Вне игры

На краю

Отчаяние было красно-оранжевого цвета. Оно взрывалось где-то в груди, вызывая нестерпимую боль в сердце, оно обжигало душу, и глаза ещё не успевали наполниться слезами, а горло сразу, словно перехваченное удавкой, судорожно сжималось, выдавливая из себя крик, вой, рёв. И всё это вместе, мгновенно объединившись, не оставляло телу никакого желания, кроме одного — бежать! Бежать неизвестно куда, падать, биться об пол, кататься клубком по земле, в снегу, ослепнув от огненного цвета отчаяния, воя и рыча, как раненный в живот зверь.

Горе отнимало возможность двигаться, наливая всё существо до краёв слезами. Кричать уже не было сил. Лишь иногда оно пыталось рассказать о себе редкими всхлипами, редкими движениями рук, губ, опухших и промокших насквозь от слёз.

Оно собирало во рту горечь, проглотить которую удавалось с трудом. И тогда горечь растекалась по сосудам, по венам, по артериям. Она вытесняла живую красную кровь и горькой чёрной липкой жижей заполняла сердце. Горе отнимало у мира цвет, вытесняя прозрачность слёз и заполняя собой всё пространство души. Оно одевало весь мир вокруг в чёрный траур.

Скорбь ещё несла в себе некоторую изжогу горечи. Но больше всего она походила на зимнюю стужу. Холод начинался с лёгкого покалывания в пальцах, с еле заметного озноба. Он поднимался постепенно вверх, покрывая лёгкой корочкой льда сердца. Скорбь будто сковывала всё внутри. Её ледяная тяжесть росла, как снежный ком, всё увеличиваясь в размерах, и придавливала душу, лишая её возможности двигаться. Даже лёгкая мысль, напоминавшая о жизни, наливалась холодной скорбью, парализуя сознание и обрекая его на тяжёлую ледяную неподвижность.

Пустота не несла в себе ничего. Она не имела ни цвета, ни вкуса. Она сбрасывала с души тяжесть скорби, как змея сбрасывает старую кожу, не оставляя за собой никаких воспоминаний. Вначале душе становилось легче, прошлое уходило за горизонт, его очертания расплывались в зыбком тумане и уже не могли потревожить ничем. Пустота замедляла движение. Душа скользила в пустоте, пытаясь за что-то зацепиться, не замечая ничего вокруг, а лишь упорно следя за бесплодностью собственных усилий. Но вскоре и это теряло всякий смысл.

И тогда, оказавшись в состоянии невесомости, потерявшая силы душа наполнялась глубокой пустотой одиночества.

Одиночество пожирало душу. Оно превращало её в пустыню, где уже ничто не могло возродиться. Душа высыхала, день за днём, сжимаясь, как шагреневая кожа, рискуя в любое мгновение рассыпаться в прах.

«Боже мой! Боже! Зачем Ты оставил меня?!» — взмолилась умирающая душа, стоя на коленях посреди равнодушной пустыни. И в то же мгновенье, в неожиданном ярком свете, озарившем всё вокруг, появился Господь! Душа сразу узнала Его. Приблизившись, Он взял её за руку. И тёплая, нежная волна всепрощающей любви захлестнула душу, вселяя в неё веру и надежду на спасение.

Возвращаться к жизни было трудно. Спасала Вера. Спасала семья. Спасала дружба, и больше всех Сонечка. Я пыталась спастись в Театре. Там ещё оставалось несколько моих спектаклей. Но мой Театр сам уже требовал поддержки и защиты.

Каждый день и час я видела, как он рассыпается на глазах. Неужели мы строили его на песке?

Мои дорогие друзья, мои артисты стали один за другим покидать Театр. Какая злая сила заставляла Ю. Непомнящего «разбрасывать камни», которые он сам с такой любовью собирал?!

Я смотрела в холодный провал зеркала, где осталась только моя Марианна. Всеми силами души я пыталась её удержать. Как мы были нужны друг другу!

Наверное, Господь услышал мои молитвы и дал нам последний шанс спасти Театр. Два молодых режиссёра, только что окончившие Щукинское училище, Александр Назаров и Михаил Малиновский, пришли в «Вернисаж» с предложением поставить «Чайку» А. П. Чехова.

Я — чайка?! Нет… не то… Я — актриса! Я — Аркадина! Я мечусь, как чайка, между двумя стихиями. Между стихией Театра и стихией Любви. Между Тригориным и сыном. Надо спасти Константина! Нет… не то… надо спасти Театр!

Два талантливых режиссёра, разные по характеру и по темпераменту, но каждый дополняет другого. С их приходом как будто стал чище воздух, и весёлая дружеская атмосфера вновь возвратилась в Театр. Мы понимаем друг друга с полуслова. Все влюблены в А. П. Чехова и в «Чайку». А я влюблена в новую талантливую молодёжь, которая приходит вместе с моими режиссёрами.

Мы репетируем, как одержимые. И Театр воздаёт нам сторицей за нашу верность А. П. Чехову, за наш талант. Спектакль имеет огромный резонанс в театральной Москве. Его выдвигают сразу на две премии. «Московские дебюты» в номинации «Лучшая режиссёрская работа» — А. Назаров и М. Малиновский. Премия им. И. М. Смоктуновского в номинации «Лучшая режиссёрская работа» — А. Назаров, М. Малиновский. В номинации «Лучшая мужская роль» — А. Назаров за роль Тригорина, в номинации «Лучшая женская роль» — Н. Домерецкая за роль Маши. Нас приглашают принять участие в фестивале «Полёт Чайки», который проходит в Санкт-Петербурге и посвящён столетию первой постановки «Чайки» в Александринке.

Но судьба «Чайки» уже предопределена. «Ружьё» давно «висит на стене» в кабинете Ю. В. Непомнящего. И наш ошеломляющий успех только провоцирует этот выстрел. Рикошетом он бьёт и в «Бергмана». Вскоре, вслед за другими, уходит из театра мой неповторимый партнёр А. Гузенко.

Какая-то совершенно неожиданная мысль пришла мне в голову.

Вот я всё пишу о Театре, о любви к нему, а ведь Театр — это как бы понятие мужского рода. Правда? Нет, вы только посмотрите, господа, как он себя со мной ведёт, ну впрямь, как типичный мужчина с женщиной! Я сама ему в любви объясняюсь, плачу, говорю, что жить без него не могу, а он поманит какой-нибудь ролью, даст ощутить себя единственной, неповторимой, а потом, глядь, и опять повернулся к тебе спиной. И вот уже у него новая фаворитка! А я снова ночи не сплю, рыдаю.

Ну, скажите на милость, разве всё это не мужские проделки?

И главное, чем больше ты о нём убиваешься, тем равнодушней и циничней он относится к тебе. Ну как тут не вспомнить классика: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»! Смешно, правда? Но что-то в этом есть. Вот и решила я в какой-то момент своей жизни, что надо наконец-то поставить все точки над «i». Хватит тянуть это рабское существование, всё ждать милости от этого самодовольного узурпатора, который решил, что он вправе распоряжаться моей жизнью. Вы слышите, господин Театр? Я разрываю наш с вами союз. И уверяю вас, что смогу быть счастливой и без вас!

Ну вот, собственно, на этом и закончилась вся эта история с Театром. И, казалось бы, можно теперь поставить точку, ведь я уже окончательно оказалась «вне игры». Да как бы не так, мои дорогие, опять повторяю вам: «Неисповедимы пути Господни!»

Если вы помните, я как-то, рассказывая о Владимире Павловиче Бурмейстере, говорила, что его мама Наталья Андреевна была урождённая Чайковская, то есть внучатая племянница П. И. Чайковского. Так вот, её родственники по этой линии уехали во время революции во Францию, а кто-то оказался в Бельгии. Короче, где-то в девяностых годах прошлого века нашлись двоюродные братья Натальи Владимировны Бурмейстер. В один из их приездов в Москву Наташа познакомила нас.

И вот в 2001 году братья решили пригласить двух сестёр в Бельгию.

Наташа там уже бывала, и её ждали с нетерпением, так как она должна была дать сольный концерт. Когда вдруг выяснилось, что я актриса, меня стали просить тоже принять участие в концерте. Но у меня не было никакого репертуара. Наташа предлагала мне прочитать какой-нибудь монолог. Но я давно не участвовала в концертах, монологов в моих ролях не было. Пару дней я думала, что мне делать, и вот рискнула сказать Наташе, что могу прочитать какие-нибудь свои стихи. У моей сестры глаза полезли на лоб, ведь о том, что я пишу иногда стихи, знали только моя подружка Рита и ещё Люся Столбова. «Ну-ка, прочти что-нибудь», — попросила Наташа. Честно говоря, зная Наташкин критичный нрав, я очень испугалась.

Пока я читала, глаза её всё больше округлялись, и к концу моего чтения Наташка просто подпрыгнула от удивления и, показав мне большой палец, воскликнула: «Во! Вот это и читай!» Я была рада её признанию. Но когда после нашего выступления ко мне стали подходить люди с просьбой получить книгу моих стихов, чтобы перевести их на французский язык, тут уж у меня глаза буквально полезли на лоб от удивления. Такой реакции зрителей я никак не могла ожидать.

Ни я, ни Наташа даже представить себе не могли, что эта поездка в Бельгию абсолютно перевернёт всю мою дальнейшую жизнь.

Мы вернулись в Москву, и Наташа стала приглашать меня участвовать в её филармонических концертах. И вот, когда после первого же концерта ко мне подошли зрители с вопросом, где можно купить мою книгу стихов, потрясённая этим успехом, я подумала: «А может быть, правда, издать мои стихи?» Так появилась на свет моя первая книга «Вчерашние цветы», куда я попробовала собрать свои ранние стихотворения. Честно говоря, это было очень трудно, так как многие из них были потеряны, а чудом сохранившиеся разбросаны по листкам, на полках, среди давно забытых тетрадей. Кроме того, мне казалось, что собранные вместе, они должны создавать некий образ, то есть оформление должно соответствовать содержанию. Будучи абсолютным дилетантом в издании книг, я стала мучительно думать, где найти художника. Как-то на одном из семейных праздников меня вдруг осенило обратиться с этим вопросом к моей дальней родственнице, замечательной художнице Татьяне Левицкой. Неожиданно для меня Таня с радостью согласилась. Название книги, «Вчерашние цветы», подсказало и художественное решение. Эта первая наша с Таней книга оказалась удачной. Но главное, я открыла для себя не только удивительного художника, но и чуткую, родную душу, верного друга. И сам факт признания моих стихов настолько поразил меня, что вызвал в моей душе необыкновенный прилив вдохновения.

Такого подарка Творца я не ожидала.