Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России

Этимология фамилии Мясоедов свидетельствует о достаточно высоком социальном статусе ее носителей — в Средние века в Восточной Европе мясо едва ли было доступно простолюдинам. Действительно, Мясоедовы — старый дворянский род, ведущий свое происхождение из Великого княжества Литовского. В 1464 году некий Яков Мясоедов пришел из Литвы в Московию и присягнул на верность великому князю Ивану Васильевичу. Упоминания его потомков встречаются в московских летописях — они занимали различные должности в войске, при дворе, были чиновниками. Несколько раз в награду за службу им даровались поместья¹. Со временем род разделился на несколько ветвей — та, что интересует нас, проживала в северо-западных областях Российской империи².

Сергей Николаевич Мясоедов родился в Вильне, бывшей литовской столице, 5 июля 1865 года. Его отец Николай Мясоедов — помещик, владелец имения в Смоленской губернии. Не будучи состоятельными, родители Сергея Николаевича обладали неплохими связями: многочисленные родственники и друзья Мясоедовых занимали видные позиции в петербургском обществе и во власти. Сам Николай Мясоедов был тоже человек недюжинный и несколько раз избирался предводителем смоленского дворянства. И все же материальная недостаточность семьи обрекла Сергея с ранних лет на военную службу: для детей помещиков обучение в государственных военных заведениях было практически бесплатным, кроме того, жалованье, которое полагалось им по выпуску, вполне позволяло содержать себя.

Итак, Сергей поступил в Московский кадетский корпус (дававший общее среднее образование), а потом перешел в престижное Александровское пехотное училище, где прослушал дополнительный двухлетний курс военного искусства и наук. Весной 1885 года, за несколько месяцев до своего двадцатилетия, он был зачислен в чине подпоручика в 105-й Оренбургский пехотный полк. За вычетом двух лег адъютантства при командире 17-го армейского корпуса (1888 и 1891 годы), Сергей Николаевич все время своей военной службы провел в Оренбурге, в пехотных войсках, где, очевидно, пользовался всеобщей любовью и уважением³.

Молодым человеком Мясоедов производил приятное впечатление. Он был любезен, остроумен и имел способности к иностранным языкам, особенно отличился в немецком, на котором свободно говорил, читал и писал. Кроме того, природа наградила его высоким ростом, красивой и представительной внешностью, большой физической силой. Вспоминали, как Мясоедов демонстрировал свою мощь, ломая пальцами медные монеты⁴. Впрочем, у него было два физических изъяна — склонность к тучности (ставшая с годами заметнее) и очень слабое зрение (из-за которого армейское начальство разрешило ему носить очки).

Осенью 1892 года Мясоедов перешел на новую службу. Уволившись из армии, он поступил в Отдельный корпус жандармов, военизированное полицейское формирование, находившееся в подчинении Министерства внутренних дел⁵. Институт жандармов был создан в правление Николая I. К концу XIX века жандармский корпус, в рядах которого числилось чуть менее тысячи офицеров и немногим более ста тысяч рядовых, был единственным действительно общеимперским полицейским учреждением в России. Жандармские администрации работали во всех без исключения областях, в большинстве крупных городов и в ключевых крепостях. Особые жандармские отряды патрулировали улицы Петербурга, Москвы и Варшавы; специальные подразделения жандармов были приписаны к каждой железнодорожной ветке. Помимо этого, из жандармских офицеров составлялись городские охранные отделения — органы тайной политической полиции, в просторечии именовавшейся охранкой⁶. Вполне очевидно, что главной целью этого военного корпуса — при том, что на жандармов было возложено множество дополнительных обязанностей, в том числе проверка паспортов и обеспечение общественного порядка во время ярмарок, военных парадов и народных гуляний, — было выявление и расследование политических преступлений.

Переход Мясоедова в Отдельный корпус жандармов прошел, судя по всему, гладко. Несмотря на существенные различия между жандармами и армией в отношении внутреннего устройства и организационной культуры, все офицеры Отдельного корпуса, подобно Мясоедову, имели опыт службы в регулярных войсках. По закону жандармским офицером можно было стать, только отслужив три года в армии⁷. Жандармы, конечно, имели свою особую форму, однако их знаки отличия полностью совпадали с теми, что носила армейская кавалерия. Собственно, в случае войны эти корпуса переходили под управление армейских властей. Да и в мирное время жандармы официально числились в списках армейского резерва.

Вначале Мясоедов получил назначение в жандармское управление Олонецкой губернии, к северо-востоку от Петербурга, по соседству с Финляндией. Менее чем через год последовал перевод в Минск, четыре месяца спустя Мясоедов получил новое назначение, на этот раз в Вержболово, городок в Сувалкской губернии на границе с Восточной Пруссией. 17 января 1894 года Сергей Николаевич Мясоедов вступил в должность помощника начальника железнодорожного жандармского управления, официально именовавшегося Вержболовским жандармским отделением Санкт-Петербургско-Варшавской железной дороги⁸. Следующие шестнадцать лет Мясоедову было суждено провести в Вержболово, называвшемся по-немецки Wirballen, а по-литовски Virbalis.

Путешественники, попадавшие в Вержболово, находили его крайне непривлекательной дырой. По отзыву одного англичанина, запоминалась тут главным образом «сплошная грязь, да мотающиеся на ветру высокие деревья»⁹. Узкая речонка, через которую перекинут грубый деревянный мост, и несколько рядов колючей проволоки обозначали здесь российскую границу и отделяли Российскую империю от Германской. В городишке не было достойной упоминания промышленности, а местные лавки удовлетворяли лишь потребности окрестного сельского населения. Пожалуй, единственным, чем могло гордиться Вержболово (до того, как оно вошло в историю делом об измене Мясоедова), было то обстоятельство, что в соседней деревушке Кибаргы в семье железнодорожного служащего родился великий русский пейзажист Исаак Левитан (1860–1900).

В должности помощника полковника Шпейера, главы вержболовских жандармов, Мясоедов нес ответственность за безопасность соответствующего участка Варшавско-Петербургской железной дороги. Ему также предписывалось оказывать содействие пограничникам и таможне в их бесконечной и безнадежной борьбе с контрабандистами¹⁰. С особой бдительностью следовало препятствовать ввозу из-за границы подрывной пропагандистской литературы и оружия. По большей же части его служебное время было занято деятельностью куда более рутинной и приземленной — регистрацией проезжающих и проверкой паспортов. В его обязанности входила проверка паспортов всех путешественников, желавших покинуть Россию через пограничный переход Вержболово. После того как в мае 1901 года Мясоедов был повышен до начальника вержболовских жандармов, он получил право своей властью выдавать российским подданным пропуска для краткосрочного пребывания за границей.

На первый взгляд может показаться, что это тоскливое захолустье было совсем неподходящим местом для такого светского и, вероятно, амбициозного человека, как Мясоедов. Однако свежеиспеченный жандармский поручик отнюдь не выражал недовольства своим назначением — он быстро устроил себе вполне приятную жизнь, заведя многочисленные знакомства как в Вержболово, так и по другую сторону границы, в прусском местечке Эйдткунен, а также в Сувалкской губернии (входившей в состав бывшего Царства Польского), в Ковно, Курляндии и Вильне. Своими связями в обществе Мясоедов во многом был обязан умению обращаться с винтовкой и дробовиком. Страстный охотник, он был желанным гостем на многочисленных охотах, которые устраивали местные землевладельцы. Именно любовь к охоте сблизила его с Тильманами, семейством состоятельных русско-немецких промышленников, владевших фабриками по обе стороны границы, в сферу интересов которых входили сталь, медь, железо, цинк и промышленное оборудование. Охотничья страсть свела Мясоедова также с агрономом Эдвардом Фуксом и импортером Эдуардом Валентини. Оба были прусскими подданными, уже много лег жившими в России. И, наконец, именно это увлечение способствовало браку Мясоедова.

Давным-давно, когда Самуил Гольдштейн приехал в Россию, он был почти нищим немецко-еврейским эмигрантом. В 90-х годах XIX века, благодаря трудолюбию и деловой хватке, мы уже видим его владельцем крупного кожевенного завода в Вильне, российском центре производства кож. Финансовый вес фирмы Гольдштейна, оценивавшейся приблизительно в 400 тыс. рублей, сделал ее опорой экономической жизни города и губернии. Подобно многим успешным предпринимателям, Самуил был полон решимости дать своей семье все то, чего сам был лишен в юности. Было приобретено загородное имение. Сыновья промышленника, Павел и Альберт, по выходным часто устраивали в имении охоту, на которую приглашались местные армейские и жандармские офицеры. Очевидно, именно здесь Мясоедов познакомился с Кларой Самуиловной, одной из двух дочерей Гольдштейна, начал ухаживать и в 1895 году женился на ней¹¹.

Брак принес Мясоедову приданое Клары, составлявшее по тем временам весьма значительную сумму, 115 тыс. золотых рублей. Кроме того, молодой жандармский офицер стал вхож в обширный круг клиентов и родственников Гольдштейнов. Число людей, к которым он мог обратиться за советом и помощью, резко возросло, как, впрочем, и число тех, кто мог обратиться с соответствующей просьбой к нему. Одним из таких новых знакомых был Франц Ригерт, муж сестры Клары, Марии. В 1905 году Ригерт практически вынудил Мясоедова выступить его партнером и представителем в деле о покупке земли. Совместными усилиями Ригерт и Мясоедов приобрели имение в 932 десятины земли в Свенцянском уезде Виленской губернии. Хотя авансовый платеж полностью внес Ригерт, и он же являлся реальным собственником Сорокполя, во всех бумагах фигурировало только имя Мясоедова. Объяснялось это просто: как дворянин, Мясоедов имел право взять в Дворянском земельном банке, финансировавшем сделку, кредит в 25 тыс. рублей под низкий процент¹². Схема эта, хорошо известная, будет повторяться в жизни Мясоедова еще несколько раз, когда он фактически продавал свое имя, влияние или пост люд ям более низкого происхождения для совершения сделок.

Впрочем, благодаря браку Мясоедов получил и собственное немалое состояние и, не теряя времени, воспользовался переменой в судьбе. В Вильне был куплен большой дом, который сдавался армии под казармы и приносил ежегодно 3 тыс. рублей дохода¹³. Также был отстроен особняк с необычным и роскошным каменным фасадом, вызвавший в Вержболово много пересудов.

Обзаведясь супругой и домом, Мясоедов мог теперь отплатить за то гостеприимство, которым его дарили многие годы, и быстро приобрел известность своими богатыми и веселыми вечерами. Он активно искал дружбы офицерства; праздники, устраивавшиеся в его доме, привлекали как прусских, так и российских военных. Впоследствии князь П.П. Ишеев из 8-го драгунского императора Александра III полка объяснял, почему приглашение к Мясоедову считалось таким лестным: «Обворожительная хозяйка, интересные приезжие немки и широкое хлебосольство, все это, откровенно говоря, влекло нас, холостую молодежь, скучавшую в захолустной стоянке»¹⁴. Но Мясоедов не только разгонял гарнизонную скуку. Корнет П.М. Шуринов вспоминал, что Мясоедов постоянно оказывал ему и его товарищам разные любезности — к примеру, снабжал их бесплатными пропусками для перехода границы или использовал свои связи на железной дороге для улучшения их жилищных условий¹⁵. Всем было известно, что Мясоедов с легкостью выдает заграничные пропуска, не затягивая дела и не требуя взяток (в отличие от многих других царских чиновников), за что местное гражданское население относилось к нему с уважением¹⁶.

Все вышесказанное рисует образ Мясоедова — заурядного чиновника, прозябающего в провинциальной глуши. Однако, несмотря на впечатление скучного захолустья, Вержболово далеко не было рядовым населенным пунктом, и мясоедовская служба там вовсе не сводилась к перекладыванию бумажек. Во-первых, Вержболово располагалось на пересечении основных путей въезда и выезда из России. Во-вторых, следует учесть близость северо-западных окраин империи — областей, чей этнический, культурный и экономический облик разительно отличался от великорусского. И, наконец (хота большинство не имело об этом ни малейшего представления), Вержболово играло важную стратегическую роль — оно было главным плацдармом российской разведки на германском направлении. Эти особые свойства Вержболово и прилегающих областей определили те три разные жизни, которые вел здесь Мясоедов: он был жандармским офицером, коммерсантом и агентом разведки. Мясоедов прекрасно осознал и в полной мере использовал те возможности, которые предоставило ему место службы. Но именно туг были посеяны семена его будущих несчастий.

Ворота в Россию

На рубеже веков Россию связывало с Европой лишь два удобных железнодорожных переезда. Первый — пограничная станция Александрово, где сходились железнодорожные пути на Варшаву, Украину и Москву. Второй — Вержболово, куда прибывали пассажиры, направлявшиеся в Петербург или города балтийских губерний. Скорый поезд покрывал расстояние в 462 мили между Берлином или Эйдткуненом за десять с половиной часов. В версте от Эйдткунена находилось Вержболово, где за время часовой остановки пассажиры проходили паспортный и таможенный контроль. По завершении этих формальностей пассажирам оставалось еще 555 миль (и пятнадцать часов) до столицы Российской империи¹⁷. Путешественники из Петербурга в Западную Европу, следовавшие по этому маршруту, также останавливались в Вержболово для пограничного досмотра. С 1901 года этот досмотр полностью перешел в ведение Мясоедова.

Сергей Николаевич воспользовался своим положением, чтобы снискать расположение всех сановных путешественников, равно российских и иностранных, вынужденно останавливавшихся в Вержболово. Богатым, влиятельным и высокопоставленным он оказывал всяческие услуги, лично их приветствовал, следил, чтобы те были удобно устроены, и иногда даже закрывал глаза на нарушение таможенных правил¹⁸. Он был представлен императору и большинству видных членов царской фамилии, а также представителям всех других царствовавших родов Европы. Мясоедов ценил близкое знакомство с великими мира сего, ведь их расположение могло быть в нужный момент превращено в протекцию — наподобие денег, положенных до времени в банк. Эта, так сказать, «политика почтительности» принесла заметные плоды — за короткое время Мясоедов получил двадцать шесть российских и иностранных наград, хотя многие из собранных им медалей и орденов едва ли можно назвать престижными (вроде сиамского ордена Белого Слона четвертой степени)¹⁹. Как бы то ни было, Мясоедову несомненно удалось приобрести определенную популярность.

Одним из тех, кто узнал о существовании вержболовского жандармского офицера, был не кто иной, как сам германский император Вильгельм II. По удачному совпадению Вильгельм обожал охотиться и предавался этому занятию с такой частотой и страстью, что, как говорили, за всю жизнь лично убил более пятидесяти тысяч диких животных²⁰. Его излюбленным охотничьим угодьем было поместье Роминтен в Восточной Пруссии, по соседству с пограничным Эйдткуненом. Каждую осень Вильгельм со свитой на несколько недель удалялся в Роминтен, где стрелял оленей и лосей. Ежедневно в пять часов утра гостей императора будил шум автомобилей сопровождения, которые должны были отвезти их — наряженных в придуманные самим Вильгельмом нелепые псевдо-средневековые охотничьи костюмы — на заранее подготовленные в чаще леса охотничьи позиции²¹. Там им предстояло встать на номера и ждать, пока загонщики доставят им зверя для убийства.

Наслушавшись комплиментов Мясоедову от немецких дипломатов и зная о его репутации заядлого охотника, Вильгельм в 1904 году пригласил жандармского офицера в Роминтен. Очевидно, общество Мясоедова пришлось императору по душе, и в 1905 году он прислал ему новое приглашение. Этот визит (18 сентября) ознаменовался тем, что Вильгельм настоял, чтобы Сергей Николаевич остался на обед, и там император провозгласил тост за здоровье своего русского гостя. В следующие два года германский император и российский жандармский офицер встречались в Роминтене еще несколько раз. Естественно, Мясоедов докладывал своему начальству обо всех подробностях этих невинных встреч, однако несколько лет спустя рассказы о его «дружбе» с германским императором, как и фотография, подписанная ему Вильгельмом в память о встречах²², станут основанием для серьезных подозрений.

Мясоедов сумел выгодно использовать свою должность начальника важного пограничного пункта, добившись широкого (хотя и поверхностного) знакомства со многими представителями высших эшелонов российского и европейского общества. Но пребывание в Вержболово оказало глубокое воздействие на жизнь Мясоедова и в ином отношении. Этот городишко лежал на пути эмиграции из России. Помощь выезжавшим было делом прибыльным, и Мясоедов не преминул в него включиться.

Северо-западные окраины и проблема еврейской эмиграции

Северо-западное пограничье Российской империи включало польскую Сувалкскую губернию, три литовские губернии — Гродненскую, Виленскую и Ковенскую, а также губернии балтийские — Курляндию, Эстляндаю и Лифляндию. Несколько веков тому назад эти земли принадлежали Великому княжеству Литовскому. Их переход под российский контроль был осуществлен в 1700-е годы; Эстляндия и Лифляндия стали трофеями в победоносной войне Петра I со Швецией, остальное было присоединено к России вследствие разделов Польши. К концу XIX века общее население шести губерний составляло около 7,1 миллиона человек. Область эта была весьма специфична в природном, экономическом и этническом отношении.

Северо-западные окраины представляли собой территорию, густо заросшую лесом, покрытую болотами, реками и озерами. Большая часть населения занималась сельским хозяйством. Здесь выращивали рожь, пшеницу, ячмень, овес и лен, а также фрукты, картофель и табак. На побережье Балтики ловили морскую рыбу, а Сувалки славились обилием и качеством рыбы пресноводной. Немногочисленные промышленные предприятия были связаны с нуждами лесозаготовок, животноводства и земледелия. Как уже говорилось, известностью пользовалось виленское кожевенное производство, а также белостокская текстильная фабрика неподалеку от Гродно. Кроме того, по области были рассеяны винокуренные и пивоваренные заводы и табачные фабрики. Несмотря на четко очерченные анклавы процветания, в целом эти местности прозябали в нищете.

Наиболее явной отличительной чертой экономической жизни региона была ее ориентированность «вовне». Густая сеть экономических связей соединяла шесть приграничных губерний с Западной Европой, и прежде всего с Германией. К примеру, Пруссия потребляла практически всю пшеницу и картофель — основные сельскохозяйственные продукты Сувалкской губернии. Германии же предназначалась значительная часть гродненского леса и тканей, Виленских яблок и груш. Другой отраслью экспорта северо-западных окраин была рабочая сила. К началу XX века сотни тысяч российских подданных, в основном из Литвы и расположенных восточнее белорусских районов, каждую весну и лето переходили границу Германии, где нанимались сельскохозяйственными рабочими²³. Однако движение товаров и рабочей силы осуществлялось не только с востока на запад: Сувалкская губерния имела дурную репутацию гнезда контрабандистов, специализировавшихся на подпольной переправке алкоголя и табака из Германии в Россию²⁴.

Северо-западные окраины отличались исключительным религиозным, культурным и этническим разнообразием. Здесь искони проживали литовцы, поляки, шведы, немцы, финны, евреи, латыши, эстонцы, русские, белорусы, украинцы и татары. Население было настолько гетерогенным, что, хотя в некоторых из шести губерний имелись доминирующие этнические группы (латыши в Лифляндии, литовцы в Сувалках), ни одна из них не составляла абсолютного большинства. С невероятным смешением языков в этих краях могло соперничать только огромное количество покидавших их эмигрантов. Из всех проживавших здесь групп населения сильнейшее желание покинуть навсегда Россию проявляли литовцы и евреи.

В случае с литовцами двигателем эмиграции были перенаселенность, недостаток земли и общий упадок сельского хозяйства в регионе²⁵. У евреев оснований стремиться прочь из Российской империи было еще больше, ведь здесь они находились под законодательным гнетом, направленным на их изоляцию от христианского населения и сведение к минимуму возможностей развития. По данным на 1897 год, в российском подданстве находилось 5,2 миллиона евреев ~ половина мирового еврейства. 90 % российских евреев проживало в так называемой черте оседлости²⁶. Черта оседлости, прижатая к западному краю империи, включала в себя тринадцать губерний на Украине, в Белоруссии и Литве плюс Крым и Бессарабию. Таким образом, все губернии северо-западных окраин, за исключением двух балтийских, входили в черту оседлости и, следовательно, имели значительную долю еврейского населения. Евреи составляли более 25 % населения Ковно и около одной пятой части жителей Гродно.

В последнее двадцатилетие XIX века царский режим предпринял ряд полицейских мер, еще более осложнивших существование евреев. Принятые в мае 1882 года «Временные правила», резко ограничившие право евреев покупать и продавать землю, стимулировали массовую миграцию еврейского населения из деревни в город, где оно пополняло ряды городской бедноты. Другие законы, 1886 и 1887 годов, ввели строгие квоты для евреев в гимназиях и университетах, лишив тысячи молодых людей возможности получить образование²⁷. Очередной тяжелый удар евреям нанесло учреждение в 1894 году казенной монополии на водку. Поскольку 52 % всех кабаков и 55 % винокурен в черте оседлости принадлежали евреям, этот указ привел к разорению десятков тысяч мелких предпринимателей²⁸.

Резкий рост антисемитских настроений в Российской империи рубежа веков довел положение евреев до последней крайности. Как грибы, множились антисемитские организации, требовавшие еще более строгих ограничений для евреев и даже для тех из них, кто принял христианскую веру — последнее указывает на то, что, по крайней мере отчасти, юдофобия питалась не традиционными религиозными предубеждениями, а смутными представлениями о «расовых» свойствах евреев²⁹. В конце концов антисемитские тенденции в России привели к взрыву насилия — за кишиневским погромом апреля 1903 года, когда было убито тридцать восемь евреев, летом того же года последовало еще более кровавое антиеврейское выступление в Гомеле. Осень 1904 года ознаменовалась целым рядом погромов в разных местах империи, а в революционном 1905 году их было более шестисот³⁰. Таким образом, основными причинами еврейской эмиграции были нищета, юридическая дискриминация и растущая угроза физического насилия. Неудивительно, что из 2 315 868 российских подданных, эмигрировавших в Соединенные Штаты между 1881 и 1910 годом, более 48 % составляли евреи³¹. Переправка эмигрантов в Соединенные Штаты была делом исключительно прибыльным. Несчастные, которых буквально набивали в переполненные каюты третьего класса, платили по пять фунтов с человека, то есть 50 % стоимости обычного билета. С 1860 до 1880 года пальма первенства в этом бизнесе принадлежала британским пароходным компаниям³². Однако с ростом числа эмигрантов из Восточной и Южной Европы британское владычество в океанских перевозках стали оспаривать Соединенные Штаты и в еще большей степени Германия.

Отвоевывая свою долю рынка и прибылей, германские судовладельцы могли предложить не только удобство прямого пути с континента. Другим механизмом конкуренции была абсолютная монополия на продажу билетов и их фиксированная цена. В 1891 году Альберт Баллин, блестяще руководивший пароходной линией Гамбург — Америка, объединил основные европейские пароходства (за исключением британских и французских) в Северо-атлантическую ассоциацию пароходного транспорта; образовавшийся в результате картель установил минимальную цену на билеты третьего класса и назначил каждому из акционеров фиксированный ежегодный процент перевозимых эмигрантов³³. В 1901 году баллинский «пул», контролировавший 35 % трансатлантических пассажирских перевозок, разросся еще больше — Баллин договорился с Дж. П. Морганом о вхождении новых пароходных компаний и об установлении цен и процентной доли не только для дешевых перевозок, но и для билетов первого и второго классов.³⁴

Прошло некоторое время, и немецкое правительство наконец озаботилось помощью отечественным пароходствам в их борьбе за доминирование на прибыльном рынке перевозки эмигрантов. Вспыхнувшая в гамбургском порту летом 1892 года эпидемия холеры привела к тому, что через два года были введены новые правила транзитных перемещений по территории Германии. Теперь направлявшиеся в прусские порты эмигранты из Восточной Европы имели право ступить на немецкую землю только после прохождения через специальные пункты медицинского контроля. На этих пунктах запрашиваемая транзитная виза уже не являлась достаточным основанием для временного пребывания в стране — отныне пассажир обязан был предъявить также действительный билет на трансатлантический маршрут компаний Норддойче Ллойд или Гамбург — Америка. Поскольку обе компании принимали участие в управлении карантинными пунктами и держали поблизости от них билетные кассы, будущему эмигранту предлагалось тут же приобрести билеты и продолжить свой путь. Того, кто оказывался не в состоянии предъявить билет или деньги для его покупки, туг же арестовывали и насильно выдворяли с территории Германии. Иными словами, желающие попасть в Америку через Германию были вынуждены совершить это путешествие на судне, принадлежащем немецкой компании. Как сдержанно заметил американский генеральный консул в Гамбурге, эта система представляла собой «весьма любопытный симбиоз интересов гигиены и коммерции»³⁵. В результате умелого руководства, объединения усилий участников «пула» и введения правил 1894 года, к концу века Норддойче Ллойд и Гамбург-Америка вместе доставляли в США более четверги миллиона эмигрантов в год³⁶.

Собравшимся эмигрировать российским евреям, прежде чем попасть в руки иностранных властей и пароходных компаний, необходимо было выбраться из России, что было делом отнюдь не простым. Отношение царской власти к вопросу эмиграции, даже эмиграции евреев, не было однозначным — что представляется довольно странным, если учесть общий антисемитский настрой тогдашних властей предержащих. Несмотря на то что в 1892 году значительная часть юридических препятствий для эмиграции была снята, сама процедура получения разрешения на выезд продолжала оставаться дорогой, сложной и длительной. Всякий желавший навсегда покинуть территорию империи должен был запросить особый паспорт, ожидание которого часто растягивалось до трех месяцев. Кроме того, процедура запроса предполагала длительное общение с российскими чиновниками, которые неизменно чинили препятствия мужчинам призывного возраста, если те не могли предъявить бумагу об освобождении от военной службы. Не было секретом и то, что продажные бюрократы зачастую пытались выжать из эмигрантов деньги сверх тех, что требовались по закону. Хотя установленная плата за паспорт составляла 15 рублей, взятки зачастую увеличивали ее вдвое, а то и втрое³⁷.

Неизбежным следствием описанного положения дел было то, что тысячи желающих эмигрировать даже не пытались получить официальное разрешение на выезд и предпочитали нелегальный переход границы. Немецкие пароходные гиганты, обнаружив в этой ситуации новые возможности, быстро включили в число предоставляемых клиентам услуг помощь в нелегальном переходе границы. Компании рассылали своих агентов по западным губерниям России для продажи билетов на трансатлантические рейсы. За дополнительную плату (составлявшую обычно 50 процентов от чистой стоимости билета) агенты гарантировали безопасную переправку эмигрантов из России в Германию. Они брали на себя всю организацию — от найма крестьянина-проводника до подкупа пограничной стражи. Сразу же по пересечении границы будущих эмигрантов направляли на соответствующие медицинские пункты, вроде того, что располагался в Эйдткунене, где их регистрировали и осматривали, после чего отправляли по железной дороге в один из немецких портов на Балтике³⁸.

Район Вержболово вскоре стал центром нелегальной переправки эмигрантов из России в Германию, о чем Мясоедов был прекрасно осведомлен. В мае 1903 года он составил пространный отчет о нелегальной эмиграции и направил его сувалкскому губернатору. Чтобы лучше понимать последующее развитие событий, стоит остановиться на содержании доклада Мясоедова подробнее.

В начале своего доклада Мясоедов отмечал, что нелегальная эмиграция в этой части границы достигла масштабов эпидемических. Весной и осенью число нелегально пересекавших границу в районе Вержболово зачастую доходило до 100–300 человек в день. Поскольку явление это отмечалось уже на протяжении нескольких лет, общее число людей, незаконно пересекших границу с территории Сувалкской губернии, было весьма велико. По тем неполным сведениям, которые ему удалось добыть, между 1892 и 1902 годом в Эйдткунене было зарегистрировано по меньшей мере 118 510 русских нелегалов, направлявшихся в Гамбург³⁹. По мнению Мясоедова, Сувалкская губерния стала Меккой для нелегальных эмигрантов не только из-за того, что в соседнем Эйдткунене находился пункт медицинского контроля, но из-за беспредельной продажности и поголовной коррумпированности местных российских чиновников. Главными преступниками он назвал братьев Браунштейнов из Кибарты.

Браунштейны были агентами эйдткуненской компании по распространению пароходных билетов, принадлежащей Гринману. Охватив своей деятельностью все северо-западные окраины, они активно завлекали клиентов сказками про прелести американской жизни, продавали легковерным билеты втридорога и были замешаны в нелегальных переходах границы. Для успеха своей деятельности они «держали на откупе почти всю местную полицию Волковышского уезда», пограничного района, к которому относилось и Вержболово. По сведениям Отто Гринберга, владельца бюро обмена валюты в Вержболово, даже бывший уездный исправник Линк состоял на жалованье у Браунштейнов. В общем, «полиция и нижние чины пограничной стражи, не имея силы воли противиться постоянным искушениям, в конце концов поддаются соблазну, берут взятки и потворствуют эмиграционному движению». Одним словом, Браунштейны вели себя так, будто российской границы и в помине не было⁴⁰.

Это печальное положение дел имело два дополнительных следствия, также весьма прискорбных. Во-первых, поскольку Браунштейны вошли в сговор с полицией, они фактически монополизировали дело продажи пароходных билетов в регионе, что позволяло им безжалостно обдирать бедняков. В Вильне Браунштейны брали 115–120 рублей за билет до Нью-Йорка, который в Эйдткунене стоил 80. Во-вторых, пренебрежение Браунштейнов к закону провоцировало подражание. Контрабандистов становилось все больше, и они действовали все более активно. Небрежностью работы местных пограничных пунктов пользовались опасные преступники, проникавшие из России в Германию и обратно. Недостатки в организации пограничного контроля приводили и к тому, что этот участок границы все охотнее использовался революционерами для ввоза в страну подрывной политической литературы⁴¹.

По мнению Мясоедова, для решения проблемы нелегальной эмиграции не было достаточно экстренных полицейских мер — которые, возможно, на короткое время смогут сдержать поток эмигрантов, однако не изменят бедственное экономическое положение края — истинную причину эмиграции. На самом деле имперской администрации следовало, утверждал Мясоедов, изменить свою политику в отношении желающих эмигрировать и разрешить свободный выезд. Следовало сократить гербовый сбор за паспорт и на сами паспорта ввести понижающую шкалу цен, чтобы наиболее нуждающиеся платили не более 3–5 рублей. И, наконец, для борьбы со злоупотреблениями и мошенничествами, творимыми людьми вроде Браунштейнов, необходимо легализовать продажу трансатлантических билетов внутри России, чтобы тем самым поощрить конкуренцию. Если эмиграционные дела будут в руках таких достойнейших коммерсантов, как Самуил Фрейдберг из Либавы, а не негодяев, вроде Браунштейнов, от этого выиграет как государство, так и его подданные. Фрейдберг, добавлял Мясоедов, владеет легальным эмиграционным бюро, которое официально зарегистрировано и работает безупречно⁴².

В определенном смысле доклад Мясоедова 1903 года можно прочитать как документ мужественного и пекущегося об общественной пользе гражданина, неравнодушного к благу родины. Доклад, естественно, произвел впечатление на сувалкского губернатора, который передал его наверх, в Министерство внутренних дел, которое в 1906 г. назначило Мясоедова в специальную межведомственную комиссию по эмиграции и транспортной промышленности России⁴³. Однако в докладе Мясоедова имелся и иной, скрытый, смысл. Весьма вероятно, что его взгляды на проблему эмиграции и сочувствие к несчастным были вполне искренними, однако написать то, что он написал, его подтолкнул и личный, денежный интерес в эмиграционном бизнесе. Тайной целью доклада было содействовать финансовым интересам друзей Мясоедова и его деловых партнеров, подорвав при этом позиции конкурентов.

Вот, например, Отто Гринберг, на которого Мясоедов ссылается как на источник сведений о том, что упомянутый Линк нечист на руку. У Гринберга своя контора, где он меняет деньги и понемногу занимается ростовщичеством; Мясоедов вложил в его контору свой капитал, несмотря на то что жандармскому офицеру это запрещено по закону. Кроме того, Гринберг еще и главный пайщик фирмы «Герц, Гринберг и Левинсон», агентства по продаже пароходных билетов в Эйдткунене, конкурирующего с работающей на Браунштейнов фирмой Гринмана. Поскольку Мясоедов имел тайные инвестиции и в «Герце, Гринберге и Левинсоне», донести властям о темных делах Браунштейнов ему было лично выгодно⁴⁴. Еще более любопытны связи Мясоедова с Самуилом Фрейдбергом, чье эмиграционное бюро он приводил в качестве образца честности и неподкупности.

Семейство Фрейдбергов долгие годы занималось эмиграционным бизнесом и как следствие имело богатую историю проблем с полицией. В 1887 году Самуил и его отец Янкель за участие в переправке нелегальных эмигрантов были выдворены за пределы приграничной зоны. В 1891 году двух братьев Самуила за то же преступление сослали под административный надзор в Могилевскую губернию. В конце 1880-х Самуил перебрался в Гамбург, где стал (по крайней мере, номинально) выкрестом. По возвращении в 1897 году в Россию он обосновался в портовом городе Либава в качестве купца первой гильдии. К концу века вместе с третьим братом, Борисом, они основали фирму «Карлсберг, Спиро и Ко», которая, как справедливо отметил в своем докладе Мясоедов, представляла собой лицензированную контору, занимавшуюся легальной эмиграцией. Неудивительно, что все окрестные дельцы, зарабатывавшие легальной или нелегальной эмиграцией, испытывали к Самуилу глубочайшую ненависть. Преуспеяние Фрейдбергов грозило лишить источника доходов сотни людей. Конкуренты реагировали газетными наветами, шантажом, анонимными обвинениями и полицейскими обысками. В конце концов Самуил Фрейдберг обратился к Мясоедову, которого знал по Вержболово, с просьбой о помощи и защите⁴⁵. Очевидно, что одной из целей доклада Мясоедова 1903 года было инспирировать бюрократическое контрнаступление на конкурентов Фрейдберга. Более того, если Браунштейны подкупали полицию для подавления своих конкурентов, то чем от них отличались Фрейдберги, нанявшие с этой же целью Мясоедова? Впоследствии Сергей Николаевич войдет в еще более близкие деловые отношения с братьями Фрейдбергами — отношения, которые будут иметь для него последствия в буквальном смысле роковые.

Российский капитализм был многолик, однако все связанное с эмигрантскими делами на северо-западных окраинах России выглядело особенно отвратительно. Эмиграционные конторы стремились не к расширению круга клиентов за счет более привлекательных цен, но предпочитали склонять продажных и жадных царских чиновников к использованию против конкурентов государственной машины. Тайно работая в интересах Гринберга и братьев Фрейдберг, Мясоедов не просто занимал ту или иную сторону в мелкой распре соперничающих групп еврейских дельцов. Столкновение интересов эмиграционного бизнеса на северо-западных окраинах России имело как внутри-, так и внешнеполитическое значение, поскольку представляло собой реакцию и отчасти следствие яростного соперничества германских, британских и американских пароходных компаний за контроль надо всеми трансатлантическими пассажирскими перевозками. Если за Фрейдбергами стояли интересы весьма могущественных сил, то в еще большей степени это было верно в отношении их конкурентов.

Мясоедов и военная разведка

В деле Мясоедова есть одна печальная, но занятная черта: действительно существуют несомненные доказательства того, что Мясоедов был шпионом, работавшим в интересах некой страны — своей собственной. И удивляться туг нечему. Скорее наоборот: в качестве начальника важной пограничной станции он просто обязан был заниматься шпионажем.

В начале XX века российская система военной разведки находилась в состоянии зачаточном, была децентрализована и страдала от недостаточного финансирования. Хотя в обязанности Главного (а после 1906 года — Генерального) штаба входили сбор и анализ разведывательной информации, в реальности большая часть разведывательных операций осуществлялась помимо Штаба — их чаще всего проводили российские военные атташе и служащие военных округов, на которые делилась вся территория империи⁴⁶. Поскольку средний годовой бюджет округа на разведывательную деятельность составлял всего лишь 35 тыс. рублей, чиновникам не оставалось ничего лучшего, как полагаться в получении сведений на другие органы. Одним из таких органов, активно вовлеченным в сбор разведывательной информации, был Отдельный корпус жандармов — с 1880 года служившим в нем пограничным офицерам законом предписывалось исполнять разведывательные функции⁴⁷. Обычно жандармы создавали в приграничных областях сеть информантов, которые, как надеялось руководство, могли сообщить представителям местных военных округов общую картину военных диспозиций по другую сторону границы.

Мясоедов, посвящавший часть своего служебного времени военной разведке, занимался именно этим. Он опрашивал погонщиков, бродячих торговцев и прочих людей, по роду деятельности часто бывавших в Германии. Рекрутировал он и собственных агентов — среди германских рабочих, русских эмигрантов и религиозных сектантов. Инициативный жандарм даже включил в число агентов членов собственной сильно разросшейся семьи: Мясоедов убедил своего зятя, Альберта Гольдштейна, переехать в Пруссию, в Кёнигсберг, чтобы постоянно отслеживать военные передвижения в местной крепости. Однако труды Мясоедова на ниве российской военной разведки выходили далеко за пределы обычных, рутинных задач — он сам, лично, выполнял ответственные разведывательные здания. Весной 1906 года Мясоедов отправился в немецкий город Манхейм, где за 6500 рублей приобрел автомобиль Бенц новейшей модели. Это транспортное средство (со встроенным потайным отделением) многократно использовалось при поездках в Германию. Под видом обычного путешественника молодой жандармский офицер произвел тщательное обследование территории к югу и юго-востоку от Мазурских озер⁴⁸.

Велика ли была та роль, которую играли жандармы, и Мясоедов в частности, в российской военной разведке? А.А. Самойло, руководивший разведывательным бюро в Киевской губернии, впоследствии переведенный в разведывательный отдел Генерального штаба, в целом пренебрежительно отзывался о работе пограничных жандармских офицеров. Сообщаемые ими сведения, утверждал Самойло, зачастую были отрывочны, невнятны и, как следствие, бесполезны⁴⁹. Однако негативная оценка, данная Самойло, опровергается мнением одного из его предшественников в киевской разведке, писавшего, что жандармские офицеры, «живущие постоянно на границе, знакомы вполне с приграничным населением, владеют своей собственной негласной агентурой» и способны принести «громадную пользу негласной разведке»⁵⁰. В самом деле, полный провал усилий российских военных по созданию серьезной агентурной сети на территории Германии неизбежно повышал ценность сведений, которые могли сообщить жандармские информаторы. Даже в апреле 1907 года по платежной ведомости Виленского военного округа проходил всего один агент, проживавший в Германии. Варшавский военный округ не мог похвастаться и этим⁵¹.

Что касается разведывательной деятельности самого Мясоедова, тут мы располагаем свидетельством германского подданного Вальтера Николаи, профессионального разведчика, сделавшего блестящую карьеру — во время Первой мировой войны он возглавлял разведку Германской империи. По словам Николаи, Мясоедов в Вержболово «был одним из самых успешных» оперативников в истории России. Одной из причин этого, с грустью замечает Николаи, было то почтение, которым пользовался Мясоедов благодаря своему участию в императорских охотах Вильгельма П. Личная близость Мясоедова к германскому императору не позволяла прусской полиции не только вмешиваться в его дела, но даже установить наблюдение за ним, хотя имелись более чем достаточные свидетельства того, что этот русский приезжает в Германию не любоваться видами, а шпионить⁵².

В нашем распоряжении пока нет ни одного прямого доказательства, которое могло бы подтвердить слова Николаи. Мне неизвестно о существовании, например, документов, которые могли бы засвидетельствовать роль информации, добытой Мясоедовым, в российских планах военных действий. Если такие документы существовали, то после позорного разоблачения Мясоедова они вполне вероятно могли быть изъяты из архивов. Трудно себе представить, чтобы русский Генеральный штаб смирился с существованием документов, свидетельствующих, что весьма деликатные задачи поручались человеку, оказавшемуся, как считалось, изменником и казненному за это. Однако у нас есть основания утверждать, что разведывательные операции, проводимые Мясоедовым, были далеко не ничтожными и не заурядными. Начнем с того, что половина суммы, уплаченной за дорогой автомобиль, поступила из секретного фонда Генерального штаба с личного одобрения Николая II⁵³. Кроме того, даже беглый просмотр сведений, интересовавших Мясоедова, говорит о его вовлеченности в одну из наиболее важных проблем, стоявших перед российским командованием накануне войны.

К 1900 году стало окончательно ясно, что наиболее вероятный сценарий общеевропейской войны заключался в выступлении соединенных сил Тройственного союза — Германии, Австро-Венгрии и Италии — против России и Франции. Поскольку Германия граничила как с Россией, так и с Францией, в начале военных действий Берлин должен был выбрать одно из направлений для нанесения главного военного удара, при этом обороняя другое. А так как война ожидалась молниеносная, ее результат мог зависеть от ошибочных или верных действий, предпринятых армией той или другой страны в первые же дни и даже часы операции, — из чего, в свою очередь, следовало, что для национальной безопасности России было жизненно необходимо точное знание немецких планов. Реши Германия, обладавшая великолепной мобилизационной способностью, бросить свои основные силы на восток, России следовало распределить свои войска не вдоль границы, а глубоко на территориях Польши и Литвы, чтобы избежать их уничтожения по частям до подхода резервов. Если же, напротив, в начальной фазе войны немецкие войска были бы обращены против Франции, российские войска следовало держать поблизости от границы, чтобы иметь возможность сразу же вторгнуться на территорию Германии и тем самым облегчить положение осажденного союзника. В последние месяцы 1905 года генерал Альфред фон Шлиффен принял именно то окончательное решение, которое попыталась реализовать Германия в августе 1914 года, — как известно, по плану Шлиф-фена целью первоначального удара была не Россия, а Франция. Слухи о существовании плана быстро достигли России, однако полной уверенности в том, что это и есть последнее слово немецкой стратегической мысли, не было — оставалось подозрение, что у Германии имеется альтернативный план большого наступления на востоке⁵⁴.

Теперь мы можем ясно видеть значение той разведывательной деятельности, которой занимался Мясоедов. Опираясь на информацию своих прусских агентов и данные личных поездок, он пытался разгадать суть немецкой стратегии. Если Германия действительно собиралась в случае войны бросить силы на французский фронт, ей следовало вкладывать значительные суммы в укрепление крепостей, блокгаузов и прочих оборонительных сооружений на границе с Россией — именно поэтому Мясоедов и его агенты так настойчиво старались разузнать, предпринимаются ли Германией подобные действия. Подсчитывая число железнодорожных станций, оснащенных военными платформами, к востоку от Вислы, он стремился подтвердить или опровергнуть предположение о том, что в начале войны Германия бросит свои основные силы против России⁵⁵. Поскольку российский Генеральный штаб не исключал возможности изменения Германией стратегического плана нападения в самый последний момент, Мясоедов подготовился к обоим вариантам развития событий⁵⁶. Его агент Рубин, служащий велосипедной фабрики в Восточной Пруссии, должен был в случае опасности известить кодированными телеграммами офицеров российской разведки, работавших под прикрытием в Копенгагене. Если в округе отмечалась большая концентрация войск, Рубин телеграфировал: «Высылаю пишущую машинку в Мальме», если же количество солдат и техники было незначительным, следовало сообщить: «Высылаю пишущую машинку в Берн»⁵⁷.

Нужно подчеркнуть, что три жизни Мясоедова — чиновника, коммерсанта и шпиона — не были отделены одна от другой герметичными переборками. В реальности три эти сферы оказывались взаимно проницаемыми. Официальный статус помогал ему в бизнесе, коммерческие связи служили источником разведывательной информации, а кое-кто из завербованных им агентов участвовал в его торговых сделках. И при этом во всех трех сферах своей деятельности Мясоедов наживал себе врагов — среди российского чиновничества и эмиграции, в пароходных компаниях и в германской разведке. В сущности, исток всех его будущих бед можно найти во времени вержболовской службы.

Неприятности начинаются: миссия корнета Пономарева

Первые двенадцать лет своего пребывания в Вержболово Мясоедов, судя по всему, наслаждался в высшей степени теплыми и дружественными отношениями со своими непосредственными начальниками в приграничных землях и с важными чиновниками из Министерства внутренних дел в Петербурге. Конечно, его послужной список не безупречен: трижды он получал замечания за «неуместные выражения» и «бестактные действия» по отношению к железнодорожным пассажирам, один раз ему был записан выговор за оскорбление почтового служащего⁵⁸. Однако эти проявления начальственного неудовольствия были сравнительно редки и вполне ординарны.

Все изменилось в 1906 году. В конце года кто-то из Вержболово или окрестностей послал на Мясоедова анонимный донос — бумага, пройдя через все уровни командования, легла на стол директора Департамента полиции. Автор письма обвинял Мясоедова в скандальном нарушении долга: он не только не сумел пресечь деятельность контрабандистов во вверенном ему районе, но и сам занимался нелегальным ввозом в Россию из Германии беспошлинного вина и крепких напитков. Случись такое раньше, Департамент полиции с порога отверг бы эти ничем не подтвержденные обвинения — однако теперь решено было начать расследование.

Тому было две причины. Первая связана с внутренним кризисом, который переживала Российская империя. Череда поражений в Русско-японской войне, рост недовольства правительством среди безземельных крестьян, претензии рабочих к фабрикантам, оппозиционные настроения среди интеллигенции, а также упрямое нежелание правительства сделать хотя бы первые шаги на пути разумных реформ — все это к 1905 году создало взрывоопасную атмосферу, в которой могла вспыхнуть настоящая революция. Хотя к концу года худшее уже было позади, искры забастовок, демонстраций, уличных стычек и крестьянских волнений тлели вплоть до 1907 года. Именно страх революции придал выдвинутым против Мясоедова в 1906 году обвинениям такой вес. Недостаточная бдительность в борьбе с контрабандой не просто лишала казну доли таможенных доходов, но и представляла потенциальную угрозу общественному порядку, самому существованию режима. В те годы империю поразил невиданный разгул революционного терроризма: в период между октябрем 1905 и декабрем 1907 года в результате террористических актов было убито и ранено более девяти тысяч человек, причем преступники часто использовали оружие иностранного производства. По всему периметру российских границ революционеры нелегально ввозили в страну партии огнестрельного оружия, патронов и динамита. Если оружие проникало в Россию через Вержболово, этому следовало немедленно положить конец, а Мясоедова примерно наказать.

Однако была еще одна причина, по которой Департамент полиции решил на этот раз всерьез расследовать деятельность Мясоедова. В 1906 году директором департамента был назначен Максимилиан Иванович Трусевич, ранее занимавший пост прокурора. Трусевич, который, по словам его восхищенного сотрудника, обладал талантом «в духе следователя «по Достоевскому»», вошел в историю главным образом своими попытками разложения революционных организаций изнутри (он буквально наводнял их двойными агентами)⁵⁹. Человек нервный, легковозбудимый, он часто обижался и никогда не забывал и не прощал ни малейшего пренебрежения. Среди тех, на кого он затаил злобу, оказался Мясоедов. Точная причина и характер враждебности Трусевича до сих пор неясны. Вероятно, Трусевич считал, что Мясоедов или его помощник дурно обошлись с ним во время посещения им Вержболово в качестве товарища петербургского прокурора. Возможно, трения возникли в ходе проводившегося Трусевичем в 1904 году расследования случайного взрыва изготовленной террористами бомбы в петербургской гостинице «Северной», когда Мясоедов был привлечен в качестве свидетеля⁶⁰.

Расследование против Мясоедова Трусевич поручил возглавить некоему корнету Пономареву, жандармскому офицеру, приписанному к Петербургскому охранному отделению, человеку крайне неприятному, бесчестному, имевшему дурную репутацию⁶¹. Амбициозный Пономарев с восторгом отнесся к миссии в Сувалкской губернии, понимая, что от ее успеха зависит его карьера. Следуя полученным инструкциям, он, прибыв в Вержболово в конце 1906 года, избегал всяких контактов с железнодорожными жандармами и о характере своей миссии поведал только местному отделению пограничной стражи. Также он убедил Виленское охранное отделение отрядить ему для выполнения задачи несколько помощников.

Эти помощники были филерами, то есть профессиональными сыщиками. По меньшей мере один писавший после революции мемуарист уверял, что примерно тысяча филеров, работавших в разных уголках империи, были людьми в нравственном отношении кристально чистыми, однако нельзя отрицать того обстоятельства, что зачастую охранка рекрутировала своих агентов из преступной и социально маргинальной среды⁶². Во всяком случае, те, кого приставили к Пономареву, происходили именно из такого круга. Познакомившись со своими неказистыми виленскими подчиненными, Пономарев сразу же без обиняков объяснил им цель совместных действий — уничтожить Мясоедова. Сделать это предполагалось в два этапа: сначала организация серии новых анонимных доносов, чтобы еще более очернить имя жандармского подполковника во мнении петербургского начальства и заткнуть рот его защитникам; потом сбор данных, которые позволят арестовать и осудить его по обвинению в контрабанде.

Но дело не задалось. Хотя Пономареву удалось убедить нескольких человек — мелких чиновников, пьяниц и по крайней мере одного недовольного жандармского унтер-офицера — поставить свои фамилии под клеветническими письмами против Мясоедова (письма эти будут еще много лет отравлять Мясоедову жизнь), поймать жертву в самый момент ввоза контрабанды оказалось делом нелегким⁶³. Несколько недель тайного наблюдения команды филеров не дали твердых доказательств каких-либо злоупотреблений со стороны Мясоедова. Поскольку фактов не было, Пономарев решил их сфабриковать. Однажды, когда Мясоедов был приглашен к знакомым в Эйдткунен, Пономарев переправил через границу своего агента Донцова, чтобы тот подложил в потайное отделение принадлежащего подполковнику автомобиля Бенц динамит и револьверы. Этот план с треском провалился: Мясоедов поймал Донцова при попытке взломать машину, жестоко побил его тростью и заставил написать полное признание⁶⁴.

Вторая попытка Пономарева организовать провокацию против Мясоедова закончилась еще более громким провалом. Мясоедов регулярно совершал покупки в большом магазине в Эйдткунене, принадлежавшем некоему Шулеру. Когда Пономарев предложил Шулеру взятку, чтобы тот «случайно» упаковал вместе с очередным заказом Мясоедова несколько винтовок, владелец магазина ударил не оказывавшего сопротивления провокатора по лицу и вышвырнул его на улицу. Хуже того, Шулер немедленно отправил Мясоедову письмо с полным отчетом о происшествии⁶⁵.

Пономарев, не зная, что еще предпринять, впал в отчаяние. Теперь, когда Мясоедов был настороже и, более того, у него имелось письменное доказательство злоумышлений Пономарева, вряд ли можно было надеяться, что третья уловка сработает там, где провалились две первые. В мае 1907 года корнет предпринял последнюю попытку спасти свою миссию от окончательного и позорного провала: он установил контакт с шайкой контрабандистов, во главе которой стояли Лев и Петр Кудрявцевы (между прочим, бывшие чиновники вержболовской таможни!). Через посредников Пономарев сделал Кудрявцевым заказ на перевозку парши товара из Германии в Россию. Втайне от них он предварительно поместил в тюки оружие, амуницию и революционную литературу. Поскольку таможня была извещена заблаговременно, Кудрявцевых, как только они объявились на границе, арестовали. Пономарев, очевидно, надеялся, что это происшествие поднимет его ставки как борца с преступностью и одновременно дискредитирует Мясоедова, который, конечно же, закрывал глаза на банду «опасных» контрабандистов, работавших прямо у него под носом.

Поскольку юридически Сувалкская губерния находилась в условиях чрезвычайного положения, дело подпадало под юрисдикцию законов военного времени, каравших контрабанду оружия смертной казнью. 2 апреля 1907 года одиннадцать обвиняемых предстали перед временным военным судом в Вильне⁶⁶. Несмотря на то что все они заявили о своей невиновности, обвинительное заключение и смертный приговор казались неминуемыми — ведь при аресте было найдено нелегально ввезенное оружие. Однако когда к присяге был приведен Мясоедов, главный свидетель со стороны защиты, дело приняло неожиданный и удивительный оборот. Один из адвокатов, всероссийски известный О.О. Грузенберг, мгновенно ухватился за представившуюся возможность. В ходе судебной процедуры он спросил Мясоедова, имел ли тот какие-либо сведения о связях кого-нибудь из задержанных с революционным движением. Вначале Сергей Николаевич отказался отвечать на вопрос, сославшись на государственную тайну. Но Грузенберг привел аргумент (который принимался во внимание только в военных судах), в соответствии с которым интересы справедливости считались приоритетными по отношению к государственной тайне. Председательствующий в суде генерал-майор барон Остен-Сакен посоветовал Мясоедову отвечать.

Мясоедов начал с того, что, насколько ему известно, никто из обвиняемых никогда не вызывал подозрений в причастности к революционной деятельности. Но на этом он не остановился. Грузенберг вспоминал, что «его будто прорвало — и понеслись бурным потоком разоблачения, одно другого неожиданнее»⁶⁷. Мясоедов изложил всю историю попыток Пономарева подставить его и особенно подчеркнул, что методы, к которым прибегал Пономарев, — это обычная практика охранки. Поскольку после показаний Мясоедова не оставалось сомнений в том, что Пономарев не впервые прибегал к подкупу и лжесвидетельствованию, все одиннадцать обвиняемых были тотчас оправданы.

Оппозиционная пресса мгновенно почувствовала в этом деле прекрасную возможность для критики правительства. Острые выступления в адрес Министерства внутренних дел и в особенности охранки приобрели еще более резкий тон, когда кто-то, по глупой ошибке, связал Пономарева, к тому моменту уже поручика, с темой охраны Таврического дворца, где проходили заседания только что созданной Государственной думы. «Речь», ежедневная газета кадетской парши, одной из ведущих либеральных партий России, возопила: что, «если г. Пономарев не пожелает признать полученного им повышения достаточным и, чтобы отличиться еще раз, станет сосредоточивать в Таврическом дворце динамит и склады оружия?»⁶⁸. Публичные издевки вскоре вынудили правительство сместить Пономарева с должности и тихо перевести его в Ригу.

М.И. Трусевич был в ярости — как и его начальник, министр внутренних дел П.А. Столыпин. Именно в обязанности Столыпина входило восстановление порядка в стране, которую захлестнула волна революционного насилия и террора. Для Столыпина терроризм был не простой абстракцией — от рук бомбистов пострадала его семья. В 1906 году, 12 августа, эсеры-максималисты устроили взрыв на летней даче Столыпина на Аптекарском острове в Петербурге, тогда было убито двадцать семь и ранено шестьдесят два человека, в том числе четырехлетний сын Столыпина и четырнадцатилетняя дочь⁶⁹. Хотя Столыпин был убежден в том, что для борьбы с революцией необходимы глубокие реформы, он не чурался и репрессивных мер⁷⁰. Не случайно к этому времени широкое хождение получило выражение «столыпинский галстук», обозначающее петлю виселицы. Министр внутренних дел твердо знал, что охранка и полиция стоят на защите передовых рубежей в войне, где решается будущее России, и не мог игнорировать тот факт, что Мясоедов — возможно, невольно — подорвал престиж этих органов государственной безопасности. Отметив, что считает «несоответственными долгу службы показания на суде со стороны подполковника Мясоедова», Столыпин приказал начальнику корпуса жандармов перевести Мясоедова «куда-либо во внутренние губернии, но во всяком случае не ближе меридиана Самары»⁷¹.

Мясоедов прекрасно понимал, что такой перевод равносилен ссылке. Он мобилизовал связи своих знакомых и родственников, пытаясь отменить приказ или добиться контрприказа. По некоторым сведениям, он дошел до главы Генерального штаба Ф.Ф. Палицына и вдовствующей императрицы Марии Федоровны⁷². Однако все эти усилия ни к чему не привели. Понимая, что если он даже согласился бы на перевод на восток России, то охранка, пока Трусевич стоит во главе Департамента полиции, не оставит его в покое, 27 сентября 1907 года Сергей Николаевич Мясоедов вышел в отставку из Отдельного корпуса жандармов в чине подполковника. Ему был 41 год от роду, и он впервые во взрослой жизни оказался гражданским человеком.

«Северо-западная русская пароходная компания»

Отставка решительно изменила обстоятельства Сергея Николаевича к худшему. С увольнением из Отдельного корпуса жандармов ему не только пришлось смириться с понижением своего социального статуса, но и лишиться постоянного дохода. Поскольку Кларино приданое было практически полностью промотано, а самого его сочли недостойным пенсии, Мясоедов столкнулся с весьма реальной перспективой близкой нищеты. В самом конце 1907 года он нанес визит в виленскую адвокатскую контору О.О. Грузенберга. Бывший жандарм так осунулся, побледнел и выглядел таким напуганным, что Грузенберг едва его узнал. Мясоедов объяснил Грузенбергу, что ему остро, жизненно необходимо получить место в частном секторе, поскольку конфликт с тайной полицией закрыл для него всякую возможность государственной службы. По воспоминаниям Грузенберга, Мясоедов сказал ему: «Вы не знаете, что такое охранка. Это осиное гнездо. Я наступил на него — и мне никогда не простят. Перейди я к революционерам, соверши тяжкое преступление, — мне бы простили его скорее, нежели данное на суде показание». Поскольку именно Грузенберг, по мнению Мясоедова, вынудил его дать эти показания, он обратился к адвокату с просьбой подыскать ему службу в банке или на фабрике. Грузенберг изъявил сочувствие и пообещал сделать все, что в его силах — как выяснилось, весьма незначительных⁷³.

Несчастья Мясоедова усугублялись острым кризисом в семейной жизни. Постоянные измены супруга давно оскорбляли и раздражали Клару. Вскоре после того, как он вышел в отставку, Клара узнала о новой серии адюльтеров (на этот раз с женой местного доктора) и пригрозила разводом. Мясоедов поклялся бросить любовницу и разразился длинным посланием, умоляя супругу о прощении: «Я сделаю все, что я должен сделать, как честный человек, муж и отец, и считаю, что это была бы величайшая подлость, если бы я и на этот последний раз не оправдал твоего доверия»⁷⁴.

В конце концов спасение Мясоедова пришло со стороны знакомых, которых он приобрел в среде дельцов северо-западных приграничных районов. В 1908 году братья Самуил и Борис Фрейдберги решили расширить свой бизнес, открыв собственную скромную пароходную компанию. Последние несколько лег трансатлантические пассажирские перевозки стали делом весьма ненадежным: ценовое соперничество между британскими и континентальными компаниями в сочетании с американской депрессией 1907 года подморозили доходы этого бизнеса. Пытаясь преодолеть финансовый спад, Альберт Баллин договорился о дополнительном расширении трансатлантического пула. В 1908 году он провел операцию по созданию практически глобального пароходного картеля, в который вошли все основные как британские, так и континентальные компании, включая «Кунард», непреклонно противившийся созданному Баллиным коллективному договору с момента возникновения пула в 1891 году⁷⁵. Фрейдберги увидели на периферии обновленного и расширившегося пула местечко для себя и задумали создать пароходную линию по транспортировке пассажиров из Либавы через Балтийское море в британский Гулль (Халл), откуда можно было добраться до Ливерпуля и далее пересечь Атлантику на пароходах «Кунарда». Борис Фрейдберг на протяжении нескольких лет был агентом «Кунарда» в Либаве и не сомневался в серьезности намерений английской компании. Поскольку сложная система ценообразования гарантировала «Кунарду» 13 % от ежегодных доходов трансатлантических пассажирских перевозок, Фрейдберги не сомневались в успехе своего предприятия.

В ноябре 1908 года братья обратились к Мясоедову с предложением возглавить новый концерн, который они назвали «Северозападной русской пароходной компанией». Сергей Николаевич с готовностью согласился. В том же месяце они, как того требовал закон, представили властям проект устава своей компании⁷⁶. После получения одобрения Совета министров, компания была легализована.

Капитал «Северо-западной русской пароходной компании» составлял 600 тыс. рублей. Из 2400 ее акций 1000 принадлежала Самуилу Фрейдбергу, 240 — его брату Борису, что давало Фрейдбергам контрольный пакет. По документам в число акционеров входили также Сергей Мясоедов, его жена Клара, барон Отгон Гротгус и Роберт Фальк⁷⁷. Компания базировалась в Либаве, с отделениями в Одессе и Минске, которые возглавляли, соответственно, Давид Фрейдберг (младший из братьев) и Израиль Фрид. Сергей Николаевич Мясоедов официально числился председателем совета директоров с ежегодным окладом в 6 тыс. рублей⁷⁸. На первом собрании акционеров и директоров, состоявшемся в Петербурге 4 февраля 1908 года, было объявлено, что компания собирается в ближайшем будущем спустить на воду пароходы «Георгиос I» и «Леопольд II», каждый водоизмещением в 1679 тонн, которые недавно были взяты ею в аренду у датской «Объединенной пароходной компании» («Det forenede Dampskibs-Selskab»)⁷⁹.

Но Северо-западное пароходство вовсе не стало для Мясоедова золотой жилой. Последствия экономического спада 1907 года в Америке оказались гораздо более длительными, чем ожидалось, под их влиянием спрос на трансатлантические билеты продолжал оставаться низким вплоть до 1910 года. Более того, несмотря на непосредственное участие в пуле, «Северо-западная русская пароходная компания» с самого момента своего образования столкнулась с мощной конкуренцией. В 1906 году «Русский добровольный флот», якобы частная компания, субсидировавшаяся российским государством, объявила об открытии прямого сообщения между Либавой и Нью-Йорком. Принадлежащая Баллину линия Гамбург — Америка немедленно отреагировала от имени пула, купив 51 % акций «Русской восточно-азиатской пароходной компании», якобы российской, а на самом деле представлявшей интересы Дании⁸⁰. После этого «Русская восточно-азиатская компания» объявила о приобретении и снаряжении судов, которые должны были обеспечивать сообщение между российскими портами на Балтике и Соединенными Штатами. Целью акции было составить «Добровольному флоту» такую жесткую конкуренцию, чтобы от него камня на камне не осталось.

Баллин приобрел «Русскую восточно-азиатскую компанию» как оружие против «Добровольного флота», однако ему не пришлось пустить это оружие в ход. «Добровольный флот» столкнулся с финансовыми трудностями, в результате чего его пароходная линия Либава — Нью-Йорк так и не начала действовать. Однако тут произошло нечто очень странное. В 1907 году первоначальные датские акционеры «Русской восточно-азиатской компании» выкупили у Баллина свою долю⁸¹. После чего они объявили, что теперь «Русская восточно-азиатская компания» все же займется перевозкой пассажиров в Америку. «Русская восточно-азиатская компания» отказалась вступать в международный пароходный пул и к 1908 году дважды в неделю возила пассажиров прямым рейсом из Либавы в Нью-Йорк, чем серьезно нарушала монополию пула. Успех «Русской восточно-азиатской компании» был дурной новостью для «Кунарда» и катастрофической — для «Северо-западной русской пароходной компании» братьев Фрейдбергов. Поскольку «Русская восточно-азиатская компания» доставляла эмигрантов в Америку быстрее, чем это мог сделать «Кунард» вместе со своими отделениями, вроде «Северо-западной», — последние оказались в крайне невыгодном положении. К 1913 году на пароходах «Русской восточно-азиатской компании» из Либавы в Нью-Йорк в год перевозилось шестьдесят тысяч человек. Это составляло около 20 % от общего числа российских подданных, эмигрировавших в 1913 году в Америку⁸².

«Русская восточно-азиатская компания» быстро стала в Либаве ключевым экономическим резидентом. Она строила собственные доки, склады и гостиницы, организовывала перевозку в Либаву будущих эмигрантов из других российских портов на Балтике. При этом в борьбе за клиентов «Русская восточно-азиатская» вела себя совершенно бесцеремонно и предпринимала недружественные действия в отношении главного отделения «Кунарда» в Либаве, «Северо-западной русской пароходной компании» братьев Фрейдбергов. Для каковой цели, по обыкновению, подкупались ключевые местные чиновники.

Самым ценным либавским чиновником, фактически состоявшим на жалованье у «Русской восточно-азиатской компании», был шеф местной полиции полковник Подушкин. Служебное положение Подушкина делало его идеальной фигурой для борьбы с братьями Фрейдбергами: в его власти было сделать их жизнь невыносимой, и он использовал для этого всякую возможность. Кроме того, Подушкин лично имел зуб на Мясоедова — по несчастному совпадению он был дружен с поручиком Пономаревым (когда-то оба они служили в Риге). Подушкин инспирировал скабрезные статьи против «Северо-западной русской пароходной компании» в «Голосе Либавы», местной газете, владельцем которой был — конечно же, по случайному совпадению — один из директоров «Русской восточно-азиатской компании». Он закрыл эмиграционное бюро Роберта Фалька, одного из акционеров «Северо-западной компании», по подозрению в подделке паспортов; попытался инспирировать уголовное преследование «Карлсберга и Спиро» за пособничество нелегальной эмиграции. И, наконец, он регулярно посылал в Петербург доносы на «Северо-западную», обвиняя ее в подлинных или выдуманных нарушениях коммерческого законодательства. С особенной страстью он живописал роль, которую играл в «Северо-западной» Мясоедов: бывший жандарм, жаловался Подушкин, «покрывает своим именем жидов»⁸³.

Мясоедов, «Северо-западная компания» и Министерство внутренних дел

Итак, Мясоедов оказался во главе очень неблагополучной фирмы. С одной стороны, «Северо-западную компанию» изводил Подушкин, с другой — произошло общее ухудшение условий для пассажирских пароходных перевозок. Что ж, если участие в деятельности «Северо-западной» не могло сделать Мясоедова богатым человеком, по крайней мере он мог утешаться хорошим жалованьем, на целых 60 % больше, чем во времена жандармской службы⁸⁴. Но так ли обстояло дело в реальности? Нет никаких сомнений в том, что обещанного годового содержания в 6 тыс. рублей Мясоедов не получал. «Руководители» и «владельцы» компании являлись фигурами сугубо номинальными: устав «Северо-западной» был не более чем вывеской, позволявшей Самуилу Фрейдбергу, прикрываясь юридической ширмой акционерного общества, сохранить в тайне реальную долю своей семьи в капитале компании. Разделение паев «Северо-западной» никак не соотносилось с разделением власти внутри фирмы. Роберт Фальк, например, получил акций на 100 тыс. рублей, инвестировав всего 40 тыс.⁸⁵ Барона Гротгуса, не заплатившего за свой пай ни копейки, Фрейдберги уговорили передать им все свои акции сразу же после формальной регистрации «Северо-западной»⁸⁶. И хотя позже Мясоедов утверждал, что свои 220 акций он купил за 55 тыс. рублей, мы знаем, что в 1907 и 1908 годах у него таких средств не было⁸⁷.

Зачем же Фрейдбергам понадобились Гротгус и Мясоедов? Что за шарада? Дело в том, что Подушкин, несмотря на свои грязные антисемитские выпады, по сути был прав: барона и бывшего жандармского офицера привлекли для представительских целей, дабы с их помощью заручиться симпатией людей влиятельных и властных, а также в качестве страховки на случай катастрофы. Гротгус впоследствии признался, что основным его вложением в деятельность компании, за которое он получал вознаграждение в 50 рублей в месяц, было «улаживание недоразумений с властями»⁸⁸. Очевидно, что Мясоедов, хотя он и получал значительно большее жалованье и принимал более близкое участие в делах «Северо-западной», чем обнищавший балтийский дворянин, играл в компании роль того же пошиба.

Председательство в «Северо-западной компании», конечно, давало Мясоедову небольшой доход, однако никоим образом не могло заменить полноценной службы, не говоря уже о карьерных перспективах. Впрочем, в середине 1909 года Трусевич покинул Департамент полиции, что открыло Мясоедову возможность для возвращения. Для этого необходимо было отравиться в Петербург и максимально активизировать семейные связи. Фрейдберги, проявив щедрость, предложили оплатить его переезд и настояли на том, чтобы содержать его столичную квартиру, которая должна была одновременно служить конторой «Северо-западной пароходной компании». Вначале Сергей с Кларой поселились на Большой Морской, позже перебрались в более просторную квартиру на Колокольной.

В сентябре 1909 года Мясоедов подал министру внутренних дел Столыпину прошение с просьбой о восстановлении на службе в Отдельном корпусе жандармов. Изобразив себя невинной жертвой чудовищного заговора, он предложил собственную версию того, что произошло в Вержболово и Вильне в 1907 году. Мясоедов утверждал, что своим выступлением в виленском суде он отнюдь не желал проявить неуважение к полиции, что не его, а адвокатов-либералов нужно винить за то, что его показания попали в прессу. Тут же он подробно перечислял свои заслуги в деле охраны закона и порядка за четырнадцать лет службы в Вержболово, при этом сильно утрируя факты: «Я вел беспощадную борьбу с тайной эмиграцией… я немедленно в корне прекращал все попытки к забастовкам благодаря тому авторитету, которым я пользовался в Вержболове среди железнодорожных служащих и местных учителей». Мясоедов в красках описывал проведенные им задержания сотен революционеров, тысячи перехваченных революционных книг и брошюр, кроме того, он «всегда оказывал полное содействие охранным отделениям и их агентам»⁸⁹. Однако аргументы и мольбы Мясоедова не тронули Столыпина. Он велел своему заместителю П.Г. Курлову сообщить Мясоедову, что дело его пересматриваться не будет и что он никогда, ни при каких условиях не будет принят на государственную службу.

К поражению по бюрократической линии добавилось нечто столь ужасное, по сравнению с чем все несчастья, обрушившиеся на Мясоедова в последние годы, показались ничтожными: по нелепой случайности, при аварии лифта, погиб Николай, восьмилетний сын Мясоедова⁹⁰. Удар был сокрушительным — оба, Сергей и Клара, были безутешны. Есть браки, которые такие страшные несчастья, как гибель ребенка, разрушают, другие же непонятным образом становятся крепче, сплоченные общим горем. Несмотря на то что супружеская жизнь Мясоедовых была многие годы далеко не идеальной, в их случае, видимо, имело место последнее. Клара более не угрожала разводом, Мясоедов прекратил волочиться и стал больше времени проводить дома. Возможно, впрочем, это было связано не столько с угрызениями совести, сколько с его душевным состоянием — он впал в глубокую депрессию, полностью парализовавшую его волю и на время лишившую вкуса к жизни, общению и развлечениям, в том числе интереса к женскому полу.

Нам же пора начать распутывать следующий клубок событий. Оставим на время Сергея Николаевича: вот он сидит в полумраке своего петербургского кабинета, глаза его мокры от слез — то и дело прикладываясь к рюмке, он оплакивает и погибшего сына, и собственную разбитую жизнь.