Властелин замка

Глава 11

Когда через несколько дней граф вернулся в замок, он был очень занят и не стремился к встрече со мной. Что касается меня, то я была так напугана тем, что поведала мне Клод, что старательно избегала его. И говорила себе, что если бы я любила его по-настоящему, я бы не поверила словам Клод, но не исключено, что это могло оказаться правдой, как ни странно, это никак не повлияло на мои чувства к графу. Я любила его вовсе не за его добродетели. Я видела его таким, каким он был — и даже думала о нем хуже, но это было несправедливо, как в случае с Габриэль и мадемуазель Дюбуа — и зная все это, я слепо позволила себе увлечься им.

Я не могла разобраться в своих чувствах. Я лишь знала, что он прочно вошел в мою жизнь, без него моя жизнь была бы пустой и бессмысленной. Я даже не могла спросить его, правда ли то, что рассказала мне Клод. Между нами словно стояла стена. Этот человек был для меня загадкой — и при этом мне казалось, что мир лишится надежды на счастье, если в этом мире не будет его.

Это было неразумно; я такого от себя никак не ожидала, и все же оказалась способной на такое безрассудство.

Я была безнадежно увлечена графом. Увлечена! Как это похоже на меня — пытаться найти другое слово взамен слова «любила», потому что, как я презрительно заметила про себя, я боялась признаться, что любила этого человека безоглядно.

В эти дни напряжение в замке нарастало. Я была уверена только в одном: так не может продолжаться вечно. Ситуация была взрывоопасной; мы все приближались к какому-то кризису, и когда он наступит, решится мое будущее.

Суета и волнение всегда нарастали с приближением времени сбора урожая. Близился и поворотный момент в моей жизни. Моя работа подходила к концу; бесконечно оставаться в замке я не могла. Мне придется объявить о своих планах на будущее, и меня охватывало полное отчаяние при мысли о том, что возможно, я скажу графу, что уезжаю, и он меня отпустит.

Я случайно вошла в эту феодальную жизнь и попыталась стать ее частью — это при моем-то чисто английском воспитании. Возможно, это было ошибкой. Но у меня еще оставалась последняя надежда.

В этот странный период ожидания меня вдруг охватило чувство опасности… опасности иного рода, чем та, которая грозит неразумной женщине, мечтающей о несбыточном романе. Опасность эта была близка. Мне постоянно мерещилось, что за мной следят: легкие шорохи — я не могла ошибиться в том, что они были, но и определить их точно не могла — когда я шла через коридор в свою комнату. Неприятное чувство, возникающее неожиданно и заставляющее резко оборачиваться, глядя через плечо. Страх вполз в мою душу и я никак не могла от него избавиться.

Я постоянно ощущала присутствие ключа, который носила с собой в потайном кармане. Я пообещала себе, что обязательно покажу его графу и что вместе с ним мы будем искать замок, к которому он бы подошел. Но после того, что рассказала мне Клод, я не решалась встретиться с ним.

Я решила еще несколько дней посвятить поискам; я представляла себе, как пойду к нему и расскажу, что нашла его изумруды — а моя уверенность, что я их найду, росла с каждым днем. Может быть, мечтала я в глубине души, он будет так взволнован, так восхищен, что если даже раньше он и не воспринимал меня серьезно, то после этого я завоюю его уважение.

Какие глупые мысли приходят в голову влюбленным женщинам! Они живут в романтическом мире, имеющем так мало общего с реальностью. Они придумывают себе восхитительные сцены и убеждают себя в том, что они происходят на самом деле.

Конечно, подобное поведение недостойно такой разумной женщины, как я.

Он не пришел посмотреть, как продвигается работа над росписью, и это немало удивило меня. Иногда я раздумывала, не говорила ли Клод с ним обо мне и не смеялись ли они вместе над моей наивностью. Если правда то, что он отец ее ребенка, значит у них весьма близкие отношения. Я никак не могла этому поверить — но это говорила во мне романтическая сторона моей натуры. С практической же точки зрения, все выглядело достаточно логично — ведь французы славятся легкостью нравов! Что по моим английским представлениям выглядело весьма аморальным, для них было вполне обыденной ситуацией. Граф, не имеющий намерения жениться, при этом желает, чтобы его сын унаследовал имя, состояние, поместья и все, что представляет для него ценность; Филипп, в порядке вознаграждения, унаследует все раньше мальчика в том случае, если граф умрет, и к тому же теперь он имеет возможность жить в замке; Клод может спокойно наслаждаться с любовником, сохраняя безупречную репутацию. Конечно, это разумно и логично.

Но для меня это было ужасно, невыносимо, и я избегала встречи с ним, боясь выдать свои чувства. И в это же время я старалась соблюдать осторожность.

Однажды я пошла проведать Габриэль, которая выглядела очень довольной. Мы приятно провели время, поговорили о графе, а Габриэль была одной из немногих, кто хорошо относился к нему.

Обратно я шла короткой тропинкой через лес, и еще сильнее ощутила, что за мной кто-то крадется. Я по-настоящему встревожилась. Я была одна в лесу — в том самом лесу, где ранили графа. Меня охватил дикий страх, когда зашуршала трава, хрустнула ветка.

Я остановилась и прислушалась. Все было тихо; но ощущение опасности не покидало меня.

Я со всех ног бросилась бежать. Мной овладела такая паника, что я чуть не закричала, когда моя юбка зацепилась за сук. Я дернула ее, кусок подола оторвался, но я не остановилась.

Я была уверена, что слышала позади себя торопливые шаги, и выбежав на опушку, я оглянулась, но никого не увидела.

Никто так и не показался из-за деревьев, однако я не долго ждала. Я направилась к замку.

У виноградников я встретила Филиппа верхом на лошади.

При виде меня он воскликнул:

— Мадемуазель Лоусон, что случилось?

Я, наверное, выглядела несколько растрепанной, и не было смысла отрицать это.

— В лесу со мной произошла небольшая неприятность. Мне показалось, что меня кто-то преследовал.

— Не следует ходить в лес одной.

— Да, конечно. Но я об этом не думала.

— Вполне понятно. Наверное, вы вспомнили, как нашли там моего кузена, когда его ранили, и из-за этого вообразили, что за вами кто-то идет. Возможно, там просто бродил кто-нибудь из любителей поохотиться.

— Возможно.

Он спешился и стоял, глядя на виноградники.

— У нас будет невиданный урожай, — сказал он. — Вы когда-нибудь видели, как собирают виноград?

— Нет.

— Уверен, вам понравится. Теперь уже недолго осталось ждать. Вам не хотелось бы заглянуть под навесы? Вы увидите, как делают корзины. Все так волнуются.

— Мы им не помешаем?

— Нет-нет. Им приятно думать, что все разделяют их волнение.

Он повел меня по тропинке к навесам, без конца разговаривая о винограде. Он сказал, что не видел сбора урожая вот уже несколько лет. В его обществе я чувствовала себя неловко. Теперь я смотрела на него как на слабовольного участника отвратительного сговора… Но мне никак не удавалось найти подходящий повод, чтобы покинуть его.

— В прошлом, — говорил он, — я подолгу— жил летом в замке, и помню, как собирали урожай. Сбор продолжался до поздней ночи, и я вылезал из постели и слушал, как они пели, когда давили виноград. Восхитительно.

— Охотно верю.

— О, мадемуазель Лоусон. Никогда не забуду, как мужчины и женщины залезали в котел и танцевали на винограде. А музыканты играли песни, и они танцевали и пели. Помню, как они погружались все глубже и глубже в лиловый сок.

— Поэтому вы так ждете нынешнего урожая.

— Да, но, наверное, в юности все впечатления гораздо ярче. Но, может быть, из-за сбора винограда я и решил, что замок Гейяр — самое прекрасное место на свете, единственное, где мне хотелось бы жить.

— Ну, теперь ваше желание исполнилось.

Он молчал, а я увидела горькие складки вокруг его рта. Интересно, как он относится к связи графа и своей супруги. В его облике было что-то женственное, что как будто подтверждало слова Клод, а сходство с кузеном лишь подчеркивало противоположность их характеров. Можно было поверить тому, что больше всего ему хотелось жить в замке, владеть замком, носить титул графа де ля Талль, и на все это он обменял свою честь — женился на любовнице графа и примет незаконного сына графа как своего… и все это ради того дня, когда в случае смерти графа он будет Властелином Замка; я была уверена, если бы он не принял условия, поставленные графом, ему бы никогда не позволили стать наследником.

Мы разговаривали о винограде, о сборе урожаев, которые он помнил с детства; когда мы пришли к навесам, мне показали приготовленные корзины, а Филипп беседовал с работниками.

Он проводил меня до замка, и я подумала о том, какой он все же дружелюбный, сдержанный, немного печальный, и поймала себя на мысли, что ищу ему оправдания.

Я вернулась в свою комнату и сразу поняла, что в мое отсутствие там кто-то был: книга, которую я оставила на тумбочке у изголовья, лежала на туалетном столике.

Я подошла и подняла ее, открыла ящик. Все, кажется, в порядке. Открыла шкаф. Все на месте.

Но книгу явно кто-то трогал.

Наверное, подумала я, кто-то из слуг заходил. Зачем? Обычно в это время они занимались совсем другими делами.

И тогда в воздухе я уловила слабый аромат духов: хорошо знакомый, мускусно-розовый запах. Чарующий аромат духов Клод.

Теперь я была уверена, что в мое отсутствие Клод побывала в моей комнате. Но зачем? Может быть, она знала, что ключ у меня, и приходила проверить, не спрятан ли он где-нибудь в комнате?

Я сквозь одежду нащупала ключ в кармане. Он был на месте. Запах исчез. Потом возник опять — слабый, неуловимый, но вполне ощутимый.

На следующий день служанка принесла в мою комнату письмо от Жан-Пьера, в котором говорилось, что он должен видеть меня безотлагательно. Он хотел говорить со мной наедине, поэтому просил прийти на виноградник как можно быстрее, — там мы могли бы побеседовать спокойно. Он просто умолял меня прийти.

Я вышла в самый солнцепек, перешла через подъемный мост и направилась к виноградникам. Все вокруг, казалось, спало в этот жаркий полдень; и когда я шла по тропинке через виноградник, увешанный спелыми гроздьями, мне навстречу вышел Жан-Пьер.

— Здесь трудно разговаривать, — сказал он. — Пойдемте туда.

Он повел меня в сторону ближайшего погреба.

Там было прохладно и, казалось, темно после яркого солнца; свет сюда проникал через небольшие проемы, и я вспомнила когда-то слышанное о том, что температуру здесь регулируют при помощи жалюзи.

Стоя там среди бочонков, Жан-Пьер сказал:

— Я должен уехать.

— Уехать, — глупо повторила я. И добавила: — А когда?

— Сразу после сбора урожая.

Он взял меня за плечи. — Ты знаешь почему, Даллас?

Я покачала головой.

— Потому что господин граф хочет убрать меня со своего пути.

— Почему?

Он с горечью улыбнулся. — Он не утруждает себя объяснениями. Он просто приказывает. Его больше не устраивает мое присутствие здесь, поэтому, хотя я и прожил здесь всю свою жизнь, я должен теперь уехать.

— Но если вы ему объясните…

— Объяснить? Что это мой дом… так же, как его дом — замок? С нашими чувствами, дорогая моя Даллас, не принято считаться. Мы рабы… мы рождены, чтобы подчиняться. Разве ты этого не знала?

— Это глупо, Жан-Пьер.

— Нет. Я получил приказ.

— Пойдите к нему… скажите ему… я уверена, он выслушает.

Он улыбнулся мне.

— Ты знаешь, почему он хочет убрать меня? Не догадываешься? Потому что он знает о нашей дружбе. Ему это не нравится.

— Какое это имеет к нему отношение? — я надеялась, что Жан-Пьер не заметил волнения в моем голосе.

— Разве ты не знаешь, что он интересуется тобой… в некотором роде.

— Но это нелепо.

— Отнюдь. Женщины у него всегда были… а ты не такая, как те, которых он знал. Ему нужно твое безраздельное внимание… на некоторое время.

— Откуда вы знаете?

— Я хорошо знаю его. Я здесь прожил всю жизнь, и хотя он и не балует нас своим присутствием, здесь и его дом. Здесь он живет так, как не может жить в Париже. Здесь он наш повелитель. Здесь время словно остановилось, и он хочет сохранить все, как есть.

— Вы ненавидите его, Жан-Пьер.

— Когда-то французы восстали против таких, как он.

— Вы забыли, как он помог Габриэль и Жаку.

Он горько рассмеялся — Габриэль, как и все женщины, испытывает к нему нежные чувства.

— Что вы имеете в виду?

— Что я не верю в эту его доброту. У него всегда есть свои мотивы. Для него мы не люди, у которых есть собственные жизни, повторяю, мы его рабы. Если ему нужна женщина, он убирает любого, кто стоит на его пути, а когда она ему больше не нужна, тогда… ты знаешь, что случилось с графиней.

— Вы не смеете говорить такие вещи.

— Даллас! Что с тобой?

— Я хочу знать, что вы делали в оружейной комнате в замке.

— Я?

— Да, я нашла там ваши ножницы для обрезки винограда. Ваша мать сказала, что вы потеряли их и подтвердила, что они ваши.

Он был несколько ошеломлен.

— Я ходил в замок к графу по делу… как раз перед его отъездом.

— И он повел вас в оружейную?

— Нет.

— Но я нашла их именно там.

— Графа не было, поэтому я решил пройтись по замку. Вы удивлены. Это ведь очень интересное место. Я не мог удержаться от соблазна. Я решил взглянуть на комнату, где мой предок в последний раз видел солнечный свет.

— Жан-Пьер, — сказала я. — Ненависть губительна.

— Почему все должно принадлежать ему? Вы знаете о том, что мы с ним кровные родственники? Мой прапрадед — сводный брат графа — единственная разница в том, что его мать не была графиней.

— Пожалуйста, не говорите так.

Ужасная мысль пришла мне в голову, и я сказала:

— Наверное, вы могли бы убить его.

Жан-Пьер не ответил, а я продолжала:

— В тот день в лесу…

— Тогда стрелял не я. Не думаете ли вы, что я единственный, кто его ненавидит?

— У вас нет причины ненавидеть его. Лично вам он не сделал ничего плохого. Вы ненавидите его лишь потому, что он существует, а вы хотите того, что принадлежит ему.

— Прекрасная причина для ненависти — Он вдруг рассмеялся. — Я просто безумно зол на него сейчас — он хочет услать меня. А вы разве не ненавидели бы того, кто хотел бы отправить вас подальше от дома и от любимого человека? Я пришел сюда не для того, чтобы поговорить о ненависти к графу, а для того, чтобы сказать вам о своей любви. После сбора урожая я поеду в Мермоз и хочу, чтобы вы поехали со мной, Даллас. Вы ведь такая же, как и мы. В конце концов, ваша мать была из нашего народа. Давайте поженимся и посмеемся над ним. Он не имеет над вами власти.

Не имеет власти надо мной! Как вы ошибаетесь, Жан-Пьер, подумала я. Никто еще никогда не имел такой власти, чтобы давать мне счастье, волновать и ввергать в отчаяние.

Жан-Пьер схватил меня за руки, притянул к себе, глаза его сияли.

— Даллас, выходите за меня замуж. Подумайте, как мы все будем счастливы — вы, я, моя семья. Мы ведь нравимся вам?

— Да, — сказала я, — вы все мне нравитесь.

— А вы хотите уехать… обратно в Англию? Что вы будете делать там, Даллас, дорогая моя? У вас там есть друзья? Тогда почему вы так надолго оставили их? Вы ведь хотите быть здесь? Вы чувствуете, что должны жить здесь?

Я молчала. И думала. О той жизни, которую предлагал мне Жан-Пьер. Я представила себе, как буду волноваться об урожае, как опять возьмусь за мольберт и стану развивать тот небольшой талант, который у меня был, Буду навещать родственников в доме Бастидов… О нет, тогда я буду видеть замок, и я никогда не смогу смотреть на него без боли в сердце; и, возможно, буду встречать графа. Он будет смотреть на меня, вежливо раскланиваться и спрашивать себя: «Кто эта женщина? Где-то я ее видел. О, это мадемуазель Лоусон, которая приезжала реставрировать картины и вышла замуж за Жан-Пьера из Мермоза.»

Лучше уехать сразу, чем выносить такое — лучше принять предложение Клод, — оно ведь еще в силе, хотя времени на раздумье немного.

— Вы сомневаетесь, — сказал Жан-Пьер.

— Нет. Это невозможно.

— Вы не любите меня?

— Я на самом деле не знаю вас, Жан-Пьер, — вырвалось у меня, хотя я не хотела произносить эти слова.

— Я думал, мы старые друзья.

— Мы многого не знаем друг о друге.

— Я знаю лишь, что я вас люблю.

— Любите? Однако о любви вы говорите не так страстно, как о ненависти.

Его ненависть к графу была сильнее его любви ко мне; и вдруг до меня дошло, что его любовь выросла из ненависти. Жан-Пьер хотел жениться на мне потому, что думал, что граф увлекся мною. Эта мысль возмутила меня до глубины души, и он больше не казался мне старым другом, в чьем доме я провела столько времени. Он был зловещим незнакомцем.

— Ну, Даллас, — сказал он, — обещайте, что мы поженимся. И я пойду к графу и скажу ему, что везу с собой в Мермоз невесту.

Вот оно что! Он собирается предстать перед графом победителем.

— Простите, Жан-Пьер, — сказала я, — но этого не будет.

— Вы хотите сказать, что не выйдете за меня замуж?

— Нет, Жан-Пьер, я не могу.

Он отпустил мои руки и выражение скрытой ярости мелькнуло на его лице. Он приподнял плечи.

— Но, — сказал он, — я буду продолжать надеяться.

Мне безумно хотелось убежать из погреба. Такая нечеловеческая ненависть ужасала, и я, всегда уверенная, что смогу постоять за себя в любых обстоятельствах, теперь начала понимать, что такое настоящий страх.

Я пошла к себе в комнату и стала думать над предложением Жан-Пьера. Он вел себя не так, как ведут себя влюбленные. С истинной страстью он говорил лишь о ненависти к графу. Чтобы досадить ему, он хотел жениться на мне. Эта ужасная мысль даже слегка подняла мне настроение. В таком случае, он заметил интерес графа ко мне. Однако со времени возвращения из Парижа тот едва ли вспомнил о скромной реставраторше.

На следующее утро я продолжала трудиться над стенной росписью, дорабатывая последние штрихи, когда ко мне пришла очень расстроенная Нуну.

— Женевьева, — сказала она — Она приехала и пошла прямо к себе в комнату. Она то плачет, то смеется, и я не могу добиться от нее, что случилось. Не могли бы вы помочь мне?

Я направилась с ней в комнату Женевьевы. Девочка находилась в невменяемом состоянии. Она швырнула шляпу и кнут в угол комнаты, и сидела на кровати, уставившись в пространство.

— Что случилось, Женевьева? — спросила я. — Может, я могу помочь?

— Помочь! Чем вы можете помочь? Только если вы пойдете и попросите моего отца… — она в раздумье смотрела на меня.

Я холодно спросила: — Попросить о чем?

Она не ответила; сжав кулаки, она стукнула по кровати.

— Я не ребенок! — кричала она — Я взрослая. Я не останусь здесь, если не захочу. Я убегу.

У Нуну чуть дыхание не перехватило от ужаса: — Куда?

— Куда захочу, и вы меня не найдете.

— Не думаю, что мне захочется вас искать, если вы будете так себя вести.

Она расхохоталась, но тут же успокоилась. — Говорю вам, мисс, я не позволю обращаться со мной, как с ребенком.

— Что вас так расстроило?

Она уставилась на носки своих сапожек. — Если я хочу иметь друзей, они у меня будут.

— А кто сказал, что их не будет?

— Нельзя отсылать людей только потому… — она остановилась и уставилась на меня. — Это не ваше дело. И не твое, Нуну. Уходи. Не стой здесь и не глазей на меня, будто я ребенок.

Нуну готова была расплакаться, а я подумала, что будет лучше, если она своим присутствием не будет постоянно напоминать Женевьеве о том, что она ее няня. Поэтому я подала ей знак, чтобы она оставила нас. Она сразу же ушла.

Я села на кровать и стала ждать. Женевьева угрюмо сказала:

— Мой отец отсылает Жан-Пьера, потому что он мой друг.

— Кто это сказал?

— Об этом не нужно говорить. Я и так знаю.

— Но почему он должен быть отослан по этой причине?

— Потому что я дочь графа, а Жан-Пьер — винодел.

— Не понимаю.

— Потому что я выросла, вот почему. Потому что… — губы ее задрожали. Она бросилась на кровать и разрыдалась так, что все тело ее содрогалось.

Я наклонилась к ней. — Женевьева, — мягко позвала я ее, — вы хотите сказать, что они боятся, что вы влюбитесь в него?

— Теперь вы смеетесь! — закричала она, повернув разгоряченное лицо ко мне. — Говорю вам, я достаточно взрослая. Я не ребенок.

— Я этого и не говорила. Женевьева, вы влюблены в Жан-Пьера?

Она не ответила, поэтому я продолжила: — А Жан-Пьер?

Она кивнула — Он сказал мне, что поэтому папа отсылает его.

— Понимаю, — медленно сказала я.

Она зло рассмеялась. — В Мермоз. Я убегу с ним. Я не останусь здесь, если он уедет.

— Это Жан-Пьер предложил?

— Вы все расспрашиваете меня. Вы не на моей стороне.

— На вашей, Женевьева. Я на вашей стороне.

Она поднялась и посмотрела на меня. — Правда?

Я кивнула.

— Я думала, что не на моей, потому что… потому что думала, что вам он тоже нравится. Я ревновала к вам, — призналась она наивно.

— Не надо ревновать ко мне, Женевьева. Но вам нужно быть разумной. Когда я была молода, я тоже влюбилась.

Она улыбнулась. — Вы, мисс?

— Да, — ехидно сказала я, — даже я.

— Это, наверное, было забавно.

— Тогда это казалось трагичным.

— Почему? Ваш отец его отослал?

— Он не мог этого сделать. Но он заставил меня понять, что это невозможно.

— И это было невозможно?

— Как обычно, когда вы слишком молоды.

— Вы пытаетесь повлиять на меня. Я не буду вас слушать. И говорю вам, что когда Жан-Пьер уедет в Мермоз, я поеду с ним.

— Он уедет после сбора урожая.

— И я тоже, — решительно сказала она.

Я видела, что бессмысленно разговаривать с ней, когда она в таком настроении.

Я была озадачена: придумала ли она, что Жан-Пьер влюблен в нее, или он сказал ей это? Мог ли он сделать это в то же время, когда просил меня выйти за него замуж?

Я вспомнила, как сверкали от ненависти глаза Жан-Пьера.

Мне казалось, что главная страсть его жизни — ненависть к графу, и из-за интереса графа ко мне он сделал мне предложение. Женевьева — дочь графа… Уж не пытался ли он соблазнить ее?

На следующий день был назначен сбор винограда. Небо над головой было безоблачно синим; солнце светило жарко и налитые виноградные гроздья созрели для сбора.

Предстоящее событие вовсе не занимало меня. Я думала о Жан-Пьере и его желании отомстить графу. Я наблюдала за Женевьевой, потому что в таком настроении ее поведение могло быть непредсказуемым. К тому же, я не могла избавиться от зловещего чувства, что за мной следят.

Я очень хотела встретиться наедине с графом, но он, казалось, игнорировал меня, и я подумала, что это, может быть, к лучшему, потому что мои чувства были в полном смятении. Клод несколько раз многозначительно замечала, что моя работа близится к концу. Как она хотела избавиться от меня! Несколько раз я встречала Филиппа, как всегда спокойного и дружелюбного.

После признания Женевьевы я размышляла, как мне действовать, и неожиданно подумала, что единственным человеком, который мог помочь мне, была бабушка Жан-Пьера.

День уже клонился к вечеру, когда я пошла проведать ее. Как я и предполагала, она была дома одна, потому что на виноградниках кипела работа по подготовке к следующему дню, и даже Ива и Марго около дома не было видно.

Она как всегда пригласила меня войти, и без особых предисловий я рассказала ей о том, чем была обеспокоена.

— Жан-Пьер сделал мне предложение, — сказала я.

— А вы его не любите.

Я покачала головой.

— Он тоже меня не любит, — продолжала я. — Но он ненавидит графа.

Я увидела, как вздулись вены на ее руках, когда она оцепила их.

— А еще Женевьева, — продолжала я. — Он уверил ее…

— О нет!

— Она так легко возбудима и ранима, что я боюсь за нее. Она в истерическом состоянии, потому что его отсылают. Мы должны что-то предпринять… не знаю, что. Но я боюсь, что произойдет что-нибудь ужасное. Его ненависть… она неестественна.

— Это у него врожденное. Постарайтесь понять. Каждый день он смотрит на замок и думает: Почему он принадлежит графу… и не только замок, но и власть? Почему не?..

— Но это абсурд. Почему он должен так чувствовать? Вся округа смотрит на замок, но они же не думают, что он должен принадлежать им.

— Это другое дело. В нас, Бастидах, течет кровь замка. Бастид! Здесь на юге это значит «деревенский дом»… но не могло ли это когда-то значить bastard — «незаконнорожденный»? Имена так красноречивы.

— По соседству живет немало людей, в жилах которых, как говорят, тоже течет кровь владельцев замка.

— Это так, но с Бастидами все по-другому. Мы были ближе к замку. Мы принадлежали к нему, и прошло не так много лет, чтобы мы могли это забыть. Отец моего мужа был сыном графа де ла Талля. Жан-Пьер знает об этом; и когда он смотрит на замок, когда видит графа, он думает: «Так и я мог бы ездить по этой земле. Виноградники могли принадлежать мне… и замок тоже».

— Это… это нездоровые мысли.

— Он всегда отличался гордыней. Любил слушать рассказы о замке, которые бытуют в нашей семье. Он знает, как графиня укрывалась здесь, в этом доме… как здесь родился ее сын, как он жил здесь до тех пор, пока не вернулся к бабушке в замок. Видите ли, у мадам Бастид, которая прятала их, тоже был сын; он был на год старше маленького графа — но отец у них был один.

— Я понимаю, это серьезная связь, но это не объясняет зависти и ненависти, которая длится годы.

Мадам Бастид покачала головой, а у меня вырвалось: — Вы должны заставить его понять. Если он будет продолжать так, случится трагедия. Я чувствую это. В лесу, когда в графа стреляли…

— Это был не Жан-Пьер.

— Но если он его так ненавидит…

— Он не убийца.

— Тогда кто?

— У такого человека, как граф, несомненно, есть враги.

— Никто не питает к нему такой ненависти, как ваш внук. Мне это не нравится. Это нужно прекратить.

— Вы, должно быть, всегда пытаетесь восстановить людей до того состояния, в котором, по вашему мнению, они должны быть, Даллас. Человеческие существа не картины, знаете ли. И…

— И я не столь совершенна, чтобы стремиться изменить других. Я знаю. Но я считаю, что может произойти трагедия.

— Если бы можно было читать тайные мысли, которые возникают в головах людей, поводов для тревоги было бы больше чем достаточно. Но, Даллас, а как же вы? Вы ведь влюблены в графа?

В ужасе я отшатнулась от нее.

— Мне это ясно так же, как вам ясна ненависть Жан-Пьера. Вы встревожились не потому, что Жан-Пьер испытывает столь разрушительные эмоции, а потому, что он ненавидит графа. Вы боитесь, что он причинит ему какое-то зло. Эта ненависть существует многие годы. Она необходима Жан-Пьеру. Она тешит его гордыню. А ваша любовь, Даллас, представляет большую опасность для вас, чем для него — его ненависть.

Я молчала.

— Моя дорогая, вам нужно уехать. Это говорю я, старая женщина, которая видит гораздо больше, чем вы думаете. Можете ли вы быть здесь счастливы? Женится ли граф на вас? Будете ли вы жить здесь в качестве его любовницы? Не думаю. Это не устроит ни его, ни вас. Уезжайте домой, пока еще есть время. В вашей собственной стране вы научитесь забывать — вы еще молоды и встретите того, кого сможете полюбить. У вас будут дети, и они научат вас забывать.

— Мадам Бастид, — сказала я. — Вы обеспокоены.

Она молчала.

— Вы боитесь того, что сделает Жан-Пьер.

— В последнее время он изменился.

— Он сделал предложение мне; он убедил Женевьеву, что она влюблена в него… что еще?

Она колебалась.

— Наверное, мне не следовало вам это говорить. У меня не выходит из головы с тех пор, как я узнала. Когда графиня ускользнула от мятежников и нашла убежище здесь, она и оставила Бастидам маленькую золотую шкатулку. Внутри шкатулки был ключ.

— Ключ! — эхом отозвалась я.

— Да, маленький ключ. Я никогда раньше таких не видела. На одном конце его были геральдические лилии.

— Да? — нетерпеливо сказала я.

— Шкатулка была оставлена нам. Она дорого стоит и спрятана в надежном месте. Ключ должен храниться до тех пор, пока он не потребуется. До тех пор его нельзя трогать.

— И его никогда не требовали?

— Нет, никогда. По тем рассказам, которые дошли до нас, мы не должны никому говорить, что он у нас, чтобы его не потребовали чужие. Поэтому мы никогда не рассказывали ни о ключе… ни о шкатулке. Было сказано, что графиня говорила о двух ключах… один в шкатулке, а другой спрятан в замке.

— Где ключ? Можно взглянуть на него?

— Он исчез… недавно. Кто-то его взял.

— Жан-Пьер! — прошептала я, — Он пытается найти замок от ключа.

— Может быть.

— И когда же он это делает?

Она схватила меня за руку. — Если он найдет то, что ищет, ненависти его придет конец.

— Вы говорите об изумрудах.

— Если бы он нашел изумруды, он бы счел, что получил свою долю. Я боюсь, что именно это у него на уме. Я боюсь, что эта… навязчивая идея, как язва в его мозгу. Даллас, я боюсь, что это ни к чему хорошему не приведет.

— Вы могли бы поговорить с ним?

Она покачала головой.

— Бесполезно. Когда-то я пыталась. Вы мне нравитесь. Вы тоже не должны пострадать. На первый взгляд все выглядит таким безобидным… это лишь иллюзия. Никто из нас не показывает своего истинного лица миру. Вы должны уехать. Вы не должны быть втянуты в эту многолетнюю борьбу. Уезжайте и начинайте все снова. Пройдет время, и все это покажется вам дурным сном, а все мы — марионетками в театре теней.

— Никогда.

— Тем не менее, это так… потому что это жизнь.

Я ушла от нее и отправилась в замок. Я поняла, что не могу больше стоять в стороне. Я должна была действовать. Как — этого я еще не знала.

Половина седьмого утра — в это время раздался призыв на сбор винограда. Со всех окрестностей мужчины, женщины, дети стекались к винограднику, где Жан-Пьер и его отец давали им распоряжения. Во всяком случае, сказала я себе, сегодня ни о чем, кроме сбора винограда, никто не будет заботиться.

В кухнях замка, по старинной традиции, готовили пищу для всех работников, и как только сошла роса, работа началась.

Сборщики работали парами: один срезал грозди и осматривал, удаляя плохие ягоды, а другой держал ивовую корзину так, чтобы гроздья не помялись.

С виноградника доносились звуки песен, когда работники сходились и запевали песни своего края. Это тоже было старинной традицией, о которой рассказывала мне мадам Бастид. Существовала даже поговорка «Поющий рот виноград не ест».

В то утро я не работала. Я пошла на виноградники, чтобы посмотреть. Жан-Пьера я не видела. Он был слишком занят, чтобы обращать внимание на меня, на Женевьеву, чтобы ненавидеть.

Я почувствовала себя лишней. Мне нечего было там делать. Мне здесь не было места, и это было символично.

Я пошла в галерею и посмотрела на свою работу, которая очень скоро будет завершена.

Мадам Бастид, мой хороший друг, посоветовала мне уехать. Я думала о том, не говорит ли мне то же самое граф, избегая меня. Он испытывал некоторое расположение ко мне, в этом я была уверена, и эта мысль немного поддержит меня, когда я уеду. Как бы мне ни было грустно, я буду напоминать себе о наших встречах. Любовь? Наверное, я не из тех, кто возбуждает сильную страсть. От этой мысли я чуть не рассмеялась, понимая всю абсурдность положения. Граф — светский, опытный, искушенный… и я: непривлекательная женщина, возможно, несколько одаренная, гордящаяся своим здравомыслием, которого, как показывает ее поведение, ей очень не достает. Но все же я буду всегда вспоминать наши теплые отношения.

Его нынешняя неприступность говорила о том, что все в прошлом, он, как и мадам Бастид, словно намекал мне: «Уезжайте. Так будет лучше».

Я вынула ключ из кармана. Я должна отдать его графу и рассказать ему, как я его нашла. Потом я объявлю: «Работа почти закончена. Я скоро уезжаю».

Я посмотрела на ключ. У Жан-Пьера был точно такой же. И он искал тот же замок, что и я.

Я вновь подумала о том, что за мной постоянно кто-то следил. Мог ли это быть Жан-Пьер? Он мог видеть меня в тот день на кладбище и боялся, что я найду то, к чему он так отчаянно стремился.

Он не должен украсть изумруды, потому что, в чем бы он себя не убеждал, это будет кражей, и если его поймают…

Это будет невыносимо. Какое несчастье может обрушиться на тех людей, к которым я так привязалась!

Убеждать его не было смысла. Оставалось только одно: найти изумруды раньше него. Если они существуют, они должны находиться где-то в темницах, потому что в каменном мешке их определенно не было.

И я, наконец, получила такую возможность, потому что едва ли кто-нибудь оставался сегодня в замке. Я вспомнила, что у двери в темницы я видела фонарь, и пообещала себе, что на этот раз зажгу его и осмотрю все как следует. Дойдя до центральной части замка, я стала спускаться по каменным ступеням. Когда я стала открывать обитую железом дверь в темницы, она отвратительно заскрипела.

Там царил леденящий холод, но я твердо решила идти дальше, поэтому зажгла фонарь и подняла его над головой. Он осветил влажные стены, поросшие мхом, клетки, вырезанные в стенах, кольца с цепями.

Мрачное место, темное, неприветливое, в котором столько лет бродят призраки страдающих людей, жертв жестокого века.

Где же здесь может находиться потайной замок?

Я вступила во мрак, и сразу же меня охватил невыразимый ужас. Я, наконец, поняла, как чувствовали себя в прошлом мужчины и женщины, когда их бросали сюда. Я ощутила смертельный страх и безнадежность.

Мне казалось, что каждая клеточка моего тела кричала: «Уходи. Здесь смерть». Мое восприятие необычайно обострилось, как, наверное, всегда бывает в минуты серьезной опасности: я знала, что я не одна, что за мной следят.

Помню, как промелькнула мысль: Если кто-то подстерегает меня в темноте, почему он не нападает сразу же…

Но я знала, что кто бы там меня не поджидал… он ждет, что я что-то предприму, и в этот самый момент и нанесет удар. О Жан-Пьер, подумала я, ты ведь не причинишь мне зла — даже за изумруды Гейяра.

Пальцы мои дрожали. Я презирала себя. Я была ничем не лучше тех суеверных слуг, которые не желали сюда ходить. Я боялась, как и они, призраков прошлого.

— Кто здесь? — закричала я храбро.

Эхо отозвалось жутким потусторонним гулом.

Я знала, что должна немедленно уйти. Инстинкт предупреждал меня. Немедленно! И больше не приходить сюда одной.

— Кто-нибудь здесь есть? — сказала я. И добавила вслух: Кажется, ничего здесь нет…

Я не знала, почему я заговорила вслух. Я хотела отогнать страх, охвативший меня. Там, во тьме, скрывался не призрак. Мне следовало больше бояться живых, а не мертвых.

Я отступила — как можно медленнее — к двери. Задула фонарь и повесила его на место. Теперь я была уже за железной дверью; поднялась по ступеням и сразу же поспешила в свою комнату.

Больше нельзя ходить туда одной, говорила я себе. Я представила себе, как захлопывается тяжелая дверь. Как какая-то темная сила бросается на меня. Я не могла представить ее себе, но поняла, что тогда мое желание навсегда остаться в замке осуществилось бы.

Я решилась. Нужно пойти и поговорить с графом безотлагательно.

В Гейяре виноград мяли традиционным способом. В других местах страны могли использовать прессы, но в Гейяре все делали по старинке.

Старые методы, имеют свои преимущества, — говорил Арман Бастид. — Наше вино не похоже ни на какое другое.

Теплый воздух был наполнен звуками шумного веселья. Виноград собрали, и три пары ног уже готовы были залезть в котел.

Давильщики винограда отдраили свои ноги до блеска; музыканты настраивали инструменты. Царило оживление.

Сцена эта в лунном свете показалась мне фантастической, никогда раньше ничего подобного я не видела. Вместе с остальными я смотрела, как давильщики в коротких, выше колен, белых штанах вступили в котел и начали танцевать.

Я узнала старую песню, которую когда-то впервые спел мне Жан-Пьер, и теперь она наполнилась для меня особым значением:

Я видела, как танцующие погружаются все ниже и ниже в лиловый сок, лица их блестели, голоса звонко звучали. Музыка ускоряла темп; музыканты столпились вокруг котла. Руководил ими Арман Бастид со скрипкой; еще были аккордеон, треугольник и барабан, у кого-то из давильщиков были в руках кастаньеты; и под эти звуки они кружились и кружились в котле.

Танцующим передали коньяк, и они выразили свое одобрение тем, что песня зазвучала громче, а танец стал еще живее.

Мельком я заметила Ива и Марго; вместе с другими детьми они танцевали, страшно возбужденные, вскакивали и смеялись, изображая давление винограда.

Женевьева тоже была там, волосы ее были подняты в высокой прическе. Вид у нее был взволнованный и таинственный, и я поняла по ее беспокойным взглядам, что она ищет Жан-Пьера.

И вдруг рядом со мной оказался граф. Улыбка его выражала удовлетворение, и как ни глупо, я почувствовала себя счастливой, потому что решила, он искал меня.

— Даллас, — сказал он, и то, что он назвал меня по имени доставило мне невыразимое удовольствие. — Ну, что вы думаете об этом?

— Я никогда ничего подобного не видела.

— Я рад, что мы можем показать вам то, чего вы раньше не видели.

Он взял меня за локоть.

— Я должна поговорить с вами, — сказала я.

— И я тоже. Но не здесь. Тут слишком шумно. Он вывел меня из толпы. Воздух здесь был свежим; я смотрела на луну, ясно были видны отметины на ее поверхности, и она была похожа на лицо пьяного человека, с насмешкой смотрящее на нас сверху.

— Давно мы с вами не беседовали, — сказал он. — Я не мог решить, что сказать вам. Я хотел подумать… о нас. Я не хотел, чтобы вы подумали, что я действую опрометчиво… дерзко. Вам бы это не понравилось.

— Вы правы, — ответила я.

Мы шли к замку.

— Сначала скажите мне, что вы хотели мне сообщить, — сказал он.

— Через несколько недель я закончу работу. Мне пора будет уезжать.

— Вы не должны уезжать.

— Но у меня не будет причины оставаться.

— Нам надо найти причину… Даллас.

Я повернулась к нему. Неподходящее время для насмешек. Я должна знать правду. Даже если я выдала свои чувства, я должна узнать правду.

— Какая же может быть причина?

— Я прошу вас остаться, потому что я буду несчастлив, если вы уедете.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что я не могу позволить вам уехать. Что я хочу, чтобы вы навсегда остались здесь… чтобы здесь был ваш дом. Я люблю вас.

— Вы предлагаете мне выйти за вас замуж?

— Еще нет. Есть вещи, которые нам нужно обсудить.

— Но вы же решили больше никогда не жениться.

— Была одна женщина в этом мире, способная заставить меня изменить свое решение. Я даже не знал о том, что она существует, и как я мог предполагать, что случай пошлет мне ее?

— Вы уверены в этом? — спросила я, и радость зазвучала в моем голосе.

Он остановился и взял меня за руки, торжественно глядя мне в лицо.

— Никогда в своей жизни я не был так уверен.

— И все же вы не просите меня стать вашей женой?

— Моя дорогая, — сказал он, — мне бы не хотелось испортить вам жизнь.

— Разве можно испортить ее… если я люблю вас?

— Не говорите «если». Скажите, что любите. Будем откровенны друг с другом. Вы любите меня, Даллас?

— Я так мало знаю о любви. Я знаю, что если бы уехала отсюда, если бы больше никогда не увидела вас, я была бы несчастнее, чем когда бы то ни было в своей жизни.

Он наклонился и нежно поцеловал меня в щеку.

— Этого достаточно для начала. Но как можете вы так относиться… ко мне?

— Я не знаю.

— Вы знаете меня таким, каков я есть… Я не могу позволить вам выйти за меня замуж, пока вы не узнаете меня по-настоящему. Вы думали об этом, Даллас?

— Я старалась не думать о том, что казалось мне совершенно невозможным, но втайне я все равно мечтала об этом.

— И вы считали это невозможным?

— Я думаю, что не гожусь на роль роковой женщины.

— Боже сохрани.

— Я считала себя женщиной не слишком юной, лишенной личного обаяния, но способной постоять за себя, оставившей в прошлом все глупые романтические мечтания.

— А вы ведь совсем не знали себя.

— Если бы я никогда сюда не приехала, я стала бы такой.

— Если бы вы никогда не встретили меня… и если бы я никогда не встретил вас?.. Но мы встретились, и что же мы стали делать? Мы начали все портить… И вот что из этого вышло. Даллас, я никогда не позволю вам уехать от меня… но вы должны быть уверены…

— Я уверена.

— Не забывайте, вы стали немножко глупее… немножко романтичнее. Почему вы полюбили меня?

— Я не знаю.

— Вам не слишком нравится мой характер. До вас доходили разные слухи. Что, если я скажу вам, что многие из них — правда?

— Я не рассчитывала на то, что вы — ангел.

— Я был безжалостен… часто жесток… Я был неверен… неразборчив… самолюбив… надменен. Что, если я опять стану таким?

— К этому я готова. Я, как вы знаете, слишком самоуверенна… похожа на гувернантку, как скажет Женевьева…

— Женевьева… — пробормотал он и добавил со смехом: — Я тоже готов.

Руки его лежали на моих плечах; я ощущала его растущую страсть и всем своим существом тянулась к нему. Но он старался сдержаться; он словно оттягивал тот момент, когда сможет обнять меня и мы забудем обо всем на свете, кроме радости от того, что мы, наконец, вместе.

— Даллас, — сказал он, — Вы должны быть уверены в своих чувствах.

— Я уверена… совершенно уверена…

— Тогда вы примете меня?

— Без колебаний.

— Зная… то, что вы знаете.

— Мы начнем все сначала, — сказала я. — С прошлым покончено. Чем были вы и чем была я до нашей встречи не имеет значения. Важно то, чем мы будем вместе.

— Я не отличаюсь добродетелями.

— Кто может сказать, что такое добродетель?

— Но я исправился с тех пор, как вы приехали.

— Тогда я должна остаться и позаботиться о том, чтобы вы исправлялись и дальше.

— Любовь моя, — нежно сказал он и прижал меня к себе, но лица его я не видела.

Он отпустил меня и повернул лицом к замку.

Он возвышался перед нами, как сказочная крепость в лунном свете, и башни его, казалось, пронзали полуночный покров небес.

Я чувствовала себя принцессой из сказки. И сказала ему об этом.

— И они жили долго и счастливо.

— Вы верите в счастливый конец? — спросил он.

— Жизнь — не бесконечный восторг. Но я верю в то, что мы вместе создадим свое счастье, и если я решила, то так и будет.

— Вы решили за нас обоих. Я рад. Вы всегда получаете то, что наметили. Я думаю, что вы решили выйти за меня замуж уже давным-давно. Даллас, когда наши намерения станут известны, пойдут сплетни. Вы готовы к этому?

— Меньше всего меня волнуют сплетни.

— Но я хочу, чтобы у вас не было иллюзий.

— Думаю, что самое худшее я уже знаю. Вы привезли сюда Филиппа, потому что решили больше не жениться. Что будет с ним?

— Он уедет в свое поместье в Бургундии и забудет о том, что когда-то он должен был стать наследником после меня. В конце концов, ему, может быть, придется долго ждать, и кто знает, возможно, к этому времени он будет слишком стар.

— Но наследником станет его сын. Может быть, для него это важно.

— У Филиппа никогда не будет сына.

— А его жена? Что будет с ней? Я слышала, она была вашей любовницей. Это ведь правда?

— Когда-то была.

— И вы выдали ее замуж за Филиппа, у которого, как вы считаете, никогда не будет сына, поэтому у нее будет ваш сын?

— Я вполне способен на такой замысел. Я же сказал вам, что я подлец? Но вы нужны мне, чтобы преодолеть мои пороки. Вы никогда не должны покидать меня.

— А ребенок? — спросила я.

— Какой ребенок?

— Ее ребенок… ребенок Клод.

— О каком ребенке идет речь?

— Но она сказала мне, что у нее будет ребенок… Ваш ребенок.

— Это невозможно, — сказал он.

— Но если она ваша любовница?

— Была, я сказал, а не есть. Вы стали влиять на меня с момента нашей первой встречи. С тех пор, как она вышла замуж за Филиппа, между нами ничего не было. Вы сомневаетесь. Это значит, что вы не верите мне?

— Я верю вам, — сказала я. — И… я рада. Я понимаю, она хотела, чтобы я уехала. Но это не имеет значения. Теперь все это не имеет никакого значения.

— Возможно, вы еще не раз услышите о моих прегрешениях.

— Все они останутся в прошлом. Меня будет интересовать только настоящее и будущее.

— Как я жду этого времени, когда мои дела станут вашими.

— Мы можем сказать, что они мои с этого дня?..

— Вы восхитительны, вы очаровательны. Кто бы мог подумать, что я услышу такое из ваших уст?

— Я бы и сама такого не подумала. Вы околдовали меня.

— Дорогая моя! Но мы должны решить все раз и навсегда. Пожалуйста… пожалуйста, спрашивайте меня еще. Теперь вы должны узнать самое худшее. Что еще вы слышали обо мне?

— Я считала вас отцом ребенка Габриэль.

— Это Жак.

— Теперь я знаю. И еще я знаю, что вы были добры к мадемуазель Дюбуа. На самом деле, у вас доброе сердце…

Он обнял меня, и когда мы шли через подъемный мост, он сказал: — Вы не упомянули еще об одном. Вы не спрашиваете меня о моем супружестве.

— О чем я должна спросить?

— До вас наверняка доходили слухи.

— Да, я слышала.

— Наверное, половина округи считала, что это я убил ее. Они подумают, что вы храбрая женщина, раз выходите замуж за человека, который подозревается в убийстве собственной жены.

— Скажите мне, как она умерла.

Он молчал.

— Пожалуйста… — сказала я, — скажите мне.

— Я не могу сказать вам.

— Вы…

— Вы должны это понять, Даллас.

— Вы знаете, почему она умерла?

— Передозировка настойки опия.

— Но как, скажите мне, как?

— Вы не должны никогда задавать мне этот вопрос.

— Но я думала, что мы должны доверять друг другу… во всем.

— Поэтому я не могу рассказать вам.

— Ответ настолько ужасен?

— Ответ ужасен, — сказал он.

— Я не верю, что вы ее убили. Я не поверю этому.

— Благодарю… благодарю вас. Но не будем больше говорить об этом. Обещайте мне.

— Но я должна знать.

— Этого я и боялся. Теперь вы по-другому смотрите на меня. Вы не уверены. Поэтому я не делал вам предложения. Я не мог, пока вы не спросили меня об этом… и пока не услышали мой ответ.

— Но вы так и не ответили.

— Вы услышали все, что я мог сказать. Вы выйдете за меня замуж?

— Да… и пусть никто не говорит мне, что вы убийца. Я не верю в это. И никогда не поверю.

Он приподнял меня в своих объятиях.

— Вы пообещали. И не пожалеете об этом.

— Вы боитесь сказать мне…

Он прижал свои губы к моим, и страсть вскипела в нем. Я обмякла в его объятиях, смущенная, восторженная, словно в романтической грезе.

Когда он отпустил меня, лицо его помрачнело.

— Нам придется столкнуться с новыми слухами. Найдутся такие, кто станет шептаться за нашей спиной. Они будут предупреждать вас…

— Я этого не страшусь.

— Жизнь будет нелегкой.

— Такой жизни я и хочу.

— У вас будет падчерица.

— Которую я уже полюбила.

— Сложная девочка, и с ней может быть еще труднее.

— Я постараюсь стать для нее матерью.

— Вы уже так много для нее сделали, но…

— Вы так стараетесь убедить меня, чтобы я не выходила за вас замуж. Итак, вы хотите чтобы я ответила отказом.

— Я никогда не позволю вам сказать «нет».

— А если бы я сказала?

— Я бы отвел вас в темницу и держал бы вас там. И тогда я вспомнила о ключе и рассказала ему, как я его обнаружила.

— Я надеялась подарить вам его вместе с давно потерянными изумрудами, — сказала я.

— Если этот ключ приведет нас к ним, это будет мой свадебный подарок, — сказал он мне.

— Вы думаете, что это возможно?

— Попробуем выяснить.

— Когда?

— Сейчас же. Вдвоем. Да, мы пойдем на поиски вместе.

— И куда же?

— Думаю, в темницы. На одной из клеток есть точно такие же геральдические лилии. Вполне может быть, что там и кроется разгадка… Хотите пойти сейчас?

И тут я вспомнила вдруг о других. О Жан-Пьере, который ищет в замке изумруды… Мы должны найти их раньше него, потому что если ему удастся их украсть, это навлечет позор на всю семью.

Он повел меня к конюшням, где мы нашли фонарь; он зажег его и мы направились в темницы.

— Я, кажется, знаю, где этот замок, — говорил он мне. — Я начинаю припоминать. Много лет назад, когда я был мальчишкой, темницы обследовали и обнаружили клетку с геральдическими лилиями. На нее обратили внимание, потому что страшно было подобным образом украшать такое место. Очевидно, это было сделано с какой-то целью.

— А не проверили, не было ли там потайного хранилища?

— Скорее всего, не было никаких признаков тайника, поэтому решили, что какой-то несчастный узник умудрился сделать их — никто не знает как — и укрепить на стене своей клетки. Как он работал в темноте, оставалось загадкой.

Мы подошли к темницам, и он распахнул обитую железом дверь. Входить в это темное и мрачное место с ним было совсем не страшно: что бы ни случилось, если мы вместе, я смогу выдержать все.

Он высоко поднял фонарь и взял меня за руку.

— Клетка где-то здесь, — сказал он.

Там стоял отвратительный запах гниения и сырости; моя нога зацепилась за одно из железных колец, к которым прикреплялись цепи.

Ужасно! Но все же я не испугалась.

Вдруг он воскликнул:

— Идите сюда, смотрите!

Я подошла к нему и увидела геральдические лилии. Их было двенадцать, укрепленных с равными промежутками на высоте около шести дюймов от земли.

Он отдал мне фонарь и нагнулся, пытаясь отодвинуть первую из лилий, но она не двигалась, потому что была плотно прикреплена к стене. Он пытался отодвинуть их все по очереди. На шестой он остановился.

— Минуточку, — сказал он, — эта, кажется, поддается.

Возглас радости вырвался у него; я подняла фонарь выше и увидела, что он отодвинул цветок. Под ним находился замок.

Ключ подходил к нему и легко повернулся. — Вы видите здесь дверь? — спросил он.

— Она должна быть здесь, — ответила я. Я постучала по стене.

— За стеной пустота, — воскликнула я.

Он всем телом нажал на стену клетки, и к нашему восторгу раздался скрипящий звук и часть стены медленно сдвинулась.

— Вот и дверь, — сказала я.

Он нажал еще. Дверь вдруг открылась, и он издал победный возглас.

Я подошла к нему, фонарь в моей руке раскачивался.

Я увидела нечто, похожее на шкаф, — небольшое пространство размером два на два фута, внутри которого находилась шкатулка, похоже, из серебра.

Он поднял ее и посмотрел на меня.

— Кажется, — сказал он, — мы нашли изумруды.

— Откройте ее, — вскричала я.

Как и дверь, она поддавалась с некоторым сопротивлением; но они были там — кольца, браслеты, пояс, ожерелье и диадема — те самые, которые я восстанавливала на портрете.

Мы стояли и смотрели друг на друга; и он смотрел не на камни, а на меня.

— Итак, вы вернули сокровища замку, — сказал он.

И я поняла, что он думал не об изумрудах.

Это был самый счастливый миг в моей жизни, словно мы, после тяжелого подъема, наконец, достигли желанной вершины; но мы еще не знали, что нам предстоит сорваться в ужасную пропасть.

Скрипнула обитая железом дверь. Во мраке раздался шорох.

К нам обоим одновременно пришла мысль об опасности. Мы поняли, что не одни здесь.

Граф быстро притянул меня к себе и обнял одной рукой.

— Кто там? — крикнул он.

Из темноты выступила фигура.

— Так вы нашли их? — сказал Филипп.

Я взглянула в его лицо и ужаснулась, потому что в тусклом свете фонаря, я увидела человека, которого никогда раньше не встречала. Да, это было лицо Филиппа, но куда девались вялость и мягкая женственность его черт? Перед нами стоял отчаявшийся человек, для которого существовала лишь одна цель, для достижения которой он не остановится перед любой жестокостью.

— Ты их тоже ищешь? — спросил граф.

— Вы проникли сюда раньше меня. Значит, это были вы, мадемуазель Лоусон… Я боялся, что это будете вы. Граф взял меня за плечо. — Уходите, — начал он.

— Оставайтесь на месте, мадемуазель Лоусон, — твердым голосом приказал Филипп.

— Ты сошел с ума! — сказал граф.

— Ничуть. — Знайте — ни один из вас отсюда не выйдет.

Граф, держа меня, шагнул было вперед, но остановился, увидев поднятые руки Филиппа: в них было ружье.

— Не делай глупостей, Филипп, — произнес граф.

— На этот раз, кузен, тебе не уйти, как тогда в лесу.

— Отдай ружье.

— Я убью тебя.

Быстрым движением граф толкнул меня за свою спину. Угрюмый смешок Филиппа отозвался странным эхом.

— Ты не спасешь ее. Я убью вас обоих.

— Послушай, Филипп…

— Я слишком часто слушал тебя. Теперь твоя очередь послушать.

— Ты собираешься убить меня, потому что хочешь получить то, что принадлежит мне, не так ли?

— Ты прав. Если бы ты хотел жить, не надо было делать предложение мадемуазель Лоусон; не надо было находить эти изумруды, в конце концов. — Надо было оставить что-нибудь и мне. Благодарю вас, мадемуазель Лоусон, что вы привели меня к сокровищам, но теперь они мои. Теперь все мое.

— И ты думаешь, что тебе удастся скрыть… убийство?

— Да, я все продумал. Я собирался застать вас вместе… Я не знал, что мадемуазель Лоусон будет так любезна, что сначала найдет для меня изумруды. Поэтому все складывается как нельзя лучше. Убийство и самоубийство. О нет, не мое, кузен. Я хочу жить… жить по-своему… Не как твоя жалкая тень. Мадемуазель Лоусон взяла ружье из оружейной, убила тебя, а потом себя. Ты так хорошо мне подыграл — с твоей-то репутацией.

— Филипп, ты просто глуп.

— Хватит разговоров. Пора переходить к делу. Ты первый, кузен… все должно быть по порядку…

Я видела дуло ружья. Я пыталась закрыть графа, но он твердо держал меня за своей спиной. Я непроизвольно закрыла глаза. Раздался оглушительный выстрел. Потом… тишина. В ужасе я открыла глаза.

Два человека боролись на полу — Филипп и Жан-Пьер.

Я даже не удивилась. Я почти не обращала на них внимания. Жизнь моя не закончилась в этой темнице, но теперь я теряла все, что придавало ей смысл, потому что на полу, истекая кровью, лежал человек, которого я любила.