Витязь с двумя мечами

VII. Рыбак рыбака…

Вот и опустел гостеприимный двор Баланса Мадьяра. Король со всей своей свитой отправился в путь в тот же день. Из гостей остался в замке один Голубан, отложивший отъезд до следующего дня. Он разослал во все концы королевства гонцов с приказом немедленно собрать армию наёмников и в спешном порядке привести в боевую готовность, чтоб в любой момент она могла выступить в поход. У него же самого в замке Балажа Мадьяра было неотложное дело. Он принял решение и желал осуществить его немедленное Как только затихнет двор, он пойдёт к Балажу Мадьяру и посватает его дочь…

Задумано — сделано. Поздним вечером, когда, устав от военных забот, оба военачальника сели за стол, Голубан приступил к делу. Дольше ждать он не мог: он очень спешил, потому что с тех пор, как проник в тайну, которую прочитал в глазах Йоланки и Пала Кинижи, он не знал и не мог знать покоя. Разумеется, и речи быть не могло, чтобы Балаж Мадьяр выдал когда-нибудь свою прелестную дочь за какого-то проходимца, подручного мельника. Да ведь чем чёрт не шутит, когда бог спит! Чем раньше он повяжет голову Йоланки обручальным платком, тем будет лучше. А когда она станет его женой, пусть посмеет глазеть на других!..

Когда Голубан попросил руку, Йоланки, Балажу Мадьяру кусок показался горек. Что правда, то правда — богатства у Голубана несметные. Да и король к нему благоволит. Но кондотьер всё-таки кондотьер. И стало быть, он не может претендовать на руку дочери венгерского аристократа. И вообще не было у старика охоты расставаться с единственной дочкой. Стоило ему только вообразить, что не увидит он больше Йоланки, ласточкой порхающей вокруг него, не услышит её звонкого щебетанья, как сердце старого солдата начинало разрываться от горя.

Заворчал на Голубана старый воин: дескать, то да се, зачем в такое тревожное время сватовством докучать, когда и без того забот по горло, когда не сегодня-завтра предстоит военный поход…

— Я не требую много, я хочу одного: заручиться словом, прежде чем мы уйдём в поход, — упрямо твердил кондотьер.

В конце концов старик, чтоб отвязаться, всё так же ворчливо предложил Голубану отправиться к Йоланке и спросить у неё самой.

— Тысяча чертей, тысяча проклятий! Была бы жива моя бедная жена, не пришлось бы мне заниматься этими бабьими делами. Ступай и спроси у неё самой. Хотя говорю начистоту: отдам её без всякой охоты. Дочь моя куда бы разумней поступила, если б ещё немного поддержала своей заботой отца. Некуда ей спешить, не опоздает.

Что ответила Йоланка Голубану на предложение руки и сердца, осталось тайной для всех, кроме них двоих… Но одно было ясно как день: она не сказала ему ничего утешительного, ибо злополучный искатель её руки немедленно удалился и, коротко простившись с владельцем замка, ещё до рассвета отправился в путь.

Быстроногий породистый конь мчал Голубана во весь опор. Солнце уже стояло высоко, когда всадник перешёл с галопа на рысь. Он ехал один, без единого провожатого, если не считать таковым мучительный стыд, вызванный неудавшимся сватовством. Давая отдых коню, Голубан не спеша трусил по дороге, когда вдруг на некотором расстоянии от себя увидел всадника. Всадник трясся впереди него на тощей, заморённой клячонке. У бедного животного задние ноги были изодраны, и оно отчаянно размахивало хвостом, чтобы как-нибудь сохранить равновесие. Вот так пара — и смех и грех! А это что за невидаль: летит за ними густое облако пуха, будто вслед им вытряхнули разорванную перину. Голубан пришпорил коня, чтоб вблизи разглядеть чудака на кляче. Догнав его и поехав рядом, он увидел, что его странный попутчик на ходу ощипывает рябую курицу.

— Эй, малый! — заорал Голубан. — Эту курицу, видать, ты украл!

Всадник от неожиданности вздрогнул и мигом сунул что-то под плащ.

— Эх, сударь, — оправившись, заявил он, — нет ничего удивительного, если б я её и украл. Потому что я уж давно в пути и в брюхе у меня пусто, как у голодного волка.

— Зачем же ты с пустым кошельком отправляешься в странствие?

— Не успел я, сударь, его прихватить. Пришлось без оглядки бежать из деревни. А чтоб легче было бежать, за гроши сторговал я этого коня.

— «Коня»! — захохотал Голубан. — Дохлая кляча под тобой, а не конь.

— Какой-никакой, а всё-таки конь для такого бездомного бедняги, как я. Возьми меня, сударь, к себе в услужение. Прежде и я в солдатах служил и в милости был у нашего властителя, пока окаянный Пал Кинижи не выставил меня на потеху целой округе.

— Какое имя ты сейчас назвал?

— Пал Кинижи, сударь. Уж я ему отомщу, коли жив буду.

— Слаб ты для этого, малый. Кинижи на тебя только дунет, и поминай как звали тебя вместе с твоим крылатым конём.

— Не только силой жив человек, хитростью тоже. А где хитростью наделяли, там я не кисет, а мешок подставил.

— Твоя правда, малый. Хитрость — великая сила. Как звать тебя?

— Титом нарекли меня, честного человека.

— Если красть кур считается честным делом… — Настроение у Голубана постепенно поднималось. — Ладно, не беда, что ты курицу украл, зато мне ты можешь принести пользу. Что скажешь?

— Возьми, твоя милость, меня к себе, и буду я служить тебе верой и правдой.

— Чёрт с тобой, скачи позади меня, да только на почтительном расстоянии, чтоб люди не подумали, будто у Голубана такой голодранец оруженосец. — С этими словами развеселившийся Голубан ускакал вперёд.

Что касается почтительного расстояния, то сохранить его Титу было нетрудно, точнее говоря, трудненько было и вовсе не утерять след нового хозяина. Но он не отстал. Он сообразил, что, если несчастная кляча в конце концов подохнет, он и пешком отстанет не больше. Тит бил бедное животное, колотил мечом и руками, хлестал полуощипанной курицей. А когда высокопоставленный всадник, скакавший впереди, внезапно исчез из глаз, Тит от бессилия и ярости даже ущипнул выбившуюся из сил клячонку.

К счастью, Голубан опять пустил коня шагом. И хотя ценой великих мучений, но всё-таки не потерял его из виду продувной Тит-куроцап.