Властители судеб Европы: императоры, короли, министры XVI-XVIII вв.

Судьба Мазарини [78]

Личность кардинала Джулио Мазарини и по сей день является одной из наиболее необычайных и таинственных в европейской истории XVII в. Итальянец по происхождению, солдат, дипломат, тайный агент двух государей, он, получив кардинальскую шапку не будучи духовным лицом, почти двадцать лет руководил политикой Франции.

История его восхождения к вершине власти — это история тех европейских государств, в которых он жил и которым служил, в первую очередь Франции. Это история людей, с которыми он общался, история его особого влияния и личных чувств. Он жил в постоянном движении, часто путешествовал — один, с двором или с армией. Человек действия, он не стал, подобно своему великому предшественнику на посту первого министра Франции кардиналу Ришелье, тратить время на то, чтобы выразить свои мысли об обществе и правлении на бумаге, описать историю своего восхождения к вершинам власти. Потомкам осталась лишь его многочисленная деловая корреспонденция.

Джулио Мазарини, как никто другой, не был любим теми, кем ему пришлось управлять, а его репутация постоянно зависела от сравнения с «великим кардиналом» Ришелье. Это создало ему своеобразное клише в истории.

И, наверно, поэтому в глазах современников и трудах авторов последующих поколений вплоть до середины XX столетия его деятельность не получала должного признания и достойной оценки. Историки-романтики первой половины XIX в. вслед за Франсуа де Ларошфуко [79]и французские писатели, подобно Дюма-отцу, считали его одним из виновников политического хаоса во Франции середины XVII в. В «Истории Франции в министерство кардинала Мазарини» (1842) дается такая характеристика этого человека: «Кардинал Мазарини забыл, что такое честь и совесть, когда боролся за первое место в государстве, он пробился лишь благодаря мощной воле кардинала Ришелье».

И все же современники Мазарини наряду с отрицательными отмечали и его положительные черты. Франсуа де Ларошфуко подчеркивал, что «ум его был обширен, трудолюбив, остер и исполнен коварства; характер — гибок, даже можно сказать, что у него его вовсе не было, и что в зависимости от своей выгоды он умел надевать на себя любую личину». А покровительствовавший ловкому, вкрадчивому и обходительному итальянскому дипломату кардинал Ришелье видел в нем достойного продолжателя своего дела. Перед смертью он говорил ему: «Джулио, зная Вас очень хорошо, я предсказываю, что фортуна Ваша пойдет далеко, даже, может быть, дальше моей, ибо Вас природа создала настолько гибким, что Вы проскользнете в такой проход, которого я даже не замечу. Джулио, если бы нужно было обмануть дьявола, я прибегнул бы к Вашим талантам».

Подобных высказываний современников Мазарини множество. Все они, независимо от общего оттенка — отрицательного или положительного, — подчеркивали выдающийся ум, ловкость и хитрость, осторожность и вместе с тем авантюризм кардинала. Но лишь в последнее время фигура Мазарини начинает приобретать менее авантюрный и более респектабельный вид, хотя исследований о нем и сейчас меньше, нежели о кардинале Ришелье. Жизнь Мазарини по-прежнему полна тайн. На русском языке специальных книг о Мазарини до сих пор нет.

Так кто же он, Джулио Мазарини? Почему его судьба оказалась столь необычайной? Какой след оставил он в истории Франции и Европы? Попробуем это понять.

Однажды в 1615 г. мирный покой гор и зеленых равнин Абруццы был нарушен страшным землетрясением, унесшим жизни более чем 30 тысяч человек. Один из разрушенных домов принадлежал семье Буффалини. Здесь в день святого Беневента 14 июля 1602 г. в семье сицилийского дворянина из Палермо Пьетро Мазарини и его жены Гортензии, урожденной Буффалини, родился старший сын Джулио. Всего лишь на два года этот ребенок был моложе своего века. События этого переломного столетия, такие бурные и переменчивые, отвели ему роль человека, вершившего судьбы других людей и государств.

Отец Джулио Пьетро Мазарини приехал в Рим из Палермо бедным молодым человеком. Его брат-иезуит Джулио Мазарини — первый член клана, получивший общественное признание, — помог устроиться своему родственнику, лелеявшему радужные планы, мажордомом в знаменитый римский дом Колонны. Работа была необременительной, но денежной. Пьетро назначили ответственным за управление поместьями и сбор налогов, на чем он сам немало наживался. Возможно, осведомленность о незаконных доходах отца с самого раннего детства возбуждала у Джулио желание обогатиться.

В доме Колонны Пьетро вскоре познакомился с Гортензией Буффалини, дочерью одного из самых знатных людей Рима. К тому же она была красавицей, и неудивительно, что молодой мажордом влюбился без памяти.

Жизнь великих людей всегда обрастает легендами. Целый ряд исследователей жизни Мазарини предполагают, что его настоящим отцом был Колонна, а не Пьетро. Основанием послужили сроки рождения Джулио (он был зачат в Риме) и то обстоятельство, что Гортензия была весьма кокетливой и легкомысленной. Она благосклонно принимала ухаживания Колонны. Но тот был уже давно женат и якобы чтобы скрыть свой грех, выдал ее замуж за Пьетро, обеспечив богатым приданым. Есть еще один аргумент в пользу этого предположения — патрон Пьетро всю жизнь заботился о Джулио и следил за его карьерой.

Все может быть. Однако характеры официального отца и сына очень схожи, и Джулио всю жизнь почитал отца и регулярно писал ему письма. А благосклонность Колонны можно объяснить его политическими убеждениями и благодарностью за услуги Пьетро, а впоследствии и его сына.

Джулио с юных лет отличался феноменальной памятью, большой эрудицией, имел серьезный и пытливый ум, удивительно сочетавшийся в нем с непомерной подвижностью и шаловливостью. Непоседливый мальчик особенно полюбился Бенедетти, бездетному секретарю Колонны. Тот часто играл с ним, а во время приема посетителей Джулио нередко прятался под столом, усиленно изучая туфли вошедших. Позже он вполне серьезно и чаще всего правильно высказывал свое мнение об этих людях.

С согласия и одобрения своего патрона Бенедетти решил, что Джулио должен получить солидное образование. В семь лет мальчик был определен в Римскую Коллегию — бастион просвещения иезуитов. Там он показал прекрасные способности к изучению всех без исключения предметов и умение выступать на диспутах. В документах Коллегии тех лет отмечались его «добрый дух, способности и грациозные манеры». Перед юным Мазарини открывалась блестящая духовная карьера. Однако пытливый ум Джулио не вынес иезуитской схоластики. В 1622 г. Коллегия отмечала важное событие — канонизацию Игнасия Лойолы, основателя ордена, жившего в XVI в. Джулио был избран играть роль Игнасия и произнести по этому поводу торжественную речь. Сыграл он великолепно, но в своей речи выразил некоторые сомнения по поводу канонизации, выявил «грехи» Лойолы, о которых церковь позабыла или старалась не упоминать. Первый и единственный раз в жизни он не пошел на уступки. Но это послужило ему уроком, и впоследствии он стал мастером компромиссов.

В итоге священником Мазарини не сделался, но был даже рад такому обороту событий. В том же году Колонна послал молодого человека сопровождать в качестве компаньона своего сына Джироламо на учебу в испанский университет Алькала. Здесь Джулио в короткий срок успел в совершенстве изучить испанский, обзавестись необходимыми связями и получить степень доктора гражданского и уголовного права. Всегда склонный к риску, он вскоре записался солдатом в папскую армию в Испании, но, благодаря своим дипломатическим способностям, молниеносно сделал карьеру. В 1624 г. Мазарини, уже капитан римских войск, был направлен в Миланский гарнизон.

Здесь уместно вспомнить еще одну легенду, связанную с его именем. По пути в Милан Джулио якобы встретился с пармским астрологом, тогда считавшимся лучшим ясновидящим в Италии. Тот предсказал Мазарини блестящую карьеру во Франции и кардинальскую мантию в 40 лет. Люди XVII в. верили в такие вещи. Если это и правда, то не исключено, что после этого случая у молодого человека окрепла уверенность в своих возможностях, удаче и судьбе. По приезде в гарнизон Мазарини получил повышение — стал секретарем римского посольства в Милане. Сохранилось письмо Джулио отцу, написанное приблизительно в это время, где он выражает удовлетворение своей дипломатической деятельностью. Она в гораздо большей степени, чем карьера иезуита-священнослужителя, отвечала потребностям его натуры. С помощью приятного обхождения, тонкой дипломатической игры и умелого ведения дел ловкий и красивый секретарь приобрел признательность и поддержку Колонны, а также папского нунция в Милане Саккети и стал известен римскому папе Урбану VIII Барберини и его окружению.

Судьба Джулио Мазарини была во многом определена Тридцатилетней войной — главным событием политической и международной жизни XVII в. Ведь именно авторитет блестящего дипломата и человека «компромиссов», приобретенный за годы войны, позволил Мазарини в конечном итоге стать главой самого могущественного централизованного государства — Франции. Джулио впервые стал широко известен в Европе благодаря спору по поводу пресловутого «мантуанского наследства». В 1627 г. умер герцог Мантуанский из рода Гонзага (знаменитые камеи этой фамилии есть в Санкт-Петербургском Эрмитаже). Его наследство должно было перейти к французу — герцогу Шарлю де Неверу. Чтобы не допустить усиления французского влияния в Италии, Мадрид силой оружия поддержал претензии на Мантую герцога Савойского Карла-Эммануила, ставшего врагом Франции и насильно отрезавшего от мантуанского наследства в свою пользу часть маркизата Монферрато. Император Священной Римской империи Фердинанд II тоже присоединился к этому захвату «мантуанского наследства». Над Францией собирались грозовые тучи — возникла угроза полного окружения ее территории владениями испанских и австрийских Габсбургов.

Уже в январе 1629 г. кардинал Ришелье вынашивал планы открытой войны с Испанией с целью ограничить ее господство в Северной Италии. Неожиданно для всех в конце марта того же года кардинал ринулся во главе французской армии через Альпы в Италию, повторив подвиг Ганнибала и предварив знаменитый переход Александра Суворова. Прорвавшись через Сузское ущелье, французы нанесли ряд поражений испанским и савойским войскам и, овладели крепостью Казале. 19 апреля в Сузе был подписан договор между Францией, Савойей и Венецией, подтверждавший права де Не вера на Мантую и Монфер-рато. Казалось, это успех. Однако через месяц Фердинанд II направил свои войска в Ломбардию, а испанский генерал Спинола напал на Монферрато. Поэтому во Франции вновь формируется армия, которая в начале 1630 г. вторглась в Пьемонт и в конце марта овладела крепостью Пинероло, откуда открывались пути на Милан, Геную и в Швейцарию.

Эти события не могли не беспокоить папу Урбана VIII, главной задачей которого в данный момент было сохранить статус-кво в Северной Италии. С целью примирить враждующие стороны в район боевых действий выехал молодой дипломат Джулио Мазарини, сопровождавший папского легата Антонио Барберини. Главные их усилия были сосредоточены на том, чтобы обеспечить свободу альпийских проходов как для французов, так и для габсбургской армии. Мазарини видел, что победы Габсбургов на первом и втором этапах Тридцатилетней войны (1618-1623, 1625–1629) могут привести к созданию универсальной монархии, диктующей волю всей Европе. С другой стороны, он понимал, что Франция преследует в Италии свои цели, а ее первый министр начал править столь эффективно, что его решения стали существенно влиять на ход событий в Европе. Миссия Мазарини была не из легких, и выполнить ее помогли не только дипломатические способности, но и хорошая осведомленность о внутренней ситуации в Испании и Франции, их главных внешнеполитических целях и планах.

29 января 1630 г. состоялась первая встреча Мазарини и Ришелье в Лионе. Французский кардинал подозрительно воспринял приезд неизвестного ему итальянца: «Мазарини прибыл сюда скорее шпионить и вынюхивать… Я полагаю, что он может представлять наших врагов… он может быть таким же испанцем и савойцем, как и проповедником». Но в ходе встречи его предубеждение постепенно рассеивалось — предложения Мазарини были достаточно серьезны. Вежливые и ненавязчивые манеры Джулио, его готовность слушать собеседника и воспринимать стиль беседы покорили Ришелье. Посланнику папы удалось мягко упомянуть о трудностях зимней кампании в Италии. Он также немного преувеличил готовность савойской и габсбургской сторон идти на переговоры. В результате Мазарини обеспечил несколько встреч противников в ряде пограничных городов Италии и Франции. Их эффективность подогревало то обстоятельство, что дизентерия и тиф основательно просеяли армии враждующих сторон в Северной Италии.

Встречи Ришелье и Мазарини оказались решающими в дальнейшей судьбе папского посланца. Французский министр надолго запомнил и оценил способности и чутье молодого человека. «Мой инстинкт подсказал мне, что передо мной гений», — позднее записал в своих «Мемуарах» Ришелье. И с того времени, хотя молодой дипломат по-прежнему добросовестно служил Святому Престолу, Джулио стал благоприятствовать интересам Франции в Европе.

Во время бесед с кардиналом Ришелье в Пинероло в апреле 1630 г. Мазарини познакомился еще с одним примечательным человеком — отцом Жозефом. Аскет Жозеф и жизнелюб Мазарини были явными противоположностями. Но в деле заключения мира в Северной Италии этот капуцин явно подыгрывал папскому посланцу, стараясь утихомирить итальянские амбиции Ришелье. В июне 1630 г. открылся общегерманский рейхстаг в Регенсбурге, на котором попутно шли напряженные переговоры о заключении мира. Неофициальным послом Парижа там был отец Жозеф, папы римского — Джулио Мазарини. Почти головокружительный успех Габсбургов на втором этапе Тридцатилетней войны делал императора Фердинанда довольно упрямым и отбивал у него желание идти на признание достижений Франции в Северной Италии. Жозефу и Мазарини пришлось несладко, но все же мирный договор на выгодных для Франции условиях был подписан. Ришелье проникся еще большей симпатией к итальянцу и от души поблагодарил его.

Существует мнение, что с начала 30-х гг. Джулио Мазарини стал тайным агентом Франции, одним из звеньев разведки Ришелье. Но мы этого наверняка сказать не можем: эта версия ничем существенным, кроме конфиденциального тона писем от Ришелье к Мазарини, не подтверждается. В 1631–1632 гг. при посредничестве ловкого дипломата был заключен ряд выгодных для Франции соглашений с Савойей и властями Турина. Эти договоренности подтверждали успехи, достигнутые в Регенсбурге, и предоставляли французским войскам беспрепятственный проход через Северную Италию. Параллельно Джулио несколько раз посетил Париж, где приобрел важные для него в будущем связи. Абель Сервьен, способнейший политик и военный министр Ришелье, стал другом Мазарини на всю жизнь. Свои впечатления о новом знакомом он выразил так: «Этот господин Мазарини — самый достойный и самый умелый из слуг Его Святейшества». Следует упомянуть еще об одном событии этого периода в жизни Джулио: 18 июня 1632 г. в церкви Сен-Менгуль на французско-итальянской границе состоялся обряд его посвящения в духовный сан. На это папский дипломат пошел ради карьеры и богатства и, как видно, не просчитался.

Папа Урбан VIII остался чрезвычайно доволен дипломатическими успехами Мазарини. «Это ловкий пройдоха, и даже я не знаю, о чем он думает», — часто отзывался папа о своем любимце. Он включил Джулио в состав секретариата римской курии, где тот занимался дипломатической перепиской. Но на этой высокой должности Мазарини долго не задержался.

Он нужен был в Европе, в гуще происходивших там событий. В 1633 г. Джулио становится одновременно заместителем посланника папы, т. е. вице-легатом, и экстраординарным послом в Авиньоне. Урбана VIII интересовало положение дел во Франции.

В ноябре 1634 г. к Парижу приближалась одинокая карета. В экипаже, выглядевшем довольно представительно и богато, находился подтянутый молодой человек в сопровождении нескольких слуг. Багаж путешественника составляли превосходные картины итальянских художников, включая Тициана, и другие произведения искусства — дары римского кардинала Антонио Барберини кардиналу Ришелье. Джулио Мазарини был официально направлен в Париж в качестве экстраординарного нунция папы римского с целью предотвратить назревавшее столкновение между Францией и Испанией и новый виток европейской войны. К этому времени после головокружительных побед шведской армии перевес в Тридцатилетней войне вновь получила габсбургская коалиция. В 1632 г. был убит в битве при Лютцене глава антигабсбургского блока шведский король Густав II Адольф, а в 1634 г. шведы были окончательно разбиты при Нордлингене. После этих событий Мазарини пришел к выводу, что его миссия, в сущности, заранее невыполнима. Нереальные цели заставляли его быть крайне деликатным: он знал о твердых намерениях Ришелье вступить в Тридцатилетнюю войну и возглавить антигабсбургскую коалицию. «Вы можете мне поверить, — говорил Джулио Сервьену, — что я не хотел связывать себя с переговорами, которые обречены на провал…» Но быть в Париже и общаться с человеком, которого он считал гением и олицетворением судьбы Франции, — этого уже было достаточно для оптимистического настроения молодого нунция.

Мазарини не смог найти доводы в пользу мира. Поэтому от имени папы он предложил созвать два мирных конгресса, на первом из которых встретились бы католические противники Франции, а на втором — прошли консультации с представителями обеих конфессий. Поразительно, но Джулио фактически предугадал будущую процедуру проведения вестфальских переговоров, венчавших в 1648 г. окончание Тридцатилетней войны. Миссия Мазарини не увенчалась успехом — 19 мая 1635 г. Франция объявила войну Испании. Но папский нунций успел приобрести еще большее благоволение первого министра Франции и понравиться Людовику XIII и Анне Австрийской.

В 1636 г. Мазарини был отозван обратно в Рим на три года, но Францию, полюбившуюся ему, он уже не мог забыть. Из этой страны он увез с собой образ женщины, глубоко запавший ему в душу. Пожалуй, настолько глубокое чувство возникло у Мазарини впервые, хотя Джулио с ранней юности пользовался исключительной популярностью у женского пола и любил многих женщин. Его любовь была яркой и зрелой. Дамой его сердца и владычицей его дум стала не кто иная, как французская королева Анна Австрийская. В первый раз он был ей представлен во время своей поездки в Париж по североитальянским делам в апреле 1632 г. Тогда Мазарини пробыл во французской столице всего шесть недель. Но этого было достаточно для возникновения взаимной симпатии. Его взгляды, внешний вид и манеры привлекли королеву. «Вам понравился Мазарини, — язвительно заметил ей тогда Ришелье, — он похож на Бекингема». Но тогда Джулио отвлекали дипломатические перипетии и новые необходимые ему знакомства. В 1634-1636 гг. он старался чаще бывать на приемах и празднествах у королевской четы, лично беседовать с Анной Австрийской. Разумеется, на первом месте в этих встречах находились политические мотивы, и даже мысли о взаимном влечении ни он, ни королева допустить не могли.

Их роман развился гораздо позже, но уже в 1636 г. Мазарини решил связать свое будущее с судьбой Франции. Он вернулся в Рим с инструкциями от Ришелье, которые делали его фактически личным агентом Людовика XIII при папской курии. С противоречивыми чувствами он встретил новости о сближении королевской четы во Франции и беременности Анны Австрийской. Узнав же о неизлечимой болезни отца Жозефа (он умрет в 1638 г.), Джулио почувствовал, что Ришелье захочет возместить эту потерю и что ему надо срочно ехать в Париж. В 1638 г. Мазарини с помпой участвует в обряде крещения будущего Людовика XIV (он стал его крестным отцом), а в ноябре 1639 г. навсегда прибывает во Францию.

В годы, предшествовавшие его министерству, Мазарини много работал, стараясь выставить себя в лучшем свете в глазах французского высшего общества. В 1639–1642 гг. он постепенно, стараясь следовать знаменитому принципу великого римского императора Августа «Поспешай медленно!», перевоплощался из папского дипломата в наследника Ришелье. Он тщательно выискивал себе патронов, друзей и сторонников, ездил в Италию, откуда привозил произведения искусства, ставшие основой его будущей богатой коллекции. Он старался следовать моде, регулярно посещал театр и слушал музыку. Но поначалу Джулио приходилось нелегко — ведь несмотря на благоволение к нему Ришелье и королевской четы, все доходные места в королевстве были пока заняты. Вот как описывал его положение известный капитан-лейтенант первой роты мушкетеров короля д'Артаньян в своих «Мемуарах»: «При своем прибытии ко двору Мазарини явился туда столь жалким, что ему требовалась чья-нибудь поддержка. Не имея ничего, кроме весьма скудного пенсиона, далеко не достаточного даже для скромного существования, он был очень счастлив, когда месье де Шавиньи (секретарь Ришелье), который узнал его, воспользовавшись им в делах Италии, дал ему комнату у себя и место за столом своих служащих» [80]. Возможно, это было еще одной причиной непомерной тяги Мазарини к обогащению. Наконец, во время осады Перпиньяна в начале 1641 г. Джулио Мазарини получил обещанную ему Людовиком XIII и Ришелье еще два года назад кардинальскую шапку. Это была вожделенная плата за его дипломатические услуги перед Римом и Францией. Вскоре после этого по совету Ришелье новоиспеченного церковного иерарха ввели в Королевский совет.

В 1642 г. умирает Ришелье. Узнав о смерти министра-кардинала, папа Урбан VIII воскликнул: «Если существует Бог, Ришелье за все заплатит! Если Бога нет, ему повезло». Тогда казалось, что повезло многим — изгнанным аристократам-оппозиционерам, выступавшим против централизаторской политики Ришелье, всем остальным недовольным, кто желал занять его место подле короля, повезло габсбургским державам, надеявшимся на изменение внешнеполитического курса Франции. Но это впечатление было ложным.

Уже в день смерти Ришелье Людовик XIII вызвал к себе Мазарини и объявил, что назначает его главой Королевского совета. В провинции и парламенты французских городов было отправлено королевское уведомление, в котором говорилось: «Богу угодно было призвать к себе кардинала де Ришелье. Я принял решение сохранять и поддерживать все установления его министерства… и призвал к себе на службу кардинала Мазарини, в способностях и верности которого я имел возможность убедиться». Новоиспеченный министр очень гордился всем, чего он достиг. Но он прекрасно понимал, что его положение еще очень шатко, как и приобретенное им состояние — ведь деньги имеют обыкновение утекать сквозь пальцы. Пока желанию великих и самых высокопоставленных людей Франции — Гастона Орлеанского и принца Генриха Кон-де — захватить власть он не мог противопоставить ничего, кроме своих способностей и питаемых к нему со стороны королевы чувств. Союзником принцев крови был Парижский парламент.

Смерть Людовика XIII, наступившая в мае 1643 г., взбудоражила французскую столицу. «Король умер, да здравствует король!» Новому французскому монарху Людовику XIV тогда еще не было и пяти лет. Согласно завещанию покойного короля, при регентше Анне Австрийской создавался Совет, в который должны были войти Гастон Орлеанский, принц Конде, кардинал Мазарини, канцлер Сегье, господа де Нуайе и де Шавиньи. Без ведома и одобрения Совета королева не вправе была принимать какие-либо решения. Гастон Орлеанский и принц Конде желали, однако, сами, без вмешательства Совета, куда входил хитрый и осторожный Мазарини, ставший для них несносным, влиять на королеву. Поэтому с согласия и одобрения этих двух высокородных лиц парламент кассировал завещание Людовика XIII и провозгласил Анну Австрийскую регентшей с почти неограниченными правами. Но королева тут же назначила кардинала главой своего Совета и первым министром.

Что представляла собой Франция в начале правления Джулио Мазарини? Наследство Ришелье оказалось очень тяжелым. К 1643 г. стало невозможным увеличивать размер прямого налога (тапьи). Деревня была истощена затянувшейся Тридцатилетней войной, недоимки достигли огромных размеров. Стороннему наблюдателю казалось, что финансовая политика регентства выглядит крайне неуверенной. Новые налоги вводились, а после протестов парламента отменялись. Правительство Мазарини пыталось повысить сборы с ввоза в столицу продовольствия, обложить то домовладельцев (которые в ответ повышали квартплату), то вообще всех зажиточных, то купцов, то ремесленников. Повсюду оно сталкивалось с протестами и волнениями, и все новые группы населения начинали видеть в парламентариях защитников своих интересов. В Парижском парламенте звучали речи о том, что бедам придет конец, если обложить ненавистных всем финансистов Мазарини, которые удачно воспользовались военным временем, чтобы набить себе карманы. Конечно, они делились с первым министром, и он знал, что это в основном нечестные деньги. Но Джулио, без меры любивший золото, предпочитал этого не замечать. Надо признать, в первые годы своего правления Мазарини не очень хорошо умел управлять экономикой и финансами вверенного ему государства. Но, пожалуй, в военное время с этими проблемами справиться без издержек не смог бы никто, даже финансовый гений. Однако Мазарини предстояло сильно поплатиться за это и выдержать бурю, которую даже в мыслях не мог себе представить покойный Ришелье. С началом регентства в столицу вернулись все изгнанные при бывшем министре аристократы-оппозиционеры, надеясь получить награды и восстановить свои привилегии. Поначалу Мазарини тщательно скрывал свое стремление к власти и богатству. Неудивительно поэтому, что оба принца (Гастон и Конде) первое время ничего не имели против нового первого министра и даже оказывали ему покровительство. Но Джулио ловко пользовался промахами своих врагов и умел обходить притязания тех, кто домогался его милостей, заставляя надеяться на еще большие. Не достигнув желаемого, многие аристократы, возглавляемые герцогом де Бофором, перешли в оппозицию к первому министру, в результате чего Мазарини пришлось подавить мятеж, вошедший в историю под названием «Заговор важных».

Однако в 40-х гг. все свое внимание и таланты Мазарини перенес на внешнюю политику, где проявил себя во всем блеске и достиг наилучших результатов. И подобно многим другим политикам, например Оливеру Кромвелю в Англии, его авторитет за границей был неизмеримо выше, чем у себя в стране.

В литературе существует расхожее мнение, что Ришелье был прежде всего отличным военачальником, а Мазарини — дипломатом. Не стоит противопоставлять кардиналов друг другу. И один, и другой подставляли себя под мушкетные пули и пушечные ядра. И если 18-летняя власть Ришелье ознаменовалась двенадцатью годами войны, то из 18-летнего правления Мазарини на военные годы уйдет не менее 16 лет. Это при том, что по натуре последний был мирным человеком и на всем протяжении своей дипломатической деятельности часто выполнял миротворческие миссии.

Ближайшей дипломатической задачей первого министра Франции стало заключение мира с Габсбургами на выгодных для Франции условиях. Во внешней политике он следовал Ришелье и частенько повторял мысль последнего о том, что «война в Германии не столько война религиозная, сколько война против чрезмерных амбиций Австрийского дома». Несмотря на одерживаемые Францией на четвертом этапе Тридцатилетней войны (1635–1648) победы над врагом, к заключению мира Мазарини побуждали, в первую очередь, внутриполитические обстоятельства, связанные с назревавшей Фрондой. Он уже давно заметил признаки европейского кризиса, начинавшие проявляться и во Франции, и делал все возможное, чтобы привлечь в свой лагерь наибольшее число союзников.

Мирные переговоры невозможно было начать из-за сопротивления испанской стороны. Мазарини решил ускорить развязку, нарушив прелиминарное соглашение с императором Фердинандом, заключенное еще при Ришелье, и выступил с армией по направлению к северо-восточной границе. В 1643 г. французы овладели Эльзасом, действуя согласованно с силами Республики Соединенных Провинций, и одержали ряд побед над испанцами в Южных Нидерландах. Но самой радостной и несколько неожиданной даже для Мазарини была победа над испанской армией при Рокруа 19 мая того же года. После этой битвы «золотой век» Испании фактически закончился. Франция кардинала Мазарини могла уже предъявлять серьезные претензии на господство в Европе.

После этого ничто уже не препятствовало открытию мирных переговоров в вестфальских городах Мюнстере и Оснабрюке осенью 1644 г. Мирный процесс ненадолго застопорился из-за неожиданно вспыхнувшей в 1643 г. датско-шведской войны. Быстро сориентировавшийся Мазарини стал посредником на переговорах между обеими странами и привел их уже через два года к урегулированию конфликта. Разумеется, немалую роль здесь сыграли и успехи шведского оружия. Первый министр Франции предпочитал не вступать в жаркие споры и бурные дебаты начавшегося мирного конгресса лично. Он ловко и умело действовал через своих тщательно подобранных и проинструктированных доверенных лиц в Мюнстере — д'Аво и Сервьена. Эти люди добросовестно заслужили себе славу опытных политиков, но все, конечно, знали, кто реально стоял за их спиной и каждодневно руководил ими.

На конгрессе с первых же дней работы вспыхнули острые разногласия между имперским послом Траутмансдорфом и испанским представителем Пеньярадой по кардинальным вопросам урегулирования общеевропейского конфликта. Мазарини дал понять имперскому послу, что Франции нужен мир с Веной, и за это она будет способствовать как можно лучшему решению имперских дел в переговорах со Швецией. Поэтому, вопреки активному противодействию Пеньярады, интригам при Венском дворе, недовольству других членов имперской делегации, обвинявших его едва ли не в измене делу веры и Империи, Траутмансдорф упорно шел на достижение мира с Парижем. Этому способствовала также дипломатия Мазарини по отношению к протестантским и католическим князьям Империи, направленная на сохранение их территориальных свобод и расширение политических прав. И несмотря на то, что в 1647 г. на континенте создалась напряженная ситуация, связанная с заключением за спиной Франции сепаратного мира между Испанией и Голландией, Мазарини упорно вел дело к завершению переговоров. 24 октября 1648 г. Европа, наконец, узнала о заключении долгожданного мира. Согласно его статьям, Франция получала Эльзас и Лотарингию с городами Мец, Туль и Верден и, что самое главное, становилась, наряду со Швецией, гарантом европейского равновесия. Такое положение фактически приводило к гегемонии французского королевства в Европе, т. е. цели, которую поставил Ришелье и достиг его преемник.

Следует заметить, что внешняя политика главы правительства Франции питалась исключительно соображениями выгоды и была лишена всяческих предрассудков. События Английской революции середины XVII в. пытались понять не только англичане — ими интересовались и по ту сторону пролива, но мало кто осознавал всю значимость и размах перемен. И одним из очень незначительного количества людей, которым было дано своим умом понять сущность происходившего в Англии, был Джулио Мазарини. Он сразу понял, чем пахнет английская «смута». С самого ее начала кардинал проводил политику компромисса, пытался играть роль умиротворителя конфликта между Карлом I Стюартом и парламентской оппозицией. С одной стороны, английский конфликт не мог не повлиять своим примером на начинавшиеся волнения во Франции, не мог не вдохновлять оппозицию первому министру. В письмах кардинала той поры часто звучали опасения в связи с тем, что «французский парламент может скопировать английский». С другой — заключенный компромисс давал возможность Англии либо участвовать в военных действиях на континенте, либо просто влиять на ход вестфальских переговоров. Поэтому дипломатия Мазарини по отношению к Англии тогда заключалась в том, чтобы примирить две враждующие стороны — короля и парламент — и втянуть ее в европейскую войну. «Франция заинтересована в сохранении королевской власти в Англии, но для удержания на троне Карла I предпочитает договор с парламентом», — прямо отмечал в одной из своих многочисленных инструкций французским агентам в Лондоне кардинал. Впоследствии, несмотря на победу Английской революции, Мазарини не гнушался сотрудничать с ее лидером — Оливером Кромвелем. Более того, — он очень уважал английского вождя как сильного политика. Союз с Кромвелем был необходим Мазарини с целью одержать победу над Испанией, война с которой продолжалась и после заключения Вестфальского мира вплоть до 1559 г. Кардинал даже согласился отдать англичанам важный в стратегическом отношении порт Дюнкерк, когда те освободят его от испанцев.

Примерно за год до окончания Тридцатилетней войны позиции Мазарини в самой Франции резко пошатнулись. Слухи об этом просочились даже за границу. В ноябре 1647 г. дипломаты первого министра в Мюнстере передавали друг другу слухи о «большом заговоре». Кардиналу, спешившему с окончанием мирного конгресса, было ясно, что противники Франции теперь находятся внутри страны.

Зимой 1647/48 гг. в связи со значительным ухудшением военно-политической ситуации потребовалось вновь увеличить расходы на войну. Это происходило в обстановке, когда Парижский парламент и другие верховные суды блокировали финансовую политику правительства, а финансисты теряли доверие к казне и самому Мазарини. Они все неохотнее предоставляли займы, все выше поднимали ссудный процент. В поисках выхода из положения весной 1648 г. правительство Мазарини решилось ущемить материальные интересы самого дворянства мантии, отменив полетту — сбор, гарантировавший наследственность должностей. В ответ высшие судебные палаты Парижа — парламент, Счетная палата, Палата косвенных сборов и Большой совет, вопреки запрещению двора, объединились и 16 июня того же года начали проводить совместные заседания с целью осуществить государственную реформу. Так началась Фронда.

Поначалу политика не на шутку испугавшегося кардинала была весьма осторожной, ибо он не желал начинать гражданскую войну, которая могла бы сорвать приближавшееся заключение Вестфальского мира. Но все же на ряд пунктов предложений фрондеров о реформе («27 статей») был наложен запрет. Парижский парламент объявил Мазарини врагом государства. Обстановка в столице накалялась. Все более смелела чернь, требовавшая «пожалеть бедный угнетенный народ». На улицах частенько можно было услышать, как возчики ругали словом «мазарини» заупрямившуюся лошадь.

Поддерживаемый во всем королевой и возлюбленной Анной Австрийской, первый министр открыто решил перейти в наступление. 26 августа 1648 г. должен был состояться торжественный молебен в соборе Нотр-Дам в честь недавно одержанной французами победы над испанцами при Лансе. Накануне этого дня Мазарини отдал приказ об аресте президентов парламента Бланмениля и Шартона и советника Большой палаты 73-летнего Брусселя. Удар был достаточно дерзок, поскольку это означало не только оскорбление населения Парижа, считавшего Брусселя своим покровителем, но и покушение на свободы парламента. Париж восстал, и в течение короткого времени на улицах города выросло более 1200 баррикад. Парламент послал депутацию во дворец Пале-Рояль требовать освобождения арестованных. Аудиенция у королевы была очень краткой. Она даже не дослушала речь о положении в Париже, прервав выступавшего на полуслове:

— Я знаю, что в городе шум, и вы мне за это ответите. Вы, господа члены парламента, ваши жены и ваши дети.

По поводу Брусселя регентша лишь заметила: «Я скорее задушу его, чем выпущу». Удаляясь, Анна Австрийская хлопнула дверью — такое неповиновение она видела впервые.

Зато ее министр все понимал и поспешил несколько сгладить резкость королевы. Они, следуя одним курсом, прекрасно дополняли друг друга. Кардинал предложил освободить Брусселя и его коллег в обмен на обязательство парламента прекратить свои заседания. Дипломатия Мазарини, отъезд королевской семьи из Парижа и блокада столицы, а также несогласованные действия и стремления восставших фрондеров привели к тому, что 1 апреля 1649 г. был заключен мир, восстановивший довоенную ситуацию. Но очень многие, в том числе и сам кардинал, не были им удовлетворены.

Французская аристократия ненавидела первого министра не только за его итальянское и почти «беспородное» происхождение, не только за его полное равнодушие к ней и отказ даровать награды и привилегии, но и за «узурпирование» права принцев крови находиться рядом и давать советы регентше и королю. Принцы Конде и Конти, их сестра герцогиня де Лонгвиль, герцог Орлеанский, коадьютор Парижский (т. е. заместитель Парижского архиепископа) Поль де Гонди, будущий кардинал де Рец — вот далеко не полный список основных противников Мазарини, которые, впрочем, не брезговали несколько раз за время Фронды примыкать и к его партии. «Фронда принцев» началась 18 января 1650 г. после того, как были заключены в тюрьму Конде, Конти и герцог Лонгвиль. Фактически с этого дня началась настоящая битва титанов — и военная, и дипломатическая, — титанов по имени Мазарини и Конде. Каждый из них олицетворял один из путей развития французского королевства.

Война со сторонниками Конде оказалась обременительной и тяжелой для первого министра и всей страны. Принц не побрезговал заключить союзы с Испанией и даже с Кромвелем. Испанские войска почти беспрепятственно вторгались из Южных Нидерландов в глубь Франции. Однако именно в кардинале, а не в принце Конде видели главного виновника гражданской войны. В ночь на 7 февраля 1651 г. первый министр был вынужден бежать из Парижа. Анна Австрийская и Людовик XIV собирались последовать его примеру, но городская милиция помешала им это сделать. Королева пережила страшную ночь, она даже была вынуждена показать притворявшегося спящим юного короля ворвавшейся в Пале-Рояль толпе.

Лагерь фрондеров не был единым. После победы столкнулись политические амбиции аристократии, т. е. дворян шпаги, и чиновников — дворян мантии. В столице царил хаос из-за неумелого правления Конде и его клики. Воспользовавшись этим, Мазарини вернулся во Францию, но у фрондеров было еще достаточно сил для борьбы.

12 августа 1652 г. кардиналу вторично пришлось покинуть страну. Но и в изгнании — в живописном замке Брюль в Рейнской Германии — первый министр по-прежнему держал в руках все нити управления государством. Главным рычагом его влияния, конечно же, была королева, умело использовавшая в его отсутствие раздоры среди противников. «Мне крупно повезет, если среди всех этих интриг, докладов, предательств я не сойду с ума… Я теряюсь среди бесконечного числа лиц, ведущих переговоры», — писал Мазарини королеве из-за границы. В письме прорывались ноты усталости, но отказаться от борьбы кардинал не мог. Вне политики, вне наслаждения властью и борьбы за власть его ждала пустота довольно сытого доживания отпущенного ему срока.

Первый министр контролировал ситуацию и постепенно вновь обретал силу и власть. В Париже королева и его агенты неустанно вели переговоры с постоянно соперничавшими и спорившими между собой фрондерами. Мазарини не лишился даже своего крупного состояния. Его по крупицам собрал, сохранил и приумножил молодой управляющий Жан-Батист Кольбер — будущий «финансовый» гений Франции. Политическая ситуация складывалась в пользу кардинала. Людовику XIV исполнилось 13 лет, он стал по закону совершеннолетним и мог отменить все постановления эпохи регентства. В свою очередь, принц Конде, несомненно, великий полководец, но неважный политик, в глазах народа стал выглядеть благодаря своим постоянным связям с испанцами изменником.

3 февраля 1653 г. Джулио Мазарини вернулся в Париж как неоспоримый хозяин положения. Для въезда в столицу он специально подобрал себе белого коня — он вспомнил, как въезжал кардинал Ришелье в покоренную им Ла-Рошель. Поскольку Людовик XIV выехал навстречу своему крестному отцу, народ встретил кардинала по-новому, демонстрируя глубокую преданность. У ворот Сен-Дени собралась огромная толпа, скандировавшая: «Да здравствует король!» Она почти была готова закричать: «Да здравствует Его Преосвященство!»

И все-таки почему Франция не смогла обойтись в тяжелое время без Мазарини, хотя и не любила его? Почва, на которой выросла неприязнь к Мазарини, была подготовлена в период правления Ришелье. Трудности кардинала заключались в том, что он был вынужден управлять Францией в эпоху экономического и политического кризиса, вызванного войной и перестройкой отношений в государстве, связанной с развитием капитализма и укреплением абсолютизма. Мазарини понимал суть событий у себя в стране и за границей, мог окинуть взглядом всю Западную Европу и сравнить ее с Францией. Потому-то он и выиграл в конечном итоге, несмотря на свое иностранное происхождение.

Позднее современник событий Фронды великий французский физик и мыслитель Блез Паскаль в своих «Мыслях» отметит «несправедливость Фронды, которая выставляет свою мнимую справедливость против силы». По мнению Паскаля, несправедливость — это кровопролитие; под силой он понимал государство, а мнимой справедливостью назвал требования парламента и принцев. Революционные перевороты в обществе бессмысленны, и мир — «самое большее из благ». Так ли уж бессмысленна была Фронда? Джулио Мазарини так не считал, в отличие от мыслителей своего времени. Он знал, каких результатов достиг, что ему нужно, и что он будет делать дальше. Лишь в одном его точка зрения была такой же, как у Паскаля, — стране нужен мир.

Мазарини, как и его великий предшественник Ришелье, являлся политическим консерватором. Он прежде всего апеллировал к традиции и исходил в своей деятельности из неписаной конституции Франции. Но одновременно он являлся и новатором, однако был им в пределах общего для Европы консерватизма, за рамки которого в первой половине XVII в. вышли лишь Англия и еще ранее Голландия. Первый министр Франции терпеливо закладывал фундамент того государственного здания, которое еще на протяжении почти полутора столетий будут называть старым порядком.

По окончании Фронды политические волнения во Франции стали понемногу затихать: ряды противников кардинала в 50-х гг. значительно поредели. Многие из них скончались, а принц Конде и кардинал де Рец бежали за границу: один поступил на службу к испанцам и воевал против своей страны, другой пытался сделать карьеру в Риме. Впоследствии оба они были прощены Людовиком XIV. А Мазарини, вернувшись в Париж, прежде всего занялся своей администрацией. При нем важнейшие государственные дела обсуждались и проводились через Королевский совет. Люди, которые регулярно здесь заседали, назывались государственными министрами и являлись ближайшими советниками короля. Людовик присутствовал на сессиях своего совета, но во время его малолетства и даже много позднее именно Мазарини вел заседания. Реорганизованный им Совет депеш постоянно наблюдал за администрацией королевства. В Финансовом Совете король, канцлер и государственные секретари обычно встречались с финансовыми экспертами короны, регулировавшими доходы и расходы. Все они были тщательно подобраны кардиналом.

Аристократические и парламентские круги понимали, что контролировать Королевский совет — значит, управлять всей государственной машиной. В Парижском парламенте время от времени по этому поводу вспыхивали дебаты, а высшая знать свой главный козырь видела в борьбе за созыв Генеральных Штатов. Через это сословно-представительное учреждение она пыталась приостановить централизаторскую политику первого министра. Эти слабые попытки закончились бесславно. Мазарини пришлось подавить несколько разрозненных дворянских восстаний, а конфликты в парламенте он своим дипломатическим искусством «утопил» в долгих и запутанных переговорах.

Стабилизировалась и экономическая ситуация в королевстве. Понесшие убытки во время Фронды, испытавшие страх перед возможным судебным преследованием финансисты после возвращения кардинала вновь осознали себя хозяевами положения. Такова уж была особенность развития французского капитализма под прикрытием абсолютной монархии, когда главную роль в этом процессе играли чиновники и представители финансового мира. Никогда еще они не ощущали так полно свою значимость, никогда так широко не афишировали своего богатства. Одновременно с их доходами росло и благосостояние королевства, пополнялась государственная казна.

Кардинал назначил сразу двух сюринтендантов финансов: Фуке и своего друга Абеля Сервьена. Если для уже престарелого Сервьена это была почетная должность, то энергичный Никола Фуке нес всю ответственность за доходы государства и пользовался большим доверием у банкиров Франции и Европы. Под свои личные обязательства он получал огромные суммы. Основой политики Фуке был кредит без меры и совести. Ведь война с Испанией продолжалась, займы были необходимы, и кардинал закрывал глаза на действия сюринтенданта. В сущности, Фуке был талантливым взяточником, грабившим всех, кого только мог, Мазарини знал это, но терпел, так как при этом финансисте казна постоянно пополнялась. Фуке фактически был подотчетен первому министру, и тот с помощью сюринтенданта нажил огромное состояние: ко времени своей кончины Мазарини располагал фантастической суммой в 50 миллионов ливров.

Еще одним выдвиженцем кардинала являлся Жан-Батист Кольбер. Мазарини видел в Кольбере, находившемся у него в распоряжении с 1649 г., умного и способного человека, который мог послужить не только ему, но и на благо Франции. Природа не поскупилась на контрасты, столкнув лицом к лицу Фуке и Кольбера. Оба они, как и Мазарини, умели и любили работать, но Кольбер делал это с помощью феноменальной работоспособности, педантичности, умения усваивать массу информации, а Фуке больше полагался на интуицию и позволял себе время от времени расслабиться. Кольбера было невозможно обвинить в том, что за него делали многое заместители, а про Фуке такое говорили на каждом шагу. Буржуа Кольбер казался грубоватым тугодумом, а дворянин в третьем поколении Фуке был блестящим и галантным, обладал безукоризненно светскими манерами. Кольбер видел залог успеха в служении своему покровителю, в умении завоевать его абсолютное доверие и право распоряжаться от его имени. Его подъем к вершинам власти был сменой патронов: сюринтендант финансов во время Фронды Летелье — Мазарини — король. Фуке же отличала впечатлительность, он опрометчиво переоценивал свои возможности, что его впоследствии и погубило.

Как политик, Кольбер показал себя более сильным и ловким, чем Фуке. Наблюдательный Жан-Батист изо дня в день подбирал компрометирующие Фуке материалы, ждал своего звездного часа, чтобы нанести удар по противнику. Одновременно он разрабатывал программу, которую будет осуществлять, придя к власти. Она представляла собой создание новой финансовой системы, сокращение раздутого судейского аппарата, корректировку социальной структуры французского общества. По его мнению, в королевстве должен вырасти удельный вес полезных профессий — торговцев, мануфактуристов, людей, занятых в сельском хозяйстве и в военном деле. В результате можно будет содержать большую армию, обновить крепости, построить мощный флот, восстановить торговлю и промышленность. Первый министр все это ценил и не только доверил Кольберу исполнение своего завещания, по которому все состояние переходило в руки Людовика XIV, но и рекомендовал его королю. После смерти Мазарини управление всей Францией, кроме армии, находилось в руках Кольбера.

После Фронды подлинной страстью первого министра Франции продолжала оставаться внешняя политика. Его умелая дипломатия была очень эффективной, хотя и не всегда понятной современникам. Мазарини пошел на крайне непопулярные для него меры, сблизившись с Кромвелем. В это время появилось немало памфлетов, авторы которых требовали заключить Мазарини в тюрьму за разрешение ногам английского солдата ступать по земле Фландрии (современная Бельгия) недалеко от франко-фландрской границы. Советники кардинала заговорили даже об опасности новой Фронды. Мазарини очень рисковал, но понимал, что только союз с сильной в военном отношении кромвелевской Англией может заставить Испанию пойти на мир с Францией на более выгодных для последней условиях.

Одновременно много внимания первый министр уделял дипломатии в германских землях. Император Фердинанд III хотел помочь Мадриду и угрожал послать свои войска в Нидерланды и Италию. Большинство же немецких князей, как протестантских, так и католических, не желало развязывания новой войны. Их стремление совпадало с политикой Мазарини, и в августе 1658 г. ряд князей создали Рейнский союз — совместную оборонительную организацию для защиты Вестфальских соглашений 1648 г. Франция присоединилась к Союзу, стала его казначеем и главным поставщиком солдат в его армию. В процессе создания Рейнского союза в апреле 1657 г. умер Фердинанд III. Его наследнику эрцгерцогу Леопольду было всего семнадцать лет. Мазарини попытался воспользоваться ситуацией и в короткий период лета 1657 г. стремился выдвинуть Людовика XIV в качестве кандидата на имперский трон. Если этот план сработает, как почти серьезно надеялся честолюбивый кардинал, он сам вскоре сможет надеть папскую тиару, что станет блестящим завершением его карьеры.

Как видно, и великий политик может быть иногда мечтателем. Император-немец был ближе территориальным князьям, и именно Леопольд I был избран в июле 1658 г. императором Священной Римской империи. Но срыв амбициозных планов Мазарини не был промахом его дипломатии. Идея добыть престол Священной Римской империи для молодого французского короля была всего лишь запасным вариантом дипломатических комбинаций. Альянс же с Англией, создание Рейнского союза и особенно Пиренейский мир с Испанией 1559 г., принесший Франции южные земли Руссильон и Перпиньян, создали систему безопасности французских границ и утвердили политическую гегемонию Франции в Европе.

Не подлежит сомнению, что политика составляла основу жизненного поприща кардинала Мазарини. Но редко получается так, чтобы у людей подобного рода политика гармонично сочеталась с личной жизнью и интересами.

Джулио Мазарини любил свою семью. Точнее, их у него было две — семья итальянская и семья французская, которые благодаря ему сливались воедино. Итальянская семья была очень большой, и связи между ее ветвями постоянно поддерживались, как это всегда принято у итальянцев. У Пьетро Мазарини и Гортензии Буффалини было, кроме Джулио, еще пять детей. Все они, благодаря знаменитому брату, прожили свой век безбедно, и практически у всех жизнь сложилась вполне благополучно. Одна из его сестер и младший брат сделали церковную карьеру, а три другие сестры вышли замуж с неплохим приданым за богатых и знатных представителей итальянских фамилий. В семьях Мартиноцци и Манчини было много детей, и первый министр Франции обожал своих племянниц и племянников. Большинство из них делали карьеру и выходили замуж во Франции. У Мазарини не было собственных детей, но он от природы имел сильный отцовский инстинкт, что мешало его образу сильного политика. Кардинала критиковали французы, видевшие в проявлении нежных отцовских чувств и заботе по отношению к племянникам еще одну «итальянскую» черту своего первого министра.

Как и любого из политиков, долго находившегося у руля власти, Мазарини временами «заносило». Власть кружит голову и заставляет порой лелеять несбыточные планы и надежды. Своих племянниц он пытался сосватать даже в Англию: то за сына Кромвеля Ричарда, то за короля Карла II Стюарта. Но эти иллюзии очень быстро улетучились, оставив место рациональному политическому мышлению.

И сам кардинал, и его родные отличались правильностью черт, были красивыми людьми. Но красивейшей из всех была его племянница Мария Манчини. Она была лишь на год моложе Людовика XIV. Неудивительно, что, часто пребывая в ее обществе, молодой король влюбился. Черноокая Мария стала его первой юношеской любовью. Причем все было настолько серьезно, что Людовик попросил сначала разрешения у матери жениться на ней. Анна Австрийская в тревоге бросилась просить совета у первого министра. Она напомнила Джулио, как во времена баррикад и гражданской войны подвергала себя и корону опасности, чтобы его защитить, и потребовала от него в свою очередь отблагодарить ее. Он должен сделать все возможное, чтобы дать ей в невестки ее племянницу (т. е. испанскую инфанту Марию-Терезию), которая принесет в качестве приданого мир. Мазарини это понимал. И фактический правитель Франции, давно наблюдая за молодыми людьми и уже воображая себя породнившимся с Капетингами, все же выступил против этого брака. Конечно, он сделал это по чисто политическим причинам. Мазарини довольно долго убеждал своего августейшего воспитанника, что его племянница неподходящая жена по рождению и темпераменту для короля Франции. «Я Вас умоляю об этом ради Вашей славы, чести, служения Богу и ради благополучия Вашего королевства», — заклинал он короля. Людовик покорился. Позже Мазарини удовлетворенно отметил про себя, что ему больше доставляет удовольствия сама власть, а не происхождение или родство с королевским домом.

Кардинал был бы очень доволен, если бы смог спустя полстолетия после своей смерти спуститься на грешную землю и порадоваться успехам на политическом и военном поприще одного из своих внучатых племянников. Одна из его племянниц, Олимпия Манчини, была выдана им замуж за виконта Евгения Мориса де Суассона. Евгений Морис был сыном Томаса Франциска, князя Кариньякского, ставшего родоначальником Савойско-Кариньякского дома, и Марии де Бурбон-Суассон. Олимпия родила лишь одного сына — Евгения, который стал носить титул принца Савойского и необычайно прославился как талантливый полководец времен войны за испанское наследство (1701–1714).

Кардинал нежно любил свою французскую семью, состоявшую из двух человек — Анны Австрийской и Людовика. Анна и король отождествляли в своем лице французское королевство, и поэтому неудивительно с чисто психологической точки зрения, что Мазарини привязался к Франции всей душой и ревностно защищал ее интересы.

Анна Австрийская была его преданной возлюбленной, фактической женой, другом и советником в одном лице. Их спальни и кабинеты находились рядом: всегда существовала возможность пообщаться, посоветоваться, поделиться своими трудностями. Оба они любили поговорить о странах, где родились — об Испании и об Италии. Любовь Мазарини и королевы оказалась долгой и прочной, выжила и укрепилась, несмотря на гонения, попытки разлучить и высмеивания даже со стороны близких друзей. Лучшая подруга Анны госпожа де Шеврез, когда-то одобрявшая ее связь с герцогом Бекингемом, отрицательно относилась к этому роману.

Королева очень доверяла своему первому министру и ценила его. Как правило, она занимала возле короля второе место после Мазарини. Анна желала, чтобы Людовик больше времени проводил с кардиналом, слушал его советы и оказался способным жить и править без него. Мазарини очень ценил такое отношение. Свою благодарность королеве он выразил даже в завещании, где оставил ей прекраснейший из всех своих алмазов, оправленный в диадему под названием «Роза Англии». Другим его подарком были работы итальянских художников, украшавшие кабинет министра.

Незадолго до своей смерти Людовик XIII назначил Мазарини опекуном будущего короля. И кардинал выполнил эту обязанность весьма добросовестно. Конечно, немалую роль здесь играло честолюбие первого министра, но он по-настоящему любил Людовика, умел видеть все его достоинства и недостатки и стремился воспитать прежде всего государственного деятеля, отвечавшего требованиям времени. Мазарини был тонким психологом — это позволило ему оставаться первым министром до самой смерти, и именно это дало ему возможность понять Людовика. Он предпочитал, чтобы его питомец приобщался в первую очередь к делам, а не отдавался бы полностью схоластическому образованию. Жизнь учит лучше — таков был принцип его воспитания. Мазарини научил короля многому: общаться с подданными, вести себя на заседаниях Королевского совета, вести войну, оценивать политическую ситуацию. Такое воспитание заложило в Людовике основы его будущего стиля правления. Во второй половине своего царствования Людовик XIV стал для французов и всей Европы олицетворением «короля-тирана» и способствовал широкому распространению тираноборческих идей, приведших к Французской революции. Но мог ли предвидеть это Джулио Мазарини? Путь с вершины всегда ведет вниз. Мазарини шел к вершине, Людовик достиг ее, немало постоял наверху и начал движение вниз по наклонной плоскости. Это было закономерно.

Сам воспитанник относился к своему опекуну очень хорошо, можно сказать, он даже любил его. На одном из первых заседаний Королевского совета Людовик заметил, что он взял полноту власти в свои руки не только потому, что больше всего этого хотел. Король поступил так отчасти потому, что считал Мазарини незаменимым на посту первого министра. «Мазарини умел работать», — записал в своих «Мемуарах» король после смерти опекуна. Людовик старался быть всегда рядом с Мазарини, восхищался его умением управлять государственными делами, его дипломатическими победами. Ведь именно первый министр спас монархию во время Фронды и заложил основы для ее будущего процветания. Для короля кардинал всегда оставался примером государственного деятеля, он заметно повлиял на его идеалы и вкусы. Спустя годы после смерти Мазарини одна из самых блистательных и умных дам королевства мадам де Лафайет замечала, что «король пытается следовать в своей политике идеям, которые он (Мазарини. — Л. И.) ему внушил». В сущности, Людовик XIV, наиболее жесткий и блистательный из всех европейских монархов, был воспитан Мазарини.

Первый министр Франции, в отличие от «короля-солнце», не был ни жестоким, ни жестким. На всем протяжении его правления, несмотря на тяжелые годы Фронды, практически не применялись тиранические методы. Поразительно то, что одним из создателей французского абсолютизма являлся либерал по натуре. Он не отправлял на плаху противников, позволял распространять по стране политические листовки, позорящие его, его семью и приверженцев, терпеливо выслушивал мнения, отличные от своего.

В Мазарини вполне гармонично уживались светскость и религиозность — это также одна из характерных примет его эпохи. Он был религиозным рационалистом и предпочитал не пользоваться именем Бога в политике. Если же он это делал, то поступал честно. Кардинал был истинно верующим и понимал, что католицизм был душой французской монархии. Католическая идея способствовала централизации французской нации. Мазарини жил в эпоху, когда католическая церковь переживала реформирование, старалась идти в ногу со своим временем. В XVII в. повысился моральный авторитет римских пап. Его постарались перехватить государи, стремившиеся к централизации, единству своего государства — неудивительно поэтому, что кардиналы оказались востребованными в политике. Первым таким деятелем во Франции был Ришелье, вторым — Мазарини.

XVII в. был столетием, когда захват и раздел территорий разрушал концепцию единой христианской Европы. Первый министр Франции сожалел об этом, но, будучи рационалистом, принимал это как данность. В своей внешней политике он часто воспринимал себя (или хотел воспринимать) как мессию, возрождающего единство христианского мира. Разумеется, его государство — Франция — будет центром новой Европы, гарантом мира и спокойствия. Мазарини, конечно, не был интеллектуалом или мыслителем — он был политиком и находился в этом отношении ближе к грешной земле. К тому же он очень любил деньги. Но вместе с тем кардинал с удовольствием отдавал дань светской жизни, был очень эрудированным человеком. Он коллекционировал книги, старинные манускрипты и полотна, любил музыку и театр. Он казался джентльменом с головы до ног — был красив, хотя и немного полноват в последние годы жизни, прекрасно одевался, отличался хорошим вкусом. Надо сказать, свою кардинальскую мантию первый министр не любил.

Конечно, этот ставший великим человек хотел увековечить себя. Может быть, у него не было уверенности, что он уже это сделал всей своей деятельностью. Но, скорее всего, он просто любил жизнь, уважал интеллектуалов и деятелей искусства. Крупный знаток библиотечного дела современности и известный библиофил Альфред Франклин считал, что «самыми крупными библиофилами XVII в. были три великих министра Франции. Это Ришелье, Мазарини, Кольбер». Даже в самый разгар политических бурь Мазарини не забывал о своей коллекции книг. В 1652 г. во время Фронды он писал известному библиотекарю того времени Габриэлю Ноде: «В эти ужасные дни позаботьтесь, насколько это возможно, о сохранении библиотеки. От этого будет зависеть и Ваше, и наше состояние».

Ненасытная жажда богатства не вылилась у Мазарини в гобсековские формы. Почти все, чем он владел, так или иначе досталось Франции. В инвентарном списке, составленном после смерти кардинала, числилось 200 статуй и античных произведений из мрамора, 450 картин знаменитых мастеров, огромное количество драгоценных камней, среди которых были самые красивые бриллианты в Европе, 30 тысяч книг. Последние стали основой библиотеки, и ныне носящей имя Мазарини. Помимо этого, кардинал основал Коллеж четырех наций, где под руководством лучших профессоров Сорбонны обучались 60 сыновей дворян из аннексированных Францией земель. Эта мера способствовала укреплению единства государства.

Ранним утром 6 февраля 1661 г. галерею королевского павильона в Лувре, где художники расписывали стены, внезапно охватило пламя. Огонь быстро распространился через открытые двери в апартаменты первого министра. Ситуация скоро была взята под контроль: пламя удалось сбить, Анна Австрийская и Людовик XIV переехали в Сен-Жермен, покинув Лувр на время ремонта. Этот инцидент укрепил в их сознании веру в то, что они находятся под божественной защитой. Но для Джулио Мазарини это событие послужило поворотным пунктом в борьбе против собственной болезни — затянувшегося плеврита. Кардинал изрядно наглотался дыма, что обострило ее течение. Его перевезли из Лувра во дворец на улице Ришелье.

Положение выглядело настолько серьезным, что у постели первого министра собрался весь цвет парижской медицины. Мазарини во время осмотра держался с достоинством, не показывал своих эмоций, а только требовал от докторов побыстрее вынести вердикт. Последний не оставлял никаких надежд: кардиналу оставалось жить один или два месяца. Перед смертью Джулио Мазарини был мужественным, стоическим и реалистичным. Посетивший его секретарь Ломени де Бриенн потом вспоминал: «Я ожидал увидеть сломленного болезнью человека, а он был тих и спокоен. Это восхитило меня». Кардиналу было трудно говорить, и окружавшим его казалось, что он специально подбирает слова, чтобы выразиться красиво и подобающим образом. Мазарини выразил благодарность всем тем, кто помог ему в жизни, тем, кого он любил и ценил. Он сожалел о том, что не все успел сделать. «Я великий преступник», — признался он своему исповеднику в надежде получить прощение от Бога. Наверно, он желал этого прежде всего, поскольку не был уверен в собственной праведности. Методы, которые он использовал в руководстве государственными делами, часто были совсем не христианскими. В ночь с 8 на 9 марта 1661 г. первый министр Франции Джулио Мазарини скончался.

Теперь, когда кардинал отошел в вечность, началась переоценка его деятельности. Его продолжали и ненавидеть, и любить, но почти все стали уважать. Это уважение увеличивалось с каждым годом — с высоты прошедших лет всегда лучше оценивают то, что было сделано раньше.

По французской столице прокатилась бурная волна эпитафий, эпиграмм, песенок на смерть Мазарини.

«Он не мог сделать ничего лучшего, как умереть» — таков был тогда общий вывод большинства французов. Они горько ошибались — предстояли не лучшие времена.

Но существовало и другое мнение. Людовик XIV сделал все, что мог, чтобы обставить наилучшим образом похороны своего опекуна, приказал лучшим поэтам сочинить оратории [81]на смерть первого министра. Впоследствии то, что содержалось в этих сочинениях, больше послужило материалом для оценки деятельности Джулио Мазарини исследователями его жизни. Среди ораторов был кармелит отец Леон, специально прибывший на похороны из Рима, слова которого лучше всего отразили суть жизни и деятельности умершего: «Он был французом и итальянцем, солдатом и доктором права, государственным человеком и кардиналом, иностранцем и королевским слугой, жестким и терпеливым, учителем и другом короля. Он был Фебом, который разогнал облака над землей, арбитром великих народов и наций».

Так кем же был Джулио Мазарини — авантюристом, шпионом, блестящим дипломатом или политическим гением? Он являлся и тем, и другим, и третьим, ибо в эпоху бурных перемен, каковым был XVII в., зачастую люди, подобные Мазарини, могли обрести известность и власть. Он был вершителем судеб не только других людей, но и своей собственной. Он понял основную линию развития Франции и Европы того времени. Джулио Мазарини был одним из немногих, кто оценил величие Ришелье как государственного деятеля, его политику, направленную на укрепление центральной власти и возвышение Франции на международной арене. Он продолжал этот путь, но не прямолинейно повторял Ришелье, а проводил свою дипломатию, сообразуясь с новыми условиями. Кардинал завершил дело, начатое своим предшественником, и окончательно утвердил абсолютизм во Франции, приведя его к расцвету. Он завершил в общих чертах создание той системы, которая будет существовать во Франции вплоть до Великой революции конца XVIII в. и будет называться старым порядком. Его ученик — Людовик XIV — лишь доведет эту систему до своего апогея, переходящего в абсурд.

Значение личности и деятельности Джулио Мазарини трудно преувеличить или переоценить. Он и по сей день принадлежит к той немногочисленной группе государственных деятелей, которые умели выделить свои главные цели и следовать им, умели понять движение истории. Именно в его честь крупный французский политик и бывший президент Франции Франсуа Миттеран назвал свою внебрачную дочь именем Мазарин.