Виршалаим

На Надю напали. Знает злодея она

В лицо и даже по имени – это сплин.

Жертва три дня пьяна, ей почти хана:

На поникших ветвях волос отцветает хна,

Рот, разверзаясь дуплом, и поёт – как лает.

Надя вся в деда – жжёт в сорок пятом Парламент:

Но – доме,

а не году;

не Рейхстаг, а «Slim».

Пир: паровозом дымит; в паре ваз – окурки,

Съедена яблок пёстрая конопать.

Надя на кухне – в тоске и дурацкой куртке,

В нетопленом доме под номером 45.

Чтобы согреться, держит ладони над

Синью кувшинок, цветущих из глади плиты.

В нынешней Надя системе координат

Всеми забыта, то есть мертва, как латынь.

Стынет она, в незамужнюю мышь замшéв

И порядком, конечно, пообветшав.

Дзынь!.. «Всяк оставь Надежду входящий… вызов».

Дзынь!.. «Ё-моё. Алло?» – Надин голос высох,

Словно… Но речь не об этом. Звонит шеф

И – поди, матом – сварливо, как падишах:

– Где тебя носит?! Редакция на ушах:

Номер-то два часа как должен – в печать!

– Павел Сергеич!..

– Молчать!

И опять:

– Молчать!..

Текст чтобы выслала через пятнадцать минут!

Пряник – съедобно-конечен. А вечен – кнут.

Падает Надя за стол, к монитору – ползком;

Искры последний пускает в глаза песком.

Надины руки похожи на птичьи лапы:

Обе – на клавиатуре, хозяйка – на нервах.

Будит она артель изголóвных негров,

После включает солнце настольной лампы,

Поняли б, дескать: оно ещё высоко.

Рать – за работу. Под гул, доносящийся с улицы,

Наденька рать подгоняет, вслух матеря.

Речь не об этом: в срок перед ней красуется

Вытыканный, свежевытканный материал.

Шеф перезванивает, восхищаясь умницей:

Эдак бы сразу, мол. Сразу – да без нытья.

Наденька слушает речи, как воды вешние:

Слушает о повышении, как о повешении.

А в голове снова спят чернокожьем тел

Сплётшиеся кучно, чтобы – тепло,

Мысли – неразличимые в темноте.

Надя зевает: дуб разевает дупло.