Влюбленный призрак

12 РУССКАЯ ПЕСНЯ

Пудреница выскользнула из пальцев Даньелл и упала на стол. Предполагалось, что ее возьмет Бен, но тот внезапно исчез. Озираясь вокруг, она нигде его не видела. На ее тарелке лежала слоеная булочка. Она взяла и надкусила ее, глядя при этом на свою раскрытую пудреницу, лежавшую на столе донышком кверху. Куда он делся? Как он смог исчезнуть за те доли секунды, что требуются, чтобы передать кому-то простую пудреницу? А самое главное — зачем он это сделал? Она собиралась рассказать ему о своем великом открытии, как вдруг он испарился.

— Бен?

Она не ожидала от него ответа, но чувствовала, что должна его окликнуть, просто чтобы увериться, что он пропал.

— Где же твой друг? Наконец-то понял мой намек? — Декстер отодвинул свой стул и уселся обратно. — Кто он такой все-таки? Почему ты никогда мне о нем не рассказывала?

Уронив булочку на тарелку, Даньелл подняла голову:

— Ты слышал?

— Слышал что?

— Кто-то только позвал меня по имени. Ты не слышал?

— Нет.

Декстер неуверенно приподнял плечо. На сегодня ему было достаточно посторонних, называвших Даньелл по имени. Это должно было стать их особенным вечером, но сейчас его девушка словно бы стала вдруг самой популярной в этом ресторане. А как насчет того, чтобы уделить немного времени ему?

Она напряглась, словно ожидая услышать что-то еще. Декстер помалкивал, потому что предусмотрительно не хотел ее сердить, особенно сегодня.

— Бен, это ты, Бен? — Она снова повернулась к Декстеру. — А сейчас ты слышал? Слышал, как кто-то снова позвал меня по имени?

— Нет. Прости, не слышал.

— Ты уверен?

— Да. — Декстер сжал под столом кулаки.

— А я вот слышала. Знаю, что слышала. И знаю, что это снова был он.

— Кто?

— Бен. Тот парень, с которым я только что разговаривала.

Против своей воли Декстер оглянулся вокруг в поисках этого Бена.

— Куда он ушел?

— Не знаю.

— Но, Дани, как же он может тебя звать, если он уже ушел?

— Я не знаю, но уверена, что это был он.

— Хорошо. Как скажешь.

Он отвернулся, уставился в землю. Он смотрел куда угодно, только не на Даньелл.

— Декстер?

— Ну?

У него было такое же выражение лица, как у маленького мальчика, который хочет, чтобы его прижали к груди.

— Все в порядке. Все будет чудесно, не беспокойся. Просто подожди несколько минут.

Лоцман не мог больше ждать. Он долго стоял на почтительном расстоянии, ожидая, чтобы какая-нибудь из женщин обернулась и увидела его. Как только это произойдет, он передаст им просьбу Бена. Но ни одна из них не шелохнулась. Обе женщины неподвижно стояли к нему спиной.

— Прошу прощения?

Ответа не последовало.

Лоцман повторил громче:

— Прошу прощения?

Лин оглянулась через плечо и увидела его, но никак не прореагировала. Что-то с ней было не то, совсем не то. Лоцман видел это даже на расстоянии. Она выглядела больной. Пес беззвучно спросил, все ли с ней в порядке. Лин не ответила. У Лоцмана было такое чувство, что она не услышала вопроса, так что он задал его снова. Она осталась безмолвной.

Он подошел к ним и боднул Фатер сзади. Высокая женщина коснулась своих глаз, прежде чем обернуться, словно пытаясь отмахнуться от какого-то видения.

— Лоцман! Ну как ты, в порядке?

— В полном. А что случилось с Лин?

Они посмотрели на привидение, но ответного взгляда не дождались. Лин на них не смотрела. Ее взгляд был пуст.

Фатер не видела, как Бен прикоснулся к Лин и забрал у нее все, что ему требовалось. Не видела она и смены эмоций на лице у Лин, когда это происходило: электрической судороги, когда он ее коснулся, ярости в глазах, кричавших: НЕТ! — прежде чем угаснуть через миг в безвольной покорности.

Фатер думала, что Лин просто сбита с толку всем происходящим, оттого и эта странная апатия.

— Она в порядке. Просто мы обе очень перепугались…

Она не знала, что еще сказать. Зимнее утро в постели с Беном, которое она только что заново и так полно пережила, быстро таяло, хотя все еще властно притягивало ее к себе. Теперь она испытывала ту же сладкую грусть, которая наступает после ночи любви с кем-то, кто очень вам дорог.

— Бен хочет видеть вас обеих, — сказал Лоцман. — Хочет, чтобы вы обе вошли в квартиру Даньелл.

— Хорошо.

Лоцман думал было рассказать ей о том, что на самом деле Бена в той квартире нет, но решил воздержаться. Пусть Фатер увидит все сама и решит, что делать дальше.

— Лин?

Фатер тронула ту за локоть, но реакции не последовало. Лин просто стояла, совершенно обвисшая, словно все источники энергии внутри ее были выключены. Через какое-то время она посмотрела на Фатер, отвернулась, затем прошла по коридору прямо в квартиру Даньелл.

Войдя, она не обратила внимания на темноту. Закрыв за собой дверь и заперев ее, она сделала несколько шагов в гостиную и остановилась.

— Бен? Я здесь.

— Лин? Здорово. А где Фатер?

— Она сейчас придет. Я подумала, ты захочешь сначала поговорить со мной.

Ее голос был монотонным, как запись автоответчика.

— Да, ты права, я в самом деле хочу с тобой поговорить.

— Я знаю, чего ты хочешь, так что нет необходимости ходить вокруг да около.

Ее мертвый голос звучал тревожно, особенно оттого, что, как она знала, должно было с ней вот-вот случиться.

Он не знал, как ответить. Что он мог сказать?

— Это несправедливо, Бен. Я ничего не могу сделать, чтобы тебя остановить, но я думаю, что это несправедливо.

— Хорошо. Я тебя слышу.

Ее голос вернулся к жизни.

— Ты меня слышишь? Это не ответ. Вот и все, что ты собираешься сказать: «Я тебя слышу»?

— Что ты хочешь, чтобы я сказал, Лин?

— Как насчет «прости»? Как насчет того, что ты знаешь, насколько твое намерение ужасно, и что ты сожалеешь? Как насчет того, чтобы вот так и сказать, Бен?

Однако в его голосе не было сожаления, когда он отвечал.

— Я вынужден это сделать. Другого выхода нет. Я должен выбраться из этой тьмы и не знаю как. Но ты знаешь.

— Ты прав — знаю. Я поняла еще в коридоре, когда ты ко мне прикоснулся, что все придет к этому. Я знала, что так оно и случится. Но как насчет меня, Бен? Как насчет того, чего хочу я?

— Я думал, что выйдет по-другому, Лин. Клянусь тебе. Раньше, честное слово, я думал, что могу взять только часть тебя и оставить остальное. Но я не могу. Я понял это после встречи с Даньелл: я не могу сделать то, что должен, забрав только часть тебя. Мне нужно все целиком.

— Тебе нужно все?

Она постаралась повторить это с презрением, но ее слова прозвучали жалко. Ее голос был несчастным голосом отвергнутой любовницы или только что уволенной служащей.

Фатер взялась за ручку двери в квартиру Даньелл, но обнаружила, что ручка не поворачивается. Она попробовала снова. Ничего. Ручка не шелохнулась.

— Заперто.

— Что? Что ты такое говоришь? — спросил Лоцман, стоявший у нее за спиной.

— Говорю, что дверь заперта. Не открывается. — Она попробовала снова, чтобы пес сам мог это увидеть:

— Чепуха. Была открыта. Я же оттуда вышел.

— Ну а теперь закрыта. Кто-то запер ее изнутри.

— Зачем им это делать? Бен попросил меня выйти и привести вас.

— Может, ее заперла Лин?

— Чепуха.

— Это ты уже говорил.

Они переглянулись. Потом Фатер подумала: этот разговор я веду с собакой.

С другой стороны двери кто-то начал петь.

— Это Бен.

Присоединился еще один голос — голос, который звучал точно так же, как голос Бена, но было совершенно ясно, что сейчас в квартире Даньелл поют два голоса, а не один. Достаточно прожив с Беном, и Фатер, и Лоцман знали, как он любил петь. Когда он был мальчиком, его русский дед годами развлекал его рассказами о своем детстве в деревне под Омском. О том, как тогда, смертельно холодными сибирскими зимами, людям нечем было развлечься — дул чудовищный январский ветер и температура за окном была сорок градусов ниже нуля. По семейной традиции, гости собирались за кухонным столом, потому что кухня была самым теплым помещением в доме. Там они пели русские народные песни.

Когда Бену было одиннадцать, дед взял его с собой в Хэтфорд, штат Коннектикут, чтобы послушать знаменитый русский хор «Пересвет», исполнявший попурри из застольных песен. Больше всего ему запомнилось в тот вечер, что почти все слушатели, казалось, знали эти песни наизусть. Многие, включая его деда, напевали их вместе с исполнителями. Рукоплескания после каждой песни были громовыми.

Однажды, когда маленький Бен долго лежал в постели с ветрянкой и до смерти скучал, дед навещал его несколько дней подряд и пел ему эти песни. Любимая песня мальчика называлась «Журавлик по небу летел», потому что в то ужасное время он все время представлял себя птицей, взлетающей с одра болезни и через окно выпархивающей в здоровый мир. Много лет спустя, когда Бен впервые столкнулся с картинами Марка Шагала,[26] они напомнили ему о тех днях, когда он лежал в постели, медленно заучивая длинные русские слова из этой песни.

А теперь он пел ее снова. Лин попросила, чтобы они спели ее вместе, прежде чем это произойдет. Она хотела петь, пока это происходит. Для нее более совершенного способа для ухода не было.

— Ты помнишь песню «Журавлик по небу летел»?

— Да, помню.

Во тьме в двух футах от нее он закрыл глаза и припомнил и песню, и то, как дед учил его ее петь.

— Мы можем ее спеть сейчас, Бен? Сможем петь ее, пока…

— Да, Лин, разумеется.

— Спасибо. Так мне будет легче. Я здесь, Бен. Если ты не можешь найти меня в этой темноте, то я — рядом. Я буду говорить, пока ты меня не найдешь.

Минутой позже она почувствовала прикасающиеся к ней пальцы, а потом он снова обхватил ее за плечи. Лин не боялась того, что с ней должно было произойти, она чувствовала только грусть. Теперь она должна отдать ему все. Потом она навсегда исчезнет.

Ей было грустно расставаться с Фатер. Разумеется, невозможно по кому-то скучать, если ты больше не существуешь. Но Лин была убеждена, что, куда бы ни попали ее атомы, когда Бен закончит, они все равно будут скучать по Фатер Ландис. Лин с самого начала знала, что между ними никакого ответного чувства возникнуть не может, но теперь, когда для нее все должно было кончиться, Лин в последний раз тешила себя надеждой, что когда-нибудь, возможно, появится какая-то новая магия, которая позволит осуществиться ее любви.

— Просто чтобы ты знал, Бен: я люблю Фатер.

— У тебя хороший вкус, — сказал он со смешком.

— Нет, я имею в виду, что по-настоящему люблю ее. Если бы это было возможно, я бы ее у тебя отбила. Звучит смешно, но это правда.

— Хорошо.

Когда-нибудь он расскажет Фатер, что однажды в нее было влюблено привидение с лесбийскими наклонностями.

— Ты находишь это смешным?

— Нет, Лин, я нахожу это прекрасным. Фатер — самая прекрасная женщина на свете. Я это имел в виду, когда сказал, что у тебя хороший вкус.

— Мне всегда было интересно, люблю ли я ее, потому что я — это ты или потому что я — это я? — сказала она.

— Разве это не то же самое? — тихо спросил Бен.

Лин провела рукой по волосам.

— Да, думаю, так оно и есть. Вот что мне во всем этом больше всего не нравилось: я — только часть тебя. Во мне нет по-настоящему отдельной меня. Я — только слепок с Бенджамина Гулда. Та часть, которой ты никогда не использовал в жизни, воплощенная в привидении по имени Лин. Будет ли мир шокирован, когда узнает, что все привидения — это слепки невостребованных частей души? Хватит об этом. Теперь я готова. Бен, будем петь?

— Что это они там поют? — спросил Лоцман.

— Это русская песня. Бен пел мне ее как-то раз.

— Что значит «русская»?

Фатер все время забывала, что говорит с собакой.

— Значит, что на русском языке.

— У людей много языков?

— Ну да.

— Интересно. Потому что у собак язык только один.

— Но сейчас ты говоришь со мной по-человечески.

Лоцман задрал на нее голову:

— Вовсе нет. Я говорю по-собачьи.

Фатер не могла с этим согласиться.

— Ты говоришь со мной по-собачьи?

— Да.

— Но я говорю с тобой по-человечески.

— Ничего подобного. Ты говоришь по-собачьи.

— Да нет же, Лоцман. Я говорю по-английски.

— Что значит «по-английски»?

Пение по ту сторону двери прекратилось. Неожиданная тишина оборвала их спор. Фатер подалась вперед, думая, что так она будет слышать лучше. Она положила руку на дверную ручку, и на этот раз та повернулась без сопротивления.

— Дверь открыта.

— Входи.

Она не была уверена, стоит ли входить в квартиру.

— Думаешь, это хорошая идея?

— А чего здесь стоять?

Лоцман обогнул ее и вошел внутрь. Фатер последовала за ним. Бен сидел на желтой кушетке.

Увидев его, она спросила:

— А где Лин и Даньелл?

— Лин ушла, — сказал Бен. — Она не вернется. А Даньелл…

Он оторвал руку от подлокотника, словно собираясь что-то показать. Но вместо этого сделал какое-то кислое лицо и оставил руку болтаться в воздухе.

— Что происходит, Бен? Объясни, пожалуйста.

Он кивнул.

— Сначала надо тебя кое с кем познакомить. За всю свою жизнь я по-настоящему ненавидел двух людей, потому что оба они доставали меня по разным причинам. Один был моим начальником по имени Пэрриш. Другой была моя старая подружка по имени…

— Эйлин, — подсказала Фатер.

— Эйлин Стюарт, верно. Как ты запомнила?

— Я все помню, Бен. И хорошее, и плохое.

Он улыбнулся, вспомнив, какая у нее цепкая память.

— Точно — так и есть. Как ни странно, я спустя годы забыл фамилию Пэрриша, потому что вспоминал его только как подлеца: Карл-подлец. Карл Пэрриш, подлец. Эйлин Стюарт и Карл Пэрриш. Стюарт — Пэрриш. Это имя ты помнишь, Фатер?

— Нет.

— Зато ты помнишь его самого.

Из кухни Даньелл вышел бродяга в оранжевой рубашке, в одной руке у него был бутерброд с арахисовым маслом, а в другой — банка «Доктора Пеппера». Он уселся на кушетку рядом с Беном, словно в этом не было ничего особенного, и продолжил есть.

И Фатер, и Лоцман попятились, пес зарычал. Они смотрели на Бена так, словно он свихнулся.

— Не беспокойтесь — он теперь безвреден, правда? — Бен взглянул на Пэрриша и похлопал его по руке. Бродяга кивнул и откусил еще один кусок от арахисового бутерброда из белого хлеба с обрезанными корочками. — Стюарта опасаться больше не надо. У него подрезаны когти.

— Пожалуйста, Бен, прошу тебя — расскажи мне, что происходит. Что все это такое?

Он кивнул, понимая ее замешательство.

— Я сам создал Стюарта Пэрриша, вплоть до той оранжевой рубашки, что на нем. Сейчас расскажу как. Мое подсознание сложило все явления, пугавшие меня на протяжении жизни, в огромный котел. — Он обеими руками изобразил перед собой большой круг. — Оно перемешивало их, пока не образовался однородный яд, потом засунуло эту смесь в печь, в мой мозг, — Бен коснулся своего лба, — и варило ее на медленном огне несколько лет. Потом, совсем недавно, оно вытащило Стюарта Пэрриша из этой печи, и он был готов идти и убивать кого угодно.

Фатер ничего не понимала. Что могла она понять из этого странного объяснения? С ее лица не сходило удивление: о чем это ты говоришь? Но ведь и сам Бен ничего не понимал вплоть до самого недавнего времени. Очевидно, пришла пора, чтобы она кое-что увидела своими глазами, а не просто услышала.

Из коридора в квартиру вошел белый верц. Животное неторопливо подошло к Стюарту Пэрришу. Бродяга в яркой рубашке наклонился и предложил верцу остаток своего бутерброда. Животное потянулось вперед и открыло пасть. Оно съело бутерброд, потом — руку Пэрриша, потом — все, что от него оставалось. Это произошло быстро и беззвучно. Верц словно бы втянул в себя человека одним долгим вдохом. Он не жевал и не глотал. Когда Пэрриша не стало, белый зверь приблизился к Бену и растворился в его правой ноге. Просто подошел к ноге и исчез.

Это произвело впечатление даже на Лоцмана. Пес видел верцев, но думал, что они являются из какой-то удаленной области, заселенной верцами, помогают людям в беде, а потом снова возвращаются в свои теплые края, пока не понадобятся в следующий раз. Верцы казались ему чем-то вроде пожарных машин, которые стоят до поры до времени в депо. Лоцману ни разу не приходило в голову, что верцев создают люди. Вот так открытие! Хотя, конечно, он понимал, что в этом нет ничего удивительного, поскольку белые существа появлялись только тогда, когда люди попадали в затруднительное положение и нуждались в помощи.

Фатер стояла остолбеневшая, поддерживая левой рукой свой правый локоть, а раскрытой правой ладонью зажимая себе рот и нос. Невероятно. Ее взгляд перебегал с Бена на Лоцмана, затем на то место на кушетке, где несколькими мгновениями раньше сидел Стюарт Пэрриш и ел свой бутерброд с арахисовым маслом.

— Фатер, ты слушаешь? Ты меня слышишь? — Бен старался, чтобы его голос был подобен прикосновению руки, мягко пробуждающей ее ото сна. — Фатер?

Ее охваченные ужасом глаза по-прежнему не могли сосредоточиться, но потом на несколько секунд задержались на Бене и так и застыли.

Он облизнул губы и медленно проговорил:

— Помнишь, как я зимой поскользнулся и ударился головой? В общем, когда это случилось, я умер. Вернее — предполагалось, что я умру, но я не умер.

Все еще прижимая руку к лицу, Фатер проговорила сквозь пальцы:

— Я знаю, Лин говорила мне об этом.

— Хорошо. И ты уже знаешь о некоторых странных вещах, которые начали происходить со мной с тех пор. Даньелл сказала, что нечто подобное испытала и она после того несчастного случая.

— Это я тоже знаю, Бен.

Теперь, когда самое важное было сказано, ему хотелось коснуться ее, крепко сжать ее руку в своей.

— Лин была мной. Стюарт Пэрриш был мной. Верцы — это я. Все то безумие, что нас окружало, исходило от меня. Во всем виноват я один.

— Почему? — спросила Фатер.

Ее вопрос застал его врасплох. Он подкосил его, словно удар кулаком в грудь. Бен чувствовал, как его сознание пятится, пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы не упасть, сохранить равновесие.

«Почему?» Что она имеет в виду — почему он виноват во всем этом? Или почему все это произошло с ним? Он не знал ответа ни на тот ни на другой вопрос. Теперь он знал немного. Знал, что он жив, когда ему полагалось быть мертвым. Знал, что любит Фатер Ландис больше, чем когда-либо прежде. Знал, что все невероятные события, случившиеся в последнее время, коренились в его чудесном воскрешении после падения на скользком снегу.

— Я не знаю почему. Я пытаюсь во всем этом разобраться, но это очень трудно. Я мог бы тебе солгать, что все понимаю, но не буду этого делать. Я не хочу тебя обманывать.

Она молча указала на его ногу. Он понимал, что она хотела спросить: как верц вошел в твою ногу и исчез, после того как съел Стюарта Пэрриша?

— Как насчет того, что только что произошло, Бен? Ты знаешь, что это было? — Прежде чем он успел ответить, она задала другой вопрос: — И знаешь ли ты, почему мы вдруг стали понимать нашего пса, когда он с нами говорит? Или почему материализуются привидения, или…

— Да, знаю.

— Знаешь?

— Ты знаешь почему это происходит? — спросил Лоцман.

— Да, знаю.