Внуки Колумба

X

— Нет, Ия, это ты все выдумала.

— Ты сказал, что я хотела тебя отравить.

— Я сказал: «Ты меня отравишь». Это не одно и то же.

— Абсолютно одно и то же.

— И в основном спор у нас вышел из-за дырявой рубахи, — Робис обращался к Казису. — Я хотел выяснить раз и навсегда, должна жена чинить мужу рубахи или нет? Ну, скажи, Казис, ты секретарь комсомольской организации, — должна чинить или нет?

Скинув пиджак, Робис выбежал на середину комнаты. Оба рукава сорочки на локтях были разорваны, точно в них попала разрывная пуля.

— Как тебе не стыдно! — Ия громко всхлипывает. — Ты же показал мне это только вчера вечером.

— И еще я желаю знать, сколько дней подряд человек может питаться блинами?

Казис прыснул. Угис был ошеломлен. Липст чувствовал себя неловко и предпочитал смотреть в окно.

— Вам легко смеяться, — вытерев слезы, Ия бросила уничтожающий взгляд на Казиса. — Ты лучше скажи, много ты учил меня в комсомоле, как готовить еду? Может, меня в школе кто-нибудь выучил этому?

«Некстати затесался, — подумал Липст. — Попал как кур во щи». Он пришел к Угису, чтобы на свежую голову еще раз обсудить великую идею, возникшую у них прошлой ночью. А тут полным ходом идет дискуссия о семейном быте.

— Угис, я забегу попозже или завтра, — Липст отвел «соавтора» в сторону и многозначительно кивнул на спорщиков.

— Нет, оставайся, — Угис облизнул пересохшие губы. — Сам видишь, дело серьезное.

— Оставайся, оставайся, — сказал Казис. — Разве мы чужие? На свадьбе гуляли вместе, почему не поприсутствовать и при разводе? Откровенно говоря, более интересного разговора о любви мне слышать не приходилось.

— Брось ерунду городить, Казис, — Робис снова засунул драные рукава в пиджак, словно вложил меч в ножны. — О любви тут никто речь не ведет. И о разводе тоже.

— А о чем же? — нарочито удивился Казис. — Только о рубашках и о блинах? В таком случае почему вы ведете разговор в таких шекспировских тонах? Чудно́. Другие китайскому языку выучиваются, а вот Ия не может научиться даже суп варить. А вообще я не понимаю, как ты, Робис, дотянул до свадьбы? Хотя оборванным и голодным я тебя никогда не видел.

Робис понурил голову.

— Я сам cмогу и чинить и варить, но это дело не мужское. Я человек женатый и не желаю, чтобы меня подымали на смех.

— Ты слышишь, Липст! — кивнул Угис. — Пережитки феодализма налицо! Я тебе вчера говорил.

Казис спокойно смотрел в глаза Робису. Его белокурые волосы по собственной инициативе разделялись посредине головы и спадали на оба уха.

— Послушай, Робис, — сказал Казис. — А может, нам все-таки стоит немного поговорить и о любви. Или, пожалуй, лучше всего сделаем так, — глубокомысленно рассуждал он, — организуем экспедицию для спасения любви.

— Правильно, — тотчас согласился Угис. — Неплохо бы.

— Что за экспедиция? Куда? — В голосе Ии послышалась подозрительность.

— На кухню. Сварим общими усилиями… Ну, Липст, какой суп ты хотел бы сегодня на ужин?

— Я? — переспросил Липст. — Перловый, что ли…

— На кухню нельзя, — сказала Ия. — Не забывайте, что я здесь живу нелегально.

— Верно, — Казис закусил губу. — Я совсем позабыл…

И добавил:

— Ничего. Можно в комнате на электроплитке. Все будет в порядке!

В дверь трижды постучали.

— Да, да, — отозвался Угис. — Входи, Вия, входи!

Глубоко убежденный, что постучала именно Вия, он заблаговременно покраснел.

Дверь открылась. Вместо Вии на пороге стоял Мерпелис. Справа и слева его эскортировали две решительного вида женщины в белых халатах. Позади виднелось испуганное лицо старой Алмы. Угис чуть не упал от неожиданности. Разговор оборвался.

Липст, Робис и Ия вскочили на ноги, точно по команде.

— Санитарный контроль, — сообщила правая нападающая.

Мерпелис, придирчиво поглядев по сторонам, достал из кармана исписанный лист бумаги и молча перечитал его. Затем он направился прямо на половину Робиса. «Ассистентки» последовали за ним, как две белые тени. Алма переглянулась с Угисом и бессильно развела руками.

Мерпелис вернулся, держа двумя пальцами ночную сорочку Ии.

— Это что такое? — спросил он упавшим голосом, в котором звучало такое отчаяние, что можно было подумать, будто тонкая, усеянная цветочками ткань душила его за горло.

— Ночная сорочка, — сказал Робис.

— Я желаю знать, какая это сорочка?

— С санитарной точки зрения вполне безукоризненная.

— Мужская или дамская?

— Вроде бы дамская, — с выдержкой закаленного дипломата пришел на помощь Робису Казис. — Хотя такое определение для данного конкретного случая не совсем точно. Это не дамская сорочка вообще, а ночная сорочка жены Робиса — Ии Красткалн.

Мерпелис закатил глаза и громко простонал:

— И это мне говорите вы — секретарь комсомольской организации! Вы, кто должен был первым ударить в набат, когда налицо имеется вопиющее на сегодняшний день нарушение норм советской морали! Как могут происходить подобные вещи у вас под носом?! Вы знали об этом?

— Да, — смиренно признался Казис. — Я знал, что Робис Красткалн женился. Я только не знал, что это называется нарушением советской морали.

Тут подоспели «ассистентки». Одна из них держала за металлическую пряжку сандалию Ии, в руке у второй была пустая винная бутылка.

— Товарищ Мерпелис, все указанное в заявлении соответствует действительности, — сказала первая.

— Все точь-в-точь как там сказано, — добавила вторая.

— В заявлении? — воскликнул Угис. — В каком заявлении?

Мерпелис помахал исписанной бумажкой:

— Вот в этом!

— Ах, вот оно что, — заинтересовался Казис и подошел к Мерпелису. — Если это не государственная тайна, мы тоже охотно ознакомились бы с таким любопытным документом.

— Я зачитаю только те места, которые товарищ директор подчеркнул красным карандашом, — Мерпелис осуждающе посмотрел на белую как мел Ию: «…было бы преступлением продолжать замалчивать позорную правду о том, что в мужском общежитии нашего завода седьмая комната превращена в «дамский рай». Некоторые легкомысленные женщины нашли в ней для себя удобный приют и находятся там без прописки днем и ночью. Аморальный образ жизни жильцов этой комнаты — Роберта Красткална и в особенности Угиса Сперлиня — отрицательно влияет на остальных живущих в общежитии…»

— Хватит, хватит. Незачем слушать дальше эту муру, — отмахнулся Робис и ласково обнял Ию за плечи.

В глазах Казиса заплясали озорные чертики. Угис принялся большими шагами расхаживать по комнате.

— Это все вранье, — сказал он. — Гнусное, зловредное вранье.

Мерпелис аккуратно сложил исписанный мелким почерком листок и спрятал в бумажник.

— Может, и эта сорочка вранье? — спросил он.

— Товарищ Мерпелис, будьте любезны, присядьте, — Казис указал на ближайший стул. — И вы тоже уважаемые товарищи санитарные контролеры. Поговорим серьезно. Мы вам сейчас все объясним…

— Меня интересует только одно, — Мерпелис даже не поглядел на предложенный стул. — Вот эта гражданочка, — он указал на Ию, — пребывает здесь также и ночью?

— Да, — ответил Казис, — она тут живет.

— Ну, вот видите, — Мерпелис в отчаянии воздел руки к потолку. — Какие еще нужны объяснения?!

— Эта гражданка, во-первых, имеет имя и фамилию — Ия Красткалн, во-вторых, она комсомолка, работает на нашем заводе, и, в-третьих, она жена Роберта Красткална.

— Безразлично. Она здесь не прописана.

Мерпелис повторил жест короля Лира.

— Все, — сказал он. — Не будем понапрасну терять время. Эх, молодежь, молодежь, и чем вы только занимаетесь! Чем занимаетесь!

— Это заявление клеветническое, — сжав кулаки, Угис преградил путь Мерпелису. — Вы не хотите верить живым людям, а гнусному анонимному клеветнику верите!

Мерпелис горестно покачал головой.

— Заявление не анонимное, — возразил он. — Его подписал рабочий П. К. из вашего же цеха, если не ошибаюсь.

Мерпелис обратился к помощницам.

— Вещественные доказательства мы заберем с собой.

Процессия направилась к двери.

— Лично я, конечно, не решаю эти дела, — Мерпелис обернулся. — Во всем этом разберутся дирекция и заводской комитет, но на вашем месте, товарищи Сперлинь и Красткалн, я все же заранее стал бы подыскивать себе комнату в другом месте… А вы, товарищ уборщица, — Мерпелис сделал знак Алме, — пройдемте к коменданту общежития. У нас будет особый разговор.

Алма по очереди окинула взглядом всех оставшихся в комнате, опять развела руками и, ничего не сказав, вышла. На электроплитке громко булькала в кастрюле вода.

— Кипит, — первым нарушил молчание Казис. — Нашим кулинарным курсам немножко помешали. В горячую воду перловку засыпать нельзя.

— Спасибо за угощение, — сказал Робис, — у меня всякий аппетит пропал.

— Вот свинство! — воскликнул Угис. — Рабочий П. К.! Я завтра убью этого Крамкулана и сам явлюсь в милицию.

— Спокойно, спокойно, — урезонил Казис. — Завтра надо будет зайти к Шапару. Не всегда прав тот, кто громче всех орет.

— Конечно, — согласился Угис, — но Крамкулана я все-таки убью!

— Ладно, — сказал Казис. — Я надеюсь, мы эту историю уладим. Как ты считаешь, Липст? Уладим, а?

Липст посмотрел на Казиса. Он еще не успел разобраться в беспорядочном ворохе мыслей, возникших в результате вторжения санитарного контроля. В первый момент Липст оторопел, потом его стали разбирать и смех и злость, и, наконец, он стал понимать, что ситуация складывалась довольно запутанная и выглядела гораздо серьезнее, чем могло показаться сначала. Неужели действительно заявление настрочил Крамкулан?

— Я думаю, все уладится, — сказал Липст.

Он произнес это вполне убежденно. Снова предстояла схватка, в которой, как и тогда, в патруле, он будет стоять плечом к плечу с друзьями — Казисом и Угисом, Ией и Робисом. Иначе и быть не могло. Только так!

— Я думаю, мы это уладим… — повторил Липст еще раз.

— Иди-ка. сюда, — Угис потащил Липста за руку. — Хватит лодыря гонять. Давай за дело.

— И у тебя еще есть настроение? Может, отложим на завтра?

— Почему? — Угис упер руки в бока. — Именно сейчас. Назло им!

— А суп сварим завтра, — предложил Робис. — Договорились?

— Ладно, — согласилась Ия. — Сегодня я вам испеку чудесные блинчики.

— Вот это другое дело, — сказал Робис. — Это у нас делается быстро!

Дома Липста ожидал сюрприз. На столе лежали адресованная ему телеграмма и аккуратный, завернутый в белую бумагу сверток. Телеграмма была на русском языке. Значит, из Москвы! Значит, от Юдите! На свертке не было никакой надписи. Не было и марки. Его могли просто принести. Но кто?

Липст торопливо распечатал телеграмму. Полосатый бланк хранил в себе два коротких слова: «Целую, Юдите». Телеграмма помечена вчерашним днем.

Липст несколько раз перечитал телеграмму. Он не понял, как это получилось, но вдруг маленькая бумажка, которая довольно противно пахла клеем и похожей на гуталин штемпельной краской, оказалась у его губ.

Липст положил телеграмму на стол только после того, как тщательно и многократно исследовал все почтовые шифры, служебные пометки и витиеватую подпись контролера.

Толстая бумажная обертка скрывала в себе необычной формы бутылку. Сразу было видно — продукция заграничная. Более тщательный осмотр позволил Липсту определить, что бутылка содержит коньяк, и лишь потом он разобрал надпись на этикетке: «Мартель»… «Гордон блю»…

Три последние слова поразили Липста, как удар грома. Он уже успел позабыть, что на свете существует денежный мешок по имени Альберт Шумскис. А-а, это он, «Сыр голландский»… вчера сказал Липсту:

— Коньяком «Мартини» не брезгайте. «Мартель», разумеется, лучше, особенно если удается раздобыть «Гордон блю» с синей полоской…

Липст посмотрел на этикетку. Проклятая синяя полоска! Он задыхался от злости. Больше всего почему-то возмущала именно эта паршивая полоска. Словно «Сыр» провел ее нечистым пальцем по лицу Липста и по лицу Юдите.

Все как-то нелепо и внезапно смешалось в одну кучу — счастье, принесенное телеграммой, и проклятая бутылка, Юдите и директор Шумскис, радость и обида, надежда и подозрение.

Липст схватил бутылку за горлышко и с размаху трахнул об пол. В нос ударил резкий запах.

В дальнем конце коридора открылась дверь мадемуазель Элерт. Торопливый топот шагов. Затем из замочной скважины донеслось шумное, как у морского льва, дыхание. Робкий стук в дверь. Как и всегда, в узкой щели сперва появилась голова мадемуазель.

— Я очень извиняюсь, — шустрые глазки мигом обежали всю комнату, — у вас ничего не разбилось?

Казалось, от чрезмерного волнения она сама того гляди рассыплется на мелкие кусочки.

— Надо посмотреть, — сказал Липст. — Я вроде бы не слыхал. А! Вот разбитая бутылка!

— Ах, как жаль! — мадемуазель всплеснула рунами. — Да и на полу к тому же! Теперь будет пятно. Чем это здесь пахнет?

Липст промолчал.

— Это, наверно, та самая бутылка, которую принес ваш товарищ, — мадемуазель вздохнула. — Как жаль!

— Товарищ?!

— Да, — соседка лукаво улыбнулась. — Кажется, тот, что прошлой осенью привел вас однажды под утро домой…

— Сприцис? — невольно вырвалось у Липста.

— Он не соизволил отрекомендоваться.

Липст стал подбирать осколки стекла. Теперь он вообще ничего не понимал. И тем не менее предчувствие подсказывало, что странное совпадение не было простой случайностью. За всем этим что-то крылось. А если все-таки Шумскис?

«Неверно, что наибольшей скоростью распространения обладает свет, — слухи разносятся быстрее», — подумал Липст, придя на следующее утро на завод. В раздевалке все разговоры вертелись вокруг вчерашней проверки в общежитии. Сведения были весьма противоречивые. Выводы тоже звучали по-разному: одних это событие возмущало, другие сочувствовали, кое-кто зубоскалил.

Клара поочередно подходила к каждому и чуть не плакала от негодования.

— Только подумайте, что это за безобразие с моральной точки зрения! Супружеская жизнь при посторонних людях в общежитии! Каково, а?!

— Какая уж там супружеская жизнь, — сокрушенно качая головой, говорила старая Фельдманиете, сборщица колес. — Там эти женщины сущий проходной двор устроили. И чего там только, говорят, не нашли!

Завидев Липста, Клара подскочила к нему.

— Ай, ай, ай, Липст! Этакая неприятность! Говорят, и вы там замешаны?

Липст утвердительно кивнул.

— Да, — сказал он. — Я был там.

— Ну, и что нового слышно? Что теперь будет?

— Говорят, рядом с заводом построят большой загон.

— Большой загон?

— Да, — Липст с таинственным видом наклонился к самому уху Клары. — Чтобы было куда слона поставить…

— Какого слона? — Клара заподозрила подвох.

— А того, которого кое-кто раздувает из мухи!

Все, кто слышал, расхохотались. Клара обиженно фыркнула и, постукивая каблучками, умчалась в цех.

Прибежал Угис. Он еще не успел переступить порог, как уже спросил о Крамкулане. При этом он яростно почесывал ладони и с хрустом сжимал кулаки.

— Угис, не валяй дурака, — сказал Липст. — Питерис еще не пришел.

Угис посмотрел на часы, быстро снял пальто и занял позицию поблизости от шкафчика Крамкулана. Тут и произошла их встреча. Крамкулан сделал вид, что не замечает Угиса.

— Нам надо поговорить, — Угис подошел к Крамкулану. — Выйдем отсюда на минуточку.

— Чего? — поднял брови Крамкулан. — Некогда, Мне переодеться нужно.

— Выходи, говорят! Слышишь!

Крамкулан, ворча и чертыхаясь, нехотя направился к двери. Угис двинулся по пятам за ним. Дело грозило принять серьезный оборот. Вид у обоих был такой мрачный, будто они шли заказывать себе место на кладбище.

Липст надел синюю робу. Можно идти в цех. Однако он мешкал — поковырялся в замке шкафчика, сделал несколько шагов, вернулся обратно. Его все больше беспокоило отсутствие Угиса. Нет, больше ждать нельзя, надо сходить поглядеть, что там натворил Угис.

«Поздно!» — пронеслось в мозгу Липста, когда он услыхал подозрительный шум в конце коридора. Липст ринулся вперед, но никого не было видно. Однако шум угрожающе нарастал. Временами слышался голос Крамкулана, временами — Угиса. Все это довершали всякие непередаваемые звуки, будто по цементному полу двигали деревянную лавку, раздавались глухие удары и стук, словно трамбовали глину и кололи дрова.

«Они в душевой, вот откуда весь этот шум», — решил Липст и попытался отворить дверь. Она была заперта изнутри на задвижку. Липст задубасил кулаком.

— Кончайте там! Откройте!

Шум становился все громче.

— Если вы не перестанете, я выключу свет! — пригрозил Липст.

Это подействовало. Тайфун в душевой понемногу пошел на убыль. Некоторое время слышались лишь отдельные выкрики, затем все стихло, и дверь медленно отворилась.

Первым вышел Крамкулан. За ним с довольно растерянным видом плелся Угис. Оба они выглядели так, словно только что побывали в парной: красные, вспотевшие, волосы взлохмачены, дышат тяжело. Крамкулан с опаской поглядел на Липста, поддернул штаны и бросился бегом по коридору. Угис стоял, беспомощно опустив руки.

— Ну? — спросил Липст. — Стало легче?

Угис задумчиво пощупал левый бок.

— Что-то непостижимое! Крамкулан не признается.

— Не признается… Почему ты считаешь, что писал именно Крамкулан? В цехе есть несколько «П. К.» — Потримп Калнынь, Паулина Кукуринь, Питерис Киркум…

Угис затряс головой.

— С чего вдруг этим людям писать такую ересь? Крамкулан, тот хоть на меня зол. Но он не признается…

— Не верю, чтобы он на это пошел.

— А кто же?..

Рабочий день начался. Несколькими минутами позднее в цех явился рабочий Шмидре из материального склада и подошел к Робису. Они о чем-то переговорили, после чего Шмидре зашел в стеклянную конторку Крускопа. Вскоре их короткий разговор стал известен всем:

— Товарищ Красткалн, не обижайся, — сказал Шмидре. — Я тут ни при чем, но меня прислали временно исполнять обязанности мастера цеха.

В кабинете парторга Шапара Липст был впервые. Он имел полную возможность все внимательно осмотреть, так как разговор длился уже не меньше часа. Рядом с Липстом сидели Казис и Угис. Робис в последнюю минуту передумал и наотрез отказался идти к Шапару.

Парторгу не сиделось на месте. Он ходил взад-вперед по комнате. Стоя у стены, он принимался зачем-то тереть пальцем обои. Достигнув окна, он подкручивал никелированный шпингалет или внимательно оглядывал заводской двор. Подойдя к письменному столу, проводил по нему ладонью, точно проверяя, не запылилась ли полированная поверхность. За столом для видимости стояло дряхлое кресло на кривых, рахитичных ножках. Этот музейный экспонат не выдержал бы и половины веса Шапара. Центр стола занимала стеклянная пепельница с величественной горой окурков, дымивших, словно угасающий жертвенный костер. Шапар проработал двадцать лет в кузнечном цехе и мускулатурой напоминал профессионального атлета-борца. Голос у него был громкий, он любил посмеяться и при этом энергично шевелил густыми черными бровями, бегавшими по лбу, словно маленькие косматые зверьки.

Говорит Казис. Он говорит долго, и уже третий или четвертый раз. Липст никогда не видел, чтобы он так горячился.

— Я не оспариваю принципиальную сторону вопроса. Мужское общежитие есть мужское общежитие — это все верно. Но нет правил без исключений. Геологические партии где-нибудь в тайге ведь не ставят отдельные палатки для мужчин и для женщин. И в высокогорных приютах для альпинистов тоже не предусмотрено отдельных спален. Я считаю, что все зависит от самих людей, их поведения. Преступление против морали с одинаковым успехом может быть совершено и в общежитии и в отдельной пятикомнатной квартире. У Мерпелиса мещанский подход к делу. Он поднял такой крик, будто Ия пришла в общежитие с улицы, будто она не жена Красткална и не работает на одном заводе с нами. Ее комсомольского значка Мерпелис не видит, он видит только гнусную анонимку клеветника и ночную сорочку Ии.

Шапар спокойно слушает и не перебивает Казиса. Он даже не смотрит на кипятящегося комсорга и старательно заклеивает сломанную папиросу.

— Она все время была прописана. Только у себя, где снимала койку, — вмешался Угис.

— А что касается законов, — не унимается Казис, — то они справедливы, но далеко не полны. Представим себе на минуту, что произошло бы, если Робис действовал по закону. Робиса к Ии не прописали бы, потому что там нет лишней площади. Им пришлось бы жить как до женитьбы — каждый сам по себе. После десяти вечера они имели бы право встречаться только на улице, поскольку закон воспрещает непрописанным лицам оставаться на ночь в чужих квартирах. Странно, конечно, но у нас нет особого закона, который предоставлял бы право женатым людям жить вместе…

— И если Робиса прописали бы в комнате Ии, — увлеченный боевым пылом друзей, вмешался Липст, — с моральной точки зрения результат был бы тот же самый — кроме молодоженов, там жила бы и Вия. Вся разница в том, что там комната втрое меньше.

— Мы действовали так ввиду чрезвычайных обстоятельств, — Казис вскакивает со стула и становится напротив Шапара. — И я тут ничего страшного не вижу! Через несколько лет, когда молодоженам вместе с брачным свидетельством смогут вручать ключи от новой квартиры, безусловно, таких случаев не будет.

Шапар внимательнейшим образом изучает кончик папиросы и будто не слышит громких, возмущенных голосов ребят.

— Ясно, — наконец кивает он. — В отношении Мерпелиса все более или менее ясно. За незаконный обыск и «вещественные доказательства» мы его взгреем. Но теперь, может, ты сам мне скажешь, чего в этом деле не смогли понять вы, в чем вы допустили ошибку?

Казис ничуть не смущен вопросом.

— Мы виноваты тоже, — говорит он. — Я и не собираюсь этого отрицать. Нельзя делать все только по своему усмотрению.

— Что верно, то верно, — удрученно вздыхает Угис. — Малость переборщили…

Наконец сломанная папироса отремонтирована. Угрюмо наморщив лоб, Шапар прикуривает ее, подходит к столу и ударяет по нему кулаком. Однако Липст чувствует, что откровенность его друзей пришлась Шапару по душе. «Если бы мы тут жалобно расхныкались и попробовали выкручиваться и врать, он уже давно выставил бы нас за дверь», — думает Липст.

— То-то же, — ворчит Шапар. — Хотя, по сути дела, надо бы сейчас снять ремень да всыпать вам всем по первое число. И в первую очередь тебе, Казис! Когда комсомольцам нужен доклад о подпольной борьбе в буржуазной Латвии, ты находишь время разыскать старика Шапара. А когда надо открыто бороться с бюрократами, ты обходишь парторганизацию стороной. Все равно что повивальная бабка — когда операция не удалась, звонишь в «Скорую помощь»… Раз отработал Робис четыреста часов, стало быть, ему положено дать квартиру. У него еще нет детей? Другой раз те, у кого семеро ребят, могут легче перетерпеть, чем те, у кого еще не было ни одного!

— Не знаю, можно ли сказать, — Угис неуверенно смотрит на Казиса. — Но мне кажется, у Робиса скоро будет…

— Вот видите! — Шапар выпускает клуб дыма. — Здорово вы защищаете интересы своих товарищей! Вместо того чтобы вытащить несправедливость на свет, вы ее засовываете в темный угол и думаете, сотворили доброе дело. Чего же тут удивляться доносам и клевете? Сами даете повод!

— Мы пустили Ию к себе только до тех пор, пока Робису не дадут комнату, — говорит Угис. — Лишнего часа не продержали бы у себя!

Шапар ходит по кабинету и сердито ворчит. Вдруг он останавливается и снова берет Казиса за пуговицу.

— Вот ты сам скажи мне, как следует теперь поступить? Что было бы справедливо и правильно?

— Это мы пришли к вам за советом, — Казис виновато улыбается. — Мы в своих грехах покаялись. Надеюсь, парторганизация все-таки поддержит нас…

— Нет, ты не увиливай! Вот говори сам, что надо делать! Сегодня ты секретарь комсомольской организации, а завтра, возможно, тебе придется заменить меня.

Казис смотрит парторгу б глаза:

— По-моему, надо поговорить с директором. Временно, пока достроят новый дом, Ия могла бы оставаться у Робиса…

Шапар задумчиво пошевелил бровями.

— Вот пуговица, — начал он. — Пуговицы надо пришивать крепко. Ты говоришь, Ия могла бы остаться у Робиса? А куда же ей деваться еще? Но надо собрать молодежь цеха и поговорить, понял? Надо делать так, чтобы люди сознавали, что происходит вокруг них.

«Все будет хорошо, — облегченно вздыхает Липст. — Нет, Казис определенно гений. И Шапар тоже дядька что надо. С таким человеком стоит поговорить».

И Липст вдруг с удивлением начинает обнаруживать массу родственных черт в этих внешне таких различных людях — Казисе, Угисе и Шапаре. Сходство это угадывается каким-то чутьем, и тем не менее оно очевидно и несомненно, так что не обнаружить его нельзя. И если в Угисе Липст давно заметил стремление быть похожим на Казиса, то теперь он понял, кто служит примером для Казиса — им, хоть и не в таком конкретном выражении, был Шапар. «Все будет хорошо», — думает Липст.

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел Крамкулан.

— Что скажешь? — устало повернул голову Шапар.

Крамкулан неуверенно топчется у двери.

— Понимаете, товарищи, — робко заикнулся он. — Для справедливости я должен сказать… если собрание еще не кончилось…

— Ну, ну, говори, что ты мнешься?

Все смотрят на Крамкулана с напряженным вниманием. Липст слышит, как стучит сердце Угиса.

— Я хотел сказать… Я никакой жалобы про общежитие не писал. Это другой наврал от моего имени.

Шапар прошелся до стены и потрогал вешалку.

— Это хорошо, что ты не писал, — проговорил он.

— Но я могу сказать, кто написал…

Липст поглядел на Угиса. У того волосы стояли дыбом.

— …Циекуринь, — пробормотал Крамкулан.

— Клара? — воскликнул Угис. — Точно?

— Честное слово. Она мне сама призналась.

— Циекуринь, — повторил Липст. — Но почему Циекуринь?

— Говорит, добра, мол, хотела, — Крамкулан развел руками. — А мне сдается, из мести. И еще потому, что дура.

Шапар рассмеялся. Угис крепко сжал руку Крамкулана и не выпускал ее из своей. Казис хранил серьезное молчание.

— Ладно, — сказал Шапар. — На сегодня будем считать собрание закрытым. С директором я поговорю. А пока пусть все остается так, как есть. Но чтобы это было в последний раз, поняли?