Вляп

Глава 1

Первое ощущение от всего этого — тошнота.

Нет, не так: меня рвёт.

Выворачивает.

Наизнанку.

Ещё чуть-чуть — и, кажется, прямая кишка вылетит носом. Спазмы следуют один за другим. Все тело сворачивает судорога. Болит живот, болят ребра, раздирается горло… И — паника: не могу остановиться, не могу вздохнуть — боюсь захлебнуться. Собственной блевотиной. А дышать уже нечем…

Что-то мне это напомнило… А, мои студенческие эксперименты насчёт допустимой дозы алкоголя. Говорят, смертельная доза — семь граммов чистого спирта на килограмм живого веса. А в портвейновом выражении?

Вот так правильно: воспоминание о собственной глупости отвлекло от рефлекторного текущего процесса. В желудочно-кишечном. Можно, наконец-то, плюнуть. Остатками желудочного сока. И сплюнуть такую липкую, тягучую… Слюни с соплями. И вздохнуть… Попытаться… Со всхлипом. Даже не верхушками лёгких — одними трахеями.

Как всегда, хочешь дышать — остановись, подумай о вечном. Например — о собственной глупости. И сразу появляется номерное дыхание — второе, третье… Нумерация доходит до произвольного размера, как и «дурость собственная».

Теперь я начал воспринимать окружающее.

Хоть как-то.

Кусками.

Сначала включилось зрение.

Темно. Но не как у негра в… в чём-то там. Не бывал, но не «как» — что-то различаю.

Перед глазами — белое. Мокро. Холодно. Сильно холодно. Стою на четвереньках. Весь в поту. А пот — уже холодный. Тело, пережив стресс с судорожным сокращением мышц, начинает успокаиваться. И остывает.

Диафрагма ещё пытается сократиться. И пресс болит. Или что там у меня вместо пресса…

Ага, а белое — это снег. И в нем мои руки. Мокрые и холодные. Голые. Кисти голые, а дальше какие-то… рукава.

Тут я упал. Получил пинок. В зад.

«Шаг вперёд — часто есть результат пинка в зад».

Меня — шагнуло. Поскольку — пнуло.

Меня — пинают?!

Факеншит! Проблююсь, встану и порву! Как Тузик грелку.

Ага. Потом. Когда встану. А пока… Воткнулся лицом в этот самый снег. Куда и блевал. Хорошо, что только слюной. Без всякого… кусочного и разноцветного. Не так как после «оливье». Или свёклы тёртой. С грецкими орехами…

А снег, оказывается, не только холодный, но и колючий. Царапает лицо. А ещё залепляет глаза и мешает дышать. Очень мешает.

Я снова задёргался, завозился, пытаясь одновременно и подняться, и вытереть лицо, и оглядеться. И тут же получил второй пинок. Теперь — в бок. Меня перевернуло, и прямо над собой, на фоне звёздного неба, я увидел…

Наиболее правильно назвать «это» — зверюгой. Высокое, мохнатое, лохматое… И рявкает. Прямо по Радищеву — «чудище обло, грозно и лайяй».

Откуда это вылезло? В смысле: эта форма проявления ассоциативного кретинизма? Я ж его «Путешествие из Петербурга…», которое на самом деле «обратно», лет тридцать не вспоминал. А уж эпиграф, который вообще от Тредиаковского…

Вообще-то, нужно было бы убежать. Позыв был. В форме скулежа и елозинья ножками. Но сил — ноль. Полное истощение. Или по скунсовой технологии — обделаться со страха? Я бы сам попробовал — чего организм-то мучить, если рефлекторно не получается. Но опять же — нечем. Хоть расслабляйся, хоть нет — уже и желудочного сока не осталось. И мой «комок нервов» — как грозовое облако — прошивается насквозь. Разрядами судорожной боли.

Мозги чётко заблокировались. Видеть — вижу. Но не понимаю.

«Видит око, да мозг неймёт».

Не воспринимаю. Поскольку и не пытаюсь. Поскольку этого не может быть. Ну не может этого быть. Ни-ко-гда.

Зверюга ещё разок басовито рявкнула, наклонилась, ухватила меня за грудки, и швырнуло в сторону.

И я полетел. «И мы полетели…». Не смешно. Кувыркаясь, стукаясь, набирая снег во все места…

Это был заснеженный склон. И меня несло по нему. Как хрен с бугра.

«Hillbilly — Билл с холма». Типаж из Аппалачей. Который с них постоянно сваливается. Головой вниз. Как я сейчас.

Кажется, я что-то скулил. Обычно в подобной ситуации я матерюсь. Экспрессивно и многоэтажно. Но сейчас… Ну просто не может этого всего быть!

Потом меня снова вздёрнули на ноги и дали пару оплеух. По лицу. Чем-то мокрым, холодным, жёстким. Несильно так. Меня и по жизни, и на тренировках били куда сильнее. Но не так… противно.

«Мокрым полотенцем по глазам».

После второй пощёчины я очень удачно приземлился на задницу. Тут я, наконец, утёрся, проморгался и смог увидеть. И увидел я лошадь. Третья узнаваемая вещь. После звёздного неба и снежного наста. Как я ей обрадовался! Как родной.

Эта — не торопится. Не бежит. Стоит себе. Стоймя. Или про лошадь надо говорить «торчмя»? Причём лошадь была запряжена в сани.

Помню подумал: «вот это называется дровни». Ага, на картине «Боярыня Морозова» очень похожие нарисованы. Точно, я же репродукцию видел.

Насчёт «подумал»… Это из реконструкции. Типа поддержки собственного самоуважения. Хотя — какого…? Тогда никаких «подумал», «понял»…. Одни — «получил», «ощутил», «схлопотал». Иногда — «мелькнуло».

Так вот, «мелькнуло» — стоит знакомая лошадь. В смысле — понял: это — лошадь. Знакомо.

Гений я. Натуралист-натурал.

А рядом — другая мохнатая зверюга. Вроде предыдущей. Но не лошадь. Тоже — в шерсти, здоровенная… На задних лапах. Торчмя.

Тут у меня в голове что-то щёлкнуло. Точнее, глаза как-то переключились. Или мозги заглазные включились? И я стал узнавать. То, что видел. Частично. Хоть как-то.

Вот такой информационный эффект от зрелища лошадки. И это — хорошо. Иначе «неврубизм» мог продолжаться долго. А там бы и вообще — «крышу снесло». Тем более, что все эти нарастающие непонятки вызывали… как бы это помягче… значительное недоумение, обоснованную тревогу и нарастающую панику. Попросту — постоянное охреневание.

Продлилось такое ещё час-другой — вполне можно было бы и «с глузду съехать». Нет узнаваемого — начинается паника. Всегда. У всех.

Дальше энурез, понос, инсульт, инфаркт, паралич. Можно ещё добавить шизофрению с паранойей. Или — ступор. Вплоть до комы.

Но лошадь включила «распознавание образов». И я распознал образы двух… мужиков.

Наверное.

Образины. Бородатые, в меховых мохнатых шапках, в шубах, мехом наружу. И о-о-очень большие. Ну очень…

Ощущение — до возмущения с раздражением. Я-то сам не из мелких.

Привык смотреть людям в глаза. А тут прямо великаны какие-то. Чувство как в толпе норвежцев: все вокруг на пару голов выше, а ты болтаешься где-то на уровне пояса. Все интересное происходит высоко, выше темечка. И ты попросту не допрыгиваешь.

И все остальное у мужиков по их размеру — и лошадь, и санки эти.

«Еурека», однако. Есть такое место. Технологический музей в Хельсинки с аттракционом: мир глазами ребёнка. Каждый посетитель может сам сходить пешком под стол. Ну, или попробовать пить из «папиной кружки» в полведра ростом. Познавательно…

Тут меня снова ухватили за шиворот и окунули в эти самые санки.

Вкинули.

Нет, всё-таки это дровни: сзади нет бортика. А внутри по полу солома рассыпана. Вот в эту солому меня мордой лица и воткнули.

Я дёрнулся, но руки подставить не сумел — мешало что-то. Зацепился что ли? За спиной рукавами? Дёрг-дёрг — никак. Хотя тут причина дошла относительно быстро: пока я оплеухи переваривал, меня, оказывается, и повязать успели. Интересно так захомутали: за локти. И теперь все эти бывшие носители зерновых, притаившиеся в донной части транспортного средства, абсолютно свободно лезли в глаза, кололи лицо и забивали глотку.

Я же не корова чтобы солому кушать! Моя глотка… реагирует рефлекторно. Как безудержный кашель переходит в рвоту — каждый и так знает. Попытался отодвинуться. Соблюсть гигиену, так сказать.

Чистоту в дровнях.

Тут лошадь пошла, меня сразу же подкинуло. Естественно, приложило об бортик. Естественно, лицом. Такое моё счастье. Кто-то из мужиков вякнул неразборчиво, повернувшись, ухватил меня снова за шиворот, и я оказался лежащим на спине, битым лицом к небу.

Теперь, уже много позже, могу честно признать — большую часть первых дней я постоянно находился в состоянии стресса. Более-менее полного ступора. Или проще — «Охреневания». Именно так — с большой буквы. То есть — глаза открыты, все вижу. Хотя с перспективой были… вопросы. Что ближе, что дальше — сначала соображал хреново. Нормальный глазомер восстанавливался месяцами.

А вот с пониманием смысла картинки… Были очень мощные проблемы.

Точно сказано: «видят, но не разумеют». Это про меня. И дело не только с распознаванием. Вычленить отдельный объект из панорамы… Типа: это дом или просто холмик? — довольно быстро стало удаваться. Вычленяется.

Хуже было с осмыслением — а что бы увиденное значило? Если это холмик, но в нём живут, то кто жители? Хоббиты? Сурки? Троглодиты?

Можете не пробовать — все варианты неверны.

Для осмысления нужен процесс мышления. Нужны мысли. Как минимум. А у меня первое время были только рефлексы. В голове — каша из обрывков междометий. Наиболее длинный связный кусок тогдашней моей мыслительной деятельности выглядел так: «Во, бл…!». А самый литературный пример выражения эмоций — «йиэё-моё!». Такое сплошное… «йотирование по площади».

Мужик зашипел, лошадка дёрнула, меня немедленно снова приложило лбом об бортик (как же эта дубина называется? слега? оглобля?) и мы — поехали. В памяти всплыло: «потрёхали рысцой».

Ещё один эффект с самых первых дней моего пребывания здесь — странные фокусы моей памяти. Типа вот этой фразы: «а не потрёхать ли нам рысцой?» Откуда это? — А фиг его знает! Всплыло…

Всякая хрень, попадавшаяся на глаза за время жизни, давно забытая — вдруг начала появляться и проявляться. Как старый негатив в «мокрой» фотографии. Иногда — интегрировано, большим блоком. Со всеми подробностями, включая вкус пломбира, который мы ели с девушкой, за которой я ухаживал в молодости. Я тогда очень успешно употребил фразу о Нгоро-Нгоро и особенностях использования слоновьего помёта. Пока девушка отвлеклась на совмещение полученной информации с собственным тезаурусом, я успел существенно продвинуться… в процессе ухаживания.

Но чаще фраза, картинка, формула или формулировка прорезывались в виде куска чего-то. Часто — непонятно чего. И самое скверное — этот процесс вспоминания был малоуправляемым.

Вдруг всплывает: «ортованадат итрия активированный европием». А куда, откуда, зачем…?

Позже я провёл немало времени, вспоминая всё вспоминаемое. Пытаясь собрать из разных кусочков что-то связанное.

Профессионалы называют такую прокачку — «массаж массивов». Актуализация информации. А куда ж без неё? Почти по Николаю Гумилёву:

Я лежал на спине и тупо смотрел на небо. Небо как небо. Очень чёрное. Очень звёздное. «Колючие звёзды». Наверное, надо было бы найти Большую Медведицу, определить направление нашего движения, засечь азимут и взять параллакс. Или наоборот?

Нашёл. Медведица. Большая…

Увы, в мозгах — полная пустота. В тот момент меня бы даже на роль древнего акына не взяли.

«Что вижу то и пою».

Видеть — вижу. А — что? Про что петь-то?

Чёрные, белые и серые пятна по сторонам начали раскладываться на составляющие. Глаза постепенно фокусировались. Стало ясно: мы едем по речной долине. Справа на невысоком обрыве — чёрный лес. Слева — тоже лес, но дальше. А между этими двумя чёрными полосами — белое пустое пространство. «Белое безмолвие». Безмолвие, но не беззвучие — скрипит. Снег…

Не могу сказать, как быстро до меня дошли эти простые мысли. Прежде на точность ощущения времени я обычно не жаловался. Однако здесь внутренние часы первым делом сломались. Напрочь. Хуже всего то, что у меня из памяти, из восприятия пропадали целые куски времени. Как при клиническом алкоголизме: помню, что что-то было, а ЧТО именно было — не помню.

Мучительное чувство.

Сани тащились, встряхивались, качались… От качки, скрипа полозьев, мелькания всего этого черно-белого пейзажа начало мутить. Чувствуя набирающие силу рвотные позывы, я завозился, примериваясь к низкому, скошенному назад, борту саней. Взгляд скользнул по ногам. И зацепился за необычную деталь.

Мои ноги были обуты в лапти.

Ме-е-е-едленно.

Повторим это вслух: я обут в лапти.

С минуту я тупо разглядывал наблюдаемое явление. Явление лаптей на МОИХ ногах. Потом поднял ногу и покрутил ступней, согнул ноги в коленках — точно, мои ноги. Постучал друг о друга — никакого эффекта. Дёрнулся их понадкусывать. На зуб попробовать. Но со связанными за спиной руками это несколько… затруднительно.

И моим мозгам снова наступил глубокий абзац… Очередной… Глу-у-убокий…

Я никогда… Нет, не так.

Я НИКОГДА в жизни не носил ЛАПТИ. Не потому, что неудобно, или у меня какие-то предпочтения, или там предрассудки насчёт этой обуви. Просто их не было в моей жизни. Знаю, что вообще-то есть. Где-то. Но в моем реале — нет.

Из того, что я видел — НИКТО НИКОГДА НЕ НОСИЛ ЛАПТИ.

Этот продукт кустарного промысла я видел один раз в далёком школьном детстве в краеведческом музее, куда нас водили всем классом. Второй раз — в виде украшения на автомобильном зеркале одного «братка».

Чудак решил легализоваться и отмолиться. Типа: «сменить масть» и изобразить не «нового русского», а «исконного, посконного, православного…». Как он потом удивлялся, когда понял, что попы берут не хуже ментов. И тоже — «дела не делают».

Лапти — это всё. Абзац, клинч, нокаут и «великий перелом» в одном флаконе. Ни разу в своей не сильно короткой жизни я не видел лапти на ногах человека. Кроме, разве что, этнографически-патриотически-исторически-костюмированных фильмов.

А тут два этих недо-лукошка на моих ногах. На МОИХ! Не по ту сторону кино-теле-видео экрана…

«Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!».

Никак не могу оценить последующий временной интервал. И мои действия в нем. Кажется, я тупо смотрел в небо, изредка поднимал то одну, то другую ногу, чтобы убедиться в факте наличия…

Факеншит! Факта наличия ЛАПТЕЙ на МОИХ ногах!

Может, глюк? Вроде, ничего такого не курил. Откуда такие галлюцинации?

Кажется, я хмыкал и изображал звучание мыслительного процесса. Кажется, мужики подавали голос, и даже разок вытянули меня по поднятой ноге кнутом…

Меня?! Кнутом?! «Вытянули»? Или правильнее — «перетянули»?

Маразм… Полный и безоговорочный… Как капитуляция фашистской Германии.

Потом как-то потянуло дымком, речка сделала поворот, чёрный лес на крутом обрыве отодвинулся вместе с обрывом. Появились какие-то посторонние звуки. Что-то нудно негромко выло. Как высокооборотная дизельная турбина.

Сани сделали поворот, остановились и… меня снова кинули — вытащили за шиворот из саней и бросили лицом в снег.

Какой-то он плотный. Слежавшийся. Это уже, скорее, наст.

Кто-то ухватил сзади за связанные руки, другой рукой — за шиворот и поволок меня мордой по снегу. Или — по насту? А разница? Я имею в виду — для морды лица.

Потом бросили. Подняли. Но не сильно — поставили на колени. Чем-то мерзким, одновременно и скользким, и колючим, но, безусловно, мокрым и холодным, вытерли лицо. Точнее — утёрли.

Когда вот так утирают — это уже не лицо. Уже — морда. Моя.

Рукавицей они так? Или какой-то деталью лошадиной утвари?

Чем-то утёртый я стал снова ориентироваться в пространстве. В этом заснеженном, мокром и холодном пространстве в пределах прямой видимости. Что вижу то и… то и не понимаю. Распознавание как-то ещё срабатывает, понималка… — клинит и стопорит.

Ряд мужиков. Человек восемь. Я — крайний слева. Все — на коленях. Руки связаны за спинами. Мужики — раздетые. Только рубахи и штаны.

Меня сразу начало трясти. От одного их вида — холодно же. А они ещё и без шапок. А пара — вообще босые! В такой-то мороз! И, похоже, недавно сильно битые. У соседа по шеренге кровь из носа текла и на бороде замёрзла. Борода светлая, кровь — чёрная. Кровавый замёрзший колтун в светло-русой бороде веником…

Яркое, запоминающееся зрелище. Наверное, хорошо помогает при сидении на диете. Для отбивания аппетита.

Следующий в ряду повернул ко мне голову и подмигнул. Правым глазом. Мне сразу снова поплохело — на месте левого глаза здоровенная кровоточащая опухоль. Свежая. Ещё сочится.

Тоже картинка… Диетическая…

Я отвёл глаза, посмотрел вперёд. Там какая-то чёрная яма посреди белого поля. И дымится.

Вершина тогдашнего моего мыслительного процесса: «раз была речная долинка, то под нами речка. На речке лёд. Яма во льду называется „полынья“. Или — „прорубь“. В ней — вода. Которая теплее воздуха. От воды идёт пар. Так что не дымится, а „парит“».

Полный пи! Эйнштейн, Ньютон и Ломоносов с Архимедом в одной упаковке. Нобелевка — гарантирована!

И это я, для которого построение логических цепочек — стиль и образ жизни, увлечение и развлечение! Источник хлеба насущного, наконец.

Между нами и полыньёй бревно здоровое валяется. А справа, вниз по речке, начинает светлеть.

Рассвет. Приходит. Или — наступает? Я бы сказал: подкрадывается. Поганенький такой. Тусклый медленный зимний рассвет.

Вообще, картинка типа: «Утро стрелецкой казни».

Пару минут эта мысль слабо шевелилась в мозгу. Потом дошло: ведь и вправду — похоже. На казнь.

Не, ну точно — кино снимают! Утро в России — каждый день. А вот «стрельцов» для публичной казни… Только в кино.

Как я сюда вляпался — не знаю. Не помню. Но кино — это же все объясняет! И дровни, и пинки. И лапти. Попал, сдуру, во что-то исторически-этнографическое. Порка — для достоверности, декорации — для натуральности, морды разбитые — от визажистов с гримёрами. Имеет место массовое интегральное вживание в синкретическую личность… Станиславский с Немировичем и Данченком плачут в сторонке. Съёмка кровоподтёков скрытой камерой на весь экран, и свист кнута в псевдо-квадро.

Может, даже, и на 3D потянем? Московский боярин Аватар Васильевич, прыгая по вершинам заснеженных ёлок со своей возлюбленной стрельчихой, развлекает подругу метанием снежков на головы проходящих лесных зверей и иноземных недругов.

Я, похоже, в этом во всём — «эпизодический персонаж». А может, даже — «роль второго плана». А большие они все… — потому что на ходулях! Во как! Сценическое выражение высокого морального уровня и полного превосходства… В чем-то… В длинномерности — точно. Типа:

«Уныло» — это когда с высоты ходулей. Как на них по снегу побегаешь… Точно: глядишь и уныло, и потненько.

Ага, а справа берег речки. Около него на льду реки толпа мохнатых образин. Вроде тех, в которых я недавно опознал мужиков. А вот в этой толпе, в основном, бабы. Поскольку в верхней части фигуры шерсть веником вперёд не торчит.

О, у меня уже и гендерное распознавание включилось!

Ещё дальше за спину — склон берега. Наверху несколько здоровенных сугробов. Из некоторых идёт дымок. Силосные ямы, что ли? От них спускается вниз процессия.

Ну, точно: Хованищина пополам с Задонщиной. В исполнении бомжующей труппы Заполярной филармонии. Дальше будут, очевидно, «Половецкие пляски на снегу» с князем Игорем, и «народ безмолвствует матерно» с Борисом Годуновым.

Мне как-то стало смешно. Несколько истерично, но — весело. А чего? — «В кине» я ещё не снимался, будет, чем прихвастнуть перед друзьями и дамами. Эта форма профессионального маразма мне незнакома. А надо бы… Неизвестно ещё — как жизнь обернётся, что пригодится… Да и просто интересно.

Тем временем процессия спустилась на лёд. Впереди — мужик верхом на лошади. Лошадь белая — значит, «первый любовник».

Ну, если это скопление силосных ям на косогоре считать городом, то тебе, дядя, такая чужая жена улыбнулась… И очень… выразительно. Вот ты и не только «въехал», но и немедленно выехал.

Не, не похож дядя на лошадке на ходока-перехватчика.

Может, начальник? Большой начальник типа маршала Жукова. Тот тоже Парад Победы на белой лошади принимал.

Опять я ошибся: маршал в бороде — не типично.

Ну, тогда просто главный герой всей этой подмерзлотной самодеятельности. И что характерно — сам-то в тулупе. Тут вон рядом простые артисты — босые, в белье. А «первый любовник» — в шубке. «Правда жизни» называется. Да ещё сверху и плащик какой-то красный. Морды лица не видать, только веник вперёд торчит. Гримёры у них, явно, срочно госсубсидии осваивают. Как обычно, конец года — надо халяву добирать. Понакупили мочалок и всем участникам на рабочие поверхности понавесили.

«Кеша! Я не узнаю вас в гриме!»

В таком гриме не только Иннокентия Смоктуновского — маму родную не узнаешь.

Да и то сказать: «кабы у бабушки борода была, то была бы она не бабушкой, а дедушкой». Русская народная мудрость. Многократно проверенная. Так что не надо хоть чью мать так… гримировать.

«Лошадку ведёт под уздцы мужичок».

Тут, правда, не мужичок, а мужичище. Левой рукой за бок держится. Там у него на поясе какая-то здоровенная палка привязана. А правой держится за эти самые «уздцы». Причём лошадка идёт по дорожке, а мужик по снегу, по целине.

Ну, понятно — главный герой сам ездить верхом не умеет, так и приспособили лошадь в качестве ходячего табурета. Но применять эту… «четырёхкопытную самоходку» — осмеливаются только с водителем-специалистом. А то ведь лошадь может и сама… поскакать. Мало ли чего ей в голову… Или — «вожжа под хвост».

Всё равно лучше, чем в «Трёх мушкетёрах» — там они вообще на скамейке в кузове «газона» скакали.

Ещё один персонаж выдвинулся на первый план — мужик в чёрном. То есть, снаружи он как все — в тулупе. Но тулуп распахнут, видно что-то длинное, чёрное.

Макси-юбка? Геи на Куликовом поле?!

Класс! Такую идею и продать можно.

А что? Очень политкорректно и актуально. Демонстрирует приверженность общедемократическим ценностям и стремление к восстановлению половой справедливости. В исторической перспективе. И что характерно — никакой пропаганды. Чисто свобода художника: «я так вижу».

А апофеоз снимаемой картины будет таким: начальник «Засадного полка», составленного из 12 сотен отборных московских геев в полном их клубном прикиде и раскраске, славный воевода Боброк Волынец, провозглашает:

— Постоим за землю Русскую! Воздвигнем оружие наше православное на супостатов поганых!

У всех дружинников от вида татарских задниц, крепенько сидящих в сёдлах, начинается сплошное «постоим». И — Ура! — полк кидается на татар. Естественно — сзади. Он же — «Засадный»! И боевая задача у него такая же — «засаживать».

Мамаево полчище, обнаружив у себя за спиной ряды «православного оружия» в сильно воздвигнутом состоянии, в панике бежит, спасая свои задницы. Бросая на поле боя ханские знамёна и пресловутое татаро-монгольское иго. Тут из кустов вылезает Дмитрий Донской, подтягивая штаны, и произносит какую-нибудь историческую фразу.

Типа:

— Это… ну… На Руси — стоит. Вот… И Русь на этом… того… стоять будет.

И фоном — благовест колокольный…

Хрень полная… Хотя по нынешним временам — и не такую хрень инсценируют. Денежку — дадут, картинку — создадут, по каналу — крутанут, и — на полку уберут.

А, нет. Ошибся я. Это не гей. Это — поп.

Точно — снял с головы малахай, а под ним оказалась шапка вроде ведёрка. «А во лбу звезда горит».

Не, этот — не «царевна-лебедь». Разница сразу видна. У этого не звезда — крест. Не «во лбу», а на шапке. Не горит, а отсвечивает. Тускловатенько. И второй, «такой же, но побольше» — на груди на цепи. А в остальном — все по классике.

Ежели, конечно, эта самодеятельность бомжеватая решила царевну-лебедь изобразить бородатым мужиком.

Ну да, при нетрадиционной ориентации… Хоть в поиске партнёра, хоть в трактовке российской истории… Да хоть в чём! При потере ориентации и смене ценностей — и не такое уелбантурить можно. Тем более — фактура впечатляет. Такая «что не можно глаз отвесть». Так и хочется… кулаком…

Я попытался сам себя несколько урезонить. Мне всё хиханьки-хаханьки, а у людей — процесс. Творческий. Где-то даже — производственный. Денег, поди, вбухано немеряно. И будет исторический триллер с условным названием «Как Вова и Миша Нину, Нону и Нану от злого кощея спасли». А на кой им на двоих — три? А младшенькую Нану они в терем посадили. В Сколково. И теперь она там «нанонированием» занимается. Народу православному — поглазеть-порадоваться, всяким соседям-недругам — обзавидоваться и от чёрной злобы сдохнуть.

А народу-то нагнали! Помимо главных. Остальные — массовка. В бородах, тулупах. У половины в руках — такие здоровые палки. Выше их ростом. Несут вертикально. На верхнем конце — хрень какая-то вроде сильно вытянутого листа кленового. Пониже — поперечная перекладина. Посохи, что ли? Кресты? Католики? Японские монахи? Или «шаолинь» какой?

По уровню исторического маразма — нашим до Голливуда ещё далеко. Наполеоновские пушки в полчищах Чингисхана — пока не наше. Но — процесс идёт, «пипл хавает».

Мужик в чёрном вышел вперёд, достал откуда-то (из рукава, что ли?) какую-то бумажку и начал читать. Хорошо поставленным голосом. Прям — чтец-декламатор. Но — ни слова не понятно.

«И бита смысла не сказал».

Да и вообще, всё надоело. Хотелось кушать, замёрзли руки и ноги, уши, лицо вообще. Коленей я уже не чувствовал. Ещё было интересно: откуда они снимают. Камер-то не видно. Но главное — скорее бы оно закончилось. Поскольку снова начало мутить.

Я, видимо, отвлёкся, поскольку пропустил момент появления у чёрного декламатора оппонента. Монолог трансформировался в диалог.

Один из моих сотоварищей по насильственному коленопреклонению, с другого края ряда, вдруг начал возражать. Громко, активно и, я бы сказал, судя по интонациям, нелицеприятно.

Типа: «а пошёл бы ты… за веру, за царя, за отечество и за ещё дальше».

Понять из его реплик я не мог ни слова. Это неважно: всё равно озвучивать в студии будут. Но сотоварищи мои по стоянию на коленях — возбудились. Видимо — по сценарию. И, кажется, массовка, что стояла с другой стороны, тоже решила отработать своё.

Оттуда донёсся крик. Женский. Потом он перешёл в многоголосый вой. Тон все повышался. Вот он, тот звук, который я принял за вой разгоняющейся дизельной турбинки.

Я тоже занервничал. Мне, конечно, все пофиг. Но если я им кадр испорчу, то будут делать дубль. А оно мне надо? На таком-то морозе… Ломать ребятам работу… Нехорошо это. Но сценария-то я не знаю, может, мне тоже надо чего-то изобразить? Скажем, протест широких народных масс против введения лицензий санэпидстанции на стрелецкую торговлю пирожками с тухлой зайчатиной?

Пока я во всей этой суете и холодрыге медленно соображал, ситуация изменилась.

Со стороны мужика на белой лошади набежала его свита. И начала бить всех, кого ни попадя по чём ни попало. Своими посохами-тяжеловесами. А связанному, полуодетому, замёрзшему, недавно битому… Много ли надо? Да ещё и мутит. Все снова улеглись обратно на лёд. Я — в числе первых.

Хотя нет, не все. Тот мужик, который первым начал кричать, рванул вперёд. За ним мерно потопали двое обтулупленных.

Метрах в шести от нас его сбили с ног. Перекатили, подхватили… Перевернули на живот, перекинули через бревно. И ловко так — голова к нам, туловище — к проруби, шея как раз на бревне.

Как-то… очень профессионально. Менты что ли? Или вертухаи какие? Точно — Заполярная филармония. Чувствуется специфический навык в общении с людьми. У которых руки вывернуты за спину.

Тут подошёл третий. Со здоровенным топором на плече.

Та-ак. Топоры бывают разные. Спутать плотницкий «звонарёк» с обычным «сучкорубом» можно только после литровой дозы метилового спирта. Это когда не только не соображаешь, но и видеть вообще в принципе не можешь. Уже никогда.

У мужика на плече была секира. Орудие лавочника типа «мясник», а отнюдь не пролетариата типа «плотник». Вот этим орудием он и начал помахивать.

Слева от меня очень близко вдруг оказались лошадиные ноги.

А страшно однако… Когда лежишь мордой на льду, руки связаны да ещё вывернуты за спиной. И тут выдвигается на тебя такой монстр.

То есть, конечно, все слышали, что лошадь на лежащего человека не наступит. Только… как бы это помягче… да фигня это все! Французы, к примеру, на Гаити закапывали восставших негров в землю по шею, а потом гоняли по этим головам свою конницу. Или для всех республиканцев и демократов, типа Мирабо с Лафайетами, негры не были людьми не только для них самих, но и для их лошадей?

На лошади — мужик. Тот самый, в красном плащике. Тулуп вместе с плащиком задрались чуть не на голову. Вокруг пояса как юбка вздыбилось. Опять костюмеры туфту толкают: у конного на спине должен быть разрез. В смысле: на одежде. Чтобы в седле сидеть нормально. А костюмеры не сделали. То ли поленились, то ли тулупчик прибрать решили. После съёмки. И в самом-то деле — из-за какой-то проходки в каком-то эпизоде настоящий караульный тулуп портить…

Дядя в недорезанном тулупе посмотрел на меня. Сверху, внимательно так, вдумчиво. Я, естественно, подмигнул.

Типа:

— Клёвую мизансцену построили. Всех «Оскаров» заберёте. Голливуд тулупы в России скупит. Вся их тусовка — только в ватничках на всяких сейшенах тусоваться будет. Включая групповухи в бассейне.

«Красный плащик» вздохнул как-то тоскливо. Наверное, от мысли о групповухе в ватниках. Потом глянул на «живую скульптурную группу» с терпилой на бревне. И вяло так махнул ручкой. Правой. Как-то в сторону.

«Мясник» взмахнул. Топор пошёл вверх…

Тут бы надо сказать что-то типа: «лезвие топора зловеще блеснуло в лучах восходящего солнца». Но… чего нет — того нет. Солнца в тот день вообще не было. А зимний рассвет… Серость темноватая.

Терпила как-то выгнулся, острая его бородёнка уставилась прямо на меня. Он чего-то орал…

Энергетика — восхитительная! Я ещё подумал: какой талант! Экспрессия, натюрлих.

И тут он полетел прямо в меня. Терпила.

Не весь — только его голова.

И из неё хлестанула кровь. Как огонь из новогодней ракеты.

Голова упала на лёд, метрах в 2–3 от меня, и от отдачи закрутилась волчком.

Потом дошёл звук. «Хряк» топора.

Ну не будет никогда мастер рубить хоть чью голову прямо на льду! Только на бревне. Иначе можно и инструмент попортить.

Инструмент вошёл в бревно довольно глубоко, мастер хлопнул ладонью по концу топорища, выдернул секиру…

И из открывшихся кровеносных сосудов обезглавленного тела ударил фонтан крови. На полметра примерно.

Красной. Быстро чернеющей. Горячей. От неё шёл пар.

Там, где этот поток попадал на снег — снег стремительно оседал. Как сахар в кипятке. Или как сугроб под струйкой мочи.

Выглядело это как… как раздробленная кость в открытой ране. Белые кристаллики снега в чёрной оседающей крови.

Фонтан ослаб. Потом снова толчком выплюнул очередную порцию. Потом ещё пара толчков все слабее. Потом…

«Вода привольно полилась мирно журча».

Только — не вода. Очень даже «не». И журчания я не слышал.

В том момент, кроме нарастающего грохота тамтамов в собственной голове, я вообще ничего не слышал.

Обтулупленные у бревна подхватили… останки. Под руки. Это… тело без головы. Которое только что было человеком. Живым. Экспрессивно кричавшим. Талантливо… А они его…

Опрокинули на спину. И поволокли к проруби. Куда и кинули.

Без всякого «на счёт три». Без брызг, без всплесков. Спихнули. Отработано.

Краем глаза поймал какое-то движение. Прямо передо мною отрубленная голова как-то дёрнулась, державшиеся сжатыми мышцы — расслабились, нижняя челюсть — отвалилась. И — завалилась в бок. На правую щеку.

Из открывшегося обрубка шеи неторопливо вылезло что-то мокрое и красное. Вроде тряпки.

Хотя — какие тряпки в голове… Не женщина же. Наверное — язык. Корнем вперёд. Съехал по гортани. Окончательно расслабился. Остаточные мышечные явления…

В моей голове что-то тоже… вспыхнуло. И я отключился.

Глава 2

Пробуждение было… из серии «Мама! Роди меня обратно!». Как от толчка. Хотя почему «как»? — От пинка одной из этих волосато-лохматых жертв горилльего аборта. Которых я сдуру посчитал всего-навсего человеческим коллективом бомжующей самодеятельности. А они друг другу головы… на раз. Топором. С хеканьем.

Картинка заваливающейся на бок отрубленной головы… чернеющие на глазах пятна крови… оседающий, расползающийся в крови снег в тусклом свете зимнего утра…

Я только успел откинуть голову на бок, и меня снова начало выворачивать.

Кажется, этот ублюдок ткнул меня сапогом в спину. Кажется, это только усилило мои спазмы.

Желудок — пустой. Слюни, сопли, желудочный сок… всё наружу. Там ещё есть такая штука, которую мы в шутку называли «двенадцативерстной кишкой». Если она тоже из меня горлом пойдёт, то от чего я умру раньше — от удушья или от кровопотери?

От горилльих пинков и собственных телодвижений шапка у меня свалилась. По волосам потянуло холодком. Ублюдок присел, ухватил меня за волосы… Хрюкнул. Как-то удивлённо. И ушёл.

А я с радостью обнаружил, что мой ступор уже не носит такого тотального характера, как аплодисменты на партийных съездах. В смысле: «бурные продолжительные, переходящие в…» в захлёбывание собственной блевотиной. Втягиваюсь, адаптируюсь.

Ага. Привыкаю.

Мысли появились. Уже хватало сил не только дышать да сердце у горла ловить.

Что за уроды? Какой-то «Затерянный мир» с продвинутыми придурками горилльского происхождения?

Нет, я неплохо отношусь к гориллам. И вообще — к братьям нашим меньшим. Как и к братьям нашим большим. Одни ковыряются в собственном дерьме, другие — в государственной безопасности. Бедненькие… Но я-то тут причём?!

Я ж вырос на асфальте, для меня и корова живьём — уже экзотика. А уж горилла… Да ещё — продвинутая… И вообще, я же ни в экологических движениях, ни в защите прав животных…! «Не состоял, не участвовал, не привлекался…». А тут охренительно здоровенная скотина пинает меня по рёбрам.

Меня! «Человека и гражданина». Который — «звучит гордо». Да я вот только встану, да я этого придурка…

И плакат большой нарисую: «Каждому гориллу — по отдельному помещению! Зарешеченному».

А, кстати, вот и он.

Урод вернулся не один. Как раз к тому моменту, когда я отвалился на спину. Кое-как выровнял дыхание и с блаженством ощущал, как на смену холодному поту снаружи приходит нарастающая боль внутри. Но не сразу, а постепенно. Драгоценные мгновения равновесия неприятностей. Кайф!

Ног я не чувствовал от коленей вниз совсем. Сами колени просто разламывало.

Вообще-то, я по жизни здоровый человек. Ну, относительно. И годы мои отнюдь не юные, и образ жизни… Да и сама жизнь…

Вот, к примеру, режущая боль в пальцах — давно и хорошо знакомо. Как-то на «северах» сдуру приморозил руки. Выстебнулся без перчаток. Буквально, от автобуса до казармы пробежался. Потом десятилетиями при переохлаждении появляются очень характерные болезненные ощущения. Острые.

Но это всё — полная нирвана по сравнению с тем, когда вам в лицо суёт горящую палку какая-то образина. Невообразимого роста, вида и запаха.

Ну, с ростом понятно — я лежу на полу. Точнее — на земле.

Темно. Сыро. Где-то вода капает. Запах… аж глаза режет. «Дышите ротом» — называется. Вроде какого-то подвала. Или ямы. И два уродища чего-то требуют. От меня. В этом моем… лежании. На своём идиотском горилльем абсолютно непонятном языке.

Нет, неправда — три. Уродов было три. Просто третий — мелкий. Два больших: один ублюдок, который был вначале. Второй — ещё мохнатее. Поскольку — в шубе. Явно не норковой. Проще — тот же тулуп, только коричневый и мехом наружу. Причём мех мусорный, свалявшийся.

А третий — вообще пугало огородное. Почти вдвое ниже, замотанное в какое-то тряпье. По груди и по спине — тряпье крест-накрест завязано. Из-под шапки, или чего там у него сверху, торчат какие-то лохмотья. Из-под которых выглядывает синий кусок скрюченного и свёрнутого на сторону носа. С длинной каплей на кончике.

Натюрморт… выразительный. Экспрессионисты — отдыхают, сюр — довлеет, шизуха — косит.

И вот это убоище усаживается на корточки возле моего темечка и начинает рассматривать мою голову. Слава богу, хоть не рубить. Или — отрезать. А то они… наловчились. Обезьяны с секирами.

Я вообще-то быстро учусь. С одного раза.

А ещё лучше — ни с одного.

«Мудрый учится на чужих ошибках. Умный — на своих. Дурак — ничему не учится» — международная народная мудрость.

Мда… По жизни взыскую мудрости, хотя не знаю, как бы собственной дурости избежать.

Триалог над мой головой начал принимать всё более интенсивный характер. Громкость и частота высказываний существенно возросли. Как ни странно, я, кажется, начал понимать отдельные слова. Точнее — частицы, междометия и местоимения. Типа «тя», «мя» и, естественно, (что наш российский слух везде слышит?) — «мать».

Позже я понял, что понял всё неправильно. И вообще: здесь эта «мать» не существительное, а часть глагола из здешнего Уголовно-процессуального. Но слух всегда слышит знакомое и ожидаемое.

Потом чучело огородное трубно высморкалось, помогая себе большим пальцем. Слава богу — в сторону, а не на мою многострадальную головушку. Появился ещё один обтулупленный ублюдок.

Видимо, персонаж в шубе был начальником. Ему ничего тяжёлого брать в руки нельзя. Типа: раз начальник — значит больной. Или — беременный. Новичок вдвоём с напарником подхватили меня под белые рученьки (болят будто ножом режут) и поволокли головушкой вперёд (и на том спасибо благодетелям), стукая ножками моими не хожалыми обо всякую хрень по дороге (а и пофиг — все равно ног не чувствую).

На улице было светло. Аж глазам больно.

Повезло. В смысле: солнца не было. Солнечный свет зимой… Такой радостный, праздничный. На белом снегу. Отражающийся, искрящийся, яркий…

Вас из погреба после длительного сидения вынимали? Совет: не радуйтесь. Простору, свету, родной милиции-полиции… Закройте глазки. Поплотнее. А то вот эта ваша первая искренняя радость запросто обернётся большими проблемами на всю оставшуюся жизнь. Когда глаукома уже не страшнее насморка.

Впрочем, и многие другие искренние первые радости в разных других ситуациях тоже оборачиваются… «на всю оставшуюся жизнь».

Воздух во дворе… В засыпанном навозом, с расписанными жёлтыми разводами мочи сугробами, с запахом гари от дымящегося ещё кострища с одной стороны, и десятком изредка попукивающих и непрерывно пованивающих лошадей с другой…

Воздух этот был настолько свеж, пьянящь после подвала, что я сразу «поплыл», глупо улыбаясь. Зачем нам водка, когда можно просто дышать? Относительно чистым воздухом после совсем не чистого подземелья. Радость — производное от сравнения. Я вдохнул, сравнил… И глубоко обрадовался.

Вот такого, радующегося до глубины души, с идиотской улыбкой на лице, меня закинули в какие-то дровни, набросили на лицо какую-то вонючую шкуру… И мы поехали. Куда-то…

Помню, на место добрались затемно.

Снова темно, холодно, в стороне — чёрная полоса леса. Только на этот раз место прибытия — двор. На горе. Двор под снегом. Так заметён, что забор не просматривается. Снаружи сплошной высоченный сугроб стеной в обе стороны.

Вроде сугроба у забора вокруг взлётной полосы в авиапорту Нового Уренгоя: в три моих роста в середине лета.

Видна только протоптанная, уже несколько заметённая, стёжка в снегу к воротам. Не в Уренгое — здесь. Ворота ни закрыть, ни открыть — завалено сугробами. Только протиснуться. Что возница и сделал. Со мной на руках.

Ну приложил пару раз рёбрами. Ну так неудобно же.

Посреди двора — самый высокий сугроб. Опаньки! А в сугробе дверка. Обледенелая и примороженная. А за ней ещё одна. Ну зачем же меня — и так больно, головой об косяк? И об второй… Вот мы и в домушке. Или — в норушке.

Здесь тоже темно. Холодно. Пахнет давно остывшим кострищем, мёрзлой пылью, смёрзшимся старым навозом.

Возница сунул меня к одной из стен. Посадил на лавку.

Наверное, это то, про что «Песняры» пели: «бо на лаву не всажу». Этот — «всадил». Сижу-отдыхаю. Возница чего-то бурчал: препирался с пугалом. Пугало бегало по домишке, что-то делало. А мне стало жарко. Как-то совсем жарко. Как перед пылающим камином.

А я — нет. Не сделал. И уже, похоже, не сделаю — не успею.

Я стал стаскивать с себя армяк. Или это называется «зипун»? Потом меня повело в сторону, поплохело. Темнота снизу резко придвинулась к лицу. И — ударила.

На этот раз я вырубился надолго. Насколько — сказать не могу. Потом слышал рассказы — каждый раз продолжительность моего беспамятства увеличивалась. Последний раз говорили о сорока днях, что явное вранье. Но, видимо, пару-тройку дней я, в самом деле, был у грани.

Не первый такой… «гранёный» эпизод. Или правильнее — «граничный»?

Первый был в лесу у речки. Если бы тогда меня мужики не повязали и не повезли на казнь — спасители мои, благодетели — я бы там дуба и врезал. Или — «лапти сплёл». Очень быстро. Хоть плести лапти ещё не умел.

И это далеко не последний эпизод, когда я оказывался «на грани». Потом тоже были случаи… «из жизни пограничника». Но и этот мог вполне оказаться «самой большой жирной точкой на персональном жизненном пути».

Вообще, что в прежней жизни, что в этой: когда я вижу взрослого человека, я всегда удивляюсь. Не сильно, но на фоне всегда эта мысль есть: как же тебе удалось? Дожить. До седых волос, до ума и матёрости, до первой любви… Ведь у каждого было столько… случаев. А ты — живой. Всё ещё. Удивительно.

И было, наконец, моё первое самостоятельное пробуждение. Без пинков, ударов, бросания из откуда-то куда-то… Я просто открыл глаза.

Небольшое помещение. Темноватенькое. Стены бревенчатые. А брёвнышки-то — так себе. У «новых русских», да и у «не новых финских» строят из брёвен помощнее. Явно не «Хонка» с их вывернутом наизнанку брусом. Откуда-то слева сверху идёт дневной свет. Немного света. И холодком тянет. Надо бы глянуть. Но первая же попытка отдалась такой болью… И в голове, и в позвоночнике. Я охнул.

С другой стороны помещения раздался голос. Женский. Не сильно контральто, но половая принадлежность определяется.

Я ещё подумал: опять глюк. Откуда в этом горилльско-палаческом маразме женщина?

И тут из-за загородки появилась… Моё давешнее чучело. Точно — нос свернут на сторону, кончик висит. Правда, теперь — без сопли. Платочек беленький. Какая-то кофта? Юбка? Или передник? На ногах… А я знаю — как это называется! А называется эта хрень… Чуни. Точно! Хотя, может, и нет…

А ещё женщина была горбатой. Ведьма? Баба-яга? По фактуре подходит, но антураж, декорации… А где кот-баюн? Кис-кис-кис. Не отзывается. Ушёл по делам.

Тут я вспомнил катящуюся голову…

Хватит киношных объяснений! Тут что-то другое. И очень нехорошее. Страшное… Если людям публично головы рубят…

И вообще: баба-яга — мужик. Причём благородный (бай) и уважаемый, как старший брат (ага). Что-то типа: «наш высокородный старший брат».

Пока всё это прокручивалось в голове… Ме-е-е-едленно. Поскольку постоянное пребывание в положении «шандарахнутый в голову» — живости мышления не способствует, пугало (сохраним пока это название) приволокло горшок с каким-то горячим травяным отваром. По запаху — чабрец, чистотел и ещё что-то. Пристроило слева от меня на столе вдоль стены, намочило тряпку и так спокойненько (а называется это: «ничтоже сумняшись» — во какие слова из меня вылезают!) сдёрнуло с меня одеяло. И остался я «эз из». В одном, знаете ли, «костюмчике от Адама». Перед этой горбатой дамой со скособоченным носом.

Все-таки, сильно в нас эти евреи свои правила вбили. Глубоко и надолго. И в христиан, и в мусульман. «Не обнажай наготы…». Всё оттуда, из Торы. Ни у греков, ни у римлян такого не было. Буддисты до сих пор не понимают. Какие-то чукчи и те — чисто по погоде: холодно — оделся, тепло в чуме — ходи голый, пусть тело дышит.

Наши тоже пытались. Но с такими лозунгами на Руси — только стреляться. Или — под суд. Широта с долготой у нас… И не только географические.

Моё чисто рефлекторное возражательное движение вызвало у пугала некоторое удивление. И было безуспешным. Поскольку ни рукой, ни ногой я шевельнуть не мог.

Чувствовать — чувствую. А шевельнуть — не работает. Отвратительное состояние.

Раньше я про такое только слышал. От тех, кого в 41-м, в первые дни после мобилизации, накрывало сильными бомбёжками. Сходная картинка была и в Афгане. Когда, по первости, необкатанная молодёжь под интенсивные ракетно-миномётные попадала. Конечности тёплые, онемения нет. И чувствительности — тоже нет.

Но я же ни под бомбометание, ни под артобстрел… Или…?

Дама, тем временем, стащила с моей головы платочек. Ё-моё, а я и не заметил. На меня ж девчачий платочек одели! Как в детстве мама при болезни заматывала. От сквозняков, чтоб в уши не надуло. А ещё так покойникам челюсть подвязывают. Для придания приличного вида усопшему телу в момент последнего прощания с родными и близкими.

Пугало стало протирать мне голову чистой тряпочкой, смоченной в этом отваре. Кажется, я собирался сказать что-то умное. Хотя трудно придумать что-то приличное в таком положении. В полном, извините за выражение, бессилии. Не в смысле: «помогите виагрой». А в смысле: руки-ноги не шевелятся. Странное такое чувство — будто пустые.

Но тут ещё одна вещь меня поразила — ощущения кожи головы.

Я же себя сверху видеть не могу. Как там моя маковка-тыковка поживает — не видно. А чувство такое, что тряпочка с кипяточечком прямо по коже черепа елозит. То есть — волос там нет. А… где?

По этому поводу никогда особенно не комплексовал.

«Кто смолоду кудреват — тот к старости лысоват» — русское народное наблюдение.

Жизнь, она как стригущий лишай — освобождает от расходов на причёску неизбежно и необратимо.

И вообще, идеальный самец хомосапиенса выглядит как лысеющий волосатый мужичок невысокого роста на кривых ногах. Что-то там с балансом гормонов. В общем, «козёл безрогий» — идеальный производитель лысых обезьян. «Безрогий» — если у него «коза» — дура.

Горбунья тоже разглядывала мой череп с некоторым недоумением. Потом наклонилась над моим лицом и осторожно выдернула у меня кусок… брови.

Кто это сказал: «выщипывание бровей — болезненная косметическая процедура»? Просто по лицу рукой провела и… — вторая бровь у неё тоже в ладони. Ещё пара движений и у меня, похоже, ни бровей, ни ресниц. Вот лежу я тут — весь из себя голый.

Дважды голый — голый череп на голом теле.

Дама хмыкнула и, внимательно разглядывая собственную ладонь с моим волосами, удалилась. Даже забыла накинуть на меня овчину. А это нехорошо, в доме, всё-таки, довольно свежо. Скоро с её половины донёсся запах палёного волоса. Наверное — моего.

В сочетании с привычными уже в этом домишке запахами какой-то кислятины и свежего птичьего помета, «салют» — прощальный для всех с нормальным нюхом.

Стенка между нашими половинами дома (я таки пригляделся) была не стенкой, а печкой. Только занавешенной с моей стороны. Между стеной дома и печью — проход. И тоже занавеска. Из мешковины какой-то. Ну, это-то я видал. А вот земляной пол — в жилом-то доме — прежде не приходилось. И потолок…

Я довольно долго тупо смотрел вверх над собой. Напряжённо пытался понять — что это такое я вижу.

Наконец, понял: вижу что-то неправильное. Нет потолка — сразу крыша. Видны стропила — ошкуренные, но не струганные жерди. И такие же — поперёк. На пересечении — жерди перевязаны. Но не верёвка.

Даже представления не имею, где я это слышал. А вот здесь — увидел. Перевязь, похоже, из лыка. А сверху на жердях такое… неприятного светло-серого цвета… Кора. Чья — даже представить не могу. Но и на взгляд видно — мокрая, грязная и липкая. Грязная — понятно. Пол земляной, а пыль протирать на этот… не-потолок — никто не полезет. И ещё: готовка на открытом огне… Всё в избе вызывает при прикосновении ощущение…

На уроках химии говорили: «сальный на ощупь». А девчонки наши добавляли о некоторых… знакомых: «а также на вид, слух, запах и походку».

Ещё: оно всё мокрое. Тоже понятно: снаружи снег, внутри тепло. Даже если не течёт, то от конденсата — никуда.

В левом углу под потолком дырка. Точнее: в последнем и предпоследнем брёвнах вырезано по половинке. Получается дырка, сильно примерно говоря — прямоугольная. Ладони в четыре площадью. Оттуда и тусклый свет зимнего дня, и такой же воздух.

Ага, угадал. Раз есть дырка — должна быть затычка. Ну, или — «закрывашка». Под дыркой на лавке две затычки по размеру. Одна — просто деревяшка с ручкой. Пресс-папье-маше. Без «папье» и «маше».

Другая затычка более изысканная — рамка с набитым на неё… плексом.

Вру. Не соответствует. Не гармонирует стилистически. И по качеству… Ну, если плекс сильно покарябан и с прожилками. А по стилю… Наверное, бычий пузырь. Я к быкам внутрь никогда в жизни не лазал, пузырей их не видал, гарантировать не буду. И как эти затычки называются — даже представить не могу. А вот название стенячей дырки всплыло — душник. Типа — как душно, так и лезь. Душой. Или — от души.

Удалось, наконец, вывернуть голову и посмотреть, хоть бы и неудобно — вверх, через лоб, на стенку за собой.

Опаньки. Красный угол.

Не типа: «наши передовики», а нормальный — иконка. Кто на иконе изображён — непонятно. Тёмная очень. Ниже какая-то посудинка металлическая жёлтая на цепочках висит. Золото? Не, снова стилистически не подходит. Скорее медь. А называется это — кадило… Нет. Кадилом поп в церкви машет. А это — лампадка. И она должна гореть. Хотя… По дневному времени да в целях экономии…

А вот иконка — это хорошо. Наверное… Поскольку — православие. Кажется… Вроде бы у католиков икон нет. Хотя, кроме православия есть ещё всякие… ариане. Не путать с армянами. У которых, вроде бы, тоже иконы.

Всё. Хватит увиливать.

Успокоить дыхание. Лечь поудобнее.

И… посмотреть правде в глаза.

Я так и сделал. И посмотрел. Правде в… ну куда там ей обычно смотрят. Я — на себя. Точнее — на своё тело. Благо, пугало, убегая, забыло меня накрыть.

Это не моё тело.

Ещё раз и ме-е-е-дленно.

ЭТО НЕ МОЕ ТЕЛО.

Вот я дышу, вдыхаю воздух, чувствую, как воздух входит в лёгкие, вижу, как поднимается грудная клетка.

Но! ЭТО НЕ МОЕ ТЕЛО!!!

ЭТО — тело ребёнка. Точнее — подростка. Я не специалист, но тянет на 12–14 лет. Тощее, голенастое, мосластое. Синюшного цвета. Дистрофическое. А я — взрослый 50-летний мужик. Пусть не качок, но с нормальной мускулатурой. Со средиземноморским загаром.

Где это все?! Где моё брюшко, наконец? Мой «комок нервов»?!

То есть, я, конечно, давно хотел несколько похудеть. Но не до такой же степени!

Истерика не началась по одной простой причине — слишком устал. Увидел, сформулировал вопросы и… и просто отключился. Уставился в свой пупок. Ибо вот он — перед глазами. Полностью очистил сознание.

А легко! Поскольку от наблюдаемого факта и так вымело из головы все мысли и эмоции.

Вышибло.

Если это называют нирваной, то могу предложить простой путь для достижения истинного совершенства. Без всяких долгих школ йоги. Надо шандарахнуть чем-нибудь тяжёлым. По соображалке. Если мозги не вытекли — всё, уже в полном блаженстве. А если вытекли — какая разница?

Кстати о мозгах. Раз у меня тело подростковое, то и рост у меня соответственно… ниже среднего. В смысле — взрослого. И мозги у меня — более приземлённые. В смысле: ближе к почве. Соответственно, точка глядения… ну, не высоко. Стало быть, и те гориллы мохнатые… Вполне могут быть нормального человеческого. Просто я — маленький.

Ура! Вариант «Затерянного мира» с «Парком юрского периода» и «Мутанты на свободе» — отпадает. Путём внесения коррекции в восприятие наблюдаемой геометрии по причине специфического расположения органа визуального восприятия. Во как!

Моя нирвана постепенно перешла в сон. Кажется, приходило пугало, накрыло меня овчиной.

А потом мне приснился сон.

Собственно говоря, сны снятся всем. Ну есть у человеческого мозга такая штука — активная фаза сна. Без этого мозг не восстанавливается. Проснувшись, большинство людей помнит свои сны. Другие — нет. Я из этих других.

Но есть два кошмара, которые снятся мне с детства. Не «преследуют», не «мучают». Просто снятся.

Поскольку они оба повторялись много раз, то во сне я сразу понимаю, что это только сон. Что всё равно нормально проснёшься, что ничего в реале не произойдёт. Но сердечко-то всё равно колотится у горла. И — холодный пот. Вполне реальный адреналин из надпочечников в ответ на иллюзорную опасность.

Один из этих «персональных» кошмаров и приснился.

Первый раз я хватанул этого «кошмарика» ещё в детстве, когда впервые попал под общий наркоз. Анестезиолог врубила подачу эфира, и я ощутил себя… воздушным гимнастом под куполом цирка.

Кстати, по жизни к цирку отношусь не очень. Только клоуны. Да ещё — что бы текст у них был хороший. А уж про этот жанр… Акробатика с гимнастикой мне лично просто противопоказаны. Мне бы по моей «конституции» — что попроще. Типа: «бери больше, кидай дальше, отдыхай пока летит».

А во сне этом кошмарном я вишу под куполом. Рук не чувствую. Они где-то сзади. Связаны, что ли? А я держусь зубами за какую-то… Вроде — толстая леска. Причём не вообще зубами, а конкретно правыми клыками.

Откройте рот и посмотрите на себя в зеркало. Человеческие клыки — отнюдь не коренные зубы. Их функция — рвать, а не перетирать. Нет там широких плоских поверхностей, которыми можно удобно и надёжно прижать что-нибудь. Соответственно, верхушки клыков — острые. Площадь — почти ничего. Вот этим «ничем» я и держусь. И чётко понимаю: сожму зубы сильнее — перекушу леску — сорвусь, ослаблю прикус — леска поползёт — сорвусь. Ищи оптимум. Если он там есть.

В зале темно, только прожектора мечутся. Внизу в бегающих прожекторных пятнах — арена. Далеко. Вокруг — амфитеатр со зрителями. Там темно, в полутьме различаю только ряды белых пятен запрокинутых вверх, ко мне, лиц. Чётко освещён только барьер арены. Такой… с геометрическим узором. Черно-белый. С треугольными вставками-кусочками алого и оранжевого.

Меня начинает раскручивать. Узор на барьере несётся внизу всё быстрее. Кажется, барабанщик ускоряет дробь. А у меня в зубах начинает вибрировать эта самая леска. «Звенеть». Вместе с зубами. «Звон» охватывает голову, височные кости… Я напрягаю челюсти, шею… Аж сводит… И понимаю — не удержаться. И срываюсь. В какую-то черноту… В чёрный бархат…

Сюжет, картинка, антураж… — от раза к разу не меняются. А вот собственные эмоции… По мере повторения, взросления, матерения…

Первый раз был просто панический ужас. Ощущение приближающегося страшного и неотвратимого… Ужас неизбежного падения…

Потом выработался кое-какой «вынужденный стоицизм».

Типа: «двум смертям не бывать, а одной — не миновать». И вообще: «не можешь избежать — расслабься и получай удовольствие».

Страх ослаб, и появилось любопытство. Осознанно, насильно, проводил переключение фокуса внимания. С паники на интерес: а что это за помещение — просто шапито или что-то фундаментальное? А «бархат» в конце кошмара — бездна, смерть или разновидность батута? Я как-то (сон-то не только осознаваемый, но и частично управляемый!) попробовал на этом «батуте» попрыгать. Прыгается! Правда, после двух-трёх подскоков всё равно провалился в темноту.

Даже какие-то варианты собственных действий придумывались (это в кошмарном-то сне!). Вроде: а не отцепиться ли вначале, пока не сильно раскрутили? Или ближе к концу номера? Может, шлёпнусь какой-нибудь толстой бабе в зале на колени — и ничего, только поломаюсь.

Не проверил. Как-то довлело мне моё собственное «кря» — «делай что должно, и пусть будет что будет». А мне почему-то казалось «должным» держаться. Зубами. До конца.

На этот раз, впервые за сорок лет «показа» и десяток «просмотров», в моем сне появился персонифицированный персонаж.

На самом верху прохода-спуска в амфитеатре зрительного зала (а помещение-то капитальной постройки, типа цирка на Цветном бульваре) появился давешний мужик в чёрном. Картинка красочная: прожектор поймал его в косой столб яркого, как-то даже болезненно ярко-белого света. А кресты-то на шапке и на груди — серебряные. Блестят. Нагрудный ещё и алым отдаёт.

А зовут его… Не чудика этого… Ага, вспомнил — «крест наперсный». Без «т» в середине. Поскольку носят его «на персях», а не «на перстах».

Меня пронесло над ареной по кругу. Держась на зубах — головой не покрутишь. Разве что — глаза скосить. Снова вынесло к этому чёрному. Тот уже достал бумажку и собрался читать.

Меня сразу начал разбирать смех. Цепочка ассоциаций простая: цирк — Юрий Никулин — анекдоты. Типичный пример «ассоциативного кретинизма».

А чёрный мужик стал читать текст. Чтец-декламатор обкрестованный. Похоже, повторяет недавнее. Только там, на речке, я был уверен, что передо мной — киношники. И всё пропускал мимо ушей. А они — нет. В смысле — не киношники. И голова отрубленная…

Меня снова передёрнуло.

Ещё оборот вокруг арены. Мужик молотит своё. Единственный за последнее время человек без «фефекта фикции». Слова хоть можно разделить. Фонемы, факеншит. Минимальные единицы звукового строя языка. Япона их мать… В моем русском языке их не то 43. Если по-питерски. Не то 39 — если по-московски. Но явно больше, чем буковок в нашем алфавите.

А тут… Музыку речи слышу, интонацию улавливаю, но смысла не понимаю. Хотя нет — поймалась, сложилась фраза: «по велению Великага Князя Кивскага Ростислава сына Мстиславльего внука…».

Меня снова отнесло. Какого «Славы»? В Киеве такого, вроде нет. Или там опять намайданничали?

Меня снова крутануло над ареной. Поймал ещё кусок: «и ноне, в лето шесть тысяч шесть сот шестьдесят шестое»…

Шутники, сатирики-юмористы. Лето у них тут.

«— Девушка, а почему вы в купальнике?

— Загораю.

— Так снег кругом!

— А это у нас такое хреновое лето».

И оцифровка… Шаг влево, шаг вправо — все равно зверь апокалиптический. Имя которому — 666.

ЧТО?!!

«Ворона каркнула во все воронье горло. Сыр выпал…»

А я — полетел. В «чёрный бархат»…

А утром у меня начали выпадать зубы. Начиная с правых клыков.

Глава 3

Пробуждение было… благостным. Моя горбунья шебуршилась за печкой (Моя? Ну-ну…). Оттуда доносилось курячье квохтанье, чьё-то меканье, ласковое «чипа, чипа, чипа…». Микросхемы сортирует? Или курей кормит? Чипами? Или эта «чипа» — что-то съедобное? Чипсы? По смыслу и по интонации что-то вроде: «цыпа, цыпа»… Тянуло свежим дымком, таким же помётом и довольно приятным, по запаху, варевом. А также застарелой сыростью, скотским дерьмом и такой же кислятиной.

Патриархальная идиллия… В которой отрубленная человеческая голова летает как новогодний пиротехнический снаряд…

Из-за занавески появилась горбунья. С агрегатом в руках. Агрегат более всего напоминал здоровенную глиняную ложку. На ножках. С сильно фигурной ручкой. Поверх этой ручки располагалась длинная горящая щепка. Горящим концом над супонесущей частью, в которой была вода. Горбунья несла это сооружение осторожно, двумя руками, пристроила на столе рядом с моей головой и радостно мне улыбнулась. Или — оскалилась.

Мимика при сломанном и свёрнутом на сторону носе… воспринимается несколько неоднозначно.

Что радовало — о пожарной безопасности здесь заботились: вот, воду в ложку налили. Всё остальное… скорее огорчало. Свет, например, явно не включают. В принципе. Поскольку выключателей нет. Вообще. Вместе с проводкой, лампами, люстрами…

Мораль: темно. И будет темно.

Похоже, что здесь «женщина в годах» — не сегодня запуталась. А сильно раньше. Провода распались в прах со всей электрикой. Сплошной наив, примитив и натурал. «Весь мир похож на чёрное пятно».

То, что здесь светило — ещё и грело, и воняло.

Ну почему я не бард? Источник вдохновения в виде «смолистых веток» — вот он, под носом. И, как я предполагаю — надолго. Вместе со специфически запахом, от которого ничем не отмоешься. И такой же копотью. Огонёк тусклый, слабенький, всё время пляшет. А вот от внезапного шипения дёргаться не надо — просто прогорел кончик щепки и упал в супонесущую часть.

А щепка эта называется… Конечно! Это ж — «лучина»! Её — щиплят. Или — щипают? Щепят? Она рифмуется с именем Арина. Наверное — Родионовна. И песня так называется. Тоскливая. Как долгий зимний вечер в условиях одноимённого освещения.

А агрегат называется — «светец». Точно. Какой я молодец! Вспомнил и поименовал.

Поименовать — это важно. Потому как одно дело просто сказать: «Пшёл ты». А совсем другое: «Пошёл ты на…» с однозначным указанием пункта назначения, маршрута движения, рекомендуемого скоростного режима и возможных путей объезда. Для такого однозначно-исчерпывающего описания необходима соответствующая взаимно-принятая система поименования… путевых сущностей.

Моё бытописание вкупе с этнографией самопроизвольно перешли к следующему шагу — снова появилась горбунья с явным желанием меня покормить.

Похвально. Из того, что я помню, с самого моего самообнаружения на заснеженном склоне, моё ротовое отверстие функционировало исключительно реверсивно. А кушать-то хочется.

Горбунья притащила миску с чем-то вроде бульона из лопухов. Явно — из лопухов. И — для. Для меня болезного. Поскольку запах мяса, а равно и что-то плавающее — не наблюдались. Наверное, из сушёных лопухов — зима, однако. И сунулась впихивать в меня это… едево. Ложкой.

Ложка — деревянная. Отнюдь не «Палех». Сильно отнюдь. А делают их из заготовок, которые называются «баклуши». Их «бьют». «Бить баклуши» — старинная русская забава. Заготовку данной конкретной ложки били долго и упорно. Но без толку: «горбатого — только могила…». Кстати, тоже исконно-посконное наблюдение.

Потом полученный экземпляр так же использовали. Долго и сильно. Хорошо бы — по прямому назначению, для еды. Хоть — чьей. А то ведь, судя по серому цвету в разводах некогда белого дерева, могли и помешивать. Что-либо… Непотребное… Или даже помет из-под птичек… В курятнике всегда есть место подвигу, куда с лопатой не подберёшься.

Нет, прав был великий русский полководец финского происхождения Александр Васильевич Суворов, когда в своей поистине гениальной книге «Наука побеждать» уделил куда более внимания мытью ложек и дезинфекции полковых котлов, нежели широко известному «суворовскому» штыковому удару. Конечно, «пуля дура — штык молодец». Но кишечная палочка — ещё дурнее. И когда чудо-богатыри дохнут не на поле брани за немецкую матушку-царицу, вымотанные стовёрстным «суворовским переходом», а у отхожего места, утомлённые бесконечным поносом — тут никаким штыком не поможешь.

Желудок принял пару ложек этого кипяточка с жиденьким силосным привкусом и взбунтовался. Бунт собственных органов. Внутренних. К этому надо — с уважением. Желудочный бунт — он такой… «Бессмысленный и беспощадный». В смысле: ждать пощады от собственного желудка — бессмысленно. Сам же накормил.

Я закрыл входное отверстие и отвернулся к стенке. Ну вот такая я неблагодарная скотина — его тут с ложечки кормят, а он морду воротит! Не тут-то было. Горбунья ухватила меня за нижнюю челюсть и рывком вернула в исходное рабочее положение. При этом что-то в челюсти провернулось, как-то нехорошо хрупнуло, я пошевелил языком и… и выплюнул прямо в ложку под носом зуб.

Реакция горбуньи оказалась… эффективной.

Убрав миску и ложку, переставила светец поближе и… полезла мне в рот руками. Я и мявкнуть не успел. Она пальцами ковырялась в моих зубах, а я пытался вспомнить — а мыла ли она сегодня руки? Чёрная кайма под ногтями была, но небольшая. Поскольку и сами ногти коротко острижены. Точнее — обгрызены. Пока она у меня перед носом ложкой манипулировала — разглядел. Видно, что с маникюром у неё проблем нет. Ввиду полного отсутствия оного. Как в птичнике своём за печкой у курей чистила — слышал. А вот плеска воды после этого — нет.

Тем временем моя птичница-стоматолог вытащила, вывернула, выковыряла из меня штук 8 зубов.

Моих. Родных. Разных.

Практически без боли.

Отсела на лавку у противоположной стенки и начала разглядывать свою добычу.

Картина маслом: «Бодайбо. Алмазодобытчики вскрыли „Трубку мира“ и думают: ё-моё…».

Деточка, ну откуда у меня там алмазы? Есть, конечно, умельцы, которые камушки через таможню таскали. Но это же на другом конце пищеварительного тракта делали. Может, тебе и туда заглянуть?

Горбунья подняла на меня глаза и…

Двумя ручьями.

Честно говоря, я как-то растерялся. Как-то давненько никто «не плакал обо мне». О моих проблемах, попаданиях, зубах тех же… Конечно, плач женщины это, вообще говоря… не эстетично. А когда у неё ещё и нос на бок свернут, и кончик перебитый висит… А на кончике уже и сопля собирается…

Но глаза-то светлые, ясные. Слезы-то горькие, искренние… Как-то поддержать, утешить…

И тут я сдуру ей улыбнулся. Имея в виду — ободряюще.

Горбунья взвилась с места как истребитель вертикального взлёта. Шарахнула в меня моими же зубами веером — только пулемётная дробь по стенке — и выскочила вон. Тук-стук-грюк и аж дальняя входная дверь хлопнула.

Мда… А что бы вы хотели? Вы представляете себе улыбку лежащего на смертном одре синюшного лысого подростка в исполнении половины зубов?

Диктуя записки эти положил я себе за правило точно и детально восстановить события и мои собственные чувства того времени. Отнюдь не изменяя их в угоду мнениям и суждениям даже и нонешним собственным. Не нарушать писания сего знаниями, обретёнными в иные, последующие, времена. Однако же здесь полагаю необходимым отступить от своего же собственного правила и указать на две вещи.

Одна весьма конкретная: в те времена я совершенно не представлял себе причину слез этой женщины. Не имел никакого представления о её планах, для коих сие событие произошедшее представлялось угрозой. И это хорошо, ибо сказано у Екклесиаста: «Умножающий познания — умножает печали». Поделать я ничего не мог, находясь в те поры в состоянии совершенно немощном. Да и — в несмысленном. Печалей же у меня и без того довольно было.

Другая же вещь более общая. Я не понимал мыслей и стремлений людей сих. Видел в них людей осмысленных, равных себе. Ибо таковы были отношения между людьми в моей прежней жизни. Полагал я, по свойству натуры своей и совершенно безосновательно, что и думами своими они схожи со мною.

Ныне же, когда и звуки, и слова языков здешних, а равно и мысли, и чувства жителей местных мне довольно внятны, то и понимать их труда уж не составляет. Но теперь часто я и сам тому не рад. Ибо понимание означает со-чувствие, даже и прощение. А по твёрдому убеждению моему, то, что сотворили они своими мыслями и душами вечными, делами и безделиями, то, что называют они «Русь Святая» — не может быть прощено. Ибо сие означало бы ослабить десницу мою на выях их, отпустить необозримый воз сей той дорогой, что для него удобной казалось бы, легче, глаже. А дорога-то — в преисподнюю, в геенну огненную, в муки вечные.

И понимая — не прощу.

Мдя… Как-то неудобно с девушкой получилось. А раз неудобно — надо извиняться. Что невозможно ввиду состоявшегося «вертикального взлёта».

Тогда — своё дело надо делать. «Труд сделал из обезьяны человека». Сделать-то он сделал. Но процесс ещё весьма далёк от завершения. По крайней мере — в моём индивидуально-персональном случае.

Как только я попытался развернуть свои мозги в сторону анализа ситуации по существу, на периферии сознания снова замаячила паника. Безымянный ужас, нарастающая истерика… И как защитная реакция — снова ёрничество в смеси с сонливостью.

Пурген с клофелином принимать не пробовали? А что? — И вздремнуть, и… и посмеяться.

Пришлось мысленно надавать себе оплеух. И силком, насильно, вполне осознано, заставить себя думать над проблемой.

А проблема очень простая: какого факеншита я здесь делаю?

Этакий «коренной вопрос современности». Как минимум — моей личной. Ну, и каков ответ? Здесь же не задачник, которому можно «в зад заглянуть и посмотреть». Придётся искать самому.

Можно, конечно, начать с классики — с Чернышевского, с Ленина: «Кто виноват?», «Что делать?», «С чего начать?». Вечные вопросы русской интеллигенции. Можно ещё: «Кто такие друзья народа и как они воюют…?», «Как нам реорганизовать Рабкрин?». Ну, и общенародные: «А кто чемоданчик спёр?», «Ты меня уважаешь?», «Куда Федю дели?»…

Много разных вопросов накопилось в многострадальном отечестве…

Мозги не строились. Упорно упирались.

Пришлось снова «заткнуть фонтан красноречия» и пойти в обход.

Значится так, я — Ванька. Ванюша. Иван Юрьевич.

Хорошее у меня имя. Народное. Исконное русское. Оно же — древнееврейское. Широко распространённое в моем отечестве. Поскольку именно наша русская народная мудрость гласит: «от тюрьмы и от сумы — не зарекайся». Связь? — Прямая. Значение моего имени по ивриту: «будет помилован». Так что — есть надежда. Хотя бы — в первой половине мудрости. Такое имя Ходорковскому подошло бы. Тем более, что со второй половиной нашей народной мудрости у него проблем нет.

А я… Зачем мне помилование, если я не посажен? Ещё — «не». И не хочу. Тем более, такая неопределённая продолжительность в слове «будет»… Но я «мудрость вкушаю» и «не зарекаюсь».

Хорошо хоть — «помилован», а не — «реабилитирован». Посмертно.

Уж как папаня с маманей назвали… На мне вся Россия держится. Не на мне — на имени. Я что, атлант каменный, чтобы всю эту дуру на себе…? Седьмая часть суши. С горами-морями… Рук не хватает. За одними своими карманами уследить бы, пока там кое-чьи шаловливые ручонки не завелись. Да и поблизости часто наблюдается… за что подержаться хочется.

Ну, там: «Эй, девчонки! Держите юбчонки!». Что — «не держатся»? Ну и не надо — и так хорошо. А то я могу помочь…

Семейное положение: женат, взрослая дочь.

От края сознания долетело: «а внуков тебе уже не увидать. Никогда»… Молчать! Дура… Дурак… Сам…

По роду деятельности — эксперт по сложным системам.

Обычно при таком представлении собеседники начинают оглядываться вокруг в поисках «реалистов в штатском». Зря. Не крутите головой — открутится. Я на госслужбу не работаю. Никогда. На корпорации класса «Газпром» — аналогично. У меня на них — идиосинкразия. Мотив проще некуда — депрофессионализация.

Говоря по-простому — слишком много факторов, оказывающих существенное воздействие на решения и результаты, но не относящихся к моему профессиональному полю. Не имея набора контролируемых исходных условий и адекватных инструментов воздействия — невозможно получить результат приемлемого качества.

Ещё проще: «Законы Паркинсона» читали?

Так что, всеобщий идиотизм в любой бюрократии — чисто вопрос времени. Одна надежда: и эта иерархия завалится. А пока…

«Скульптура называется: „Неписающий мальчик“.

— А почему „неписающий“?

— Потому что — терпит».

Терпим.

Некомпетентность — заразна. Как свиной грипп или ковид19 — летальные исходы редки, но понос гарантирован. Поэтому — держусь подальше. Социальное дистанцирование. Мою руки после общения и ношу маску на лице. Маску — вежливого внимания. Под маской… выражения лица не видать. Как и фигу в кармане.

Есть у меня долька рынка и мне хватает.

Работа для меня совпадает с хобби.

Как там Энгельс припечатал: «Специализация — это рабство. Специалист — раб, который любит свои цепи».

Это про меня. Люблю. Люблю хорошо, профессионально, делать своё дело.

«Если за удовольствие платишь ты — это отдых. Если тебе — это работа».

Мне нравится, когда за моё удовольствие — мне ещё и платят.

Помимо систем медийных, партийных, противоракетных, политических, мега-корпоративных… куда я не лезу, существует великое множество просто сложных систем: транспортные, энергетические, банковские, налоговые… При всех их различиях у них есть общее свойство: для работы с ними в мозгах должна быть такая штука, которая называется «системное мышление».

Я не имею в виду тот смысл, который часто идёт подтекстом при использовании данного термина в разных официозах. Там: «систематический откат. И — побольше». Это не ко мне. Я — инженер, а это — к политикам, чиновникам, депутатам и адвокатам… Иногда — к церковникам, генералам, менеджерам, продюсерам…

Системное мышление… оно — или есть, или нет. Кстати, не столь часто встречается в природе. Но чаще чем, например, шестой палец. Если есть — его можно развивать, тренировать. Не палец — мышление.

Затем, обычно, нужно добавить кое-какой математически инструментарий. Метод северо-западного угла, симплекс-метод, полумарковские сети…

На самом деле все сводится к типовой задаче белой мыши: как найти выход из лабиринта. Сколько их, бедненьких, на этом и жизнь сытую прожили, и головы буйные сложили…

В моих системах роль белых мышей исполняют либо сами люди, либо их существенные части. Деньги, например. Товары, информация…

Собственно говоря, последние пару десятков лет я переключился на чисто дискретные модели, преимущественно в области информационных систем.

Во-первых, информационные системы легче в модификации. То есть, не нужно так долго ждать зримого результата. А ведь хочется увидеть своё-то. Придуманное, сделанное. Вынянченное и выпестованное.

Во-вторых, есть удобный инструмент — сети Петри. Этакий двудольный ориентированный граф специального вида.

Однажды я придумал для него очень простое, но весьма гибкое и эффективное расширение. И теперь получаю удовольствие от применения. Никаких тайн — всё опубликовано. Только надо знать — что и где искать.

Ну и, конечно, принцип Беллмана. Основа философии оптимизации. Используется и в прямой, и в обратной формулировках.

В «противной» (от противного) это звучит так:

А если прямо в лоб, то:

Ну как же таким не воспользоваться?

Как интересно устроены мозги у мужиков: стоит только загрузиться любимым делом и всякие паника с истерикой вянут как цветочки под дождиком из серной кислоты.

Мышление у человека многослойное. Пока поверху шёл вот этот внутренний монолог, чуть глубже нарисовалась картинка, моделька текущей ситуации. Такая «матрёшка» — «три в одной».

Слой внешний — окружающий мир. Тёмный, холодный, грязный, жестокий, неблагоустроенный, чуждый… Дальше — нет информации.

Слой средний — моё тело. Маленькое, тощее, недоразвитое, синюшное, болючее, чужое… Дальше — нет информации.

Слой внутренний — я сам. В формате чистого духа. Личность, освобождённая от кариеса, астигматизма и геморроя свойством бестелесности.

Две основных составляющих — свалка и молотилка.

Свалка, она же хранилище, она же поле памяти — хранит.

Молотилка, она же ум, она же интеллект — молотит. И то, что хранится, и то, что на вход попадает. Частично. Остальное с входа — без фильтрации заливается на свалку.

Дальше можно заниматься классификацией, детализацией, дифференциацией и дефиницией.

И память-то у нас то — кратковременная, то — долгосрочная. Визуальная, слуховая, мышечная, родовая, короткая, ложная… и прочее, и прочая. А уж мышление-то у нас ассоциативное, логическое, абстрактное, конкретное, образное, подсознательное, интуитивное, государственное, современное… И большой «дыр» с таком же «пыром».

Излишне усложнённая модель — путь в преисподнюю. Модель — средство упрощения, она должна помогать, а не рассказывать как тут всё плохо. Это я и так знаю. Поэтому будем проще: молотилка на свалке.

И от них двоих — куча производных: этика, эстетика, мораль, менталитет, социальность, границы допустимого, предпочтения, вера, предрассудки… Всё моё «о добре и зле» и «как ходят, как сдают».

На этом уровне, вроде бы, относительный порядок. Свалка — хранит, молотилка — молотит. Несколько досаждают некоторые производные, типа панического ужаса, ощущения всеобщей чуждости и предчувствия неизбежной катастрофы. Но и их — «смех страшит и держит всех в узде».

Держит? — Ёрничаем дальше.

Итак, в поход на свалку.

Жара, июль, Питер, пятница. Мы сдали проект. Хороший проект, чистенький такой, но с изюминкой. Клиент устроил корпоратив с выездом за город. Почему «нет»?

Как сказал Жванецкий: «Ничто так не спаивает коллектив, как коллективный выезд за город».

«За город» в данном случае — за Лугу. С тех пор как там нормальную объездную сделали — не проблема. Корпоративчик намечался «как большой». Кроме нас должно было быть немало народу. Я даже прикидывал кое-какие дела порешать, контакты помассировать, почвы прощупать. Но — несколько опоздал. К моему приезду мероприятие перешло в уже «литроприятие». Почву щупали без меня, причём самыми разными частями приглашённых тел. Ну и ладно. У меня с собой было. И — что в стакан наливать, и с кем в постели поиграть. А вот дальше…

С «Хеннеси» проблем не было. Ожидаемый и приятный вкус, букет, послевкусие… А вот с красавицей… Обычно она весела, забавна, игрива. А тут как с цепи сорвалась. То ли — приближаются «критические дни», то ли наоборот — «не начинается». Слово за слово. Потом — в крик, потом в слезы. Я этого не люблю, я с этого скучаю.

Короче, в 4 утра хлопнул дверью моей «тэтэшки» и пошёл в Питер. Домой, к любимой жене, на любимый диван, за любимый комп. Естественно — придавил. А чего не давить, если дорога пустая? А то, что есть — навстречу. «Я туда, а все обратно». Все нормальные — из города на природу, а я — наоборот, из природы на диван.

Киевское шоссе — неширокое, и с разметкой там местами… Но — мне не жмёт. Никто не мешает — дави и дави. До 200 я не дожимал, но близко.

На Киевском есть такое местечко — Никольское. Там поворот, от меня — вправо. Через пару километров, если свернуть — дурка имени Кащенки.

В начале 80-х туда из Крестов на принудиловку сунули одного моего школьного товарища. Разок я к нему приезжал. Как выглядит здоровый молодой мужик после медикаментозного вмешательства соответствующего госучреждения — одного раза посмотреть хватит. Спустя много лет он мне как-то рассказал, как это посещение выглядело с той, с его стороны. Со стороны физически и психически здорового человека, которого ежедневно накачивают лекарствами от несуществующего заболевания, а потом форсировано обкалывают ударной дозой и ставят перед родными и близкими. А он, всё адекватно понимая, даже «мяу» сказать не может. Только плачет.

И дальше там же:

Пушкин, однако! Ну так он же гений… Короче, по-нашему, по-пролетарски:

Дурдом — это не дом для дур, это дом где разбивают. И сердца, и души, и тела, и головы. И жизни человеческие…

Вот из поворота со стороны этого дома, около 5 утра на Киевское шоссе вылетел трейлер с одиноким морским контейнером на платформе. И встал поперёк. У меня было где-то под 160. Дистанция приличная, видимость нормальная, я начал тормозить. Крепко, но без фанатизма. Что б ни в кювет, ни в оверкиль. Оно мне надо? Даже если сам без последствий — а во что ремонт станет? А побегать по «слугам народа»? Да одного ОСАГО с его процедурами…

По встречке шла колонна бензовозов. Коротенькая — 2 или 3 цистерны. В разрешённом скоростном режиме. Профи. Первый чётко положил себя в правый от себя кювет. А вот второй пошёл влево, уклоняясь от столкновения с трейлером, но не дотянул до съезда в поворот и врубился цистерной в платформу.

От удара платформа наклонилась мне навстречу. Контейнер (незакреплённый?! Придурки!) поехал, дверки распахнулись, и оттуда хлынула какая-то мутно-зелёная жидкость. Я ещё успел удивиться: жидкие отходы из дурдома в морском контейнере? Или там ещё какая-то тара внутри была? И по мокренькому врубился в створ полуоткрытых дверок полупустого полуупавшего контейнера.

Последняя картинка: ранее утро, голубое небо с редкими белыми барашками облачков, солнышко такое ласковое нежаркое встаёт, воздух чистый, мне навстречу катится вал жидкого дерьма серо-зелёного цвета, а за ним поднялась и разрастается в обе стороны стена жаркого, жирного от углеводородов, пламени.

Всё.

Вывод?

Вывод проще некуда: Я — УМЕР.

Глава 4

Некоторое время я обкатывал эту мысль. Как там по Беллману: «если не использовать наилучшим образом то, чем мы располагаем сейчас…»? А чем мы располагаем? В предположении состоявшейся собственной смерти…

Взгляд бездумно скользил по окружающей обстановке. Лучина прогорела и потухла. На дальнем её конце сидел здоровенный таракан, шевелил усами и внимательно разглядывал тонкую струйку дыма. «Местный пожнадзор не дремлет». Ещё два таракана поменьше забрались на край оставленной на столе миски с моим недоеденным силосным бульоном. «А вот и бабы по воду пошли». Как-то это не совмещается с понятием «загробная жизнь». Ни в каком известном варианте.

Понятно, люди придумали большую, туеву тучу разных теологических схем. «Камасутра», например, описывает чуть больше сотни способов взаимодействия мужчины и женщины. И всё. Поскольку все варианты должны соответствовать набору реально существующих ограничений. Анатомия, физиология, земное притяжение, наконец.

Количество вариантов взаимодействия человека и бога существенно больше. Поскольку ограничено только человеческой фантазией. Тоже — множество. И счётное, и ограниченное. Но — сильно помощнее.

«Прибегает апостол Пётр к Господу:

— Господи, к тебе опять атеисты.

— Надоели. Скажи им, что меня нет».

Опять ёрничаю? Боюсь?

Боюсь… Да. Страшно признать: «я — умер».

Но — надо. Работаем. Надо строить «букет гипотез» и произвести их «обрезание». Для оставшихся правдоподобных гипотез строим «деревья вариантов». До получения очевидно абсурдных следствий. И снова обрезаем. Под корешок.

Основные инструменты — «бритва Оккама», здравый смысл (в небольших дозах), логика, результаты натурных наблюдений. Ну, и метод «мозгового штурма». В исполнении одного «пикирующего мозгами штурмовика».

Гипотеза о смерти.

Я умер. Попал в загробный мир.

Ну и? Свалка работает, молотилка молотит. Egro? — Egro sum. «Мыслю, следовательно, существую». Вот так-то!

Это тебе не «смертью смерть поправ». Это одной фразой перевести вообще любую смерть в ряд обыденных жизненных явлений.

Что, впрочем, не ново. Во всех традиционных системах человек за время своей жизни переживает несколько смертей. Что такое белое платье невесты как не саван? Девочка умерла — родилась женщина.

И наступает следующая жизнь.

В каком варианте — земном, небесном, внутриутробном — не существенно.

«В материнской утробе один плод — другому:

— Неужели ты веришь в жизнь после родов? Ведь ещё ни один не вернулся».

Конструктивные выводы? — Существенны характеристики окружающего мира, данные в личных ощущениях, а не факт собственной смерти.

Твою дивизию! Не фига себе! Как-то раньше я до такого не додумывался. Хотя… повода не было серьёзно поразмыслить на эту тему.

Дополнительной информации нет, сверхъестественные сущности не наблюдаются, таковые же явления — аналогично. Теологическая система (как возможный источник данных) не идентифицируется.

С одной стороны — иконка, кресты позволяют отсечь массу вариантов. Ну, не Вицлипутли это, и не древние ацтеки. Хотя холодно как в ихнем майяпанском аду.

С другой стороны, как-то не совмещаются те же тараканы ни с райскими кущами, ни с кругами ада. Хотя опять же… я что, богослов-харонист?

Практический вывод. Признать факт собственной смерти — ничтожным. Ввиду сохранности свалки и молотилки. Смотреть, думать.

Это ты, Ваня, несколько… зауелбантурил. «Признать факт собственной смерти — ничтожным»…

Собственной мозгой придумал. Сам. Породил.

Точно — «породил». «Мама! Роди меня обратно!» — не проходит.

Эта же идея в этот же мозг — назад не влезает. В сформулированном виде. Поскольку на смену смутным подозрениям, неясным ощущениям и неопределённым предположениям приходит однозначная формулировка. Которая сама по себе воспринимается как факт реальности.

Ладно — признаем. И попробуем с этим жить. Предварительно умерев. Или надо говорить: «умря»?

Дал дуба, в самом расцвете сил, оставил безутешных вдову и сирот…

А вот это не надо. Это в самом деле больно. Мне нужны мозги действующие, а не всхлипывающие. Хотя бы пока. «Об этом я подумаю завтра». Если это «завтра» наступит…

Гипотеза о глюке.

Выглядит логично. Особенно, с учётом места автокатастрофы. Вынули живым, ближайшее медучреждение — Кащенка. В реале лежу на койке, а сестрица «санитарка, звать Тамарка, в белых тапках» — «колет мне второй укол».

Всё наблюдаемое есть иллюзорные аберрации, самопроизвольно возникающие в полуразрушенных мозгах.

Плохо. Любое сумасшествие внутри себя абсолютно логично и последовательно. Выйти из качественного глюка чисто изнутри — невозможно. Надо изначально иметь реперные точки. Воспитать в себе устойчивый рефлекс: увидел зелёных человечков — дай в морду. Поскольку это белая горячка, а не послы с Альдебарана.

Хотя возможны варианты. Не дашь в морду — упустишь редкий шанс излечиться от запоя. Дашь — примерно столь же редкую возможность установить контакт с внеземной цивилизацией. «Выбирай или проиграешь». В смысле: и алкашом останешься, и с альдебаранами не поговоришь.

Изнутри глубокий глюк ломается только выявлением внутренних информационных противоречий.

Например: «Гай Юлий Цезарь закончил свою речь перед легионерами и отошёл за ростральную колонну перекурить».

Если память помнит, что табака в Европе не было, а интеллект может вытащить этот конфликт данных на поверхность сознания — можно сделать предположении о собственном глюконавстве.

Скверно то, что и свалка, и молотилка должны работать исправно. И никогда не известно, когда же внутренняя логика глюка создаст ситуацию конфликта данных. Можно ждать всю жизнь. Хоть иллюзорную, хоть реальную. Провести жизнь в ожидании обнаружения собственного психа… Не конструктивно. И вообще — тоскливо.

Практический вывод. Считать гипотезу ложной до выявления явных противоречий в потоке данных. Смотреть, думать.

Гипотеза о попаданстве.

Ну, собственно, я к этому инстинктивно и шёл. С того самого момента в своём сне, как разобрал текст от чёрного мужика в цирке. Потому и сорвался с подвески. «Ворона каркнула во все воронье горло».

Интуиция, однако. Неформализуемый способ получения выводов путём обработки нечётко определённого массива исходной информации.

«Князь кийский» — это как? Где-то (не знаю где) есть нечто (территория, государство, народ, город — не знаю что) называемое «Кийск». Или просто — «Кий».

Как-то мне такой стиль фиксации фактов — «не знаю где… не знаю кто…» — напоминает признательные показания младшего менеджера театра «Варьете» на допросе в ОГПУ. После близкого общения со свитой Воланда. Вот только чертовщины мне здесь не хватает.

Ладно, бог с ним. Как тут у них со словообразованием? Козельск — козельский. Городок — городской. Или городокский? Москва — московский. Или — москваский? А «Кий» — кийский?

Есть предположения и предчувствия, нет достоверных данных. Болото. Опереться не на что.

Хорошо, предположим — недорасслышал. Или мужик недовысказал. И речь идёт именно о городе с названием именно Киев. И что? «Приключения Тома Сойера и Гекельбери Финна» имели место быть в городе Санкт-Петербурге. На Миссисипи.

И ХЗ где этот Киев может находиться. Там же где тот Санкт-Петербург?

А климат? Снег, холод… Очередной ледниковый период? — Ага, и дополнительным параметром вводим смещение земной оси в результате падения гигантского астероида. Где моя «бритва Оккама»? «Не умножай сущностей без нужды». Не буду. Ни умножать, ни складывать.

Ещё мужик в чёрном назвал имя князя. Ростислав Мстиславич… Хорошее, нормальное имя. Не Миссисипиское. Хотя — не по русской грамматике. Должно быть — Мстиславович.

В первый день операции «Литой свинец» израильское телевидение берёт на улице в Ашдоде интервью. У человека по имени Ростислав. Из Санкт-Петербурга. Но не Миссисипского. И на вечерней улице современного города в Южной Палестине звучат слова православного святого чудотворца Александра Невского: «Кто к нам с мечём…».

Ага. Значит за холмами — сектор Газа. И сейчас оттуда, от «братьев-придурков» в нашу избушку прилетит кое-какая хрень взрывчатого действия.

Не, не подходит — слишком холодно.

И — никаких других ассоциаций в рамках личной свалки.

Номер года — четыре шестёрки. И что с этим делать?

Номер от чего? От рождества Христова? Не, не катит. Сам же «Большую медведицу» на речке видел. Даже «Мицара» разглядел без очков.

Впервые я подумал о новом собственном теле с некоторой благодарностью. Хоть и синюшное, но нормально зрячее. И на том спасибо.

А ковшик-то у «Медведицы» — правильный. Видел я где-то рисунок этого созвездия во времена Гомера с Одиссеем. Как известно, звезды двигаются относительно друг друга. У Одиссея ковшик был плохенький, плоскенький и показывал не туда. В смысле — не на Полярную звезду. А у меня — ёмкий такой. Похож на нормальный. Как в бане. Так что, хоть вперёд, хоть назад, но не более тысячи лет. Иначе — звезды улетят.

Наверное. Точнее сказать — надо углы мерить. А у меня из всех транспортиров только «два пальца к носу».

Но это уже хорошо! Визуальная ёмкость ковшика «Медведицы» как средство определения своего положения в континууме пространства-времени… Офигеть! Эйнштейн бы помер от смеха… Хотя вряд ли — он и сам много чего в жизни повидал.

«— Господин Эйнштейн, а где ваша записная книжка? Ну, в которую вы записываете свой гениальные мысли.

— Мадам, гениальные мысли появляются так редко, это не составляет труда их просто запомнить».

Итак, совершенно гениально определяемый допустимый диапазон временного интервала — «одна штука лет» — совмещаем с номером года. И получаем…

Да в какой же он системе летосчисления?! От основания Рима? От Цинь-ши-Хуань-ди? От сотворения мира?

Поскольку пересчёт я помню только для последней, то её и предположим.

Классный аргумент. Типа: не знаю что это, но считаю тем, что знаю.

«— Сэр, почему вы ищите свой кошелёк здесь, под фонарём, а не за углом, где вы его обронили?

— Потому что здесь светло».

А как? Иначе просто тупик. Можно молотить лбом в стену с жалобным повизгиванием: «иде я? иде я?». «Где, где… И пошутил».

Это я и так понял. Интересны детали и подробности.

Вот так — «под фонарём» — хоть какая-то площадка для игр ума. Только — без фанатизма. В любой момент может прийти местный Отец-Творец-Вседержитель. Или — медсестра с уколом.

И снова — болото. «От сотворения мира» — это любое число от — «пять, пять, ноль, четыре» до — «пять, пять, ноль, восемь». Добавить к «новой эре». Или, как моем случае, отнять.

Почему «любое»? — А — «все врут календари».

Что считать надо с пятницы, после обеда — все согласны. Трудовая неделя закончилась, короткий день, техпроцесс завершён, мир сделан.

«И увидел Он, что это хорошо».

И пошёл на уикенд. Как я за Лугу.

А вот в каком году… Тут единства нет. А ещё счёт нового года у одних с середины зимы, у других с марта, поскольку — «лето». Или с сентября, как было в России и осталось в американской налоговой. А ещё политические причины типа «старшинства в роду», а ещё ошибки переписчиков…

Все равно, получается что-то от 1158 до 1162. От Рождества Христова.

Мда… Это я несколько… уелбантурил. Это ж такой… елбан-туризм получается…

А противоречия где?! Хоть логические, хоть фактические?!

Ну ты, Ванька, и вляпался… Начало второй половины, оно же — конец второй трети… ДВЕНАДЦАТОГО ВЕКА!

Нет, лучше в дурку.

А что, тебя кто-то спрашивает?

И чётко понятно: это не моё прошлое. По грамотному — не мой временной поток. Поскольку есть в природе два закона, которые уйма народа пытается «запинать». А они, такие-сякие нехорошие, — не запинываются. Поскольку ни из ничего не выводятся. И экспериментально по-настоящему — и не доказываются, и не опровергаются. Этакие два «взятые с потолка» умозаключения.

Одно, по словам Мишеньки, батя которого некоторым индивидуям носы ломал, звучит просто: «ежели где чего и убудет, то в другом месте столько же и прибавится». Без детализации «где», «чего», «когда» и «места». Ну и опровергни такое.

«Закон сохранения» называется.

Второй такой же — «причинно-следственной связи».

Тут мы дальше древнеримских адвокатов до сих пор не пошли: «после — не значит в следствие».

А вот «в следствии» — всегда «после». Или, на крайний случай, в один момент. Но не раньше. Можно мгновенно передавать информацию на произвольное расстояние. В начале двадцать первого века эту фишку раскололи — можно. Но не в прошлое.

Но я-то здесь!

Значит — я не в своём прошлом.

Бли-ин! Ну, попал. Чужбина чуженинская. Даже прошлое — не моё.

И мне это ещё один гвоздь. В персональную крышку. Потому как начинает становиться действующей «гипотеза о полном переборе исходов в квантованном времени».

Названий и вариаций этой концепции несколько. Смысл примерно такой: время состоит из квантов. Все события в мире, которые по истечению кванта времени реализуются — реализуются всеми своими возможными исходами. Каждый исход каждого события запускает свой собственный временной поток. Каждый квант времени. Получается не один временной ствол, а быстро ветвящееся дерево. Причём отличить ветвь от ствола — невозможно. Поскольку все ветви ветвятся одинаково. А о самом первом кванте времени мы знаем даже меньше, чем о «Большом яйце».

Выводы из этой модельки получаются… факеншитовые.

Во-первых, я даже весточку своим послать не могу. Или, там, клад закопать на месте будущего тёщиного огорода. Мы в разных ветвях. Они мне не потомки. Отпадают всякие парадоксы типа: «а вот слетаю-ка я в прошлое да пущу там себе пулю в лоб. Ну и кто я после этого?». Да, вообще-то, то же самое что и «до» — дурак. Уже мёртвый. В обеих ветвях. Можно, конечно, всю жизнь прожить в Москве, а топиться приехать на Финский залив. Но покойником будешь везде.

Во-вторых, ветви порождаются элементарными событиями. Настолько элементарными, что укладываются в квант времени.

К примеру, когда-то где-то в каких-нибудь Андах какой-то электрон, слетая со своей орбиты, испустил фотон. Квантовая неопределённость. Хочу — испускаю, хочу — нет. В квантовой теории поля вероятность наступления события вычисляется как квадрат модуля амплитуд вероятностей возможных способов, которыми это событие может реализоваться.

Что тут непонятного? Это ж так просто!

Но как это поймать, имея в качестве инструмента только транспортир типа «два пальца к носу»? Причём сход конкретного электрона с конкретной орбиты — это уже много. Это не одно элементарное событие, а целый эшелон.

Фотон вылетел, хотя, вроде бы, был не должен. И засветил, как рентгеновскую плёнку, матку какой-нибудь проходившей мимо инкской пастушки. И вот я тут, под, условно говоря, Киевом, с тараканами разговариваю, а там хипкали кровожадных майя захватили Англию, высадились в Нормандии и теперь маршируют на Париж, взрывая по дороге всё к чёртовой матери. Любимые мои «французские замки бассейна Сены и Луары»!

Чем взрывают? — А динамитом. Поскольку динамита у них… «как гуталина на гуталиновой фабрике». А что? — Хлопок и азотная кислота у них были. Надо только мозги немного повернуть. Где лучше всего поворачивать мозги? — Ответ очевиден: прямо в матке.

Это я к тому, что все мои знания истории, географии и прочая школьная программа элементарно могут оказаться в… ну, не востребованными.

Кстати. Звезды я видел, а вот Луну — нет. Может её здесь вообще… того?

Нет, не сходится — без Луны нет второго, вдвое большего по амплитуде и не совпадающего по фазе с солнечным, цикла приливов. Без этого — возникновение жизни несколько… сомнительно. А жизнь здесь есть — вон тараканы в моем супе купаться начали. Точно: есть жизнь… Хотя… Так, достаём бритву имени достопочтенного монаха Бертрана Оккама, который всю жизнь изучал и систематизировал чертей (интересно, а что он пил?) и… не умножаем сущностей.

Поверху идёт трёп, формулировки и аргументы, а глубже в сознании уже сформировалась картинка модели ветвящегося времени.

Красиво. Такой космический фон типа «чёрный бархат с колючими звёздами». А на переднем плане бурно ветвится это… Иггдрасиль. Мировое дерево. Из таких сине-зелёных полупрозрачных трубок-ветвей. Внутри трубок всякие там зверушки-людишки-городишки просматриваются-трепыхаются. А ветви непрерывно растут и размножаются. Шевелятся. При ускоренном воспроизведении — даже страшно.

И тут на одной из трубок маленькая такая вспышка — блим. А на поверхности другой такая жёлтенькая клякса — ляп. И всосалась. И я сам так, в виде информационного пакета — блим, ляп. Из-под летней Кащенки в мерзлотно-тараканий под-Киев.

Может быть. На то моделька и нужна, чтобы давать новые неочевидные знания. Совмещаем визуализацию с интуицией. Хорошо бы логикой проверить. Но «логика» — машинка капризная, ей чистая горючка нужна. Факты. А если нет — то нет. А интуиция кушает всё.

И зовётся этот «блим, ляп» — психоматрица. Сканируем человека с любой заданной точностью, вплоть до каждого спина. То есть до направления вращения каждой элементарной частицы. Получившийся информационный массив — запузыриваем в соседнюю ветку. А там — «на кого бог пошлёт». А душа? — А что нам душа? Вес её известен — от 4 до 7 грамм. Стало быть, там есть и элементарные частицы. Со спинами. Запузыриваем.

А на принимающей стороне? — А вот тут как в ресторане: «два по сто пятьдесят в один гранёный стакан». Потому как засунуть детальный отпечаток пятидесятилетнего девяностокилограммового мужика в тринадцатилетнего дистрофического ребёнка… Спинов у получателя, явно, не хватает. Не засовывается.

Та-ак. Что бывает в ситуации, когда вмещающая система меньше требуемого вмещаемого? — Ну, смотря что во что заливать. Если спирт в воду, то разогрев и потеря суммарного объёма. Если воду в азотную кислоту, то — «мама не горюй» и брызги во все стороны.

Русская народная мудрость так и гласит: «Не плюй в колодец. Вылетит — не поймаешь». Имея в виду колодец с азотной кислотой. Потому как порядок должен быть обратный: кислоту в воду. И — медленно помешивать.

С информацией… да по всякому бывает. Дублирующаяся — отбрасывается, некорректная по контрольной сумме, например — отбрасывается или перезапрашивается. Фильтры на входе по всяким критериям, хеширование, сжатие, предварительная или параллельная очистка собственных данных, перенос на носители более низкого уровня, запрос ресурсов общего пользования, запрос ресурсов в системе более высокого уровня… «Облачные платформы», при разумном построении, уменьшают объем требуемых ресурсов серверов почти вдвое.

Да мало ли что можно придумать, когда — «не лизе». Маслицем смазать, или там… заблаговременно приобрести вибратор.

Из всего этого трёпа вырисовывался один существенный для меня практический вывод.

С самого начала меня здесь постоянно мучили тошнота и головные боли. Однако ни для беременности, ни для климакса я не подходил по половой принадлежности.

Потом очень быстро выпали волосы. Для любого человека, которому был интересен Чернобыль — картинка знакомая.

Сразу вспомнился один мой добрый приятель. Он сам по приезду оттуда. И его рассказ об «Оперативной группе управления особой зоной ЧАЭС».

Попал он туда добровольно. В смысле: был поставлен перед выбором. Второй вариант: трибунал и 4 года. Мы разговаривали, бродили по тихому летнему южному городку. Он всякие смешные истории рассказывал.

Как сидят два генерала в штабе и хвастают один перед другим:

— У тебя только две таблетки и обе беленькие. А мне вот медсестра ещё и голубенькую дала.

— И чего? У меня не встанет от радиации. А у тебя только по возрасту?

Как вводится уровень радиоактивного фона приказом комбата. Поскольку — набравших нужную сумму нужно отправлять «на волю». А начальство за такую «текучесть кадров»… выговаривают.

— С сегодняшнего дня в расположении батальона установить величину радиоактивного фона нулевой. Дозиметры в расположении держать выключенными. Писарю указать в формулярах личного состава соответствующее значение.

Как прыгает с места стодвадцатикилограммовая майорская туша, увидев стрелку дозиметра на ограничителе.

А всё просто: чудак отпустил щуп. Датчик свободно болтается на шнуре ниже голенища сапога. В яме, где фон вообще-то нормальный. Для такого места. Щуп пролетает мимо какой-то железяки, торчащей из стены. В этом месте — только она и светит. Потом, когда диапазоны перещёлкнули — светит на 70 рентген.

Приятель рассказывал, а я никак не мог понять его постоянного движения: он всё пытался схватить что-то у себя на груди и натянуть на лицо. Я потом спросил:

— А чего это ты?

— А машины ездят.

— И чего?

— Респиратор одевать надо. Условный рефлекс. Видишь ли, у альфа-частицы в воздухе свободный пробег до 30 см. Простого кирзового сапога хватает. А вот когда машины проходят… Они пыль в воздух поднимают. Вместе с радионуклидами.

Чтобы так стремительно и полностью облысеть — надо попасть под лучевой удар очень недетской мощности. Доза, по моим прикидкам, должна быть где-то под 300 рентген. Выше — я бы только мявкнул.

Но и этот диапазон вариантов не оставляет.

«Держу автомат на вытянутых руках, чтобы расплавленный металл не капал на казённые сапоги».

Потом начали выпадать зубы. И я повеселел. «Снаряд два раза в одно место не попадает» — или доза, или цинга. Но — не в одном же флаконе! Цинга — это здорово. По сравнению с обширным лучевым поражением.

Теперь картинка прояснилась. Появилось малоправдоподобное (как и всё здесь), объяснение — наложение информационного массива моей психоматрицы на принимающую систему недостаточной информационной ёмкости.

Ещё проще: идёт подгонка тощего, синюшного «костюма» к моей великой семиграммовой душе. Возможен летальный исход.

Бред конечно, маразм полный. А шиза лучше? Как Гиппократ выразился: «Каждый больной болен своей болезнью и ещё своим страхом перед ней».

Найденное объяснение по логике, вообще говоря, в… в никуда. Но теперь-то я думал, что помру не скоротечной и скоропостижной в результате смеси радиоактивной дозы с цингой, чего не бывает. Не от беременности с климаксом в исполнении недомужика, чего тоже не бывает. А от «некорректного преобразования информационного массива личностной психоматрицы при его размещении на носителе недостаточной ёмкости».

Ситуация знакомая, понятная. Можно помирать спокойно.

Почему помирать? А что, есть желающие жить вечно? Ни пример Агасфера, ни исследования проблемы Свифтом в «Путешествиях Гулливера» ничему не научили?

Я — человек. Стало быть — смертен. Воланд прав: «Плохо, что внезапно».

Но — спешить не будем. Посмотрим ещё.

Если будет чем…

В доме было темно. Холодало. Света из душника почти не было, за печкой молчали куры. Тараканы устроили массовое гулянье на столе и на стенах. Один свалился мне прямо на грудь. Посидел, пошевелил усами и убежал. И правильно, а то чисто анекдот получается: «Сестра! Сними таракана, а то всю грудь истоптал».

Где-то слышал, что в русских избах тараканов разводили, поскольку их экскременты замедляют гниение брёвен. А в другом месте читал, как крестьянская семья в крещенские морозы на неделю перебирается к соседям. Оставляют избу открытой и вымораживают тараканов.

Мда, элемент образа жизни. Если я тут «зависну» — надо брать на вооружение.

Интересно, как здесь говорят: «лучина погасла» или «светец погас»? Если костёр, или, там, печка, то именно — «костёр погас», «печь погасла», а не дрова. А вот светец…

Тихо-то как. Ни звука. Только тараканий шорох. Как-то уныло… Но грело ощущение проведённого с пользой дня, проделанной работы.

Эх, мне бы сюда комп, да развернуть бы табличное представление рассмотренных гипотез… Да хоть ручку с бумагой! Простая запись процесса мышления заставляет уточнять формулировки, обращать внимание на пропущенные варианты, проводить пошаговую детализацию.

«Дьявол кроется в мелочах» — международная научная мудрость.

Вот и надо мелочи внимательно посмотреть. Чтобы выковырять этого… «чудака нехорошего».

Мда… Интеллектуальная деятельность, в просторечии — «думанье» есть род наркотика. Как, впрочем, и его противоположность — «недуманье». В просторечии — «безмозглость». Оба состояния дают в начале эйфорию, потом депресняк и ломку. Если уж подсел на что-то, то слезать — только под наблюдением врача.

Эх, как я соскучился по стабилизированной информации. А то — сплошное бла-бла.

Стоп. А вот это интересно… Я стал перебирать свои куцые воспоминания о здешнем… здешнем.

Точно: за всё это время я не произнёс вслух ни одной фразы, ни одного цельно-раздельного слова. Были вскрики, охи… Но всё на уровне «Ой, ай, ё-ё, бл…». В каждой конкретной ситуации это моё неговорение выглядело как случайность. То снег во рту, то морда во льду… Но вот цепочка случайностей… Проявление закономерности? Какой? Или это опыт предков интуицией пробивается? Типа: «слово — серебро, молчание — золото»? Получается, что аборигены о моем «даре членораздельной речи» — не в курсах. А это хорошо или плохо?

Я немного покатал в мозгах эту мысль. Языка их я не знаю, во что вляпался — не ясно, чего-то умное им сказать… когда они головы рубят и в проруби топят…

Главное на сейчас — «смотри, думай». Значит, нечего болтать, помалкиваем. До выяснения… Хорошо бы дурачком прикинуться. Юродивым. Но — не в теме, не потяну.

Вот и перешли к конкретным делам, действиям — играем немого. Не слепого, не глухого, не идиота… Но с проблемами на одном их выходных информационных каналов. Без фанатизма, но последовательно.

Я стал, было, прикидывать план работы на завтра. Но задремал. Устал. Сквозь сон слышал, как пришла горбунья, чего-то роняла, швыряла. Потом гоняла тараканов по столу. «Мокрым полотенцем по глазам».

А утром с меня начала слезать кожа.

Глава 5

С вас когда-нибудь снимали живьём кожу? Глупый вопрос… Ну, может, принимали участие в этом процессе? Или свежевали живую скотинку? — И правильно. Не надо живьём. Живое существо надо сначала убить. Желательно — быстро и безболезненно. Укольчик такой прямо в сердце, или, там, в глазик — чтобы шкурку не попортить. Чтобы живое существо не мучилось. Поскольку его муки приводят к соответствующим изменением в физиологии. Разлитию желчи, например… А оно вам надо? Вкус мяса меняется, шкурка, знаете ли, блеск теряет…

Вот индейцы сиу, к примеру, хоть и конные, а гонять бизонов по прерии не любили. Подъехали к стаду, дали… мушкетными пулями по коровьим мозгам… и свежевать. А кто убежал — тот убежал. Чего гонятся? Вкус-то уже не тот — второй сорт.

А так убили быстренько, на задние конечности привязали верёвочки — и куда повыше. На дерево, там… Если конечно субъект при жизни был подходящего размера. До того как стал объектом свежевания. Тазик какой подставить и аккуратненько перерезать артерию. Чтобы кровь стекла. Но не тянуть — мясо остывает. А с холодного потом шкуру снимать… и намучаешься, и попортишь. Как не берегись.

Кольцевые надрезы на щиколотках возле ступней, или, там, копыт. Потом два разреза по ногам к паху. Оттуда через брюхо — только не глубоко, только шкуру — к горлу. Если оно ещё тёпленькое — шкурка снимается легко, как чулок. Шкуру тут же сразу на распялку. Мездру снимать — потом будете. И быстренько, не задерживаясь — брюхо. Потрошки — в другой тазик. И сразу — разобрать. Что надо — промыть, что не надо — собакам. Промывать желательно горячей водой.

Куча дел. Поэтому лучше — вдвоём-втроём. А ещё лучше, если вокруг толпа. Но чтоб не лезли под руку. А так — кровь свежую — детишкам для укрепления здоровья. Печень с почками — бабам на сковородку. Только промыть хорошенько. Чтоб мочой не отдавало. Ну и дальше, в зависимости от свежуемого субъекта, мастерства кулинара и общей голодности…

Большинство моих знакомых по прошлой жизни знали как слезает кожа. Анталия там, Хургада, Канары. Перегрелся маленько и… кефирчик на предплечья, или какое брендовое маслице… Сидишь себе, гладишь красавицу какую-нибудь. И не просто так, а исполняя первую медицинскую помощь. Втираешь девушке. Умасливаешь…

Ерунда это всё. То, что там слезало — это не кожа. Это «роговой слой» кожи. Несколько слоёв безъядерных кератиновых клеток. Ороговевших плоских чешуек. А всего слоёв — пять. И у меня они слезли все — вплоть до дермы. Не путать с дерьмом. Оно у меня — в прямой кишке. А дерма — по всему телу. И напрочь не переносит свежего воздуха — болит. Сволочь.

Ну почему я не какая-нибудь «гадюка подколодная»?! У них-то технология отработана: потёрлась о корягу или, там, камень подходящий, головой, шкурка в уголках рта лопнула, теперь в щель какую, подходящего диаметра, проползла и… старая шкурка слезла, новая на солнце сияет. А старая в сторонке лежит, «выползок» называется. Очень, кстати, полезная в хозяйстве вещь.

У меня «выползок» не получился. Хотя началось схоже.

Пришла горбунья. Мрачная, с перегаром.

Опаньки, так они тут ещё и пьянствуют? А чем? Для водки вроде ещё рано. Не в смысле «утро», а в смысле «12 век». Или мои умозаключения… — «ни в Красную Армию»? Принесла снова светец. Приятно видеть агрегат — как старого знакомого. Потом супчик травяной.

Собрала у меня с груди, с подбородка, на постели возле шеи — зубы мои. Падёж зубов продолжается. Не донимают, но шею колют. Посмотрела, повздыхала. Но кидаться не стала.

Сунулась с ложкой «сильно не-палехской» снова едево в меня заливать. Я аж глаза закрыл: а ну как она в этом состоянии-настроении мне кипяточком в глазик попадёт? А глаза мне тут сильно нужны — я ими «смотреть, думать» буду.

Потом она как-то затихла. Ущипнула край моей верхней губы своими обкусано-нечищеными ногтями. Я и глаза сразу открыл от удивления. А она, ухватив кусок моей кожи, тянет вверх, через щеку, через висок, куда-то к темечку.

Я с испугу, было, начал возражать — сразу забыл насчёт вчерашнего «играем немого». Но тут она дотянуло до темечка, где кожа была ещё приросшей. И все моё: «А не кажется ли вам, милостивая государыня, что такого рода действия…» сократилось до воя «У-у, бл…!».

Нет, это, всё-таки, закономерность: не следует мне здесь рот открывать. Не даётся мне здесь членораздельная — одни только междометия.

Попытался, скосив глаза, рассмотреть собственную щеку. Зря. Там было что-то красное и мокрое. Всякое движение, хоть моё, хоть воздуха от юбок моей мучительницы — адская боль.

И началось. В мутно-похмельных глазах горбуньи появился интерес. Она скинула с меня овчинку и начала щипать за разные места. Типа: «спорим — оторвётся». Больше всего меня испугали её манипуляции с моими веками и с членом.

С глазами — понятно. Когда вас приводят в состояние Вия, так что только остаётся сказать: «Поднимите мне веки. А то дерьмо всякое глаза залепило» — запаникуешь. А писун… — а вдруг пригодится? Я — не конкретно, я — вообще…

Мне по жизни бывало больно. Очень. В ситуациях, когда стандартный совет: «обратитесь к врачу» звучал как издевательство. А дело надо было делать. Даже при отсутствии доступа ко всяким медикаментозным или хирургическим средствам. Опыт показал: боль можно… не то что бы перетерпеть. Но — вывести из фокуса внимания.

У вас в позвоночнике раскалённый стержень во всю длину? А вы его не замечаете. Не хочу чувствовать — и не буду.

Одна проблема: кору головного мозга можно убедить. А вот подкорка… Мощность сигнала по нервному волокну зашкаливает. Затем — болевой шок. А вот на болевой шок организм срабатывает стандартно — беспамятство.

Этот опыт из прошлой жизни я и применил. Дальше у меня пошёл трёхтактный цикл. Обморок — пробуждение — попытка удержать боль вне фокуса сознания — новый обморок.

В моменты прояснения бывал свидетелем всяких разных дел. Например, горбунья принесла миску с кипятком и сунула туда мою левую ручку. Прямо в обмотке. Дальше — провал. Потом она, видимо, отодвинула лавку со мною от стены… Здоровая малышка. Хотя как насчёт горбунов в «Место встречи изменить нельзя»? — «Невысок, но удивительно силён». И эта тоже — сильна. И не только в переноске тяжестей, но и в причинении болезненных ощущений. Сунула в тот же тазик с кипятком мою руку, но уже правую. Места для манёвра у неё было мало, так что я успел разглядеть. С руки слезла не только кожа, но и ногти. На их месте такие мокрые, красные, сочащиеся… колбаски?

Зря она меня супчиком кормила… Чувствовать все это силосное… щекой, после реверсивного срабатывания…

А потом она решила меня перевернуть… Вот тут я взмолился.

— Господи! За что?! За мои гульки с той девочкой? Или ещё за что? Так ведь — не за что. Ни укради, не убей, чти отца своего… Или, всё-таки: «после этого — значит вследствие этого»? Так ведь — по согласию, ведь она сама… И не девочка совсем. И я ей ничего не обещал. Никакого клятвопреступления. И вообще — все вокруг так живут. Ну, или почти все… Да, я знаю — каждый отвечает за своё. Но уж как-то это сильно выборочно… Как реакция внутренних органов на митинги в поддержку партии власти. Только с обратным знаком. Да, я знаю, знаю! «Таинство брака». Только мы ведь в церкви не венчались. Да, я помню — «и прилепится к жене своей». Ну так ты её саму, жену мою, спроси — она же простила. Да ты только верни меня! Ей. Или убей! Сразу! Сил нет терпеть эту… муку… Верно сказано: «Не просите у бога лёгкой жизни, просите лёгкой смерти». Да-да, Господи! Да запомнил я: супружеская верность предохраняет не только от СПИДа с сифилисом, но и от автокатастроф с попаданством!

Обморок.

Возвращение в сознание. Горбунья жуёт какую-то жёлто-зелёную массу, выковыривает изо рта пальцем и лепит это… эту кашицу мне на шею, на плечи, на спину…

— Дура! Меня ж в реанимацию надо, в изолированное дезинфицированное помещение с избыточным давлением… А у тебя тут — антисанитария. Грязь, сажа, вон таракан побежал… Я же помру, дура! Сепсис, факеншит! Или ты в своём 12 веке вообще таких слов не слышала?!

Так ведь и вправду не слышала. И чего я ору? Тем более — беззвучно…

Говорят, у человека два базовых инстинкта: самосохранения и продолжения рода. Что они — всех сильнее. Неправда. Самое сильное чувство — злоба. Ненависть к бессмысленности собственного существования. И его болезненности.

Поскольку базовые инстинкты были, похоже, мне уже совсем не нужны — я озлобился.

— Господи! А пошёл бы ты… Я тебе что, Иов многострадальный, чтобы на меня, как на него, беднягу, ставки делать? Вы тогда с Сатаной лихо тараканьи бега устроили. Ты тогда партнёру своему по этому преферансу сказал: «ты его мучить будешь, как хочешь, а он меня будет славить. Спорим?».

Игроки, мать вашу, тотализатор на живых людях. Семью у мужика забрали, имущество конфисковали, в дерьмо втоптали… Как меня, язвами покрыли. А он все славит.

— А за что ж ты его так, Господи?

— А ни за что. Любопытно было посмотреть: а хватит ли у него веры?

— Так ты же всевидящий.

— А вот оппонент мой — нет. Провели натурный эксперимент. Доказали. На пари.

— Какое пари, Господи, если ты — всезнающий. Это мошенничество. С использованием инсайда.

— А вот! И не смей! Я тут — Вседержитель. И рынки держу, и заправки, и тотализаторы. И вообще — всё.

Горбунья подцепила ногтями лоскут кожи где-то в районе левой голени и тянула вверх, в сторону паха. Елдырины помидоры! Как больно-то! Не надо мне подколенные жилы рвать. Не надо! Не люблю я этого! Да больно же!!!

Ну почему никто из попаданцев не рассказал, что это… так больно?! Понятно, большая часть всего попадизма — выдумки, фантазия. Бред бредячий. Но ведь есть же что-то в реале.

Дыма без огня не бывает. Ведь до «Янки из Кентукки…» — не было такого жанра. Вперёд — пожалуйста. Заснул — проснулся. Сто лет долой — и как новенький. Без всяких пролежней, отёков и прочих… застойных явлений.

Вон медведь. Всего на несколько месяцев спать ложится и то — задний проход глиной забивает. От всяких паразитов. А когда из берлоги вылезает — криком кричит, кору на деревьях рвёт. Больно — пробки выходят.

А у людей — нет. И в смысле: «криком кричат», и в смысле: «пробки выходят».

У многих народов есть легенды про спящих богатырей. Фридрих Барбаросса, например. Спит себе в горе, ждёт, когда позовут. Германию спасать. Как нормальный пожарный. Без всяких пробок.

И у других — такие же спрятанные имеются. Этакий национальный козырный туз в рукаве. Или — в пещере. У нас, кроме заживо похороненного Святогора (на случай войны), есть ещё и спящая царевна. На случай мира.

Что-то я сомневаюсь, что «обряд печальный» предусматривает забивание глиной разных отверстий. Вот как обломится такое «счастье» с пролежнями и глистами какому-нибудь «елисею»…

Не было в мировой культуре попаданцев «назад» — и вдруг появились. Почему?

Как географические фантазии заменились космическими — понятно. Тесно на Земле стало. Империю какую-никакую не спрячешь. Пришлось лезть в космос.

А с попадизмом — не так. Вершина прыжка в будущее — «Машина времени» Герберта Уэллса. Всё хорошо, «счастливое далёко» наступило — морлоки всякие бегают, людоедством занимаются.

У Лема наоборот — бетризация. Полное благоденствие на основе всеобщего подавления агрессивности. И её производных в виде любви к скоростной езде.

«Какой русский не любит быстрой езды?». Правильный ответ — бетризированный.

Ещё всякие персонажи были. Насчёт — «скатать в светлое будущее» и как там «у нас все получилось».

И вдруг откуда-то полезло «попаданство назад». От Самуэля Клементса, который Марк Твен. Который вообще персонаж… странный. Еврей, американец, доброволец в Мексиканскую войну… Писатель. От «Тома Сойера» до «Соединённых Линчующих Штатов»… А его описание ушей индейцев-шошонов, «покрытых чёрной, блестящей, потрескавшейся коркой грязи…». И между этого всего — «Янки…».

Горбунья дотянула отрывание лоскута кожи до паховой области. Не надо! Не надо мне яйца отрывать! А, впрочем, уже… изотропно. Как-то мне вся эта жизнь… однообразна. Если это можно назвать жизнью.

Обморок.

Так. Палачиха ушла. На обед, что ли? А я тут быстренько встану и сбегу. Ага. Единственная возможная форма побега — преждевременная смерть. Гестапа горбатая. Если бы я чего знал — я бы все давно сказал. Но она же не спрашивает! Такое… мучительство из любви к искусству. Или — с познавательными целями? Как бы это повернуть? Её любопытство — себе на пользу. Нет данных. Плохо. Ой как плохо быть бестолковым! И больно. Ой же ж как больно… Везде…

Ведь говорили же мне: «Учи матчасть, сынок, а то до смерти забьют». Я и учил. Так ведь не спрашивают! Гады…

Почему попаданцы, попадуны, попадецы и попадухи нигде не пишут о невозможности переноса материи, матчасти реальности, между временными потоками? Для простоты и красоты? А то, что человеческое тело жителя мегаполиса начала 21 века в принципе в средневековье не может существовать — это как? Что за последние 100 лет человеческий химизм изменился настолько, что мы даже сгнить нормально не можем? Что средневековую ни еду, ни питье наши желудки не примут? Попробуйте парного молочка даже от современной коровы — понос обеспечен. Это если повезёт, и пастеризация в данной конкретной корове, доярке, доильном аппарате… не является существенно необходимым этапом.

А то, что наша генетика с генами древних не совмещается? То есть — совмещается. Но в одну сторону: они нас — да. Как неандертальцы кроманьонцев. А вот мы их… появление жизнеспособного потомства — маловероятно. А про лишний сустав на пальцах ног древних греков не слышали? Так вперёд — хоть в Эрмитаж, хоть в Лувр. Только новодел не смотрите: у копий пальцы на ногах — как сейчас носят, а у древних — пальцы длиннее, и это хорошо видно.

Каждый «телесный» попаданец — боеприпас страшной разрушительной силы. Оружие массового поражения. Как оспа, завезённая испанцами, выкашивала майя и ацтеков — не слышали? И как те из заболевших жрецы создавали отряды смертников? Правда, и индейцы европейцам… по полному профилю. Корь и сифилис — первое, что на ум приходит.

А ещё есть туберкулёз, холера, сибирская язва, дизентерия…

И всё это попаданец, как всякий нормальный человек начала третьего тысячелетия, тащит на себе. На одежде и на теле, в лёгких и в желудочно-кишечном. Мы в этом живём, у нас прививки, антибиотики. Наши организмы к этому адаптировались. А для туземцев всё это — смерть.

Про испанку не слышали? 100 миллионов покойников. В разы больше, чем в Первую Мировую. За каких-то 18 месяцев. Заражена треть человечества. Больше полумиллиарда больных. А ведь просто одна из разновидностей гриппа. Таких в нашем мире — 1–2 новых каждый год.

А вокруг — трупы. Штабелями, кучами и просто — навалом. И карканье воронья: «Ур-р-а! Пр-р-ришелец из др-р-ругого вр-р-ремени!»

Не сможешь. Даже костюмы высшей биологической защиты типа Антибелок-5 обеспечивают только 4 часа безопасного существования. А потом? Такая концентрация непохороненных, незасыпанных известью покойников и продуктов их гниения…

«Упоение» — будет. Но не в бою, а от каждого ветерка с «дуновением». И — недолго.

Ладно, нам своих предков не жалко. А «возвращенец»? Попаданец, который вернулся? Термин — «биологическая бомба», применительно к археологии, никогда не слышали? Наше счастье, что герметически сохранившихся артефактов — единицы. Из остальных всё уже успело расползтись, мутировать и стать привычным. Но живой «возвращенец»… Жёсткий карантин до конца жизни. Вернулся? — Живого человека будешь видеть только по телевизору. Из женщин — только резиновые.

«По завершению исследования, изучаемый экземпляр залить напалмом и закатать бетоном». Как саркофаг в Чернобыле.

А электромагнитная составляющая?

За последнее столетие Земля вышла на третье место в Солнечной системе. По яркости в радиодиапазоне. Впереди — только Солнце и Юпитер. И все эти… волны и их колебания — идут через нашу голову. И в длинном, и в среднем, и в коротком. А дальше ещё высокочастотные диапазоны пошли. Как СВЧ греет — все видели. На примере микроволновой печки. А как в степи сусликов живьём жарят? Дистанционно. За километр. Путём надлежащего фокусирования излучателя армейского радиолокатора.

После двух часов пребывания в автомобиле у человека появляется сонливость, падает скорость реакции, способность к концентрации. Одна из причин: изоляция от привычного электромагнитного поля. Корпус машины экранирует. А здесь вообще — ничего, кроме природного электромагнитного поля планеты Земля.

Это для нас-то, кто с зачатия существует в клетках основной электрической сети! Обычная бытовая осветительная… Да как хочешь называй! Пятидесятигерцовая. Сунь пальцы в 220. Впечатляет? Но — живой. А вот всякие аборигены-натуралы от этого помирают. Не от разряда — от шока. А радиофидер на язык не пробовали? С морозца, с устатку… 3–5 минут и ощущение как стопарик проглотил.

Мы в этом во всём живём и это нормально — человечество меняет окружающую среду под себя.

«Не будем ждать милостей от природы».

Не будем. После того, что мы с ней сделали… Не будем.

Но если кто-то вздумает со всеми своими белками-жирами-декстринами сунуться в мир, где нет постоянного техногенного электромагнитного воздействия и на внутренние органы, и напрямую — на ауру…

Ребята, а вы правозакрученные белки кушать не пробовали? Результат сходный. Летальный.

А есть ещё информационная составляющая. Информационный взрыв последнего столетия. Одна из возможных причин акселерации. Плотное информационное воздействие вызывает смещение основных потоков электрических сигналов в нейтронах мозга. Потоки смещаются и цепляют мозжечок. А тот и рад — сбрасывает двойную дозу гормонов. Гормонов роста. Поскольку гормоны роста являются антагонистами «стервоидной» группы, то размер — растёт, а потенция — падает.

«Всё больше, и больше, и больше», а не «Всё выше, и выше, и выше».

«Не стоит. Но зато как висит!».

Вымираем как мамонты — переростки-неразмноженцы.

Ещё одно явление: разнонаправленная эволюция хрусталиков человеческого глаза. В двух последних поколениях хорошо заметна. На одном глазу прогрессирует близорукость, на другом — дальнозоркость. Одна из самых свежих мутаций хомосапиенса. Похоже, вызвана обилием информационного материала «на расстоянии вытянутой руки». И снижением требований к бинокулярности. Глазомер… А на что нам глазомер, когда уже и рулетки — лазерные?

Отдельная, горячая область — коммуникационный взрыв. Это — последнее десятилетие.

Шерлок Холмс курил трубку, играл на скрипке и посылал телеграммы своим помощникам. А я когда посылал последний раз телеграммы? По всему миру будто большевики прошлись — «почта, телефон, телеграф»… Только вокзалы с банками остались.

Для массы моих современников по прошлой жизни информационная коммуникация — род наркотика. Нет доступа в привычной форме — начинаются проблемы.

Попаданцев от одного этого должно в полный депресняк сносить. А ведь ещё есть форма подачи информации. Потерян навык работы с «сырой информацией». Той, которая в естественной среде. Которую надо уметь вычленить и воспринять.

Мы-то все с полупережеванной инфой живём. Её извлекать не надо — её в нас заливают. Как слабительное — вёдрами. А мы и рады ротики подставлять. И жевать не надо.

Навык устного счета — пропал, навык запоминания текстов — пропадает, моторика рукописного письма — только в школе.

Нормальный человек в попаданстве — больной, тупой, голый, босый и… глупый. Выжить такой субъект может только при крайне редком стечении обстоятельств. Нереальном.

«А вот тут у нас чисто случайно — рояль в кустах».

Только одного «рояля» не хватит — нужна рояльная фабрика.

Или — при очень мощной специализированной подготовке. «Заточенный» под данное конкретное место, время, ситуацию. «Имена, пароли, явки»… Чего не наблюдается. Хотя бы потому, что профи — вообще большая редкость. В его «шкуру» — дилетант не влезает. Профи видит, чувствует, думает иначе, чем нормальный человек. Чем читатель. Рассказ попаданца-профессионала — отчёт. Его не читают — его изучают и анализируют. Нормальному обывателю — китайская грамота.

Потому во всех этих историях на попаданцев сразу бонусы всякие как из ведра. Типа знаний языков, этикета, фехтования на дагах… Либо они со своим майном валятся — полный боекомплект, аптечка…

Насчёт «майна»… Ну невозможен телесный перенос! Демонстрируем.

А возьмите-ка вакуумно-лучевую трубку. Ну, кинескоп от старого телевизора. И стукните по экрану молотком. Хорошо хлопнуло? Такова реакция атмосферы на кусочек просто технического вакуума. А у человеческого тела — масса и объем побольше. А на принимающей стороне? — Аналогично. Только — ветерок в обратную сторону.

Вариантов всего два.

Наложение атомарных структур. А поскольку они этого очень не любят… Аннигиляция. Пусть и частичная. В Хиросиме был боезаряд около 4 килограмм. А дефект массы — всего-то на уровне единиц граммов. Если человеческое тело и атмосфера в точке высадки взаимодействуют аналогично кускам обогащённого урана — 20 Хиросим. Если полностью — эффект на три порядка выше.

«— Кто это сделал?!

— Да мы только хотели посмотреть как там дедушка с бабушкой…

— Ну и фиг с ним. С человечеством».

Либо, по оптимистическому, «мягкому» сценарию, волна мгновенного сжатия от центра «вляпа». Воздух-то в месте «высадки» имеется. Ударная волна. В пересчёте на тротиловый эквивалент — примерно равная массе попадуна. Всё вокруг — вдребезги, в центре — глубокая воронка с мокрым пятном пыли.

Хотя насчёт «мокрого»… Кто-нибудь индукцию считал? Когда тело массой в 90 килограмм, на три четверти — рассол проводящий, фактически — грязный электролит, вдвигается в магнитное поле Земли… Мгновенно. За тот самый квант времени. Там такие вихревые токи будут… На полкилометра — ничего сухого. Только жаренное.

Возможен только информационный перенос. Только! «Попаданство назад» — только в форме информации. Но для этого надо иметь понятие об этой сущности — «информация».

Может, за это его и «грохнули»? Марка Твена? Типа: «он слишком много знал»?

Как-то странно он умер. Нёс новую рукопись в издательство, присел на скамеечке. Раз — и сердце остановилось. И — ни рукописи, ни информации, ни её носителя.

Есть в истории ещё несколько странных похожих эпизодов. С очень своевременной смертью носителей возможно нетривиальной информации. И исчезновением их последних записей. Дело Пойтинга, например.

А вот и мучительница заявилась. Что-то снова жуёт. То ли обед свой, то ли целебную кашку приготовляет. Методом протирки в зубах. И процеживанием через губу.

Ну вот. Снова. А вот трогать меня за здесь нельзя! Да за что же ж ты, гадина, мне по ягодицам рашпилем! Просто тряпочка… А мне обдирочный станок вспомнился.

Как выглядит бестелесный перенос психоматрицы и её «укоренение» — это я уже на себе… Как же больно! И это, похоже, только начало. Это так, физиология мелкая. Человеческий мозг — двухслойный. Не мышление — там слоёв много. А именно сам мозг.

Все слышали: кора и подкорка. Нижний уровень довольно точно соответствует мозгу рептилии. Кора — более позднее образование. Говорят: «человеческий мозг — это обезьяна верхом на крокодиле».

У меня, почему-то кажется, до «наездника» дело ещё не дошло. Это пока только «крокодил слезьми умывается».

Ё!! Не надо меня переворачивать!

Обморок.

Не хочу вспоминать то время. Тошнота подкатывает. Горбунья делало то, что считало нужным. Правильно, не правильно — я выжил. И не сошёл с ума. Что здесь — от её умений, что — от моего упрямства, что от жизненности тела подростка — не знаю.

Однажды это закончилось.