Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России

На холмах и по долинам вдоль высоких днепровских берегов привольно раскинулся Киев, древнейший славянский город Российской империи. В начале XX века он был одним из самых динамично и быстро развивающихся городов Российской империи. Население, в 1874 году составлявшее 127 тыс. человек, к 1897 году выросло почти в два раза, а к 1910-му увеличилось еще вдвое. К началу Первой мировой войны процветающий мегаполис вмещал 626 тыс. жителей¹. Стремительные темпы роста ставили перед городскими властями сложнейшие задачи, потребность в муниципальных услугах значительно превосходила возможности. Так, днепровская вода в черте города была такой грязной, что в 1907 году санитарные службы объявили ее непригодной для использования. Однако из-за высокой стоимости и ограниченных возможностей артезианских колодцев, единственной альтернативы Днепру, тысячи киевлян продолжали пить воду из реки, несмотря на химический запах и сильную примесь сточных вод, придававших ей характерный грязно-желтый цвет².

Подобно многим другим городам, находящимся за пределами центральных великорусских областей, Киев отличался этническим и культурным разнообразием. Официально город считался «русским», русский был языком делопроизводства, образования и торговли, но немалую долю его жителей (почти четверть) составляли этнические украинцы. Вместе с русскими и украинцами в городе с давних пор обитали поляки, евреи и белорусы.

Своим экономическим благосостоянием Киев был обязан виноделию и торговле свекловичным сахаром. Введение в первой половине XIX века жестких тарифов на импорт тростникового сахара вызвало развитие на Украине мощной вертикально интегрированной производственной структуры, подчиненной выращиванию и обработке сахарной свеклы³. В одной только Киевской губернии в 1892 году более 74,5 тыс. га земли было занято сахарной свеклой, дававшей урожай в 900 тыс. тонн⁴. В Киеве насчитывалось 117 заводов, производивших свекловичный сахар; кроме того, большая часть других городских производств напрямую зависела от сахарной промышленности, поскольку изготавливала трубы, вентили, котлы и прочее оборудование для оснащения рафинировочных заводов.

Помимо этого, Киев был важным административным центром, власть в котором была представлена не только губернатором, но и генерал-губернатором — этот высокопоставленный чиновник был наделен широкими полномочиями в управлении более 13 млн людей, населявших 64 тыс. кв. мили, составлявшие три губернии — Киевскую, Подольскую и Волынскую⁵. Киев играл видную роль и с военной точки зрения: в нем размешались штабы 9-го и 21-го армейских корпусов; кроме того, город служил опорным пунктом военного округа, в который входили Киевская, Черниговская, Курская, Харьковская и Полтавская губернии. В стратегии обороны рубежей империи Киевскому военному округу, граничившему с Австро-Венгрией, отводилась особая роль. В случае военного кризиса в округ должны были быть стянуты войска, которым предстояло выступить против Австро-Венгрии; с началом войны главе округа предстояло принять полевое командование и повести эти части в бой. В начале 1905 года командующим войсками Киевского военного округа был генерал-лейтенант В.А. Сухомлинов, чье имя оказалось неразрывно связано с делом Мясоедова.

Владимир Александрович Сухомлинов

В.А. Сухомлинов, как и Мясоедов, происходил из обедневшего дворянского рода. Он родился в Ковно в 1848 году, получил образование в виленском Александровском кадетском корпусе и Николаевской кавалерийской школе. В 1867 году был произведен в офицеры, а четыре года спустя закончил высшее военное учебное заведение империи, Николаевскую академию Генерального штаба. Выпустившись в 1874 году в числе первых в своем классе, он вернулся на действительную военную службу и достиг успехов, которые иначе как блестящими назвать нельзя — об этом свидетельствуют престижные назначения и стремительное продвижение по служебной лестнице. Когда в 1877 году началась война между Россией и Турцией, Сухомлинов добился перевода в Дунайскую армию, где за проявленную в бою храбрость был награжден саблей с золотой рукоятью.

После заключения мира Сухомлинов недолгое время оставался командиром полка и вскоре был назначен начальником Офицерской кавалерийской школы в Петербурге, где лично обучал будущего императора Николая П военной тактике. К сорока двум годам он был уже генерал-майором. Семь лег спустя Сухомлинов возглавил 10-ю кавалерийскую дивизию. Через два года, когда получение чина генерал-лейтенанта было делом практически решенным, он был переведен на Украину в должности начальника штаба при легендарном командующем войсками Киевского военного округа М.И. Драгомирове⁶.

Один из самых уважаемых российских военных, Драгомиров был знаменит своими откровенными панславистскими убеждениями, франкофильством, крайней эксцентричностью и пристрастием к хмельному. Однажды в начале своей киевской службы, спохватившись, что забыл поздравить Александра III с именинами, он, дабы избежать монаршего гнева, послал запоздалую телеграмму: «Третий день пьем здоровье Вашего Величества!» — на что получил лаконичное: «Пора бы прекратить».

Однако при всех своих причудах Драгомиров был человек серьезный и непростой. Это был настоящий герой, проявивший себя на поле брани, он прославился своими победами во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов — в историю вошел его поход на помощь Столетову, столкнувшемуся с превосходящими силами противника во втором сражении на перевале Шипка. При этом Драгомиров обладал недюжинным талантом военного теоретика. Признанный эксперт в области военной психологии (особенно его занимала проблема индивидуальной мотивации солдата в бою), он также был одним из ведущих русских тактиков. Автор основных учебников по тактике, которые в конце XIX века использовались во всех военных учебных заведениях России, он превратил проводившиеся в Киевском военном округе учения в лабораторию для проверки своих теорий.

Обаяние Драгомирова и тот вес, каким он обладал в армии, привлекали к нему офицеров с амбициями. Сухомлинов, оказавшись в Киеве, быстро вызвал симпатию старшего товарища и стал его протеже. В 1902 году Сухомлинов был назначен на должность помощника командующего войсками Киевского военного округа, а в 1904 году, когда семидесятичетырехлетний Драгомиров вышел в отставку, в преемники все прочили Владимира Александровича. В начале ноября того же года Сухомлинов переехал в официальную резиденцию командующего, большое двухэтажное здание, окруженное огромным фруктовым садом.

В этот период Россия вновь находилась в состоянии войны. Теперь ее противником была императорская Япония. Началом вооруженного противостояния послужила ночная атака японских торпедных катеров на корабли русского Тихоокеанского флота, стоявшие в Порт-Артуре. Война эта со всех точек зрения была для России сплошной катастрофой. Для японцев цель войны — изгнание русских из Кореи и Маньчжурии — была вопросом как национального выживания, так и национального престижа, что пробудило массовый энтузиазм всего населения островов. Для России же это была воина, которая велась неведомо где, в местах с дикими для русского уха названиями, цели которой мало кто понимал и почти никто не разделял. Однако причина военного поражения России заключалась не только в массовой апатии населения. Единственной связью с театром военных действий была одноколейная Транссибирская железная дорога, что создало практически непреодолимые трудности в снабжении российских дальневосточных войск продовольствием, вооружением и людскими ресурсами. Кроме того, опасаясь, чтобы объединенные силы Австро-Венгрии и Германии не воспользовались сосредоточением российских войск на азиатском направлении и не напали на европейскую часть, верховное российское командование решило, продолжая участвовать в русско-японском конфликте, максимально обеспечивать защиту западных рубежей империи. В результате на японский фронт было переброшено несколько отдельных военных формирований и проведена частичная мобилизация, которая не могла ни обеспечить военного превосходства над Японией, ни поддержать боевую мощь на западе. В соединении с неразумным управлением военно-морскими резервами и посредственностью военного руководства на Дальнем Востоке, все это привело к череде поражений — на реке Ялу, при Ляояне, на Шахэ, при Сандепу и Мукдене. После того как российский Балтийский флот, обогнув половину земного шара, пришел в азиатские воды с тем только, чтобы быть потопленным японскими кораблями в Цусимском проливе (в марте 1905 года), Николай II решил просить мира.

Принятию этого решения способствовал и внутренний разлад, в котором пребывала Российская империя. Неудачная война в Маньчжурии опасным эхом отдавалась в домашних делах, усиливая проникнувшее во все слои общества недовольство самодержавным правлением. После расстрела 9 января 1905 года (Кровавое воскресенье) мирной демонстрации в Петербурге, протесты вылились в яростные революционные выступления: волны забастовок охватили заводы, фабрики и шахты; империю сотрясали крестьянские восстания; счет террористическим актам шел на тысячи; а националистические организации готовили вооруженные восстания в целом ряде приграничных областей. В октябре Николай II издал манифест, обещавший проведение широких реформ, включая учреждение выборного законодательного органа, Думы — император явно надеялся примирить этой уступкой своих поданных. Однако Манифест 17 октября не только не охладил революционные страсти, но, напротив, мгновенно их воспламенил. Антиправительственные акты участились многократно.

Киев и его окрестности не остались в стороне от революционных волнений 1905 года. В январе в знак солидарности с жертвами Кровавого воскресенья забастовали рабочие нескольких основных городских заводов. Стачки продолжились и в феврале, когда к заводским рабочим присоединились разнообразные непролетарские группы трудящихся (пекари, парикмахеры и пр.), а также студенты высших учебных заведений. Весной разразились бунты в сельскохозяйственных районах Киевской губернии и бушевали все лето⁷.

К октябрю центр тяжести революционных событий вновь сместился из деревни в город. Рассадником волнений стал Киевский университет, здесь каждый вечер устраивались антиправительственные акции, собиравшие тысячи участников. 18 октября, в день обнародования Манифеста 17 октября, на площади рядом с Киевской городской думой собралась огромная толпа студентов и рабочих, к которым с горячей речью обратился большевистский агитатор А.Г. Шлихтер⁸. Между демонстрантами и полицией вспыхнула перестрелка, для разгона толпы были вызваны войска — в результате столкновений погибло по меньшей мере 7 человек и было ранено 110.

Революционные события 1905 года в российских городах спровоцировали массовую политическую активность не только слева, но и справа. Разгром революционерами городской думы 18 октября вызвал на улицы толпу иного рода — монархистов, реакционеров, антисемитов и обычных бандитов. Считая (или делая вид), что во всех российских несчастьях повинны евреи и социалисты, эти люди горели желанием наказать «виновных». Так произошел ужасный киевский погром 18–20 октября, настоящая оргия грабежей, насилий и убийств, обращенных прежде всего против евреев — принадлежащих им фабрик, магазинов, домов, просто против прохожих. Погром унес жизни множества людей (данные разнятся — от 47 до 100 человек), было ранено по меньшей мере 300 человек, стоимость уничтоженного имущества оценивалась от 10 до 40 млн рублей⁹. Погромы в Киеве и других южных городах России были столь разрушительными, что Семен Дубнов уподобил их Варфоломеевской ночи¹⁰.

Одной из причин чудовищного разгула антисемитских выступлений в Киеве была полная бездеятельность городской администрации. Генерал-губернатор Киевской, Подольской и Волынской губерний Н.В. Клигельс, известный более как знаток лошадей, чем как волевой руководитель, от страха совершенно растерялся. Малодушно стремясь снять с себя ответственность, осенью 1905 года он попытался передать всю гражданскую власть в руки военных. Поскольку Сухомлинов по обыкновению проводил осень на Ривьере, Клигельс обратился к заместителю командующего округом генералу Ивану Карасу. Карас было согласился, но вскоре усомнился в законности такой нетрадиционной передачи власти. Таким образом, неясность, кто же на самом деле является легитимным генерал-губернатором или выполняет его функции, привела к фатальному промедлению в принятии решительных мер против погромщиков. Только после того, как Карас телеграфировал в Петербург, прося инструкций, и получил прямой приказ применить силу для восстановления порядка, в город были введены войска.

Катастрофические последствия дурного руководства немедленно повлекли за собой административные перестановки. Понимая, что ситуация чревата взрывом, центральные власти решили сосредоточить все гражданское и военное управление регионом в руках одного человека — В.А. Сухомлинова. 19 октября министр внутренних дел телеграммой вызвал Сухомлинова из Биаррица, приказав немедленно по прибытии вступить в должность генерал-губернатора Киевской, Подольской и Волынской губерний. Сухомлинов приобретал полную власть над всем чиновничеством и всеми военными силами самой сложной приграничной области Российской империи. Он также стал одним из самых высокооплачиваемых чиновников в стране — в сумме его жалованье на обоих постах составляло 51 тыс. руб.¹¹

Прибыв в Киев в ноябре 1905 года, Сухомлинов энергично принялся восстанавливать веру населения в надежность и компетентность государственной власти. По всему городу немедленно были расклеены листовки, объявлявшие, что новый генерал-губернатор не потерпит никаких беспорядков¹². Он также уволил ряд наиболее непопулярных местных чиновников, включая коррумпированного шефа киевской полиции В. Цихотского; принял меры для обуздания реакционной и антисемитской прессы (поскольку понимал, какую важную роль сыграла бульварная пресса в раздувании ненависти, вылившейся в погромы)¹³.

Подобные действия не способствовали симпатии к нему сторонников правых взглядов в провинции и в городе. Поговаривали, что Сухомлинов слишком печется о благополучии евреев и, более того, сам предпочитает их общество, поскольку среди его друзей были люди с фамилиями Марголин, Фурман, Фишман и Фальцер¹⁴. Эти слухи оживились летом 1906 года, когда киевским губернатором был назначен А.П. Веретенников. Сухомлинов терпеть не мог Веретенникова, не в последнюю очередь из-за активной вовлеченности последнего в политику правого толка. Ярый антисемит, Веретенников состоял в массовой организации с протофашистской программой — «Союзе русского народа», знаки этой организации он открыто носил и поддерживал пожертвованиями ее деятельность. Попытавшись использовать свое положение для инспирирования новой антиеврейской кампании, Веретенников обнаружил, что Сухомлинов на каждом шагу вставляет ему палки в колеса: Сухомлинов отменял его приказы, запрещал обыскивать евреев на предмет поддельных разрешении на проживание и проч. Отношения между двумя высокопоставленными чиновниками испортились окончательно, каждый желал дискредитировать соперника.

В результате проиграл Веретенников. У него была дурная привычка не читая подписывать всякую положенную на стол бумагу. В декабре 1905 года кто-то из подчиненных подсунул в папку, предназначенную ему на подпись, признание в некомпетентности. Когда текст «заявления» Веретенникова (я «никуда не гожусь и для управления вверенной мне губернией неспособен») был опубликован сначала в российских газетах, а потом в лондонской «Таймс», опозоренному правительству не оставалось ничего иного, как убрать Веретенникова с глаз долой¹⁵. 15 декабря 1906 года приказом министра внутренних дел Столыпина Веретенников был внезапно переведен в Кострому. П.Г. Курлов, занявший его место в Киеве, пришелся Сухомлинову гораздо больше по душе, они были знакомы еще по Николаевской кавалерийской школе, где Курлов был учеником Сухомлинова¹⁶.

К концу 1906 года за Сухомлиновым прочно закрепилась репутация юдофила и в своем роде либерала, что вызывало ненависть к нему крайне правых¹⁷. Многие его врага в Киеве подозревали, что за розыгрышем, стоившим Веретенникову поста, стоял именно Сухомлинов. Впоследствии он нажил себе врагов во всем политическом спектре. В послереволюционных воспоминаниях трудно найти положительные оценки Сухомлинова. Впрочем, отец Георгий Шавельский, служивший протопресвитером российской армии во время Первой мировой войны, запомнил Владимира Александровича как человека «умного, простого, сердечного и отзывчивого» — но это мнение является исключением¹⁸. В описаниях мемуаристов Сухомлинов традиционно предстает в двух образах — либо как чудовищный злодей, либо как чиновная серость. Дипломат Андрей Калмыков, например, назвал Сухомлинова «злым гением России»¹⁹. В.Н. Коковцов, позже его коллега по Совету министров, пренебрежительно аттестовал Сухомлинова «человеком крайне легкомысленным, поверхностным, хотя и не без дарований. Он совершенно не способен был ни на какой усидчивый труд, анализ, работу по обдуманному плану»²⁰.

Характеристика личности Сухомлинова, данная Коковцовым, при всей ее очевидной одномерности, содержит долю правды. Мы располагаем множеством свидетельств того, что Сухомлинов, особенно после отставки Драгомирова, не слишком усердствовал в исполнении своих служебных обязанностей. Киевские сослуживцы замечали, что большую часть своей рутинной работы по военному округу он передал генералу А.А. Маврину, своему начальнику штаба, а повседневные генерал-губернаторские административные заботы — начальнику канцелярии А.Н. Неверову²¹. Один из его подчиненных, дивизионный командир Н.А. Епанчин, позднее вспоминал, что был просто ошарашен тем, в какой манере Сухомлинов летом 1907 года «инспектировал» 167-й Острожский пехотный полк — не покидая борта своего днепровского парохода: в этой поездке им руководила страсть к рыбалке, а не военная забота²².

Однако личность Сухомлинова далеко не сводится к тому, что можно представить на основании приведенных оценок. Прежде всего никто, даже самые непримиримые его оппоненты, не ставил под сомнение исключительный ум генерал-губернатора. Именно это имеет в виду Коковцов, когда говорит о нем «не без дарований». Не входя в мелочи и оставляя их подчиненным, он, благодаря своему живому уму, «быстро схватывал суть дела»²³. Кроме того, Сухомлинов был от природы наделен способностью к иностранным языкам — безукоризненно читал, говорил и писал по-немецки. И, наконец, все годы военной службы он продолжал заниматься литературным творчеством и опубликовал несколько сборников рассказов и статей, многие под псевдонимом Остап Бондаренко. Говоря от имени Бондаренко — отставного казацкого офицера, поклонника старых традиций, предпочитающего здравый смысл бесплодным умствованиям и с сомнением воспринимающего новое ради одной новизны, — Сухомлинов имел возможность сказать свое слово в спорах о будущем русской армии и даже критиковать решения высшей военной власти, не рискуя навлечь на себя обвинение в нарушении субординации. Ориентированные на офицеров и рядовых солдат дидактические и морализаторские рассказы Бондаренко свидетельствовали о глубокой вере их автора в идеалы просвещения и самосовершенствования. Практически все литературные произведения Сухомлинова увидели свет под грифом В.А. Березовского, его близкого друга, владельца знаменитого военного издательства, которое выпускало популярный в России частный военный журнал «Разведчик».

Однако в полном своем блеске Сухомлинов выступал на политическом поприще. Он добивался успеха, опираясь на особенности автократической системы, умело манипулируя людьми и событиями. Он мастерски использовал пронизывавшие армию структуры личного покровительства, в основании которых лежали семейные и школьные связи или совместная служба. Ловко эксплуатируя, а при необходимости умело обходя бюрократическую систему, он создавал и разрушал тактические альянсы и искусно пользовался своим обаянием для обмана начальства и заметания следов. Несмотря на то что внешне это был человек непрезентабельный — низенький, лысый (или, вернее, как раз благодаря такой своей внешности), он культивировал изысканные манеры и производил впечатление любезного и добросердечного господина. Сухомлинов обладал именно теми способностями, которые необходимы для выживания и преуспевания в мире автократической политики. Впрочем, как мы увидим, именно этих полезных умений враги ему так и не простили.

Нарисованный нами облик Сухомлинова будет неполон без последней детали. Он был женолюб, и весьма страстный. Граф Витте, один из первых государственных деятелей империи, вслух сказал о том, что все и так знали, назвав Сухомлинова «большим любителем женского пола»²⁴. Первый раз Сухомлинов женился вскоре после окончания русско-турецкой войны. Его невеста, баронесса Корф, была родом из солидной семьи с прекрасными связями. (Ее старшая сестра, Мария Фердинандовна, была замужем за будущим министром юстиции Д.Н. Набоковым, отцом известного юриста и политического деятеля В.Д. Набокова, сын которого — всемирно известный писатель, автор «Лолиты» и «Бледного огня»). Союз этот, впрочем, продлился недолго — через год Владимир Александрович овдовел.

Переждав приличное время траура, Сухомлинов женился вновь. Его новая избранница, Елизавета Николаевна Корейш, первый муж которой был гражданским инженером, — женщина живого, открытого характера, склонная к богемному образу жизни, водила компанию с актерами. Уроженка Киева, она с восторгом восприняла назначение мужа в штаб Драгомирова. В родном городе у нее оставалось множество родственников и друзей, и скоро супруги окунулись в бурную светскую жизнь²⁵. В официальной резиденции Сухомлиновых непрерывно устраивались всевозможные приемы, обеды и балы, кроме того, Елизавета Николаевна активно занялась благотворительностью. Однако весной 1904 года супружеское счастье внезапно оборвалось. В городе начали циркулировать слухи, будто в местном отделении Красного Креста, попечительницей которого состояла Елизавета Николаевна, пропала большая сумма денег — по некоторым сведениям, до 40 тыс. руб. Хотя позднее финансовая проверка не обнаружила в деятельности киевского Красного Креста никаких нарушений (то ли недостачи вообще не было, то ли кто-то успел ее восполнить), Елизавета впала в глубокую депрессию. Вскоре она внезапно и таинственно умерла — говорили, что по своей воле. Вдовец переходил от уныния к ярости. Он безуспешно пытался заставить гражданские власти закрыть «Киевскую газету», которая опубликовала сплетни и инсинуации о Красном Кресте и его жене, что довело ее до гибели²⁶.

Сухомлинов, впрочем, вскоре оправился. Утешение он нашел в объятиях певички из мюзик-холла по фамилии Каплан, в связь с которой вступил в конце 1904 или в начале 1905 года. Роман не был продолжительным, однако именно тогда, проводя по обыкновению отпуск на юге Франции, он встретил женщину, которая станет его третьей женой, — Екатерину Викторовну Бутович. Ему было пятьдесят семь, ей едва исполнилось двадцать три.

Екатерина Викторовна Бутович

Екатерина Бутович была дочерью Виктора Ивановича Гошкевича, наборщика и по совместительству журналиста «Киевлянина», главной националистической газеты Киева. Многие представители семейства Гошкевичей, этнических украинцев, традиционно выбирали священническое служение. Виктор Иванович проживал с женой, Клавдией Николаевной, и дочерью в тесной двухкомнатной квартирке в том же здании, где помещалась редакция «Киевлянина». Так что детство Екатерины прошло в очень скромных условиях, которые еще более ухудшились, когда отец бросил семью и уехал в Херсон. Отчаянно нуждаясь в деньгах, мать Екатерины поделила свою крошечную квартиру и стала отдавать половину внаем. Небольшой доход приносило и ее ремесло повитухи.

Несмотря на почти полное разорение, Клавдия Николаевна каким-то чудом ухитрилась скопить достаточно денег, чтобы дать дочери приличное образование. Екатерина посещала занятия в Киевской гимназии, выучилась на машинистку и к девятнадцати годам начала службу секретаршей в конторе мирового судьи Рузского, получая скромное жалованье в 25 руб. в месяц²⁷. Екатерина с трудом переносила однообразие, убожество и унизительность этой жизни. Она была полна решимости любой ценой добиться лучшей доли, использовав для этого свой бесценный дар — необычайную красоту.

Говорили, что уже в детстве Екатерина Викторовна поражала своим ангельски прелестным видом. Будто бы знаменитый художник В.М. Васнецов, получивший заказ на написание икон и фресок для киевского Владимирского собора, писал с Екатерины младенца Христа²⁸. Повзрослев, она, по мнению многих, стала одной из самых красивых женщин России. Сам Распутин позже признавался, что это была одна из двух женщин, поразивших его сердце²⁹. Другой знакомый Екатерины описывал ее как «платиновую блондинку с чудесными синими глазами, очаровательную, умную, опасную женщину»³⁰. Сухомлинов в своих мемуарах утверждал, что ее исключительная красота и изящество на самом деле были недостатками, ибо возбуждали к ней злобу и зависть, но, добавлял он (не без самодовольства), когда впоследствии он показался с ней в Петербурге в театре, бинокли всего зала обратились от сцены к их ложе³¹. Сохранившиеся фотографии, кажется, не подтверждают столь восторженных описаний ее красоты (хотя справедливость требует признать, что все они были сделаны после того, как у Екатерины Васильевны начались серьезные нелады со здоровьем). Кое-кто, впрочем, считал, что истинный источник ее власти над противоположным полом заключался не в совершенстве телесных форм, а в характере. Как выразилась одна светская дама, Екатерина Викторовна была «из тех маленьких, стройных, хорошо сложенных женщин, обладающих не столько истинной красотой, сколько женским очарованием. Вначале она не привлекает внимания, даже не кажется хорошенькой, но ее чары воздействуют на вас исподволь; она не ослепляет, но очаровывает, и знает, как удержать власть над мужчиной»³².

В 1902 году двадцативосьмилетний молодой аристократ Владимир Николаевич Бутович зашел по делу в контору, где служила Екатерина. Бутович был богат — ему принадлежало в Полтавской губернии большое имение Круполь. Своей красотой — или красотой и хитростью — Екатерина Викторовна скоро пленила Бутовича. Он сделал ей предложение, и в начале 1903 года состоялась свадьба.

Казалось бы, выгодная партия была ответом на мечты Екатерины — нет больше тоскливой низкооплачиваемой службы, ей открылся мир праздности и богатства. Но хотя муж благоговел перед ней и ни в чем ей не отказывал, даже выделил ежегодную ренту в 20 тыс. руб., Екатерина не была счастлива³³. Рождение сына Юрия лишь на время вывело ее из состояния раздраженного недовольства. Богатство, конечно, приятно, но Екатерина не могла наслаждаться им в сельском уединении поместья Бутовича. Решив, что не может больше жить без общества и развлечений, она убедила мужа, которого дела держали в России, позволить ей одной отправиться в путешествие по курортам юга Франции. Как известно, именно осенью 1905 года в Биаррице она познакомилась с Сухомлиновым.

На следующий год, отправляясь в Западную Европу, она искала не просто развлечений. В 1906 году у нее впервые обнаружились симптомы серьезного и хронического заболевания почек, возможно, разновидность пиелонефрита. Доктора настаивали на консультации у иностранных специалистов, и в ноябре 1906 года Бутович отвез жену в Берлин, где ей была сделана операция, после которой Екатерина Викторовна несколько месяцев провела в лучшей частной немецкой клинике.

Сухомлинов был поражен Екатериной при первой же встрече. Когда в 1907 году она вернулась в Россию, он поспешил в Полтаву, ища возобновления знакомства. Он стал частым гостем в доме Бутовича и, пользуясь всякой возможностью, ухаживал за Екатериной. Между визитами он посылал ей многочисленные подарки и телеграммы с выражением страстной любви (некоторые Сухомлинов подписывал «Азур», так звали собачку Екатерины)³⁴. В конце весны или в начале лета 1907 года, когда Бутович должен был на время уехать в Кишинев, Екатерина наконец уступила настойчивости Сухомлинова и стала его любовницей³⁵.

Вернувшийся в июле домой Бутович был встречен потрясающими новостями: жена требовала развода. И это не все. Екатерина настаивала, чтобы он взял на себя всю юридическую вину за развод, отказался от всяких притязаний на опеку над сыном Юрием и выплатил ей 200 тыс. рублей. Для Бутовича это было как гром среди ясного неба. Он не замечал никаких признаков напряжения в их семейной жизни и был поражен не только настойчивым желанием жены развестись, но и чудовищной эгоистичностью ее требований. Рассерженный, он отказался.

Считая Сухомлинова виновным в крахе своей семейной жизни, Бутович тут же послал ему вызов на дуэль, который, впрочем, был оскорбительным образом проигнорирован. В надежде заставить генерала стреляться, Бутович принялся засыпать его оскорбительными письмами, все более и более резкого тона. Эпистолярная атака Бутовича не имела того результата, на который он рассчитывал, однако заставила Сухомлинова задуматься. Понимая, что Бутович, если захочет, способен доставить ему гораздо большие неприятности, Владимир Александрович усомнился в необходимости и разумности требования о разводе. В конце июля любопытная гувернантка подслушала, как Сухомлинов говорил Екатерине Викторовне, что, если подумать, ей, пожалуй, следует остаться женой Бутовича.

Екатерину это не устраивало. Если к Бутовичу она всегда относилась равнодушно, то Сухомлинова любила по-настоящему, или хотя бы верила, что любит. Перспектива стать супругой самого влиятельного человека на юго-западе империи значительно превосходила самые смелые ее мечты, что, вне всякого сомнения, еще больше располагало ее в пользу генерала. Впрочем, ее письма к нему, страсть, которой она не скрывала, и та преданность, которую впоследствии выказала, — все это весьма убедительно свидетельствует об искренности ее чувств. Следующие три месяца она постоянно наезжала в Киев, к любовнику, а, бывая дома, умоляла Бутовича согласиться на развод. В ноябре была предпринята попытка победить непреклонность Бутовича, имитировав попытку самоубийства. Екатерина проглотила большую (но не смертельную) дозу опиума и демонстративно отказалась принимать рвотное, которое прописал врач. Похоже, этот случай спровоцировал обострение ее почечной болезни. В декабре она на шесть месяцев отправилась за границу, где лечилась в санатории под Ниццей. В том же месяце Бутович, надеявшийся переменой места облегчить свои муки, принял назначение в ведомство народного просвещения.

Страсть Сухомлинова к Екатерине и желание добиться для нее развода разгорелись с новой силой. В мае 1908 года, после ее выписки из санатория, они соединились в Карлсбаде. Оттуда он написал своему киевскому поверенному В.Е. Немели, требуя выдвинуть Бутовичу ультиматум: либо тот добровольно соглашается на развод, либо пусть готовится к тому, что генерал использует все имеющиеся в его распоряжении средства³⁶. Бутович воспринял это предложение как угрозу — так оно и было в действительности. Есть свидетельство (впрочем, грубо злонамеренное), что якобы Сухомлинов пригрозил Бутовичу административной ссылкой³⁷. Неизвестно, испугался ли Бутович, но сдаваться он не желал.

В июне молодой землевладелец передал через посредников, что готов согласиться на развод, но только на своих условиях. Екатерина должна была уступить ему все права опеки над их сыном. Более того, она должна была забыть о финансовых претензиях — обманутый муж не должен ей ни копейки. То ли причина была в привязанности Екатерины к своему пожилому возлюбленному, то ли в неразвитости ее материнских чувств, или, возможно, в том и другом, но она немедленно согласилась на первое условие Бутовича и отвергла второе, касавшееся денег³⁸.

Этот отказ разъярил Бутовича сверх меры. Отказавшись от своего предложения разрешить дело полюбовно, он поклялся препятствовать разводу всеми доступными ему средствами: он организовал утечку истории в газеты и забрасывал Министерство внутренних дел прошениями, в которых обвинял Сухомлинова в безнравственности и злоупотреблении властью. Товарищ военного министра А.А. Поливанов даже сделал личный доклад императору о жалобах Бутовича — на счастье Сухомлинова, Николай II решил не начинать расследование, заметив лишь, что «неудобно», когда столь известная личность оказывается замешана в такие неприличные истории³⁹.

Несмотря на то что Бутовичу не удалось восстановить императора против Сухомлинова, положение генерала далеко не было безоблачным. Он ясно осознавал, что в случае решительного противодействия со стороны Бутовича добиться развода законным путем будет практически невозможно. В Русской православной церкви, к которой принадлежали Сухомлинов, Екатерина и Бутович, вопросы расторжения брака подпадали под юрисдикцию Святейшего синода. Синод по причинам теологического характера стремился к сохранению таинства брака и фактически исключал саму идею развода. Хотя церковь признавала четыре законные причины для расторжения брака — неспособность к брачному сожитию, неизлечимую тяжкую душевную болезнь, прелюбодеяние и длительное «безвестное» отсутствие одного из супругов, — получение развода было окружено множеством препон⁴⁰. В августе Сухомлинов набросал письмо в Синод с запросом, не может ли в его случае быть дано специальное разрешение на расторжение брака. Возможно, император Николай II как глава Церкви мог бы своей властью развеет Бутовичей?⁴¹ Ответ, полученный Сухомлиновым от обер-прокурора Синода, не обнадеживал: в православной церкви не может быть развода по приказу императора. Обер-прокурор сообщал далее — имея в виду непреклонность Бутовича — «о единственно возможном поводе для развод а — обвинении г-жою Бутович своего мужа в нарушении святости брака»⁴². Более того, подобное обвинение необходимо было подкрепить убедительными доказательствами. Для совершения развода Церковь требовала, чтобы факт измены был засвидетельствован двумя очевидцами, даже в случае, когда одна из сторон сама признавалась в совершении прелюбодеяния⁴³. Поскольку Бутович явно не собирался брать вину на себя, вопрос свидетелей встал особенно остро. С просьбой найти надежных свидетелей Сухомлинов обратился к своему старому другу Александру Альтшиллеру. К этому моменту Альтшиллер уже был ближайшим доверенным лицом Сухомлинова в истории с Бутовичем — первый вариант письма генерала в Синод был написан на бумаге с грифом одной из компаний, принадлежавших Альтшиллеру.

Александр Альтшиллер

Александр Альтшиллер, австрийский еврей по рождению, перешедший в лютеранство, перебрался в Киев из империи Габсбургов в 1870 году. Начав службу в должности агента различных немецких и австрийских концернов, он скопил достаточно средств, чтобы открыть собственную брокерскую контору и транспортную компанию. Компания, имевшая отделения, помимо Киева, в Тамбове и Козлове, специализировалась на поставках товаров, необходимых для украинских сахарозаводчиков и, помимо этого, ввозила в Россию сельскохозяйственную технику — одну из немногих категорий товаров, которые Россия, известная своими крайне высокими таможенными пошлинами, пропускала бесплатно⁴⁴. К 1890-м годам бизнес Альтшиллера расширился настолько, что каждый год приносил по 90 тыс. рублей дохода⁴⁵. И это был не единственный источник его доходов. Благодаря дружбе с кланом Бродских, еврейских заводчиков, контролировавших 25 % сахарного производства Российской империи, он входил в Совет директоров самой крупной киевской рафинировочной фабрики⁴⁶.

В начале 1900-х годов киевский Южно-русский машиностроительный завод, занимавшийся производством чугунных паровых котлов и железнодорожных товарных вагонов, был признан несостоятельным должником — кредиторы фирмы затеяли ее реорганизацию. Крупнейшим из кредиторов был не кто иной, как Альтшиллер, транспортная контора которого поставляла на завод листовое железо. В качестве компенсации за понесенные убытки Альтшиллер стал основным акционером реформированного предприятия. Кроме того, он получил пост исполнительного директора⁴⁷.

Следует признать, что ни остальным акционерам, ни российской экономике в целом эти перемещения пользы не принесли, поскольку Альтшиллер продолжал вести компанию к краху. Он был скорее делец, чем промышленник, и собирался выжать из Южно-русского машиностроительного завода всю прибыль до последней копейки. Став одновременно единственным поставщиком сырья для завод а и единственным агентом по продаже его продукции, он брал себе проценты с каждой операции. Коммерсант поддерживал компанию в состоянии минимальной капитализации и вынуждал выполнять заказы по таким ценам, которые едва-едва позволяли ей держаться на плаву. Именно поэтому в 1905 году 759 рабочих Южно-русского машиностроительного завода оказались среди самых воинственно и радикально настроенных на всей Украине. На протяжении года они бастовали чаще и начинали свои забастовки раньше всех остальных местных предприятий. Рабочие Южно-русского машиностроительного требовали того же, что и все, — сокращения рабочего дня и значительного повышения зарплаты, однако из-за финансовой слабости компании компромисс был невозможен: просто не было денег, чтобы удовлетворить требования рабочих⁴⁸. Поэтому Южно-русский машиностроительный избрал тактику жестокого подавления. Во время забастовки февраля — марта 1905 года руководство компании уволило поголовно всех рабочих, закрыло завод, а когда он открылся через несколько дней, предложило работу только тем, кто согласился на дозабастовочные зарплаты⁴⁹.

Все это, впрочем, нимало не беспокоило Альтшиллера — благодаря своим договоренностям с Южно-русским машиностроительным заводом он теперь получал больше доходов, чем когда-либо прежде. В дополнение к 35 тыс. рублей, ежегодно изымаемым им из доходов транспортной компании, и 10 тыс., которые он получал как директор сахарного завода Бродских, еще 15 тыс. составляла его зарплата на Южно-русском машиностроительном и 60 тыс. — комиссионные с его деятельности⁵⁰.

Несмотря на скромное начало, Альтшиллер-коммерсант стал человеком важным и влиятельным. Правительство кайзера Франца-Иосифа назначило его почетным консулом Австро-Венгрии. Он разъезжал по всем европейским столицам и был частым гостем фешенебельных курортов. Наезжая в Россию, он легко входил в высшие круги киевского общества, где служил неистощимой темой для разговоров — все охотно обсуждали его способности к иностранным языкам, неизменно модное платье и новые шутки⁵¹. Один из его сотрудников позже вспоминал, что, будучи скуп, когда дело касалось мелких расходов, Альтшиллер «не жалел выбросить большую сумму на устройство обеда, на цветы и т. п., где надо было себя показать»⁵². Среди его гостей были не только личные друзья, но и «люди, полезные в деловом отношении, занимавшие общественное положение»⁵³. Все ему удавалось. «Нигде никто так хорошо не накормит, как Альтшиллер», — заметил один киевлянин⁵⁴.

Сухомлинов познакомился с Альтшиллером через свою вторую жену, Елизавету Николаевну, вскоре после того, как в 1899 году был переведен в Киев. Светский и любезный австриец с давних пор был другом ее семьи⁵⁵. Несмотря на различия в происхождении, мужчины скоро подружились. Возможно, именно то обстоятельство, что Альтшиллер был иностранцем и человеком сторонним, позволило Сухомлинову сделать его своим конфидентом. Альтшиллер был частым гостем в особняке командующего округом и отвечал на оказываемое ему гостеприимство еще более роскошными приемами. Когда в 1904 году умерла Елизавета Николаевна, именно Альтшиллер помог Сухомлинову пережить скорбные дни. А когда в 1908 году Сухомлинов объявил о том, что намерен вступить в брак с Екатериной Викторовной, Альтшиллер один из немногих остался на его стороне, когда большинство таких старых друзей, как Березовские, отвернулись с неодобрением⁵⁶.

Сочувствие Альтшиллера новому увлечению Сухомлинова, а также его готовность помочь устроить развод еще более укрепили эту дружбу. Осенью 1908 года Бутович, Юрий и новая гувернантка мальчика мадемуазель Лоране отправились во Францию, собираясь провести там несколько месяцев. Альтшиллер последовал за ними и нанял команду частных детективов⁵⁷. Скоро у него собралась толстая пачка заверенных нотариусом показаний служащих отеля «Chateau des Baumettes» в Ницце, подтверждавших, что Бутович и мадемуазель Лоране состоят в интимных отношениях. Адольф Гибандо, старший официант гостиничного ресторана, показал под присягой, что «заметил, как месье Бутович много раз по ночам заходил в номер мадемуазель Веры Лоране и оставался там по несколько часов и что его крайне фамильярная манера в отношении с ней не оставляет сомнений в том, что они состоят в близких отношениях, о чем известно всему персоналу отеля»⁵⁸.

Тем временем в карьере Сухомлинова произошли важные перемены. Поражение России в Русско-японской войне сделало несомненной необходимость всесторонней военной реформы. Первым шагом в этом направлении было создание летом 1905 года нового органа, Совета государственной обороны. Совет под руководством дяди Николая II, великого князя Николая Николаевича, должен был объединить принятие всех решений в области национальной безопасности в отношении как армии, так и Военноморского флота. Параллельно было проведено отделение Генерального штаба от Военного министерства и превращение его (по немецкому образцу) в независимый орган. В результате значительно снизился вес Военного министерства, которое превратилось в исполнительный посреднический орган, ответственный за экипировку, снабжение и обучение армии и отстраненный от планирования военных действий. Скоро, впрочем, стало ясно, что полностью отделять стратегию от логистики неверно. Признав, что эксперимент по реформированию армии провалился, Николаи II в июне 1908 года распустил Совет государственной обороны и снова подчинил Генеральный штаб Военному министерству. В ноябре 1908 года Сухомлинов узнал о своем назначении начальником штаба на место Ф.Ф. Палицына. Император и военный министр А.Ф. Редигер сошлись в том, что Владимир Александрович — подходящий человек для такой непростой должности. Согласившись на предложенное ему служебное повышение, Сухомлинов готовился переехать в столицу. Эго влекло за собой потерю в доходах — несмотря на то, что глава Генерального штаба отвечал за вопросы исключительной важности — в том числе за сбор разведывательных сведений и разработку военных планов, — его ежегодное жалованье составляло всего 16 тыс. рублей, меньше трети той суммы, которую Сухомлинов получал в Киеве как генерал-губернатор и глава военного округа. Однако Владимир Александрович не мог не исполнить желание своего императора. В начале декабря 1908 года он поездом выехал в Петербург. Там к нему вскоре присоединилась Екатерина Викторовна, поселившаяся в столице в отдельной квартире, примыкавшей к официальной резиденции главы штаба.

Однако он недолго пробыл на этом посту. Всего через несколько месяцев его ожидало еще более блестящее повышение. В марте 1909 года октябристы начали кампанию критики военных реформ правительства, недостаточно решительных и поверхностных. Ораторы-октябристы, прежде всего А.И. Гучков, с особенной яростью критиковали неправильное вмешательство царской фамилии в дела армии. В ответ военный министр Редигер выступил с речью столь беспомощной и неубедительной, что рассерженный Николай одним приказом уволил его и назначил на его место Сухомлинова. Владимир Александрович без промедления перебрался в апартаменты военного министра — дворец из сорока комнат на Мойке.

В июне 1909 года дело о разводе Бутовича решалось в духовной консистории Санкт-Петербургской епархии. Консистория проявила гибкость в отношении новоназначенного военного министра. Екатерина Викторовна предъявила добытые Альтшиллером в Ницце свидетельства, консистория сочла доказательства убедительны — ми и обратилась в Синод с просьбой утвердить решение о разводе. Бутович, однако, имевший сведения о развитии событий из своих источников в церковной иерархии, оспорил решение консистории, напрямую обратившись в Синод. Бутович особенно подчеркивал, что все представленные Екатериной Викторовной «доказательства» исходят от весьма сомнительных иностранных подданных и, более того, представляют собой всего лишь сплетни и слухи, тогда как по закону необходимы показания двух очных свидетелей⁵⁹.

Несмотря на вмешательство Николая П, который ясно дал понять, что желает решения дела в пользу Сухомлинова, Синод отказался поддержать рекомендацию консистории. С точки зрения Синода факт прелюбодеяния не был законным образом подтвержден. И даже когда в сентябре император фактически приказал Синоду, несмотря ни на что, дать разрешение на развод и пригрозил, что в противном случае прибегнет к своей «верховной власти», Синод остался непоколебим⁶⁰. Он лишь поручил Петербургской консистории провести дополнительную проверку представленных госпожой Бутович доказательств — что, естественно, могло привести лишь к дальнейшему затягиванию дела. Да и что могла выявить эта «дополнительная проверка»? Бутович отправил своих агентов на французскую Ривьеру, где они, уговорами или подкупом, заставили всех свидетелей Альтшиллера, кроме одного, отозвать свои заявления. Исключение составил Гибандо, старший официант отеля, который к этому моменту в припадке алкогольной депрессии покончил жизнь самоубийством. Несмотря на то что показания Гибандо были наиболее серьезными из представленных Екатериной Викторовной в консисторию, обстоятельства его смерти подрывали доверие к свидетелю.

Екатерина Викторовна и Владимир Александрович начали осознавать, что упорство Синода укрепило шансы Бутовича на прекращение или, по крайней мере, затягивание процедуры развода. Теперь, когда инициатива была в его руках, Бутович делал все возможное, чтобы предать этот скандал гласности. Чем дольше будет тянуться эта история, тем вернее ею смогут воспользоваться враги Сухомлинова. Сухомлинов подозревал, что сменивший его на посту в Генеральном штабе А.Л. Мышлаевский, используя семейные связи, оказывал влияние на ключевых членов Синода, убеждая их голосовать против развода, чтобы тем самым способствовать смещению Сухомлинова с должности⁶¹. Екатерина Викторовна и Владимир Александрович не могли не чувствовать, что их разваливающийся союз нуждается в новой опоре. И тут на сцене появилась Анна Гошкевич.

Анне Гошкевич (урожденной Грек), дочери провинциального судьи, к моменту знакомства с Сухомлиновым было двадцать семь лет. В 1906 году она вышла замуж за студента-инженера Николая Михайловича Гошкевича, двоюродного брата Екатерины Викторовны⁶². Летом 1906 года молодожены провели часть своего медового месяца в полтавском имении Бутовича. К 1908 году семейство обосновалось в Петербурге, где Николай служил мелким чиновником в Министерстве торговли. Вначале, узнав о связи Екатерины и Сухомлинова, они всей душой сочувствовали Бутовичу, считая его пострадавшей стороной. Однако, встретившись несколько раз с Екатериной и Сухомлиновым, Гошкевичи изменили свое первоначальное мнение и перешли на сторону генерала и его молодой возлюбленной. Осенью 1909 года Анна призналась мужу, что готова дать показания, которые несомненно решат дело о разводе в пользу Екатерины: она утверждала, что во время их пребывания в Круполе в 1906 году Бутович попытался ее изнасиловать. Когда Николай спросил, почему она не рассказала об этом сразу, Анна ответила, будто опасалась, что муж убьет Бутовича⁶³.

Выступление Анны Гошкевич перед духовными властями произвело, как она и предполагала, эффект разорвавшейся бомбы. Хотя кое-кто из слушателей заметил нестыковки в ее рассказе, консистория на основании заявления Анны Гошкевич и письменного показания Гибандо вынесла решение в пользу Екатерины Викторовны. Поверил ли Синод в то, что слова Анны подтверждают показания Гибандо, или только сделал вид, что поверил, дабы избежать опасной конфронтации с императором, но Синод пошел против своего первоначального решения: 11 ноября на заседании Синода Екатерина Викторовна получила развод на основании установленного прелюбодеяния ее мужа⁶⁴. Два дня спустя Екатерина обвенчалась с Сухомлиновым. Среди присутствовавших на приватном торжестве были Гошкевичи, Березовские, киевский адвокат Сухомлинова В.Е. Немели и Александр Альтшиллер⁶⁵.

Борьба Екатерины Викторовны за расторжение ее союза с Бутовичем продолжалась двадцать восемь месяцев. Дело это было темное и противное, навсегда запятнавшее имя Сухомлинова. Несмотря на то что технически развод, как и второй брак Екатерины, был законным, вокруг военного министра и его молодой жены неотступно витал запах скандала. Запятнанную репутацию быстро не отмоешь. Общество в своем большинстве считало, что в споре с Бутовичем Сухомлинов с Екатериной прибегали к средствам сомнительным, возможно даже бесчестным. Даже если слухи эти были безосновательными, все же поведение Сухомлинова никак нельзя было назвать образцовым. Передавали, что Антоний, митрополит Петербургский, заметил в свете: «Военный министр женился, дабы спокойно работать, но каково будет положение Синода, если все министры, дабы спокойно работать, пожелают иметь по чужой жене?»⁶⁶ Что до Бутовича, то он и не думал складывать оружие. Бутович заказал памфлет, излагающий историю с его точки зрения, и распространял его бесплатно в сотнях экземпляров⁶⁷. В 1912 году он возбудил юридическое преследование обеих своих обидчиц, Екатерины Викторовны и Анны Гошкевич, обвиняя их в клевете и лжесвидетельстве.

Какую сторону занимал человек в деле о разводе с Бутовичем, стало теперь для Сухомлиновых лакмусовой бумажкой для оценки его надежности и порядочности. Всякий сомневающийся автоматически попадал в число личных врагов. Отношения между Сухомлиновым и многими его ближайшими друзьями, например Березовскими, которые были не в восторге от его новой супруга, после 1909 года заметно охладели. И, напротив, те, кто выражал симпатию и поддержку чете в ее двухгодичной борьбе за получение развода, независимо от личных качеств были допущены в интимный круг их дома.

Среди тех, кто попал в эту категорию новых друзей, была Наталья Ивановна Червинская, которая, будучи кузиной Бутовича, демонстративно приняла сторону Екатерины на том основании, что обида, которую она сама потерпела от мужа, позволяет ей лучше понять горе Екатерины. Эта неожиданная поддержка произвела на Екатерину такое впечатление, что она, повинуясь порыву, пригласила Червинскую пожить в особняке военного министра, где та и гостила на протяжении нескольких лет. Сухомлиновы чувствовали себя обязанными Николаю и Анне Гошкевич. Екатерине удалось достойным образом отблагодарить их еще до формального завершения бракоразводного процесса — летом 1909 года она познакомила Николая с Александром Альтшиллером, по ее просьбе киевский бизнесмен предложил Николаю должность петербургского представителя Южно-русского машиностроительного завода. Николай с благодарностью согласился, контору устроили в его квартире на Большой Зелениной. Далее мы увидим, что Мясоедов также воспользовался разводом Бутовича, чтобы снискать расположение Сухомлинова — это, в свою очередь, позволило ему вновь надеть военную форму при таких обстоятельствах и с такими последствиями, которые смело можно назвать едва ли не самыми драматичными во всем «шпионском» деле.