Власть предыстории

Глава восьмая. ВОЛНЫ МАКРОЭВОЛЮЦИИ

Если рассматривать происхождение человека и общества как естественно-исторический процесс, то придется признать, что исходные позиции АСгенетики должны лежать в сфере биоэволюции. Ее синтетическая теория в последние десятилетия детально разработана на молекулярном, организменном, популяционном и видовом уровнях. Обилие мутаций и дрейф генов создают «пишу» для естественного отбора. В ходе борьбы за существование выявляются особи, чей фенотип создает им некоторое преимущество и обеспечивает с большей вероятностью передачу по наследству их набора генов. Естественный отбор противостоит прогрессии размножения, обеспечивающей исходный материал для формотворчества жизни.

Выводы теории синтетической эволюции едва ли способны приблизить нас к факторам антропосоциогенеза. И прежде всего потому, что она занимается проблемами эволюции на коротких временных отрезках. Микроэволюция имеет дело с годами, макроэволюция — с миллионами и миллиардами лет. Таким образом, материал, изложенный в первой части книги, пока полезен лишь тем, что он помогает в формировании требований, которые АСГ как макроэволюционный процесс предъявляет своим специфическим факторам.

Во-первых, АСГфакторы резко увеличили темп мутаций, «расшатали» наследственность у антропоидов, обеспечив естественный отбор значительно большим количеством возможных вариантов. Это требование согласуется с фактом чрезвычайно быстрого формирования человека. Эволюция, как полагают, шествовала в этом случае с исключительной поспешностью[169].

Во-вторых, АСГфакторы действовали направленно, создавая некоторое постоянство условий естественного отбора. О направленности и постоянстве селективных условий свидетельствует и тот факт, что при исследовании современного человека и его интеллекта было установлено важное значение наследственного фактора в формировании IQ. Ссылаясь на Джинкса и Фалкера, Л. Эрман и П. Парсонс в «Генетике поведения и эволюции» (М.: Мир, 1984. С. 409) пишут: генетические исследования подтверждают, что «на протяжении всей эволюционной истории человечества происходил сильный направленный отбор на повышение умственных способностей», когда при выборе брачного партнера происходила положительная ассортативность. Там же приводятся убедительные данные, свидетельствующие о корреляции умственных способностей детей со способностями их родителей, когда сравнивались способности детей со способностями истинных родителей и способностями родителей, усыновивших детей в раннем возрасте (там же. С. 413). Явная направленность АСГфакторов и постоянство селективных условий вызвало в АСгенетике теорию направленного мутирования, ее разделял Л. С. Берг и ныне придерживается В. П. Алексеев (см. его работу: Становление человечества. М.: Политиздат, 1984. С. 70). Однако, как известно, ни одному биологу даже в лабораторных работах не удалось вызвать направленного мутирования. А применение этого понятия к стихийному процессу антропосоциогенеза обнаруживает полную теоретическую беспомощность ее авторов. Специфические АСГфакторы действовали в течение по крайней мере четырех миллионов лет, и предыстория прошла под их могущественным и однообразным влиянием. Только постоянство селективных условий способно было поддерживать направленное воздействие на сообщество предлюдей, которые в течение нескольких миллионов лет развивались по единому вектору — к человеку. Все улучшающаяся вертикальная походка, все более увеличивающийся и усложняющийся головной мозг, чрезвычайно медленная эволюция каменных орудий — все это говорит об однообразии требований, предъявляемых средой к формирующимся людям в те времена.

В-третьих, АСГфакторы носили несомненно волновой характер. Они появились где-то 20–30 миллионов лет, нарастали, сбрели силу около пяти миллионов лет назад, достигли апогея в предыстории и затем начали исчезать из эволюции или менять характер воздействия.

АСГфакторы должны казаться нам некоторым образом неуловимыми, прежде всего потому, что сегодня они уже потеряли былую мощь. Но еще и по той причине, что они почти не сказываются на микроэволюционных процессах. Биологу, оперирующему с ними, вехи макроэволюции кажутся или несущественными, или вовсе не имеющими эволюционного смысла. Так должна думать о придорожной рекламе улитка, ползущая по обочине спидвея.

И наконец, в-пятых, АСГфакторы наверняка влияли не только на гоминид, они сказывались и на других млекопитающих, на всех видах живого на земле. Для гоминид они оказались решающими, для прочих видов — могущественными, во многом изменившими их существование.

Если подвести итог размышлениям о специфике АСГфакторов, то следует признать, что во времена их действия биосфера имела, по-видимому, другое — непривычное лицо. Весь облик живого смотрелся несколько иначе, причем изменения коснулись не столько морфологии и физиологии видов, сколько поведения, которое хотя и запрограммировано в генотипе, но более лабильно и выступает инициатором, «лидером» эволюции[170].

Последнее обстоятельство грозит превратить АСГфакторы в еще более неуловимые, поскольку поведение почти не оставляет палеонтологических следов и не сохраняется в окаменевшем виде. Но, с другой стороны, и это сильно облегчает задачу, оно ограничено определенным набором действий, которые неплохо систематизированы и изучены. Сделаны небезуспешные попытки наметить типовое поле поведенческих форм. Здесь и отношения между полами (промискуитет, полигиния, полиандрия, моногиния, моногамия), и отношение к запасанию продуктов, и виды сообществ, и формы внутристадного руководства, классы пищедобывающего, территориального поведения и т. п.

Существенно, что набор поведенческих решений используется тем полнее и шире, чем выше организован вид, но при этом даже «в группах животных с высоким уровнем развития встречаются нередко решения, свойственные более примитивным формам», и, что очень важно, «отбор решений всегда начинается снизу», с самых архаичных поведенческих реакций[171].

Отправляясь от этих принципиальных требований к АСГфакторам, попробуем рассмотреть макроэволюционный процесс.

Известны всего три закономерности макроэволюции.

Эволюции понадобилось около трех миллиардов лет, чтобы пройти путь от первичных протобионтов до аэробных форм. Формирование наземных растений потребовало еще 500 миллионов лет. Птицы и млекопитающие выделились и развились от первых наземных позвоночных за 100 миллионов лет. Приматы появились за 12–15 миллионов, для антропосоциогенеза оказалось достаточно пяти миллионов лет[172].

Скорость эволюции неравномерна у разных групп организмов, что зависит, по-видимому, от цепей питания и размножения. И. И. Шмальгаузен установил, что организмы, единственным способом защиты которых служит быстрота размножения (планктон, бактерии, водоросли и т. п.), эволюционируют медленнее прочих; чуть быстрее их — те, кто применяет пассивные способы обороны: моллюски с прочными створками, высшие растения; на втором месте по скорости эволюции стоят животные, спасающиеся бегством, на первом — хищники.

Причины этого ускорения в развитии биосферы неясны. Можно ли связать их с антропосоциогенезом? Разумеется, ускоренное развитие гоминид в какой-то степени объясняется тем, что оно проходило в быстро меняющемся мире, требуя от них более гибких, динамичных реакций. Но что же дальше? Прекратилось это ускорение, и биосфера перестала продуцировать новые виды гоминид, остановившись на человеке, — почему? И каковы причины этого ускорения? Не зная ответа, мы подставляем на место Творца мифическое «Ускорение». То, что ускорение эволюции существовало, — бесспорно, остается лишь одно: выяснить, почему оно пошло на спад.

Из всех видов живого, когда-либо появлявшихся на нашей планете, до наших дней сохранилась примерно одна тысячная доля. Известны и более или менее подробно описаны два миллиона видов, из них около 1,2 миллиона — животных (900 тысяч видов членистоногих, 110 тысяч — моллюсков, 42 тысячи хордовых). Оценок подобного рода немало: несмотря на разницу в цифрах, среди них нет ни одной, которая отличалась бы на порядок от прочих[173].

Увеличение плотности и разнообразия живых существ, бесспорно, сказалось на антропосоциогенезе. Предлюди действовали в усложненной и разнообразной природной среде, требовавшей от них отличной ориентации, знания большого числа критических ситуаций и т. п. И все же по причинам, высказанным ранее, увеличение разнообразия и плотности земного населения едва ли было фактором АСГ: ведь оно нарастало, а земля прекратила продуцировать новые виды гоминид.

О том, что существуют волны макроэволюции, хорошо знают палеонтологи. Известна так называемая шкала Ньюэлла, который сопоставил и проанализировал данные о первом и последнем появлении в палеонтологической летописи в систематике К. Линнея. При этом выяснилось, что вымирание происходит с высокой скоростью и захватывает в одно и то же время совершенно, казалось бы, не связанные между собой виды. Так, у аммоноидов и рептилий роковым стало время поздней перми, позднего триаса и позднего мела. Глубокие провалы, волны вымирания, отражающие эпохи массовой гибели, лежат в позднем кембрии, позднем девоне и позднем мелу. Более слабые приходятся на концы промежуточных периодов.

Появление новых семейств происходило тоже волнообразно Пики зарождений видов в общем следуют за провалами кривой вымирания, хотя и с некоторым опозданием, достаточным для широкого распространения новичков по лику планеты.

Невозможно объяснить волны макроэволюции имманентными причинами, скрытыми в генных системах. Существуют же виды, которые, не вырождаясь и не вымирая, живут сотни миллионов лет. Не в состоянии объяснить эти волны и климатическая теория. Морские рептилии, более других застрахованные от воздействия погодных перепадов, вымерли, — среди них ихтиозавтры, плезиозавры, мозозавры. Вымерли также и птеродактили. А крокодилы и гаттерии выжили, несмотря на тяжкие климатические колебания.

Ясно одно: волны макроэволюции существуют, их воздействие на биосферу избирательно и специфично, оно несомненно влияет на темп эволюции.

До последнего времени поиски такого фактора не давали сколько-нибудь обнадеживающих результатов. Главная трудность состояла в том, что не был известен механизм связи внешней среды с темпом мутации, частотой кроссинговера и поведением организма. Недавние исследования показали, что такой механизм существует и, как оказывается, давно известен. Но его эволюционная роль выявлена значительно позднее. Я имею в виду стресс. В естественных условиях стресс возникает в результате повышенной эмоциональной возбужденности как ответная поведенческая и физиологическая реакция на условия окружающей среды. Прямое следствие стресса — резкое увеличение числа мутаций и кроссинговера. Проведенные эксперименты на домовых мышах и лисицах показали, что в потомстве стрессированных самцов процент мутаций и рекомбинантов значительно выше, чем в потомстве нестрессированных[174]. При этом увеличение частоты кроссинговера не было прямым ответом на средовое воздействие, а именно — на стресс, то есть поведенческую и физиологическую реакцию организма. У лисиц частота мутаций после стресса повышалась на 2–4 порядка[175].

Не менее важно и другое: в естественных условиях стресс как ответ организма на средовое воздействие нередко влечет за собой явно выраженное стремление эмоционально возбужденных особей образовать специфическое сообщество, базирующееся на имитативности. В критической ситуации, какова бы ни была ее причина, формируется более или менее большая группа особей, где действуют законы подражания. Пожар, сильное и неожиданное похолодание, извержение вулкана, наводнение, вторжение хищников, неурожай, повышение возбужденности экологических соседей и т. п. — все, что неожиданно, опасно и грозит виду нарушением его гомеостаза, тут же сказывается на эмоциональной сфере каждого организма, входящего в популяцию, и заставляет сплотиться в группы возбужденных и перевозбужденных особей. Из набора поведенческих форм избирается при этом всегда одна и та же — самая архаичная — сообщество, созданное на началах имитативности.

Рассмотрим этот процесс пристальнее, поскольку он имеет для антропосоциогенеза исключительную важность.

Сумма приемов и форм поведения животного может быть разложена на отдельные комплексы фиксированных действий (КФД). Эти КФД стандартны и стереотипны. Варьируя их и выбирая на каждый случай свой КФД, животное по возможности избегает стрессовых ситуаций, грозящих ему опасностью. Сумма КФД в целом обеспечивает жизнеспособность вида, адаптированного к определенным условиям существования. Стабильность жизненных условий в пределах каких-то границ — гарантия того, что сумма КФД обеспечит выживаемость вида в борьбе за существование.

Постепенно сумма основных КФД входит в генотип, то есть обретает наследственную запрограммированность. Чем моложе вид, тем она слабее; чем вид эволюционно старше, тем сумма КФД прочнее, следовательно, менее поддается эволюции в экстремальных условиях. И тем жестче связь вида со стабильностью привычных условий его жизни! О степени «закостенелости» вида свидетельствуют, в частности, и развившиеся на основе привычной суммы КФД иерархические отношения внутри стад (стай), где имеются свои «касты», разделена территория с соседями и т. п.

Что же произойдет в том случае, если по каким бы то ни было причинам изменятся привычные параметры среды? Закодированная в генотипе каждого ор^ганизма сумма КФД неожиданно откажет. Достижение будничных целей полностью или частично сделается невозможным. Для особи это означает катастрофу: инстинкт, переданный по наследству и исправно действовавший в течение сотен тысяч лет, превращается в ненужный и обременительный. Он не работает! Необходимо сформировать новый КФД, но ведь это дело не одного поколения… Если условия меняются медленно, то вид меняет поведение спокойно. Но если они меняются круто?

Возникает хаос, сокрушающий привычные отношения в стадах и стаях. Ломаются прежние системы доминирования-подчинения, уничтожается кастовость, сметается иерархия. В сообществе образуется сумятица, животные мечутся из стороны в сторону, толкутся на месте. Это момент слома наследственной стратегии поведения, когда выбрасываются вон КФД.

Внутреннее смятение легко прослеживается на уровне особи по так называемым смещенным рефлексам (их нередко называют компенсаторными, неадекватными). Когда животное на привычный раздражитель отвечает привычной реакцией, а в ответ не получает привычного подкрепления, оно оказывается словно бы в смущении: КФД отказал — что делать? И оно делает то, что «первое придет в голову», хотя при этом и не достигает порой поставленной цели. Или достигает ее — это бывает однако столь редко, что такой случай маловероятен. Но для тысяч и миллионов особей, находящихся в эмоционально напряженном сообществе, такой единственно верный выход может найтись. Смещенные рефлексы обладают огромной имитатогенностью (о чем писал еще Б. Ф. Поршнев), и тогда найденному выходу следуют все сородичи.

Если внутри сообщества отношения слишком крепкие и хаос их сломить не в состоянии, дело плохо: вид погибает. Он вымирает, не сумев преодолеть накопившийся груз наследственных поведенческих реакций, иерархии и кастовости. Погибает быстро — и тем быстрее, чем дольше он господствовал в своей среде обитания. Так не пощадило время властвовавших на Земле динозавров, миллионы лет вырабатывавших свою сумму КФД: они не сумели преодолеть иерархию и кастовость, отказаться от накопленных тысячелетиями «традиций» и оказались бессильными перед лицом неожиданного и, по-видимому, малозначительного стрессфактора. Динозавров подвела не слепота поведенческих инстинктов, а их укорененность, «закостенелость».

Но если вид эволюционно молод и способен перешагнуть через наследственные КФД, отбросить иерархию в стадах и стаях, сплотиться на основе высокой имитативности в эмоционально напряженные сообщества, то он получит доступ к следующей стадии развития. Ее обеспечивает высокий темп мутаций и частота рекомбинаций, происходящих по вине стресса, стабильность (уже в новых условиях жизни) селективного фактора. Эмоционально напряженные сообщества остаются на некоторое время в качестве рудимента, входящего в новые КФД, хотя бы стрессфактор из окружающей среды уже исчез.

Стресс, таким образом, выполняет в природе важнейшие эволюционные функции. Он не только ускоряет темп мутационных процессов и кроссинговера, создавая пишу для естественного отбора, но и способствует вхождению особи в эмоционально напряженное сообщество, помогающее отыскивать новые приемы поведения, необходимые для адаптации в изменившихся средовых параметрах. Он оказывается важнейшим механизмом макроэволюции, связывающим биосферу с «мертвой» природой.

Теперь можно с достаточной достоверностью определить, что представляет собой шаг макроэволюции и каковы его составляющие. Начальное условие макроэволюционного изменения — более или менее высокая волна возмущения биосферы в районе обитания популяции. Волна поддерживается как катастрофическими явлениями, так и поведением экологических соседей (хищников, травоядных, урожайностью лесов и степей и т. п.). Волна биосферы воздействует на популяцию и ее отдельных особей как стрессфактор, который может иметь различную силу и направление. Если его величина достаточно сильна и постоянна, то популяция или весь вид обретают новый поведенческий «строй»: в нем разрушаются былые касты и иерархические связи, ломаются наследственные КФД; под влиянием хаоса исчезают некогда прочные и налаженные сообщества, стрессируемые не только влиянием окружающей среды, но и самовозбуждением, сохраняющимся на протяжении жизни многих поколений, то есть стрессфактор усиливает и удлиняет существование за счет самого себя.

Последовательное стрессирование поколений в эмоционально напряженном сообществе необыкновенно ускоряет темп мутаций и частоту кроссинговера. Это порождает возможность появления новых морфологических признаков и КФД которые проходят проверку и отбор в новых параметрах среды. Наконец, по мере спада волны в биосфере и отработки новых КФД, стрессфактор слабеет и исчезает, эмоционально напряженное сообщество, сохраняясь в рудиментарных формах, в целом уступает свое место стадам (или стаям), где устанавливается система иерархических связей, кастовость и т. п.

Эволюционный маховик завершил круг! Мы проследили законченный цикл макроэволюции. Наступает период поддержания гомеостаза, сохраняющего накопленную адаптацию к изменившимся условиям обитания. Естественный отбор стабилизируется и на протяжении многих последующих поколений не приводит к решительным новациям. Если сумма накопленных КФД в общем и целом не затрагивается новыми волнами биосферы и не порождает очередного стрессфактора, то вид может сохраняться в природе неопределенно долго — миллионы, а быть может, и миллиарды лет…

Прежде чем перейти от общих проблем макроэволюции к специфическим АСГфакторам, необходимо всмотреться в организацию эмоционально напряженных сообществ, примеры которых в изобилии дает биосфера. На всех филогенетических уровнях они имеют широкое хождение, их можно наблюдать у одноклеточных и многоклеточных, у моллюсков и у хордовых, у насекомых и у млекопитающих, у приматов и у человека.

Эмоционально напряженные сообщества, основанные на подражании[176], хорошо известны этологам, социальным психологам, криминалистам и историкам. Эти сообщества располагают сходными структурами и рядом общих особенностей.

Так, изучая скопления неретических мизид, этологи обнаружили, что они одновозрастны, сохраняют относительное постоянство пространственной обособленности, в аквариуме поддерживают плотность примерно 50 экз. на литр, соблюдая между собой определенные интервалы, и ориентированы головой к хвосту впереди стоящего. Их тела параллельны телам плывущих рядом. Они находятся в стрессовом состоянии, словно ожидая нападения. Такая диспозиция выгодна всему ансамблю, так как помогает уклоняться от хищников. В таком состоянии ансамбль не обладает четкой иерархической структурой и обозначенным «лидером»[177]. Нет иерархии и в охотящейся стае кальмаров[178]. У рыб удается проследить лидера-инициатора, который первым вступает в реакцию и провоцирует за счет подражания лавинообразную реакцию партнеров по косяку (станичке, стае). Такой лидер, как правило, случаен, его роль не закреплена за одной особью[179]. Известны случаи эмоционально напряженных сообществ у змей[180], широко распространены они у насекомых[181], лягушек[182], черепах[183]. Особенно интересны наблюдения над эмоционально напряженными сообществами птиц: их полет представляет идеальную картину для этолога. Вот пример очень точного описания того, как хаос в скоплении сменяется эмоционально напряженным сообществом: «Их (чаек) громкие мелодичные голоса слышишь задолго до того, как увидишь самих птиц, которые сотнями кружат и планируют в вышине. Когда они скользят вниз, их удивительные белые крылья снова и снова вспыхивают на солнце. Они кружатся, будто огромные снежные хлопья в буран, опускаясь все ниже, словно бы в полном беспорядке. Эта великолепная сцена может длиться около четверти часа. Кажется, что птицы вот-вот опустятся на землю, но они вновь взмывают в вышину. Внезапно они точно по команде перестают кричать и уносятся на запад, но уже не как хаотичное облако, а все как одна. И в этот день мы уже больше ничего не видим»[184].

Нико Тинберген подметил все основные моменты: хаос с его беспорядком, затем образование строя, единообразности поведения в стае, когда все птицы действуют «как одна», мгновенность перехода от хаоса к строю.

Резкий взлет имитативности наступает в природе у млекопитающих, самого молодого крупного таксона древа эволюции. Хорошо исследованы эмоционально напряженные сообщества у леммингов, антилоп[185], сайгаков. Так, к железной дороге сайгаки подходят обычно мелкими стадами. Необычное препятствие как бы «сбивает их с толку», они мечутся и образуют крупные стада. В течение нескольких дней они ходят вдоль железной дороги, образуя гигантские скопления в несколько десятков тысяч особей. В какой-то момент из этой многотысячной массы вдруг выделяется самка-лидер, она первой перебегает дорогу. За ней устремляются остальные, но не широким фронтом, а цепочкой. Удержать их невозможно; они лезут под колеса, их давят, и они давят друг друга. А в небольших табунах обычно главенствует самец[186]. Видимо, та же «неудержимость» характерна и для эмоционально напряженных скоплений кашалотов[187], нарвалов и даже белых медведей[188]. Красочны описания табуна оленей. «Вид массы животных будит у любого человека какое-то странное ощущение. Мы воспринимаем табун как одно многоголовое существо», оно похоже на «большой темный шар», в котором смешаны несколько стад и где «утратили свою роль вожаки»[189]. Лучшие примеры лидеров в табунах оленей, баранов, сайгаков дают самки[190].

Интересно, что и у растений обнаружены скопления, обладающие признаками эмоционально напряженных сообществ: «строи» определенная степень плотности (загущения посевов) и т. п.[191]. Можно пойти еще дальше «назад», в мир органики и неорганики — и там мы встретим подобную организацию. Но пока остановимся на приведенных примерах: они дают достаточно ясное представление о распространенности в живой природе эмоционально напряженных сообществ, чья роль, по-видимому, далеко не одинакова в выполнении жизненных функций разных видов. Сегодня трудно разглядеть их эволюционное значение, но оно было несомненно важным в момент формирования вида.

Попробуем выделить фазы возникновения и наметить особенности эмоционально напряженных сообществ.

Скопление множества особей перед лицом «непонятной трудности», опасности или угрозы, избежать которых с помощью обычных КФД не удается, приводит к некоторому смятению, сумятице и возрастанию эмоционального напряжения. Это момент хаоса в скоплении. Особи беспорядочно мечутся из стороны в сторону, не зная, что предпринять. В это время происходит слом иерархии — вожаки теряют «власть», упраздняются «касты», исчезают привычные КФД. В хаосе все равны перед общей опасностью и друг перед другом.

В какой-то момент хаос сменяется строгим строем, четким порядком. У черепах это ряды, у птиц — косяки, ниточки, шары; у пчел рой носит форму вытянутой тучки, кометы; у оленей табун похож на «большой темный шар», или, скорее, на каплю, текущую по наклонному стеклу. У рыб косяки способны обретать разнообразные формы — от шара до конуса. По-видимому, форма эмоционально напряженного сообщества зависит от среды, в которой живут и действуют организмы. Воздух и вода способствуют образованию сфероидных скоплений, плоскость земли — каплеобразных.

В эмоционально напряженных сообществах выделяется лидер, способный увлекать за собой остальных. Он не обладает «властью» или силой ума. У него лишь более яркая и скоростная реакция на неожиданную опасность или внезапно появившуюся трудность. Лидерами чаще всего становятся самки.

Для создания эмоционально напряженного сообщества необходимо значительное число особей. В какой-то момент их количество становится критическим, эффект группы начинает ощущаться явственно, и тогда скопление готово к «затабуниванию», сплочению.

Пребывание в эмоционально напряженном сообществе может быть сугубо временным или постоянным. Некоторые виды обладают способностью проводить в нем большую часть своей жизни, другие сплачиваются перед лицом опасности, третьи — при необходимости нереста, сопряженного с преодолением чрезвычайных трудностей, и т. д.

Биосфера — гигантская гомеостатичная система, поддерживающая существование своих видов. Она подвижна, динамична и в то же время поразительно устойчива ко всякого рода катастрофам. Это отнюдь не означает, что она к ним безразлична или обладает способностью гасить их мгновенно и безболезненно. Горообразование, вулканическая деятельность, климатические и погодные колебания, космические вторжения физических тел (метеориты, пыль) и смертоносных излучений, землетрясения, наводнения, штормовые ветры, цунами, приливы и отливы, перемены магнитного поля — все они безжалостно бьют по биосфере.

Многие из них имеют циклический характер. Раз в 17 миллионов лет Солнце вместе со своими планетами приближается к центру Галактики, где повышенная плотность звезд, магнитных полей, космических лучей. С ними частично связаны крупные земные катаклизмы — климатические колебания и горообразовательные процессы. Раз в несколько миллионов лет происходят инверсии магнитного поля Земли. Известен 11-летний цикл вспышек на Солнце, влияющих на погоду на Земле. Взаимоотношения Земли — Солнца — Луны периодически порождают сизигийные приливы.

Во всех этих случаях биосфера нашей планеты не остается спокойной. Нарушения стабильности условий жизни тревожат и возбуждают живое, сплачивая виды в эмоционально напряженные сообщества. В биосфере поведение одних видов сильно влияет на поведение других. Поэтому биосферные возмущения перекидываются на соседей, распространяясь от эпицентра стресса все дальше и дальше. Возникает волна, способная взаимодействовать с другими волнами, резонируя или угасая. Именно в силу гомеостатичности биосферы часть мелких возмущений должна не только гаснуть, но и складываться, усиливаться, образуя как бы вспучивания и укрупнения, порождающие, в свою очередь, еще более крупные волны.

Самая нижняя и соответственно самая «мелкая» из них формируется непосредственно под влиянием удара по биосфере, то есть катастроф и катаклизмов. Она может носить «точечный», региональный или глобальный характер. Не влияние на макроэволюционные процессы, по-видимому, ничтожно. Как правило, она приводит к вымиранию или значительному ослаблению вида, затрагивая все живое вокруг региона катастрофы. Она, однако, не исчезает бесследно, сталкиваясь с аналогичными возмущениями и образуя волны второго порядка, а те — третьего, четвертого и так далее. Они способны растягиваться на века и тысячелетия, на миллионы лет. У них разная пологость и крутизна взлета, они избирательны по отношению к различным видам живого, их трофическим цепям. Так, волна вымирания динозавров захватила все наземные виды, у которых вес отдельной особи превышал девять килограммов[192].

Попробуем классифицировать биосферные возмущения, делающие нашу планету похожей на пульсар, всплески которого порождают новые крупные таксоны древа эволюции и сметают с лица земли «устаревшие» виды живого.

Наиболее длинная, гигантская волна имеет глобальный миллиардолетний масштаб и является фундаментальной причиной возникновения жизни на земле, биосферной эволюции в целом.

Короче волна биогеологической эры, очерченная миллионолетней синусоидой, в течение которой происходили события, заметные в палеонтологической летописи.

Еще круче и, следовательно, короче, волна магистрального порядка, захватывающая сотни тысяч лет, в течение которых происходят реальные эволюционные перемены.

Глобальная волна неощутима и неуловима для наблюдателя, живущего ограниченный веком срок. Так в открытом океане незаметны цунами. Они поднимают корабль вверх и плавно опускают его вниз — ни качки, ни волнения поверхности, ни даже самой волны путешественник на корабле не ощутит. Биогеологическая и магистральная волны уже могут быть отмечены в палеонтологических раскопках, эти волны выводятся на эмпирическом уровне, в процессе осмысления добытого материала. Самая короткая волна биосферного возмущения — локальная, длящаяся заметные наблюдателю сроки.

Все типы волн: глобальная, биогеологическая, магистральная и локальная — обладают способностью взаимодействовать друг с другом, образуя вспучивания и провалы, результаты резонанса и взаимного погашения возмущений. Последствием резонансов, доказательством их былого могущества для наблюдателя остаются эмоционально-напряженные сообщества. Последние вспучивания, образованные резонансом глобальной, биогеологической, магистральной и локальной волн, породили бурное размножение млекопитающих, затем самого молодого их отряда — приматов, и в нем — юного семейства гоминид. На последних пришелся, видимо, самый пик резонанса. «Человек венчает собой одно из прогрессивных направлений; но грызуны, птицы, крылатые насекомые, пустынные кустарники и однолетние растения пустыни венчают на данном этапе истории Земли другие такие направления»[193].

Бурное размножение и расселение по лику земли млекопитающих, после него — столь же интенсивное размножение и расселение приматов; наконец, появление антропоидов, прегоминид и гоминид, которые вскоре заполонили Старый Свет, — вот три этапа взлета волны, ее пика, который оставил свои глубокие следы во всех видах живого, став одновременно главным фактором антропосоциогенеза.

Пик резонансной волны вызвал к жизни высочайшую имитативность, которая нарастает в линии «низшие обезьяны — антропоиды — человек». На этот факт указывает не только Б. Ф. Поршнев, который исследовал имитативность по всей линии досконально, но и другие приматологи и АСгенетики[194]. Вспомним, наконец, что, по мнению Ч. Дарвина, именно подражание сыграло решающую роль в антропосоциогенезе. А вот итоговый вывод Б. Ф. Поршнева: «В патологической и нормальной психологии человека исследования вскрыли «нижний этаж», хорошо прикрытый завершающей стадией эволюции: огромную силу и огромный диапазон автоматической имитативности. Мы имеем вcе основания приурочить время расцвета этого свойства высшей нервной деятельности к филогенетическому промежутку между антропоидами (высшими обезьянами) и современным человеком»[195].

Следует заметить, что взлет имитативности, прослеженный в ряду «низшие обезьяны — антропоиды — человек», не уникальное и единичное явление в биосфере. Почти одновременно вперед рванулись дельфины, вороны, олени и лошади, волки… Приматы были самым молодым видом среди них, и, следовательно, их сумма КФД отличалась наименьшей окостенелостью, они легче других отбросили иерархию-доминирование в своих стадах, быстрее и интенсивнее перешли к образованию эмоционально напряженных сообществ, регулируемых на началах высокой имитативности.

Только один вид дошел в своем развитии до разума и социума, но в общий процесс развития бросились и другие. И то, что до «финиша» добежал человек, — это как раз дело случая, остальное закономерно.

Палеолит стал эпохой человеческой предыстории благодаря действию на всем его протяжении мощного АСГфактора: резонанса биосферных волн, сломавших в молодых видах живого привычные КФД и образовавших эмоционально напряженные сообщества; наиболее яркие и жизнеспособные среди них были, видимо, У прегоминид и гоминид. Предыстория, таким образом, есть не что иное, как становление, развитие и постепенный распад этих сообществ.

Глава девятая. БАЗОВАЯ ТЕОРИЯ АСГ

О силе былой волны макроэволюции нам напоминают архаичные формы эмоционально напряженных сообществ, сохранившихся до наших дней. Бели мы обратимся к человеку, то обнаружим их рудименты и в его мире. Это не что иное как толпа, — таков основной и неизбежный вывод из анализа макроэволюции. Необходимо признать, что наши далекие предки жили, действовали, спасались от хищников и уничтожили их в борьбе за существование с помощью вполне понятного нам, людям, объединения — толпы.

Такой вывод однозначен, недвусмыслен и… тяжек! Весь наш разум противится ему.

Прежде всего, не нова сама идея. О роли толпы в Истории писали психологи прошлого века: Г. Тард, С. Сигеле, Г. Лебон и др. Они выдвинули концепцию толпы как орудия презренной черни, бунта темных, а порой и преступных элементов. В их глазах толпа представляла собой нечто отвратительное, низменное, грозящее свергнуть общественные устои. Толпа стала символом криминальною начала в человеке.

Социально-психологическая теория толпы подверглась жестокой критике в начале XX века. С этого времени она сошла в анналы науки, почти перестав привлекать внимание социологов и психологов[196]. Поэтому первая их реакция на упоминание «толпы» будет, очевидно, отрицательной, все это уже было на донаучном уровне, стоит ли вновь возвращаться к устарелым идеям?

Стоит… Хотя бы по той причине, что история науки — не столько свалка идей, наподобие кладбища выброшенных за ненадобностью машин, сколько собрание недостроенных архитектурных ансамблей: иные из них не завершены отнюдь не из-за проектных дефектов, а из-за недостатка материалов. Старые идеи нередко обретают новую жизнь, история науки полна примерами подобного рода.

Наиболее сильное возражение против использования каких-то элементов теории толпы скрыто не в научной аргументации, а глубже: нам, людям, неприятно, более того — противно думать, что разум произрос из столь темной и неразумной общности. Протестует даже не мысль, а подсознание: человек, царь природы, должен был возникнуть с помощью более благородных и пристойных средств.

Из этого подспудного убеждения исходят многие АСгенетики, выдвигая следующую аргументацию: человек — венец творения, его общности (семья, род, племя, народ) обладают жесткой иерархией, в них всегда были и есть кастовость, доминирование, распределение власти. В целом эти свойства аналогичны обезьяньим сообществам. Следовательно, высший этап их развития соответствует низшему этапу развития человека.

Мы уже встречались с подобной точкой зрения, и вторично критиковать ее не имеет смысла. Добавим единственный довод: новый, нарождающийся вид из всех типологических решений поля повеления выбирает обычно самые архаичные, начиная «снизу», с эмоционально напряженного сообщества. Переход к новому виду требует слома былой иерархии, уничтожения прежней стратегии поведения. А выработка новых КФД обязательно сопряжена с хаосом — пусть временным! Он сметает начисто былую иерархию. Ни семья, ни род, ни племя, народ или даже стало (пусть оно «первобытное» или какое-то еще) не могли быть исходным началом, первичной общностью АСГ: все эти объединения имеют разветвленную кастовую структуру, иерархию внутри объединения, где соблюдается доминирование одних над другими. Простейшая форма сообщества всего этого не содержит, она опирается исключительно на подражание, имитативность. В среде людей и, очевидно, их далеких предков такой формой объединения могла быть лишь толпа, единственный экологический рудимент, сохранившийся и по сию пору во всех ветвях человечества.

Впрочем, и это надо четко представлять себе, в эпоху предыстории существовала не толпа, а ее зародышевая, предковая форма. В толпе действуют люди, наделенные второй сигнальной системой; в прообразе толпы — назовем ее пратолпой — никто речью не обладал. Пратолпа была эмбрионом толпы, но это вовсе не означает соответствия предка потомку, хотя во многом они схожи.

Человечеству нельзя открещиваться от образа жизни своих пращуров, ибо, не зная подлинных его форм, мы, быть может, совершаем одну из фундаментальных ошибок в понимании самих себя. Но еще меньше прав отказываться от изучения толпы имеют специалисты, которые часто рассматривают ее даже не как организацию вообще, считают ее неорганизованным сборищем или скопищем[197]. Для отечественных АСгенетиков изучение толпы и признание ее предковой формой организации сообщества предлюдей немыслимо еще и потому, что Тард, Сигеле и другие психологи и социологи конца XIX века пытались поставить свою теорию на уровень социологической, объясняющей истерию. Тем самым она вступила в конкуренцию с марксизмом. До последнего времени имена теоретиков толпы упоминались в научной печати не иначе как с добавлением бранных эпитетов. Их объявляли реакционерами, пытающимися очернить стихийные действия масс. Не сумел противостоять общему напору и такой самостоятельный мыслитель, как Б. Ф. Поршнев, который считал, что общности, носящие характер «чисто психологических сцеплений», не оказали влияния на развитие и становление человека[198].

Вместе с тем Поршнев выдвигает против теории толпы серьезный аргумент. Крупные скопления, создавшиеся на основе имитативности, нередко погибают. Так, тонет в море саранча, собравшаяся в огромные полчища; умирают кашалоты, выбрасывающиеся на берег, и т. п. «Сила имитативности, если она не ограничена внутренними границами стада, вполне обособленного от других стад, а также некоторыми трансформациями, которые она испытывает внутри стада, влечет к биологической катастрофе целые популяции»[199].

Серьезен ли этот довод? А как же с табунами лошадей и оленей — почему они не гибнут целыми популяциями? Настолько уж трудно эволюции поставить «мембраны» или встроить иные приспособления, чтобы оградить вид от биологической катастрофы? И почему, если эволюция применила эти конструкции у оленей, она не могла повторить их у гоминид?

Таким образом, весь круг аргументов и возражений против толпы как этологического рудимента предыстории оказался исчерпанным. Однако посмотрим, как выглядит толпа у таких внимательных и заинтересованных наблюдателей, как психологи XIX века. Их наблюдения тем более важны, что они, кажется, чуть ли не единственные специалисты, которые дали себе труд запечатлеть и показать толпу объективно.

Пользуясь терминологией Г. Спенсера, С. Сигеле пишет: «Толпа представляет из себя человеческий агрегат, разнополый по преимуществу, так как она составлена из индивидов обоего пола, всех возрастов, классов, социальных состояний, всех степеней нравственности и культуры и по преимуществу же неорганический, так как образуется без предварительного соглашения, произвольно, неожиданно»[200]. Суть схвачена верно: хаотическое, разнородное сборище неожиданно превращается в эмоционально напряженное сообщество. Г. Тард пишет о «груде разрозненных, не знакомых между собой людей», подчеркивая что их достаточно для образования толпы. Кто бы ни оказался в сборище: люди разных возрастов и профессий, культур, классов, наций — все они начинают вести себя унитарно, одинаково, как члены единого агрегата. Привычные социальные роли: отец, мать, сын, рабочий, служащий, пассажир, прохожий, преступник или моралист — спутаны, скомканы, отброшены как бы за ненадобностью.

«Лишь только искра страсти, перескакивая от одного к другому, наэлектризует эту нестройную массу, последняя получает нечто вроде внезапной, самопроизвольно зарождающейся организации, — писал С. Сигеле. — Разрозненность переходит в связь, шум обращается в нечто чудовищное, стремящееся к своей цели с неудержимым упорством. Большинство пришло сюда, движимое простым любопытством, но лихорадка, охватившая нескольких, внезапно овладевает сердцами всех, и все стремятся к разрушению»[201]. Отдадим должное наблюдательности С. Сигеле: он подметил и разложил образование толпы на несколько фаз, дав им характеристики.

Первая фаза состоит в схождении, сборе в одно место разного рода людей, привлеченных сюда отнюдь не гневом или страхом, — теми эмоциями, которые затем властно влекут за собой толпу. Они пришли на зов, на крик о помощи, а порой и неизвестно почему, движимые лишь тем, что увидели, как толпятся другие. Словно какая-то неведомая сила потянула их за руку и привела к куче людей, сплотив в единый «агрегат».

В этот момент идет касание друг друга локтями и плечами, обмен взглядами, жестами, обрывками фраз, выкриками, которые возбуждают людей. Именно в этот период, который может быть очень кратким по времени, но способен и растягиваться на неопределенный срок, все члены будущей толпы уравниваются между собой, ломаются привычные каждой индивидуальности те или иные поступки. В душах царит хаос, сталкиваются противоположные желания, мнения, настроения, стремления… Постепенно возбуждение достигает большой силы, наступает сумятица, толкучка. Внутренние колебания сопровождаются внешними, они быстро усиливаются, достигая критической точки, за которой — если не последует какого-то разряжения — может возникнуть сумасшествие. Такие случаи нередки во время войны, когда целые воинские соединения, попав в засаду и скучившись в толпы, не находили выхода из положения. Большинство погибает под огнем противника, но уцелевшие оказываются психически ненормальными. Человеческая психика не способна длительно выдерживать хаос.

Но обычно вслед за хаосом наступает вторая фаза толпового образования — в этот момент исчезают внутренние противоречия в скоплении, по нему пробегает «искра страсти», одно чувство охватывает всех. Причем это происходит мгновенно, словно действительно искра облетела. Секунду назад люди еще не знали, гневаться им или пугаться, но коль скоро единая эмоция охватила всех и каждого, толпа следует ей безоглядно. Способом передачи «искры страсти» служат как слово, так и выкрики, жесты, телодвижения, песни, вопли. Особенно важны для толпы первосигнальные знаки информации, раскрепощающие ее эмоции.

С момента вступления во вторую фазу толпа обретает строй: она выглядит как единый организм, обладающий одинообразностью поведения. Для нее характерно «стремление производить одни и те же жесты, испускать одни и те же крики, напевать одни и те же песни»[202].

Тард подметил сверхобычное увеличение силы людей, входящих в толпу, высказав мнение, что именно этот прирост силы обеспечивает птицам и другим животным дальние перелеты и переходы во время миграций[203]. Огромная сила, сверхобычная скорость передвижения, унитарность действий, строй — все это заставляло людей видеть в толпе единый организм. И. С. Тургенев называл толпу «многоголовым зверем, легко попадающимся на любую приманку».

После скучивания начинается третья фаза — действие толпой. Это всегда бег и разрушение. Толпа была изначально создана не для созидания. Разбить, уничтожить, разнести по камешку, истребить, убить, разорвать — все это с огромной силой и скоростью — вот чем характеризуется третья фаза толпы.

Но, наконец, эмоция насыщена. Действия толпой на этом не прекращаются! Наступает четвертая фаза — веселье, бурный хохот, насыщение найденной пищей (сырым мясом, кусками только что убитого и т. п.), сексуальное удовлетворение. Женская толпа способна задушить в объятиях мужчину (такие случаи происходили в лагерной жизни), а женщины или дети, случайно попавшие в зону досягаемости толпы, могут оказаться объектами ее сексуального покушения.

Но и этот период проходит! Наступает итоговая фаза — растолпление, раскучивание. У людей появляется ощущение протрезвления, многие чувствуют раскаяние за совершенное, спешат разбежаться в разные стороны или заснуть. В душе у каждого полное опустошение, упадок умственных, физических и эмоциональных сил. Возвращается и прежнее ролевое поведение.

Как мы видим, под пером психологов толпа отнюдь не выглядит «простым сцеплением»! Это сложно организованная система, обладающая рядом важных особенностей.

Первое, что обращает на себя внимание, это сверхобычное увеличение силы и скорости движений в толпе. Оказывается, ее «общая сила больше, чем сумма индивидуальных сил»[204]. Ясно, что общей сумме сил неоткуда взять прибавку, — только от увеличения индивидуальной силы каждого. Это положение не раз было проверено экспериментально и полностью подтвердилось: «уже простое пребывание в толпе сильно поднимает динамические силы» человека[205]. Описал это явление и К. Маркс в «Капитале», когда утверждал, что сам контакт людей в простой кооперации «вызывает соревнование и своеобразное возбуждение жизненной энергии, увеличивающее индивидуальную производительность отдельных лиц»[206]. Этот факт подтверждается исследованиями психологов Меде, Герцнера и других. Проверить его можно простым путем. «Школьнику дается силомер, и он выжимает свой максимум. Потом то же самое повторяется, но перед классом, — и результат неизменно выше. Подобных экспериментальных методик предложено и испытано много»[207]. Вместе с силой в толпе увеличивается и скорость действий, быстрота бега. В панике ли, в ярости — толпа всегда несется словно по воздуху, от нее невозможно убежать, ибо — при прочих равных условиях — индивидуальных сил человека для этого недостаточно.

В толпе происходит уравнивание всех ее членов. Густав Лебон писал, что человек в толпе «перестает быть самим собой и становится автоматом, у которого своей воли не существует. Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек опускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации»[208]. По мнению Н. Михайловского, в толпе происходит «уничтожение индивидуальности»[209]. Особенно остро воспринимается это обстоятельство в войсках, когда армейское подразделение обращается в паническое бегство и происходит слом отношений «командир — подчиненный». В толпе нет разницы между солдатом и генералом! Все они равны, и былые чины не стоят ни гроша[210]. В. М. Бехтерев утверждал, что отдельные лица в толпе как бы стушевываются, а С. Сигеле думал, что «масса отдельных личностей отождествляется с одной личностью»[211]. Г. Тард полагал, что «простое скопище становится колоссальной личностью, в которой тысячи лиц сливаются в один смутный облик»[212]. (Быть может, здесь уместно вспомнить знаменитый тост И. Сталина, произнесенный им в 1945 году, — за незаметные «винтики», принесшие победу в войне».)

Сравнивая между собой высказывания, необходимо отвергнуть предвзятые мнения, будто человек в толпе опускается на несколько порядков ниже его собственной цивилизованности. Суть в том, что он лишается свободы выбора — поступать так, как это соответствует его воспитанию, личным склонностям и идеалам. Толпа ограничивает волю и разум личности, сметая ее индивидуальные характеристики. Толпа сама становится единой громадной личностью и ведет себя так, как могла бы и миллионы лет назад. С помощью ее специфических механизмов, частично сохранившихся до наших дней, предлюди выжили в борьбе за существование, ведь пратолпа — из-за отсутствия второй сигнальной системы, сдерживающей эмоции и закрепощающей силу и скорость действия, — должна была отличаться от своего далекого потомка именно скоростью передвижения, страшной силой общего действия. И эти скорость и сила вырастали тем более, чем сильнее бушевала в пратолпе эмоция. А она склонна возрастать быстро и достигать гипертрофированных масштабов. «Совершенно одинаковые чувства, которыми воодушевлены все члены общественного целого, внезапно возвышаются до крайней степени напряжения, взаимно поддерживая и усиливая друг друга, как бы путем взаимного помножения», — писал Тард[213]. С. Сигеле указывает на «мотив, соединявший несколько первых индивидуумов, который становится известным всем, проникает в ум каждого, и тогда толпа обретает единодушие[214].

Эмоция толпы переменчива, ярость легко переходит в ужас, погоня превращается в паническое бегство, и наоборот. Розанов доказывает это положение опытом военных действий, когда панически бегущая толпа солдат в несколько секунд обращается в яростно атакующую волну.

Важнейшая особенность толпы и один из факторов ее скучивания — «критическая величина»: ниже ее мы обнаружим лишь остаточные следы толповых эффектов, выше — ослабление и распад единого «сверхорганизма» на несколько дочерних. Опыт криминалистики и бригад артельного типа доказывает, что критическая величина, где толповые эффекты проявляются наиболее ярко и полно, составляет 25–60 человек, оптимальная — 50. О высшем пределе толпы пишет А. С. Розанов[215], о нем упоминает Л. Бальмонт: «Интентивность психического движения этого стремительного потока увеличивается по мере увеличения численности его капель»[216].

Уместно напомнить: антропологи единодушно полагают, что предлюди жили группами, насчитывавшими «самое меньшее 15–20 особей», поскольку размеры их логова составляли примерно 7 на 6 метров[217]. Высший предел определяется числом соседних «жилищ», которых насчитывают 3–4, то есть примерно те же 50–60 особей.

Скучивание и дальнейшее управление толпой происходит с помощью жестов, криков, песен, телодвижений. Здесь важно подчеркнуть два момента. Во-первых, речь занимает в тол повой сигнальной системе не единственное, а скорее подчиненное место. Главная роль отводится первосигнальной системе: жестам, выкрикам, телодвижениям и т. п. Обращаться к толпе с разумной речью, втолковывать ей логические аргументы бессмысленно, а порой и опасно. Она плохо реагирует на доводы рассудка и не подчиняется увещеваниям. Зато первосигнальные посылки воспринимаются ею с охотой, им она подчиняется легко, слушаясь выкрика, яркого и доходчивого жеста.

Во-вторых, толпа бурно реагирует на ритмические стимулы, возбуждающие ее эмоцию. Ритмические хлопки, удары в бубен или барабан, даже в грудь, ритмические выкрики, ритмы возбуждающих мелодии и песен, вскидываемые в едином ритме руки со сжатым кулаком, ритмический рев глоток — вот, что ведет за собой и возбуждает толпу. Характерно, что ребенок проявляет способность воспринимать ритм намного раньше, чем смысл слова[218]. Все это свидетельства древнейшего происхождения толпы, ее былого могущества, когда она находилась в своем расцвете.

Внезапная организация толпы после фазы хаоса поражает всех ее исследователей. Представление о бесформенности этого «агрегата» абсолютно неверно![219]. А. С. Розанов, наиболее заинтересованный в этой проблеме и понимавший значение строя для армии, подчеркивает, что во время митинга толпа образует круг, а в беге она напоминает комету, то есть, очевидно, похожа на каплю, катящуюся по наклонной поверхности[220].

В. М. Бехтерев указывает на необходимую плотность людей в толпе. Плотность создается касанием плеча к плечу, локтя к локтю, тела к телу — именно это формирует, по его мнению, один из важнейших толповых стимулов, выполняя как коммуникативную, так и эмоционально возбуждающую роль[221].

«Нет толпы без вожака», — писал А. С. Розанов, и это справедливо. Но не менее важно определить, кто же этот вожак?

Рассматривая примеры эмоционально напряженных сообществ у животных, мы убедились, что вожаками, или лидерами, становятся, как правило, те особи, у которых нервные процессы подвижнее, ярче, у которых облегчен срыв типичной реакции на непривычное или сильное раздражение. Примерно та же картина обнаружена и у людей: чем слабее нервная система у человека, обеспечивающая и большую чувственность, и быстроту реакции, тем легче срывы рефлексов[222]. Как правило, их обнаруживают женщины, дети, невротики. Именно поэтому они обычно и становятся вожаками толпы. Это было замечено давно. «Нередко самые слабые, как, например, дети и женщины, выдвигаются в толпе в качестве активных деятелей, — писал В. К. Случевский. — И, если не всегда получают первенствующее влияние, то во всяком случае превращаются в важных факторов толпы»[223]. Он приводит примеры женских бунтов в Севастополе в 1830 году и др. Первостепенная роль женщин в качестве вожаков толпы подтверждается документальными свидетельствами различных бунтов, революционных взрывов, восстаний, военных столкновений и т. п. Ими буквально наполнены тома документов «Крестьянское движение в России». Приведу выдержку из донесения вятского губернатора А. Ф. Анисьина в департамент полиции о сопротивлении крестьян с. Архангельское; там толпа крестьян состояла из женщин и мужчин. Женщины вели себя вызываюше, провоцируя толпу на жестокости. «Крестьянка Варвара Степанова бросила в лицо пристава ком грязи, а десятским грозила палкой; другая крестьянка Степанида Татьменинова — ударила палкой сотского, крестьянка Ирина Кожевникова сорвала с шеи одного урядника шарф». Вся толпа пришла в буйство, и пристав вынужден был удалиться[224]. В Харьковской губернии произошло столкновение в слободе Должик, толпу крестьян окружили казаки. Толпа оцепенела. В это время «выскочили жены и подростки крестьян с кольями, палками, вилами и другими орудиями, бросились к казакам, нанося им и их лошадям удары…»[225]. В Тверской губернии в дер. Новгородской толпа, «имея впереди баб, бросавшихся снегом, палками, поленьями и кирпичами, с криком и гиком окружила пришедших для описи^- причем сначала бросались только бабы, а потом стали бросаться поленьями, кольями и даже оглоблями мужики»[226]. На Волыни, когда урядник Гаркуша в слоб. Старый Хмерин «попытался удалить стоявших у дверей мужчин, одна из женщин крикнула: «Бей их!» — после чего началась всеобщая свалка и избиение станового»[227].

Толпа не знает милосердия, принцип ее действия — бег и разрушение. Смести с лица земли, уничтожить, истребить, насытиться мщением, спастись бегством — вот ее былые и нынешние функции. Жестокость при этом проявляется ужасающая, нечеловеческая. Газеты писали о действиях женского батальона китайцев во Вьетнаме в войне 1979 года, которые согнали детей на рыночную площадь, «отрубали им головы, руки, ноги… Части тела были разбросаны вокруг или развешены на ветви деревьев. Убийцы ликовали…»[228]. История помнит, как в 1799 году во время восстания в Италии женщины резали пленных на куски и ели их мясо. В. М. Бехтерев писал, что «достаточно, чтобы первая кровь пролилась, и ярость толпы не знает предела»[229]. Сигеле полагал, что в толпе раскрывается прирожденная склонность людей к убийству[230]. Думается, однако, что дело не в прирожденных склонностях, которые ведь и сами должны найти какое-то обоснование, а в механизме действия толпы, в ее биологическом предназначении.

Состояние людей в толпе очень похоже на гипнотическое. Тард говорил о массовом гипнозе[231]. Случевский указывал на массовые галлюцинации в толпе крестоносцев, которые видели, как Святой Георгий спускается к ним с неба. Бехтерев называл подобное состояние гипноидным. Кроме погони, истребления (или разрушения) и панического бегства, толпа наиболее склонна к массовому сексуальному действию. С ее участников спадают оковы привычной человеческой нравственности, в русском языке очень точно называют это явление свальным грехом: желание удовлетворяется одним или несколькими случайными партнерами.

На этом заканчивается наш экскурс в теорию толпы, ни один из социологических выводов ее основателей в наш обзор не попал.

Однако мы обрели нечто большее: если толпа, или, точнее, ее предковая форма, то есть пратолпа, была главным регулятором жизни предлюдей, то в ее механизме следует искать сущность антропосоциогенеза.

Очевидно, именно пратолпа сломала и отбросила прочь иерархии в стадных формах поведения антропоидов.

Пратолпа выделила прегоминид из популяций антропоидов, став демаркационной линией между будущими людьми и остальными животными.

Она же выработала новую стратегию поведения у прегоминид и гоминид, решительным образом повлияла на своих участников, обеспечив стрессфактором не только повышенную мутацию в популяциях наших предков, но и постоянство селективных условий естественного отбора. Пратолпа изменила весь образ жизни предлюдей.

Она оказала мощное давление на среду их обитания.

Возник «третий мир» — эра предыстории, которая по своим важнейшим параметрам и законам так же мало соответствует миру животных, как царству разума и социума. Биосфера породила явление необычайное, уникальное. Быть может, не менее поразительное, чем мир человека.

А теперь сформулируем главные черты базовой теории антропосоциогенеза.

Ее фундаментом служит представление о волновых возмущениях биосферы, вызывающих периодическое увеличение имитативности в нарождающихся видах живого. В эпоху возникновения прегоминид произошел резонанс нескольких волн «хаоса-имитативности», давший могучий толчок эволюции. Глобальная волна, определяющая общее направление макроэволюционных процессов; биосферы, наложилась на биогеологическую волну, породив млекопитающих, резонировала с магистральной волной, давшей жизнь приматам; к ним присоединились волны локального характера, вызванные интенсивной тектонической подвижностью, вулканическими явлениями, рифтовой активностью, обнажением залежей урановых руд в Южной Африке около 20 миллионов лет назад[232]. Пик резонанса пришелся на период антропосоциогенеза, когда (от 7,5 до 4,5 миллионов лет назад) произошли географические события, отражающие ряд климатических колебаний, наиболее поразительными среди которых было неоднократное пересыхание Средиземного моря (около 5,5 миллионов лет назад). Все это должно было вызвать целую серию волн биосферного возмущения. А затем они схлынули, и биосфера перестала продуцировать новые гоминидные существа. Если мы не примем в расчет явления резонанса биосферных возмущений, то останется непонятным, почему катастрофические явления в Южной Африке и в районе Средиземноморья породили прегоминид и затем гоминид. Ведь открытые залежи урановых руд и вызванная ими радиация продолжали существовать до наших дней, но уже около ста тысяч лет назад биосфера перестала продуцировать новые виды гоминид. Суть дела, таким образом, не в этих разломах и катастрофах, а в резонансе поднятого биосферного возмущения с длинными волнами макроэволюции.

Резонансная волна вызвала необходимость слома прежних КФД у антропоидов, появились зачатки пратолпы, основанной на высочайшей имитативности входящих в нее существ. Резко оживилась вся биосфера, толповые явления нарастали среди молодых видов животных и растений. Антропоиды оказались впереди многих в силу своей эволюционной юности. Еще до этого они прорвались в новые экологические ниши, заняв лесные, лесостепные и саванные пространства на земле. Однако тем из них, кто жил на деревьях, толповая форма объединения не давала значительных преимуществ, так как им трудно было достигнуть необходимой плотности во время передвижения по ветвям. Но антропоиды, осваивавшие саванну, получили мощное подспорье: ускорив передвижение по открытым пространствам, пратолпа, тем самым, увеличивала степень выживаемости особей, входивших в ее плотное ядро, отсекая и элиминируя тех из сородичей, кто отставал во время бегства. На этой почве возникла и развилась дивергенция предковых форм антропоидов и гоминид.

На миллионы лет подражание сделалось главной чертой поведения гоминид, превратившись в важнейший регулятор всей их жизни. Пратолпа постепенно набирала силу, расширяла свои функции. Стресс, в котором находились ее участники, резко ускорял эволюцию, все время дифференцируя состав сообществ гоминид, отсеивая особей с меньшей подражательной способностью и повышая жизнеспособность высокоимитативных.

В конце концов, развитие пратолпы превратило всю жизнь предлюдей в «двойную». Поодиночке и мелкими группами они выглядели умными, развитыми и хитрыми существами, наделенными личностными качествами. В пратолпе любое проявление разума и личности стиралось. В первом состоянии предлюди выслеживали дичь, затравливали зверя, ставили на него капканы, рыли ловчие ямы и т. п. Они узнали приемы раскалывания и обработки камня, добывания огня, выделки шкур. Во втором — в пратолпе — они спасались паническим бегством или яростно преследовали и уничтожали хищника, напавшего на их сородича. Биосфера породила невиданное доселе оружие уничтожения — пратолпу, вооруженную заостренными камнями.

Следует вообразить ее, представить воочию.

Пратолпу трудно сравнить с чем бы то ни было на земле. Тигр и акула убивают ради пропитания. Пратолпа — орудие истребления, уничтожения врага. Она неслась по саванне с грозным ревом — и скорость ее была огромной. Она била камнями сверху и снизу, словно смыкались и размыкались гигантские каменные челюсти. Плечо прижималось к плечу, живот — к спине соседа, и лишь правые руки в едином порыве взмахивали над головой, когда все тело, подобно разгибающемуся луку, усиливало удар — все это рисует нам картину страшную. Более того — ужасающую. Встреча с пратолпой означала гибель для любого живого существа, будь то тигр или гиена, медведь или вепрь. Смерть нескольких предлюдей во время такого столкновения не имела значения: пока их численность не падала ниже критической величины, удары наносились с прежней мощью и яростью. В этот момент участники пратолпы действовали молниеносно и унитарно, а сама она выглядела как единое грозное существо.

Подобные схватки нельзя назвать охотой — в том смысле, какой вкладывается в это понятие сегодня. Охотятся ради пищи. А цель пратолпы заключалась, очевидно, в другом: убить, уничтожить хищника. Чтобы никому на планете не повадно было нападать на человека! Пратолпа была, таким образом, орудием обороны и агрессии, панического бегства и яростного истребления. (Естественно, — на суше, на земле. Открытые враги человека, не боящиеся его или боящиеся меньше прочих, остались на воде и под водой, на деревьях, под землей, за полярными кругами).

Миллионолетнее развитие пратолпы привело ее к неизбежному и, как мы увидим, закономерному распаду. В итоге предыстории появился человек разумный, отличающийся меньшей имитативностью, чем его предки. Возникла девергениия в среде предлюдей. С этого и начинается собственно История, пратолпа сходит с арены, оставив после себя этологический рудимент.

Мы убедились, что пратолпа непременно должна была участвовать в предыстории, она возникла закономерно, на основе волнового АСГфактора. Все это теоретически несомненно. Но… существовала ли пратолпа в реальной жизни? Череда наших предков непрерывна — значит, люди знали и видели пратолпу? Она оставила бы в их памяти неизгладимый след, хотя бы потому, что забыть ее невозможно! Сохранила ли История достоверные ее описания?

Такие свидетельства существуют. И если раньше их не рассматривали в качестве доказательств встреч с палеоантропами, то по простой причине: не зная образа жизни наших предков, не моделируя атрибутов пратолпы, мы не ведали, что следует искать в документированных свидетельствах прошлого. Мы проходили мимо фактов, считая их либо малозначительными, либо случайными; наблюдения принимались за фантазию, свидетельства — за вымыслы. Теперь ясно, что искать, и это облегчает задачу.

Представим себе, как выглядела пратолпа для стороннего наблюдателя. Прежде всего, она казалась единым человеком — сверхсильным и сверхжестоким. Далее, этот сверхчеловек передвигался с огромной скоростью, был многорук и многоголов. С другой стороны, плотность строя в пратолпе, когда вперед выставлялся бок с рукой и ногой, а следовательно, и половина лица, создавали впечатление, что у этого чудовища один глаз, одна рука и одна нога.

Отдельные палеоантропы тоже должны были производить странное впечатление. У предлюдей не было морали и религии, они не знали, что есть правда и ложь, справедливость и несправедливость, добро и зло. Жили они в пещерах, а то и просто в ямах. Они не имели членораздельной речи, оглушительно свистели, чем повергали людей в ужас. Порой их «речь» была похожа на птичью, напоминая чирикание или писк. Они не пользовались оружием дальнего боя (луком, копьями и дротиками, бумерангами), а держали в поднятых руках камни или же кидали их.

И вместе с тем — что для человека особенно странно! — они были людьми, то есть передвигались на ногах.

Существуют по крайней мере три вида документируемых источников, где пратолпа и ее участники, обладающие всеми или хотя бы частью этих данных, встречаются часто.

Мифами принято называть устные повествования далеких эпох, отличающиеся странной особенностью: там, где это повествование возникло и бытовало, оно принималось за чистую правду, хотя события и портреты персонажей мифов с точки зрения современного мышления явно нереальны. Вся сложность анализа мифов заключается в этом определении. Если это художественное произведение, то к чему верить в то, что перед слушателями сколок жизни? Если же мифы отражают верования, то как понять искреннее стремление людей из века в век, из поколения в поколение воспринимать вымысел за чистейшую истину?

История анализа мифов уходит в далекое прошлое, их пытались толковать еще древние греки, современники Гесиода и Гомера. Эмпедоклу, в частности, принадлежит аллегорическая гипотеза, он полагал, что под именем Зевса скрывается огонь, Гера — символ воздуха и т. п. Эвгемер истолковывал скрытую суть персонажей мифов иначе, он думал, что то были древние правители, обожествившие себя еще при жизни. Этой теории придерживался Геродот, видевший за именами богов псевдонимы вождей и государственных деятелей. Были гипотезы натурфилософского, поэтического характера. Сравнительно недавно возникла обрядовая теория мифов, когда каждый миф подгонялся к исполнению того или иного обряда. Впоследствии выяснилось, что почти все социальные явления связаны с этими же процессами, и тогда стало почти невозможно отделить мифы от религии, культовых обрядов и т. п.

Леви-Брюль и его последователи заявили, что миф отражает «детскую» психику древнего человека, в ней фантазия принималась за истину. Потом возникли гипотезы структурализма, архетипа и т. д. Однако «для тех, кто создавал миф, он был объективной действительностью и, следовательно, не мог быть ни аллегорией, ни символом, ни поэзией, ни наукой, ни архетипом, ни структурой»[233]. Несомненно, однако, другое: сама по себе передача мифов из поколения в поколение неизбежно накладывала на каждый вариант отпечаток личности пересказчика. При этом содержание мифа оставалось в неприкосновенности, но форма его неизбежно менялась — пусть крайне медленно, почти незаметно для слуха, но все же устный текст накапливал ошибки и вольные или невольные изменения. Возникали напластования психики разных веков, персонажи обретали понятную современникам логику поступков. И все же глубинное содержание мифов оставалось в неприкосновенности и не могло быть подвержено творческой переработке[234].

Современный исследователь мифов действует как реставратор, снимающий слой за слоем со старинной фрески, чтобы обнажить ее первоначальный смысл. Важнейшие факты человеческой истории закодированы в мифах, а ключ к ним оказался утерянным. Не случайно многие из ученых полагают, что в древнеиндийских Ведах скрыты знания по атомной физике, глубоко и тайно зашифрованы медицинские сведения. И уж совершенно очевидно, что мифы должны скрывать в себе знания об опасностях, подстерегающих человека. В эпоху дивергенции палеоантропов и человека одной из главных опасностей, несомненно, была пратолпа, наводившая ужас на людей и в более поздние времена. Анализируя мифы с этой точки зрения, мы тотчас натолкнемся на свидетельства — пусть искаженные, зашифрованные! — встреч человека с уникальным и грозным орудием, созданным биосферой в эпоху предыстории.

1. Пантеон древних богов в различных мифологических системах буквально уставлен многорукими и многоголовыми существами. Авалокитешваяа — один из главных бодхисатв в буддийской мифологии, Наратинха — в индуистской, релла манеринья, то есть «склеенные люди», — в австралийской, Адау — многоголовый людоед из абхазской мифологии, мангус — с множеством голов — из монгольской и бурятской мифологии и т. д. и т. п. — все это древнейшие персонажи отдаленных и разнокорневых мифологий. Многоголовные и многорукие скульптуры богов встречаются в Перу и у древних вавилонян.

2. Гесиод в «Теогонии» так рисует гекатонхейров, порожденных Землей и Небом:

«Также другие еще родилисяу Геи с Ураном Трое огромных и мощных сынов, несказанно ужасных Котт, Бриарей крепкодушный и Гиес — надменные чада. Целою сотней чудовищных рук размахивал каждый. Около плеч многомощных, меж плеч же у тех великанов по пятьдесят поднималось голов из туловищ крепких. Силой они недоступной и ростом большим обладали»[235].

Еще Поль Лафарг в очерках материальной культуры выдвинул идею, что под именем гекатонхейров в мифе выведены, конечно же, не натуральные великаны, а быть может, деревенские общины. В этом едва ли есть логика: почему деревенские общины должны выглядеть столь ужасными? Но внешний вид пратолпы в образе гекатонхейров запечатлен неплохо. Интересно, что у Гомера боги боятся Бриарея — этот сторукий титан превышал силой и своего отца Урана: «Боги его ужаснулись и все отступили от Зевса»[236].

3. В поэме о сотворении мира «Когда вверху…» — «Энума Элиш» — двойной силой был награжден Мардук, у него четыре глаза, четыре уха. «Он рот раскроет — изо рта его пламя»[237], Древние боги Сибитти, «бойцы несравненные», у них «иная природа, их рождение дивно, страх они внушают, их вид ужасен, смерть — их дыханье, боятся люди, приблизиться не смеют», они свирепы, их оружье поднято»[238]. В эпосе о Гильгамеше охотник случайно увидел Энкиду, «порожденье полуночи»: «вместе с газелями ест он травы, вместе со зверьми к водопою теснится» — и устрашился охотник, «онемел он, тоска проникла в его утробу, идущему дальним путем стал лицом он похожим»[239].

4. Интересно описание одноглазых циклопов, данное Гомером в «Одиссее». Гомер отмечает, что циклопы сильны и свирепы, не сеют хлеба и не пашут плугом. «Нет между ними ни сходьбищ народных, ни общих советов: в темных пещерах они иль на горных вершинах высоких вольно живут». «Кораблей красногрудых не знают». Полифем «никакого не ведал закона», «видом и ростом чудовищным в страх приводя, он не сходен был с человеком, вкушающим хлеб». Он, очевидно, не верил в богов, ибо говорит Одиссею: «Нам, циклопам, нет нужды ни в боге Зевесе, ни в прочих ваших блаженных богах». Полифем был неимоверно жесток, убивал спутников Одиссея, «рассекши на части» и съедал «жадно, как лев, разъяряемый гладом». В гневе кидает Полифем огромные утесы в корабли, то есть оружия у него нет, он защищается и нападает, употребляя камни[240]. В плавании Одиссею встретились также листригоны, «великаны, не людям подобные», «с кручи утесов они через силу подъемные камни стали бросать», а потом нанизали спутников Одиссея на колья и унесли[241].

5. В древнекитайской мифологии таким же чудищем была Бабка Запада, похожая на человека, но с клыками, как у тигра, одно из ее свойств — она «любит свистеть» (см.: Яшина Э. М. Формирование и развитие древнекитайской мифологии. М.: Наука. 1984. С. 27, 65, 67) На с. 81 исследуется миф о рождении героя Хоуцзи, мать которого «наступила на след великана» и понесла, то есть забеременела. Яншина делает вывод о виновности матери, которая забеременела без мужа, родив незаконнорожденного ребенка, «концепция, оправдываемая лишь божественным вмешательством». Между тем, у всех охотничьих народов «наступить на след» обозначает иное — обнаружить себя, встретиться с тем, кого преследуешь или кто тебя преследует, ибо при скрадывании дичи нельзя наступить на след зверя, он может вернуться по своему следу и обнаружить охотника. Таким образом, в данном мифе речь идет скорее о кровосмешении женщины с великаном, с «Богом» или, если перевести этот акт в антропологические термины, — человека с его предком, с неандертальцем.

Если мы теперь проанализируем, о чем же рассказывают все эти мифы, о чем говорят нам многоголовые и многорукие, свистящие и кидавшиеся камнями боги и чудища, передвигающиеся сверхбыстрым образом, то заметим совершенно точные указания на все или некоторые свойства пратолпы, приводившие людей в ужас. Здесь и сверхсила, сверхжестокость, сверхбыстрота, многоглавость, многорукость, подъятые для удара руки, камни, отсутствие морали, религии и т. п. Авторы мифов порой полностью, а иногда частично сохранили и донесли до нас то внешнее впечатление, которое воплотили пратолпа и ее участники. Я далек от буквального переложения мифов и взгляда на них как на кинодокумент предыстории. И все же нельзя не видеть сходства в описании богов, героев и чудовищ с многими элементами, характеризующими пратолпу.

Они отличаются от мифов временем своего создания. Как правило, они родились не столь давно и зафиксировали встречу с реально существовавшими палеантропами во время, когда те уже утратили свое былое могущество. Человек и его предки как бы поменялись местами: раньше палеоантропы изгоняли людей из хороших мест обитания, в последние тысячелетия, видимо, наступила новая пора — реликтовые палеоантропы оттеснены в горы, в тундру. Очевидно и другое: число палеоантропов в сообществе сильно сократилось, и они уже не всегда могли образовывать полноценную пратолпу, остались лишь некоторые ее эффекты. А по внешнему виду они напоминали просто одичавших людей.

В советской литературе разработана проблема так называемого чучуны, жившего, по-видимому, еще в недавние времена на Лене, Оленеке, Индигирке, Колыме. Легенды о чучуне созданы якутами, тунгусами, эвенками, чукчами и русскими старожилами. Вот приметы таинственного реликтового гоминоида, описанные и собранные И. С. Гурвичем:

1. «Чучуна бегает очень быстро», мээлкен — то же, что и чучуна, только так он называется у тунгусов, — «отличается замечательной быстротой в беге». «Чучуна бегает быстрее лошади», «бегает с быстротой летящей птицы», «передвигается прыжками».

2. Чучуна бросается камнями, камнями же вооружены и мюлены (так иногда называют чучуну тунгусы).

3. Язык «диких людей» — отдельные нечленораздельные звуки. Чучуна издает оглушительный свист, который производит на человека ошеломляющее впечатление, парализуя на некоторое время его волю.

4. Живет в ямках, в пещерах, роет себе нору в земле.

5. Издали похож на человека, но с одной ногой, с единственной рукой, с одним глазом, с круглой ладонью и единственным торчащим в ней пальцем[242].

Описание «дикого человека», челюгдея, приводит А. Окладников, используя легенды Сибири: «В феврале 1685 года «почла быть словесная речь меж всяких чинов, будто в Енисейском уезде вверх по Тунгуске-реке явились дикие люди об одной руке и об одной ноге»… «А у своей братьи, у тунгусов, он, Богдашко, слыхал, что «живут де в той яме люди, а имяна тем людям челюгдеи, а ростом де те люди человеку в груди, об одном глазе и об одной руке и ноге. А глаз у него, челюгдея, и рука с левую сторону, а нога с правую сторону»[243].

Как мы видим, и в описании чучуны, и в портрете челюгдеев есть элементы пратолпы: все та же сила, скорость, жестокость, одна рука и одна нога, один глаз, свист вместо речи и т. п.

Существуют, однако, и прямые свидетельства — описания путешественников, исторические данные.

Здесь следует быть, пожалуй, более всего осторожными: не случайно среди юристов бытует поговорка «врет, как очевидец». И все-таки подобного рода данных слишком много, авторы удивительно единодушны в своей оценке «диких людей».

1. В «Перипле» Ганона упоминается, что невдалеке от ликситов «вблизи гор живут (как говорят), совершенно другие люди — троглодиты. Ликситы рассказывают, что в беге они побеждают лошадей»[244].

2. В этом же «Перипле» упоминаются дикие люди у впадения в озеро реки Хретис. Одеты они в звериные шкуры. «Эти люди, швыряясь камнями, наносили нам раны, не давая сойти на берег»[245].

3. Геродот в своей «Истории» пишет о пещерных эфиопах, на которых гараманты охотятся на колесницах, запряженных четверкою коней. «Ведь пещерные эфиопы — самые быстроногие среди всех людей, о которых нам когда-либо приходилось слышать. Эти пещерные жители поедают змей, ящериц и подобных пресмыкающихся. Язык их не похож ни на какой другой: они издают звуки, подобные писку летучих мышей»[246]. Троглодиты упоминаются у Плутарха («Жизнь Марка-Антония»), у Помпония Мелы. Мела, в частности, говорил, что они жили в Эфиопии, обитали в пещерах, не имели собственности, ели сырое мясо и скорее свиристели, чем вели речь голосом[247]. Плиний Старший также пишет о троглодитах, что они «роют пещеры: это их дома, пища — мясо змей, и вместо голоса — шипение, даже дара речи они лишены». Он упоминает также, что «гараманты, не вступая в брак, живут с женщинами без разбору, у нигроев царь имеет один глаз» и т. д.[248].

4. Диодор Сицилийский в «Исторической библиотеке» описывает ихтиофагов: «Гонимые жаждой, они всей гурьбой бегут в предгорья, куда стекают ручьи пресной воды и где кочевники поят свои стада. Это передвижение напоминает стадо коров, когда все они разом испускают однообразный нечленораздельный рев». Они мало подвержены болезням из-за простоты пищи, но продолжительность их жизни намного короче человеческой[249].

Список свидетельств мы могли бы продолжить, но ограничимся сказанным. Наиболее полно, хотя и несколько бессистемно документальные данные о встрече с предлюдьми изложены в работе Б. Ф. Поршнева (Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах, на правах рукописи ВИНИТИ, 1963 г.).

Если мы теперь суммируем все, что сказано о предлюдях, то перед нами откроется внушительная картина прямых встреч человека с палеоантропами. Да, мы видели своими глазами пратолпу! И основательно, на своей шкуре, испытали ее поразительные и ужасные свойства. Пратолпа действительно существовала и была главным объединением предлюдей, выполняя в их жизни важнейшие функции[250].

Глава десятая. ХОЗЯЕВА ЗЕМЛИ

Базовая теория АСГ — средство для реконструкции этапов и особенностей предыстории. Разумеется, к ней следует прибегать осторожно, используя ее не как шаблон или трафарет, который подгоняет все случаи и загадки предыстории под единый результат. Отнесемся к ней как к более или менее обоснованной гипотезе, этого достаточно. В связи с этим правильнее было бы некоторые фразы в дальнейшем тексте употреблять в сослагательном наклонении… Но все же мы теперь достоверно знаем, что именно двигало развитие гоминид в человеческую сторону!

Стрессфактор, возникший на основе резонанса биосферных возмущений, сломал налаженное бытие антропоидов, вместо однозначно структурированных стад (гаремные семейства во главе с вожаками) появилось новое объединение — пратолпа. Возможно, оно существовало параллельно со стадом, как бы внутри него, составляя его вторую, сначала резервную, а затем все более доминирующую структуру. Пратолпа, основанная на высокой имитативности и эмоциональной возбужденности входивших в нее особей, на миллионы лет вперед сформировала важнейшую особенность естественного отбора в популяциях гоминид. Многое, что не соответствовало ее жестким велениям, так или иначе сметалось с арены эволюции.

Пратолпа, таким образом, определила все стороны жизни наших предков, преобразив их морфологию, образ жизни. Сопоставим требования пратолпы к гоминидам со сводом «загадок предыстории», который мы составили в первой части книги.

Прямохождение было «невыгодно» гоминидам, поскольку замедляло их индивидуальное передвижение и ослабляло стойку в схватке с противником. Отсутствие бугорков-мозолей у переходных форм от антропоидов к гоминидам (1.1.2.) делало непонятным весь этот переход — он не мог быть мгновенным. Но и бег на полусогнутых ногах без помощи «рук» был явно неэффективным. Наконец, как объяснить постоянное давление естественного отборa в сторону ортоградности и нарастающей стройности тела (1.1.З.)?

Если рассматривать переход к ортоградности на уровне отдельной особи, то логика естественного отбора гоминид остается непонятной. Если же мы представим себе, чего требовала от своих участников пратолпа, то эти изменения вполне обоснованны.

Мысль о том, что толпа подняла человека за шиворот и поставила вертикально, принадлежит В. М. Бехтереву. Видимо, определенная плотность тел в пратолпе, возникавшая в совместном беге, затем — в момент согласованного удара по хищнику — предписывала ее участникам ортоградность. И чем больше была их скученность, тем меньше оставалось возможности во время бега помогать себе «руками». Они либо прижимались к телу, либо лежали на плечах бегущих впереди. Десятки и сотни поколений гоминид сохраняли сгорбленность, пропорции их конечностей лишь постепенно приближались к человеческой норме. Но пратолпа не меняла требований к своим участникам! Ее селективное условие оставалось неизменным: чем стройнее спина, чем ортограднее предчеловек, тем больше было у него шансов на выживание. Стройность тем самым на миллионы лет вперед сделалась желанным маяком в половом подборе, сохранив сексуальную привлекательность и по сию пору. Таков был «железный» императив пратолпы, и те особи, которые ему не следовали, оставляли меньше потомства.

Пратолпа предписывала: бежать плотной массой на двух ногах, бить рукой, в которой был зажат заостренный камень. Для одиночки такой способ борьбы с окружающей природой явно неэффективен, для пратолпы он оказался чрезвычайно результативным.

Существование пратолпой объясняет, почему невыгодная и, по выражению Э. Майра, «довольно неэффективная форма передвижения» на двух ногах вытеснила четвероногое хождение у гоминид. Естественный отбор потому и закрепил ортоградность, что даже на самых ранних своих этапах пратолпа обеспечивала гоминидам великолепные возможности для обороны от опасностей, увеличивая скорость их двуногого передвижения. Парадокс, о котором шла речь в первой части книги, снимается: кажущаяся неуклюжесть гоминид с лихвой перекрывалась могуществом пратолпы в борьбе с хищниками.

В предыстории рука гоминид изменилась не очень сильно, главным было противопоставление большого пальца всей ладони.

Для обработки камня или дерева это не имело решающего значения. Ладонь прочно обхватывала каменный «зуб», в таком положении им можно разбить раковину, вытащить из нее тело моллюска. Можно разбить ореховую скорлупу, срубить молодое деревце.

Упирая тыльную часть каменного «зуба» в ладонь, можно подправить другой камень, превратив его в орудие — нож или скребок. Все эти функции рубила вполне могли выполняться и без противопоставления большого пальца остальным четырем. Но сильный удар сверху, какой практиковался, очевидно, в пратолпе, бесспорно нуждался в мощном противопоставленном остальным большом пальце! Он превращал руку в подобие будущей рукоятки топора. Удар обрушивался на противника всей мощью, усиленный рычагом руки, мышцами тела, тяжестью камня.

Очевидно, пратолпа была «заинтересована» в противопоставлении большого пальца, она выдвинула эту цель в качестве селективного условия. Трудовые функции могли выполняться двумя руками и не спеша; бойцовые — только одной рукой, и рубило должно быть зажато надежно в ладони большим пальцем.

Вхождение в пратолпу повело к частичному обезволошению тела гоминид. Касание друг друга, возбуждавшее пратолпу, достигалось соприкосновением плеч, животов, спин, рук… В этих местах волосы поредели, они мешали сплочению. Густые шапки волос на голове осуществляли, видимо, защиту пратолпы от кровососов, дождя, солнечной радиации. Волосы на лобке и подмышкой, борода и усы сохранились как вторичные половые признаки.

По-видимому, в обезволошении тела, рук и ног предлюдей сыграло роль и то, что они начали пользоваться огнем для утепления своих пещер и шкурами убитых животных в качестве одежды. Так что приписывать обезволошение исключительно действию пратолпы было бы неверно.

После описания толпы и ее гипноидного состояния становится понятным, почему в нем была заинтересована пратолпа. Если уж в толпе сказывается растормаживающее Елияние на мускульные ресурсы входящих в нее людей, то что можно сказать о пратолпе, которая имела дело с участниками, не владевшими второй сигнальной системой?!

Предлюди испытывали в пратолпе мощное эмоциональное возбуждение, буквально гипнотизировавшее всех ее участников. При этом снимались любые тормозящие влияния, в том числе боль от ран или болезней, предлюди физически полностью раскрепощались, тe, кто поддавался влиянию пратолпы, кто входил в нее без особой трудности и насилия над собой, принимали участие в бегстве, схватках с противником, насыщении мясом убитого хищника. Те, кто не в состоянии был войти в пратолпу, плохо поддавался ее гипнотическому влиянию и не мог раскрепостить мускульные ресурсы, тот отставал во время бега, откалываясь от сообщества и, следовательно, оставляя после себя меньше потомства, чем остальные участники пратолпы.

Здесь мы выделили для анализа несколько признаков: огромная скорость увеличения мозга в эпоху предыстории (1.5.2.); спад объема мозга при переходе к Человеку разумному (1.5.3); использование мозга всего на несколько процентов его «номинальной мощности» (1.5.4.).

На первый взгляд эти факты не связываются с пратолпой. В самом деле, ведь не требовала же она большего ума, чем современная запутанная социальная жизнь, проектирование ракет или компьютерных установок. К тому же пратолпа, по-видимому, не требовала от своих участников умственного напряжения, поскольку действовала на основе имитативности, подражания лидеру. Охота, трудовая деятельность, изучение свойств камня, способов разжиганья огня, разделки шкур и т. п. — все это кажется более сложным делом и потому более сильным фактором развития мозга.

На самом деле, это не так. Пратолпа оказывала на своих участников огромное возбуждающее влияние, его обеспечивала центральная нервная система. Сила эмоций, постоянное перевозбуждение мозга требовало роста его объемов. На нем лежала не только ответственность за поддержание высокой имитативности, он обеспечивал быстроту перемены знака эмоций (от яростно; о нападения к безумной панике, от гнева к ужасу, от голода к насыщению и т. п.) в случае изменения ситуации.

Очевидно и другое: мозг каждого индивида в пратолпе выполнял труднейшие, прямо-таки невероятно сложные функции — на основе незначительной информации он вынужден был строить модели окружающей среды и ближайшего будущего в меняющейся обстановке. Представим пратолпу в действии, когда она бежит, стремясь, скажем, догнать хищника. Всю обстановку, складывающуюся вокруг пратолпы, не видит и не знает никто. Передние видят то, что им открывается по ходу бега. Те, кто сбоку, могут наблюдать лишь свою часть обстановки: задние могут, конечно, оглянуться. Но большинство членов пратолпы находится внутри нее и видит лишь своих сородичей. О том, что происходит вне пратолпы, они догадываются по воплям, выкрикам, жестам своих собратьев, Находящихся по краям объединения. Все это создает обстановку неуверенности, отсутствие информации заставляет членов пратолпы домысливать, воображать происходящее. В ходе естественного отбора происходил, очевидно, важный эволюционный процесс — головной мозг гоминид не только увеличивался в объеме, но и обретал все усиливающиеся эвристические способности, развивал то, что мы теперь именуем фантазией, — интуитивную способность воссоздать модель будущего при ощутимой нехватке информации. Стрессируемый мозг находился все время в чрезвычайной ситуации, он быстро рос в размерах, обретая от поколения к поколению свойства, которые плохо или вовсе не объяснены по сию пору: интуицию, возможно — зачатки телепатии.

После эволюционной гибели пратолпы большая часть нервных клеток мозга попала в бесполезный, никогда не востребуемый балласт. Естественно, что с той поры он должен был несколько уменьшиться. В это время произошла и перестройка ряда отделов мозга. Как бы ни была сложна жизнь в современном обществе, она не требует постоянного и чрезвычайного эмоционального напряжения, как то было в пратолпе, и часть нервных клеток мозга оказалась в «отставке».

В этот составной признак входят: сохранение в человеческих популяциях определенного процента (от 5 до 9) леворукости (1.6.2.); генетическая незакрепленность леворукости-праворукости (1.6.3.); неравномерное распределение амбидекстрии (обоерукости) среди разных демографических групп людей, нивелировка асимметрии к старости, а также у беременных и кормящих женщин (1.6.4); перекрестная асимметрия рук-ног (1.6.5.); асимметрия функций полушарий мозга (1.6.6.).

Рассматривая примеры эмоционально напряженных сообществ, мы убедились, что все эти объединения обладают строем. В пратолпе этот признак был, очевидно, доведен до предела. Плотность тел, необходимость защитить жизненно важные органы, в первую очередь — сердце, продиктовали правостороннюю стойку обороны и нападения. При этом праворукость непременно должна была дополняться левоногостью — это легко понять, если представить способ нанесения главного удара, который преимущественно использовала в своих действиях пратолпа: тело от левой ноги до кисти правой руки представляло собой как бы туго натянутый лук. Распрямляясь, он очень мощно разил. Труднее понять, зачем пратолпе понадобилось сохранять какой-то промчит леворуких и, следовательно, правоногих. Можно выдвинуть несколько предположений. Леворукие охраняли тыл пратолпы от неожиданных нападений хищников сзади. Они могли прикрывать пратолпу с левого фланга, что также обеспечивало гоминидам большую защищенность их объединения. Наконец, леворукие действовали в качестве «стабилизатора» направления при далеких миграциях пратолпой. При нападениях или бегстве от хищника пратолпа совершала некий круг, возвращаясь примерно в те же места, откуда начинала свой безудержный бег. Это кружение обеспечивала левоногость большинства участников пратолпы. Не будь у нее этого встроенного биологического механизма, она каждый раз покидала бы насиженные места, богатые пищевыми ресурсами, и уже не смогла бы найти к ним дорогу вновь.

Однако, когда ей требовалось переправиться в отдаленные места, она должна была нейтрализовать механизм кружения. Сделать это можно было, выдвинув в число лидеров левоногого и правоногого — вместе они бежали прямо к избранной цели или, точнее, по заданному курсу.

Праворукость была особенно важна в схватках с хищниками, когда в передних рядах пратолпы дрались взрослые женщины и мужчины. Беременные, кормящие грудью, старики и дети оставались, очевидно, в ядре пратолпы, в ее центре. Аналогичный строй, кстати, и у бизонов, обороняющихся от волков. Естественно, что у стариков, детей, беременных и кормящих грудью женщин функциональные асимметрии выражены не столь резко, как у других демографических групп.

Гоминиды были, по-видимому, мирными существами, скорее обороняющимися (особенно в начале предыстории), чем нападающими. Рассредоточившись, они прочесывали участки местности в поисках плодов, ракушек, мелких зверьков и т. п. Сбор происходил по крику, воплю одного из них. Естественно, что в пратолпу попадали те, кто находился окрест и услышал призыв. То есть скопление было именно случайным. Следовательно, среди тех, кто находился поблизости, всегда должны были оказаться в основном праворукие, но и несколько леворуких. Это предопределило генетическую вероятность появления леворуких в популяции предлюдей (и, кстати, людей тоже). Последнее обстоятельство до сих пор остается камнем преткновения в современной генетике. Совершенно очевидно, что латерализация признака имеет явную генетическую основу, то есть связана с наличием или отсутствием определенного гена. Но данные на близнецах «несовместимы с предположениями, основанными на менделевском исследовании». «По предпочтению правой или левой руки близнецы сходны друг с другом не более, чем можно было ожидать на основе случайности». Какой же вывод из этого тупика видят генетики, исследующие поведение человека? «Мы думаем, что если исследователи генетики поведения смогут выявить генетические аспекты латерализацни в филогенетическом плане, то эти данные нужно будет применить к человеку. Однако это еще только предстоит сделать. Тем не менее латерализация представляет собой исключительный признак в том смысле, что для всех остальных признаков, рассмотренных в этой главе, присутствие генетической компоненты выявляется просто и не вызывает сомнений», — пишут Л. Эрман и П. Парсонс в «Генетике поведения и эволюции» (М.: Мир, 1984. С. 143–144). Гипотеза пратолпы предполагает именно «филогенетический план», то есть эволюционное происхождение право-леворукости у человека, ее вероятностную закрепленность.

В схватках с хищниками пратолпа во многом зависела от сохранения одной и той же эмоции. Она поддерживалась криками, воплями, совместными действиями. Представим, однако, что во время схватки один из гоминид получил ранение в правую часть черепа. В чем заинтересована пратолпа? Чтобы он, прежде всего, не испытывал тяжких мучений, способных быстро переменить его ярость на панический ужас; далее, он должен сохранить способность различать приказные интонации лидеров пратолпы, главным образом женщин. Как мы видим, эти особенности и закрепил естественный отбор в ходе предыстории. Раненный в правую часть головы, если только он не падал без сознания, хорошо различал голоса мужчин и женщин, разницу в тоне — приказной, просительный, жалобный, гневный и т. п.

Пратолповые действия позволяют, как мы видим, объяснить мельчайшие особенности функциональной ассиметрии мозга простейшим способом, не прибегая к иным причинам. Строй пратолпы, унитарность ее движений оставили нам в наследство и способность (скорее даже некоторую склонность!) к единообразию военного строя, военного шага.

Высочайшая в истории биосферы имитативность создала, как мы видим, не только свой специфический «орган» — пратолпу, но и превратила всю жизнь гоминид в некую странную мистерию, полную двойственности и противоречий. Чтобы понять подлинный образ жизни наших предков в предыстории, надо всегда учитывать именно эту двойственность. Индивидуально и небольшими группами, где имитативность не достигала пратолпового эффекта, они проводили время совершенно иначе, чем в состоянии эмоционально напряженного сообщества, когда величина их скопления достигала критической.

Лишь только сплачивалась пратолпа, как мирная идиллия исчезала, сообщество гоминид оборачивалось темной, жестокой стороной. Беспощадный зверь, многоголовый и многорукий, издающий мощный рык, движущийся с поразительной скоростью и отличающийся огромной разрушительной силой, — куда девался на это время ум отдельных гоминид?!.. Исчезала их индивидуальная хитрость, бытовая сноровка, внутристайные отношения (если они существовали).

В свете этих положений находят объяснение многие факты археологии, зафиксированные в камне, в костях древних гоминид и их добыче.

Мы выделили здесь несколько основных моментов, требующих интерпретации. У всех исследователей предыстории вызывает удивление сверхмедленная эволюция каменной техники гоминид, растянувшаяся на несколько миллионов лет (2.1.2.); не менее удивительны и непонятны так называемые «склады полуфабрикатов» каменных рубил, которые нередко находят археологи близ стоянок древних гоминид (2.1.З.). Вызывает недоумение, почему в течение всей предыстории главным и почти единственным орудием и оружием в руках наших древних предков оставалось каменное рубило, то есть орудие ближнего боя; техника дистантного поражения появляется в самом финале предыстории, вместе с человеком разумным. В это же время рубило окончательно сходит с исторической арены (2.1.4.). И наконец, последнее: вместе с рубилами изготавливались и так называемые микролиты, то есть уменьшенные копии рубил и других орудий, которые в среде гоминид явно не могли употребляться по своему прямому назначению (2.1.5.).

Все эти особенности до сих пор не объяснены, но могут быть поняты, если представить, какую важную роль в жизни гоминид играла имитативность и возникающая на ее основе пратолпа.

Сверхмедленность развития каменной техники диктовалась именно высокой имитативностью наших далеких предков: каждое изготовленное орудие было как две капли воды похожим на уже готовое. Рубила, видимо, тоже делались скопом, сообща. При этом не менялась техника изготовления рубил, не поощрялось изготовление каких бы то ни было новых орудий. Отщепы, используемые в качестве ножей, возникли как побочный результат изготовления рубил; лишь спустя тысячелетия их начали делать, преследуя именно эту цель.

Подражание гасило инициативу, ее девизом было губительное «делай как все!». И это понятно: в условиях унитарное действия предтолпой, когда все гоминиды держат в руках каменное рубило, совершенно не годились бы ни лук, ни каменный топор на длинной рукоятке.

Итак, теперь понятны, как сверхмедленность развития каменной техники, так и ее ограниченный набор. Высокая имитативность гоминид объясняет и другое — каким образом появились «склады полуфабрикатов» каменной техники, брошенной как бы за ненадобностью. Вспомним, что сбор в пратолпу осуществлялся по тревоге, которая заставала гоминид в разные моменты их жизни. Она могла застать их во время изготовления рубил. Сплачиваясь, они бросали свои заготовки там, где они их делали. Пратолпа ударялась в бег и редко возвращалась в то же место. Но даже вернувшись, гоминиды начинали работу заново, подчиняясь высокой подражательности: кто-то один брался за скалывание боков галечного ядрища, остальные присоединялись к нему, и гора готовых рубил росла рядом с временной стоянкой гоминид. Видимо, в эту работу втягивались не только взрослые особи, но и дети, они изготовляли рубила по своей руке. Не исключено, впрочем, что микролиты изготавливали матери для детей, приучая их держать камень, как положено взрослым.

Постепенно распад пратолпы в конце предыстории, снижение имитативности, вызванное имманентными причинами, о которых речь впереди, и спадом резонансной волны биосферы, привели к тому, что пратолпа перестала обеспечивать безопасность сообщества гоминид. С этого момента каменная техника начинает испытывать кризис, орудия ближнего боя уступают место луку, копьем, бумерангу, дротикам, топору с деревянной рукояткой и т. п.

Но прежде, чем это произошло, пратолпа оказала огромное, ни с чем не сравнимое воздействие на окружающую среду.

Здесь наше внимание привлекло, прежде всего, измельчание и вырождение хищников, исчезновение из фауны Старого Света мамонтов, денотериев, саблезубых тигров, пещерных медведей, крупных гиен и т. п. — все они либо были выбиты из биосферы гоминидами, либо выродились, породив менее опасные для наших предков виды. Ни один из хищников не приобрел навыков охоты на людей и их предков (2.2.2.). Враги исчезли, зато появились друзья — собаки (2.2.3.)

Если иметь в виду силу пратолпы, особенности ее поведения, то эти явления вполне понятны. Трудно представить себе, каким страшным было появление пратолпы в биосфере для окружающих ее видов, занимавших ту же или соседнюю экологическую нишу. Если на первых порах своего существования пратолпа способствовала паническому бегству и тем сохраняла жизнь сообществ гоминид, то потом, в течение миллионов лет, она действовала главным образом наступательно. Многозубая сухопутная акула, движущаяся по саванне с огромной скоростью, разящая хищников, вооруженная заостренными камнями и как будто неуязвимая, — гибель одного или нескольких гоминид не уменьшала губительного действия пратолпы, — яростный шум, оглушительный рев десяток глоток — это обращало в бегство все живое. Поистине такого свет не видывал!

На гоминид рисковали нападать лишь самые крупные и смелые хищники. Именно они-то в первую очередь попадали под губительное действие пратолпы. Она выбивала из природы лучших, крупнейших представителей своих врагов. Выживали лишь те, кто отличались более мирным — по отношению к гоминидам, разумеется, — складом характера. Все дрожало и пряталось в норы, заслышав грозный рев пратолпы. Хищники трусили перед двуногими, как никогда не боялись других конкурентов. Такая экологическая обстановка повлекла за собой — не могла не повлечь! — вырождение хищников, снижение их размеров. Постепенно дело дошло и до полного вымирания некоторых видов.

Еще раз повторю: то не была планомерная охота, которая ведется ради добычи мяса. Это целеустремленное уничтожение врагов, истребление. Гоминиды как бы поставили себе «целью» очистить планету от главных своих конкурентов — и постепенно добились этого. В наследство человеку досталась укрощенная, мирная, облагороженная биосфера, лишенная таких ужасных хищников, как саблезубый тигр или денотерий и пещерный медведь. Напротив. — и это характерно! — фауна Нового Света до самых последних лет сохранила особую смелость хищников, которые не знали встреч с пратолпой и не обладали врожденным ужасом перед человеком с поднятой рукой и зажатым в ней камнем. Гоминиды оставили нам в наследство облагороженную ойкумену, чей лик обрел смягченные черты и нравы. Земля превратилась в подлинную колыбель человечества.

Важна и вторая сторона этого процесса: если врагов гоминиды безжалостно истребляли, то друзей привечали, жили с ними бок о бок. И не случайно именно собаки, способные к образованию спаянных на основе подражания стай, оказались постоянными спутниками наших предков. Вообще, большинство животных — из тех, кто приручался гоминидами не ради одного мяса, но и ради дружбы с ними, способны сплачиваться в стаи и табуны, бежать вместе с человеком и отвечать на его призывы о помощи и защите. Вероятнее всего, что пратолпу на ее эволюционных путях сопровождали спутники, ведшие с гоминидами примерно одинаковый образ жизни. Все они сплачивались в стаю, быстро передвигались по саванне и способны были преодолевать огромные расстояния, обслуживая друг друга. Все это сблизило их, создав устойчивое звено «человек — собака». Генотипы в них менялись параллельно и постепенно, причем ведущим был, безусловно, генотип гоминид, подлинных хозяев планеты.

Не исключено и другое: пратолпа, окруженная собаками, постепенно встала на путь особого сосуществования с хищниками, их использования для добывания пиши. Гигр затравливал и убивал добычу, собаки наводили на нее пратолпу, а та уже отнимала добычу у хищников. Последним отводилась роль профессиональных убийц и добытчиков живого мяса, травоядные падали под их ударами. Но в результате добыча отбиралась гоминидами, отпугивавшими хищников грозным ревом и ударами камней. Есть основания думать, что постепенно хищники сделались своего рода агентами по добыче мяса для гоминид, тем самым был восстановлен между ними и мир. Гоминиды, по-видимому, им дорожили, поскольку он обеспечивал им мясную диету, не требуя высокого охотничьего умения и риска.

Итак, мы видим, что пратолпа и ее требования во многом объясняют направленное изменение природной среды в предыстории.

Вхождение в пратолповое эмоциональное напряжение всегда требовало определенной будоражащей причины. Чтобы сплотить пратолпу, надо было поднять уровень возбуждения в ней до предела. Это достигалось различными методами. Здесь и касания друг друга локтями, плечами, телами. И возбуждающие крики, вопли, жесты и телодвижения. Особенно важны, видимо, ритмические вскрики и удары в грудь, гул и сила которых пародируется у людей барабанами.

Думается, что не всегда дело ограничивалось только этими примитивными методами раскачки психики, выведения ее из равновесия. Гипноидному состоянию пратолпы способствовало и наркотическое воздействие разных возбуждающих травок.

Вот почему можно полагать, что наркомания возникла задолго до появления человека разумного. Она досталась нам от наших далеких предков и выполняла вполне понятные и полезные в предыстории цели. На поздних ее стадиях, когда пратолпа начала вырождаться, наркомания сослужила и другую службу. Гоминидам становилось все труднее достигнуть пратолпового состояния. Они все чаще прибегали к разного рода ухищрениям, чтобы го^уранить сверхсилу и сверхскорость. Быть может, на некоторое время помогла наркомания, а потом отказала и она?

Уже обращалось внимание на то, что после насыщения главной эмоции (ярости, гнева, панического ужаса) толпой овладевает голод, она насыщается стихийно и быстро, при этом нередко употребляется сырое мясо, даже мясо еще живых существ, которых рвут на части. После утоления голода наступает период сексуального насыщения. В толпе развертывается повальная оргия. По-видимому, то же следует отнести и к повадкам пратолпы. После насыщения желудка в том же бешеном темпе, в каком они рвали свою добычу, гоминиды удовлетворяли сексуальный голо т. Оргия усиливалась тем более, что участники пратолпы действовали, подражая друг другу, и это подражание было неодолимым унитарным, всеобщим. В этих условиях мужчины должны были повысить свою сексуальную активность до максимума, а женщины — избавиться от естественных перерывов и запретов на половые акты. Видимо, некоторые самки гибли в этой буйной вакханалии плоти, не перейдя естественный барьер временных запретов; тогда же возникли многие так называемые половые извращения. Естественный отбор в условиях пратолпы подчинил себе и использовал эти процессы, обеспечив преимущества сексуально активных мужчин и выживание самок, не обладавших ограничениями на спаривание в те или иные периоды.

Действия пратолпой объясняют миграции, которые периодически должны были происходить в популяциях гоминид. Если они вели собирательский образ жизни, уничтожая постепенно на своем участке запасы плодов, кореньев, ракушек, мелких зверьков и сильно выбив популяции травоядных с помощью хищников, то время от времени они должны были менять район кормления. Новый участок следовало искать за 200–300 километров от прежнего. И тогда пратолпа сплачивалась не по поводу хищников или панического бегства, а для решения другой — тоже жизненно важной задачи: наступала пора уходить из насиженных мест.

Так возникла миграция как способ решения важных жизненных задач. Во главе пратолпы ставились двое: праворукий и леворукий, и вся пратолпа в течение нескольких дней, а быть может, и недель двигалась с перерывами на еду и сон в одну и ту же сторону. Возможно, что подобные миграции носили характер сезонных, пути перемещений известны были заранее.

Если мы вернемся к последней загадке образа жизни гоминид и сравним нарисованную картину с комплексом фиксированных действий, так тщательно подмеченных Дж. В. Шаллером, то заметим, что гориллы демонстрируют нам рудиментарные остатки (или зачатки?) пратолпы: поднятие на «ноги» в момент агрессивного состояния, бросание палкой, закладывание за щеку зеленого листка (попытка наркотического воздействия?), бег на «ногах» в сторону опасности, сокрушающая всех и вся ярость… У горилл, надо думать, пратолпа или не состоялась, или была выражена не столь ярко и мощно, как у наших прямых предков, что в конечном счете и обеспечило их, горилл, отставание от антропосоциогенеза. Им не хватило имитативности, но она все же была достаточно велика, чтобы некоторые признаки пратолпы удержались в «странном» комплексе Фиксированных действий.

И все же здесь остается некоторое сомнение! В самое деле, почему агрессивность и ортоградность возникают не у группы горилл, а лишь у ее вожака, самого крупного самца? На первый взгляд, кажется наивным и сопоставление наркотического возбуждения у предлюдей с закладкой за щеку зеленого листка. Не считая проблему решенной, я все же думаю, что реконструкция данного КФД у горилл дана правильно. Во-первых, нынешние гориллы и их предки не последовали в своей эволюции путем человека, следовательно, они не сумели образовать пратолпу, а действия одиночных самцов не производят на окружающих хищников должного устрашающего воздействия. Но, по-видимому (и это во-вторых), попытка создать пратолпу у горилл, или, точнее, у их предков была! Что же касается зеленого листка за щекой и его связи с наркоманией, то, думается, пратолпа в свое время начала складываться эволюционно именно с наркотических средств воздействия на психику входивших в нее индивидов. Так же, видимо, поступали и предки горилл, только с меньшим успехом.

Шаг за шагом мы обнажили образ жизни гоминид, и, наконец, он предстал перед нами в своей полной красе!

Странный то был мир! Полный ужаса и ярости, свирепости и участливого отношения к спутникам и друзьям, которых они, видимо, жрали в голодную годину. Мир чудовищных противоречий: умные и хитрые существа, гоминиды превращались в пратолпе в единый яростный клубок, стиравший все личностные различия между ними. Они не знали, вероятно, конфликтов между популяциями, поскольку их границы не были четко очерчены. Между ними не было различий в языках, как не было и самих языков. Не существовало семьи и рода, племени, общины. Случайность особей, сплачивающихся в пратолпу, придавала и всей их жизни столь же случайный характер. Сегодня индивид мог попасть в пратолпу, которая бежала на север, завтра — затесаться в бегущую на юг. Никто не интересовался его именем, да его и не существовало. Никто не смел считать его чужим, как, впрочем, и своим, ибо не родились еще понятия «чужак», «соплеменник».

Не было главы семьи, ребенок мог пристать к соседям и его воспитали бы там на равных с остальными. Каждый был гол как сокол, не обладая ни имуществом, ни землей, ни скотом… То, что требовалось сию минуту, изготавливалось тут же и тотчас бросалось.

Таковы были хозяева земли в предысторическое время.

Глава одиннадцатая. ЛЮДИ: ОТ ПОРАЖЕНИЯ К ПОБЕДЕ

Как ни долго длилась тьма предыстории, все же она рассеялась. Сквозь красный туман эмоционального перенапряжения, бешенство пратолпы, дикую жестокость и не менее дикую сексуальность постепенно начали проступать еще неясные, но уже человеческие черты. Хотя, разумеется, о нарождении Homo sapiens'a говорить еще рано. Первые заметные признаки очеловечивания появляются у части поздних неандертальцев, которые близки людям, но еще не испытали окончательного физического превращения.

С чего же начался этот процесс и какие факторы положили конец предыстории? Видимо, что-то изменилось во всей биосфере… Можно с несомненностью предположить, что существовало два главных фактора финального «старта» к человеку.

Первый — спад биосферной волны: пик ее резонанса уже прокатился над головой палеоантропов. Биосфера постепенно приняла более спокойное состояние, поддающееся гомеостатическим поправкам, все более и более уравновешивающим колебания в экологических цепочках. Четырехзвенная цепь «травоядное — хищник — собака — человек» сделалась устойчивой, привычной для всех ее участников и уже не требовала повышенного эмоционального напряжения от объединения предлюдей. Пратолпа постепенно начала закостеневать, принимая прочно установившиеся формы, что повлекло за собой ее внутреннее размежевание на будущие касты.

Произошло это, видимо, естественным путем. В ходе бега и действия внутри пратолпы должны были постепенно выделиться и закрепиться определенные группы, склонные выполнять привычные функции: фронтальная зона во главе с лидерами, боковые части, тыловое прикрытие, ядро — в последнее входили старики, беременные и кормящие грудью женщины, дети.

Кастовость противоречит главному принципу пратолпы — унификации ее участников, полному их равенству. Однако века и тысячелетия делали свое дело: кастовость нарастала, мешая пратолпе и вытесняя ее из жизнедеятельности предлюдей. Очевидно, победа кастовости знаменовала собой и распад пратолпы — это уже ложно проследить по этнографическим источникам. Древнейшие остатки людских поселений хранят разделение по демографическим признакам: женщины жили отдельно от мужчин, старики — от молодежи, дети — в особых домах… Однако должны были пройти тысячелетия, прежде чем кастовость победила.

Итак, спад биологической активности низвел пратолпу с ее принципом унификации и унитарности действий до положения предплемени с его групповым разделением «прав» и «обязанностей» по демографическим признакам. Существовал и второй, не менее, а быть может, более могущественный фактор, положивший предел существованию пратолпы, — возникновение речи.

В первой части книги говорилось о нескольких признаках феномена речи, которые требуют своего объяснения. Поражало, прежде всего, бурное развитие словесно-звукового ее ряда (3.1.1.), который потребовал анатомических превращений. Вместе с речью возник поразительный феномен главного «тормоза» нервной системы (3.1.2.). Удивляло и то, что словесно-звуковая речь появилась столь поздно, когда в предыстории шла подготовка к неолитической «революции» и произошел спад объема мозга гоминид (3.1.3.) Наконец, словесный сигнал в речи человека совершенно не сходен по звуку с обозначаемым явлением или процессом, то есть с оригиналом (3.1.4); создается впечатление, что нарождающемуся человечеству приходилось «конспирировать» от самого себя.

Можно ли объяснить эти четыре признака речи концепцией пратолпы? Казалось бы, она-то как раз и не нуждается во «второй» сигнальной системе, руководствуясь «первой», то есть древнейшим пластом знаков, заключенных в телодвижениях, жестах, вскриках, воплях, ритмических ударах в грудь и т. п. Взмах руки определял направление бега; крик, исполненный ужаса или ярости, легко понимался другими участниками. Какой же реальный эволюционный смысл имела для пратолпы речь и почему она непременно должна была ее продуцировать?

Если в первые тысячелетия своего существования пратолпа создавалась как элемент временного и неустойчивого объединения предлюдей, то впоследствии они проводили в ней значительную часть времени. Они буквально жили пратолпой, лишь на время рассредоточиваясь по участку кормления. Пратолпа стала, по-видимому, постоянным и длительным объединением, не разрушаясь даже на период сна, когда спали вповалку. Ели все вместе, готовя на всех; скопом пускались вслед за собаками по следу хищника. Надо четко себе представлять, что это было неразрывное, плотное объединение предлюдей, находившихся все время в эмоционально напряженном состоянии и связанных высочайшей имитативностью. В этих условиях криков и жестов было явно недостаточно. Мало того, пратолпа наверняка ощущала не только бедность привычных форм оповещения, но несомненно чувствовала явную нехватку в знаках иного рода.

Представим, что в процессе бега пратолпы по пересеченной местности особи фронтальной зоны увидели яму, которую вполне можно перепрыгнуть. Остальные ямы не видят и о существовании ее не подозревают. Как оповестить их об опасности?

Вопль, или крик несет однозначную информацию об угрозе, но какова она и как следует к ней отнестись? Возникшее в результате крика замешательство вызовет, очевидно, лишь остановку или даже переход от погони к панике и бегству в другую сторону. Жест, телодвижение в пратолпе не годились для всеобщего оповещения и предупреждения — их видно не всем, а лишь ближайшим соседям.

Возникает, следовательно, несложная, типичная для обыденной жизни задача, разрешить которую своими сигнальными средствами пратолпа не в состоянии. Отсюда необходимость создать знаки, которые воспринимались бы всеми сразу и одинаково. Ими могли стать лишь звуковые сигналы. Но не вопли и крики. Так как они не должны менять обуревавшей пратолпу эмоции! Этим условиям подчинялся процесс выработки новой сигнальной системы в пратолпе.

Посмотрим, к чему он должен был привести. Звуковой сигнал, брошенный внутри пратолпы одним из ее участников, был ясно слышен веем. Уже не требовался особо острый слух для его восприятия — и, как следствие естественного отбора, ухо теряет необходимость поворота к источнику звука.

Развитие звуковой системы информации в пратолпе шло, очевидно, не одной, а тремя параллельными линиями. Первой возникла, видимо, шипящая и свистящая система: затем — щелкающая, когда в процессе воспроизведения звука включались щека и язык; наконец, появилась и человеческая речь с использованием голосовых связок, гортани, неба, языка, зубов, альвеол и губ.

Исследование глотки неандертальца показало, что он мог использовать в обиходе щелкающий «язык»; записи очевидцев, слышавших и видевших троглодитов, чучуну, пещерных эфиопов и т. п., показывают, что они использовали свистяще-шипящую и щелкающую сигнальные системы. Однако, надо думать, они не отличались мощной разветвленностью и огромным тезаурусом, какой представляет в распоряжение людей словесно-звуковая речь. Наиболее сложная и биологически трудная, она возникла позже других сигнальных систем. Но зато обладала высокой способностью информировать об увиденных предметах, явлениях или процессах, не затрагивая напрямую эмоциональной сферы произносящего и воспринимающего словесный сигнал. Именно потому, что слово не несет в себе следа обозначаемого им явления, предмета или процесса, оно не сразу воздействует на эмоцию, а лишь через посредство осмысления сигнала, его «мозговую» переработку. И тем самым словесный сигнал непроизвольно снижает уровень эмоции, оказывая тормозящее воздействие на психику, сковывая и мускульные ресурсы.

Когда система таких «вторичных» сигналов была создана пратолпой, то постепенно ее знаки стали заменять выкрики, жесты и как бы перекочевывать в первосигнальную сферу. Возник поток словообразования, поскольку созданное слово быстро перемещалось из одного пласта речи в другой, влияя на эмоцию воспринимающего. Этот процесс происходил, видимо, бурно, потому что речь прочно и бесповоротно укрепилась в психике предлюдей. И первыми, кто овладел речью, ставшей вскоре тормозом центральной нервной системы, были последние неандертальцы. Но с этого момента пратолпа разрушается, ее эмоция угасает. Чем прочнее укореняется речь, тем явственней слабеет пратолпа — речь сковывает эмоции, затормаживает действия, уменьшая скорость передвижения, ослабляя былую сверхсилу. Пратолпа трансформируется в обыкновенную толпу, а ее потенций недостаточно, чтобы обеспечить безопасность. Начав выработку словесно-звуковой речи, пратолпа бросила первую горсть земли в свою могилу, разрушив спасительную форму существования палеоантропов. С этого исторического момента они были обречены.

Однако нелепо думать, будто они уступили планету без борьбы. На первых порах люди оказались в положении побежденных. И это наложило на всю историю общества неизгладимую печать, нанеся человеку изначальную психическую травму.

Представим, что произошло в сообществе неандертальцев, когда среди них появились особи, у которых речь укоренилась настолько, что они уже не могли прочно и полно входить в пратолповое состояние. Внешне — со стороны — они оставались все теми же. Они принимают общее участие в сплочении пратолпы, однако им все труднее входить в это состояние. В дело идут наркотики, но и они уже мало помогают. Пратолпа бежит, от нее отстают один, два, три неандертальца… Так повторяется не раз, прежде чем выясняется, что какая-то часть сородичей, отличающихся лишь одним признаком — они лучше владеют речью, — начинает постепенно выделяться из сообщества. Здесь и женщины, и мужчины, они способны воспроизводить таких же, как и они сами. Но действовать пратолпой они уже не в состоянии! Зато у них появляется нечто, чем пратолпа не обладала: сознание — совместное знание друг о друге, выработанное с помощью словесно-звуковых сигналов. Оно позволяет выразить — понятно для окружающих! — не только свое состояние, но и состояние всех остальных, все, что только можно вообразить. Сознание вспыхивает настолько ярко и сильно, что на весь остальной период истории становится главным и определяющим фактором развития общества.

А ведь общества еще нет и в помине, не зародились и древнейшие его явления! С нашей, человеческой, точки зрения то было поистине странное сознание: оно подчинялось — нет, не пратолпе, а толпе и функционировало в ней, ибо других объединений неандертальцы не знали. Наступил первый период дивергенции — из сообщества неандертальцев выделилась их часть, обладавшая более или менее укорененной звуковой, словесной речью. Как неандертальцы должны были относиться к своим нелепым сородичам?

На первых порах, видимо, преобладала жалость… Владельцы слова казались своим «правильным» родственникам немощными, чуть ли не уродами, которым речь мешала входить в состояние пратолпы. Все их поведение снижало могущественность хозяев земли. (С другой стороны, нельзя не учитывать и силу воздействия голосом, не столько аргументацией, сколько именно самим потоком слов, «убалтыванием». И по сей день голос остается сильнейшим средством суггестии.) И все же со временем они должны были начать избегать людей, сторониться их, как больных, выталкивая из своей «чистой» среды. В глазах партнеров по полу они потеряли обаяние и привлекательность. Возможно, какое-то время они находились вообще под угрозой полного вымирания. Выживали редкие, разрозненные кучки тех, кто дал жизнь могущественному в будущем виду человека разумного.

В его нарождающемся сознании мир неандертальцев тоже отразился своеобразно. Они казались сверхсильными и сверхбыстрыми людьми — потом, по прошествии тысячелетий, их назвали «богами», но в то время вера еще не зародилась, она лишь чуть затеплилась в сознании. Жизнь «неполноценных» неандертальцев среди своих более могущественных собратьев была для них и мучением — из-за собственной слабости, и раем — они жили на всем готовом, ибо в борьбе за существование участвовала пратолпа, а они из нее уже вышли.

Постепенно эти два мира — пратолповый и толповый — разделились и обособились, хотя между ними не существовало еще генетической разницы. Раздельная жизнь и неодинаковое повеление вскоре поколение за поколением, привели к генетическим отклонениям: появился человек разумный. Его отличие от предков было незначительным. В связи с отсутствием постоянного эмоционального напряжения произошел и некоторый спад объема мозга. Мощное развитие словесно-звуковой речи повлекло за собой появление первых феноменов сознания, которые затем вошли в ядро социальных явлений.

Мир предлюдей не знал и не мог знать Инакомыслия. Оно было чуждо пратолпе. Мало того, — опасно для нее, ибо разрушало самую ее основу: имитативность поведения, унитарность выполнения действий всеми ее участниками. Любое отклонение от единства и однообразия насильственно стиралось — и с тем большей жесто костью, чем дальше отклонялась мысль и поведение отдельного палеоантропа от пратолпового.

Но неандертальцы, обладающие сознанием и речью, а затем и люди попали в исключительно трудные условия существования: толпа не могла помочь в добыче мяса, в защите от хищников. Они должны были или погибнуть, или создать способы и методы защиты от агрессивной биосреды. Орудия ближнего боя — рубила — теперь не годились, они удобны лишь в пратолпе. Предстояло создать дистантное оружие, способное поражать противника на дальнем расстоянии, не ставя себя под угрозу. Для этого требовалось отклониться от старинного стандарта, проявить Инакомыслие и изобрести нечто новое, чего не знал миллионолетний мир предлюдей.

В сообществах человека появились копья и дротики, топоры с рукоятками — все они как бы удлиняли руку, создавая возможность поражать противника на дальнем расстоянии. Инакомыслие внесло в мир первых людей полный переворот, названный неолитической революцией. Главный ее смысл в том, что возникло оружие дальнего боя, дистантного поражения. И, конечно, первой целью этого оружия стали хищники. Они, видимо, вскоре заметили, что среди их могущественных врагов произошло размежевание. Одни — по-прежнему опасны, другие — не в состоянии ответить на удар лапы с когтями набегом пратолпы. Хищники осмелели и все чаще нападали на сообщества как неандертальцев, так и людей. Передние человека начало постепенно и неотвратимо разрушать давно сложившееся равновесие — «травоядные — хищники — собаки — неандертальцы». Хозяева земли почувствовали, что их существование под угрозой… Набеги хищников участились. Они явно выходили из повиновения. Человек стал опасен и другим: охотясь на хищников, он умертвлял поставщиков мяса ко двору его королевского величества Неандертальца.

Между популяциями людей и их предков появилась напряженность во взаимоотношениях. До сих пор между ними не существовало открытых столкновений, не было и причин к этому. Поведение людей, разрушающих экологическую нишу неандертальцев, должно было неминуемо повести к конфликту. И хозяева земли сумели показать людям свою мощь и силу. Улары пратолпы по поселениям людей быстро доказали, кто истинный властитель планеты, посеяли невыразимый ужас, ставший основой преклонения перед могущественными Бонами. Раньше Боги были могучими и жалостливыми, теперь они сделались гневными, их рука карала беспощадно и неотвратимо.

Однако в этот период между неандертальцами и людьми все еще сохранялся относительный мир. Теперь он основывался на полном и безоговорочном признании могущества «Богов», перед которыми люди трепетали. В кольце «травоядные — хищник — собака — неандертальцы» люди постепенно заменили хищника; они охотились за травоядными и часть своей добычи отдавали гоминидам. Этот обычай закрепился в веках, стал незыблемым и обрел определенный ритуал. Подражая предлюдям, сплачивающимся в пратолпу, то есть извиваясь, испуская крики и вопли, впадая в экстаз и истерию, словно в шаманском танце (каким он и станет через тысячелетия), чтобы его приняли за своего, один из людей с жертвой в руках приближался к «Богам» и оставлял добычу. Его подстерегала серьезная опасность: он мог быть растерзан, но моги избегнуть «кары Богов», если его жертва была им угодна.

Именно таким образом, на наш взгляд, зародилась первобытная религия с ее непременными атрибутами: боги действительно были всемогущи по сравнению с человеком (4.2.2.), они как две капли воды похожи на человека (4.2.3.) и принимали из его рук искупительную жертву (4.2.4.).

В это же время возник еще один древнейший феномен социума — Искусство (4.3.1.). Выполняя ритуал сплочения пратолпы и стремясь достигнуть ее состояния, неандертальцы, а вслед за ними и люди проходили все стадии возбуждения и перевозбуждения, включая столпление, усиление эмоционального взлета с помощью ритмических ударов в грудь и топота, затем — постепенный спад этих явлений с «развязкой» и «опустошением в душе». Однако у людей этот ритуал пратолпового эффекта не достигал. Реакция как бы срывалась на полпути. Постепенно произошло отделение ритуала от пратолпового действия, он начал наполняться смысловым содержанием. Возникло Искусство синкретического типа: танец — хоровое пение, когда ритмические удары в грудь и «топотуха» дополнялись вскриками, воплями, телодвижениями, имитирующими пратолповые мистерии. Эстетическая реакция последующего Искусства оставалась на уровне сублимации процесса столпления-растолпления. Так, на наш взгляд, объясняется происхождение и самой этой реакции (4.3.2.), и первых видов синкретического искусства. Бессмысленный ритм, еще не опредмеченный ни трудовыми, на охотничьими, ни агрессивно-оборонительными знаками, стал основой первобытного Искусства и закреплен в орнаменте (4.3.3). Лишь по прошествии веков крепнущее и развивающееся сознание начало заполнять странные фигуры танца содержанием.

Как мы видим, загадочные стороны Искусства объясняются с помощью процессов, происходивших в финале предыстории. Становится понятен смысл таинственного и туманного катарсиса, зашифрованный Аристотелем, и волнообразная эстетическая реакция, протекающая в нас, когда мы танцуем в дансинге, переживаем похождения Гамлета, принца датского, когда вглядываемся в картины художников-абстракционистов или читаем стихи Эмили Днкинсон и Пушкина. Спортивные состязания и игры — еще два вида сублимации и эксплуатации все той же пратолповой психофизиологической реакции. Тяжкие кровавые игрища типа корриды или гладиаторских боев, когда на арене льется кровь, дают неожиданное просветление эмоции в завершающей стадии зрелища: из толпового состоянии люди выходят с облегчением, с их глаз словно спадает пелена тумана, когда ярость и жажда истребления охватывает психику зрителя; наступает разрядка, спад эмоции, духовное освобождение от толпы. Человек выходит из нее с чувством облегчения — он возвращается в лоно человека, побыв некоторое время в шкуре предка.

Эту реакцию можно развивать и тренировать, она способна, видимо, поддерживаться на высоком уровне, разрешающем двинуться сразу же по волне Искусства. Но при неразвитости эстетической реакции, при заторможенности ее рефлексией трудно пойти навстречу непривычному зрелищу, непонятной музыке, абстрактному рисунку. Однако что такое в данном случае абстракция? Попытка художественными средствами передать человеку-зрителю волну эстетической реакции, не более того. Так что подлинной абстракции в Искусстве не существует. Либо оно есть, либо его нет — не более. Однако, если человек втягивается в эстетическую реакцию, то ему до определенной степени безразлично содержание произведения. Музыка, с этой точки зрения, вообще бессмысленна.

Итак, перед нами картина зарождения трех самых древних социальных феноменов: Инакомыслия (об одной ею важной черте — неуничтожимости в обществе — скажем чуть позже), Религии и Искусства. Вернемся, однако, к нашей модели предыстории и назревавшим в ней процессам.

Сосуществование предлюдей и человека было, по-видимому, крайне непрочным. Оно основывалось на миролюбии палеоантропов и слабости людей — толпа не могла противостоять пратолпе по скорости передвижения, мощи удара, истребительным возможностям. Зыбкое равновесие поддерживалось и малочисленностью людских поселений, которые пока не затрагивали в широких масштабах экологическую нишу своих предков. Люди старались приспособиться к зависимому существованию от Богов, пытаясь, видимо, входить с ними в контакт, жить в мире, не пересекая своих путей с дорогами «могущественных» соседей. Мирный характер неандертальцев, отсутствие привычки нападать на своих сородичей явно сдерживал их от открытого конфликта. Ни те, ни другие пока еще не видели в двуногих своих врагов.

Но постепенно палеоантропы ощутили, что люди все более разрушают их налаженный мир. Укрепление и становление человеческих сообществ затрагивало коренные интересы неандертальцев, исподволь сужая их экологическую нишу. И тогда должно было произойти неизбежное: предки ударили по потомкам всей силой пратолпы. Для нарождающегоя человечества это было катастрофой.

Если в первый период дивергенции число люден было незначительно, они, отставая от пратолпы и словно бы выпадая в осадок, держались разрозненными кучками, которые насчитывались единицами во всей ойкумене, то теперь они размножились и обжились на планете. Однако люди оставались беспомощными перед лицом могущественных хозяев земли. Разгневанные Боги стремились выжить своих конкурентов, буквально стереть их с лица планеты. Человек отныне подлежал уничтожению, где бы его ни встретила пратолпа. Он превратился в дичь — за ним охотились, его истребляли под корень.

Соотношение сил было настолько неравным, что человечество, говоря военным языком, дрогнуло и побежало… Первая фаза предыстории завершилась глобальным кризисом, мирное сосуществование палеоантропов и людей оборвалось, человека попросту изгнали из рая, то есть из лучших зон обитания. Наступила многотысячелетняя эпоха неостановимого, бесконечного и бесперспективного бегства. Ни одно поколение людей не завершало свой жизненный цикл в условиях, в которых начинало его. Мелькали долины и горы, реки и пустыни, тундра и тайга, менялось животное окружение — одно оставалось постоянным и неизменным: угроза нападения пратолпы. Палеоантропы, видимо, следили за группами беженцев, настигая их время от времени и уничтожая целыми поселками. Фаза поражения длилась около десяти тысяч лет, она навсегда травмировала психику человека, поселив в его душе непереносимый ужас перед «богами» — вчерашними покровителями и мирными соседями.

Так появилась глобальная миграция, волны которой обгоняли друг друга, причем каждая следующая тащила за собой людей, все более приближавшихся по своему физическому типу к современному человеку. В бегстве рождались, жили и умирали десятки поколений.

Фаза бегства оставила после себя неизгладимые следы, породив уникальный институт, с его помощью человечеству и удалось сохранить слабый, чуть затеплившийся в ладонях людей огонек социума. Сделать это было тем более трудно, что социальные достижения, облекавшиеся у людей в традиции и обычаи, не успевая войти в наследственную программу КФД, фиксировались в памяти, в речи, в умениях. Следовательно, для человека выжить в повальном бегстве означало сохранить не только репродуктивный состав сообществ — этого было бы достаточно для палеоантропов или обезьян. Необходимо еще, чтобы спасшиеся обладали достижениями социума в полном объеме. Их хранителями, владевшими всей социальной программой сообщества людей, были, очевидно, старики и старухи, помнившие и знавшие больше других. Особенно велика была в то время ценность женщин (они возглавляли толпу беглецов, как их предки возглавляли пратолпу), от них же зависело воспроизведение вида физически. Меньшую представляли мужчины и дети.

Эти обстоятельства привели к появлению специфического социального института, существующего с определенными изменениями но сию пору — этноса (4.4.1.).

Палеоантропы не знали ни семей, ни родов, ни противопоставления одной группе другой. Не существовало экзогамии, рода, племени. Единственное новое, что внесла пратолпа во взаимоотношения внутри сообществ палеоантропов (по сравнению со стадами обезьян), состояло в «свержении» власти самцов. В пратолпе все были равны. Женщины, однако, имели то преимущество, что лидировали в пратолпе, вели ее за собой, подчиняя мужчин своему примеру, заставляя подражать их действиям. Вот почему женщина вывела человека за руку из мира животных. Начавшаяся дивергенция и фаза мирного сосуществования палеоантропов и людей мало что изменила во внутренней организации сообщества двуногих: женщина по-прежнему главенствовала в сообществах, семьи и рода не существовало. Бегство изменило ситуацию, фаза спасения от пратолпы, заняв более десятка тысячелетий, поставила перед человечеством не только задачу выжить физически, но и, как уже говорилось, сохранить социум.

Попробуем смоделировать катастрофическую ситуацию, представив последствия опустошительного набега пратолпы на людское поселение. Если спасался ребенок, то он погибал впоследствии в борьбе с хищниками. Если смерти избегал мужчина или женщина, то они были обречены на гибель — в одиночку они не в состоянии были продлить род человеческий. Но вообразим, что спаслись двое: женщина и мужчина. При этом безразлично, кем они приходились друг другу (тем более, что это и установить-то было трудненько). Но пусть даже это будут отец и дочь, или мать и сын, брат и сестра — все равно: важно лишь, чтобы женщина смогла забеременеть и родить ребенка, а лучше всего — нескольких. Никакого запрета на инцест в этом случае ввести было невозможно, он положил бы конец продолжению рода. И Адам позволил себе взять в жены Еву, свою кровную родственницу, «сотворенную» из его ребра.

Осколок социума, спасенный единственной парой, продолжал жить и развиваться. Через два-три поколения сообщество людей разрасталось, доводило число своих членов до 50–60 человек. Но оно сохраняло в памяти весь ужас удара пратолпы и готовя себя к возможному повторению катастрофы и бегства, принимало меры по сохранению возможности репродукции и социума. Для этого надо было сформировать заранее специфические группы спасения, постепенно разделяя сообщество на несколько линий, заключающих в себе все демографические категории сообщества.

Как это могло происходить практически?

Очевидно, что в нашем гримере с Адамом и Евой в первом поколении потомства спасшейся пары все были родными братьями и сестрами. Поэтому ограничивать половые отношения между ними было бессмысленно. Однако с появлением второго поколения браки между родными братьями и сестрами, а также между разными поколениями объявлялись нетерпимыми. Вводился и учет родства по материнской линии, так как женщины по-прежнему представляли собой первостепенную ценность в сообществе. К третьему поколению и далее женщина-прородительница умирала, ее место в линиях потомков, получивших название родов, занимали ее дочери.

Таким образом, в каждом из родов оказывались в наличии все представители демографических групп сообщества, каждый род тем самым в экстремальных условиях сохранял возможность к дальнейшей репродукции и владел социумом сообщества в полном объеме. Так появился институт экзогамии и рода, возглавляемого женщиной (4.4.2.).

Что произойдет далее с сообществом, которое накопило достаточное количество людей во всех своих линиях, или ветвях? Очевидно, оно уже готово к бегству порознь, каждая линия может спастись отдельно, сохранив весь социум с его достижениями. Дело за малым: разделиться, разорвать кровные узы, связывающие ветви племени, и разбежаться пространственно. Лозунгом фазы глобального бегства стало — «Разъединяться и уходить!» Если рядом появлялись палеоантропы, то мешкать означало поставить себя под угрозу полного истребления.

Но и уходить, очевидно, не хотелось!.. Связи между родами были сильными, нарушать их неприятно и хозяйственно нецелесообразно. Требовался удар, способный расколоть сообщество.

Однако и пратолпа не медлила. Очередное столкновение разрушало племя, оно спасалось родами, стараясь сохраниться в целости. Уцелевшие повторяли репродуктивный цикл. Сотни и тысячи — сохранившихся осколков социума погибали, не дав отростков и побегов. Десятки выживали. И вновь при необходимости отменялись запреты на брачные связи между основателями родов (4.4.4.), а затем экзогамия вводилась вновь. Весь механизм матриархата запускался и останавливался, действуя словно пульсар или живая клетка. Ограничение на брак между кровными родственниками по материнской линии создавало мембрану между линиями родов. По этой черте сообщество делилось, разбегаясь под ударами пратолпы целыми ветвями, племя раскалывалось по вертикали, каждая часть уносила с собой весь социум и сохраняла репродуктивные свойства. Традиция закрепила этот институт, создав первые ростки Этноса.

Со времен, когда опасность удара со стороны палеоантропов уменьшилась, а быть может, и раньше, искру для деления племени начало поставлять свободное, раскованное, нонконформистское мышление, которое я называю Инакомыслием и которое лучше бы называть Свободомыслием. До сих пор люди были благодарны своему раскрепощенному сознанию, создавшему технику дистантного поражения врагов, изобретшему колесо, наделившему человечество значительными знаниями и умениями. Однако уже в фазе глобального бегства появились и первые антисоциальные поступки, связанные главным образом с нарушением брачных запретов, убийствами сородичей, насилием, оскорблением старших. Если антисоциальный поступок был направлен против людей своей кровнородственной линии, то за провинившегося не заступались. Но если обида причинялась другой ветви племени, то между родами пробегала искра братоубийственной мести, разбрасывавшая их далеко друг от друга. Тем самым сообщество людей делилось, занимая все большее пространство на земле, обживая и заселяя планету.

В это время Инакомыслие, несмотря на то, что оно порой дробило племя на отдельные осколки, в целом выполняло положительную функцию в истории человечества, распространяя ею влияние и власть над ойкуменой. Многие географические «открытия» того времени были сделаны в результате распада племен из-за инакомыслящих, преступивших общепринятые традиции и обычаи. Видимо, с этого времени отношение к инакомыслящим изменилось, их стали бояться, стремились уничтожить, выкорчевать из сообществ людей. Если бы эта тенденция победила, то едва ли человечество выжило бы в борьбе с палеоантропами. Естественный отбор «закрепил» в сообществах людей обязательный процент появления инакомыслящих (4.5.3.). При этом природа, разумеется, «заботилась» не о прогрессе земледелия и техники, а о выживании человечества как биологического вида.

Остается последний вопрос: каким образом и почему произошла динамика власти в роде, отчего матриархат сменился патриархатом?

Уже в пратолпе наметился «раскол» на разные касты будущего общества. Первыми оформились демографические группы: женщины жили отдельно от мужчин, отдельно — дети и подростки. Очевидно, что при неожиданном нападении каждая демографическая группа защищалась порознь. При этом женщины образовывали толпу и действовали без мужчин — что, видимо, и породило легенду об амазонках. Естественно, что женская толпа не могла противостоять ударам пратолпы. Но вскоре выяснилось что мужской отряд обладает иными возможностями, дающими ему некоторое превосходство перед толпой. Они были нащупаны стихийно и не сразу. Миновали тысячелетия, пока открылись все его преимущества. Импульсивная и быстрая нервная реакция женщин обрекала их толпу на легкую смену эмоций: от ярости они переходили к панике и бегству. Природная сила мужчин, их большая уравновешенность и способность сдерживать эмоции неожиданно оказались выгодными свойствами.

Невозможно установить, кому впервые пришла в голову идея использовать мужской отряд для борьбы с палеоантропами, применяя природную силу и мужество, дистантную технику поражения и рассыпной строй. Но в конце концов эти три элемента были соединены и пришла первая победа над неандертальцами.

В последние годы появились дополнительные материалы, помогающие более или менее точно определить дату этого переворота, когда человечество впервые дало отпор палеоантропам. До сих пор она устанавливалась по прямым археологическим находкам, когда в центре ойкумены древнего мира вновь появились в раскопках черепа современных людей. Это произошло примерно 40–20 тысяч лет назад.

Но, по-видимому, этот момент можно установить иным путем. Во всяком случае предлагаемая гипотеза интересна, опирается на всю теорию АСГ в ее «пратолповом варианте».

Дело в том, что в первой половине антропосоциогенеза и даже позже, почти до самого его завершения, объем черепной коробки женских и мужских особей рос далеко не одинаково! «Если принять условно среднюю величину для австралопитеков 600 куб. см. (мужские особи) и 550 куб. см. (женские особи), то мы получим линию отсчета, по сравнению с которой можем оценить увеличение объема мозга на протяжении эволюции гоминид, — пишет В. П. Алексеев. — Для рода питекантропов мы имеем увеличение объема мозга на 56 процентов для мужчин и на 67 процентов для женщин. Для неандертальского вида это увеличение составляет уже 144 процента для мужчин и 131 процент для женщин… У современного человека оно еще больше — 164 процента у мужчин и 168 процентов у женщин». (Алексеев В. П. Становление человечества. М.: Политиздат, 1984. С. 195). Чем было вызвано опережение роста мозга женщин в эпоху АСГ, нам теперь понятно: женщина была лидером пратолпы. Интересно, однако, что думает по этому поводу сам Алексеев В. П.: «Колебания в эволюционном увеличении мозга у мужских и женских особей не означают ничего больше, только случайные вариации в соответствующих цифрах» (там же, С.195–196). Но вернемся к первому успешному «бою» людей с предками.

Нарисованная ниже картинка, конечно же, гипотетична. Она скорее красива, чем реальна. Но отражает суть схватки. Кстати, вполне вероятно, что рассыпной строй появился еще во времена загонных охот неандертальцев, то есть много раньше «боя».

Случайные столкновения гоминид между собой редко разрешались побоищем. Чаще они, как и стада обезьян, мирно расходились по участкам кормления. Впервые неандертальцы вступили на путь истребительной борьбы с людьми, когда те открыто и в массовом масштабе нарушили их экологическую нишу. Люди приняли вызов и закрепили эту жестокую тенденцию в традициях социума (4.1.2.).

Мужской отряд как нельзя лучше был подготовлен к упорному бою с пратолпой самой силой и устойчивостью нервных процессов. Высокие мужские качества тренировались в подростковых группах сообщества: юношей заставляли безропотно переносить боль, пересиливать страх и другие эмоции, бестрепетно переносить мучения.

Постепенно зародились людские коллективы, основанные на мужестве своих членов, — их свойства далеки от толповых. Воинские коллективы, появившиеся первыми, поскольку людям угрожала пратолпа, отличались от толповых объединений кардинальным образом. Воины держатся в строю не подражанием, а дисциплиной духа, внутренним усилием преодолевая страх. Волевое торможение эмоции страха и есть подлинно человеческое мужество, фундамент сил сплочения воинского коллектива (4.1.4).

Первобытное войско внешне должно было очень напоминать пратолпу: сомкнутые ряды воинов, касающихся плечами друг друга, — мужество требовало поддержки и опоры в товарищах. Войско действительно родственно толпе, но родство это такого свойства, что его лучше отрицать или, во всяком случае, держаться от него подальше. Слом дисциплины в армии превращает ее в толпу. В войске — строго ролевое поведение, требующее от каждого воина кроме личного мужества понимания своего места в битве, умения подчиняться командиру и командовать подчиненным. Пратолпа и толпа характерны внеролевым, унитарным поведением их участников. Далее, чем мужественнее воины, чем они строже следуют общим целям войска, тем боеспособнее и результативнее боевой эффект. Толпа — инструмент стихийного истребления и разрушения, тратящее и время, и энергию на достижение порой ненужных целей. Как мы видим, толпа (пратолпа также) и войско — явления разнородные, хотя и близкие. Сохранив оболочку пратолпы: единообразие действий рядовых воинов, строй, воинственные кличи и вопли типа «банзай», «виват», «ура», «хох» и т. п., боевые танцы, возбуждающие перед боем речи, и затем, после победы, триумфы, парады, победные песни, танцы и т. д., — войско являет нам иной организм, до конца социальный, спаянный человеческими свойствами личности.

Можно вообразить столкновение между пратолпой и первобытным войском… Вот они стоят друг против друга: с одной стороны поля битвы — грозная, ревущая, сплоченная пратолпа, обращены к противнику правые стороны тел с зажатыми в руках каменным рубилами; пратолпа грозно раскачивается, испускает единообразные вопли, леденящие душу крики и свисты, которые в ней самой, вызывают волны. Волосы на головах у ее участников от перевозбуждения стоят дыбом, глаза сверкают. На лицах написаны ярость и угроза. Один вид пратолпы приводил человека в смятение и ужас.

С другой стороны поля битвы — почти та же самая пратолпа. Криками и телодвижениями, боевыми плясками и песнями мужской отряд сплотился в войско. Оно обращено лицом к пратолпе, расстояние между воинами здесь побольше — есть свобода, чтобы замахнуться копьем, натянуть лук, метнуть дротик. На лицах воинов — те же ярость и ненависть, что и у их противников. Однако, в их отряде нет женщин и детей, мужчины спаяны не только боевой эмоцией, но и мужеством, волей к победе. Хотя волосы на головах людей тоже стоят дыбом, однако не от перевозбуждения, а благодаря искусной прическе, вертикально вставленным в нее перьям. Видимо, воины надеялись, что, подражая внешне пратолпе, они переймут ее силу. Но мощь войска заключалась в ином!

Проследим, однако, за схваткой — и многое станет ясным.

Пратолпа — орудие нападения — вихрем несется на войско. По дороге ее встречает град стрел и копий, падают пять — шесть палеоантропов. Но критическая величина пратолпы сохранена, она могуча, она налетает на врага и… происходит нечто странное, непонятное, с чем до сих пор пратолпа никогда не сталкивалась ранее: противник рассыпается в стороны, распадается на десятки отдельных целей. Люди рассредоточились. Под ударами каменных рубил погибли несколько человек, однако отряд не потерял воли к победе, он вновь собрался и выстроился, готовый к встрече с пратолпой. Ряды его сомкнуты, люди готовы к битве и стоят в боевом порядке.

Такого пратолпа не испытывала! Словно призрак, оборотень стоял перед ней. Она вновь кидается на войско — с тем же результатом. После третьего или четвертого нападения она теряет стольких своих членов, что ее величина оказывается ниже критической. Пратолпа распадается, рушится на глазах, тает ее былая сила и сверхскорость. Палеоантропы гибнут под стрелами или спасаются бегством, хотя от стрелы не убежишь… Многие попадают в плен. Видимо, первые рабы появились именно таким образом. На протяжении многих лет и веков их считали «двуногим скотом», нелюдьми. Они были способны выполнять приказания, несложную работу, ели что придется. Со временем, когда войны вошли в депо социальных институтов общества, пленные становились рабами, их не считали за людей. А первые рабы ими и не были. Характерно, что во всех известных этнических самоназваниях народов мира они имеют один смысл — люди, а все остальные — нелюди, ненастоящие люди. (Подробнее об этом см. статью Крюкова М. В. Люди, настоящие люди — к проблеме исторической типологии этнических самоназваний//Этническая ономастика. М.: Наука, 1984.)

Победа в схватке с пратолпой была обеспечена тремя причинами: боевым духом мужского отряда, дистантным оружием и применением рассыпного строя, то есть изменением войскового порядка. Не поддаться панике, выстрелить и разбежаться в стороны, затем собраться вновь и опять выстрелить и разбежаться — такова была, очевидно, примитивная тактика, использующая первичные приемы перестроения (4.1.3.).

Впервые в открытой схватке дух нанес поражение эмоции, досоциальный мир потерпел фиаско, победил разум. С тех пор ни ураганы, ни землетрясения, ни наводнения и даже ни пратолпа не вызывали в человеке большего ужаса, чем он сам.

Началось истребление палеоантропов. Эпоха бегства закончилась, возникла обратная миграция. Ее волны еще встречались с беглецами из «рая», их поворачивали, обучали боевым умениям и отправляли в битвы. Человек уничтожал своих «богов» и гонителей безжалостно, свирепо. Впрочем, к этому времени их, видимо, считали уже не «богами», а чертями, демонами, перевертышами, лешими, домовыми, исчадиями ада. Палеоантропов практически стерли с лица Земли. Люди с боями вернулись в земной рай, о котором они сложили легенды, ожидая найти здесь то, что утеряли: мир с природой, спокойную жизнь под защитой Богов, реки, наполненные молоком и медом… Но рая на земле не осталось, а достигнутое боевое умение человек обратил против себя. Так возникла Война, которая тут же перестала считаться с интересами человеческого рода. Как и Инакомыслие, Война вскоре обнаружила свою двойственную природу.

Добавим, чти успехи мужских отрядов в борьбе с палеоантропами выдвинули мужчин на первое место в людском сообществе, обеспечив смену власти в роде: женщина вынуждена была уступить первенство мужчине. И не под влиянием хозяйственных связей, не по причине перехода к скотоводству и земледелию, а ввиду той спасительной для рода человеческого роли, которую сыграли мужчины в борьбе с пратолпой. Этим и объясняется динамика власти в роде, смена матриархата патриархатом (4.4.3.).

На этом заканчивается предыстория разума и берет начало История.

Глава двенадцатая. В ТЕНИ НЕАНДЕРТАЛЬЦА

Если мы теперь вернемся к началу книги, то обнаружим, что ответили не на те вопросы, которые поставили, затевая исследование. Разве о происхождении леворукости или прямохождения шла речь, когда мы цитировали Ясперса? Не слишком ли далеко мы уклонились от первоначальной задачи и не пора ли к ней вернуться?

Свод «загадок» предыстории послужил нам лишь оселком для проверки правильности базовой гипотезы АСГенетики. Теперь, когда она, на наш взгляд, доказана, наступило время поединка с глобальным вызовом Истории.

Прежде всего, надо попытаться ответить на вопрос, каким образом предыстория влияет на современность, через посредство каких сил палеолит воздействует на общество, детерминируя его дальнейшую судьбу и вектор развития. Для этого надо точнее определить коренные, первичные мотивы поведения человека, установив, что в них неизменно и что поддается постепенному преобразованию. Какова скрытая пружина человеческих импульсов и в каких ситуациях она вырывается на поверхность общественного сознания, определяя движение и судьбу общества? Наконец, какая система идеологических ценностей более полно и последовательно служит истинным целям человека?

Эта проблема обычно представляется весьма далекой от практически-политической жизни общества, однако это не так. Управление любым обществом неизбежно связано с построением тех или иных «моделей человека». «Например, если полагают, что человек изначально добр, оставляя пока в стороне вопросы определения эмпирических референтов, то соответственно будет оцениваться общество и проектироваться новые общности: например, многие существенные характеристики будут подвергнуты критике как репрессивные, а при проектировании новой социальной системы будут элиминированы многие традиционные правила и санкции, которые в силу тезиса о естественной доброте человека становятся необязательными»… Но если полагают, что человек изначально агрессивен, то дело другое… «Из этой предпосылки следовало, что надо чаще давать людям возможность испускать свою агрессивную энергию, чтобы сделать их менее агрессивными в будущем. Это приводит к тому, что агрессии обучаются и она сохраняется, если ее последствия оказываются позитивными. Далее, если в модели человека предполагается, что «организации альтруистичны и щедры или что правительства — инструмент согласования и координации расходящихся интересов, то обществу нет нужды контролировать их деятельность; если же окажется, что природа организаций — в самообслуживании, а правительства — в защите определенных частных интересов, то обществу, как и каждому его члену, следует быть бдительным» — эти цитаты приведены из книги Дж. X. Канкела «Поведение, социальные проблемы и изменения», 1975 г. (Цит. пo PC: Модели человека в современной зарубежной социологии. Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1985. С. 83–85 и далее. См. также: с. 122–123, 125. Льюис Мамфорд. Образ и модели человека в культурно-социологической модели. Обзор).

С чем человек вошел в мир и что определяет его видовую сущность? Разум? Но мы видим, что, пройдя миллионолетнюю выучку в пратолпе, разрушив ее изнутри, сознание отнюдь не покончило раз и навсегда с толповыми объединениями. Распавшись, пратолна оставила после себя иное, близкое ей сообщество — толпу, которая и по сей день остается в жизни человека.

Базовая теория АСгенетики доказывает, что подлинное существо человека состоит не в совокупности социальных отношений, которые преходящи и лишь помогают формировать личность, влияя на поступки людей. Трижды прав был Эрих Фромм, когда писал: «Пытаясь избежать ошибок биологических и метафизических концепций, нам следует опасаться столь же серьезной ошибки — социологического релятивизма, который представляет человека не более, чем марионеткой, управляемой нитками социальных обстоятельств»[251]. В наследство от неандертальцев людям досталась способность образовывать мощные группы на базе объединений толпового и коллективистского типов.

Миллионы лет нахождения в пратолпе не пропали даром, оставив в людях врожденную способность входить в толповые объединения, и тем плотнее, тем активнее, чем эта способность прочнее закреплена генетически, проявляясь спонтанно в критических ситуациях. Заметим, что эта способность отнюдь не одинакова у всех людей. Существует крайний полюс — социопаты, которые вовсе неспособны считаться с обществом и его отдельными группировками. Это люди «антиобщественны в своей основе и, вследствие этого, всегда вступают в конфликты, не извлекая никаких уроков из неприятных переживаний и наказаний, которые причиняет им собственное поведение. Они не обнаруживают никаких особенных дефектов, пока о чем-нибудь говорят или рассуждают: дефект их состоит в неспособности себя вести… Короче, они социально дефективны»[252].

На другом полюсе «люди толпы», готовые всегда и по любому поводу следовать за ней, активно входить в нее, образовывать толповые объединения и вести их за собой. Между двумя полюсными категориями лежит спектр способностей, меняющихся в зависимости от времени, расы, народа, племени…

Существуют доказательства того, что в древности толповые способности людей были выше, чем сегодня. Отношение между «разумом» и «чувством» не постоянно, и в античные эпохи «чувства» столь сильно влияли на «разум», что человек, попавший в плен толповых объединений, воспринимал мир иллюзорно, искаженно, словно под влиянием гипноза[253]. Достаточно сказать, что в Древней Греции театральные и спортивные представления продолжались по два и даже три дня подряд — и все это время стадионы были полны народом, находившимся в возбужденном толповом состоянии. С другой стороны, футурологи отмечают, что в будущем начнет преобладать рационалистический тип человека[254].

Очевидно, что эволюция как бы замерла перед вхождением комплекса фиксированных действий (КФД) в генетическую основу поведения людей. Можно сказать поэтому, что одно из главных свойств человека состоит в определенном отношении между способностью входить спонтанно в толповые объединения и генетически закрепленным КФД его поведения. Это отношение можно представить себе в виде коэффициента толповости, который следовало бы установить экспериментально для разных рас, народов и племен. Мало того, получив этот коэффициент, следует внимательно наблюдать за его изменением во времени, от эпохи к эпохе, от века к веку — тем самым мы получим возможность отмечать изменения в человеческой константе и принимать необходимые меры для поддержания толповости на должном уровне.

Со временем, я уверен, служба человеческой константы станет одной из важнейших задач психологов. Некоторые современные гипотезы показывают, что состояние этой константы в значительной степени влияет на саму Историю, возбуждая в ней волны, образующие резонансные пики и влияющие на судьбы миллионов людей. Я имею в виду, прежде всего, гипотезу доктора географических и исторических наук Л. Н. Гумилева.

Он обращает внимание на то, что вспышки исторической активности во многом зависят от внутреннего состояния больших групп людей, называемого им пассионарностью. Раскрывая смысл этого явления, Гумилев показывает, что в его основе лежат большая целеустремленность и способность к сверхнапряжениям[255]. Он ищет некий «фактор-Х», который влечет за собой возбуждение этноса, образование в нем исторической активности. «Как для пускового момента, так и для достижения акматической фазы, а равно и для регенерации, требуется способность возникшей популяции к сверхнапряжениям»[256]. Эта способность некоторое время поддерживается на высоком уровне, затем начинает падать и в конце концов исчезает. Вместе с ней падает и историческая активность возникшего этноса, он начинает переживать фазу упадка. Гумилев рассматривает пассионарность как некое «непреоборимое внутреннее стремление к целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения, общественного или природного, причем достижение намеченной цели, часто иллюзорной или гибельной для самого субъекта, представляется ему ценнее даже собственной жизни»[257]. Постепенно, однако, происходит утрата пассионарности, вызываемая гибелью в войнах пассионариев, носителей этого свойства в высшей степени, что приводит к падению активности всего этноса. Поколение за поколением, слабея в борьбе с окружением и средой, вырубается физически, не передавая свойства пассионарности по наследству. Пассионарии сменяются гармоническими личностями, а те — вырожденцами. Эта внутриэтническая эволюция свидетельствует об угасании этноса, о спаде волны возмущения в общественной сфере.

Гумилев делает вывод, что в природе существует специфичрское поле этнической активности, подобное электромагнитному[258], в этом понимании пассионарность — «органическая способность организма абсорбировать энергию внешней среды и выдавать ее в виде работы. У людей эта способность колеблется настолько сильно, что иногда ее импульсы ломают инстинкт самосохранения»[259]. Гумилев полагает, что происхождение импульса возникновения пассионарности планетарное, оно зависит от «ударов из космоса»[260].

Если отречься от биоэнергетических посылок, которые не находят подтверждения в космическом излучении, то в целом гипотеза Гумилева верна: пассионарность и ее изменения есть не что иное, как толповость и вариации ее коэффициента под влиянием биосферных возмущений, затрагивающих все стороны: и общественную, и биологическую, и «мертвую» природу.

Гипотеза Гумилева, подкрепленная им огромным количеством исторических фактов, на самом деле опирается на изменение коэффициента толповости, и в этом аспекте имеет большое философско-историческое значение.

Отправная точка Истории — дивергенция палеоантропов и людей — обнаружила и другое свойство объединений человека: умение создавать коллективы, основанные не только на толповом подражании друг другу, но и в значительной степени на сдерживании эмоций, на проявлении воли, настойчивости, мужества, упорства в достижении поставленной цели. Недооценивать значение коллективистических начал в Истории было бы столь же неоправданным, как и не замечать влияние толповых моментов. Только точное знание человеческой константы, фиксирующей соотношение толповости и коллективизма, дает нам подлинное знание возможностей Истории, ее Вызова и результата.

Следует сказать и о «разрушительной» стороне АСгенетики: базовая теория антропосоциогенеза вынуждает критически пересмотреть многие постулаты, затверженные нами со школьных времен относительно первобытности. Если человек появился всего 100—50 тысяч лет назад, то бессмысленно искать его более древние цивилизации — их не было вообще. Как не существовал и первобытно-общинный строй. Рабы и свободные — вот что определяло жизнь людей на протяжении многих тысячелетий. Кастовость, разделение людей на категории по их демографическим и прочим особенностям было и остается основой общества, дополняясь все более глубоким разделением по способностям, по имущественному положению, по отношению ко всем аспектам жизни. Первобытность начала свое существование с кастовости и углубила ее максимально, разделив человечество на слои, группы, племена, народы, роды и т. п.

В Истории не существовало первобытного коммунизма, когда все во всем были равны друг другу. Это представление исходит из неверного понимания первоначала Истории.

Жизнь в страхе перед палеоантропами, бегство от них породили и закрепили в человеке мощную тенденцию к социальной свободе. Стремление к ней сделалось символом человечества как биологического вида. Всю Историю поэтому следует рассматривать как движение — порой противоречивое, с попятными ходами и возвратами — к свободе.

Жажда социальной свободы — от пут личной зависимости человека от человека, от тягот пропитания, от иных связывающих нашу волю забот — вот что обнаруживается в основе любых массовых движений на протяжении всех периодов Истории. Начало ее послужило заданному направлению. И хорошо ли оно или плохо, но мы следуем первоначальному вектору, определенному эпохой дивергенции людей и палеоантропов.

В этом и состоит смысл прямого влияния наследства, оставленного нам неандертальцами: вот уже несколько десятков тысяч лет мы бежим от палеолита в сторону, ведущую к социальной свободе.

В финале предыстории зародилась группа древнейших явлении, ставшая ядром общественного сознания, своеобразным комплексом фиксированных действий (КФД), который хотя и не вошел в человеческий генотип, но настолько прочно усвоен людьми, что без него они не мыслят себе человеческого существования. Ни один строй, ни один политический режим не в состоянии обойтись без них или вытравить древнейшее ядро социума из сознания своих подданных. Все подобные попытки обречены на неудачу и способны вызывать не только серьезное противодействие, но и восстановить гонимый социальный феномен в другом обличье. Как бы ни запрещались, ни объявлялись вне закона — они существуют, живут и функционируют во все века!

Пожалуй, наиболее показательным примером служит попытка уничтожения в нашей стране Религии. Чем она закончилась? В самый пик борьбы с православием и мусульманством возник «культ личности», обожествивший вождей. Религиозное сознание, поддаваясь первоначальному давлению власти, скрылось с поверхности общества, ушло в подполье, в скит, чтобы затем расцвести пышным цветом, привитым на другом дереве. Господствующая ныне идеология в значительной мере заменяет людям Религию, она исповедуется столь же истово, как и христианство или мусульманство. И, кстати говоря, обладает всеми признаками Религии как социального феномена: вера во всемогущество и гениальность вождей и классиков-основателей идеологии, «снижение» образа новых «Богов» до уровня человеческой личности; многочисленные доносы и репрессии выглядят как обновленный ритуал принесения искупительных жертв…

Древнейшие социальные явления, входящие в ядро общественного сознания, можно назвать главными доминантами Истории: они образуют костяк, вокруг которого формируются остальные явления и институты общества. Следовательно, как мы это видели, реконструируя финал предыстории, не труд во имя пропитания и крыши над головой — двигатель Истории, не он составляет основу основ развития общества от древности до наших дней, а взаимодействие различных людских коллективов, способных обращаться в толповые объединения в критические моменты социальных катаклизмов. Эти коллективы могут носить различный характер: они способны принимать облик воинских, религиозных, скрываться под личиной течений в Искусстве и Этносе или диссидентских групп — суть их одна. Все они коллективы, действующие от имени и по поручению древнейшего ядра социума, куда труд не входит. Труд, как своеобразный процесс преобразования природы в потребительские ценности (еда, одежда, жилье и т. п.), возник много ранее гоминид, он не годится для решения человеческих задач, поставленных Историей. Поэтому любая философия истории, которая исходит из определяющей роли труда, заведомо ложна и не ведет к достижению человеческих идеалов.

Рассматривая теории происхождения человека и общества, мы могли убедиться, что не труд был специфическим антропогенным факторам предыстории. Не труд привел к созданию людей, дивергенции их с палеоантропами, возникновению общества с его непременными атрибутами: кастовостью, стремлением к свободе, древнейшим ядром социальных явлений. Попытки прогнозировать развитие общества, исходя из трудовых отношений, обречены на провал, прогнозы никогда не совпадут с реальным развитием социума, ибо его движение во времени и пространстве труд не определяет.

Любая политическая экономия, исходящая из определяющей важности труда, трудовых отношений и возникающих на этой базе отношений собственности для развития общества, неверна изначально. В своей первоначальной, исходной посылке.

Можно спорить о логике «Капитала», отвергая или принимая концепцию общественно-экономических формаций, ведущих к высшей, бесклассовой, но абсолютно точно одно: его автор исходил из преобразования труда, из представления общества прежде всего как суммы производственных отношений, возникающих в процессе распределения результатов труда и собственности. Дальнейший ход развития науки с очевидностью доказал: не труд был причиной формирования человека и общества. И следовательно, не метаморфозы труда и собственности определяют его дальнейшее развитие, главные доминанты Истории, истинные факторы ее динамики.

Такова неустранимая, коренная ошибка трудовой гипотезы и роли производственных отношений в Истории, повлекшая катастрофические последствия для всей гипотезы и определившая, в частности, неверный выбор общечеловеческой цели развития, о которой пойдет речь ниже.

Параллельно надо рассмотреть и еще один вопрос, прямо связанный с ролью труда в АСГ и в современности. Как было установлено в ходе исследования, труд не входил в число АСГфакторов и не он послужил формообразующей причиной социума. Перебирая гипотезу за гипотезой, мы рассмотрели процесс превращения антропоидов в человека — и каждый раз убеждались в том, что труд здесь ни при чем. Мало того, как выяснилось, даже многие советские ученые, придерживающиеся официальной трудовой теории и последующих выводов из нее, все же пытались доказать, что не труд, или по крайней мере, не только труд был причиной антропосоциогенеза. И тем не менее официальная доктрина незыблема, она остается на прежних позициях.

Что это — привычная для нашей официальной науки косность или нечто большее? В чем суть непреоборимого упрямства, всем очевидного безнадежного упорства, заставляющего придерживаться явно устарелых работ Ф. Энгельса о роли труда в процессе происхождения человека и общества? Только ли потому они охраняются и сохраняются на страницах научной печати, что в своих принципиальных посылках сходятся с постулатами «Капитала»?

Короче, не имеет ли трудовая гипотеза АСГ особых политических корней, заставляющих власти поддерживать ее, искусственно ее стимулировать?

Лишь только мы поставили последний вопрос, как сразу находится и ответ на пего. В государстве, организованном на началах культа личности, сталинского деспотизма, неминуемо должна была существовать доктрина, обосновывающая важность труда на благо общества — иначе такому государству и его аппарату просто нечем было бы кормиться. Ведь иных серьезных стимулов у труда просто не было и быть не могло! При этом сам труд в подобном обществе организован из рук вон плохо, его производительность чрезвычайно низка и держится примерно на одном и том же уровне в течение многих последних лет, отставая от производительности труда в иных политических системах, не полагающих, что труд — фундаментальная «причина» благосостояния общества. Этот парадокс становится понятным в свете нетрудовой гипотезы АСГ. А возведение труда в ранг высшего фактора в жизни человека, причем именно труда на благо общества, а не на благо индивида, — характернейшая черта тиранического государства. Не случайно И. Сталин в 1935 году объявил труд на благо общества — делом доблести и геройства, делом чести и славы[261], а Гитлер провозгласил такой труд почетным для каждого честного немца[262].

Два раза в год ЦК КПСС утверждает список призывов и лозунгов — к 1 мая и к 7 ноября. В них в краткой форме излагается политика партии по главным вопросам внутренней и международной жизни. Как правило, более половины этих лозунгов до последнего времени посвящалось труду. Так, призывы ЦК КПСС к 1 мая 1981 года содержали 75 лозунгов, из них 43 — «трудовых»; призывы к 65-й годовщине Октября из 85 лозунгов посвятили этой теме 49.

Воспитание человека как трудящейся на благо общества машины начинается с раннего детства, практически — с ясельного возраста[263], продолжается в школе, институте, на производстве. Па воспитание этого качества в человеке бросаются гигантские материальные ресурсы. Труд на благо общества призван заменить у человека все иные искания и занятия: размышления о политике и участие в ней, поиски бога, совести, своего места в искусстве и в обществе. Все это объявляется не более чем отклонением от генеральной черты человека, от его природной сущности. Наука не составляет исключения в пропаганде[264]. Во всеобъемлющей системе давления на общественное сознание трудовая гипотеза выполняет ответственную прикладную функцию: она научно обосновывает официальную политику по отношению к труду на благо общества. Эта пропаганда всеми силами доказывает, что не стремление к свободе, не благополучие семейных отношений, не участие в демократических институтах и явлениях (скажем, стачках) является основой основ человека, его природной сущностью. В этом подспудный, скрытый от глаз корень трудовой теории, который и по сей день крепко сидит в аппаратной «почве» сталинского государства. Тот, кто выступает против трудовой гипотезы, борется не с мнением отдельных научных оппонентов, он ломится в открытые ворота, за которыми стоит каменная стена: официальная доктрина роли труда в жизни общества.

Таковы политические корни трудовой гипотезы, о которых невозможно не помнить, ведя научные споры.

В философской литературе понятие «конечной цели» связывается с понятием «идеала». «Людей и некоторые социальные системы, частью которых являются люди, отличает то, что они могут стремиться к результатам и состояниям, достижение которых, как им хорошо известно, невозможно. Дело в том, что само продвижение к этим недостижимым состояниям приносит им удовлетворение. Такое продвижение называется прогрессом, а конечное состояние — идеалом»[265]. Сила этой точки зрения в краткости и философской точности самого понятия «идеал», слабость легко обнаруживается хотя бы в том, что исторический процесс извилистее, чем приближение к идеалам, иначе общество было бы похоже на непрерывно самоусовершенствующуюся систему, История напоминала бы не живую извилистую реку, а прямой канал, вырытый по намеченному плану.

Итак, постулируем: идеал — это некий набор последовательных целей, к которым стремится человек или его объединения. Пожалуй, наиболее важное свойство общечеловеческих идеалов — их природная сущность. Как писал русский философ-педагог XIX века П. Ф. Каптерев, идеал личности почерпается из разных источников — один из антропологических, другой — из социологии, то есть из общества[266], личность впитывает в себя комплекс нерешенных человечеством целей скорее стихийно, чем сознательно, словно усваивая их из воздуха. Именно поэтому общечеловеческий идеал содержит в себе не только сиюминутные требования к образу жизни и воззрения на мир, но и требования минувших веков. Он всегда некий итог, обращенный к будущему. Идеал крепкими нитями связан с Историей и уходит своими корнями в глубочайшие пласты нашей психики, образуя непрерывную цепь с предысторией. Предыстория и История суть два колодца, откуда человек черпает свои фундаментальные идеалы.

Рассматривая природную суть общечеловеческих идеалов, можно обнаружить, что все они обращены либо в прошлое, либо в будущее. Идеал, обращенный в прошлое, имеет отрицательный знак; в будущее — положительный, знак надежды и борьбы. Эта полярность подчеркивается самой структурой идеалов, отраженной в смысловых противопоставлениях: в эстетике четко противостоят идеал безобразного и идеал прекрасного; высокая нравственность контрастирует с аморальностью; общественно справедливое противопоставляется общественно несправедливому. В таком общем виде они как будто не связаны с предысторией… Однако, если мы посмотрим на их конкретное содержание, связь с палеолитом обнаружится тотчас!

Возьмем, к примеру, общечеловеческие идеалы прекрасного и безобразного, почти не изменившиеся на протяжении тысячелетий.

В чем красота облика человека? Высокий лоб, как бы символизирующий разум; гордо откинутая голова, венчающая изогнутую шею; разворот широких плеч, четкая вертикальная линия спины, чуть изогнутая в поясе; длинные, прямые ноги с хорошо развитой ступней, приспособленной для бега, — эти черты запечатлены на рисунках кроманьонцев и в силуэте Ники Самофракийской, в рельефе из храма Ахетатона «Поклонение фараона Эхнатона солнцу» и в скульптуре танцовщицы на пьедестале в Чакье. Внешние признаки, образовавшие общечеловеческий идеал, были в течение миллионов лет маяками естественного отбора в сообществах гоминид, привели, в конце концов, к появлению человека и закрепились в сознании как подлинная красота людей, став «гранью», отделяющей их от животных.

В противоположность прекрасному идеал безобразного составляет набор внешних черт, свойственных убегающему в глубь веков ряду гоминид: сгорбленная линия спины, скошенный подбородок, кривые ноги, плохо приспособленные для двуногого бега. Вспомните облик Квазимодо, и все сразу станет ясным.

Свою полярность имеет и нравственный общечеловеческий идеал, зафиксированный, к примеру, в религиозных заповедях. «Не укради», «не прелюбодействуй» и т. д. — тезисы морали, рассчитанной на общество людей и изложенные самым общим образом. Если перевернуть их смысл, то получится следующее: «бери все, что хочешь, — это дозволено», «бери любую женщину — и это позволено». Очевидно, то был мир дочеловеческий, сообщество палеоантропов, где дозволялось делать все, что не нарушало требований пратолпы.

Применяя тот же прием перевертыша, можно сформулировать набор нравственных антиценностей, которые мы, люди, вроде бы инстинктивно, словно они претят нашей природе и воспитанию, станем отрицать и по поводу которых принято негодовать. Тем не менее, этот набор в ходу, он практически используется в качестве нравственного идеала, обращенного в сторону, противоположную от цели людей, к уходящему в предысторию ряду гоминид.

Мы видим две противоположные тенденции в области нравственных и эстетических идеалов. Гораздо сложнее различить полярность в представлениях об идеальном общественном строе. Трудность в том, что прогрессивный и реакционный идеалы, затрагивая интересы людей, принадлежащих разным слоям и категориям, выдают себя за самый справедливый строй на земле. И хотя один из общественных идеалов открывает человечеству путь вперед, а другой, скрывая свои подлинные истоки, тянет нас назад, в бездну предыстории, оба они стремятся опереться на достойный человека нравственный критерий, которому мы привыкли доверять.

Положительный общечеловеческий идеал общественного устройства возник на самой заре Истории, он был примитивен: так организовать социум, чтобы сочетать интересы личности с интересами общества. Когда конфликт неизбежен, общечеловеческий идеал предписывал взаимные компромиссы, памятуя при этом, что высшей ценностью возникшего социума является жизнь и свобода личности. Разработка этого идеала велась много веков, однако первоначальные его постулаты остались в неприкосновенности. Разгром пратолпы сопровождался вспышкой сознания, бурным развитием Индивидуума — с той поры проблемы личности, ее свобод сделались предметом размышления людей и составляли прогрессивный общечеловеческий идеал. В политическом строе, основанном на соблюдении прав и свобод личности, идет постепенное накопление опыта, знаний, власти над технологиями, от чего выигрывает каждый член общества и все оно в целом.

Параллельно с этой тенденцией существует противоположная. Ее идеал повторяется, переходя из века в век и регулярно терпит крах при попытке воплотиться в жизнь, унося за собой миллионы жизней. Он тоже принадлежит к категории общечеловеческих и пытается опереться на представления о справедливости — я имею в виду идеал уравнительности.

Сегодня идеал уравнительного социализма, его теория и история изучены досконально. На основании конкретного исторического материала Европы и Азии, Северной и Центральной Америки И. Шафаревич, обобщив множество исследований, пришел к выводу, что уравнительный социализм, как общечеловеческий идеал, «одна из самых мощных и универсальных сил, действующих в том или ином поле, в котором разыгрывается история»[267]. Все, без единого исключения уравнительные учения разных эпох и народов мира, включая научные и полунаучные утопии, обнаруживают следующие фундаментальные черты, образующие в своей совокупности идеал уравнительного образа жизни: полное имущественное и поведенческое равенство людей; уничтожение религии; уничтожение или, по крайней мере, ослабление власти семьи. Не будем сравнивать идеал с действительностью, с попытками реализовать его в Истории и в некоторых современных нам обществах. Это может стать предметом особого исследования. Важно иное: эти дели зафиксированы в программах многих партий, исповедующих общечеловеческий идеал уравнительности в разных его вариантах. Общечеловечность самого идеала засвидетельствована не только длительной его историей, но и тем фактом, что примерно 40 % населения мира в той или иной степени подвержены его идеям[268].

Попробуем, однако, вглядеться в черты уравнительного образа жизни и вообразить, что получилось, если он действительно воплотился бы на планете.

Возникло бы полное имущественное равенство, что практически означало бы отсутствие всякого личного имущества вообще. Люди без личной собственности, всегда носящей отпечаток индивидуальности ее хозяина, глубокий след его характера, интеллекта, нравственности…. Ни своего дома или комнаты, ни даже своего угла — полная, глобальная бесприютность, когда все равно где и с кем жить рядом.

У человека, живущего в обществе всеобщего и безраздельного равенства, не будет своей семьи. Со временем отомрут и понятия «муж», «жена», «сын», «дочь», «внук», «внучка» — ведь за каждым из них стоит понимание личного отношения к семейным связям: «моя жена», «мой муж», «мой сын», «моя дочь» и т. д. Общество неминуемо распадается на половозрастные когорты, у которых останутся лишь взаимные сексуальные влечения.

Люди полного и последовательного уравнительного социализма не будут верить в бога или иную мировоззренческую картину мира. Борьба с Религией в нашем отечестве помогла утверждению культа личности и породила колоссальную волну неверия вообще. Неверия ни во что: ни в бога, ни в идеи уравнительного социализма, ни в планы партии. Люди перестают верить друг другу, своим руководителям и подчиненным, женам и любимым, детям и газетам. Подрыв Религии как явления, основанного на вере, доверии и взаимной чистоте помыслов, оказал неожиданное влияние на весь наш социум, потряс основы его существования, ибо не верят ничему, в том числе и идеям уравнительного социализма. Возникло некое поле неверия и беспрограммности, в котором постепенно и неуклонно угасает, меркнет историческое сознание. Человек перестает задумываться над проблемами бытия, свободы, своей цели в бескрайнем Космосе и человеческом общежитии.

Общий сон, общая еда, общая работа, общие женщины, одинаковые развлечения, единообразие повседневных забот и мыслей, почерпнутых из одних и тех же источников лживой информации, — полное единство!..

Можно ли в этом портрете не узнать образ жизни палеоантропов? Только им на заре происхождения человека, когда мир только лишь открывался в своей широте перед гоминидами, когда появилась первичная общность предлюдей — пратолпа, были в полной мере доступны идеалы уравнительного социализма. Там царили абсолютное имущественное равенство, поскольку иного и быть не могло: все «имущество» состояло в каменном рубиле и шкуре, надетой на голое тело. Только у них не было семьи и властвовало равнодушие к тому, чьими были родившиеся дети и с кем спала близкая тебе женщина или любимый тобой мужчина.

Ни детей, ни семьи, ни дома — это образ жизни, который вели миллионы лет наши предки. Само их существование полностью зависело от этой унитарности, без него палеоантропы едва ли выжили бы в мире махайродов и гиен.

Но приемлем ли такой образ жизни сегодня, по прошествии десятков тысяч лет со дня победы человека над неандертальцем, коллектива — над пратолпой?

Пойдем, однако, дальше. Не связан ли уравнительный идеал с отрицанием древнейшего ядра социальных явлений, возникших на заре Истории, в момент дивергенции палеоантропов и людей?

На примере многих стран, пытавшихся ввести уравнительный идеал в реальную политическую практику, в том числе и в нашей стране, когда этот идеал утверждался сталинским Гулагом, мы отчетливо увидим, что это именно так, уравнительный социализм стремился подорвать древнейшие социальные явления, разрушить их самостоятельность, поколебать их сущность. И это естественно: неандертальцу чужд мир человека и его феноменов, чужда идея свободы.

Посмотрите, с какой ненавистью и жестокостью преследуется любое Инакомыслие — словно слепая инстинктивная сила выкорчевывает и рубит под корень любую попытку мыслить иначе, чем в категориях официального учения и трудовой гипотезы. Инакомыслие может повлечь за собой инакодействие, а это уже нарушение принципа унитарности поведения — тяжкое преступление против идеала уравнительности. Пратолпе присуща исключительная жестокость, стремление к полному уничтожению противника. Убийства при Сталине были поставлены на поток, на конвейер. Любое нарушение унитарности мышления и поведения каралось с исключительной, нечеловеческой жестокостью. Лагеря на шестую часть населения — такое мог придумать только ум, отрицающий принципы человечности.

Характерно, что к дочеловеческим явлениям царит куда большая снисходительность, они порой поощряются. Спаивается население страны. Алкоголиков лечат, чтобы они могли работать на благо общества, но личность при этом разрушается до основания; излеченные большей частью равнодушны к политическим событиям, к своим семьям, к окружающему строю, Искусству и его великим произведениям. Их семьи разрушаются, дети становятся такими же алкоголиками или дебилами, равнодушно относящимися к Искусству, Религии, Инакомыслию.

Очень сложным и двойственным остается отношение уравнительного идеала к Войне и Искусству. В принципе Война действительно не нужна уравнительному социализму, с точки зрения его идеала она — лишь бессмысленное растрачивание человеческой энергии. Если на всей земле победил бы унитарный, единообразный строй, то Войне не осталось бы места: зачем? Ведь у всех членов единообразного сообщества были бы равное имущественное положение, поведение, «права» и обязанности. Какой смысл сохранился бы за Войной, если все люди на Земле, от Европы до Америки, от Антарктиды до Гренландии, были бы заняты единым трудом на благо общества, тоже единого и монолитного?

Но к великому сожалению уравнительного идеала, мир остается разделенным на несколько «лагерей». Единообразия во взглядах нет в любом из них и между ними. Мировоззрение единомышленников хотя и отличается от собственного микроскопически, заставляет расценивать своих соседей как инакомыслящих — и тут возникает Война, ведущаяся с тем большей жестокостью и ожесточенностью, что она возникла между странами, испытывающими преклонение перед идеалом пратолпы.

Не менее парадоксально и действенно отношение уравнительности к другому явлению, входящему в древнейшее ядро социальных феноменов, возникших на заре истории, — Искусству. Уравнительности как таковой Искусство не нужно, она в нем не нуждается. На первых порах революции все Искусство отвергалось как «буржуазное». Однако вскоре поняли, какую реальную силу и опору имеет Искусство в людях, и потому начали создавать свое, особое Искусство. В принципе такая задача не противоречит пратолповым идеалам, как мы помним, психофизиологическая реакция, лежащая в основе Искусства, возникла еще в предыстории. Надо было, однако, создать такое искусство, которое, не нарушая единомыслия, еще крепче сплачивало бы массы в борьбе за идеалы уравнительности. И оно возникло… «Кто там шагает правой? — грозно спрашивал поэт, требуя единообразия действий в жизни, в политике, в искусстве, — и командовал: — Левой! Левой! Левой!» На уровне этих требований искусство сохранялось весьма долго. Инакомыслие безуспешно пыталось прорваться в сферу Искусства через барьеры аппаратного контроля за его чистотой и «пролетарской незапятнанностью» — и регулярно терпело крах. Его выкорчевывали в двадцатые годы наганом, в тридцатые — Гулагом, в сороковые и позже — тюрьмами, постановлениями о журналах «Звезда» и «Ленинград», психушками, выдворениями из страны и вытеснениями из творческих Союзов. При всех разнообразиях этих мер верх неизменно брала унитарная серость.

Итак, общечеловеческий идеал уравнительности по всем своим статьям соответствует образу жизни, который вели палеоантропы. Анализ доказывает: общечеловеческий идеал, закрепленный в системе программных требований уравнительности, есть не что иное, как идеал в принципе реакционный, нечто безнравственное, бесчеловечное, влекущее нас назад, к предыстории.

Уравнительность как общечеловеческий идеал, работающий на уничтожение подлинных завоеваний духа, тех завоеваний, которых общество добилось за последние десятки тысяч лет, есть на самом деле антиидеал человека, сохранившийся в нашем сознании от давних времен предыстории. Строя сталинское уравнительное общество, мы двигались не «вперед, к светлому будущему», а назад, в темное царство палеоантропов.

Вот парадокс сознания: люди прочно и, казалось бы, навсегда забыли пратолпу. Но — нет! Она и предыстория, оказывается, живы, цепко держат нас своими паучьими лапами, исподволь навязывая идеалы, которые продолжают удерживаться в реальной истории, оказывая тем самым сильнейшее влияние на ее ход, на ее вектор.

Так, на наш взгляд, должна решаться проблема общечеловеческих идеалов красоты, нравственности, образа жизни.

Влияние предыстории на современность, как мы убедились, по прежнему велико. Оно не выдуманное, а реальное и обладает мощным полем воздействия. В связи с этим может возникнуть соблазн подчинить всю философию Истории идее дивергенции с палеоантропами, построив социологическую теорию на соотношении коллективизма и толповости, на колебаниях человеческой константы, на роли древнейшего ядра социальных явлений как незыблемых доминант Истории и т. д.

Представляется, что подобная социологическая гипотеза, при всей своей актуальности, будет неполна. Власть предыстории имеет срои пределы. Очевидно, что любое современное исследование Истории, Будущего, психики человека должно непременно опираться на фундамент предыстории. Ее концепция — по своим практическим последствиям — имеет глобально-историческое значение. И антропосоциогенез, конечно же, оставил глубочайшие следы в человеческой психике, в структурах сознания и общества. Но объяснять движение общества по извилистым путям прогресса и регресса лишь следовыми явлениями предыстории неправильно. Мало того, сама она, как и дивергенция людей и палеоантропов, подчинена более общим закономерностям движения и превращения сложных систем.

Взаимодействие подсистем общества, коллективов разных категорий обусловлено специфическими закономерностями, которые нашли свое отражение и в антропосоциогенезе. Теперь, зная их, можно вскрыть и подлинную динамику сложных систем вообще, то есть построить вариант общей теории систем, которая включала бы в себя не только закономерности антропосоциогенеза, но и остальных видов систем, какого бы характера они ни были.

Только создав такую теорию, можно выделить специфические закономерности, движущие социум, и адекватную социологическую концепцию, способную неискаженно отразить динамику исторического развития.

Но это уже тема иной книги.