Вода и пламень

Мир глубин

Во время плавания по Красному морю мы совершили четыре глубоководных погружения.

В первом участвовали Дюма, Драш и Дюпа; они опустились возле Шаб Сулейма, где почти вертикальный откос упирался в слегка наклоненное песчаное дно. Описание дна произвело на меня большое впечатление: ныряльщики, очевидно, достигли стыка между коралловым сооружением и его минеральным фундаментом. Что он представлял собой – древний вулканический остров, гранит, осадочную скальную породу?

Ныряльщики рассказали о том, что они заметили в конце террасы. К сожалению, они не обратили внимания, насколько глубоко покрывает ее песок и что лежит под ним. Биологов интересовали главным образом проявления жизни при давлении семь килограммов на квадратный сантиметр.

В результате, учитывая важность геологической проблемы, несмотря на отсутствие навыка в водолазном деле, было решено взять меня в следующее глубоководное погружение. Твердое условие – подчиняться малейшему жесту ведущего и немедленно подниматься при первых признаках недомогания.

Дюма, стоя в воде на последней перекладине спущенной с шаланды короткой лесенки, приготовился взять в рот загубник. Секунду-другую он смотрел на меня сквозь стекло маски, над которой поднимались кирпично-коричневый лоб и шапка жестких волос.

– Тазиев, все понятно? Под водой слушаться беспрекословно!

– Ясно. Пошли.

Он погрузился и начал кругами ходить под водой, ожидая нас. В воде сразу стало легко: на воздухе увесистое облачение сковывало движения, таким неуклюжим, должно быть, чувствовал себя в доспехах спешившийся рыцарь; ласты не позволяли нормально ступать, стекло маски запотевало, сорокакилограммовый баллон оттягивал плечи, а утяжеленный свинцом пояс врезался в голую кожу… В воде человек разом чувствовал облегчение.

Начали спуск.

Дюма ведет, медленно вонзаясь в пространство и оставляя на пути вереницы несущихся вверх серебристых пузырьков.

Праздник жизни в верхних слоях уступает место почти пустынному, неподвижному миру безмолвия.

Мы спускаемся вдоль беловатого откоса, на котором выделяются омертвелые куски, покрытые коркой темных водорослей. Медленными взмахами ласт углубляемся все дальше и дальше, держась в сажени от стены рифа. Кажется, она никогда не кончится, пропадая во тьме головокружительной пропасти. Кажется, что ты стоишь на месте, а поднимаются мимо тебя коралловые выступы с редкими пучками слегка покачивающихся водорослей. Глубоководный мир устраивал нам спектакль со всеми декорациями.

Напружинив тело и откинув голову, чтобы удобнее было смотреть вниз, мы входили в грандиозный мир, освободившийся от внешнего украшательства, от радужных красивостей и живописной фантазии верхних слоев. Никаких причудливых форм, никаких ярких красок. Суровая простота. Только изредка мелькнет тень крупной рыбы – нелюбопытного старожила здешних мест, и вновь крутой откос, убегающий все дальше и дальше, к недоступному дну.

Поворачиваю голову, чтобы взглянуть через плечо вверх, на Драша и Нестерова (они идут следом, скользя вдоль откоса, каждый в окружении «фаты» из белых пузырьков). Странные полусущества-полумашины, медленно шевелящие своими еще человечьими ногами, но облаченные в пугающие маски робота из стекла и металла; сходство с роботом дополняет строенный баллон, горбатящий спину, мягкие голубые щупальца трубок, обвивающие толстые желтые цилиндры… Тут только замечаешь, что поверхность уже скрылась из виду и ртутное посвечивание исчезло.

Мы уже так глубоко, что поверхность исчезла из виду… Каждый очутился внутри собственной сферы. Вверху было больше света, больше синевы, внизу – чернильная тьма. Но, несмотря на это, несмотря на близость откоса, нельзя отделаться от ощущения, что ты находишься в центре сферы, замкнут в ней…

Нас заставляет жаться к откосу страх перед акулами: время от времени мы замечаем их идеально очерченный профиль и мерзкую пасть. В случае неожиданного нападения у нас есть слабая надежда прижаться к стене и оказать сопротивление.

Свет словно растворяется в воде. Кристальная прозрачность верхних слоев помутнела, а искрящаяся белизна песка потускнела. Мы опускаемся в мир постоянства, бесстрастности, вечности. И меня охватывает странное чувство, будто я был уже здесь когда-то… Откуда мне может быть знакома эта беловатая стена с торчащими черными выступами, тусклый свет, застывшая тишина, подспудная угроза и безразличие космоса? Да, это место напоминает окутанный туманом снежный коридор высоко в горах, где не слышно звуков, а окружающий мир стиснут двумя непроглядными белыми стенами. Грандиозное величие безлюдного мира…

Дюма остановился. Под водой нельзя просто застопорить, как на суше: пловец какое-то время еще движется по инерции, потом делает небольшой вираж… Дюма вытягивает в нашу сторону растопыренные пальцы левой руки и большой палец правой: шестьдесят. Потом раскрывает пальцы правой руки: пять. Глубину он читал по циферблату ручного манометра.

Пока что я чувствую себя превосходно. В теле, несмотря на возросшее давление, нет напряжения. Не болит даже в ушах, покалывание исчезло после двадцати пяти метров. Вспоминаю о «глубинном наркозе» – любопытном эйфорическом ощущении, разрастающемся иногда в гибельное опьянение; это отравление возникает на определенной глубине, где давление поднимается настолько, что часть вдыхаемого воздуха растворяется в крови, увеличивая содержание азота и углекислого газа. Часто наркоз начинается уже на глубине 50 метров, но я ничего не чувствую и надеюсь, что смогу продолжить спуск. До чего замечательно нестись вниз навстречу неведомой глуби! Но на вопросительный жест – большим пальцем вниз – Дюма поднимает указательный палец: категорическое нет! Что ж, нет так нет… Здесь тоже не плохо. Оглядываю вырисовывающиеся в слабом свете контуры запретного царства.

Вытянувшись горизонтально и словно прилипнув к стене руками, Драш и Дюма собирают образцы водорослей, запихивая их в привязанные к поясу сетки. Кроме того, на грифельной доске Драш делает пометки. Завидую я студентам, которые в древних стенах Сорбонны будут слушать лекции этого молодого профессора. Вот уж кто с полным правом сможет сказать: «Как показали мои наблюдения…»

Смотрю вниз: откос упирается в песчаную террасу. Я знаю, что моим надеждам не суждено сбыться; мы еще слишком далеко от подножия атолла – это лишь балкон шириной около десяти метров, дальше риф вновь устремляется вниз… Ищу Нестерова, чтобы жестами поделиться с ним своим геологическим разочарованием. Но он остался выше: почувствовав первые признаки наркоза и тяжесть в ногах, опытный пловец не стал рисковать.

Пытаюсь всем телом, всей кожей вобрать в себя новую среду, пропитаться ею… Мягко повернувшись, Дюма внимательно оглядывает меня и большим пальцем повелительно указывает: подъем.

Теперь, возносясь вдоль откоса, мы догоняем на расстоянии свои пузырьки.

Я слишком затянул ремешок маски, так что ее край больно жмет верхнюю губу. Пытаясь поправить, я немного приподнял резиновый край, и тотчас вода под давлением впрыснулась под маску, залив нос и глаза; остался маленький пузырь воздуха в самом верху. Что делать? Ноздри заполнились горькой водой, ничего не видать. Резкими выдохами пробую прочистить нос. Безуспешно. Тогда я не знал, что существует простой способ – лечь на спину.

Скорей наверх!

Скособочившись, пытаюсь глядеть сквозь воздушный пузырь. Не очень, конечно, удобно, но кое-что различить можно. Во-первых, вижу, что я потерял спутников: они поднимаются вдоль откоса рифа, я пустился вертикально вверх. Риф слабо белеет в отдалении. Выходит, я всплыву в зоне, где мы не отваживаемся нырять из-за акул. Они, правда, ведут себя примерно, но кто знает, что им взбредет в голову! «Эти дамы могут оказаться в дурном расположении духа», – твердил Дюма.

Лихорадочно начинаю работать ногами и даже помогаю себе руками, чего обычно не делают аквалангисты. На запястье у меня висит ручной скобель, утыканный шипами, и я с маху всаживаю один из них себе в бедро.

– Ч-черт!

Не так больно, сколько досадно. И тут же проносится мысль: ведь кровь привлекает акул. Пытаюсь рассмотреть рану, но едва наклоняю голову, как вода заливает глаза.

Лишь бы не кровило очень сильно…

Нажимаю из последних сил, но до поверхности еще идти и идти. Над головой появляется заостренный силуэт барракуды. Ее кажущееся безразличие производит куда большее впечатление, чем маневры акул. Делаю обходной крюк, следя за ней единственным незатопленным глазом. Она с презрением удаляется.

Но это еще не все: менее чем в десяти метрах появляется пара акул. Они подкрались совсем незаметно! Минутное волнение… нет, тоже удаляются, небрежно помахивая хвостом.

И вот наконец искрящаяся поверхность. Останавливаюсь на короткое время в нескольких саженях, подчиняясь правилам подъема с большой глубины: на последних метрах требуется провести декомпрессию. Потом всплываю и с облегчением срываю с головы маску.

Запах крови не привлек акулью парочку. Что это, очередная легенда? Или же акулы, как все хищники, нападают, лишь когда голодны? Правда, из маленькой ранки на бедре вытекло не так много крови, да и время кормления прошло.

Мы обратили на это внимание на Абу-Латте. До пяти часов пополудни лагуна спокойна. Хищники тихо-мирно плавают рядом с молодью. Точно так же в саванне возле озера Танганьика львы царственно прогуливаются возле мирно пасущихся газелей. Птицы парят в небе, совершают учебные полеты или тихонько качаются на залитом солнцем море…

Внезапно, словно по чьему-то сигналу, все приходит в движение. Легкая рябь пробегает по поверхности, и через минуту уже лагуна кипит, превратившись в бесшумную арену жестокой битвы.

Во все стороны разлетаются стайки серебристых рыбок, за ними несутся рыбы покрупнее. Быстрыми стрелами вылетают из воды рыбы-иглы, отталкиваясь и вновь взлетая, пока не погружаются в спасительном отдалении, пронесясь по воздуху добрые сто метров.

В безумном испуге носятся летучие рыбы, сверкая крыльями-плавниками, пытаясь улизнуть от прожорливых carangues. Акулы всех размеров рыскают среди сотен тысяч беглецов. Над всем этим неистовством, оставив на время свою импозантность, начинают кружить важные пеликаны; суетливо хлопая крыльями и чертя лапами по воде, они настигают скопление рыб и жадно погружают в него громадные клювы.

Выше, метрах в двадцати – тридцати, выглядывая добычу острым оком, летают безумцы; улучив момент, они камнем падают вниз, складывая свое роскошное оперение, и скрываются под водой. Мгновением позже выныривают с рыбой в клюве и отправляются кормить свои выводки в известковых нишах кораллового острова. Фрегаты носятся без видимого толка над водой, а высоко в небе делают круги белобрюхие орланы, без промаха разя добычу.

Полчаса яростной схватки – и вновь затишье. Лагуна опять погружается в спячку, гладкая, ровная, топазовая к концу дня. Солнце уже не жжет, оно стало дружеским. Тени удлиняются. Вдали над синей линией горизонта в тридцати лье вырисовываются тремя параллельными цепочками Аравийские горы; первый хребет – аметистовый, два других – фиолетовые. Постепенно бледнея, они сливаются с сумеречным туманом.