Витамины любви, или Любовь не для слабонервных

Глава 44

Когда я пришла домой, то на своем автоответчике обнаружила сообщение от Джека. Он поведал мне своим низким голосом, что Джек прилетает завтра, но все же это не совсем точно, так что он еще перезвонит. «Эй! — подумала я, — а как насчет того, чтобы узнать, как мои дела?» Конечно, даже Супермену понадобилась Луис Лейн, чтобы было к кому прижаться холодным вечером. Я позвонила в отель, в котором он остановился, но его там не оказалось. Тогда я послала ему сообщение по электронной почте: «Привет, Джек, это даже хорошо, что ты в Лос-Анджелесе. Потому что я днями и ночами разгребаю проблемы моей семейки, так что ни минуты свободной. У тебя все в порядке? Надеюсь, тамошние загорелые дамы с большими титьками вызывают у тебя только отвращение. Увидимся, когда вернешься. Если найдешь время».

И поморщилась, выключая ноутбук. Я не большой мастер флиртовать по электронной почте. Шутки у меня не получались, всегда звучали серьезно. Но все-таки я сделала попытку. Пожав плечами, я отправилась в постель, надеясь хорошенько выспаться. После разговора с Оливером я была совсем без сил. Есть такие люди, которых хлебом не корми — дай поговорить о чужих чувствах. Они кивают с серьезным видом, хмурятся в знак сочувствия, обнимают тебя, когда слышат что-то радостное. Для таких именины сердца — послушать о чьих-то страданиях. Они готовы высасывать подобные истории из случайных знакомых. Я совсем не такая, даже на работе мне всегда было стыдно слушать о чужих делах. Я чувствовала себя вампиром, подозревая, что слушатель не столько испытывает ужас и сочувствие, сколько получает удовольствие от таких повествований. Конечно, если рассказчик хороший и история интересная.

Олли окунулся в прошлое, и это ему не доставило ни малейшего удовольствия. Казалось, его самого потряс его рассказ. Он как будто вновь все переосмыслил, пережил. Олли никогда не любил говорить о себе. Из него всегда приходится каждое слово выжимать, будто воду из махрового полотенца. Хоть не плакал, и за то спасибо, а то я вообще бы не знала, что делать с братом. Во время рассказа он смотрел перед собой отрешенным взглядом, на меня взглянул всего раз или два. Больно было его слушать, тем более смотреть на него. Он не собирался мне ничего рассказывать. Но я заставила его извлечь из памяти историю, которую он похоронил и старался забыть. Мне было неловко, что я стала свидетелем его стыда за свой страх, — это как посетить место публичной казни. Но зато теперь, надеюсь, он сможет приблизиться к пониманию причин своего поведения, и, может быть, это изменит его в лучшую сторону. Хотя по своему опыту знаю: люди десятки лет могут прекрасно понимать, что им нужно в себе изменить, но предпочитать портить жизнь себе и окружающим. Конечно, время все расставляет на свои места, но часто — слишком поздно.

За последние дни я скопила кое- какую информацию. Теперь я больше знала о своей семье, чем раньше. Но хорошо ли это? Все утро я занималась уборкой. Занятие скучнейшее, но все же разминка, и голова свободна, можно подумать о чем угодно. От Роджера не было ни слуху ни духу. Вы можете подумать, что это потому, что ему было стыдно. Но теперь я, увы, знаю его лучше: он наверняка просто ждет от меня извинений. Бедная мама, она по-прежнему живет с ним в одном доме.

Я отбросила тряпку и набрала номер ее мобильника. Я узнала из рассказа Олли, что после того, как она меня родила, она стала «странной», так что я о ней беспокоилась. Услышав ее голос, я вдруг сообразила, что сама вспомнила ее номер, нигде его не разыскивая.

— Как себя чувствуешь?

— Спасибо, Ханна, у меня все в порядке. Как ты? — У нее был совсем другой голос: энергичный и бодрый.

— Отлично. Он дома? Если он что-нибудь тебе сделает, чем-нибудь тебя расстроит, я…

— Ханна, не волнуйся за меня. Я знаю, как обращаться с твоим папой. После той среды он вообще редко бывает дома.

— Интересно. Где же он?

— На работе, наверное. Куда ему еще идти?

Обычно она не была такой уверенной в себе, такой беззаботной. Вдруг я вспомнила:

— Да… а как спектакль?

— Спектакль? — В ее голосе зазвучали иронические нотки. — Мою роль теперь играет Роза- линда Эмерсон. Просто вцепилась в нее. Она годами мечтала стать партнершей твоего отца, но она ростом выше него, и поэтому он не хотел играть с ней.

— А ты не возражала?

— Да что ты! Я сама ее попросила. Для «Неповторимого театра» все сложилось хорошо, слава Богу. Роджер забыл заменить, мое имя на афише, так что все билеты проданы! Неслыханное дело, знаешь ли.

— Почему?

— Ханна, милая девочка, у тебя такая работа, ты хочешь, чтобы тебя считали… эдакой… циничной особой… а сама — такая наивная. Билеты проданы потому, что прошел слух о том скандале, с Джонатаном. Все видели, как отреагировал Роджер, как перепугалась я, а это добавляет драматизма. Жизненная драма всегда волнует зрителей намного больше, чем сценическая. Всем очень интересно узнать продолжение нашей старой истории.

Я была просто в шоке:

— Всем? Эта история была кому-то известна? Откуда?

— Представления не имею. Смешно, ведь именно этого больше всего и боялся Роджер: что люди все выведают. Я спросила его, откуда пошли слухи? Не думаю, что Джонатан что-то кому-то говорил. Но… конечно, теперь, если все вспомнить, Роджер ведь втянул в это дело тебя и Олли, а бедняге было тогда семь лет, он чувствовал, что что-то произошло. Ну… другие дети рассказали своим родителям, те — своим друзьям… Кажется, так бывает, если живешь в деревне. Все всегда знают о делах соседа. Унизительно знать, что твоя любовная связь превратилась… в местную легенду. Хотя Роджера можно только пожалеть. Он-то был уверен, что его секрет спрятан за семью замками. Ты в курсе, что он вчера не вышел на сцену?

— Быть этого не может!

Чтобы Роджер отказался от вакхических изобилий, присущих посиделкам после спектакля, ему надо было получить приговор врачей об опухоли мозга или как минимум впасть в полное смятение. На этих вечеринках всегда был разгул страстей, происходила разрядка накопившейся сексуальной энергии, сдерживаемой на сцене. Это была оргия подхалимства и самовосхваления. И Роджер буквально жил ими, как человек, главной потребностью которого было оставить о себе хорошее впечатление у окружающих и услышать об этом от посторонних.

Мама захихикала — для меня это было неожиданностью, как будто захихикал Папа Римский. И сказала:

— Теперь ему со многим придется примириться.

— Да, — согласилась я. — А как ты перенесла дурную славу?

— Роль Алой женщины [15], ты хочешь сказать? Я раньше этого очень боялась, но оказалось — это не так страшно. Обо мне ведь никто ничего не знает, все только думают, что знают. Половина наших соседок изменяет своим мужьям, или те им изменяют, и все как одна сгорают от любопытства именно потому, что знают: объектом сплетен и осуждения может оказаться любая из них.

— Дикари!

— Да вовсе нет, Ханна! Не думай так. Просто люди боятся. Они все примеривают к себе, думают о своих мужьях, боятся — а вдруг она захочет соблазнить и его?

— Смешно, если учесть, что половине из них наплевать, где муж живет и где умрет, главное, чтобы у них была пожизненная гарантия финансового благополучия.

— Ханна! Ты… тебе бы легче жилось, если бы ты научилась не принимать близко к сердцу всякую мелкую обиду. Представь себе, что обида — это маленький сучок. В жизни ты протискиваешься сквозь густую чащу! И позволь тебе заметить, что все же одна две знакомых мне молодых леди со мной очень любезны.

Мне очень хотелось спросить: «Как, всего одна- две?», но я сдержалась. Судя по голосу, она стала счастливее. Если эта скучная жизнь ее удовлетворяет, зачем я буду выискивать в ней недостатки?

Я попрощалась, не спросив о ее депрессии, о том, почему она хмурилась в ответ на мои младенческие улыбки. Это было бы перебором. Я уже влезла в душу Оливера, влезать еще и в ее душу было бы слишком для меня на этой неделе. Да и чего бы я добилась, просто сказав ей: «Я знаю»? Зачем? Иногда фраза «я знаю» может очень даже успокоить. Но здесь не тот случай. Мне хотелось за несколько дней компенсировать ей все двадцать пять лет моего пренебрежения ею. Но ведь это невозможно.

Прождав звонка от Джека весь вечер, я позвонила ему домой сама.

— Спасибо, что позвонил, — начала я обиженным голосом.

— Я только что вошел, приехал из аэропорта! Получил твое сообщение. И подумал, что лучше пока к тебе не приставать. Как дела?

— Вот я и звоню тебе, чтобы поговорить об этом.

Наступило молчание. Потом он спросил:

— Может, встретимся завтра за ленчем?

— Годится. Только не там, где кучкуются знаменитости. Не там, где мы с тобой встречались в тот раз.

— Ладно, тогда предлагай где. Честно говоря, я не знаю мест, где можно нормально поесть. Если не считать «Книг Фреда», хотя, в строгом смысле слова, там тоже можно только перекусить. Вот представьте себе, я тридцать лет прожила в одном из самых больших городов мира, но не имею представления, где можно вкусно поесть. Как-то пошла в кафе «Передышка», и в итоге пришлось, есть рагу по-мексикански в какой-то забегаловке на шоссе.

— Может быть, в кафе в Риджент-парке?

— В котором? Там их несколько.

— Возле фонтана. Где утки.

— Уже теплее.

— Ну, там еще у входа Международная школа бизнеса.

— Ясно. Ты, Колючка, сегодня необычайно ясно излагаешь. Я приеду на такси. Значит, в кафе в час дня. Возьми с собой мобильник на всякий случай…

— Джек, ты забыл, у меня работа такая — находить людей.

— Ха-ха! — Он повесил трубку.

На следующий день мы все же встретились.

Я купила сэндвичи с сыром на обоих, мы пошли к фонтану и сели на покрытую лишайниками скамейку. Я стала рассказывать о своей семье, о том, что успела узнать.

— Дай-ка мне телефон Джонатана, — попросила я. — Хотелось бы с ним поговорить. Узнать, в каком состоянии ума была Анжела, когда началась их связь, что она ему говорила о Роджере. Она наверняка ему исповедалась. Мне надо знать все, что знает он. И узнай, не собирается ли он еще раз ее повидать. Его приход был эгоистичным поступком, он всех поставил в неловкое положение…

— Уймись. Хватит с тебя.

Я замолчала и уставилась на него. Он был таким большим, скамейка под ним казалась меньше, чем была на самом деле.

— Послушай, Колючка, тебе не кажется, что ты уже достаточно выяснила?

— Ты о чем?

— Тебе надо было узнать правду о Роджере и Анжеле, о себе и Олли. Это ты выяснила?

— И да, и нет. Я еще многого не знаю. Анжела больше ничего не говорит, а Оливер рассказал очень немного — только то, что помнит из детства. Спасибо, Мартина помогла, благодаря ей удалось совместить разрозненные эпизоды.

— Да зачем тебе подробности? Ты узнала самое необходимое: почему у Анжелы могло возникнуть желание изменить мужу.

— Да. Потому что она была в долгой депрессии, а Роджер вел себя жестоко, как всегда.

— Я уверен, что это самое главное. Теперь ты видишь, что ее поступку есть оправдание. Я знаю, что для тебя важно именно это. Ведь никто не хочет ненавидеть свою мать. Но это еще не все.

— А что еще?

— Ты никогда не узнаешь всего до конца, Ханна, — Джек взял меня за руку, — потому что ты не Анжела, а она тебе ничего не скажет. И не дам я тебе телефона Джонатана.

Я отдернула руку:

— Джек, я его телефон и сама могу достать. Просто понадеялась, что тебе не трудно будет оказать мне эту маленькую любезность.

— И поэтому ты захотела со мной встретиться?

— Ну да, мне нужно поговорить с Джонатаном, и…

— А я тебе говорю, что ты не будешь разговаривать с Джонатаном.

— Это почему? Ты сам не так давно этого хотел.

— Тогда ты не помнила правды о своем отце. Но раз ты все знаешь, то просить Джонатана о чем-то большем, выспрашивать об их связи было бы грубо и бессмысленно…

Я бросила толстому дикому голубю крошки от своего сэндвича. Джек начинал меня раздражать. Я попыталась еще раз все ему объяснить:

— Подумай сам, я очень сердита на Джонатана. Какое право он имел явиться неожиданно, как привидение? Ты говорил, он думал, что все еще ее любит. Чепуха какая!

— Ханна, да брось ты думать обо всем этом. Просто поверь, что… все люди в состоянии сами решить свои проблемы. Может, лучше поговорим о нас с тобой? Не отвлекаясь на их дела.

Последнюю его фразу я проигнорировала и сказала:

— Не знаю, почему я должна верить, будто люди сами способны решить свои проблемы. Никогда они этого не могли. А дела моей мамы — это и мои дела.

Я подумала, сердито глядя на него: «Как же он не понимает? Если у нее не будет все в порядке, то и мне не будет хорошо», а вслух сказала:

— Анжела назвала меня «милая», не представляю, как она смогла. После моего мерзкого отношения к ней. Я была как ядовитая змея.

— Ты же была маленькая, — покачал головой Джек. — Тебе хотелось сделать приятное отцу. Это только ты сама считаешь, себя невероятно гадкой. А на самом деле ты средней гадкости. Ничего супер гадкого в тебе нет, не льсти себе.

— Ты так считаешь? — хмуро спросила я, глядя в землю и стараясь не реагировать на его шутку. — Знаешь, я радуюсь, что Роджер сейчас страдает. Ха-ха-ха.

Джек очень удивился:

— Интересно, когда ты в последний раз разговаривала с Анжелой?

— Только что, перед твоим приездом. Она сказала, что у них в Хемпстед-Гардене все знают, что их счастливый брак был фальшивкой, и всегда это знали. По-моему, это разболтали мы с Олли своим друзьям в школе. Так что Роджер убежден, что из солидного и уважаемого джентльмена превратился во всеобщее посмешище. Он так расстроен, что не хочет никому показываться на глаза. Скрывается на работе. Вот для них праздник: раньше на работе он появлялся чрезвычайно редко.

Джек пожал плечами. Я продолжала сердито смотреть в землю. Я была раздражена, потому что наша встреча шла не так, как я надеялась. Будь справедливой, уговаривала я себя, в сущности, это ведь деловая встреча. Она прошла цивилизованно, дружески, но мы даже не держались за руки. Я чувствовала его отстраненность.

— Я выгребла из прошлого горы информации, но ничего радостного я не нашла — одна помойка.

— Ты же знала, что нечего рассчитывать, что выкопаешь… что-нибудь хорошее.

— Хм.

— Ханна, ты сама подумай, что ты сделала. Ты испугалась, что неправильно что-то поняла, и попыталась отыскать истину. И это тебе удалось. Но что это тебе дало? Только шанс, что твои отношения с Анжелой могут улучшиться, начнутся с новой страницы. И у Олли тоже что-то изменится.

— Ну, думаю, Олли снова замкнется в своей скорлупе. Как будто ничего не изменилось. Мне на редкость повезло, что он вообще рассказал мне что-то. С Олли получилось, как в фильме «Назад в будущее», где, чтобы попасть в прошлое. надо было сидеть в машине именно тогда, когда молния ударит в башню с часами, и после этого у героев была всего доля секунды, пока звезды находились на одной прямой… По какой-то причине Олли открыл мне душу, поделился своими чувствами, а потом — бац! — все кончено, и если бы я упустила свой шанс, то второго не получила бы никогда.

— Возможно, но этой доли секунды хватило, чтобы все изменилось. Может быть, теперь он немного по-другому будет относиться к своей жене и сыну. На сознательном уровне он никогда не хотел походить на Роджера. Ты сделала доброе дело. Ты выяснила главное и сумела воспользоваться этим открытием на благо. Теперь все пойдет по-другому. И изменится к лучшему. Анжела в какой-то степени права. Мелочи прошлого больше не имеют значения.