Вне закона

Эд Макбейн ПРОСТО НЕНАВИСТЬ © Пер. с англ. Н. Рейн

Эд Макбейн

Эд Макбейн родился в 1956 году, когда Эвану Хантеру стукнуло уже тридцать. Я един в этих двух лицах. А началось все с того, что «Покет букс, инк.» выпустил «Джунгли на классной доске» Эвана Хантера в мягкой обложке. Мало того, им еще захотелось узнать, нет ли у меня желания продолжить эту детективную серию. И тогда я пришел к ним с идеей создать серию романов о Восемьдесят седьмом полицейском участке, и со мной подписали контракт на первые три книги, а «там видно будет, как пойдет». И еще мне посоветовали взять псевдоним, «потому как если узнают, что Эванс Хантер пишет детективные истории, это может повредить его репутации серьезного романиста», — цитирую дословно. Закончив первую книгу под названием «Коп Хейтер», я так и не придумал себе нового имени. Зашел как-то в кухню, где жена кормила наших сыновей-близнецов, и спросил: «Как тебе Эд Макбейн?» Она на секунду задумалась, а потом ответила: «А что, очень даже неплохо».

«Обманщики», опубликованные в этом году, являются пятьдесят шестым романом из серии историй о Восемьдесят седьмом участке, и лично я не нахожу, что карьера Эвана Хантера как-то от этого пострадала. Хантер и Макбейн написали в общей сложности сто романов. Макбейн никогда не писал сценариев, а Хантер сочинил сразу несколько, в том числе «Птицы» для Альфреда Хичкока. Последний роман Хантера называется «Когда она ушла». Последнее произведение Макбейна вышло под названием «Алиса в опасности» и является первым в новой детективной серии.

И все же одна совместная работа у них имеется: Хантер написал первую половину «Кэндиленд», перу Макбейна принадлежит вторая.

Эти двое до сих пор разговаривают друг с другом.

На ветровом стекле машины мертвого таксиста красовалась синяя звезда Давида, нанесенная из баллончика с краской.

— Довольно необычно, верно? — заметил Моноган.

— Что, синяя звезда? — отозвался Монро.

— Ну и это тоже, — вздохнул Моноган.

Два детектива из отдела убийств стояли по обе стороны от Кареллы, точно держалки для книг на полке. Оба в черных костюмах, белых рубашках и черных галстуках, и оттого, наверное, похожие на гробовщиков, что, впрочем, недалеко от истинного рода их занятий. В этом городе детективы из отдела убийств были вестниками смерти. Вечными ее спутниками. И надзирали за тем, чтобы все проходило по правилам. Расследование убийств проводилось копами из участка, принявшего вызов. В данном случае — из Восемьдесят седьмого участка.

— Вообще-то я имел в виду, что убили таксиста, — пояснил Моноган. — С тех пор как у них стали устанавливать пластиковые перегородки — когда это началось, четыре, пять лет назад? — случаи нападения на водителей такси практически свелись к нулю.

За исключением сегодняшнего дня, подумал Карелла.

Высокий и стройный, стоявший в небрежной позе Стив Карелла походил на спортсмена. Но он никогда не был спортсменом. Больше всего ему не нравилась в этом деле синяя звезда. Как, впрочем, и его напарнику. Мейер от души надеялся, что звезда Давида не станет началом чего-то нехорошего. В этом городе, в этом мире все могло начаться очень быстро, а закончиться далеко не скоро.

— В путевом листе ничего такого особенного, — пробормотал Монро, всматриваясь в лист бумаги, который они сняли с ветрового стекла. Там от руки были вписаны время и пункт назначения каждой поездки. — Заступил в полночь, последний вызов получил в час сорок. Когда ваши ребята приняли вызов?

Патрульный экипаж под номером четыре, работавший в секторе Восемьдесят седьмого участка, обнаружил такси припаркованным у обочины на Эйнсли-авеню в половине третьего ночи. Водитель сидел, навалившись грудью на руль, в основании черепа виднелось входное отверстие от пули. Кровь стекала по шее за воротник. По ветровому стеклу съезжали тонкие струйки синей краски. Патрульные позвонили в участок через пять минут.

— Без четверти три мы уже были на месте, — сказал Карелла.

— А вот, похоже, и медэксперт, — заметил Моноган.

Из черного седана с эмблемой отдела судебно-медицинской экспертизы на дверце вылезал Карл Блейни. Единственный известный Карелле человек с фиолетовыми глазами. С Лиз Тейлор он не был знаком лично.

— Что я вижу! — воскликнул Карл, указывая на путевой лист в руках Монро. — Вы нарушили неприкосновенность места преступления.

— Ну что я тебе говорил? — многозначительно хмыкнул Моноган.

— Так висел же на самом видном месте, — огрызнулся Монро.

— Это и есть ваш жмурик? — Блейни подошел к автомобилю и стал всматриваться через открытое окно со стороны водительского места.

Ночь выдалась на удивление теплой для начала мая. Зеваки на тротуаре за ограждением из желтых ленточек с надписью «МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ» были в рубашках с короткими рукавами. Детективы — в спортивных куртках и галстуках. Блейни и спецы из отдела убийств выглядели в своих черных костюмах как-то официально и неуместно на фоне уличного сборища.

— Ребята из МПБП еще не появились? — спросил Блейни.

— Ждем-с, — процедил сквозь зубы Карелла.

Блейни говорил о Мобильном подразделении по борьбе с преступностью, которое в других городах сокращенно называлось ОПБП. Без получения их санкции даже медэксперт не имел права трогать что-либо на месте преступления. И Монро счел вопрос Блейни еще одним упреком в неправомерности своих действий. А все из-за того, что он снял этот чертов путевой лист с ветрового стекла. Впрочем, ему никогда не нравился этот Блейни, так что хрен с ним.

— Почему бы не покалякать за чашечкой кофе? — предложил Блейни.

Не дожидаясь остальных, он зашагал к круглосуточному кафе на противоположной стороне улицы. В здешнем районе жили преимущественно чернокожие, и забегаловка торговала еще и в розницу, потому что все магазины здесь в три часа ночи были еще закрыты. Кафе было единственным ярко освещенным местом на улице; впрочем, в некоторых окнах домов над запертыми пока лавками начал зажигаться свет.

Зеваки на тротуаре расступились, пропуская Блейни, точно он был чиновник высокого ранга, прибывший навести порядок в Багдаде. Карелла и Мейер последовали за ним. Моноган и Монро еще какое-то время топтались возле такси, поблизости стояли и чесали в затылке еще три-четыре рядовых копа. И тут Монро быстрым и незаметным жестом зашвырнул путевой лист в окно, на переднее пассажирское сиденье.

В кафе, куда вошел Блейни в сопровождении двух детективов, находилось примерно с полдюжины завсегдатаев. В одной из кабинок приютилась парочка чернокожих — девушка в пурпурном шелковом платье и босоножках на высоченных каблуках, мужчина — в бежевом льняном пиджаке с непомерно большими лацканами. И Карелла, и Мейер одновременно пришли к выводу, что это сутенер и его шлюха. Шаблонный и не слишком справедливый подход с их стороны, поскольку эти двое вполне могли оказаться счастливой семейной парой, заскочившей в кафе после поздней вечеринки. Все посетители, сидевшие на высоких табуретах у стойки, тоже были чернокожими. Как и бармен, маячивший за этой стойкой. И все тотчас поняли, что сюда к ним явился сам его величество Закон. А поскольку от Закона в этом районе бывали в основном одни неприятности, все тут же дружно умолкли. И продолжали молчать, пока трое мужчин усаживались на табуреты за стойкой и заказывали кофе.

— Ну, что новенького, как жизнь? — спросил детективов Блейни.

— Замечательно, — буркнул в ответ Карелла. Он заступил на дежурство в полночь, и ночь, судя по всему, предстояла тяжелая и долгая.

Бармен подал кофе.

Лысый, пузатенький и голубоглазый Мейер придвинул к себе чашку и улыбнулся бармену:

— Как дела?

— Нормально, — устало ответил тот.

— Когда заступил на работу?

— В двенадцать.

— Знаешь, я тоже, — вздохнул Мейер. — Где был час или около того назад, здесь?

— Так точно, сэр, здесь.

— Видел, что произошло на той стороне улицы?

— Нет, сэр.

— Выстрел слышал?

— Нет, сэр.

— Видел, как кто-то подходит к такси?

— Нет, сэр.

— Или вылезает из машины?

— Да мне и здесь дел хватает, — ответил бармен.

— Тебя как звать-то? — осведомился Мейер.

— А вам зачем? При чем здесь мое имя и то, что там случилось?

— Да ни при чем. Просто я должен знать, вот и все.

— Дивен Браун, — нехотя ответил бармен.

— А у нас в Восемьдесят седьмом служит детектив Артур Браун, — заметил Мейер, не переставая улыбаться.

— Правда? — равнодушно бросил бармен Браун.

— А вот и мобильные прибыли, — сообщил Карелла.

Трое мужчин торопливо допили кофе и поспешили на улицу.

Главным в команде был детектив по имени Чарли…

— Это вместо Чарлза, — пояснил он.

Чарли Эпворт. Он не стал спрашивать, трогал ли кто-нибудь что-то на месте преступления, а Монро, естественно, промолчал о путевом листе. Члены команды мобильного подразделения подошли к такси, оглядели его и мостовую вокруг, начали снимать отпечатки, щедро посыпая детали такси специальным порошком, волокна ткани и волоски собирали пылесосом. На приборной доске такси виднелась черная подставка с тремя миниатюрными американскими флажками. В пластиковом зажиме на перегородке торчала розовая карточка — лицензия на право вождения такси. На нем снимок, справа от него имя — Халид Аслам. Было уже почти четыре, когда наконец Чарли Эпворт заявил, что можно приступать к осмотру тела.

Блэйни работал быстро и обстоятельно. Заметив, что в морге следует провести более тщательную экспертизу со вскрытием, он назвал причину смерти: ранение в голову.

«Тоже мне, удивил», — подумал Монро, но вслух говорить этого не стал и сообщил обступившим его со всех сторон детективам, что к концу дня они получат предварительное заключение. Эпворт обещал нечто аналогичное, один из членов мобильной команды взялся отогнать такси в гараж полиции, где машина будет храниться как вещественное доказательство. «Скорая помощь» увезла покойника. Рядовые копы сняли желтые заградительные ленточки и посоветовали зевакам разойтись по домам. «Все равно, ребята, глазеть тут больше не на что».

У Мейера с Кареллой оставалось до конца дежурства еще четыре часа.

— Халид Аслам, Халид Аслам… — пробормотал мужчина за компьютером. — Должно быть, мусульманин, ты как думаешь?

Офисы выдачи водительских прав и лицензий на такси и заказные лимузины занимали две большие комнаты на восьмом этаже старого кирпичного здания на Эмори-стрит. Практически в самом центре города. В пять утра там находились на дежурстве только двое, у стола в другом конце комнаты сидела еще и женщина. Посетителей ни души. Наверное, потому помещение выглядело мрачным и неуютным.

— Да теперь, почитай, чуть ли не все водилы мусульмане, — отозвался мужчина. Звали его Лу Фодерман, и было ему, по прикидкам Мейера, лет шестьдесят пять. Пенсионный возраст.

— Халид Аслам, Халид Аслам… — повторил мужчина и продолжил поиск. — Вот уж имена у людей попадаются! А знаете, сколько всего у нас в городе водителей желтых такси, что работают по лицензии? — спросил он, не отрываясь от созерцания экрана компьютера. — Сорок две тысячи. — Тут он многозначительно кивнул. — Халид Аслам… Где же ты прячешься, а, Халид Аслам?.. Девяносто процентов из них иммигранты. Семьдесят процентов из Индии, Пакистана и Бангладеш. Держу пари, ваш мистер Аслам — уроженец как раз одной из этих стран. Что скажете? Сколько ставите?

Карелла взглянул на настенные часы. Пять минут шестого.

— Вот когда я сам работал таксистом, — продолжал бормотать Фодерман, — а было это давненько, можно сказать, еще во времена Римской империи, таксистами по большей части работали евреи, ирландцы или итальянцы. Нет, парочка евреев у нас до сих пор имеется, но теперь это выходцы из Израиля или России. Сегодня садишься в такси, а водила говорит на фарси по мобильнику с таким же, как он, парнем. И первое, что приходит в голову: они организуют террористический акт. Не удивлюсь, если мистер Аслам как раз говорил по мобильнику с одним из своих приятелей, клиент не выдержал и пристрелил его просто потому, что не мог больше это вынести. Вы вроде бы говорили, его пристрелили, верно?

— Да, он был застрелен, — кивнул Мейер. И тоже посмотрел на настенные часы.

— А все потому, что болтал по телефону. Готов побиться об заклад, — заметил Фодерман. — Эти верблюжатники вообразили, что такси — будка телефона-автомата для частных разговоров, на пассажира им плевать. А стоит попросить их прекратить болтовню, они воспринимают это как оскорбление. У нас здесь столько жалоб на водил, которые только и знают, что чесать языком по телефону… как ни на что другое. Ну, может, еще на включенное радио. Поймают какую-нибудь тягомотную музыку Среднего Востока, ситары, или как они там называются. Пассажиры, они ведь хотят поговорить по душам, а водила всю дорогу или слушает радио, или треплется по телефону. Попросишь его, допустим, маленько приглушить звук радио, а он так на тебя посмотрит, того гляди пришьет. Это еще что… Кое-кто из них даже носит тюрбаны. И еще они прячут в ботинках маленькие кинжалы. Сикхи, так они себя называют. «Все сингхи — это сикхи, — процитировал Фодерман, — но не все сикхи сингхи» — так они говорят. Сингх — это у них фамилия такая. Или имя… короче, точно не помню. Может, наоборот? «Все сикхи Сингхи». Может, так? Халид Аслам, так вот он у нас где… Ну и что вы хотите о нем знать?

Подобно тысячам других таксистов-мусульман, Халид Аслам родился в Бангладеш. Двенадцать лет назад переехал в Америку вместе с женой и ребенком. Тогда ребенок был всего один, теперь, согласно компьютерным данным, он являлся отцом троих детей и проживал с семьей по адресу: Локуст-авеню, 3712, что в Маджесте. Этот район некогда считался чисто еврейским, но теперь превратился в мусульманский.

Три недели назад Восточное побережье было переведено на летнее время. И солнце в то утро всходило без шести минут шесть. Утренний час пик на Маджеста-Бридж был уже в самом разгаре. За рулем сидел Мейер. Карелла вертел в руке револьвер.

— Отметил наличие антиарабских настроений? — спросил Мейер.

— Это у Фодермана, что ли?

— Ага. И знаешь, мысль о том, что какой-то еврей может рассуждать так же, меня беспокоит.

— Меня тоже, — буркнул Карелла.

— Да, но ты же не еврей.

Позади раздался громкий гудок.

— Чего это он? — удивился Мейер.

Карелла обернулся посмотреть.

— Какой-то грузовик. Видно, торопится.

— Вот что я тебе скажу, — не унимался Мейер. — Синяя звезда Давида на ветровом стекле того бедолаги, вот что меня по-настоящему беспокоит. И это при том, что Аслам мусульманин. Пуля в затылок и звезда Давида на ветровом стекле — мне это не нравится, честно тебе говорю.

Водитель грузовика дал еще один гудок.

Мейер опустил стекло и показал ему средний палец. Водитель грузовика снова нажал на клаксон, на этот раз гудок вышел особенно громким и долгим.

— Может, выписать ему штраф? — шутливо заметил Мейер.

— Думаю, что стоит, — ответил Карелла.

— А что, почему нет? Правила дорожного движения, раздел два двадцать один, глава два, параграф четыре. «Нарушение тишины».

— Потянет максимум на восемьсот семьдесят пять баксов, — кивнул Карелла и усмехнулся. Ему явно доставлял удовольствие этот разговор.

— Получит хороший урок. Будет знать, как изводить копов гудками, — заметил Мейер.

Водитель грузовика, ехавший сзади, продолжал жать на клаксон.

— Сколько же злобы и ненависти в этом городе, — тихо пробормотал Мейер. — Слишком много ненависти.

Шалах Аслам открыла им только после того, как они продемонстрировали свои жетоны и удостоверения личности, поднесли к щели в двери, которая оставалась заперта на цепочку. На женщине был голубой шерстяной халат, накинутый поверх длинной белой хлопковой ночной рубашки. На бледном ее лице читались тревога и недоумение. Было всего шесть тридцать утра, и появление двух детективов в штатском на пороге дома в столь ранний час могло означать одно — случилось несчастье.

На свете не существует сколько-нибудь дипломатичных способов сообщить женщине, что муж ее убит.

Стоя в холле, пропитавшемся запахами из кухни, Карелла сказал Шалах, что убит ее муж и что они будут крайне признательны, если она согласится ответить на несколько вопросов. Это поможет выяснить, чьих рук дело. Она пригласила их войти. В квартире стояла полная тишина. В отличие от предыдущей ночи день выдался на удивление холодным для середины мая. И по жилищу Аслама гуляли сквозняки.

Они прошли за ней на кухню, а уже оттуда — в маленькую гостиную, где детективы уселись на диван с цветной обивкой — такие, видимо, изготавливали где-нибудь в горах Северной Каролины. И голубой халат, что был на Шалах Аслам, судя по всему, приобрели в «Гэп».[27] Зато на камине красовались часы в форме минарета, вход в соседнюю комнату был отделен занавесью из разноцветных бусин, в воздухе витал аромат незнакомых блюд, а через открытые окна снизу, с улицы, доносились слова на каком-то странном и тоже незнакомом языке. Впечатление было такое, словно они оказались где-нибудь в центре Дакара.

— Дети еще спят, — сказала Шалах. — Беназиру всего шесть месяцев. А девочки, они выходят в восемь пятнадцать, как раз к школьному автобусу. Обычно я поднимаю их в семь.

Она еще не плакала. Бледное узкое лицо казалось спокойным, а взгляд темно-карих глаз — каким-то пустым. Реакция на страшное известие еще не наступила.

— Да, Халид боялся, что такое может произойти, — вздохнула она. — С одиннадцатого сентября. Поэтому и понавесил американских флажков в такси. Чтоб пассажиры знали — он американец. Гражданство получил пять лет назад. Он такой же американец, как и вы. Как все мы.

Пока они решили не говорить ей о синей звезде Давида на ветровом стекле.

— А знаете, в башнях-близнецах погибло несколько человек из Бангладеш, — продолжала женщина. — Так что мы тоже пострадали. Мы мусульмане, но это не значит, что мы террористы. Террористами в тех самолетах были парни из Саудовской Аравии. Никого из Бангладеш там не было.

— Миссис Аслам, вот вы сказали, он боялся… Не могли бы уточнить, чего или кого именно?

— Того, что случилось с другими таксистами из «Ригал».

— «Ригал»?

— Так называется компания, где он работает. В день вступления американских войск в Афганистан одну машину из фирмы «Ригал такси» подожгли на Риверхед. А вторую, припаркованную в Калмс-Пойнт, разнесли вдребезги в день вторжения в Ирак. Вот он и боялся, что и с ним может случиться подобное.

— Но ведь он не получал конкретных угроз, верно? Или же…

— Нет.

— К примеру, ему угрожали насилием?

— Нет. Но он все равно боялся. Несколько раз в его такси бросали камни. Он даже говорил, что хочет купить еще один американский флажок и повесить так, чтоб закрывал фото и фамилию на водительской лицензии. А когда пассажиры спрашивают, уж не араб ли он, он всегда отвечает, что родом из Бангладеш.

Она все еще думала и говорила о нем в настоящем времени. До нее еще не дошло.

— Большинство людей даже не знают, где находится Бангладеш. А вы знаете, где Бангладеш? — обратилась она к Мейеру.

— Нет, мэм, не знаю, — честно признался тот.

— А вы? — спросила она Кареллу.

— Нет, — ответил он.

— Зато они знали, что надо пристрелить моего мужа только потому, что он из Бангладеш, — пробормотала женщина и зарыдала.

Детективы сидели напротив, неуклюже пристроившись на самом краешке дивана, и молчали.

— Извините, — прошептала она.

Достала из кармана халата крошечный, обвязанный крючком платочек и вытерла глаза.

— Халид, он был так осторожен… Никогда не сажал в машину парней в лыжных шапочках. — Теперь она вытирала щеки. — А если хотел подремать чуток, всегда останавливался только или у круглосуточной заправки, или рядом с полицейским участком. Никогда не брал тех, кто казался ему подозрительным. А вот на цвет кожи ему было плевать. Если человек выглядел подозрительно, то хоть белый он, хоть черный, Халид никогда его не брал. Деньги прятал в ботинке, или под пепельницей, или же в кармашке, что в двери, рядом с водительским местом. В кошельке держал всего несколько долларов. Он был очень острожен.

Мейер решил перейти ближе к делу.

— А каких-нибудь евреев ваш муж знал? — спросил он.

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Мама? — раздался детский голосок.

В дверях стояла маленькая девочка — лет шести-семи — в белой ночной рубашке. На удивленном личике огромные круглые темные глаза. За последние лет семь Мейер видел такие глаза по телевизору, наверное, тысячу раз. Волосы прямые, темные. Теперь малышка слегка нахмурилась. Она явно недоумевала, что делают эти странные люди у них в гостиной в семь часов утра.

— А где папа? — спросила она.

— Папа на работе, — ответила Шалах. Подхватила дочурку и посадила на колени. — Поздоровайся с этими славными дядями.

— Привет, — улыбнулась девчушка.

— Это Сабин, — вздохнула Шалах. — Сабин у нас учится в первом классе, правда, милая?

— Угу.

— Привет, Сабин, — попытался улыбнуться Мейер.

— Привет, — повторила девочка.

— Вот что, милая, поди почитай какую-нибудь книжку, ладно? — попросила Шалах. — Мне тут надо кое-что закончить.

— Мне в школу пора.

— Знаю, дорогая. Подожди несколько минут.

Сабин окинула детективов долгим пристальным взглядом, вышла из комнаты и притворила за собой дверь.

— Моего мужа убил еврей, да? — спросила Шалах.

— Мы пока не знаем, — ответил Карелла.

— Тогда зачем спрашивали, знаком ли он с евреями?

— Потому что есть такая версия: убийство совершено на почве национальной неприязни, — ответил Мейер.

— Но мой муж не палестинец, — заметила Шалах. — Зачем понадобилось еврею убивать его?

— Мы пока ничего точно не знаем…

— Не знаете, но, наверное, подозреваете кого-то, верно? Что убийца еврей. Иначе зачем бы стали задавать такой вопрос? Бангладеш расположена в Бенгальском заливе, неподалеку от Индии. И очень далеко от Израиля. Тогда почему именно еврей…

— Вот что, мэм, — решительно начал Мейер, — на ветровом стекле у него была нарисована звезда Давида.

Все дружно умолкли, повисла пауза.

— Так, значит, это был еврей. — Шалах вздохнула. И замолчала. Наверное, секунд на двадцать. А потом произнесла: — Грязные ублюдки.

— Не надо было ей говорить, — пробормотал Мейер.

— Все равно в газетах напечатают, — заметил Карелла. — Наверняка эта новость будет завтра на первых полосах всех «желтых» газет.

Было десять минут восьмого, и они снова ехали по мосту. Туда, где на углу Эйбингдон и Хейл располагался гараж фирмы «Ригал такси». Движение на выезде стало еще более интенсивным. Немного потеплело, но все равно для майского дня было еще прохладно. Зима в этом году выдалась худшая из всех, что помнил Карелла. Холода начались еще в октябре, и он постоянно мерз. А всякий раз, когда становилось немного теплее, начинался снег, или дождь, или мерзкая слякоть, или еще какая гадость, способная напрочь испортить человеку настроение. Словом, то была самая паршивая из зим, что довелось пережить Карелле.

— Что? — спросил Мейер.

— Ничего.

— Ты чего-то хмурый.

Карелла кивнул.

— Думаешь, когда она скажет детям? — спросил Мейер.

— Думаю, она допустила ошибку, сказав, что он на работе. Все равно рано или поздно придется открыть правду.

— Ей будет трудно это сделать.

— Вряд ли она отправит детей в школу сегодня. Как думаешь?

— Не знаю.

— Во всех газетах напечатают, — повторил Карелла.

— Не знаю, что бы я сам делал в такой ситуации.

— Когда убили отца, я сказал своим ребятишкам в тот же день, — заметил Карелла.

— Ну, твои-то были постарше.

— Ненамного.

Какое-то время оба молчали.

— Они очень его любили, — произнес после паузы Карелла. Мейер почему-то подумал, что тот говорит о себе.

Наступало в этом городе время, когда поймать такси просто невозможно. С часа пятнадцати до четырех дня можно стоять где-нибудь на углу, отчаянно махать рукой каждой пролетающей мимо желтой машине — и все без толку. В эти сорок пять минут каждый таксист спешит в гараж, сдать путевой лист и договориться о расписании на следующий день. То же самое с копами. Так называемая вечерняя смена начиналась в четыре дня и заканчивалась в полночь. Для персонажей с криминальными наклонностями то был самый подходящий момент обтяпывать свои черные делишки, поскольку в полицейских участках в это время царила неразбериха.

Неразбериха царила и в гараже таксомоторной фирмы «Ригал», когда в семь тридцать утра туда подъехали Мейер с Кареллой. Одни машины заезжали в огромные ворота, другие выезжали из них. Помощники управляющего договаривались о распределении смен на завтра, диспетчеры выдавали наряды и рассылали только что заправленные такси по адресам. То было самое хлопотливое время суток, несравнимое даже с «театральным», когда люди на улицах ловили такси, чтоб поспеть к началу спектакля. И никому не было дела до двух полицейских, занятых расследованием убийства.

Карелла и Мейер терпеливо ждали.

Их смена должна была закончиться — так, сколько сейчас? — через десять минут. И оба они чертовски устали, чувствовали себя вконец вымотанными, но все равно терпеливо ждали, потому что произошло убийство и Карелла стал первым, кто принял это сообщение по телефону. Было уже двенадцать минут девятого, когда менеджер, мужчина по имени Деннис Райан, смог наконец поговорить с ними. В каждом движении высокого рыжеволосого человека лет под сорок сквозило нетерпение. Даже сейчас, когда почти все такси отправились на выезд, он нетерпеливо кивал, пока детективы рассказывали ему о том, что случилось с Халидом Асламом.

— Так где теперь моя машина? — осведомился Райан.

— В полицейском гараже на Кортни, — ответил Мейер.

— Когда я смогу получить ее назад? Ведь такси — это все равно что бабки на колесах.

— Да, но в ней убит человек, — заметил Карелла.

— Когда я увидел, что Хал не появился утром…

Надо же, «Хал», подумал Карелла. Янки-Дудль Денди.

— …решил, что он остановился ради этой своей дурацкой молитвы.

Детективы разом взглянули на него.

— Им положено молиться по пять раз на дню, можете себе представить? Целых пять раз! На восходе солнца, утром, днем, на закате и перед тем, как улягутся спать. Пять раз, черт побери! Ну и еще пару раз по собственному выбору, если считают себя истинно верующими. Нет, большинство осознают, что пришли сюда работать, понимают, что нельзя по пять раз на дню плюхаться на коврик на тротуаре. Кое-кто заглядывает в мечеть по окончании смены — это для дневной молитвы. Другие молятся лишь один раз, перед приездом на работу, ну и еще вечером, если вернулись домой вовремя. А потом перед сном, это уж обязательно. Могу вам рассказать об этих людях и их повадках буквально все, ведь у нас их тут пруд пруди, вы уж поверьте.

— А каким работником был Аслам? — спросил Карелла.

— Ну, на жизнь ему хватало.

— В смысле?

— В смысле, что должен был платить за аренду машины по восемьдесят два бакса в день. В среднем водитель зарабатывает еще стольник сверху, это с учетом платы за проезд и чаевых. Бензин идет за его счет, набегает где-то пятнадцать-шестнадцать баксов за смену. Так что домой он привозит баксов семьдесят пять-восемьдесят чистыми. И это после восьмичасовой смены. Не так уж и плохо, верно?

— В год выходит тысяч двадцать, — быстро подсчитал в уме Мейер.

— Двадцать-двадцать пять. Так что очень даже ничего, — усмехнулся Райан.

— А с другими водителями он ладил? — спросил Карелла.

— Еще бы ему не ладить. Ведь тут почти все арабы. Аж в глазах черно.

— А с водителями, которые не арабы? С ними он ладил?

— При чем тут не арабы? Зачем спрашиваете? Думаете, его пришил один из наших водителей?

— Он ссорился когда-нибудь с другими водителями?

— Нет, не думаю.

— Может, вы слышали, как он ругался с кем-то?

— Да откуда мне знать, черт побери, ругаются они или нет? Болбочут что-то на своем бангла, урду, синди, фарси, разве разберешь. На мой слух, так все одинаково. И всегда кажется, будто они спорят. Даже когда скалятся во весь рот.

— А водители-евреи у вас есть? — спросил Мейер.

— Когда это было! — воскликнул Райан. — Сроду не видел у нас в «Ригал» ни одного еврея.

— Ну, может, люди, симпатизирующие еврейству?

— В смысле? — спросил Райан.

— К примеру, может, кто-то выражал сочувствие Израилю и все такое?

— Здесь, у нас? Шутите!

— А вы слышали, чтобы Аслам говорил что-то против Израиля? Или еврейского народа?

— Нет. Почему спрашиваете? Его что, еврей убил?

— Когда он последний раз заступил на работу?

— Ну, в ночную смену у нас обычно выезжают немного загодя, где-то в одиннадцать тридцать-одиннадцать сорок пять. И возвращаются в районе семи утра. Так что и он, должно быть, выехал как обычно. А что? В какое время его убили?

— Примерно в два-два тридцать ночи.

— Где?

— На углу Эйнсли и Двенадцатой.

— Довольно далеко отсюда, — пробормотал Райан. — Думаете, какой-нибудь ниггер?

— Мы еще не знаем, кто это сделал, белый, черный или серо-буро-малиновый, ясно вам? — отрезал Карелла и посмотрел Райану прямо в глаза.

«Да пошел бы ты куда подальше!» — подумал про себя Райан, но вслух, конечно, говорить этого не стал. Лишь пробормотал:

— Желаю удачи в расследовании. — Причем произнес это со злобой, будто насылал на детективов проклятие.

Мейер и Карелла отправились в участок печатать предварительное заключение по делу. Домой они выехали только без четверти девять. Дневная смена началась полчаса назад.

Детективы Артур Браун и Бен Клинг представляли собой парочку на загляденье, просто Пат и Паташон.

Большой, грузный, темноволосый и смуглый, в тон своей фамилии, Браун всегда почему-то казался сердитым, даже когда и не думал злиться. Одного его хмурого взгляда было достаточно, чтоб нарушитель закона тут же начал искать сочувствие и понимание у Клинга. Тот был на несколько дюймов ниже напарника — да что там говорить, все были на несколько дюймов ниже Брауна, — светловолосый, с золотисто-зелеными глазами и простовато-добродушной физиономией. Клинг напоминал сельского парнишку, явившегося в город прямо с полей, где трудился с рассвета до заката. Добрый полицейский — злой полицейский, это как раз о Клинге и Брауне.

Именно Браун в пятницу в 10.27 утра принял звонок из отдела баллистической экспертизы.

— Вы ведете дело об убийстве таксиста? — спросил его мужской голос.

Браун немедленно узнал голос. Это был его брат.

— Я в курсе дела, — ответил он.

— Это Карлайл из баллистики. Мы работаем с вещдоком, пулей, которую извлек и прислал нам медэксперт. Так вы запишете и передадите тому, кто ведет это дело?

— Говорите. — Браун придвинул к себе блокнот.

— Славная чистенькая такая пуля, никаких деформаций, должно быть, застряла в мозговом веществе. Правда, в отчете медэксперта не сказано, откуда именно он ее изъял. Но это не важно. И мы прежде всего бра… — Он тоже узнал Брауна по голосу. — Сравнили отпечаток поверхности пули с имеющимися у нас в картотеке образчиками. Ну и как только обнаружили аналог, исследовали пулю, изъятую из тела, под микроскопом. И рядом поместили самый лучший из имеющихся у нас образчиков. Производство пули или патрона неизвестного нам происхождения обычно определяется при исследовании желобков на пуле и по направлению правой или левой резьбы… Впрочем, вас эти подробности, наверное, не интересуют?

Браун слышал это прежде десятки тысяч раз.

— Короче говоря, — продолжал Карлайл, — имеющаяся у нас пуля выстрелена из револьвера марки «Кольт» тридцать восьмого калибра. Именно поэтому в машине не удалось обнаружить стреляной гильзы — преступник пользовался револьвером. В городе, по самым скромным подсчетам, имеется сто тысяч незарегистрированных «кольтов» тридцать восьмого калибра. Так что шансы найти эту пушку приблизительно один к восьмидесяти. Вот, собственно, и все.

— Спасибо, — пробормотал Браун. — Я передам.

— Видел сегодняшние газеты? — спросил Карлайл.

— Еще нет.

— История попала на первые полосы. Излагают события так, словно израильская армия наводнила Маджесту танками, и все с целью пришить одного паршивого араба. А правда, что на стекле у него была нарисована звезда Давида?

— Именно в таком виде и нашли машину наши.

— Могут быть неприятности, брат, — вздохнул Карлайл.

Но он не знал и половины того, что уже было известно сыщикам.

Пока Карелла и Мейер спали мертвым сном, точно медведи в берлогах, Клинг с Брауном читали их предварительное заключение. Они особо отметили тот факт, что вдова погибшего назвала любимую мечеть Аслама — Маджид Хазрат-и-Шабаз. Ровно в одиннадцать утра детективы выехали по указанному адресу.

Если хотя бы один из них ожидал увидеть сверкающие белые минареты, арки и купола, он глубоко заблуждался. В городе насчитывалось свыше сотни мечетей, но лишь несколько из них строились изначально как мечети и отвечали традиционному облику. Остальные превращались в места поклонения и отправления религиозных надобностей из частных домов, складов, магазинов, лавок, больших квартир и прочих помещений. Ведь зданию, объявляющему себя мечетью, предъявлялось всего три требования: чтобы мужчины и женщины могли молиться раздельно, внутри помещения не было изображения одушевленных существ и была установлена квибла — специальное место для молитвы, ориентированное на Мекку.

Едва они вышли из неприметного седана без полицейских номеров и мигалки, как начал накрапывать дождь. Вышли и направились к желтому кирпичному зданию на углу Лоуэлл и Фрэнкс, где некогда находился супермаркет. Только теперь вместо витрин с зеркальными стеклами там были окна, закрытые металлическими ставнями. Стены желтого кирпича и зеленые ставни были изрисованы граффити. Над входом висела вывеска, где черным по белому была выведена витиеватыми буквами надпись от руки с названием мечети: «Маджид Хазрат-и-Шабаз». На тротуаре среди молодых людей в спортивных куртках и бейсболках, повернутых козырьком назад, стояли мужчины в просторных белых одеяниях и шапочках для молитв с ручной вышивкой, на других красовались строгие деловые костюмы и темные шляпы без полей с плоским верхом. Пятница считалась для мусульман началом священного дня отдохновения, самые правоверные непременно должны были отметить это молитвой.

По другую сторону здания детективы увидели еще один вход, через него в мечеть проходили женщины.

— Моя мать знает одну такую мусульманку из Даймондбека, — сказал Браун. — Она ходит в тамошнюю мечеть. Среди мусульман, видишь ли, очень много чернокожих…

— Знаю, — кивнул Клинг.

— Но там, куда она ходит молиться, нет никакого разделения. Мужчины и женщины молятся вместе, в одном зале. Правда, женщины сидят позади мужчин. И вот однажды в пятницу эта старуха-толстуха припозднилась, в зале уже было полным-полно мужчин. И тут они говорят, что для нее просто не осталось места. Но эта дамочка умеет держать удар! Знаешь, как она разоралась? Вопила что есть мочи: «Здесь у нас Америка! Я такая же честная и добрая мусульманка, как и все мужики, что собрались тут. Как же это получается? Выходит, для братьев наших место есть, а для меня нет?» Ну и тогда имам, это у них в мечети главный, вроде нашего проповедника, что ли, процитировал из ихнего писания, где говорилось, что по пятницам положено молиться только мужчинам, а женщинам — не обязательно. Так что мужчин придется пропустить первыми. Вот так. И тогда наша дамочка-толстушка цитирует ему в ответ по-мусульмански, что женщин положено уважать и почитать. И что она не допустит, чтобы с ней обращались таким непочтительным образом. Ну и, короче, ушла она из этой мечети и больше в нее ни ногой. С тех самых пор молится только дома. Это все правда, точно тебе говорю, — добавил Браун.

— Верю, — отозвался Клинг.

В эту пятницу главной темой проповеди имама стала гибель таксиста. Он говорил о нем сперва по-арабски, и, естественно, ни Клинг, ни Браун не поняли ни слова. Затем перешел на английский — возможно, только ради них двоих да еще для группы молодых людей, собравшихся в большом, продуваемом сквозняками помещении. Мужчины молились, стоя на коленях посреди зала. За полупрозрачной съемной перегородкой Браун с Клингом увидели небольшую группу женщин-мусульманок с прикрытыми платками лицами.

Имам сказал, что молится за то, чтобы беспорядки на Ближнем Востоке не перекинулись сюда, в этот город, и без того познавший много несчастий. И еще за то, чтобы ни в чем не повинным и трудолюбивым слугам Аллаха не пришлось заплатить жизнью за поступки чуждых им людей, склонных лишь к разрушению…

Детективы догадались, что речь идет об израильтянах.

Имам молился, чтобы звезда на ветровом стекле убитого таксиста не стала знаком нового насилия.

— Глупо печалиться о наших потерях, — завершил он свою речь, — поскольку на все воля Аллаха. Лишь трудясь на благо всех мусульман мира, сможем мы понять истинное свое предназначение в жизни.

Мужчины дружно склонились и прижались лбами к бетонному полу.

Женщины за перегородкой сделали то же самое.

Звали имама Мохамед Адхам Акбар.

— Нам хотелось бы знать, — начал Браун, — были у мистера Аслама враги или нет?

— Почему вы задаете такой вопрос именно мне? — спросил Акбар.

— Но он молился в вашей мечети, — поспешил заметить Клинг. — Вот мы и подумали, что вы можете знать.

— Но почему у него должны быть тут враги?

— Враги у мужчин бывают повсюду, — вставил Браун.

— Только не здесь, в доме, куда приходят молиться. Хотите знать, кто враг Аслама, взгляните на ветровое стекло его машины.

— Но мы должны рассматривать все версии, не только эту, — возразил Клинг.

— Звезда Давида на ветровом стекле, этим все сказано, — заметил Акбар и пожал плечами. — Его убил какой-то еврей. Это же очевидно.

— Допустим, какой-то еврей мог совершить убийство, — кивнул Клинг. — Однако…

— Мог, — повторил имам, и в голосе его звучала насмешка.

— Но пока мы его не поймаем, никто не знает наверняка, верно? — заметил Клинг.

Акбар окинул его пристальным взглядом, и, помолчав, произнес:

— Насколько мне известно, у убитого не было врагов.

Пока Карелла и Мейер просыпались после восьмичасового сна, каждый в своей квартире, на улицы города выкатили таксисты, готовые отработать вечернюю смену — с четырех дня до двенадцати ночи. А когда детективы уселись за поздний завтрак — оба любили хорошенько поесть — на улицы города начали выходить почтенные дамы и ловить такси, которые должны развозить их по домам. Это были женщины с красивыми прическами, сделанными в парикмахерских. Они только что пили чай в кафе, болтая с такими же, как они, стильными и ухоженными дамочками. Была среди них и еще одна женщина — она вышла из универмага, в каждой руке по пакету с покупками. Она взяла пакеты в одну руку, освобождая другую, чтобы остановить такси. Была среди них и еще одна женщина — она вышла из корейской парикмахерской, на ногах у нее были специальные бумажные сандалии, чтобы защитить только что сделанный педикюр. А вот эта женщина выбежала из кондитерской, прижимая к груди пакет со свежими багетами, и тоже взмахнула рукой, стремясь остановить машину. Около пяти вечера улицы города внезапно наводнялись богатыми и праздными женщинами, самыми красивыми в мире, и каждая из них была готова убить другую за перехваченное под самым носом такси.

То был настоящий час пик для городских таксистов. Минут десять спустя из офисных зданий начинали выходить мужчины и женщины, чей рабочий день начинался ровно в девять утра. Они тоже наводняли тротуары, жадно вдыхая теплый весенний воздух. Дождь прекратился, отмытые им мостовые и тротуары блестели, и пахло приятно и свежо. Долгая, смертельно надоевшая зима осталась позади.

И вновь на дороге «голосовали» машинистки и клерки, юристы и редакторы, агенты и продюсеры, экспортеры и воры… Да-да, ведь даже воры и другие преступники пользуются такси, хотя таксисты, лихо подкатывавшие к самому тротуару в погоне за клиентами, обычно избегали сажать людей ярко выраженной криминальной внешности. Ведь за аренду машины каждый таксист платил по восемьдесят два доллара в день. Пятнадцать-двадцать долларов уходило на заправку «железных коней», так что перед выездом на работу каждый из них был в минусе на целую сотню баксов. Время — деньги. А дома голодные рты, которые надо кормить. По большей части в этом городе таксистами работали мусульмане, чужие люди на этой земле.

Одного из них убили прошлой ночью.

И это только начало…

Салим Назир и его овдовевшая мать бежали из Афганистана в 1994 году, когда стало ясно, что «Талибан» вскоре захватит всю страну. Отец Салима, моджахед, погиб в сражении с русскими. Мать не хотела, чтобы на их головы пало проклятие «учеников Господних», как называли себя талибы, когда к власти придет новый режим.

Теперь Салиму было уже двадцать семь, а матери — пятьдесят пять. Три года назад оба получили американское гражданство, однако не одобряли того, что делает Америка с их родной страной, пусть даже талибы и творили там зло. По той же причине они не приветствовали политику Америки в отношении Ирака и действия США в ходе поисков несуществующего оружия массового поражения. (Салим называл это «оружием массового обмана».) Одним словом, Салиму категорически не нравилась каша, заваренная американцами у него на родине, но он редко распространялся о своих взглядах. Разве только наедине с другими мусульманами, проживающими, как и он с матерью, в Калмс-Пойнт, своеобразном гетто для выходцев из мусульманских стран.

Салим хорошо знал, что это такое — быть аутсайдером в стране, управляемой Джорджем Бушем, и это несмотря на то, что в речах своих президент неоднократно подчеркивал миролюбивый характер ислама. Салим был твердо убежден в истинности этого утверждения, однако сомневался, что мистер Буш искренне верит в то, что говорит.

В эту пятницу перед заходом солнца Салим остановил свое желтое такси у маленькой лавки на оживленной улице Маджеста. Здесь, в магазинчике Икрама Хасана, любой правоверный мусульманин мог приобрести напитки и продукты, называющиеся «халал», — иными словами, соответствующие всем требованиям, прописанным в Коране.

А в Коране утверждалось следующее: «Есть можно только то, над чем упоминалось имя Аллаха, если вы верите в Его откровения». Приемлемой для мусульманина пищей считалось молоко (от коров, овец, коз, верблюдов), мед, рыба, растения, не обладающие наркотическими свойствами, свежие или замороженные овощи, свежие или сушеные фрукты. А также плоды в скорлупе (арахис, кешью, фундук, грецкий орех) и зерно — пшеница, рис, ячмень и овес.

Существовало немало мелких и крупных животных, пригодных в пищу правоверным, однако их необходимо забивать в соответствии с исламским ритуалом. Икрам Хасан как раз готовился заколоть таким образом цыпленка, когда в лавку вошел его друг.

— Здравствуй, Салим, — приветствовал его хозяин лавки.

В Афганистане имеют хождение два основных языка, оба — с иранскими корнями, но пушту считается официальным. И друзья выучили его еще мальчишками, в Кандагаре, где жили и росли. И теперь они сразу перешли на пушту.

Салим переминался с ноги на ногу и вздыхал, пока Икрам колдовал над цыпленком. Он боялся опоздать на вечернюю молитву до захода солнца. И вот наконец Икрам взял очень острый нож и перерезал главные кровеносные сосуды, убедившись, что не перерубил при этом до конца горло птицы. Затем нараспев произнес:

— Бисмилах Аллах-у-акбар, — и завершил ритуальное умерщвление.

Потом друзья вымыли руки до запястий, ополоснули водой рот и ноздри, после чего умыли лицо, затем по очереди правую и левую руки — уже до локтя. После этого пришел черед омовения ног, сначала до щиколотки, сперва правая нога, затем левая. И вот, наконец, каждый коснулся мокрыми ладонями макушки, причем три пальца — второй, третий и четвертый — каждой ладони плотно прижаты друг к другу.

Салим в который уже раз посмотрел на часы. Мужчины надели маленькие шапочки с плоской тульей. Икрам запер лавку, и друзья зашагали к мечети, находившейся в четырех кварталах.

Солнце уже садилось. Было без десяти семь.

Вместе с другими молящимися Салим и Икрам повернулись лицом к Мекке, руки приподняты к ушам, и забормотали:

— Аллах акбар.

Что означало: «Аллах величайший из всех». Затем каждый поднес правую руку к нижней части груди, и они в унисон начали произносить молитву.

— Целиком отдаю себя на милость Тому, Кто создал небеса и землю. Истинно клянусь, что не верую и не признаю других богов. От всего сердца исходит моя молитва, готов пожертвовать всем, даже жизнью и смертью во имя Аллаха, Господина всех миров. Нет Ему равного нигде, и я слуга Его покорный, и во всем подчиняюсь Ему. Слава Тебе, о Аллах всемогущий, к Тебе возношу я молитву свою. Да благословенно будь Твое имя, превозношу я величие Твое, и мне некому служить, кроме Тебя.

Аудху биллахи минаш-шайтини-р-раджим…

«Ищу я спасения у Аллаха от проклятого дьявола».

Шесть часов спустя Салим Назир будет мертв.

В этом городе все спектакли и концерты заканчивались в одиннадцать-полдвенадцатого, кабаре закрывались в час-полчетвертого ночи. Ночные клубы работали до самого утра. Салим имел обыкновение заезжать в этот поздний час к приятелю, повару в кондитерской на Калвер-авеню, что находилась примерно в полутора милях от сверкающего огнями центра города. В кондитерскую он вошел в половине второго. Насладился там чашкой кофе и недолгой беседой с приятелем и минут через двадцать с ним распрощался. Перешел через улицу — он оставил машину на противоположной стороне — сел за руль и только собрался завести мотор, как вдруг почувствовал: кто-то сидит в темноте на заднем сиденье.

Испугавшись, он уже собрался спросить, какого черта делает здесь незнакомец, но сидевший сзади мужчина выстрелил. Пуля пробила пластиковую перегородку, а потом и череп Салима.

Двое патрульных полицейских, дежуривших в ту ночь в Мидтаун-Саут, сразу сообразили, что новое убийство аналогично произошедшему в городе накануне ночью. Убийца оставил тот же знак: звезду Давида на ветровом стекле, нанесенную синей краской из баллончика. Лейтенант полиции, которому они доложили после осмотра места происшествия, приказал оставаться там и обещал связаться с людьми из Восемьдесят седьмого участка, которые занимались вчерашним убийством. Примерно в два двадцать к полицейским, охранявшим место преступления, подъехали Карелла и Мейер.

Дежурный из участка в Мидтаун-Саут сообщил Карреле, что на месте происшествия уже побывали медэксперт и ребята из МПБП и уехали. Тело жертвы отправили в морг, а машину — в полицейский гараж: первое подлежало вскрытию, вторая — тщательному досмотру. Далее фараонам из Восемьдесят седьмого доложили, что уже проведен допрос повара из кондитерской, что находилась на противоположной стороне улицы, в ходе которого выяснилось, что погибший был другом этого самого повара и что незадолго до убийства он заскакивал к нему на чашку кофе. Звали погибшего Салим Назир, таксомоторная компания, в которой он работал, называлась «Сити транспорт». Они полагали, что расследованием дела должны заняться детективы из Восемьдесят седьмого участка. И что Карелла с Мейером проделают всю бумажную работу, а затем вышлют им копии. Карелла заверил, мол, так оно и будет.

— Мы говорили вам о синей звезде, верно? — спросил полицейский из Мидтауна.

— Да, сказали, — кивнул Мейер.

— Вот вам вещдок, пуля. — Полицейский протянул Мейеру запечатанный конверт. — Тут на ярлычке уже расписался один из МПБП, нужна и ваша роспись пониже. Похоже, в городе началось нечто вроде эпидемии, — добавил он после паузы.

— Или копирования почерка, — заметил Карелла.

— Как бы там ни было, желаю удачи, — сочувственно произнес второй полицейский из Мидтауна.

Карелла и Мейер двинулись через улицу к кондитерской.

Как и его погибший друг Салим, повар оказался из Афганистана и приехал в этот город семь лет назад. Он тут же вызвался показать детективам свою «зеленую карту», что заставило обоих заподозрить, уж не является ли он нелегалом с фальшивыми документами. Однако нацелены они были ловить более крупного зверя, а Аджмал Хан был готов им помочь.

На родном языке Аджмала его имя означало «симпатичный», «приятный на вид». Исходя из этого, нельзя было придумать более неподходящего имени мужчине, который рассказывал им о том, как услышал выстрел ровно через пять минут после того, как Салим допил кофе. Темные глаза чуть не вываливались из орбит от волнения, черные усы шевелились, кончик толстого бугристого носа непрестанно подергивался, как у кролика, словно он к чему-то принюхивался. Аджмал уверял, что выбежал из кафе в ту же секунду, как услышал выстрел, и увидел, как из такси Салима — автомобиль стоял через улицу — вылезает какой-то мужчина, со стороны водительского места, потом наклоняется над ветровым стеклом и в руке у него нечто, напоминающее банку. В тот момент Аджмал не понял, чем занимается тот человек. Зато теперь знал, что именно он и нарисовал еврейскую звезду на ветровом стекле такси.

— Вы могли бы описать этого человека? — спросил Карелла.

— Так именно этим он занимался? Рисовал звезду Давида на ветровом стекле, да?..

— Очевидно, — буркнул Мейер.

— Плохо. Ой как плохо! — удрученно покачал головой Аджмал.

Детективы были полностью с ним согласны. Плохо, хуже некуда. Ясно, что никакой это не маньяк, копирующий чужой почерк. Кто-то открыл охоту на таксистов-мусульман. Однако сыщики следовали обычной в таких случаях рутине. Задавали все вопросы, которые положено задавать при расследовании убийства.

Может, вам известно, были ли у него враги? Упоминал ли он об угрозах в свой адрес, говорил ли, что кто-то его преследует, был ли должен кому-то деньги, употреблял ли наркотики?..

Аджмал ответил, что его добрый друг Салим пользовался всеобщим уважением, все его любили. Словом, обычные в таких случаях слова, что говорят родственники и друзья жертвы. Был человеком спокойным, деликатным. Обладал прекрасным чувством юмора. Был заботлив и щедр. Был преданным другом и сыном. Аджмал просто не представлял, кому понадобилось убивать такого замечательного человека, каким был его добрый друг Салим Назир.

— Он всегда смеялся, такой веселый был и приветливый. Особенно с дамами…

— Что вы имеете в виду? — вскинулся Карелла.

— Ну, Салим… он был неравнодушен к женскому полу. Мусульманину закон позволяет иметь четыре жены, и обращаться с ними надо одинаково, чтобы не было обид. Ну, в смысле там чувств, секса, материальных отношений. Будь Салим богачом, уверен, он наслаждался бы обществом нескольких жен.

— А сколько жен у него было в реальности? — спросил Мейер.

— Да ни одной. Салим был холостяком. Жил с матерью.

— Вы знаете где?

— Конечно. Ведь мы были очень близкими друзьями. И я много раз бывал у него дома.

— Нельзя ли адресок?

— Есть и адрес, и номер телефона. А мать его зовут Гюлялай. В моей стране это слово означает «цветок».

— Так вы говорите, он был дамским угодником? — решил уточнить Карелла.

— Ну да. И женщины его любили.

— Не какая-то одна женщина? — не унимался Карелла.

— Ну, больше, чем одна.

— Может, он говорил, что какая-то из этих дам его ревнует?

— Да я понятия не имею, кто они такие, эти его дамочки. Салим, он был человек скрытный.

— И вы не знаете ни одной причины, по которой одна из его пассий захотела бы пристрелить его? — поинтересовался Карелла.

— Нет, не знаю.

— Но ведь он говорил, что встречается сразу с несколькими женщинами?

— Ну, в смысле разговора, да.

— То есть вы хотите сказать, его отношения с женщинами сводились к разговорам, так, что ли?

— Да нет, это в разговоре со мной он как-то намекнул, что встречается сразу с несколькими женщинами. Да… Поэтому я и сказал, что он был дамским угодником.

— А имен этих женщин он, случайно, не упоминал?

— Нет, не упоминал. И потом, я ведь уже говорил, сам видел, как из его такси выходит мужчина. Высокий такой.

— А может, то была очень высокая женщина?

— Нет, мужчина, точно вам говорю.

— Можете описать?

— Высокий. Широкоплечий. В черном плаще и черной шляпе. — Аджмал умолк, затем, после паузы, добавил: — Типа тех, что носят раввины.

Эти слова снова заставили вспомнить о звезде Давида на ветровом стекле. Два ветровых стекла с синей звездой. Ничего хорошего это не сулило.

Район был бедный и смешанный, здесь проживали белые, черные, латиноамериканцы. Этим людям хватало своих проблем, чтобы еще думать о двух убитых арабах. Сыновья или мужья многих здешних обитателей принимали участие в войне в Ираке. Многие, с кем говорили тем утром Карелла и Мейер, были, как принято выражаться, потенциальным «пушечным мясом». Их отправляли на войну чуть ли не со школьной скамьи. И многие из этих совсем еще молодых людей возвращались домой в цинковых гробах.

А ведь по телевизору никогда не показывали, как они там умирают. Все репортеры, побывавшие в войсках, давали примерно одну и ту же картинку: как продвигаются по пустыне вооруженные до зубов моторизованные части. И людям ни разу не показывали, как попадает между глаз солдату снайперская пуля, как хлещет кровь. Они ни разу не показывали артиллерийский обстрел, когда во все стороны разлетаются оторванные снарядами руки и ноги. Скорее можно увидеть, как убивают людей здесь, на улицах, нежели, как погибают молодые ребята в иракской войне. Просто удивительно: туда отправляют лучших репортеров, те не расстаются с камерами, и ни одного из солдат перед этими камерами не убивают. Может, они у них не заряжены, когда погибают эти молодые люди? Так что здешним обитателям было глубоко наплевать — несколькими убитыми арабами больше или меньше, какая разница?..

Чернокожая женщина объяснила детективам, что людям в этот час — сколько тогда было, два часа ночи? — положено спать, разве нет? Тогда к чему задавать дурацкие вопросы типа: слышали вы нечто похожее на выстрел этой ночью? Испанской наружности мужчина поведал, что по ночам здесь у них всегда слышна стрельба и никто больше уже не обращает на это внимания. Одна белая женщина рассказала, что как раз в это время поднялась с постели и пошла в туалет. И что-то такое вроде бы слышала, но подумала, это фейерверк.

В половине пятого утра Мейер и Карелла беседовали с чернокожим мужчиной, ветераном войны в Ираке. Он был слеп. Принял их в пижаме, купальном халате и очках с темными стеклами. К креслу была прислонена белая тросточка. Он помнил, как президент Буш произносил речь перед группой таких же, как он, ветеранов в госпитале. Сам пошел тогда на поправку, на глазах красовалась повязка. Он помнил, как Буш говорил слова, которые должны были понравиться простым солдатам. Нечто вроде: «Готов биться об заклад, ребята, эти иракские солдаты не обрадовались встрече с вами!» Сам он тогда подумал, что тоже не испытал особой радости от встречи с иракцами. «Я ослеп и до конца жизни слепым и останусь, как вам такой расклад, а, мистер президент?..»

— Я слышал выстрел, — заявил он детективам.

Звали его Трейвон Нельсон. Он работал мойщиком посуды в ресторане в центре города. Закрывались они в одиннадцать, но сам он обычно задерживался почти до часу ночи, затем садился на автобус номер 17 и домой добирался около двух. Он как раз вышел из автобуса и шел к дому, постукивая белой тросточкой по тротуару… некогда-то Трейвон мечтал стать знаменитым бейсболистом… как услышал выстрел, судя по всему, из пистолета или револьвера малого калибра. Затем услышал, как хлопнула дверца машины, а потом странный шипящий звук. И он никак не мог определить, что же это такое…

Баллончик с краской, подумал Мейер.

— Ну а потом кто-то закричал.

— Кричал на вас? — уточнил Карелла.

— Нет, сэр. Кричали на какую-то девушку или женщину.

— С чего это вы взяли?

— Ну, потому что он кричал: «Ты шлюха!» Ну а потом он, должно быть, ударил ее, потому как она так и взвыла и продолжала вопить…

— Ну а потом что? — нетерпеливо дернулся Мейер.

— Он убежал. И она убежала. Слышал, как стук ее каблучков затихает вдали. Она ходила на очень высоких каблуках. Знаете, когда вы слепы… — Его голос дрогнул. Глаз его за темными стеклами очков видно не было. — Это компенсируется обострением других органов чувств. Там был топот убегающего мужчины и стук высоких каблучков убегающей женщины. Такое, знаете ли, цоканье. — Он на секунду умолк. Видно, припоминал, на что похож стук высоких каблуков по тротуару. — А потом все затихло, — добавил он после паузы.

Долгие годы жизни в раздираемом войнами Афганистане оставили свои отметины на морщинистом лице матери Салима Гюлялай Назир. Даже ходила она сгорбившись, и оттого на вид ей никак нельзя было дать пятьдесят пять лет — она казалась старухой под семьдесят. Детективы не осмелились приходить к ней, предварительно не позвонив, и, прибыв в дом Назира субботним утром ровно в шесть, обнаружили, что там уже собралось несколько скорбящих родственников. Гюлялай хоть и была теперь американской гражданкой, по-английски почти не говорила. Переводчиком между нею и детективами вызвался поработать ее племянник. Пареньком лет шестнадцати ему довелось сражаться на стороне моджахедов против русских.

Гюлялай рассказала примерно то же, что они уже знали от повара в закусочной.

Сына ее любили и уважали все. Он был добр и заботлив. Был любящим сыном. Обладал прекрасным чувством юмора. Отзывчивый и щедрый, преданный друг. Гюлялай просто не представляла, кто осмелился поднять на него руку.

— Разве что еврей, — добавила она.

Племянник перевел.

— Какой еврей? — тут же насторожился Карелла.

— Тот, кто уже убил в городе одного таксиста-мусульманина, — перевел племянник.

Гюлялай стала заламывать руки и разразилась громкими рыданиями. Словно по команде вместе с ней запричитали и другие женщины. Племянник отвел детективов в сторонку.

Сказал, что имя у него турецкое, Осман, но здесь, в Америке, все называют его Оззи или Оз.

— Оз Кираз, — представился он.

Рукопожатие у него оказалось энергичным и крепким. То был крупный мужчина лет тридцати двух-тридцати трех, с вьющимися темными волосами, открытым лицом и честным взглядом больших карих глаз. Карелла вполне мог представить, как Оззи убивал русских солдат голыми руками. Не хотел бы он оказаться на их месте.

— Считаете, вам по силам поймать этого парня? — спросил Оз.

— Постараемся, — ответил Карелла.

— Или же снова старая песня?

— Какая песня, сэр? — с любопытством осведомился Мейер.

— Да будет вам. Каждому дураку ясно, что этим городом правят евреи. Если кузена убил еврей, шансы привлечь его к ответу равны нулю.

— Мы постараемся, чтобы этого не случилось, — пробормотал Карелла.

— Поживем — увидим, — буркнул в ответ Оз.

— Увидите, — кивнул Мейер.

Звонок от детектива Карлайла из отдела баллистической экспертизы поступил в субботу без четверти семь утра.

— С вами я говорил вчера? — осведомился он.

— Нет. Это Карелла.

— Вы работаете с этим арабским дерьмом?

— Да.

— Пушка та же, — сообщил Карлайл. — Это не означает, что стрелял тот самый парень. Возможно, курок спустил его брат, кузен или дядюшка. Но пуля выпущена из того же «кольта» тридцать восьмого калибра.

— Вот как?

— Вам что, недостаточно?

— Более чем достаточно, — ответил Карелла. — Спасибо, друг.

— Как-нибудь поставишь мне пиво, — усмехнулся Карлайл и повесил трубку.

Тем же утром, в восемь пятнадцать, когда Карелла и Мейер расспрашивали Брауна и Клинга о том, что произошло накануне ночью, в участок пожаловала симпатичная чернокожая женщина лет двадцати пяти. Представилась как Вэндалин Холмс и рассказала детективам, что вчера поздно вечером возвращалась домой от сестры, где сидела с ее дочуркой. Подошла к остановке автобуса номер 17 и вдруг увидела такси на противоположной стороне улицы. И мужчину. Одетый во все черное, он распылял на ветровое стекло краску из баллончика.

— Он заметил, что я на него смотрю, и указал на меня пальцем…

— Указал пальцем?

— Ну да, вот так, — ответила Вэндалин и показала, как именно мужчина указывал пальцем. — А потом вдруг как заорет: «Ты! Шлюха!» Я закричала от страха и бросилась бежать, а он — за мной.

— «Ты шлюха»?

— Нет, слова эти он произнес раздельно. Сперва «Ты!», а уже потом «Шлюха!».

— Вам знаком этот человек?

— Никогда прежде не видела.

— Но ведь он указывал на вас пальцем и почему-то обзывал шлюхой.

— Да. Короче, я побежала, он бросился за мной. Догнал и ухватил за воротник плаща. Представляете? За воротник! А потом толкнул и сбил с ног.

— Когда это произошло, мисс Холмс? — спросил Карелла.

— Около двух ночи. Вернее, в два с чем-то.

— Что было дальше?

— Он стал пинать меня. Когда я лежала на земле. Был просто в ярости. Я даже сперва подумала, он хочет меня изнасиловать. И тогда я закричала во весь голос, и он убежал.

— И что вы сделали потом? — спросил Браун.

— Вскочила и тоже бросилась бежать. Обратно, к сестре. Боялась, что этот тип вернется.

— А вы хорошо разглядели его?

— О да!

— Тогда опишите, — попросил Мейер.

— Весь в черном, как я уже говорила. Черная шляпа, черный плащ-дождевик. Все черное.

— А сам-то он черный или нет? — в нетерпении воскликнул Клинг.

— О нет. Это был белый мужчина.

— Лицо вам удалось разглядеть?

— Да.

— Опишите.

— Темные такие глаза. Страшно сердитые. Ужас, до чего сердитые были у него глаза.

— Борода? Усы?

— Нет, не было.

— Может, заметили шрамы или татуировку?

— Нет.

— Он вам что-нибудь говорил?

— Ну да, я ведь уже сказала. Обозвал шлюхой.

— А после?

— Нет. Ничего. Просто толкнул и стал пинать, когда я упала. Я подумала, не дай Бог, изнасилует. Испугалась просто до смерти.

Вэндалин замолчала. Детективы уловили ее замешательство.

— Да? — подбодрил ее Карелла. — Что-нибудь еще?

— Вы уж простите, что не пришла к вам сразу, прямо той ночью. Но очень уж испугалась, — вздохнула девушка. — Он был в ярости. Прямо вне себя от злости. И я боялась, что он вернется. Что будет преследовать меня, если побегу в полицию.

— Зато теперь вы здесь, — улыбнулся Карелла. — И мы страшно вам благодарны.

— Он ведь не станет мне мстить? — неуверенно поинтересовалась Вэндалин.

— Гарантирую, что не станет, — отозвался Карелла. — И вовсе не на вас он так рассердился.

Вэндалин кивнула. Однако, судя по всему, слова детектива не до конца ее убедили.

— Не беспокойтесь, с вами все будет в порядке, — уверил ее Браун. И проводил до двери в деревянной перегородке, что отделяла приемную участка от внешнего коридора.

Карелла меж тем уселся за стол и начал печатать отчет. Он все еще стучал на машинке, когда вошел Браун:

— Знаешь, который теперь час?

Карелла кивнул и продолжал печатать.

Было уже девять тридцать три утра, когда он наконец закончил с отчетом и положил его на стол Брауну.

— Ступай-ка домой, — посоветовал тот с хмурой миной.

Им и прежде доводилось расследовать серьезные дела, связанные с убийствами, и они по опыту знали, что в таких случаях расписание дежурств, вообще весь распорядок дня летели к чертям. Впрочем, на этот раз было одно новое обстоятельство…

Хотя нет. Года два-три назад в их районе тоже произошло убийство, вызвавшее нешуточные столкновения на расовой почве. Тогда они тоже почти не спали. И сейчас та же история, хоть и есть одно довольно существенное отличие. Застрелены два таксиста-мусульманина, по всей видимости, евреем. И убийца явно подчеркивал свою ответственность за оба убийства.

Мейер не помнил, приснилось ли ему или эта блестящая мысль осенила его до того, как он успел заснуть тем утром, часов в девять. Впрочем, не важно, что это было, сон или блестящая идея. Важно другое. Когда звонок будильника разбудил его ровно в три, он первым делом взял толстый фломастер и листок бумаги и изобразил на нем большую синюю звезду Давида.

А потом долго сидел, смотрел на звезду и размышлял над тем, смогут ли почерковеды-криминалисты сказать ему что-нибудь о человеке, нарисовавшем примерно такие же звезды с помощью баллончика с синей краской на ветровых стеклах двух желтых такси.

Ему не терпелось поскорее оказаться на работе.

Шесть часов сна — не так уж и плохо для переходного периода, как называли это оба детектива. Период можно было сравнить с декомпрессией, которую испытывает глубоководный ныряльщик, вынужденный подниматься на поверхность медленно и поэтапно. Они только что закончили вечернюю смену и сразу же заступили на ночную. Обычно перерыв между подобными сменами составлял несколько дней, но исключительность ситуации внесла свои коррективы. Сколь ни покажется странным, но оба детектива чувствовали себя бодрыми и отдохнувшими. А Мейер еще и жаждущим ринуться в бой.

— Прошлой ночью мне пришла в голову гениальная идея, — сказал он Карелле. — А может, то был просто сон. Вот, взгляни. — Он протянул напарнику нарисованную им звезду Давида.

— Так, — кивнул Карела. — И что с того?

— Я правша, — сказал Мейер. — А потому нарисовал здесь…

— Я тоже, — заметил Карелла.

— Я нарисовал сначала первый треугольник, — продолжил Мейер, — вот этот, где конец звезды глядит прямо на север… Звезда, как тебе известно, шестиконечная. И каждый кончик имеет символическое значение. Но какое именно, не знаю. Я не правоверный еврей.

— Сроду бы не догадался.

— А вот по-настоящему религиозные евреи знают, что означают эти концы.

— Ну и в чем же твоя гениальная идея?

— Я как раз и подошел к этому. Первый треугольник я начал рисовать с самого верха, провел черту вот так, до этой точки. — Мейер указал, до какой именно.

— А затем нарисовал нижнюю линию, справа налево…

— Потом еще одну… и получился первый треугольник.

— Ясно. — Карелла взял авторучку и нарисовал треугольник точно таким же образом.

— Затем я начал рисовать второй треугольник, с крайней западной точки, вот здесь, и справа налево. Получилась такая вот линия…

— А потом провел от нее линию вниз, к югу…

— Ну и, наконец, соединил, провел еще одну линию вверх, туда, откуда начал.

Карелла повторил то же самое.

— Все правильно, — сказал он. — Ты нарисовал ее именно таким образом.

— Да. Но оба мы с тобой правши.

— И что с того?

— Думаю, что левша сделал бы это по-другому.

— Ага… — кивнул Карелла.

— Считаю, нам надо позвонить экспертам-графологам и попросить их взглянуть на обе эти машины. Если звезды намалевал один и тот же парень, мы сможем узнать, правша он или левша.

— Знаешь, действительно хорошая идея, — пробормотал Карелла.

— Брось, ты так не думаешь.

— Думаю.

— По глазам вижу, что нет.

— Я сам это сделаю, — вызвался Карелла.

Он позвонил в управление, попросил соединить его с отделом графологии. Ему ответил детектив по фамилии Джексон. Он согласился, что между манерой письма правшей и левшей наблюдается существенная разница, даже в том случае, если орудием письма служит баллончик с краской. Карелла объяснил, что они расследуют двойное убийство… Услышал: «Никак тех арабов-таксистов, да?» — а затем спросил, смогут ли они выслать своего сотрудника в полицейский гараж, чтобы тот взглянул на рисунки на ветровых стеклах обеих машин. Джексон ответил, что придется подождать до завтрашнего утра, сегодня нет ни одного свободного человека.

— Не могли бы вы в таком случае соединить меня с лабораторией? — спросил Карелла.

Эксперт-криминалист сообщил, что произведен анализ соскоба краски с рисунков на ветровых стеклах. Краска соответствует лабораторным образцам продукта под названием «Реди-Спрей». Производится она в Милуоки, штат Висконсин, имеет самое широкое хождение и продается практически в каждой скобяной лавке и каждом супермаркете города. Карелла поблагодарил его и повесил трубку.

Он как раз пересказывал Мейеру все, что узнал, когда в отдел к ним заглянул раввин Ави Коэн.

— Думаю, что смогу помочь вам в расследовании этих последних убийств таксистов, — сказал раввин.

Карелла усадил его в кресло возле письменного стола.

— Если это возможно, — сказал раввин, — то хотел бы начать сначала.

Все правильно, подумал Мейер. Иначе какой бы из него был раввин?..

— А началось все в прошлом месяце, — продолжил раввин, — как раз перед еврейской Пасхой. Если мне не изменяет память, десятого апреля, во вторник.

Словно раввину когда-нибудь могла изменить память.

Этот молодой человек пришел к нему за поддержкой и наставлением. Помнит ли ребе семнадцатилетнюю девицу по имени Ребекка Шварц? Она ведь его прихожанка? Ну конечно, ребе Коэн прекрасно помнил эту девицу. Да и как забыть, если пять лет назад он лично совершал над ней обряд бармицва? Так в чем проблема?

Проблема заключалась в том, что молодой человек был влюблен в Ребекку. Но сам к иудейскому вероисповеданию не принадлежал. Кстати, он, раввин, понял это с первого взгляда, стоило увидеть оливковую кожу паренька, темные глаза, тяжелые веки. Очевидно, родители Ребекки запретили ей видеться с этим молодым человеком. Поэтому он и прибежал в тот день в синагогу попросить ребе поговорить с мистером Шварцем и убедить того изменить решение.

Так…

Далее раввин объяснил, что паства у него сугубо ортодоксальная. И что религиозные законы иудаизма строго запрещают браки между евреями и неевреями. И он стал подробно рассказывать юноше, почему этот запрет смешанных браков столь важен особенно сейчас, когда статистика неумолимо свидетельствует о сокращении численности американского еврейства именно благодаря участившимся смешанным бракам.

— Короче, — продолжал раввин Коэн, — я сказал ему, что страшно сожалею, но не могу обратиться к Сэмюэлу Шварцу с просьбой благословить отношения его дочери с юношей другой веры. И знаете, что он мне ответил?

— Что же? — спросил Карелла.

— «Спасибо за все и ничего!» И звучало это как угроза.

Карелла многозначительно кивнул. Мейер последовал его примеру.

— Ну а потом стали приходить сообщения по электронной почте, — вздохнул раввин. — Всего я получил их три. И в каждом одно и то же. «Смерть всем евреям». А вчера вечером, незадолго до захода солнца…

— А когда именно вы начали получать эти послания? — перебил его Мейер.

— На прошлой неделе. Все три пришли на прошлой неделе.

— И что же произошло вчера вечером? — спросил Карелла.

— Кто-то бросил в открытую дверь синагоги бутылку из-под виски с зажженным фитилем.

Детективы переглянулись и вновь не сговариваясь кивнули.

— И вы думаете, это тот самый паренек… который влюблен в Ребекку?..

— Да.

— Считаете, именно он посылал вам эти сообщения, а потом швырнул «коктейль Молотова»?..

— Да. Но это еще не все. Я думаю, именно он убил таксистов.

— Что-то я не понимаю, — протянул Карелла. — С чего это вдруг один мусульманин станет убивать других мус…

— Но он никакой не мусульманин! Разве я говорил, что он мусульманин?

— Вы сказали, что он человек другой веры и…

— Католик. Он католик.

Детективы вновь переглянулись.

— Так, давайте-ка разберемся, — вздохнул Карелла. — Вы считаете, что этот парнишка… Кстати, сколько ему?

— Восемнадцать. Ну, может, девятнадцать. Не больше.

— И вы считаете, он разозлился на вас из-за того, что вы отказались пойти к отцу Ребекки и замолвить за него словечко, так?

— Да, именно так.

— И тогда он начал посылать вам сообщения и пытался поджечь ваш храм…

— Именно.

— Мало того, он еще убил и тех таксистов-мусульман?

— Да.

— Но зачем ему это? Убивать мусульман, я имею в виду?

— Чтоб отомстить.

— Кому?

— Мне, конечно. И еще Сэмюэлу Шварцу. И Ребекке. Всему еврейскому населению города.

— Но при чем тут убийства этих двух…

— Маген Давид, — перебил его раввин.

— Звезда Давида, — перевел Мейер.

— Она была нарисована на ветровом стекле, — продолжил раввин. — Чтобы люди подумали: это евреи виновны в убийстве. Чтобы настроить все мусульманское население против евреев. И посеять между нами ненависть и рознь. А это приведет к новым убийствам. Вот зачем.

Детективы молчали, обдумывая услышанное.

— Скажите, а этот парнишка, случайно, не сообщил вам своего имени? — наконец подал голос Мейер.

Энтони Инверни заявил детективам, мол, он не хочет, чтобы его называли Тони.

— Словно я итальяшка какой-нибудь. — Он презрительно сморщился. — Мои дед с бабкой родились здесь, мои родители родились здесь, и я сестрой тоже, мы американцы. А стоит назвать меня Тони, и я автоматически превращаюсь в итальянца. Лично я смотрю на это так: итальянцы — люди, которые родились в Италии и живут в Италии, а те, кто родился здесь и живет здесь, уже американцы. И никакие мы не италоамериканцы. Потому как италоамериканцы — это люди, что приехали сюда из Италии и получили американское гражданство. Так что не надо называть меня Тони, о'кей?

Этот девятнадцатилетний паренек с кудрявыми черными волосами, оливкового цвета кожей и темно-карими глазами сидел на ступеньках своего дома на Мёрчент-стрит, что неподалеку от университета Рэмси. Обхватил руками колени, смотрел на закат и больше всего походил в эту минуту на библейского еврея из Древнего мира на пороге убогой глинобитной хижины. Однако раввин Коэн распознал в нем гоя с первой же секунды.

— Да кто здесь называет тебя Тони? — удивленно спросил Карелла.

— Вы хотели назвать. И я это почувствовал.

Называть подозреваемого просто по имени — излюбленный классический прием копов, но Карелла не собирался практиковать его сейчас. Он был согласен с ним в том, что все многочисленные американцы иностранного происхождения принадлежат единой великой нации и вправе подписаться под словами «Вместе мы выстоим». Но отца Кареллы тоже звали Энтони. И сам старик называл себя Тони.

— А как ты хочешь, чтобы мы тебя называли? — спросил он.

— Энтони. Довольно распространенное имя среди британцев. Знаете, я решил, как только закончу колледж, сменю фамилию на Винтерс. Энтони Винтерс. С таким именем, Энтони Винтерс, вполне можно стать премьер-министром Англии. Кстати, в переводе с итальянского «Инверни» как раз это и означает. «Винтерс».

— А в каком колледже ты учишься, Энтони? — продолжал расспрашивать паренька Карелла.

— Да здесь, неподалеку. — Он кивнул на виднеющиеся чуть поодаль башни. — В Рэмли.

— Небось учишься на премьер-министра? — улыбнулся Мейер.

— Нет, на писателя. Энтони Винтерс. Тоже неплохо звучит, для писателя.

— Просто здорово, — поддакнул Мейер. — Энтони Винтерс… — нараспев произнес он. — Отличное имя для писателя. С нетерпением будем ждать твоих книг.

— А пока что, — перебил его Карелла, — расскажи-ка нам о своем маленьком столкновении с раввином Коэном.

— Каком еще столкновении?

— Он считает, что грубо отшил тебя.

— Так и есть. Ну скажите, неужели он не мог сходить к папаше Бекки и замолвить за меня словечко? Я круглый отличник, внесен в список декана. Я что, пария какой-то? Вам известно, что означает это слово, «пария»?

Мейер счел это чисто риторическим вопросом.

— Я даже не католик, и уж тем более не пария, — закипая, продолжал Энтони. — Я ушел из церкви ровно в ту же минуту, как только понял, какую лапшу они вешают на уши людям. Неужели я должен верить в то, что дева, девственница, могла родить? Причем не кого-нибудь, а сына Божьего? Напоминает древнегреческие сказки, вам не кажется? Все их боги постоянно вмешивались в дела людей. Господи, ну и мутота!

— Так, значит, ты сильно на него обиделся? — не отставал Карелла.

— Достаточно. Но видели бы вы Бекки! Когда я пересказал ей слова раввина, она заявила, что пойдет и просто убьет его!

— Так ты по-прежнему встречаешься с ней?

— Конечно! Еще бы нам не встречаться! Ведь мы собираемся пожениться. А вы как думали? Что этот ее фанатик-отец сможет нас остановить? Неужели раввин Коэн сможет нас остановить? У нас любовь!

«Любовь — это хорошо, просто прекрасно, — подумал Мейер. — Но не ты ли убил тех двух таксистов, как утверждает старый добрый ребе?»

— Интернетом пользуешься? — спросил он.

— Конечно.

— И-мейлы доводилось отправлять?

— Да мы с Бекки в основном и переписываемся по электронной почте. Звонить ей нельзя, потому что стоит ее папаше заслышать мой голос, он тут же вешает трубку. Мать у нее получше, по крайней мере подзывает к телефону.

— А ты когда-нибудь отправлял е-мейл раввину Коэну?

— Нет. А на кой хрен? К чему мне посылать е-мейл этому коз…

— Вообще-то целых три послания.

— Нет. Какие такие послания?

— Там было всего три слова. «Смерть всем евреям», — сказал Мейер.

— Знаете, это просто смешно! — воскликнул Энтони. — Я люблю еврейскую девушку! Я собираюсь жениться на этой самой еврейской девушке!

— А прошлой ночью ты, случайно, не был возле синагоги раввина Коэна? — спросил Карелла.

— Нет. А что я там потерял?

— Не ты ли, случайно, бросил вчера в окно синагоги зажигательную бомбу, а?

— Я? Да ничего подобного!

— На закате, вчера вечером?..

— Ни на закате, ни в какое другое время! Вчера вечером я был с Бекки. Мы гуляли в парке рядом с колледжем. Соображали, каким должен быть наш следующий ход.

— Может, ты и влюблен в еврейскую девушку, — покачал головой Мейер. — Но как ты относишься к евреям вообще?

— Не понимаю, о чем вы.

— Как ты относишься, к примеру, к евреям, которые не хотят допустить твоей женитьбы на еврейской девушке?

— Да не бросал я никаких зажигательных бомб…

— Это ты убил двух мусульман-таксистов?

— Что?!

— И нарисовал еврейские звезды на ветровых стеклах?

— Господи, что ж это такое!..

— Ты или нет?

— Кто вам сказал, что это я? — так и взвился Энтони. — А, знаю. Это раввин!

— Так это ты делал?

— Нет. Зачем это мне?..

— Затем, что тебя отшили, — гнул свое Мейер. — И ты захотел рассчитаться с обидчиком. Убил двух мусульман и нарочно нарисовал там звезды Давида, чтобы все подумали на евреев. Чтобы уже мусульмане начали бросать зажигательные бомбы в…

— Да плевать я хотел на всех этих гребаных мусульман, евреев и их проблемы! — крикнул Энтони. — Меня волнует только Бекки. Единственное, чего хочу, — жениться на Бекки. Остальное в гробу видал! И не посылал я никаких е-мейлов этому придурку и заднице раввину! И не бросал бомб в его гребаную синагогу, где, кстати, не разрешают женщинам сидеть рядом с мужчинами. И не убивал я никаких мусульман-таксистов, у которых такие же кретинские храмы, где тоже не позволяют женщинам сидеть рядом с мужчинами! Вы сами придумали такую хитроумную историю, и как-нибудь я непременно использую этот сюжет. Когда стану писателем Энтони Винтерсом, автором настоящих бестселлеров. Но пока я всего лишь Тони Инверни, правильно? И это единственная причина, не позволяющая мне жениться на девушке, которую люблю. И это стыд и позор, джентльмены, самый настоящий стыд и позор! Так что извините, но мне чихать на эту вашу маленькую проблему, ведь наша с Бекки большая проблема не идет с ней ни в какое сравнение!

Он насмешливо отсалютовал им, поднялся со ступеней и вошел в дом.

Утром следующего дня, ровно в девять, в участок позвонил детектив Уилбур Джексон из экспертно-криминалистического отдела и заявил, что они провели экспертизу граффити — он назвал звезды Давида «граффити» — на ветровых стеклах машин, являющихся вещественными доказательствами, и пришли к выводу, что изображения эти идентичны и рисовавший их человек — правша.

— Каких в нашем городе примерно девяносто процентов жителей, — добавил он.

Ночью того же дня был убит третий водитель такси — мусульманин.

— Так, давайте послушаем, — велел лейтенант Бирнс.

В то утро настроение у него было неважнецкое. Не нравились ему все эти события, ох как не нравились. Во-первых, категорически не нравилась эпидемия убийств. И во-вторых, он всерьез опасался, что эта эпидемия может привести к полномасштабным столкновениям на межнациональной почве. Седой, хмурый, с ледяными серо-голубыми глазами, он смотрел через стол на восьмерых собравшихся здесь детективов так, словно это они совершили убийства.

Хэл Уиллис и Эйлин Берк, ночной конный патруль, объезжали подведомственную им территорию, когда поступило сообщение об обнаружении третьего мертвого таксиста. При росте пять футов восемь дюймов Хэл Уиллис раньше едва ли дотягивал до необходимого стандарта. Но теперь, когда женщинам наконец милостиво разрешили работать в полиции, и пять футов два дюйма могут выглядеть устрашающе, если на бедре у тебя девятимиллиметровый «глок» в кобуре. А именно так была вооружена в тот день Эйлин. Только пистолет находился у нее не в кобуре на бедре, а в перекинутой через плечо сумке на ремне. Пять футов девять дюймов — она была выше Уиллиса на целый дюйм. Рыжеволосая, зеленоглазая — словом, типичная ирландка, она составляла приятный контраст своему напарнику, смуглому, кудрявому темноглазому Уиллису, немного похожему на кокер-спаниеля. Ледяные глаза Бернса так и впились в эту парочку. Уиллис предпочел уступить слово даме.

— Его имя Али Аль-Барак, — сказала Эйлин. — Выходец из Саудовской Аравии. Женат, трое…

— Очень распространенное арабское имя, — перебил ее Энди Паркер. Он расположился в кресле у окна. Небритый неряшливый Паркер походил на уволенного с завода бездомного пьяницу. Вообще-то в участок он примчался прямо из дома, где собирался и одевался в страшной спешке и раздражении, ведь его смена начиналась только в четыре. И вот на тебе, «приятная» новость — пришили еще одного араба.

— Аль-Барак? — переспросил Браун.

— Нет, Али, — ответил Паркер. — В арабском мире свыше пяти миллионов мужчин носят имя Али.

— А ты откуда знаешь? — уставился на него Клинг.

— Я вообще много чего знаю, — буркнул в ответ Паркер.

— Ну и при чем здесь это, скажите на милость? — осведомился Бернс.

— Да говорю просто на тот случай, если вдруг придется столкнуться с целой толпой Али, — объяснил Паркер. — Чтобы знали: ничего удивительного здесь нет, вот и все. Самое обычное явление.

— Давайте продолжим. — Бернс кивнул Эйлин.

— Трое детей, — повторила она. — Проживал в арабском районе Риверхед. Связи между ним и двумя другими жертвами пока не прослеживается. Даже молились все трое в разных мечетях. Убит выстрелом в затылок, тот же почерк, что и в первых двух случаях. Синяя звезда на ветровом стекле…

— Две предыдущие рисовал один и тот же человек, — не преминул вставить Мейер.

— И он правша, — добавил Карелла.

— Что показала баллистическая экспертиза? — обратился Бернс к Эйлин.

— Пулю отправили в лабораторию, но ожидать результатов пока рано.

— Два против одного, что стреляли из того же оружия, — заметил детектив Ричард Дженеро.

Будучи новичком в участке, Ричард редко позволял себе высказываться на подобного рода совещаниях. Ростом он был выше Уиллиса — Господи, да все здесь были выше Уиллиса, — тем не менее внешнее сходство между ними наблюдалось: такой же темноглазый, черноволосый. Как-то раз кто-то из практикантов даже спросил, уж не братья ли они. Уиллис тогда почему-то страшно обиделся и проворочал в ответ: «Я тебе покажу, какие мы, к черту, братья!»

— А это, в свою очередь, означает, что один и тот же парень убил всех троих, — сказал Бернс.

Дженеро почувствовал себя отмщенным. На губах его заиграла довольная улыбка.

— Или стреляли разные парни, но из одной и той же пушки, — заметил Карелла.

— Вдове сообщили?

— Да, поехали к ней прямо с места преступления, — ответил Уиллис.

— Насчет краски выяснили?

— Известная марка, продается повсюду, — отозвался Мейер.

— Что насчет парнишки Инверни?

— Пожалуй, стоит навестить его еще разок.

— Зачем?

— К религии относится своеобразно.

— В чем это проявляется?

— Считает, что все это дерьмо и чушь собачья.

— А разве не все так считают? — встрял Паркер.

— Лично я — нет, — пожал плечами Дженеро.

— Но это еще не означает, что он бросился убивать всех этих мусульман, — возразил Бернс. — Впрочем, потолковать с ним еще раз не помешает. Выясните, где он находился прошлой ночью в… Хэл? Когда схлопотал пулю этот таксист?

— Двадцать минут третьего.

— Было бы славно, если б этот Инверни оказался нашим парнем, — заметил Браун.

— Да, было бы очень даже неплохо.

— Разве что во сне, — язвительно заметил Паркер.

— А у тебя есть другие подозреваемые?

Паркер задумался.

— Ведь ты у нас настоящий эксперт по арабийским именам…

— Арабским.

— Вот я и подумал, может, у тебя есть идея получше, — насмешливо пробормотал Бернс.

— А что, если превратить в таксистов наших людей?

— Блестяще! — воскликнул Бернс. — Ты знаешь хоть одного копа-мусульманина?

— Как-то не подумал, — пробормотал Паркер и пожал плечами.

— Где произошло вчерашнее убийство?

— На углу Букер и Лоуэлл. В Риверхед, — ответила Эйлин. — В шести кварталах от стадиона.

— Похоже, он бродит повсюду, наш загадочный киллер.

— Думаю, системы в выборе мест нет, — подал голос Браун.

— Надо прочесать все окрестности, — предложил Клинг. — Возможно, кто-то слышал выстрел в два часа ночи.

— В два двадцать, — уточнил Паркер.

— Лично я собираюсь задействовать всех наших сотрудников, — буркнул Бернс. — Никаких выходных, отпусков, отгулов и отсутствия по болезни. Все силы должны быть брошены на расследование этого дела. До сих пор удивляюсь, почему не позвонил комиссар. Когда происходит столь не… — У него на столе зазвонил телефон. — Словом, достаньте мне этого сукина сына хоть из-под земли! — рявкнул Бернс и жестом приказал всем детективам удалиться из кабинета.

Телефон продолжал звонить. Он тоскливо возвел очи к потолку и снял трубку.

По всему городу граждане хватали дневные выпуски «желтых» газет с кричащими заголовками на первых полосах, тут же находили статью на третьей и читали. Наверняка полиция утаивала очень важную информацию — ни единого ключа, ни намека на то, кто мог быть преступником. И от этого люди начинали нервничать. Им было совершенно ни к чему, чтобы эскалация загадочных убийств привела к ситуации, которая наблюдается в настоящее время в Израиле. Они не хотели, чтобы одно насилие порождало другое. Не хотели, чтобы ненависть порождала еще большую ненависть. Но предотвратить это, похоже, было уже невозможно.

И вот первое такое событие — полиция от души надеялась, что оно станет последним, — произошло в тот же день, 5 мая.

Паркер, который вообще много чего знал, мог бы поведать другим детективам из участка, что дате 5 мая всегда придавалось особое значение в мексиканских сообществах и среди чиканос.[28] А в этом быстро растущем городе их было немало. «Синко де Майо» — так назывался этот день по-испански. Именно 5 мая отмечалась победа мексиканской армии над французами в 1862 году. И мало кто сегодня знал — разве что за исключением Паркера, — что в «Ла баталья де Пуэбла» сражались и победили метисы и индейцы народности пуэбло. В наши дни почему-то многие испаноязычные обитатели города считают 5 мая днем независимости Мексики. На что Паркер мог бы возразить, мол, день независимости датируется 16 сентября 1810 года, а вовсе не 5 мая 1862-го. Сослуживцы прозвали Паркера ученым чудаком, но были правы лишь наполовину. Паркер действительно очень много читал.

Этим прекрасным и солнечным майским днем мексиканское население города готовилось отметить праздник фольклорными танцами, пением уличных музыкантов марьячи и распиванием национальных напитков типа коктейля «Маргарита». А усталые детективы из Восемьдесят седьмого участка разошлись по трем районам города, где, как кричали заголовки утренних газет, произошли «мусульманские убийства». И примерно в это же время мужчина с элегантным узким дипломатом фирмы «Гуччи» вошел в кинотеатр, где показывали иностранный фильм о японской проститутке, ставшей великой виолончелисткой и международной знаменитостью. Уселся в двенадцатом ряду, в самом центре, какое-то время смотрел рекламные ролики мебельных магазинов, местных ресторанов и антикварных лавок, и вот наконец, в час тридцать семь, как раз перед началом художественного фильма, поднялся и отправился в мужской туалет.

Дипломат «Гуччи» он оставил под сиденьем кресла.

Взрывчатки в этом узком кожаном портфеле было достаточно, чтобы разнести ближайшие семь рядов кресел. В нем также был установлен часовой механизм, должный привести в действие адскую машину ровно в 3.48 дня, как раз в тот момент, когда на экране бывшую японскую проститутку торжественно принимали в струнный квартет Джуллиарда.

Весенние каникулы закончились недавно, и многие студенты университета Рэмси щеголяли отменным загаром, приобретенным в Мехико и Флориде. Атмосфера в кампусе царила самая оживленная, и Мейеру с Кареллой пришлось пробираться к регистрационному офису сквозь толпы студентов. Там они рассчитывали получить информацию о программе и расписании студента Энтони Инверни и уж затем потолковать с ним еще раз. Но это оказалось непросто. Каждому детективу пришлось сначала продемонстрировать свой жетон, затем — удостоверение личности. Мало того, еще произнести слова священного заклинания: «расследование убийства». Лишь после этого суровая желтоволосая дама с пучком на макушке поведала им о местонахождении Энтони Инверни в этот столь значимый для части населения день, Синко де Майо.

Произошло это в 1.45 дня.

Они нашли Инверни в аудитории, он сидел в первом ряду. Программа занятий была обозначена следующим образом: «Мораль в произведениях Шекспира». Он сидел и болтал с девушкой, на голове у нее красовался шарф, прикрывающий часть лба. Из чего детективы тут же сделали вывод, что девушка мусульманка, хотя, конечно, могли и ошибаться. Они спросили Инверни, нельзя ли потолковать с ним минут пять наедине. Паренек поднялся и сказал девушке: «Извини, Халима», — что подтверждало предположение детективов, однако еще ни о чем не говорило.

— Ну, в чем дело? — недовольно сморщился Энтони.

— Где ты был сегодня в два часа ночи? — Мейер решил сразу взять быка за рога.

— Что, опять та же песня?

— Та же, — кивнул Карелла.

— Во всех газетах написали, — вздохнул Инверни. — Но вы, смотрю, опять гавкаете не на то дерево.

— Так где ты был?

— С одним человеком.

— С кем это?

— С человеком.

— Этот человек, надеюсь, не Ребекка Шварц? Ведь если речь зайдет об алиби…

— С ума сошли, что ли? Неужели думаете, старый Сэм отпустит дочь на улицу в два часа ночи?

— Тогда кто же тот человек?

— Предпочел бы не вовлекать ее в эту историю.

— Ах вот как? Он, видите ли, «предпочел бы»! У нас три убитых таксиста. Самое время начать беспокоиться о них, а не о том, что ты можешь кого-то «вовлечь». Кто она? Кто твое алиби?

Энтони глянул через плечо. На секунду детективам показалось, что сейчас он назовет по имени девушку в голубом шарфе. Как ее там? Ханима, Халифа?.. Но он повернулся к ним и, понизив голос, произнес:

— Джуди Манцетти.

— И она была с тобой в два часа ночи?

— Да.

Теперь он говорил шепотом. И не смотрел в глаза.

— Где?

— У меня дома.

— И чем вы занимались?

— Ну… сами понимаете.

— Говори толком.

— Мы были в постели.

— Давай нам ее телефон и адрес, — велел Карелла.

— Эй, вы что? Я же сказал, не хочу ее вовлекать.

— Она уже вовлечена, — буркнул Карелла и раскрыл записную книжку.

Инверни продиктовал ему адрес и номер телефона.

— Ну все, что ли? А то сейчас начнутся занятия.

— А я думал, ты собираешься жениться на Бекки, — заметил Мейер.

— Конечно! Я и собираюсь жениться именно на Бекки! — с жаром произнес Инверни. — Но пока… — Он улыбнулся и перешел на заговорщицкий шепот. — Пока что трахаю Джуди.

Нет, подумал Мейер. Это Бекки он трахает мозги.

Было уже 2.00 дня.

Словно в подтверждение истинности утверждений всезнайки Паркера, обоих свидетелей, слышавших прошлой ночью выстрел, звали Али. Они как раз возвращались домой с вечеринки, и каждый был немного подшофе. Правда, тут же оба начали оправдываться, что это вовсе не в их правилах. Они осознают, что Коран строго запрещает употребление алкогольных напитков.

— Харам, — произнес первый Али, качая головой. — Совершенно точно харам.

— Да, невозможно, — подхватил второй Али и тоже покачал головой. — Запрещается. Строго-настрого. В Коране так и прописано: «Просят тебя воздерживаться от вина и азартных игр. Для людей то великий грех, как и получение барыша, только еще больший грех, чем барыш».

— Но наш друг отмечал день рождения, — виновато улыбнулся первый Али.

— Да, была вечеринка, — объяснил второй Али.

— Где именно? — поинтересовалась Эйлин.

Оба Али переглянулись и в конце концов признались, что вечеринку устроили в клубе под названием «Буфер». А Эйлин и Уиллис прекрасно знали и это заведение, и то, что там показывают стриптиз. Но тут оба Али стали клясться и божиться, что никто из их компании не заходил в так называемые частные комнаты. Нет, они просто наслаждались созерцанием молоденьких девиц, что крутились и танцевали вокруг палок.

Каких еще палок, подумала Эйлин. И какие такие молоденькие девицы? Может, то были члены Али и их дружков? И что за грязные мысли вечно лезут ей в голову…

Как бы там ни было, но оба Али вывалились из клуба «Буфер» в два часа ночи и увидели желтое такси, припаркованное напротив, через улицу. Домой они хотели добираться на метро, но, увидев такси, сочли, что оно послано им Провидением. Ну и сразу кинулись через дорогу. Первый Али — с поднятой рукой, чтоб успеть вовремя остановить машину. Второй трусил сзади и уже почти догнал приятеля, как вдруг оба услышали звук выстрела. Один-единственный, и прозвучал он из машины. Тут они замерли посреди дороги.

— И оттуда выскочил какой-то мужчина, — сказал первый Али, и глаза у него округлились и стали похожи на блюдца.

— Как выглядел мужчина? — спросила Эйлин.

— Высокий, — встрял второй Али. — И одет во все черное.

— Черный костюм, черный плащ, черная шляпа.

— С бородой или чисто выбрит?

— Нет. Без бороды.

— Нет.

— А вы уверены, что это был именно мужчина?

— Да, точно, уверены, — кивнул второй Али.

— Ну и что он сделал после того, как выбрался из машины?

— Подошел к ветровому стеклу.

— И попрыскал на него краской.

— Вы видели, как он прыскал на стекло краской?

— Да.

— О да, видели, видели.

— А потом?

— Потом он убежал.

— Бежал вперед, прямо по улице.

— К станции метро.

— Там как раз вход.

— В это самое метро.

А это означает, что вскоре убийца мог оказаться в любом районе города, подумала Эйлин.

— Спасибо, — произнес Уиллис.

Было 2.15 дня.

Детективам Паркеру и Дженеро пришлось еще раз побеседовать с Оззи Киразом, кузеном второго убитого таксиста.

Кираз как раз собирался на работу, когда они появились у него в начале четвертого. Он познакомил их с женой, трогательно миниатюрной женщиной чуть ли не вдвое ниже его, а затем провел в маленькую кухню-закуток, где собирался угостить чаем. У этой маленькой темноволосой женщины по имени Бадрия Кираз были тонкие черты лица и красивые черные глаза. Ей где-то под тридцать, решил Паркер. Несмотря на экзотическую внешность, выглядит настоящей американкой. На губах помада, веки подведены голубыми тенями, бежевые, сшитые на заказ слаксы обтягивают округлую и очень соблазнительную попку, а белая хлопковая майка — не менее соблазнительные грудки.

Кираз сказал, что они с женой работают по вечерам в разных районах города. Он — в аптеке Маджесты управляющим, а Бадрия — кассиршей супермаркета в Калмс-Пойнт. Смена у обоих с четырех дня и до полуночи. Далее Кираз поведал, что, еще проживая в Афганистане, мечтал стать учителем. Это до вторжения русских. И вот теперь, в Америке, служит в аптеке.

— Здесь же свободная страна, правильно? — заметил он и усмехнулся.

Дженеро так и не понял, одобряет он это или нет.

— Расскажите нам подробней о своем кузене, — попросил он.

— Что конкретно вам хотелось бы знать?

— О том, какие у него были отношения с человеком, с которым уже говорил наш коллега…

Дженеро любил использовать это слово, «коллега». В такие моменты ему казалось, что речь у него как у какого-нибудь профессора. Он заглянул в блокнот и напустил на себя еще более ученый вид.

— Мужчина по имени Аджмал, кажется, так вы это произносите?

— Да, — кивнул Кираз.

— Аджмал Хан. Повар из кондитерской «Макс», что в Мидтаун-Саут. Вы его знаете?

— Нет, не знаю.

— Друг вашего кузена, — подсказал Паркер.

Взгляд его остановился на жене Кираза, которая как раз вошла в гостиную с подносом. Поставив его на низенький столик перед диваном, она улыбнулась и сказала:

— Вообще-то мы пьем его сладким, но сахар я не клала. Можете положить, если хотите. А вот тут сливки, лимон. Оз, — добавила она, — ты знаешь, который теперь час?

— Я слежу за временем, Бадрия, не беспокойся. Если хочешь, можешь идти без меня.

— Ничего, если я пойду? — обратилась она к детективам.

— Да, конечно, — ответил Дженеро, и оба детектива вежливо поднялись со своих мест.

Кираз поцеловал жену в щеку. Она еще раз улыбнулась и вышла из комнаты. Вскоре они услышали, как за ней захлопнулась входная дверь. Мужчины снова сели. Через открытые окна слышался усиленный динамиками крик муэдзина, призывающего правоверных мусульман на молитву.

— Третья дневная молитва, — пояснил Кираз. — Называется «Салат аль-Аср». — А затем добавил не без сожаления в голосе: — Я больше не молюсь. Слишком уж сложное это в Америке дело. Раз хочешь быть американцем, надобно следовать здешним правилам игры, верно? Делать то же, что и американцы.

— Да, конечно, — согласился с ним Паркер, хотя лично его мало волновало соблюдение или несоблюдение американских, как выразился собеседник, правил игры.

— Тут вот какое дело, — начал Дженеро, выдавливая ломтик лимона в чашку с чаем. — Этот парень из закусочной сказал нашим коллегам, что ваш кузен встречался сразу с несколькими девушками…

— Это для меня новость, — заметил Кираз.

— Вот мы и решили еще раз поговорить с вами, — подхватил Паркер. — В надежде, что вы поможете нам выяснить, с кем именно он встречался, назвать имена…

— Имена этих девушек, — уточнил Дженеро.

— Ведь повар из кондитерской знаком с ними не был, — добавил Паркер.

— Я тоже не знаком. — Кираз взглянул на наручные часы.

И Паркер взглянул на часы. Двадцать минут четвертого.

— А он когда-нибудь говорил вам об этих девушках? — спросил Дженеро.

— Никогда. Мы, знаете ли, были не настолько близки. Он холостяк, я женат. И потом, у нас свои друзья — я имею в виду, у Бадрии и у меня. Это Америка. Тут другие обычаи, другие ценности и правила жизни. Раз уж живешь здесь, надо соблюдать американские обычаи, верно?.. — И он опять усмехнулся.

И Дженеро снова подумал: «Уж не играет ли с нами этот тип?»

— Но вы наверняка знали бы, если б одна из его подружек вдруг оказалась еврейкой, правильно? — спросил Паркер.

— Это из-за той синей звезды?

— Ну, в общем, да…

— Сомневаюсь, чтобы кузен встречался с еврейскими девушками.

— Ну, знаете, иногда…

— Да, конечно, — согласился Кираз. — Иногда все не так, как кажется. И вы наверняка думаете, что это не простое преступление на почве ненависти. Вы думаете, что еврей не станет убивать мусульманина лишь за то, что тот мусульманин. Вам кажется, что дело сложнее. Был ли Салим связан с еврейкой? Впал ли отец или брат этой еврейской девушки в ярость при одной только мысли об их отношениях? Может, Салима убили для острастки, чтобы любой другой мусульманин и помыслить не мог о связи с неверной? Может, именно поэтому и нарисовали на ветровом стекле звезду Давида? Дескать, держись подальше. Даже думать не смей…

— Ну, не сказал бы, что мы рассуждали именно так, — начал Паркер, — однако да, признаю, нечто подобное тоже рассматривалось.

— Но при этом вы забываете о двух других мусульманах, разве нет? — Кираз улыбнулся, как показалось Дженеро, с оттенком превосходства, даже какого-то презрения к тупоголовым детективам.

— Нет, мы не забыли, — ответил ему Паркер. — Просто пытаемся учесть все версии и возможности.

— Ошибка, — торжественно заявил Кираз. — Знаете, я иногда болтаю с одним врачом, он заходит к нам в аптеку. И вот что он мне как-то сказал: «Видишь ли, Оз, раз у этого существа полоски, как у зебры, лошадь тут и близко не стоит». Потому что люди приходят и спрашивают, что у нас есть от того или другого заболевания. Но почему они это делают? Да бог их знает! — Он пожал плечами, а затем добавил самодовольно: — Я всего лишь управляющий аптекой. Я не фармацевт, а они все равно меня спрашивают. — Он вновь выразительно пожал плечами. — Что можете порекомендовать от головной боли, кашля, насморка, того-другого? Спрашивают меня постоянно. Но я хорошо помню, что говорил мой друг врач. — Он явно гордился, что другом его является не кто-нибудь, а врач. — Если у человека симптомы обычной простуды, зачем искать у него атипичную пневмонию? Точка. — Он приподнял руки, развел ладонями вверх, словно показывая, как все просто. — Так что не стоит искать зебр, — с улыбкой добавил он. — Просто найдите поганого еврея, который разнес голову моему кузену, о'кей?..

Было уже 3.23.

В современных фильмах довольно популярен сюжет о Золушке, простой работящей девушке, которая в одночасье становится принцессой. Причем служанка заполучает принца не в сказке, а в самой обычной реальной жизни. В ряде таких фильмов героиней является простая и честная девушка из рабочего класса, которая вдруг решает стать студенткой колледжа и добивается своей цели. Или же простой паренек — он вдруг становится выдающимся футболистом. Самая, пожалуй, популярная сегодня тема. Ведь Америка — страна великих возможностей. И в Японии эта тема тоже достаточно хорошо разработана, хотя Рурико, проститутка из фильма, который все так рвались посмотреть, тоже была «рабочей» девушкой в определенном смысле этого слова, но при этом мечтала стать не принцессой, а виолончелисткой и выступать с концертами. Она должна была стать ею через три минуты…

Две девушки, стоявшие в очереди у одной из касс, тоже были простыми работящими девушками, именно поэтому и хотели купить билеты на четырехчасовой сеанс, чтоб посмотреть японский фильм. Они уже успели посмотреть фильм «Красотка» — еще одну сказку о том, как простая девушка становится принцессой. И ни на грош не верили, что Джулия Робертс стала бы отсасывать кому бы то ни было за пятьдесят баксов. Но может, у этой японской актрисы, как ее там, все обстояло иначе. Может, на сей раз они поверят, что эта, одна на миллион, волшебная история может действительно произойти с девушкой, зарабатывающей на жизнь таким вот образом.

Две подружки, Хейди и Розанна, выглядели и были одеты как секретарши, которые пораньше отпросились с работы…

Было уже 3.46.

Мало того, даже разговаривали они как первокурсницы колледжа. По мере того как приближалась их очередь, они сменили тему и заговорили о том, как Хейди собирается отмечать свой день рождения. Сегодня Хейди исполнилось девятнадцать. Ремеслом своим она занималась вот уже два года. И стать принцессой ей светило разве что в том случае, если бы она приняла предложение старого пердуна, постоянного своего клиента. Он вдруг пригласил ее в Лондон на уик-энд. А потом столь же внезапно отказался от своего предложения, узнав, что как раз на уик-энд у нее должны начаться месячные. Словом, не повезло.

— Как будешь отмечать? — спросила ее Розанна.

— Джимми пригласил меня на обед, — ответила Хейди.

Джимми, парень, с которым она встречалась, был копом и знал о ее профессии.

— Здорово.

— А ты думала. Конечно.

Еще пятнадцать секунд, и стрелки часов покажут 3.48.

— И все же я не понимаю, — пробормотала Розанна.

— Чего именно, дорогуша?

— Удивительное совпадение! — воскликнула Розанна. — Скажи, твой день рождения всегда приходится на Чинко де Майо?

Парочка, сидевшая в следующем ряду, сразу за тем креслом, под которым загадочный мужчина оставил портфель от Гуччи, обжималась и целовалась без всякого стеснения, как вдруг грянул взрыв.

Паренек уже запустил руку девушке под юбку, девица уже расстегнула молнию у него на брюках и скользнула рукой внутрь. Все эти манипуляции маскировал накинутый на колени плащ. Обоим было глубоко плевать, успешно ли выступит виолончелистка Рурико перед комиссией в Джульярдской музыкальной школе или же ей придется вернуться в трущобы Иокогамы, к привычному образу жизни. Главное для них было одновременно достичь оргазма здесь, в темном зале кинотеатра, под звуки душераздирающей мелодии из балета Арама Хачатуряна «Спартак», которые своими умелыми пальчиками извлекала Рурико из виолончели.

Когда взорвалась бомба, обоим в короткую долю секунды пришла в голову одна и та же мысль: они умерли и вознеслись прямо на небеса.

К счастью для сотрудников Восемьдесят седьмого участка, взрыв в кинотеатре произошел на территории, подведомственной Двадцать первому участку. И поскольку не прослеживалось прямой связи между этим новым актом насилия и убийствами мусульман-таксистов, никто из Двадцать первого не стал им звонить и пытаться спихнуть с рук это дело. Зато в связи с тем, что данное преступление было сразу квалифицировано как террористический акт, копы из Двадцать первого тут же связались с Объединенным центром по борьбе с терроризмом из федерального управления и переложили эту тяжкую ношу на их плечи. Что, однако, не остановило бойких на язык телевизионных комментаторов, тут же связавших взрыв в кинотеатре с серией загадочных убийств мусульман-таксистов.

Комментаторы самого либерального толка с пеной у рта доказывали, что за новую вспышку насилия в самом сердце Соединенных Штатов ответственна неправильная политика, которые ведут американцы в Ираке. Консервативные комментаторы лишь укоризненно качали головой в ответ на столь безграмотные заявления коллег, обвиняли их в полном непонимании ситуации, а затем дружно набросились на местные силовые структуры и полицию, обвиняя их в том, что они совершенно не способны решать проблемы в городе со столь разношерстным населением. Вот решали бы как положено, и тогда никакого насилия не было бы.

Не прошло и полутора часов, как все кабельные каналы потребовали немедленно произвести аресты по делу, которое теперь объединено в одно. Во всех вечерних информационных программах, что выходят в эфир в половине седьмого, главной новостью стал взрыв в кинотеатре, и его уже открыто связывали с убийствами трех мусульманских таксистов и синими звездами Давида на ветровых стеклах их машин. И все это повторялось и обсасывалось до бесконечности в разных вариантах и стало лейтмотивом всех последующих передач.

Али Аль-Барак, третья жертва загадочного убийцы, работал на таксомоторную фирму под незамысловатым названием «КебКо». Гараж их находился в укромном местечке рядом с мостом Калмс-Пойнт, неподалеку от рынка с тем же названием, и располагался под массивными каменными опорными колоннами, по ту сторону моста, где начинался район Айсола. Рынок был уже закрыт, жалюзи на всех витринах опущены, когда без четверти семь вечера сюда прибыли детективы Мейер и Карелла. Они с трудом разыскали гараж «КебКо». Пришлось объехать квартал несколько раз, а движение на мосту в этот час было весьма интенсивное. В какой-то момент Карелла даже предложил включить сирену, но Мейер счел, что это уж слишком.

И вот наконец они увидели гараж, затесавшийся между двумя большими многоквартирными домами. Они вполне могли принять его за обычный подземный гараж, что принято строить в жилых массивах, если бы не неприметная вывеска с надписью «КебКо». Они съехали по пандусу, нашли офис диспетчера, представились и объяснили, с какой целью прибыли.

— Да… — протянул диспетчер и кивнул. Звали его Хазир Демиркол. И он поведал им, что, как и Аль-Барак, мусульманин, хоть и не из Саудовской Аравии. — Я курд, — сказал он. — Приехал в эту страну десять лет назад.

— Что можете рассказать нам об Аль-Бараке? — спросил Мейер.

— Так и знал, что рано или поздно его убьют, — ответил Демиркол. — Уж больно любил спускать язык.

«Распускать», — хотел поправить его Карелла, но не стал.

— Это в каком смысле? — спросил он.

— Всю дорогу жаловался, мол, вина Израиля — безобразия в арабском мире. Если бы не Израиль, не было бы войны в Ираке. Не было бы терроризма. Не было бы одиннадцатого сентября. Ведь он из Саудовской Аравии, ну, вы понимаете. Это его соотечественники разнесли Всемирный торговый центр! Дурак он, больше никто. Не важно, как ты относишься к евреям. Я и сам отношусь к ним точно так же. Но, живя в этом городе, я, знаете ли, научился держать язык за зубами.

— Почему? — с интересом уставился на него Мейер.

Демиркол обернулся к нему, оглядел с ног до головы. Одна бровь дернулась. Он все понял. Этот человек еврей. Этот детектив — еврей.

— Теперь не важно, — ответил он. — Вы только посмотрите, что случилось с Али. Вот почему.

— Так вы считаете, его убил еврей?

— Ну не ангел же из рая нарисовал ему синюю звезду на стекле.

— А кто мог слышать, когда он высказывал вслух все эти идеи? — спросил Карелла.

— Да откуда мне знать? Али вел себя слишком свободно, слишком уж распоясался, если хотите знать мое мнение. Ведь тут у нас демократия, разве нет? Та самая, которую Америка пытается насадить в Ираке, так или нет? — саркастически добавил Демиркол. — Он болтал об этом повсюду. В гараже со своими дружками, в такси с пассажирами. Уверен, он даже в мечети болтал все о том же, вместо того чтобы молиться. Свобода слова, правильно? Даже если тебя за нее убивают.

— Вы думаете, он высказал свое мнение не тому человеку? — спросил Мейер. — Не тому еврею, так?..

— Тому самому еврею, который поубивал всех этих водителей. — Демиркол энергично закивал, глядя прямо в глаза Мейеру, словно бросал ему вызов.

— А мечеть, что вы упомянули… — начал Карелла. — Вы, случайно, не знаете, что за…

— Маджид Ат-Абу, — тут же выпалил Демиркол. — Совсем близко отсюда. — И он махнул рукой, указывая направление.

Вот это была действительно мечеть. Она появилась словно из сказок «Тысячи и одной ночи», блистая минаретами и куполами, бирюзовыми изразцами и позолотой. Настоящая мечеть.

Это выдающееся во всех смыслах сооружение, Маджид Ат-Абу, находилось не так уж и близко, как утверждал Демиркол. До мечети было больше мили, и пришлось проехать полрайона. Когда наконец, уже в девятом часу вечера, детективы добрались до нее, там шла вечерняя молитва. Небо за сверкающим куполом озаряли последние пурпурно-золотистые отблески заходящего солнца. Справа от аркообразного входа горделиво высился минарет, с которого муэдзин созывал верующих на молитву. Мейер с Кареллой остановились на тротуаре у входа, какое-то время прислушивались к доносящемуся изнутри заунывному гулу голосов, дожидаясь удобного момента, когда можно будет войти.

На тротуаре через улицу толпились и шумели арабской внешности мальчишки в футболках и джинсах. Мейер подивился, что они такое там говорят. Карелла был удивлен, что ребята не пошли на молитву.

— Иван Сикимавучлор! — завопил один из мальчишек, и остальные покатились со смеху.

— А как тебе Александр Сиксалландр? — спросил какой-то шпингалет, и все снова дружно расхохотались.

— Или мадам Деллемер? — воскликнул третий мальчишка.

Снова громкий смех. Карелла не понимал, как это они не попа́дали на тротуар, сгибаясь пополам от хохота. Лишь через минуту до детективов дошло, что мальчишки выкрикивают имена. Да и как им было догадаться сразу, ведь они не знали, что «Иван Сикимавучлор» означает по-турецки «Иван, который держит мой член», «Александр Сиксалландр» — «Александр, размахивающий членом», а бедная «мадам Деллемер» есть не что иное, как «дама, сосущая сперму». Мейера с Кареллой тоже завораживали названия некоторых книг, когда сами они были мальчишками…

«Распахнутый халат» Сеймура Хэйера.

«Месть по-русски» Ивана Кучакокова.

«Китайское проклятие» Ван Хонг Ло.

«Гавайский рай» А'авана Лейя Оо'аа.

Но арабские тинейджеры, выросшие в Америке, насмехались сейчас над родным языком.

— Фенази Керим! — торжествующе выкрикнул какой-то мальчишка, и поскольку ни одному из детективов в голову не пришло, что это искусственно изобретенное имя означает ни много ни мало, как «я трахаю тебя плохо», заразительный смех мальчишек заставил и их улыбнуться.

Вечерняя молитва закончилась.

Детективы разулись, поставили обувь у входа, рядом с тапками, сандалиями, беговыми кроссовками, туфлями и ботинками на высокой шнуровке — валяющиеся здесь в беспорядке, они напоминали свалку, куда отправляют старые ненужные автомобили, — и, войдя в мечеть, стали искать имама.

— Ни разу не слышал, чтобы Али Аль-Барак произнес хотя бы одно оскорбительное слово в адрес еврейского народа, государства Израиль или отдельного еврея, — заявил Мохамед Талаль Авад.

Они стояли в просторном молельном помещении мечети. Огромное и белое, оно напоминало бальный зал. Высокие арочные окна, пол выложен плиткой, над головами — верхний ряд окон, через которые можно наблюдать, как появляются звезды на медленно темнеющем небе. На имаме были мешковатые белые штаны и просторная белая туника, голову украшала маленькая белая шапочка с плоской тульей. У него были длинная черная борода, узкий нос и угольно-черные глаза. И он многозначительно адресовал каждое свое слово Мейеру.

— В священном Коране не сказано ничего, что могло бы подвинуть мусульманина на убийство, — продолжил он. — Еврея, грека, вообще кого бы то ни было. Нет там ничего такого. Можете проверить сами. И вы не найдете в Коране ни единого призыва убивать во имя Аллаха.

— Насколько нам известно, Аль-Барак отпускал замечания, которые кто-то мог счесть оскорбительными, — возразил Карелла.

— Он просто выражал свое мнение по ряду политических вопросов. И ислам здесь ни при чем. Он был молод, горяч и, возможно, вел себя глупо, столь открыто выражая свое мнение. Но мы живем в Америке, и здесь у нас свобода слова, разве нет? Разве не для этого придумана демократия?

Ну вот опять снова-здорово, подумал Мейер.

— Но если вы думаете, что убийство Али как-то связано со взрывом в кинотеатре…

Может, все же как-то и связано, подумал Карелла.

— …то глубоко заблуждаетесь.

— Мы расследуем не взрыв в кинотеатре, — вклинился в разговор Мейер. — Мы расследуем убийство Али. И убийство еще двух мусульман-таксистов. Если у вас имеется подозрение или предположение, кто бы мог…

— Не знаю лично ни одного еврея, — отрезал имам.

Ну одного-то теперь знаешь, подумал Мейер.

— Этот его друг, с которым он жил, — произнес Карелла. — Как его имя и где его можно найти?

Музыка, доносившаяся из-за двери квартиры на третьем этаже, была определенно рэпом. И пели определенно чернокожие певцы, причем по-английски. Но эти слова вовсе не призывали молодых ребят обкуриваться дурью, бить и насиловать женщин или сводить с кем-то счеты. Слушая за дверью всю эту лирику, детективы пришли к выводу, что говорится там о самых благих намерениях и намерения эти никоим образом не призывают к отмщению…

Мейер постучал в дверь.

— Кто? — спросил чей-то голос.

— Полиция, — ответил Карелла.

Музыка продолжала греметь.

— Эй! — крикнул Карелла. — Может, все же откроете? Мы хотим задать вам несколько вопросов.

Ответа не последовало.

— Эй! — снова окликнул Карелла. И вопросительно покосился на Мейера.

Тот пожал плечами. А затем завопил что есть мочи, стараясь перекричать музыку:

— Эй, вы там! Открывайте!

И снова безрезультатно.

— Полиция! — прокричал Мейер. — Будьте добры, отоприте дверь!

Дверь осторожно приотворилась на щелочку, придерживала ее теперь цепочка.

Детективы увидели часть узкого лица. Половину черных усиков. Угол губ. И один круглый карий глаз.

— Мистер Раджаб?

— Да?..

В голосе звучала усталость, карий глаз тоже смотрел утомленно.

— Не возражаете, если мы войдем? Нам надо задать вам несколько вопросов.

— Это о чем?

— О вашем друге Али Аль-Бараке.

— И что?

— Вам известно, что прошлой ночью его убили?

Дверь тут же плотно захлопнулась. И они услышали, как щелкнула задвижка.

Карелла отступил на пару шагов. Он уже достал пистолет, держал его наготове. Затем вдруг согнул ногу в колене и резко, со всего маху, ударил в дверь, чуть ниже замка. Замок устоял.

— Двор! — крикнул он, и Мейер опрометью бросился вниз по лестнице.

Карелла нанес еще один удар. На сей раз замку пришел крах. Дверь распахнулась, и он вбежал в комнату. Группа чернокожих рэперов все еще распевала хвалы Аллаху. Окно в дальнем конце комнаты было распахнуто настежь, теплый весенний ветерок раздувал занавеску. Он подбежал к окну, вскочил на подоконник, высунул руку с пистолетом и направил ствол в сторону пожарной лестницы. Он слышал, как кто-то с грохотом сбегает вниз по узким железным ступеням.

— Стой! — крикнул он. — Полиция!

Но никто и не думал останавливаться.

Тогда он сам выбрался на пожарную лестницу, глянул вниз и начал спускаться. Внизу раздался топот ног, это Мейер выбежал во двор. Как раз вовремя. Раджаб оказался в ловушке.

— Есть, взял! — крикнул Мейер.

Карелла спустился по железной лестнице до первого этажа, спрыгнул, надел наручники на Раджаба.

В полном изумлении слушали они Айшака Раджаба. Как он решил немедленно отомстить за убийство своего друга и соседа по комнате Али Аль-Барака. Детективы молчали, а он рассказывал, как изготовил бомбу, которую можно было поместить в портфель… (Он называл дипломат от Гуччи просто портфелем.) Как затем очень тщательно выбирал кинотеатр, где шли так называемые «высокохудожественные» фильмы, поскольку знал: евреи строят из себя людей культурных и образованных, а потому среди зрителей наверняка будет много евреев. Евреев следовало проучить, показать им, что арабов нельзя убивать безнаказанно.

— Али убил еврей, — твердил Раджаб. — А потому я поступил справедливо. Чтобы евреи знали — они получат сполна за каждое убийство.

Мейер позвонил в Федеральное управление, в отдел по борьбе с терроризмом, и сообщил, что по чистой случайности им удалось задержать негодяя, подложившего в кинотеатр бомбу. И эти неблагодарные даже спасибо ему не сказали!

Было уже почти десять вечера, когда они с Кареллой вышли из участка и отправились по домам. Проходя мимо дежурки на первом этаже, они заметили, что дверь открыта. Полицейский в униформе дремлет на диване перед включенным телевизором. Один из самых популярных и велеречивых ведущих кабельного канала задавался вопросом: когда террорист не является террористом.

«Вот вам история, — сказал он и выразительно сверкнул глазами. — Араб из Саудовской Аравии Айшак Раджаб, имеющий „зеленую карту“, был арестован и обвинен в бессмысленном и жестоком убийстве шестнадцати посетителей кинотеатра и нанесении телесных повреждений еще двенадцати зрителям. В данном случае наша полиция и Объединенный центр по борьбе с терроризмом заслуживают самых высоких похвал за быстроту и решительность действий. Остается лишь надеяться, что суд будет столь же скор и справедлив. Однако… Адвокаты Раджаба уже заявили о невменяемости клиента и настаивают на психиатрической экспертизе. Мотивируют они это следующим образом. Человек, специально оставивший бомбу в общественном месте, не является террористом. Как вам это нравится? Не является террористом! Тогда кто же он? Может, вы скажете нам, ребята?.. Согласно уверениям своих адвокатов, Раджаб — это человек, ослепленный гневом и жаждущий возмездия. Причину поступка Раджаба следует искать в его тесных дружеских отношениях с Али Аль-Бараком, третьей жертвой в этой волне насилия против таксистов, которая буквально захлестнула город с прошлой пятницы. Аль-Барак был соседом и другом Раджаба…

Ни я, ни любой другой здравомыслящий человек не станет одобрять бессмысленные убийства таксистов-мусульман. Это вообще не обсуждается. Но манипулировать неподходящим в данном случае библейским — я подчеркиваю, библейским — высказыванием „око за око“ и оправдывать тем самым злонамеренного убийцу ни в чем не повинных людей, объявляя его безумцем, уже само по себе есть безумие. Террорист он и есть террорист, а то был акт терроризма в чистом виде. И в случае с Айшаком Раджабом только смертный приговор будет адекватен совершенному им преступлению. Таково мое мнение, теперь давайте послушаем ваше. Вы можете отправлять мне послания электронной почтой по адресу…»

Детективы вышли из здания в ночь.

Через четыре часа будет убит четвертый таксист-мусульманин.

Полиция сразу поняла: это не их человек. Начать с того, что ни одна из предшествующих жертв не подвергалась ограблению. А этот человек был ограблен. Остальные жертвы были убиты одним выстрелом, в основание черепа. В этого же стреляли три раза через открытое окно со стороны водительского места. Две пули попали в лицо, у левого виска и чуть ниже щеки, третья прошила шею насквозь и застряла в панели противоположной дверцы.

Гильзы нашли на улице, рядом с машиной, и это указывало на то, что преступник пользовался автоматическим оружием, а не револьвером, как в первых трех случаях. Баллистическая экспертиза это подтвердила. Пули и гильзы соответствовали образцам, выпущенным из пистолета-автомата «кольт» 45-го калибра.

Нашлись два свидетеля, и оба утверждали, что видели, как мужчина наклонился к окну такси за секунду до того, как прогремели выстрелы. И он определенно не был высоким белым мужчиной, одетым во все черное.

Все четыре убийства объединяло лишь два сходных обстоятельства. Все водители были мусульманами, на всех четырех ветровых стеклах была нанесена синей краской звезда Давида.

Но звезда Давида — шестиконечная, а эта, последняя, была пятиконечной, к тому же перевернутой вверх ногами. Такого рода пентаграмму используют сатанисты.

Детективам оставалось лишь надеяться, что в данном случае обошлось без религиозного подтекста. И еще они точно знали: это другой человек. Это подражатель.

Так выглядели заголовки на первых полосах почти всех утренних газет. В статьях по большей части пересказывались пресс-релизы полицейского управления. Однако в информации по первым трем убийствам, полученной из отдела по связям с общественностью, не было ни слова ни о самом убийце, ни о его мотивациях. Ни в одном из средств массовой информации — будь то печатные издания, радио или телевидение — не упоминалось о том, что убийца был весь в черном с головы до пят. Или же о том, что он расправлялся с жертвами всего одним выстрелом в затылок. И полиция надеялась, что убийца, если, конечно, удастся его поймать, сам раскроет эту информацию. И тем самым выдаст себя.

Но к этому времени полиция уже знала, что последний убийца — подражатель, а потому стала выдавать более щедрые пресс-релизы. Где, в частности, говорилось, что в четвертого таксиста стреляли три раза, что его ограбили, унесли всю ночную выручку. И что нападавший, по описаниям свидетелей, — чернокожий мужчина лет двадцати с небольшим. Рост примерно пять футов семь дюймов, вес около ста шестидесяти фунтов. Он был в синих джинсах, белых спортивных туфлях и черной вязаной шапочке, низко надвинутой на лоб.

Прочтя все это, убийца трех первых таксистов, должно быть, радостно хохотал и потирал руки. Особенно после второго взрыва бомбы, что грянул во вторник днем.

Объединенный центр по борьбе с терроризмом при Федеральном управлении представлял собой довольно оригинальную гремучую смесь из лучших детективов города, специальных агентов ФБР, людей из отдела внутренней безопасности и нескольких шпионов из ЦРУ. Команда из пяти офицеров центра во главе со специальным агентом Брайаном Хупером прибыла к заведению под названием «Мерри кофе бин»[29] в три часа дня, менее чем через полчаса, как террорист-смертник взорвал себя, а заодно еще двенадцать посетителей, сидевших за столиками на улице. Семь человек были ранены, их уже увезли машины «скорой» в близлежащий госпиталь «Эйбингдон мемориал», что на Кронли-стрит, неподалеку от набережной.

Кафе было разнесено в клочья. Кресла и столики представляли собой груду искореженного металла и напоминали сюрреалистическую скрученную и дымящуюся скульптуру лихого авангардиста. Стекла из витрин вылетели, и весь тротуар был завален осколками. А помещение внутри было сплошь залито водой — тут уж на славу потрудились городские пожарные.

Оглушенная и насмерть перепуганная официантка была вся в копоти и грязи, но, сколь ни покажется удивительным, в остальном ничуть не пострадала. Она-то и рассказала Хуперу, что как раз подошла к стойке с аппаратом для капуччино, выполняя заказ, когда вдруг услышала чей-то крик. Доносился он с улицы. Сначала она подумала, что раскричался кто-то из посетителей, ей не раз доводилось быть свидетельницей споров и выяснения отношений между клиентами. Она отвернулась от стойки и увидела, как какой-то худенький мужчина бежит к дверям кафе и что-то вопит во все горло…

— А что именно он кричал, мисс, вы не помните? — спросил Хупер.

Хупер, одетый в синий пиджак, белую рубашку, голубой галстук и до блеска начищенные черные туфли, был вежлив, говорил мягко и вкрадчиво. Детективы из Пятого участка тоже старались соответствовать, но в своих спортивных куртках, мятых штанах и рубашках с расстегнутыми воротничками выглядели рядом с ним чуть ли не бродягами. Они столпились вокруг, изображая неподдельный интерес, и строили многозначительные мины, пока Хупер проводил допрос.

— Что-то насчет евреев, — ответила официантка. — И с каким-то странным акцентом, слов не разобрать. Да еще так громко, что понять было почти невозможно. И потом, знаете ли, все произошло так быстро… Он бежал по тротуару прямо сюда, к двери, между столиками. Видите, у нас там такой проход? Ну вон там, проход, который ведет прямо к дверям?.. И орал во всю глотку, евреи, мол, такие, евреи сякие, да еще размахивал руками как сумасшедший. А потом вдруг грохнул этот ужасный взрыв, и меня едва не сшибло с ног. И это при том, что находилась я внутри, у стойки с кофеваркой. И потом я увидела… ну прямо как зарево на улице, яркое-яркое, понимаете? Увидела зарево и как в нем разлетаются в разные стороны руки, ноги, части тел… Ну, силуэтом, что ли, таким… Бедных людей, что сидели на улице, просто на куски разнесло. Это было так… ужасно, так страшно…

Затем Хупер и его люди начали тщательно осматривать место происшествия. Два детектива из Пятого участка понимали — ничего хорошего это происшествие не сулит.

Если он достиг своей цели, добился желаемого, то к чему испытывать судьбу? «Все сложилось как нельзя лучше, даже превзошло самые смелые мои ожидания. Так что пора уходить. Самое время залечь на дно», — твердил он себе.

А этот кретин только осложнил все прошлой ночью. В полиции работают далеко не дураки, сразу сообразят — тип, прикончивший четвертого таксиста, не имеет отношения к трем другим убийствам. Так что, возможно, придется совершить еще одно. Чтобы расставить нужные акценты. Четыре ведь всегда лучше, чем три, разве нет?..

Для индейцев племени навахо, настоящих американцев, как они себя называли, число «четыре» всегда было священным. Четыре времени года, четыре священных горы, четыре части света. Восток символизировал позитивное мышление. Юг — планирование. Запад — саму жизнь. А север — надежду и силу. Они верили во все это, люди племени навахо. Религия вообще странная штука. Вещи, в которые верят люди. Сам он тоже когда-то верил, но было это давно, очень давно…

Нет, конечно, на самом деле число «четыре» никакое не священное. Просто в это верили навахо. Ну как, к примеру, христиане верят, что 666 — число зверя, а зверь не что иное, как антихрист. А антихрист, безусловно, еврей — кем же еще он может быть, правильно? Были даже люди, которые верили в то, что акроним Интернета, «www», на деле означает вовсе не Всемирную паутину, а является производным от трех букв иврита, «vav». Повторенные три раза подряд, эти «vav, vav, vav» означают не что-нибудь, а 666, то есть число зверя.

«Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его „шестьсот шестьдесят шесть“». Откровения святого Иоанна Богослова, глава 13.

О да, он, разумеется, читал и Библию, и Коран, и поучения Будды. Все это чушь собачья и дерьмо, вот что. Но ведь есть на свете люди, что верят в матрицу, и далеко не все они сидят запертые в психбольницах, в смирительных рубашках.

Короче, он решил, что еще одно убийство должно состояться сегодня, в знак уважения к четверке, священному числу навахо, а потом все, конец. Это будет последнее. И та же самая отметина зверя, шестиконечная звезда антихриста, — это обязательно. И пусть ищут меня, обшаривают в поисках все синагоги подряд. Пусть попробуют найти убивающего арабов еврея. Ведь послезавтра все будет кончено!

Итак, сегодня ночью, подумал он.

Да.

Аббас Миандад был таксистом-мусульманином и далеко не дураком.

С пятницы на прошлой неделе убили уже четверых таксистов, и ему вовсе не хотелось становиться пятым. У него не было пистолета — носить при себе огнестрельное оружие в городе, и без того настроенном против людей мусульманской веры, непростительная глупость. Не было у него ни кинжала, ни шпаги. Зато на кухне у жены хранилось множество разной утвари. И вот, выходя в пятницу в ночную смену, он прихватил с собой огромный нож для резки хлеба…

— Зачем он тебе? — подозрительно спросила жена.

Она смотрела телевизор. В выпуске новостей сообщали, что днем террорист-смертник взорвал бомбу в уличном кафе. Личность преступника пока установить не удалось.

— Не бери в голову, — ответил Аббас, обернул нож полотенцем и спрятал в небольшую тряпичную сумочку с надписью «Барнс энд Нобл».

И, едва выехав из гаража, достал и развернул нож. В три часа нож лежал в дверном кармашке, справа от водительского сиденья. Выходя выпить чашку кофе, Аббас запер дверцы такси. И вот теперь, направляясь через улицу к тому месту, где оставил машину, он вдруг увидел высокого мужчину, одетого во все черное. Человек, наклонившись, заглядывал на заднее сиденье. Аббас торопливо подошел к нему.

— Могу чем-то помочь, сэр? — спросил он.

Мужчина резко выпрямился.

— Думал, ты там заснул, — ответил он и улыбнулся.

— Нет, сэр. Так вам нужно такси или нет?

— Это твоя машина?

— Моя.

— До Маджесты довезешь?

— Куда именно направляетесь, сэр?

— Угол бульвара и Сто двенадцатой.

— Холли-бульвар?

— Именно.

Аббас хорошо знал тот район. Вполне благополучный и спокойный, даже в столь поздний час. Он бы никого не повез в три часа ночи в районы, которые считались опасными. Он никогда не сажал чернокожих пассажиров, даже если они были с женщинами. А теперь бы ни за что не взял пассажира-еврея. И если спросить, как он определял, еврей человек или нет, он бы ответил, что просто знает, и все. Чувствует. А этот мужчина, одетый во все черное, на еврея не походил.

— Сейчас открою. — Аббас достал ключи из правого кармана брюк.

Он как раз поворачивал ключ в замке, когда уголком глаза заметил блеск металла. И, даже не обернувшись, потянулся к ножу для резки хлеба, спрятанному в дверном кармашке.

Но было поздно. Человек в черном выстрелил два раза, прямо ему в лицо. Смерть наступила мгновенно. А потом скрылся в ночи.

— Изменил своей манере, — заметил детектив Бернс. — Во всех остальных стреляли с заднего сиденья, и убиты они были всего одним выстрелом в основание черепа.

— Совсем не то, что во вторник, — кивнул Паркер.

— Во вторник орудовал подражатель, — заметил Дженеро.

— Может, и этот из той же породы, — предположил Уиллис.

— Не думаю. Все зависит от выводов баллистической экспертизы, — возразил Мейер.

Детективы погрузились в молчание. У каждого из них теплилась надежда, что последнее убийство не приведет к очередному теракту. Людям из Объединенного центра по борьбе с терроризмом до сих пор не удалось установить личность смертника, взорвавшего кафе «Мерри кофе бин».

— Свидетели есть? — спросил Бернс.

— Посетители закусочной слышали выстрелы. А вот самого стрелявшего не видели.

— Не видели даже, как он рисует звезду на ветровом стекле?

— Думаю, просто побоялись высунуть носы наружу, — сказал Карелла. — Знаешь, Пит, мало кому хочется схлопотать пулю.

— Все шутишь, — мрачно заметил Бернс.

— К тому же такси было припарковано на той стороне улицы, почти на углу, и до кафе оттуда значительное расстояние. И еще одна деталь: убийца стоял за машиной, со стороны пассажирского сиденья.

— Где он мог разглядеть лицензионную карточку водителя… — вставила Эйлин.

— И прочесть на ней арабское имя, — добавил Клинг.

— Да! И тут он сразу понял: вот она, очередная жертва.

— Короче говоря, — заметил Карелла, — с учетом того, где он стоял, увидеть его посетители кафе просто не могли.

— Или не захотели.

— Ну наверное.

— И никак не могли видеть, как он малюет звезду Давида на ветровом стекле, — вставил Паркер.

— Именно, — кивнул Бернс. — Впрочем, ему ведь надо было обогнуть машину, чтобы подойти к ветровому стеклу.

— В таком случае они должны были видеть хотя бы его спину, во что он одет…

— Но они не видели.

— Надо бы потолковать с ними еще раз.

— Да говорили уже, что толку! — воскликнул Мейер. — Глухи, слепы и немы.

— И все равно надо поговорить еще раз, — стоял на своем Бернс. — Со всеми, кто находился к кафе, закусочных, деликатесных и прочих забегаловках вблизи от тех мест, где произошли другие убийства. Ведь все эти таксисты останавливались перекусить, выпить чашечку кофе в два-три часа ночи, затем возвращались к своим машинам, и там их убивали. И это не просто совпадение. Убийца знает их привычки. И еще любит разгуливать по городу по ночам. Кстати, как там наш паренек, Инверни? Алиби его подтвердилось?

— Да, он кувыркался с ней в постели, — буркнул Карелла.

— В постели с кем? — с интересом спросил Паркер.

— С Джуди Манцетти. Мы проверили.

— Ладно. И все равно надо переговорить со всеми еще раз, — настойчиво повторил Бернс. — Может, кто-то случайно болтался поблизости, посещал эти заведения до того, как произошли убийства.

— Мы уже опросили всех дважды, — мрачно откликнулся Дженеро.

— Тогда поговорите в третий раз!

— Да все твердят примерно одно и то же, — устало заметил Мейер. — Что всех водителей убил какой-то еврей. И что мы должны найти этого чертова еврея.

— Больно уж ты у нас чувствительный, — насмешливо заметил Паркер.

— Просто говорю как есть. Каждый, с кем мы толковали, считает это дело однозначным. Если прислушаться к их рекомендациям, мы должны арестовать и проверить каждого еврея в городе…

— Да это целую вечность займет, — пробурчал Паркер.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да только то, что в этом городе проживают миллионы евреев.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что уж больно близко ты все принимаешь к сердцу.

— Перестаньте, — одернул их Бернс.

— Как бы там ни было, Мейер прав, — вступил в дискуссию Дженеро. — Ничего не получится. И ты это прекрасно знаешь, Энди.

— Что я знаю? — Паркер, сверкая глазами, уставился на Мейера.

— Что все они в голос твердят о том, что мы должны найти еврея, застрелившего всех этих таксистов. Стрелявшего им в затылок.

— Кто это тебе сказал? — встрепенулся Карелла.

Дженеро растерялся.

— Кто именно говорил, что им стреляли в затылок?

— Ну… все так говорили.

— Ничего подобного, — заметил Паркер. — Так сказал только кузен одного из водителей, как его… Черт, забыл…

— Какой кузен?

— Второй жертвы. Его двоюродный брат.

— Салима Назира? Его двоюродный брат?

— Ну да. Оззи… как там его дальше?..

— Осман, — ответил Карелла. — Осман Кираз.

— Ага, точно.

— Так это он сказал, что все три таксиста были убиты выстрелами в голову?

— Сказал, что его кузен был убит так.

— И еще посоветовал нам перестать искать зебр.

— Долбаный еврей, — выпалил Паркер.

Мейер зыркнул на него.

— То были его слова. — Паркер пожал плечами.

— Но откуда он узнал? — спросил Карелла.

— Едем за ним, — распорядился Бернс.

Оззи Кираз мирно спал, когда в среду, в девять пятнадцать утра, в дверь постучали. Небритый, заспанный, в пижаме, поверх которой был наброшен потрепанный синий халат, он отпер дверь и увидел детективов. И тут же объяснил, что накануне работал в аптеке до полуночи, он каждую ночь работал так, и попал домой лишь в час или в половине первого. Так что обычно поднимался он поздно.

— Нельзя ли нам войти? — спросил Карелла.

— Да, конечно, — кивнул Кираз. — Но только большая просьба, потише, пожалуйста. Жена еще спит.

Они прошли в крохотную кухню и уселись за зеленый деревянный стол.

— Так в чем дело? — спросил Кираз.

— Хотелось бы задать вам еще несколько вопросов.

— Опять? — удивился Кираз. — Но ведь я уже все рассказал тем, двоим… как их там?

— Дженеро и Паркер.

— Да. Так вот, я уже говорил им, что не знаю никаких подружек кузена. Ни имен, ничего.

— Его подружки ни при чем, — заметил Карелла.

— Вот как? Значит, что-то новенькое? Возникли обстоятельства?

— Да. Этой ночью убили еще одного таксиста.

— О…

— Вы не знали?

— Нет.

— Но по телевизору уже передавали.

— Так я же спал.

— Да, конечно…

— Тоже мусульманин?

— Да.

— И снова на стекле?..

— Да. Снова еврейская звезда на ветровом стекле.

— Нехорошо все это. — Кираз покачал головой. — Все эти убийства, взрывы…

— Мистер Кираз, — начал Мейер, — не могли бы вы сказать нам, где находились в три часа ночи?

— Когда это случилось, да?

— Да, именно в это время все и произошло.

— Где?

— А вот это вы нам сейчас сами скажете, — пробормотал Карелла. Кираз оглядел детективов по очереди.

— Что все это означает? — спросил он.

— Как вы узнали, что вашему кузену стреляли в голову? — спросил Мейер.

— А ему в голову стреляли?

— Так вы сказали Дженеро и Паркеру. Сказали, что вашему кузену прострелил голову какой-то еврей. Откуда вам было знать?..

— Так, значит, и прошлой ночью в таксиста стрелял еврей? — спросил Кираз. — Прямо в голову?

— Нет. Два выстрела в лицо, — ответил Карелла.

— Я задал вам вопрос, — выпрямился Мейер. — Откуда вы это узнали?

— Я видел тело.

— Вы видели тело вашего кузена?..

— Ходил вместе с тетей забрать тело Салима из морга. Ну, после того как ваши люди с ним закончили.

— И когда это было? — спросил Мейер.

— На следующий день после его смерти.

— Стало быть…

— Я сопровождал тетю в морг. Затем мы отвезли кузена на «скорой» в мечеть, где тело обмыли, как велит закон ислама. У мусульман, знаете ли, свои традиции и обычаи. У религиозных мусульман. Очень много обычаев.

— Насколько я понял, вы не слишком религиозны.

— Теперь я американец, — ответил Кираз. — И больше не верю в старый образ жизни и все такое…

— Так что вы делали в мечети, обмывали тело кузена?..

— Тетя попросила меня пойти с ней. Вы ее видели. Видели, как она расстроена… Вот я и пошел. Семейный долг. Так у нас положено.

— Вы вроде бы только что сами сказали, что не верите больше в старые традиции, — заметил Карелла.

— Не верю в религиозную муть, — заявил Кираз. — И пошел с тетей, чтобы помочь ей. Она женщина далеко не молодая. И осталась одна-одинешенька, после того как убили сына. Вот я и пошел, чтобы поддержать ее.

— Значит, вы обмывали тело…

— Не я. Имам обмывал.

— Но вы присутствовали при обмывании, так?

— Да, я там был. Он обмывал тело три раза. Это потому, что так записано в Священной книге. Когда дочь Мохаммеда умерла, он велел своим ученикам обмыть ее тело трижды. А если понадобится, то и больше. Пять, семь раз и так далее. Но это всегда должно быть нечетное число. Ни в коем случае не четное. Вот поэтому я и называю все эти религиозные правила бредом собачьим. То же самое относится и к обертыванию тела тремя простынями. А все потому, что когда Мохаммед умер, его самого обернули тремя покрывалами. Белоснежными, из Йемена. Так записано в Коране. Бог, видите ли, запрещает обертывать тело мусульманина четырьмя простынями! Нет-нет, ни в коем случае! Их должно быть именно три. Но если потом для обвязывания тела в простынях понадобится четыре веревки, а не три, пусть их будет четыре. И каждая должна быть длиной семь футов. Не три, не четыре, именно семь! Ну, вы понимаете, что я хочу сказать. Все это чертова бредятина, ничего больше!..

— Так вы говорите, что видели тело своего кузена…

— Да.

— …когда его обмывали, так?

— Да.

— Именно тогда и узнали, что погиб он от выстрела в голову.

— Да. Я лично видел дырку в основании черепа. Ну а как иначе могли его застрелить? Ведь если убийца сидел в такси на заднем сиденье…

— А это откуда вы знаете?

— Что?

— Откуда вам известно, что убийца сидел в такси?

— Ну, если Салима убили выстрелом в основание черепа, убийца должен был сидеть…

— Оз?..

Она стояла в дверях кухни, миниатюрная женщина с огромными карими глазами, длинные волосы цвета черного дерева каскадом спадали на плечи. Она накинула поверх ночной рубашки желтый шелковый халат.

— Доброе утро, Бадрия, — обернулся к ней Кираз. — Моя жена, джентльмены. Прошу прощения, забыл ваши имена…

— Детектив Карелла.

— Детектив Мейер.

— Доброе утро, — произнесла Бадрия. — А ты предложил нашим гостям кофе? — спросила она мужа.

— Ой, извините, нет.

— Желаете кофе, джентльмены?

— Я — нет, спасибо, — отозвался Карелла.

Мейер молча покачал головой.

— Оз, а ты кофе будешь?

— Да, пожалуйста. — Теперь на его губах играла еле заметная насмешливая улыбка. — В качестве иллюстрации, — сказал он, — вот вам живое свидетельство, моя жена.

Детективы недоуменно переглянулись. Они не поняли, о чем идет речь.

— Носит шелк, а это строжайше запрещено законами ислама, — объяснил Кираз. — «Не носите шелка, ибо тот, кто носит их в миру, не будет носить на небесах». Так и записано. И ничего желтого тоже носить нельзя, потому как сказано: «Одежды эти носят неверные». За точность цитаты не ручаюсь. А моя красавица жена, как видите, ходит в желтом шелковом халате, стыд и позор этой женщине. — Кираз неожиданно громко расхохотался.

Бадрия не поддержала мужа.

Она стояла перед газовой четырехконфорочной плитой, повернувшись спиной к детективам, и готовила мужу кофе в маленькой медной турке с длинной ручкой.

— Человек носил одежды, выкрашенные в шафране, — произнес Кираз. По всей видимости, он снова что-то цитировал. Лицо стало серьезным, даже суровым. — И, узнав, что Мохаммед не одобряет такие одежды, он обещал отстирать их. Но Пророк сказал: «Сжечь их!» И это тоже записано. Так скажи мне вот что, Бадрия. Будешь ты сжигать этот красивый желтый шелковый халат? Что скажешь, Бадрия?..

Жена промолчала. Маленькая кухня наполнилась ароматом крепкого кофе по-турецки.

— Вы не ответили на самый первый наш вопрос, — напомнил Мейер.

— Что за вопрос? Боюсь, я уже забыл.

— Где вы были сегодня в три часа ночи?

— Здесь, — ответил Кираз. — Спал. Находился в постели рядом с красавицей женой. Верно, Бадрия?

Стоявшая у плиты женщина в желтом шелковом халате снова промолчала.

— Бадрия? А ну скажи-ка этим джентльменам, где я находился в три часа ночи.

Она по-прежнему стояла у плиты, к ним спиной. А потом вдруг все услышали ее низкий голос.

— Я не знаю, где ты был, Оз. — Аромат кофе казался уже почти невыносимым. — Но одно знаю точно, — добавила женщина, — в постели со мной тебя не было.

В среду в одиннадцать утра Нелли Бранд вышла от окружного прокурора и без нескольких минут двенадцать уже была в Восемьдесят седьмом участке. Она даже отменила назначенный на сегодня очень важный деловой ленч. А перед тем как детективы начали излагать ей суть дела, предупредила для их же пользы, что никакого фуфла не потерпит.

Осману Киразу уже зачитали его права, он, в свою очередь, заявил, что не станет отвечать ни на один вопрос в отсутствии адвоката. Нелли не была знакома с человеком, которого он выбрал себе в адвокаты. Гулбуддин Амин явился в строгом темно-коричневом костюме-тройке и при галстуке. На Нелли тоже был деловой костюм, правда, от Версаче, темно-зеленый, и отличался чудесным глубоким оттенком, который самым выгодным образом подчеркивал цвет голубых глаз и светлых волос.

Над верхней губой Амина красовались тонкие усики. И еще он носил очки. Говорил на безупречном английском, с еле уловимым восточным акцентом. Нелли подумала, что родом Амин, должно быть, из Афганистана. Очевидно, именно за это его и выбрал клиент. На вид адвокату было лет пятьдесят пять. Нелли исполнилось тридцать два.

Пальцы полицейского клерка застыли над клавиатурой стенографирующей машины. Нелли уже собиралась начать допрос, как вдруг Амин остановил ее:

— Надеюсь, арест не был опрометчивым поступком со стороны полиции, миссис Бранд?

— Разумеется, адвокат…

— Потому что в противном случае, сами понимаете, к каким последствиям это может привести в городе, где отношения между евреями и арабами и без того накалены до предела.

— Я бы не стала использовать слово «опрометчивый» для характеристики этого ареста, — ответила Нелли.

— Как бы там ни было, но я уже посоветовал своему клиенту хранить молчание.

— В таком случае нам просто нечего здесь больше делать, — отрезала Нелли, нервно потирая ладони. — Как пришли, так и уйдем. Забирайте его ребята, он ваш.

— Почему вы ее боитесь? — спросил вдруг адвоката Кираз.

Амин ответил ему по-арабски.

— Давайте придерживаться английского, хорошо? — раздраженно произнесла Нелли. — Что вы сказали, адвокат?

— Я не обязан отвечать на этот вопрос.

— Обязаны, пока ваш клиент находится под присягой.

Амин испустил тяжкий вздох.

— Я сказал, что не боюсь никаких женщин.

— Браво! — Нелли зааплодировала. А потом жестко взглянула Киразу прямо в глаза: — Ну а вы? Вы меня боитесь?

— Нет, конечно!

— Так вы согласны ответить на несколько вопросов?

— Мне скрывать нечего.

— Так да или нет? Я человек занятой и не собираюсь торчать тут целый день.

— Я согласен отвечать на ее вопросы, — обратился Кираз к своему адвокату.

Тот пробормотал ему что-то по-арабски.

— Мы же договаривались, — заметила Нелли.

— Я только что сказал ему, что он сам себя хоронит, — произнес Амин.

Н.Б. Мистер Кираз, можете ли вы сообщить нам, где находились сегодня в три часа ночи?

О.К. Дома, в постели с женой.

Н.Б. Ваша жена думает иначе.

О.К. Моя жена ошибается.

Н.Б. Но ведь, возможно, ей придется давать показания перед большим жюри под присягой. Что, если она и тогда заявит, будто вас рядом не было?

О.К. Я находился дома. Она была в постели рядом со мной.

Н.Б. В данный момент вы и сами находитесь под присягой. Вы это понимаете, мистер Кираз?

О.К. Понимаю.

Н.Б. Вы ведь поклялись на Коране, не так ли? Положили левую руку на Коран, подняли правую и…

О.К. Я помню, что делал.

Н.Б. Это что-нибудь для вас значит?.. Мистер Кираз? Мистер Кираз, я спрашиваю, это что-то для вас значит? Положить руку на священную для мусульман книгу…

О.К. Я вас слышал.

Н.Б. Так вы ответите или нет?

О.К. Я всегда отвечаю за свои слова. И не важно, клялся я при этом на Коране или нет.

Н.Б. Что ж, прекрасно. Рада это слышать. Тогда скажите-ка мне вот что, мистер Кираз. Где вы находились в два часа ночи в следующие дни: в пятницу, второго мая, в субботу, третьего мая, и, наконец, в понедельник, пятого мая? Где вы были в эти дни примерно в два часа ночи, мистер Кираз?

О.К. Дома, спал. Заканчиваю я работу поздно. Прихожу домой где-то в час, час пятнадцать. И прямиком в постель, спать.

Н.Б. Вы понимаете, почему меня интересуют именно эти даты?

О.К. Понятия не имею.

Н.Б. Вы что же, газет не читаете?

О.К. Почему же, читаю. Но эти даты…

Н.Б. Или не смотрите телевизор? Вы телевизор смотрите?

О.К. Я работаю с четырех до полуночи. Редко смотрю телевизор, просто времени нет.

Н.Б. В таком случае вам неизвестно о том, как кто-то стрелял и убил всех этих мусульман-таксистов?

О.К. Нет, почему же, известно. Так это случилось именно в те дни, которые вы называли? Именно тогда их и убили, да?

Н.Б. Ну а суббота, третьего мая, этот день вам ничего не говорит? Разве эта дата вам не запомнилась?

О.К. Не больше чем все остальные даты.

Н.Б. Вам известно, кого убили третьего мая?

О.К. Нет.

Н.Б. Вашего кузена Салима Назира.

О.К. Ах да.

Н.Б. «Да» — что?

О.К. Да, теперь я вспомнил эту дату.

Н.Б. Наверное, потому, что утром с вами говорили детективы, верно? В доме вашей тети? Гюлялай Назир, правильно? Это ведь ваша тетя? Вы говорили в тот день с детективами в шесть часов утра? Да или нет?

О.К. Времени точно не помню, но да, говорил.

Н.Б. И сказали им, что вашего кузена убил какой-то еврей, верно?

О.К. Да. Из-за синей звезды.

Н.Б. Так только поэтому вы и сделали такой вывод?

О.К. Ну да.

Н.Б. И еще вы говорили с детективами Дженеро и Паркером после того, как убили третьего таксиста-мусульманина, верно? Убийство произошло в понедельник, пятого мая, примерно в три часа ночи. И после этого утром вы говорили с детективами. Поправьте меня, если я не права, но вы тогда сказали следующее: «Найдите этого долбаного еврея, который стрелял моему кузену в голову». Так или нет?

О.К. Да, так и сказал. И я уже объяснил, откуда мне известно, что Салим был убит выстрелом в голову. Я был в мечети, когда имам обмывал его. Я видел рану от пули…

Н.Б. А с другими таксистами вы были знакомы?

О.К. Нет.

Н.Б. С Халидом Асламом?..

О.К. Нет.

В.С. Али Аль-Бараком?

О.К. Нет.

Н.Б. Или с убитым прошлой ночью водителем по имени Аббас Миандад? Вы знали лично кого-то из них?

О.К. Я ведь уже сказал, нет.

Н.Б. Значит, единственный, кого вы знали, — это ваш кузен Салим Назир?

О.К. Ну естественно, я знал своего кузена.

Н.Б. И знали, что он был убит выстрелом в голову?

О.К. Да. Я ведь уже говорил…

Н.Б. Как и остальные таксисты.

О.К. Не знаю, как были убиты остальные таксисты. Я их после смерти не видел.

Н.Б. Но видели тело своего кузена, видели, как его обмывали, верно?

О.К. Верно.

Н.Б. А вы помните, как звали имама, обмывавшего тело?

О.К. Нет. Извините, запамятовал.

Н.Б. Вроде бы это был Ахмед Нур Кабир?..

О.К. Быть может. Никогда не видел его прежде.

Н.Б. Если я скажу, что звали имама Ахмед Нур Кабир и что мечеть, где обмывали тело вашего покойного кузена, называется Маджид Аль-Бабрак, вы со мной согласитесь?

О.К. Ну, если вы так утверждаете…

Н.Б. Да, утверждаю.

О.К. Тогда, конечно, я с вами соглашусь.

Н.Б. Ну а что вы скажете, если я сообщу вам, что присутствующие здесь детективы Карелла и Мейер беседовали с имамом из мечети Маджид Аль-Бабрак?

О.К. Откуда мне знать, беседовали они с ним или…

Н.Б. Готовы ли вы поверить мне на слово, что они говорили с этим имамом?

О.К. Готов, почему нет.

Н.Б. Они говорили с ним, и имам сообщил, что был один, когда обмывал тело погибшего. Был один, когда заворачивал его в покрывала. Никого рядом с ним тогда не было. Он был один, мистер Кираз.

О.К. Ничего подобного! Я там находился.

Н.Б. Он утверждает, что вы ждали снаружи вместе с тетей, пока свершалось омовение. Рядом с телом больше никого не было, только он.

О.К. Он ошибается.

Н.Б. А если он действительно был там один?

О.К. Я же говорю, он ошибается.

Н.Б. Вы считаете, он лжет?

О.К. Не понимаю, что…

Н.Б. Высчитаете, что имам, священнослужитель, может лгать?

О.К. Тоже мне, святой выискался! Я вас умоляю!..

Н.Б. Если он находился рядом с телом один, как вы можете утверждать, что видели входное отверстие от пули в голове вашего кузена? Мистер Кираз?.. Мистер Кираз, откуда вы узнали, что ваш кузен убит выстрелом в голову? Об этом не упоминалось ни в одной газете, ни в одном из выпусков телевизионных новостей… Мистер Кираз? Будьте добры ответить на мой вопрос. Мистер Кираз?..

О.К. Любой мужчина на моем месте поступил бы так же.

Н.Б. Что вы имеете в виду? Что сделал бы любой мужчина?

О.К. Она не одна из его шлюх! Она моя жена! Да, естественно, я знал, что у Салима много женщин. Это нормально, он был молод, недурен собой. А в Коране сказано, что любой мужчина может иметь сразу четырех жен, если, конечно, способен поддерживать их морально и материально. А Салим, он даже не был женат, просто встречался со многими девушками. И нет ничего плохого в том, что парень встречается с девушками, с четырьмя, пятью, пусть даже с целой дюжиной, кому какое дело? Здесь же у нас Америка! И Салим был американцем. Да все мы американцы, разве не так? Все смотрят телевизор, а холостяк, он может выбирать сразу хоть из пятнадцати девушек, разве нет? Это Америка. Так что не было ничего плохого в том, что Салим встречался со всеми этими девушками.

С кем угодно, только не с моей женой. Только не с Бадрией.

Не знаю, когда это у них началось. Не знаю, когда между ними произошло это. Знаю только, что как-то вечером позвонил в супермаркет, где она работает. Было около десяти, я сидел у себя в аптеке. Вы же знаете, я работаю управляющим в аптеке. И приходят люди и задают мне разные вопросы, какое лекарство лучше купить от той или другой болезни. Я не фармацевт, но они все равно задают мне вопросы. У меня много знакомых среди врачей. И еще я много читаю. Времени хватает — днем я свободен, работать начинаю только в четыре. Вот и читаю. Я, знаете ли, мечтал когда-то стать учителем.

Там мне сказали, что она отпросилась и ушла домой пораньше.

Я спросил: «Ушла домой? Почему?» И забеспокоился. Подумал, может, Бадрия заболела?

Женщина, с которой я говорил, сказала, что у жены разболелась голова. Вот и ушла домой. Я не знал, что и думать.

И сразу позвонил домой. Но там никто не отвечал. Тогда я всерьез забеспокоился. Неужели она так сильно заболела, что даже к телефону подойти не может? Что, если Бадрия потеряла сознание? И тогда я тоже отправился домой. Я ведь управляющий, мне специального разрешения не требуется, могу уйти домой когда захочу. У нас здесь Америка. И любой управляющий имеет право уйти домой. Если хочет. Правда, перед тем как уйти, я сказал своему помощнику, что жена у меня заболела.

Я как раз подходил к дому, как вдруг увидел их. Было около одиннадцати. Уже стемнело. Сперва я их не узнал. Подумал, вот еще одна влюбленная парочка. Просто еще одна молодая парочка. Только это. Идут себе по улице рука об руку. И сблизив головы. А потом она обернулась к нему, поцеловать. Подставила ему губы. И тут я узнал. Это Бадрия. Моя жена. Она целовала Салима. Моего кузена.

Естественно, они были знакомы. Встречались на разных вечеринках, семейных сборищах. Это был мой двоюродный брат! «Остерегайтесь заходить в дома и встречаться там с женщинами» — так сказал Пророк. «А как насчет брата мужа?» — спросил его кто-то. И Пророк ответил: «С братом мужа — это смерти подобно». Он часто говорил загадками, этот самый Пророк. И вообще молол разную чушь. Пророк верил, что дурной сглаз — это факт. Считал фактом любой сглаз. Пророк верил, что и сам однажды был околдован евреем и его дочерьми. Пророк считал, что жар и лихорадка, вызванные чумой, и есть жар адского пламени. Как-то Пророк сказал: «Лучше наполнить желудок человека гноем, чем затуманивать его мозг поэзией». Можете себе представить? А я прочел много стихов! Я вообще много читаю. Да! Пророк верил, что, если тебе приснился дурной сон, надо три раза сплюнуть через левое плечо. Так делают евреи, когда хотят снять с себя чье-то проклятие. Плюют себе на пальцы три раза, тьфу-тьфу-тьфу. Однажды видел, как старик еврей делает это прямо на улице. А плюнуть через левое плечо — это ведь то же самое, верно? И вообще муть все это собачья, вот что. Иисус превратил воду в вино, Иисус помог восстать из мертвых! Да будет вам! Как это может быть такое — восстать из мертвых? Чтобы воскрешать мертвецов? Чтоб Моисей, или кто там еще, ходил по Мертвому морю? Очень хотелось бы посмотреть!..

А началось все еще во времена динозавров, когда люди прятались в пещерах, страшась диких зверей и грозы. Началось с того, что богобоязненные человеки яростно спорили между собой, кто из сыновей Авраама истинный потомок истинного Бога и был ли Иисус мессией. Словно Бог может быть истинным. Будто вообще может существовать сам Бог. Словно он знал, кто он такой, этот самый Бог!.. И все только и делали, что убивали друг друга. То же самое происходит и в наши дни, верно? Все только и знают, что убивать друг друга во имя Бога, я прав или нет?..

В Белом доме у нас сидит новоявленный христианин, который даже не понимает, что ведет священную войну. Злобный алкоголик в завязке, полный ненависти, он убивает арабов везде, где только может найти. А там, в песках, стоят на коленях и протирают старые грязные штаны мусульмане, целый миллиард фанатиков мусульман. И они тоже полны ненависти, и совершают паломничества в Мекку, и клянутся изгнать неверных со Святой земли. И тоже убивают друг друга. Все они убивают друг друга во имя Господа Бога, истинного и непогрешимого.

У меня на родине, в деревне, старейшины племени назначили бы совет. И вынесли бы на этом совете решение о групповом изнасиловании моей жены, за измену. А изнасиловав, жители деревни насмерть бы забили ее камнями.

Но мы живем в Америке. И я здесь американец. Я понимал, что должен убить Салима, так бы сделал на моем месте любой американский мужчина. Защитил бы свою жену, святость и неприкосновенность своего жилища, убил бы покусившегося. Но я также понимал, что не должен засветиться, так, кажется, принято теперь говорить. Я должен убить насильника и в то же время продолжать наслаждаться прелестями своей жены, всеми радостями бытия. Ведь я не кто-нибудь, а управляющий аптекой!

И вот я купил баллончик с краской, вернее, сразу два, в небольшой лавке неподалеку от моей аптеки. Я думал, это хорошая идея — нарисовать звезду Давида. Так символично! Шестиконечная звезда символизирует господство Божьего закона над Вселенной по всем шести направлениям — севере, юге, востоке, западе, вверху и внизу. Полная чушь!

Я убил Салима только на вторую ночь. Специально, чтобы создать впечатление, будто убийство не было спланировано заранее, а произошло из чистой ненависти. Ведь немало преступлений совершаются именно на почве ненависти. И еще, чтобы окончательно все запутать, я решил, что должно быть три трупа. Три — очень убедительное число, вы со мной не согласны?.. Особенно когда за этим следуют взрывы. Разве мне не удалось убедить вас? Но потом я подумал и решил, что четыре лучше. Решил подстраховаться. Индейцы навахо, они, знаете ли, считают четверку священным числом. И снова вмешивается религия — четыре части света и прочее. Они все между собой связаны, эти религии; иудаизм, христианство, мусульманство — они все родственны. И все до единой — полная чушь!

Не надо было Салиму путаться с моей женой.

У него и без нее было полно шлюх. А моя жена, она, знаете ли, не шлюха. Я поступил правильно. Я поступил по-американски.

Они вышли из участка через заднюю дверь — католик, который последний раз посещал церковь двенадцатилетним мальчуганом, и еврей, усердно украшавший елку на каждое Рождество. Вышли и направились к стоянке, где утром припарковали свои машины. День выдался чудесный, теплый, солнечный. Оба не сговариваясь подставили лица лучам солнца и наслаждались моментом. Похоже, им вовсе не хотелось расходиться по домам. Так почти всегда бывало, когда удавалось раскрыть сложное дело. Им хотелось растянуть удовольствие.

— Я хотел спросить… — начал Мейер.

— Да?..

— Ты правда считаешь меня слишком сентиментальным?

— Нет. Ничего ты не сентиментальный.

— Серьезно?

— Конечно.

— Сейчас разрыдаюсь.

— Я просто изменил свое мнение.

Мейер громко расхохотался.

— Знаешь, скажу тебе одну вещь, — произнес он. — Я рад, что все обернулось иначе. Не так, как мы думали с самого начала. Рад, что это произошло не на почве ненависти.

— А может, и без нее тут не обошлось… — задумчиво протянул Карелла.

И вот они уселись каждый в свою машину и двинулись друг за другом к открытым в сетчатой изгороди воротам. Карелла надавил на клаксон, Мейер выдал в ответ залихватский мотивчик. Потом Карелла свернул и помахал на прощание рукой. Мейер снова ответил обрывком веселой мелодии.

Мужчины ехали и улыбались.