Властелин замка

Глава 8

Граф отделался сотрясением мозга и несколькими синяками. Застрелили только лошадь. В замке, на виноградниках и в городке долго обсуждали это происшествие. Состоялось расследование, но личность стрелявшего не установили, потому что пуля могла быть выпущена из любого из сотен ружей, имевшихся в округе. Граф почти ничего не помнил из того, что случилось. Он мог только сказать, что прогуливаясь верхом в рощице, он наклонился, чтобы проехать под ветвями деревьев — остальное начисто вылетело у него из памяти, он помнил лишь, как его клали на носилки. Предполагалось, что это движение спасло ему жизнь, потому что пуля отскочила рикошетом от дерева, пробив голову лошади. Все это произошло мгновенно; лошадь рухнула, и граф потерял сознание.

Все последующие дни я была вне себя от счастья. Это было глупо, но имело значение лишь одно: он остался жив.

Мне всегда было присуще благоразумие, и даже в те дни я спрашивала себя, что сулит мне будущее. Что же случилось со мной, что я позволила мужчине обрести такую власть над собой? Трудно было ожидать, что он испытывает ко мне подобные чувства; а даже если это так, репутация его такова, что всякой разумной женщине следовало его избегать. А не я ли гордилась своим благоразумием?

Но все же в те дни в моей жизни не было ничего, кроме безумной радости и облегчения.

Я решила зайти в кондитерскую, расположенную на базарной площади. Во время дневных прогулок я часто заходила туда выпить чашечку кофе.

Мадам Латьер, хозяйка кондитерской, радушно приветствовала меня; она всегда была рада посетителям из замка, и подав кофе, обычно находила повод постоять рядом и поболтать.

На сей раз она поспешила обсудить недавнее событие.

— Извиняюсь, мадемуазель. Я слышала, что господин граф не пострадал. Слава богу, ангел-хранитель отвел от него беду.

— Да, ему повезло.

— Какой ужас, мадемуазель. Кажется, теперь в наших лесах небезопасно. И ведь того, кто это сделал, так и не нашли.

Я покачала головой.

— Я сказала Латьеру, чтобы он не ездил через тот лес. Мне бы не хотелось, чтобы его принесли на носилках. Однако, Латьер — хороший человек, мадемуазель. У него здесь нет врагов.

Я смущенно помешивала кофе.

Она рассеянно смахнула полотенцем со стола. — Ах, этот господин граф. Он настоящий повеса. Мой дед часто рассказывал мне о тогдашнем хозяине замка. Он не пропускал ни одной девушки в округе… но всегда, когда нужно, находил им мужей, и поверьте мне, они были не в обиде. Говорят, в Гейяре многие своим обликом напоминают графское семейство. Это передается по наследству. Вот вам пример низости человеческой натуры.

— Как изменились виноградники! — сменила я тему беседы. — Мне сказали, что если постоит теплая и солнечная погода, год будет хорошим.

— Хороший будет урожай, — она засмеялась. — Господь возместит господину графу то, что произошло с ним в лесу.

— Надеюсь.

— Да, это предупреждение, разве нет, мадемуазель? Клянусь, он еще не скоро будет разъезжать в этом лесу.

— Наверное, — неловко ответила я и, допив свой кофе, собралась уходить.

— До свидания, мадемуазель, — с тоской сказала мадам Латьер. Она, видимо, рассчитывала еще посплетничать.

Я не могла удержаться и пошла навестить Габриэль прямо на следующий же день. С тех пор, как мы виделись с ней в последний раз, она изменилась; в поведении ее сквозила нервозность, но когда я похвалила ее новый очаровательный домик, она просияла.

— На такое я не смела и надеяться, — сказала она.

— А как вы себя чувствуете?

— Хорошо, я уже встречалась с мадемуазель Карре, это акушерка. Она сказала, что все в порядке, и теперь это только дело времени. Мать Жака всегда рядом, она очень добра ко мне.

— Вы хотите девочку или мальчика?

— Думаю, мальчика. Все хотят, чтобы первенец был мальчиком.

Я представила себе, как он играет в саду. Он тоже будет похож на графа?

— А Жак?

Она покраснела.

— О, он счастлив, совершенно счастлив.

— Какая удача, что… все обернулось так хорошо.

— Господин граф очень добр.

— Не все так думают. Во всяком случае, тот, кто стрелял в него, очевидно, так не считает.

Она сцепила руки. — Вы думаете, что это было преднамеренно. Надеюсь, вы не думаете…

— Он чудом остался жив. Должно быть, для вас это было ударом, когда все это случилось… так близко отсюда.

Сказав это, мне стало стыдно, потому что если для моих подозрений относительно графа и Габриэль были какие-либо основания, я могла больно задеть ее чувства; но я не хотела вникать в причины, я хотела лишь удостовериться. Разве мадам Латьер не намекала на то, что у графа были основания, чтобы помочь Габриэль выйти замуж? Наверное, многие так считали. Я должна знать, отец ее ребенка граф или нет.

Но она не обиделась на то, что я сказала, чему я несказанно обрадовалась, потому что она не поняла смысла моего высказывания — я была уверена, что если бы за ней был грех, она бы немедленно отреагировала.

— Да, это было ударом. К счастью, Жак был недалеко, он привел человека с носилками.

И все же мне было нужно продолжить расследование.

— Как вы думаете, у графа здесь есть враги?

— О, это был несчастный случай, — быстро сказала она.

— Да, — добавила я, — он не сильно пострадал.

— Я так рада, — в глазах ее стояли слезы. Были ли это слезы благодарности или какие-то более глубокие чувства?

Через несколько дней, прогуливаясь в саду, я встретила графа. Я шла по средней террасе, декоративные сады которой были разделены живыми изгородями; там я и увидела его: он сидел на каменной скамье и смотрел на небольшой заросший лилиями пруд, в котором плавали золотые рыбки.

В саду было жарко, и сначала я подумала, что он уснул. Несколько секунд я стояла и смотрела, и когда собралась уходить, он окликнул меня:

— Мадемуазель Лоусон.

— Надеюсь, я не побеспокоила вас.

— Приятнейшее беспокойство. Пожалуйста, подойдите и посидите немного.

Я подошла и села рядом с ним.

— Я вас так и не поблагодарил за вашу помощь там, в лесу.

— Боюсь, я не сделала ничего, заслуживающего благодарности.

— Вы действовали с похвальной быстротой.

— В подобных обстоятельствах любой поступил бы так же. Вы уже выздоровели?

— Совершенно. Если не считать нескольких растянутых мышц. Примерно через неделю, мне сказали, все пройдет. А пока я ковыляю с тросточкой.

Я посмотрела на его руку с нефритовой печаткой на мизинце, лежавшую на костяной рукоятке трости. Обручального кольца, как это было принято у мужчин во Франции, он не носил. Было ли это пренебрежением условностями или чем-то более значительным?

Он взглянул на меня:

— Вы выглядите… такой довольной, мадемуазель Лоусон.

Я испугалась. Интересно, насколько я выдала свои чувства.

Ну, теперь-то я никоим образом не покажу, что мне есть что скрывать.

— Чудесный вид, — быстро промолвила я. — Теплое солнце… цветы, фонтан… все очень красиво. Кто не был бы доволен в таком саду? А что это за статуя посреди пруда?

— Персей, спасающий Андромеду. Интересная скульптура. Вам стоит рассмотреть ее поближе. Работа скульптора, которого один из моих предков привез в замок около двухсот лет назад. Я думаю, вам она особенно понравится.

— Почему?

— Вы мне представляетесь женщиной-Персеем, спасающей искусство от дракона разрушения, старения, вандализма и так далее.

— Какая поэтическая аллегория. Вы удивляете меня.

— Я не такой невежественный человек, каким вы меня себе представляете. Когда вы мне дадите еще несколько уроков в галерее, я стану еще умнее. Вот посмотрите.

— Я уверена, вам не захочется приобретать знания, которые вам не пригодятся.

— Я всегда думал, что любое знание может пригодиться.

— Некоторые знания пригодятся больше, некоторые меньше — все познать невозможно; и забивая себе голову тем, что не имеет практического значения, мы впустую тратим время…

Он пожал плечами и улыбнулся. А я продолжала:

— И полезно было бы узнать, кто виновен в несчастном случае в лесу.

— Вы так думаете?

— Конечно. Что, если это повторится?

— Ну, в таком случае исход может быть более трагичным… или счастливым, конечно. В зависимости от того, как вы на это посмотрите.

— Странная у вас точка зрения. Кажется, вас совершенно не беспокоит, что тот, кто на вас покушался, до сих пор не найден.

— Дорогая мадемуазель Лоусон, было проведено тщательное расследование. Опознать пулю не так легко, как вы предполагаете. Почти в каждом доме есть ружье — в окрестностях полным-полно зайцев, они наносят заметный ущерб посевам. К тому же, это ценная дичь, и местные жители не прочь поохотиться на них.

— Ну тогда, если кто-то охотился на зайца, почему он не пришел и не признался, что это был несчастный случай?

— Что?! И это после того, как он застрелил мою лошадь?

— Итак, кто-то охотился в лесу, пуля попала в дерево, а потом убила лошадь. Разве тот человек с ружьем не знал о том, что вы прогуливаетесь в роще?

— Предположим, он… или она… не знал.

— Значит, вы придерживаетесь версии, что все это произошло непреднамеренно?

— Почему бы и нет? Это ведь разумная версия.

— Это удобная версия, но я никогда не думала, что вы из тех, кто принимает версию только потому, что она удобна.

— Возможно, когда вы узнаете меня получше, вы измените свое мнение, — он улыбался, глядя на меня. — Здесь действительно очень приятно. Надеюсь, у вас не было других планов. Если нет, может быть, вы останетесь, и мы немного поговорим.

Потом я провожу вас к пруду и вы поближе рассмотрите Персея. Это действительно маленький шедевр. На его лице выражение необыкновенной решимости. Конечно, он решил победить чудовище. А теперь расскажите мне о картинах. Как ваши успехи? Вы такая труженица. Пройдет совсем немного времени, вы закончите работу в галерее, и наши картины будут выглядеть так, как они выглядели, когда только вышли из-под кисти художника. Это великолепно, мадемуазель Лоусон.

Я рассказывала о полотнах в галерее, а потом мы любовались скульптурами. В замок вы вернулись вместе.

По террасам поднимались медленно; когда мы входили в замок, мне показалось, что в окне классной комнаты промелькнула чья-то тень. Кто же наблюдал за нами — Нуну или Женевьева?

Внезапно интерес к происшествию с графом исчез, потому что виноградникам угрожала опасность. Лоза сейчас росла быстро, и урожай обещал быть отменным, но возникла угроза распространения филлоксеры.

Эта новость пронеслась по городку и достигла стен замка.

Я пошла к мадам Бастид узнать, что происходит; она была встревожена так же, как тогда, когда с Габриэль случилась неприятность.

Мы пили кофе, и она мне рассказывала, что может натворить эта филлоксера. Если ее не остановить, она поразит виноградники, уничтожив урожай не только этого года, но и на многие годы вперед.

Жан-Пьер и его отец работали полночи. Нужно было опрыскать лозу раствором мышьяка; сложность состояла в том, что избыток раствора повредил бы растениям, а недостаточное количество не могло уничтожить вредителя.

— Такова жизнь, — произнесла мадам Бастид с философским видом, продолжая рассказывать мне о том, какой переполох был, когда виноградная вошь погубила виноградники во всей округе.

— Только через несколько лет мы смогли восстановить лозу, — заявила она. — И каждый год такие беспокойства… Если не филлоксера, то листовая блоха или корневой червь. Ах, Даллас, кому захочется быть виноградарем?

— Но когда урожай благополучно собран, какое, должно быть, царит веселье…

— Вы правы, — при этой мысли глаза ее засияли. — Вы бы посмотрели тогда на нас. В такое время мы безудержно радуемся, буквально сходим с ума от счастья.

— А если бы не было этой постоянной угрозы, вы бы не чувствовали себя такими счастливыми.

— Это правда. В Гейяре нет времени лучше, чем время сбора урожая… И чтобы радоваться, мы должны сначала страдать.

Я спросила, как дела у Габриэли.

— Она совершенно счастлива. Подумать только, это Жак.

— Вы не ожидали?

— И сама не знаю. Они вместе росли, всегда были добрыми друзьями. Трудно заметить, как все меняется. Девочка вдруг становится женщиной, мальчик — мужчиной; природу не обманешь. Да, я не ожидала, что это будет Жак, хотя мне следовало знать, что она влюблена. В последнее время она была так рассеянна. Вот такие дела. Сейчас, к счастью, все устроилось. Жак справится с Сен-Вальеном. Теперь ему, конечно, придется трудно, как и нам здесь, потому что эпидемия распространяется быстро. Если она поразит Сен-Вальен, это будет очень плохо, ведь Жак только приступил к своим обязанностям.

— Как хорошо, что граф предложил Жаку Сен-Вальен, — сказала я. — Как раз вовремя.

— Иногда господь бывает к нам милостив.

В задумчивости я брела обратно в замок. Конечно, уверяла я себя, Габриэль поговорила с графом о своих трудностях, и граф дал Жаку Сен-Вальен потому, что она ждала ребенка, а он не мог содержать жену и мать. Дюраны в любом случае слишком стары, чтобы управляться с виноградником. Совершенно естественно, что все так получилось.

Я действительно изменилась. Я уже научилась верить в то, что хотела.

Нуну, несмотря на всю ее внешнюю простоту, была проницательной женщиной. Я думаю, она догадалась о моей растущей нежности к графу. Она питала, как мне казалось, некоторую привязанность ко мне, потому что я имела хорошее, по ее мнению, влияние на Женевьеву. Она была сама преданность, и ее интересовало в жизни лишь то, что имело отношение к ее воспитаннице. Такой же она, видимо, была и тогда, когда была жива Франсуаза.

Она была рада, когда я заглядывала в ее комнату, и это случалось довольно часто; там меня всегда ждала чашка кофе, мы садились и разговаривали — почти всегда о Женевьеве и Франсуазе.

В то время, когда вся округа была обеспокоена лишь филлоксерой, единственной заботой Нуну были капризы Женевьевы; казалось, ее комната — единственное место, где не обсуждаются проблемы виноградарей.

— Боюсь, ей не нравится жена господина Филиппа, — сказала Нуну, пристально глядя на меня исподлобья. — Ей всегда не нравились женщины в доме с тех пор…

Мне не хотелось встречаться с ней взглядом; я не хотела, чтобы Нуну рассказала мне то, что я уже знала о графе и Клод.

— Со смерти ее матери прошло много времени. Она уже должна перерасти это, — быстро произнесла я.

— Если бы у нее был брат, все было бы по-другому. Но теперь граф привез сюда господина Филиппа и женил его на этой женщине… — Я поняла, что она видела, как мы разговаривали с графом в саду, и предупреждала меня.

— Надеюсь, Филипп хотел жениться, — заметила я. — Иначе зачем бы ему это делать? Вы говорите, словно…

— Я говорю о том, что знаю. Граф никогда не женится. Он не любит женщин.

— Я слышала, что он весьма увлекается ими.

— Увлекается! О нет, мисс, — произнесла она с горечью. — Он никогда никого не любил. Мужчина может развлекаться с теми, кого презирает, и натура его такова, что чем больше он презирает, тем большее удовольствие получает, если вы понимаете, о чем я говорю. Однако, вы сейчас думаете, что это не наше дело, и вы правы. Но я думаю, что вы скоро от нас уедете и забудете все.

— Я не заглядывала так далеко.

— Конечно, не заглядывали, — рассеянно улыбнулась она. — Замок — это маленькое королевство. Не могу себе представить, чтобы я жила где-то еще… хотя я приехала сюда вместе с Франсуазой.

— Здесь совсем не так, как в Каррфуре.

— Да, здесь все по-иному.

Я вспомнила угрюмый особняк, который был домом Франсуазы. — Наверное, Франсуаза была очень счастлива, когда приехала сюда.

— Франсуаза никогда не была здесь счастлива. Понимаете, он никогда не любил ее, — она серьезно смотрела на меня. — В нем нет любви ни к кому… он лишь использует людей. Он использует всех — своих рабочих, которые делают вино, и нас, кто живет в замке.

Я возмущенно сказала:

— Что тут особенного? Не будет же хозяин работать на винограднике сам. У него есть слуги…

— Вы не поняли меня, мисс. Да и как вам понять? Я говорю, что он не любил мою Франсуазу. Это был брак по расчету. В их кругу все браки таковы, но это к лучшему. Некоторые браки лучше оттого, что они по расчету, но этот не таков. Франсуаза попала сюда потому, что его семья сочла ее подходящей женой. Она была нужна здесь для того, чтобы продолжить род. Как только она это сделала, она стала ему не нужна. Но она… она была молода и чувствительна… она этого не понимала. Поэтому она умерла. Граф странный человек, мисс. Прошу вас, учтите это.

— Он… необычный.

Она печально взглянула на меня и проговорила:

— Если бы я могла показать вам, какой она была до того… и после. Если бы вы знали ее!

— Мне бы тоже этого хотелось.

— Вы знакомы с ее дневниками.

— Да, по ним я могу судить о Франсуазе.

— Она всегда их вела, и когда ей было плохо, она находила в них утешение. Иногда она читала мне из них вслух. «Ты помнишь это, Нуну?» — говорила она; и мы вместе с ней смеялись. В Каррфуре она была невинной юной девушкой. Но когда она вышла замуж за графа, ей пришлось узнать так много и в такой короткий срок. Пришлось учиться быть хозяйкой замка… но это далеко не все.

— Что она испытывала, когда приехала сюда? — мой взгляд скользнул к шкафу, в котором Нуну хранила свои сокровища — шкатулку с вышивками, которые Франсуаза дарила ей на дни рождения, дневники-откровения жизни Франсуазы. Мне хотелось прочесть в них о сватовстве графа, узнать, какой была Франсуаза, — не юная девушка, живущая замкнутой жизнью в Каррфуре вместе с суровым отцом и преданной Нуну, — но жена мужчины, который начинал занимать такое большое место в моей жизни.

— Когда она была счастлива, она не бралась за дневники, — сказала Нуну. — А когда она только приехала сюда, было столько волнений… так много пришлось делать. Даже я не часто видела ее.

— Значит, она была счастлива сначала.

— Она была еще дитя. Она верила в жизнь… в людей. Ей говорили, что ей повезло, и она этому верила. Ей говорили, что она будет счастлива…

— А когда она почувствовала себя несчастной?

— Скоро она начала понимать, что жизнь не такова, какой она себе ее воображала. А потом она ждала ребенка, и это заняло все ее воображение. Наступило разочарование, потому что все надеялись, что она родит сына.

— Она доверяла вам, Нуну?

— До замужества она рассказывала мне все.

— А после?

Нуну покачала головой:

— Только когда я прочла это… — она кивнула в сторону шкафа, — я все поняла. Она была не таким уж неразумным ребенком. Она многое понимала… и очень страдала.

— Вы хотите сказать, что он был суров с ней?

Губы Нуну сжались:

— Ей нужна была любовь.

— А она любила его?

— Она боялась его.

Я поразилась той горячности, с которой она произнесла эти слова.

— Почему? — спросила я. Губы ее задрожали, и она отвернулась. По выражению ее лица я поняла, что мысленно она вся обращена в прошлое.

Потом вдруг настроение ее изменилось, и она медленно сказала:

— Она была очарована им… сначала. Граф умеет очаровывать женщин.

Казалось, она приняла какое-то решение; она вдруг резко поднялась, подошла к шкафу и, сняв ключ со связки на поясе, открыла его.

Я увидела аккуратно сложенные тетради дневников. Она выбрала одну из них.

— Прочтите вот это, — сказала она. — Возьмите с собой и прочтите. Но чтобы больше никто не видел… а потом вернете тетрадь мне.

Мне следовало бы отказаться; я чувствовала, что заглядываю не только в ее личную жизнь, но и в его. Но это было выше моих сил; мне нужно было все знать.

Нуну беспокоилась за меня. Она считала, что граф испытывает ко мне определенный интерес. Она намекала, что мужчина, который привез в дом любовницу и выдал ее замуж за своего кузена, был к тому же и убийцей и, если я позволю себе связаться с таким человеком, мне тоже может грозить опасность. Это было предупреждение.

Я принесла тетрадь в свою комнату. Мне не терпелось прочесть ее, но дойдя до последней страницы, я была разочарована — я ожидала драматических откровений.

Записи были во многом похожи на те, что я читала раньше. У нее был маленький участочек в саду, где она выращивала цветы. Ей доставляло большое удовольствие возиться с ними.

«Я хочу, чтобы Женевьева любила их так же, как я».

«Мои первые розы. Я срезала их и поставила в вазу в своей спальне. Нуну говорит, что нельзя ставить цветы на ночь в спальне потому, что они забирают весь воздух. Я сказала ей, что это чепуха, но, чтобы доставить ей удовольствие, позволила унести их».

Читая эти страницы, я тщетно искала в них упоминания его имени, и нашла его почти в самом конце дневника.

«Лотер сегодня вернулся из Парижа. Иногда я думаю, что он презирает меня. Я знаю, что я не такая умная, как те люди, с которыми он встречается в Париже. Мне действительно надо постараться что-то узнать о том, чем он интересуется: о политике, истории, литературе и живописи. Если бы только они не казались мне такими скучными».

«Сегодня мы все катались верхом — Лотер, Женевьева и я. Он наблюдал за Женевьевой. Я была в ужасе от того, что лошадь могла ее сбросить. Она так нервничала».

«Лотер уехал. Я не знаю точно, но думаю, что в Париж. Он ничего не сказал мне».

Продолжалось описание повседневной жизни. Особых событий в ней не было, но казалось, она удовлетворена этим. Ее привело в восторг празднество, которое было устроено в замке. На нем были все работники с виноградников, слуги и жители городка.

«Я сделала десять саше, — атласных и шелковых. И их все раскупили. Нуну сказала, что можно было продать в два раза больше, если бы у меня было время сделать их. Женевьева была вместе со мной за прилавком. У нас все прекрасно получилось».

«Мы с Женевьевой пригласили сегодня в замок маленьких детей. Мы учим их катехизису. Я хочу, чтобы Женевьева поняла, в чем ее обязанность как дочери хозяина замка. Мы говорили потом об этом, и вокруг все было так спокойно. Я люблю вечера, когда начинает темнеть, приходит Нуну, зашторивает окна и зажигает лампу. Я напомнила ей, как мне всегда нравилось в Каррфуре то время дня, когда она приходила и закрывала ставни… как раз перед тем, как стемнеет, так что мы никогда и не видели темноты. Я сказала ей об этом, а она ответила: «Твоя голова полна фантазий, голубушка». Она не называла меня голубушкой с тех пор, как я вышла замуж.

«Сегодня я ездила в Каррфур. Папа был рад видеть меня. Он говорит, что Лотер должен построить церковь для бедных, и что я должна убедить его сделать это».

«Я говорила с Лотером о церкви. Он спросил меня, зачем нужна еще одна церковь, когда в городе она уже есть. Я сказала ему, что папа думает, что если рядом с виноградниками будет церковь, люди смогут ходить туда и молиться в любое время дня. Это послужит спасению их душ. А Лотер сказал, что во время рабочего дня они должны беспокоиться о спасении винограда. Я не знаю, что скажет папа, когда я встречусь с ним опять. Его неприязнь к Лотеру будет еще больше».

«Папа говорит, что Лотер должен уволить Жана Лапена, потому что он не верит в бога. Он говорит, что, давая ему работу, Лотер поощряет его грехи, а Лапена нужно выгнать со всем его семейством. Когда я передала это Лотеру, он засмеялся и сказал, что сам будет решать, кто должен у него работать, и что вероисповедание Лапена его ничуть не беспокоит, и еще меньше это касается моего отца. Иногда я думаю, что Лотер настолько не любит папу, что жалеет о своей женитьбе на мне. И я знаю, что папа жалеет о том, что я вышла замуж за Лотера».

«Сегодня я ездила в Каррфур. Папа повел меня в свою комнату и заставил меня преклонить колени и молиться вместе с ним. Я часто вижу эту комнату во сне. Она похожа на тюрьму. Стоять на коленях на каменных плитах так холодно, что мои ноги еще долго потом сводило судорогой. И как он только может спать на таком жестком тюфяке, набитом соломой. Единственное светлое пятно там — распятие на стене; в комнате нет ничего больше, кроме тюфяка и скамеечки для молитвы. После того, как мы помолились, папа беседовал со мной. Я почувствовала себя такой испорченной… грешной».

«Лотер сегодня вернулся, и я боюсь. Я почувствовала, что могу закричать, если он подойдет ко мне близко. Он спросил: «Что с тобой?» А я не могла сказать ему, как я его боюсь. Он ушел из комнаты. Наверное, он очень рассердился. Я думаю, Лотер начинает ненавидеть меня. Я так не похожа на тех женщин, которые ему нравятся… на женщин, с которыми он проводит время в Париже. Я представляю их себе в прозрачных платьях, смеющихся и пьющих вино… это распутные женщины… веселые и любвеобильные. Это ужасно».

«Прошлой ночью я испугалась. Мне показалось, что он входит в мою комнату. Я слышала его шаги за дверью. Он остановился за дверью и ждал. От ужаса я чуть не закричала… но потом он ушел».

Я дочитала до последней записи в дневнике.

Что это значило? Почему Франсуаза так боялась своего мужа? И почему Нуну показала мне эту тетрадь? Если она хотела, чтобы я знала историю жизни Франсуазы, почему она не дала мне все дневники? Там были ведь и другие тетради. Могло ли быть так, что Нуну, прочтя дневники, открывавшие тайны жизни ее воспитанницы, знала тайну и ее смерти? И не по этой ли причине она намекала, что я должна покинуть замок?

На следующий день я отнесла дневник Нуну.

— Почему вы дали мне именно эту тетрадь? — спросила я.

— Вы сказали, что хотели больше знать о жизни Франсуазы.

— Я чувствую, что теперь знаю ее еще меньше. У вас есть другие тетради? Она продолжала писать до самой своей смерти?

— После этого дневника она писала не так много. Я говорила ей тогда: «Франсуаза, дорогая, почему ты не ведешь дневник?» А она мне отвечала: «Теперь нечего писать, Нуну.» А когда я сказала ей: «Чепуха!», она отругала меня и сказала, что я сую нос не в свои дела. Она впервые сказала такое. Я знала, что она боялась писать то, что чувствовала.

— Но почему?

— Разве не у всех нас есть мысли, которыми мы не хотим делиться ни с кем?

— Вы хотите сказать, что она не желала, чтобы ее муж знал, что она боится его? — она молчала, а я продолжила: — Откуда этот страх? Вы знаете, Нуну?

Она так плотно сжала губы, словно ничего на свете не могло заставить ее говорить.

Но я знала, что в этом была какая-то мрачная тайна; и была уверена, что если бы она не считала мое присутствие полезным для Женевьевы, она бы посоветовала мне покинуть замок, потому что боялась за меня. Но вне всякого сомнения, она охотно пожертвовала бы мной ради Женевьевы.

Она знала что-то о графе и пыталась предупредить меня. Может быть, она знала, что он убил свою жену?

Стремление узнать правду становилось навязчивой идеей. Но это было больше, чем желание просто узнать; я отчаянно желала доказать его невиновность.

Во время верховой прогулки Женевьева, довольно медленно выговаривая английские слова, рассказал мне, что получила весточку от Занозы.

— Кажется, она стала такой важной персоной, мисс. Я покажу вам ее письмо.

— Я так рада, что все удачно сложилось.

— Да, она компаньонка мадам де ля Кондер, а мадам де ля Кондер — очень благодарный человек. Они живут в хорошем особняке, не таком древнем, как наш, но гораздо более приличном. Мадам деля Кондер устраивает карточные вечера, и старушка Заноза частенько участвует в них, чтобы составить партию. Это дает ей возможность вращаться в обществе, к которому она по праву должна принадлежать.

— Ну, все хорошо, что хорошо кончается.

— И еще, мисс. Вы будете рады узнать, что у мадам де ля Кондер есть племянник — очаровательный мужчина; он всегда очень любезен с Занозой. Я покажу вам ее письмо. Она в весьма игривых выражениях пишет о нем. Кажется, она питает надежды в скором будущем стать мадам Племянник.

— Ну, я очень рада за нее. Я время от времени вспоминала о ней. Ее так внезапно уволили, и все из-за вашего непослушания.

— Кстати, она упоминает папу. Говорит, как она благодарна ему за то, что он нашел для нее такое подходящее место.

— Он… нашел его?

— Конечно. Это он устроил для нее переезд к мадам де ля Кондер. Он же не мог просто вышвырнуть ее. А вы считаете, что мог?

— Нет, — твердо сказала я, — Конечно же, он не мог вышвырнуть ее.

Это утро было очень счастливым.

В течение последующих недель в округе произошли приятные изменения. Филлоксеру победили, и на виноградниках и в городках, чье благополучие зависело от них, царило радостное оживление.

Хозяевам замка пришло приглашение от далеких родственников на свадьбу. Граф сказал, что из-за ранения он не сможет поехать — он все еще ходил с тростью, и что Филипп и его жена будут представлять там их семейство.

Я знала, что Клод была возмущена — мысль о необходимости уехать, оставив графа в замке, была ей ненавистна. Я находилась в одном из маленьких садиков, огороженных стеной, когда она проходила мимо в сопровождении графа. Мы не видели друг друга, но я слышала их голоса — ее голос звучал довольно отчетливо, потому что он был высоким, и, когда она сердилась — очень громким.

— Они будут ждать тебя!

— Они поймут. Вы с Филиппом объясните все про несчастный случай.

— Несчастный случай! Несколько синяков! — он ответил ей что-то, чего я не могла расслышать, а она продолжала:

— Лотер… ну пожалуйста!

— Моя дорогая, я останусь здесь.

— Ты меня не слушаешь. Кажется, ты…

Голос его стал тихим, почти ласковым, и вскоре они отошли так далеко, что разговор стал уже не слышен. Несомненно, отношения между ними продолжались, подумала я с грустью.

Однако, в Париж все же поехали Клод с Филиппом, и я, отбросив в сторону все свои сомнения и страхи, предвкушала удовольствие от отсутствия в доме Клод.

Дни стояли длинные и солнечные. Каждое утро я просыпалась с ощущением ожидания. Никогда еще в своей жизни я не была так счастлива, но при этом я знала, что счастье мое изменчиво, как апрельский день. В любой момент я могла сделать какое-нибудь неприятное открытие; в конце концов, меня могли просто уволить. В мгновение ока небосвод над моей головой могло затянуть тучами, полностью закрыв от меня солнце. Тем более следовало наслаждаться жизнью, пока была возможность.

Как только уехали Филипп и Клод, граф стал заходить в галерею чаще. Иногда мне казалось, что он бежал от чего-то, что страстно желал открыть для себя. Бывали мгновения, когда мне удавалось за насмешками разглядеть другого человека. Я даже тешила себя надеждой, что наши с ним разговоры доставляют ему такое же удовольствие, как и мне.

Когда он уходил, я вновь обретала благоразумие, смеясь над собою и вопрошая, как далеко я могла зайти в своих заблуждениях.

Всему этому существовало простое объяснение: ему больше не с кем было приятно провести время в замке, поэтому он находил меня и мое серьезное отношение к работе занимательными. Я должна об этом помнить.

Но живописью он действительно интересовался и много о ней знал. Я вспоминала трогательную запись в дневнике Франсуазы. Она писала, что должна узнать что-нибудь о том, что интересовало его. Бедная испуганная Франсуаза! Почему она так боялась?

Временами лицо его омрачалось, принимая циничное выражение — представляю, как это могло пугать кроткую, не слишком умную женщину. Возможно, в этом действительно был оттенок садизма, словно колкости и неловкость, которую они доставляли окружающим, приносили ему удовольствие. Но для меня эта его черта была сродни плесени, которую жизнь наложила на истинную его натуру, — так картина может пострадать от небрежного к ней отношения. Я была уверена, что картину можно восстановить до ее первозданной красоты, и человеческий характер тоже. Но картину нужно понимать, обращаться с ней уверенно и одновременно осторожно, нужно уметь писать самому, прежде чем браться за реставрацию. И насколько более осторожным нужно быть, прежде чем пытаться восстановить человеческую натуру!

С моей стороны это было самонадеянным. Сущая гувернантка, сказала бы Женевьева. Или я и вправду думала, что если я могу вернуть былой блеск картине, то могу изменить и человека?

Но желание узнать его поближе захватило меня, мне хотелось заглянуть за его маску циника, увидеть, как исчезнет привычное для него выражение горького разочарования. Но прежде, чем пытаться сделать это… я должна была узнать его.

Какие чувства он испытывал к женщине, на которой был женат? Он разбил ее жизнь. А может быть, это она разбила его жизнь? Как можно узнать это, когда прошлое уже ушло в небытие?

Дни, когда я не видела его, были для меня пустыми; а эти встречи, которые казались мне столь короткими — после них оставалось состояние приподнятости и восторга, которых я никогда раньше в жизни не знала.

Мы говорили о живописи, о замке, об истории этих мест и славных для замка временах правления Людовика XIV и Людовика XV.

Потом все изменилось. Ничто не возвращается, мадемуазель Лоусон. Некоторые предвидели это задолго. Как говорил Людовик XV, после нас хоть потоп. И потоп произошел: наследник его взошел на гильотину, прихватив с собой многих. Мой прапрадед был в их числе. Нам повезло, что мы не потеряли свои поместья. Будь мы ближе к Парижу, так бы и случилось. Но вы читали о чуде святой Женевьевы и о том, как она уберегла нас от катастрофы, — тон его стал более легким. — Вы, наверное, думаете, что нас не следовало спасать.

— Ничего подобного я не думала. На самом деле бывает жаль, что семействам владельцев поместий приходится оставлять их. Чрезвычайно интересно проследить историю семьи на протяжении веков.

— А все же, Революция принесла некоторую пользу. Если бы не штурмовали замок и не повредили картины, нам бы не потребовались ваши услуги.

Я пожала плечами.

— Если бы картины не были повреждены, их, конечно, не нужно было бы реставрировать. Но их нужно было бы очищать…

— Но вы могли бы и не приехать сюда, мисс Лоусон. Только подумайте об этом.

— Я уверена, что Революция все же большая катастрофа, чем возможность того, что нам не довелось бы встретиться.

Он рассмеялся и вдруг стал совсем другим. Из-за маски выглянул веселый, беззаботный человек. Это было великолепно.

Пока не было Филиппа и Клод, каждый вечер я ужинала! вместе с графом и с Женевьевой. Мы вели оживленные беседы, и Женевьева наблюдала за нами с некоторым! удивлением, однако наши попытки втянуть ее в разговор! успеха не имели. Она, как и ее мать, очевидно, панически боялась его.

Но однажды вечером, когда мы спустились к ужину, графа за столом не оказалось. Он не оставил никакой записки; после двадцатиминутного ожидания на стол накрыли, и мы поужинали в одиночестве.

Меня охватило беспокойство. Мне представлялось, как он лежит раненый — или убитый — в лесу. Если кто-то покушался на его жизнь и промахнулся, вовсе не исключено, что будет предпринята еще одна попытка.

Я пыталась есть, пыталась скрыть свою тревогу, которую Женевьева не разделяла, и была рада уйти в свою) комнату, чтобы побыть одной.

Я ходила из угла в угол, сидела у окна, но успокоиться не удавалось. Повинуясь безумному порыву, я уже собралась было идти в конюшню, взять лошадь и ехать на поиски. Но как я могла искать ночью, и какое право я имела вмешиваться в его дела?

Конечно, напомнила я себе, граф еще не совсем здоров. Он поправлялся после несчастного случая, и пока был вынужден оставаться в стенах замка. Он находил во мне замену своим друзьям, — отсюда и его стремление к моему обществу, и эти изысканные беседы.

Почему я не видела этого раньше?

Уснула я лишь с рассветом, и когда горничная принесла завтрак в мою комнату, я взглянула на нее с тайным волнением, пытаясь понять, не слышала ли она ужасную новость. Но она была, как обычно, полна спокойствия.

В галерею я спустилась усталая и напряженная, и совсем не в настроении работать; но себе я сказала, что если бы что-то случилось, я бы уже об этом знала.

Через некоторое время он пришел в галерею. Увидев его, я вздрогнула, и он странно посмотрел на меня.

— О… значит, с вами все в порядке? — вырвалось у меня.

Лицо его было непроницаемым, но он пристально смотрел на меня.

— Извините, я вчера не пришел к ужину, — сказал граф.

— О… да. А… что, собственно?..

Что со мной? Я запиналась, как глупая девчонка, достойная презрения.

Граф не сводил с меня глаз, и я была уверена, что он заметил следы бессонной ночи. Какая я дура! Я ждала, что он будет сообщать мне, когда намеревается съездить к друзьям? Конечно, он был привязан к замку только из-за несчастного случая.

— Вероятно, — сказал он, — вы беспокоились за мою безопасность.

Знал ли он о моих чувствах так же — или, может быть, лучше — чем я сама знала о них?

— Признайтесь, вы представляли, что я ранен в сердце… нет, в голову, потому что, я уверен, втайне вы считаете, мадемуазель Лоусон, что вместо сердца у меня камень. В некотором роде, преимущество. Пуля камень не пробьет.

Отрицать свою тревогу не было смысла, и это подразумевалось в моем ответе:

— Если в вас однажды стреляли, вполне вероятно, что это может произойти еще раз.

— Не слишком ли много совпадений? Человек, стрелявший в зайца, попадает в мою лошадь. Такие вещи случаются только раз в жизни. А вы предполагаете, что такое может случиться во второй раз за несколько недель.

— Версия с зайцем может быть и ложной.

Он уселся на диванчик под портретом своей прародительницы в изумрудах и смотрел на меня — я сидела на табурете.

— Вам там удобно, мадемуазель Лоусон?

— Вполне, благодарю вас.

Я почувствовала, как жизнь возвращается ко мне, мир опять был полон радостных красок. Только одна мысль мучила меня теперь: не выдала ли я свои чувства?

— Мы говорили о картинах, старинных замках, знатных семействах, революциях, но не говорили о себе, — сказал он, и в голосе его звучала нежность.

— Я уверена, что эти предметы заслуживают большего внимания, чем моя жизнь.

— Вы действительно так думаете?

Я пожала плечами — этой привычке я научилась от окружающих. Хорошая замена ответу на трудный вопрос.

— Я знаю только, что ваш отец умер, и вы заняли его место.

— К этому мало что можно добавить. Моя жизнь ничем не отличается от жизни других людей моего происхождения.

— Вы не были замужем. Интересно, почему?

— Я могла бы ответить, как английская молочница: «Меня никто не приглашал».

— Это странно. Я уверен, что какому-нибудь счастливчику вы станете отличной женой. Только представьте себе, сколько от вас пользы. Его картины всегда были бы в отличном состоянии.

— А что, если бы у него не было картин?

— Я уверен, что вы бы быстро восполнили этот пробел.

Мне не нравился такой легкомысленный поворот разговора. Я считала, что он насмехается надо мною, и, учитывая мои чувства к нему, замужество было для меня больной темой.

— Удивительно, что вы ратуете за брак.

Сказав это, я тут же об этом пожалела. Я покраснела, и, запинаясь, произнесла:

— Извините…

Он улыбался, но уже без насмешки.

— А мне вовсе не странно, что вас это удивляет. Скажите, что означает Д.? Мисс Д. Лоусон. Мне бы хотелось знать. Такое необычное имя.

Я объяснила, что отец мой был Даниэлем, а мать Алисой.

— Даллас, — повторил он мое имя, — вы улыбаетесь?

— Вы это так произносите… с ударением на последнем слоге. Должно быть на первом.

Он, улыбаясь мне, повторил еще раз. «Даллас. Даллас. У меня было чувство, что ему нравится произносить его.

— У вас тоже необычное имя.

— Это наше фамильное имя… с времен первого короля франков. Видите ли, нам приходится соблюдать королевские традиции. У нас бывали Людовики, Карлы, Анри. Но обязательно должны быть Лотеры. А теперь позвольте сказать вам, что вы тоже неправильно произносите мое имя.

Я произнесла, он рассмеялся и заставил меня повторить его еще раз.

— Очень хорошо, Даллас, — сказал он. — Но вы всегда все делаете хорошо.

Я рассказала ему о своих родителях, о том, как помогала отцу в работе. Вероятно, из моего рассказа стало ясно, что они вмешивались в мою жизнь и удерживали меня от замужества. Он отметил это.

— Возможно, это к лучшему, — сказал он. — Часто те, кто не был женат, сожалеют об этом упущении; но те, кто вкусил радостей брака, часто сожалеют об этом еще горше. Им бы хотелось повернуть время вспять и не совершать того, что совершили. Но такова жизнь, разве вы не согласны?

— Вы, вероятно, правы.

— Вот, например, я. В двадцать лет я женился на женщине, которую выбрали для меня. Вы знаете, так принято в наших семьях. Как ни странно, такие браки часто бывают счастливыми.

— А ваш? — почти шепотом спросила я.

Он не ответил, и я быстро проговорила:

— Извините. Я становлюсь дерзкой.

— Нет. Вы должны знать.

Я удивилась, и сердце мое забилось сильнее. — Нет, этот брак не был счастливым. Я думаю, что не способен быть хорошим мужем.

— Я уверена, любой человек способен… если захочет.

— Мадемуазель Лоусон, как может человек эгоистичный, нетерпимый, вспыльчивый, к тому же неразборчивый в знакомствах быть хорошим мужем?

— Просто перестав быть эгоистичным, нетерпимым и так далее.

— И вы считаете, что можно вот так просто избавиться от этих неприятных качеств?

— Во всяком случае, нужно постараться подавить их.

Он вдруг засмеялся, и я поняла, что вела себя весьма глупо.

— Я забавляю вас? — холодно спросила я. — Вы спрашивали о моем мнении, и я вам его высказала.

— Вы, конечно, совершенно правы. Я вполне могу представить, как вы подавляете такие неприятные качества, если бы только фантазия моя разыгралась столь бурно, чтобы вообразить, что у вас они есть. Вы, несомненно, знаете, как трагически закончился мой брак.

Я кивнула.

— Мой опыт семейной жизни убедил меня в том, что я должен навсегда отказаться от нее.

— Возможно, для вас это мудрое решение.

— Я был уверен, что вы его одобрите.

Я поняла, о чем он говорил. Значит, он догадался, что мои чувства к нему стали слишком глубокими, и это было предупреждением.

Я почувствована себя задетой, оскорбленной и быстро произнесла:

— Меня весьма заинтересовали некоторые стены в замке. Мне пришло в голову, что там под слоем извести могут скрываться фрески.

— Неужели? — сказал он. Мне показалось, что он не слышал моих слов.

— Я помню, как мой отец сделал замечательное открытие в одном из старинных домов в Нортумберленде. Это была чудесная картина, скрытая в течение веков от человеческих глаз. Я уверена, что здесь возможны подобные находки.

— Находки? — повторил он.

О чем он думал? О своем слишком бурном супружестве с Франсуазой? Но было ли оно бурными? Скорее этот брак был глубоко несчастным и принес неудовлетворение обоим супругам, раз он решил никогда больше не повторять подобный опыт.

Глубокая страсть наполняла мое сердце. Что мне делать? Как я могла уехать отсюда и вернуться… в Англию… к новой жизни, в которой не будет ни таинственного замка, ни графа, которому я так страстно желала вернуть утерянное счастье.

— Мне бы хотелось поближе взглянуть на эти стены, — продолжала я.

Он сказал почти яростно, словно отрицая все, что было раньше:

— Даллас, мой замок и я всегда в вашем распоряжении.