул взглядом по этой самой Кате. Так себе. Невысокая, тонкая, если не сказать худая, пепельные прямые волосы, большие серо-зеленые глаза. Может быть, она и ничего, но рядом с моей Анжеликой, которой и Синди Кроуфорд в подметки не годится, явно проигрывает.

Я снова поцеловал Анжелику без разрешения. Но она, по-моему, не слишком-то возражала, скорее делала вид. Заиграла медленная музыка, и я потащил ее танцевать. Окинул взглядом хозяина комнату и остался доволен. Кто-то уже успел с кем-то познакомиться, кто-то доедал, что осталось у него на тарелке, а кто-то и допивал. Многие танцевали, некоторые уединились. Словом, вечеринка удалась.

«My candels so cry», — грустил голос под аккомпанемент гитар. Я крепче обнял Анжелику. От ее шеи, волос исходил дурманящий запах. Я сходил с ума. Хотелось увести ее подальше ото всех, оказаться с ней наедине, целовать ее…

Музыка кончилась. Очень хотелось танцевать с Анжеликой еще и еще, но она, улыбнувшись, прощебетала:

— Ну, Мне надо еще пойти и пригладить перышки. Вот противный! Стоило появиться, набросился на меня, не дал привести себя в порядок! — отчитывала Анжелика, но глаза ее улыбались.

Пришлось ее отпустить. Анжелика упорхнула, прихватив с собою пару подружек-подпевал.

Не зная, чем заняться, я, засунув руки в карманы, слонялся по комнате. Это, конечно, заметили все.

— Эй, доблестный рыцарь! Ждешь свою прекрасную даму?

— Смотри, как бы она не сбежала с другим доблестным рыцарем на «Мерсе»!

— Ага, или на «Бэхе»!

— Сообщи, когда состоится очередное пение серенады на пожарной лестнице, придем послушать!

— Да идите вы! — огрызнулся я лениво. К таким разговорам мне было не привыкать. Представляю, что о нас с Анжеликой говорят за глаза.

Вяло отмахиваясь от подкусываний друзей-товарищей, я вдруг наткнулся на нее, на новенькую эту. Как там ее зовут? Катя? Или Надя?

Катя или Надя сидела в уголке, стараясь занимать как можно меньше места. Судя по всему, то, что творилось у меня в квартире, ей пришлось не по нутру: кто-то из моих друзей уже уединился со своей девушкой в соседней комнате, где явно не кроссворды с ней разгадывал; кому-то, не умеющему правильно пить и безбожно мешавшему пиво, вино и водку стало, мягко говоря, нехорошо, и он заперся в туалете, откуда доносились вполне недвусмысленные звуки.

При моем появлении Катя-Надя тотчас же встала и, нервным жестом поправив выбившуюся из прически прядку волос, сказала волнующим голосом:

— Поздравляю вас с днем рождения. Желаю вам большого счастья.

Каждое ее «вы» звучало так, будто оно было с большой буквы. И вообще, выглядела она так, словно перед ней стоял не я, а какой-нибудь особо злостный препод. Вот-вот срежет! Она что, не знает, что такое нормальная вечеруха, что ли? И с какой планеты такие сваливаются? Смущается, как школьница. Хотя нет, как гимназистка: школьниц таким зрелищем, как слегка подвыпивший парень, уже давно не смутишь. Не то время.

— Да ладно тебе, — попытался я ее успокоить, — можешь говорить мне «ты». Ты же не на экзамене, расслабься.

— Я всегда обращаюсь на «вы» к незнакомым людям, — тихо, но невероятно четко произнесла «серая мышка».

Может, она закомплексованная? Этот редкий случай меня невольно заинтересовал. Может, ей просто надо выпить? Бывают такие скромницы: ведут себя тише воды, ниже травы, но после первой же рюмки чего-нибудь покрепче, чем кефир, слетают с катушек.

— Может, выпьем на брудершафт? — предложил я. — После этого уж точно можно обращаться друг к другу на «ты».

— Простите, но я не пью, — тихо, но твердо сказала она. Я не успел удивиться такой вопиющей отсталости от современной жизни, как девушка добавила: — А это вам в подарок. — И протянула мне компакт-диск.

Для меня в нашем разговоре это было самым неожиданным. Да ведь она впервые меня видит! Но ведь подумала же о подарке!

— Здорово, — невольно обрадовался я, — музыку я люблю.

Но что это? Представьте себе, что вам, горячему поклоннику «ДДТ», «Чижа» и «Чайфа», вручают Моцарта! А ведь именно это и случилось: «Моцарт. Лучшие произведения», все честь по чести. И ладно бы там если в какой-нибудь современной обработочке, типа как в дисках «Rapsody», так нет же: Моцарт в чистом виде без примеси рэпа! Классика, чтоб ее…

Впрочем, мне жаль было огорчать девчонку. К тому же, надо сказать, она была единственной из всей компании, которая подарила мне что-то. У нас на курсе как-то так сложилось, что в свой день рождения именинник закатывает вечеринку, не требуя подарков от друзей. Анжелика могла бы мне что-нибудь подарить, но она, конечно же, считала, что лучшим подарком будет ее собственная персона. И была права. Но поступок этой Кати… или Нади, что ли, — я так и не запомнил тогда ее имени, — нелепый, конечно, поступок, меня даже тронул. Глупо получилось, но ведь она хотела как лучше.

— О чем это вы тут болтаете? — голос Анжелики, особенно после всей этой нелепицы с диском, звучал для меня, как музыка. — Пойдем потанцуем?

И она уволокла меня за собой. Катя или Надя вновь вжалась в угол, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

— Я же говорила, она новенькая, — сказала Анжелика, небрежно кивнув в ее сторону. — Первый день учится у нас, перевелась откуда-то там, — Анжелика отмахнулась от образа этакой деревни Гадюкино, из которой могло прибыть подобное отставшее от жизни существо. — Но тебя же сегодня не было, и ты ее еще не видел. Я решила, что твой день рождения — неплохой повод для нее познакомиться с нашими ребятами. Ты не сердишься на меня за то, что я ее сюда привела?

Разве я мог сердиться на свою любимую девушку, даже если эта новенькая более всего напоминала серую мышку, забившуюся в свою норку?

— Прости, вон пришла Верка. Мне надо к ней. Я еще не показывала ей новый браслетик, — и Анжелика снова упорхнула.

Я увидел, как те, кто находился в тот момент рядом со мной, перемигнулись и дружно заухмылялись: здорово же Анжелика вертит Костяном!

Вечеринка уже не казалась мне такой веселой, как вначале. Чтобы развеяться, я подошел к ребятам, столпившимся вокруг моего приятеля Витьки: долговязого, нескладного парня с огненной и вечно взлохмаченной шевелюрой, которая не поддается ни одной на свете расческе. Все с раскрытыми ртами слушали что-то настолько интересное, что даже не заметили, как подошел я.

— А тут она ему и говорит, — донесся до меня голос Витьки, — я, мол, согласна, но без букета из двадцати одной розы ко мне даже и не являйся.

— Здорово! Класс! — загоготали все, кто слушал.

— Я сам видел, — продолжал между тем Витька, — как Анжелика с ним в машине целовалась. А потом он повез ее куда-то. Ясно, что не к Костяну! — ехидно прибавил он, в равной мере упиваясь как комичностью ситуации, так и своим даром рассказчика.

Подошедшая было к компании, столпившейся вокруг Витьки, Анжелика, услышавшая его последние слова, выбежала из комнаты. Я услышал, как хлопнула входная дверь. Она ушла.

Я вскипел.

— Что ты сказал? — угрожающе произнес я, расталкивая толпу мальчишек и девчонок, окруживших Витьку.

— Что слышал, — не оробел он. — Тебе, может, рассказать, что было дальше?

Я не стерпел. Витька — мой лучший друг, мы дружим с ним чуть ли не с пеленок, привыкли всем делиться, но тут я не стерпел. Удар пришелся ему прямо в скулу. Он не остался в долгу, пихнув меня в плечо со всей силой, на которую был способен. В драку ввязались другие. В пылу сражения я все метил в Витьку, который посмел унизить меня и мою любовь. И тут почувствовал, что кто-то ударил меня сзади по голове. Перед глазами все поплыло. Реальность сузилась до тонкой черно-белой полосы и погасла, как будто голова была испорченным телевизором.

До сих пор не знаю, сколько же времени я пролежал без сознания. Очнулся я, как мне показалось, от тишины. Никто не пел, не танцевал, не травил анекдоты, никого не выворачивало наизнанку в туалете.

Надо мной склонилось бледное лицо Кати… или Нади? Я никак не мог вспомнить, как ее зовут. Она прикладывала к моему лбу носовой платок, смоченный в холодной воде.

— Это ты? — спросил я, как сейчас помню, слабым голосом.

— Да, это я, Катя, — уточнила она. Вот тогда я и запомнил наконец ее имя. И, как оказалось, навсегда. — Ты потерял сознание, тебя ударили. — Голос ее звенел, выдавая скрытое напряжение.

— Где… все? — спросил я безо всякого интереса. И так все было ясно.

— Они ушли.

— Что, разбежались, что ли?

— Ну, вроде бы так, — Катя смутилась.

Итак, мои дружки предпочли быстренько смыться, оставив меня ничего не соображающего среди всего этого разгрома. Вот что значит верная дружба! Чтобы я еще раз позвал их к себе!

И все же было немного странно, что я вижу перед собой серьезное личико примерной девочки с большими серыми глазами — впрочем, вижу еще не очень отчетливо, — а не ту, которую я так долго завоевывал. Где же она? Неужели так и убежала? Не вернулась?

— А…, — я не мог произнести имя Анжелики, но Катя угадала, о чем я хочу спросить.

— Она так и ушла сразу после того, как Виктор… — девушка промолчала.

Я тем временем медленно, но верно возвращался к реальности. Наконец-то начал осознавать, что лежу посредине комнаты на полу, вокруг куски разгромленной мебели — во время драки не до мебели было, — в полной тишине, и эта вот мышка оказалась единственной, кто не оставил меня.

— А ты… — начал было я.

— Я не могла тебя бросить, — торопливо произнесла Катя. — Мне стало тебя так жалко.

Скажите, пожалуйста, она, которая сегодня увидела меня первый раз в жизни, ОНА меня пожалела! Я сделал усилие и сфокусировал взгляд на ней. Лицо у нее было бледное как мел, глаза испуганно расширились. Я не мог пошевелиться, мне было больно, но жалко почему-то стало ее: она казалась такая маленькая, испуганная, что внезапно захотелось прижать ее к груди, защитить, успокоить… Бедная маленькая девочка, она одна меня не бросила. Наверное, Катя прочитала по глазам все, о чем я думал, потому что вдруг отложила платок, как будто ей было тяжело его держать.

— Маленькая моя, — вырвалось у меня совершенно неожиданно для себя самого.

Объяснить то, что случилось дальше, я, пожалуй, не смог бы и сейчас. Все произошло совершенно неожиданно для обоих. Нас буквально бросило друг к другу, наши руки сплелись. Мы не просто обнимали и целовали друг друга, мы приникали друг к другу, как к живому источнику. Было невыразимо жаль ее, такую робкую, беззащитную. И все-таки именно она смогла помочь мне, оказавшись гораздо порядочнее всех моих друзей, которые предпочли унести ноги. Я знал, что такую же жалость Катя испытывает ко мне. Пожалуй, именно это — жалость — и сблизило нас мгновенно друг с другом.

А потом, когда мы лежали, обнявшись, на родительской кровати, она сказала:

— Знаешь, я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — отозвался я. И это была правда. Мне не нужны были приятели, мне не нужна была Анжелика, которую я так долго когда-то завоевывал. Я все это забыл. Мне нужна была только она, Катя, Катенька, котенок мой.

Вот так и началась у нас с Катей великая любовь, которая сегодня, дождливым нью-йоркским вечером, совершенно внезапно сделала новый виток.

Я сотни раз слышал от родителей, что у меня ветер в голове, что если так будет продолжаться, то ничего путного из меня не получится, что я бросаю что-то, не успев начать другого. Но, наверное, даже тогда я все-таки не был таким уж легкомысленным, раз решил, что не стоит начинать новую жизнь, не расставив все точки над «и» в старой.

Вот почему на следующий день после этой злополучной вечеринки, окончившейся так неожиданно для меня самого, я не пошел на лекции, а вместо этого направился к Анжелике. Я должен был знать, правда ли то, что сказал про нее Витька.

Открыла мне дверь бабушка Анжелики, пожилая женщина благообразного вида, которая могла бы быть обаятельной, если бы не это кислое выражение лица. Или, может, она «надевает» его специально для меня? По-моему, она куда-то собиралась, потому что одета была не по-домашнему, а нарядно и элегантно. С ней мы все время, сколько я встречался с Анжеликой, были на ножах: она считала меня недалеким, неинтеллигентным человеком, что и не стеснялась высказывать в крайне интеллигентных выражениях, от которых, впрочем, суть не менялась.

Когда я проделал всю эту штуку с серенадой на балконе, одна Анна Андреевна из всей Анжеликиной семьи восприняла это не так, как надо. Помнится, она картинно хваталась за голову и за сердце, пила корвалол и говорила, что это какой-то кошмар и что так могут себя вести только дикари, в чем я сомневаюсь до сих пор. Да не дикари, Анна Андреевна, а влюбленные. Может быть, они и вправду слегка сумасшедшие.

И все-таки даже родители Анжелики все поняли правильно. Ее отец очень смеялся и говорил, что и сам в молодости признался в любви своей будущей жене таким же способом, только пел другую песню. Но его несчастье заключалось в том, что ему медведь наступил на ухо, и все песни он пел на мотив завывания ветра в трубе, так что эта затея тогда чуть было не провалилась. Но все в конце концов прошло благополучно.

А мама Анжелики, очень милая сентиментальная женщина, восторженно вздыхала: это было так похоже на знаменитую сцену на балконе в «Ромео и Джульетте»! И действительно, сходство было очень большое, если сделать скидку на современность и сбросить со счетов, что я горланил «Битлов» и что меня потом прямо с балкона сняла милиция, которую вызвала, кстати, все та же бабушка. Насколько я помню Шекспира, на Ромео не составляли протокол в грязной задрипанной ментовке.

Словом, из всех членов семьи Анжелики только ее бабушка упорно не желала меня признавать. Вот и сейчас она посмотрела на меня как на какую-то малоприятную зоологическую разновидность — она была профессором, доктором биологических наук.

Я старался не обращать внимание на ее недоброжелательное ко мне отношение и вообще прилагал немало усилий к тому, чтобы по возможности замечать ее как можно меньше, но этому постоянно мешали два обстоятельства. Во-первых, она всегда искала повода поговорить со мной или, скорее, вбить мне в голову свои педагогические принципы, что бесило ужасно. Как-никак, мне уже двадцать один, я совершеннолетний даже по европейским стандартам. Даже родители уже не имеют права навязывать мне свою точку зрения, а она все порывается меня учить!

Во-вторых, Анна Андреевна пекла отличные пирожки, делая это с поистине профессорской аккуратностью и точностью высчитывания дозы каждого ингредиента. Только пирожки, которые я хвалил совершенно искренне, изредка примиряли нас друг с другом — Анжеликина бабушка была падкой на похвалу.

Однако сейчас, вероятнее всего, должна была состояться беседа на высоконравственные темы, и я на всякий случай приготовился к худшему. Наверняка Анжелика растрепала ей все, да еще и приукрасила, сделав из себя несчастную жертву обстоятельств, а мне оставив какую-нибудь незавидную роль.

— Здравствуйте, Константин, — произнесла Анна Андреевна холодно.

— Здравствуйте, Анна Андреевна. А Анжелика дома? — спросил я, придав себе самый скромный вид, что, впрочем, всегда получалось у меня не слишком удачно.

— Анжелика… — помедлила бабушка. Наверное, ей очень хотелось сказать, что ее обожаемой внучки нет, но тут из глубины квартиры раздался голос самой Анжелики. Как я обожал этот голос — довольно низкий, воркующий, слегка с хрипотцой, такой выразительный! Так могла бы говорить актриса, а не студентка иняза.

— Бабушка, кто это? Это ко мне?

Мы смерили друг друга недружелюбными взглядами: точь-в-точь две кобры.

— К тебе пришел твой молодой человек, — сказала Анна Андреевна. Тон ее с холодного съехал до ледяного, так что я чуть не начал подмерзать. — Ты выйдешь?

— Лучше пусть он сам зайдет ко мне в комнату, — откликнулась Анжелика. — Через минуту.

Так, ко мне она не вышла, это было недобрым знаком. Значит, сцены с морем слез сегодня не избежать. Сидит, наверное, готовится к выходу, как актриса перед спектаклем!

— Пройдите пока в гостиную, — пригласила меня Анна Андреевна. — Я бы хотела поговорить с вами до того, как Анжелика пригласит вас к себе.

— Я вас внимательно слушаю, — пресерьезно сказал я, усаживаясь в удобном кресле.

— Боюсь, мне мало того, что вы меня внимательно слушаете, — заметила Анна Андреевна. — Мне хотелось бы получить от вас ответ на один важный вопрос. Видите ли, — она помедлила, — Анжелика вчера пришла домой очень расстроенная. Я отпаивала ее валерианкой, но она долго не могла успокоиться. А если я не ошибаюсь, то вчера моя внучка была на вашем, — слово «вашем» она намеренно подчеркнула голосом, как будто я должен был нести ответственность за все, — дне рождения. Как вы понимаете, меня очень волнует, что такое могло произойти с Анжеликой, тем более что ее родители сейчас в командировке, и на мне лежит ответственность за все, происходящее в их отсутствие. Так что…

Значит, Анжелика никому ничего не сказала про вчерашнее, иначе бабушка была бы в курсе. Это могло означать только одно: она понимает, что виновата. Похоже, Витька не врал.

— Пусть заходит! — крикнула из своей комнаты Анжелика.

— Ну, тогда я вас оставляю, — вздохнув, нехотя сказала бабушка, думая, видно, что я представляю собой серьезную угрозу для добродетели ее внучки. Знала бы она, что вчера на вечеринке узнал я! — Надеюсь, что мы еще поговорим с вами, — обратилась она ко мне вполголоса. — Я бы осталась сегодня с тобой, но у меня научная конференция, и мне там выступать. Будь умницей, Анжелика, — добавила Анна Андреевна громко, в расчете, что ее услышат из другой комнаты. — Веди себя, как это полагается благовоспитанной девушке из хорошей семьи. Будь примерной внучкой.

Примерная бабушка ушла, но я не сомневался, что какое-то время она простоит возле входной двери в надежде услышать из нашего разговора с Анжеликой хоть что-нибудь.

Я вздохнул поглубже и пошел к Анжелике. Как пройти в ее комнату, я знал хорошо, даже слишком.

Анжелика сидела на диване, прижимая к себе большую плюшевую собаку, которую я подарил ей на ее прошлый день рождения. Она была очень бледна, под глазами залегли темные тени: похоже, что эту ночь она не спала, как, впрочем, и я. Анжелика все еще плакала: ресницы слиплись от слез, которые прочертили мокрые дорожки на ее лице. Если бы только я не знал того, как она поступила со мной, то непременно бросился бы к ней, обнял, успокоил, убаюкал, назвал бы своей маленькой, но я теперь все знал. И баюкал и называл маленькой уже другую.

Анжелика посмотрела на меня сквозь слезы. Я молчал, не находя, что сказать. Первой заговорила все-таки она.

— Зачем ты пришел? — спросила она хмуро. — Почему ты не на лекциях?

— А ты? — Ничего умнее в то момент я просто не смог бы придумать. Мне было тяжело начинать этот разговор, но я знал, что он непременно должен состояться, и правильнее выяснить все сразу.

— Зачем ты пришел? — вновь безо всякого выражения спросила Анжелика.

От девчонок я не раз слышал «лестные» высказывания насчет того, что все мужики — козлы, что они крутят романы то с одной, то с другой, а то и с двумя одновременно, но я так не мог. Не мог я простить Анжелике ее предательства, не мог оставаться с ней, любя Катю. Не мог, и все тут! Я сел на диван на порядочном расстоянии от Анжелики.

— Ты… ты не хочешь обнять меня? — спросила она. Голос у нее был пугающе безжизненным, но мне надо было узнать все.

Я провел языком по пересохшим губам. Говорить было трудно. Кажется, ни на одном, даже самом трудном экзамене, слова для ответа не подбирались у меня в голове с таким трудом.

— Послушай, то, что… — начал было я, но почему-то от собственных же слов мне стало так горько, как не было, наверное, никогда.

И все-таки я договорил:

— Послушай, то, что сказал вчера Витька на вечеринке, это правда?

— Нет, — бросила она хмуро, не глядя на меня.

— Тогда ответь, почему же ты не сказала это всем? Почему не осталась? Предпочла сбежать? Теперь все подумают, что все, что говорил Витька, правда, понимаешь?

Ее ответ меня ошарашил. Я ожидал чего угодно, только не этого.

— Я не обязана стелиться перед всякими ботаниками вроде твоего обожаемого Витеньки, — сказала она холодно. — Мне абсолютно наплевать, что он говорит или думает обо мне за глаза, но позорить меня при всей компании! И ты даже не заступился за меня! Какой ты после этого мужчина?

Я так и вскипел.

— Кто? Я? — заорал я, забыв, что начинаю вести себя именно как дикарь, чего всегда с испугом ожидала от меня Анжеликина бабушка. — Знаешь что, милая моя, ты просто слишком быстро унесла ноги с места действия, а не то стала бы свидетельницей потрясающего спектакля! Надо же, пропустила такую великолепную драку в твою честь! А я так старался!

Анжелика, забыв про слезы, смотрела на меня во все глаза.

— Тебе ведь было наплевать на меня, верно? — кричал я, окончательно съехав с тормозов. Мне просто необходимо было высказать все. — Тебе было все равно, что я потерял сознание и что девчонка, которую я видел-то первый раз в жизни, была единственной, кто мне помог!

Анжелика в волнении приподнялась с дивана.

— Ты хочешь сказать, — почти прошептала она, побледнев еще сильнее, хотя какую-то минуту назад я думал, что это уже невозможно, — ты хочешь сказать, что эта Катя…

— Да, именно эта Катя! — окончательно сорвался я. — Я, собственно, пришел сказать, что ты мне больше не нужна! Мы с Катей любим друг друга, вот и все! И мне уже все равно, правда или неправда то, что сказал про тебя Витька! Ты все равно предала меня, слышишь? Предала!

Я думал, что на этом все и закончится, но, похоже, я не совсем знал, на что способна моя Анжелика в ярости. Какую-то секунду назад это было жалкое заплаканное существо, цепляющееся за игрушечную собачку, как утопающий за спасательный круг. Теперь же она, разъяренная, стояла передо мной, сжав кулаки. Слезы все еще лились, она смахнула их рукой. Зеленые глаза горели ненавистью.

— Значит, так? — сказала Анжелика, взяв себя в руки. — И что тебе понравилось в этой Кате? Ее потрясающая фигура? Конечно, — издевательски добавила она, — может, мои 90–60—90 с ее худосочными формами ни в какое сравнение не идут? Или ты резко возлюбил классическую музыку? Я все видела: ты прямо-таки растаял, когда она подарила тебе эту дребедень! Может, пойдешь с ней завтра в музей или в филармонию на скрипичный концерт?

— Анжелика, постой! — Вся моя злость исчезла, ни в какое сравнение с Анжеликиной яростью она не шла. Единственное, что я теперь хотел, успокоить ее и выяснить отношения мирно. Но это не удавалось.

— Нет, это ты постой! — закричала Анжелика. — И как далеко вы с ней успели зайти, интересно мне знать? Должно быть, она так классно целуется! Может, мне взять у нее несколько уроков? А как она, наверное…

— Анжелика!

— А может, вы уже успели с ней перепихнуться? — продолжала она, издеваясь. — Ну и как, понравилось? Значит, теперь меня можно выбросить на помойку? Ты так думаешь?

— Подожди, не кипятись. — Я уже почти жалел, что начал этот разговор.

— Ты сказал «не кипятись»? Ты бросаешь меня — и «не кипятись»? Ты упрекаешь меня в предательстве? А сам-то каков? Ты же видел, как мне было вчера плохо, но ведь не пришел ко мне, не успокоил меня! Нет, ты предпочел весело провести время с этой…

— Анжелика! Не смей так говорить! Ты все неправильно понимаешь!

— Ах, неправильно понимаю? Это ты многое неправильно понимаешь! Интересно, что ты скажешь, когда узнаешь все! Ну да! Все было именно так, как растрепал твой Витенька, которому, видно, делать нечего, если у него хватает времени на слежку! Его можно поздравить, из него выйдет прекрасный стукач! Да, я встречаюсь с этим человеком уже месяц. Он красивый и богатый, и любит меня! И у меня будет красивая жизнь! Он сделал мне предложение! Ну, что? Ах, этого ты не знал? Что же Витенька так плохо следил, а? Можешь ему передать, что лучше бы сидел он со своими книжками в библиотеке, на большее все равно не способен! Я не хотела тебе ничего этого говорить, но теперь все изменилось! Ты больше мне не нужен!

— Что-о? — воскликнул я.

— То, что слышал! Тот, с кем я встречаюсь, настоящий мужчина, он любит меня, дарит мне дорогие подарки. Вот, видишь? — она вытянула руку, показывая кольцо на среднем пальце.

Даже на мой неопытный взгляд — я совершенно не разбираюсь во всяких там женских побрякушках — было понятно, что колечко не из последних: оно явно оттягивало Анжелике пальчик: неслабо, должно быть, весило, да и брюлик был нехилый.

— А что можешь дать мне ты? — с пафосом продолжала Анжелика. — Самое большее, на что тебя хватает, — это дарить такие вот игрушки, — она отбросила ногой плюшевую собачку, — да орать песни у меня на балконе. Хоть бы раз сводил в приличный ресторан! Ну что я с тобой видела? Третьесортные кафе, не больше! Ну, еще ты в кино меня водил. Думаешь, это большое удовольствие: сидеть среди кучи народа в темном заплеванном зале в последнем ряду, смотреть какой-нибудь паршивый боевик? Можешь, конечно, называть последний ряд «местами для поцелуев», но на самом-то деле это просто самые дешевые билеты. А у Сергея есть настоящий домашний кинотеатр! И элитарные фильмы! И квартира у него такая, какая тебе и не снилась, понял?

— Значит, ты была у него дома? — медленно сказал я. — Ну и как тебе с ним?

— Уж лучше, чем с тобой! Ты ему и как любовник в подметки не годишься, вот так! Иди, утешайся со своей Катей, она ведь так хорошо умеет утешать, да? Вот и катись теперь к этой ненормальной! Убирайся! — Анжелика распахнула дверь комнаты.

Я вышел. А на пороге остановился и спокойно — после моей вспышки эмоций просто не оставалось — сказал:

— Зря ты все-таки со мной так поступила. Я действительно любил тебя.

— Уходи, слышишь? — закричала Анжелика, швырнув мне в лицо игрушечную собачку.

Я машинально поймал ее на лету и вышел. Дверь захлопнулась. Так же машинально, держа в руках мой бывший подарок Анжелике, прошел по коридору и, выйдя из квартиры, аккуратно закрыл за собой дверь. Как видите, я ушел, не хлопнув демонстративно дверью, как обычно делают в таких ситуациях. Потом постоял немного и сел на ступеньку лестницы. Посмотрел на веселого плюшевого барбоса.

— Вот и выгнали нас с тобой, — сказал я собачке, скорее констатируя факт, чем огорчаясь. За то недолгое время, которое я провел у Анжелики, я успел переболеть все: и мою к ней любовь, и наш с ней разрыв. Я уже понял, что вряд ли буду переживать по поводу того, что случилось: предательство Анжелики даже не удивило меня как следует.

Я не торопясь встал, подумав немного, положил собачку возле двери в ее квартиру. Ведь эта развеселая глазастая плюшевая псина с развесистыми ушами ни в чем не была виновата. Выбрасывать ее было жалко, а дома она мне была ни к чему. Передарить ее было некому, да и не люблю я передаривать. Так может быть, Анжелика все-таки примет ее назад? Я как-то отстраненно вспомнил, как обрадовалась моя тогда еще любимая девушка, когда я принес ей этого смешного лопоухого и пучеглазого пса, как она держала его в руках и как мы, смеясь, наперебой предлагали варианты клички. Впрочем, ничего не придумали: так он и остался просто Барбосом. А вот теперь и мной, как собачкой, она поиграла и бросила. Пусть хоть эта плюшевая собаченция к ней вернется, у меня-то нет никакого желания возвращаться.

— Оставайся лучше здесь, дружок, — сказал я псу на прощанье и вышел во двор.

И вот тут и произошло самое удивительное. Как-никак у меня начиналась новая жизнь, и надо было осмотреться, заново ощутить себя во времени и пространстве. И вдруг я увидел, что вокруг меня весна, что светит солнце, без особого труда пробиваясь лучами через еще голые ветви, что поют птицы и тает последний снег. Как будто я до сих пор ходил с завязанными глазами, а тут вдруг снял повязку! Дышалось легко. Когда потом, пытаясь воскресить в памяти этот день, я расспрашивал о нем Витьку, он неизменно говорил, что тогда было холодно и пасмурно, но я ему не верил. Сейчас думаю, что это, может, была и правда, но одно я знаю точно: для меня тот день всегда останется в памяти как самый яркий в моей жизни, несмотря на всю эту весеннюю слякоть.

Я шел по улице, точно зная, кто будет меня ждать после занятий в конце аллеи, и улыбался, предвкушая, как еще издали замечу это ставшее уже знакомым серое пальто и вновь открою для себя глубину Катиных глаз и тепло ее улыбки. На сердце у меня было легко, как никогда.

Ее звали Катя Лазарева, но для меня она всегда оставалась Катенькой, моей маленькой, несмотря на то, что мы были сверстниками и я был всего на несколько месяцев старше ее, моей любимой. Как-то иначе, чем Катенька, я ее никогда не называл.

До того, как приехать сюда, Катя жила вовсе не в деревне Гадюкино, как, наверное, считала Анжелика, а в Екатеринбурге. А потом семья из-за каких-то проблем материального порядка — я никогда не спрашивал об этом Катю: и так знал, что там приходится считать каждую копейку — приехала к родственникам в Саратов. Наверное, все произошло потому, что от них ушел отец. Катя и ее мама, приехав в Саратов, так тут и обосновались. Катя перевелась в наш университет, чтобы закончить образование. А в первый же вечер после того, как она появилась на занятиях, мы с ней и полюбили друг друга. Такие вот фортели иногда выкидывает судьба. Хочешь не хочешь, а начинаешь верить в то, что твоя жизнь заранее предопределена и распланирована кем-то. Все-таки странно, что двое людей, живущих в разных городах, встречаются благодаря цепи обстоятельств, большей частью случайных. Встречаются и находят друг друга навсегда.

Теперь я уже не понимал, как мог любить Анжелику и совершать ради нее всяческие поступки, мне нужна была Катя, и только она. Не понимал я и того, как в первую нашу с ней встречу она могла показаться мне некрасивой. Катя была невысокой, стройной, хрупкой. В каждом ее движении сказывалась природная грациозность, которую не могли скрыть даже объемные свитера и строгие костюмы, которые она любила носить, предпочитая их, почему-то, всей остальной одежде. У нее были огромные — мне всегда казалось, что на пол-лица — глаза, которые в зависимости от ее настроения меняли свой цвет: иногда они были дымчато-серыми, иногда в них светились зеленые искорки, а иногда сияли, как два больших изумруда.

Внешне — да и характером — она напоминала мне «тургеневскую девушку»: во всяком случае, в каком-то из романов Тургенева, который когда-то совершенно случайно попал мне в руки, была героиня, очень похожая на нее. Сейчас мне даже немного страшно делается при мысли о том, что я мог бы не прочитать этот завалявшийся на даче роман — единственную книжку, которую я там нашел, чьи слипшиеся страницы пахли сыростью и грибами. Помню, книга показалась мне очень занудной, особенно в сравнении с моей любимой фантастикой, но теперь я понимаю — это книга про нее, про мою Катю, и ради этого я даже готов примириться с классикой, которую на дух не переношу.

В Кате было много душевной чистоты, невинности, и иногда — о, очень редко! — она даже раздражала меня своей наивностью. Все-таки я был в ту пору обычный парень, любил удовольствия. Она же, казалось, слеплена из другого теста. Правда, понимать это я начал гораздо позднее, а тогда, когда все случилось, исправлять что-либо уже было поздно, хоть я и попытался это сделать.

А еще — это так не вязалось с ее хрупкостью — она была и решительной, и твердой, но в то же время беззащитной. Мне всегда хотелось взять ее на руки, обнять, убаюкать, защитить.

Наши с ней свидания никак не походили на мои свидания с Анжеликой. Анжелика всегда норовила увлечь меня на дискотеку, в кафе, ресторан — туда, где было много народа и где она привлекала к себе всеобщее внимание своей красотой. Не могу сказать, что это очень тяготило меня, с ней приятно было выходить на люди. Завистливые взгляды девушек и восхищенные взоры парней льстили моему самолюбию. Но все-таки иногда так хотелось посидеть с ней где-нибудь вдвоем, в тишине! А этого, как правило, не случалось.

Я должен был постоянно восторгаться ее красотой, фигурой, волосами, глазами, улыбкой. Впрочем, это являлось самым несложным из испытаний, потому что внешность Анжелики и так восхищала меня.

Если мы с Анжеликой оставались вдвоем, то чаще всего проводили время за разгадыванием глупейших кроссвордов из женских журналов или слушали совершенно ненормальную, по моему разумению, музыку. Хуже всего было то, что я обязан был непременно разделять ее увлечения, даром что они менялись по семь раз за неделю. Сегодня она увлекалась йогой, и мы весь вечер разучивали позу лотоса или позу спящего журавля, которую я называл позой журавля под кайфом: больно уж неудобно было стоять с закрытыми глазами на одной ноге минута за минутой, и без пошатываний не обходилось.

Завтра она садилась на диету из фруктового сока, и мы отказывались от романтического ужина при свечах в угоду очередной прихоти моей девушки, которой — я до сих пор уверен в этом — просто лень было готовить.

Послезавтра она скупала в ближайшем музыкальном киоске всю дискотечную музыку, и мы — я до полнейшего опупения — слушали диск за диском: мало услаждающие слух завывания под грохот ударных и лай синтезаторов. Анжелика считала, что такая музыка «заводит», а я бы с удовольствием купил бы в комплекте с диском коробку берушей.

Конечно, у нас с Анжеликой было немало моментов, которые, как ни крути, приятно вспомнить. Порой нам было так хорошо вдвоем: Анжелика будто бы забывала о своей поразительно красивой внешности, о том, что перед ней все должны преклоняться, и становилась обычной девчонкой, которая не прочь похохмить и подурачиться. Да и в самые интимные моменты наших встреч мне было с ней хорошо — Анжелика знала, как доставить удовольствие мужчине.

Однако, если вдуматься, наши отношения все-таки не были теми, которые можно назвать любовью: Анжелика не любила меня, а просто позволяла мне — да и не только мне, как оказалось, — себя любить. Я же, как сейчас понимаю, не столько любил, сколько тешил свое самолюбие: такой клевой девчонкой из пацанов — моих однокашников — мог похвастаться не каждый.

С Катей же все было совершенно по-другому. С тех пор прошел уже не один год, но я, как мне кажется, до сих пор помню все наши свидания. Был вечер, когда мы сидели на скамейке в парке. Дул холодный ветер, и Катя, которая была легко одета, дрожала от холода. Я снял с себя пиджак и закутал в него мою любимую, а сам мужественно мерз, после чего на следующий же день слег с жесточайшей простудой. Надо ли говорить, что Катя не оставила меня в эти дни, когда я болел, и не давала мне скучать?

Однажды мы пошли в кино смотреть только что появившийся «Титаник» Джеймса Кемерона, и Катя самым серьезным образом просила меня держать ее за руку во все время фильма, потому что она, по ее словам, очень боялась утопленников. Так и получилось, что я, вместо того, чтобы следить за перепитиями сюжета и романом Кейт Уинслет с Леонардо ди Каприо, только и делал, что глядел на Катю и сжимал в темноте ее маленькую теплую руку. Она смотрела фильм широко раскрытыми глазами, пару раз — я заметил — отерла слезу, а мне уже было не до экранных героев: я глядел на нее и больше ничего не видел. Так я и не посмотрел этот фильм и до сих пор не знаю, чем там все закончилось.

При всей Катиной чистоте, доходящей порой до наивности, я никак не мог назвать ее недотрогой. Собственно говоря, я был у нее не первый, хотя для меня это не имело особого значения. Однажды Катя рассказала мне, как это случилось. Как-то раз, подрабатывая в летнем лагере вожатой, она всерьез влюбилась в тамошнего руководителя танцкружка — бородатого дяденьку лет на пять-шесть ее старше. С ее стороны имели место серьезные чувства, а он же просто решил погулять перед женитьбой, которая должна была состояться через месяц. Насколько я понял, он просто-напросто действовал по сто раз им проверенной схеме: наговорил кучу ласковых слов, пылко объяснился в любви, а потом, когда все произошло, как раз закончилась третья смена, и он преспокойно поехал домой к своей невесте. О том, что у него есть невеста, Кате стало известно, разумеется, не от него.

Впрочем, узнав обо всем, Катя не слишком огорчилась, просто впоследствии она не любила вспоминать об этом эпизоде своей жизни, хотя мне доверительно обо всем и рассказала. Несмотря на всю ее восторженность, ей был свойственен здравый смысл — она и не подумала после этой лагерной истории что-то сделать с собой, что обычно вытворяют закомплексованные загруженные девчонки: не глотала таблеток, не пыталась повеситься. Просто восприняла ситуацию, как есть, пережила, переболела, постаралась забыть, и все.

Я всегда любил слушать, как она говорит. У нее был какой-то необыкновенно теплый голос. Она слегка картавила, но это было почти незаметно и почему-то очень ей шло. Я готов был часами слушать ее, когда она рассказывала мне о своем детстве, о родителях, особенно о маме, и вправду очень хорошей женщине, о друзьях, оставшихся в Екатеринбурге.

Но самое необычное заключалось в том, что с ней было хорошо молчать. По-моему, это большая редкость, когда сидишь с девушкой рядом, причем и она молчит, и ты молчишь, обоим хорошо, и не надо слов. С Катей не нужно было заводить пустых разговоров, не нужно было мучиться, придумывая что-нибудь пооригинальнее, чтобы поразить ее воображение цветистой речью. Мне было хорошо просто сидеть с ней рядом, уткнувшись лицом в ее шелковистые волосы с легким ароматом каштана, чувствовать ее легкое дыхание.

Иногда она читала мне стихи, свои. Она немножко писала и очень любила стихи. У нее в комнате целая полка была заполнена поэтическими сборниками, что сначала мне ужасно не понравилось, потому что стихи я не любил и не люблю до сих пор. А я слушал ее, иногда внимательно, иногда не очень, потому что больше следил за выражением ее лица, чем за прихотливым текстом, в котором, хоть убей меня, не мог уловить ни одной строчки смысла, даже если это были Катины стихи, а не вирши какого-нибудь очередного «гения» серебряного века.

Иногда я играл ей на гитаре. Она сидела, опустив голову на руку, и слушала, чуть приоткрыв рот. Это получалось у нее так красиво, что не раз я отбрасывал гитару на середине песни и бросался ее целовать. Иногда она подпевала мне, но делала это как-то робко, осторожно, несмотря на то, что у нее был очень красивый голос. Почему-то — я и сам не знаю, почему — она все-таки предпочитала роль слушателя, хотя пела бы, пожалуй, ничуть не хуже меня. А может, и лучше.

Однажды я даже уговорил ее записать кассету — она пела, а я подыгрывал ей на гитаре — и потом не раз слушал ее в те редкие вечера, когда мы были не вместе. Хотя, с кассетой или без нее, Катя всегда была близко-близко, в моем сердце. И пусть вам не кажется, что это звучит банально. Катя и в самом деле всегда была рядом со мной, даже если мы коротали какой-нибудь вечер в одиночку.

Общих внешних событий у нас с Катей было, наверное, и маловато, особенно если сравнивать с моим недолгим романом с Анжеликой, но наши внутренние миры становились единым миром — одним на двоих. Мы оба чувствовали, что с каждым днем нас влечет друг к другу все сильнее и сильнее, и в сердцах друг друга нас нельзя было уже заменить никем.

На следующий день после моего объяснения с Анжеликой мы пошли на занятия вместе, я и Катя. Когда мы вошли, весь пятый курс, конечно, уже стоял на ушах. Неизвестно, от кого все всё узнали — не в характере Анжелики было рассказывать о своих обидах или неудачах однокашникам, которых она в душе презирала, но все были в курсе того, что у Кости Черных новая девушка. Ну он и дуб, упустил такую клевую девчонку! И с кем стал встречаться? С этой новенькой, которую и в упор заметить-то сложно. Некоторые даже не знали, как ее зовут, все-таки на вечеринке курс был не в полном составе, хотя около того. Новость о наших с Катей отношениях относилась к разряду тех, про которые говорят «полный отпад».

Мы пришли, что раньше со мной практически не бывало, рано, еще до лекций. Анжелики пока не было, и все мои друзья и недруги с одинаковым нетерпением ожидали, что же случится, когда она появится. Будет ли она заплаканная? Или нет? Пройдет мимо и не поздоровается? При всех скажет какую-нибудь колкость, да побольнее? И что скажу в ответ я? Или предпочту промолчать? Всем не терпелось увидеть финал занимательной истории.

А мы с Катей, не обращая внимания на косые любопытные взгляды, сели рядом за мой стол. Раньше это было место Анжелики, и все сразу зашушукались; это был такой особенный, почти театральный шепот, когда один из героев пьесы решает поведать благодарной публике что-то конфиденциально. Даже с самых последних рядов слышно, что он шепчет, хотя предполагается, будто другим присутствующим на сцене по-прежнему невдомек. Я готов был поклясться, что доносилось что-то вроде «С ума сойти!» и «Вот это да! Быстро же она Анжеликино место заняла». Впрочем, это меня не слишком волновало. А Катю? Я с тревогой посмотрел на нее и под столом незаметно взял ее руку в свои, но если она что и слышала, то ничем этого не показала. Выглядела она так, будто ей наплевать на все это шушуканье. Да так оно и было.

И тут шушуканье усилилось — в аудиторию вошла Анжелика. У нас с ней уже было все кончено, но все-таки я не смог не восхититься ее выдержкой. Она прошла по ряду своей неподражаемой скользящей походкой, слегка улыбаясь всем. Выглядела Анжелика так же, как всегда: никто бы не смог сказать, что вчера она плакала. Да и я не смог бы, если бы не видел все собственными глазами.

Около моего стола Анжелика остановилась. Весь курс затаил дыхание и дружно навострил уши.

— О, привет, — сказала Анжелика самым безмятежным тоном. — Я вижу, сегодня меня уже опередили, — добавила она, скользнув взглядом по Кате так, словно перед ней был предмет мебели. Обернулась, будто приглашала весь курс полюбоваться на такую нелепость: какую-то серую мышку, занявшую ее собственное место рядом со мной. — Ну, что ж, — добавила она легко, — тогда я найду себе другое место.

Она прошла дальше и села рядом с Веркой Былинкиной, существом серым и безответным, которое никогда не в состоянии было бы сказать ни «нет», ни «да», даже если стоял вопрос жизни и смерти. Усевшись рядом с Веркой, Анжелика достала свои тетрадки и углубилась в перевод из Голсуорси, который нам задали. Кольцо с бриллиантиком изрядного веса поблескивало у нее на пальце. Не заметить его было сложно, и все сделали соответствующие выводы о том, почему мы с Анжеликой больше не вместе.

Весь курс, конечно же, дружно перевел глаза на нас с Катей, но не тут-то было. Я рассказывал ей что-то, уже и сам не помню, что, а она внимательно меня слушала и даже улыбалась, хотя я заметил, что она слегка побледнела. А потом…

…Потом просто-напросто вошел преподаватель, и все пошло, как обычно, если не считать того, что никакого перевода из Голсуорси у Анжелики на самом деле не было: она оказалась не готовой отвечать и схлопотала «неуд». А на следующий день Витьку, несмотря на то, что ему медведь на ухо наступил, взяли на работу в одну продюсерскую фирму местных масштабов, финансирующую начинающих певцов и разыскивающую новые таланты, и, увлеченные этой великой новостью, все совсем забыли про меня и Анжелику.

Мы сидели у догорающего костра. Было уже темно. По тлеющим черным углям пробегали искры, так что казалось, что перед нами не кострище, а груда жарко-красных самоцветов, которая отбрасывала отблеск на Катино лицо. Где-то рядом плескалась Волга, но ее уже не было видно. Катя сидела на бревне, на плечи ее была накинута моя куртка.

Я доиграл последние аккорды и посмотрел на Катю. Она сидела, задумавшись, глядя в никуда, словно там видела что-то, что не мог увидеть я. В этот момент у нее было необычайно взрослое лицо, как будто она успела пережить то, что не переживал я. Моя взрослая маленькая Катя!

— Ну как? — спросил я.

Катя помотала головой, словно избавлялась от каких-то неприятных одолевших ее мыслей, и улыбнулась мне.

— Знаешь, ты прекрасно поешь, — сказала она, продолжая улыбаться. — Я не удивлюсь, если когда-нибудь ты станешь известным певцом.

Я сделал вид, что ужасно обиделся:

— Кем? Это известным-то певцом? Значит, мне придется скакать по сцене и орать: «Ты отказала мне два раза, не хочу, сказала ты. Вот такая вот зараза — девушка моей мечты!» Ты мне прочишь такое будущее?

Катя рассмеялась, и я, не удержавшись, рассмеялся тоже.

— Так и представляю тебя скачущим по сцене и орущим именно эти слова, — сквозь смех сказала она. — Знаешь, думаю, ты никогда мне не простишь мой подарок тебе на день рождения. Моцарт! Ну надо же! — Она уже почти утирала слезы от хохота. — Ну откуда мне знать, что музыку ты понимаешь совсем не так, как я? Нет, — она вдруг стала серьезной. — Просто когда я говорила про известного певца, я хотела сказать, что ты очень хорошо поешь. Не знаю, как это описать, мне слов не хватает, но когда ты пел эту песню, у меня в душе будто перевернулось что-то.

Она вдруг потянулась ко мне и спрятала голову у меня на груди.

— Что с тобой, маленькая? — удивился я.

— Сама не знаю, — ответила она глухо, не поднимая головы. — Просто когда ты пел про недолго любимых и разбитые объятья, я вдруг подумала про нас с тобой, и так стало страшно. Вдруг и у нас получится также? Сегодня мы любим друг друга, а завтра что-нибудь случится, и наши объятья разобьются?

Какими все-таки трусихами бывают эти девчонки! Из-за песни расстроиться могут, из-за отскочившей набойки на каблуке слезы льют! Я даже почувствовал что-то вроде раздражения. Иногда Катя становится такой сентиментальной, даже слишком, по-моему!

— Ну-ну, перестань, — пробормотал я, прижимая ее к себе еще крепче. — Вот видишь, я тебя обнимаю, и никто наши с тобой объятия не разобьет, поверь мне. Я твой, а ты моя, так что же нам с тобой еще нужно, правда?

Она подняла лицо, и я увидел, что оно мокрое от слез.

— Ну что такого могло с тобой случиться? — воскликнул я. — Скажите на милость, испугалась песни! Тебе самой-то не смешно? Ну, хватит, не плачь, — сказал я уже совсем другим тоном, поняв, что шутки тут ни к чему. — Мы всегда будем вместе, слышишь?

Я взглянул на ее приподнятое лицо, с красным отсветом от костра, на ее большие дымчатые глаза, глядящие на меня с доверием и надеждой. И снова, как в первый раз, наши руки сплелись, а губы встретились. Когда-то я сам — плохо ли, хорошо ли — сочинил эту песню. А сегодня, глядя в глаза Кате, я понял, что должен написать другую. О том, что мы ищем тепло друг в друге, о том, что мы вместе и нам хорошо вдвоем, и весь этот большой мир вокруг ничего не значит, когда рядом со мной есть моя любимая. И я просто не мог не сказать ей, оторвавшись на мгновение от ее губ:

— А знаешь, давай поженимся.

Тот вечер был только одним из многих вечеров, которые мы проводили вместе, но почему-то больше всего запомнился мне именно он. Не знаю, в чем тут штука: в том ли, что я сделал Кате предложение, или в том, что нам было так хорошо. Но вспоминаю до сих пор я почему-то именно его.

На следующий день я познакомил ее с моими родителями. Катя им понравилась.

— Очень симпатичная интеллигентная девушка. Сразу видно воспитание, — сказала мама, оторвавшись от перевода с немецкого, которым была занята. — Остается только надеяться, что она положительно на тебя повлияет.

— А я надеюсь, что ты теперь возьмешься за ум и перестанешь тратить время на пение в теплой компании? Насколько я понимаю, тебе в скором времени придется обеспечивать семью, а выпускной уже не за горами, — добавил отец, строго посмотрев на меня поверх очков.

Это были счастливые дни. Мы любим друг друга и скоро поженимся. Что еще нужно для счастья?

Я летел из университета, как на крыльях. Катя приболела, и я торопился к ней с ворохом новостей и с коробкой ее любимых конфет.

Но на первом же повороте кто-то схватил меня за руку. Я обернулся — передо мной стояла Анжелика.

— Здравствуй, — Анжелика улыбнулась. Улыбку точно приклеили к ее лицу: она никак не вязалась с грустью в глазах и бледностью. Да, выглядела Анжелика не очень хорошо, но, как всегда, старалась держаться. Я вспомнил, что она сегодня не пришла на занятия, несмотря на то, что близились госники, и все старались — хотя и несколько поздновато — усвоить за несколько недель то, что пропускали мимо ушей целых пять лет.

Надо сказать, что с того самого бурного выяснения отношений мы с Анжеликой почти не разговаривали и вообще старались друг друга не замечать. Вот почему то, что она заговорила со мной, причем сделала это первой, показалось мне подозрительным. Не скажу, чтобы я обрадовался этой беседе. Что-то за этим стояло, но я все никак не мог понять, что именно.

— Ты никуда не торопишься? — спросила Анжелика.

— Вообще-то, тороплюсь. Тут Катя приболела, так что, знаешь ли…

— Извини, — кротко сказала Анжелика, хотя я заметил, что при имени Катя она тихонько, чтобы я не увидел, усмехнулась, как будто хотела показать, что до сих пор не принимает всерьез эти отношения.

— Я не отниму у тебя много времени, так что конфеты не успеют растаять, не беспокойся, — добавила она насмешливо.

— Что ты мне хочешь сказать? — с досадой спросил я. — По-моему, после нашего с тобой выяснения отношений нам больше не о чем разговаривать. Разве не так?

— Ошибаешься, — ответила она с вызовом. Глаза ее блеснули зеленым огнем. — Я хотела сказать тебе, что люблю тебя по-прежнему. Может быть, нам стоит постараться вернуть себе наше прошлое? Или начать все сначала? — Предполагалось, что это вопрос, но тон был, скорее, утвердительный, чем вопросительный. Анжелика все еще была уверена в своей власти надо мной.

Что может быть хуже такого предложения? Сначала она отказывается от меня, потом вдруг предлагает начать все с начала, с чистого листа, как будто ничего и не было: ни встреч с другими парнями, о которых я не знал, ни бегства с вечеринки, ни бурного объяснения, когда она хвасталась передо мной своим новым воздыхателем, всячески стараясь доказать, что я полное ничтожество. Сейчас все это предлагали мне забыть. Интересная штука женская логика. Добро еще, если бы я ей это предложил. В конце концов пострадавшим оказался я, это от меня отказались, а не от нее. Но нет, предлагает это именно она, да еще с таким видом, будто делает величайшее одолжение. Браво! Такой наглости нужно поаплодировать.

Конечно, мне надо было развернуться и уйти. Собственно говоря, я и попытался это сделать, но Анжелика поймала меня за руку и удержала. Машинально взглянув на ее руку, я увидел, что кольца с бриллиантом на пальце больше нет. Тогда все понял окончательно.

— Послушай, сказал я, — а где же твое кольцо?

Анжелика упрямо молчала.

— Да ладно, не напрягайся, и так все понятно. Я тебе, если хочешь, как по книжке, все расскажу.

Анжелика продолжала молчать, и я заговорил вновь:

— Парень, тот самый, с домашним кинотеатром, бросил тебя. Не знаю, правда, почему. Возможно, он просто понял, что за «сокровище» ему досталось. А может быть, ты нашла кого-нибудь другого, а? На этот раз не только с кинотеатром, но и с личным тренажерным залом? Хотя нет, в таком случае у тебе, наверное, было бы другое кольцо, побольше. А его нет. Значит, тебя просто бросили, ведь так? И ты сразу прибежала ко мне, несмотря на то, что у меня нет домашнего кинотеатра и я не могу подарить тебе кольцо с бриллиантом. Почему ты так сделала? А потому, что я всегда бегал за тобой, как дурачок, и ты решила, стоит напеть мне про великую любовь, как я сразу брошу все и пойду следом.

Анжелика покраснела. На этот раз раскусили ее быстро.

— Ну да, и что с того? Я люблю тебя, я это поняла сразу, как мы с тобой расстались. Ты знаешь, что я всю ночь после нашего последнего разговора проплакала? Бабушка меня валерьянкой отпаивала! — При упоминании о бабушке я невольно поморщился. — А все потому, что я люблю тебя, люблю! Ни с кем мне никогда не было так хорошо, как с тобой, — не подумав, добавила она. Получалось, что у меня было немало предшественников, а то и преемников. Не очень-то лестно для парня это узнать.

— И, вообще, все, что ты сказал, неправда, — вдруг выпалила она, явно сочиняя. — Это не он бросил меня, а я его! Я, я сама бросила кольцо ему в лицо и сказала, что ухожу. Он был просто невыносим!

Эта неумелая ложь еще больше отдалила меня от Анжелики.

— Знаешь, — сказал я холодно, — по-моему, у тебя со всеми поклонниками одинаковые методы поведения. Мне ты бросила в лицо игрушечную собаку, которую я тебе подарил, ему кольцо, если, конечно, он сам не потребовал, чтобы ты вернула его подарок, когда порвал с тобой. Когда в следующий раз задумаешь расстаться с очередным воздыхателем, придумай что-нибудь пооригинальнее, без швыряний, ладно? И, кстати, сочини историю поправдоподобней, а то мне что-то не верится, что от домашнего кинотеатра ты согласна добровольно вернуться к заплеванной киношке с дешевыми местами в последнем ряду. Так ты мне, кажется, говорила?

Я решительно стряхнул ее руку и пошел прочь.

— Иди-иди! — возмущенно кричала мне вслед Анжелика, не стесняясь того, что мы находились на довольно людной улице и к нашему разговору прислушивалась уже не одна пара ушей.

— Иди к своей Кате! Ты, наверное, думаешь, что она сама чистота и невинность, да? Да ничего подобного, ничем она не лучше меня! Стихи пишет, песни поет, фу-ты ну-ты! Да месяца не пройдет, как она тебя бросит. Может быть, у нее и сейчас есть кто-то другой! Да что там говорить, я в этом просто уверена! Тогда не придешь — приползешь ко мне, но я тебя не приму, как ты меня сегодня! Вот тогда узнаешь, что я пережила, когда ты от меня ушел!

Я ускорил шаг. На душе было мерзко. Умом я, конечно, понимал, что Анжелика нагородила это все только для того, чтобы отомстить, но все-таки ощущение было такое, что мне наплевали в душу. Я шел к Кате, к моей любимой, но прекрасный день был уже испорчен. Я подумал о том, что сейчас приду к ней, буду говорить о нашей любви, но в уме стану прокручивать весь этот разговор. Мысль эта показалась мне настолько невыносимой, что внезапно на полпути я развернулся и зашагал домой. В первый раз я не пошел на свидание к Кате, а коробку конфет выбросил в ближайший мусорный контейнер.

Сергей был, по моему глубокому убеждению, весьма темной и замкнутой личностью. Ни пацаны, ни девчонки толком ничего про него не знали. Ну, увлекается он какой-то фигней, типа магии и оккультизма, музыку слушает какую-то непонятную, кажется фолк-рок, родители у него явно небедные — носил Сергей исключительно кожаные вещи и ездил на джипе. Этим вся информация о нем и ограничивалась. На нашем курсе он один был такой темной лошадкой.

Внешность у него была не то чтобы бросающейся в глаза, но какой-то странной, или это мне так казалось, не знаю. За исходящий от этого типа резкий запах свежевыделанной кожи и скрип, издаваемый при ходьбе, он был прозван Сапогом. Пацаны считали его попросту ненормальным.

Нельзя, однако, сказать, что Сапог не пользовался успехом у слабого пола. Вокруг него витал ореол таинственности. По меньшей мере, каждая вторая девчонка на курсе думала о том, что у него «романтическая внешность» и красивые глаза. Каждая третья хотела хотя бы пройтись с ним по проспекту и уж наверняка среди них были и те, которые тайно вздыхали по Сергею и мечтали о том, чтобы он обратил на них внимание. Даже взгляд Верки Былинкиной, обычно никого и ничего не замечавшей, затуманивался, когда Сапог входил в аудиторию, что, к слову сказать, бывало не так уж и часто.

По понятным причинам Катя была вне этих веяний. Когда он шел между рядами, скрипя и источая аромат кожи, моя Катька — она могла быть и очень смешливой — поспешно утыкалась в книжку или начинала лихорадочно рыться в сумочке, чтобы скрыть улыбку, которая, несмотря на все старания, так и норовила выдать ее с головой. Сапог шествовал мимо с видом надменным и значительным, показывая, что все человеческое, вопреки расхожему латинскому афоризму, ему чуждо, даже эта девчонка, так неумело старающаяся скрыть смех, который он то ли по чистоте душевной, то ли по непомерной заносчивости просто не в состоянии был принять на свой счет.

— Катька, ты что смеешься? — спрашивал я.

— Да скрипит, как несмазанная шестеренка! Ой, Костя, хорошо, что ты не такой!

— Будь я такой, мы бы с ним сейчас сидели в черной комнате и готовили колдовской отвар из сушеных лягушек, языка зеленого дракона и корня мандрагоры, или насылали перхоть на недругов.

— Бр-р-р! — энергично поеживалась Катя. — Ну и гадость.

Но каково же было мое удивление, когда в воскресенье я совершенно случайно увидел ее возле музыкального киоска, спрашивающую, есть ли у них фолк-рок и что именно.

Все это само по себе было достаточно подозрительно, тем более что Катя накануне достаточно решительно отказалась от свидания со мной, оправдываясь тем, что ей надо подзубрить английский. И вот как она его, оказывается, зубрит. Это был первый раз, когда, увидев ее, я не поспешил навстречу, а наоборот, предпочел быстрее уйти, понадеявшись на то, что остался незамеченным. Конечно, и некрасиво, и просто грязно — шпионить за своей любимой девушкой, а это можно было назвать только так. Несмотря на всю случайность происшедшего, я все-таки остановился посмотреть, что она покупает, значит, следил за ней.

Все, что случилось, не давало мне покоя. Сотни раз я убеждал себя, что Катя всегда была со мной честной, что не сошелся же на Сапоге свет клином. Может быть, она покупала диск кому-то другому, может быть, она действительно зубрила английский, а за диском вышла только на минуточку, а потом снова засядет за зубрежку.

Но ничего не помогало. Я никогда не знал, что у меня такая услужливая память: бывает, когда это не нужно, особенно на экзамене, она ставит мне подножку. А тут вдруг я вспомнил, что фолк-рок слушает только Сапог, больше никто, что никаких знакомых и друзей у нее, кроме как из однокурсников, нет, так что не могла она покупать такой диск кому-то другому. И что самое неприятное, в памяти вдруг всплыли слова Анжелики: «Ты, наверно, думаешь, что она сама чистота и невинность, да? Да ничего подобного, ничем она не лучше меня! Стихи пишет, песни поет, фу-ты ну-ты! Да месяца не пройдет, как она тебя бросит. Может быть, у нее и сейчас есть кто-то другой!» И вот грязная, омерзительная мысль зашевелилась во мне, не давая покоя: «А вдруг и в самом деле у нее кто-то есть?» И как я ни старался отделаться от этой мысли, ничего не получалось. Сейчас даже странно думать о том, с каких незначительных вещей, если не сказать, с пустяков, все началось, но тогда…

В ту ночь мне так и не удалось заснуть. Я лежал в кровати, куря сигарету за сигаретой, что, кстати, было строго воспрещено родителями, и думал, думал, думал. Вспомнил, что в пятницу она не засмеялась, когда Сапог в своих кожаных доспехах прошествовал между рядами, а как-то по-новому, внимательно посмотрела на него и вдруг отвела глаза. Я прокручивал в памяти эту картину раз десять, и с каждым разом та становилась все отчетливее и ярче. Да, это точно было. Она смотрела на него, как… как на человека, который стал ей интересен, даже с симпатией смотрела. Да! От волнения я сделал какое-то резкое движение, окурки высыпались из пепельницы, усеяв собой и кровать, и пол около кровати, но я даже и не подумал встать и подобрать их с пола.

Постой! Это еще ничего не значит, ведь правда? Ну, покупает она музыкальный диск, ну и что? Может быть… В голове одна за другой, как свечки, зажигались совершенно идиотские мысли, которые, как ни хотелось мне назвать спасительными, совершенно не подходили для этой роли.

Свечка первая. Катя увлеклась фолк-роком и диск она покупала для себя. Мысль настолько глупая, что я чуть было не расхохотался, невзирая на все мои терзания. Да она, кроме классики, ничего не признает, и даже некоторые песни из тех, которые пою я, ей не очень нравятся, несмотря на мое высокопрофессиональное исполнение. Так что эту свечку я задул сразу.

Свечка вторая. У Сапога день рождения, и Катя по доброте душевной хочет подарить ему этот диск. Все хорошо, но Сапог из принципа никогда и никому не говорил, когда у него день рождения. Вообще-то, он был единственным человеком с курса, который шумных компаний друзей не любил совсем, предпочитая даже день рождения проводить в созерцании своего внутреннего «я» среди тел астральных или за компьютером.

И даже если отбросить это, то почему Катя не поделилась со мной своим планом насчет подарка Сапогу? Я-то всегда думал, что у нас с ней нет никаких секретов друг от друга. Правда, сам я ничего не сказал о том, как меня пыталась вернуть Анжелика, но сделал это только для того, чтобы уберечь ее от неприятного. «Не ври! — тут же резко мысленно одернул я себя. — Ты ничего не сказал ей, потому что Анжелика наговорила про нее кучу плохого, да еще так убедительно. А вдруг Катя и Сапог…»

Но что может быть общего между Катей и этим мерзким скрипящим и воняющим кожей типом, занятым только оккультизмом?

И все-таки в тот кошмарный миг именно эта мысль показалась мне наиболее правдоподобной. Не знаю, почему вдруг я так подумал. Наверное, слова Анжелики наложились на то, что я видел своими глазами, и хотя ничего-то я толком и не видел, вдруг подумал именно о Кате с Сапогом. За последнее время она несколько раз отказывалась от встреч со мной: то говорила, что не здорова, то пряталась за зубрежку, предстоящий коллоквиум или дипломную работу, но все-таки этих отказов, хоть и мягких, и извиняющихся, за последнее время набралось приличное количество. А Сапог… А что Сапог? Он и сам редко появляется на занятиях, и они с Катей вполне могли бы встретиться, в то время, как я, дурак набитый, читал монолог Ромео в оригинале или конспектировал какие-нибудь умнейшие лекции.

И что значит: между ними нет ничего общего? Если верить хорошей литературе, противоположности сходятся!

Утвердившись в своей догадке, я, естественно, стал думать, как бы превратить ее в уверенность. Голова гудела, как самогонный аппарат дяди Пети, живущего этажом ниже. В пепельнице росла новая гора окурков. Еще чуть-чуть, и родители, до которых донесется запах табака, начнут стучать ко мне в комнату. Родители у меня, конечно, мировые, всем бы таких пожелать, но вот курящих не очень жалуют, а уж когда курящим оказывается собственный сын, никаких потачек они ему не дают.

Я загасил сигарету и распахнул окно. В комнату влился свежий ночной воздух. Вдохнул его полной грудью, но легче от этого не стало. История с диском не давала мне покоя, и я чувствовал, что не станет легче, пока я не приму какого-то более-менее приемлемого решения относительно того, как узнать правду. Можно было, конечно, просто набить морду Сапогу. Случись бы это несколько месяцев назад, до того, как я встретился с Катей, я непременно так бы и поступил. Однако сейчас понимал, что проблемы это не решит. А еще меня не покидала мысль, что вся эта история с диском… Да какая там история! Никакой истории даже не было, просто Катя купила диск, а я это видел! Всего лишь недоразумение! И если бы Анжелика за несколько дней до этого не затеяла со мной неудачную попытку примирения, я бы ничего такого и не подумал.

И тогда в голову пришло простое решение: обо всем спросить Катю, поглядеть ей в глаза, они не соврут. Но тут же я представил себе ее дымчатый взгляд, устремленный на меня, когда она сказала впервые: «Знаешь, я люблю тебя». Анжелика никогда на меня так не смотрела. Разве можно ставить их на одну доску? Разве может моя Катя поступить так, как Анжелика? Внезапно к горлу подкатил ком, в глазах подозрительно защипало, от дыма сигареты, наверное. Какой же я осел, какая скотина! Но не настолько скотина, чтобы оскорбить тебя даже малейшим подозрением в неверности, маленькая моя. Не бойся, этого не будет.

Я почувствовал умиротворение. Голова кружилась, и мыслей не было никаких! И Слава Богу. Иногда, вот так же, как в этот момент, начинаешь считать, что думать вредно. С большим трудом я нашел в себе силы дотащиться до постели, посмотрел на часы, машинально отметив, что времени уже половина пятого утра, грохнулся поверх смятого одеяла и наконец-то забылся сном.

Проснулся я от треска будильника. Мне показалось, я только что лег, но взглянув на будильник, который все еще продолжал надрываться, обнаружил, что уже семь утра. Надо было вставать. Я долго лежал, пытаясь разлепить глаза, это было почему-то невероятно трудно. Веки стали такими тяжелыми! Постепенно до меня дошло, что спал я всего-то два с половиной часа, а через час надо в универ. Конечно, можно было и не ходить, но Галина Еремеевна, наш куратор, запросто может устроить западло на экзамене: прогульщиков она ох как не любит.

Я сполз с кровати и начал вяло приводить себя в порядок. Вышел из ванны взлохмаченный и смурной и обнаружил в своей комнате маму. Как я и ожидал, она накинулась на меня:

— Ты курил в комнате!

Отрицать этот факт было бесполезно, да и не хотелось, и я помотал головой: понимай, мол, как знаешь.

— Сто раз тебе говорила, чтобы ты не курил в комнате! И где ты только нахватался вредных привычек! Брал бы пример с отца, он никогда в жизни не выкурил ни одной сигареты!

В другой раз я обязательно возразил бы на подобное утверждение, но теперь у меня не было на это сил, и я просто стоял и делал вид, что внимательно слушаю, хотя на самом деле слова матери долетали до меня плохо, будто я слушал, что она говорит, через два ватных одеяла.

— А еще и без пяти минут как семейный человек, — победоносно завершила она. — Не думаю, чтобы Катя это одобряла!

Не то чтобы я все это ни разу не слышал, на моих родителей иногда находит этот стих — воспитывать меня, но сейчас от слов мамы стало как-то по-особому неуютно, и упоминание о Кате только прибавило масла в огонь. Все мое вчерашнее — или нет: уже сегодняшнее — умиротворение улетучилось, не оставив после себя ни единого облачка, и тревоги и сомнения вновь стали меня одолевать. На душе скребли кошки. Я так и чувствовал, что они исцарапали ее всю, превратив в малопривлекательные лохмотья. Я знал, что мне будет трудно просто посмотреть Кате в глаза, не то, чтобы спросить ее о чем-то, попросить помочь разрешить мои сомнения, успокоить меня. И в то же время я так хотел, чтобы она оказалась сейчас рядом, положила свою прохладную ладонь на мой лоб, прикрыла ею глаза, которые уже невыносимо болели, как будто я всю ночь пялился в монитор или учебники.

Собрав книги, в жизнерадостном, как у покойника, настроении я поплелся в свою альма-матер грызть гранит науки.

Катя пришла необычайно оживленная, но, взглянув на мою кислую физиономию, обличающую бессонницу, тревожно спросила:

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

Наверное, я посмотрел на нее как-то странно, потому что она добавила нерешительно:

— Что-то случилось? Ты чем-то расстроен?

Следуя своему решению, я постарался придать себе как можно более веселый вид. Удавалось это плохо. И все-таки, наверное, Катя оценила мужественную попытку выглядеть веселее, чем на самом деле. Во всяком случае, она водрузила на стол сумку и стала, как ни в чем не бывало, что-то тихо напевая, выкладывать книги. Я глядел на нее во все глаза, но ничего особенного, что могло бы сказать о какой-то тайне, не увидел. Я протер глаза, но ничего не заметил опять.

А потом ее отозвали подруги, все-таки мою Катьку на курсе полюбили. История с Анжеликой всеми забылась — новостей на нашем непоседливом курсе чуть ли не каждый день было много, да еще каких! Так что никто уже не находил ничего необыкновенного в том, что Костя Черных, известный заводила, любит Катю Лазареву, и даже в том, что после окончания универа они поженятся. О предстоящей свадьбе тоже все знали и с нетерпением ожидали этого события, уже втайне размышляя над тем, что бы такое подарить молодоженам.

Девчонки защебетали что-то о свадебных платьях и обручальных кольцах, о несносном преподе, который обязательно будет сидеть на госниках и который считает, что на пять предмет знает только Господь Бог, на четыре — он сам, а все остальные — максимум на три. Разговор становился все громче, все оживленнее. Я залюбовался Катей. Ее лицо сияло, она улыбалась мне, и я не мог не улыбнуться ей в ответ.

Сапог сидел за последним столом со скучающим видом. Анжелики не было, и Верка Былинкина в гордом одиночестве как всегда старательно делала вид, что ни смех, ни разговоры лично ее не касаются и что она гораздо выше всего этого.

Я совсем успокоился. Глядя на Катю, я думал о том, что история с диском — обычное недоразумение, и что стоит только спросить об этом Катю, как она сама все с охотой расскажет. «Ты же знаешь, — скажет она, — у меня в Ершове есть подруга Лена, психолог. Так вот этот диск понадобился ее парню. Она хотела сделать ему подарок, но в Ершове такого не продавалось, а я, как видишь, нашла. Вот Лена обрадуется!»

Самое интересное заключается в том, что так оно и было, но только я об этом еще не знал.

Мне становилось все легче и легче. Я думал о том, как красива она будет в белом пышном платье с фатой, как это окажется непривычно, когда вместо обычных строгих костюмов и мешковатых свитеров я увижу на ней свадебное платье. Мне до боли захотелось прикоснуться к Кате, но подружки увели ее куда-то назад, показать что-то такое, что может интересовать только девчонок, и я убрал уже протянувшуюся было руку. Под рукой оказался какой-то толстый учебник, который она незадолго до этого держала. Мне показалось, что даже от книги исходит Катино тепло. Я раскрыл учебник, перевернул одну страницу, другую, третью. Эти же страницы вчера перелистывала ее рука. А может быть, и сегодня.

А между четвертой и пятой страницами лежал конверт. Это было письмо Кате от той самой Лены из Ершова. Я уже собирался положить конверт на место, как вдруг, взглянув на него еще раз, почувствовал, что проваливаюсь вместе со столом и с Катиной сумкой куда-то в темноту. Крупным, четким почерком, явно мужским, на конверте было написано: «Сегодня в шесть». Я молча закрыл книгу. Все начиналось сначала: мои тревоги, мои подозрения. Начиналось с новой силой.

Мы вместе шли домой. Я по привычке взял Катю за руку и забрал у нее сумку. Будь я в другом состоянии, меня, конечно же, порадовал бы этот ясный майский день, но все: солнце, зелень деревьев, чистые, недавно подметенные улицы — сейчас виделось как через какую-то серую пелену. Мне было не до красот городского пейзажа. Я все смотрел на Катю, пытаясь уловить в выражении ее лица что-то, что могло бы навести на ключ к разгадке, но ничего не находил. Как это ни странно, это тревожило меня еще больше, как если бы на ее лице я прочел что-то, что дало бы понять: она меня разлюбила, она тайком бегает на свидания с кем-то другим. Но я ничего не видел, и поэтому было только хуже.

Так я и шел, мучимый чуть ли не шекспировским вопросом, только вместо «Быть или не быть?» думалось «Да или нет?». А впрочем, «Быть или не быть?» тоже. Быть или не быть нашей любви? Для меня этот вопрос был не менее важным, чем тот, над которым размышлял Гамлет.

Быть ли нам с Катей вместе или нет? Свяжем ли мы с ней свои жизни или нет? До последних дней я не сомневался в этом. А сейчас? Хотелось бы сказать, что не сомневаюсь, но сомнения были именно в том, что я не сомневаюсь, стало быть, я все-таки сомневался. Я поймал себя на том, что совершенно запутался не только в своих сомнениях, но и в самом слове «сомнения». Еще немного, и я, наверное, сошел бы с ума. Не могу я оставаться один на один с такими мыслями. Просто надо было поговорить с Катей о том, что меня тревожило. У Анжелики же все-таки хватило смелости в конце концов во всем признаться, подумал я и тут же одернул себя. Как можно вообще их сравнивать? В результате я не выдержал.

— Слушай… это… что ты сегодня делаешь в шесть? — произнес я нерешительно, чувствуя себя преглупо.

— Ничего, а что? — спросила Катя и тут же удивленно добавила: — Да что с тобой сегодня? Знаешь, — сказала она, остановившись и потянув меня за рукав, чтобы и я не шел дальше, — сегодня я совсем тебя не узнаю. Ты какой-то не такой, — добавила она, тревожно заглядывая мне в глаза, как будто в них искала ответ на мучающий ее вопрос. И, кажется, все-таки смогла там что-то прочесть, потому что спросила:

— Я могу тебе чем-то помочь? Ведь с тобой что-то случилось, да? Какая-то неприятность?

— Ничего не случилось, — сказал я спокойно, спокойнее не бывает, что само по себе на меня с моим характером не было похоже. — Просто в твоем учебнике я нашел конверт, и там написано: «Сегодня в шесть», вот я и подумал, что у тебя на сегодня какие-то планы.

— Какой конверт? Какие планы? — спросила Катя удивленно. — Ничего такого я не… — она не договорила и, решительно отобрав у меня свою сумку, поспешно открыла ее. Вынув злополучную книгу, перевернула несколько страниц и нашла конверт. Лицо ее, чего я никак не ожидал, мгновенно прояснилось.

— Ты про это? — спросила она. Я смог только кивнуть. — Ты что? — И тут Катя все поняла.

Она рассмеялась так звонко, что я даже сам засмеялся было, но тут же замолчал. Для меня все еще оставалось серьезным.

— Ты что, приревновал меня? — спросила она ласково. — Ах ты, глупенький. Тебе не кажется, что мне сейчас стоит рассердиться и уйти, чтобы ты потом просил прощения и пел серенады под окном?

Я упорно молчал, с каждой секундой все больше чувствуя себя последним идиотом.

— Я бы так и поступила, честное слово, — продолжала Катя, взяв сердитый тон, но я-то видел, что за этой деланой строгостью, как солнце из-за туч, проглядывает улыбка, — но подумать, что за мной волочится твой же лучший друг, это уже слишком! Ты, конечно, говоришь все это не всерьез?

По-моему, на лице у меня все еще было написано недоумение, потому что Катя снова засмеялась и поднесла конверт к моим глазам.

— Это же Витькин почерк. Он хотел позвонить мне сегодня в шесть насчет вопросов к госникам. Ты же знаешь его почерк!

Вот тогда-то я и понял, каким ходил загруженным. Это надо же было Витькины каракули принять за незнакомый почерк, да еще и четкий! Наверное, ревность закрыла мне глаза. И хорошо закрыла, если за простой, как две копейки, ситуацией я увидел столько сложного и темного.

— Катя, а фолк-рок? — спросил я, уже не задумываясь о том, как бы не выглядеть шпионом. Во рту у меня пересохло.

— Какой фолк-рок? — не поняла Катя.

Сердце у меня упало. Ну вот, она начала отнекиваться, значит за всей этой историей с диском действительно что-то кроется.

— Ну, тот диск. Ты кому-то покупала фолк-рок?

— А я тебе разве не говорила? — удивилась Катя, которая явно забыла про диск и даже не спросила, откуда я про него знаю. Наверное, была уверена, что рассказала о своей покупке. «Слава Богу, — бессовестно подумал я, — она не станет думать, что я слежу за ней. Хватит с меня и того, что она меня скоро будет за Отелло держать».

И тут она ответила мне теми же словами, которые я сам как-то прокрутил в мозгу:

— Ты же знаешь, у меня в Ершове есть подруга Лена, психолог. Так вот этот диск понадобился ее парню. Она хотела сделать ему подарок, но в Ершове такого диска не продавалось, а я, как видишь, нашла. Вот она обрадуется!

Что мне оставалось? Только обнять ее и поцеловать. Со стороны это, наверное, выглядело довольно глупо: мы стояли посреди улицы и целовались так жарко, как будто прощались навсегда и никак не могли нацеловаться. Прохожие аккуратно обходили нас с двух сторон. Кто-то, наверное, улыбался, кто-то отводил взгляд, не желая мешать двум влюбленным, кто-то присвистывал, поощряя. Очнулись мы только тогда, когда какая-то бабулька с авоськами, из тех, которым до всего есть дело, с укоризной проскрипела:

— Мало нам секса по телевизору показывают, так еще и на улицах стоят милуются, окаянные! Креста на вас нет! Вот я вас!

— Эх, бабуля! — только и смог сказать я, с трудом оторвавшись от Катиных губ.

Сброшенные с облаков на землю, оглянувшись, мы заметили, что стоим в центре уже приличных размеров кучи народу, глазеющих на нас. Взялись за руки и, засмеявшись, поспешно ретировались.

Вдогонку нам неслись обрывки дискуссии, поднятой настырной старушкой.

— Ох уж эта молодежь! — не унималась она. — А вот мы в свое время…

— Да хватит вам, у них же любовь. Это нам уже неприлично целоваться посреди улицы, а они молодые, пусть радуются, — осадила ее какая-то женщина средних лет с усталым лицом. — Сами-то хорошей жизни не видели, так пусть хоть детям будет счастье.

— Ага! Секс на улице — это круто, — поддакнул какой-то парень с бутылкой пива, судя по его состоянию, уже не первой. Он явно не вникал в суть вопроса. — Я недавно в Интернете на такой сайт зашел, так там не то, что на улице, а вообще, в натуре…

— Батюшки-светы! — завопила старушка и переключилась на парня с пивом. И хотя мы шли быстро, довольно долго слышали, как она высказывает свою точку зрения на развращенность современной молодежи парню с пивом, который, наверное, так ничего из ее речи и не понял.

Через несколько часов я проснулся в Катиной комнате. Она спала, положив голову мне на плечо. Я тихонько, чтобы не разбудить, поцеловал Катю в макушку и убрал с ее лица выбившуюся непокорную прядь волос. Я вновь чувствовал себя совершенно счастливым, хотя счастье это и омрачалось стыдом. Как я только мог подозревать ее! И в чем подозревать?! В неверности! Сама мысль об этом показалась совершенно нелепой, и невозможно было поверить, что несколько часов назад я мучился этими бестолковыми подозрениями.

— One more cocktail?

Вопрос бармена донесся как из-под земли. Константин волей-неволей вернулся в реальность и обнаружил себя сидящим за стойкой бара. Монотонный голос диктора продолжал что-то вещать о международном положении. Черт, неужели все еще идут новости? Значит, не прошло и двадцати минут, а он за это время смог вспомнить почти всю историю своей любви? Впрочем, разве нужно было вспоминать? Его любовь продолжала жить в нем все время. Даже после того, что случилось на выпускном вечере, даже после того, как служащая загса произнесла все полагающиеся по случаю слова, когда рядом с ним стояла не она, не Катя, а другая, нелюбимая, но завладевшая им.

А тогда, на выпускном, Боже, каким он оказался ослом! Константином овладело, и не впервые, чувство, что всю свою жизнь до сегодняшнего дня, когда он увидел на ярко освещенной сцене тонкую серебристую фигурку, он жил с закрытыми глазами, с широко закрытыми глазами, совсем по Стэнли Кубрику. Стэнли! Как же он ненавидит это имя!

Голос диктора сменился какими-то невообразимыми «ча-ча-ча», которые этот видавший виды телек будто выплевывал, кашляя от старости. Его было искренно жаль.

Отпив коктейля, Константин почувствовал знакомое тепло, разливающееся по телу. Наверное, тепла он искал тогда, когда потерял Катю. Как он тогда запил! Какое счастье, что все это позади, и Константин сумел подняться, выправиться. Хотя, надо признать, не его это была заслуга, и меньше всего он хотел быть обязанным той женщине, которая его тогда вытащила и теперь являлась дражайшей половиной на законных основаниях. И уже ждала мужа, наверное, в номере люкс фешенебельной гостиницы, в которой они поселились, приехав в Нью-Йорк. Нет, к ней сейчас он возвращаться совсем не хотел.

Константин сделал еще один глоток и вновь стал вспоминать.

Старенький декан произнес прочувствованную речь. Они — преподаватели — приложили немало стараний, чтобы из нас получились хорошие специалисты, и теперь он видит, что эти усилия не пропали даром. Он надеется, что все станут работать по специальности, и наши знания очень пригодятся. Он просто уверен в том, что мы будем совершенствоваться в английском языке и после университета. «После университета» должно было начаться уже через несколько минут. Преподаватели и пока еще студенты дружно зааплодировали. Декан произносил эту речь без изменений каждый год, но мы-то, теперь уже бывший пятый курс, аксакалы, прошедшие огонь, воду и медные трубы, слушали ее впервые, адресованную лично нам. Вот наконец и удостоились этой великой чести.

Аудитория была набита битком, не то что в обычный день занятий. Пожалуй, это был первый раз, когда все явились, как один. Все мои однокашники благоговейно внимали речи. Так внимательно они тоже никогда еще не слушали. Во всяком случае, не лекцию.

— Вам предстоит трудиться на ниве образования! — торжественно, как будто читал проповедь, провозгласил декан с кафедры.

Витька, который даже в такой великий день не удосужился пригладить свои рыжие вихры, не выдержал: с последнего стола раздался приглушенный смех, тут же замаскированный под удушливый кашель. Все, как по команде, повернули головы назад. Галина Еремеевна по привычке погрозила недисциплинированному выпускнику пальцем, но сделала это с улыбкой, понимая, что теперь она уже не властна над нашими умами. Да и власти той было не слишком много, раз мы имели возможность ни в чем не отходить от известной традиции, жить весело от сессии до сессии.

Катя была сегодня необыкновенно хороша, и я все любовался ею. В светло-сиреневом облегающем платье, которое решилась купить после долгих с моей стороны уговоров, она казалась еще женственнее. Пепельные волосы рассыпались по плечам, на щеках играл легкий румянец. Подаренное мною золотое колечко блестело у нее на пальце. Скоро с ним по соседству должно было появиться другое — гладкое, совсем простое на вид, но тем не менее особенное, обручальное.

Я представил себе. Вот мы стоим в загсе с букетами цветов, вокруг нас друзья — несмотря на ту вечеринку, с которой все и началось, они все-таки остались друзьями. Мой свидетель — конечно же, Витька, ведь благодаря той драке с ним все и случилось. Катин свидетель — конечно же, Лена, которую я ни разу не видел в глаза, но о которой она много рассказывала.

Вокруг шушукались и посмеивались, декан недоуменно посматривал в мою сторону, но я ничего не замечал, пока до меня не дошли наконец-то его слова:

— Константин Черных, — в пятый, наверное, раз повторил декан. Засмотревшись на Катю, я ничего вокруг не видел и не слышал. Оказывается, уже вручали дипломы.

Я неловко вскочил, умудрившись при этом запутаться в ножках стула, за которым сидел, и чуть не упал по дороге к кафедре, споткнувшись о чью-то весьма предусмотрительно поставленную на моем пути сумку.

— Поздравляю, — торжественно сказал декан, пожимая мне руку. Рукопожатие оказалось очень крепким, чего трудно было ждать от человека, более чем пожилого. — И прекрасно вас понимаю, — добавил он тихо, только для меня. — Вы сделали правильный выбор, — неожиданно он плутовски скосил глаза в сторону Кати, я даже смутился. — Ваша рассеянность вполне извинительна.

— Спасибо, Арсений Геннадьевич! — с чувством сказал я.

Пробираясь на свое место, я совершенно неожиданно для себя впервые за пять лет учебы подумал о том, что преподаватели знают о нас куда больше, чем мы думаем. Хорошая мысля приходит опосля!

Впрочем, мне было не до философии. Сначала я, не отрывая глаз, следил за Катей, которая, получив диплом, также удостоилась рукопожатия декана. На свое место она села, улыбаясь и смущаясь одновременно.

— Он и тебе что-то сказал? — спросил я.

— Да, он ответил: «Вы непременно будете счастливы!» — в глазах Кати блеснули слезинки, и я в который раз подумал о том, что девчонки иногда просто несносны со своей чувствительностью. Для меня было ясно, как день, что мы будем счастливы, и никаких подтверждений со стороны декана или кого-нибудь еще мне не требовалось. Универ позади. Впереди ждала хорошая работа: Витьке удалось переманить меня в продюсерскую фирму, которая потихоньку-полегоньку набирала обороты и грозила перерасти местные масштабы. А совсем в недалеком будущем — буквально через час — всех нас ждала шикарная вечеруха в «Экране». Гулять мы всегда любили и делали это, как правило, с шиком-блеском.

Под столом я тихонько сжал Катину руку, думая о том, как я ее люблю, и как после вечеринки мы будем бродить вдвоем по набережной, и как я обязательно наброшу ей на плечи свой пиджак, потому что рано утром будет прохладно. А потом пойдем ко мне.

Наверное, Катя прочитала эти мысли. Она тоже сжала мою руку и улыбнулась.

«Экран» считался довольно модным местечком. Раньше это был кинотеатр, но когда видео стало доступно и кинотеатры начали постепенно сходить на нет, «Экран» превратили в ресторан. Место было и впрямь хорошее: прямо на берегу Волги, и вид из окна просто чудесный. А если вам хотелось выйти подышать воздухом, то он был действительно свежий, с реки, не пропитанный смогом.

Стоило все это удовольствие немало, но гулять в честь окончания универа в жизни приходится только раз, и мы все решили не мелочиться: собрали с миру по нитке и теперь чувствовали себя королями и королевами. Вся эта музыка, весь этот свет был для нас, хотя мне казалось, что только для нас двоих, для меня и Кати.

Гулять мы все на курсе любили и умели. И стоило вломиться всей оравой в этот освещенный мягким светом уютный зал, как одни тут же бросились сдвигать столы, а другие в это же время осадили бар. Несколько парочек, спугнутых нашим напором, разбежались было по углам, а потом и вовсе свалили в неизвестном направлении, несмотря на то, что мы честно предлагали им принять участие в торжестве. Таким образом, вся наша большая, веселая, пока еще трезвая толпа полностью оккупировала заведение, что подняло боевой дух до невообразимых высот. А мы начали отмечать торжество.

Впрочем, на торжество это мероприятие перестало походить уже через час. Долгожданная свобода и выпивка делали свое дело с небывалой быстротой. Сначала еще произносились прочувствованные речи и тосты в честь альма-матер, но вскоре тосты и речи утратили всю свою серьезность, и если слишком хорошо знакомое нам выражение «альма-матер» и присутствовало в них, то только в виде «матер», да и то потеряв две последние буквы. Через час все повскакивали из-за столов и принялись танцевать, а еще через час забросили танцы и начали играть в бутылочку. Мы с Катей, правда, от этой затеи отказались, но с интересом наблюдали за происходящим.

Все чуть ли не до икоты хохотали, когда Верке Былинкиной пришлось целоваться с Сапогом, который — вот чудо! — в кои-то веки не скрипел, одетый во вполне приличный костюм. Правда, костюм совершенно не вязался с самыми что ни на есть неформальскими высокими кожаными ботинками на шнурках, вконец убитыми, но придираться к Сапогу в такой торжественный день не стоило. Он и так приложил немало усилий к тому, чтобы выглядеть почти нормальным человеком.

Сапог смутился, Верка покраснела, как с фантастической быстротой созревающий помидор, но все-таки они поцеловались, все честь по чести. Я смеялся вместе со всеми, и когда Верка и Сапог целовались, оглянулся на Катю.

То, что я увидел, поразило меня. Катино лицо было каким-то обиженным и даже как будто неприязненным. Казалось, что все происходящее ей не очень-то по душе, хотя минуту назад она вместе со всеми хохотала до упаду над Витькиными плоскими шуточками. И тут что-то произошло. Не знаю, была ли виновна во всем выпивка, или перемена в поведении Кати сама по себе, но только почему-то в моей голове все происходящее моментально начало увязываться с недавними подозрениями, с которыми, как казалось, я разделался навсегда. Наверное, я успел здорово выпить. Глаза как будто заволокло темным, но потом вдруг наступила необыкновенная ясность. Конечно же, перемена в настроении Кати произошла в тот момент, когда эти двое, Верка и Сапог, начали целоваться. Да Катька же его ревнует, совершенно ясно! И тогда она покупала диск именно для него, теперь в этом не было сомнения! И «сегодня в шесть» на конверте, ведь это же писал Сапог! И нет беды, что почерк, по уверению Кати, был Витькин!

Тут я совершенно съехал с катушек. Первым побуждением было запустить в Сапога чем-нибудь поувесистей, например, литровой бутылкой водки, стоявшей прямо передо мной. К счастью для Сапога, кто-то уже успел опорожнить свой стакан, и бутылку забрали в тот самый момент, когда я уже намеревался использовать ее в качестве метательного снаряда. Веселье, с которым я шел в «Экран», разумеется, слетело моментально; я погрузился в какое-то оцепенение, тщетно пытаясь осмыслить происходящее.

— Костян! Спой! — заорал Витька, и тем самым вывел меня из ступора. Весь курс подхватил хором: — Спой!

Кто-то уже сунул мне в руки гитару. Петь хотелось меньше всего. Я взглянул на Катю. Выражение неприязни исчезло с ее лица, как только игра в бутылочку прекратилась, но это уже не имело никакого значения. Я, как мне казалось, уже все понял.

— Ну что, спеть? — спросил я Катю неожиданно севшим голосом.

— Да, пожалуйста, спой, — попросила она и тут же добавила, тревожно вглядываясь в мое лицо: — Костя, с тобой все в порядке?

— Да! — отрезал я. На самом деле это, конечно, было далеко не так, но делать что-то для спасения моей души было уже поздновато. Меня несло по течению, а течение было очень сильным, и я быстро и верно устремлялся прямо в водоворот.

Уже плохо соображая, рванул струны, так, что они жалобно зазвенели.

— Песню хотите? — заорал я на весь зал.

— Да! Хотим! — заорали мне в ответ.

— Ну ладно, спою, — прошипел я.

И ударил по струнам. Из своего обширного репертуара я, правда, смог вспомнить только одну песенку, сочиненную моим знакомым с мехмата. Написал он ее несколько лет назад во время какой-то пьяной вылазки на природу. Смысла там не было никакого, а была лишь куча матерных слов и, вообще, всяческой похабщины. А что еще придет в голову пьяному двадцатилетнему оболтусу?

Кате эта песня понравиться, конечно, не могла. Я это прекрасно знал и даже не помышлял исполнять сей шедевр при ней. Но сейчас почему-то только это произведение вертелось в моей плохо соображающей голове, и я вдруг подумал: «Пусть это будет моя маленькая, ничтожная месть за обиду, которую она мне нанесла». И я запел:

Ну и ладно, этого достаточно. Дальше шла сплошная нецензурная лексика, а смысла в песне не было никакого.

Девчонки, конечно, скривились, пацаны расхохотались. Но я не смотрел на них, смотрел только на Катю. Да, она расстроилась, это и ежу было бы понятно, не только мне. Я имел удовольствие видеть, как удивление на ее лице сменялось отвращением и жалостью. Но отомщенным я себя почему-то не почувствовал. Была только злость на самого себя, и от этой злости все сильнее орал и обдирал пальцы в кровь, терзая струны.

Дальнейшее я помню плохо. Меня, как говорится, взяли на слабо: поспорили, что я не спрыгну с причала в Волгу прямо в костюме, и проиграли. Наверное, все было именно так, потому что очнулся я мокрым, как мышь.

Помню я хорошо только то, что произошло потом. Я возвращался в зал, когда кто-то загородил мне дорогу. Сфокусировав взгляд на этом объекте, обнаружил перед собой Анжелику. Весь вечер мы не обращали друг на друга никакого внимания, но теперь мне пришлось это сделать. И надо же, она смотрела без тени усмешки, с сочувствием, которого, как я думал, вообще трудно было от нее ожидать.

— Послушай, — сказала Анжелика неуверенно, как будто собиралась сообщить что-то неприятное, — мне неловко об этом говорить, но, кажется, Катя…

— Что Катя? — спросил я, похолодев.

— Она и Сапог… В общем, ты сам увидишь. Извини!

И Анжелика быстро ушла, почти убежала от меня.

Не помня себя, я ворвался в зал. Катя сидела рядом с Сапогом, и они о чем-то беседовали. Судя по их лицам, не о глобальных проблемах, а о чем-то гораздо более приятном, причем Сапог положил руку на ее колено.

Большего в тот момент мне и не требовалось, я видел все. То, о чем так тревожился, то, из-за чего ночи не спал, подтвердилось — Катя была с другим. Они оба меня обманывали: я так и видел довольную физиономию Сапога, когда Катя преподнесла ему этот диск. И это было еще самое безобидное из того, что я себе представлял.

Будь я способен в ту минуту рассуждать трезво, все могло бы получиться по-другому. Но сейчас меня на всех парах несло в водоворот. Я так и не помню, что сказал или сделал. Помню только, что Катя побледнела, как мел, и выбежала куда-то. В другой раз я бы поспешил вслед за ней, чтобы оправдаться, объясниться, может быть. Но в этот момент с поразительной четкостью перед глазами встала вечеринка по поводу моего дня рождения. Анжелика тоже убежала тогда, и сделала это потому, что совесть у нее была нечиста, что она была виновата. Вот и Катя убежала поэтому.

Остальное произошло в считанные минуты. Сапог охнул и осел — я достал его кулаком, как давно мечтал. Раздался грохот, визг, все бросились нас разнимать.

Так я и закончил университет, стал взрослым человеком, готовым к дальнейшей серьезной честной трудовой жизни: оскорбил свою девушку и избил однокурсника, бывшего однокурсника, точнее.

А потом? А что мне было делать потом? Я сидел в комнате. И не в своей, а Витькиной, благо у него была квартира, которую он снимал, и никто не мог помешать мне в моем трудном деле — восстанавливать разрозненные обрывки происшествия, которые я смог запомнить, и связывать их в единое целое. Занятие это было очень сложное и требовало напряжения всех сил, которых оставалось маловато. Помнил я мало чего, кроме одного: случилось что-то очень нехорошее, если не сказать непоправимое.

— Ну и дурак ты, Черных, — сокрушался Витька, пока я ощупывал свою голову, пытаясь выяснить степень ее целости. — Просто идиот! Дубина! Какая тебе, к черту, женитьба, если ты до сих пор все свои проблемы кулаками решаешь! Олух!

Я и сам чувствовал себя полнейшим идиотом, но не столько из-за кулаков, давеча пущенных в ход, сколько из-за того, что плохо помнил все происшедшее.

— А Катя… — начал было я.

— Да уж, с Катей ты поступил вообще как последний… — Витька не договорил. Видно было, что для определения он никак не мог подобрать нужного слова. Это означало, что я совершил что-то очень плохое. Витька безнадежно махнул рукой. — Ну, какого черта ты решил, что она с Сапогом, а? — заорал он на меня, давая наконец волю своему возмущению. — Упустить такую девушку! Да твой Сапог, если хочешь знать, уже давно крутит с какой-то там с физического факультета, младше нас с тобой на год.

— Все брехня! — заявил я без особой уверенности, сжимая голову обеими руками. Болела она адски. — Я же видел, как он с Катей рядышком сидел и руку на ее колене держал.

Витька налил в стакан воды, растворил таблетку «Упсарина».

— А ты бы как поступил? — вдруг взорвался он. — Хорошую девчонку оскорбляет какой-то пьяный тип, ее потенциальный муж, между прочим, поет всякую похабщину. Так неужели ты был бы такой свиньей, что не подошел бы и не увел подальше от этого безобразия? Да Катька плакала, ревела в три ручья! Сапог ее и успокаивал. И не только он, между прочим, только ты спьяну ничего ни видеть, ни слышать не хотел, обидел девчонку теперь на всю жизнь. Еще и обозвал ее так, что… — Витька безнадежно махнул рукой.

— Как… обозвал? — еле выговорил я, припоминая, что и в самом деле крикнул в адрес Кати что-то оскорбительное.

Ну что ж, Витька честно сказал, как, но я повторять этого не хочу, даже мысленно. Во всем этом было слишком много грязи.

— Ты один в этой всей истории ничего не видел. Даже и не замечал, небось, что к тебе Анжелика все пыталась липнуть, да?

Это было не совсем так, но мне казалось, что с ней все закончено.

— А я так и подумал, что Анжелика тебе в ресторане что-то наплела насчет Кати, а ты, дурак, уши и развесил. Увидел, как она тебе что-то шепчет, а потом метнулась в сторону — сразу сообразил, что дело нечисто.

Как я завидовал Витькиной проницательности, просто не передать словами. Будь у меня хоть вполовину такая, как у него, ничего, может быть, и не случилось бы.

И вдруг я ощутил себя на месте Кати. Почувствовал то, что могла бы почувствовать она. Представил себя со стороны: пьяного, разъяренного, взбешенного. Поверьте мне, это было страшно.

— Витька, скажи мне только одно, — еле слышно выговорил я. — Это был ты?

— Что — я? — удивился Витька, прекратив свое хождение по комнате.

— Ну, это ты написал Кате на конверте «Сегодня в шесть»?

— На каком конверте? Ах, ну да, я. Бумаги не нашлось, пришлось на каком-то письме настрочить. А разве Катя тогда тебе не говорила об этом?

Говорила, конечно, говорила, а я не поверил ей, и вот теперь… И вдруг я сорвался с места и заметался по квартире, отыскивая входную дверь. По понятным причинам, с координацией движений у меня было плоховато.

— Постой, ты куда? — закричал Витька, вцепившись в мой рукав. Я стряхнул его и на ходу — нашел-таки дверь — прокричал:

— К Кате! Я должен все ей объяснить!

— Ну-ну, попытайся, если сможешь, — с сомнением сказал Витька, но я, с грехом пополам, то одолевая по три ступеньки сразу, то спотыкаясь на каждой, уже с грохотом спустился вниз.

Дверь открыла Катина мама, тихая кроткая женщина, которую я видел всего раза два. Она старалась не навязывать нам своего присутствия и под разными благовидными предлогами уходила, когда приходил я. Редко родители так не мешают жить детям.

Однако, на этот раз Наталья Евгеньевна смотрела на меня как-то по-другому, настороженно, если не сказать зло.

— Здравствуйте, Наталья Евгеньевна, — сказал я. — А Катя дома?

— Нет, — ответила она холодно. — А разве она вам не говорила? Она уехала к подруге.

— К подруге? — машинально переспросил я.

— Да. Она велела передать вам это, — и Наталья Евгеньевна подала мне конверт.

— А где живет подруга? — спросил я.

— В Ершове. Но более точного адреса я вам сказать не могу: Катя не велела.

— Наталья Евгеньевна! — взмолился я.

— Послушайте меня, Константин, — в голосе Катиной мамы внезапно зазвучали жесткие нотки, которых трудно было бы ожидать, глядя на нее. — Мне неприятно об этом говорить, но Катя вернулась с вечера гораздо раньше, чем я думала, и одна. Она была очень расстроена и всю ночь проплакала. И, думается мне, по вашей вине. Так что, молодой человек, лучше уходите сами и больше ничего у меня не пытайтесь узнать. Я даже конверт не хотела вам отдавать, но Катя очень просила об этом. А теперь уходите, если вам не хочется, чтобы я выгнала вас сама поганой метлой.

— Послушайте! — взмолился я. — Во всем виноват я. Я должен увидеть Катю, во что бы то ни стало!

Наталья Евгеньевна с сомнением посмотрела на меня. По всей видимости решив, что от такого, как я, толку в жизни все равно никакого не будет, она решительно сказала:

— Нет. Нет и нет. Кате ваши объяснения уже не нужны, вы опоздали. Так что прошу вас уйти. И я попросила бы больше меня не беспокоить. Кстати, сюда можете больше не являться, я переезжаю на другую квартиру. Может, вы этого и не знали, но моя дочь мне очень дорога, и я не позволю вам ломать ей жизнь. А вы и без того, по-моему, натворили, чтобы еще и приставать к ней со своими объяснениями.

Еще чуть-чуть, и я бросился бы перед Катиной мамой на колени, но чувствовал, что должен заглянуть в конверт. Это неподписанное письмо, казалось, жгло мне руку.

Наталья Евгеньевна, видя, что я замолчал, захлопнула дверь.

Я опустился на ступеньки и попытался распечатать конверт, но руки меня не слушались. Я знал, что найду там маленький листок бумаги, исписанный Катиным крупным доверчивым почерком, но слова, которые она напишет, будут страшными, и сунул конверт в карман.

Какое-то время я бесцельно бродил по улицам. Может быть, я и веду себя, как дурак, но трусом меня не назовешь. И все-таки прошел, наверное, целый час, прежде чем я решился достать это прощальное письмо. Я знал, что это именно оно. Завернул в подъезд, на двери которого, на мое счастье, не было кодового замка, и, остановившись в пролете между какими-то двумя этажами, не помню какими, все-таки распечатал конверт.

«Константин…» — прочел я. Собственно говоря, дальше можно было не читать. Катя никогда, даже в день нашей с ней первой встречи, так меня не называла, и то, что она это сделала, означало самое худшее. И все-таки я стал читать дальше.

«Константин, я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. И все же считаю нужным сказать тебе, что наши пути должны разойтись. Не вздумай меня искать, потому что все равно вместе мы с тобой больше не будем. Я думала, что все мое счастье в тебе, но ошиблась. Катя».

Наверное, в тот момент у меня закружилась голова, потому что как-то внезапно я обнаружил, что уже сижу на заплеванном полу. Все, что я видел перед собой — стена, испещренная автографами и афоризмами на разных языках, черное пятно от обгоревшей спички на потолке, разбитая лампочка, лестница — все будто покрылось серой рябью. Отчаянно болела голова, как будто ее распирало изнутри. Такое состояние раньше у меня случалось, только когда я готовился к экзамену в последний день. Разница состояла в том, что тогда в голове хотя бы были мысли, а теперь не было ничего. Правда, одна, назойливая, вертелась, но я никак не мог ее ухватить. Какие-то стихи… Нет, строчки из песни, кажется. Только вот из какой?

«Простым стеклом — вот чем была моя любовь», — мысли наконец перестали ускользать от меня, и я вспомнил, когда пел ей эту песню. И вот словно яркая вспышка — Волга, догорающий костер и Катя, доверчиво прижавшаяся ко мне и со страхом говорящая о том, что вдруг наши с ней объятия разобьются, как в той песне. Она-то, бедная, так боялась, что подобное когда-нибудь произойдет. А я еще клялся, что этого никогда не случится! Вот и случилось, и так быстро.

Каждая строчка из песни, казалось, отвечала всему, что между нами стряслось. Мы недолго любили, только вот вместо ветра все сломал я, лично я, своими идиотскими подозрениями.

И только тогда я осознал, что потерял Катю навсегда. В одно мгновение все мое отчаяние, вся моя злость на самого себя достигли такой степени, что сдерживаться больше стало невозможно.

— А-а-а-а!!! — заорал я.

В голове вертелось, повторялось с немыслимой быстротой: «простым стеклом, простым стеклом…»

Послышался звон. Не помня себя, я высадил «простое стекло» из подъездного окна, как будто это могло хоть чем-то помочь. Конечно, рассадил себе кулаки в кровь, но тогда мне было не до этого. Я вдруг опустился на пол и зарыдал, закрыв лицо руками, размазывая по нему кровь и слезы. Никогда я еще так не плакал. Да и когда вообще плакал в последний раз?

2001 ГОД

Прозвенел будильник. Константин спросонья зашарил рукой по прикроватной тумбочке и отключил этот несносный аппарат, который имел дурацкую привычку заливаться ни свет, ни заря «мелодичными трелями». «Всего полседьмого! В следующий раз нужно будет сказать, чтобы будили по внутреннему телефону», — подумал он, и тут же вспомнил, что наверняка не услышит звонка, а у Анжелики тоже не очень-то чуткий слух.

А Виктор не любит, когда опаздывают. Точности он требует не только от мелких служащих, но и от своего компаньона, то есть, от него, Константина. И это правильно. Во многом благодаря этой точности фирма и набирает обороты. Подумать только, начинали с того, что выкапывали таланты в родном Саратове, а теперь они уже в Москве. И название появилось — «Наши звезды». Не просто «Звезды», и не «Русские звезды», как сначала предлагалось, а именно «Наши звезды», чтобы было ясно: каждый, кто умеет профессионально петь и пользуется широкой известностью, обязан всей своей славой именно нам.

Он снял трубку телефона и коротко бросил:

— Два кофе.

Потянувшись, набросил халат, подошел к окну и поднял жалюзи. Нью-йоркское утро. Мутное небо, смог. Даже солнце кажется каким-то серым, будто оно долго валялось где-то, совсем забытое, а потом его, слегка сдунув пыль, вновь водворили на небо. Серые здания, среди которых заметно возвышаются небоскребы-близнецы: Всемирный торговый центр, кажется? Константин никак не мог запомнить их на звание, хотя точно знал, что по ним лазил Кинг-Конг и что они одними из первых разваливались в каждом американском фильме-катастрофе.

Константин с досадой отвернулся. Сколько еще ему с Витькой придется торчать в Нью-Йорке? Витька сказал, пока не уломаем какую-то там звезду, чтобы она выступила с концертом в Москве. Константин ее ни разу в глаза не видел, даже по телевизору, да это и понятно. Телевизор ему смотреть некогда, а пообщаться с ней лично он еще не удосужился. Кстати, как раз сегодня это и предстоит.

Витьке доподлинно известно, что хоть она и начинающая, перспектив у нее полно: голос есть, внешность тоже. Что еще надо? А кроме того, русские корни — наши будут в восторге. Даже имя какое-то русское. Как ее зовут? Аня? Лена? Катя? Или Надя? Да нет, не Надя, Катя, кажется. И фамилия типично американская: Спрингс, что ли? Константин досадливо махнул рукой. Ладно, сегодня увидим, что это еще за Спрингс такая. Катя Спрингс, звучит-то как! Веснова, наверное, в переводе. «Веснова» само собой плавно перетекло в «Веслова», и Константин уже начал представлять эту американскую певичку в виде той бой-бабы с веслом, которыми почему-то очень любили украшать парки культуры и отдыха в советские времена.

В дверь тихонько постучали — принесли кофе. Константин принял поднос у симпатичной служащей отеля.

Проходя мимо огромной двуспальной кровати, Константин мельком взглянул на спящую Анжелику. Во сне та смешно открыла рот, рыжие волосы растрепались. Вот бы она разозлилась, если бы узнала, что сейчас у нее такой глупый вид! Он усмехнулся. Анжелика ведь прямо-таки помешана на том, чтобы хорошо выглядеть. И не зря, надо сказать. Если захочет, может быть чертовски привлекательной. С такой не стыдно показаться на людях. Да и английским владеет свободно, американцы даже ахают. Они так свой родной язык не знают, как она чужой.

Константин прошел в гостиную, сел в кресло и, аккуратно прихлебывая кофе, принялся за газеты. Попалась статья про их продюсерскую фирму. Неплохо, кстати, написали, хотя, как водится, и приврали кое-что. И фамилия журналиста вроде бы как знакомая. Какой-то Брэдли. Да, определенно, он о нем уже слышал.

В ванной послышался шум воды. Это означало, что Анжелика проснулась и теперь приводила себя в порядок, прежде чем показаться мужу. Похвальная привычка, ничего не скажешь! Теперь она не успокоится, пока не намажется всяческими кремами, не надушится, не покрасит ногти и не наденет шелковый халат, в котором считает себя неотразимой. Еще начнет, чего доброго, требовать больше внимания и будет настаивать на том, чтобы он сию же секунду доказал ей свою любовь на деле, прямо на месте. Он против этого ничего особо не имел, но скоро встречаться с Витькой, времени уже не остается, и когда Анжелика строит из себя неукротимую обольстительницу, это иногда бывает не кстати. Как сейчас, например.

Конечно, можно было посмеиваться над ней, можно было прохаживаться по ее привычке проводить перед зеркалом не меньше двух часов каждый раз, когда она куда-то собирается, но Константин прекрасно понимал, что делает она это главным образом затем, чтобы ему понравиться. В общем-то, ему неплохо с ней живется. Конечно, временами Анжелика бывает, прямо скажем, чертовски невыносимой, но одного у нее не отнимешь: она здорово помогла ему тогда. Пришла, села рядом, поговорила по-человечески, отняла и выбросила очередную бутылку, единственную подругу, с которой он охотно общался. Он ведь тогда очень долго искал Катю! Искал и так и не нашел, несмотря на все усилия. Катина мама, как и грозилась, переехала, и от нее он больше ничего так и не узнал.

Как-то раз Анжелика привела с собой Витьку, а ведь Константин и думать забыл о работе. И тут он наконец осознал, что хочешь — не хочешь, а жить придется дальше. Не раз и не два у него появлялись мысли о том, что с жизнью неплохо было бы покончить раз и навсегда, но каждый раз Анжелика приходила именно тогда, когда это было нужно, и жизнь мало-помалу входила в привычное русло. В привычное, но без Кати.

Две прохладные душистые ладони закрыли ему глаза.

— Кто это? Угадай, — потребовала Анжелика капризно-воркующим голосом. Эти капризные нотки появились у нее не так давно, но она уже успела оценить их силу воздействия и пользовалась ими без зазрения совести.

Угадать было несложно. В номере никого, кроме них двоих, не было, и Константин, разумеется, дал верный ответ.

— Умница, мальчик! — пропела Анжелика, убирая руки и садясь ему на колени.

Он терпеть не мог, когда она называла его мальчиком. Как-никак, Константину было уже двадцать семь, и для «мальчика», даже «умницы-мальчика», он слишком хорошо ориентировался в продюсерской деятельности, но Анжелика была неисправима.

— Что это у тебя, кофе? — промурлыкала она, ластясь к нему. Весила Анжелика не так уж и мало, и колени у Константина уже начали ныть. — Я тоже хочу.

Он молча протянул ей вторую чашку.

— Остыл, — Анжелика поморщилась. — И почему ты не требуешь, чтобы принесли сразу целый кофейник? Неужели это так трудно? Что ты сегодня делаешь? — спросила она, нисколько не задумываясь о связности своей речи и прыгая с пятого на десятое. Константин уже к этому привык.

— Уламываю одну американскую звезду выступить с концертом в Москве. Сначала к Виктору обговаривать детали, а к вечеру уже на встречу.

— Звезду? Надеюсь, мужчину? — осведомилась Анжелика.

— Нет, женщину, — ответил Константин.

Анжелика помрачнела. Стоило при ней упомянуть о какой-нибудь представительнице слабого пола, как она всегда начинала хмуриться. Вот уже четыре года прошло с тех пор, как она сумела заполучить Константина, помочь ему выбраться из трясины, в которую он угодил после того, как расстался с Катей. Она прекрасно знала, скольким он ей обязан, и никогда не упускала случая напомнить об этом. И вот теперь она искренне считала, что Константин принадлежит ей одной, и ни на одну женщину теперь просто не должен смотреть, и уж тем более общаться с ней и, само собой, уламывать! Даже если речь идет о работе, где волей-неволей приходилось сталкиваться со звездами и звездочками разной величины, среди которых было немало представительниц прекрасной половины человечества. Вот и сейчас Анжелика не понимала, как может Константин, ее Константин, оставить жену одну в номере ради какой-то там американки.

— А может быть, ты все-таки побудешь со мной? И покажешь мне наконец Нью-Йорк? Я вот уже три дня ничего, кроме этого паршивого пейзажа из окна, не вижу, — недовольно сказала Анжелика.

По существу это была просьба, но изложенная в приказном тоне.

— Кто же тебе мешает? Выйди из отеля и прогуляйся. А с тобой я остаться не могу, ты же прекрасно знаешь, что у меня сегодня ответственная встреча.

— Встреча, встреча, — проворчала Анжелика. — Вечно у тебя эти встречи, каждый день. Когда же состоится встреча со мной? Или это не предусмотрено твоим бизнес-планом?

— Конечно, нет, — засмеялся Константин. — Но, насколько я понимаю, встреча происходит в этот самый момент.

— Ну, — Анжелика надула губы, — ты ведь уже уходишь. Это не считается.

— Хорошо, опустим это, — согласился Константин. Он уже успел устать от бесполезного разговора, а ведь тот еще не закончился. — А сегодня ночью?

— Это все не то, — отмахнулась Анжелика. — Я совсем не про то говорю. Просто ты еще ни разу никуда меня не сводил.

— Никуда? — удивился Константин. — А ресторан? Это была твоя просьба, и я ее, помнится, выполнил.

— Вот именно, — парировала Анжелика. — А мог бы, между прочим, сам догадаться, чего мне хочется. Почему я каждый раз должна подсказывать?

— Извини, но я не могу угадывать каждое твое желание. Может, закончим этот разговор? — с надеждой спросил Константин, в душе зная, что задавать этот вопрос рано. Он оказался прав, продолжение не заставило себя долго ждать.

— Тогда я хочу пойти с тобой, — решительно заявила Анжелика, развязывая пояс халата и направляясь к шкафу. — Что мне надеть?

— Послушай, милая, это же деловая встреча. — Константин все еще старался говорить спокойно. Выдержка, приобретенная им за последние пять лет, помогла и на этот раз, хотя больше всего ему хотелось быстро одеться и уйти, хлопнув дверью. Стоило начаться такому разговору, как Анжелика становилась просто невыносимой. — Поверь, пожалуйста, я вовсе не против сводить тебя куда-нибудь, но давай не сегодня, хорошо? От результатов этой встречи зависит наш престиж, а значит, и твой тоже.

— Уж никак не мой, — возразила Анжелика. В ее тоне начали появляться истерические нотки. — Я все равно сижу дома и ничего не вижу. Мне скучно! Знала бы я тогда, что с тобой окажется так скучно, ни за что бы не пришла, когда тебя бросила эта… — Анжелика брезгливо передернула плечами. — Стоило тратить на тебя столько сил, если ты не способен сделать мне хоть что-то приятное.

Константин досадливо поморщился. Все-таки она сказала, что хотела. Боже, ну почему ей так хочется сделать из него подкаблучника! Посмотрел на часы: если не соберется за десять минут, то опоздает.

— Мне пора идти, — сказал Константин твердо. — Кстати, — он выдавил из себя улыбку, — я там скинул тебе денег на счет, так что, когда пойдешь по магазинам, прихвати свою кредитку и купи себе что-нибудь красивое. Вечером покажешь.

— Вот это другой разговор! — Анжелика заметно подобрела. — Я тут в бутике видела такие шикарные туфли! Ты не представляешь себе: каблук высоченный, коричневые, такая кожа, так красиво сделаны! Ой, как они мне подойдут! Только к ним понадобится новое платье.

Константин опять поморщился. Он никак не мог понять, зачем жене еще одна лишняя пара туфель, если она и так привезла с собой четырнадцать пар? И почему Анжелика все время так делает: купит какой-нибудь поясок или туфли, а потом уже думает, с чем ей это носить. И заканчивается все покупкой новой шубы. Впрочем, лучше с ней было не спорить, если не хочется нового неприятного разговора.

Оставшись одна, Анжелика по магазинам почему-то не поспешила, хотя это и было любимое ее занятие. Она отпила кофе и, зевая, принялась за журналы. Но и журналы не смогли ее занять.

Анжелика неторопливо подошла к зеркалу и всмотрелась в свое отражение. Да нет, она по-прежнему красивая, даже очень. Женщины ей завидуют, мужчины оглядываются вслед. Она супруга известного человека, не то, что многие другие. Муж ее вроде бы любит. Во всяком случае, вот уже четыре года, как они вместе, и нельзя сказать, чтобы ей это не нравилось. К тому же Константин стал намного серьезнее, взрослее, что ли, решительнее, и это ей импонировало. А то, что он теперь продюсер, придавало ему еще больше веса в глазах жены. Как ни твердила она, что Константин обязан ей всем, в душе не могла не признать: на то, чтобы так выдвинуться, нужны большие способности, и у Константина они были. Однако ни разу вслух Анжелика не сказала это своему мужу. Зачем? Пусть помнит каждую минуту, что зависит от нее. А если забудет, то ничего, она напомнит.

Почти всю свою сознательную жизнь Анжелика не сомневалась в том, что со своей красотой она добьется многого и что именно красота — ее главный козырь. Особенными способностями она никогда не блистала, разве что иностранный ей всегда давался легко. Впрочем, английский Анжелика зубрила с большим прилежанием только ради того, чтобы когда-нибудь съездить за границу с обеспеченным мужем. А в том, что муж у нее будет обеспеченным, она не сомневалась никогда.

В то время как ее одноклассницы проходили через чувство первой любви, которая, как известно, не забывается, хотя почти никогда не заканчивается маршем Мендельсона, Анжелика, в глубине души смеясь над их переживаниями, терпеливо ждала того, кто будет исполнять ее прихоти и носить на руках.

Через некоторое время у Анжелики появился Жора, который очень скоро отказался исполнять ее прихоти, которые с каждым разом становились все сумасброднее, хотя и был не прочь носить ее на руках. По понятным причинам Жора получил отставку, чему втайне был очень рад.

Потом появился Вовка, у которого средств было больше, и он готов был тратить их на Анжелику. Но носить ее на руках отказался и в прямом и в переносном смысле, и это сильно ей не понравилось. Конечно, он был хорош собой, знал толк в любви, водил подругу по разным модным местам, но этого было недостаточно. Слишком многого он требовал от Анжелики взамен, и в один прекрасный день она порвала и с Вовкой.

Раздумывая о том, кто же способен дать ей ту красивую жизнь, о которой она мечтает, Анжелика неожиданно для себя открыла одну вещь, показавшуюся ей настолько простой, что она даже удивилась, как же раньше до такого не додумалась? Ну, конечно! Ее избранник должен быть не только настоящим мужчиной с набитым кошельком и счетом в банке, но и человеком известным. Его известность достанется и ей, Анжелике, ее имя наряду с именем ее мужчины будет на слуху у всех, и тогда начнется такая жизнь! Мысленно Анжелика представляла, как все оборачиваются ей вслед, говоря: «Смотри, смотри, это она, жена того самого, известного!» Как это было бы приятно!

Но вот беда, такого не находилось. Попадались всякие: богатые, но некрасивые, красивые, но небогатые, богатые, красивые, но неизвестные или же богатые, красивые, довольно известные в узких кругах, но не обращающие на нее, Анжелику, внимания. Было отчего огорчиться! Но она твердо решила добиться своего и ждала, когда же придет он, единственный и неповторимый.

К тому времени Анжелика не без протекции поступила на иняз и между переводами и зубрежкой неправильных глаголов соблаговолила обратить свое внимание на Костю Черных. Не то чтобы он хватал звезды с неба, но был душой компании, заводилой, классным гитаристом и, кажется, хорошим человеком. В своем мнении Анжелика утвердилась еще больше, когда заметила, что Костя к ней явно не равнодушен. А как раз в это время она окончательно рассталась с Вовкой.

Выходка с пением у нее на балконе еще больше убедила в мысли, что с Костей можно и даже нужно завязать отношения. Не то чтобы парень ей нравился на все сто — денег у него порой не хватало, хотя он и подрабатывал неплохо записью «фанер», но все-таки его явное обожание трогало. Он красиво ухаживал за ней, старался угадать любое желание, хоть это и не всегда получалось.

Анжелика уже подумывала о том, чтобы связать с ним свою жизнь. В будущем Константина ожидала неплохая работа, но тут появился Сергей, тот, у которого в квартире был домашний кинотеатр, да и квартира была шикарная, не говоря уже о машине.

И сам Сергей, высокий, с накаченными мышцами, с прядью волнистых каштановых волос, спадавших на лоб в этаком декадентском стиле, Анжелике нравился. Это был как раз ее тип мужчины.

И Анжелика, для которой все это — и домашний кинотеатр, и квартира, и машина — говорило о жизни иной и столь желанной, о красивой жизни, о которой так любят писать в женских журналах, не устояла. Она уже представляла себе, как будет жить, ничего не делая, в полном согласии со своими биоритмами — статью про биоритмы Анжелика вычитала в одном из журнальчиков и выучила наизусть. Можно было разбудить ее среди ночи, и даже тогда она без запинки сказала бы, во сколько надо вставать, во сколько делать необременительные упражнения, во сколько нежиться в ванной с морскими водорослями и во сколько бездельничать, чтобы выглядеть красивой и свежей. Она уже искала повод, чтобы порвать с Константином, как ей помогла та самая вечеринка по случаю его дня рождения.

Хотя Анжелику и коробило оттого, что Костя ей, рыжеволосой красавице, предпочел какую-то серую мышку, она все же радовалась такому повороту событий. Но в то же время было обидно, что последнее слово осталось не за ней. Получалось, что бросили все-таки ее, а это в корне противоречило традициям Анжелики, которая до сих пор уходила первой.

А потом неожиданно провалилась и вся ее «любовь» к Сергею. Он заявил, что женится на другой, и, таким образом, и домашний кинотеатр, и квартиру, и машину получила какая-то счастливица, а не она, не Анжелика. Это было еще обиднее, чем разрыв с Костей. Анжелика не умела проигрывать, тем более, что до сих пор ей все время доставались лавры победительницы.

И вот теперь встала необходимость что-то делать. Можно, конечно, найти кого-нибудь другого, но Анжелика не была склонна совершать одну и ту же ошибку дважды.

Она не слишком раздумывала над тем, с кем стоит связать свою жизнь, но каким-то шестым чувством дошла до мысли, что лучше, если будущий муж будет ей чем-то обязан. Это оказалось бы удобно во многих отношениях. Куда легче будет демонстрировать свое над ним превосходство и, в случае чего, ему не удастся уйти от нее, если она сама того не захочет.

Постепенно Анжелика вновь вспомнила о Косте. В конце концов, может быть, она обошлась с ним не слишком хорошо? Все познается в сравнении, и Анжелика не могла не увидеть, что из всех ее поклонников Костя был самым преданным и самым верным. Но она переоценила свою власть над ним. Когда человек любит, то не замечает никого другого, и всей красоты Анжелики было недостаточно, чтобы вернуть его. Сделав безуспешную попытку, она совсем было отчаялась, но выпускной в «Экране» вновь поставил все на свои места.

После выпускного до Анжелики начали доходить слухи, которые не могли ее не взволновать: Костя Черных опускается. Кто-то видел его пьяным, кто-то — сдающим бутылки. Сначала Анжелика не верила в это, но после того, как услышала это от Витьки, который врать бы не стал, поверила. По словам Витьки, Константин, получивший место в продюсерской фирме, оставил работу. И тогда Анжелика поняла: это ее шанс, и, никому не сказав, что собирается делать, пошла к Косте.

Дверь открыла Костина мама, выглядевшая расстроенной. Анжелика не видела ее раньше, предпочитая проводить время не дома у приятеля, а в ресторанах, в кино и на дискотеках.

— Вы к Косте? — тихо сказала она в ответ на вопрос Анжелики, дома ли он. — Дома, конечно. Где же ему еще быть, если не там? Только боюсь, — добавила Костина мама, вздохнув, — что сейчас не самый подходящий момент. Костя, он…

Она не договорила.

— Я знаю, — сказала Анжелика. — Поэтому-то и пришла. Я узнала о том, что с ним случилось, и решила ему помочь.

— Добрая вы девушка, — растрогалась мама Константина. Анжелика могла быть спокойна: теперь она заручилась ее поддержкой. Тем лучше.

Войдя к Косте в комнату, Анжелика так и застыла на пороге. Он, в грязной рубашке, на которой не хватало доброй половины пуговиц, сидел на диване в окружении пустых, полупустых и полных бутылок, стоящих на столе, усыпанном «бычками».

Костя посмотрел на Анжелику мутными, налитыми кровью глазами, будто не понимая, кто перед ним стоит:

— Что, пришла посмотреть? — наконец криво усмехнулся он. — Ну, проходи, раз пришла. Тебе налить? Я налью.

Бутылка выскользнула у него из рук и со звоном покатилась по полу. Костя длинно выругался, чего раньше в присутствии Анжелики никогда себе не позволял.

— Вы ведь его бывшая однокурсница? — спросила мама Кости, появившись в дверях. — Очень приятно, — добавила она, хотя было видно, что сказано это машинально. Внезапно она закусила костяшки пальцев и быстро вышла, почти выскочила из комнаты.

— Н-н-ну ма-а-ам, ну хватит, — протянул Костя, явно плохо ориентируясь в пространстве. — Не реви! Ну что, п-п-поговорим? — сказал он, силой усаживая Анжелику на диван. — З-зачем пришла? Хотела убе-убедиться в том, что мне плохо? Убедилась? Тогда вали отсюда, ты…

Вновь последовало крепкое ругательство.

— Вооб-ще ты первая, — заявил Костя, берясь за вторую бутылку.

— Что — первая? — не поняла Анжелика.

— Да первая, к-кто пришел посмотреть на меня в моем с-скотском состоянии.

— Я не за этим пришла, — спокойно сказала Анжелика.

— Д-да? — усмехнулся Константин, не сводя с нее мутных глаз. — А зачем же тогда? Д-да нет, ты мне не заливай! С-сама все натворила, ведь все из-за… из-за тебя произошло. Из-за тебя я теперь т-такой. Ну, что, довольна?

Это было уже слишком. Анжелика резко встала, размахнулась и влепила парню пощечину. Костя схватился за щеку и засмеялся пьяным смехом. Решительно, он ничего не соображал. Наверное, зря она пришла к нему.

А вернувшись домой, Анжелика задумалась всерьез: может… может, это и есть тот случай, когда ей наконец повезет. Ведь стоит только Косте взять себя в руки, у него все пойдет как по маслу. Витька намекал, что принял бы его в свою продюсерскую фирму, если бы тот только выправился. Такие таланты, как Константин Черных, погибать не должны. И если Анжелика наберется терпения и немного в этом ему, Косте, поможет, то он станет ее навсегда, добьется известности, подарит ей наконец ту самую красивую жизнь, которой Анжелике так хотелось. Причем произойдет это при одном существенном обстоятельстве: он всем будет обязан ей, Анжелике, и не сможет отказаться от нее так, как уже раз сделал. Она добьется того, чтобы он снова стал человеком, а потом женит его на себе, это решено.

Анжелика подошла к зеркалу, поправила волосы и неожиданно улыбнулась. На это раз она своего добьется.

— Где ты была, Анжелика? — любопытная Анна Андреевна вошла в комнату. — Знаешь, тебе стоило бы подумать о том, где работать дальше. Я могу поднять кое-какие свои связи.

— Не надо, бабушка, — твердо сказала Анжелика. — Я и сама в состоянии устроить свою жизнь. Очень скоро все изменится.

— Это каким же образом? — поинтересовалась бабушка.

— Пока секрет. Не бойся, ничего такого, что не должна делать интеллигентная девушка из хорошей семьи, — поддразнила она Анну Андреевну. — Впрочем, сама увидишь.

— Что же ты придумала? Я начинаю волноваться, — пролепетала бабушка. — Пойду приму корвалол. — Она картинно схватилась за сердце, ожидая, что вот сейчас-то внучка все ей расскажет. Но не тут-то было!

И вот настал день, когда Анжелика, придя к Косте, решительно смела бутылки со стола и вытащила его на улицу.

— Послушай, — вяло протестовал он. Голова разламывалась после вчерашнего возлияния. — Ну что тебе надо от меня? Я ж даром такой не нужен.

— Нужен, — решительно ответила она. И покривила душой. Таким он ей действительно нужен не был, но в том, чтобы вылепить из рабочего материала мужчину своей мечты, есть своя прелесть. — Знаешь, — серьезно произнесла она, — я хотела бы извиниться за то, что с тобой случилось. В этом есть и моя вина.

Анжелика опустила глаза и взмахнула ресницами.

Костя болезненно поморщился.

— Послушай, — сказал он. — У меня и так все внутри болит, понимаешь? Не береди ты мне это, — он безнадежно махнул рукой.

— Я просто хочу помочь, но решать, разумеется, тебе. От тебя зависит, будешь ли ты жить так, как сейчас, или сможешь выправиться и стать нормальным человеком.

— Да что мне светит? — устало проговорил Костя, закуривая сигарету.

Анжелика помахала рукой, разгоняя дым.

— Не скажи, — возразила она. — Витька, например, говорит, что с радостью возьмет тебя обратно, потому что ты для его продюсерской фирмы просто находка, понимаешь? Так что будущее у тебя есть.

— Будущее! — горько сказал Костя. — Да какое это может быть будущее, если оно без…

Он осекся.

— Без Кати, хочешь сказать? — спокойно произнесла Анжелика. Костя и не заметил, какая буря чувств поднялась в ее темной душе. Вот перед ним, опустившимся ниже плинтуса, стоит красивая девушка, которая хочет помочь ему, вытащить его из трясины, а он все никак не может забыть эту Катю, по чьей вине, собственно, и находится в таком плачевном состоянии. А то, что сама она этому поспособствовала, Анжелика искренне забыла. Гораздо лучшая роль, в сравнении с разлучницей, роль прекрасной спасительницы, и Анжелика не без тайного для себя удовольствия взялась ее играть.

— Насколько я поняла, — суховато сказала Анжелика, — Кати сейчас рядом с тобой нет. И ты, кстати, не думай, что я хочу занять ее место. Нет уж, спасибо, меня это совсем не привлекает, — добавила она, размышляя как раз-таки о том, как именно занять это место, да так, чтобы Костя и не вспоминал о ее предшественнице. — Я хочу тебе помочь и, как только ты скажешь, сразу уйду, даю слово.

Костя смотрел на нее мутными глазами, даже в своем нездоровом состоянии не понимая, откуда в Анжелике появилось это великодушие. Может быть, он не поверил бы ей, но она пришла и на следующий день, и на следующий, договорилась насчет консультации у неплохого психотерапевта. А самое главное, постоянно твердила, что его жизнь только начинается, что он сможет добиться многого. Витька, который был в курсе всех этих дел, радовался, что вскоре удастся заполучить Костю в свою фирму, и на радостях даже забыл о том, как в свое время относился к Анжелике.

И вот настал тот день, когда Костя вновь появился в фирме. Встретили его так, как он никак не ожидал, учитывая длительный запой. Обычно таких вышибали сразу, но Витька для друга сделал исключение.

А потом настал тот вечер, когда, зайдя к нему, Анжелика не пошла домой, а осталась с Костей до утра.

— Я ведь всегда любила тебя, — говорила она вкрадчиво, обнимая его. — Теперь ты это понял?

А через некоторое время был загс, были букеты белых и розовых роз, было белоснежное пышное свадебное платье, да еще и купленное не где-нибудь на рынке с «примерочной» в общественном туалете, а в дорогом, лучшем в городе салоне для новобрачных. Была музыка, море шампанского, море друзей. Все пили, ели, веселились, танцевали. Новоиспеченный муж выглядел оживленным, новоиспеченная жена улыбалась, поглядывая на кольцо с бриллиантом, поблескивающем у нее на безымянном пальце. Ничуть не хуже того, которое ей когда-то подарил Сергей. Даже бриллиант на пару каратов побольше. Родители Кости чуть не плакали от счастья. Сын опять стал таким, как прежде, веселым, довольным, встал на ноги, а теперь еще и женился.

Только Анжеликина бабушка задумчиво закусывала губу. Это было не совсем то, чего она ожидала. Гораздо лучше иметь престижную работу, чем полностью зависеть от мужа. А муж… Мало того, что неинтеллигентный, недалекий, ищет какие-то таланты — да какие сейчас таланты на нашей эстраде! — он еще и пил! Когда Анжелика, упрямо глядя в упор на родителей и на нее, объявила, что выходит замуж, ей стало дурно. Будь она мамой Анжелики, никогда не дала бы согласие на этот брак. Порой ей кажется, что родители обожаемой внучки до сих пор остались детьми, раз одобрили этот жуткий мезальянс. Анна Андреевна в ужасе закатила глаза. На свадебном столе рядом с ней среди салатов стоял пузырек с корвалолом, который она время от времени капала себе в бокал.

Было свадебное путешествие, пока только на море, в Геленджик на неделю, но это путешествие обещало быть не последним. С приходом Кости фирма стала набирать обороты, и перед молодыми маячила первая в их жизни поездка за границу, в Анталию.

Была новая квартира в доме с улучшенной планировкой в хорошем месте, которую Костя смог купить без особого труда почти целиком на собственные деньги.

Он больше никогда не заговаривал о Кате, и никаких вещественных напоминаний о ней себе не оставил. Анжелика самолично осмотрела все вещи мужа, не останавливаясь даже перед тем, чтобы порыться в его карманах: ни фотографий, ни любовных писем, ни открыток, подписанных Катей, ни даже ее номера телефона — ничего не было. Судя по всему, Константин твердо решил начать новую жизнь. Он так и не узнал, что на свадьбе, улучив момент, когда жених вышел покурить, к Анжелике подошел Витька и сказал:

— Слушай, а ты, оказывается, ничего себе, молодец, вытащила парня. Я-то думал, что ты вообще… ну, понимаешь? — Витька замялся. — Ты того, держи его, ладно? Не надо бы, чтобы это опять случилось. А я помогу, на работе все будет о’кей.

Анжелика позволила себе сдержанно улыбнуться. С каким удовольствием она дала бы Витьке сдачи за его «ты вообще»! Но этого сделать было нельзя. Костина работа, а значит, и Анжеликино светлое будущее, зависело сейчас от этого человека.

Анжелика вздохнула и отложила журнал, который машинально перелистывала. И любит ее Костя или не любит, какое, в конце концов, это имеет значение? Хотя лучше было бы, чтобы любил, влюбленного проще держать на коротком поводке. Главное, что для нее наступила та самая красивая жизнь, которой она так хотела. Другие страны, другие города, другие рестораны, другие магазины модной одежды — все теперь в ее распоряжении.

Напевая под нос, Анжелика стала собираться в магазин. У нее все хорошо, все просто замечательно. Только вот если бы Костя водил ее куда-нибудь почаще и разговаривал поласковее, а то иногда ей кажется, что он все еще не забыл Катю. А это было бы так неприятно!

— Ну, ладно, — сказал Виктор, — сейчас посмотрим, чего стоит эта новоявленная американская суперстар.

Константин и Виктор сидели в третьем ряду большого концертного зала, где обычно проходили шоу подобного рода, когда благодушно настроенной публике представляли очередную восходящую звезду. С первого концерта в этом зале обычно все и начиналось, а продолжалась карьера уже по обстоятельствам: или звезда начинала светить все ярче, в чем во многом «виноваты» были ее продюсеры, или преждевременно закатывалась и меркла.

Впрочем, концерт не был для миссис Спрингс точкой отсчета. Она уже успела записать несколько синглов, которые из Америки, благодаря симпатиям слушателей и такой полезной вещи, как радио и Интернет, проникли и в другие страны. Вот и в России Катю Спрингс уже успели полюбить, потому, наверное, что, как утверждала пресса, у нее есть русские корни, зарытые, по слухам, не так уж и глубоко.

— Спорим, что это всего-навсего одна из раскрученных штучек, из тех, у кого мужья продюсеры? — лениво отозвался Константин на Витькины слова.

— Да нет, тут ты не прав, — заметил Виктор. — Насколько я знаю, муж у нее компьютерщик. Правда, пожалуй, не совсем обычный компьютерщик, а очень хороший, у него солидная фирма. А офис как раз в здании Всемирного торгового центра, знаешь?

— Как не знать, — усмехнулся Константин, сразу вспомнив киношную гигантскую гориллу.

Оркестр заиграл вступительную мелодию. Продюсеры замолчали и стали смотреть на сцену. Впрочем, певица пока не появлялась. Вместо нее показался одетый в вечерний костюм какой-то тип неприятного вида, который, невыносимо растягивая слова, произнес «свежую и оригинальную» речь собственного сочинения.

— Сегодня мы представляем вам звезду, совсем недавно зажегшуюся на нашем небосклоне, но уже привлекшую к себе внимание миллионов! Эта маленькая женщина обладает редчайшим голосом богатого тембра и широкого диапазона. А самое главное — она обладает миллионами сердец своих поклонников. Встречайте! Катя Спрингс!

Впрочем, этот тип не совладал с непривычным для него русским именем, и сказал «Катья». Зато фамилия «Спрингс» прозвучала у него чище некуда, свое ведь, родное, американское!

Виктор с презрением улыбнулся, но все-таки вежливо похлопал. Костя хлопать не стал, ожидая, что сейчас на сцену выйдет какая-нибудь новомодная штучка с фигуркой мирового стандарта, с голосом, умело подкорректированным компьютерной обработкой, и будет прилежно разевать рот под музыку в течение полутора часов.

Но этого не произошло. Костя несколько удивился, когда на сцену вышла стройная женщина невысокого роста, вовсе не похожая ни на новомодную штучку, ни на женщину с веслом. Она была молодая, но Костя почему-то ждал, что певица окажется совсем девчонкой, ведь молодежь любит «болеть» за кумиров своего возраста. Этой же было лет двадцать шесть-двадцать семь. В ее возрасте многие уже успевают сделать себе карьеру, а она только начинает.

Она была хорошо сложена, пожалуй, только немножко худовата, не соответствуя мировым стандартам, что почему-то очень обрадовало Костю. Похоже было, что эта молодая женщина собиралась взять свое не внешностью, а голосом. Да и наряд ее не имел ничего общего с нарочито задрипанными джинсами, обтягивающими футболками и кроссовками на полуметровой платформе, какими так любят щеголять представители молодежной попсы. На Кате Спрингс было открытое элегантное платье серебристо-серого цвета.

Она была, бесспорно, красива, но в чем заключалась эта красота, Константин, как ни вглядывался, понять не мог. В чертах ее лица, пожалуй, не было ничего из ряда вон выходящего, но улыбка, которой певица поприветствовала сидящих в зале, и мягкое сияние не серых, не зеленых, а какого-то особенного дымчато-зеленоватого цвета глаз невольно притягивало к себе взгляд.

Константин смотрел на американку во все глаза. Ему почему-то показалось, что он уже где-то видел это лицо, эти глаза, эту улыбку. Ему даже почудилось, как это было ни глупо и ни невозможно, что эти глаза и губы когда-то улыбались ему одному, а не всему залу, как сейчас. Конечно же, это были глупости. Костя никогда ее раньше видеть не мог, но почему-то навязчивое ощущение не покидало.

— Спасибо, — сказала Катя, улыбнувшись совершенно особенной улыбкой. Она, конечно, адресовалась всему залу, но каждый, кто в этот момент смотрел на певицу, был уверен, что улыбается она именно ему. Вот и Константину тоже так показалось, хотя умом он понимал, что в первые минуты тому, кто стоит на сцене, зал кажется безликой серой массой.

Катя запела. В один миг Константин отбросил все ненужные мысли, захваченный этим пением, этим голосом. Это был совершенно особенный голос. Нет, на первый взгляд казалось, что ничего особенного в нем нет. Вопреки уверениям неприятного типа в вечернем костюме не было диапазона в три октавы, не было ни особой звонкости, ни нарочитой «простуженной» хрипотцы, которую многие певицы держат за свой главный козырь. Но была в голосе этой маленькой женщины особенная чистота, свежесть и бархатистость, чем обладает не каждая, кто мнит себя звездой. Это пение, волнующее, завораживающее, хватало за душу. Через минуту-другую Константин ничего не видел и не слышал, кроме этого голоса и его обладательницы. Даже Витька, всегда отличавшийся здоровым цинизмом, как-то сразу растерял его весь, вплоть до последних крох, и сидел, безотчетно вцепившись в подлокотники.

Все зрители, казалось, затаили дыхание и позволили себе вздохнуть полной грудью только после того, как песня была допета. И тогда зал взорвался аплодисментами. Сидящие повскакивали с мест, многие рвались к сцене с цветами, а Катя Спрингс стояла и улыбалась сквозь слезы, спрятав лицо в огромном букете роз, который преподнес один из поклонников.

— Да-а, сложновато нам будет заключить с ней деловое соглашение, если она знает цену своему таланту, — процедил Виктор, немного придя в себя и успев в который раз понять, с какими трудностями связана его работа.

Константин не ответил, охваченный непонятным чувством. Он смотрел на сцену с суеверным ужасом и надеждой, страхом и восторгом, удивлением и недоумением.

Она пела что-то про ветер и осколки чувств, про тепло, исходящее от огня, про плеск волн, а перед глазами Константина почему-то вставало то давнее воспоминание, когда он сидел у костра на берегу Волги, и, укрытая его курткой, к нему прижималась Катя. И эту американку тоже зовут Катя, и она поет про то, что он, Константин, знает и помнит так же хорошо, как она.

Внезапно все эти разрозненные мысли сложились в мозаику, и в ней он увидел лицо Кати.

И только тогда понял, что на сцене стоит та самая Катя, его Катя, Катя Лазарева. От волнения он вцепился в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Этому невозможно было поверить! Как она, его Катя, так внезапно исчезнувшая, очутилась в Нью-Йорке?

— Это же она, — прошептал он.

— Что ты сказал? — переспросил Виктор, услышав шепот.

— Витька, ты ничего не понимаешь! Это же Катя! — заорал Константин по-русски, да так громко, что сидящие рядом засверлили его подозрительными взглядами, один даже вежливо спросил по-английски, не требуется ли этому молодому человеку помощь. Если требуется, то он может позвонить по мобильнику, куда надо.

— Катя? Какая еще Катя? — недоуменно забормотал Витька. — Погоди… Катька? Здесь? — понял он. — А ведь точно, Катька! — в восторге завопил он по-русски, так что сидящие рядом на этот раз убедились в том, что среди них находятся двое буйных сумасшедших. — Слушай, ты гений! Теперь-то мы без труда заключим с ней договор. Неужели она откажет своим бывшим однокурсникам? Ну, надо же! Катька! Ей-богу Катька!

— Подожди, — Константин покрутил головой, как если бы пытался вникнуть в бред больного, — ты что, ничего не понимаешь? Это же Катя! Моя Катя! Здесь, в Нью-Йорке, поет! Моя Катя, понимаешь или нет?

— Ну да, Катя, — все еще недоумевая, повторил Виктор. — Твоя Катя. Твоя… ах, черт возьми! Да какая же она твоя, если она? И ты… — Виктор беспорядочно замахал руками, слов у него уже не нашлось. — Ведь ты и Анжелика, а она и Стэнли, — смог он еще выдавить из себя, но тут его словарный запас иссяк окончательно. На такие случаи приличных слов Виктор не держал, а неприличные, учитывая ситуацию, были бы сейчас совершенно не к месту.

— Суперстар, — еще смог выдохнуть он, и тут же замолчал.

Опомнившись, Константин наклонился к его уху и зашептал, спотыкаясь:

— Послушай, я не могу сейчас показаться перед ней вот так… Давай ты сегодня один, а? Друг, пойми, я сейчас не в своей тарелке, все равно от меня толку никакого не будет. А потом я обязательно буду, я не стану от нее прятаться, честное слово, мы обязательно заключим с ней договор, но только сегодня ты, пожалуйста, без меня, ладно?

Виктор посмотрел на него так, будто видел перед собой инопланетянина:

— Ну, и что ты так струхнул? — недоуменно спросил он. — Ну, надо тебе, так возьмешь и закрутишь все заново со своей Катькой, и Анжелика ничего не узнает. Какие проблемы? Ладно, спасайся, пока цел! Но я сегодня тебе позвоню, учти.

Витька никогда не отличался глубиной мысли. Хотя за время работы продюсером в преуспевающей фирме он избавился от рыжих патл, заменив их на вполне приличную стрижку, которую, впрочем, по привычке лохматил пятерней, углубляться мыслью в суть предметов так и не научился. Впрочем, этот недостаток вовсе не мешал ему работать. Скорее, наоборот.

Не помня себя, Константин бросился вон из зала, провожаемый недоуменными взглядами, в которых ясно читался вопрос: как пришло в голову этому человеку покинуть выступление такой превосходной певицы?

Выйдя на улицу, Константин рванул на себе галстук, который мешал дышать, и сунул его в карман. Машинально, ничего не замечая вокруг, он брел по улицам Нью-Йорка, не отдавая отчета в том, куда идет. Прямо перед ним приветливо засветились окна его отеля, и Константин, опомнившись, остановился перед дверями. Услужливый портье, успевший нацепить на себя притворно-доброжелательную улыбку, уже взялся за ручку стеклянной двери, но Константин только улыбнулся и помотал головой, давая понять, что его услуги не требуются.

И в самом деле, идти к себе Константин сейчас просто не мог — там его ждала Анжелика. Она, конечно, засыплет мужа упреками, потом, высказав ему все, начнет хвастаться своими покупками, потом сядет к нему на колени и потребует, чтобы он рассказал ей, как прошел вечер, потом… Нет, возвращаться к Анжелике не было сил. Константин вовремя вспомнил, что концерт еще продолжается, а это значит, есть запас времени. Единственное, что ему надо сейчас — разобраться в своих чувствах, побыть немного одному и обо всем подумать.

Пошел дождь, а Константин все брел по улицам, сияющим огнями. Яркие вывески и рекламные щиты отражались в мокрых тротуарах, вокруг плыли раскрытые зонты, но он не обращал на дождь ни малейшего внимания. Сегодня, после долгой разлуки он наконец увидел Катю. Константин никогда не верил ни в судьбу, ни в провидение, но сейчас почему-то был убежден, что именно провидением послана ему эта встреча, и от него теперь зависит, сможет ли он загладить перед Катей вину, которая не уменьшилась ни на каплю. Даже если, судя по всему, ее жизнь сложилась удачно. И без него.

Как раз кстати Константин набрел на небольшой бар. Расположившись у стойки, заказал коктейль. И хотя бар, в котором он сидел, находился вовсе не в Саратове и даже не в Москве, и даже не в России, а в Нью-Йорке, и вокруг вместо родного русского языка слышался английский, и по телевизору в баре передавали новости чужой страны, Константин мысленно перенесся туда, в девяносто седьмой, в Саратов, где все и началось.

К Кате было невозможно не то что пройти, но даже протолкнуться. Вокруг нее толпилось столько народу, что Виктору пришлось энергично поработать локтями. Ее окружали поклонники, цветы, журналисты. Одни просили автограф на память, другие интервью, третьи, на кого Виктор посматривал с откровенной неприязнью, похоже, предлагали серьезные деловые отношения, четвертые настаивали на личной встрече, пятые громогласно признавались в любви.

К счастью, толпа рассеивалась довольно быстро. Получив автограф, люди уходили, не раз оглядываясь, чтобы напоследок впитать взглядом свою любимицу. О том, чтобы они не задерживались слишком долго, заботился рослый парень в черном костюме с непроницаемым лицом, который вежливо, но твердо предлагал им покинуть помещение.

Дав короткое интервью журналистам, Катя повернулась к тем, кто пришел по делу, и тут Виктор понял, что еще минута-другая, и всякая возможность получить что-то от этой встречи лично для него, как и для его фирмы, будет потеряна. Он решительно отодвинул в сторону какую-то мощную негритянку с невообразимой прической и бритого парня с толстенной золотой цепочкой на шее, и весело сказал по-русски:

— Здравствуй, Катя. Своих не узнаешь?

У негритянки и у бритого дружно отвисли челюсти. Зная о том, что у этой американки есть русские корни, они все-таки не ожидали, что кто-то обратится к ней по-русски и она на это по-русски же ответит. Впрочем, негритянка и бритый, конечно, не поняли, что.

— Виктор? Неужели? Здесь? Что ты здесь делаешь? Джон, — это уже было сказано по-английски, — все нормально, это мой друг из России, мы с ним вместе учились в университете.

Рослый парень в черном костюме скромно отошел в сторонку.

— Отвечаю по порядку! — радостно завопил Виктор. — Виктор. Неужели. Здесь. А насчет того, что я здесь делаю, мне очень хотелось бы с тобой поговорить, если ты, конечно, не возражаешь. И если они, — он кивнул на негритянку и бритого, — тоже.

Катино лицо омрачилось.

— Видишь ли, — сказала она, — они хотят предложить мне выступить…

— Так я к тебе по этому же делу, — поспешил сказать Витька, которого и обрадовало, и раздосадовало то, что он правильно распознал в двух подозрительных личностях своих конкурентов.

— По этому же делу? — удивилась Катя. — Ты что, тоже продюсер?

— В самую точку! — обрадовался Витька. — Вообще-то, тебе должны были сказать насчет меня. А что, разве не говорили? «Наши звезды», Россия. Я ведь договаривался о встрече.

— Боже! — рассмеялась Катя. — Говорили, конечно, но я никак не могла подумать, что придешь ты. Ты стал совсем другим, — она с одобрением посмотрела на Виктора, — солиднее как-то. Тебе идет.

— Отвечу комплиментом на комплимент. Ты тоже стала совсем другая. Америка явно на пользу пошла.

Катя помрачнела и опустила голову, как будто вспомнила что-то не слишком приятное.

— Хотя настоящей американкой ты так и не стала, — трещал Виктор, нисколько не замечая Катиного состояния.

— Почему же? — спросила она, снова взяв себя в руки.

— Да потому, что настоящая американка никогда не сказала бы «Боже!». Давай научу. В следующий раз, когда сильно удивишься, говори: «Oh, my God!» Хорошо работает! — Витька улыбнулся и подмигнул.

— Может быть, зайдем ко мне в уборную? — предложила Катя.

Он согласился. Катя быстро заговорила по-английски с негритянкой и бритым парнем, и они ушли. Как ни хорошо Виктор знал язык, все-таки всего понять не мог, настолько она освоила особенности американского английского. Однако сумел в общих чертах понять, что конкурентов выслушают только завтра.

В уборной горел мягкий свет, лишь трюмо освещалось очень ярко. Повсюду валялись баночки, коробочки и кисточки, в кресле лежала сумочка, явно брошенная второпях, что-то из одежды было в беспорядке свалено в углу.

— Помнится, раньше ты была аккуратнее, — заметил Виктор, не спеша созерцая торжество хаоса над порядком.

— Да, — немного неуверенно ответила Катя. — Извини, очень торопилась сегодня, да и волновалась тоже. Первый серьезный сольный концерт, сам понимаешь.

— Надо признаться, для начинающей ты очень быстро отфутболила тех, — Виктор кивнул в сторону двери.

— Я сказала им, что встретила своего давнего друга, и попросила перенести встречу. Они согласились.

— Конечно. После такого успеха теперь ты будешь диктовать правила, а не они.

— В самом деле? — спросила Катя, приводя в порядок комнату. — Тебе понравилось?

— Конечно, — убежденно сказал Виктор. — Ты была, — он завертел в воздухе рукой, не находя нужных слов, — неподражаема. Просто неподражаема!

— Спасибо, — улыбнулась Катя.

— Можешь поэтому считать меня большим хамом, ведь я не преподнес тебе цветов. Ну что, поговорим о делах?

— Подожди о делах, — быстро перебила его Катя. — Скажи мне сначала, как там… — она запнулась, а потом закончила фразу, явно имея в виду что-то другое, — …все наши. Мама пишет мне, но она, конечно, не может всего знать.

— Да я и сам не про всех знаю, — отмахнулся Виктор. — Я же, видишь ли, живу в Москве, а сейчас прорываемся за рубеж, как ты понимаешь. Сапога вот недавно видел. Помнишь такого? Он еще все время весь в коже ходил и фолк-рок слушал, помнишь? Ну так вот, теперь в одной московской газете астрологом работает.

— Кем? — удивилась Катя.

— Астрологом, — упрямо повторил Витька. — Гороскоп сочиняет на каждую неделю. Говорят даже, неплохо у него это получается, сбывается даже. Иногда, — Витька засмеялся, Катя улыбнулась. — От него слышал, что Былинкина учительствует. Сеет, значит, разумное, доброе, вечное за мизерную зарплату. Вот такие вот дела.

Витька вздохнул, потом вдруг хлопнул себя по лбу:

— Да, как я забыл! Я ведь здесь, в Нью-Йорке, не один. Костян же здесь со мной, Черных. Поди, не помнишь такого уже, да?

Катя не закричала, не упала в обморок, даже не побледнела. Только глаза ее выдавали скрытое волнение, но Витька, не умевший и не любивший читать в лицах, ничего не заметил.

— Костя Черных? — переспросила она спокойно. — Надо же, ни за что бы не подумала. Он работает у тебя?

— Еще бы! — с гордостью сказал Виктор. — Вообще-то, он, на всякий случай, мой компаньон, так что знай наших. А ведь начинал простым служащим. Карьеру сделал — во! — Виктор выставил большой палец.

— Значит, Костя в Нью-Йорке, — задумчиво повторила она.

— Ну да, с женой прилетел.

— С женой? — машинально спросила Катя.

— Ну да, с женой. Может быть, соберемся завтра все вместе вчетвером… или впятером, если ты своего мужа захватишь, и поговорим, вспомним прошлое, а?

— Но почему ты сказал — вчетвером? — недоумевающе спросила Катя. — Я что, знаю Костину жену?

— А то нет! — ухмыльнулся Виктор. — Он женат на Анжелике.

Катя слегка побледнела, но сказала спокойно:

— На Анжелике? Тогда ему можно только позавидовать, она ведь такая красивая. У них есть дети?

— Нет еще. Но ведь это дело наживное, верно? А у тебя дети есть?

Катя ничего не сказала, только покачала головой, занятая какими-то своими мыслями, недоступными для Витькиного понимания.

— Ну так как, мы встретимся? — настаивал на своем Виктор.

— Знаешь, — спокойно сказала Катя, — я бы, пожалуй, встретилась с тобой еще раз. У тебя ведь, насколько я поняла, есть ко мне деловое предложение?

— Да, и какое! — раздуваясь от гордости, значительно произнес Виктор. — Как насчет гастролей по России? Москва, Питер, шесть крупных городов в общей сложности, а? Ты могла этого и не знать, но у нас тебя любят, даже очень.

— Да, хорошо, — безо всякого выражения ответила Катя. Было видно, что сейчас ей не до делового предложения и не до Витьки вообще. — Позвони мне завтра. Вот моя визитка, там есть домашний телефон и сотовый. А теперь извини, у меня важная встреча.

— Сейчас? — непритворно удивился Витька. — В час ночи?

— За мной приехала машина, меня ждет муж, мне пора, — поспешно сказала она и, как была в серебристом концертном платье, быстро вышла из комнаты, схватив на ходу сумочку.

Непроницаемый Джон стоял в коридоре возле комнаты.

— Запри, пожалуйста, дверь, — коротко бросила ему Катя.

Через несколько секунд быстрое постукивание ее каблучков по коридору затихло.

Виктор пожал плечами и, сунув в карман визитку, вышел.

Джон тщательно запер дверь.

— Нет, скажи мне, как это называется? — набросилась Анжелика на мужа. — Где ты был?

— На деловой встрече, я же тебе говорил.

— На деловой встрече? На деловой встрече?! — Анжелика встала прямо перед Константином, уперев руки в бока. — Теперь это называется деловая встреча? Может быть, я чего-то и не понимаю, но, по-моему, деловые встречи не продолжаются до двух ночи! Ты что, за дуру меня держишь? Да как ты мог! — она чуть не задыхалась от праведного гнева. — Я прождала тебя до двух!

— Ну, не надо преувеличивать, — примирительно сказал Константин, устраиваясь в глубоком кресле. — Когда я вошел, ты спала сном младенца.

Анжелика покраснела, как хорошо сваренный рак.

— Я задремала прямо перед твоим приходом. У меня сердце болело! Я уже хотела звонить в полицию.

— Ну и напрасно. Что ты, кстати, себе купила? — спросил Константин, зная, что стоит перевести разговор на обновки, Анжелика становится доброй.

Но на этот раз номер не прошел.

— Не заговаривай мне зубы! Я звонила Виктору, и он сказал, что ты ушел в восемь. Где ты был до двух?

Ленивая во всем, она, однако, проявляла завидную прыть и прозорливость, когда дело касалось Константина, в особенности выяснения его времяпрепровождения. В таких делах Анжелике равных не было. Доказывать ей, что все не так, бесполезно. Да и стоило ли? Все-таки им уже по двадцать шесть, вроде бы подходящий возраст для того, чтобы отказаться от общения на детсадовском уровне и перестать оправдываться. Поэтому Константин честно — или почти честно — сказал:

— Милая, пойми, мне хотелось побыть наедине с собой. Неужели у тебя такого никогда не бывает?

— Только не тогда, когда мой муж четыре часа гуляет неизвестно где! — парировала Анжелика. — В такие моменты мне не до того, чтобы побыть наедине с собой, уж поверь.

Константин почувствовал, как в нем нарастает раздражение, но пока был в состоянии сдерживать эмоции. Если бы она не говорила больше на данную тему, все еще можно было исправить, но, к сожалению, этого не случилось.

— По-моему, ты просто забываешься! — не помня себя от злости, закричала на него Анжелика. — Я тебя спасла, вытащила из грязи, в которой ты, если бы не я, купался бы до сих пор! Ну да, конечно, — Анжелика язвительно улыбнулась, — для тебя теперь все это в порядке вещей, да? Ты же у нас стал знаменитостью! А, так ты уже забыл, чем ты мне обязан? Так я тебе напомню!

Этого уже Константин вытерпеть не мог. Он вскочил с кресла и, громко хлопнув дверью, вышел в другую комнату.

Анжелика демонстративно вздернула подбородок, показывая всем своим видом, что она ни за что не придет мириться первой, хоть Константин этого и не видел. Потом прислушалась. Донесся скрип двери шкафа, наверное, Константин переодевается. Сейчас еще немного, и он войдет к ней и попросит прощения, как это уже бывало не раз. И она, разумеется, простит его. Он еще не знает, какое роскошное нижнее белье она себе сегодня купила. Увидев ее в этом белье, муж ни за что не устоит! Получит прощение по полной программе.

Сняв халат, Анжелика посмотрелась в зеркало. Выглядела она замечательно. Стройная фигура, ничуть не изменившаяся, чьи достоинства прекрасно подчеркивал черный кружевной сет и зазывные кружевные чулки. А эти великолепные волосы, загадочная улыбка и бесовские зеленые искорки в глазах! Каждый бы на месте Кости все отдал, только чтобы пойти куда-нибудь в шикарное место с такой женщиной.

Из соседней комнаты донесся какой-то шорох. Анжелика мгновенно подбежала к кровати, легла на нее и приняла томный вид. Вот сейчас, через секунду, он войдет, и тогда…

Послышался стук закрываемой двери в номер, звякнули ключи, по коридору раздались удаляющиеся шаги.

Анжелика вскочила с кровати и рывком распахнула дверь в комнату Константина. Так и есть, ушел. Странно, что он так поступил, поскольку обычно сам делал первые шаги к примирению. Вид у Анжелики был, словно у ребенка, который, развернув красивый пестрый фантик, не обнаружил там конфеты.

Почему же Константин так сделал? Почему? Неужели всерьез обиделся на ее слова? Но на что обижаться? Ведь она сказала ему то, против чего трудно возразить. Муж не должен ходить неизвестно где полночи, а затем лгать жене, что был на деловой встрече. И разве не следует Константину помнить о том, чем он обязан ей, Анжелике? Ведь если бы не она…

Растерянная, недоумевающая, Анжелика прошла в темную гостиную, села на диван и нашарила возле себя пульт. Впервые за годы совместной жизни она задумалась о том, что что-то с Костей у нее не клеится. И ведь были же и раньше какие-то неприятные и просто досадные мелочи, но Анжелика закрывала на них глаза, предпочитала не замечать. И вот теперь…

Ей ни разу не пришло в голову, что во всем, что случилось, виноватой может быть она сама. Нет, просто что-то мешает ей властвовать над мужем. Или, может быть, кто-то? Это стоило выяснить. Этим она займется завтра, когда вернется Константин. Не может же он-не вернуться к ней, верно? А пока…

Анжелика включила телевизор. Шли новости.

«Настоящую сенсацию произвел сегодня первый шоу-концерт певицы Кати Спрингс. По слухам, ее уже ожидают заманчивые предложения по поводу дальнейшей творческой деятельности. По достоверным источникам, одно из предложений исходит от российской фирмы «Наши звезды».

На экране появилось лицо певицы, снятое крупным планом, она давала интервью. Потом показали отрывок с того концерта.

«Ничего, красивый голос, — подумала Анжелика. — И песня эта мне нравится, я ее уже слышала, и…» Мысль оборвалась на полуслове. Анжелика смотрела на экран расширенными глазами. Не отдавая себе отчета в происходящем, она до боли сжала руки, так, что ногти впились в ладони.

— Катя? — сказала одними губами.

В небольшой гостиной было по-домашнему уютно и тепло. Мягкий свет торшера освещал комнату. На журнальном столике, аккуратно сложенные, лежали сегодняшние газеты, стояла ваза с белыми розами. Впрочем, в цветах утопала вся комната. Они были на подоконнике, в напольной вазе, на каминной полке, корзины с живыми цветами стояли прямо на полу. Катя подошла к столику, и, окунув лицо в белую пену роз, почувствовала их аромат. В букет был засунут конверт с карточкой. Достав ее, Катя невольно улыбнулась. Конечно, это Стэн, больше некому.

На белой бумаге размашистыми каракулями, которые могла вывести только рука, привыкшая вместо ручки пользоваться клавиатурой компьютера, было с трудом нацарапано: «Я не смогу быть на концерте, предполагается хорошее партнерство, но душою я с тобой. Уверен, что ты будешь иметь успех. Если сумею, посмотрю концерт у себя в кабинете. Целую, Стэн». В постскриптуме значилось: «Я люблю тебя». В постпостскриптуме добавлялось: «В холодильнике лежит стейк. Закажи пиццу».

Бедный Стэн! Ему никогда не удавались душевные излияния. Если Катя приходила к нему со своими проблемами, они вместе садились на диван, разбирали всю ситуацию по полочкам и разрабатывали четкий план. Другое дело, что Катя потом по своему усмотрению могла или воспользоваться, или не воспользоваться им, но не в этом была суть, а в том, что такие разговоры давали ей душевное успокоение. Первое время поводов для них было более чем достаточно: незнакомая страна, чужие обычаи, новые люди. Словом, новая жизнь, в которой все оказалось не так уж и гладко.

Сначала ей было так трудно! Стэнли, конечно, и умен, и, по-своему, внимателен, и любит ее, но этого как-то сразу оказалось мало. Может быть, потому, что иногда его отношения к Кате напоминали удачное капиталовложение? Может быть, потому, что все свои чувства он истратил на первую жену, которая погибла в автокатастрофе семь лет назад, и на сына, который почти Катин ровесник?

И все-таки Кате с ним было хорошо. Он намного старше ее, уже за сорок. Энергичен, бодр, умен — настоящий деловой человек. Позволяет жене жить так, как ей хочется, дает возможность сделать собственную карьеру, не превращает в домохозяйку. Она становится знаменитой. И она любит Стэнли, да-да, любит!

И вот теперь в эту ровную, налаженную и почти безоблачную жизнь врывается прошлое! Нет, это невозможно!

Как была, в серебристом платье, в котором выступала, Катя с ногами забралась в кресло и задумалась. В таком положении ее и застал муж, вернувшись домой около четырех утра.

Не в силах совладать со своими чувствами, Катя бросилась ему на шею. Пусть обнимет ее, погладит по голове, скажет что-нибудь ласковое!

— Здравствуй, дорогая, — сказал он и поцеловал ее в волосы. — Я посмотрел интервью с тобой в ночных новостях. Ты прекрасно выглядела.

В свои сорок пять Стэнли Спрингс и сам прекрасно выглядел. Это был высокий, стройный, всегда подтянутый мужчина. Ежедневно по два часа он занимался в тренажерном зале и бегал по утрам в парке неподалеку. У него были карие глаза, немного асимметричные брови и густые черные волосы — седина пока начала пробиваться только на висках.

Во время разговора одна из бровей все время приподнималась, но это делало его только еще симпатичнее. У него была открытая улыбка, но многим казалось, что даже не будь ее, обаяние Стэнли от этого ничуть не уменьшилось бы.

— Почему так поздно? — спросила Катя.

— В Токио сейчас уже утро, — улыбнулся он. — Звонил туда по поводу новой партии процессоров.

— Ну и как, успешно? — поинтересовалась Катя.

— Да, полностью, — довольно ответил Стэнли. — Ну, а ты как? Устала?

— Очень.

Муж внимательно посмотрел на нее.

— И не только устала, по-моему, — заметил он, глядя ей в глаза. — Что-то случилось?

Катя помедлила. До сих пор Стэнли был очень внимателен к ней, а она всегда с ним откровенна. Но все же не могла бы предсказать, как он отнесется к тому, что ее бывший жених прилетел в Нью-Йорк и знает, что она живет здесь.

— Стэн, — начала было Катя и вдруг осеклась.

А есть ли ей из-за чего переживать? И стоит ли этого Константин? Судя по всему, он успел ее забыть, женился. И на ком? Во всяком случае, не надо вмешивать в это Стэнли. И она ни за что не позволит Константину ломать свою жизнь второй раз.

— Нет, ничего не случилось, — вслух сказала Катя. — Просто… просто я действительно очень устала и хочу спать. Сегодня у меня был такой напряженный день.

— Ты поела?

— Нет, мне не хочется. Но если ты не поел…

— Нет-нет, я зашел в закусочную.

— Тогда пойдем спать.

— Да, но подожди, — Стэнли привлек ее к себе и обнял. — Ты сегодня такая красивая. Ты всегда красивая, но сейчас…

Глаза его заблестели. Он нежно провел рукой по ее волосам, по плечу, открытому вырезом платья, коснулся губами шеи, и Катя поняла, что просто лечь в постель, принять снотворное и забыться сном ей сегодня не удастся.

У Витьки неизменно плохо получалось вникать в чужие неприятности. Он не любил перекладывать свои проблемы на других, и поэтому всегда удивлялся, если кто-то вешал свои на него. Изумление его в таких случаях предела не знало. Вот и теперь, сидя в ультрасовременном номере ультрасовременного отеля в ультрасовременной пижаме, он сонно моргал, никак не понимая, что именно ему хочет сказать Константин.

— Ну, послушай, — говорил Виктор, позевывая. — Ну, какие у тебя могут быть проблемы? Ну, если тебе не нужна больше Анжелика, так разведись с ней!

— Но я не могу, — в отчаянии в сотый, наверное, раз повторял Костя. — Я и в самом деле ей многим обязан, хоть она и слишком часто об этом напоминает. Ну не могу я сбросить со счетов то, что она меня спасла после того, как… ты сам знаешь.

— Знаю, — Витька закивал, как старинный китайский болванчик, даже сквозь сон припоминая, что и он некоторым образом причастен к этому спасению. — Тогда не встречайся с Катей, и все дела.

— Не могу, — вскричал Константин. — Как ты этого не поймешь! Я виноват перед ней, из-за того недоразумения жизни наши пошли наперекосяк, хотя все могло бы сложиться совсем иначе, если бы не я, безмозглый болван.

При последних словах Кости Виктор стряхнул с себя остатки сна.

— Знаешь, — заметил он, потянувшись, — мне кажется, что в двух последних словах, а именно в словах «безмозглый болван», заключается немало истины. Что-то не заметно, что ваши жизни так уж и пошли наперекосяк. Извини, но я не уверен, что, сложись все по-другому, так, как тебе хочется, ты бы стал продюсером в моей фирме, да и Катька вряд ли начала бы петь, так что, как говорится, что Бог ни делает, все к лучшему. Кроме того, насколько мне известно, ты женат, а она замужем, и если допустить, что ты перешагнешь через свои принципы и разведешься с Анжеликой, нет никакой гарантии, что и она захочет расстаться со своей сладкой жизнью. Сам понимаешь, муж Стэнли, преуспевающий компьютерщик, стейки в микроволновке, стандартный дом со всеми удобствами, посудомоечная машина, генномодифицированные продукты, синтетические яблоки без червоточинок и так далее и тому подобное.

— Ты шутишь, — с досадой сказал Константин, открывая вторую пачку сигарет. Первую он, сам того не замечая, выкурил всю, пока исповедовался другу, — а мне не до смеха.

— Почему шучу? — искренне удивился Витька, развернул газету и, сонно моргая, сделал вид, что читает ее. — Я говорю все, как есть. Ну, хорошо, пусть даже эта твоя Катя простит тебя, как только вы встретитесь, откажется от жизни в Америке, бросит преуспевающего мужа и, как жена декабриста, последует за тобой, куда бы ты ни направлялся. Пусть! Но неужели ты думаешь, что Анжелика так просто от тебя откажется? К тому же, не забывай, все эти годы ты был счастлив с ней. Ну, хорошо-хорошо, — поморщился он, увидев, что Константин явно собирается возразить. — Пусть несчастлив, ладно, хотя не очень-то я в это верю. Но у тебя была ровная жизнь, которая давно уже вошла в колею. А ты ведь помнишь, что там пел Высоцкий, насчет чужой колеи, а? Сам раньше ее пел под гитару, верно ведь?

Но Витькин намек до сознания Константина, раздираемого противоречиями, просто не дошел. Он опустился в кресло напротив Витьки и дрожащими руками обхватил голову.

— Что же делать? — воскликнул он в отчаянии. — Помоги, подскажи что-нибудь, ты же мне друг.

— Что тут можно делать? — рассудительно заметил Витька с видом воспитанного кролика из Вини-Пуха. Так и казалось, что он сейчас скажет: «Ждать, пока не похудеешь». — Что делать? Анжелике расскажи, что встретил Катю, Кате расскажи, какой ты болван, да к тому же еще и женатый болван, а дальше пусть все плывет по течению. Что будет, то будет.

Константин болезненно поморщился.

— Что, не устраивает? — усмехнулся Виктор. — Тогда вариант А: разведись с Анжеликой, женись на Кате, если она, конечно, на это согласится. Вариант Б: оставь Катю в покое и живи, как жил, что тоже неплохо. Ты и так из-за той выходки и себе жизнь чуть не поломал, и ей. А знаешь, есть еще и вариант В, — Витька придвинулся ближе к Косте, хотя в номере никого, кроме их двоих, не было. — Вчера ко мне тут две американочки клеились. Узнали, что я русский продюсер, страшно им в «мама Раша», понимаешь ли, захотелось. Уверяют, что поют ангельскими голосками, Катю Спрингс переплюнут. Я, конечно, не знаю, как там насчет ангельских голосков, но фигурки у них ничего, особенно у той, рыженькой. И видно по ним, что они на все готовы. Так что, может быть, чем терзаться, развлечемся сегодня немножко, а? — Витька подмигнул с самым лукавым видом, на какой только был способен. — Чем хочешь поклянусь, твоя обожаемая женушка ничего об этом не узнает. Тебе же что? Тебе ж расслабиться надо! Вот увидишь, после этого все сразу станет яснее ясного, и ты что-нибудь придумаешь.

Это был в высшей степени философский подход к проблеме, но для Константина, обычного человека, раздираемого страстями, философия, особенно философия такого рода, была в этот момент абсолютно непостижима.

— Это, конечно, хороший совет, — сказал он с сомнением, — но, извини, моих проблем он никак не снимает.

— Проблем! Проблем! — Витька не на шутку рассердился. — Заладил одно, как попугай! Пришел в четыре утра со своими проблемами, поднял с постели, а у меня, между прочим, завтра, то есть, сегодня уже, черт — встреча важная! С твоей экс-невестой, между прочим! И можно подумать, что ты единственный человек в этом мире, у которого есть проблемы!

— Нет, не единственный, — вздохнул Константин, — но, боюсь, единственный, который умудрился оказаться в своей жизни в такой непростой ситуации.

— Да брось, — отозвался Витька. Ему явно стало легче после того, как он высказал другу все, что о нем думает. — Спорим, миллионы мужиков каждый божий день влипают в такие же ситуации?

Константин невольно улыбнулся.

— Нет, спорить лучше не будем, кто прав, а кто нет, все равно ведь не докажешь! Не знаю, как ты, а я-то уж точно не знаком с миллионом мужиков.

Витька посмотрел на Константина с жалостью.

— Чего тебе не хватает, так это хорошей порции здорового цинизма, — заметил он. — Вот уж не ожидал, что ты в свои двадцать семь окажешься одержимым шекспировскими страстями.

— Я и сам не ожидал, — признался Константин. — Думал, женюсь на Кате, и будем мы вместе, и…

— …и станем жить долго и счастливо, и умрем в один день, — добавил Витька. — Очнись, такое только в сказках бывает. Сочини как-нибудь такую сказку для себя. Напиши, что ты встретишь Катю завтра же в ресторане, докажешь ей, что был просто ослом, а она, конечно же, тебе поверит, бросит все и сбежит с тобой в загс. И название придумай какое-нибудь. М-м-м… «Моя американская жена», например, потому что не забывай, у тебя еще и русская есть, ждет тебя, а то и в полицию названивает, ищет.

— Постой-постой, как ты сказал? — переспросил вдруг Константин.

— Как сказал? Сказал, что в полицию названивает, тебя, муженька, ждет не дождется.

— Да нет, я не про то, — перебил его Константин нетерпеливо. — Что ты говорил про ресторан?

— Да помню я, что ли, всякие глупости? — проворчал Витька. — Впрочем, вот: встретишься ты с ней завтра в ресторане и скажешь…

— Стоп! — Константин вскочил с кресла и схватил Виктора за воротник пижамы. — Ты устроишь мне эту встречу.

— Кто, я? — возмутился Виктор, пытаясь увернуться от друга. — Ну, ты и ненормальный! Иди-ка лучше домой. Извини, не люблю общаться с психованными!

— Но у тебя же завтра с ней деловая встреча. Она и будет, но вместо тебя пойду я. Главное, ты ее назначь, а там вместо тебя пойду я и все ей скажу.

— Э, нет, — подумав, произнес Виктор. — В конце концов, твои с Катей объяснения — это твое личное дело, оно касается только тебя, а вот если сорвется мое деловое предложение, это будет касаться уже всей нашей фирмы, так что нет, я не согласен.

— Да будет тебе твое предложение. Я о делах с ней сначала поговорю, не беспокойся. А ты расслабься. Тебя вон две американки дожидаются, сам говорил!

— Ох, что-то мне неспокойно, — заметил Виктор, но по его виду можно было легко понять, что он сдается. — Не нравится мне что-то эта затея.

— Вот увидишь, все получится. К тому же ты не думай, мне только лишь прощение у нее надо попросить за все то, прошлое. Даю тебе слово, что ничего в ее жизни от этого разговора не изменится, да и в моей тоже. Я ведь все понимаю.

— Сомневаюсь, — Виктор критически поглядел на Константина. — Сомневаюсь, но верю тебе на слово, как старому другу. Но смотри мне, если в последний момент струхнешь и не придешь! — Витька замахнулся на приятеля диванной подушкой.

— Приду! — заверил тот. — Обязательно приду, ведь это мой последний шанс исправить свою ошибку, другого не будет.

— Ну ладно, — окончательно сдался Виктор. — Я, значит, позвоню тебе завтра, то есть сегодня уже, — он посмотрел на Константина с осуждением. — Не дашь ты мне сегодня поспать. Ладно, только обещай, что сейчас пойдешь к Анжелике, а то она, наверное, с ног сбилась, тебя ищет.

Обрадованный Константин, как на крыльях, вылетел из номера, но через несколько секунд вернулся назад.

— Ну что еще? — устало спросил Виктор, приоткрыв глаза.

— Анжелике пока ничего не говори, ладно?

— Не скажу, не скажу, успокойся, — сонно ответил Виктор, снова закрывая глаза. — Можешь на меня рассчитывать.

Итак, значит, вот с кем у Кости деловая встреча! Анжелика язвительно улыбнулась. Зеленые глаза метали молнии, волосы полыхали рыжим пламенем еще ярче, чем обычно. Она была в ярости.

Значит, теперь это называется «деловая встреча». И ведь вот стервец, ни слова не сказал о том, с кем именно предстоит деловое свидание! Хоть бы намекнул. Да нет же, предпочел промолчать и трусливо смыться куда подальше. А с этой так называемой встречи явился в два ночи! Если уж на то пошло, концерт, между прочим, закончился в двенадцать. Что, спрашивается, он делал целых два часа?

И эта, Катя, тоже хороша! Знаменитость, фу-ты ну-ты! И платьице у нее явно не на распродаже куплено, небось, отвалила кругленькую сумму какому-нибудь кутюрье. А она, Анжелика, все ходит по каким-то магазинчикам! И это называется жена продюсера!

Господи, ну до чего же несправедливо! Почему одним все, а другим ничего! Почему этой Кате, которую она и в упор-то не видела, достается красивая заграничная жизнь, любящий муж, одежда от модельеров и, вдобавок, чуть ли не мировое признание и слава, — ведь достанется же ей слава после этого концерта, черт побери! И не кто иной, как ее, Анжелики, собственный муж этому поспособствует. А ей этого мало, ей еще и подавай Костю на блюдечке с голубой каемочкой!

А она, Анжелика, первая красавица на курсе, привыкшая к всеобщему вниманию? Сидит тут в номере, носа наружу не высовывает, пока ее муж разбирается со своей прошлой любовью. На всю катушку разбирается, а ее, жену, держит за полную дуру.

Анжелика не выдержала. Стильная ваза, украшающая собой журнальный столик, пролетела через всю комнату и, ударившись о зеркало, рассыпалась на мелкие осколки. Зеркало покрылось паутиной трещин.

Звон разбитого стекла вернул Анжелику к реальности. Она испуганно посмотрела на изуродованное зеркало, подошла поближе, вгляделась. На кого она сейчас похожа! Бледная, как мел, глаза горят и обжигают холодом, волосы в беспорядке.

Лицо, искаженное яростью и одновременно красивое какой-то исступленной красотой. Усилием воли Анжелика заставила себя отойти от зеркала. Дрожащей рукой налила немного воды из графина. Стало легче.

Она сняла трубку внутреннего телефона, осведомилась, не звонил ли ей муж и, получив отрицательный ответ, попросила прислать горничную.

— Уберите все это, — сказала она немедленно явившейся девушке, — и передайте счет за разбитое зеркало и вазу, я уплачу в ближайшее же время.

Анжелика с удивлением заметила, что разговаривает вполне нормальным ровным голосом. Это ее даже обрадовало. Если она может говорить спокойно, значит, у нее открывается второе дыхание. Самое трудное она уже пережила, смогла, справилась с собой. Теперь можно сесть и хорошенько подумать над тем, что делать.

Верная себе, Анжелика и в самом деле внутренне собралась и опустилась в глубокое кресло у камина — думать.

А эта Катя и в самом деле хорошо выглядит, подумала она. Нелегко будет тягаться с ней. Костя тогда-то еле-еле ее позабыл, а теперь как бы не влюбился заново. Еще бы, такая романтика! Он известный и обеспеченный человек, она тоже… по крайней мере, скоро станет не менее известной и обеспеченной, потому что концерт прошел с успехом, это же видно. А ей, Анжелике, в этот мир никакого хода нет, даже вот такой маленькой норки! Она будет сидеть в красивом номере сто раз опостылевшего ей отеля, окруженная ультрасовременной мебелью, на которую уже смотреть без отвращения не может. В лучшем случае, пойдет в магазин и купит себе что-нибудь красивое, но не настолько красивое, как это платье на Кате. А толку-то? Она все равно никуда не выходит.

Нет, надо отдать справедливость Косте. Иногда он берет ее с собой на вечера, но среди служащих его фирмы Анжелика только и делает, что зевает со скуки. Все говорят о делах, о новых проектах, и никто ею не восхищается. Скукота, да и только!

Ну, ничего! Она еще возьмет реванш! Но что сделать, чтобы добиться своего?

Конечно, можно закатить мужу еще один скандал, как только он придет. А в том, что он придет, Анжелика не сомневалась. Константин не настолько плох, чтобы поступить с ней таким образом. Кроме того, не стоит забывать, что он ей кое-чем обязан: нормальной жизнью не среди алкоголиков с ночевкой в вытрезвителе, да и карьерой, если на то пошло.

Но что даст этот скандал? Костя просто повернется и уйдет, хлопнув дверью, как сегодня уже случилось. Нет, второй такой же ошибки Анжелика не совершит ни за что! Устрой она еще раз подобное — мигом толкнет мужа обратно в объятия этой новоявленной суперстар, чтобы ей быстрее погаснуть!

Ну уж нет! Она не такая дура, чтобы показывать, что ей хоть что-то обо всем этом известно. Когда Костя вернется, она будет с ним мила и ласкова, чтобы тот ничего не заподозрил. Будет внимательна к нему, как никогда, постарается предупреждать любое его желание.

А сама станет ждать. Если Костя сразу скажет ей, что звезда, которую они с Виктором раскручивают — та самая Катя Лазарева, то особых поводов для беспокойства у нее нет. Значит, скорее всего, эта Катя не очень-то его волнует. И все тогда уладится само собой, она будет вести прежнюю жизнь. И даже еще лучше. Ведь она, Анжелика, за то, что не ревнует Костю к прошлому, вытребует у него кое-что, например, возможность чаще появляться с ним на людях. А то он почему-то не хочет показывать жену в обществе, а ей так важно восхищение и поклонение других мужчин, кроме мужа!

Но если Костя ничего не скажет, тогда дело плохо. Это может означать только одно: ему есть, что скрывать. В этом случае придется ожидать самого худшего. Но не такой Анжелика человек, чтобы пускать все на самотек. Уж она-то добьется своего, вернет себе мужа. Ведь добилась же она Кости в свое время, несмотря ни на что! И как кстати тогда, на выпускном, подтолкнула его на разрыв с Катей!

Если бы Константин видел сейчас Анжелику, то, возможно, удивился бы тому, что она улыбается. А если бы узнал, чем это вызвано, то вряд ли бы ему понравилась и эта улыбка, и этот яркий блеск в глазах.

Катя не могла заснуть. И когда на часах стрелка отсчитала еще один час, не выдержала. Осторожно, чтобы не разбудить мирно спящего Стэна, прошла в гостиную и забралась с ногами в кресло. Возле нее тут и там стояли громадные букеты цветов, и кресло, в котором она сидела, казалось небольшим островком посреди этого цветочного моря.

Итак, Костя здесь, в Нью-Йорке, совсем близко. Будет ли он искать с ней встречи или нет? Кате стало страшно. Во второй раз он вторгается в ее жизнь. Но теперь она намного сильнее. Один раз сумела переболеть, сможет и второй. И не позволит ему ломать свою жизнь, ни за что.

Из всей ее жизни, после разрыва с Костей, могла получиться не такая уж веселая история — потеря любимого человека тяжела, и не каждый сумел бы с этой потерей примириться. Катя и сама от себя не ожидала, что окажется настолько сильной, что может изменить свою жизнь. Да еще как изменить! Но тогда, на той вечеринке…