Внутренняя красота

Глава 6

Кресси услышала резкий вдох Джованни, когда ее вопрос эхом отдался в ограниченном пространстве. Она ждала ответа с громко стучащим сердцем. Когда он заговорил тихим голосом, слова ласкали слух:

— Во сне я наблюдал за вами. Пока смотрел, вы начали касаться своего тела.

Кресси прижалась к стене подвала. Та отдавала прохладой, однако ее бросило в жар.

— Где? Как? Что я трогала?

— Сначала грудь. Когда вы стянули сорочку, соски напряглись и отвердели. Такими они были, когда я касался их вчера. Помните?

— Да. — Кресси закрыла глаза. Она вспомнила и еще раз представила, как это было. Его пальцы. Язык. Губы. Она запустила руку в вырез платья, потрогала себя, ущипнула соски, погладила их так, как это делал он.

— Кресси, вы сейчас трогаете их?

— Да. — Она провела вокруг них пальцами, как это делал он. Она представляла, будто это его руки. — Да, — ответила она, и ее голос отдался грубым и хриплым эхом, что ей понравилось, ибо заставило почувствовать себя женщиной, которая была бы в восторге, если бы за ней наблюдали, пока она ласкает свое тело. Ужасная распущенная женщина. Ей хотелось знать больше, а он, видно, умел читать ее мысли.

— Когда вы наклонились, чтобы снять чулки…

Наступило молчание.

— Линия красоты. Я хотел попробовать вас на вкус. Поцеловать кожу на бедрах. Самую нежную кожу. Потрогать ее, Кресси. Скажите, это самая нежная кожа?

Кресси прижалась спиной к стене и подняла подол платья. Она забыла, где находится и что делает. Затерявшись в интимном мире ласк и ощущений, перестала думать и ни в чем не сомневалась. Разведя две половинки панталон, она засунула руку между ног.

— Нежная, — прошептала Кресси. — Это самое нежное место, — добавила она, поглаживая себя, ее пальцы невольно проникли внутрь, достигли самой напряженной точки. — Влажное, — прошептала она, снова погружаясь в забытье, — жаркое.

— Я наклонил вас, — уже резко прозвучал голос Джованни, — проник внутрь вас.

Его слова и мечты поведали то, что Кресси уже творила с собой.

Она почти чувствовала Джованни, ощущала твердое мужское достоинство, которое сегодня утром столь настойчиво упиралось в нее. Легко представила его внутри себя. Пальцы прошлись по влажному и горячему бугру. Она напряглась до предела. Это не первый раз, но сейчас она впервые воображала, желала, фантазировала, будто все это проделывает кто-то другой.

— Джованни. Джованни. Джованни. — Почти не отдавая себе отчета, Кресси повторяла его имя в ритме со своими движениями, поглаживала, проникала внутрь и снова поглаживала, желая отдалить надвигавшуюся кульминацию. У нее возникло еще одно желание. Чтобы все это продолжалось долго. — Что дальше? — тяжело дыша, спросила она. — Джованни, что делать дальше?

— Медленно. Не спешите. Я… я не тороплю.

— Медленно, — повторила Кресси, но действовать медленно больше не могла.

— Вы крепко обняли мой стержень. Очень крепко.

— Твердый. Крепко. О да. Да, пожалуйста. Как приятно… — Кресси испытала оргазм такой силы, что оказалась сбитой с толку. Внутри что-то бурно пульсировало, подбрасывало в воздух. Она тяжело опустилась на землю, прерывисто дыша, пребывая в полной растерянности.

Постепенно Кресси начала приходить в себя. Захлопала глазами, увидела свои раздвинутые ноги, задранное платье, руку. Уставилась во мрак, Джованни не было видно. Он не подкрался к ней, хотя мог бы сделать это. Ей следовало устыдиться, но она чувствовала лишь головокружительное блаженство, хотя и не облегчение, будто в ней что-то сместилось, будто она сбросила кожу. Или не только кожу.

Кресси встала, опустила платье и осторожно произнесла его имя. Ответа не последовало. Она не знала, радоваться или расстраиваться. Что обычно говорят в подобных случаях? Спасибо?

Кресси с трудом подавила совершенно неуместное и немного истеричное желание расхохотаться. Медленно пробираясь к лестнице, ведшей к судомойне, испытывала странное ощущение после того, что случилось, и пришла в недоумение. Сев на нижнюю ступеньку, принялась рассеянно кусать большой палец руки. Вернулась привычка, от которой ей в последнее время удалось отучить себя. Со вчерашнего дня, когда она узнала о себе правду, со вчерашнего вечера, когда не испугалась отца, с сегодняшнего утра, когда Джованни ясно дал понять, что желает ее, все мысли, не дававшие покоя, стали обретать конкретность. Вопросы, оставшиеся без ответа. Плотно закрытые двери. Джованни хотел узнать о ней все, но сам почти ничего не рассказывал о себе. Он скрывал какие-то тайны, мучительные переживания, о которых она ничего не ведала.

Вспоминая их первую встречу, Кресси считала случаи, когда он не отвечай на вопросы, говорил, будто кое о чем догадывается, но уклонялся от продолжения разговора. Поразительно, что, обладая математическим складом ума, она не понимала его. Кресси гордилась жаждой знаний, однако при этом он легко давал ей отпор. Говорил, что желает освободить ее, помочь ей, но упрямо отказывался объяснять, какие цели преследует.

— Проклятье!

Ее палец начал кровоточить. Казалось, он позволяет ей ровно столько, сколько сам считает нужным, не более того. Она была признательна ему, но в то же время чувствовала себя оскорбленной. Хотя Джованни помог по-новому взглянуть на мир, хотя, позволив испытать блаженство от прикосновений к собственному телу, сам он оставался беспристрастным.

— Все не так! — воскликнула Кресси, обращаясь к масляной лампе. — Все неверно. Что же он, черт подери, скрывает? А что имеет в виду, утверждая, будто защищает свою творческую независимость, не связываясь ни с кем и ни с чем. Кто он такой? Самсон[23] из мира искусства, который боится утратить способность писать, если нарушит клятву остаться в полной самоизоляции?

Кресси с трудом поднялась и взяла лампу.

— Надо заставить его раскрыться, как он сделал это со мной. Наверное, придется разозлить его, как он сделал это со мной. Если я не сделаю этого, — твердо сказала она, обращаясь к лампе, — Джованни вряд ли станет великим художником. А я верю, что стать таким ему предначертано самой судьбой.

Оставшись в студии, куда спешно удалился, Джованни уставился на портрет леди Крессиды и отчаянно пытался сосредоточить мысли на обычных технических приемах своего ремесла. Задний план. Лак. Руки надо переделать.

Все бесполезно. Стихавшее возбуждение мужского достоинства требовало выхода и не позволяло хотя бы немного сосредоточиться на работе. Он никогда так страстно не желал женщины, не чувствовал столь глубокой, почти осязаемой привязанности ни к одной из тех, с кем раньше предавался любовным утехам. А ведь он почти не притрагивался к Кресси. Хотя очень хотел этого. Как ему хотелось этого.

Джованни отвернулся от полотна. Опыт с женщинами из прошлого и особенно обстоятельства, при которых у него возникали отношения с ними, никак не помогали разобраться в Кресси. Ему не хотелось, чтобы она узнала, каким он был прежде. Он желал ее, желал так страстно, но ни за что не разрушит те отношения, которые уже возникли между ними. Придется найти способ объяснить ей, что не сможет полюбить ее. Способ убедить и себя, и Кресси, не отравив отношения неприятной правдой.

На следующий день Кресси позировала ему в вечернем платье и казалась Джованни сбитой с толку. Хорошо, сегодня он писал платье, ибо она долго не могла усидеть в одном положении. Бархатные складки все время смещались то в одну, то в другую сторону, когда Кресси ерзала.

— Сидите спокойно, иначе я не смогу работать! — Джованни не хотелось говорить резко, однако растущее недовольство точно тисками охватило его.

— Я не могу! — Кресси вскочила. — Я не могу сидеть спокойно. Молчать. Больше не стану ждать ни минуты, пока вы мне все не объясните.

— Что именно?

— Все!

При других обстоятельствах он лишь рассмеялся бы. Кресси любила все драматизировать, что никак не вязалось со стремлением к точности и логике, присущей ее натуре. Она откинула голову назад, обнажая шею, показывая вздрагивающую грудь, в подобные мгновения она смотрелась великолепно. Но Джованни сомневался, будет ли ей приятно, если он скажет правду. Сегодня у него не было настроения драматизировать ситуацию. Поскольку Джованни совершенно несправедливо решил, будто во всем виновата Кресси, он прибег к ледяному сарказму, хотя знал, она не заслуживает подобного отношения к себе.

— Боюсь, вы переоцениваете меня. Даже мне не дано знать все.

— Джованни, не смейтесь надо мной. — Кресси бросилась к окну и прислонилась спиной к раме. — Вы знаете меня… Как давно?

— Несколько недель.

— С нашей первой встречи прошло почти два месяца.

— Вижу, вы снова обрели математический дар.

Кресси пропустила мимо ушей неуместный укол.

— Почти два месяца вы настойчиво указывали мне на мои ошибки. Нет, Джованни, не прерывайте меня. Выслушайте хотя бы в этот раз. Я не собираюсь жаловаться. Понимаю, вы правы. Я не хотела прислушиваться к вашему мнению. Однако наконец-то прислушалась. Вы не оставили мне иного выбора.

— Потому, что я понимаю. Знаю, что это такое. Хотел, чтобы вы учились на моем опыте. Кресси, я разглядел в вас много собственных черт, — говорил Джованни раздраженным тоном. — Думаю, вы это понимаете.

— Как мне понять, если вы раньше ничего не говорили. Разве вы не видите? Я не могу учиться на вашем опыте, если вы не хотите ничего рассказать о нем. Как мне узнать, что между нами общего, если вы об этом молчите.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

Кресси плавно пересекла комнату, подметая пыль шлейфом платья. Она шла столь же соблазнительно, как того требовало взятое напрокат платье. Резкая перемена настроения Кресси насторожила Джованни. Она больше не сердилась, смотрела на него уверенно и решительно.

— Пора узнать вас немного лучше, — сказала она, подходя к Джованни так близко, что ему стало неуютно. — Нам известно, что представляют собой Крессида и Джованни перед людьми. Если хотите узнать настоящую Кресси, тогда вам придется немного рассказать о настоящем Джованни. Quid pro quo[24], как сказали бы ваши предки.

— Что вы хотите узнать?

— Почему вы ничего не рассказываете о своем отце? Почему вы ничего не говорите о своей семье? Кровные узы и красота. Это ваше кредо. Почему вы столь одержимы и тем и другим? Почему вы один? Почему так боитесь сходиться с людьми? Не отвечаете на мои вопросы? Отгораживаетесь от меня? Вы помогли мне разобраться во многом. Взглянуть на будущее не со страхом, а с надеждой. Я хочу сделать для вас то же самое.

Кресси произнесла это с поразительным спокойствием, но ей не удалось ввести его в заблуждение. В ее глазах светилась настораживающая решимость.

— Признаюсь, в моем прошлом всякое бывало… но это в прошлом, вот и все, — ответил Джованни.

Как он ожидал, Кресси покачала головой:

— На этот раз вам не удастся легко отделаться от меня. Вы распознали мое недовольство, заметили, что в душе я несчастна. Я догадалась об этом потому, что вы испытываете то же самое. Вы сказали, что видите во мне многие свои черты. Джованни, вы ведь несчастны, я угадала?

— Кресси, это сущий вздор. Я не стану…

— Ради бога, перестаньте! — Кресси сбросила напускное спокойствие столь же неожиданно, сколь и изобразила его, схватила Джованни за руку и подвела его к мольберту.

— Взгляните на это! Портрет чертовски совершенен. Отшлифован, блестяще выполнен, технически красив с точки зрения математики, но это не искусство. Вы сами так говорили. Он холоден, лишен чувств, существует сам по себе. Замкнутый. Так же как и вы.

Она права, но никому, даже ей, непозволительно столь бесцеремонно критиковать его искусство. Только так она могла вывести его из себя.

— Как вы смеете так говорить! — сердито воскликнул Джованни.

Она вздрогнула, но не испугалась.

— Смею, потому что знаю вас, знаю, что вы можете быть по-настоящему великим художником, а не просто удачливым живописцем. Вы должны отражать чувства страсти. Черт возьми, как же это сделать, если вы — как вы назвали меня? — такой замкнутый! Вы столь замкнуты, что вполне рискуете задохнуться.

— Вы говорите глупости. Какая муха вас укусила?

— Вы меня укусили! Джованни, почему вы целовали меня? Почему трогали, почему гак смотрите на меня? Вчера вечером вы трогали меня в этой студии, целовали, вы начали все это. Вчера утром, когда разрешили мне рисовать вместе с собой, вы намеренно побудили меня… сами помните, что вы сделали. А после этого в галерее шепота. Вы стали зачинщиком всего этого. Затеяли игру, чтобы доказать, что я не устою перед вами, чтобы доказать, что вы устоите передо мной?

— Кресси, прекратите! Вы сами не понимаете, что говорите.

— Вы правы. С одной стороны, не понимаю, потому что вы все скрываете от меня. Но с другой стороны, Джованни, если мы так похожи, как вы утверждаете, разве вы не можете довериться мне?

Он раздумывал над ее словами. В какое-то мгновение был готов довериться. Но пойти на это означало бы окончательно признать, что его жизнь, ради которой он так упорно трудился, не столь совершенна, как хотелось бы. В своей профессии он достиг вершины. Ни в чем и ни в ком не нуждался. И не станет ни перед кем оправдываться!

— Если вы оставите платье здесь, я смогу дописать портрет без вашего дальнейшего присутствия, — резко сказал Джованни и повернулся к мольберту.

— Значит, я вам даже для этого не нужна. Вы это хотели сказать?

— Вот именно, — ответил Джованни, беря кисть и отворачиваясь от Кресси.

Дверь студии закрылась за ней. Джованни опустился на пол и обхватил голову руками. Ему не хотелось думать о том, что она сказала, в чем его обвинила. Вчера утром в галерее шепота потребовалась вся сила воли, чтобы не поддаться желанию доставить удовольствие и ей, и себе, не воспользоваться удобным случаем. Он желал ее, но считал, что это невозможно после того, как много лет злоупотреблял своим обаянием, а затем решил больше не пускать его в ход. Он был убежден, что с Кресси все было бы иначе, но это еще больше убедило в том, что близость с ней не приведет ни к чему хорошему.

Джованни совершил бы неверный шаг, хотя чувствовал себя хорошо всякий раз, когда касался ее. Это будет неправильно, хотя он почти не мог спать, ибо все его мысли занимала Кресси. Совсем неправильно, потому что он не заслуживал ее, а она, без сомнений, не заслуживала того, чтобы на нее позорным пятном легло его прошлое.

Джованни протер глаза и встал. Сейчас она, вероятно, ненавидела его. Почти не оставалось надежды, что она позволит ему закончить портрет. Кресси не станет его музой, поскольку он не даст выхода страсти, которую они испытывают друг к другу. Она видела все не так, как он, не догадывалась, на какой риск ему пришлось пойти бы, если бы отказался от карьеры художника и стал просто мужчиной. От досады он стукнул кулаком по полу. Его жизнь отнюдь не совершенна. Еще до встречи с Кресси его угнетало разочарование и ощущение удушья. С первой же встречи с ней он почти все понял. Ему захотелось написать ее. Желание все усиливалось. С помощью ее портрета ему хотелось вернуться к настоящему искусству, стать художником, а не исполнителем заказов. Ему стало невыносимо смотреть на чистый холст. Однако после многих лет умышленной самоизоляции, уединения Джованни уже не мог без содрогания прислушаться к малейшей критике. Придется серьезно поразмыслить над тем, как исправить оплошность.

Кресси расхаживала по пустой классной комнате. Мальчики находились на улице с Джейни. Уже второй день подряд она не приходила в студию. Два дня разговаривала с Джованни с холодной вежливостью, когда учила в галерее братьев, а он писал их. Два дня испытывала то гнев, то досаду из-за того, что не удалось побороть его скрытность. Два дня выжидала, тщетно надеясь, что он передумает, скажет, что не сможет закончить портрет, если она снова не станет позировать ему.

Она пыталась работать над вторым детским учебником, пользуясь бесценным опытом, который приобрела во время преподавания, но ей не удавалось сосредоточиться. Работа стала невозможной. Даже отвечая на письма читателей, Кресси обнаружила, что ее мысли блуждают.

Наверху серванта, куда она складывала книги, грифельные доски и мелки, стояли два глобуса, небесной сферы и земного шара. Красивые глобусы, произведенные фирмой «Кэри». Интерес Кресси к звездам означал, что первый глобус использовался гораздо чаще, чем второй. Она стерла отпечаток пальца рукавом платья. Действительно, надо уговорить отца, чтобы тот дал деньги на телескоп. Наверное, если попросить Джеймса написать ему письмо…

— Крессида! Вот ты где. Я разыскивала тебя повсюду. — Раскрасневшаяся Белла ворвалась в классную комнату.

Кресси подвела мачеху к креслу. Белла опустилась в него, обмахиваясь письмом, которое держала в руке. Она очень побледнела, пот струился по ее лбу. Казалось, она на грани обморока.

— Почему вы не послали за мной слугу? — спросила Кресси, раздумывая, разумно ли оставить ее одну, чтобы сходить за нюхательной солью.

— Я не могла… я хотела, чтобы ты увидела… Вот, прочитай это.

Белла протянула ей письмо. С замирающим сердцем Кресси узнала паукообразные каракули своей тети Софии.

— Корделия?

Белла, уже немного пришедшая в себя и дышавшая ровнее, с трудом кивнула.

Кресси отошла к окну и начала читать послание тети. Похоже, Корделия, покоряла высший свет. Тете Софии уже пришлось отказать пятерым совершенно неподходящим претендентам на ее руку. «Лично я думаю, что Корделия решила привлечь к себе внимание как можно большего числа претендентов, — писала тетя София. — Ходят слухи, будто ее имя уже внесли в книгу ставок Уайта напротив дочери Валерии Уинворд. Столь унизительное пари бледнеет в сравнении с весьма низким происхождением ее соперницы. Всем очень хорошо известно, как Валерия Уинворд подцепила своего мужа».

Худшее ожидалось впереди. Склонность Корделии заводить знакомства уже привела к мелким скандалам. Причиной одного стало ее присутствие на соревновании по кулачному бою. Тетя София, твердый оплот общества, не на шутку испугалась, что письменные рекомендации, данные ей для вступления в клуб «Олмак», будут отозваны. Читая между строк, Кресси еще больше опасалась того, что сестра либо по своей, либо по чужой воле вступит в трагический неравный брак.

— Она требует, чтобы я приехала в город, — нерешительно сообщила Белла, — пишет, что снимет с себя ответственность за последствия, если я не приеду. Крессида, что мне делать? Твой отец в России… Почему София не обговорила эти вопросы с ним?

Кресси снова просмотрела письмо. Было бы ошибкой недооценить тетю, одного из тех членов семьи, кто мог перехитрить лорда Армстронга. А это означало, что ее письмо заранее продуманная хитрость.

— Интересно, — задумчиво протянула Кресси. — Как вы думаете, не желает ли тетя просто избавиться от забот, связанных с выходом Корделии в свет?

— София страдает подагрой, — ответила Белла, надув губы, — к тому же ей уже за шестьдесят, она на несколько лет старше твоего отца, поэтому не удивлюсь, что ей тягостна роль сопровождающей… особенно если учесть резвость подопечной. Я очень хорошо знаю, что Корделии по силам измотать целый батальон сопровождающих.

— Должна признаться, мне не верится, будто Корделия могла таким образом воспользоваться ситуацией.

— Правда? А я верю, — скептически возразила Белла.

— Что вы имеете в виду?

— Корделия не желает заключать брак с мужчиной, избранным отцом, так же, как и вы все, кроме Кэролайн. Я думаю, Силия… Тот глупый мужчина, который стал ее первым мужем, а потом погиб, наверное, тоже был подобран твоим отцом. Что же касается остальных… — Белла сделала широкий жест. — Сначала Кэсси, затем ты, а теперь я уже не сомневаюсь, Корделия тоже решила идти против воли отца. Правда, не знаю, по какой причине.

Кресси раскрыла рот, Белла прыснула со смеху.

— Думаешь, я ничего не замечаю, раз оплыла жиром и выгляжу неважно. Думаешь, ничего не вижу, раз ты такая умная. Крессида, я вижу, что происходит под моим носом, несмотря на внешний вид. Например, я знаю, ты позволяешь этому очаровательному и довольно искусному художнику писать свой портрет. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

Кресси была ошеломлена и потеряла дар речи. Щеки залились густым румянцем. Ей было стыдно не потому, что она недооценила мачеху, а потому, что судила о ней столь черство и действительно считала не только глупой, но и жирной.

— Я не знала… мы не хотели… правда. Белла, это просто… — Кресси окончательно запуталась, видя на себе критический взгляд мачехи.

— Крессида, будем откровенны друг с другом. Мы никогда не станем близкими подругами, а я не собираюсь играть роль матери, ведь ты этого не желаешь. Мне бы очень хотелось, чтобы вы все вышли замуж и исчезли отсюда, ибо тогда твой отец, наверное, уделил бы мне и сыновьям больше внимания. Мне все равно, за кого вы выйдете замуж. Мне наплевать, за кого выйдет Корделия при условии, что вы обе обзаведетесь мужьями.

— А если я не пожелаю искать себе мужа?

— Тогда найди способ, как покинуть этот дом, — ответила Белла, пожав плечами.

— Вы поддержите меня, если я попрошу отца выплачивать мне ежегодное содержание?

— Моя дорогая Крессида, с моего благословения ты можешь играть роль ученой старой девы, но тебе следует знать, что я в действительности почти не могу повлиять на своего мужа. От меня он не хочет ничего, кроме производства очередного сына. Тебе придется самой придумать, как убедить его, если ты предпочтешь такой выбор.

Кресси уставилась на свой палец. Решив, что он уже достаточно кровоточит, она спрятала руку под платьем. Откровенность мачехи сняла с нее часть вины, которую она испытывала, ибо в глубине души чувствовала, что желание загладить вину не приведет к искренней близости между ними. Кресси почувствовала облегчение оттого, что Белла придерживается такого же мнения, хотя ее охватил ужас, когда она вспомнила свое поведение после второй женитьбы отца. Она встала и сложила письмо.

— Белла, я рада, что мы поговорили. — Кресси поцеловала мачеху в щеку. Та была холодна, хотя на ней остались следы девичьего румянца. Белла была не много старше ее. Среди слоев жира и тревог, должно быть, сохранилась та Белла, которая жалела о том, что с ней стало, которой, наверное, хотелось бежать гак же, как Кресси.

— Сегодня вы выглядите лучше, — заметила Кресси. — Утренняя тошнота прошла?

— Не совсем.

Белла положила руку на живот. Кресси заметила, что он не такой большой, как казалось несколько дней назад, не раздался так, как должен был. Со времени прежних беременностей Белла раздалась вширь.

— Вы знаете, отец настаивает на том, чтобы сэр Гилберт Маунтджой навещал вас?

— Я не допущу его к себе, а твоего отца здесь нет, так что никто меня не заставит.

— Однако возможно… Простите меня, Белла, я мало понимаю в таких делах, но вам ведь уже не так плохо?

— Потому что у меня будет девочка. Сейчас я чувствую себя по-другому. Я уверена, это объясняется тем, что у меня родится девочка. — Белла тяжело встала. — Так как же мне быть с этим письмом?

— Ясно, в город ехать вам нельзя. Думаю, тетя преувеличивает все, чтобы заставить вас действовать. Отец только что покинул Лондон. Если Корделия действительно вела себя столь возмутительно, он услышал бы об этом. Я напишу сестре и попрошу рассказать всю правду. Пока она не ответит, думаю, нам лучше всего не обращать внимания на это письмо.

— Ладно. А если за это время что-то случится?

— Тогда вся вина ляжет на меня, — ответила Кресси и криво усмехнулась. — Мне нечего терять, ведь я и так потеряла расположение отца. Зато вам есть что терять. Я это понимаю.

Довольная Белла кивнула и выплыла из классной комнаты. Предоставленная сама себе, Кресси смотрела в окно. Братья ловили рыбу на мостике. Она могла написать и Каро, и Корделии. После замужества Каро замкнулась в себе и очень редко приезжала в Киллеллан-Манор, а в Лондон еще реже. Однако Каро из пяти сестер была самой проницательной. Будет интересно узнать ее мнение насчет откровений Беллы.

Должно быть, Кресси уснула, сидя у окна и прижавшись щекой к стеклу. Она проснулась и вздрогнула, обнаружив, что Джованни стоит в дверях классной комнаты с самым мрачным выражением лица. Кресси вскочила и машинально коснулась рукой волос, которые сбились на одну сторону.

— Вы напугали меня. Что вам угодно? — Ее голос прозвучал глухо и недоброжелательно. Так она хотела скрыть свою радость, что увидела его.

— Я пришел извиниться.

Все произошло, как она ожидала, он хотел закончить портрет, но не более того.

— Сегодня такой день, неожиданности следуют одна за другой, — холодно заметила Кресси.

Джованни вздрогнул. Как обычно, он был весь в черном, если не считать белой рубашки и жилета в темно-синюю и небесно-голубую полоску.

— Я вел себя непростительно грубо. Вышел из себя. Наговорил лишнего. Кресси, прошу прощения.

— Вы хотите спросить, не угодно ли мне позировать?

— Я имею в виду не это. Хочу объяснить, почему для меня так важно написать вас, — возразил Джованни. — Хотите выслушать меня?

Кресси вздохнула. Казалось, он действительно раскаивается, а она по-настоящему рада видеть его. После двухдневного молчания она помнила, сколь часто они обычно разговаривали. Без него ей стало одиноко.

— Да, конечно, я выслушаю вас. Буду лишь рада, раз мне дали ясно понять, что я лишена проницательности и сообразительности. Только не спрашивайте, у меня сейчас нет желания пускаться в объяснения. — Кресси снова села и похлопала по подушке, лежавшей рядом с ней.

Однако Джованни предпочел стоять. Казалось, художник потерял уверенность в себе, не был спокойным, как прежде. Взглянув на него пристальнее, чего не позволяла себе с их последней ссоры, она заметила темные круги у него под глазами.

— Вы слишком много работаете.

— Отнюдь нет, — ответил он машинально, но тут же поправился: — Да, это правда. Я часто работаю ночью, когда не спится. Я пытаюсь… экспериментировать с формами.

— Спасибо. За то, что не отмахнулись от меня.

— Не за что. Видите ли, мне не так легко пускаться в объяснения.

— Особенно со мной, как вы хорошо знаете. — Кресси рассмеялась.

Сев рядом с ней, Джованни удостоился редкой по-настоящему искренней улыбки.

— Мне не хотелось быть столь… властным. Наверное, я показался вам настоящим тираном, каким временами бывает ваш отец, пытаясь угрозами заставить вас думать так, как ему хочется.

— Боже мой, Джованни, перестаньте. Вы совсем не похожи на моего отца.

— Мне очень приятно слышать это из ваших уст, но… — Он взял руку Кресси и поцеловал. — Простите. Я хотел лишь помочь вам.

От прикосновения его губ пульс Кресси, как обычно, забился быстрее. Только сейчас, когда он был здесь, полный раскаяния, она призналась себе, как сильно расстроилась из-за прошлой ссоры.

— Вы помогли мне, но теперь не мешайте мне помочь себе. Конечно, если у меня это получится.

— И помогите мне, если пожелаете. Я хочу доказать, что способен создать нечто большее, чем просто отшлифованную, технически великолепно исполненную и математически совершенную картину.

— Я так говорила? — Кресси состроила гримасу. — Простите меня.

— Это правда, так я действительно пишу. Но я способен на большее. С вашей помощью.

Джованни наклонился и коснулся лица Кресси, провел рукой по ее лбу, щеке и шее. Знакомое прикосновение. Она уже думала, что такого больше не случится. Затрепетала от возбуждения, помня, сколько раз он прежде касался ее. С грустью представила время, когда его здесь больше здесь не будет, когда он завершит ее портрет. Тогда Джованни также поставит точку в отношениях с ней. Но пока он здесь. И этого достаточно.

— Когда начнем?

— Кресси, вы еще хотите позировать мне?

Она посмеялась, слыша его нетерпение, видя, как он захлопал в ладоши и вскочил.

— Можно приступить завтра. Я закончил другой, то есть первый портрет, осталось лишь покрыть его лаком. — Тут его улыбка угасла. — Но сначала я должен… кое-что объяснить.

Джованни нахмурился, вращая глобусы точно так, как Кресси делала это раньше, сначала один, затем другой.

— Вы спросили, почему я всегда отдаляюсь от вас, почему я такой замкнутый, как вы выразились. Кресси, вы пробудили во мне то, что я считал давно умершим, — желание писать сердцем. Вы снова разожгли мою страсть. И причина, по которой я не могу… причина, по которой я не буду… я боюсь. Нет, я боюсь, что если позволю себе…

Он стал вращать глобус небесной сферы с такой силой, что тот закачался на подставке, затем повернулся к Кресси:

— Я опасаюсь, если мы вступим в интимные отношения, испытаем близость, то наши волшебные отношения погибнут. Боюсь, тогда мне не удастся написать вас. Я не хочу погубить то, что открыл снова. Понимаете?

Кресси видела, что он говорит по велению сердца, верит своим словам, хотя не могла понять причину этого. Она не решалась заговорить, опасалась сказать что-то неуместное.

— Спасибо. За объяснение. За то, что доверились мне… спасибо.

Казалось, Джованни испытывает и волнение, и некоторую неловкость. Он все еще что-то скрывал от нее? Она согласилась позировать ему. Только позднее, когда лежала в постели и проигрывала в голове их разговор, ее эйфорию умерил точный порядок слов, которые он употребил. Я не хочу погубить то, что открыл снова.

У него когда-то была другая муза. Конечно, была, поэтому ревновать глупо и нелогично, поскольку для Кресси в его жизни явно не осталось места. Он пытался вступить с ней в интимную близость? Несомненно. Любил ли он ее?

— Это, — сказала Кресси себе, откладывая в сторону свой перевод труда Лежандра[25] «Упражнения по интегральным вычислениям», — меня совершенно не касается. — Однако она обнаружила, что логика и эмоции редко дополняют друг друга. Мысль о том, что Джованни влюблен, никак не укладывалась в ее голове.

— Вы опоздали. — Когда дверь медленно открылась, он стоял перед мольбертом, рисовальная доска покрылась карандашными набросками. — Я обдумывал некоторые идеи, но не уверен… Вы не собираетесь входить?

Кресси стояла в дверях, кутаясь в вечерней накидке матери.

— Вы сделали выбор в пользу Пентесилеи?

Джованни нетерпеливо помечал что-то карандашом.

Шейный платок висел на стуле вместе с фраком и жилетом. На лбу осталось пятно от угля. Она заметила пучок волос, выглядывавший из расстегнутой на шее рубашки. У Кресси пересохло в горле. Студия была ярко освещена, солнечный свет бил прямо в световые окна. Она ясно разглядела его соски, проступавшие сквозь батистовую рубашку, видела, как волосы клином спускаются к животу. Ей не следовало смотреть, но она не могла оторвать глаз.

Она напоминала себе, что не должна искать близости, если желает вдохновить его. Но сейчас ей хотелось сорвать с него рубашку и провести руками по твердым мышцам, в существовании которых она не сомневалась. Ощутить его жесткие волосы, гладкую кожу, переливание мышц, услышать стоны, когда она станет ласкать его. Ей хотелось…

— Кресси, вы собираетесь входить или нет? Почему на вас эта накидка?

Она закрыла дверь за собой и прислонилась к ней.

— Мне в голову пришла одна мысль. Это сюрприз.

Сейчас Джованни смотрел на нее, его уже не отвлекала рисовальная доска.

— Как правило, я не люблю сюрпризов. Редко нахожу их приятными.

Ей не хотелось, чтобы он обнаружил, как она нервничает, ибо это испортило бы все впечатление. Казалось, будто вдохновение подарило Кресси столь удачную мысль, но сейчас, когда дело дошло до ее воплощения, она теряла уверенность в себе. Ее поведение покажется ему нелепым? Он станет смеяться над ней? Встав, она начала расстегивать накидку непослушными пальцами.

— Отвернитесь, — скомандовала Кресси. — Не смотрите на меня, пока я не разрешу. — Она позволила накидке упасть на пол и надела на голову шляпу, которую прятала под ней.

— Джованни?

— Si?[26]

— Теперь можете смотреть. Я хочу познакомить вас…

— С Пентесилеей. — Он стал гадать.

— С мистером Брауном. — Кресси сняла шляпу с головы движением, которое вчера часами репетировала перед зеркалом, и сделала поклон, которым очень гордилась.

Ее наградил взрыв удивленного хохота.

— Что же…

— Помните, вы спрашивали, как мне удалось попасть на совещание Королевского общества? Так вот… — Кресси чуть повернулась, отчего фалды ее фрака взвились вверх. — Вы правы, женщину никогда не допустили бы туда, сколь впечатляющие ни были бы мои достижения, однако некоторые великие умы нашего века читали лекции, и я сделала все возможное, чтобы послушать их.

— Я нисколько не сомневался в вашем стремлении учиться, но это уже совсем другой поворот, — сказал Джованни и снова рассмеялся. — Должен ли я понимать вас так, что в этом наряде вы путешествовали по Лондону? Они, эти достойные члены Королевского общества, знали, что женщина, переодетая в мужчину, проникла на их освященную временем территорию?

— Наверное, догадались, ибо вы мне кажетесь очень женственным мужчиной.

— Неужели? Не думаю, что мою проделку обнаружили? Конечно, за исключением мистера Беббиджа. Это один из моих друзей, который помог мне проникнуть в Королевское общество.

— А лорд Армстронг знаком с мистером Брауном?

— Силы небесные! Нет! Он ни за что не должен узнать об этом. Кроме мистера Беббиджа, никто больше об этом не знает. Теперь и вы знаете.

— Это честь для меня, Кресси. Я действительно восхищен. Но зачем вам было идти на столь огромный риск? Если бы вас раскрыли, последствия могли бы стать ужасными.

— Знаю, но было бы гораздо ужаснее, если бы мне так и не удалось… Разве вы не понимаете, Джованни, сколь унизительно быть всего лишь женщиной? Признаться, отправляясь куда-нибудь в обличье мистера Брауна, я испытываю постоянный страх, но в то же время… у меня кружится голова от восторга. Эти бриджи предоставляют такую свободу. Должна признаться, меня охватывает приятная дрожь от сознания, что я дурачу всех. Разве это трудно понять?

— Не очень трудно, если знать вас. Кресси, вы замечательная и храбрая девушка.

— Пока я еще мужчина, если вам угодно, — ответила она, вскинув голову.

— Мистер Браун, для меня истинное удовольствие познакомиться с вами, — произнес Джованни, снова рассмеялся и изящно поклонился. — Целую вашу руку, мистер Браун. Вы само совершенство.

И он поцеловал руку Кресси, задержав уста на ее ладони, но тут же отпустил, почувствовав дрожь предвкушения, и сделал вид, будто изучает ее наряд.

— Ну что? — строго спросила Кресси. — Вы будете писать мое второе «я»?

— Вряд ли найдется лучший выход. Вы смотритесь такой очаровательной бунтаркой. В этой одежде есть нечто особенное, она позволяет разглядеть все ваши изгибы. Не могу поверить, что вам удалось провести мужчин, в жилах которых течет настоящая кровь. Наверное, английские интеллектуалы просто слепы. — Джованни походил вокруг нее, затем остановился. — Так не пойдет, — решительно заявил он, вытаскивая шпильки из ее волос и беспечно бросая их на пол. — Искусство заключается в том, чтобы показать вас в обличье мистера Брауна и Кресси одновременно. — Очередные шпильки полетели во все стороны, пока волосы не упали на накидку. — А теперь наденьте эту шляпу еще раз, но так, чтобы у вас был кокетливый вид. Накидку поправьте. Вот так. Хорошо. Кресси, должен еще раз похвалить вас… Это само вдохновение.

Джованни снова поцеловал ей руку. Кресси закрыла глаза, желая больше насладиться прикосновением его губ, и думала, сколько ей еще удастся выдержать такое, не теряя власти над робой. Джованни заставил ее встать на сундук и заходил вокруг, поправляя одежду, волосы, бриджи, сапоги. От художника пахло углем, скипидаром, льняным маслом, чуть перебивавшим все потом, который точно принадлежал мужчине, конкретно Джованни. А существует ли понятие «туалетная вода Кресси»? Она пыталась отвлечься, представляя себе ее аромат. Эта вода, несомненно, пахла бы мылом. Мылом с ароматом лаванды, что приятно. Джемом, шоколадом или ячменным сахаром, в зависимости от того, чем именно баловали братьев, это было бы не очень хорошо и не очень плохо. Однако на днях Фредди пролил на нее целую банку лягушачьей икры. После этого Кресси источала отнюдь не самый приятный запах. Теперь она вспомнила, что у одной из красок Джованни похожий запах. Что это был за цвет?

— Теперь можете сойти с сундука. Думаю, надо попробовать другую позу.

Джованни вытащил на середину комнаты позолоченное кресло. Этот предмет мебели в египетском стиле с изогнутыми круглыми ножками был создан из древесины красных тропических пород, инкрустирован медью. Сиденье, обитое черным бархатом, выцвело и просело.

— О, я помню эти кресла. Они да еще стол того же стиля находились в малой столовой. Моя мама любила все египетское. Она твердила, что ей хотелось быть Клеопатрой.

— Похоже, ваша мать была совсем не той женщиной, которую ваш отец взял бы в жены.

— Видя отца сейчас, так можно подумать, но в начале их семейной жизни… Вы бы только посмотрели на платья, которые она носила. — Кресси расхохоталась. — Я-то думала, мать надевала их только ради отца. Какие ужасные вещи я говорю.

— Но вам ведь хочется, чтобы в ваших словах была хоть чуточка правды, верно?

— Лишь чуточка. Нет, что я говорю! Ради бога, Джованни, мы обсуждаем мою мать.

— Материнство не обязательно наделяет женщину целомудрием.

— Да, это правда. Разумеется. В действительности к материнству часто приводит отсутствие целомудрия, — согласилась Кресси. — Я хотела сказать, что сестры так похожи, за исключением меня и… Джованни! Вы так не считаете? Может быть, вы считаете, что я не дочь своего отца?

Кресси шутила. Как бы ей ни хотелось признавать это, она не могла отрицать сходство между собой и лордом Армстронгом, особенно это касалось глаз, но она пребывала в игривом настроении, а в наряде мистера Брауна чувствовала себя безрассудно уверенной и свободной от общепринятых правил приличия. Кресси хотела пошутить, но ей это не удалось.

— Джованни? Что я наговорила?

Он все время иронично улыбался, пребывал в хорошем настроении, одновременно полностью сосредоточившись на ее мужском наряде и своей картине. Теперь его лицо помрачнело, брови сдвинулись вместе. Настоящий сатир.

— Пустяки.

— Я думала, мы больше не станем врать друг другу.

— Я не вру.

— Значит, не врете. В таком случае уклоняетесь от правды. Не увиливайте от прямого ответа. Чем я вас расстроила? Я ведь не хотела сказать, что мать обманывала отца.

— Меня совершенно не интересует, что ваша мать делала или не делала. Я хочу, чтобы вы сели в это кресло в профиль. Вот так.

Кресси терпела, пока он усаживал ее. Сначала перебросил одну ее ногу через другую, затем сделал все наоборот, подпер подбородок рукой, сложил руки вместе, надел шляпу, потом снял ее. Все это время она пыталась точно припомнить, в каком месте их разговора его улыбка стала кислой. Не тогда, когда она впервые упомянула мать, высказала ужасающее откровение, будто у матери мог быть роман. Это случилось позже. Она говорила что-то о материнстве. Вот когда это случилось!

— Я говорила, что к материнству часто приводит отсутствие целомудрия! — воскликнула она. — Вы… вы были?..

— Вечно вам надо придираться и придираться, — проворчал Джованни и отошел от нее, — Я иногда чувствую себя так, будто на мне не осталось живого места. Да, я имел в виду свою мать. Теперь, когда я ответил вам, может, мы займемся делом?

— Да, займемся, — согласилась Кресси. Частично потому, что он говорил тоном, не терпящим возражений, но, главным образом, ей удалось хотя бы чуть-чуть расшатать преграды, которые он возвел вокруг себя. К тому же ей не хотелось слишком искушать судьбу.

— Мистер Браун к услугам синьора ди Маттео, — сказала Кресси. Подумав, пришла к выводу, что выразилась не совсем удачно.